БАЛЬТАЗАР РУССОВ

ХРОНИКА ПРОВИНЦИИ ЛИВОНИЯ

CHRONICA DER PROVINTZ LYFFLANDT

ЧАСТЬ III-я

45. Коронование Иоaннa III. Плен Эрика, 1569 г.

В то же воскресенье, 10-го июля, когда корабли перестреливались с ревельцами, Иоанн III, избранный королем Швеции, был коронован в Упсале. Hic gloria sequitur humiliationem. Потому что благочестивый князь прежде подвергся такому гонению, что всякий думал настал де его конец; но Господь переменил счастие и посрамил его клеветников. В тоже время с пленным королем Эриком очень дурно обошелся шведский рыцарь Олаф Густавсон, брата которого упомянутый король велел умертвить, _:за что он и хотел застрелить пленного короля. Когда он прицелился в него, король отскочил, но все таки был ранен в руку; очень странною показалась подобная расправа с королевскою особою.

Неприветливо встретили послов в Новгороде: велел государь свейских послов ограбити, и грамоты королевские и наказ у них поймати за то, [182] что свейский король ограбил послов государских (см. Карамзина IX, прим. 242). В феврале 1570 г. ограбленных послов привезли в Москву и лишь в июне начали с ними переговоры чрез Ив. Мих. Висковатого, который им объявил (см. Соловьева VI, 277): «Яган король присылал к царю и великому князю бить челом, чтоб велел государь дать опасную грамоту на его послов и велел своим новгородским наместникам с ним мир и соседство учинить по прежним обычаям. По этой грамоте, царь и великий князь к Ягану королю писал (чрез шведского дворянина Энсона) и опасную грамоту ему послал. Но Яган король, не рассмотря той^: отписки и опасной государевой грамоты, прислал послов своих с бездельем не по опасной грамоте. Яган пишет, чтоб заключить с ним мир на тех же условиях, как царское величество пожаловал было брата его, Ирика короля, принял в докончание для сестры польского короля Катерины. Если Яган король и теперь польского короля сестру, Катерину королевну, к царскому величеству пришлет (условие, очевидно, невозможное: муж чтобы прислал свою жену), то государь и с ним заключит мир и по тому приговору, как делалось с Ириком королем: с вами о королевне Катерине приказ есть ли?"

Царь, выслушав приговор, приказал отправить послов в Муром, где «выбрати двор добр и крепок.... и по списку посольских людей (50 человек) пересматривати ежеден.... не пускати никуды.... и ворота держати заперты, а на ночь замыкати». В Муроме из посольских людей умерло от язвы 15 человек. Король шведский присылал к царю гонцов, прося отпустить епископа Павла. Но царь не отпускал, а 10-го ноября 1571 г. приговорил: «или на непослушника своего, на свейского Ягана короля, войною за его неисправление.... а послам свейским, магистру бископу абовскому,с товарищи, итти за собою к Новгороду.... и лошадей под них купити в Муроме.... мерин рубля по 2 и по полутретья лучшей». Послы выехали из Мурома 28-го ноября 1571 г., 8-го декабря нашли царя в Клину и с ним приехали в Новгород.

46. Как Клаус Курсель врасплох напал на ревельский замок, 1570 г.

7-го января. 1570 г. Клаус Курсель, шведский военачальник в Ливонии, со своими ротмистрами Юргеном Укселем Паденурмским и Иоанном Майделем Волдустским и Гинриком Боусманом [183] и с другими начальниками и гофлейтами внезапно напал на королевский ревельский замок, занял его, а губернатора, господина Габриеля Христиернсена, взял в нем в плен вместе с женой и детьми, что причинило не малый ужас городу Ревелю и всем шведам в Ливонии. Так как это произошло в суботу, то в воскресенье рано утром ревельский магистрат послал спросить их, по каким причинам они так неожиданно напали на королевский замок и крепость и взяли их. На это они дали такой ответ: они уже давно не получали жалованья от королевства шведского, и хотя достаточно говорили об этом и многократно посылали своих начальников и послов к королю, однако ничего не получили. К тому же они должны другим людям, которые очень пристают к ним; поэтому они были принуждены взять таким образом замок вместо залога. Если они получат свое жалованье, то не станут удерживать замок от короля, а также не передадут его кому либо другому. Но как господин Габриель не мог в скорое время достать денег, то вошел в сделку с Клаусом Курселем и другими начальниками и гофлейтами; договор был подписан и снабжен печатями обеих сторон и гласил так: Клаус Курсель со своими ротмистрами и простыми гофлейтами будет управлять замком Ревелем и всеми принадлежащими к нему людьми и землями до предстоящей Троицы и дальнейшего распоряжения короля. Господин же Габриель со своей прислугой и шведскими ландскнехтами должен уйти из замка в город и в собор. Обе стороны не должны давать воли ни рукам, ни языку, не бранить и не обижать друг друга.

47. Клаус Курсель входит в союз с герцогом Магнусом, 1570 г.

4-го февраля пришли в Ревель письма герцога Магнуса Гольштейнского к ревельскому магистрату и Клаусу Курселю, в которых он просил провожатых для своих послов. Но ревельский магистрат не захотел дать ему провожатых по той причине, что не спросил на то позволения у Габриеля Христиернсена, королевского губернатора, а магистрат не желает ничего делать без его согласия и желания. Но Клаус Курсель нетолько обещал дать провожатых послам герцога Магнуса, но и выслал навстречу им более 100 лошадей до самого Леаля; великолепно встртетил их и велел проводить до Укснурма, в трёх милях от Ревеля. Магистрат и община по упомянутой причине не хотели впустить их в город, что не мало рассердило герцога Магнуса. Наконец Клаус Курсель сговорился с герцогом Магнусом, чтобы тот прислал ему в ревельский замок 200 человек из своих немецких кнехтов, находившихся в Аренсбурге, что герцог и обещал [184] ему. Если бы эти кнехты прибыли в замок, то Ревель имел бы очень странный вид, будучи принужден оказать большую честь послам герцога, без согласия на то губернатора. Из за этих 200 кнехтов Клаус Курсель со своими сообщниками подвергся малому подозрению в мятеже, поэтому шведы принуждены были употребить все усилия, чтобы преградить путь кнехтам и не пустить их в ревельский замок.

48. Письмо от Дерпта к Ревелю, 1570 г.

Тогда дерптские немцы написали ревельским, чтобы они всеми силами старались освободиться от шведского ига, чего они от души желают им. Здесь слепцы захотели водить зрячих. Потому что дерптцы сами были отягчены игом московита и неимоверно трудными службами, и на самом деле они не желали от Господа ничего лучшего, как подпасть под христианское иго, под которым уже были ревельцы. Эта грамота была не от самих дерптцев, но от Иоанна Дуве и Элерта Крузе, которые оба подстрекали дерптских бюргеров подчинить город Ревель власти московита. Потому что упомянутые Иоанн Дуве и Элерт Крузе, оба ливонские дворянина, присягнули московиту, сделавшему их князьями.

Таубе и Крузе между тем написали письмо в Ревель, уговаривая ревельцев сдаться царю добровольно. [185]

49. Иоанн Грозный, 1570.

