МАЛИК ШАХ-ХУСАЙН СИСТАНИ

ХРОНИКА ВОСКРЕШЕНИЯ ЦАРЕЙ

ТА'РИХ-И ИХЙА' АЛ-МУЛУК

До верховного малика дошло известие о том, что августейший наместник отдал Шахвирди-султану Махмуди-курду ⁹²⁷ область Кидж-у Макран. Это было вызвано тем, что малика неоднократно поощряли к захвату Мекрана, но он [явил] беспечность. На сей раз его почтенную голову осенило, что надо идти в Мекран и постараться завладеть страной. Готовясь к походу, он собрал войско. Еще до этого он неоднократно присылал [к сему рабу] гонца и предлагал сопровождать его в том походе. Я отказывался, но это не принесло пользы. В конце концов к [сему] рабу приехал Амир Камал ад-Дин Хусайн Табаки, который похвалялся дружбой. Языком наставлений уговорил меня принять участие в походе. Несмотря на то что по возвращении из паломничества в великую Мекку на [сего] раба свалилось множество неприятностей и вообще /485/ у него не было уверенности, что он сможет выехать в свои земли, [тем не менее] он дал себя уговорить на тот поход. Насколько позволяло терпение, держал себя улыбчивым и приветливым, однако удрученное состояние не покидало, пока не подъехал вместе [со всеми] к области Дизак. На дороге появились великие военачальники Сархадда с оснащенным войском и большим [запасом] провианта. Через Ладиз мы приехали в Дизак. Малик Мухаммад сын Малика Кубада, к которому эмир Мекрана, Амир Мухаммад, питал полное доверие, вышел вперед. Я сочинил в стихах письма с наставлениями и увещеваниями. Поскольку у упомянутого эмира существовали дружеские отношения со мной, он накрыл [коврами] место привала у пальмовой рощи, где раньше останавливался [сей] раб. Приготовили [также] длинный ковер под ноги, и великий малик изволил сойти [на него]. Завели разговор с отрядами воинов Систана, маликами и эмирами о сражении и мире, о том, как взять крепость. Каждый высказался в меру своего понимания и своих знаний. Наконец, твердое мнение того [обладающего] свойствами, [376] присущими ангелу, остановилось на сражении. Поскольку жителей района Сархадд [малик] считал сторонниками мекранцев, то те сведущие старцы ничего не сказали. Через три дня, когда пустой город был взят и окопы приблизились к арку крепости, верховный малик заговорил с [сим] рабом о [необходимости] решить дела тех людей. [Сей] бедняк по душевной простоте дал согласие. Тот же час я направил человека и запретил сторонам вести сражение, а сам уехал в крепость и договорился о харадже и [других] податях с Мекрана. Сумма [податей] была определена в 1000 туманов. Когда я выехал из крепости, группа [людей] изменила свое мнение и в ту же ночь совершила нападение. Бахадуры войска убили тридцать дервишей, которые не смогли войти в крепость из-за [своей] бедности и находились в мечетях при воротах крепости. Были убиты [еще] двадцать-тридцать человек из накибов шахраки, которые всегда очень дорого продавали в сражениях свою жизнь. Эти события заставили меня раскаяться в служении малику. Три дня спустя, пожаловав в наше жилище, он завел разговор о некоторых делах. Поскольку [сей] раб исполнение «испрашиваемого им» считал неизбежным и настоятельно необходимым делом, то вновь стал домогаться примирения [сторон]. Сразу же отправил в крепость гонца. Гарнизон крепости, питавший доверие к словам и поступкам [сего] раба, прекратил сражение. /486/ С этой стороны пожар сражения [тоже] потух. В пятницу 27 раджаба [1018]/26 октября 1609 г. во время полуденной молитвы [сей раб] пошел в крепость и подписал договор в соответствии с достигнутой несколько дней назад договоренностью. Воздав почести Амиру Мухаммаду и остальным эмирам Мекрана, я выехал из крепости и явился к малику. Опасаясь вероломства [со стороны] смутьянов, тот же час он откочевал в пограничный район. Несколько дней верховный малик занимался в Хаше посещением мавзолея со следами ног [святого], чтением и целованием Корана, [написанного] рукой повелителя верующих, мир ему ⁹²⁸. В те дни, ведя разговор с военачальником Амиром Афзалом относительно хараджа с Сархадда, к прежней сумме он набавил сорок туманов. Не обращая внимания на соблюдение прав и другие услуги тех людей, [малик] приехал в верхний пограничный район и в течение нескольких дней совершал прогулки в той горной местности и охотился, а [затем] выехал в Систан. [Сей] бедняк сопровождал [малика] до Рашкака. В дороге [малик] все дни изволил говорить, что «установленную сумму [податей] с Мекрана мы направим вместе с вами к высокому порогу. Вы вновь попросите высочайший диван, чтобы Мекран в соответствии с прежним [377] распоряжением был бы [причислен] к Систану, а Дизак и Джалк, лучшие местности, принадлежали бы [вашему] сыну, Мухаммад-Му’мину». [Сей] бедняк в конце концов размечтался и заявил о [своем] отъезде в Фарах, чтобы навести там порядок в своих владениях. Вначале [малик] не соглашался на [мой] отъезд в Фарах, [ссылаясь] на то, что «скоро [вам] предстоит ехать в Ирак». Наконец отпустил [сего] бедняка на несколько дней.

Время путешествия — три месяца, пройдено расстояние в 190 фарсахов.

Двадцать седьмого ша’бана, в конце (так!) 1018 (25 ноября 1609) г., [сей раб] уехал в Фарах. Защита власти Исма’ил-хан афшар, правитель той местности, встретил и отвез [сего] раба в крепость Фараха, поселил в доме Мустафы-бека сына Наджм-и сани, выражая искренность и дружелюбие. В то время как [внешне] он выказывал [мне свою] любовь, тайно он подстрекал Малика Шах-султана Хусайна Фарахи, который /487/ неправильно оценивал и вое- принимал последствия [всех] дел, к тяжбе из-за земельных владений и отрицанию наследства. Когда я увидел это, вызвал к себе Ходжу Камал ад-Дина Хусайна, Ходжу Абу-л-Хасана и Ходжу Йуниса Фарахи и всю остальную местную знать и завел [с ними] разговор о земельных владениях. Все они были тверды во [мнении] наладить отношения. На следующий день высокостепенный хан, кази, эмиры-афшары и калантары собрали маджлис. В конечном итоге эти люди, прежде всего те, кто был упомянут выше, показали правду о наследственных владениях Малика Гийас ад-Дина Мухаммеда и Малика Джалал ад-Дина Фарахи. Были составлены солидные документы. В тот же день были определены семена, землепашцы, пары волов. [Было решено], что знать Фараха дружно возьмется за дело и в течение 10 дней засеет все земли, а [сей раб] спокойно выедет в Систан. На следующий день прибыло письмо, написанное благословенной рукой малика: «Мы приехали в Пеласи для подготовки вашей поездки в Ирак. Бросьте все дела и выезжайте сюда!» Прочитав письмо, [сей раб] бросил наводить там [378] порядок. На пятьдесят пар волов, переданных в ту неделю сева местному правителю, взял назад расписку в получении и быстрее ветра прискакал в Систан. В селении Пеласи в доме Абу-л-Фатх-мирзы удостоился встречи [с маликом]. В конце того дня выяснилось, что злобные жалобщики и безмозглые завистники, невзирая на интересы малика, разукрасили свое дело в глазах того обладающего проницательностью разными красками. Свои отвергнутые замыслы и непохвальные намерения они представили в его глазах таким образом, что в его памяти не осталось и следа от сказанного в начале той недели. Чего ждать от [обладающего] природной забывчивостью, растоптавшего вместе с надеждами такого друга, как я, тысячи своих желаний ради удовлетворения нескольких клеветников, тайные намерения которых хорошо видимы. Под каким-то предлогом я уехал оттуда в Зийаратгах. Из Фараха я привез с собой лихорадку. Болезнь эта длилась шесть месяцев. Вдобавок к недомоганию и обидам с каждым днем все более становилась очевидной необходимость расставания. Мой организм, сломленный сильным недугом, был не в состоянии защититься от боли разлуки. Несмотря на /488/ бессилие, [сей раб] приложил много стараний. Опытный врач, в руках которого находилось лекарство от этой боли, явил скупость в ее снятии. Клянусь властелином Ка’бы, что со [времени] этого события до сегодняшнего дня, шестого числа благословенного месяца рамазан 1028 (17 августа 1619) г., когда я занят описанием этих событий в стольном городе Исфахане, прошло десять лет. Я не пишу о делах, которых не было, и не отступаю от правды ни на шаг. В те несколько дней старший рода совершил по отношению к вашему покорному, домогающемуся милости слуге несколько поступков, каждый их которых может стать поводом для обиды. Сколько я ни оказывал давления на свой терпеливый характер, возможности оставаться не было — арена стала [слишком] тесной. В конце концов [сей раб] поступил в соответствии с выражением: «Бегство от того, чего нельзя терпеть, — в обычае посланников».

Время поездки в Фарах составило два месяца, пройдено расстояние в 80 фарсахов. [379]

Не будь хиджра ⁹²⁹ у верующих святым делом,
Разве Пророк переехал бы из Мекки в Йасриб? ⁹³⁰

Поскольку в «Хронике» ⁹³¹ и в рассказе о путешествиях немного сказано о причинах [возникновения] обид, то в моих интересах разъяснить некоторые дела и дать подробное описание тому, что послужило поводом для разлуки друзей и кто этому способствовал.

Причиной первого огорчения, омрачившего сердце сего бескорыстного друга послужило следующее. Когда много времени прошло в страданиях в Кал’а-йи Тракун, великий малик сам пришел к мысли о том, что «каждый из нас должен обратиться за помощью к какому-нибудь государю и что всем ехать в одну сторону не следует. Быть может, кто-нибудь из великодушных [государей] окажет помощь, а мы избавимся от боязни [нападения] узбеков, а женская половина [семьи] благополучно уедет из этой крепости. Поскольку мы один раз уже съездили в Ирак и вернулись оттуда ни с чем, то [на сей раз] намерены отправиться к государю Индии. Вы же поезжайте в Ирак».

[Сей] раб соответственно приказу [малика] с течением времени /489/ отослал в Бам подвластный Кирману, свои пожитки, старых слуг и свою молочную сестру, а затем собрался ехать и сам. Верховный малик в тот вечер, когда [сей раб] уезжал, стал возражать: «Мы выедем в один день! Вы поедете по дороге на Ирак, мы же направимся в Кандагар!»

В условленный вечер, когда настало время расстаться, он сказал: «Малик Шах-Хусайн сын Малика Касима вот уже шесть месяцев как Перевез свой дом в Кандахар. Малик Мухаммад, мой двоюродный брат, которого я намеревался сделать хранителем ⁹³² крепости и защитником женской половины семьи, [тоже] уехал в сопровождении большого числа родственников. Теперь для защиты крепости должен остаться Малик Махмуди, вы же будете нашим попутчиков» в это время у [сего] бедняка из постельных принадлежностей и подстилок осталось не более четырех-пяти войлоков, и он без особой охоты направил поводья в сторону Кандахара, блюдя законы товарищества и дружбы. В конце того самого дня, [380] когда [малик] увидел Малика Шах-Хусайна сына Малика Касима, он сделал клеветнические измышления в отношении [сего] бедняка, сказав мне в лицо: «Вы говорили, что ваше имущество, отправленное в Ирак, составит крупную сумму». Клянусь Богом всего сущего, не говорил я этих слов. Это был повод к немилости. Вместо ласки он так поступил. Это был [его] первый недостойный поступок.

Во-вторых, поскольку [сей] бедняк во [время] поездки в священный Мешхед заболел и не смог сопровождать ни высокую ставку, ни [малика], то при [сем] рабе оставили Муллу ‘Абд ал-’Азиза: «Как только мне станет лучше, я [непременно] последую за высоким лагерем». Двадцать дней спустя, когда я собрался отправиться в высокую ставку, Будак-хан Чигини, правитель священного Мешхеда, возвращавшийся в Мешхед после облавы на зверя, привез от высочайшего наместника приказ, [согласно которому сей] бедняк [должен] ехать в Кандахар, собрать [там] систанцев и привезти в Систан. Поскольку эта просьба (так!) исходила от высочайшего наместника, он против воли вернул [сего] бедняка назад. Когда [сей раб] достиг Кандахара, от малика пришла записка: «Вы соберите людей. Как только получите от нас новое письмо, привезите [их] в Систан».

Если не было запрета, то зачем было лишать меня службы высочайшему наместнику и возможности сопровождать его самого? Разве так поступают друзья?

/490/ В-третьих. Когда я вернулся из Кандахара в Систан, то привел [дела] Систана в порядок и благоустроил. К прибытию [малика] собирал с Систана налоги мал-у джихат ⁹³³ с одной местности за другой; у вакилей Гандж-’Али-хана, который был правителем, за год до этого события я купил две тысячи харваров зерна по цене 500 динаров за [один] харвар ⁹³⁴. Три месяца спустя то зерно [поднялось в цене] и стало стоить три тысячи динаров за харвар. [Сей раб] обеспечил [малику] и другие прибыли. Несмотря на нужду, я не присвоил себе ни одного динара. По приезде малик одобрил [мои действия], но не осудил тех, кто свел на нет мои старания и не оставил для малика ни одного динара и ни одного мана плодов. Малик так увлекся присвоением прибылей с Систана с основного капитала и процентов на него, с больших и малых, что целых двенадцать лет не взглянул [даже] в сторону [своих] друзей. Забыл и думать о доле, пае тех, кто был его товарищем в [годы] невзгод и был удален [от него] в [годы] благополучия. Более того, во время карательных походов в Мерв и Балх и [во время] других смут он больше всего возлагал обязанностей [на сего раба]. У [сего] раба [381] он забрал часть крупного рогатого скота [нашего] клана, который многие годы принадлежал [сему] рабу в соответствии с грамотой эмира Тимура, пожалев [для меня даже] этой малости. [В то время как] я тратил на его походы ежегодно почти триста туманов, он пожалел для меня пять туманов, данных ранее из собственности [других] людей.

В-четвертых. Когда [сего] бедняка послали из высочайшего лагеря в Кандахар, подтвердив [свои] распоряжения относительно правления и союргала, [малик] перевел все мои земельные владения в союргал моего брата, не упомянув о былых отношениях — моей службе [ему], единодушии [с ним] и [моей] самоотверженности.

В-пятых. Во время осады Кандахара, когда все мои чувства, скрытые и явные, были направлены на [соблюдение] интересов благополучия [малика], все дни я тратил свое время на написание писем в высокую ставку, судебное разбирательство в суде, смотр войска, выдачу ежегодного жалованья систанцам; общался с гостями, то и дело посещал окопы, временами наведывался на Мазар-и Санг, где каждый раз во время послеполуденной молитвы шло сражение; [проявлял] отвагу и самоотверженность, /491/ снял урожай Кандахара, привлек на свою сторону афганцев и хазарейцев, отдельных систанцев, [проживавших в той стране]; раз в три ночи дежурил у окопов, наводил сведения о нравах тюрков и таджиков, их дружелюбии и враждебности; охранял [персону] малика, как об этом немного написано в рассказе о нем. Хамза-мирза, несмотря на свой малый возраст, хвалил меня: «Дядя, вы — тысячерукое индийское [божество], о котором мне читали в ”Кисса-йи Хамза”» ⁹³⁵. Несмотря на эту видимую всем службу и искреннюю внутреннюю веру, Малик Шах-Хусайн сын Малика ‘Али, удостоившийся чести стать зятем великого малика и пользовавшийся в то время большим доверием и расположением малика, в те вечера, когда посещение окопов приходилось на его дежурство, всякий раз посылал человека в Кандахарскую крепость, и тот торговал продуктами в его пользу. Поскольку он был никому не известен, все, кто выезжал из крепости, называли кызылбашским эмирам мое имя. Когда об этом рассказали Исма’ил-хану, упомянутый хан возражал: «Такой-то никогда так не поступит! Тут какая-то тайна!»

Малик Шах-Хусайн сын Малика ‘Али не был известен среди кызылбашей. Несмотря на это, кызылбашские «мудрецы», разбиравшиеся в людях, не принимали это во внимание. [Великий] малик знал, но ради своего зятя хотел опорочить и представить [меня] [382] платящим злом за добро шиитскому государю. Неоднократно тайком он приставал к кази Мухаммад-Амину Наджафи. Упомянутый судья поклялся, что Малик Шах-Хусайн сын Малика Гийас ад-Дина не совершал данного поступка. Малик, [однако], продолжал нападать на кази, пока Малик Шах-Хусайн сын Малика ‘Али не вступил в спор и в своих ядовитых речах не раскрыл тайну. Все это дошло до Исма’ил-хана. Он потребовал меня к себе и устроил праздник. В благодарность за устранение клеветы и раскрытие тайны [сей раб] испытал радость. Великий малик все еще считал постыдный поступок невероятным и не относил его к человеку, заслуживающему порицания. Его извращенная мысль заключалась в том, чтобы людей, которые были предметом восхваления того сборища, ославить этой подлостью.

/492/ Не имея [иного] выхода, однажды ночью я отправил группу [своих] людей. [Задержав с их помощью] троих из его слуг, несших в крепость топленое масло, я отослал их малику вместе с бурдюками с маслом. Через несколько дней Малик Шах-Хусайн [сын Малика ‘Али] и Мухаммад Гилани, стольник малика, подаренный ему защитником веры шахом [‘Аббасом], [юноша] необычайной красоты, которого малик из-за большого доверия [к нему] оставил для бесед с Маликом Шах-Хусайном, бежали в Кандахар. [Правда] стала всем ясной. Следовало благодарить меня за то, что я разоблачил неправедно поступающих людей и дал понять, что неуместно проявлять дружбу к людям, которые от природы являются врагами. Я назвал одну лишь причину сего поступка, [на самом же деле] есть пятьдесят [других] существенных поводов. Я же ограничился лишь этим для краткости.

В-шестых. После многолетних стараний [наконец] я собрался ехать в Мекку. Поездка была отсрочена на пять лет, чтобы малик [смог] присоединиться [к нам]. Уезжая, я доложил о своих делах и попросил разрешения на отъезд. Малик ответил: «Мы вместе выедем в высокую ставку. Оттуда, получив разрешение [шаха], направимся [в Мекку]».

В том году высочайший наместник находился в Шемахе и в Ширване. Сезон [паломничества] уже приближался. Сказав: «В этом году [ваш] замысел [осуществить] не удастся, отменить же поездку я не в силах», я пустился в путь. Когда я доехал до Кирмана, то услыхал известие о приезде высочайшего наместника в Исфахан. Я доложил [об этом] малику, отправив скакуна: «Из-за дальности пути в Шемаху я предпочел разлуку [с вами], так как в этом году [мое] намерение не удалось бы осуществить. Теперь же Исфахан [383] находится близко. Приезжайте, и мы вместе с вами предстанем на службе высочайшего наместника. Ежели вы не сможете ехать, отпустите [сего] раба». Ответа на письмо не последовало. Он поносил меня: «Такой-то испугался, что владыка мира заговорит относительно промахов, допущенных мной при взятии Кандахара. [Его] отъезд в Мекку лишь предлог».

