РУФИН АКВИЛЕЙСКИЙ

ЦЕРКОВНАЯ ИСТОРИЯ

КНИГА ВТОРАЯ (ОДИННАДЦАТАЯ)

Глава 1

После смерти Юлиана гражданскую власть над нами получил Иовиан. ²⁸ И вот император и в то же время исповедник [христианства] выступил разрушителем заблуждения. Ведь когда войско было в походе, и варвары теснили, командиры наши, проведя совет по поводу власти, выбрали императором Иовиана. И когда, приведенный для получения власти, он увидел императорские знаки отличия, вышел к войску и сказал: «Я не могу вами править, ибо я христианин». Тогда [ответили] все в один голос: «И мы христиане». И согласился он принять власть не раньше, чем это услышал. И вот тотчас Божественное милосердие помогло ему, и вопреки всему, когда со всех сторон [римляне] были окружены врагами и не было никакой возможности уйти, неожиданно все увидели, что варварами отправлены послы, и они просят мира. Поскольку же войско было изнурено голодом, послы пообещали пищу и все необходимое, и своей человечностью поправили наше безрассудство. И когда, заключив на двадцать девять лет мир, Иовиан возвратился на римскую землю, и когда яркий свет, появившийся с восточной стороны, разлился по нашему миру, он с помощью великой умеренности, словно по прошествии страшных бурь, принялся поправлять государство. Ибо заботу о Церквах он держал не на втором плане. И не беспечно [заботился], как это делал Констанций, но, исправляя ошибки предшественника, почтеннейшими и любезнейшими письмами вернул Афанасия и принял от него форму веры и правило устроения Церквей. Но эти столь благочестивые и столь отрадные начинания прервала внезапная смерть. Ибо спустя восемь месяцев, как получил власть, он умер в Киликии. ²⁹

После него власть получил Валентиниан, ³⁰ который за веру нашу был изгнан Юлианом со службы. Но исполнил в нем Господь то, что обещал, более чем стократно воздав ему в этом веке. Ведь за то, что оставил службу ради Христа, он получил власть. В соправители он принял брата Валента, ³¹ и себе выбрал западную часть, а ему оставил [262] восточную. Но Валент, благоволивший партии еретиков, вступил на путь предков своих. Ведь и епископов он отправлял в ссылки, и пресвитеров, и диаконов, и монахов (когда во главе Александрии стоял Татиан) предавал пыткам и сожжению. И много преступного и жестокого он совершил в отношении Церкви Божьей. Но все это [произошло уже] после смерти Афанасия. ³² Ведь когда тот был жив, словно огражденный некоей Божественной добродетелью, Валент, хотя безумствовал в отношении прочих, против него ничего дурного не смел совершить.

И вот, в то время Афанасий, прежде чем на сорок шестом году служения своего после многих битв и многих примеров стойкости он упокоился с миром, размышляя о преемнике, избрал соучастником трудов своих и другом Петра. Однако Луций, епископ арианской партии, тут же, словно волк, проник к овцам. И Петр сразу же поднялся на корабль и бежал в город Рим. Луций же, будто бы получил материал для жестокости своей, стал свирепствовать в отношении остальных. И такое начал кровопролитие, что, казалось, нет никакой возможности сохранить благочестие. В первом наступлении его такие постыдства творились в отношении дев и служителей Церкви, какие не припомнить в гонениях язычников. Затем после принуждения людей к бегству и ссылок, после убийств, пыток и костров, на которых он уничтожил неисчислимое множество [невинных], оружие ярости своей он обратил против монастырей. Вторгся в пустыню и принес людям, живущим в мире, войну. Одновременно пытался атаковать три тысячи, или того больше, мужей, рассеянных по скрытым и уединенным обителям. Отправил военный отряд конницы и пехоты, собрал трибунов, препозитов, военачальников, словно собирался сражаться против варваров. Они, когда прибыли в пустыню, стали свидетелями невиданного способа ведения войны; враги подставляли мечам свои шеи и ничего другого не говорили, кроме как: «Друг, ты за этим пришел?»

В то время отцы монахов (по заслугам жизни и по преклонному возрасту) Макарий, Исидор и другой Макарий, а также Гераклид, Памб, ученики Антония, жили в Египте и, главным образом, в областях пустынной Нитрии. Они были мужами, которые, верится, имели общность жизни и дел не с прочими смертными, но с ангелами небесными. Я лично видел то, о чем говорю, а рассказываю о подвигах тех, чьим другом я удостоился быть во время испытаний. Они возглавили войско Господа, [263] вооруженное не тленным оружием, но религиозной верой, которое побеждало, умирая, и которое, проливая кровь, в качестве победителя шло на небеса вслед за Христом. Пока они пребывали в палатках и в молитве ожидали своих убийц, явился к ним вдруг человек с иссушенными членами и особой немощью в ногах. Но когда те во имя Господа стали умащать его маслом, тотчас стопы его окрепли. Когда же они сказали во имя Иисуса Христа, Которого Луций преследовал: «Поднимайся и стань на ноги свои и ступай в дом свой» — тот, немедленно поднявшись, подпрыгивая, стал благодарить Бога, подтверждая, что истинно в них Бог. А некоторое время прежде один слепой человек попросил отвести его к скиту Макария, который был в пустыне в трех днях пути. Однако после того как слепец с помощью поводырей с трудом пришел туда, он не застал Макария дома. Крайне опечаленный, он никак не мог побороть уныния, оттого что не получил надежды на выздоровление. Тогда, охваченный жаром веры, он сказал: «Я взываю к тем, кто привел меня, подведите меня к той части стены, где обычно спит хозяин». Когда он был туда подведен, то, взяв немного сухой глины, которой, по-видимому, была обмазана стена, и положил ее на ладонь свою. Также попросил он, чтобы зачерпнули воды из колодца, из которого обычно пьет хозяин. Этой водой размочив комочек глины и смазав этой самой глиной глаза, и омыв их водой, что была вычерпнута из колодца, он тотчас обрел зрение, так что без всякой помощи вернулся к себе домой. Но чтобы не уподобиться тем прокаженным, которых в Евангелиях Господь, излечивший их, порицал за неблагодарность, он, возвратившись, со всем своим домом воздал благодарность Богу и рассказал, как было дело. Рядом со скитом того же самого старца Макария была пещера. В один из дней оттуда волчица принесла к нему своих слепых щенков и положила у ног его. И когда он понял, что волчица молит о прозрении детенышей, обратился к Господу, чтобы Он дал им зрение. Когда это случилось, щенки вернулись, следуя за матерью, в пещеру. А немногим позже волчица, вернувшись с детенышами, принесла старцу несколько теплых овечьих шкур, словно в благодарность за оказанную милость; подняв шкуры зубами и положив их у входа, волчица удалилась. Однако если бы мы захотели рассказать о чудесах каждого, то удалились бы от обещанной краткости, тем более что эти события заслужили собственного произведения.