В 1570 г. зимою великий князь московский в собственной земле, особенно в Новгороде и Пскове, учинил такое ужасное тиранство, какое не встречается ни в одной истории. После того как несколько лет тому, назад он велел умертвить много народу из князей, воевод, дворян, подъячих, писарей, граждан и крестьян вместе с женами и детьми, а также брата своего отца, князя Владимира Андреевича с женой и детьми и всеми его людьми, а также брата своей жены князя Михаила Темруковича, а также сжег много сел и деревень, людей же убивал и грабил, спускал воду из прудов, так что вся рыба засыпала, а также уничтожал скот и хлеб, так что никто не мог пользоваться им, а за год перед тем, в 69 году убил в Твери несколько тысяч людей, между которыми было также много пленных немцев и поляков, и побросал их в воду; после всего этого он двинулся на маслянице вышеупомянутого 70 года в Новгород с несколькими тысячами своих телохранителей, избранных им для своих кровожадных и тиранских намерений, и которых называли апрыстна (опричниками). Неожиданным образом напавши на масляницу на Новгород, они причинили большую печаль, убивая и грабя, причем не был пощажён ни один дом. Опричники также обезчестили много знатных красивых женщин и девушек, они были до того дерзки и бессовестны, что многия женщины лишили себя из-за этого жизни. Затем он взял в плен несколько тысяч человек, связывал мужьям и женам руки вместе, а маленьких детей привязывал к груди матерям, и затем целыми кучами бросал в воду, так что большая река Волга (Волхов), имевшая в глубину около восьми сажен, до дна совершенно наполнилась трупами, так что их кольями проталкивали под лед, чтобы они могли уплыть дальше. Затем несколько сот женщин и девушек раздели да нага, и привели на мост, а когда вышел великий князь и проезжал мимо, то для его потехи этих женщин толкали в воду. Затем несколько сот знатнейших граждан и начальников города Новгорода повесили за руки и подожгли одетую на них одежду, и безчеловечно жгли их живых. Кроме того очень многих людей привязывали сзади к саням за руки и за ноги и мчались с ними по всему городу; когда же приходилось заворачивать на углах, то при быстрой гонке то одному, то другому отрывало то руку, то ногу. Невозможно вкратце описать подобные неслыханные тиранства, учиненные московитом над собственными подданными в Новгороде и Пскове.

В то же время московит послал несколько тысяч опричников в ливонскую Нарву, которые сначала подали вид, будто [186] хотят предпринять поход на шведов в Ливонии. Когда же их впустили в Нарву, то они тотчас же начали безчеловечно убивать, свирепствовать и неистовствовать. Здесь не был пощажен ни один русский высокого ли, низкого ли звания, даже ни одна женщина, или ребенок. Но немецких купцов и ливонских крестьян в Нарве не тронули; их опричники только предупредили, чтобы они не скрывали у себя русских, ни старых ни малых, под страхом лишиться жизни и всего имущества.

Когда было произведено это смертоубийство в Нарве, тогда опустошили все дома, амбары и лавки и все товары, как то: пеньку, воск, сало, кожи, коноплю и множество драгоценной мягкой рухляди, ценою во много бочек золота, побросали на улицы и в поле и зажгли, так что они чуть не задохлись от дыму, копоти и гари. Поэтому они не хотели больше жечь больших вещей, а свозили их на Нарвский мост: в реке вырубили большую дыру или прорубь, разрубили остальные вещи на мелкие куски и побросали их в реку, так что они все или утонули или поплыли в открытое море. И никто не смел, под страхом смерти, спрятать что-либо из этих вещей или присвоить себе.

Летом после того, в том же году, великий князь безчеловечно велел умертвить 109 человек в Москве, из них некоторые были сварены в кипящей воде; некоторых обезглавили и разрубили на несколько частей; некоторых великий князь заколол собственноручно, между последними был также знатнейший канцлер великого князя, Иван Михайлович Висковатый, отличнейший человек, подобного которому не было в то время в Москве; его уму и искуству, как московита ни чему не учившегося очень удивлялись все иностранные послы. Великий князь московский в то время так жестоко и ужасно обращался с своими собственными людьми и высокого и низкого происхождения, что безчеловечно велел умертвить более сорока тысяч человек, способных носить оружие и годных на войне, кроме женщин, девушек, детей и разной челяди. Все немцы, бывшие в Москве в то время и после того ехавшие через города и земли, подвергнувшиеся опустошению, сознавались, что еслибы неприятель со стотысячным войском пробыл в России, воюя целый год, то немыслимо, чтобы он нанес московиту такие убытки, какие он нарочно наносил сам себе. Причина же, почему это случилось, была та, что великий князь подозревал своих людей в том, что они хотят передаться королю польскому, но это была неверная клевета.

Напуганный отъездом Курбского и протестом, который тот подал от имени всех своих собратий, подозрительный и чрез меру страстный [187] Иоанн заподозрил всех своих бояр в измене государству и схватился за крайнее средство: 3 декабря 1564 г. он выехал из Москвы в Александровскую Слободу, а в январе 1565 г. последовало учреждение опричнины, а с ней началась и эпоха лютых казней, обесславивших этого государя, несомненно способного и понимавшего интересы московского государства гораздо лучше и дальновиднее всех современных ему бояр.

Во время производства сыскного дела в Москву прибыл герцог Магнус Гольштейнский.

50. Герцог Магнус становится королем Ливонии, 1570 г.

В 1570 г. в посту, после того как герцог Магнус Гольштейнский дождался из Москвы своих легатов Тонниса (Антона) Врангеля Ройловского и Клауса Адеркаса, он по их ответу, привезенному ему из России, самолично поехал в Москву к великому князю; в великий четверг он приехал в Дерпт, где пробыл целых восемь недель, а в четверг после Троицы выехал в Москву. Очень многие тогда радовались и ликовали в Ливонии, будучи вполне уверены, что московит уступит и передаст герцогу Магнусу все, взятое им в Ливонии. И очень [188] удивлялись в Ливонии, что немецкий князь, к тому еще сын могущественного короля, унижается до поездки к московиту, чего раньше никогда не слыхивали. Когда герцог Магнус прибыл в Москву, то великий князь пригласил его в гости со всеми его советниками, помещиками и слугами, богато и щедро угостил их и каждого по чину и состоянию одарил подарками, так что ни один конюх не был забыт. Великий князь был очень весел со своими гостями, шутил и громко говорил, что теперь от всей души расположен к немцам. Поэтому свита Магнуса признала его наилучшим и христианским господином, который возведет их до великих почестей и снова возвратит им их отечество. Тогда многие во всей Ливонии стали относиться очень благосклонно к герцогу Магнусу и не знали лучшего утешения и помощи на земле для Ливонии.

В то же время великий князь объявил герцога Магнуса королем Ливонии и в честь его и в удовольствие ему отпустил всех пленных немцев, которые долгое время сидели в темницах. И хотя бедным пленным это была большая милость, однако под этим скрывалось большое коварство. Потому что этой честью, оказанной немецкому князю, и освобождением немцев из темниц, он задумал уловить в неволю остальные города, крепости и земли в Ливонии со всеми немцами. Но что сын такого достохвального и христианского короля так унизился и поехал к московиту, за это следует благодарить лишь его ливонских советников и придворного проповедника Христиана Шрепфера, которые посоветовали это своему доброму господину, надеясь достигнуть этими средствами и путями своей старой ливонской свободы и благосостояния.

В Москву герцог приехал в первых числах июня с большою пышностию, на двух стах конях, со множеством прислуги. Переговоры начались немедленно после его приезда. Объявив Магнуса королем Ливонии, царь объявил его также женихом племянницы своей княжны Евфимии, дочери князя Владимира Андреевича; жителям Дерпта, высланным отсюда (см. выше, стр. 155) в 1565 г., позволено было возвратиться на родину. Принимая титул ливонского короля, Магнус присягнул в верности царю на следующих условиях: 1) Если царь сам выступит в поход и позовёт с собой короля Магнуса, то последний обязан привести с собой 1500 человек конницы и столько же пехоты; если же царь сам не выступит в поход, то и Магнус не обязан выступать; войско магнусово получает содержание из царской казны; если Магнус поведет свое войско отдельно от царя, то считается выше всех воевод московских; если же Магнус не захочет сам учавствовать в походе, то обязан внести в царскую [189] казну за каждого всадника по три талера, и за каждого пехотинца по полтора. Если сам царь лично не ведет своих войск, то Магнус не обязан присылать ни людей, ни денег до тех пор, пока вся Ливония совершенно будет успокоена. 2) Если Магнус будет вести войну в Ливонии, и царь пришлет туда же московских воевод, то король имеет верховное начальство над войском, советуясь с воеводами. 3) Магнусу, его наследникам и всем жителям Ливонии даруются все прежния права, вольности, суды и обычаи. 4) Сохраняют они свою религию аугебургского исповедания. 5) Города ливонские торгуют в московских областях беспошлинно и без всяких зацепок; на оборот, король Магнус дает путь чистый в московская области всем заморским купцам со всяким товаром, также всяким художникам, ремесленникам и военным людям. 6) Если Рига, Ревель и другие города ливонские не признают Магнуса своим королем, то царь обязывается помогать ему против всех городов и против всякого неприятеля. 7) По смерти Магнуса и потомков его, преемник избирается по общему согласию всех ливонцев.