Клянусь владыкой Ка’бы, это клевета! Мне и в голову не приходило подобное!

В-седьмых. Когда я вернулся из Мекки, из-за трений в наших [отношениях] малик не встретил паломников и поступил так, как поступил. На эту тему можно было бы говорить много, [однако размеры] страницы не дают возможности для /493/ изложения этих дел.

В-восьмых. После возвращения из Мекки я был вынужден уединиться, стать затворником и предаваться молитвам. 18 месяцев по доброй воле я был настоящим затворником. Против моей воли он увез меня для нападения и грабежа мусульман Мекрана, а [потом] насмеялся надо мной, как уже немного рассказывалось.

В-девятых. После возвращения из Мекрана он решил: «Пошлю вас в высокую ставку по делам страны». Спешно привез меня из Герата, а [потом] поступил в соответствии с наговором недоброжелательных людей, явил ко мне недоверие. Каким же надежным человеком был он сам, что счел меня тем, кому нельзя доверять! «Определена цена нашего [достоинства], дружба и верность друга — тоже».

В-десятых. В те дни, когда шли эти разговоры, он прибегал к содействию разного рода людей, правдивых и говорящих ложь. Много раз он заявлял: «Вы полностью должны включиться в наши государственные дела». [Сей] раб отвечал: «Когда я проявлял внимание и заботу о делах, ты сторонился меня. Теперь, когда я стал затворником, вы (так!) оскверняете меня бесконечными заботами. И это несмотря на наличие хороших мухтасибов! ⁹³⁶ Я же еще должен быть благодарен. Мне надо платить триста туманов в год! Двести туманов я получаю от [сбора] урожая и торговли, сто туманов полагается [получить] с вас!» Он не согласился с этим и отказал нам. Моей целью было испытать [его] великодушие. В противном случае уже давно [сей] раб распростился с надеждой, [внешне] же я выражал дружбу и согласие и сопровождал малика.

Одним словом, дело зашло в тупик. Клеветники получили доступ [к малику]. Поневоле я отказался от общения с дорогими мне людьми. [384]

В-одиннадцатых. Поскольку при жизни брата и храбрых родственников я постоянно бывал собеседником и другом малика, то наблюдал, как он производил расследование о каждом, кто входил в собрание: к каждому придирался, вступая в препирательство.

/494/ Поскольку я был свидетелем этих сцен и обладал житейским опытом, то знал со слов других, что враги нашли к нему путь, а место [друзей] пустовало. С возрастом его придирки росли. Основное направление маджлиса — разговор о добре и зле [сего] раба. Поневоле я оставил [малика]. Если начать описывать многочисленные поводы для [нашей] разлуки и [моего] отъезда из Систана, то смогу привести тысячу существенных причин. Вся тяжесть — в отсутствии близких. Для людей терпеливых и выносливых этого достаточно. Чье терпение способно выдержать хотя бы один из названных поступков [малика]? Несмотря на всю чистосердечность, все старания того, кто является верным товарищем в несчастье, дальновидным в делах правления, малик все годы тратит то, что [приобретает] из мирских благ, на людей чужих, приезжающих в ту страну в качестве прихлебателей того величавого и великодушного [малика]. [Сей раб] не имеет никакого дохода; люди же, которые не несут никакой службы, получают ежегодно 300-400 туманов. При таком хаосе, [царящем] на базаре мужественности и при отсутствии спроса на [нее], как можно на что-то надеяться? К тому же еще надо лицемерить. Несмотря на все, я терпел. Лицемерие и явилось поводом к нашей разлуке.

Одним словом, 10 раби’ I 1019/2 июня 1610 г. я выехал из своего дома в Баг-и Му’минабад в Расм-и Махмуд (?). В течение нескольких дней посещал там родственников. Оттуда я приехал в селение Джалк и три дня оставался там. В час послеполуденной молитвы на берег Хирманда явились Хамза-мирза ⁹³⁷, братья и большая часть родственников. [Сей] бедняк переправился через Хирманд. Дело дошло до того, что Хамза-мирза, совершеннолетний сын малика, в час расставания разревелся, говоря: «Если бы вы не уехали, я бы счел вас не уважающим себя! Мало ли в мире мест, что за нужда оставаться в таком, как Систан! Будь я проклят, если не последую за вами! Вместе мы будем жить при дворе сего государя!» Простившись, мы расстались. В те минуты на берегу Хирманда до моего сознания дошло значение [нижеследующих] стихов о чистой душе систанских подвижников:

/495/ Если ты с кем-то сел и не получил удовлетворения и
В страхе убежала от тебя благодать воды и суши, [385]
Берегись! Избегай общения с ним!
Не то не будет тебе прощения от душ дорогих [тебе] людей!

Той ночью я встал на постой в доме Амира Низама в селении Бунджар. Три дня спустя уехал оттуда в Газбар. Еще на три дня я задержался из-за Амира Мухаммад-Касима: «Быть может, малик одумается и не позволит [сему] бедняку уехать из Систана». [Затем], всецело потеряв надежду, я переехал оттуда в Ук. Десять дней великие накибы Ука по этой самой причине не занимали [сего] бедняка прогулками и [хождением] в гости, пока они тоже не возмутились таким положением вещей и приняли сторону [сего] бедняка. Конечной целью [сего] бедняка в той поездке был священный Мешхед. Однако было необходимо встретиться с верховным эмиром [Хорасана] Хусайн-ханом, ведь с тех пор, как я приехал из Мекки, мы еще не виделись. Он все время писал письма в стихах с просьбой к [сему] рабу приехать. Когда [сей бедняк] достиг Исфизара, вышеуказанный наместник [Хорасана] узнал [об этом] и прислал с мулазимом стихотворное послание, требуя [моего приезда]. Поневоле [сей раб] пустился в путь в Герат.

Когда показалось селение Макуфан ⁹³⁸, встретить [меня] он прислал главу саййидов и вазиров мудрейшего Амира Саййид-’Али, хатиба и главу эмиров ‘Алихан-султана туркмана. В час послеполуденной молитвы [Хусайн-хан] вместе со всеми эмирами, проживающими в Герате, пожаловал [собственной персоной] в Уланг-и Балан (Палан?). До половины ночи он оставался возле [сего] раба на лугу, [а затем] уехал обратно. Утром он приехал вновь и отвез [сего] бедняка в город. Приготовили подходящее жилье. В тот же день [хан] собирался отправить гонца в высокую ставку. [Сей] раб молил подождать несколько дней, пока выяснится, каковы намерения малика. Через пять месяцев, [в течение] которых малик никак не проявил своего красноречия, [напротив], день ото дня становился все менее любезным, верховный эмир [Хорасана] доложил высокому двору о положении сего бедняка. Два месяца спустя для сего бедняка пришел указ о снискании расположения и был прислан царский халат. Отдельный приказ [шах] написал на имя высокостепенного хана: «Ежели поводом для приезда Малика Шах-Хусайна /496/ в Герат послужил [спор о] земельной собственности, помирите вышеуказанного с маликом и выделите для него его долю. Ежели он желает остаться в Герате, постарайтесь расположить его [к себе], и мы определим ему место на правах тиула, чтобы он, как и прочие эмиры, нес бы государственные повинности. Если же он [386] желает находиться на августейшей службе, то направьте его [сюда]». [Мой] выбор пал на третье предложение. В конце месяца зу-л-ка’да 1019/в первой декаде февраля 1611 г. [сей раб] направился в священный Мешхед. Оставив Мухаммад-Му’мина и [остальных] домочадцев в священном Мешхеде, 14 зу-л-хиджжа 1019/27 февраля 1611 г. [сей раб] отправился в путь через Дамган. В Нишапуре его попутчиками стали многоуважаемый наместник Мир Абу-л-Ма’али Нишапури ⁹³⁹ и члены его семьи. Ночь под Науруз [сей раб] провел в Рибате Намаксара, подвластного Кашану ⁹⁴⁰. Оттуда приехал в Кашан. В [день] султанского Науруза показался столичный город Исфахан. [Сей раб] имел счастье припасть к ногам [шаха] и был удостоен сочувствия. По существующему обычаю [шах] представил [сего] бедняка всей знати и столпам государства, упомянув правду о службе деда, отца и брата и моих стараниях ради сего государства.

В те дни был праздник с иллюминацией. Когда настал последний [день], в парке Накш-и Джихан ⁹⁴¹ устроили множество увеселений и церемоний. В это время пришло известие о прибытии [в Иран] правителя Турана Вали-Мухаммад-хана ⁹⁴². Счастливое сердце светлейшего наместника обрадовалось. Вслед за известием несколько дней спустя хакан страны Туран сподобился явиться на службу и имел счастье встретиться с монархом [той] эпохи. Рукой покорности он коснулся подола милосердия обладателя короны и венца. Приезд правителя Турана, известие о нападении Турции на Арз-и Рум в дополнение к другим заботам отсрочили улаживание дел [сего] раба. Великий малик, воспользовавшись приездом властелина Турана, улучил момент и приехал в Исфахан. Поскольку несколько дней в Исфахане продолжались празднества, ликование и иллюминация, когда основным занятием были прогулки и увеселения, [когда] до слуха светлейшего [шаха] не доходило ни из одного источника никаких вестей, кроме музыкальных мелодий, он ни о чем не упомянул. Однако наедине и публично (тайно и открыто) верховный малик жаловался и пенял на [сего] раба. Столько раз он повторял свои слова, что высочайший наместник высказался по совести: «Хотя у такого-то /497/ были жалобы на отсутствие справедливости и притеснения со стороны малика, однако в эти дни он сдерживал себя и не произнес [по этому поводу] ни слова. Малик же, который должен был бы испытывать смущение и тревогу из-за отъезда [Малика Шах-Хусайна из Систана], [вместо этого] жалуется, переходя все границы».

Поскольку властелин Турана представил докладную записку относительно [своего] возвращения в Мавераннахр, высочайший наместник несколько дней занимался его делами и привел их в [387] порядок. Он предложил ему столько коней, оружия, золота, драгоценных камней, тканей, что сокровищница надежд стала полной. Отпустив [властелина Турана] в Мавераннахр, [шах] в соответствии с [полученным] известием о движении турецкого [войска] в сторону Арз-и Рума направился на летовье. С летовья он выехал в крепость Нихаванда ⁹⁴³, укрепил ее и произвел смотр войска в Чаман-и Султанийа ⁹⁴⁴. Оттуда [шах] поспешил в Ардабиль ⁹⁴⁵, чтобы совершить паломничество к усыпальницам [сефевидских шайхов]. После возвращения победоносные шатры были разбиты в Чаман-и Уджан ⁹⁴⁶. В начале осени столичный город Тебриз благодаря радостному приближению той драгоценной жемчужины царствования стал предметом зависти рая. Когда известие о приезде высочайшего наместника дошло до великого вазира, он прислал в качестве посла одного из своих улемов и предложил мир. Высочайший наместник, объектом благосклонного внимания которого всегда было благосостояние мусульман, направил в Стамбул к хандкару [Рума] главу саййидов и шайхов Кази-хана ⁹⁴⁷, который не нуждается в представлении и восхвалении, с дарами и подношениями и благословениями Ирана. Сам [шах] занимался прогулками и охотой [в окрестностях] Тебриза.

Тогда, когда верховный малик [Систана] приготовился для охоты, [собираясь] выехать вместе с высочайшим наместником в окрестности Тебриза, он вдруг ни с того ни с сего пошел [к шаху], просил отпустить его и уехал. В то время он иногда являл благосклонность и приходил в дом [сего] бедняка. Иногда присылал своих славных сыновей, Хамза-мирзу [и] Абу-л-Фатха, и [через них] приглашал [сего] раба в свой дом. Во время посещений он высказывал жалобы. В конечном итоге стал просить прощения за [свою] вину. Однако слова не совпадали с действиями. Вновь при тех обстоятельствах случилось одно дело. Он сочинил историю, какую не придумает ни один враг. «Из глиняного кувшина просыплется лишь то, что в нем есть».

/498/ Если бы [у него] были дальновидность и предусмотрительность, он должен был бы по совести сказать светлейшему [шаху]: «Истинная [причина] ссоры такого-то с противниками светлейшего наместника очевидна. Вы сами знаете, что у него есть все права. Систан же разорен, и его доходов не хватает на покрытие расходов всех маликов. Пусть августейший наместник позаботится о нас, и о нем, и об остальных родственниках». Жаловаться и враждовать совершенно не следовало, ибо у государей есть свое мнение о каждом деле. О последствиях он не думал, сделал несостоятельные [388] заявления, сославшись на обстоятельства, оснований для которых не было и которые ни к чему не приведут, кроме разрушения и уничтожения фундамента. Хотя мне известно, каков будет результат, однако возможности говорить об этом на данных страницах у меня нет. Рассказы об этом сложат после того, как не будет ни его, ни нас:

Тот, в ком заложено плохое начало,
Через короткое [время] и он проявит свою сущность ⁹⁴⁸.

Несмотря на эти разговоры, шах запретил [сему] бедняку в то время жаловаться. Однако на моем лице проступали тысячи ненаписанных жалоб. Зачем осквернять язык жалобами и обидами на [своих] современников?..

После отъезда малика [сей] бедняк однажды подошел [к шаху] и доложил истинное свое положение. Слова были высказаны. [Шах] проявил сочувствие и произнес несколько слов, в которых были заключены мудрость и надежда. Для надежды открывались широкие просторы, для отчаяния арена стала тесной. Выбор места проживания предоставили [сему] рабу: «Если ты остановишь [свой выбор] на Мешхеде, мы позаботимся о средствах к существованию. Если ты приедешь в Исфахан, мы подумаем и об этом и пожалуем тебе место, достойное твоего положения».

Поскольку в слабой голове засела мысль о проживании в священном Мешхеде, то [сей раб] попросился туда. Шах пожаловал [мне] Канабису, из достойных селений священного Мешхеда, располагавшего большим количеством пахотных угодий. У Мухаммад-Му’мина ⁹⁴⁹ наряду с [другими] маликами Фараха был пай на [владение] поместьями [Фараха]. Мой покойный отец тоже владел там многими землями. Владения маликов Фараха /499/ издавна были определены ему на правах союргала. Теперь эти местности из-за мятежа, поднятого Маликом ‘Абдаллахом по возвращении Рустам-мирзы и с согласия властелина Турана, были захвачены после убийства [Малика ‘Абдаллаха] правителем Фараха. [Шах] пожаловал эти местности Мухаммад-Му’мину на правах тиула и союргала на вечные времена.

Когда высочайший наместник ехал через пограничный район в священный Мешхед, то предложил [сему] рабу [присоединиться к нему]. Поскольку [сей раб] уже давно не получал известий от своих людей и пребывал в беспокойстве, то получил разрешение ехать в Мешхед через Казвин. Со всей поспешностью он пустился в путь. Навваб Мир ‘Али разбил палатки на стоянке Ходжа [389] Хушнам. На той стоянке пришло письмо-прошение верховного эмира [Хорасана] Хусайн-хана: «Ежели Малику Шах-Хусайну будет определена местность на правах тиула, прошу выделить ее в окрестностях Герата, дабы он нес службу шаху в Хорасане, — благодаря ему на этой границе наведен полный порядок».

По этой причине приказ на тиульное владение местностью под Мешхедом был отложен. В ответ на послание Хусайн-хана [шах] писал: «Поскольку Хорасан весной станет местом остановки августейшей свиты, Малику Шах-Хусайну будет определена на правах тиула любая местность, которую он пожелает». Был написан приказ на тиульное [владение] Фарахом. На том же самом маджлисе приказ был скреплен благосклонной печатью и вместе с почетным платьем передан высокопоставленному мустауфи ал-мамалику Мирзе Кавам ад-Дину, чтобы он доставил его [сему] рабу в Казвине. Через несколько дней после отъезда из Тебриза показался столичный город Казвин. Некоторое время я оставался там. В тот день, когда собрался ехать [дальше], [в Казвин] пожаловал Мирза Кавам ад-Дин Мухаммад и доставил [сему рабу] приказ [шаха] о снискании расположения вместе с грамотой на владение землями маликов Фараха и почетным платьем и подал надежду на [пожалование] на правах тиула помимо [Фараха] одной из местностей в Хорасане. Приехав оттуда в священный Мешхед, я в течение шести месяцев молился доблестному имаму на том святом месте. Верховный эмир Хусайн-хан прислал человека, и тот увез [сего] раба в Герат. Еще шесть месяцев я провел в той благодатной местности. Благодаря чистоте, свежести и приятности парков Герата и прогулкам по тем райским садам [сей раб] успокоился.

Никаких признаков прибытия в Хорасан в те дни /500/ высокой свиты заметно не было. Поскольку для благоустройства земель Фараха так или иначе надо было решиться на проживание в Фарахе, то, получив волей-неволей у высокостепенного хана разрешение на [отъезд] в Фарах, я выехал в Фарахскую провинцию. Остановившись в укрепленном селении, известном [под именем] Шахр-и кухна ⁹⁵⁰ и расположенном в центре [отведенных] мне угодий, я приступил к благоустройству своих владений, возделыванию земель и севу. Однако образ действий фарахцев не поддается описанию. Упоминание о нем вызывает огорчение. Пробыв там шесть месяцев и оставив [в Фарахе] Мирзу My’мина и своих людей, [сей раб] выехал в высокую ставку. Время путешествия, [включая] отъезд из Систана, пребывание в Герате и Мешхеде, поездку в высокую ставку, возвращение [в Фарах] и пребывание на [390] чужбине, составляет три с половиной года; [пройдено] расстояние в 800 фарсахов.

Разве во власти идущих по пути согласия и покорности приостановить или отсрочить [течение] дел? Что могут сделать путешествующие по морям и суше для скорейшего достижения желаний [и] цели? В чем вина ныряльщиков в море мечты за [слишком] позднюю добычу желанной жемчужины? Какие могут быть сомнения у знатоков страны рабов Божьих в низком происхождении вероломной судьбы? Разве [испытывают] усталость от дальности пути те, кто домогается страстного желания? Разве испытывают утомление от хождения по улицам те, кто просит поминовения друга? Если цель сокрыта в пасти крокодила на дне моря, как помочь мне отыскать [ее]? Если же цель спрятана в кармане солнца, какой смысл гадать по зернам четок, чтобы достичь ее?

