АРМАН ЖАН ДЮ ПЛЕССИ,
КАРДИНАЛ ГЕРЦОГ ДЕ РИШЕЛЬЁ
МЕМУАРЫ
Armand Jean du Plessis Cardinal Duc de
Richelieu
MEMOIRES
Tome I
1614
Подарки, сделанные Королевой по
совету президента Жанена придворным в начале ее
регентства, в большой степени утолили их
корыстолюбие и все же не совсем; им всегда было
мало, но продолжать делать им подобные
подношения было невозможно – казна и сундуки
Бастилии были пусты; а когда для этого и
представлялся случай, они все равно были
недовольны, поскольку первые немыслимо щедрые
дары настолько возвысили их в собственных
глазах, что всё, что сначала было верхом их
мечтаний, теперь казалось малозначительным, и
они загадывали уже о таком, чего королевская
власть не в силах была им дать, ведь теперь они
требовали самой власти. Наихудшим было то, что
исчезла боязнь проявить неуважение к священному
величию монарха. Речь шла только о том, как
подороже продаться Королю, и это уже не было
неким дивом; ведь если можно, используя все
честные способы, сохранить скромность и
искренность между обычными людьми, то как
сделать это посреди разгула пороков, когда перед
испорченностью и алчностью распахнуты двери,
когда самым высоким уважением пользуются те, кто
продавал свою верность по самой высокой цене?
Купить верность, раздавая направо-налево
должности и деньги, – неплохое средство
обеспечить себе спокойствие: все равно что
осложнить болезнь лекарством.
Мне могут возразить, что это задержало,
пусть на несколько лет, войну, однако она
становилась оттого еще более [192] опасной.
Нет слов, Королева извлекла из этого выгоду, она
выиграла время, оставшееся до совершеннолетия
Короля, когда он уже мог самостоятельно
урезонить тех, кто захотел бы покинуть его.
Принцы и знать, понимая, что
приближалось время совершеннолетия Короля,
испугались, что не успеют добиться своих целей,
осуществить свои замыслы при дворе, несмотря на
предоставленную им свободу действий и
королевскую щедрость, и решились получить свое с
помощью военной силы. Чтобы найти предлог для
ссоры, в начале года они удалились от двора.
Первым уехал Господин Принц: попрощавшись с
Королем и пообещав ему возвратиться ко двору по
его первому зову, он отбыл в Шатору.
То же сделал г-н дю Мэн, отбывший в
Суассон, и наконец, г-н де Невер отправился к себе
в Шампань.
Герцог Буйонский еще некоторое время
после их отъезда оставался при дворе и убедил
министров и Королеву, что их верность Ее
Величеству остается неизменной, что причина их
недовольства – непорядок в делах, что они
считают своим долгом указать на это Ее
Величеству, что у них созрел план собраться по
этому поводу тесным кружком в Мезьере.
Кардинал де Жуайёз был послан к
герцогу Буйонскому, чтобы убедить его не дать
разгореться смуте; но герцог, понимая, что не
уполномочен вести переговоры об их требованиях,
не желал ничего слышать. Спустя некоторое время
он отправился на встречу с принцами под тем
предлогом, что желал напомнить им об их долге, а
на самом деле стремясь еще более отдалить их от
двора: при отъезде он распустил слух о том, что
уезжает, опасаясь ареста.
Господин де Лонгвиль уехал вскоре
после этого, даже не простившись с Их
Величествами, которые, будучи предупреждены, что
герцог Вандомский, остававшийся еще в Париже,
тоже принадлежал к заговорщикам, приказали
арестовать его в Лувре 11 февраля. [193]
В то же время множество
подстрекательских бумаг передавалось из рук в
руки; альманахи с самого начала года говорили
лишь о войне; особенно выделялось своей
зловредностью одно издание некоего Моргара. Этот
человек был не только невеждой в науках, но и
откровенным распутником, за что был уже не раз
осужден судом; предсказывать беды его
подстрекали те, кто был их зачинщиками. Он понес
справедливое наказание: попал на галеры.
Тогда же Королева послала герцога
Вантадурского и г-на де Буассиза к Принцу в
Шатору, но, не обнаружив его там – он уже уехал в
Мезьер – и не получив ответа ни на одно из своих
писем, они вернулись в Париж.
С начала этих событий Королева решила
вернуть г-на д'Эпернона из Метца, куда он
удалился, будучи недовольным в конце прошлого
года; а чтобы его задобрить, она восстановила в
лице г-на де Кандала должность так называемого
первого камер-юнкера, которая ему принадлежала
со времен Генриха III. Она предоставила также
господину де Терму право занять должность
камер-юнкера, принадлежавшую г-ну де Бельгарду,
кроме того, дала надежду г-ну де Гизу на то, что он
встанет во главе армии.
Все это не нравилось маршалу д'Анкру,
который был отнюдь не расположен к этим господам,
сохранив привязанность к Принцу и его людям, хотя
на этот раз они покинули двор, не предложив ему
принять участие в их замыслах.
Г-н де Вандом, которого спустя рукава
охраняли в Лувре, 19 февраля бежал из комнаты, где
его держали под арестом, и добрался до Бретани,
где герцог де Ретц присоединился к нему со своим
войском. Вандом начал укреплять Блаве и овладел
Ламбалем.
Королева велела запретить всем
губернаторам принимать его у себя, приказала
парламенту не допустить восстаний в провинциях.
В день побега Вандома Королева
получила известие о том, что замок в Мезьере был
передан герцогу [194] Неверскому,
который, видя, что Декюроль, лейтенант маркиза де
Ла Вьёвиля, который был губернатором Мезьера, не
желает открыть ему ворота, и зная о том, что
крепость слабо подготовлена к обороне, послал за
двумя пушками в Ла Кассин и еще две велел
доставить из Седана. При виде пушек Декюроль
сдался.
Герцог Неверский, сообщивший об этом
Королеве, держал себя с ней дерзко, утверждая, что
счел своим долгом захватить эту крепость, а
Декюроль имел право запретить ему войти в нее
лишь в том случае, если бы он замыслил
какой-нибудь заговор против государства. Он
заявил, что, будучи губернатором провинции, он
олицетворял собой власть Короля и что Мезьер был
его вотчиной. Он требовал также, чтобы маркиз де
Ла Вьёвиль был наказан за то, что дал такие
распоряжения Декюролю.
