Когда впервые разнесся слух об архиепископе рижском и ландмаршале, то по всей стране поднялась ужасная тревога. Сильно кричали о том, что архиепископом и его братом, герцогом прусским, приготовлена целая куча кораблей с рыцарями и ратниками (кнехтами), которые неожиданно должны были напасть на Ливонию. Поэтому посылали письма за письмами, день и ночь, к дворянам-помещикам, чтобы они немедленно по прочтении писем вооружали по числу своих имений ратников и отправлялись бы к гавави и на морской берег, чтобы помешать вторжению неприятеля. В то время у многих неопытных ливонцев, не думавших о войне, не было ни ратников, ни оружия по числу их имений; поэтому должны были на скоро отправиться в поход ненемецкие подконюшие (Stalljгnge) и старые шестифердинговые кнехты (служившие за шесть фердингов — Sechsferdingsknechte), которые уже почти до полусмерти спились и обабились, и наверное во всю жизнь ни разу не выстрелили. Когда же они напялили на себя старую заржавевшую броню и должны быля двинуться в путь, то сначала крепко перепились и клятвенно обещали вместе жить и умереть. Затем многие из них полумертвые сидели на конях и, наконец, двинулись в поле. Тогда жены, девушки, служанки и дети так выли и плакали, будто эти воины никогда более не могут вернуться.

Когда они все подошли к морскому берегу и гаваням, то там не нашли ни корабля, ни какого либо человека, угрожавшего им: их страх был совершенно напрасен. После того как [349] они оставались там без дела несколько недель и опорожнили телеги со съестными запасами и пивные бочки, воротились домой не без славы и чести, по их мнению.

Такова в то время была большая беспечность в стране и неопытность в войне. И когда они на скорую руку стали собирать ландскнехтов (жолнеров, наемных солдат), то был большой недостаток в барабанщиках. И когда с трудом нашли одного, умевшего бить в барабан, то все неопытные ремесленные подмастерья оказались лучшими боевыми людьми. А когда вечером расставляли стражу, то бюргеры и жители старые и молодые кучами сбегались на площадь и смотрели на эволюции ландскнехтов с таким удивлением и усердием, что многие забывали из за этого свой ужин. Многие также выбегали из церкви во время проповеди, заслышав барабанный бой. Таким чудом считалась тогда война! К осени явились из Германии на службу ордену и городам многие всадники и кнехты (пехотинцы). Тогда дворяне запаслись добрыми конными кнехтами и отправились в Баушке в Курландии, чтобы занять там границу против короля польского и герцога прусского. И когда немецкие ландскнехты пошли за своим предводителем чрез ливонские земли и проходили со своими женами и детьми через дворы дворян и деревни, и по своему обыкновению требовали продовольствия и входили в дома в высоких сапогах, вышитых платьях и с длинными копьями и боевыми мечами, тогда все дворяне, крестьяне, женщины, девушки и вся челядь так глазели на них, будто явилось заморское чудовище. Ибо прежде они не видывали таких гостей, тем более что те явились теперь так неожиданно.

После того, как оба войска поляков и ливонцев в полном вооружении почти целый год вели борьбу, дело было наконец улажено посредничеством Фердинанда, римского императора, и других государей. Наконец, между обеими сторонами был заключен в Паствольде (Позволе) на литовской границе договор в таком виде, что магистр заплатит польскому королю шестьдесят тысяч талеров за военные издержки и освободит архиепископа рижского из тюрьмы и дарует ему снова прежний сан со всеми отнятыми городами, крепостями и замками, что и случилось в 1557 г. В том же году умер магистр Гинрик фон Гален, управлявший шесть лет.

Некоторые пишут, что причина этой войны магистра с архиепископом маркграфом Вильгельмом была та, что упомянутый архиепископ не хотел принимать лютеранского вероисповедания, пишут, что ливонские сословия при этом мирном договоре подчинились польской короне, чего быть не могло. Маркграф Вильгельм, архиепископ рижский, принял евангелическое учение, [350] распространенное Мартином Лютером, гораздо раньше, чем магистр и все орденские братья. А также и ливонские сословия во время заключения этого мира в Пасвольде с королем польским не отдавались под защиту польской короны; и только впоследствии в московитскую войну, когда московиты совершенно стали теснить их и они не получали никакой помощи и никакого утешения от римской империи, которой они еще подчинялись, то некоторые из них, по безвыходной нуже, сдались королю датскому, другие королю польскому, а некоторые королю шведскому.

Прим. перев. Легкомыслие, с каким дерптский епископский совет согласился на предложение епископского канцлера и отпустил Терпигорева с утвержденною грамотою по истине замечательно, и даже необъяснимо. Думали, вероятно, что московское правительство и царь Иоанн Васильевич послушаются бессильной имперской камеры и оставят ливонцев в покое. Гроза надвигалась очевидная, а между тем ни властители Ливонии, ни ливонские сословия не только не думали о каких либо военных мероприятиях против России, но напротив свои силы и средства с невероятным ослеплением стали тратить на междоусобную войну, возникшую между орденом и архиепископом.

В этой главе Рюссов превосходно характеризует немощность, слабость ливонского общества, тем не менее эта глава требует нескольких объяснений, так как причины и поводы к усобице были не те, какие указаны летописцем.

Выше уже было замечено (см. стр. 315), что на ландтаге, происходившем в 1546 г. в Вольмаре, ливонские сословия постановили, чтобы архиепископы, епископы и магистры не назначали себе коадъюторов, т. е. помощников по должности из германских владетелей, и что архиепископ Вильгельм сам подписал это определение вместе с прочими. Когда архиепископ Вильгельм узнал о результатах посольства в Москву в 1554 г. и увидел, что вопрос о дани может накликать на Ливонию большую беду, то сообразил, что рижскому архиепископству было бы гораздо выгоднее иметь архиепископом человека родовитого, за которого могли бы заступиться иностранные государи, чем человека неродовитого. В этих видах он в 1554 г. назначил себе коадъютором семнадцатилетнего Христофора (Христиана), герцога мекленбургского и родственника польскому королю, могущему оказать серьезную помощь Ливонии против Москвы. Рижский соборный капитул и apxиепископский совет согласились на этот выбор, присягнули Христофу, который торжественно и вступил в Ригу 25 ноября 1555 года. Магистр и орден взглянули на такое назначение крайне неодобрительно, а как вольмарским ландтагом 1546 года было также постановлено, что все сословия обязаны восстать против назначения коадъютора из германских принцев, потому магистр Гален, не взирая на посреднические убеждения польского короля, созвал [351] сословия на ландтаг в Венден, здесь объявил поступок apхиепископа противозаконным и немедленно послал только что пред тем назначенного динабургским командором Готгарда Кетлера (впоследствии магистр) в Германии набирать жолнеров (ландскнехтов) для войны с архиепископом.

Архиепископ Вильгельм, узнав, что Кетлер отправился за жолнерами, написал шифрованное письмо к своему брату, герцогу прусскому Альберту с просьбою прислать на помощь архиепископу из Пруссии жолнеров, но не сухим путем, а водою, и указывал, что прусские жолнеры могут высадиться в Динаминде, Садисе и Пернове. Гонец, везнший это письмо в Кенигсберг, был захвачен в Курляндии, и письмо было расшифровано и прочтено каким то секретарем. Весть о письме распространилась по Ливонии и произвела ту панику, о которой расказывает Рюссов.

Престарелый магистр Гален, получив известие об архиепископском письме, ополчился на архиепископа, пригласил к участии в походе дворян и назначил себе коадъютором Феллинского командора Вильгельма Фирстенберга, человека запальчивого и мало способного. Назначение это страшно оскорбило орденского маршала, Каспара фон Мюнстера, потому что со времен магистра Фрейтага фон Лорингофена вошло уже в обычай, что коадъютором магистру назначался не кто либо из орденских сановников, а именно орденский маршал. Мюнстер счел назначение Фирстенберга личною обидою для себя и не замедлил пристать к архиепископу. Он и архгепископ положили передать всю Ливонию под покровительство Польши (архиепископ Вильгельм прежде, при самом начале своего архиепископства, подумывал отдать Ливонию своему брату под главенство короны польской, соединив в одно целое все бывшие орденские владения в Пруссии и Ливонии). Мюнстер отправился в Польшу и Пруссию для переговоров.

