БАЛЬТАЗАР РУССОВ

ХРОНИКА ПРОВИНЦИИ ЛИВОНИЯ

CHRONICA DER PROVINTZ LYFFLANDT

41. Вольтер фон Плетенберг, сорок первый магистр тевтонского ордена в Ливонии, 1495 — 1535 г.

В 1495 г. магистром в Ливонии был объявлен Вольтер ф. Плетенберг, который был превосходный и разумный муж. Он превосходно вел большие войны, первоначально с рижанами, и принудил их снова отстроить замок Ригу, который они перед тем разрушили. И дабы еще успешнее удержать их в повиновении, сильно укрепил замок Динамюнде, находившийся невдалеке [298] от Риги. Точно также велел он сызнова построить и вывести три прекрасные высокие башни в Вендене.

Затем когда Русский совершенно был склонен к войне, и, вопреки всяким справедливым причинам, навязался на нее и показал свою враждебность пожарами, грабежами и убийствами не только вокруг Нарвы, как выше сказано, но и в епископстве рижском, в Дерпте и по другим местам на семьдесят миль в окружности, то озабоченные ливонские сословия, после многократных обсуждений, нашли нужным попытать счастья и спасения в открытой войне с безнокойным Русским и соединились союзом с Александром, великим князем литовским, который был женат на дочери Московита Елене, и этот союз, так как он был направлен против отца его жены, был подтвержден не только припечатанными грамотами, но и личными присягами в том, что они вместе хотели напасть со всем войском на Московита, чему чрезвычайно радовались все литовцы и ливонцы.

Когда же великий магистр был готов к войне со своими воинами и друзьями ордена, и к назначенному времени стал на поле лагерем со всеми своими силами, в той надежде, что великий князь Александр сделает то же самое, оказалось, что ни один литовец не ополчился на войну по той причине, что скончался Иоанн Альберт, король польский, брат Александра, великого князя литовского, и Александр должен был отправиться в Польшу для получения короны, чрез что ливонцы подверглись большой неприятности, будучи оставлены союзником и слишком слабы одним противиться Московиту. Но не смотря на то Вольтер Плетенберг, магистр ливонский, совместно с другими сословиями страны, предпринял это дело с Божиею помощью в 1501 году, выступил в поход в Россию, в четверг после Варфоломея, с 4,000 всадников, порядочным количеством ландскнехтов и крсстьян и с несколькими полевыми орудиями и вскоре встретился с 40,000 русских, из которых он много убил и других обратил в бегство, и гнался за ними около трех миль и отнял у них весь их обоз, а из своих людей понес не особенный урон. После того магистр опустошил большую часть московитской земли грабежем и пожарами, разграбил замки Остров, Кроснов и Изеборг, а в Ивангороде убил много людей и все выжег. Наконец, магистр принужден был снова возвратиться в Ливонию по причине мора от истечения кровью, появившегося между воинами. Между тем как магистр хозяйничал таким образом в Poccии, другое полчище русских в Ливонии также не были праздными, и там нанесли не менее убытка убийствами и пожарами, чем то перед тем сделал магистр в России. И после того времени как магистр Вольтер Плеттенберг ушел из Poссии со своим войском и [299] большой награбленной добычей и, когда все его воины, по причине истечения кровью, были рассеяны и лежали там и сям на квартирах по бургам, а сам магистр также страдал от большего телесного изнурения, чему каждый весьма печалился; тогда Русский со всеми своими силами второй раз напал на Ливонию и самым жестоким образом опустошил и разорил все епископство дерптское, половину епископства рижского, область мариенбургскую, Триватен, Эрмис, Тарвест, Феллин, Лаис, Оберпален, Вирланд и область Нарву. В то время Русский так хозяйничал в Ливонии, что недосчитывались около 40,000 человек, старых и малых, которые были убиты и уведены в плен. Его однако встретила изрядная неудача перед Гельмеде, где у него убито более 1,500 русских вместе с главным полководцем, князем Александром Оболенским. Этот набег русские совершили чрезвычайно быстро, прежде нежели успели сойтись ливонские сословия со своим народом. Случилось это в посту 1502 года.

В августе 1502 года все ливонские сословия снова ополчились и выступили в поход с 2,000 всадников и 1,500 немецких служивых людей пехоты и несколькими сотнями крестьян и несколькими полевыми орудиями. Литовцы же опять не явились, вопреки всем клятвенным обязательствам. Не смотря на то, магистр Вольтер фон Плетенберг дошел во имя Божие до Пскова, и к счастию своему захватил в плен двух русских, которые дали ему все сведения, как велико число полчища у Московита, и как великий князь московский считал ненужным давать сражение магистру, а намеревался окружить такую ничтожную кучку немцев своим многочисленным войском и гнать перед собою в Москву как скот, а затем занять всю Ливонию. Когда же магистр узнал о дерзости Русского, то он внимательно обдумал свои дела и с Иудою Маккавеем возложил свою надежду на Всевышнего. И когда вечером на Воздвижение Креста неприятель наступал с великим буйством и криком, магистр бесстрашно предстал глазам неприятелей, которые очень удивились смелости малочисленного немецкого народа. И когда обе стороны близко подошли друг к другу, то pyccкие окружили всех людей магистра. Так как магистр видел, что ему никуда со своими людьми уйти нельзя, то он ободрился и сначала велел стрелять по русским из орудий, которые в русских хорошо попали; потом он чрезвычайно храбро и смело бросился на неприятеля и силою три раза пробился чрез толпу войск, убил много русских, а остальных с Божиею помощью обратил в бегство. Но так как он со своими людьми был совершенно утомлен, то не мог далее преследовать неприятеля, но стоял на месте до третьего дня и поджидал неприятеля, не придет ли он снова. Но он не явился [300] и не хотел снова принять такой горячей ванны. В этой битве легло много тысяч русских. Магистр же всадников потерял не много, а только 400 служилых людей с их начальником Матфеем, перновцем, поручика и фенриха (прапорщика). Некто же, по имени Лука Гамерстеде, схватил барабан, и с ним лукавым образом перебежал к неприятелю. Эта победа ливонцев была по истине чудом Господним, что такая маленькая горсть людей, как сказано выше, одолела более нежели 90,000 человек и обратила их в бегство.

При этом можно видеть, что за военные люди московиты там, где против них выказывается небольшая настойчивость. После такой победы и одоления магистра, Московит заговорил иначе и пожелал мира, который магистр по своему желанию получил на многие годы и пользовался им. Причиною же того, что Московит так легко заключил мир с ливонцами, было не одно это поражение, но и то, что у него в то время были еще другие враги, и он хотел посетить еще другие земли, именно королевство казанское, княжество смоленское, княжество псковское и еще другие, которые еще в то время не находились в его власти. В 1505 г. этот Иван Васнльевич скончался, и его сын Василий наследовал управление, который пошел войною на княжество и город Псков и завоевал их в 1509 г.