Не осмелившись открыто осудить его,
Королева довольствовалась тем, что послала к
нему г-на де Праслена с письмом, в котором
приказала ему принять в этой крепости ее
посланца – лейтенанта гвардейцев.
Очень обеспокоенная мятежами в
королевстве Королева даже подумывала отречься
от регентства, с каковой целью обратилась в
парламент. Маршал и его супруга были настолько
удивлены угрозами в свой адрес со стороны
принцев и других знатный людей, что не осмелились
ей перечить. Один лишь Барбен, ее интендант,
которому Королева доверяла, оказался человеком
здравомыслящим и принялся отговаривать ее,
приводя в качестве главного довода опасность,
которой она подвергла бы в этом случае своего
сына, Короля.
Она ответила, что получила
предупреждение из Бретани: кое-кто распространял
слухи о том, что она хотела отравить Короля, чтобы
навеки сохранить регентство. Это была ужасная
клевета, и она поклялась, что предпочла бы смерть
продолжению столь невыносимой обязанности. Она
добавила, что знала о всех зловредных слухах,
направленных против [195] нее и
ее репутации: уже не впервой было ей слышать и о
маркизе д'Анкре. Всякий раз, когда у мятежников
ничего не выходило, они выступали публично
против нее лично и против правительства. И все же
она была полна решимости нести свою ношу, считая
своей главной целью служение Королю. По ее
словам, ее отношения с Королем складывались
лучше некуда и это придавало ей храбрости. Ей
стало известно, что королева Екатерина Медичи в
свое время досрочно провозгласила короля Карла
совершеннолетним, чтобы избавиться от зависти и
располагать еще более полной властью от имени
своего сына.
В Совете был явный раскол по вопросу о
том, сторону какой из двух партий должна была
принять Королева: либо прямо выступить против
принцев со всей королевской армией, либо решить
это дело переговорами.
Кардинал де Жуайёз, г-н де Вильруа и
президент Жанен считали, что нужно немедленно
дать отпор принцам, пока они не собрали войско и
еще не были в состоянии защищаться, пока они
настолько слабы, что достаточно одного
гвардейского полка и кавалерийской части, чтобы
привести их в чувство.
По крайней мере Королева должна была
напугать их, для чего требовалось выехать из
Парижа в Реймс: это заставило бы их либо
незамедлительно явиться, без всяких условий, к Их
Величествам, либо покинуть королевство, которое
обрело бы покой и в котором каждому была бы
предоставлена возможность отойти от партии
принцев и вернуться к своим обязанностям. Кроме
того, она освободила бы захваченный Мезьер, всю
территорию Шампани и Иль-де-Франса, которые
оказались под властью подозрительных личностей.
Г-н де Вильруа добавлял, что, если
Королева поступит иначе, она совершит ту же
ошибку, которую допустили при первом вооруженном
выступлении Лиги: если бы тогда последовали
совету выступить против г-на де Гиза и его [196] сторонников, вооруженных в
большей степени злобой, чем солдатами, число
которых было очень незначительным, не создалось
бы и нынешней ситуации.
Канцлер, который при всех
обстоятельствах был склонен искать компромиссы
и принимать решение, которое устраивало бы обе
стороны – Цезарь говорил: когда речь идет о
больших делах, не может быть средних решений, –
так вот канцлер придерживался иного мнения и
считал, что следовало пойти навстречу принцам в
их требованиях. Ему казалось, что почти все без
исключения знатные люди королевства
объединились с Принцем против королевской
власти, что Королеву поддерживали лишь г-да де
Гиз и д'Эпернон, так ревниво относившиеся друг к
другу в связи с претензией обоих на одну и ту же
должность коннетабля, что смертельно ненавидели
друг друга, что партия гугенотов очень усилилась,
что они стремились потрясти королевство до основ
и воспользоваться этим, не скрывая желания
возвыситься, пока Король не достиг
совершеннолетия, что, знай они свои истинные
силы, едва ли они пошли бы на то, что приведет их
однажды к полному поражению, что поскольку
власть – в руках женщины, а Королю всего
двенадцать–тринадцать лет, осторожность
требовала, чтобы ничего не пускалось на волю
случая, и обязывала предпочесть худой мир доброй
ссоре.
Маршал д'Анкр, который находился в
Амьене и, как ему казалось, был в немилости у
Королевы, без конца посылал письма своей жене,
чтобы заставить ее присоединиться к мнению
канцлера и сделать все, что было в ее силах, ради
мира. Она исполнила его поручение. Во время этих
споров Королева была вынуждена уважать мнения
многих сторон, и потому маршальша пользовалась
большей доступностью к Королеве и ее большим
расположением: она склонила ту неправильно
истолковывать все доводы г-на де Вильруа – он-де
обязал г-на де Гиза, навязал ему командование
армией, а сам Вильруа не любит канцлера и маршала
д'Анкра, [197] которых желает
убрать со своего пути с помощью войны, а затем
приписал ему решение мягко урегулировать дела,
что, впрочем, не помешало тому послать своих
агентов в Швейцарию, чтобы поднять там в ружье
шесть тысяч человек.
21 февраля Королеве передали от
Господина Принца манифест в виде письма, в
котором он пытался оправдать восстание, поднятое
им и его людьми, а также представить его как
результат преступной наивности Королевы и ее
правительства. Он движим лишь одним, –
говорилось в письме, – искоренить беспорядки,
царящие в государстве, причем добиться этого
легально: при помощи парламентских ремонстраций
и прошений, к сочинению которых он уже приступил,
не прибегая к оружию, которое он предполагал
использовать лишь в том случае, если его принудят
к этому, например, чтобы достойно ответить на
оскорбления в адрес Короля.