Но Луций не чтил никого из них и не испытывал никакого благоговения перед чудесами добродетелей, и даже приказал этих отцов, оторвав их от паствы и даже тайно похитив, перевезти на некий болотистый остров в Египте, на котором, как он знал, не было ни одного христианина, где бы те жили без утешения и без обычных дел. И вот старцы в сопровождении лишь двух слуг ночью были перевезены на остров, на котором был некий храм, находившийся в великом почитании у обитателей острова. И как только судно со старцами достигло берега той земли, неожиданно дева, дочь жреца того храма, одержимая духом, с криками [264] и воплями, обращенными к небу, начала бегать среди народа и, вертясь во все стороны и шипя, принялась неистово метаться по берегу. И когда на созерцание этого чуда (ведь это была дочь жреца, который был у них в великом почете) собрался народ, он, следуя за ней, несущейся по ветру, достиг корабля старцев. А там она, поверженная к ногам их, стала кричать: «Зачем вы прибыли сюда, о рабы Высшего Бога? Чтобы лишить нас старых и ветхих жилищ? Мы, изгнанные отовсюду, скрываемся здесь, как мы можем укрыться от вас? Мы ушли из старых обиталищ, вернитесь к народу своему и в земли ваши». Когда она это сказала, кричавший из нее дух заблуждения обратился в бегство. И излечившаяся девушка одна с родителями своими припала к ногам апостолов нашего времени. Старцы такими поучениями проповедовали им веру Господа нашего Иисуса Христа, в такое обращение привели их, что те в тот же день руками своими разрушили древнейший храм, бывший у них в величайшем почтении, и тотчас возвели церковь. И не требовалось времени для размышлений тем, кем руководили в делах веры не слова, а добродетели. Однако когда об этом было сообщено в Александрию, Луций, испугавшись, как бы вдруг не вспыхнула праведная ненависть к нему приближенных, ибо он открыто уже объявил войну не людям, а Богу, приказал тайно их вернуть и отправить в пустыню.

Пока это происходило в Египте, пламя гонения не унималось также и в других местах.

Эдесса — это город верующих людей в Месопотамии, украшенный мощами апостола Фомы. Там, когда император самолично увидел, что изгнанные из церквей люди собираются в поле, настолько, как говорят, впал в ярость, что ударил своего префекта кулаком, за то что они не были прогнаны оттуда, как он приказывал. Но тот, хотя он и был язычником, несправедливостями императора был поражен и, намереваясь на другой день приступить к разгону народа, по соображениям человеколюбия через тайные знаки сделал это известным горожанам, чтобы те, надо думать, смогли уберечься и чтобы, когда он утром придет, не нашел их на месте. Он намеревался навести страх больше для исполнения службы и провести все таким образом, чтобы, даже если что и случится, никто бы не подвергся опасности. И вот видит, что народа устремилось к тому месту больше, чем обычно, все спешат и торопятся, словно боятся не поспеть к смерти. Между тем видит некую женщину, которая так спешно и торопливо покинула свой дом, что не закрыла дверей и не смогла аккуратно одеться, как подобает женщине, и которая несет с собой маленького ребенка, и скорым шагом, пробежав сквозь толпу солдат, спешит [к месту собрания]. Тогда он, уже не выдержав, [265] говорит: «Схватите женщину и приведите сюда». И когда она была приведена, сказал: «Куда ты, несчастная женщина, так спешишь?» — «В поле, — отвечает, — где собирается народ кафолический». — «А ты, — говорит, — не слышала, что туда отправляется префект, чтобы всех, кого там найдет, уничтожить?» — «Слышала, — отвечает, — потому и тороплюсь, чтобы меня там нашли». — «А зачем, — спрашивает, — ребенка с собой несешь?» — «Чтобы и он, — отвечает, — удостоился смерти мученика». Когда благоразумнейший муж услышал это, то приказал войску вернуться, и повозку свою направил ко дворцу. Вступив во дворец, он сказал: «Император, если ты прикажешь, я готов принять смерть. Дело же, которое ты мне поручил, я не могу исполнить». И когда он все подробно рассказал о женщине, то остановил безумие императора.

В то время Церковь, когда был разожжен огонь гонения, еще более чистая, засверкала словно золотом. Ведь вера каждого испытывается не в словах, а в изгнании и тюрьмах: ведь быть кафоликом было не честью, а страданием, особенно в Александрии, где даже не было возможности хоронить тела умерших. Пока это со всей надменностью и свирепостью совершал Луций, Маувия, царица народа сарацин, начала жестокой войной попирать города и крепости на палестинской и аравийской границе и опустошать соседние провинции. И когда истощила в беспрерывных сражениях римское войско, и когда многие были убиты, а остальные обращены в бегство, на просьбу о мире она ответила, что согласна лишь в том случае, если будет дан ее народу епископом некий монах Моисей. Ведя уединенную жизнь в пустыне, неподалеку от ее территорий, он весьма прославился благодеяниями, добродетелями и знамениями, которые являл через него Бог. Когда просьбу ее сообщили римскому императору, он приказал нашим полководцам, которые тогда бесславно вели сражения, незамедлительно выполнить ее. Схваченный Моисей был привезен в Александрию для рукоположения. Там был Луций, на котором лежала обязанность рукоположения. Увидев это, Моисей сказал бывшим там полководцам, которые его привели, и народу: «Хотя я полагаю, что недостоин священства, все же, если уж считается, пусть и несправедливо, что на мне некая милость Божия, призываю в свидетели Бога нашего, Господина неба и земли, пусть Луций руками своими, замаранными и оскверненными кровью святых, не касается меня». Луций же, когда увидел себя заклейменным столь суровой оценкой в глазах многих, сказал: «Почему, Моисей, ты столь легко обвиняешь того, чью веру не знаешь? Даже если кто-то тебе иное сообщил, выслушай веру мою и поверь скорее самому себе, нежели другим». Тогда тот [ответил]: [266] «Прекрати, о Луций, бросать в меня свои уловки. Мне хорошо известна вера твоя, свидетели которой рабы Божий, заклейменные железом, епископы, отправленные в изгнание, пресвитеры и диаконы, вырванные из обители имени христианского и брошенные кто зверям, кто в огонь. Неужели же может быть более истинной та вера, которая воспринимается ушами, а не глазами? Для меня очевидно, что те, кто правильно верят в Христа, не совершают такого». И так весьма опозоренный (поскольку нужда государства требовала решения), Луций был вынужден согласиться, чтобы Моисей был рукоположен епископами, которых сам он отправил в изгнание. Когда Моисей принял священство, он и мира достиг со свирепейшим народом, и незапятнанную общность кафолической веры сохранил.