В 1513 году этот магистр Вольтер фон Плетенберг откупился у маркграфа Альбрехта, великого магистра в Пруссии, от присяги в верности и от ленной зависимости, так что магистрам в Ливонии с тех пор не было более надобности получать ленные инвеституры от великого магистра в Пруссии.

Этот магистр во время своего управления приказал чеканить золотые монеты, который по весу, величине и пробе равнялись португальским, и которые назывались португальцами, и в стране были очень обыкновенны.

В 1522 году в управление этого магистра по ливонским городам начал проявляться свет божественного Евангелия.

Этот достохвальный магистр своими дивными подвигами достиг того, что был принят в число князей римской империи со всеми последующими за ним магистрами; он был первым, носившим княжеский титул, и получил это право от императора Карла пятого. В 1528 году родился Иван Васильевич, по имени второй, великий князь московский, который в наше время воевал с Ливонией и изгнал отсюда тевтонский орден вместе со всем духовенством, как это будет рассказано после. В 1532 году начата постройка вала и высокого ронделя в Ревеле. В том же году от огня, разложенного самими же монахами, загорелись и выгорели прекрасный монастырь и монастырская церковь [301] в Ревеле. В то же самое время в Ревеле свирепствовала такая сильная моровая язва, о какой никогда не думано и не слыхано. Во время этого магистра архиепископством рижским управляли один за другим следующие архиепископы, именно: Михаил Гиллебрант, сын ревельского бюргера, после него Каспер Линде, а за ним Иоанн Бланкфельд и Фома Шенинк, сын рижского бургомистра, наконец, маркграф Вильгельм Бранденбург, бывший девятнадцатым и последним архиепископом в Риге во времена существовали ордена. Этот маркграф Вильгельм, подстрекаемый многими викскими дворянами, которые были недовольны своими прежними властями и епископом Рейнгольдом Буксгевденом, был вовлечен в междоусобную войну с названным Рейнгольдом Буксгевденом и взял от названного епископа замки Лоде, Леаль, и Габсель вмести с целым Виком, в ноябре 1532 года, и впоследствии по настоятельным просьбам Вольтера Плетенберга, должен был их снова возвратить прежнему епископу. Этот магистр управлял 41 год и умер на Oculi в 1535 году.

Прим. перев. Вальтер фон Плетенберг, бесспорно, принадлежал к числу самых замечательных и самых способных магистров, каких только имел ливонский орден с самого своего учреждения. Плетенберг происходил из старинного и знатного вестфальского рода; в ранней молодости он вступил в тевтонский орден, в котором некоторые его родичи уже прежде снискали себе известность. Так его соименник Вальтер фон Плетенберг был митавским командором в 1426 году. Прибыв в Ливонию, он обратил на себя внимание своими воинскими талантами и скоро получил высокое звание орденского ландмаршала (командующего войсками). В последние годы магистерства Лорингофена, человека склонного более к монастырской, чем к боевой жизни, он управлял орденскими делами, он же кончил и войну с Ригою.

По вступлении в должность магистра, Плетенберг все свое внимание обратил как на упрочение внутреннего мира в Ливонии, так и на упрочение в ней власти ордена. Чтобы предотвратить новые восстания Риги, он укрепил Динаминд, все меры принял для скорейшего окончания постройки орденского замка в Риге, укрепил Венден, для сообщения же самому ордену внутренней силы и единства сделал распоряжение, чтобы в ливонский орден вступали лишь одни нижне-немцы. Он лучше всех своих современников понимал опасность, грозившую ордену со стороны московского великого князя, и много заботился о приобретении ливонцам союзников. Заботы в союзах оказались, однако, тщетными: орден в Пруссии находился уже сам при последнем издыхании, император, папа, ганзейские города, Польша и Литва находились в таком положении, что серьезной помощи от них и ждать было нельзя. Кенигсбергский командор был прав, когда писал [302] великому магистру: "Старый государь русский вместе со внуком своим управляет один всеми землями, и сыновей своих не допускает до правления, не дает им уделов; это для магистра ливонского и ордена очень вредно: они не могут устоять пред такою силою, сосредоточенною в одних руках".

Плетенберг был предоставлен собственным силам, и к его чести следует сказать, что он сумел очень хорошо распорядиться своими не слишком большими силами.

Все, что рассказывает Рюссов о войне ливонцев с русскими, во время магистерства Плетенберга, подтверждается и русскими источниками. В 1492 году, по истечении срока десятилетнему перемирию, pyccкие выстроили крепость Ивангород. В 1493 году перемирие было продолжено еще на десять лет, по грамоте, дошедшей до нас, в которой между прочим постановлялось, что "земле и воде великого Новгорода с князем мистром старый рубеж; из Чудского озера стержнем Наровы реки в Соленое море; церкви русские в мисторове державе, в архиепископской державе и, в бискупских державах, по всюду держать по старину а не обижать". Неудовольствия и неприятности, однакоже, начались в том же 1493 году, именно из за казни в Ревеле двух русских, как указывает Рюссов. Русский летописец (П. С. Р. Д. IV, 275) говорит, что ревельцы купцам новгородским многие обиды чинили и поругания, некоторых живых в котлах варили без обсылки с великим князем и без обыску; также было поругание и послам великокняжеским, которые ходили в Рим и немецкую землю, да и старым купцам новгородским много было обид и разбоев на море. Иоанн потребовал, чтобы ливонское правительство выдало ему ревельский магистрат, магистр, как и следовало ожидать, отказал. Под предлогом неисправления ревельцев и отказа в выдаче магистрата, Иоанн уничтожил в 1495 г. ганзейскую контору в Новгороде, арестовав 49 человек немецких купцов из 13 городов и отняв у них товары. Но уничтожение новгородской ганзейской конторы в сущности произошло не вследствие "неисправления" ревельцев, а в силу союза, заключенного в этом году с королем датским, врагом ганзы, который, уступая Москве часть Финляндии и обещая помощь в войне против Швеции, требовал, чтобы Иоанн за эту уступку действовал против ганзейских купцов в Новгороде.

Магистр просил освободить арестованных купцов; купцов освободили, но товаров не отдали. Магистр стал готовиться к войне, и объявил войну задержанием в Ливонии псковских купцов, когда заключил союз с литовским кяязем Александром. Псковичи послали гонца в Москву за помощью, и великий князь прислал войско под начальством князей Василия Шуйского и Данила Пенко. В августе 1501 года русское войско сошлось с орденцами в 10 верстах от Изборока на Сиренце. Плетенберг нанес здесь русским сильное поражение. Псковичи, говорит летописец, первые схватились с неприятелем, и [303] первые побежали. Немцы напустили ветер на русскую силу и пыль из пушек и пищалей; когда после бегства псковичей, немцы обратили пушки и пищали на московскую силу, то была туча велика, грозна и страшна от стуку пушечного и пищального, что заставило и москвичей обратиться в бегство.