Не в силах указать ни на одну ошибку, ни
на один промах, в которых было бы виновато
регентство Королевы, он скорбел по поводу всех
надуманных бед в государстве. Так, он жаловался,
что Церковь недостаточно уважаема, что ее не
используют больше в посольствах, что в Сорбонне
царит раздор, дворянство бедно, народу не поднять
головы, так тяжко ему живется, судейские
должности слишком дороги, парламенты не обладают
свободой в отправлении своих обязанностей,
министры тщеславны и, чтобы остаться у власти,
без колебаний погубят государство. Но верхом
всего было то, что он жаловался по поводу щедрых
подачек из королевской казны, как будто все они
не предназначались ему и его друзьям, как будто
Королеву не вынуждали к этому. Наконец, он
требовал созыва свободной ассамблеи Генеральных
Штатов, что до сих пор откладывалось по причине
матримониальных забот.
Отвечавшие на этот манифест от имени
Королевы должны удостоиться скорее чести, чем
укора, так как приводимые ими доводы были
убедительны и лежали на [196] поверхности:
Принц был не прав, самолично не изложив все это
Королеве в течение четырех лет, не предупредив ее
о растратах казны, которые он положил в основу
своих жалоб, не следовало покидать двор и
использовать в качестве предлога свадебные
контракты, которые он сам одобрил и подписал.
Кроме того, ни Церковь, ни дворянство, ни народ не
жалуются, как и Сорбонна, с которой Ее Величество
постаралась сохранить взаимопонимание. Все
жалобщики на нее ежедневно пытаются нарушить эти
добрые отношения злонамеренными поступками в
ущерб королевской власти и мира в государстве.
Что касается разорения дворянства – она,
напротив, либерально распределила имущество и
почести, так что оно получило то, чего не имело и
во времена покойного Короля. Судебные должности
продажны, но не она это придумала и не давала
поводов повышать их стоимость. Народ был спокоен,
число обычных выступлений уменьшилось, несмотря
на большие расходы, на которые пришлось пойти. У
парламентов полная свобода, никто над ними не
довлеет. Для тех, кто выступает против своего
суверена, привычно делать вид, что нападают не на
него, а на его министров, и таким образом, не
указывая на бумаге его имени, перекладывать все
упреки именно на суверена. Те, чьими услугами она
пользуется, постарели на государственной службе,
но все они готовы передать свои должности
молодым, если это необходимо для блага
государства, однако они заслуживают скорее
поощрения, чем наказания. Сделанные ею щедрые
подарки, о которых он ей напоминает, пошли на то,
чтобы удержать в рамках их обязанностей тех, кто
теперь же и жалуется и кто извлек из этого выгоду.
Если же эти поощрения не произвели ожидаемого
действия, можно лишь похвалить Королеву за ее
доброту и обвинить в неблагодарности
получателей. У нее всегда было желание собрать
Генеральные Штаты по случаю совершеннолетия
Короля, чтобы дать отчет о своей деятельности,
Однако требование Принца сделать их свободными
свидетельствует о том, что он заранее [199]
настроен на трудности, которые придется
преодолевать, а это означает испортить плод еще
до его созревания. Его заверения в том, что он
желал бы приступить к реформированию
государства законными способами, а не силой
оружия, – остается лишь желать этого, поскольку
его связь с недовольными дворянами привела к
созданию партии, которая не может быть
легитимной, не получив одобрения королевской
власти, а значит, ведет к войне, служит боевым
кличем для нарушителей общественного
спокойствия, заставляет Короля всеми средствами
противиться этому.
Принц направил всем парламентам
Франции копию своего манифеста, сопроводив текст
письмом, призывающим их помочь ему, – ни один из
них не ответил ему. Он обратился письменно к
нескольким кардиналам, принцам, дворянам,
большинство из которых переслали полученные
послания нераспечатанными Королю.
Чтобы не упустить ни одного средства
смягчить обстановку, Королева направила к нему в
Мезьер президента де Ту, чтобы договориться о
месте, где они могли бы переговорить. Президент
добрался до Седана, где встретился с герцогом
Буйонским, который, разыграв перед де Ту некую
комедию или, точнее, сатиру на правительство,
предложил в качестве места встречи город
Суассон. Договорились о начале апреля.
В это время скончался престарелый
коннетабль де Монморанси; никто так не держался в
седле, как он, кроме того, он имел репутацию очень
здравомыслящего человека, хотя и не получил
никакого образования и едва ли мог написать свое
имя.
Преследуемый домом Гизов, дабы
спастись, он примкнул к гугенотам Лангедока,
противиться которым обязывала его королевская
власть, однако он как мог удерживал их, дабы
существовало равновесие, у него всегда был
предлог не выпускать из рук оружия. Генрих
Великий, чтобы с честью вывести его из провинции,
где он жил почти королем, дал [200] ему
должность коннетабля, в которой у него было трое
предшественников. Когда он появился при дворе,
его репутация заметно померкла: то ли его
солидный возраст сказывался на живости его ума,
то ли отсутствующие обычно воспринимаются
крупнее, нежели на самом деле, и не соответствуют
нашим ожиданиям, то ли Король был не в восторге от
его прошлых деяний, то ли зависть сыграла с ним
злую шутку, то ли всеобщее уважение к маршалу де
Бирону, бывшему на взлете, помешало ему занять
достойное место, но звезда его явно закатилась.
После смерти Короля от коннетабля осталась лишь
тень того, кем он был; он вернулся обратно в
Лангедок, где в начале апреля нынешнего года
скончался, отрешившись незадолго до этого от
земных вещей ради небесных.
6 апреля Королева отправила герцога де
Вантадура, президентов Жанена и де Ту, г-д де
Буассиза и де Бюльона из Парижа в Суассон, дабы
они прибыли туда ко времени, согласованному с
Принцем. После нескольких совместных совещаний,
первое из которых состоялось 14 апреля, и
несколько других – с герцогом Буйонским, который
был душой собрания, договорились о трех вещах.
Первое – желаемый ими брак был отсрочен до
окончания Генеральных Штатов, которые должны
были собраться до достижения совершеннолетия
Королем; второе – свободные провинции,
необходимые якобы для реформирования
государства, а на деле – чтобы унизить Королеву и
министров; третье – разоружение Короля, которое
должно было свершиться одновременно с их
собственным разоружением, с оговоркой, что
первыми должны это сделать они.