По обычаю, заговорили о вечном мире и, конечно, не сговорились, тогда начали толковать о перемирии. Послы предложили Иоанну Полоцк и в Ливонии все места, какие заняты московскими войсками, с тем чтобы общими силами изгнать шведов из Эстонии и разделить ее между Польшею и Россиею. Иоанн не согласился, требуя уступки Риги, Вендена, Вольмара, Ронебурга, Кокенгузена и уступая за то королю Одерище, Лукомль, Дриссу, Курляндию и 12 городков в Ливонии. При этом царь заявил, что все пленники королевские будут освобождены безденежно, а русские пленные будут выкуплены. Послы не соглашались на это и объявили, что всего [190] скорее мир состоится, если царь лично переговорит с Сигизмундом где нибудь на границе. Иоанн согласился на свидание, но потребовал, чтобы послы сейчас же решили где быть съезду и при каком церемониале. Но послы ответили, что не имеют полномочия решать такое важное дело и требовали срока для присылки новых послов.

Царь не ожидая, однако, размета, сам выступил в поход осенью 1567 г., и Быковский встретил Иоанна на дороге в Новгород. 5-го октября 1567 г. Быковский представлялся царю и вручил ему грамоту Сигизмунда. Царь и сын его царевич Иоанн, выслушавши королевскую грамоту, с боярами приговорили задержать Быковского, за то что в грамоте, им привезонной, писаны супротивные слова; имение Быковского и товары пришедших с ним купцов описать в казну. Царь прибыл в Новгород и сделал распоряжения итти на ливонские города Лужу и Режицу, но тут встретились разные затруднения, так что царь созвал на совет [191] всех своих главных воевод. Военный совет, происходивший в Орше, 12-го ноября 1567 г., решил ограничиться оборонительною войною.

Устроив кое как люблинскую унию, польское правительство решилось уладить отношения с Москвою, и для этого в начале 1570 г. [192] отправило к Иоанну великих послов литовских Яна Кротошевского и Николая Тавлоша. Они испросили личного свидания с царем и объявили ему, что рады Короны Польской и Литвы полагают по смерти короля Сигизмунда-Августа избрать на польский престол Иоанна и его потомков. Царя вовсе не прельщало такое избрание, но он однакоже согласился заключить перемирие с Польшею, с оставлением всего как было с тем, чтобы в эти три года переговаривать о мире. Для подтверждения перемирия были отправлены в Польшу князья — Иван Канбаров и Григорий Путятин. Иоанн до такой степени не верил Сигизмунду, что давая инструкции послам о том, как им поступать и что им говорить королю и панам польским и литовским, наказывал им: «беречь на крепко, чтобы король на обеих грамотах крест целовал в самый крест прямо губами, а не в подножие, и не мимо креста, да и не носом.»

Сигизмунд утвердил перемирие в Варшаве летом 1570 г, в то самое время, когда в Москве давал присягу на верность Иоанну герцог Магнус. По условиям перемирия, Иоанн не мог действовать против ливонских городов, занятых польскими войсками; потому, отправив шведских послов (см. выше стр. 182) в Муром, решился добыть новонареченному ливонскому королю Ревель. Вверив начальство над русским войском Магнусу, он отправил его в Эстонию. Магнус 21-го августа 1570 г. с 25-ти тысячным русским войском стал под Ревелем.

51. Как шведы снова взяли ревельский замок, 1570 г.

В 1570 году в великую пятницу, ночью шведы поспешно и чудесным образом снова отняли у Клауса Курселя ревельский замок и взяли в нем в плен самого Клауса Курселя вместе с его братом Гинриком, поручиком, и Юргеном Укселем Падепурмским, ротмистром, и многими другими дворянами и простыми гофлейтами, некоторых также застрелили в суматохе. В то время произошла большая тревога в ревельском замке; Клаус Курсел и его сотоварищи повскакивали с постелей и не знали, что такое случилось. Другие же, почуявшие беду, опустились раздетые по скверным ямам (чрез отходные места) и убрались из замка; между ними был Юрген Фаренсбек Нельфийский. Все это произошло следующим образом:

Клаус Курсель и его сообщники, заняв сильный замок и крепость, принадлежавший королю, и заключив договор с ревельским губернатором, были в полной уверенности, что не подвергнутся никакой опасности раньше Троицы. Потому они веселились, ели и пили, и из большой беспечности отправили из замка и расставили по деревням двух ротмистров, а именно Иоанна Майделя Воллюстского и Гинрика Боусмана с обоими знаменами гофлейтов, чтобы они жили с крестьянами, а не съедали припасов в замке. Тогда Нильс Доббелер, начальник шведских кнехтов, молодой человек низкого происхождения, но ловкий на замыслы, сговорился с двумя добрыми друзьями (изменниками, сказано в 1-м издании летописи), одного из которых звали Керстеном (Больцке) [193] Анкламским, а другого Лас Сиггезеном, находившимися в свите Клауса Курселя из-за разбоев и убийств. Дело было поведено так: им дали денег с тем, чтобы они сказали, что выиграли их в кости, и желают играть опять и позвать гостей, особенно тех гофлейтов, которые занимали комнату около выхода в поле, через который шведы намерены были влезть. Керстен и Лас должны были хорошенько напоить этих гофлейтов, чтобы последние крепче спали и не услышали шуму. Такой проект был очень хорош. Изменники получили деньги и пригласили множество гостей. Тогда все гофлейты начали пьянствовать по мере сил и возможности. Когда же они перепились и попадали пьяные и заснули, то шведы осторожно вышли с епископского двора у собора, имея с собою лестницу, пробрались в шерстяных носках к выходу из замка, где их уже ждал Лас Сиггезен. Когда они подошли к выходу, то Лас Сиггезен спустил сверху длинную веревку, поднял с земли один конец пеньковой лестницы и накрепко привязал его наверху. А Карстен Анклам со всех сторон позапирал пирующих в доме, на случай, чтобы кто нибудь не услышал шум. Клаус Курсель крепко спал со своими товарищами, а стража стояла со стороны города — и не могла видеть, как шведские кнехты один за другим поспешно взлезали по пеньковой лестнице в замок. Когда их взлезло человек до трех сот, то они заняли этаж, в котором были все съестные припасы и боевые снаряды, и немедленно с башни дали пушечный сигнал, чтобы разбудить им бюргеров в городе и соборе. Когда раздался ночью выстрел из тяжелых орудий, то во всех улицах города поднялась страшная тревога и никто не знал, что случилось. Клаус Курсель и его товарищи также упали духом, и кутилы, хорошо угощенные изменниками, начали прятаться, но напрасно, потому что Нильс Доббелер, давший деньги для кутежа, начал длинными ружьями требовать с них денег, а так как у них не было наличных денег, то они оставили ему в залог свои платья, чулки и башмаки, лошадей и всякие орудия, а сами спустились через скверные ямы, а те, которые не убежали, дорого поплатились за кутеж, кто головой, кто долгим заточением. Нильс Доббелер со своими ландскнехтами тысячу раз вернул свои деньги золотыми цепями, серебряными кинжалами, бархатом и шелком и дорогими поясами. Когда немецкие кнехты пришли из города на помощь к шведам и снова овладели замком, то взяли в плен Клауса Курселя со многими другими ливонскими дворянами и посадили их в тюрьму; но иностранцам оказали больше снисхождения, из которых впрочем большая часть, нашедшая за себя поручителей, скоро забыла эту милость и великое благодеяние, потому что они тотчас же тайком перешли к московиту и стали злейшими врагами [194] шведов. Так был завоеван сильный замок ревельский, совладать с которым стоило бы не мало трудов сильному войску могущественного короля. Замок как был приобретен, так и потерян: врасплох он был взят, врасплох и потерян. Некоторым ливонским дворянам, услышавшим, что Клаус Курсель взял ревельский замок, было это так приятно, что ночью они велели поднимать себя в отверстие и тем указали шведам дорогу; у них не было настолько рассудку, чтобы велеть после того замуровать отверстие. Если же бы это было сделано, то шведам никогда не удалось бы взять замок.