/501/ Если главенство сокрыто в [алчной] пасти льва,
Ступай, ищи и вырви его из пасти зверя! ⁹⁵¹

Короче говоря, 17 ша’бана 1022/2 октября 1613 г. [сей раб] выехал из Фараха в Исфахан. В течение десяти дней благословенного месяца рамазана он оставался в селении Тигаб, подвластном Каину ⁹⁵², в доме Мир Ни’маталлаха Разави ⁹⁵³. Оттуда выехал в селение Хусф ⁹⁵⁴ к высокообразованному устаду мавлана Мухаммад-Шарифу Шу’уни ⁹⁵⁵ и провел два дня в присутствий упомянутого ахунда ⁹⁵⁶, который в действительности был устадом и наставником [сего] раба. Указанное лицо провожало [сего] бедняка на протяжении нескольких фарсахов. Он распрощался, как будто зная, что другой встречи в этом мире не будет. Несколько дней спустя в Ирак пришла весть о кончине сего лучшего из мудрых. [391]

В течение нескольких дней [сей раб] ехал переход за переходом по Табасской дороге, пока не показался Бийабанак ⁹⁵⁷. Туда пришло известие о том, что его шахская светлость выехали из столичного города Исфахан в Наин, Купа и Ардистан ⁹⁵⁸ для охоты и что, возможно, доедут до Кашана. Узнав это, я направился в «Обитель правоверных» ⁹⁵ [город] Кашан. Когда я приехал туда, августейшая свита отбыла в Казвин. Пробыв в Кашане несколько дней, [сей раб] тоже поспешил в Казвин. Стало известно, что сведущий шах собирается направить поводья своего гнедого в сторону Грузии. Я намеревался последовать за высочайшим станом, но заболел и задержался [в Казвине] на 15 дней. Немного окрепнув, выехал в «Обитель наставлений [на истинный путь]» ⁹⁶⁰ [город] Ардабиль и сподобился счастья посетить места погребения сефевидских шайхов, да будет над ними благословение и благоволение [Аллаха]! Оттуда по дороге на Арша ⁹⁶¹ и по берегу реки Араке [сей раб] прибыл в Карабаг, из [Карабага] в Ганджу ⁹⁶². Переправившись через р. Куру и проехав несколько остановок, [сей раб] присоединился к победоносному лагерю на берегу р. Кабри-Чай ⁹⁶³ в относящейся к Грузии [местности] и удостоился счастья припасть к ногам его величества. Расспросив об обстоятельствах, [шах] изволил обласкать меня. Много раз он упомянул о том, что «служба каждого, кто даст согласие идти со мной на войну с неверными /502/ в Грузию, достойна похвалы и будет оценена [подобающим образом]». Как бы то ни было, во время этого похода

Подпоясался я поясом служения [шаху],
Жизнь [свою], словно талию, опоясал кушаком [готовности].

Поводом для [шахской] ласки послужило следующее обстоятельство. Правитель Кахетии Александр-хан, подвязавшись поясом покорности и повиновения пребывающему в раю шаху ⁹⁶⁴, усердно служил. Когда его внук, Тахмурас, благодаря воспитанию и стараниям счастливого наместника стал обладателем короны и престола областей Кахетии ⁹⁶⁵, он отступил от верноподданности. Заключив соглашение с правителем Картли Луарсаб-ханом, внуком Симон-хана ⁹⁶⁶, они совместно заявили о неповиновении ⁹⁶⁷. Святой обязанностью государя и делом чести мусульман было наказать безбожников.

[Шах] встал лагерем на берегу реки Кабри-Чай и был там несколько дней, отправив к Тахмурасу с увещеванием Баграт-мирзу сына Да’уд-хана Гурджи ⁹⁶⁸, который с давних пор рос под сенью сего вечного государства.

Тахмурас послал к светлейшему [шаху] свою мать и своих сыновей в сопровождении 60 именитых азнауров ⁹⁶⁹ и заверил, что, [392] «как только августейшая свита покинет эту местность и прибудет в Карабаг, он будет иметь честь явиться [на поклон] к шаху». Данное заявление стало причиной еще большего гнева [шаха]. Мать и сыновей [Тахмураса] он задержал, а азнауров, являвшихся предводителями и главарями неверных и храбрецами того народа, отпустил к нему ⁹⁷⁰, [сказав им]: «Вы ослеплены многочисленностью войска и прочностью [своих] укреплений и укрытий ⁹⁷¹. Допустим! Мы как раз [для того] и пришли, чтобы [полностью] разгромить и уничтожить вас!»

Высокое войско откочевало и по ущелью Каник ⁹⁷² вступило в область Кисики ⁹⁷³, протяженность которой от города Загеми ⁹⁷⁴ до горы... ⁹⁷⁵ От склона горы до берега реки Каник ⁹⁷⁶ сплошь тянутся селения, засеянные поля, города, высокие и величественные сооружения, храмы и церкви.

В самый полдень поднялись в высокую церковь на вершине горы ⁹⁷⁷, сбросили несколько камней с ее стены, /503/ сломали крест, являющийся знаком их киблы ⁹⁷⁸, и возгласили в том храме азан и икаму ⁹⁷⁹. Сей раб согласно высочайшему приказу громким голосом призвал на молитву. Совершив в том месте намаз, [шах] восславил ислам и призвал к чистой вере.

Когда известие о прибытии августейшей свиты достигло [ушей] Тахмураса, в полночь вместе с 200 лицемерами он забрал свою семью и направился в Картли. В Картли останавливаться не стал и вместе с Луарсабом, правителем той области, ушел в сторону Баши-Ачу-ка ⁹⁸⁰ — это тоже одна из областей Грузии. Принадлежала она в прошлом хандкару Рума ⁹⁸¹ и не имеет никакого отношения ни к Кахетии, ни к Картли, которые подчиняются Ирану. Из-за громады гор и густоты леса на эту возвышенность нет пути даже воображению.

Высочайший наместник, пощадив грузин и азнауров, вступивших вместе с ним в укрепление, приказал, чтобы каждый из них шел в свою местность. Местность Кисики и Алаверди, а также местности, находящиеся по ту сторону реки Каник, как, например, Тогай, Итил, Торга-кал’аси ⁹⁸², вплоть до пределов Загеми, все были [заняты] и благоустроены.

В течение трех месяцев [шах] разъезжал по всем областям и местностям Кахетии и занимался охотой. Ежедневно [на приемах] в том подобном девятому небу дворце присутствовала знать того народа с сыновьями-красавцами, прелестными дочерьми и почтенными дамами привлекательной внешности и хороших манер.

Затем прибыли в Алаверди, лучшую местность в Грузии благодаря приятности и мягкости [климата]. Там находится величайшая [393] из местных церквей. В ее высоком, как небо, купольном помещении возвели цитадель ⁹⁸³. Правителем назначили ‘Ису-хана, внука Александра, доводившегося двоюродным братом Тахмурасу ⁹⁸⁴ и неизменно находившегося в тени благосклонности птицы феникс. Вся христианская знать одобрила назначение. В соответствии с местным обычаем были устроены празднества, описать которые перо не в состоянии.

Оттуда [шах] выехал в сторону карахалкан ⁹⁸⁵. Это — группа [людей, проживающих] между двумя [частями] Грузии. Они никогда не подчинялись и не служили ни одному из ханов Грузии. Было приказано в течение всей недели нападать, убивать и грабить. Почти 10 тысяч еретиков отправились в преисподнюю. [В число пленных] были записаны и включены 50 тыс. красивых женщин, девочек и мальчиков — /504/ они были распроданы среди мусульман ⁹⁸⁶.

Оттуда вступили в область Картли. [Шах] проявил предельное сострадание и милосердие к жителям той области. В течение целого месяца палатки стояли возле стены (плотины) Искандара ⁹⁸⁷, где протекает какая-то огромная река. [Шах] направил в [Баши-]Ачук ⁹⁸⁸ послом с увещеванием к Гургин-хану ⁹⁸⁹, властелину тех мест, мудрого советника Ходжу Мухаммад-Ризу, вазира Азербайджана, дабы он [своими] приятными советами склонил Тахмураса и Луарсаба к повиновению: «Как только они удостоятся чести припасть устами к [шахскому] порогу, их владения будут переданы им соответствующим указом» ⁹⁹⁰.

Упомянутый ходжа, приехав туда, беседовал с ними во время многих собраний. Между ними возникали споры. Всякий раз, как он побеждал в споре, начинал упрекать их, однако [упреки эти] не оказали на них никакого воздействия.

Гургин-хан и дидифал ⁹⁹¹, его жена, отдав должное смелости и правдивости речей [ходжи], встали на путь верноподданности. Тахмурас ушел оттуда в Дадийан ⁹⁹². Гургин-хан вместе с ходжой и Луарсабом шли следом за ним несколько переходов, но советы их на него не подействовали. Упомянутый ходжа тайно заключил с Луарсабом договор и условился, что Луарсаб через несколько дней присоединится к августейшей свите и попросит извинения за свои поступки ⁹⁹³.

Через 50 дней упомянутый ходжа выехал из того ущелья и прибыл в августейший стан.

В то время были приведены в порядок и отремонтированы крепости Гори, Са’дан ⁹⁹⁴ и ряд других крепостей. Спустя некоторое время Луарсаб-хан удостоился чести целовать [шахский] порог ⁹⁹⁵. [394]

Высочайший наместник провел несколько дней на лугах и в охотничьих угодьях. Между тем прибыл Накди-бек, кашикчи-баши ⁹⁹⁶, уезжавший в Кидж и Мекран, и пожаловался на тот народ. Светлейший наместник издал указ о том, чтобы войско Фарса шло в Кирман, а Гандж-’Али-хан ехал бы в Мекран и набегами и казнями привел в повиновение ту область. [Сей] раб доложил светлейшему [шаху], что народ тот крайне беден и немощен, у него не хватит сил вынести шахский гнев. Ежели [шах] еще раз простит тому народу их грехи /505/ и отправит к ним [сего] раба увещевать [их], быть может, они покорятся и оставят [путь] мятежа и непокорности. Эта просьба была уважена. [Шах] отпустил [сего] раба с разнообразными почестями и высочайшими приказами, облачив его полномочиями того, кому повинуются.

17 ша’бана 1023/22 сентября 1614 г. [сей раб] выехал из высокой ставки в те края. Его попутчиком до Казвина был мудрый советник Ходжа Джалал ад-Дин Акбар, вазир Хорасана. От Казвина свита его благородия держала путь на Хорасан. [Сей же] раб поехал дальше в направлении Кашана. Оттуда через Йазд приехал в Кирман. Провел в Кирмане несколько дней, встретившись с местным правителем. Оттуда двинулся в сторону Гармсира, в Мекран. Вначале я прибыл в Базман и Худийан, местность необычайно зеленую и привлекательную, как рай. Луга сплошь покрыты нарциссами. Оттуда [сей раб] прибыл в Бин Фахл, где встретился с Шах-кули-султаном гилем, пожаловал ему почетное платье, склонил на свою сторону и [сообщил ему] о приказе светлейшего [шаха], запрещающем набеги и грабежи. Оттуда я направился в Кидж. Три дня спустя приехал в Сарбаз ⁹⁹⁷, еще через два дня был в Фирузаба-де ⁹⁹⁸. Встретил [сего] раба Амир Хашим сын Амира Мухаммада. Выполняя условия верноподданности, он стал моим попутчиком и, [проезжая] остановку за остановкой, привез меня в Кидж. В селении Пишин ⁹⁹⁹ встретить [сего раба] приехал Амир Мухаммад. В том месте присутствовали все эмиры Мекрана. Малик Мирза ¹⁰⁰⁰ тоже приехал в Фахл (так!). В тот день я одарил [местного] малика вместе со всеми эмирами почетным платьем и вступил в Кидж. Целый месяц был гостем тех людей, занимался прогулками и охотой. По окончании охоты вызвал [к себе] Амира Мухаммада, Амира Тадж ад-Дина и [остальных] эмиров той страны вместе с кази, шайхами и улемами и завел с ними разговор о том о сем. Они сразу согласились с нами. Амир Мухаммад тот же час перенес свою палатку ближе к нашей. На другой день Малик Мирза вывез главную часть обоза. В то время, а это было месяц спустя после Науруза, там [395] распространилось какое-то заболевание. [Сего раба] стало лихорадить. За два дня заболели почти 60 человек из гулямов и [других] людей. /506/ Несколько гулямов и нукаров умерли. Амир Мухаммад и Малик Мирза и эмиры проявили доброту и принесли в жертву почти три тысячи крупных кур и несколько лошадей. Через одиннадцать дней [сей раб] выздоровел. Когда они собрались выехать, к Амиру Шахи, мир-ахуру Амира Мухаммада, который возвращался из высокой ставки, прибыл один из мулазимов Гандж-’Али-хана, правителя области. Он привез им приказ о снискании расположения: «Преисполненные надежд, приезжайте вместе с Маликом Шах-Хусайном и Амиром Мухаммадом. Если же малик не сможет приехать и что-то помешает ему [это сделать], то пусть направит [к нам] младшего брата, Малика Джалал ад-Дина». Эмиры Мекрана, наделенные приметами коварства, сочтя послание это [своей] поддержкой, атаковали [меня]: «Ежели Малик Мирза и Амир Мухаммад оба уедут, делам Мекрана будет нанесен полный урон. Поскольку Амир Мухаммад является вождем, предводителем и верховным эмиром, пусть он и едет с вами. Возьмите себе в попутчики также Малика Джалал ад-Дина, от поездки же малика откажитесь».

Поневоле Малик Мирза оказался не в состоянии сопровождать [нас]. Малик Джалал ад-Дин и группа мирзазаде выехали в Дизак. Амир Мухаммад попросил отсрочку на сорок дней и [обещал], что направится следом [за нами]. Когда я проехал от Киджа один перегон, с новой силой вспыхнула прежняя лихорадка. В течение месяца она трепала [меня] через день, в течение еще одного месяца — каждые два дня... ¹⁰⁰¹ Болезнь длилась три месяца. Амир Мухаммад в Кидже также заболел. Поскольку пребывание [сего] презренного в Дизаке и Джалке затянулось на четыре месяца, то, чтобы сменить климат, [сей[ раб выехал на границу Систана. Жители пограничного района, опасаясь смещения малика Систана, собрались в Кармистан-и турк ¹⁰⁰² с огромным войском. В Хаше они явились [ко мне]. Одарив их почетным платьем, я расположил их к себе. Сто семейств вместе с Амиром ‘Арифом сыном Амира ‘Абд ал-’Али и еще несколько мирзаде из военачальников Амира ‘Абд ал-’Али сопроводили [сего раба], и он сделал остановку в селении Тамандан ¹⁰⁰³. Там он оставался три месяца. Болезнь прошла. В те дни /507/ Гандж-‘Али-хан много раз присылал человека осведомиться [о моем здоровье], присылал [также] разнообразные лекарства. Когда известие о выздоровлении [сего] бедняка дошло до Систана, малик написал пару ободряющих слов, так как он сам очень страдал от лихорадки, и переправил [написанное] с белуджем из нукаров Раиса Канбара [396] Рамруди. Что говорить, какое проявление доброты было заключено в письме! Не помню, что я написал в ответ. Несколько дней спустя пожаловал сын Малика Йахйи ¹⁰⁰⁴. Мы отослали [с ним] в Систан и Фарах часть больных слуг. Собрав войско пограничного района, выступили в Мекран. Когда показался Хаш, Шах-кули-султан гиль прислал записку: «Белуджи из Лашара ¹⁰⁰⁵, собрав войско, захватили все крепости Турана и [селение] Шахр-Дераз ¹⁰⁰⁶. Помощи от Гандж-’Али-хана из Кирмана нет, так же как нет ее и от верховного малика Систана. Мы просим помощи у вас». [Сей раб] направил в Фахл [находившееся] в боевой готовности войско во главе с Амиром Сурхабом сыном Амира Афзала и еще несколько человек из своих слуг. Неделю спустя в руки воинов попали 40 тыс. овец и тысяча верблюдов. Отвоевав две крепости и передав их Шах-кули-султану, они явились [к сему рабу] и обратились с просьбой: «Поскольку войско пришло в расстройство из-за отъезда и передвижений, то оно направится в Мекран после 10-дневного отдыха».

В это время прибыл Мухаммад-Таки Гилани, мой писарь. Он привез известие о доставке Малика Мухаммеда в Дизак. Упомянутому эмиру [малик Мекрана] написал письмо с выражением дружбы и извинениями за грехи. Он упомянул [также] о своей тяжелой болезни и о том, что «через десять дней я явлюсь [к вам]». [Сей] бедняк, не доверяя их словам, выехал в Дизак. За те несколько дней, что я находился там, ежедневно назначал Малика Йахью и группу людей сборщиками податей, пока их не увезли. Выехали двести старост со всех частей Мекрана и 30 кочевников с большим числом людей и несметными дарами и подношениями, пока не доехали до Хаша и до Сархадда. У Малика Джалал ад-Дина поднялся жар. Он просил задержаться там на два-три дня. /508/ Между тем пришло письмо ‘Али-бека гиля. [Он писал]: «Шах вновь передал область Мекран Казак-султану сыну С.рари-султана. Ваш приезд в высокую ставку бесполезен».

Эти слова соответствовали вымыслам и россказням Амира Афзала относительно возвращения тех людей. Случились и другие [события]. Амир Мухаммад, в силу измены сожалевший об отъезде в высокую ставку, прислал к [сему] рабу гонца: «Прибыли такие-то послания, и у нас нет силы ехать. Если вы задержитесь, мы пошлем в высокую ставку гонца. Когда вновь прибудет новый августейший приказ, выедем вместе с вами. Хорошо? В противном случае поступайте как знаете, мы возвращаемся!» В тот же час, оседлав коней, они полетели словно стрелы из лука. Поскольку часть мулазимов [сего] раба уехала в пограничный район Сархадд, чтобы [397] привезти верблюдов, и никого при мне не было, я очень рассердился, приехал из Хаша в Тамандан и задержался там дня на два, чтобы отослать в Систан мулазимов, грузы и тяжести. Отослал в Систан также Малика Йахью и часть других людей, а сам галопом поскакал с несколькими людьми в Ирак. Миновал расстояния и перегоны, пока не приехал в Кирман, из Кирмана — в Йазд, из Йазда — в Исфахан и имел честь припасть к ногам сведущего шаха и доложил случившееся. [Шах] участливо расспросил [о моем здоровье] и сказал: «Мы едем на несколько дней на прогулку в Фарахабад. Ты тоже поезжай! Оттуда я пошлю тебя в те края. Ты накажешь тот народ и примешь в свои руки владения Кидж и Мекран. Мы вручим тебе приказ на управление той местностью».

Высокий лагерь двинулся в сторону пограничного района (т.е. в Мазандаран и Гилян. — Л.С.). [Сей] раб остался в Исфахане с Ака Камалом ¹⁰⁰⁷, сыном покойного мудрого советника Ака Зайн ад-Дина Мухаммада Кирмани, и занимался прогулками. Когда окреп, выехал в Фарахабад, из Фарахабада приехал в Ашраф и был удостоен чести преклонить колени перед августейшим [шахом]. В тот же час [шах] написал пайза ¹⁰⁰⁸ о том, что они отпускают меня и назначают правителем [Киджа и Мекрана]. Было решено, что [шах] издаст по этому поводу указы. Не успели приступить к этому делу, как пришло известие о разгроме кызылбашского войска, которое /509/ ‘Али-кули-хан диван-биги уводил в Грузию ¹⁰⁰⁹. Сие известие вызвало сильное недовольство светлейшего [шаха]. Вся знать и эмиры стали уговаривать [сего] раба: «Не покидай августейшей свиты ради предмета своего желания и власти над Мекраном».