Во время всех этих переговоров между
Парижем и Суассоном в Шампани постоянно
усиливалась королевская армия, туда же прибыло
шесть тысяч швейцарцев, что насторожило Принца;
написав Королеве, что он оставил г-д дю Мэна и де
Буйона для окончательной доработки договора, он
уехал с герцогом Неверским и небольшой армией, [201] которую держал в Сент-Менеуд,
чей губернатор и жители, сперва отказав ему в
приеме, на следующий день все же позволили ему
войти в город.
Эта новость, дойдя до двора, укрепила в
их мнении тех, кто отговаривал Королеву
соглашаться с доставленными ей условиями мира.
Поговаривали о том, чтобы собрать королевские
войска в армейский корпус, доверив командование
им г-ну де Гизу. Но Королева захотела вновь
связаться с Принцем и выбрала для этого г-на
Винье, управляющего ее канцелярией, который
вернулся с пожеланиями Принца, чтобы депутаты
переместились в Ретел. Королева отправила к ним 5
мая своих посланцев; в результате все
закончилось обсуждением разных частных
интересов, которые остались в тени трех
генеральных соглашений с Суассоном, заключенных
якобы для пользы общества.
Вот что представляли собой принятые
решения: Принц получил Амбуаз; он желал стать
губернатором этого города пожизненно, утверждая,
что это необходимо для обеспечения его
безопасности. Ему же отдавали его лишь во
временное управление, до созыва Генеральных
Штатов; помимо этого, ему было обещано и
выплачено наличными 450 000 ливров серебром.
Г-н дю Мэн получил 300 000 ливров серебром
на свадьбу и право занять по освобождении
должность губернатора Парижа, чтобы укрепить
свои позиции в Иль-де-Франсе. Г-н де Невер получил
Мезьер и коадъюторство в архиепископстве д'Ош.
Г-н де Лонгвиль – 100 000 ливров пенсиона. Г-да де
Роан и де Вандом – должности прокуроров. Г-н де
Буйон – право удвоить число своих солдат, а также
собирать дополнительную подать в качестве
первого маршала Франции.
После того как все эти условия были
согласованы между посланцами Короля и принцами,
г-ну де Бюльону было поручено доставить их ко
двору, где он обнаружил совсем не то, что
предполагал. Ибо кардинал де Жуайёз, герцоги де
Гиз [202] и д'Эпернон, г-н де
Вильруа, собравшись вместе, чтобы помешать
достижению согласия, так постарались
воздействовать на Королеву через принцессу де
Конти, приверженную интересам герцога де Гиза,
который добивался поста коннетабля во время
войны, что, хотя канцлер, маршал с супругой и
командор де Сийери делали все ради мира, склонить
на свою сторону Королеву им не удалось.
Г-н де Вильруа и президент Жанен
особенно возражали против передачи Амбуаза
Принцу, указывая на последствия, к которым
привела бы передача этого города, расположенного
на большой реке, неподалеку от важных
религиозных центров.
Это противостояние между самыми
могущественными людьми в королевстве
продолжалось еще некоторое время. Герцог
д'Эпернон захотел даже поссориться из-за пустяка
с г-ном де Бюльоном, к которому обратился с
грубостью, желая сбить с его позиций; но напрасно,
де Бюльон устоял, пожаловавшись Королеве на то,
что герцог и его сообщники действовали так
коварно и грубо потому, что не в силах были
привести нужных доводов.
Наконец, г-н де Вильруа, который
вначале стоял за войну, видя, что его предложение
Королеве изгнать канцлера, от которого он отошел
после смерти г-жи де Пюизьё, его внучки, не
получило поддержки, перешел на противоположную
позицию, объединившись с маршалом д'Анкром, также
выступавшим за него.
С другой стороны, после того, как
принцесса де Конти и супруга маршала д'Анкра
обменялись обидными словами по поводу состояния
дел, последняя, оскорбленная наглостью
принцессы, так убедительно сумела объяснить
Королеве, что в случае войны она полностью
попадает под тиранию дома Гизов, что Королева
выбрала мир.
Чтобы заключить мир со всеми
требуемыми формальностями, собрали первых
президентов и самых важных персон города, прево и
министров, и они единодушно одобрили [203]
вынесенные на их суд условия. Г-н де Бюльон
вернулся в Сент-Менеуд, где находились принцы, и 15
мая мир был подписан.
10 мая ко двору прибыл маркиз де Кёвр,
посланный в прошлом году в Италию. Проезжая через
Милан, он встретился с его губернатором, который
оказал ему внешне хороший прием, внушающий
доверие в деле, по которому он был послан. Однако
не успел маркиз де Кёвр добраться до Мантуи, как
губернатор осознал, что испытывает ревность к
участию Их Величеств в делах Италии с целью их
урегулирования; в то же время он направил
секретно монаха-францисканца убедить герцога
Мантуанского не прислушиваться к предложениям,
которые сделает ему маркиз от имени Короля, и,
опасаясь, что доводы монаха окажутся
малоубедительными, он послал вдогон принца
Кастийонского, императорского комиссара, чтобы
тот также попытался убедить герцога от имени
Императора; а чтобы его не обнаружили, комиссар
затаился в одном из домов герцога неподалеку от
Мантуи.
Но все эти хитрости не оказались
способными воздействовать на герцога и
заставить его с подозрением отнестись к любому
совету, который воспоследует от имени Ее
Величества. Он простил графа Ги де Сен-Жоржа и
всех остальных мятежных подданных из Монферрата,
отказался от всех претензий, которые он сам и его
подданные могли иметь по причине ущерба,
нанесенного им несправедливой войной,
навязанной ему герцогом Савойским, пообещал
взять в жены принцессу Маргариту и подчиниться
нотариусам, которые возьмутся уладить все пункты
будущего брачного контракта. Он послал ко двору
курьера с депешей, испрашивая у Их Величеств, как
ему поступить: отправиться ли в Испанию либо
поступить в распоряжение Королевы, если на то
будет ее воля, чтобы она могла через него
воздействовать на испанцев. [204]
Исполнив поручение, маркиз де Кёвр
собрался в обратный путь. Герцог Савойский
сказал ему, что согласен со всеми условиями
договора, но боится, что испанцы переступят через
соглашение между ним и герцогом Мантуанским, и
воспользовался этим предлогом, чтобы не
разоружаться.