Когда оба отряда гофлейтов, стоявших по деревням у крестьян, услышали, что шведы снова взяли ревельский замок, то это известие их очень опечалило. Многие из них твердо были убеждены, что во веки веков ни один швед не будет управлять более ревельским замком. И Иоанну Дуве и Элерту Крузе это известие было большой печалью и огорчением. Тогда гофлейты эти не придумали ничего лучшего, как присоединиться к герцогу Магнусу, Иоанну Дуве и Элерту Крузе, которые выхлопотали им содержание у московита; они были отправлены в Вирланд к Везенбергу в область московита к крестьянам, которые несколько времени должны были содержать и кормить их.

31-го мая Клаус Курсель был вызван к суду в замке и его обвинили в тяжелых преступлениях. Он уныло начал оправдываться, но все его доводы были признаны неосновательными. Ему произнесли приговор и 3-го июня его казнили мечем. Затем были казнены еще трое из его товарищей, а именно Балтазар Геллер, его писарь, Фромгольд Дюкер и Гинрик Гаке, а трое других, именно Гинрик Курсель, Юрген Уксель Паденурмский и Эрнст фон Фитинкгоф, были отвезены в плен в Швецию, где милостивым ходатайством герцога Карла были помилованы и оставлены в живых. Из за этого великого мятежа многие должны были бы быть казнены по судебному приговору, еслибы шведские правители были мстительны или кровожадны; но они оказали милость вопреки справедливости и все таки заслужили мало благодарности у большей части ливонцев.

52. Леаль снова переходит к шведам, 1570 г.

В то же время шведы двинулись к Леалю, чтобы осадить этот замок, отданный в лен Клаусу Курселю королем шведским. После того как они пробыли здесь несколько недель и потеряли своего начальника Нильса Доббелера со многими другими, замок наконец сдался. Немного спустя несколько тысяч русских с обоими перебежавшими отрядами гофлейтов пришли выручать [195] замок. Но услышавши, что их поход был бесполезен, они опустошили весь Вик, убили несколько шведов в их дворах вместе с дворянами, и затем снова двинулись в дерптское епископство и в Вирланд.

53. Данцигские крейсеры. Набег русских и немцев до Ревеля, 1570 г.

Этим летом 1570 года несколько данцигских крейсеров были взяты англичанами в нарвском фарватере и приведены к русским в Нарву; более 70 пленных было повышено, одного из их капитанов звали Асмус Иендрихом.

18-го августа, пред полуднем, и pyccкие, и немцы, ехавшие всю ночь в бурную дождливую погоду, угнали несколько сот коров с пастбища у Ревеля, а также убили и ранили несколько человек у ворот.

54. Краткое описание первой московитской осады города Ревеля, в которой герцог Магнус Гольштейнский был главным полководцем, 1570 г.

21-го августа 1570 года, в понедельник, пред полуднем, герцог Магнус Гольштейнский осадил город Ревель с 25,000 чел. русских и с тремя эскадронами своих гофлейтов. После к ним подошел из рижского архиепископства Рейнгольд фон Розен со своим отрядом, а также и небольшой отряд немецких кнехтов из Аренсбурга.

В то же время и замок Виттенштейн был осажден несколькими тысячами русских с одним эскадроном немцев, ротмистром которого был Юрген Тизенгаузен Ранденский. И все немцы, стоявшие пред Ревелем и Виттенштейном, были большею частью ливонские помещики (юнкеры) и некоторые даже бюргерские дети из Ревеля и других мест, которые все по великому неразумию своему хотели передать свое отечество герцогу Магнусу, на самом же деле московиту: каждый же благоразумный человек мог понять, что московит не станет вооружать такого сильного войска в пользу кого другого, но сам захочет извлечь свои выгоды.

23-го августа русские имели очень важный успех, а именно взяли двор св. Иоанна вместе с госпиталем и всеми каменными домами, находившимися совсем близко от города, и хотели укрепиться в них. Но ревельцы сделали вылазку и выбили из них русских с большою храбростию и большими трудами, сожгли до тла упомянутый двор вместе с госпиталем и мельницею св. Иоанна и всеми домами, и все уничтожили. [196] 29-го августа Карл Гиндриксен Конкаский со шведами напал из замка на русских, убил нескольких из них, ранил смертельно одного боярина и привез его в замок.

2-го сентября из Нарвы к русским прибыло много орудий; из своего лагеря при верхней мельнице русские открыли огонь по городу, но не причинили никакого вреда.

6-го сентября неприятель овладел шкуной, везшею из Стокгольма 42 бочки коровьего масла. Добычу эту русские отправили свой лагерь.

Прим. перев. Русским осадным корпусом под Ревелем командовали воеводы князья Мих. Юр. Лыков и Ник. Ив. Кропоткин; в сентябре 1570 г. из Москвы прибыли воеводы Вас. Ив. Умной-Калычев (опричный боярин) и князь Ив. Петр. Херон (земский боярин). Воеводы, да и сам герцог Магнус (король Арцымагиус Крестьянович по русским летописям) распоряжались осадою самым неуелым образом и нигде не имели успеха — по совершенному незнанию военного искуства вообще и атаки крепостей в частности.

55. В это время герцог Магнус прислал открытое за своею печатию письмо ко всей ревельской общине следующего содержания:

Мы, Магнус, Божьей милостью король ливонских, эстонских и летских земель, наследник норвежский, герцог шлезвигский, гольштейнский, стормарнскийй и дитмарскийй, граф ольденбургский и дельменгорский, всем живущим в городе Ревеле, желающим пользы и преуспеяния всему христианству, добра, свободы и истинного благосостояния угнетенной и раззоренной Ливонии, а также всем желающим предохранить себя и всех своих потомков от вечных убытков, несчастий, гибели и пролития невинной крови, заявляем следующее:

После того как эта горестная и разоренная страна безжалостно была растерзана многими народами, а угнетенные туземцы и бедные жители ее молили Господа о даровании им немецкого христианского правительства, то и мы с самого начала нашего правления ото всей души просили у милосердия Божия указать нам средства и пути, которыми снова можно было бы восстановить бедную землю. Мы пробовали многия средства, брались за них, но много лет не имели успеха, пока царь, великий князь и государь всея России по непостижимому милосердию Господа, милостиво не обещал нам дарованными грамотами за печатями, а также обычным крестным целованием, поставить нас королем над всей Ливонией. Ero царское величество объявил это публично в следующем виде: Великий князь желает передать нам всю Ливонию безо всякого насилия или принуждения, желает также заключить союз с священною римскою империею против турок и всех врагов [197] христианства. Надо всей Ливонией во веки веков не будет другого начальства, кроме нас и наших наследников, а за пресечением таковых короны датской или гольштейнской земли. Ни один русский не будет иметь власти господствовать или управлять во всей Ливонии, исключая великого князя и государя, который желает носить имя покровителя страны, и крестным целованием обещал для защиты ее пожертвовать не только всем своим государством, но и жизнью своей. За это мы должны быть и будем обязаны государю и великому князю весьма ничтожною признательностью, о которой даже не стоить упоминать и что записано в грамоте и на чем мы целовали крест. Государь и великий князь для исполнения крестного целования послал нас со своим войском, чтобы изгнать из страны шведских неприятелей.