Истинно, когда страшная мгла неверности ложного учителя покрыла Город и народ, Господь возжег, словно некую лампаду, излучающую Божественный свет, Дидима. О жизни его и принципах, ибо считается, что он во славу Божьей Церкви принял служение, нам кажется необходимым напомнить хотя бы в кратком обзоре. И действительно, в детстве, когда он не ведал еще и основ грамматики, лишенный зрения, он воспылал великим стремлением к знанию Истинного Света. Он не отчаивался овладеть желанным, ибо услышал написанное в Евангелиях: «Что невозможно человекам, то возможно Богу» (Мф. 19:26; Мк. 10:27). И вот, полагаясь на это Божественное обещание, он непрестанно молил Господа, но не о том, чтобы получить зрение плотских глаз, а чтобы обрести свет сердца. Он совмещал с молитвами ученые занятия и работу, и проводил беспрестанные и непрерывные ночные бдения, но не в чтении, а в слушании, чтобы то, что другие обретают через зрение, получить через слух. Когда же читающих (как обычно случается) после ночного бдения охватывал сон, Дидим, полагая, что это молчание дано не для отдыха и ненадолго, словно доброе животное, пережевывающее полученный корм, повторял снова и снова то, что уже узнал из книг во время слушания, и восстанавливал в памяти и душе, так что казалось, будто он не столько слушал, что ему читалось, сколько записывал это в рукописи своего сердца. И вот скоро, обучаемый Богом, он пришел к такому познанию Божественных и человеческих вещей и достиг такого знания, что стал учителем в церковной школе, весьма почитаемым у епископа Афанасия и других ученых мужей в Божьей Церкви. Но и в остальных дисциплинах: и в диалектике, и в геометрии, и даже в астрономии и арифметике — он стал столь искушенным, что никогда ни один философ, рассуждая о чем-то из тех наук, не мог ни отстоять этого, ни прийти к заключению, зато тотчас же, как получал его ответы, признавал его магистром той науки, по [вопросам] которой шла речь. Многие изречения [267] его, или высказанные сами по себе, или данные им в качестве ответов, были записаны привлеченными [для этого] нотариями. И мы, которые в некоторой степени были слушателями его живого голоса и которые читали то, что многими, когда он говорил, записывалось, признаем великую добродетель и некую божественность, звучащую выше человеческого голоса, в тех великих словах, которые исходили из уст его. Блаженный Антоний, когда он, собираясь отстаивать от ариан Символ веры Афанасия, отправился из Фиваиды в Александрию, также утешал его чудесными словами: «Пусть не расстраивает тебя, о Дидим, что не можешь ты видеть плотскими очами. Да, нет у тебя глаз тех, которыми наделены мыши, мухи и ящерицы. Но радуйся, ибо наделен ты очами, которые имеют ангелы и которые видят Бога, очами, через которые проступает к тебе великий светоч знания».

Так вот, блистал во время той непогоды Египет не только просвещенными в христианской философии мужами, но и теми, кто, пребывая в бескрайней пустыне, простотой жизни и чистотой сердца являли знамения и чудеса апостольские. Из них те, кого мы сами видели и из чьих рук удостоились получить благословение: Макарий из Верхней пустыни, другой Макарий из Нижней, Исидор на Скитской горе, Памвос в Целлулах, Моисей и Вениамин на Нитрийской горе, Скирион, Илия и Павел в Апелиоте, другой Павел в Фоках, Поэмен и Иосиф в Писпири, которая именуется горой Антония. Однако из надежных сообщений мы знаем, что и другие весьма многие мужи такого рода проживали в областях Египта, так что истинно исполнилось сказанное Апостолом: «Ибо когда умножился грех, стала преизобиловать и благодать» {Рим. 5:20). Имела в то время и Месопотамия славных мужей, такими же трудами прославившихся. Многих из них мы сами видели в Эдессе и районе Карр, о многих узнали по рассказам.

Впрочем и Каппадокия, лежащая недалеко от них, не была бесплодной. Более того, она породила, что отрадно нам, Григория и Василия. Дала обильные всходы многих святых, вырастила сильную лозу благочестивых, породила молодые оливы Господа. Но более всего эти, словно два источника масла, питающие правую и левую лампу канделябра, сияли наподобие двух светочей неба. Поэтому я полагаю достойным немного подробнее рассказать о них. Оба они знатного происхождения, оба получили образование в Афинах, коллеги друг друга, оба, оставив [268] школу, приглашались для преподавания риторики. Однако этим с успехом занимался Василий, Григорий же с еще большим успехом пренебрегал этим. И когда он всего себя посвятил служению Богу, настолько был исполнен любовью к товарищу, что увел Василия с преподавательской кафедры и, взяв за руку, повел за собой в монастырь, и там, как передают, на протяжении тринадцати лет, отложив все светские книги греков, они обращались только к текстам Священного Писания и шли к пониманию их не через собственное толкование, а через писания более ранних писателей и их авторитет: известно, что те и сами приняли правильное знание из апостольского наследия. Особенно изучая их комментарии к пророкам, они тщательно разыскивали сокровища мудрости и знания, заключенные в глиняных сосудах. Когда же сами они, уже достаточно просвещенные в Божественных вопросах, были призваны для наставления народа, каждый пошел своим путем, но для совершения одного и того же дела. Василий, обходя города и села Понта, праздные души того народа, мало обеспокоенные мыслями о будущем, начал побуждать словами и воспламенять проповедью, стал уничтожать в них бесчувственность долгого равнодушия, а также заставил, отвратив от забот о пустых и земных делах, узнать самих себя, соединиться в единое целое, строить монастыри, научил исполнять псалмы, гимны и молитвы, заботиться о бедных и давать им достойное жилье, которое необходимо было для жизни, учил девушек вести целомудренную и чистую, желанную почти всем, жизнь. И так скоро изменилось лицо всей провинции, что казалось, будто на сухом и невозделанном поле появились плодородная почва и обильный виноградник. Григорий же не хотел бросать доброе семя поверх терниев и разбрасывать среди камней, но заботой сердца своего и безустанными хлопотами возделывал добрую пашню. И этот гораздо больше преуспел в отношении самого себя, нежели тот в отношении остальных. Тот заботился разделить между нуждающимися то, что отказавшиеся от земного приносили к ногам его. Этот, не имея ничего и довольствуясь обещанием получить все, жаждал и стремился к одному лишь богатству мудрости. Тот учил соединяться в единое целое и взаимно в нужде заботиться друг о друге. Этот примером своим, а именно что был независим и свободен, проповедовал всем апостольским словом: «А я хочу, чтобы вы были без забот (1 Кор. 7:32); Господь близко: пусть вас ничего сейчас не заботит, но, как рабов Христа, пусть заботит лишь то, когда Господин вернется со свадьбы». Тот милосердно сострадал согрешившим и возвращал от прегрешения, этот через милость Божественного слова упреждал совершение проступка и не давал упасть тому. кто с трудом поднялся, исцелившись. Тот был чист в вере, этот более открытый в проповеди. Тот был покорен Богу, этот также и людям. Тот презирал высокомерных, этот побеждал их разумом. Так, разная добродетель в том и другом вела к исполнению одного дела. [269]

И этот вот Василий, чуть позже епископ Кесарии Каппадокийской, когда Валентом за веру он был отправлен в изгнание, был приведен на суд префекта, и тот начал пугать его большими и малыми страхами (как подобало ему по должности): если-де он не подчинится приказаниям императора, тотчас навлечет на себя погибель. Тогда тот, как сообщается, не убоявшись, и без какого бы то ни было смятения духа так ответил грозившему ему префекту: «О, если бы я удостоился подобного дара, как бы я был благодарен тому, кто бы быстрее освободил Василия из уз этой оболочки». Когда же ему была дана ночь, чтобы было время подумать, он, как говорят, вновь ответил: «Завтра я буду тем, кто и теперь, но как бы ты, префект, не изменился». Той же ночью весьма томилась жена императора, словно была отдана в руки мучителей: ведь сын, который был у них единственным, заболел, как думается, в наказание за прегрешения отца. И вот до рассвета были посланы люди, чтобы просить Василия, чтобы он молитвами своими вступился за них, и чтобы и они сами не приняли смерть по заслугам.