Маркиз де Кёвр прибыл в Париж 10 мая, и
весьма кстати, поскольку уже вскоре был
отправлен к г-ну де Вандому посоветовать тому
вновь приступить к выполнению своих
обязанностей. Получилось так, что по условиям
этого мирового соглашения враги Короля получили
прощение без заглаживания вины, а также вновь
были осыпаны благодеяниями. Выходило, что они
добились своего если не по причине, то по крайней
мере по случаю причиненного им вреда, а также
благодаря страху, что принесут еще больший ущерб.
Они и не собирались перестать вредить
королевской власти, напротив – еще больше
утвердились в своих намерениях, вдохновленные
безнаказанностью. Несмотря на все клятвенные
заверения принцев и де Буйона, данных президенту
Жанену в том, что в будущем они будут блюсти
верность королевской власти, ни один и ни другой
не вернулись ко двору, хотя и давали понять, что
поступят именно так; ничуть не бывало – де Буйон
направился в Седан, а Принц лишь слепо
приблизился к Парижу: он написал Королеве из
Валери, она направила к нему Декюра, губернатора
Амбуаза, который передал ему город; приняв его, он
тут же удалился. Герцог Неверский отправился в
Невер; герцог Вандомский находился в Бретани; г-н
де Лонгвиль явился приветствовать Короля, но
остался возле него лишь на несколько дней; г-н дю
Мэн тоже приехал и пробыл у Короля чуть дольше,
чем вызвал расположение к себе Их Величеств.
Один лишь герцог Вандомский не скрывал
своего недовольства замирением; герцог де Ретц и
он, заявляя, что к их интересам не проявлено
должного уважения, попытались урвать для себя
еще какие-нибудь выгоды. Герцог Вандомский не
только не считал себя обязанным снести Ламбаль и [205] Кемпер, согласно
обязательствам, но еще и захватил город и замок
Ван благодаря сметливости Арадона, который был
там губернатором, и нанес этой провинции немало
зла.
Королева не сочла возможным послать к
нему кого-нибудь, кто мог бы воздействовать на
него более успешно, чем маркиз де Кёвр, а тот
вернулся от него с весьма скромными
результатами; Королева была вынуждена еще раз
отправить к нему маркиза де Кёвра с угрозой, что
Король прибегнет к крайним мерам, если тот
добровольно не прислушается к голосу разума.
Королева изменила свое предписание
лишь в части, касавшейся уничтожения Блаве,
приказав заменить имевшийся там гарнизон
гарнизоном швейцарцев. Боязнь заставила г-на де
Вандома принять все условия, но, подписав их, он
вовсе не торопился их выполнять.
Дом Гизов торжествовал, особенно на
фоне других, но его постигла большая беда –
смерть шевалье де Гиза, которая случилась
первого июня. Это был великодушный и
многообещающий юноша, но герцог де Гиз, используя
его так, как использовал бы шпагу, воспитал его на
крови и поручил осуществить две худые затеи: одну
против маркиза де Кёвра, другую против барона де
Люза – последняя оказалась для него фатальной,
ибо Всевышний, не терпящий убийства и пролития
невинной крови, наказал его, заставив пролить
свою собственную, по своей же ошибке. Случилось
это в Бо в Провансе: он вознамерился произвести
выстрел из пушки, пушку разорвало, один из
осколков ранил его, и через два часа его не стало.
Перед смертью он признал, что заслужил эту
жестокую кару.
Приблизительно в это же время
парламент приговорил к сожжению книгу иезуита
Суареса 97 «Защита
апостольской католической веры против ошибок
англиканской секты» за проповедь права
подданных и чужеземцев покушаться на
венценосцев. Речь шла о только что
опубликованной, несмотря на декларацию и декрет
богословов от 1610 года, и [206] привезенной
во Францию книге. Суд призвал иезуитских монахов
Игнатия 98, Армана
Фронтона Ле Дюка 99,
Жака Сирмона 100 и
зачитал постановление в их присутствии,
предписывая им воздействовать на главу ордена с
тем, чтобы он подтвердил и опубликовал
вышеупомянутый декрет, запрещающий сбивать
народ своими проповедями с толку. Это
постановление суда получило в Риме плохой прием
из-за его фальсификации теми, кто был в этом
заинтересован, Его Святейшество был готов
отлучить от Церкви парламент и поступить с
постановлением так же, как он поступил с книгой
Суареса. Но когда посланник Короля сообщил ему
истинные обстоятельства дела, Его Святейшество
не только не осудил это постановление, но и издал
декрет, подтверждающий позицию Констанцкого
Собора по этому вопросу, которой парламент и
руководствовался в своем постановлении.
Пока парламент боролся в Париже с
отцами-иезуитами, Господин Принц занимался тем
же в Пуатье, только против епископа 101.
В этом городе была традиция выбирать мэра на
следующий день после Иванова дня. Было замечено,
что Принц что-то затеял: сформировал некую
партию, в которую вошли генерал-лейтенант
Сент-Март и несколько других высших офицерских
чинов. 22 июня горожане напали и ранили из
карабина некоего Латри, человека Принца, после
чего укрылись на архиерейском подворье. Принц
покинул Амбуаз и приблизился к городским воротам
Пуатье, но епископ (которому Королева с самого
начала этих событий письменно приказала не
впускать в город ни одного вельможу) не позволил
ему войти. Принц изъявил желание вступить в
переговоры, явился некто Берлан и подтвердил, что
вход в город ему запрещен; на вопрос, от чьего
имени последовал этот запрет, тот ответил: от
имени десяти тысяч вооруженных солдат,
находящихся в городе и предпочитающих скорее
умереть, чем впустить его. Берлан просил Принца
удалиться, угрожая ему расправой. [207]
Герцог де Руанэ, губернатор города,
сообщник Принца, отправился туда 25 июня, но был
принужден искать спасение в доме епископа; через
два дня после того, как горожане отказались
подчиниться ему и заявили, что признают только
епископа, он покинул город.
Принц укрылся в Шательро, откуда
послал Королеве письмо с жалобами, требуя управы
на епископа и тех, кто ему противился; затем,
собрав группу дворян, к которым добавился полк,
приведенный маркизом де Бонниве, он отправился в
Диссе, заняв там дом епископа, а его люди – в
другие места под Пуатье. Епископ обратился за
помощью к Королеве, умоляя ее освободить их от
Принца.