Дело было решено, очевидно, превосходством орденской артиллерии пред "нарядом" московским.

Плетенберг осадил Изборск, но изборяне отбились; за тем взял и сжег Остров и снова возвратился к Изборску, где снова разбил русских. Удачи эти не послужили, однако, в пользу ливонцам: в их войске обнаружилась болезнь и оно возвратилось в Ливонию, а в ноябре 1501 г., великий князь выслал на магистра новую рать под начальством князя Александра Оболенского. Войско русское опустошило все дерптское епископство, часть эстонского епископства и часть архиепископства рижского. 24 ноября 1501 года русское войско сразилось с орденским под Гельмедом. Русские — говорит Рюссов — потерпели поражение, потеряв 1,500 человек и князя Оболенского. Но псковский летописец утверждает противное: русские побили немцев, десять верст гнали их, не смотря на то, что в первой-же схватки был убит воевода Оболенский. Из немецкой рати — говорит летописец — не осталось даже вестоноши, который бы дал знать магистру (он в это время был болен и находился в Феллине) о поражении орденцев; москвичи и татары секли врагов не саблями светлыми, а били как свиней шестоперами.

Плетенберг, не имея союзников, плохо поддерживаемый рыцарством, успел, однако, снарядить войско и в августе 1502 года подступил к Пскову, чтобы отомстить русским за прошедший набег. Московские воеводы, князья Данило Щеня и Василий Шуйский поспешили на помощь Пскову, заставили Плетенберга отступить от этого города и вступить с ними в битву. Битва произошла 13 сентября 1502 года на берегах озера Смолина и были одна из самых кровопролитных и ожесточенных. Магистр со своим сравнительно неболыпим войском не только устоял против преобладающих сил русских, но нанес им поражение и со славою отступил в свои пределы.

Слава оказалась, однако же, совершенно бесполезною: орден не мог уже бороться с московским государством, даже и в союзе с Польшею и Литвою. Великий магистр писал к папе: Русские хотят или покорить всю Ливовнию, или, если не смогут этого по причине крепостей, то хотят в конец опустошить ее, перебивши, или отведши в плен сельских жителей; они уже проникли до половины страны, магистр ливонский не в состоянии противиться таким силам, от соседей же плохая помощь; христианство в опасности, и потому святой отец должен провозгласить или крестовый поход, или юбилей.

Святой отец не провозгласил ни того, ни другого; Ливония же спаслась от падения на этот раз единственно тем, что [304] Александр, князь литовский, не мог по договору мириться с Иоанном без Ливонии, а Иоанн желал помириться с Литвою. Потому то Иоанн в январе 1503 года и дал опасный лист немецким послам, в котором, между прочим, было сказано: Иоанн Божиею милостию Царь и Государь всея Руси и проч. магистру ливонской земли, архиепископу и епископу юрьевскому и иным епископам и всей земле ливонской. Присылали вы бить челом к брату нашему и зятю, Александру, о том, что хотели к нам слать бить челом своих послов. И мы вам на то лист свой опасный дали".

Немецкие послы прибыли в Москву вместе с литовскими. Есть известие, что бояре московские, которым было поручено переговорить с ними после того, как кончились переговоры с Литвою, относились к послам немецким не с особенным уважением (см. Соловьева, V, стр. 179): разговаривая с ними, господаря их и их самих позорили и многие неприличные слова говорили.

Иоанн не хотел даже иметь и дела с ливонцами, а велел лишь наместникам своим новгородскому и псковскому взять с ливонскою землею перемирие на шесть лет по старине, как было прежде. Послы хотели, чтобы перемирные грамоты были писаны не от имени наместников, но в этом им было решительно отказано. Перемирие было заключено на 6 лет по старине: епископ юрьевский должен платить старинную дань, но пленных ливонцев русские не отпустили. Это перемирие было возобновлено 25 марта 1508 года преемником Иоанна царем Василием Иоанновичем на 14 лет, 1 сентября 1517 годя перемирие продолжили на 10 лет и, наконец, в 1531 году продолжили на новые 20 лет. Это уже была последняя отсрочка.

Как бы то ни было, но Ливония продолжительным миром с русскими, наступившим с 1503 г., всецело обязана была Плетенбергу: без его удачных действий под Изборском и Псковом Ливония прекратила бы свое независимое существование еще при Иоанне III.

Плетенбергово время было ознаменовано для Ливонии очень многими важными событиями, о некоторых не излишне упомянуть здесь.

Во время похода на Псков, магистр пред сражением при озере Смолине (13 сентября 1502 года) дал обет совершить паломническое странствование в Иерусалим, если одержит победу. Победу он одержал, но исполнить обета не имел ни охоты, ни желания, к тому же и здоровье его было слишком слабо, чтобы вынести продолжительный путь. Католические прелаты в подобных случаях никогда не затруднялись: они разрешили магистра от его обета с тем, чтобы на поклонение гробу Господню он послал кого либо своим заместителем. Быть таким заместитетелем согласился Феллинский командор Руперт с условием, чтобы его паломничество совершалось в качестве посольства и сопровождалось пятнадцатью всадниками. Магистр согласился, и Руперт [305] в cопровождении орденского синдика Дионисия Фабара или Фабри (см. выше стр. 261) отправился в 1504 году сперва к императорскому и папскому дворам, чтобы получить там рекомендательные письма к султану Солиману, а потом в Иерусалим (впоследствии Фабри и его провожатые благополучно воротились в Ливонию).

Не дешево обошлась ордену дорога Руперта, но и не мало денег она доставила Ливонии. Вопервых император Максимиллиан, после свидания с Рупертом в Брюсселе, дал 13 сентября 1505 года ливонскому ордену привиллегии взимать во всех ливонских гаванях со всех заграничных кораблей определенную, смотря по величине груза, пошлину на войну против русских. Эта привиллегия доставляла ордену порядочный доход. Папа с своей стороны для войны с русскими же разрешил продажу индульгенций (письменного разрешения отпущения грехов, содеянных и имевших содеяться). Этот источник дохода доставлял, однако, в орденскую кассу не очень много, потому что треть дохода шла в папскую кассу, другая треть расходилась по рукам продавцев, а лишь треть доставалась ордену.

В Плетенбергово время кончил свое существование тевтонский орден в Пруссии. Это событие для Ливонии имело особенную важность в том смысле, что ливонский магистр явился вполне самостоятельным князем римской империи, освободившись от всякой зависимости от великого магистра.

Прусские братья, как было неоднократно уже замечаемо, после Грюнвальдской битвы (1410 года) уже никогда не могли оправиться. Пошли раздоры и усобицы; прусские города и дворянство явились неприязненными ордену и в 1440 г., для охранения своих прав, заключили так называемый прусский союз, в 1454 г. вступивший в открытую борьбу с орденом. Союз, овладев большею частию орденских замков, предложил королю польскому Казимиру обладание всею Пруссиею (см. выше стр. 281). Король согласился и вследствие этого началась с орденом война, тянувшаяся до 1466 года.