Если город Ревель, как о том уже раньше мы писали магистрату и общине, добром хочет подчиниться нам, нашим наследникам или за неимением таковых короне датской или гольштейнскому дому, то город останется не только при своих старых привиллегиях, но получить как на суше, так и на море во многих местах, прекрасные, выгодные преимущества на вечное пользование ими. Если город Ревель намерен сам искать счастия своего и своих потомков, то мы допускаем мирные переговоры, снабдим также посредников достаточной королевской свитой или заложниками. В случае же, если Ревель желает себе вечного убытка и вреда, гибели, кровопролития и смертоубийства, то да будет ревельцам известно, что государь и великий князь пошлет на них все свое царское войско, покорит, раззорит их и подчинить себе вечному рабству. Мы не желаем от Всемогущего ничего лучшего, как чтобы ревельцы помнили о своем вечном спасении, счастии и несчастии, чтобы хорошенько обдумали, каких больших и выгодных льгот они могут достигнуть на суше и на море, и помнили, что им невозможно держаться против государя и великого князя, который не только летом, но и зимой, нисколько не опасаясь шведов, по своему благоусмотрению, может покорить их. А что ожидает короля шведского, то про это он узнает, если будет угодно Господу, не только здесь в Ливонии, но и в Финляндии и других местах.

А что лжецы распространили, будто эта война клонится к пользе великого князя, то это только одна клевета, ложь и обман, от которых мы по христиански предупреждаем город Ревель. В коротком времени лжецы заплатят за это своей кровью. Если же не помогут все христианские предостережения, то мы считаем себя неповинными перед милосердым Господом и всем христианством во всех грядущих несчастиях; а какого вы о том мнения, мы желаем получить от вас точный ответ. Для большего [198] удостоверения всех выше изложенных пунктов, мы их подписали собственноручно и приложили к сему нашу всем известную печать.

Таких писем герцог Магнус в то время и после того написал несколько магистрату и ревельской общине. Но у магистрата и общины было несколько причин, чтобы не так скоро согласиться. Во первых ради чести и справедливости, не подобает без нужды отдавать город за чернила и бумагу. Во вторых ревельцы, по Божьей милости, лучше понимали хитрые и коварные замыслы московита, чем добрый герцог со своими советниками и приверженцами.

Прим. перев. Эта прокламация герцога не произвела никакого действия.

56. Как русские овладевают Смоленском, 1514 г.

Так как город Смоленск вместе с замком были хорошо укреплены против нападений, то московит не мог силой взять их, хотя он сам лично, а также и его войско многократно пытались сделать это; однако случилось, к счастью великого князя, что знаменитый князь Михаил Линский (Глинский), княжество которого лежало около Смоленска, и на племяннице которого был женат упомянутый великий князь московский, по некоторым причина отложился от своего ленного господина, короля польского, и перешел к московиту. Этот Михаил Линский обещал великому князю Василию, что если упомянутый великий князь предоставит ему в наследственный лен все смоленское княжество вместе с городом Смоленском, то он отнимет Смоленск у короля польского и даст его под защиту великого князя. Это была приятная услуга для московита. Поэтому он, не задумываясь долго, на вечные времена отдал упомянутому князю княжество вместе с городом Смоленском в наследственный лен. Михаил Линский же был вполне уверен, что имеет дело с милостивым великим князем, который сдержит все, что обещал; поэтому он двинулся к Смоленску с московитским войском великого князя с большими угрозами и страхами, пустил также в ход все свое искуство вести козни ласковыми словами, пока не склонил смоленцев передать ему крепость как их земляку и природному князю и признать его своим государем. Михаил Линский вообразил, что удержит за собой город и княжество, а между тем войско великого князя заняло и город, и княжество, а Михаила Линского отослали Москву, где он наконец умер с голоду в княжеской темнице. Такими кознями московит добыл город Смоленск с принадлежащим к нему княжеством на расстоянии около 100 миль, которых он и его предки в сто лет не смогли взять силой. Случило это в 1514 году. [199]

57. Король Магнус и другие русские приверженцы.

Подобным же образом московит захотел овладеть городом Ревелем через герцога Магнуса. Так как город Ревель есть сильная крепость, завладеть которою было бы трудно московиту, даже если бы он осадил его со всем своим войском, то он и употребил ту хитрость, что открыто объявил герцога Магнуса, добровольно ставшего на его сторону, королем ливонским, чтобы тем вернее подчинились ему ревельцы и другия местности. Московит сильно надеялся также и на то, что многие из ливонских дворян и некоторые бюргерские дети были преданы герцогу Магнусу. Поэтому он думал, что ревельцы не преминут тотчас же впустить и принять ливонского немецкого короля и своих земляков, подобно жителям Смоленска, расчитывая, что немецкий король и их земляки наверное убедят их сделать так. Вместе с герцогом [200] Магнусом в особенности Иоанн Дуве, Элерт Крузе, Гинрик Боусман, сын одного ревельского ратмана, считали сдачу самым лучшим делом и под страхом лишиться царствия небесного, спасения души и блаженства, хотели склонить ревельцев к сдаче различными кознями и хитростями, но ничего не добились. Потому что если бы они по неразумию приняли герцога Магнуса, то за ним сейчас же протянул бы руку и русский; ревельцы тогда лишились бы защиты у всех христианских государей, и с Ревелем было бы точно тоже, что и со Смоленском. Но простые и не ученые люди в Ревеле лучше разгадали коварство московита, чем все московитские немецкие князья, освобожденные господа и мудрые советники герцога Магнуса. Да будет же хвала Господу, который скрыл от сильных и мудрых людей то, что открыл простым людям в Ревеле в эту осаду, и да устыдятся теперь многие премудрые, а простодушные ревельцы да радуются во веки веков.

Наконец, когда герцог Магнус, добрый молодой государь, увидел, что его обманули, то выбранил жестокими словами Иоанна Дуве и Элерта Крузе и своих советников, как легкомысленных людей, которые отпадают от одного государя и переходят к другому, а также и его уговорили сделать тоже; а его придворный проповедник и советник Христиан Шрепфер был почти главным виновником такого отпадения.

58. Дальнейший рассказ о русской осаде Ревеля, 1570 и 71 г.

16-го октября прибыло еще одно сильное войско русских, называвшихся опричниками; этот отряд гораздо ужаснее и сильнее свирепствовал, чем предыдущие, убивая, грабя и сожигая; они безчеловечно умертвили многих дворян и простого народу, живших в опустошенном замки Фегефюр в Гарриене и пощаженных раньше русскими; новоприбывшие стали лагерем около козьего луга у Ревеля и вырубили и перепортили здесь великолепный лес. В то же время ревельцы зажгли рыбачью слободу, в которой было более двух сот жилищ, до тла сожгли и уничтожили ее.

В ту же осаду, около Михайлова дня, два флота королевских военных кораблей, один флот из Кальмера, другой из Финляндии, прибыли к ревельскому рейду, чтобы помочь городу. Эти корабли так долго стояли на рейде, пока все корабли и суда не прибыли из Стокгольма и Финляндии и не привезли городу Ревелю всяких съестных припасов и дров, так что ревельцы беспрепятственно могли перевести в город привезенные вещи. Тогда замок был снабжен припасами и мог справиться с московитскими гостями, которые хотели взять его голодом после продолжительной осады. В то время беспрестанно происходили стычки с неприятелями с кораблей и из города, всего описать невозможно. [201] В то же время, после Мартинова дня, в Ревеле появилась ужасная язва и продолжалась всю зиму до весны; от этой язвы умерло очень много бюргеров из всех гильдий, а также много подмастерьев, молодых слуг, женщин и девушек, умирали так скоро, как ни от одной заразительной болезни; умерших хоронили без колокольного звону, ибо во время всей осады колокола употреблялись только при проповедях. Мор был настолько велик, что люди совершенно теряли рассудок, все чувства и язык; этот мор очень быстро стал свирепствовать также и между крестьянами Гарриена, а глупый народ называл его русской или московитской язвой, занесенной будто бы в их страну русскими. В то же время упомянутая язва ужасно хозяйничала и в неприятельском лагере: от нее умерли также Конрад Бурмейстер, канцлер герцога Магнуса, и много других немцев и русских. Тут-то вот исполнилось обычное проклятие ливонцев, ибо в Ливонии, особенно у дворян, самым обыкновенным проклятием было: «Чтоб тебя одолели беды со всего света!» К несчастию это проклятие так исполнилось над ливонцами, что нельзя придумать никакой беды, которая не обрушилась бы на них во время этой осады и этих смут.