Королева пообещала ему, что рассудит
ситуацию и поставит в известность парламент;
чтобы не подать ни одного повода для
неисполнения договора, заключенного в
Сент-Менеуд, 4 июля она подтвердила декларацию, в
которой указывалось: Ее Величество хорошо
информирована о том, что Принц и все, кто
составляет его партию, не имеют никаких злых
намерений против королевской власти. То есть
декларация признавала, что ими было содеяно, и
одновременно подтверждала, что их не будут
преследовать. Однако и это не заставило Принца
отказаться от занятого им города, тем более что
трусость губернатора позволяла ему не очень
беспокоиться о будущем
Г-н де Вильруа, как всегда, настаивал на
том, что Королю и Королеве придется самим
отправиться на место действия, к тому же г-н де
Вандом, находившийся в Бретани, также не
подчинялся условиям договора, словно и не
подписывал его.
Г-н канцлер придерживался
противоположной точки зрения, которую разделяли
и маршал д'Анкр с супругой; обсуждение с обеих
сторон носило весьма острый характер, в
запальчивости было произнесено немало резких
слов.
Наконец Королева, уже не в первый раз
оказавшаяся в трудной ситуации благодаря
канцлеру и не желавшая пойти ко дну, отдавшись на
волю случая, на сей раз последовала [208]
совету г-на де Вильруа, несмотря на все
старания маршала и его супруги, и решила
сопротивляться непогоде, то есть везти Короля в
Пуатье и в Бретань. 5 июля двинулись в путь. Маршал
и его супруга, считая себя проигравшими, не
осмелились сопровождать Их Величества в этой
поездке и остались в Париже.
Прибыв в Орлеан, Королева отправила
г-на дю Мэна к Господину Принцу, надеясь, что,
принадлежа к его партии, тот имеет больше шансов
повлиять на него; но единственным результатом
его поездки было то, что Принц, узнав о приезде
Короля, заявил, что отбывает в Шатору, где намерен
дожидаться сатисфакции за нанесенное ему
оскорбление, а проездом навестит господина де
Сюлли под предлогом потребовать от него
исполнения своих обязанностей, но на деле совсем
с иной целью.
Из Орлеана же Королева в третий раз
послала маркиза де Кёвра к герцогу Вандомскому, а
14 июля направила в этот город декларацию в пользу
вышеозначенного герцога: этой декларацией
Король восстанавливал его в должности
губернатора Бретани и приказывал городам
принимать его, как это было принято прежде.
Господин Принц убедился тогда, сколь
малое значение имело губернаторство в Амбуазе,
которого он так страстно добивался: другие
губернаторы тут же приносили Их Величествам
ключи от своих городов.
Когда по прибытии в Тур Их Королевские
Величества узнали об отъезде Принца, те, кто
отговаривал от этой поездки, попытались убедить
их вернуться в Париж; но прибытие епископа Пуатье
с двумя сотнями горожан, рассказавших о
бедственном положении города из-за бегства
главных его чиновников, подозреваемых в
антикоролевских настроениях, заставило Их
Величества отправиться в Пуатье, где они были
встречены аплодисментами простого люда. Они
навели там порядок, отстранив Рошфора от [209] должности королевского
наместника в Пуатье и отдав ее графу де Ла
Рошфуко.
А тем временем в столице всем
заправляли г-да де Гиз, д'Эпернон и де Вильруа,
дожидаясь момента изгнания канцлера; если бы г-н
де Вильруа добился этого тогда, он бы предохранил
себя от многих бед, причиной которых был канцлер.
Командор де Сийери настолько поверил в
то, что его брат и он сам погублены, что стал
продавать свою должность первого шталмейстера
Королевы г-ну де ла Трусу, они уже почти ударили
по рукам, но тут вмешался Барбен, заявивший, что
честь обязывала Сийери сперва поговорить с
маршалом д'Анкром, благодаря которому он получил
эту должность.
Несмотря на приближение Короля, герцог
Вандомский по-прежнему упорствовал, не
разоружаясь и не снося фортификации Ламбаля и
Кемпера, не впуская швейцарский гарнизон в Блаве,
и так до тех пор, пока не узнал о прибытии Их
Величеств в Нант, куда, для его собственной
безопасности, ему отправили 13 августа
предписание, похожее на то, которое было ему
отправлено из Орлеана; только после этого он
опомнился.
Когда Король проводил заседания
Штатов в Нанте, то был немало удивлен крайностями
и насилием, проявленными войсками г-на де
Вандома, о чем от имени местных Штатов ему
поступили жалобы. Ее Величество умоляли не
прощать преступлений тех, кто выкупал жен у
мужей, дочерей и сыновей – у отцов и матерей,
засеянные поля – у владельцев, тех, что, требуя
денег, подвергали людей пыткам разной тяжести,
вешали или иным путем умерщвляли людей,
требовали выкупа под угрозой спалить дома либо
труды их жизни. Все это привело Их Величества в
такой ужас, что они заявили о том, что ранее,
предпочитая предать забвению, а не мстить за
оскорбления, нанесенные им лично, они вовсе не
имели в виду, что преступления по отношению к [210] простым людям не должны быть
наказаны по всей строгости закона.
После того, как эти две провинции –
Пуату и Бретань – были успокоены, Король
вернулся в Париж, где был уже 16 сентября.
Во время этой поездки в Париже 13
августа скончался принц де Конти. Он не оставил
наследников, у него была лишь дочь от второго
брака с м-ль де Гиз. Это был принц без страха и
упрека, он сопровождал Генриха Великого во время
сражения в Иври и потом отличился еще не раз; но
он так заикался, что был почти немым, да и разум
его был невелик.
Тринадцать дней спустя в Париж прибыл
Принц, чтобы сопровождать Его Величество в
парламент, где тот 2 октября должен был быть
объявлен совершеннолетним, согласно ордонансу
короля Карла V 102,
которым французские короли признаются
совершеннолетними по достижении тринадцати лет.
Накануне Ее Величество велела
разослать декларацию, в которой она подтверждала
эдикт примирения, вновь запрещала дуэли и
богохульство.