[Сей] раб вместе с августейшей свитой направился из Ашрафа в [поход] в Грузию. Проехали весь Мазандаран и Гилян, попутно занимаясь охотой на кабанов ¹⁰¹⁰. Во время каждого гона ¹⁰¹¹ [сей раб] стрелял из лука перед взором сиятельного [шаха]. Через Кызыл-Агадж ¹⁰¹² выехали оттуда в Муган ¹⁰¹³, проехали по берегу реки Араке. Когда просторы Карабага стали местом стоянки пышных шахских шатров, все войска кызылбашей были в сборе. Они двинулись в Грузию, объехали [всю] горную местность, дороги и владения христианских государей, разорили область Кахетию, поубивали и разграбили [ее] народ. Были взяты сто укреплений, описать которые не представляется возможным. Почти 60 тыс. неверных отправились в преисподнюю. В плен к борцам за веру попали 200 тыс. молодых женщин, юных девушек, миловидных юношей и прелестных детей. Еще 100 тыс. пленных [грузин] увезли в плен со стороны горы Ал-бурз ¹⁰¹⁴ лезгины ¹⁰¹⁵. Их привезли в предместье Ширвана и продали. [398]

После такой победы [шах] прибыл в Картли и благоустроил тот край. Укрепив Тифлисскую крепость, расположенную на горе и [окруженную] семью рядами крепостных стен, [возвышавшихся] одна над другой ¹⁰¹⁶, [где] с горы стекают двадцать источников горячей воды, [шах] посадил на ханский трон, на место древних царей Грузии, Баграт-мирзу и удостоил его [почетного] обращения «дядя» ¹⁰¹⁷. Оттуда [шах] двинулся к летовьям Чухур Са’да. Всех пленных и воинов высокого войска отослали в Ирак и Азербайджан, [сами же] отправились на летовья. Со временем объехали летние кочевья Агрича, Акмискала вплоть до берега озера Гукча ¹⁰¹⁸.

Когда великий вазир [Турции] Мухаммад-паша ¹⁰¹⁹ подступил к предместью Еревана с несметным турецким войском, насчитывавшим почти 400 тыс. воинов, [шах] устроил смотр войску и отпустил на войну с турками Карчикай-бека, главнокомандующего войсками Ирана, вместе с Имам-кули-ханом, бегларбеком Фарса, /510/ Хасан-ханом, правителем областей ‘Алишкар и Хамадан ¹⁰²⁰, Гандж-’Али-ханом и другими именитыми эмирами, могущественными курчи, бесстрашными гулямами и стрелками Хорасана и Ирака. В помощь Амиру Гуна в крепость послали Мира Фаттаха Исфахани, Муллазаде Бафки, Ахмад-султана Туршизи, известного [под нисбой] Мичаки, в сопровождении отряда верных йуз-баши, всех каджарских ¹⁰²¹ курчи и [еще] десяти тысяч воинов. Сам [шах] счастливо занялся прогулками и охотой. [Сей раб] несколько раз приходил к шаху и умолял [разрешить ему] ехать в крепость вместе с главнокомандующим. [Шах] возражал: «Оставайтесь при нас и несите караульную службу». В те дни я постоянно находился при августейшем стремени.

После двух месяцев турецкое войско выбилось из сил в результате ночных атак и столкновений с кызылбашами, [стоявшими] с внешней стороны [крепости], и стрельбы из пушек и мушкетов [бойцов], находившихся в крепости. Они предприняли несколько атак. В то время был убит предводитель янычар ¹⁰²². Были убиты также Хасан-паша, правитель Алеппо, Да’уд-паша, правитель Дийар-и Раби’а ¹⁰²³ и Туркча Билмиз, командир сабленосцев того войска ¹⁰²⁴. Остальное войско во главе с великим вазиром отправилось в путь, направив в высокую ставку посла для закрепления мира. Сиятельный наместник вновь послал в Арз-и Рум к главнокомандующему Кази-хана. Сам благополучно и успешно выступил в путь через Урдубад, ‘Али-дарраси и Баргушад в сторону летовий Даники, относящегося к Ширвану. Ту зиму [шах] провел в той [399] местности. По дороге в область Баргушад случилось сильное заболевание. В Даники болезнь залечили.

В то время группа друзей упомянула о Кидже и Мекране и об отъезде [сего] раба. Высочайший наместник сказал: «Малик Шах-Хусайн сегодня, когда турки сидят в Арз-и Руме и в следующем году придут на войну, не оставит мою службу и не станет заниматься захватом Мекрана. Кроме того, для его проживания [нами] был определен пограничный район Сархадд, где [климат] прохладнее. В настоящее время [ехать туда] невозможно. Нельзя погубить его в [нездоровом] климате Мекрана».

/511/ [Сей] раб, выслушав этот рассказ, пришел на службу к светлейшему [шаху] и доложил: «Пока не решен вопрос с турками, [сей] раб не просит ни должности, ни назначения. После того как будет достигнута победа или же заключен мир, какой бы ни была милость сиятельного [шаха], [сей] раб повинуется!»

Построенный в то время дом из тростника 20 сафара 1025/10 марта 1616 г. сгорел. По этому поводу была сложена газель:

Мы — странники-погорельцы,
Мы — соловьи, гнездо которых сгорело.
Да будет наш дом еще более разоренным,
Так как мы страдаем от несправедливости судьбы.

Этим размером было сложено пять двустиший. По странности стечения обстоятельств в тот самый день в Фарахе скончалась мать моего дорогого сына, Мухаммад-Му’мина. Произошло разрушение семьи, о котором писалось выше.

В те дни я предполагал провести некоторое время на службе светлейшего наместника и совершенно не [собирался] напоминать о своем отъезде. В соответствии с изречением: «Терпение Аллаха — в отмене намерений» — увидел сон, свидетельствующий о моем бедственном положении, и душа пришла в смятение. Отправился к шайху, ученому, искателю истины, образованнейшему из муджтахидов, самому знающему из новейших богословов, величию народа и веры ¹⁰²⁵, и он погадал [мне] на Коране относительно пребывания в высокой ставке и отъезда в Фарах. Великий шайх, помощник народа, по [числу зерен] восемь и четыре дал отрицательный ответ относительно пребывания [в высокой ставке] и советовал ехать в Фарах. Более того, он настаивал: «Сегодняшний день благоприятен для отъезда. Ступай к светлейшему [шаху] и получи у него разрешение». [Сей раб] в тот же час отправился в высокий, как небо, дворец. Светлейший наместник вышел из [400] опочивальни... [Сей раб] подошел, попросил разрешения [на отъезд], приложился к ноге [шаха] и без промедления уехал. Светлейший наместник обратился к своим приближенным: «Что случилось с таким-то? Ни с того ни с сего он собрался в дорогу! Никогда и ни с кем он не говорил об этом! Почему он /512/ уехал подобным образом?» «Фидави» ¹⁰²⁶ пошутил: «У нас в Иране нет такой силы и власти, чтобы быть в состоянии задержать такого человека, как Малик Шах-Хусайн! Поневоле отправили его в Индию!» [На что] светлейший шах сказал: «С таким безразличием он не отвернется от нас и никуда не уедет! Он знает о наших интересах и [нашем] безграничном к нему сочувствии».

[Сей раб] еще не доехал до окрестностей Ардабиля, когда [ему] прислали [письмо], описав эту сцену. Одним словом, проехав [ряд] остановок, я несколько дней провел в Казвине, затем проезжал той весенней порой город за городом, селение за селением, занимаясь [по пути] охотой. Проехав Симнан, достиг Дамгана. Когда [сей раб] уезжал из Дамгана, прибыл мой верный друг Мир Махмуд и передал письмо [моего] сына, Мухаммад-Му’мина. Известие о кончине его матери нарушило состояние блаженства и радости. Рассказ о смерти моего племянника, Малика Гийаса, испытал мою терпеливость. Несмотря на это, [сей раб] проявил стойкость и выдержку и [во время всего пути] вел беседы с Шах-Вали-султаном Чагатаем ¹⁰²⁷ и другими знатными и уважаемыми людьми, моими попутчиками, пока не приехал в священный Мешхед. [Там] имел счастье совершить паломничество. После десятидневной остановки выехал в Гурийан. Два-три дня провел в той местности в беседах с счастливым вазиром Ходжой Джалал ад-Дином Акбаром, [затем] уехал в стольный город Герат и [там] провел время в беседах с Хусайн-ханом и Хан-и ‘Аламом, который приехал из Индии послом к [шаху]. Двадцать дней спустя я выехал из Герата в Фарах и утешил опечаленных детей и огорченных родственников. По прошествии дней траура стал молиться и благодарить Бога. В тот раз [сей раб] прожил в Фарахе один год и один месяц.

Время путешествия, которое явилось вместилищем [изречения]: «Поездка — знамение из преисподней», — три года и девять месяцев. Пройдено расстояние в 2660 фарсахов. [401]

/513/ ПУТЕШЕСТВИЕ ПЯТНАДЦАТОЕ

Когда [сей раб] прибыл из четырнадцатого путешествия в Фарах, как написано [ранее], правитель той области и мудрый советник тех мест Мустафа-бек сын Наджма II вместо [дружеских] отношений и прежнего знакомства оказал тысячу противодействий [сему рабу]. Поводы для разъединения сердца были готовы. Вакил ас-салтана Урдугди-бек ¹⁰²⁸ был известен добронравием, веселостью и улыбчивостью. Своей справедливостью он покорял сердца и друзей и врагов. [На сей раз] для виду он расстелил сеть дружбы, на деле же рассыпал зерна раздора. Все обещания [еще] до того, как слетали с его уст, им же отрицались и нарушались. Ни друга, с помощью которого дело продвинулось бы вперед, ни товарища, благодаря дружбе с которым были бы устранены трудности. Из друзей Фараха: Ходжа Камал ад-Дин Хусайн ¹⁰²⁹, прежде говоривший об искренней дружбе, на сей раз разрушил основания привязанности топором противодействия; Ходжа Абу Са’ид, который хвастался давним знакомством, [теперь] раскаивался в дружбе благодаря установлению родственных отношений и породнением со «справедливым» маликом Фараха. ‘Али-кули-бек, гулам-и хасса, откупщик налогов, проживающий в Фарахе и получающий прибыль с Фараха ¹⁰³⁰, дивился странностям их поведения и недостойным поступкам. Малик Шах-султан, который, став калантаром всех земель, захваченных у других, в недобросовестности, предательстве, хитрости, недержании слова, вероломстве, нарушении соглашения, злобности, ненависти и оскорблении был заместителем ‘Абдаллаха б. Убаййа б. Салула ¹⁰³¹, в коварстве превосходил ‘Амра б. ‘Аса и Му’авию ¹⁰³². Как бы то ни было, несмотря на эти обстоятельства, [сей раб] провел в Фарахе один год и чуть больше месяца.

Когда во время приезда эмиров Киджа и Мекрана прислали для Мухаммад-Му’мина двух кобылиц светло-рыжей масти, [сей раб] отослал упомянутых лошадей с Шах-Карамом-ака и Султаном-Мухаммадом, известным [под прозвищем] Шатир-и Кишмиш, [402] /514/ в высокую ставку. Лошадей в столичном городе Фарахабаде подвели к светлейшему [шаху]. Тот же час [шах] осчастливил [сего раба] царским платьем, предписанием явиться [ко двору] и суммой денег на дорожные расходы. Мулазимам [сего] раба дали подарки и отправили назад. Сей приказ пришел в Фарах в то время, когда вспыхнул огонь смуты. С каждым днем занимающиеся обманом местные плуты изыскивали повод и затевали войну с группой мулазимов и систанцев, которые в поисках смуты были словно пламя и соломинки. Это был не вызов, а дарящая жизнь радостная весть — весть о восшествии в рай.

17 раджаба [1027]/10 июля 1618 г. я переехал из [своего] дома [в Фарахе] в новый дом, который выстроил в Баг-и Хаузхане. Был там несколько дней. 1 ша’бана (24 июля) выехал в селение Пандж-джуфт-гав. [Через] несколько дней, 10 ша’бана/2 августа, продолжил путь и один день провел в райском Исфизаре в доме калантара Ходжи Мир-Мухаммада ¹⁰³³. Оттуда выехал в Герат и в ночь на 15 ша’бана/7 августа, когда весь город собрался в Мир-и Ша-хид ¹⁰³⁴, въехал в город и наблюдал ту толпу. Остановился в доме защитника саййидов мудрейшего Амира Саййид-’Али. 14 дней провел в Герате в беседах с покойным [ныне] Хусайн-ханом. В те дни [своей] болезни он очень радовался приезду [сего] раба. Небольшую размолвку, случившуюся между легкоранимым ханом и его мужественным сыном, Хасан-ханом, водой советов и извинений смыло из памяти того обиженного и больного. Поскольку [сей раб] испытывал беспокойство из-за поездки, то был отпущен со службы того величавого и великодушного человека. Попрощался, и старые раны сердца разболелись, так как [сей раб] был уверен, что дела Хусайн-хана подошли к концу и что [вскоре] он переселится в вечный рай. 1 рамазана/22 августа [1618] г. показался Гурийан. В течение четырнадцати дней [сей раб] держал там пост. Простившись с добродетельным, мудрейшим, славой ислама и мусульман ¹⁰³⁵, поскакал галопом, чтобы в ночь на 19 [рамазана]/9 сентября, являющейся Ночью Предопределения ¹⁰³⁶, достичь святой гробницы в священном Мешхеде. Счастье и удача помогли мне, и в ту самую ночь я был у цели. До конца месяца рамазан молился возле гробницы и наслаждался беседой с господином Амиром Му’изз ад-Дином Мухаммадом ¹⁰³⁷, /515/ в доме которого проживал; постоянно испытывал радость от служения высокостепенным Миру Мухаммад-Заману, отпрыску Мира Мухаммад-Джа’фара ¹⁰³⁸, Миру Сафи ад-Дину Мухаммаду ¹⁰³⁹ и прочим высокого достоинства саййидам, известным своей ученостью и отшельническим образом жизни. [403]

Знать той страны, как, например, навваб Шах-Назар-хан ¹⁰⁴⁰, Мирза Абу Талиб ¹⁰⁴¹, Мирзы Мутавалли: Мирза Мухсин и его высокого достоинства отец, Мирза-Таки, ‘Али-падшах, Мирза Мухаммад и ряд других, ни на одно мгновение не давала [сему] бедняку скучать. Оттуда я выехал в путь 6 шавваля/26 сентября. Приехав в Нишапур, насладился там беседой с Миром Абу-л-Ма’али. В Сабзава-ре ¹⁰⁴² Саййид Хаджи-султан, местный правитель, и Мирза Султан Мас’уд, местный калантар, явили [ко мне] полную доброту. После нескольких дней остановки там вместе с [моим] достойным сыном, Мухаммад-Му’мином, которого я взял с собой в ту поездку, я отмерял остановки и проезжал перегоны, пока не доехал до Казвина. 1 зу-л-ка’да 1027/20 октября 1618 г. удостоился чести припасть к ногам [шаха] во дворце Казвина. [Шах] очень радушно встретил [сего раба] и явил милость к его сыну. Вознес молитву, чтобы он был достойным, счастливым и уважаемым. Из молитвы, произнесенной благословенным языком обладателя счастья, [сей раб] обрел полную надежду на благополучное завершение дел моего сына.

Короче говоря, в те дни на площади Казвина было устроено большое празднество. Подарки послов [разных] стран мира, например Хан-и ‘Алама, прибывшего [послом] от императора Индии, послов Европы, посла России, представили взору августейшего [шаха] ¹⁰⁴³. Несколько дней спустя [шах] выехал в Гилян ¹⁰⁴⁴, забрав с собой нескольких близких друзей вместе с Хан-и ‘Аламом. Вся [остальная] знать высокой ставки и придворные отправились в путь через Тегеран и Фирузкух ¹⁰⁴⁵. 1 мухаррама [1028]/19 декабря 1618 г. [сей раб] въехал в столицу Фарахабад и поселился в квартале ширванцев поблизости от дома мустауфи ал-мамалика Мирзы Каввам ад-Дина Мухаммада и некоторое время жил в том квартале. Кипение воды и земли в той местности было таким, что вызывало в памяти [коранический] стих «И закипела печь» ¹⁰⁴⁶. Из тучи нудно лил дождь. Через пятьдесят дней [сей раб] переехал в квартал Гилак-базар. 20 сафара/6 февраля 1619 г. Мухаммад-Му’мина отпустили со службы светлейшего [шаха]. [Шах] одарил [его] царским платьем /516/ и благосклонно пожаловал указ, [скрепленный] малой печатью — благословенным перстнем, о том, чтобы верховный эмир Герата уладил все дела. После отъезда вышеупомянутого в Фарах [сей раб] прогуливался в Фарахабаде по кварталу любви ¹⁰⁴⁷. Светлейший наместник в те радостные дни на высоких собраниях много раз расхваливал высокостепенным [особам] маджлиса услуги, оказанные в прошлом сему государству [моим] братом и отцом, и старания сего бедняка. Присутствовавшие на том [404] собрании близкие друзья то и дело передавали [сему рабу] радостные вести, проливая бальзам на раны отсутствия предмета желания и позднее достижение целей и исполнение желаний.

Предметом [моих] занятий в те дни было чтение суфийских книг и стихов старых [поэтов]. Дозволенные радости, которые в начале юности были сердечными волнениями любви, в глубине души привели к подчинению силе колдовства. Хотя для успокоения горячности и преодоления рабской страсти я прибег к хитрости ¹⁰⁴⁸ продажи и занялся [анализом своего] внутреннего состояния, однако это не сняло жара страсти. [Сей] бедняк свел знакомство со старухой, [проживавшей] по соседству. Она была известна [своим] даром [сватовства], разбиралась в женской красоте и была сладкоречива. Много лет она проживала в обеих частях Гиляна ¹⁰⁴⁹, Таруме ¹⁰⁵⁰, Дайламе и среди талышей, верховодила всеми группами населения, знала их характеры, была поверенной тайн людей всех сословий. Я поручил ей: «Разыщи [для меня] добродетельную женщину такой-то внешности и такого-то поведения, которая была бы в самом начале своего расцвета. Когда найдешь, сообщи мне». После беготни и усиленных стараний она обрадовала ждущее сердце радостной вестью, отвела [сего] раба... ¹⁰⁵¹ Я стоял возле садика в ожидании. Та разведчица души и разума, которая, словно мечта, располагалась в чутких сердцах, вошла в тот дом и подвела желанного свидетеля к беседке в саду. Разборчивое сердце успокоилось. Придя домой, я послал с верным человеком кошелек с монетами ‘аббаси ¹⁰⁵² родителям и той женщине, оказавшей мне помощь, и попросил [разрешить мне] вступить во временный брак ¹⁰⁵³ [с их дочерью]. Поскольку я подошел к ним столь дружески, те люди, расспросив, кто я и как зовусь, успокоились. Посоветовались со своими родственниками. /517/ В ночь на 1 раби’ I 1028/16 февраля 1619 г. был заключен временный брак. В ту же ночь я удовлетворил желание сердца и получил наслаждение от возлюбленной. Базар любви и страсти был оживленным, сердце обрело покой благодаря искомой красоте:

Соловей в саду спекся от жара моих вздохов.
Вдохнул я аромат розы; от моего жаркого дыхания она превратилась в розовую воду.
Был переворошен весь диван красоты,
Пока из него не был выбран длинный бейт ее бровей.