Вот тут то и началось общее ополчение ливонцев, отвыкших в течение 50 лет от всякой войны и та трагикомическая картина, которую нарисовал Рюссов.

Польский король послал к архиепископу своего гонца по имени Ланского, желавшего пробраться в Ригу без паспорта. Розитенский командор Вернер Шаль ф. Белль схватил этого гонца и так его избил, что тут на третий день умер от ран. Рига 8 июня 1556 года отказала в повиновении своему духовному владыке, а 16 июня, в то время, когда в Дерпт приехал Терпигорев, ливонские епископы объявили себя против архиепископа и пристали к ордену.

Немедленно после такого объявления, орден взял и ограбил замок рижского капитула Кремон; 21 июля, после двухдневной осады был взят и сожжен Роненбург; рыцари пришли в архиепископство, ограбили его, и принудили каноников присягнуть магистру. 29 июня Фирстенберг со своими жолнерами и рижским отрядом подступил к Кокенгузену, где пребывал [352] архиепископ. Герцог Христоф сам явился в стан рыцарей, сдался в плен, и был отвезен сперва в Венден, а потом в Трейден. На следующий день сдался и архиепископ Вильгельм. Его отвезли в Адзель, и назначили на содержание ему доходы со Шмильтена и Адзеля, но мариенбургский командор Филипп Шалль фон Белль (см. Кельха, 218), которому поручено было попечение об архиепископе, брал себе деньги в карман, оставляя старого Вильгельма в нужде.

В это самое время пришло императорское утверждение Фирстенберга в должности коадъютора; престарелый Гален немедленно же удалился на покой, всецело предоставив Фирстенбергу заведывание орденскими делами.

Польский король Сигизмунд Август не замедлил заступиться за своего племянника и потребовал у ордена освободить архиепископа и восстановить его на архиепископство. Орден послал королю собственноручное письмо Вильгельма, которым он передавал свое архиепископство обратно сословиям. Король, подозревая, что архиепископ вынужден был насилием написать такое письмо, летом 1557 г. двинул к Вауску (в Курляндии) сильное войско, состоявшее будто бы из 100,000 человек. Против этой силы Фирстенберг мог выставить лишь 7,000 немцев, несколько сот крестьян и несколько взводов заграничных жолнеров. С такими силами нельзя было и думать о борьбе с польскою армиею, и потому, когда прибыли ииператорские послы посредниками, Фирстенбергу (в мае 1557 г. Гален умер) ничего не оставалось делать, как мириться на всей воли королевской. Мир был заключен в Позволе (в 7 милях от Бауска) 5 сентября 1557 году. Поэтому миру архиепископ восстановлялся во всех своих прежних правах и владениях, ему предоставлялась власть над Ригою вместе с орденом, герцог Христоф признан коадъютором с подчинением ему епископского совета; орден должен был заплатить архиепископу 60,000 талеров за военные издержки и пр.

Фирстенберг должен был (см. Ниенштета, стр. 42) лично явиться в королевский лагерь в Позволь и просить у короля прощения. Розитенский командор должен был принести присягу, что посла Ланского убил не намеренно и вознаградить братьев убитого. Орден должен был возвратить все пограбленное в apxиeпископстве или заплатить деньгами.

Орден позвольским миром был унижен до крайности и мог утешиться разве тем, что чрез неделю после позвольского мира Фирстенберг, 14 сентября 1557 года, заключил оборонительный и наступательный союз ордена с Польшею. В это же время был заключен союз и Швеция с Польшею и Литвою, которым обе стороны обязались действовать совместно против их прирожденного врага - московского государя.

Bсе эти происшествия были очень хорошо известны московскому правительству, а союз ордена и Швеции с Польшею и Литвою послужил лишь к новому раздражению Москвы и решимости покончить с Ливониею. [353]

59. Вильгельм фон Ферстенборг дается сорок пятым магистром тевтонского ордена в Ливонии 1557—59.

Пророк в Ливонии 1557 г.

В 1557 г. Вильгельм фон Ферстенборг занял магистерскую должность в Ливонии.

В том же году зимой из верхне-германских земель, чрез Польшу и Пруссию, в Ливонию пришел очень странный и удивительный человек, по имени Юрген; он прошел почти все ливонские города и земли совершенно босый, голый, покрытый только одним мешком; длинные волоса висели у него по плечам; все жители Ливонии очень удивлялись, что верхне-германец, непривычный к большому ливонскому холоду, может переносить голым такой сильный мороз. И хотя у него не было ни чулок, ни башмаков, однако у него ноги были такие горячие, что снег таял у него под подошвами, где он стоял. Когда ему хотели давать платье, чулки и башмаки, он нехотел брать их, не смотреть даже на подарки, и не принимал пищи, не заработанной раньше. Когда ему предлагали работу, он охотно брался за нее; всякую просторабочую работу в один день успевал столько наделать, сколько простой рабочий (кнехт) мог исполнить только в несколько дней: потому ливонские рабочие крестьяне везде считали его за чудо. При работе он через каждый час становился на колени и молился, а после молитвы опять принимался усиленно работать, и за работу никогда ничего не брал кроме еды; также никогда никого не ругал. Когда его спрашивали, зачем он пришел в Ливонию, он говорил: Господь послал его, чтобы наказать жадность, высокомерие и тунеядство ливовцев. Он повсеместно обличал людей в этих пороках. Он усердно также ходил в церковь и слушал, о чем там проповедывали; а если проповедники (пасторы) спрашивали его о чем нибудь, он называл их лицемерами. Иные считали его безумным, иные за чудака, другие же говорили, что он знамение Господне и что нибудь да непременно случится в Ливонии доброе ли, худое ли. Когда он поехал из Ревеля в Нарву, то и пропал; говорят, что его убили крестьяне.

60. Повод к русской войне 1557 г.

В 1557 г. когда все несогласия между Польшей и Ливонией были улажены, и все конные и пешие кнехты (жолнеры) были отпущены и уехали из страны, когда все думали, что теперь мир упрочен, тогда снова начала тлеть искра московской дани, которая скоро стала угрожать пожаром всей Ливонии. В это время великий князь московский написал враждебное письмо всем чинам Ливонии, [354] следующего содержания: «Вильгельм, магистр ливонский, и apxиeпископ рижский, и епископ дерптский и другие епископы и все жители Ливонии! — Вы прислали к нам своих послов знатных мужей, Иоанна Бокгорста и Отто Гротгузена, Вальмера Врангеля с его спутниками, с повинной головой, чтобы мы помиловали великого магистра и архиепископа и епископа дерптского и других епископов и всех жителей Ливонии, и приказали бы нашим наместникам в Новгороде и Пскове заключить с ними мир по старине. Но мы приказали нашим наместникам не заключать мира ради вашей несправедливости и хотели искать на вас вашу неправду. Но Иоанн Бокгорст, ваш посол с товарищи, обещал нам, что великий магистр и архиепископ рижский и епископ дерптский и все жители Ливонии исправят их неправду, очистят русские церкви и церковные земли, позволят торговать нашим гостям и купцам ливонскими и заморскими всякими товарами, кроме оружия (панцырей); что епископ дерптский соберет дани и все оставшееся неуплаченным за все прошедшее годы, с каждого человека по немецкой марке, и пришлет нам эту дань в три года мира. И что впредь епископ будет выдавать беспрекословно нам эту дань и без всяких стеснений будет пропускать из за моря из всех земель людей, желающих поступить к нам на службу. И что вы ни в каком деле ничем небудете помогать королю польскому или великому князу литовскому, о чем ясно написано в перемирной грамоте. Наши наместники в великом Новгороде и Пскове целовали крест на перемирной грамоте, приложили к ней свои печати для нашего посла келаря Терпигорева, для того чтобы по этой грамоте вы справедливо решили все дела с нами и нашими наместниками, как и написано в грамоте. Но до этого часа вы не уладили еще ни одного из всех этих дел ни с нами, ни с нашими наместниками. И мы, чтобы не проливать христианской крови, часто напоминали вам письмами, чтобы вы во всех делах честно исполняли перемирную грамоту и оставили ваши несправедливые и лживые речи и признали бы свою вину, чтобы не проливалась невинная кровь. Но вы не обратили внимания на наше помилование, и нашу охранную грамоту вы взяли только затем, чтобы затянуть дело. Так как вы ни во что ставите божеские законы и всякую правду, и не смотря на крестное целование пренебрегли нашей милостью, то ради справедливости нашей мы намерены призвать на помощь всемогущего Бога и отплатить вам за ваши неправды и нарушение крестного целования, насколько нам поможет всемогущий Господь. А пролитая кровь будет пролита не ради нашей, но вашей неправды, знайте это! Поэтому теперь ради вашей неправды мы покажем вам нашу великую власть. Этого моего слугу, которого я посылаю вам, вы по перемирной грамоте не задерживайте, а отправляйте [355] его назад. Писано нашим величеством, при нашем дворе, в городе Москве, в ноябре 1557 г.»