Случилось так, что когда Валент изгнал всех православных, Василий до конца жизни с чистой верой оставался в церковном общении. Григорий же, избранный на место отца епископом в городе Назианзе, стойко переносил смуту еретиков. Когда же вернулся мир, он согласился, следуя просьбам, прибыть в Константинополь для служения в Церкви. Там за короткое время настолько он содействовал поправлению народа, пропитанного ядом еретиков, что впервые люди посчитали, что стали христианами, и увидели новый свет истины, когда доктор религии учил, где-то словами, но больше всего примерами. И никто не видел, чтобы он требовал что-то от учеников, чего он сам прежде не исполнял. Но когда за славой последовала зависть, некий человек начал прилагать все усилия и использовать не очень разумные заявления, чтобы Григорий отправился на прежнее место, а епископом был избран другой. Григорий и сам свидетельствовал, что настолько тот шумел и так скрежетал зубами, что никто не услышал того, что он сказал ему: «Не хватало, чтобы из-за меня началась ссора между священниками Бога. Если я виновен в этом бедствии, отправьте меня в море, остановлено будет вами потрясение». После этого, возвратившись, он провел в своей Церкви то время жизни, что ему оставалось. Поскольку же он был обременен годами и слаб телом, он сам определил себе преемника и, пока тот руководил Церковью, наслаждался покоем многолетия и старости. Имеются также чудесные памятники ума того и другого в виде сочинений, которые временами читаются в церквах. Из них мы перевели на латынь десять отдельных проповедей. Кроме «Правил монахов» Василия мы хотели бы многие из них перевести, если сумеем и если поможет благосклонность Бога. Кроме того, у Василия было два брата — Григорий и Петр. Один из них был настолько равен брату в слове учения, а другой в делах веры, [270] что и тот и другой повторяли Василия и Григория. Имеются также «Проповеди» и этого младшего Григория. Но о них достаточно сказано.

В западных же областях правил государством с прежней строгостью римской власти непобедимый в религиозной вере Валентиниан.

После Либерия священство в городе Риме по наследству принял Да-мас. ³³ Урзин, один диакон той Церкви, не терпя этого прелата, впал в такое неистовство, что, побудив некоего довольно невежественного и необразованного епископа и собрав толпу беспокойных и мятежных людей в базилике, которая называется Сикинина, вынудил сделать себя епископом в нарушение законов, порядка и традиции. Из-за этого возникло такое возмущение, мало того, начались такие войны, что человеческой кровью обагрились молитвенные места. Это событие при мятеже префекта Максим<ин>а, человека жестокого, привело к ненависти по отношению доброго и невинного священника, так что стало причиной для оков клирикам. Но защитил Бог, Заступник невинных, и кара пала на головы тех, кто учинил обман.

Между тем, когда в Медиолане скончался Авксентий, епископ еретиков, сторонники разных партий держались разных планов. Великое несогласие и опасный раздор готовили скорую погибель родному городу, ибо ни та, ни другая партия, желая лишь своего, не могла добиться того, что предлагала. Амвросий в той провинции исполнял тогда обязанности консуляра. Когда он увидел, что городу угрожает погибель, в соответствии с положением своим и должностью желая устранить разногласия народа, он немедленно отправился в церковь. И когда он там много говорил в соответствии с законом и народной традицией ради установления покоя и мира, неожиданно поднялся крик и единый голос сражающегося между собой и спорящего народа. Жаждавшие видеть Амвросия епископом призывали немедленно крестить его (ведь он был оглашенным) и поставить над ними епископом: народ будет единым и единой вера, только если Амвросий будет дан им священником. Поскольку тот отказывался и весьма сопротивлялся этому, пожелание народа было сообщено императору, который повелел незамедлительно исполнить его. «Ибо, — говорит, — Богу угодно, чтобы неожиданное обращение привело разную веру народа и несогласные души к согласию и единомыслию». И вскоре милостью Божией он был крещен и возведен в священники. [271]

Между тем Валентиниан, когда он из областей Галлии прибыл на сарматскую войну в Иллирик, умер там, ³⁴ сраженный внезапным недугом, когда война только-только началась, оставив наследниками в Империи сыновей: Грациана-августа ³⁵ и Валентиниана, еще ребенка и пока не наделенного царскими знаками. Все же жажда тех, кто пытались занять, как бы пустое, место власти, заставила его в отсутствие брата надеть пурпур, ³⁶ в то время как достойно управлял всем тогда префект Проб.

В то время в царстве Востока народ готов, оставив места своего обитания, наводнил собой всю Фракию и начал с лютостью опустошать оружием города и села. Тогда Валент те войны, которые он вел против Церквей, начал обращать на врага и приказал, поздно раскаявшись, вернуть из ссылок епископов и пресвитеров, освободить из оков монахов. Сам же он, окруженный врагами в хижине, куда бежал, полный страха, с поля сражения, сожженный в огне, претерпел кары за нечестие свое, завершив четырнадцатый год правления, царствуя сначала с братом, а потом с сыновьями брата. ³⁷ Эта битва явилась тогда и потом началом несчастий Римской империи.

Итак, после гибели дяди Грациан с еще маленьким братом принял власть также и над Востоком. Он превосходил благочестием и религиозностью почти всех, кто были императорами до него. Он был решителен в ведении войны, живой телом, добрый нравом, однако юношеской резвостью, пожалуй, исполнен он был более чем нужно, и более был скромный, чем необходимо было государству.

Видя, что полезно в таких заботах о царстве иметь соучастником мужа более зрелого годами, и поскольку, как увещевает Божественное речение: «двое лучше, чем один» — принял соправителем Феодосия и, поручив ему управление Востоком, себе с братом оставил западные области. Однако после того как он совершил многое с благочестием и усердием, [272] он был убит появившимся в Британиях тираном Максимом ³⁸ через полководца Андрагация в Лугдуне более из-за измены своих, нежели силой врагов ³⁹.

Валентиниан же, живший в Италии, приведенный смертью брата и наступлением врагов в ужас, с охотой принял мир, притворно предложенный Максимом, притворясь при этом сам. Между тем Юстина, мать его, воспитанница арианской ереси, без труда обманув сына, обнажила жало своего нечестия, которое она скрывала, пока был жив муж. И вот, находясь в Медиолане, она стала расстраивать положение Церквей, грозила священникам изгнанием и ссылками, если не вернут они установления Ариминского собора, которые осквернили веру отцов. В этой войне она атаковала стену и прочнейшую башню Церкви Амвросия. Утомляя его угрозами, устрашениями и всякого рода способами осады, искала прямой подступ для укрощения Церкви. Но хотя она сражалась, вооруженная духом Иезавели, Амвросий все же устоял, исполненный доблести и славы Илии. Она же кричала и шумела в церквах, воспламеняла и подстрекала народ к разладу. Однако поскольку из этого намерения вышло мало толка, она задумала несправедливость и стала сетовать сыну. В результате юноша, исполненный обиды, которую лживо разожгла в нем мать, отправил вооруженный отряд: приказал тут же ломать двери, врываться в святые места, тащить священника и отправить его в изгнание. Однако такая твердость веры была у народа, что он был готов утратить скорее душу, чем епископа.

Между тем императорские декреты, составленные против веры отцов, были переданы Беневолу, руководившему тогда канцелярией. Но тот, который с колыбели почитал святую веру, заявил, что он не может опубликовать нечестивые слова и говорить против Бога. И тогда, чтобы замыслы царицы не оказались разрушены, ему стали обещать высокие почести и награды, если он выполнит возложенное на него. Он же, стремясь быть более высоким в вере, чем в почестях, сказал: «Зачем ты обещаешь мне в уплату за бесчестие высокую награду? Забери у меня то, что я имею, но убежденность в вере останется у меня неизменной». [273] Ска зав это, он швырнул перевязь под ноги отдававшим нечестивые приказания. В свою очередь, Амвросий боролся против безумия царицы не с помощью рук или оружия, но стоя беспрерывными и бессонными ночами перед алтарем, в молитвах просил у Бога заступничества за себя и за Церковь. Пока же негодная Юстина в течение долгого времени разными орудиями и осадами донимала его, Максим, который стремился снять с себя бесчестие тирана и показать себя законным правителем, в письмах объявил, что нечестиво выступать против Божьей веры и подрывать постановления кафолической Церкви, и между тем начал приближаться к Италии. Юстина, узнав об этом, поскольку вынуждали и враг, и сознание преступления, обратилась в бегство с сыном и первая получила изгнание, которое готовила служителям Божьим.