В 1571 году, 12-го января, прибыл еще один отряд русских с тяжелыми орудиями и мортирами; они 13-го января к ночи, во время сильного холода, построили между мельницами св. Иоанна и медною шанцы, и в ту же ночь начали стрелять по городу: пускали в него ядра от 16 до 25, а также и в 6 фунтов; но убитых, кроме одного стрелка на валу и двух бедных женщин, родных сестер, которых одним выстрелом убило на печи, не было.

16-го января русский построил новые шанцы перед глиняными воротами у Блейхберга, откуда он пускал в город огненные ядра (раскаленные), однако не повредил ни одного дома и не ранил ни одного человека.

17-го января русский занял великолепный госпиталь или оспенный дом у больших морских ворот, поставил несколько орудий и хотел укрепиться тут, но ревельцы не дали ему расположиться: в тот же день со всем войском они сделали вылазку и бились с неприятелями. Но так как русские занимали очень выгодную позицию в больших домах, которых окружала с одной стороны крепкая стена, а с другой досчатый забор, из за которых можно было удобно стрелять, и они поранили многих ревельцев, потому ревельцы снова должны были отступить в город, взяв с собой в плен одного немца. Распросивши и узнавши все от него, они тотчас же под вечер тесными рядами сделали вторичную вылазку, пошли на приступ того же оспенного дома, [202] выбили из него неприятелей, многих из них убили, а дом зажгли и уничтожили.

30-го января ревельцы сожгли и разрушили церковь в рыбачьей слободе, хотя и без нужды.

3-го февраля русские отправили из своего лагеря в Россию более 2000 саней, нагруженных награбленным добром.

22-го февраля русский снова построил шанцы на канатном дворе перед большими морскими воротами, из которых он ужасно стрелял и пускал в город еще больше огненных ядер, чем прежде, но не причинил особенного вреда: застрелил только одного стрелка на башне св. Олофа и одного шведского ландскнехта, а также одного надворного служителя на Сюстервале (у женского монастыря. «Сюстерские ворота»), кроме них не убил и не ранил ни одного человека.

22-го февраля, в ночное время, через стену города были переданы письма Иоанна Фридриха, герцога померанского, в которых он утешал ревельцев и писал, что об них наилучшим образом отзывались на сейме в Штеттине, где помирились оба государства Швеция и Дания; ревельцы почерпнули из этих писем новое мужество в своем продолжительном угнетении.

2-го марта неприятели соорудили для страха и угрозы три блокгауза перед большими морскими воротами у известковой печи, но скоро были выбиты из них, а бревна свезены в город.

5-го марта ревельцы нешутя хотели померяться с неприятелем, сделали вылазку с двух сторон и столкнулись с неприятелем. Неприятели потерпели значительный урон в одном месте у глиняных ворот. Тут были убиты сын Элерта Крузе и один из Будтброкенов из рижского архиепископства, один из Врангелей из Таттерса и много других неприятелей, дворян и не дворян. В это время ливонские гофлейты герцога Магнуса были так дерзки и храбры, будто целиком хотели проглотить ревельцев.

Во время этой осады было еще очень много схваток, в особенности около здания суда у горы св. Тонниеса; но описывать их нестоит, потому что солдаты, молодые подмастерья, домашние слуги и мальчишки бегали на эти схватки будто на танцы. И хотя им строго запрещали это, однако они не обращали внимания на запрещения.

59. Снятие осады Ревеля и Виттенштейна, 1571 г.

16-го марта неприятель зажег свой лагерь и ушел рано утром, пробывши под Ревелем 30 недель без трех дней. Этот день приказано праздновать в Ревеле для вечной памяти об осаде. И так, слава Богу, не удались все козни, предложения, хитрости и [203] коварные переговоры московита. Русские пошли тогда по нарвской дороге, а немцы по дороги к Биттенштейну, перед которым также стоял отряд русских с немногими немцами уже 30 недель, но по Божьей милости и усердной бдительности и осторожности Гермена Флеминга, тогдашнего наместника (коменданта) в Витгенштейне, они ничего не могли достигнуть, и подобно другим, со стыдом должны были отступить. А герцог Магнус избрал местом своего пребывания Обергален (Оберпален), но так как Обергален не в состоянии был прокормить всех гофлейтов, то два отряда их добывали себе содержание у московита от крестьян в дерптском епископстве. Говорят, что в этих осадах Ревеля и Витгенштейна русских пало 9000 человек.

60. Последние коварства против Ревеля.

Незадолго до отступления, когда осаждающие увидели, что их надежды и ожидания готовы рухнуть, они придумали еще новые коварства и замыслы. Вопервых Христиан Шрепфер, придворный проповедник и очень красноречивый человек, явился в Ревель и вел переговоры с ревельцами и очень восхвалял добродетели великого князя, и описывал его войско и власть самыми могущественными, чтобы только убедить ревельцев сдаться. Когда же это не помогло, то Иоанн Дуве и Элерт Крузе придумали возбудить несогласие и раздоры между общиной в городе Ревеле, для чего и написали магистрату и общине, будто их послы в Везенберге подговорили и склонили их к этой войне; потому что обещали и поклялись передать им город: они и пришли по этому обещанию. Но магистрат и община хорошо знали в чем дело. Кроме того Гинрик Бовсман написал тайное письмо в город некоторым из своих друзей и родных, в котором, ручаясь в правде, говорил, что на выборгской границе уже происходят переговоры между шведами и московитом, что король шведский хочет передать московиту город Ревель и этим путем достигнуть вечного мира для Финляндии; потому пусть ревельцы во время позаботятся, чтобы шведам не удалось выполнить их намерения, а он, Бовсман, не может и не хочет скрывать шведских замыслов по сердечной привязанности к своему любезному отечеству. Наконец, когда не помогли все козни, то они при отступлении попросили перемирия у шведских правителей и у города Ревеля, но не получили его. Поэтому русские вторглись в Финляндию, а Гинрик Бовсман в Гарриен и излили свою ярость на бедные земли.

61. Что тогда мог перенести Гарриен.

Тут не совсем излишне заметить, какою страною была в то время Ливония и каковы были ее богатства. Потому что хотя [204] Гарриен составляет едва двадцатую часть Ливонии и раньше того многократно был опустошаем московитом, однако этот кусок земли был настолько богат, что мог в изобилии снабжать кормом в течение 30 недель более 30000 человек русских и немцев, которые беспощадно ели; точно также были богаты и земли Иервена или Виттенштейна, где столько же времени пробыло очень много русских; кроме того неприятели увезли несколько тысяч саней, до верху нагруженных хлебом и всяким награбленным добром, и увели несколько тысяч голов скота и лошадей, и всетаки еще всего осталось вдоволь, так что и дворяне и крестьяне говорили, что все это еще не беда, не было бы только впредь хуже.

62. Несчастный поход крестьян против русских, 1571 г.

Тою же весною, когда отступил неприятель, крестьяне из Гарриена и Иервена, ограбленные до чиста неприятелями, собрались в отряды и несколько раз сряду вторгались в Вирланд, принадлежавший русским, пока однажды не попались. Потому что когда русские в Везенберге и Нарве прослышали, что они опять придут, то собрали войско, а когда крестьяне действительно пришли и больше думали о грабеже, чем о неприятелях, то русские внезапно бросились на них и более шестисот человек безжалостно убили при речке Муддесе.

63. Татары сжигают Москву, 1571 г.