Уже давно сердце трепетало в мечте о волосах [красавицы] из Дайлама. Заполучив ту косу с 60 завитками, подобными 60 арканам (т.е. красавицу. — Л.С.), я сочинил следующее четверостишие: [405]

С тех пор как твои вьющиеся локоны стали скручиваться,
Мое несчастье удалилось в долину сна.
Каждое мгновенье мое сердце становилось пленником одного из завитков,
Сотни раз корабль мой попадал в водоворот.

В страсти и забавах я отвлекал сердце [то] локонами, [то] родинкой, [то] проказами той красавицы с речами попугая. Старому организму нужно [свежее] лекарство. Чувственной натуре полезно соединение с любимой. В преклонной старости я стал как малое дитя и переживал пору молодости. Два месяца я развлекался и веселился в опочивальне. 1 джумада I/16 апреля 1619 г. последовал августейший указ о том, чтобы жители пограничного района ¹⁰⁵⁴ явились в Мийан-кала ¹⁰⁵⁵. Собрался [народ] от Астрабада до Гиляна. Была проведена большая охота — ни в одно столетие не собиралось такое множество [участников]. Были добыты 1000 лосей ¹⁰⁵⁶. Большую часть из них выпустили на волю. В той охоте приняли участие все эмиры, вся знать, близкие друзья-собеседники [шаха], доверенные люди. Вместе с [его] величеством шахом в гоне и стрельбе из луков участвовали гости — послы, а также несколько татар, попавших в плен к отважным борцам за веру во время сражения с турками, в настоящее время они являются приближенными [шаха] и [его] дорогими гостями. В последние два дня [шах] призвал [сего] бедняка и явил шахскую милость. После охоты [все] /518/ выехали в Фарахабад. Поскольку основной приют и приятное место [пребывания] сего бедняка-скитальца находилось в Фарахабаде, птица сердца по достижению своего гнезда испытала радость и счастье. Соловей души, [питая] страсть к вновь [распустившейся] розе, стал выводить любовные трели:

Любое сердце, попавшее в силки ее локонов,
Позабудет свое смятенное состояние.
В каждом завитке твоего локона —
Место охоты [для] тысячи охотников.
Твой стан и [ствол] кипариса в саду —
Высоки и стройны, как [ствол] самшита.
Из каждого узелка твоих локонов —
Инородные татарин и тибетец (?).
Дабы отвести вред от твоего луноподобного лица,
Твои локоны в узелках, как рута,
Твое лицо — словно радостный праздник.
Да будет оно источником наслаждения моей души! [406]

Некоторое время я провел в том краю, благодаря всевышнего Бога и ожидая удовлетворения [своего] желания, пока свита августейшего шаха решилась покинуть Мазандаран. Сердца пришли в волнение, в головах заняло место желание путешествовать. Те, кто возвращался в [свои] родные места в Ираке, радовались. Те, кто чувствуют себя повсюду странниками, испытывали страдание из-за отдаленности мест остановки. Когда шатры величия были убраны с того лазоревого пространства и было решено ехать в Исфахан, [все] отправились в путь. Ехали отрядами и группами, каждый с теми, с кем дружил. [Сей раб] в течение нескольких дней был попутчиком высокого, [как] купол, мустауфи ал-мамалика ¹⁰⁵⁷. Поскольку он спешил, [сей] бедняк задержался на два дня в Фирузкухе. Продолжил путь вместе с любимцем друзей Искандар-беком Мунши ¹⁰⁵⁸. Через Намаксар ¹⁰⁵⁹ мы приехали в Кашан. В Кашане сделали остановку на три дня, затем выехали по дороге на Натанз. Утром в среду 6 раджаба [1028]/19июня 1619 г. вступили в Исфахан. В тот день высочайший наместник распорядился, чтобы жители выстроились в два ряда до самого Даулатабада ¹⁰⁶⁰ и осуществили бы церемонию встречи Хан-и ‘Алама. В тот день были в сборе 70 тысяч стрелков из мушкетов. Можно представить себе [число] горожан и прочих зрителей. /519/ Базары вокруг [площади] Накш-и Джихан, [базар] Кайсарийа ¹⁰⁶¹ и шахские дворцы были разубраны и иллюминированы. Поскольку на несколько дней [это место] было закрыто для широкой публики, большая часть требовательных зрителей лишилась того зрелища. В ту ночь, когда [шах] вызвал Хан-и ‘Алама и можно было всем идти на церемонию [встречи], с дороги, [по которой] ехал упомянутый хан, сняли указанное выше убранство, а иллюминацию отменили ¹⁰⁶². Автор настоящей книги написал один лист об иллюминации в Казвине и [о том, что] он не ходил туда из-за запрещения, которое последовало в одну из тех ночей. Искандар-бек Мунши написал на месте, на котором был след моего пера, несколько строк относительно лишения [видеть] иллюминацию [в Исфахане], отмененную в тот вечер по указанию шаха. [Автор] счел уместным [привести] написанное [Искандар-беком Мунши] на данной странице:

«Когда в среду 6 раджаба 1028/19 июня 1619 г. я прибыл в обществе его превосходительства высокого достоинства верховного малика из райского Фарахабада в столичный город Исфахан, [было] около трех дней, как сто тысяч жителей, высокопоставленных [сановников], знати, более того, все жители той области, которую исследователи считают нисф-и джихан («половиной мира»), для [407] встречи посла высокого государя-императора областей Индии, навваб Хан-и ‘Алама, стояли от площади Накш-и Джихан до Даулатабада, что в трех фарсахах [от Исфахана], в полном убранстве и готовности, ожидая его приезда. По причине того, что время въезда в город [признано] было неблагоприятным, поневоле надо было [успеть] въехать в город до того, как настанет тот неблагоприятный час. Приехав в город утром, я был лишен [возможности] видеть ту встречу. В [последующие] два-три дня в силу разного рода помех [также] не удалось увидеть убранство базара Кайсарийа, подобного которому никто не помнит ни в одну эпоху. Вечером в субботу, когда я собрался сходить на место [устройства] радостного пира, [сделать] это не удалось из-за запрещения для посторонних быть в месте, намеченном для царских особ с семейством. В ту же ночь последовал указ о начале церемонии. Одним словом, [сей] раб лишился этого подарка. Не знаю, жаловаться ли мне на несправедливость всего мира или на [свою] злую долю. Стремиться ли проникнуть в суть, взирая очами мудрости на убранство места для прогулок /520/ по миру сердца, [или же] лицезреть внешнюю сторону? Довольствоваться вечно цветущим садом внутреннего мира, [вызволив] себя из солончаков мира внешнего? Поспешить ли посмотреть тот раеподобный мир, стряхнув [с себя] усталость и смуту и расстелив в надежном убежище непритязательности и довольства малым, являющимся основой [ничего] не боящейся власти дервишества, ковер радости и засветив от света воображения, возбуждающего зависть звезд на небесах величия, тысячу светильников. После глубоких раздумий, сочтя предпочтительным оставить эти споры, язык сложил такие вирши:

Если ты не понял внешнюю сторону, не печалься!
Так как видеть внешнюю сторону бывает больно и мучительно.
Иди же степенно в царство [скрытого] смысла.
Таков конец, вот и все!» ¹⁰⁶³

Хотя [сей раб] в те дни и ночи не бывал на маджлисах августейшего [шаха], однако с красноречивого языка [шаха] многократно слетали сочувственные слова. Поводом послужило следующее. Когда высокостепенный Мухаммад-Касим-бек, брат высокосановного, добродетельного, любимца сердец Мухаммад-Хусайна Челеби ¹⁰⁶⁴, который во [время] сумятицы в Турции попал из Тебриза в дальний Египет и Сирию и [который] длительное время жил вблизи святой гробницы в великой Мекке ([сему] бедняку довелось встретить его в Мекке), уехал из Мекки в Индию, то оказался [408] среди приближенных великого императора. В настоящее время упомянутый государь направил [Мухаммад-Касима] из Индии к сведущему шаху для покупки драгоценностей, и тот стал приближенным государя Вселенной. Упомянутый Мухаммад-Касим только что прибыл из Индии и рассказывал о разных событиях в этой стране. Например, он поведал, что в Индии на службе императора Индии было упомянуто, что Малик Шах-Хусайн ¹⁰⁶⁵ будто бы взялся покорить Синд, Кидж и Мекран. Шах — убежище веры — назначил его [исполнить] эту службу, и [тот] принял на себя обязательство доставить в Лахор за два месяца родственников сведущего шаха, если они пожелают [этого]. /521/ По этой причине император Индии высоко ценит [Малика Шах-Хусайна] и многократно спрашивает о нем. Несколько раз упомянутый государь расспрашивал о нем у Мухаммад-Касим-бека и довел до сведения приближенных двора: «Малик Шах-Хусайн воевал и с узбеками, и с Рустам-мирзой и много потрудился на благо государства и веры. Что [значит по сравнению со всем этим] завоевание Мекрана? Даст Бог, мы поручим ему высокую службу!» Много раз присутствовавшие на пиру августейшего [шаха] и поверенные в разные тайны передавали [сему рабу] радостные вести. Из-за частых путешествий, [приобретенного] опыта, продолжительности [пребывания] на чужбине, из-за бесполезности непостоянных занятий делами для [сего] раба радость и печаль, родина и чужбина, душевное спокойствие и состояние смятения смешались воедино. Рассматривая свою удовлетворенность близкой одобрению Творца, [сей раб] произносит: «Я передаю свое дело Аллаху» (Коран, XL, 47):

Подаришь ли ты мне шапку, отрубишь ли голову,
Радоваться первому не стану, [так же как] печалиться из-за второго.

В сие благословенное время напрасно растрачены мгновения драгоценной жизни. Слова эти хотя и отдают жалобой, однако, [идя] навстречу письмам других, немного [об этом] будет написано. Сделать это лучше всего в конце этой книги.

Короче говоря, в те счастливые времена высочайший наместник в последние числа месяца ша’бан ¹⁰⁶⁶, удостоив послов Индии, Европы, России царским платьем и почетным чествованием, отпустил [их на родину]. Покровитель власти и могущества ‘Али-кули-хан, диван-биги, показал вашему покорному слуге подробный перечень подарков, подаренных Хан-и ‘Аламу: золотые монеты, [409] разного рода ткани, славные кони, халаты, золотая перевязь сабли с вставленными драгоценными каменьями, ожерелье, [всего на сумму] пятнадцать тысяч туманов. Подарки властелину Индии, которые [шах] послал с Зайнал-беком тушмал-[баши] ¹⁰⁶⁷, составили сумму почти в двадцать /522/ тысяч туманов. [О подарках] другим послам можно соответственно догадаться, ибо их подарки были не меньше подарков [императору] Индии. Милость государя по отношению к ним огромна. Равным образом подарки и подношения их государей не поддаются счету.

1 рамазана [1029]/31 июля 1620 г. [шах] выехал на летовье, [намереваясь] побывать на р. Куранг, чтобы посмотреть, сколько сделано и сколько остается сделать для того, чтобы отвести ее воды в р. Зинде-руд. Дай Бог, чтобы сему желанию сопутствовал успех! ¹⁰⁶⁸ Поскольку предложения ехать в августейшей свите не было, [сей раб], пребывая в Исфахане, имеет счастье в настоящее время держать пост [месяца] рамазан.

Когда по указанной причине [сей раб] написал правду о своих путешествиях, в его слабую голову пришла [мысль] на оставшемся листе книги изложить простыми словами свои деяния, чтобы затем в завершение обстоятельств пятнадцатого путешествия с Божьей помощью наилучшим образом описать свой жизненный путь, каким он был предначертан судьбой.

25 шавваля [1029]/23 сентября 1620 г. светлейший наместник после поездки на летовье и выяснения [состояния дел] по отведению вод р. Куранг [своим приездом] в столичный город Исфахан возбудил зависть райского сада. В том счастливом убежище в течение шести месяцев [шах] украшал собрания [своим присутствием]. [Сей] раб время от времени удостаивался чести положить сиятельному [шаху] земной поклон. За пять месяцев дважды представилось [сему рабу] счастье служить сиятельному наместнику: один раз в Мусалла Исфахана ¹⁰⁶⁹ в праздник ‘Ид-и гадир ¹⁰⁷⁰ и в другой раз 17 раби’ I [1030]/9 февраля 1621 г. тоже в упомянутом выше Мусалла. В эту благодатную местность приходили в те дни ученые, улемы и прочий народ, чтобы помолиться и послушать молитву, читаемую при совершении обрядов у гробницы святого. Данное обстоятельство явилось поводом для упоминания [сего раба] сиятельным [шахом]. В то счастливое время августейший наместник был занят раздачей денег должностным лицам, ученым и нуждающимся. По мере возможности [шах] сам старался расспрашивать об обстоятельствах [дел]. В государственной канцелярии постоянно сидели му’тамад ад-даула ‘Али-кули-хан, навваб [410] И’тимад ад-даула Мирза Талиб-хан /523/ и Мирза Рафи’ ад-Дин Мухаммад, садр-и хасса-йи тарифа ¹⁰⁷¹, занимались [выяснением] истинного положения дел народа, собирали прошения, [которые] поступали для ответа на службу светлейшему [шаху]. Часть драгоценного времени [шах] проводил в пирах и развлечениях в райском саду ‘Аббасабада, в парках и во дворцах [квартала] Хийабан, примыкающего к Дарб-и Даулат ¹⁰⁷². Мост через р. Зинде-руд ¹⁰⁷³ всегда был полон розовощеких, стройных как кипарис юношей и девушек с белоснежными лицами. Вот уже несколько месяцев как в столичном городе Исфахане происходили оживленные сборища.

8 раби’ II [1030]/1 марта 1621 г. [шах] отбыл в сторону раеподобного Мазандарана, оставив в столице августейшую канцелярию, диван-биги, садр ал-а‘зама и писцов, дабы они улаживали дела людей. В те дни [шах] много раз наилучшим образом упоминал [сего] раба, неоднократно представлял [сего] раба столпам государства, эмирам и приближенным высшего государственного совета.

Вечером накануне своего отъезда из Исфахана [шах] упомянул о предписании уладить дело [сего] раба, обратившись с речью к его благородию Мирзе Мухаммад-Ризе «Фидави», вазиру Азербайджана и собеседнику собраний в узком кругу. [Шах] дал также указания относительно этого приближенному его величества.

«Фидави», питавший большое расположение к [сему] рабу, говорил: «Проявление высочайшего внимания к Малику [Шах-Хусайну] очень и очень своевременно. Малик Шах-Хусайн...» ¹⁰⁷⁴. Эти слова в те несколько дней он повторял много раз. Именно они испортили настроение августейшего [шаха]. [Шах] стал укорять и выговаривать: «Разве Малик Джалал ад-Дин собирается выйти из повиновения, что такой-то поедет и запретит ему [это]?» — и сиятельный [наместник] разгневался.

Короче говоря, после возвращения в Демаванд обнаружились признаки отказа от места. И вновь [шах], явив милосердие, пожаловал [сему рабу] на правах тиула Них и Бандан, подарил также царское платье и отпустил [со службы]. [Сей раб] выехал в Фарах и прибыл в /524/ место своего пребывания.

Время путешествия — два с половиной года, пройдено расстояние в 960 фарсахов.

Окончена сия книга благодаря помощи щедрого малика! ¹⁰⁷⁵

Комментарии

927. О Шахвирди-султане Махмуди и его назначении правителем Бин Фахла (Бампура) см. примеч. 672.

928. Вероятно, имеется в виду один из четырех апокрифических Коранов, якобы переписанный рукой халифа ‘Усмана б. ‘Аффана (644-656).

929. Араб., хиджра («переселение, уход») — бегство пророка Мухаммада и его приверженцев из Мекки в Медину (Йасриб) в сентябре 622 г. н.э.

930. Йасриб — древнее название г. Медины.

931. Букв., «в учебнике истории».

932. В печатном тексте: *** — «земледелец», «пахарь», видимо, ошибочно вместо *** — «защитник, страж».

933. Мал-у джихат — собирательный налоговый термин, включавший в себя налог на собственность и налог с пахотных земель, взимался с сельской общины деньгами, см.: Петрушевский, 1960, с. 374—375.

934. Харвар («груз осла») — мера веса, равная в интересующий нас период в Систане, так же как и в Кандахаре, примерно 252 кг, см.: Хинц, с. 42-43.

«Кисса-йи Хамза» («Повествование о Хамзе») — популярный народный роман на персидском языке об эмире Хамзе сыне ‘Абд ал-Мутталиба, дяди пророка Мухаммеда со стороны отца, в котором воедино слились реальная историческая личность и герой легенды. Роман сохранился в многочисленных рукописях, выдержал несколько литографских изданий (индийских и иранских), отражающих по крайней мере три редакции.

Не исключено, однако, что наш автор имел в виду имевший широкое хождение в Систане роман, названный в анонимном «Та’рих-и Систан» «Кисса-йи магази-йи Хамза», героем которого является лидер хариджитского движения в Систане Хамза б. ‘Абдаллах (также известен как Хамза-хариджит, Хамза б. Азарак, сын дехканина, род. в Систане), возглавивший большое антиаббасидское восстание в Систане. Хамза б. ‘Абдаллах совершил походы в Синд и Индию; умер, по одним данным, в 213/828-29 г., по другим — в 210/825-26 г. В память о нем народ сложил героический дастан, известный под названием «Дастан-и Амир Хамза»/«Хамза-наме»/«Асмар-и Хамза»/«Румуз-и Хамза». См.: EI², 3, с. 152-154 (Meredith-Owens G.M.); Van Ronkel J. Die Roman von Amir Hamza. Leiden, 1895; Virolleand C. Le roman iranien de l’emir Hamza. — Comptes rendus des seances de l’Academie des Inscriptions et Belles-lettres. P., 1984, с 224-234; о литографских изданиях романа см.: Щеглова, 1, с. 590; см. также: Борщевский Ю.Е. Народные повести. — Плутовка из Багдада. М., 1960, с. 15.

936. Мухтасиб — чиновник при канцелярии местного правителя, контролирующий правильность ведения торговли, соблюдение мер и весов, пресекающий жульничество, см.: Эфендиев, с. 267.

937. Неоднократно упоминавшийся сын правителя Систана.

938. По-видимому, Макуфан < Мах-и Куфан, селение Куфан под Гератом.

939. Мир Абу-л-Ма’али Нишапури — из великих саййидов и калантаров Нишапура; во время узбекского вторжения в Хорасан уехал в Персидский Ирак и находился «при победоносном стремени», см.: Та’рих-и ‘аламара, 2, с. 567.

940. Рибат/Рабат — постоялый двор. Намаксар — небольшой городок в Иране, расположенный на краю пустыни Дашт-и Лут, примерно в 75 км к югу от Хусфа.

941. Парк, сад, примыкавший к площади Накш-и Джихан в Исфахане.