Оставался все же для защиты царства Феодосий, помнивший о доброте и благочестии Грациана и поднявшийся со всеми силами Востока на отмщение, и покарал за праведную кровь. ⁴⁰ Когда между тем скончалась нечестивая мать Валентиниана, он восстановил кафолическую веру, которую та попирала, и, низвергнув тиранию, царство. Сам же он, после того как вступил с пышным триумфом в Рим, отправился назад в собственное царство.

В то же время из-за некоего обмана демона религиозный император снискал отвратительный позор. Ибо когда в Фессалониках во время смуты разъяренным народом был убит один муж из военных, Феодосий, придя в негодование от неожиданного известия, приказал вести народ в цирк, окружить солдатами и рубить мечами без разбора всякого, кто там будет, карая не по греху, а по ярости. Когда же священники Италии стали его порицать за это, Феодосий, признав ошибку и оплакивая слезами вину, публично на глазах у всей Церкви принес покаяние: в назначенное для него время он выполнил это без знаков императорской власти со всей терпимостью. Ко всему этому он также удивительно прибавил следующее: законом он установил на будущее, чтобы исполнение наказания по вынесенным императорским решениям откладывалось на тридцать дней, за которые не останется места либо для милосердия, либо (если дело требует) для наказания. [274]

Итак, вернувшись на Восток, и там, как от начала своей власти, с великой заботой и великим рвением изгнав еретиков, он передал Церкви православным. Причем это он совершил с огромной умеренностью, ибо, отказавшись от мести, он думал только о возвращении кафоликам Церквей, чтобы истинная вера преуспевала благодаря свободной проповеди. Он являл себя ласковым к священникам Бога; верой, религией и щедростью ко всем открывал царскую душу; был легкодоступен и приходил на соборы без знаков императорской власти; с одобрения его и благодаря его дарам во многих местах с великолепием были построены церкви. Он давал многое тем, кто нуждался, но чаще жертвовал по собственной воле. Культ идолов, который постановлениями Константина начал пренебрегаться и разрушаться, в его правление был [окончательно] уничтожен. За эти деяния он настолько был прославлен Богом, что Божественным провидением ему дана была особая милость. Ибо в Фи-ваиде он посещал одного монаха, именем Иоанн, обладающего пророческим даром, и по предсказаниям и ответам его узнавал, лучше [в данный момент] иметь мир, или вести войну.

Между тем, еще до этого, в Лаодикии Сирийской епископ Аполлинарий, муж среди всех весьма эрудированный, но движимый стремлением к спорам, и находивший удовольствие идти наперекор против всего, что бы кто ни говорил, породил остротой ума очень серьезную ересь. Он утверждал, что при Воплощении Господом было принято только тело без души. Когда он был опровергнут в этом очевидными свидетельствами из Евангелия (где сам Господь и Спаситель утверждает, что Он имеет душу и лишается ее, когда захочет, и принимает снова, и говорит, что она показалось, что он отказался от всего и побежден, заявил, что хотя Он имел душу, но не из той части, что была разумной, но лишь от той, которая оживляет тело. В восполнение же разумной части, как он утверждал, было само Слово Бога. Сначала это утверждение было низвергнуто в городе Риме Дамасом и Петром, епископом Александрийским, на созванном соборе ⁴¹ так, что было вынесено постановление: «Если кто будет утверждать, что Сын Божий, который был как истинно Бог, так и истинно человек, имел что-то меньше человеческого или [275] Божественного, будет изгнан из Церкви». Потом это решение было подтверждено в Александрии и решением собора в Константинополе. ⁴² Поэтому аполлинаристы, отлученные от Церкви, утвердили себе епископов своей партии, а также собственные догматы и церкви.

Итак, в городе Риме после Дамаса управление Церковью принял Си-риций. ⁴³ В Александрии же после смерти Петра Тимофей, а после него Феофил, в Иерусалиме же после Кирилла Иоанн получили апостольские престолы. А в Антиохии по смерти Мелетия был назначен на его место Флавиан. Но оттого что до тех пор оставался Паулин, который всегда состоял в общении с кафоликами, там часто вспыхивали многие тяжбы и многие ссоры. Но когда одни боролись уже не с такой силой, а другие не с такой силой управляли, и когда сама земля и море были утомлены этим, он наконец захотел каким-нибудь образом добиться мира, тем более что было очевидно, что уже нет никакого разногласия по вере. То же самое было в Тире. Там еще в бытность Афанасия исповедниками на место епископа был избран Диодор, безусловно, один из старейших кафоликов, муж, свободный от соблазнов, однако, презрев его умеренность, из партии Мелетия поставили епископом другого человека. Также во многих других городах Востока притязания священников породили подобную путаницу. В Константинополе же сан священника получил Нектарий, оглашенный претором Урбаном и недавно принявший крещение.

Между тем в Александрии неожиданно случились новые для Церкви потрясения, и вот по какому случаю. Одна базилика общественного назначения была старой и довольно запущенной; ее, как передают, император Констанций подарил епископам, проповедовавшим свое нечестие. Долгое время она из-за нерадивости не имела ничего кроме стен. Епископу, который в то самое время руководил Церковью, захотелось испросить ее у императора, чтобы у народа, пополняющегося верующими, прибавлялись дома для молитв. И когда, получив ее, он хотел базилику облагородить, в том месте были найдены некие потаенные гроты, вырытые в земле, пригодные больше для разбойников и преступников, чем для священнодейств. И вот язычники, которые увидели, что разоблачены тайники их преступлений и вскрыты норы злодеяний, не вытерпев, что [276] открылись все зловещие тайны их гнусностей и все убежища, словно поглотив чашу змей, начали все безумствовать и открыто бесноваться. И старались сражаться уже не словами и спорами, как обычно, а силой и оружием. На улицах одно за другим происходят столкновения, и тот и другой народ вступают в открытые сражения. Хотя наши превосходили числом и силой, однако из-за религиозного смирения были менее активны. Из-за этого многие из наших были ранены, а другие убиты; язычники же бежали в храм, словно в некую крепость. Уведя с собой некоторых захваченных христиан, язычники стали заставлять их приносить жертвы на алтаре. Тех, кто сопротивлялся, убивали с помощью невиданных и изощренных пыток: одних, прибивая к крестам, других, бросая с переломанными голенями в грот, который создала заботливая древность для кровавых жертвоприношений и прочих низостей, принятых в святилище. Именно это на протяжении нескольких дней творили они сначала со страхом, потом с уверенностью и наконец в отчаянии, и жили с награбленным и добычей запертыми внутри храма. Наконец, покусившись на кровь граждан, они выбрали вождя своего преступления и дерзновения, некоего Олимпия, званием и занятием философа, и под его руководством защищали крепость и сохраняли тиранию. Те же, кому были доверены соблюдение римских законов и забота о правосудии, узнав, что случилось, полные тревоги и смятения сбежались к храму, стали расспрашивать о причинах дерзкого проступка и выяснять, зачем была пролита на алтаре кровь граждан. Однако мятежники, укрепив вход, отвечая путанно и наперебой, не сказали ничего определенного, но произвели лишь шум. Когда же к ним были отправлены послы, они напомнили им [мятежникам] о мощи Римской империи, о защите законов и об [участи] тех, кто обычно совершает такое [преступление]. И поскольку созданные укрепления не позволяли бороться против восставших иначе, как с помощью большей силы, о происшедшем было доложено императору. Но он, поскольку по врожденной мягкости характера предпочитал исцелять заблудших, а не истреблять их, предписал, что не следует требовать наказания за тех, кого пролитая на алтаре кровь сделала мучениками, в ком слава подвига превзошла боль гибели. В остальном же следовало уничтожить причину злодеяний и корень разлада, которые появились из-за защиты идолов, ибо когда они [идолы] будут уничтожены, также исчезнет и причина для войны. И когда эти предписания пришли [в Александрию] и, словно в момент краткого перемирия, и те и другие явились на переговоры в храм, тут же, как было начато чтение первого листа послания, в начале которого осуждалось пустое суеверие язычников, наши стали кричать, и оцепенение и страх охватили язычников. Каждый искал укрытия, пробивался узкими улицами, чтобы бежать, или тайком бросался в наши ряды. Чтобы все знали, кто есть кто, присутствие Бога, разделив народ по смелости, обратило в бегство беснование демона, который ранее неистовствовал в тех язычниках. [277]