Это письмо принесло всем ливонским чинам не малое огорчение и заботу. Епископ дерптский сильно надеялся, что московита некоторым образом можно будет удовлетворить принесением клятвы в том, что жители дерптского епископства никогда не давали никому дани; что ни из каких старых книг и бумаг нельзя узнать, а также никто из старых людей не помнит, чтобы когда-нибудь они платили дань великому князю; нанротив, из старых бумаг видно только, что в старину пограничные жители дерптского епископства пользовались правом ставить в лесу на псковской земли борти, за что ежегодно давали часть меду русскому начальнику, чего в некоторые годы не было выдаваемо; далее нашли, что когда-то в древности дерптцы давали ежегодно дар в церковь Живоначальные Троицы во Пскове за лес-ли, быть может, принадлежащий этой церкви, или из благочестивого приношения — неизвестно. Когда никакие извороты ничего не помогали, и ливонцы узнали из последнего письма, что московит не шутит, то они немедленво тотчас же снарядили новое посольство в Москву; для этого посольства выбраны были Клаус Франке и Элерт Крузе, которые в 1557 г. зимою уехали в Москву с поручением по мере сил добиваться постоянного мира и уничтожить невозможную большую дань, которая не может быть внесена без оскорбления совести и превосходит годовую арендную плату и доходы всех владельцев и дворян во всем дерптском епископстве.

Когда упомянутые послы прибыли в Москву, то они со всем возможным усердием вели переговоры с московитом и наконец достигли того, что московит понизил требуемую сумму на 40000 талеров, которые они должны были выплатить тотчас же, не медля; кроме того дерптское епископство обязано выдавать ежегодно великому князю 1000 венгерских гульденов. Этим мир был закреплен и одобрен с обеих сторон. Когда был в Москве заключен мир между Россией и Ливонией, то по всем улицам была большая радость и ликование. Через несколько времени великий князь послал своих людей к ливонским послам в их подворье, чтобы получить 40000 талеров; но у них не было денег. Тогда великий князь страшно рассердился и велел спросить послов — незатем-ли они приехали, чтобы дурачить его: пусть они едут домой, он скоро пойдет за ними и сам возьмет деньги с Ливонии. Послы вызывались доставить заложников и самим не уезжать из страны, так как деньги прибудут без замедления, но ничего не помогло. Тогда он тотчас же велел объявить своим воинам, чтобы те вооружались против Ливонии. Последние [356] скоро должны были выступить, и через короткое время пошли в след за ливонскими послами.

В его Ферстенберга правление когда весь раздор и несогласия между архиепископом и его приверженцами и орденом были улажены, скоро вспыхнул новый огонь. Мир с московитом окончился; так как он стал упорно требовать с дерптского епископства большую дань за бессчисленные годы, то это доставило большое огорчение всем ливонским чинам, а особенно же епископу.

В то время епископом дерптским был абат фалькенаский Герман, сын везельского сапожника; этого Германа советники дерптского епископства избрали не ради споспевшествования христианской религии или благочестия, но из за его денег. Епископство Дерпт было обременено большими долгами прежним епископом, Иостом фон-дер-Реке, который все имения епископства дерптского заложил и взял под их залог огромную сумму денег, и с этими деньгами уехал из страны в Мюнстер; там женился и оставил епископство дерптское на бобах; поэтому дерптцам нужно было иметь властителя, у которого были бы деньги, а сам он мог быть чем угодно, и титул ему могли дать во всякое время; и так деньги стали теперь в Дерпте епископом. А представители дворянства и города Дерпта держали в руках правление и имели властителем у себя чурбан (как лягушки в эзоповой басне): каждый делал что хотел, не обращая внимания на высшее начальство. Вообще, своя воля у каждого, исключая бедняков, стояла выше всего. Когда же московит потребовал дань с большими угрозами, тогда епископ Герман должен был раскошелиться; поэтому он стал трусить и начал переговариваться со своим канцлером Юргеном Гольтшуром, как бы ему попасть под тайное покровительство московита. Советники же дворянства и города совершенно лишились рассудка и разума, и добрый совет был б дорог им.

И хотя некоторые дворяне были на столько богаты и могущественны, что каждый из них своими деньгами с малым убытком для себя мог бы помочь несчастию, но не один из них не хотел дать ни одного талера, пока московит не взял всего вместе с их землями и людьми. Тогда магистр хотел вести переговоры с московитом, и московит настолько умилостивился, что спустил требуемую сумму на 50000 талеров. Но ливонцы не согласились на то, но сочли большим унижением купить мир. Когда же они охотно дали бы деньги, то московит уже не захотел брать; так и должно было быть, чтобы отец дома потребовал когда-нибудь отчета. Поэтому здесь не мог помочь никакой совет или переговоры) (Означенное в скобках взято из 1-го издания летописи) [357]

Прим. перев. По новгородской перемирной грамоте 1554 г. дерптцам следовало уплатить дань в 1557 г. Не находя в дерптских архивах, как свидетельствует Рюссов, никаких документов о дани, дерптский епископ и его совет в марте 1557 г. послал в Москву послов (по Бреденбаху — Гергарда Флеминга, Валентина Мельхиора и Генриха Винтера; по русским летописям — Валентина, да Мельхеля, да писаря Гануса) просить, чтобы царь сложил дань по гривне с человека. Просьба была самая неосновательная, потому что уже последний договор, привезенный Терпигоревым, составлял неоспоримый документ: дань должна была быть уплоченною по силе этого документа.

Окольничий Алексей Адашев и дьяк Михайлов, переговаривавшие в 1554 г., переговаривали и теперь, и сказали послам (Летоп. львов. V, 168): "По перемирным грамотам и по вашему челобитью государь на вас дань положил, и послы наши крест целовали и бискуп юрьевский крест целовал пред послом наместника новгородского келарем Терпигоревым — платить дань по гривне с человека, опричь церковных людей. Как же вы теперь просите сложить дань? Третий год исходит, а вы не исправились в своем целованьи: так знайте же, что государь сам будет собирать свою дань на магистре и на всей ливонской земле"

Послы уехали в марте, не удостоившись даже быть у государя (Бреденбах, впрочем, говорит, будто они были у царя и царь укорял их в том, что они заслужили гнев Божий за оставление прежнего благочесчтия и принятие протестантства).

Вслед за тем в апреле московское правительство запретило русским купцам ездить в Ливонию, позволив, однако, немцам приезжать в Россию, а царь отправил князя Шестунова строить город и гавань (корабельное пристанище при устье реки Наровы, ниже Ивангорода). В ноябре 1557 г., когда истек срок платежа, царь объявил войну Ливонии тою грамотою, которая приведена Рюссовым в этой главе (несомненно, что союз, заключенный орденом с Польшею 14 сентября 1557 г., противоречивший перемирной грамоте с Россиею 1555 г., ускорил разрыв). Вслед за царским письмом, в ноябре, к ливонским границам двинулось 40,000 войско под начальством бывшего казанского царя Шиг-Алея и воевод: князя Михаила Васильевича Глинского, царицына брата Данила Романовича и др.; подле русских полков шли татары, черемисы, мордва, черкесы пятигорские.