942. О Вали-Мухаммад-хане см. примеч. 304.

Согласно Искандару Мунши, шах ‘Аббас I предоставил Вали-Мухаммад-хану значительные военные силы, с помощью которых он пытался вернуть себе Мавераннахр. Но лишь на короткое время ему удалось отвоевать Бухару. Эти сведения Искандара Мунши подкрепляются сообщением Махмуда ибн Вали, автора «Бахр ал-асрар», приведенным в книге Б.Ахмедова «История Балха»: «Шах ‘Аббас... дав [Вали-Мухаммад-хану] многочисленное кызылбашское войско и необходимое снаряжение, отпустил в Мавераннахр». Эта версия поддерживается и нашим источником, хотя из другого сочинения Малика Шах-Хусайна, его тазкира «Хайр ал-байан», следует, что шах ‘Аббас, пожаловав Вали-Мухаммад-хану помимо драгоценностей 1000 арабской породы коней, послал с ним в Хорасан таваджи, чтобы они, собрав в Хорасане войско, направили его с ханом Турана в Бухару. Однако хан горел таким нетерпением, что не стал останавливаться в Мешхеде и поспешил в Мерв. Правитель Мерва, Михраб-хан, уговаривал его, чтобы он несколько дней обождал в Мерве, пока прибудет хорасанское войско во главе с Хусайн-ханом и Рустам-Мухаммад-ханом из Балха и они вместе выступят в Бухару. Хан ждать не стал и без промедления двинулся в Бухару, см.: Хайр ал-байан, л. 33а-34б.

Автор «Падшах-наме» прямо утверждает, что шах ‘Аббас, приняв Вали-Мухаммад-хана с большими почестями, не спешил оказать ему помощь и что якобы в то самое время, когда Вали-Мухаммад-хан потерял всякую надежду получить помощь от шаха, ему пришли письма от узбекских эмиров, благодаря стараниям которых он оказался в изгнании. Они писали, что раскаиваются в содеянном и обещают верно служить ему. Вали-Мухаммад-хан, получив разрешение шаха ‘Аббаса на отъезд, выехал в Бухару. И вот 6 месяцев спустя после своего бегства в Иран он вернулся в Мавераннахр и с помощью ряда эмиров, старавшихся искупить свою вину, якобы без боя получил в свои руки Бухару. Для нас здесь важно лишь то, что в решающем сражении под Самаркандом Вали-Мухаммад-хан был разбит войсками Имам-кули-хана. Сам он попал в плен и в августе или сентябре 1611 г. был казнен. Власть в Мавераннахре закрепилась за Имам-кули-ханом, а Балх, Бадахшан и их округа отошли под власть Надр-Мухаммад-хана, см.: Та’рих-и ‘аламара, 2, с. 832-847; Падшах-наме, 1, ч. 1, с. 218-221; Фалсафи, 2, с. 137-139; Ахмедов, 1982, с. 105-107 (в освещении этих событий Б.Ахмедов привлек данные рукописных источников: «Бахр ал-асрар» Махмуда ибн Вали и «Та’рих-и Кипчак-хани»).

943. Нихаванд (Нехавенд) — центральный город одноименного шахрестана, расположенный в 130 км восточнее Кирманшаха и в 64 км юго-западнее Малаира. Развалины старого города и крепости находятся на склоне холма к северу и северо-западу от современного города, см.: Географический словарь Ирана, 3, с. 461.

Искандар Мунши пишет, что шах ‘Аббас I послал в Нихаванд Махди-кули-бека, амир-и ахур-баши Чагатая, с целью ремонта и укрепления крепости, см.: Та’рих-и ‘аламара, 2, с. 830, 848.

944. Чаман-и Султанийа — местность в шахрестане Малаир, расположенная в 21 км к западу от г. Малаира и в 6 км к юго-западу от шоссейной дороги Малаир-Хамадан, см.: Географический словарь Ирана, 5, с. 244.

О продвижении шахских войск в Чаман-и Султанийа и далее в Уджан и Тебриз см.: Та’рих-и ‘аламара, 2, с. 848.

945. Ардабиль (Ардебиль) — один из древнейших городов Иранского Азербайджана; в течение короткого времени был столицей сефевидских правителей, в городе находятся усыпальницы сефевидских шайхов, в том числе гробница Сафи ад-Дин Исхака, родоначальника-эпонима династии Сефевидов, и гробница Исма’ила I, первого шаха этой династии.

Современный город, являющийся центром одноименного шахрестана, расположен в долине, в 210 км на северо-восток от Тебриза, см.: Географический словарь Ирана, 4, с. 12-13.

946. Букв., «на лугах Уджана». Уджан — название уезда в Тебризском шахрестане, включает 43 больших и малых селения, из них наибольшее значение имеют Бустанабад верхний (центр уезда) и нижний, Эсгиканд, Анбардан и Карабаба, см.: Географический словарь Ирана, 4, с. 54.

947. Уже упоминавшийся Кази-хан Сайфи Хасани Казвини, великий садр. В 1020/1611-12 г. ‘Аббас I направил его в Стамбул к хандкару Рума для заключения мирного договора, см. примеч. 310.

948. Это двустишие цитировалось автором ранее.

949. Т.е. у сына Малика Шах-Хусайна Систани.

950. Шахр-и кухна — название деревни в провинции Фарах, расположена в 10 км к северо-востоку от г. Фарах, см.: Ball, с. 245.

951. Двустишие принадлежит перу поэта Ханзала Бадгиси (ум. 836).

952. «Тигаб, подвластный Каину». Имеется в виду селение в округе Каин шахрестана Бирджанд, расположенное в 55 км к юго-западу от Каина, см.: Географический словарь Ирана, 9, с. 94.

Каин (Кайен) — город и округ средневекового Кухистана, горной области на юге Хорасана, см. также примеч. 63.

953. Перевод сделан с корректировкой по рукописному тексту, см.: Берадзе, Смирнова, 1988(2), примеч. 78.

Мир Ни’маталлах Разави — уважаемый саййид из Каина, судя по нисбе — один из потомков восьмого шиитского имама ‘Али Ризы; вместе с нашим автором совершил в 1017/1608 г. хаджж в Мекку и Медину.

954. Хусф — центральное селение одноименного уезда шахрестана Бирджанд, расположенное в 42 км к юго-западу от Бирджанда, см.: Географический словарь Ирана, 9, с. 154.

955. В тазкира «Хайр ал-байан» автор отметил, что мавлана Мухаммад-Шариф Шуйуни (***) был человеком образованным, с большим тщанием изучал старых поэтов и достиг в этом больших успехов; он был наставником нашего автора в обучении его началам традиционных наук (***). Последние годы жизни жил в Мешхеде, писал стихи, их образцы приведены в «Хайр ал-байан» (л. 441а).

Шу’уни — нисба по названию селения Шу’йун, возможно являющегося не совсем точной передачей Шугун < Шугана (***). Это название центрального селения одноименного уезда в округе Исфахан шахрестана Будж-нурд, расположенного в 8 км к северо-западу от Мийанабада, см.: Географический словарь Ирана, 9, с. 240.

956. Ахунд — учитель, наставник, титул духовного лица высокого ранга.

957. Табас — город на краю Большой Соляной пустыни (Дашт-и Кавир), на перекрестке дорог, одна из которых вела в Исфахан, куда и направлялся наш автор.

Бийабанак — название оазиса и небольшого селения на краю Большой Соляной пустыни, существующего под этим названием по сей день и расположенного в 22 км к юго-западу от Симнана, см.: Географический словарь Ирана, 3, с. 54.

958. Наин, Купа (разговорная форма топонима Кухпайа) и Ардистан — города Центрального Ирана, расположенные к востоку и северо-востоку от Исфахана, см.: Географический словарь Ирана, 10, с. 8, 9, 162, 193.

959. Араб. Дар ал-му‘минин — эпитет города Кашана в Центральном Иране.

960. Араб. Дар ал-иршад — эпитет г. Ардабиля, см. примеч. 945.

961. Арша/Ариш/Ареш — город на юге Ширвана.

962. Ганджа — центр Ганджа-Карабахского бегларбекства. В 1616 г. город по приказу шаха ‘Аббаса I был перенесен на новое место. Новая Ганджа (бывш. Кировабад в Азербайджане) вновь стала резиденцией правителя и значительным торгово-ремесленным центром, см.: Берадзе, Смирнова, 1988(2), примеч. 92.

963. В тексте: Кара-Чай — неправильно прочтенное в рукописи Кабри-Чай, название, которым авторы персидских сочинений, как уже указывалось (см. примеч. 684), передавали р. Иори.

964. Александр II — царь Кахетии (1574—1605).

«Пребывающий в раю шах» (шах-и джаннат-макан) — титул post mortem сефевидских шахов, в данном случае — шаха Султан-Мухаммада «Худабанде» (1578-1587).

965. Перс., мамалик-и Гурджистан-и Кахит.

Царевича Тахмураса (Теймураза), находившегося при шахском дворе, ‘Аббас I по настоянию кахетинцев назначил царем Кахетии в 1606 г. Об обстоятельствах, вынудивших шаха пойти на это, см.: Берадзе, Смирнова, 1988(2), примеч. 95.

966. Луарсаб II — царь Картли (1605-1615), внук царя Симона I (1556-1569; 1578-1600; ум. в 1611 г. в Стамбуле).

967. Зимой 1613 г. ‘Аббас I «пригласил» Теймураза и Луарсаба в Мазандаран для участия в предстоящей весенней охоте. Грузинские цари не приехали, что было расценено шахом как акт неповиновения. По словам Искандера Мунши (2, с. 869), Теймураз и Луарсаб «...бесстрашно вступили в сговор друг с другом, заключив соглашение о том, что в отличие от своих отцов они впредь будут союзниками, не тронутся со своих мест и не позволят кызылбашам распоряжаться собой». Это известие привело шаха в ярость, и он решил наказать грузинских царей, которые «оседлали глупость и высокомерие и еще не получили пощечин судьбы и не испытали бедствий». 2 рамазана 1022/ 16 октября 1613 г. шах выступил из Исфахана на «священную войну» в Грузию, см.: Берадзе, Смирнова, 1988(2), примеч. 96.

968. Баграт-мирза — будущий царь Баграт VII (1616-1619), сын Да’уд-хана и внук царя Картли Луарсаба I (1530-1556), которого отец ребенком отправил ко двору шаха Тахмаспа I. Искандар Мунши посланником к грузинским царям называет Закир-ака кушчи, который должен был при встрече с царем Кахетии «вынуть из ушей Теймураза вату беспечности» и внушить ему необходимость явиться к шаху на поклон, см.: Та’рих-и ‘аламара, 2, с. 869; Берадзе, Смирнова, 1988(2), примеч. 97, 148.

969. Широко встречающийся в персидских источниках XVI-XVII вв. грузинский термин азнаур(ы) обозначает потомственных или служилых дворян из мелких или, реже, средних землевладельцев Грузии.

В «Хайр ал-байан» число сопровождающих определено автором в 40 азнауров. Искандар Мунши пишет, что «Теймураз отправил к шаху свою мать с двумя сыновьями в сопровождении нескольких уважаемых грузинских азнауров, священников и монахов», см.: Та’рих-и ‘аламара, 2, с. 869-870; Берадзе, Смирнова, 1988(2), примеч. 98.

970. Как указывает Искандар Мунши, гнев шаха был вызван письмом Теймураза, написанным им по-грузински Баграт-мирзе. В письме содержались грубые высказывания, «не соответствовавшие духу ведшихся в то время переговоров». Шах в ярости отослал в Персидский Ирак мать и сыновей Теймураза вместе со слугами, а азнауров под надзором своих верных людей вернул в Кахетию, с тем «чтобы они передали тем, кто находится в укрытии: ”Пусть выходят из укрепления и разъезжаются по своим местностям, а Тахмурас-хан пусть возвращается в Греми и готовится к приему гостей...”», см.: Хайр ал-байан, л. 36а; см. также: Та’рих-и ‘аламара, 2, с. 870; Берадзе, Смирнова, 1988(2), примеч. 99.

971. В тексте: бе... истихкам-и джаза’ир ва сигнак... Тюрк, сигнак/сикнак обозначает «укрытие», «крепостное защитное сооружение», которое, по словам Искандара Мунши, имеет доступ лишь с одной стороны. С трех других сторон оно окружено рвом, наполненным водой (2, с. 898); араб, джаза ‘up (мн. от джазира) в данном контексте употреблено примерно в том же значении укрепленного места (махалл-и мустахкам), см.: Ихйа ал-мулук, с. 603; Берадзе, Смирнова, 1988(2), примеч. 100.

972. В печатном тексте: К.с.к., являющееся неправильно прочитанным Каник, ср. сообщение Искандара Мунши (2, с. 873) в связи с теми же событиями о том, что шахское войско после ночной переправы через р. Каник прибыло в Кисики, см. также: Берадзе, Смирнова, 1988(2), примеч. 101.

973. Кисики — историческая область в междуречье нижних течений рек Алазани и Иори (ныне территория Сигнахского и Цительцкаройского районов Грузии), см.: Берадзе, Смирнова, 1988(2), примеч. 101.

974. 3агем[и]— административный и торгово-ремесленный центр Кахетии XVI-XVII вв., одна из главных резиденций кахетинских царей. Об идентификации Загема с городом Базари и литературу см.: Берадзе, Смирнова, 1988(2), примеч. 102. По свидетельству Искандара Мунши (2, с. 900), кызылбашские «борцы за веру» до основания разрушили город, не оставив в нем признаков жизни.

975. В печатном тексте «Ихйа ал-мулук» топоним засвидетельствован в формах ***, в одной из рукописей «Хайр ал-байан» из Британской библиотеки (Or. 3397, л. 36б): ***, в другой (Or. 4510, л. 27б):***.

Последняя форма М.р.д.к.б дает нам основание для идентификации топонима с грузинским Марткопи. В данном контексте так названы горы близ одноименного древнего селения. Само селение расположено в ущелье на нижнем склоне горного хребта Иалио, в 30-40 км к северо-востоку от Тбилиси. В эпоху позднего средневековья Марткопи считался одной из резиденций кахетинских царей и был одним из культурных центров страны. О Марткопи см.: Грузинская советская энциклопедия. Т. 6. Тб., 1983, с. 462 (на груз. яз.). Переводом статьи из Грузинской энциклопедии мы обязаны Г.Г. Берадзе.

976. В персидских источниках под этим названием подразумевается р. Алазани, левый приток Куры, см.: Берадзе, Смирнова, 1988(2), примеч. 104.

977. Трудно сказать, о какой церкви идет речь в данном сообщении. О возможных предположениях см.: Берадзе, Смирнова, 1988(2), примеч. 109.

978. Термином кибла (направление в сторону Мекки) в данном контексте автор стремился подчеркнуть значимость креста у христиан и показать важность акции сбить крест в храме неверных, см.: Берадзе, Смирнова, 1988(2), примеч. 106.

979. Араб., азан — первый призыв на молитву, возглашаемый му’аззином с минарета, икама — второй призыв перед самым началом молитвы.

980. Баши-Ачук/Баш-Ачук/Баш-Ачик — принятое в персидских источниках обозначение Имеретии (Имеретинского царства) в Западной Грузии и имеретинцев, см.: Берадзе, Смирнова, 1988(2), примеч. 110.

981. Перс., хандкар/хвандкар — государь, самодержец, термин, широко используемый в персидских текстах для турецких султанов.

Рум — Турция, Османская держава.

982. Тога(й) — крепость, летняя резиденция кахетинского царя, обычно отождествляемая со средневековой крепостью Мачи к северо-западу от Лагодехи.

Итил — возможно, искаженное название г. Телави (?).

Торга (упомянута в нашем тексте на турецкий лад — Торга-кал’аси) — крепость в ущелье р. Стори, левого притока р. Алазани, служила в рассматриваемый период одной из резиденций кахетинским царям, см.: Берадзе, Смирнова, 1988(2), примеч. 113-115.

983. Искандар Мунши также сообщает о прибытии шахского войска в церковь Алаверди, величайший из христианских храмов Грузии, и о решении шаха превратить ту церковь в крепость, окружить ее крепостной стеной и разместить в ней гарнизон стрелков. Строительство крепости, по его словам, было завершено в течение 20 дней. Ее охрану поручили Исма’ил-беку туфангчи-баши и 200 азербайджанским стрелкам из мушкетов, см.: Та’рих-и ‘аламара, 2, с. 874.

Алавердский кафедральный собор расположен в Алазанской долине, примерно в 20 км к северо-западу от г. Телави (построен в начале XI в. на месте небольшой церкви св. Георгия), см.: Берадзе, Смирнова, 1988(2), примеч. 117.

984. ‘Иса-хан — принявший мусульманскую веру кахетинский царевич Иасэ, сын Георгия и внук царя Александра II, вырос в Иране при дворе сефевидского шаха. В Кахетию вернулся во время первого грузинского похода шаха ‘Аббаса I и был посажен им на кахетинский престол вместо восставшего Теймураза I. Искандар Мунши также отмечает торжественные церемонии при провозглашении ‘Иса-хана правителем. Однако, по его словам, произошло это в Кисики почти сразу же после вторжения шахских войск в Кахетию.

В «Зубдат ат-таварих», как и в нашем источнике, данное событие отнесено ко времени вступления шаха в Алаверди и перестройки местной церкви в крепость, после чего шах вступил в Картли и через Тианети прибыл в Гори.

‘Иса-хан оставался правителем Кахетии недолго. Не прошло и года, как он бежал в Ардабиль, а оттуда к шаху. Во время второго похода в Грузию шах отослал ‘Иса-хана в Демавенд, поручив его заботам местного правителя, см.: Та’рих-и ‘аламара, 2, с. 880, 897; Зубдат ат-таварих, с. 313; Берадзе, Смирнова, 1988(2), примеч. 118, 120.

985В печатном тексте: карахалфан, в рукописи это название написано без диакритических знаков, в «Хайр ал-байан» — карахалхан. Все варианты восходят к турецкому каракалкан (букв., «черные щиты»), которым в персидских источниках обозначены владения арагвийских эриставов и жителей тех мест, см.: Берадзе, Смирнова, 1988(2), примеч. 121.

986. Искандар Мунши также упоминает о карательных действиях кызылбашей, направленных против жителей горных районов. По его словам, в плен были взяты 30 тыс. человек (в «Хайр ал-байан» наш автор определяет число пленных в 50 тыс. человек), но ничего не пишет о числе человеческих жертв, см.: Та’рих-и ‘аламара, 2, с. 875: Хайр ал-байан, л. 36б.

987В тексте: садд-и Искандар (т.е. «вал Искандера») — метафора, употребленная автором с целью подчеркнуть мощность сооружения, перед которым были разбиты шахские палатки. В «Хайр ал-байан» автор уточняет, что победоносные палатки шаха были разбиты у стены на берегу р. ‘Араб-чай посередине области Картли (л. 36б, 427б). ‘Араб-чай — неточная передача ‘Арак-чай (ср. л. 426а). Так в персидских источниках передается название р. Арагви, левого притока Куры. Принимая во внимание в этой связи все данные «Ихйа ал-мулук», «Хайр ал-байан» и «Та’рих-и ‘аламара», Г.Г. Берадзе высказал предположение, что «сооружение, именуемое автором ”Ихйа ал-мулук” садд-и Искандар, следует, по-видимому, искать в низовьях р. Арагви. Именно в этой части указанная горная река могла показаться систанскому княжичу ”огромной”, тем более в половодье, которое в бассейне Арагви начинается в марте и продолжается до середины августа», см.: Берадзе, Смирнова, 1988(2), примеч. 123.