На следующий день церемония признания
Короля совершеннолетним прошла при всеобщем
ликовании. После того как Королева передала
Королю управление его правительством, Его
Величество, поблагодарив ее за помощь в годы
несовершеннолетия, попросил ее продолжать
править королевством, подтвердив ее последнюю
декларацию, разосланную накануне.
13 сентября он заложил с
Королевой-матерью первый камень в основание
моста, который Их Величества сочли необходимым
построить для украшения и удобства города чтобы
соединить Ла Турнель и Сен-Поль. Строительство
было поручено Кристофу Мари, парижскому буржуа:
чтобы покрыть его расходы на мост, Их Величества
купили оба острова Нотр-Дам и передали их ему в
собственность. [211]
С тех пор главной их заботой стали
Штаты: 9 июня их созыв был намечен на 10 сентября в
городе Сансе; но события в Пуату и в Бретани
заставили перенести его на 10 октября, затем, за
несколько дней до этой даты, Король перенес их из
Санса в Париж.
Королева еще не успела принять решение
относительно Штатов, как Принц тайком сказал ей,
что, захоти она того, он бы не стал настаивать на
созыве Штатов и что те, кто требовал их
проведения, поступили бы так же. Но весьма
проницательный Совет, предвидя, что, что бы
сейчас ни говорили принцы, впоследствии они же
будут жаловаться и получат благовидный предлог,
чтобы восстановить народ против правительства и
оправдать свой первый мятеж и второй, которые они
еще поднимут, окончательно утвердился во мнении
созвать Штаты. Пример Бланки, матери святого
Людовика, которая велела созвать подобную
ассамблею по случаю совершеннолетия сына, служил
Королеве подспорьем: по совету ассамблеи Бланка
так пеклась о делах своего государства, что ее
царствование заслужило благословение народа.
Когда принцы убедились в решимости
Королевы, они занялись происками где только
можно, чтобы заполучить преданных им депутатов
провинций и заполнить их наказы вымышленными
жалобами; однако вышло все наоборот, несмотря на
то, что на время этих Штатов в Париж прибыли все
смутьяны, желавшие поддержать Принца; дошло до
того, что Принц пожелал открыто принести жалобу
на правительство Королевы и сделал бы это, если
бы Сен-Жеран не явился к нему утром и не запретил
этого от имени Ее Величества.
Открытие этого знаменитого собрания
состоялось 27 октября в соборе Августинцев. Оно
было с самого начала нарушено спором среди
церковного сословия относительно порядка мест,
при этом аббаты претендовали на то, чтобы сидеть
впереди деканов и других важных лиц, [212]
представленных на ассамблее. Им было
приказано рассаживаться и высказываться без
особого порядка, но чтобы аббаты Сито и Клерво,
как самые почтенные по своему положению, имели бы
все же предпочтение.
Герольды потребовали тишины, Король
провозгласил, что собрал Штаты, чтобы выслушать
жалобы своих подданных и способствовать их
разрешению. Затем слово взял канцлер и заявил,
что Его Величество разрешил трем сословиям
представить свои наказы и обещал ответить им
положительно.
Барон де Пон-Сен-Пьер, архиепископ
Лионский, и президент Мирон выразили, один за
другим, от имени Церкви, второго сословия –
дворянства и третьего сословия – народа
нижайшую благодарность Королю за его доброту и
заботу о его подданных, заверили Его Величество в
своем повиновении и нерушимой верности,
готовности как можно скорее представить ему свои
заявления о злоупотреблениях – ремонстрации.
После этого депутаты разошлись, и в течение
оставшегося до конца года времени каждая из трех
палат работала над подготовкой этих документов.
Принц, получивший управление над
городом и замком Амбуаз лишь до созыва
Генеральных Штатов, прознав о том, что те решили
настаивать, чтобы он передал их в руки Короля,
предупредил их и сам отдал город, к великому
сожалению маршала д'Анкра, который подозревал,
что тот уступил, чтобы заставить своим примером и
его отдать города, которыми он располагал. Замок
Амбуаз был отдан Люиню, который все больше входил
в милость у Короля, потому что умел делить с ним
его увеселения.
Маршал д'Анкр, который давно уже с
недоверием присматривался к г-дам де Сувре, отцу
и сыну, завидуя им и опасаясь, как бы они не
завоевали слишком большого доверия у Короля,
вознамерился возвысить Люиня 103,
чтобы противопоставить его им, и с этим обратился
к Королеве, чтобы выпросить у нее для Люиня
губернаторство в Амбуазе, [213] уверяя
ее, что Король будет очень доволен, а она сама
получит в его лице преданного слугу.
Это было первым днем, с которого пошло
возрастать то величие, до какого Люинь дорос
сегодня, – заря будущего расцвета.
Небезынтересно заметить, с чего он начал.
Его отец – капитан Люинь – был сыном
мэтра Гийома Сегюра, каноника кафедрального
собора в Марселе. Он прозывался Люинем по
названию дома, принадлежавшего этому канонику и
расположенному между Экс и Марселем, на берегу
реки Люинь. Он взял себе имя Альбер – по матери,
горничной каноника.
Все свое скудное имущество его отец
оставил его старшему брату, ему же досталось
немного денег, он пошел в солдаты и стал стрелком
в отряде охраны при дворе, зарекомендовал себя
малым неробкого десятка, дрался на дуэли в
Венсенском лесу, что принесло ему известность, со
временем получил губернаторское место в
Пон-Сент-Эспри, где женился на девушке из дома
Сен-Поле, владевшего землями в Морна. Они
приобрели там домик президента д'Ардайона, из
Экс-ан-Прованса, которого называли также г-ном де
Монмиралем, – поместье Брант, весьма скромное,
расположенное на скале, где разбили виноградник,
а также остров Кадене, почти затопленный Роной,
вместо которого всегда указывают на другой –
Лимен, поскольку Кадене почти не показывается из
воды. Все их имущество и их доходы оценивались
приблизительно в 1200 ливров ренты. Им пришлось
вскоре покинуть Пон-Сент-Эспри, так как его жена
весьма задолжала мяснику: как-то раз они послали
за мясом, но мясник не удовольствовался простым
отказом, а в грубой форме потребовал в качестве
оплаты поместье, предлагая семье ограничиться
другим. Причем потребовал, чтобы они сделали это
по доброй воле, ничего за это не требуя.