Магистр Фирстенберг созвал ландтаг в Вендене и тут решили послать к царю за опасною грамотою для послов. Грамоту дали, и в декабре 1557 г. в Москву послы прибыли (по Рюссову — Франке и Крузе; по Фабрицию — Иоанн Таубе и Элегард Краузе: по русским летописям — от магистра Клатус да Томас, да Мельхер, а от опекуна юрьевского Блерт, да Христофор, да Влас Бека). С ними переговаривали прежния лица: Алексей Адашев и дьяк Михайлов. [358]

Послы били челом, чтобы государь оставил поголовную дань по гривне с человека, а взял бы единовременно за прошлые недоимки 18.000 руб. по московскому счету, да ежегодно Юрьев будет платить по 1000 венгерских золотых. Царь согласился и потребовал деньги, но у послов денег не было, тогда раздраженный Иоанн, видя желание немцев обмануть его, велел послам ехать назад, а войску вступить в Ливонию.

Гиэрн говорит, будто послы отправились в Москву без денег, понадеявшись на обещания московских купцов, торговавших с Ливониею, что если мир будет заключен, то они дадут послам денег в займы под вексель, но царь под смертною казнию запретил послам давать денег в займы. Фабриций рассказывает, что перед отъездом позвали послов к царскому столу и подали им пустые блюда.

В январе 1558 г. русское войско перешло чрез ливонскую границу из Пскова.

61. Начало войны с русскими 1558 г.

В 1558 г., 22 января, московит с сильным войском пришел в Ливонию, напал на земли в епископстве рижском, дерстском и Вирланде, грабил, жег и убивал, и причинил большой убыток убийством, грабежем, пожаром и взятием в плен, без всякого сопротивления, ливонцев; то, чего он не мог захватить с собой из скота и хлеба, он уничтожил, много скота он загонял в сараи, затем поджигал и сжигал их со скотом.

Прим. перев. Перейдя ливонскую границу 22 января, Шиг-Алей отпустил наперед себя воеводу князя Барбашина с русскими и татарскими полками с приказанием разделиться на меньшие отряды и воевать ливонские земли в разных направлениях, а сам с главными силами направился на Дерпт. Отрядным начальникам — князю Барбашину, князю Репнину, Даниилу Адашеву и другим велено укрепленных мест не трогать, но разорять лишь одни посады и деревни. Отряды эти прошли верст полтораста вдоль ливонской границы, опустошая и сжигая все встречное. Сопротивления нигде не было. Собрав огромную добычу и полон, отряды соединились с Шиг Алеем, подходившим к Дерпту. Из Дерпта на встречу московскому войску выслали ничтожный отряд, человек в 500, который был немедленно же разбит на голову. В Дерпт, как укрепленный город, сбежалось множество народа: нечего было есть, негде было всем разместиться и целые толпы принуждены были скрываться в городских рвах. Зимняя стужа стояла страшная, и люди прятавшиеся в рвах, частию замерзли, частию погибли от голода, а частию были перебиты русскими, когда те подошли к Дерпту. [359]

Дерптцы не выходили из за стен, стреляли со стен по московским ратникам, и видели гибель народа, столпившегося в рвах.

Шиг-Алей, однако, не начинал осады, но простояв под Дерптом трое суток, снова разделил свое войско на отдельные отряды, сам пошел за реку Амовжу (Эмбах) к морю, а других воевод направил на Нейгаузен, Киримпе и Мариенбург. Из Рановора (Везенберга) и Муки (Фалькенау) на встречу Шиг-Алею вышли небольшие ливонские отряды, но были разбиты. Алей пожег посады встречных городков и, дойдя до Пиркельна, поворотил на Нарву (Ругодив), окрестности которой были уже выжжены князем Шестуновым, выступившим из Ивангорода.

Десять дней отряды воевод воевали — говорит летописец (Никон. лет, VII, 297,299) — у Нового Городка, Киримпе, Мариенбурга, Вибина: посады пожгли и людей побили многих, и полону безчисленное множество поймали.

Русские отряды ходили по Ливонии целый месяц и в феврале вступили обратно в руские пределы: Шиг-Алей у Иван-города, а прочие воеводы — у Нейгаузена.

"Дал Бог везде немцев побивали — говорит тот же летописец, — а государевых людей побили Шеина, да в загонах 5 сынов боярских, да стрельцев 10 человек, да 3 татаринов, да боярских человек 15, а иные люди дал Бог все здоровы".

Остались все здоровы, потому что ни магистр, ни рыцари не выходили из своих замков: военное братство потеряло уже всякий воинский дух и не отваживалось вытти на защиту своих же единоплеменников, потому что русское войско совершало крайния жестокости по преимуществу над немцами. Наиболее пострадало дерптское епископство: деревни и посады были истреблены до тла, московские ратники брали в плен только юношей и девиц, от 10 до 12 лет от роду, избивая прочих встречных, по обычаю того времени, самым свирепым образом — взрывали порохом, обмазывали смолою и зажигали и пр.

Шиг Алей, выступив в конце февраля 1558 года из Ливонии, получил приказание приостановить военные действия.

62. Легкомыслие ливонцев.

В то же время справлял в Ревеле свадьбу один из дворян и очень знатный член гарриенского совета; на эту свадьбу было приглашено все дворянство из всех эстонских земель, а также многие из епископства рижского со многими орденскими братьями, так что друзья полагали, что одна гильдия не будет довольно велика для всех ожидаемых гостей. Поэтому были наняты также и другие гильдии, что до сих пор было еще неслыханным делом. Родные невесты говорили также, что будет такая пышная и веселая свадьба, что правнуки даже будут вспоминать о ней. Когда они предполагали окончить свадьбу нышно и по [360] возможности весело, вдруг пришло известие, что русские пришли в землю с сильным войском, грабят и жгут. Тогда большая радость превратилась в горе и печаль, и пусть правнуки и их потомки вспоминают об этой свадьбе. Хотя явилось горе, однако, свадьбу справили и окончили как обыкновенно. Там многие дерзко похвалялись и один перед другим целыми и половинными ластами (мирами) пили против русских, так как в пьянстве они были сильные бойцы. Когда же свадьба окончилась и дело дошло до боя, тогда многие из них бежали не только от русских, но и от сосен и кустов, коих они издали принимали за русских. Слово и крик: Назад! назад! (Wende! Wende!) были сначала в большем употреблении у них; над этим словом pyccкие очень издевались.

63. Новые переговоры.

Московит начал эту войну не с намерением покорить города, крепости или земли ливонцев; он хотел только доказать им, что он не шутит, и хотел заставить их сдержать обещание, и запретил также своему военному начальнику осаждать какую либо крепость. Когда московитский военный начальник и предводитель царь Сигалей, пленный татарский король, совершил поход в Ливонию и отправился назад из той страны и еще нисколько дней ждал на границе у Нарвы свое войско, разорявшееся по разным сторонам Ливонии для грабежа, тогда из Москвы пришла быстро почта с письмами от великого князя; великий князь писал, чтоб царь Сигалей от собственного имени написал всем ливонским городам и напомнил им напоследок о их клятвенном обещании, данном последнему послу. Затем царь Сигалей написал немедленно всем ливонским владетелям и чинам в феврале 1558 г. следующее: Так как ливонцы не сдержали своего клятвенного обещания царю всея России, но обманули его, то царь всея России был принужден идти на них войною; эту войну они сами, ливонцы, навлекли на страну своей несправедливостью. Если же они впредь хотят, чтобы их страна была цела и невредима, то тотчас же должны отправить посольство с обещанными деньгами к великому князю. Когда прибудет посольство, тогда он будет ходатайствовать с другими князьями и воеводами за ливонцев, чтобы в Ливонии более не проливалось человеческой крови.