988. В тексте: ***, конъектура наша.

989. Гургин-хан — царь Имеретии Георгий III (1605-1639).

990. Любопытный рассказ о посреднической миссии Ходжи Мухаммад-Ризы приведен нашим автором в тазкира «Хайр ал-байан» (л. 426а-428б):

«Когда Тахмурас и Луарсаб отвернулись от сего вечного государства и стали кочевать по долине заблуждений, неудач и поражений и [когда] светлейший наместник в течение целого года разъезжал по Грузии и занимался охотой, Ходжа Вафа-киш обратил внимание, что за это время дело, из-за которого стоило приезжать сюда августейшему наместнику, не продвинулось вперед. И вот в один из дней упомянутый ходжа сказал Ходже Джалал ад-Дину Акба-ру, вазиру Хорасана, а [также] Мирзе Мухаммад-Хусайну Абхари и Шамса-йи Зарринкаламу Харави и группе йаров, присутствовавших в доме автора данного тазкира и ведших речь о том о сем, следующие слова: ”Прошло [достаточно] времени, как светлейший наместник находится в Грузии. Христианские же царевичи из страха уехали в Баш-Ачук, дабы ни одному из них по собственной воле не пришлось ехать на поклон к светлейшему [шаху]. Невозможно быть спокойным, не приведя в покорность эти края. Путь благодарности состоит в том, чтобы кто-нибудь из верноподданных взялся за это дело!” Ходжа Мухаммад-Риза сказал: ”Эту службу исполню я!” Он встал и пошел к светлейшему наместнику, подготовил почву для разговора. В тот же час переправился через реку и спешился на той стороне ‘Арак-чая. На следующий день мы с Ходжой Джалал ад-Дином Акбаром, вазиром Хорасана, Мирзой Мухаммад-Хусайном Абхари и группой йаров пошли проводить его, и он уехал в Баш-Ачук, который был причиной его гибели (?). 40 дней в доме Да’уд-хана, правителя того места, он вел споры с Тахмурасом и Луарсабом. С помощью своего дальновидного ума и щедрости (!) ему удалось выполнить поручение. Грузинские царевичи, находившиеся в тех пределах, отказались от поддержки и оказания помощи Тахмурасу. Луарсаб-хан дал обещание прибыть на службу к светлейшему шаху. Через несколько дней после возвращения ходжи в шахскую ставку Луарсаб выполнил свое обещание».

991. Дидифал — воспроизведение в арабской графике груз, дедопали — «царица», об этом термине см.: Берадзе, Смирнова, 1988(2), примеч. 11, 126; Берадзе, 1984, с. 74, примеч. 27.

992. В печатном тексте: Вадийан (***), ошибочно вместо Дадийан. Так в персидских источниках передается Мегрелия (княжество Одиши), образованное от титула правителей этого княжества — Дадиани (1611-1657), см.: Берадзе, Смирнова, 1988(2), примеч. 127.

993. Согласно Искандару Мунши, шахский посланник «своим красноречием, мудростью и изысканностью речей сумел склонить Луарсаба II к верности и согласию, и он послал с ходжой своих представителей к шаху, попросив простить ему его грехи». Однако из дальнейших сообщений Искандара Мунши выясняется, что переговоры вазира Азербайджана с Луарсабом не принесли реальных результатов. Луарсаб уклонился от поездки к шаху, тянул время. Шах вынужден был направить в Имеретию Йа’куб-хан-бека, курчи-йи тир-у каман, которому было поручено в случае отказа Луарсаба явиться на поклон к шаху передать правление всей областью Картли сыну Гургин-хана. Лишь после этих угроз Луарсаб II в сопровождении нескольких азнауров вместе с Йа’куб-хан-беком прибыл к шахскому порогу и 13 рамазана 1023/17 октября 1614 г. удостоился чести целовать шахский ковер, см.: Та’рих-и ‘аламара, 2, с. 876-877.

Сообщения о посольстве Ходжи Мухаммад-Ризы в Имеретию в других источниках (грузинских, армянских) подробно проанализированы Г.Г. Берадзе, см.: Берадзе, Смирнова, 1988(2), примеч. 128.

994 Гори — важнейший город Картлийского царства, резиденция царя Картли. Горийская крепость на протяжении XVI-XVII вв. разрушалась неоднократно, но всякий раз вновь восстанавливалась.

Са’дан, по-видимому, неправильная передача топонима Сурами — название города и крепости в Картли, к западу от Гори. В «Хайр ал-байан» при изложении тех же событий данный топоним приведен в форме Суран (л. 310а, точно так же как у Искандара Мунши, 2, с. 877); см. также: Берадзе, Смирнова, 1988(2), примеч. 129, 130.

995 Об этом см. выше, примеч. 993; о дальнейшей судьбе Луарсаба II см.: Берадзе, Смирнова, 1988(2), примеч. 131.

996. Сведений о Накди-беке мы не нашли. Искандар Мунши (3, с. 1084) упоминает эмира Накди-султана из ила налкас племени шамлу, но, по-видимому, это другое лицо.

Кашикчи-баши — комендант дворцовой стражи, см.: Будагов, 2, с. 130; Тазкират ал-мулук, с. 34.

997. Сарбаз (Сербаз) — небольшое селение, центр одноименного округа в шахрестане Ираншахр, расположенное в 86 км к юго-востоку от Ираншахра, см.: Географический словарь Ирана, 8, с. 231.

998. Фирузабад — селение в шахрестане Ираншахр, в 5 км от Раска, на дороге Сарбаз-Раск, см.: Географический словарь Ирана, 8, с. 297.

999. Пишин — здесь селение, расположенное примерно в 75 км к юго-востоку от Сарбаза, ныне на границе с Пакистаном.

1000. Малик Мирза — правитель области Кидж-у Макран, назначенный на этот пост после смерти Малика Шамс ад-Дина в 1022-23/1613 г., см. примеч. 872.

1001. Далее в тексте непонятное нам: дар хидмат-и хан-и дин уфтаде буд.

1002. Кирмистан — небольшое горное селение в шахрестане Джируфт (Кирман, Иран), расположенное в 190 км к югу от Кахнуджа, на караванной дороге Ангухран-Кахнудж, см.: Географический словарь Ирана, 8, с. 318.

1003. Тамандан — селение в 68 км севернее Хаша и 18 км к западу от шоссе Захидан-Хаш. Население Тамандана — белуджи, см.: Географический словарь Ирана, 8, с. 87.

1004. Малик Йахйа — племянник Малика Шах-Хусайна Систани, автора «Ихйа ал-мулук», сын его сводного брата Малика Махмуди.

1005. Лашар — название одного из 17дехестанов (волостей) шахрестана Ираншахр, пограничного на юге с дехестаном Бампур и включающего 51 селение. Население дехестана Лашар в основном составляют белуджи — мусульмане суннитского толка, см.: Географический словарь Ирана, 8, с. 373; Йагмайи, с. 97.

1006. В данном контексте Тураном наш автор традиционно называет страну Синд с центром в Кусдаре (Хоздаре), ныне Северо-Восточный Белуджистан.

Шахр-Дераз — селение в округе Хаш (шахрестан Захидан), расположенное в 26 км к северу от Хаша на дороге Газв-Хаш, см.: Географический словарь Ирана, 8, с. 266.

1007. Ака Камал упоминается единственный раз, тогда как имя его отца встречается в тексте неоднократно — в начале 80-х годов XVI в. он приехал из Кирмана в Систан из-за вражды с правителем Кирмана тех лет Бигташ-ханом афшаром.

1008. Пайза (монг.) — специальная табличка с надписью и эмблемой выдавалась должностным лицам как знак власти. В дальнейшем термин приобрел значение верховного указа на имя лица, которому должны повиноваться, см.: Будагов, 1, с. 311.

1009. Об этом см. примеч. 688.

1010. Перс., шикар-и зангул — букв, «охота с колокольчиками» — излюбленный шахом ‘Аббасом вид охоты на кабанов, см.: Та’рих-и ‘аламара, 1, с. 492, 518; 2, с. 879, 889 и др.

1011. Перс., дар хар шикар можно также перевести иначе: «при появлении каждой дичи».

1012. Кызыл-Агадж — название города на побережье Каспийского моря, находившегося в месте впадения р. Куры в море.

1013. Муган — название низменности к югу от нижнего течения р. Араке.

1014. Перс., кух-и Албурз — название, как мы указывали, прилагаемое персидскими авторами к горе Эльбрус и — шире — ко всему Кавказскому хребту, см. также: Берадзе, Смирнова, 1988(2), примеч. 145.

1015. При первом упоминании похода шаха ‘Аббаса I в Грузию в 1616 г. автор указывал, что кызылбаши убили около 30 тыс. грузин. Согласно Искандару Мунши, число убитых превышало 60-70 тыс., а число пленных составляло более 100 тыс. Еще 30 тыс. грузин были взяты в плен в отдельных местностях, но они из-за недостатка времени не были записаны.

В сообщении «Ихйа ал-мулук» обращает на себя внимание указание автора на активные действия лезгин на стороне сефевидского шаха во время карательного похода 1616 г. Этот факт, как установил Г.Г. Берадзе, находит подтверждение в грузинских источниках (Б. Эгнаташвили, В. Багратиони), см.: Берадзе, Смирнова, 1988(2), примеч. 144.

1016. По мнению Г.Г. Берадзе, сообщение автора «Ихйа ал-мулук» о семи рядах крепостных стен, якобы окружавших Тбилиси, следует понимать не буквально, а как образную характеристику местной фортификационной системы, произведшей на автора сильное впечатление, см.: Берадзе, Смирнова, 1988(2), примеч. 147.

1017. Баграт-мирза сын Да’уд-хана сына Луарсаба, как отмечалось, это Баграт VII (1616-1619), ум. в 1028 (1619) г., см. ранее, примеч. 968.

1018. Искандар Мунши события второго грузинского похода шаха ‘Аббаса I излагает в несколько иной последовательности: вначале шах прибыл в Тбилиси, провозгласил здесь правителем Картли Баграт-мирзу, затем двинулся с войском в Кахетию. Разорив и опустошив Кахетию, ‘Аббас I вернулся в Картли.

После нескольких дней пребывания в Тбилиси шах отправился к летним стоянкам Майданджука и оттуда к оз. Гукча (Севан), см.: Та’рих-и ‘аламара, 2, с. 898-901; Берадзе, Смирнова, 1988(2), с. 20, примеч. 150.

1019. О Мухаммад-паше (Огуз-Мухаммаде), великом вазире Османской державы, и предпринятом им походе в мае 1615 г. против Ирана см. примеч. 691.

1020. В тексте ошибочно: ‘Алиштар вместо ‘Алишкар, это одна из 13 областей государства Сефевидов, управлявшихся бегларбеками, включала Хамадан и его округу.

Хасан-хан — правитель или бегларбек ‘Алишкара, неоднократно упоминается Искандаром Мунши (2, с. 636, 660, 662, 683, 902, 904, 907).

1021. В тексте: к.джарими (***), по-видимому описка, вместо каджар или каджари, ср.: Искандар Мунши (2, с. 903): курчийан-и ‘уззам-и каджар — «великие каджарские курчии».

Йуз-баши (тур.-тат.) — «сотник», «командир сотни».

1022. В тексте: йангичари-акай — неточное прочтение йангичари-акаси — «предводитель йанычар», ср.: Та’рих-и ‘аламара, 2, с. 904-905.

1023. Дийар-и Раби’а — название области в верхней Месопотамии (северная часть междуречья р. Тигр и Евфрат, ныне в Турции).

1024. Туркча Билмиз (букв., «не знающий турецкого») — прозвище эмира, правителя Ахсика (***) и командира сабленосцев турецкого войска, см.: Та’рих-и ‘аламара, 2, с. 818, 904-905.

1025. Имеется в виду шайх Баха’ ад-Дин Мухаммад ‘Амили, известный как Шайх Бахайи (род. в 953/феврале 1547 г. в Ба’албаке. Ребенком приехал с отцом в Иран), знаменитый теолог, философ, комментатор Корана, факих, астроном, педагог, поэт, автор сочинений по различным отраслям науки. Жил большую часть жизни в Исфахане, пользовался особым доверием шаха ‘Аббаса I. Умер в шаввале 103О/августе-сентябре 1621г., похоронен в Мешхеде в Астан-и кудс-и Разави. В его честь назван один из проспектов г. Исфахана; о нем см.: Та’рих-и ‘аламара, 2, с. 967; Райханат ал-адаб, 3, с. 301-320.

1026. Упоминавшийся ранее Ходжа Мухаммад-Риза «Фидави», вазир Азербайджана, см. примеч. 313.

1027. Искандар Мунши (3, с. 1087) называет его Шах-Вали-султан джала’ир, правитель Паса-куха, подвластного Мешхеду.

1028. Урдугди-хан алплу афшар, правитель Фараха и Исфизара, упомянут Искандаром Мунши (3, с. 1085).

1029. Искандар Мунши (2, с. 804) упоминает Ходжу Камал ад-Дина Хусайна, вазира Мирзы Мухаммада Шафи’ в Мешхеде (?).

1030. «Фарах» — конъектура издателя, в рукописном тексте: рах. Перевод сделан с учетом поправки издателя.

1031. ‘Абдаллах б. Убайй б. Салул (Салул — имя его матери) — глава Ба’-л-Хубла, ответвления рода ‘Авф-и хазраджи и один из лидеров Медины; имел репутацию вождя «лицемеров», или мусульманских оппонентов Мухаммада, ум. в 9/631 г., см.: EI², 1, с. 53 (Montgomery Watt).

1032. ‘Амр б. ал-’Ас (ум. 42/663) — военачальник и наместник Мухаммада в Омане. В 658 г. был избран третейским судьей для разрешения (на основе Корана) спора о том, кто более достоин права на халифат, ‘Али или Му’авия. Наш автор, намекая на его коварство, имеет в виду решение спора в пользу Му’авии.

Му’авия б. Абу Суфийан — арабский военачальник, впоследствии — первый омейядский халиф Му’авия I (661-680), узурпировавший, по мнению шиитов, власть у законных наследников — ‘Али и его сыновей, Хасана и Хусайна.

1033. Возможно, имеется в виду упомянутый Искандаром Мунши Мир Мухаммад-султан Гури сын Мира Шади-султана из эмиров аймака, относящегося к Герату, см.: Та’рих-и ‘аламара, 3, с. 1087.

1034. В 200 м к юго-западу от городских стен Герата находится большая купольная постройка 1485-1486 гг. — мавзолей Мир-и Шахид или ‘Абдаллаха ал-Валида, см.: Allen, с. 123.

1035. Имеется в виду не раз упоминавшийся ранее правитель Гурийана Джалал ад-Дин Акбар.

1036. Возможен иной перевод: «на двенадцатую ночь», т.е. в ночь на 20 рамазана (=10 сентября).

Араб., лайлат ал-кадар — «ночь решения судьбы», или «ночь предопределения», — ночь 27 рамазана (но не «19» и не «20» рамазана, как у нашего автора). В эту ночь Аллах принимает решения о судьбе каждого человека, учитывая высказанные им в молитвах желания, см.: Петрушевский, 1966, с. 84; Ислам, с. 75.

1037. Возможно, речь идет о Мире Му’изз ад-Дине Мухаммаде Исфахани, который еще в правление шаха Тахмаспа I после отставки Амира Ни’маталлаха Хилли был назначен на должность садра и исправлял ее в течение 8 лет, см.: Та’рих-и ‘аламара, 1, с. 144. О дальнейшей его судьбе у Искандара Мунши сведений нет.

1038. Его отец — Мир Мухаммад-Джа’фар б. Мир Мухаммад-Са’ид — принадлежал к саййидам мешхедского рода Разави, см.: Та’рих-и ‘аламара, 1, с. 151.

1039. Мир Сафи ад-Дин Мухаммад — сын Мира Му’ин ад-Дина Мухаммада и внук Амира Гийас ад-Дина Мансура, род. в Наджафе. Молодым человеком уехал к отцу в Дакан (Индия) и жил там почти 30 лет. Пользовался почетом и уважением Кутб-шаха, правителя Дакана. Потом вернулся в Иран и поселился в Мешхеде. В 1035/1625 г. наш автор встречался с ним в Мешхеде и вместе с этим уважаемым саййидом выехал из Мешхеда в Герат. В «Хайр ал-байан» (л. 444а-444б) приведены избранные стихи Мира Сафи ад-Дина Мухаммада.

1040. Шах-Назар-хан таваккули — в начале своей карьеры правитель Джама и кутваль Дербентской крепости. В 1017-18/1609 г. за хорошую службу он был удостоен почетного титула хан и должности наместника Мешхеда; умер в 1027/1618-19 г., следовательно, наш автор виделся с ним и беседовал незадолго до его смерти, см.: Та’рих-и ‘аламара, 2, с. 735, 802-803.

1041. Мирза Абу Талиб Разави — сын Мирзы Абу-л-Касима, высокого ранга саййид из Мешхеда, ум. в 1035/1625-26 г. после возвращения из похода шаха ‘Аббаса на Багдад, см.: Та’рих-и ‘аламара, 3, с. 1058; Хайр ал-байан, л. 337а.

1042. Нишапур и Сабзавар — города в Восточном Иране (Хорасан), через них шел путь из Систана в Казвин и далее в Исфахан. Первый расположен в 776 км от Тегерана, второй — в 820 км от столицы Ирана, расстояние между Нишапуром и Сабзаваром—176 км, см.: Географический словарь Ирана, 9, с. 208, 431.

1043. О церемонии вручения подарков шаху ‘Аббасу I см. примеч. 812.

1044. Пьетро делла Балле днем отъезда шаха из Казвина указывает субботу 17 ноября 1618 г., см.: Viaggi, 1, с. 426.

1045. Фирузкух — небольшой городок в шахрестане Демавенд, на дороге Тегеран-Симнан, расположенный в 202 км к северо-востоку от Тегерана и в 72 км к востоку от Демавенда; см.: Географический словарь Ирана, 1, с. 152.

1046. Араб., ва фар ат-таннур, см. Коран, XI, 42; XXIII, 27. Во французском переводе Блашера: «le Four bouillonnant», в английском переводе Арберри: «the Oven boiled». Представление о «кипящей печи» восходит, по Гейгеру и Шпейеру, к иудейскому преданию, согласно которому вода во время всемирного потопа была горячей, см.: Der Koran Kommentar und Konkordanz von Rudi Paret. Stuttgart, Berlin, Koln, Mainz, 1971, с 235; Companion to the Qur’an based on the Arberry translation. W. Montgomery Watt. L., 1967, с 116.