В 1571 году, 24-го мая, в день Вознесения, татары совершенно сожгли главный город московита Москву; в этом пожаре сгорели более 40000 домов, господских усадеб и жилищ со всеми церквами и амбарами, и погибло около трехсот тысяч человек, старых и молодых. Этот пожар продолжался всего только три часа. Потому что татары пришли в 8 часов утра с 40000 человек и зажгли город, а в 11 уже все сгорело до тла. Это крайне удивительно и все люди, видевшие Москву до того и бывшие в ней также во время пожара, говорят, что еслибы московит сам нарочно захотел зажечь и сжечь город, то ему невозможно было бы сжечь до чиста в несколько дней того, что сгорело в три часа. Тут московиту было отплачено за все, что он сделал с бедной Ливонией и Финляндией прошлою зимою.

В то самое время, когда Иоанн, обратив все внимание на Ливонию, был в войне со Швецию, и готовился к важным переменам в Польше, отношения его к крымской орде и к султану делались более и более натянутыми. Иоанн знал, что султан на весну 1570 г. готовился к новому походу на Астрахань, что крымский хан неминуемо должен сделать набег [205] на Москву. Все лето 1570 г. прошло в тревогах, русское войско стало на Оке для отражения татар, но нашествия, однако, не было. Весною 1571 г. тревога возобновилась: 50-ти тысячное войско снова направилось к Оке, а царь с опричниною выступил в Серпухов. Тревога на этот раз не была мнимою: хан крымской орды Девлет-гирей со 120-ю тысячами войска двинулся к московским украинам, получив известие, что в городах московских два года сряду был большой мор, много людей померло и погибло в опале, а остальные воинские люди все в Ливонии. Хан переправился чрез Оку и вступил в русские земли. Царь, отрезанный от главного войска, отступил из Серпухова в Александровскую Слободу, а оттуда в Ростов, а главное войско пришло к Москве 23-го мая, где и расположилось в предместьях. 24-го мая, в день Вознесенья, татары зажгли предместья; сильный ветер разнес огонь на огромные пространства. Уцелел один Кремль. Убытки были громадные, народа погибло тысяч до 800, цифра не невероятная, потому что в Москву прибыло множество народа, бежавшего от татар. Во время пожара бежать было некуда и народа больше погибло от давки, чем от огня. Пожар помешал татарам грабить предместья, а на осаду Кремля Девлет-гирей не решился. Захватив множество пленных, он ушел в Крым, никем не преследуемый.

Крымские дела и замыслы султана овладеть Казанью и Астраханью лучше всего объясняют, почему Иоанн напрягал все усилия пробиться к морю: без морского берега мы не могли получать из Европы сведущих людей в ратном и во всяком другом деле, а без таких людей нельзя было и думать о безопасности своих пределов от вторжений орды крымской, жившей единственно грабежом, и турецкой, предводитель которой носил официальный титул «кровопийцы».

64. Римско-католический посол в Ливонии, 1571 г.

14-го июня 1571 г., Иона Оффенбюргер, посол императора Максимилиана II, прибыл в Ревель морем из Риги, 16-го июня был в ратуше и объявил ревельскому магистрату императорское предложение.

Прим. перев. Шведы с 1563 года находились в войне с Даниею и Любеком (см. выше, стр. 142). В то самое время, когда герцог Магнус был объявлен ливонским королем и царь решился осадить Ревель в Штетине, с 1-го июля 1570 г. при посредстве императора, Франции и Саксонии, начались переговоры о мире между Швециею и Даниею. Переговоры продолжались с полгода времени; но в конце концов 18-го декабря шведы должны были согласиться на мир, к которому приступили и любчане. По [206] условиям этого мира шведы не могли препятствовать судоходству к Нарвскому порту, все бывшие владения герцога Магнуса отдаются императору как верховному властителю, который в свою очередь передает их под защиту короля датского. С извещением о заключении Штетинского мира и был послан в Ригу и Ревель императорский посол Иона Офенбергер, так как император все еще считал себя верховным властителем Ливонии.

Одновременно с отправлением Офенбергера в Ригу и Ревель король датский послал в Москву Елисея Изенберга с письмом к царю. Фредерик в этом письме, писанном 11-го апреля 1571 г., не сообщал царю о своем мире с Швециею, но уверял царя в своем неизменном дружестве, писал, что русские отнимают у норвежцев земли и рыбные ловли и просил опасной грамоты для послов императора Максимилиана. Царь отвечал 27-го июля 1571 г.: Фредерик хорошо делает, что желает нам быть верным другом до конца жизни; но то не хорошо, что без нашего веления мирится с неприятелем России. Да исправится; да стоит с нами за едино; да убедит шведов повиноваться воле моей. О делах норвежских разведаем и не замедлим в управе. Послов брата нашего, Максимилиана, ожидаем: им путь свободен сюда и отсюда.

65. Дальнейшая война c гофлейтами, 1571 г.

После того как герцог Магнус отступил от Ревеля и местопребыванием своим сделал Оверпален, а оверпаленская область не в состоянии была содержать его гофлейтов, по обыкновению пьянствующих и объедающихся, не было у герцога также и наличных денег, а пристать к другому господину они также не осмеливались, потому названные герцогские гофлейты разделились на пять знамен. Ротмистры двух знамен, а именно Ганс фон Цейц и Рейнольд фон Розен, со своими людьми, были расквартированы между крестьянами дерптского епископства; двое ротмистров, именно Иоанн Майдель Воллюстский и Гинрик Бовсман с их людьми были посажены на шею крестьян в оверпаленской области, а Юрген Тизенгузен Ранденский расположился со своим знаменем в виттенштейнской области в деревне Уббагале и делал набеги по окрестностям. Тогда голод, который обыкновенно и волка выгоняет из кустов, принудил оверпаленских гофлейтов итти к Ревелю, чтобы захватить там городские полотна с белильных гор и скот, пасшийся на лугу перед городом, так как у них не было ни рубах, ни чего нибудь съестного. 9-го июля они захватили несколько кусков холста и угнали несколько голов рогатого скота. Но бюргеры и ландскнехты сейчас спохватились, погнались, отняли у них скот в четырех милях от города на Дельвихском дворе и обратили грабителей в бегство. Затем Карл Гиндриксен, очень молодой человек и сын одного рыцаря из Канкаса в Финляндии, двинулся с 300 шведскими кнехтами в Иервен для дальнейшего преследования оверпаленских гофлейтов, через леса и болота гнался за ними, и ночью, в деревне Уббагале, напал [207] врасплох на знамя Юргена Тизенгузена Ранденского, состоявшее почти исключительно из лифляндских юнкеров (помещиков), всех их умертвил, передушил и сжег в хатах, и взял знатную добычу. Таким образом было отплачено Юргену Тизенгузену за все то зло, которое он причинил отечеству со своими гофлейтами, и за то, что велел утопить в мешке родную свою сестру, против всякой братской любви и уважения из за того, что она полюбила писаря, согрешила с ним и просила позволения выйти за него замуж.

66. Чума в Ревеле, 1571 г.

В 1571 г., летом, около дня св. Иакова, снова показалась сильная заразительная болезнь в Ревеле, и по всей Ливонии; в Ревеле эта язва прежде всего началась с аптеки, и затем распространилась по всему городу; от нее умерло множество народу, и старого и молодого. А так как чума началась с аптеки, в которой обыкновенно люди ищут против болезней утешения, помощи и лекарства, то без сомнения это произошло не без особенного соизволения Господня. Потому что Господь хотел указать этим, что лекарства ничего не помогают в трех главных несчастиях, а именно: в чуме, войне и дороговизне, которыми Господь обыкновенно наказует непокорные земли и города, и что в таких случаях по Божьей воле нет лучших лекарств, как покаяние и исправление и усердная молитва ко всемогущему Богу об ослаблении наказания.

К зиме болезнь прекратилась: царь приехал в Новгород 24-го декабря 1571 г.

67. Тщетное восстание Рейнольда фон Розена в Дерпте, 1571 г.