В этом году орден был принужден заключить мир с королем в Торне, по которому западная Пруссия с городами Данцигом Торном, Эльбингом и Мариенбургом и епископствами Вармийским и Кульмским сделалась областию Польши, а восточная Пруссия с городом Кенигсбергом оставлена ордену в виде лена короны польской. Великий магистр обращался в польского вассала и обязан был присягать королю польскому, как своему ленному государю. В 1511 г. великим магистром был избран Альбрехт, маркграф бранденбургский, отказавшийся от присяги. Последствием такого отказа была новая война с Польшею, кончившаяся тем, что Альбрехт заключил в 1525 году с королем польским в Кракове договор, по которому сложил с себя звание великого магистра и получил с титулом герцога всю Пруссию в виде наследственного лена от королевства польского. [306]

Тевтонский орден в Пруссии рушился: все орденские братья перешли в светское состояние, но некоторая часть их, однако, удалилась в Германию, где и присоединилась к германским братьям, избравшим себе нового великого магистра, местопребыванием которого и его последующих преемников был Мергентгейм (орден тевтонский в Германии был признан членом Франконского округа римской империи и просуществовал до 1806 года, когда римская империя пала и образовался рейнский союз. Bсе недвижимые имущества ордена перешли во владение членов рейнского союза).

Во время распадения прусского ордена власть великого магистра над ливонским орденом была чисто номинальною: ливонские магистры действовали самостоятельно и еще до Плетенберга сравнивались с имперскими князьями. Пред началом русской войны, Плетенберг просил помощи у императора, но не получил ничего. Быть может, уже в то время он подумывал сделаться совершенно независимым от великого магистра, тем более, что на аугсбургском сейме было постановлено на счет прусских и ливонских орденских владений, что великий магистр и магистр ливонский Плетенберг (по примеру его предшественников Борха и Лорингофена) все чем владеют со всеми регалиями должны получать в лен от римского императора и империи.

Они сравнивались с имперскими ккязьями, и вот причина почему в русских официальных бумагах начала XVI столетия ливонский магистр именовался князем - мистром.

Плетенберг после заключения перемирия с русскими, перестал заискивать в империи, и в 1507 году в Ливонии строго запретил всякие апеляции по судным делам к имперским князьям или имперскому суду. В 1512 году вся римская империя была разделена на 10 округов, причем Чехия, Пруссия и Ливония вошли в состав одного округа, против чего властители этих земель, и в особенности Плетенберг, протестовали на сейме в Трире из опасения, что империя наложит на них большие дани.

Но Плетенбергу, однако, не было расчета вполне отделиться от империи, напротив, было гораздо выгоднее, на случай войны с русскими, быть в связи с империею.

В 1520 г. великий магистр Альбрехт Бранденбургский, находясь уже на краю гибели, дал ливонскому ордену особую грамоту, которою разрешил ливонских братьев свободно избирать себе магистра; великий же магистр и главный капитул обязывались утверждать и признавать ливонским магистром того, на кого падет выбор. В то же время непосредственная власть над Эстониею уступлена великим магистром ливонскому ордену. Грамота эта была подтверждена актом, состоявшимся в Гробине. Когда же Альбрехт Бранденбургский в 1525 г. сложил с себя звание великого магистра и сделался герцогом Пруссии и вассалом Польши, то Плетенберг сделался совершенно независимым обладателем орденских земель в Ливонии. Император Карл V [307] по ходатайству Плетенберга, утвердил 5 августа 1527 г. за ливонским орденом вcе его права и привиллегии, в том числе и свободный выбор магистра; вместе с тем император возвел ливонского магистра в сан князя римской империи. С этого именно времени ливонские магистры во всех грамотах и бумагах стали именоваться князьями.

Но самые важные, самые существенные перемены в Ливонии повлекли за собою не отделение ливонского ордена от прусских братьев, а та церковная реформа, которая была произведена в Германии и вообще в западной Европе. Лютером и его последователями.

История реформации в Ливонии в последующем томе будет посвящена особая статья, в которой и будет изложено обстоятельно каким образом лютеранское учение проникло в Ливонию и какие последствия повлекло за собою. Здесь достаточно ограничиться пока кратким замечанием, что протестантство или, как выражается Рюссов, "свет Божественного Евангелия" действительно начало проникать в Ливонию с 1522 г. и в сравнительно короткое время сделало чрезвычайно быстрые успехи. Вассалы по деревням, граждане по городам приняли новое учение (о крестьянах, или как их называла в Ливонии не немцах, никто и не заботился: их просто перечислили из католичества в лютеранство). Плетенберг, хотя и был главою католического ордена, но покровительствовал церковной реформе и тем самым, конечно, способствовал чрезвычайному успеху протестантства. Рижане первые приняли новое учение, и когда рижский архиепископ Иоанн Бланкенфельд, сменивший Михаила, изгнал из Кокенгузена проповедников нового учения, то рижане поднялись против архиепископа, запретили ему въезд в город, захватили архиепископские имения, и объявили, что отныне они будут признавать над собою власть лишь одного магистра. Плетенберг с своей стороны подтвердил рижанам их привиллегии и совершенно уничтожил кирхгольмский договор.

Архиепископские вассалы пошли далее рижан: они схватили самого архиепископа и, заключив его в тюрьму в Ронебурге, держали его там шесть месяцев, и потом привезли на ландтаг в Вольмаре. Здесь 15 июня 1526 года архиепископ и все прочие епископы торжественно и единогласно подчинили себя покровительству Плетенберга, который под именем протектора сделался таким образом настоящим владетелем Ливонии. Бланкенфельд протестовал против вольмарского ландтага, но его протест остался без последствий.

Преемник Бланкенфельда, умершего 9 ноября 1527 года, архиепископ Фома Шенинг был уступчивее и снисходительнее к реформации. За это Рига возвратила ему архиепископские имения, которые он разделил со своим коадъютором Вильгельмом Бранденбургским, братом первого прусского герцога Альбрехта. В [308] 1530 году архиепископ заключил с Ригою трактат, обеспечивавший городу важные права и преимущества.

Одновременно с Ригою лютеранское учение распространилось в Ревеле, Дерпте и других городах. Везде города, принимая протестантство, заботились сколько о распространены своих прав, столько же и об ограждении их от посягательств со стороны своих католических властителей — и везде успевали в том.

Протекторство орденского магистра над прочими ливонскими властителями продолжалось лишь до смерти Плетенберга. Он уже с 1533 году чувствовал себя столь больным, что назначил орденского маршала Германа фон Бриггена, по прозванию Газенкампа, себе коадъютором, который и управлял орденскими делами в послтедние годы жизни магистра. Плетенберг умер 18 Февраля 1535 года в Вендене, в церкви св. Иоанна, во время утреннего богослужения.