1047. Перс., махалла-йи махабб или махалла-йи мухибб. В последнем случае следует переводить «квартал любовников».

1048. В печатном тексте: хилйа — «наряд, украшение», очевидно, опечатка вместо хила — «хитрость, уловка».

1049. Северо-западная провинция Ирана Гилян в правление шаха Исма’ила I (1501-1524) была разделена на две части: Бийа Пиш (лахиджанское ханство), восточную часть с центром в г. Лахиджан, и Бийа Пас (рештский), западную часть с центром в Реште, т.е. равнинную и горную части Гиляна, объединенные нашим автором названием Гиланат.

1050. Тарум — название горной области в северо-западной части Ирана, состоящей из двух частей: Верхний Тарум и Нижний Тарум. В данном конкретном случае, по-видимому, речь идет о Верхнем Таруме к северу от Занджана, вокруг ущелья Сефид-руд (в долине р. Сефид-руд).

Дайлам — горная часть Гиляна, см.: Бартольд, 7, с. 199.

Талыши — родственная гилянцам народность, живущая частично в Иране, в основном на территории к северу от Гиляна (западное побережье Каспийского моря), частично в Иранском Азербайджане и в Ленкоранском, Зувандском и Астаринском районах Азербайджана, см.: Бартольд, 7, с. 273; Оранский, 1960, с. 328. В данном контексте речь идет о талышах Прикаспия.

1051. В тексте пропуск, см.: Ихйа ал-мулук, с. 576, примеч. 1.

1052. ‘Аббаси — серебряная монета весом в один мискаль (4,64 г), чеканилась на имя шаха ‘Аббаса I, см.: Фалсафи, 3, с. 259.

1053. Перс-араб., ‘акд-и таматту’.

1054. Араб., дар ал-марз, т.е. Гилян и Мазандаран.

1055. Мийан-кала — название полуострова в Мазандаране.

Искандар Мунши о шахской охоте на кабанов в Мийан-кала подробно пишет в событиях года Овцы (восьмой год тюрко-монгольского календаря 12-го-дичного животного цикла), соответствовавшего 1028 г.х. По его словам, шах ‘Аббас I выехал на охоту в Мийан-кала после празднования в Ашрафе Науруза (наступил, по данным ‘Али Хасури, 6 раби’ II 1028/21 марта 1618 г., а не 4 раби’ II/19 марта, как у Искандера Мунши, см.: Хасури ‘Али, с. 30).

После охоты шах провел в Ашрафе и Фарахабаде еще два месяца, затем вернулся в Исфахан, см.: Та’рих-и ‘аламара, 3, с. 944, 945; Фалсафи, 2, с. 126, 127; 295, 296.

1056. Перс., гавазн (?).

1057. Имеется в виду многократно упоминавшийся ранее Мирза Кавам ад-Дин Мухаммад, о нем см. примеч. 312.

1058. Знаменитый историограф шаха ‘Аббаса I Искандар-бек туркман «Мунши», автор замечательного сочинения «Та’рих-и ‘аламара-йи ‘Аббаси» («Мироукрашающая история ‘Аббаса») и его неоконченного продолжения «Зайл-и Та’рих-и ‘аламара-йи ‘Аббаси». Он был родом из азербайджанского кочевого племени туркман, родился в 1560 г. и умер после 1633 г.

В тазкира «Хайр ал-байан» приведена краткая биография Искандара Мунши. Касаясь его «Та’рих-и ‘аламара-йи ‘Аббаси» (в «Ихйа ал-мулук» она не упомянута ни разу), Малик Шах-Хусайн восторгается прекрасным языком и стилем ее автора:

«Искандар-бек, — пишет он, — постоянно находившийся при победоносном стремени, изо дня в день записывал происходящие события, [которые потом] переписывал набело. Получилась пространная и обстоятельная хроника, лучше которой не доводилось видеть ни одному читателю. Назвал он ее ”Та’рих-и ‘аламара”. Да будет превознесено [искусство ее автора] в отделке каждой фразы, любая из которых — как целомудренная невеста. Слова в ней расставлены так, будто над ними потрудилась машатэ; [словно] безумно влюбленные пришли на свидание с преданными возлюбленными, а те невольно продолжали обольщать. Как выразить мне достоинство написанных им страниц? Написанное им — это драгоценные перлы смысла, а [манера] изложения — начало утра радости; плавность его калама — словно переливы струй в роднике живой воды или течение в райском источнике».

Для нас ценно, что это первый прижизненный отклик на данное сочинение. В тазкира также цитируются стихи Искандара Мунши, см.: Хайр ал-байан, л. 378б-379а.

1059. Упоминание здесь Намаксара является явно ошибочным, возможно, вследствие неправильного прочтения топонима в рукописи. Речь идет о возвращении нашего автора из Фарахабада или Ашрафа (совр. Бехшахр) в Исфахан. Этот путь проходил через Кашан-Натанз-Наин. Намаксар же (Немексар) расположен значительно восточнее Наина, примерно в 400 км или более.

1060. Даулатабад — укрепленное селение в Исфаханском шахрестане, расположенное в 20 км к северу от Исфахана, см.: Географический словарь Ирана, 10, с. 91. В эпоху Сефевидов Даулатабад был первой остановкой на пути из Исфахана на север страны. Здесь была загородная резиденция, где принимали большую часть официальных гостей шаха ‘Аббаса I.

1061. Кайсарийа — самый крупный и оживленный базар Исфахана (построен в 1619 г.), в сефевидское время — центр продажи дорогих тканей. Арка входа в базар (в северной части площади Накш-и Джихан, напротив Шахской мечети) была украшена росписью с изображением сражения шаха ‘Аббаса I с узбеками (в настоящее время роспись почти полностью утрачена), групповой охоты с участием молодого шаха ‘Аббаса и другими сценами, см.: Хунарфар, с. 114, 115.

1062. Речь идет о торжественной встрече посла Индии Хан-и ‘Алама, прибывавшего вместе с другими послами в столицу из Мазандарана, где они приняли участие в шахской охоте. Сам шах ‘Аббас выехал в Исфахан на несколько дней ранее. Согласно Пьетро делла Балле, торжественный въезд шаха в столицу, намечавшийся на 13 июня 1619 г., по настоянию придворных астрологов был передвинут на 16 июня. При этом шах въехал в город тайно, и жители и гости столицы остались в полном неведении. За день до назначенной церемонии послы Индии, России, Турции остановились со своими свитами в Даулатабаде. На следующее утро на всем пути от Даулатабада до Исфахана в два ряда стояли вооруженные аркебузами 60 тыс. ремесленников и крестьян, все в причудливых блестящих одеяниях. Одни играли на дудках, трещотках, другие плясали под музыку. Индийский посол, услыхав о том, что шах собирается прибыть в Даулатабад, чтобы встретить его, длительное время отказывался ехать в город, не дождавшись приезда шаха. Он посылал гонца за гонцом, чтобы те посмотрели, не едет ли шах. Наконец он вынужден был последовать за другими послами, не столь привередливыми, — они уже подъезжали к столице. Хан-и ‘Алам ехал с большой помпой, его сопровождали колесница, запряженная быками, большие трубы, огромные цимбалы, барабаны, такие огромные, что для каждой пары требовался слон. Его свита растянулась на большое расстояние, и лишь после наступления вечера последний ее член въехал в город. По мере приближения к городу все более оживленной становилась дорога, то и дело раздавались продолжительные рукоплескания.

Позволив послам других стран въехать в город, шах выехал через боковые ворота встретить индийского посла Хан-и ‘Алама, который был уже перед самым городом. Вблизи ворот им подали легкий ужин, затем они поехали во дворец на площади Накш-и Джихан, где их давно уже ожидали. В этот вечер на площади были устроены иллюминация и грандиозный пир, на котором Хан-и ‘Алам занимал почетное место по правую руку от шаха.

Так описывает эти празднества в Исфахане вечером 19 июня 1619 г. очевидец и их непосредственный участник Пьетро делла Балле, см.: Viaggi, 2, с. 14-30; см. также: Edwards, с. 261-263; Фалсафи, 2, с. 227, 228, 288, 289, 312-315; 4, с. 59-62, 69-71, 91.

Столь большое внимание к индийскому послу со стороны шаха ‘Аббаса I было связано с будущими планами шаха в отношении Кандахара, находившегося в то время под властью императора Индии. Однажды шах, разговаривая с испанским послом, указал на Хан-и ‘Алама и сказал: «Вы видите индийского посла, который стоит там? Ежели император шах Салим не отдаст мне Кандахар, он увидит, что я сделаю!»

Фигероа датой торжественного въезда Хан-и ‘Алама в Исфахан, так же как и наш автор, называет 19 июня 1619 г.

Об этих событиях см.: Viaggi, 2, с. 34; Kuhnel, с. 174 и примеч. 1; Edwards, с. 260-263; Фалсафи, 2, с. 227, 228 и др.

1063. Этими словами заканчивается запись Искандара Мунши, сделанная им для нашего автора. Она представляет несомненный интерес, поскольку в «Та’рих-и ‘аламара-йи ‘Аббаси» приезд индийского посла в Исфахан в раджабе 1028/июне 1619 г. и праздничные торжества тех дней вообще не упоминаются.

Подробные сведения о празднествах по случаю приезда в Исфахан Хан-и ‘Алама, начавшихся в Исфахане вечером 19 июня, о банкетах и других церемониях, обставленных яркими иллюминациями и развлекательными зрелищами, сообщают их непосредственные участники — Пьетро делла Балле и испанский посол Дон Гарсиа де Сильва Фигероа, см.: Viaggi, 2, с. 14-30; Фалсафи, 2, с. 227, 228, 288, 289, 312-315; 4, с. 59-62, 69-71, 91.

1064. Мухаммад-Хусайн Челеби родился в Тебризе, был в числе приближенных Фархад-хана. После его убийства уехал в великую Мекку, совершил хаджж. Из Мекки он уехал в Индию и подвизался при дворе императора Hyp ад-Дина Джихангира. Император послал его в Иран для покупки драгоценностей. На пути он сделал остановку в Герате, где встречался и беседовал с нашим автором. В тазкира «Хайр ал-байан» автор привел 2-3 бейта, вписанные в сафина самим Челеби, см.: Хайр ал-байан, л. 3766.

Из Герата Челеби уехал в Исфахан к шаху ‘Аббасу I. Купленные здесь драгоценности он отослал императору Индии, а сам остался в Исфахане, выстроив для себя в квартале ‘Аббасабад роскошный дом. Во время похода шаха ‘Аббаса I в 1033/1623 г. в Арабский Ирак и овладения им (1623-1624) Челеби некоторое время жил при гробницах имамов ‘Али и Хусайна в Кербеле и Наджафе. Во время осады турками Багдада вернулся в Исфахан, см.: Хайр ал-байан, л. 38б, 376б-377а.

Наличие при его имени слова челеби свидетельствует, видимо, о его принадлежности к братству маулави или бекташи; о значениях термина челеби см.: Марр, с. 99-150; Бартольд, 6, с. 429; EI², 2, с. 19 (B. Spuler).

1065. Т.е. автор «Ихйа ал-мулук».

1066. Год не указан. Однако из других источников известно, что шах ‘Аббас I, более двух лет державший в Иране Хан-и ‘Алама, в ша’бане 1029/ июле 1620 г. разрешил ему вернуться в Индию. Фалсафи (4, с. 92, 96) без ссылки на источник приводит конкретную дату — 16 ша’бана 1029/17 июля 1620 г.; Искандер Мунши упоминает об этом в событиях года Обезьяны.

В рассматриваемый период год Обезьяны тюрко-монгольского календаря соответствовал 1029 и 1030 г.х., Науруз пришелся на 15 раби’ II 1029/21 марта 1620 г., см.: Та’рих-и ‘аламара, 3, с. 950, 951; Хасури ‘Али, с. 31. Следовательно, в нашем тексте речь идет о ша’бане 1029/июле 1620 г.

1067. Зайнал-бек Бигдили шамлу тушмал-баши — известный полководец Ирана. В ша’бане 1029/июле 1620 г. шах ‘Аббас направил его послом к императору Индии Hyp ад-Дину Джихангиру. После возвращения из Индии он был награжден титулом «хан», а в 1034/1624-25 г. после смерти Карчикай-хана его назначили на высокий пост вакил ас-салтана и главнокомандующим Ирана, в 1036/1626-27 г. после похода на Багдад — ишик-акаси-баши и правителем Рея, см.: Та’рих-и ‘аламара, указатель; Фалсафи, 2, с. 97; 4, с. 92, 96-99, 105-107, 139, 300, 301.

Зайнал-хан продолжал пользоваться большим влиянием и при дворе преемника шаха ‘Аббаса I — Сафи I (1629-1642). Так, в джумада I 1038/январе 1629 г. ему была вручена печать вакиля, а в следующем году он был назначен главнокомандующим войсками Ирана. Однако после неудачного турецкого похода по наущению враждебно настроенной к нему придворной знати шах Сафи I казнил Зайнал-хана. Это случилось в среду 6 зу-л-хиджжа 1039/ 17 июля 1630 г., см.: Хуласат ас-сийар, л. 19б, 20а, 43а. Ту же дату казни Зайнал-хана привел Олеарий, см.: Олеарий, с. 872.

Тушмал-баши — «заведующий столом» шаха, осуществлявший контроль за шахской кухней и стоявший на первом месте среди подчиненных назиру. Тушмал-баши шел во главе процессии с яствами для шаха и его гостей от кухни и до стола или же до входа в гарем, если шах находился там со своими женами. Во время приемов тушмал-баши действовал как дегустатор пищи, стоя у входа в зал. Когда пища убиралась со стола, тушмал-баши имел право воткнуть свой нож в какое-либо из уносившихся блюд и отослать его, куда он хотел, см.: Тазкират ал-мулук, с. 13, 89 и особенно 137; Фалсафи, 2, с. 419.

1068. Самое раннее свидетельство о плане переброски вод р. Куранг (Карун), берущей истоки в горах Зардкух-и бахтийари, в р. Зайанде-руд с целью увеличения водных ресурсов Исфаханского оазиса относится ко времени шаха Тахмаспа I (1524-1576). Однако после первых неудачных попыток все работы были прекращены. При шахе ‘Аббасе I был разработан новый проект и начались строительство плотины и прокладка тоннеля сквозь горы Кухранг. Искандар Мунши дважды сообщает о ведущихся работах по отводу вод р. Куранг: в событиях года Обезьяны (= 1029/1619-20) и в событиях года Курицы (= 1030/1620-21). Именно в начале событий 1030 г.х. и сообщается об отъезде шаха на р. Куранг, чтобы проверить на месте состояние дел по строительству тоннеля и прокладке канала, см.: Та’рих-и ‘аламара, 3, с. 949, 950, 959. Однако шаху ‘Аббасу I так и не удалось осуществить свой замысел — помешала смерть. Делались попытки и позднее, например шахом ‘Аббасом II (1642-1666), но они тоже не имели успеха. Лишь в 1953 г. с помощью современной техники и иностранных специалистов иранцам удалось воплотить в жизнь «мечту шаха ‘Аббаса I» — посредством канала и тоннеля соединить воды рек Карун и Зайанде-руд, см.: EI², 4, с. 98 (статья Isfahan); Махмудийан, с. 113-116.

Приведенное пожелание свидетельствует о том, что автор писал эту часть своего сочинения тогда, когда эта инспекционная поездка еще не была завершена

1069. Араб., мусалла — место, отведенное для праздничной общественной молитвы под открытым небом, см.: Петрушевский, 1966, с. 88.

Мусалла Исфахана находилось в Барз-и Руд-и Джай, т.е. в той части города, которая расположена вдоль южного берега р. Зайанде-руд.

1070. ‘Ид-и Гадир («праздник пруда Гадир»). Согласно шиитскому преданию, пророк Мухаммад во время своего последнего паломничества после заключения мира в 628 г. у пруда Гадир ал-хумм, расположенного с правой стороны от дороги из Мекки в Медину, сделал остановку. В произнесенной там речи Мухаммад якобы сказал: «Кто признает меня своим господином, тот должен и ‘Али признать своим господином». Эти слова шииты истолковали как решение Пророка признать ‘Али своим преемником и главою мусульманской общины, см.: Петрушевский, 1966, с. 242; Шиитские секты, с. 207, примеч. 38. Праздник по случаю провозглашения ‘Али преемником Мухаммеда приходится на 18 зу-л-хиджжа, и, следовательно, в данном случае автор имеет в виду 18 зу-л-хиджжа 1029/14 ноября 1620 г.

1071. Мирза Рафи’ ад-Дин Мухаммад «Халифа» Исфахани — сын известного улема Мира Шуджа’ ад-Дина Махмуди, который был родом из Мазандарана, из семьи Мир-и Бузург, правителя той области. Их предок, некий Низам ад-Дин, переехал в Исфахан, и с тех пор они жили в Исфахане и были известны там как саййиды «халифа».

В 1026/1617 г. после отставки с поста садра Кази-хана Сайфи Хасани Казвини Мир Рафи’ ад-Дин был назначен на высокую должность главного садра Сефевидской державы. После смерти своего дяди, Мирзы Рази ад-Дина Шахристани, в том же, 1026/1617 г. он женился на его вдове, дочери шаха ‘Аббаса I. Его стали называть навваб, так как он был как бы заместителем шаха в решении дел в соответствии с шариатом. Согласно Искандару Мунши, это был высокообразованный ученый муж, известный своей справедливостью и доброжелательностью, он умер в 1034/1624-25 г., см.: Та’рих-и ‘аламара, 3, с. 928, 929, 1013, 1040; Фалсафи, 2, с. 201; 3, с. 22, 248.

Должность садра (главы духовного ведомства) исправляли в сефевидском Иране два человека: садр-и хасса, или садр-и хасса-йи шарифа, — вторая по важности (после великого вазира) должность в административном аппарате, на маджлисах он сидел по правую руку от шаха; и садр-и ‘амма, или садр-и мамалик. Обычно обе должности поручались одному лицу, см.: Тазкират ал-мулук, с. 11, 122-125; Фалсафи, 2, с. 395, 396.

1072. ‘Аббасабад и Хийабан — названия кварталов г. Исфахана (второй — в северной части города).

Дарб-и Даулат (или Дарвазе-йи Даулат) — также название квартала (соседнего с Хийабаном) и одноименной площади, на которой ныне находится здание городского муниципалитета (шахрдари).

1073.Имеется в виду мост Пол-е Аллахвирди-хан (по имени его строителя, известного генерала шаха ‘Аббаса I. О нем см. примеч. 307). Другое его название — Си-во-се-пол — «Мост 33 арок», построен через р. Зайанде-руд в 1602 г. (его протяженность — 360 м, ширина более 14 м). Мост делит знаменитый хийабан (проспект) Чахар-баг («Четыре сада») на две части: к югу от моста расположен верхний Чахар-баг, по обе стороны которого в сефевидское время находились большие парки; соответственно к северу от моста — нижний Чахар-баг, первоначально служил местом прогулок шахской семьи.

1074. В тексте пропуск, отмеченный издателем, см.: Ихйа ал-мулук, с. 523.