Когда орденский магистр и другие чины получили эту грамоту, то не звали откуда бы скоро достать 40,000 талеров, так как магистр в прошлый год совершенно истратил деньги в польской войне, и епископ дерптский также не знал, что делать, так как заплатил недавно долги своего предшественника [361] Иоста ф. Реке и выкупил заложенный земли и возвратил их епископству. Эта упомянутая сумма легко нашлась бы у какого нибудь дворянина или купца, если бы они дать захотели; но никто не хотел расставаться с деньгами. Каждый от большой беспечности и веселой жизни думал, что опасность совсем не велика. Наконец, после долгого промедления, ливонские города, а именно Рига, Ревель и Дерпт, собрали 60,000 талеров. Но так как упомянутые города лежали далеко друг от друга, то эти деньги они не могли скоро собрать.

Прим. перев. Получив письмо Шиг Алеево, магистр созвал на 13 марта 1558 года ландтаг в Вендене. На этом ландтаге, не обошлось без споров: одни предлагали собрать войско и после Пасхи идти опустошать московские земли, другие советовали собрать тысяч 60 талеров и послать царю. Мнение в пользу мира одержало вверх. Денег, однако же, достать было не так легко: орден израсходовался на польскую войну, в кассе архиепископа рижского с разоренного рыцарями архпепископства ничего не было, дерптский епископ выкупил имения, заложенные Иодоком, и был без денег, а епископ курляндский и эзельский, имея уже тогда свои планы, на отрез отказался дать что-либо на спасение отечества. Выручили, однако, города: Рига, Ревель и Дерпт. Ниенштет говорит: Дерпт дал 10,000 талеров, я сам считал эти деньги; было тогда по записке вложено 60,000 талеров, я сам находился при этом, а мой тесть, бургомистр Дитрих Мейер дал от себя 500 талеров.

Тогда послали гонца (Степана Местерева, немчина по руским известиям) за опасною грамотою для послов, и когда грамота была доставлена, снарядили в Москву посольство из четырех лиц от магистра и двух от дерптского епископа, при чем позаботились, чтобы послы были католики, так как знали, что московское правительство неблаговолило к протестантам. В числе послов были брат магистра Готгард Фирстенберг и Иоанн Таубе. Послы выехали с деньгами в конце апреля и прибыли в Москву в половине мая 1558 г., но уже было поздно: дела успели принять другой оборот.

64. Потеря Нарвы и следствия того, 1558 г.

Между тем русский подошел к Нарве с войском и сильными военными снарядами. Так как ливонская Нарва лежала очень близко к России и только маленькая речка разделяла здесь Ливонию от России, то русский с той стороны речки из собственной земли обстреливал Нарву, бросал бомбы и ядра, но причинил мало вреда до 12 Мая. Тогда начался большой пожар на [362] Корде Улькене в доме одного цирульника; этот неожиданный пожар сжег весь городок Нарву. При этом же пожаре московит взял приступом Нарву. А граждане, видя, что все потеряно, отступили со своими женами и детьми в замок и вели оттуда переговоры с русскими о позволении уйти со всем, что у них еще было; русские обещали им свободный пропуск и исполнили свое обещание. И так московит завоевал и добыл и город Нарву и замок 12 мая 1558 г.

Тогда некоторые орденские сановники и помещики в той местности, а именно Герд Гюен фон Анстерат, фохт везенбергский, Дидерих фон Штейнкуль, фохт ниеншлотский, Гинрик фон Калленбах, фохт тольсборгский, и многие другие с большего страха покинули свои дома (замки), так как в доброе время не укрепили их от нападения. Когда везенбергские бюргеры, дворяне и не дворяне уходили из Везенберга и отправлялись в Ревель, то утешали друг друга королем датским и говорили: «Пусть себе русские берут земли и города, король датский снова отнимет их у них». Тогда же были покинуты замки Эц, Ниэгуз, Лаис и другие, которые московит взял без боя.

Когда московит завоевал и занял Нарву с другими упомянутыми замками, тогда только ливонцы прислали ему 40,000 талеров. Но московит не хотел принять их, а сказал, что у него денег довольно: он приобрел в Ливонии более, чем стоимость этих денег. А так как счастье благоприятствует ему, то он будет пользоваться им и утешаться при этом своим правым делом; деньги же пусть они отнесут назад своим господам. Когда деньги были привезены назад из Москвы, и Нарва была покорена с другими замками, тогда ливонцы начали жалеть, что так долго промедлили с деньгами. Но тогда уже нечего было делать.

Прим. перев. Ливонские послы запоздали с данью. Они прибыли в Москву в половине мая 1558 г, когда московское правительство получило уже донесение о событии, изменившему положение дел — о взятии Нарвы, происшедшем совершенно неожиданно и даже вопреки приказания, отданного иваногородским воеводам, при возвращении Шиг-Алея в Россию, чтобы они не трогали этой немецкой крепости, а дожидались результатов ливонского посольства. Воеводами в Ивангороде были князь Григорий Григорьевич Куракин и Иван Андреевич Бутурлин, а дьяком у них состоял Шестак Воронин. Ивангород же стоял как раз против Нарвы, отделяемый от этой крепости неширокою Наровою.

Великим постом 1558 года, соблюдавшимся тогдашними русскими с особенною строгостию, нарвцы-лютеране, несоблюдавшие никаких постов, забавы-ради, "с пьяна", как говорит [363] Никоновская летопись, начали пускать стрелы в Ивангород и убили нескольких русских. Воеводы донесли об этом царю, а в город прислали запрос на счет выстрелов, произведенных в то время, когда уже была дана опасная грамота. Нарвцы отвечали, что то князем (нарвский фохт, которым в то время был Эрнст фон Шнелленбер) стреляет, и им, нарвцам, его не унять. Выстрелы повторялись, русские не отвечали, в ожидании царского приказа по их донесению. На вербной неделе, в апреле 1558 г., пришла наконец царская грамота к воеводам: царь приказывал стрелять по Ругодиву со всего наряду (пушек), но ливонской границы не переходить и ливонских украин не воевать. Русские тогда открыли огонь по Нарве каменными ядрами.

В городе открылся мятеж. Черный народ восстал на Фохта, рыцарей и их войско (30 рыцарей и 150 всадников) и изъявлял готовность отдаться во власть Москве. Двое ратманов, Иоаким Крумаузен и Арндт фон Деден, имевшие от царя грамоты на свободную торговлю в Руси, также были расположены поддаться Москве. Оба эти ратмана в великую суботу, 9 апреля, явились в Ивангород к русским воеводам и от имени города заявили, что нарвцы просят царя взять их на свое имя, а за князьца (фохта) не стоят: воровал он на свою голову. Воеводы отправили этих ратманов в Москву, взяв заложниками двух чиновных нарвцев: Ивана Белого да Ашпириче, сказано в Никоновской летописи.

Ратманы прибыли в Москву 1 мая (двумя неделями ранее ливонских послов), и имели переговоры с Адашевым, который объявил им волю государя: "Выдайте вашего князьца из Вышгорода (кремля), отдайте Ругодив русским воеводам, а государь вас пожалует: не разведет вас из домов, вольностей не нарушит, ни старины вашей, ни мира; иначе этому делу не бывать". Ратманы согласились, представлялись царю, били челом, чтобы государь взял Ругодив, получили жалованную грамоту, целовали крест (присягнули) государю и были отпущены с честью, а воеводам дан приказ защищать Ругодив от магистра и ордена.

Между тем в Нарве, когда прекратилось бомбардирование из Ивангорода, жители отдумали поддаться царю и послали за помощью к магистерскому коадъютору Готгарду Кетлеру, который и не замедлил прибыть под Нарву с ревельским командором Зеегафеном, приведшим за собою ревельских жолнеров. Жолнёры имели стычку с русскими, но рассудили, что безопаснее уйти, и 3 мая действительно ушли назад в Ревель.