42. Герман фон Брюггеней, иначе называемый Газенкамп, делается сорок вторым магистром тевтонского ордена в Ливонии, 1535 — 49 г.

Казнь дворянина ревельцами, 1535 г.

В 1535 г. в должности ливонского магистра следовал Герман фон Брюггеней, иначе называемый Газенкамп, во время которого магистра знатный дворянин, по имени Иоанн Уксель фон Ризенберг, был заключен в Ревеле в тюрьму за то, что убил до смерти своего собственного крестьянина. И когда друзья убитого крестьянина заперли в городе свиту (провожатых) этого дворянина, и он все-таки осмелился явиться в Ревель, тогда пошли к нему многие из его добрых друзей и граждан города, и предостерегали его и усердно уговаривали быть особенно осторожным, потому что ему предстоит большая опасность. Он пренебрег таким предостережением и совершенно не думал, чтобы его преследовали из за его крестьянина, а еще менее того, чтобы его схватили и приговорили к смерти. Недолго спустя приходит Бот Предер, городской фохт, берет его под арест и ведет в тюрьму. И когда он увидел серьезность суда, то охотно желал бы видеть дело иначе; и хотя он и предлагал за себя довольно денег и добра, но ему это нисколько не помогло. Наконец, его казнили мечем между городскими воротами, 7 мая 1535 г., что причинило большое неудовольствие всему ливонскому дворянству, и казалось дворянам большим чудом, что такой богатый и знатный человек из дворян был осужден на смертную казнь из за крестьянина. Этим было взволновано все дворянство, преимущественно в Гарриене и Вирланде.

Прим. перев. Герман фон Бригген был коадъютором орденского магистра с 1533 года и потому, по смерти [309] Плетенберга, был признан магистром без всякого возражения с чей бы то ни было стороны. 23 июля 1535 года он не только подтвердил городу Риге все привиллегии и свободу веры, но еще издал распоряжение, по которому никакой бюргер без основательной причины не мог быть арестован и его имущество не могло быть конфисковано. Рига охотно признала главенство над собою Бриггена и присягнула ему; о претекторстве над Ливониею, однако, не было речи: со смертию Плетенберга кончилось и протекторство.

Происшествие, о котором рассказывает здесь Рюссов, действительно взволновало все ливонское дворянство, недопускавшее и мысли, чтобы горожане осмелились не только казнить, но и судить дворянина-помещика. Ускель по Рюссову — это Иоган Икскул, ризенбергский помещик. За что он убил своего крепостного крестьянина — неизвестно, но весьма вероятно, что этот крестьянин задолго прежде бежал от своего помещика, поселился в Ревеле, быть может, обзавелся здесь семьею и приобрел себе здесь права горожанина. Иначе невозможно объяснить себе, почему ревельское городское управление, магистрат и городской фохт, так горячо вступились в дело по убийству крестьянина.

Дворянство Гарриена и Вирланда крепко досадовало на ревельцев, и этою именно досадою и объясняется нижеследующее происшествие, рассказываемое Рюссовым.

43. Турнир в Ревеле, 1536 г.

В 1536 г., на Сретение Господне, Герман ф. Брюггеней въехал в Ревель, в каковое время в Ревеле ему и присягали. И когда магистр находился в ратуше в гостях, едва не случилось большое несчастие между дворянами и бюргерами. Потому что один дворянин и один купеческий прикащик хотели в честь магистра дать на рынке турнир. И когда купеческий прикащик сбил (выбил из седла?) дворянина, то некоторым из дворян это было очень неприятно, что купец одержал победу на арене перед князем-магистром и другими сословиями: в среде дворян послышались недовольные речи, чрез что поднялся такой шум между дворянами и бюргерами с их сторонниками, что все лезли вон из кожи, и ничего не было слышно кроме одних угрожающих криков. Магистр с ратуши усмирял крики рукою и словом, бросил в шумящий народ свою шляпу с головы и хлеб со стола, дабы усмирить толпу; но ничего не помогло. Гильдии и пивные дома были на скоро заперты, чтобы те, которые в них находились, не могли выйти и усилить тревогу. Наконец, это смятение усмирил Фома Фегезак, бургомистр, который был человек значительный.

Прим. перев. Надобно полагать, что купеческий прикащик был из рода городских патрициев, т. е. из потомков [310] какого либо дворянского рода (в ХIII столетии не мало дворянских родов поселилось в Риге, Дерпте и Ревеле, пользовавшихся правами вассалов), иначе он не мог бы учавствовать в турнире. Бургомистр Фегезак успокоил волнение, по свидетельству Арндта, обещанием основательного расследования дела. Магистр высказался не только не в благоприятном для дворянства смысле, но еще велел арестовать самых беспокойных дворян (Андрея фон Декена с сыновьями). Не смотря на все протесты дворян, арестованных держали в заключении до 9 декабря 1538 года, когда коммисия, составленная по этому делу, под председательством орденского ландмаршала Генриха ф. Галена (впослтедствии магистра), решила освободить арестованных, что и было утверждено магистром Конечно, ревельское происшествие возбудило эстляндское дворянство сколько против магистра, столько же и против ревельских горожан, а это возбуждение и подало повод к процессу, обстоятельно рассказанному Рюссовым в следующей за сим главе и отчетливо обрисовывающему отношения земства к городу в древней Ливонии.

44. Распря между ревельцами и дворянством.

И хотя и перед тем всегда существовали большое несогласие, ненависть и зависть между дворянством и бюргерами в Ливонии, в особенности же между ревельскими бюргерами и гарриенскими и вирскими дворянами, однако это несогласие возрасло еще более от вышеприведенных причин. Поэтому-то великий магистр Герман фон Брюггеней, дабы предупредить всякое бедствие, принужден был назначить нескольких коммисаров, которые должны были уничтожить и примирить все спорные дела между двумя сторонами. Этими комисарами были: Иоанн фон Менкгузен, епископ эзельский и курляндский, Иоанн фон дер Рек, командор феллинский, и Ремберт ф. Шаревберг, командор ревельский. И когда они прибыли в Ревел в 1543 году на св. Витта, тогда присутствовало в Ревеле и все дворянство земель Гарриена и Вирланда. Тогда обе стороны, то есть все дворянство из названных мест и весь совет (магистрат) со всеми старшинами и всем бюргерством города Ревеля, были приглашены на собор в здание гильдии, где ревельцев обвиняли самым сильным образом по многим пунктам, между которыми пунктами следующие четыре были главными, именно:

Во первых, ревельцы не хотели дать свободы дворянству в гавани, дабы оно могло торговать с иноземцами и по своему усмотрению продавать или выманивать свой зерновой хлеб, между тем как ревельцы имели свободу торговать и вести дела внутри страны с дворянством и всеми крестьянами без всякого препятствия. Так как ревельцы пользовались свободой у [311] дворянства, то и они не должны были стеснять или запрещать дворянству в их гавани свободно вести торг с иноземцами.