О храме Сераписа в Александрии, я полагаю, не только все слышали, но многие также и знают. Место то, поднятое на сто или того больше шагов вверх не природой, но руками и трудом, растянулось четырехугольником на все стороны, занимая огромное пространство. А все сооружения, воздвигнутые там, где возвышение заканчивается полом, снабженные бесчисленными светильниками и потайными святилищами, отделенные друг от друга, использовались для различных служб и тайных обрядов. Сверх того, по краям всего этого пространства были расположены экседры и пастофории (палаты), а также дома, поднимающиеся в высоту, в которых обычно находились служители храма или те, кого именуют чистыми, то есть те, кто себя очищают. Портики же, расположенные четырехугольными рядами позади всего этого периметра, замыкают собой все пространство. В центре же находился храм, украшенный величественными колонными и великолепно и чудесно отделанный изнутри камнем мрамора. В нем стояла настолько огромная статуя Сераписа, что правая рука его касалась одной стены, а левая другой. Это чудовище, как передают, было выполнено из всякого рода металла и древесины. Нижние стены храма были сначала покрыты золотыми пластинами, на которые наложены серебряные и наконец медные, чтобы они служили защитой для более драгоценных металлов. Кое-что также искусно и с хитростью было создано для поражения и удивления зрителей.

Со стороны восхода солнца так было устроено весьма маленькое окно, что днем, когда вносили статую Солнца для приветствия Сераписа, в специально рассчитанное время с появлением статуи солнечный луч, проникая через это окошко, освещал рот и губы Сераписа, так что смотрящему народу казалось, будто солнце поцелуем приветствует Сераписа. Был также и другой обман, вот какого рода. Известно, что природа магнита такова, что он привлекает и притягивает к себе железо. Фигура Солнца как раз для того была выполнена мастером из тончайшего железа, чтобы камень, в чьей силе, как мы сказали, притягивать железо, закрепленный на потолке, когда статуя оказывалась как раз под лучом солнца, природной силой притягивал к себе железо, и народу бы казалось, будто статуя поднимается и повисает в воздухе. И чтобы скорое падение не изобличило эту [хитрость], пособники обмана говорили: «Взошло солнце, чтобы, поздоровавшись с Сераписом, уйти восвояси». Однако и многие другие обманы в прежние времена были созданы в том месте, которые теперь долго перечислять.

Но, как мы начали говорить, когда был оглашен рескрипт, хотя наш народ был готов к низвержению источника заблуждений, все же язычниками распространялось мнение, будто если человеческая рука дотронется до той статуи, разверзнется земля и тотчас увлечет в преисподнюю, и [278] тут же небо рухнет в бездну. Это привело народ в небольшое замешательство. И вот тогда один из солдат, вооруженный больше верой, нежели оружием, подняв секиру, со всего маху ударил по челюсти хитрой бестии. Поднялся крик и того и другого народа: и все же ни небо не рухнуло, ни земля не разверзлась. Потом, ударив еще и еще раз, он разбил чадного идола гнилой древесины: ведь когда он был низвергнут, сухая древесина весьма легко горела. После этого у него была отсечена от шеи голова и сокрушен модий. ⁴⁴ Тогда ноги и другие члены тела, отсеченные секирой, с помощью веревок были растащены в стороны, и в разных местах части немощного старика были сожжены на глазах почитавшей его Александрии. Туловище же, которое осталось, было сожжено в амфитеатре. Такой финал был у пустого суеверия и древнего заблуждения Сера-писа. О происхождении его язычники говорят по-разному. Одни видят в нем Юпитера, чью голову украшает модий, который или указывает на то, что он правит с мерой и правильно, или на то, что дает жизнь смертным через изобилие плодов. Другие — добродетель реки Нила, чьим богатством и изобилием насыщается Египет. Некоторые утверждают, что статуя изготовлена в честь нашего Иосифа за распределение хлеба, благодаря которому он помог египтянам во время голода. Другие передавали то, что нашли в старых историях греков, будто некий Апис, отец семейства или царь, пребывавший в Египте в Мемфисе, когда во время голода в Александрии не доставало хлеба, из своих запасов дал достаточно гражданам продуктов. Когда он скончался, в его честь воздвигли в Мемфисе храм, в котором пребывал бык, как символ доброго пахаря, имевший определенные знаки отличия. Быка по имени его назвали Аписом. Сорон же, то есть гроб, в котором было заключено его тело, доставили в Александрию, и Сорон Аписа сначала, сочетая, называли Сораписом, а потом искаженно Сераписом. Так ли это все было, или все это не так, о том ведает только Бог. Мы же вернемся к начатому [рассказу].

После этого, когда уже голова идолопоклонства была отсечена, стараниями деятельнейшего священника по всей Александрии равным обра-. зом и с таким же позором были изобличены статуи, а вернее чудища. Душа боится сказать, какие силки для несчастных смертных были приготовлены демонами, какая погибель, какие преступления скрывались в тех, кого называют святынями. Сколько там было найдено детских отсеченных голов в золотых купальнях, сколько мучительных смертей было изображено. Когда все это было вынесено на свет и выставлено [279] под открытым небом, то, как передают, хотя язычники разбежались в замешательстве и стыде, все же, если кто смог остаться, тот недоумевал, что так сильно за многие века они были охвачены таким нечестием и находились в постыдном обмане. Оттого многие из них, осудив заблуждения и уличив преступления, приняли веру Христа и культ истинной религии. Но чтобы мне не упоминать об остальных гнусностях, которые совершались в других местах, когда насильно убивались дети и презренные женщины для изучения внутренностей, об одном лишь вспомню, что случилось в храме Сатурна и что стало общеизвестным.