11 мая в Нарве произошел большой пожар (Любопытное известие об этом пожаре русского летописца (Никон. лет. VIII, 3073: Цирульник Кордт Фолькен варил пиво, а в гостях у него были новоприбывшие рижане. Они увидели икону Богородицы, оставленную русскиии купцами, и, подгулявши, стали глумиться над иконою и бросали ее в огонь. Вдруг пламя поднялось из под котла к верху и охватило потолок. Поднялся вихрь и разнес огонь по всему городу. ) . Как только русские увидели из Ивангорода, что Нарва объята [364] пламенем, то бросились, кто на лодке, кто на доски, чрез реку, выперли железные городские ворота и посыпали в город. Нарвцы сдались, русские стали тушить пожар, а вспомогательное немецкое войско, стоявшее под Нарвою, отступило в свой лагерь, кинув город на произвол судьбы.

В Вышгороде (кремле нарвском) заперся немецкий гарнизон (в том числе и ревельский командор Зеегафен), но, видя невозможность держаться, и получив заверение русских, что их свободно выпустят с оружием, сдал Вышгород, выговорив дозволение вытти из города и жителям с их семействами, но без имущества; те же, которые добьют челом государю, сохранят невозбранно свое достояние. Поздно вечером 11 мая кончились переговоры. Воеводы поцеловали крест в том, что сдержат обещание, и гарнизон к утру 12 мая очистил Нарву.

К полудню 12 мая выпущенные из Нарвы гарнизон и жители пришли в рыцарский лагерь. Здесь произошел пожар, во время которого они лишились всего, что вынесли с собою из Нарвы. Кетлер и Зеегафен отступили в Везенберг, но скоро и его покинули на произвол судьбы. Нарвские воеводы начали преследовать рыцарей, взяли Везенберг, Нейшлот (Сыренск), Тольсбург и др. замки, почти без всякого сопротивления: фохты и дворяне разбегались во все стороны, а черные люди присягали московскому царю.

Взятие Нарвы торжествовали во всей Poccии: во всех городах пели молебны с колокольным звоном. Царь приказал в Нарве и Сыренске строить церкви, починить и занять русскими гарнизонами взятые замки, но вместе с тем приказывал объявлять, что все принявшие русское подданство остаются на своих местах, при своих правах по старине. Поселяне являлись к русским начальникам для присяги московскому государству не только из занятых воеводами земель, но и из других далеких волостей.

Ливонские послы в это время со своими 60,000 талеров находились в Москве и хлопотали, чтобы русские не брали, по крайней мере, дани с ливонцев поголовно. Ответ им последовал такой, к какому они должны бы были быть готовыми с того времени, как кончилось объединение Восточной России: "Если ваш магистр и все рыцари и бискупы хотят отвратить гнев государя и его ратную силу от земли своей, то пусть сделают так, как сделали цари казанскийй и астраханский: пусть сами явятся к царю и ударят челом всею ливонскою землею, а потом поступят так, как угодно будет царю".

Впрочем, есть известия (Ниенштет, 50), что московское правительство скоро понизило свои требования: согласилось принять привезенные послами деньги, но требовало, чтобы Ливония уступила царю занятые русскими области. Послы не имели никаких на подобные уступки полномочий, потому и не могли давать какого либо согласия. Их отпустили из Москвы и денег не взяли. [365]

65. Русские укрепляют Везенберг.

В это время московит стал укреплять от нападения замок Везенберг, после Нарвы самый лучший и знатный изо всех, занятых в этот раз, к которому принадлежала вся провинция Вирланд и около которого лежало также прекрасное большое селение. Московит велел насыпать длинную гору перед замком совершенно отвесно и стену с обеих сторон повысил; монастырь, приходскую церковь и гильдии с другими бюргерскими домами, построенными из камня, он совсем сломал, а камни употребил на свою постройку, на верху на горе и кругом на стене он построил большой крепкий больверк, блокгаузы, башни и бойницы, из которых можно было стрелять во все стороны; из огромных, толстых бревен там построено было около ста помещений, в которых могло разместиться до тысячи человек. Помещения эти составили предместье (форбург). Немецкий же замок составил отдельное помещение и провиантский склад; в нем не смел жить ни один русский, кроме воеводы.

Прим. перев. В то самое время, когда русские, после взятия Нарвы, брали один за другим эстонские замки, и в то самое время, когда в Москве находились ливонские послы и выслушивали предложения уже не о дани, а о сдаче всей Ливонии, царь приказал двинуть со стороны Пскова 40 тысячное войско для действий против Нейгаузана (Нового Городка) и Дерпта. Передовым полком (авангардом) этого войска командовали боярин князь Андрей Мих. Курбский (летописец), да воевода Данило Фед. Адашев; правым крылом командовали князь Серебряный и Сабуров; левым — князь Щепин и Квашнин; сторожевой полк (арьергард) находился под командою князей Темкина и Звенигородского. Большим полком командовали и распоряжали действиями всех частей войска князья Петр Иванович Шуйский и Федор Ив. Троекуров с воеводою Андреем Ив. Шеиным.

Русское войско осадило Нейгаузен в первых числах июня 1558 г. Магистр Фирстенберг с 2,000 орденского и 1,000 дерптского епископского войска для продиводействия русским стал лагерем близ Киремпе, и здесь три недели провел в решительном бездействии. Рыцари — говорит Бреденбах — все это время гуляли и пировали, не думая о Нейгаузене. Там заперлось человек 600 немцев и отчаянно оборонялись. Русские овладели городом, тогда начальник гарнизона Икскуль фон Паденорм, видя совершенную невозможность дальнейшей обороны, 30 июня сдал русским Новый Городок, выговорив себе и жителям, которые не пожелают присягать Москве, право свободного выхода из крепости. Они вышли в этот же день, но на дороге были все обобраны (дисциплиною в те времена воюющие войска отнюдь не отличались). [366]

Магистр, получив известие о взятии Нейгаузена, приказал сжечь Киримпе, и сам поспешно отстунил под Валк, покинув на произвол судьбы дерптское епископство.

Русские воеводы со всем войском двинулись к Дерпту, и 11 июля 1558 года с осадною артиллериею и многочисленным обозом стали в виду этого города.

66. Прежняя роскошь везенбергцев.

В везенбергской крепости во время немецкого правления жило богатое бюргерство; здесь дешевы были и хорошая пища, и все вещи. В то время здесь можно было купить шефель ржи за 4 любекских шиллинга, быка за 3 талера, а бочку пива за горн— гульден. Съестное в Везенберге, как и во всех ливонских местечках, долго не залеживалось. Все земли кругом были переполнены дворянами, безземельными жителями и крестьянами, которые все, что им нужно было, покупали в местечках, а это было очень выгодно мелочным торговцам, золотых дел мастерам, портным и другим ремесленникам, чрез что они становились гордыми и заносчивыми, и в праздничные дни не знали что им делать от избытка. Поэтому между большинством началась беспутная и дурная жизнь: от этого в Везенберге, самой большой честью и славой считались денное и ночное обжорство, пьянство и распутство, а также драки, бои и поединки. У кого был рубец на щеке, тот хвастался им будто золотою цепью, и такой человек в Везенберге почитался везде, первым. Подобный рубец на щеке везенбергцы считали знаком мужества и выносливости, поэтому во всей стране рубец такой вошел в поговорку и назывался везенбергским когтем. Когда встречали кого-либо с рубцом на щеке, то всегда говорили: «В какой бы он чести был в Везенберге!» Но некоторые разумные открещивались от них, говоря: «Да спасет нас Господь от феллинского танца, от виттенштейнского пьянства и от везенбергской чести». Очень редко большинство ходило здесь в церковь. Многие, которые в молодых годах служили у господ в Везенберге, признавались, что они круглый год, и день и ночь, находились в питейных домах, где пировали их господа, но в везенбергской церкви они никогда не бывали, по той причине что их господа никогда не ходили в церковь и не прилежали к ней также и слуг своих. Последний городской фохт или судья в этой крепости осмелился обличить во лжи пастора в церкви на кафедре, когда последний говорил против везенбергских пороков; многие вменяли ему это в большую мужественную смелость.   [367]

67. Потеря Дерпта, конец епископства, 1558 г.