Во вторых, ревельцы, к великому позору и безчестb. всего дворянства, приказали схватить и судить знатного мужа из дворян из за беглого крестьянина, чего они, дворяне, долее ни в каком случай не намерены терпеть или дозволять. И если бы снова представился подобный случай, то приличный судья для дворян — командор ревельский, а не городской фохт. Поэтому ревельцы должны удерживаться от подобной несправедливости и не дозволять более никакому крестьянину задерживать в городе людей из помещичьей свиты (дворовых).

В третьих, ревельцы причинили дворянству большое насилие и несправедливость при въезде великого магистра, так как ревельцы не только в этот раз, но и в другое время часто нападали на улице на многих дворян, а также на их слуг, и в последнем смятении и нападении дали дворянам много поводов к жалобам, и кроме того беззаконным образом приписывали дворянству многие несправедливости.

В четвертых, ревельцы также принимали у себя и брали под свое покровительство дворянских крепостных наследственных (Erbbauern) крестьян, когда последние убегали от свонх помещиков, чрез что дворянские деревни и земли должны были оставаться в запустении и незаселенными. И если дворяне посылали кого нибудь в город, чтобы отискать и привести обратно беглых крестьян, то над посланными городские носильщики (трегеры) и слуги (гаус-кнехты) насмехались, поносили и били их, чего дворяне ни в каком случае долее терпеть не намерены, а желают, дабы их крестьяне были им выдаваемы всегда, во всякое время, без малейшего прекословия. В случае же если бюргеру понадобится молодой парень для домашней прислуги, то он должен иметь на это согласие помещика.

На эти пункты и параграфы магистрат и община отвечали таким образом: вопервых, что касается гавани, то они не могут скрыть, что магистрат и община города Ревеля в эти времена не создавали ничего нового, а придерживались лишь того, что вошло в обыкновение с давних пор. И гавань города Ревеля открыта для всякого, кто из соседей в нее приедет с целью купить, что каждому потребно для необходимого обихода, если только это несопряжено с обманом для бюргеров, что не может быть терпимо городом. Потому что ежегодно читается публичное объявление для бюргеров, что гость с гостем не должен заключать торговых дел. И если бы в городе Ревеле перестала существовать разница в торговле, то законы города, которые были ревельцами употребляемы столь многие годы свободно и мирно, стали бы ненужными, и [312] они, ревельцы, те древние законы и достохвальные обычаи намерены еще хранить. Равно содержание гавани стоит городу значительно больших денег, нести кои расходы жители города должны одни, почему нет в том несправедливости, если бюргеры в сравнении с чужими пользуются некоторыми выгодами. Поэтому ревельцы надеются на Бога и всех справедливых людей, что ни один чужой человек не будет пользоваться их городом и их гаванью на равне с бюргерами. Наконец, этот пункт порешили на том, что дворяне будут ссыпать свой хлеб в городе, и при случае и времени могут его продавать с выгодою.

Во вторых, что касается дворянина, которого они приказали казнить, то их ответ таков: У них в городе Ревеле ведется честное, божественное любекское право, утвержденное римскими императорами, которым они пожалованы от прежних властей, и которое сохранили даже до сего дня. Этим правом они всегда предлагали пользоваться всякому, кто того желал, будь он высокого или низкого звания, богатым и бедным, духовным и светским, бюргерам и крестьянам. И если кто нибудь пойман в их городе и обвинен в проступках, достойных наказания, то они берут на себя судить по этому делу всякого, будь преступление совершено в какой бы то ни было стране. Так ведется в городе Любеке и во всех городах, где существует любекское право; значит они должны его держаться, в чем не хотят попускать умаления. Наконец, комисары согласились на том, что если впоследствии встретится случай, что дворянин убьет крестьянина, и друзья крестьянина захотят задержать в городе свиту дворянина, то об этом следует сначала дать знать ревельскому командору.

Касательно третьего пункта, что, в последний почетный прием князя-магистра, дворянам и их родственникам во время смятения нанесено большое насилие и оказана несправедливость, и что ревельцы дали к тому много поводов: то это можно опровергнуть на точных основаниях. Потому что дворяне и их родственники не только в последнем смятении, но и прежде часто подвергали ревельцев большим насмешкам. И они слышали уже несколько лет тому назад, что многие из дворянских родственников в городском гильдейском здании между прочими своими песнями, которые они беззаконно пели, выказывая презрение к городу, публично произносили и эти слова: «Они хотят бить бюргеров по головам, так что кровь будет стоять на улице», и еще другие насмешливые речи. Также дворянин и член совета в Гарриене публично говорил ратману города: «Два раза ревельцам примеряли и надевали красную шапку (били по главам до крови); этому он всегда противился и старался отстранить, но теперь видит, что иначе быть не может: коршун должен [313] налететь на цыплят». Из таких и подобных слов достаточно видно, кто первый был склонен к несогласию и дал к нему повод.

На четвертый пункт, касающийся выдачи крестьян, их ответ таков: они, ревельцы, нашли старинный обычай, до них существовавший, что если чужие люди приходили в их город, которых они не желали иметь и не приглашали, то пришельцы могли по своей воле свободно уйти таким же образом, как пришли. Но выдавать крестьян, взятых под стражу и связанных, как от них того требуют, подобного еще никто не запомнит, и в таком виде не будет существовать и впредь, и они к этому также и не обязаны. Потому что они пожалованы особенными привиллегиями от датских королей, которые в то время царствовали в Эстландии; эти привиллегии состоят в том, что они в своем городе должны и могут держаться тех самых прав во всех духовных и светских делах, какие (права) существуют в имперском городе Любеке. Но в городе Любеке не хватают и не выдают связанными чужих людей или крестьян; поэтому они не признают себя обязанными делать что либо подобное, которую привидлегию и древний обычай их владетельные особы также подтвердили. Поэтому им неприлично позволить какого бы то ни было человека из их города тащить или вести вон схваченного или связанного, чего не дозволяют их городские права, и что для них было бы невыносимо. И так как дворянство желает, что если бюргер хочет держать у себя крестьянина, то должен для этого испросить согласие на то его господина, то их ответ на это таков: на чем всякий хороший человек из дворян согласится с бюргером или крестьянином по дружбе или по праву, то они охотно с тем согласны.