Был у них жрец Сатурна по имени Тиранн. Он, когда в храме молились все благородные и влиятельные мужи, жен которых он желал для сладострастия своего, говорил одному из них, как бы со слов божества, что Сатурн повелевает, чтобы жена его провела ночь в храме. Тогда тот, кто слушал это, радуясь, что супруга его удостоена внимания божества, весьма украшенную и снабженную дарами, чтобы, надо полагать, она не была, пустая, отвергнута, отправлял ее в храм. На глазах у всех, введя внутрь женщину, Тиранн, заперев двери и передав ключи, удалялся. Затем, когда наступала тишина, через скрытные и подземные ходы он влезал внутрь статуи Сатурна. Ведь та статуя со спины была пуста и тщательно приставлена к стене. И когда внутри храма зажигался свет, неожиданно до ожидающей и коленопреклоненной женщины из пустотелой медной статуи доносился голос, так что несчастная женщина трепетала от страха и радости, ибо считала, что она удостоена общения с божеством. После же того как или для большего страха, или для побуждения к сладострастию подлое божество говорило то, что ему было угодно, неким таинственным образом затухали фитили, и погасал весь свет. Тогда, появляясь, жрец нечистыми намерениями доставлял оцепеневшей и напуганной женщине срам прелюбодеяния. Когда это уже долгое время совершалось со всеми женами несчастных [граждан], случилось, что некая женщина с целомудренной душой, пугаясь происходящего и более внимательно слушая, узнала голос Тиранна и, возвратившись домой, открыла мужу о преступном обмане. Тот, полный негодования из-за несправедливости в отношении супруги, а вернее в отношении себя, заклеймил Тиранна и предал наказанию. Когда жрец был уличен и сознался, и когда были открыты темные обманы, общий стыд и позор проник в дома язычников, ибо открылись развратные матери, греховные отцы и внебрачные дети. Когда это стало всем известно и предано огласке, сразу же вместе со статуями и святилищами были уничтожены и преступления. [280]

А кто перечислит суеверные обманы Канопа, ⁴⁵ в котором благодаря славе жреческих писаний (ибо так именуют древние писания египтян) была чуть ли не публичная школа магического мастерства? Это место, словно некий источник и родина демонов, настолько почитали язычники, что там бывало более многолюдно, чем в Александрии. Однако об обмане этого чудища и о том, каково, как считают, его происхождение, было бы нелишним немного рассказать. Передают, что некогда халдеи, провозгласившие своим богом Огонь, с богами всех провинций вступили в состязание, победитель в котором, естественно, должен был всеми признаваться богом. Боги других провинций были сделаны или из меди, или из золота, или из серебра, или из дерева, или из камня, или из другого материала, который, конечно, повреждался огнем. В результате, повсюду [богом] был признан Огонь. Когда об этом узнал жрец Канопа, он придумал некую хитрость. В областях Египта обычно делались глиняные вазы, покрытые частыми мелкими отверстиями, через которые, когда оседала муть, просачивалась светлая и очищенная вода. Одну из них жрец, закупорив дыры воском, покрыв снаружи краской и наполнив водой, поставил как бога. А сверху аккуратно приладил отсеченную от старой статуи голову, которая, как говорят, изображала правителя Менелая. После этого прибыли халдеи, дело дошло до состязания: вокруг вазы был разведен огонь, воск, которым были закупорены отверстия, растопился, и, когда потекла вода, огонь погас. Благодаря обману жреца Каноп оказался победителем халдеев. Поэтому сама статуя Канопа была изготовлена с очень маленькими ногами, втянутой шеей и, словно от смеха, раздувшимся животом, подобно вазе, со столь же округлой спиной. Из этого убеждения он почитался как бог, победитель всех. Впрочем, это, возможно, некогда и помогало против халдеев. Но теперь, когда появился священник Бога Феофил, не помогла никакая вода, и обман, прикрытый воском, не пришел на помощь. Все были разбиты и низвергнуты на землю.

Но ничего [страшного] не случилось, поскольку место обратилось в тлен. Вместилища гнусностей, пустые саркофаги были разрушены и воздвигнуты храмы истинного Бога и величественные церкви. Ведь и на могиле Сераписа, когда до основания были снесены нечестивые святилища, с одной стороны был построен храм мученика, а с другой церковь. Я считаю достойным вспомнить, откуда появился повод для строительства храма мученика. [281]

Во времена Юлиана, когда словно были ослаблены удила, со всей свирепостью вздыбилась дикость язычников. В результате, в Севастии, в городе Палестины, с иступленным сердцем обагренными кровью руками они разорили могилу Иоанна Крестителя. Разбили кости и, собрав вновь, сожгли, а святые останки, перемешанные с пеплом, рассеяли по земле. Но случилось, что по провидению Божьему туда именно в то время для молитвы прибыли некие люди из Иерусалима из монастыря Филиппа, Божьего человека. Когда они увидели, что совершается такое нечестие, хотя и человеческими руками, но сердцем зверя, они, предпочитая умереть, нежели осквернить себя таким преступлением, смешались, насколько было возможно, с теми, кто собирал кости для сожжения, и набожно собрав их, тайком покинули иступленных и безумных [язычников] и почитаемые мощи отправили к своему духовному отцу Филиппу. Тот, полагая, что выше его возможностей охранять собственными силами такое сокровище, мощи чистой жертвы отправил через своего диакона Юлиана, в будущем епископа этого палестинского города, к великому понтифику, тогда Афанасию. Тот, закопав полученные мощи при нескольких свидетелях под стеной святилища, с прозорливостью сохранил для помощи будущим поколениям. Теперь, когда уничтожены и стерты следы идолопоклонничества, на месте некогда нечестивых святилищ поднялись золотые храмы. Впрочем, после гибели Сераписа, который никогда не жил, какие еще святилища какого демона могли устоять? Я недостаточно скажу, если упомяну, что были разрушены все молельни демонов, которые в Александрии были выдолблены чуть ли не в каждой колонне. На самом деле, во всех городах Египта, в крепостях, в деревнях, в поместьях, на берегах реки и даже в пустыне, если какие святилища или, вернее, могилы могли быть найдены, усердием всякого епископа были разрушены и уничтожены до основания, так что поместья, которые несправедливо были отданы демонам, вновь возвращались к почитанию [истинного Бога].

В Александрии же случилось также то, что символы Сераписа, которые были в каждом доме на стенах, при входе, на дверях и окнах, все оказались стерты и выскоблены, так что нигде не осталось и следа от них и даже имени божества, Сераписа ли или другого демона. А вместо них на дверях, входах, окнах, стенах и колоннах появился знак Господнего Креста. Когда те язычники, которые остались, увидели, что случилось, они стали утверждать, что знаки появились для напоминания о [282] великом деле из предания, издавна передаваемого у них. Говорят, что этот знак нашего Господнего Креста египтяне имели среди тех знаков, которые называются иероглифами, то есть жреческими письменами, и этот знак является одной из всех, что у них были, буквой. Они объясняли, что эти надписи на том языке означают «будущая жизнь». И вот те, кто тогда, поразившись случившимся, обратились к вере, стали говорить, что им из древности передается, что те слова, которые теперь почитаются, так долго существуют, что можно видеть знак, в котором заключена жизнь. Поэтому случилось так, что в веру обратились скорее те, кто были жрецами и служителями храмов, нежели те, кого они поражали обманами и хитрыми уловками.

Поскольку же в Египте было принято, чтобы измеритель поднимающейся реки Нил вносился в храм Сераписа, как бы к виновнику увеличения и разлива воды, после разрушения и сожжения в огне его статуи все сразу заговорили, что Серапис, помня о несправедливости, больше не даст увеличения воды. Но как показал Бог (не Серапис, который появился много позже Нила, а Тот, Который в свои времена приказал увеличиваться водам реки), такой благодаря Ему тогда и потом разлив был, что никакая прежняя эпоха подобного не помнит. И потому сам локоть, то есть измеритель воды, который зовут пехун, стали вносить к Господину вод в церковь. Когда же об этом сообщили благочестивому императору, он, как передают, руки воздев к небу, с большим воодушевлением сказал: «Благодарю Тебя, Христос, что без гибели этого великого города было уничтожено столь великое заблуждение».