Тем-же летом 1558 года, когда московит увидел, что земли и замки в Ливонии так счастливо и легко доставались ему, и он не встречал никакого сопротивлевия, то явился и к Дерпту со своими орудиями. И хотя он ни разу не выстрелил и не поранил ни одного человека, не смотря на то из большего страха и легкомыслия ему беспрекословно сдали Дерпт 18 июля, после того как он даже недели не стоял под ним. Городская знать, заранее знавшая и ожидавшая, что это так случится, собрала в больших массах все деньги, принадлежащие церквам, больницам и малым детям, где только не находили, и велели перенести в свои дома, чтобы при бегстве тем легче было унести с собой те деньги. Хотя они еще до московита благополучно вывезли деньги из Дерпта, но вслед затем магистр послал нескольких людей, чтобы удобнее ограбить их на дороге; потому Вильгельм Вифферлинг, ревельский бюргер, отнял у всех дерптцев, на которых успел напасть, их деньги и драгоценности и большое сокровище деньгами, серебром и золотом, доставил в пользу магистра.

Но невозможно описать сколько сокровищ взял московит в этом городе деньгами, серебром и золотом, и всякими драгоценностями и уборами от епископа, каноников, дворян и бюргеров. От одного лишь дворянина, по имени Фабиана Тизенгузена, московит взял более 80000 талеров чистыми деньгами. Вообще московит добыл тогда в Дерпте такое множество различных запасов и товаров, что на них легко было бы дерптцам достигнуть долгого безопасного мира или же вести сильную войну с московитом, чем город и вся земля были бы сохранены невредимыми. Но тогда никто не хотел расставаться с деньгами. И хотя каждый хвастал, что лучше провоюет 100 талеров, чем один талер даст московиту в дань ради мира, однако когда пришла беда, то никто.не захотел ничего дать ни для мира ни для войны; а от этого они лишились не только своего города, земли и людей, но и всех своих сокровищ и благосостояния. И хотя многие из них замуровали или закопали в церквах под могильными плитами свои сокровища серебром и золотом, однако ничего не помогло. Потому что pycские в то время, а также и после, обыскали все стены, все могилы и могильные памятники и забрали себе все запрятанные там сокровища.

После того как московит занял город Дерпт со всем епископством и замками, а епископ Гсрман был увезен в Москву, где он наконец умер, тогда пришел конец епископству, которым более трехсот лет управляли немецкие владыки. Дерптская земля была приобретена и замок вместе с городом [368] построен в пользу немцев Германом, первым епископом, родом из Бремена; и Германом же последним епископом, родом из Везеля, потеряна, отнята у немцев и сдана московиту. Тем не менее упомянутого епископа, который носил одно только звание, не мешаясь в управление, нельзя так сильно обвинять, как епископских и городских советников, управлявших всем и всеми делами. Чтобы ни на кого из них не пала вина, они обвинили во всем происшедшем канцлера Юргена Голтьшур, будто он причиной всему бедствию: поэтому Юргена Гольтшура посадили в Гапсале в тюрьму, где он и умер. Существенною же причиною несчастия было то, что дерптские бюргеры нисколько не укрепили своего города от нападения и во время продолжительного мира нисколько не думали о том, что может наступить война; у них крепче всего были построены своекорыстие, жадность, притеснение ближнего, роскошь, тщеславие, новые выдумки, пышные свадьбы, крестины и ежедневные гости. Хотя у них в городе была прекрасная, сильная артиллерия, орудия и боевые снаряды, но не было надлежащего вала, бастионов, или бойниц с которых можно было бы действовать орудиями. Потому то эти орудия и боевые снаряды послужили больше в пользу неприятелю, чем городу.

Прим. перев. Овладение Дерптом и дерптским епископством составляло самое важное и самое существенное приобретение для русских войск не только в компанию 1558 года, но и во всю войну, столь успешно начатую в январе этого года и столь безуспешно кончившуюся в 1582 году заполъским миром.

Нельзя обвинять магистра Фирстенберга, если он, после взятия Нового Городка, отступил к Балку, покинув на произвол судьбы дерптское епископство. Располагая ничтожными силами, что он мог сделать против войска, хотя и совершенно неустроенного, но многочисленного и несомненно одаренного превосходными боевыми качествами?

Еще после январского вторжения русских, когда русские отряды воротились домой, перейдя обратно ливонскую границу у Ивангорода и у Нового Городка, Фирстенберг разослал по всей Ливонии приказ ополчаться всем и выступить к Дерпту всему ополчению как только покажется первая трава. Трава показалась в одних местах через чур поздно, в других не показалась вовсе. Не показалась трава вовсе у рижского архиепископа, ответившего на призыв к общему ополчению тем, что ему самому приходится защищать свои замки Мариенгаузен и Шванбург; епископ эзельский уже подумывал о продаже датчанам всего своего епископства; не показалось травы и в Гарриене и Вирланде, так как тамошние рыцари обсуждали вопрос не об ополчении, а кому выгоднее сдаться — датчанам или шведам. Коадъютор магистра Кетлер стоял в Феллине для защиты этой [369] крепости от вторжений с севера. При всеобщей распущенности и видимом разложении всего общества, Фирстенбергу, оставленному на произвол судьбы всею землею, ничего не оставалось делать, как бросить на произвол судьбы и дерптское епископство. В Дерпте очень хорошо понимали наступившую опасность: дерптцы составили потому нечто в роде военного совета. — Видя, что на императора плохая надежда, совет стал рассуждать, что делать, от кого просить помощи и покровительства — от короля ли польского, шведского или датского. Мнения разделились; тут-то стал посреди собрания дерптский бургомистр Антон Тиль и, выеснив собранию, что от кого бы не просить помощи, все равно — никто не захочет безкорыстно воевать с московитом, сказал (см. Генвинга, 22): "Принесем все наше частное достояние на пользу земли нашей; продадим наши драгоценности, наймем войска и сами станем против врага. Если на это решимся, то будем честные и храбрые люди!"

Тиль забыл, что Ливония давно уже оскудела честными и храбрыми людьми. Его совет, возможный к исполнению только в здоровом, а не разлагающемся обществе — не возбудил никакого сочувствия; совет постановил обратиться за помощью ко всем трем королям за раз, что, конечно, было равнозначительно не получить помощи ни от кого, как это в самом деле и было.

30 июня, как было уже сказано, Новый Городок был взят; магистр и епископ, находившиеся под Киримпе, ссорились друг с другом и, видя, что им помочь Новому Городку нельзя, стали отступать: магистр потянулся к Валку, а епископ — в Дерпт. Московское войско преследовало отступавших, отбило обоз и снаряды у них и едва-было не захватило в плен епископа, который, однако, успел спастись и пришел в Дерпт, всего с 80 всадниками и 80 жолнерами.

Епископ заперся в Дерпте. Московское войско стало медленно подвигаться к Дерпту, занимая встречные городки, приводя к присяге черный народ и жестоко истребляя немцев. Руский главнокомандующий, князь Шуйский, приближаясь к Дерпту, послал предложение городу сдаться московскому царю. Дерптцы отказались сдаваться, надеясь отбиться.

А между тем в самом Дерпте кипели распри и раздоры: протестанты заперли собор, не пускали католиков служить обедни; католики вопияли на притеснения. Но вот показались передовые русская войска и епископские дворяне (см. Ниенштета, 50) ночью бежали из города. Канцлер Гольцшур предложил сделать вылазку с несколькими лютеранскими дворянами. Ему отворили ворота; он вышел, и вместо того, чтоб ударить на московский авангард, пошел туда же, куда побежали первые беглецы — к Риге. За ним побежала целая толпа горожан.

Ночью казаки напали на замок Варбек, находившиеся при впадении Эмбаха в Пейпус, и овладели им без [370] сопротивления. Весь гарнизон, состоявший под начальством бургграфа Гельмута, оказался пьяным! Гельмут вступил в русскую службу.