Но когда дворяне не хотели удовольствоваться этим решением и этим ответом, то буртомистр Фома Фегезак держал такую речь: Если уж вопреки их, ревельцев, надеждам и уверенности их права и привиллегии в этом городе вменяются ни во что, то ревельцы по крайней мере оставят за собою то право, что дворяне должны взять на себя обязянность: каждый дворянин должен взять в свой двор и перевести в свои деревни всех своих больных крестьян с женами и детьми, которые находятся у ревельцев в их госпиталях, оспенных лазаретах и богадельнях, а также и тех, которые лежат там и сям на улицах, кроме того еще дворяне должны согласиться на то, что с этих пор ревельцы не станут более принимать в свой город крестьян, женщин, слуг и служанок, которые у своих помещиков состарились, заболели или обеднели, а будут их отправлять к помещику; тогда они здоровых крестьян также станут выдавать, которое условие было чрезвычайно тяжело. Наконец, [314] коммисары нашли лучшим, чтобы таковых крестьян (крестьян-хозяев, поселившихся на дворянских землях и живших там известное время, а затем покинувших землю, оставив ее необработанною, не принимать в городе, но отсылать к их помещикам. И хотя этот раздор между упомянутыми партиями был на этот раз разобран и улажен коммисарами, но всетаки скрытая ненависть и своекорыстие всегда оставались между ними. Так как было в стране старое обыкновение, чтобы в ливонских городах происходили ярмарки, и во время их все дворянство собиралось вмести, и потому не назначались цены никаким вещам, годным для употребления дворянам, до их прибытия, и каждый купец мог так дорого запрашивать за свой товар и продавать его, как только мог. Затем же, когда дворяне разъезжались, тогда только назначались цены на разные товары, и они продавались дешевле прежнего; это также не мало сердило дворян. Поэтому они запретили своим крестьянам привозить хлеб бюргерам, но доставлять его только своим помещикам, а бюргеры затем должны были очень дорого покупать хлеб от дворян.

Прим. перев. Раздор между городом (Stadt) и земством (Land) составлял обычное явление в древней Ливонии. Рига постоянно враждовала со своими властителями: архиепископом и орденом. Существенную причину раздора составляли материальные интересы: город и земство желали обеспечить за собою, по возможности, лучшее и выгодное кормление. Ссорясь из за выгод кормления, города и земства не поддерживали друг друга, чем и обусловливалась слабость Ливонии.

45. Ссоры купцов с ремесленниками.

Подобные же несогласия и раздоры в то же время происходили между купцами и ремесленниками в ливонских городах: так как купцы не хотели ни в каком случае допускать, чтобы ремесленник покупал что нибудь в гавани или у ворот или вел торг с чужеземцем. Не малая ненависть была также из за одеяния их жен и дочерей, из за того, что жена ремесленника не смела быть одинаково одета с женою купца. В Дерпте дочь одного скорняка нарядилась однажды точно также как дочь купца и пошла в церковь, тогда магистрат города Дерпта велел нескольким городским служителям (кнехтам) подстеречь ее. Когда эта честная бедная девушка вышла из церкви и неожидала ничего дурного, городские слуги выскочили и перед всем народом сорвали с нее ее наряд и опозорили ее. Ремесленникам также не хотели давать бюргерского титула или звания. Для устранения подобных раздоров, магистр назначил нескольких коммисаров, [315] а именно Беренда ф. Шмертена, фохта виттенштейнского, и Франца фон Анстеля, командора ревельского, которые должны были решать в Ревеле все спорные дела. И хотя раздоры были отчасти прекращены, однако старая неприязнь дворян к бюргерам, купцов к ремесленникам всегда оставалась и увеличивалась со дня на день, пока надо всеми ими не пролетел великий коршун.

Прим. перев. Ссоры купцов, составлявших свой собственный, и ремесленников, составлявших свои отдельные союзы, известные под именем гильдий, были обычным явлением в ливонских городах. Ссоры эти также происходили единственно из за того, что каждая корпорация имела в виду свои личные интересы.

46. Пожар в Риге, 1547 г.

В 1547 году, после Вознесения Христова, днем начался в Риге за городом большой пожар, перешедший также и в город, и причинивший большой убыток. В самом городе сгорело много домов, принадлежавших соборному монастырю вместе с церквами, а за городом — много амбаров с купеческим имуществом и товарами.

Прим. перев. Пожар этот случился чрез несколько месяцев после торжественного въезда в Ригу архиепископа Вильгельма, происходившего 17 января 1547 г. По смерти архиепископа Шенинга (10 августа 1539 г.), его коадъютор Вильгельм вступил в полное управление архиепископством. Он совершенно равнодушно смотрел на распространение реформации и требовал единственно, чтоб отступившие к лютеранству имения не выходили из под его светской зависимости. Рига никак не соглашалась присягать новому архиепископу и никак не желала возвращать ему имения, находившиеся в городской черте. Вследствие этого распри и раздоры тянулись целые годы. Архиепископ Вильгельм, по своим связям и родству (он был брат первого прусского герцога Альбрехта), являлся человеком довольно сильным, что крайне не нравилось ни вассалам, ни горожанам. С распространением реформации, они начали стремиться к тому, чтобы и духовные сановники их и сами архиепископы были людьми, по возможности, незначительными, и добились того, что 29 июля 1546 г. на ландтаге в Вольмаре было постановлено, чтобы архиепископы, епископы и магистры отнюдь не назначали себе коадъюторов из германских владетелей, и если бы кто впоследствии поступил вопреки этому постановлению, то капитулы, рыцари, города и все подчиненные обязаны не оказывать тому повиновения и подавать помощь против него. Находясь в стесненных обстоятельствах, Вильгельм подписал это постановление, а потом 6 ноября 1546 г. в Нейермюлене согласился и на то, что рижане в своих духовных делах станут подчиняться не архиепископу, а будущему собору. [316] Поcле только этого соглашения, архиепископ Вильгельм торжественно вступил в Ригу 27 января 1547 г. с огромною свитою и в сопровождении магистра Бриггена, его коадъютора Реке и орденского маршала Генриха ф. Галена. Пожар, происходивший летом этого года в Риге, истребивший архиепископский двор и все здания, в которых жили каноники, много уменьшил богатства архиепископа и его капитула.

Здесь не излишне заметить, что в день торжественного въезда орден подтвердил все права и свободы Риги, а 3 февраля подтвердил их и архиепископ, причем и орден, и архиепископ обеспечили в Риге свободу евангелического учения. Такое подтверждение пришлось очень кстати, потому что Шмалькальденский союз, к коему принадлежала Рига с 1531 г., вследствие несчастного сражения при Мюльберге, распался, и дела протестантов значительно ухудшились против прежнего.

Император Карл V, видя совершенную невозможность восстановить в Германии единство церкви посредством собора, 15 мая 1548 года издал так называемый аугсбургский интерим, предоставлявший протестантам весьма ограниченные права. Ливонский орден и ливонские епископы приняли этот интерим; Рига и другие ливонские города отказались принять его. Вследствие этого возникли новые препирательства и распри.

47. Канатные плясуны в Ревеле, 1547 г.