В 1571 г. 21-го октября, в одно воскресенье, Рейнольд фон Розен, московитский ротмистр, по наущению Иоанна Дуве и Элерта Крузе, задумал напасть врасплох на город Дерпт и отнять его у московского государя. Вошедши со своим отрядом в город, он полагал, что дерптские немецкие бюргеры немедленно перейдут на его сторону и вместе будут биться с русскими. Но русские скоро получили подкрепление и так напали на Рейнольда фон [208] Розена, что его гофлейты благодарили только Господа, когда выбрались за ворота. А сам Рейнольд фон Розен и несколько его гофлейтов были захвачены и изрублены в куски. Затем русские, подозревая измену, бросились на дома дерптских немецких бюргеров, ничего не знавших и совершенно невиновных в мятеже, безжалостно и безчеловечно умертвили почти всех бюргеров с их женами и детьми и всеми домочадцами, а дома их ограбили. И это избиение и грабеж продолжались три дня. Что это было за горе и что за печаль в Дерпте, легко может себе представить всякий благоразумный человек, описать же всего невозможно. Замысел этот может быть и удался Рейнольду фон Розену, еслибы он открыл его другому ротмистру Гансу Цейцу и привлек бы его на свою сторону. Но Рейнольд фон Розен или не осмелился довериться другому ротмистру, или один захотел прославиться с Иоанном Дуве и Элертом Крузе, потому и претерпел наказание за безбожное высокомерие и бунт. Всемогущий Господь также не пожелал, чтобы город Дерпт со всем епископством был спасен таким легкомысленным способом. Когда же Иоанн Дуве и Элерт Крузе увидели, что дело не удалось, то оставили в залог московиту свой княжеский сан, а сами бежали в Польшу. Так дали отставку и расплатились и с этим знаменем рижских архиепископских дворян, а Ганс Цейц не захотел ждать расплаты, и уклонился от нее.

Сигизмунд - Август принял предложение, тогда Таубе и Крузе подговорили Розена напасть на Дерпт в воскресный день после обедни и обеда, когда русские, по своему обыкновению, будут спать. Условились напасть на Дерпт в полдень 21-го октября 1571 г. Сначала заговорщики имели успех: Розен чрез мост у немецких ворот (ныне каменный мост чрез Эмбах) пробрался в город, умертвив караульного у ворот русского офицера, Таубе чрез соборные ворота вошел на рыночную площадь, а Крузе отбил тюрьму, выпустил заключенных, которые взяли оружие убитых и стали помогать заговорщикам. Бюргеры, лишь несколько месяцев тому назад возвратившиеся из ссылки, в которой они находились с 1565 г., при общей суматохе позапирались в своих домах. Русские дети боярские и стрельцы, составлявшие дерптский гарнизон, вооружились, к ним подоспели из посада расположенные там стрельцы, а также русские купцы. Русские в свою очередь бросились на Розена, умертвили его, заставили заговорщиков очистить город после сильной схватки, и перебили множество бюргеров, подозревая их в соумышленничестве с заговорщиками. [209]

Таубе и Крузе еще прежде вывезли свои семейства и пожитки из Дерпта и теперь, видя неудачу заговора, отправились к польскому королю, который принял их благосклонно, дал им имения и принял в польскую службу. Таубе и Крузе с этого времени сделались отъявленными врагами русских.

68. Магнус возвращается на Эзель, а гофлейты пристают к шведам, 1571 г.

Когда герцог Магнус услышал в Оверпалене о дерптском событии, то хотя ничего не знал о заговоре и был совсем невинен, однако опасался подозрения и немилости великого князя, и потому уехал из Оверпалена, из владений московита, в Аренсборг, где и прожил несколько времени. Тогда двум знаменам гофлейтов, оставшимся в Оверпаленской области, пришлось еще хуже, чем было прежде. Потому что это были те самые гофлейты, которые отняли было (см. выше, гл. 46) у шведов ревельский замок: им уже и нельзя было отправиться ни в Швецию, ни в Польшу, так как оба короля были за одно.

Тем не менее король шведский, нуждаясь в солдатах, при продолжавшейся войне с московитом, и когда вероломные гофлейты испытали добро и зло, сжалился над ними и снова милостиво принял своих злейших врагов, подобно другим невинным назначил им честное жалование и содержание, а также назначил их на честные должности и не мстил им за сделанное шведам в Ревельском замке и при осаде Ревеля под предводительством русских. Так на этот раз рассеялось войско герцога Магнуса и его гофлейтов.

69. Тщетные надежды ливонцев.

В то время, когда дерптцы из тяжелого плена и нужды возвратились из России снова в свой город, то скоро забыли свои великие несчастья и печали, и, по старому, стали вести распутную, неумеренную жизнь, не смотря на то, что еще не совсем были освобождены от сетей и ига московита, и что еще не было мира в стране; тоже самое делалось и у многих других ливонцев. Поэтому справедливое наказание Господне не могло так скоро прекратиться, как они надеялись. Во всю войну, особенно в начале, они несколько лет сряду говорили: следующим летом все опять поправится. Когда же проходило лето, то они надеялись на следующее лето и из году в год все ждали лучшего; но постоянно переживали все худшее да худшее. Каждое лето, когда приходили корабли, ливонцы ждали добрых вестей; между ними распространялись сказочные слухи, которым они очень радовались, а затем, когда из слухов ничего не оправдывалось, они впадали в еще [210] большую печаль. Наконец, когда рухнули все их надежды и в конце предвиделась только одна кутерма, они большей частью утешались одною смертью.

Московские государи никак не допускали до равенства с собою королей шведских и датских и в сношениях с ними допускали формы высокомерные, челобитья, пожалования и т. п. Эти формы давно уже оскорбляли королей шведских, давно уже настаивавших, чтобы сношения производились непосредственно с царем. Высокомерный тон царского письма и его запрос относительно герба и титула, запрос, впрочем, считавшийся необходимым в то время, от которого запрашивающий легко отказывался смотря по большей или меньшей твердости, оказываемой противною стороною, оскорбили шведского короля тем сильнее, что он ненавидел московского [211] государя за дело о Екатерине. Он не только не отправил новых послов, но и слышать не хотел о мире. Орешковский наместник князь Путятин донес, что выборгский королевский наместник писал ему непригоже, будто бы сам царь просил мира у шведских послов. Пo этому поводу 11-го августа 1573 г. царь написал королю новую грамоту, которая после обыкновенного приступа начиналась (см. Карамзина, IX, прим. 398 и Соловьева VI, 345): высочайшего нашего царского спроса, честные нашие степени величества, грозное cиe повеление с великосильною заповедью да есть: Послы твои уродственным обычаем наши степени величество раздражили... и я хотел за твое недоумительство на твою землю гнев свой простерть... и гнев отложился на время... и повеленье к тебе послали есмя, как тебе нашие степени величество умолити. Чаяли того, что уже ты и свейская земля в своих глупостях познаетёся... а ты аки изумлен (обезумел), и по августа 8-й день никоторого от тебя ответу нет... выборгский твой прикащик, Андрус Нилишев, послал к ореховскому наместнику, ко кн. Григ. Путятину, будто нашие степень величество сами просили миру у ваших послов!... Увидишь нашего порога степени величества на сей зиме прошение; то уж не зимушнее... Али чаешь, что по прежнему воровать, свейской земле, как отец твой чрез перемирие Орешек воевал? И что толды досталося свейской земле? А как брат твой обманкою хотел дати жену твою, да и с королевства его сослали; а осенесь сказали тебя мертва, а веснусь сказали, что тебя сбили с государства брат твой Карло, да зять твой. Ты, сказывают, сидишь в Стекольне в осаде, а брат твой Ирик к тебе приступает. И то уж ваше воровство все наружи: опрометываетеся, как бы гад разными виды... Земли своей и людей тебе не жаль: надеешься на деньги, и что еси богат... И похочешь бранную лютость утолити, пришлешь послов... а мы, смотря по твоему покоренью, пожалуем... мы опять будем в своей отчине, в великом Новгороде в декабре месяце, а ты тогда посмотришь, как мы и люди наши станем у тебя мира просить.

Король отвечал на это бранным же письмом, писал не по пригожу. Подобные письма, конечно не служили к миру, а к новой и упорной войне.