11 июля на заре, московское войско стало в виду Дерпта. Город заволновался, но не бранною тревогою, а религиозными распрями. Оставшиеся дворяне-католики уговаривали бюргеров стоять крепко и не сдаваться; бюргеры-протестанты говорили: пусть епископ Герман и католики отрекутся от папства и примут евангелическую истину, тогда будем стоять дружно. Кое-как, однако, бросили препираться о вере и решились сражаться.

Главные московсюя силы сосредоточились у ворот св. Андрея; здесь русские насыпали высокий вал и с него открыли пальбу по городу. Немцы отвечали на выстрелы, но, кажется, что пальба не причиняла особенного вреда ни городу, ни осажденным. Во вторник 12 и в среду 13 июля стоял густой туман, мешавший прицельности выстрелов. Немцы — говорит Бреденбах — попробовали сделать вылазку, но воротились без успеха, да еще и с ранеными. Тогда от магистрата прибыла, как пишет Ниенштет, к епископу депутация с предложением отправить гонцев к магистру с просьбою о помощи. Епископ согласился и гонцы (двое нанятых латышей) были отправлены в лодке вверх по реке, второй гонец поехал чрез 3 часа после первого.

В четверг, 14 июля, московские люди насыпали новые батареи и ядра начали падать на крыши домов. Целые сутки продолжалось непрерывное обстреливание, причинившее значительный вред городу: деревянные крыши и стены обваливались и давили людей.

В пятницу, 15 июля, князь Шуйский прислал новое предложение сдать город, обещая пощаду, вслучае сдачи, и разорение вслучае несогласия. В девятом часу утра русские открыли сильнейший огонь по городу. Женщины — говорит Вреденбах — вопили и возбуждали всеобщее отчаяние. Тут сказали, что воротился гонец от магистра. Ратманы отправились к епископу и прочли письмо, в котором магистр сожалел о печальном положении города, говорил, что не делает чести дворянам, если они покинули епископа, своего господина, желал успеха и счастия обоpоне, присовокупляя, что он не в состоянии помочь городу, так как у неприятеля большая сила в поле и он, магистр, не может в скорости вступить в битву с русскими.

Письмо это привело в отчаяние граждан. Епископ уговаривал держаться, но его слова и утешения мало помогали, в особенности, когда увидели, что московские ядра стали сокрушать городские стены. Бюргеры решились сдаться, и в 12 часов дня магистрат послал двух своих членов к князю Шуйскому спросить на каких условиях желает он сдачи. Шуйский дал условия, вовсе не тягостные городу. Магистрат отправился к епископу и заявил, что Шуйский человек честный и добрый и что ему можно сдать город, если он поручится в точном исполнении пунктов сдачи. Епископ, видя бесполезность убеждений продолжать оборону, послал князю Шуйскому просьбу о перемирии. [371]

Князь дал дерптцам на размышление двое суток и приказал прекратить пальбу с русских батарей.

Каноники, лютеранские пасторы и вся община (магистрат и гильдии) собрались на совет в двух гильдейских залах. Поднялись немедленно споры и раздоры. Каноники и все католики были против сдачи; лютеране и лютеранские пасторы не противились сдаче, лишь бы только русские обеспечили им свободу вероисповедания и не касались их церквей и школ. Ниенштет и Вреденбах говорили, что обе партии не щадили укоризн друг другу.

Нет сомнения в том, что в Дерпте, как и в Нарве, были люди, желавшие присоединения к Москве. В Дерпте указывали на какого то Люстферна, как на приверженца московского, и еще до осады арестовали несколько приверженцев и подвергали их пытке. Очень возможно, что именно чрез них Шуйский узнал о разноголосице в Дерпте, и потому просим (см. Вреденбаха, 28) в Дерпте сказать, что он отнюдь не будет никого насильно присуждать к подданству царю: всем дается добрая воля — кто не желает присягать, тот может вытти из города без всякого задержания; кто присягнет — останется на месте и его имущества никто не тронет.

Такое заявление князя Шуйского расположило дерптцев к сдаче. В воскресенье, 17 июля, собрался вновь общий совет, на котором присутствовал сам епископ. Каноники еще противились, но епископ и большинство собрания решились сдаться и в силу такого решения были составлены, для предъявления князю Шуйскому, условия сдачи. Одни условия были составлены от епископа, а другие условия — от магистрата и общины.

Епископ в своих условиях просил предоставить ему во владени монастырь Фалькенау (Муку, во 2 милях от Дерпта на Эмбахе) со всеми принадлежащими к нему землями, людьми и судом, дерптский капитул должен был оставаться католическим и подсудным епископу; епископские вассалы остаются при своих имениях.

Магистрат и община просили сохранить за городом аугсбургское исповедание, оставить неприкосновенными магистрат и гильдии и их привиллегии, сохранить школы, суд, меры, весы оставить прежние; дозволить апеляции в Риге по старине; граждан не выводить в московские пределы. Одним словом оставить все порядки, все городское устройство и хозяйство по старине. Кто не пожелает оставаться в Дерпте, может вытти, взяв с собою свое имущество, а чего взять не может, то оставить у ближних и получить после; если же захотят после возвратиться, то дозволить такой возврат.

Уполномоченные от епископа и от города отправились в русский стан к князю Шуйскому и предъявили свои условия. Условия были читаны по немецки и тут же переводились словесно на- русский язык. Князь Шуйский заявил, что условия следует переписать и по русски, чтобы лучше сообразить их содержание. Если окажется — говорил князь — все как следует, то надеюсь, [372] чго государь на все соизволит. Я в милости у государя и надеюсь также сдержать все, что пообещаю.

Немцы дали своего переводчика, а князь своего, и пока переводчики писали пункты, князь объявил уполномоченным: "Скажите епископу и всем, кто хочет с ним ехать, чтобы собирались поскорее; я дам им провожатых, чтобы кто не обидел их".

Князь принял условия. В понедельник, 18 июля, епископ и все, кто не желал оставаться в городе, а также дерптский гарнизон с оружием, вышли из Дерпта. Их пропустили чрез войско, и конные дети боярские, назначенные проводить епископа и прочих дерптцев, примкнули к ним. Когда они удалились, Шуйский дал знать в город, чтобы в русский стан прибыли магистрат и выборные от общины для проводов его, князя, в город.

Магистрат, выборные и два члена дерптского капитула представились князю, который их принял весьма ласково и обнадеживал в царской милости. Затем началось вступление русских войск порядком, заранее назначенным князем. Шествие открывал воевода с мирным знаменем: он въехал в город, приглашая жителей оставаться спокойными и ничего не бояться. Затем следовал другой воевода с отрядом детей боярских для занят замка. После него шел третий воевода с отрядом стрельцев, который занял караулы на рынке и по улицам.

Когда князю дали знать, что замок и караулы уже заняты, он сам поехал в город, предшествуемый магистратом, выборными от города и членами капитула, и расположился в замке. Немедленно же было объявлено по городу, чтобы ратные люди под смертною казнею не смели обижать жителей; жителям же запрещалось продавать ратным людям вино.

Магистрат и община прислали князю в подарок ящик вина, пива, свежей рыбы и зелени, а чрез несколько дней новый властитель города дал в замке роскошный обед магистрату, гильдиям и всем почетным бюргерам.

Князь Шуйский сохранял самую строгую дисциплину в войсках, занявших Дерпт, и не допустил никакого своевольства и насилия, что произвело весьма благоприятное впечатление в городе. Все что принадлежало епископу было отписано на государя; войска разместились в домах тех жителей, которые оставили город. Вот в этих то домах московские ратники и набрали себе всякого добра, которое было оставлено хозяевами и о котором упоминает Рюссов.

Кроме имущества епископа и домов, оставленных жителями и отписанных в казну, русские взяли в Дерпте 552 пушки и большой запас пороха и свинца.

Так русские снова овладели своею старинною отчиною— Юрьевым, находившимся в руках немцев с 1224 г.

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.