В 1547 году в Ливонию прибыло из Италии несколько искателей приключений, которые были замечательными эквилибристами и фокусниками. Когда они предложили городу Ревелю свои услуги, то магистрат велел протянуть необыкновенно длинный канат, от высокой верхушки колокольни св. Олофа (Олая) до канатного двора. И когда этот канат крепко на крепко натянули и прикрепили, то заперли все ворота города, исключая одних больших береговых ворот, в которые вышла вся городская община, старый и молодой, чтоб смотреть на представления эквилибристов. Когда-же народ весь собрался за ворота, то один из фокусников на том же канате высоко от земли выделывал в воздухе такие штуки, что удивительно и, по причине большой вышины, страшно было смотреть на него. А после того, как он достаточно долго показывал свои чудеса, другой по тому же канату быстро перелетел через рвы, пруды и городские валы к канатному двору. То же самое они показывали и в других ливонских городах.

Прим. перев. Магистр Бригген умер 4 Февраля 1549 года от моровой язвы, свирепствовавшей в это время в Ливонии. Еще при своей жизни, в 1541 году, Бригген назначил себе коадъютором орденского маршала Иоанна фон-дер-Реке, который, по смерти магистра, и вступил в управление орденскими [317] делами, признанный магистром всеми сановниками без всяких споров.

48. Иоанн фон-дер-Реке, сорок третий магистр тевтонского ордена в Ливонии, 1549 — 51 г.

В 1549 г. Иоанн ф. Реке стал магистром ливонским; в правление этого магистра заразительная чума, начавшаяся еще при прежнем магистре, свирепствовала по всей Ливонии в продолжении пяти лет.

Прим. перев. Иоанн фон дер Реке умер летом 1551 года, и в должность магистра вступил орденский маршал Генрих фон Гален.

В кратковременное управление Реке вопрос об аугсбургском интериме сильно занимал и Ригу и её властителей. Было сказано выше, что ливонские города не приняли интерима. Архиепископ жаловался на то, что Рига не отдает имений соборному капитулу и не желает подчиняться его духовной власти. Император назначил коммисию для разбора претензий и, считая архиепископа плохим католиком, позволил городу владеть домами и недвижимостями архиепископа и его капитула, находящимися в городе, впредь до собора. Коммисия в начале 1551 года собралась в Вольмаре, она состояла из магистра Реке, епископа курляндского Мюнхгаузена, епископа дерптского Реке и орденского маршала Галена. Архиепископ требовал, чтобы Рига заплатила ему 100 т. гульденов вознаграждения за убытки (потом он понизил эту сумму до 80,000 тысяч, а потом — до 70,000), а комисары требовали, чтобы соборный капитул был торжественно введен в рижский собор, при колокольном звоне и пении "Тебя Бога хвалим". Город давал только 20,000 марок, но и слышать не хотел о торжественном входе капитула. Заспорили, но Реке уже не дожил до конца спора.

При Реке же происходило дело Шлита, заслуживающее, чтобы вспомнить о нем.

Ливония находилась в мире с Москвою, так как перемирие (см. выше стр. 304) постоянно возобновлялось. Военные действия, по псково-новгородской границе, продолжавшиеся почти непрерывно с самого епископа Альберта, стихли с1509 г., но ливонские властители очень хорошо видели, что им решительно не под силу бороться с московским государством, в особенности, когда после присоединения к Москве Новгорода и Пскова ясно обнаружилось, что московское государство будет продолжать и оканчивать начатые псковичами и новгородцами дела и восстановлять потерянное достояние русского мира.

Знали силы московского государства, но видели также, что Восточная Россия немедленно же перестанет быть предметом [318] эксплуатации, как только познакомится с плодами западного образования. Ганза, выгодно торговавшая с нашими северными общинами, никак не допускала новгородцев до равенства с собою в цивилизации, и всячески препятствовала русским знакомиться с европейскою техникою. Было чрезвычайно выгодно держать Русь в черном теле, но Руси это было невыгодно, и потому то Иоанн III так легко согласился на первое предложение датчан уничтожить ганзейскую контору в Новгороде (см. выше стр. 302).

Ливонцы также очень желали бы, чтобы их русские cocеди не знакомились с европейскою техникою, понимая, что это знакомство будет пагубно Ливонии, и еще в 1539 г. епископ дерптский сослал неведомо куда пушечного мастера за то, что тот хотел ехать в Москву служит царю. Дело Иоанна Шлита, происходившее в 1549 году, совершенно ясно указало на сколько ливонцы боялись московского царя. Об этом деле Геннинг и Гревентал рассказывают так:

Иоанн Шлит, саксонец родом, находясь в службе у великого князя московского, взялся доставить в Москву всякого рода ремесленников и в особенности людей, знающих военное искуство. Император Карл V виделся со Шлитом в Аугсбурге 31 января 1548 года, и дал ему письменное дозволение набирать на службу в Москву всякого рода мастеров и художников. Пользуясь таким дозволением, Шлит набрал в Германии более 100 человек (по ливонским летописцам — 300, по Карамзину — 123, что вернее) постройщиков церквей, крепостей, оружейных мастеров, литейщиков, живописцев и разного рода мастеров (в числе нанятых мастеров находились и 4 богослова, для научения латинству московского царя и его бояр). С этими людьми Шлит прибыл в Любек, но тут был задержан и посажен в тюрьму под предлогом старого долга, в сущности же по просьбе ливонских городов, приславших императору представление о том, как опасно пускать в Московию ученых людей. Император, однако, не одобрил поступка любчан и разрешил Шлиту ехать дальше. Шлит прибыл в Ливонию, но был опять задержан. Орден послал императору просьбу об упразднении права, дарованного Шлиту набирать в Москву ученых людей, во внимание опасности, которая грозит христианству (т. е. латинству) именно из Москвы. На этот раз император принял просьбу ордена и написал магистру: "Сим повелеваем твоему благочестию, не взирая ни на какие наши паспорты, не пропускать никого, едущего из нашей священной империи в Москву и другие земли и нации, и задерживать всякого, кто станет туда проникать с нашими паспортами, а равным образом и Ганса Шлита со всеми его бумагами, которые он взял от нас, о чем известит нас, или вслучай нашего отсутствия, нашего любезного брата, и дожидаться нашего о том решения".

Один пушечный мастер Ганс, которого вез Шлит, хотел и после этого письма императора все-таки пробраться в [319] Москву, но в 1551 г. был задержан в Шванеберге и посажен в тюрьму. Ему удалось бежать из тюрьмы, о побеги его дали знать в пограничный городок Мариенбург; здесь его схватили, отослали назад в Шванеберг, и тут отрубили голову.

Обстоятельства эти сделались известными московскому правительству, и оно дело Шлита вспомнило ливонцам, т. е. ордену и епископам, когда пришло время к развязке с Ливониею. Это время уже наступало с половины XVI столетия, и Рюссов, приступая к описанию событий этого времени, делает следующую характеристику ливонского общества, в среде которого ему пришлось жить и быть очевидцем катастрофы, постигшей Ливонию.