Между тем Валентиниан в западных областях, когда загорелся желанием править государством (поскольку уже позволял возраст), по неизвестным и сейчас причинам завершил жизнь в петле. ⁴⁶ Однако неко-. торые утверждали, что это было совершено в результате коварства его полководца Арбогаста. И это мнение весьма утвердилось в народе. Другие же говорили, что полководец далек от совершенного преступления, и обнаруживали причины, по которым сам юноша в негодовании души был принужден к этому: мол, ему, как бы еще не крепкому годами, все слишком мало давали свободно править. Все же было несколько священников, которые свидетельствовали у Феодосия, когда он принял [283] мирное посольство от того, кто потом был назначен [императором], что полководец не был непричастен к убийству.

Феодосий же, ничуть не медля, воспламенившись к мести, собрал войска против Евгения, который был назначен [императором] вместо убитого [Валентиниана], прежде, однако, пожелав узнать через монаха Иоанна (о котором мы упоминали выше) волю Бога. Тогда тот, кто предсказал ему первую бескровную победу над Максимом, пообещал также и эту, пусть не без великой крови, как с той, так и с другой стороны.

И вот, он стал готовиться к войне, полагаясь не столько на мечи и стрелы, сколько на посты и молитвы, защищенный не столько бдением караулов, сколько проведением ночей в мольбах. Он обходил со священниками и народом все места молитв, на вретище простертый, лежал перед могилами мучеников и апостолов и через верное посредничество святых просил себе помощь. А язычники, которые заблуждения свои постоянно поддерживали новыми заблуждениями, возобновили жертвоприношения, обагрили Рим кровавыми жертвами, рассматривали утробы животных и на основе толкования внутренностей предвещали победу Евгения. С особым благоговением и со всей ретивостью это совершал Флавиан, бывший тогда префектом, который утверждал (а ведь он отличался большой мудростью), что победу обретет Евгений. Но когда Феодосий, полагаясь на помощь истинной религии, начал подступать к ущельям Альп, первыми в бегство устремились сами дрожащие от осознания обмана демоны, которым напрасно приносились столь великие жертвы. Потом бежали также их магистры и учителя заблуждений, прежде всего Флавиан, виновник больше позора, нежели преступления. Хотя этот весьма образованный муж мог бы спастись, он решил, что заслужил себе справедливую смерть больше за заблуждения, нежели за преступления. Остальные же построили боевые порядки и, расставив на вершинах засады, ожидали битву в предгорье. Но когда дошло до стычки с первыми рядами, они тотчас же предали себя законному императору; с остальными же, когда их догнали внизу долины, произошло весьма яростное сражение. Долгое время судьба победы оставалась неопределенной, вспомогательные отряды варваров были рассеяны и уже обратили спины врагу. Но это произошло не для того, чтобы Феодосий был побежден, а чтобы не показалось, будто он победил благодаря варварам. Тогда он, как только увидел свои боевые порядки обратившимися, встав на высокую [284] скалу, откуда он мог видеть обе армии, и чтобы они могли видеть его, бросив оружие, обратился к незыблемой помощи и, лежа перед взором Бога, сказал: «Ты, Всемогущий Бог, знаешь, что я принял эту битву во имя Христа, Сына Твоего, ради, как я считаю, справедливой мести. Если это не так, покарай меня. Если же я, уповающий на Тебя, по достойной причине сюда прибыл, протяни десницу Твоим [рабам]. Не случайно язычники говорят: где же Бог их? {Пс. 113.10)». Веря, что молитва благочестивого императора была принята Богом, те, кто были полководцами, оживились к бою, а особенно Вакурий, муж, отличающийся верой, благочестием, доблестью и души, и тела. Он, заслуживший быть комитом и другом Феодосия, стал бить всех ближайших к нему врагов без разбора копьем, стрелами, мечом и расстроил тесные и сплоченные толпы врагов. Прорывая толпу и разя во множестве врагов, он через тысячи убитых проложил путь к самому тирану. Пожалуй, едва ли нечестивцы поверят тому, что произошло. Ведь известно, что после той молитвы императора, которую он обратил к Богу, поднялся такой сильный ветер, что стрелы врагов летели обратно в тех, кто их пускал. И поскольку ветер все больше упорствовал, все копья, посылаемые врагами, были бессильны. Когда дух противников был сломлен или, лучше сказать, чудесным образом сокрушен, когда полководец Арбогаст тщетно, ибо ему противостоял Бог, упорно продолжал сражаться, Евгений со связанными за спиной руками был приведен к ногам Феодосия. И там был положен конец его жизни и сражению. ⁴⁷ Истинно, тогда религиозному императору была дарована победа над лживыми предубеждениями язычников более славная, нежели над поверженным тираном: пустая Надежда и лживое наитие в гибели несли язычникам меньшее наказания, чем доставленный позор в жизни.

Когда же после этого, предвидя будущее, император обеспокоился за приведенное в порядок государство, он сразу же отправил [поверенных] на Восток, где, собираясь пойти на войну, оставил сыновей под надежной охраной. И повелел, чтобы Аркадий-август сохранял там переданную ему еще раньше власть. В отношении же Гонория повелел, что- бы тот быстрее отправлялся в Западную империю. Устроив это и скрепив отеческими поцелуями и объятиями, передав ему управление западным царством, сам он, после того как в течение семнадцати лет счастливо правил Римской империей, перешел к лучшей жизни для обретения вместе с благочестивейшими императорами заслуженных наград. ⁴⁸

Комментарии

28. Иовиан был провозглашен императором сразу после гибели Юлиана, то есть в конце июня 363 г.

29. Иовиан скончался 17 февраля 364 г.

30. Валентиниан был провозглашен императором 26 февраля 364 г.

31. Валент стал августом 28 марта 364 г.

32. Афанасий Александрийский скончался 2 мая 373 г.

33. Дамас стал епископом Рима 1 октября 366 г. и исполнял обязанности понтифика до 11 декабря 384 г.

34. Валентиниан I скончался 17 ноября 375 г.

35. Грациан был возведен в ранг августа еще при жизни отца 24 августа 367 г.

36. Валентиниан II был наречен августом 22 ноября 375 г.

37. Валент II проиграл битву у Адрианополя и погиб 9 августа 378 г.

38. Мятеж Максима Магна произошел в начале августа 383 г.

39. Грациан был убит 25 августа 383 г.

40. Узурпатор Максим был убит 28 августа 388 г.

41. Римский собор, осудивший учение Аполлинария Лаодикийского, состоялся в 377 г.

42. Имеется в виду Второй Вселенский собор 381 г.

43. Сириций стал Римским епископом в конце декабря 384 г. и занимал свой
пост до 26 ноября 399 г.

44. По-видимому, корзина, наполненная плодами, символ плодородия. Вообще модий — римская мера сыпучих тел.

45. Каноп — город к северо-востоку от Александрии.

46. Валентиниан II умер в мае 392 г.

47. Сражение войск Феодосия против узурпатора Евгения произошло под Аквилеей в сентябре 394 г.

48. Феодосии скончался в Медиолане 17 января 395 г.