Мужественная гордячка встретила оскорбление с
таким негодованием, что отправилась убивать
того, кто нанес ей его, что и [214] осуществила
посреди мясобойни четырьмя или пятью ударами
кинжала. Затем чета удалилась в Тараскон.
От этого брака на свет появились три
сына и четыре дочери: старшего звали Люинь,
второго – Кадене, третьего – Брант. Старший был
пажом графа дю Люда, а затем остался при нем и
следовал за ним некоторое время с двумя своими
братьями. Они отличались ловкостью, преуспевали
в игре в мяч как в поле, так и в закрытом
помещении, а также в надувной мяч. Г-н де Ла
Варенн, который их знал, поскольку дом Люда
находился в Анжу, его родной провинции, а он сам
был губернатором столицы, взял их на службу еще
при покойном Короле, положив старшему брату 400
экю содержания, на которые они жили втроем; позже
это содержание увеличилось до 1200 экю. Их тесный
союз вызывал всеобщее уважение; Король определил
их на службу к дофину, и тот проникся к ним
доверием за их старательность и ловкость, с
которой они дрессировали птиц.
Король рос, росло и его расположение к
старшему из братьев, тот становился уже фигурой
при дворе. Маршал д'Анкр, видя симпатию к нему
Короля и желая достичь сразу двух целей –
сделать Люиня зависимым от себя и доставить
удовольствие Королю, – назначил его
губернатором Амбуаза, который Принц сдал Его
Величеству, надеясь, что, оценив этот жест доброй
воли, тот перестанет прислушиваться к плохим
слухам о нем. Это свидетельствует о том,
насколько велико заблуждение того, кто
основывает свои надежды на том, что должно
внушать ему опасения: маршал получит удар с той
стороны, с которой он его не ожидает, – Люинь, в
котором он видел одну из главных опор своего
величия, не только собьет его с ног, но и построит
свое богатство на обломках маршальского.
Не без труда убедили в необходимости
сделать Люиня губернатором Амбуаза Королеву:
маршал рассказал ей о том, что юный Король явно
благоволил к Люиню, и она сочла целесообразным
иметь его при себе в качестве слуги и [215]
приобрела для него город и замок Амбуаз за
сумму, превышающую 100 000 экю. Тем самым она
совершила довольно обычную среди людей ошибку,
помогая подняться кому-то в большей степени, чем
это требуется, не осмеливаясь открыто
воспротивиться своим недругам, надеясь
завоевать их благодеяниями, не остерегаясь того,
что в дальнейшем они будут рассматривать это
возвышение как доказательство своей силы, что
еще более подогреет их чрезмерное честолюбие, не
позволяющее им делить с кем-либо власть. А она-то
желала распоряжаться ею сама и не зависеть при
этом ни от кого.
Принц отдал Амбуаз Королю, согласно
условиям, на которых получил его, не дожидаясь,
когда его об этом попросят, со всеми возможными
почтениями, а вот герцог д'Эпернон не последовал
за ним, проявив по отношению к парламенту
неслыханную дерзость на виду у Генеральных
Штатов.
Один солдат полка дворцовой охраны был
арестован в предместье Сен-Жермен за то, что убил
на дуэли одного из своих товарищей. Будучи
генерал-полковником от инфантерии, герцог счел
себя вправе выступить в роли судьи и велел
вызвать солдата. Получив отказ в этом, он отобрал
нескольких солдат одной из рот, охранявших Лувр,
и приказал им вызволить солдата из тюрьмы.
15 ноября судья предместья Сен-Жермен
подает об этом жалобу Судебной палате; двум
членам палаты поручают представить информацию
об этом деле. Герцог д'Эпернон, взбешенный этим,
направляется 19 ноября во Дворец Правосудия,
причем с таким сопровождением, что не опасается
получить отпор, и после закрытия заседания
палаты его сторонники, собравшись в Большом зале
и на галерее Торговцев, начинают издеваться над
членами парламента, выходящими из зала
заседаний, при этом сопровождая слова и жесты
презрения ударами шпор, рвущими судейские
мантии, так что кое-кто предпочитает вернуться
назад, а те, кто [216] не успел
выйти, оказываются заблокированными в зале до
окончания грозной шутки. Каждый судья воспринял
ее как личное оскорбление. Палата собралась 24
ноября, то есть в день открытия парламента, чтобы
обсудить, как наказать это преступление:
разгромом тюрьмы в Сен-Жермен была нарушена
законность, охрана Короля была ослаблена снятием
с караула нескольких солдат, отправленных
участвовать в неблаговидном покушении на судей,
больше того, оскорбления, которым подвергся
королевский парламент, попрали саму королевскую
особу, да еще на глазах депутатов Генеральных
Штатов.
В настроениях Королевы не было
никакого прекраснодушия; она не доверяла
полностью ни одному из министров, да и ни один из
них не настолько верил в ее покровительство,
чтобы осмелиться дать ей совет, который вызвал бы
ненависть какого-нибудь вельможи; не доверяла
она и Принцу со всеми его сторонниками, откуда
следует, что в определенной степени она доверяла
герцогам де Гизу и д'Эпернону; потому она
направила парламенту г-на де Праслена с письмом
от имени Короля, в котором он им повелевал
отложить на два дня продолжение этого дела, хотя
и намеревался принять решение в пользу
потерпевших. Судейские уже поставили вопрос на
обсуждение, когда прибыл гонец; не оставив его
сообщение без внимания, они тем не менее
постановили, что парламент приостанавливает
работу до его решения.
Единственное удовлетворение,
полученное парламентом, заключалось в том, что
солдат был водворен в тюрьму Сен-Жермен. Герцог
д'Эпернон явился в палату 29 ноября, ни словом не
обмолвившись об оскорблении, нанесенном им
палате, лишь ограничился объяснением, что явился
в тот день во Дворец Правосудия, намереваясь
изложить палате мотивы похищения солдата, но, к
несчастью, ее заседание было уже закрыто, что
было неправильно расценено недоброжелателями;
он умолял палату навсегда предать [217]
случившееся забвению, заверяя, что уважает
членов палаты и готов служить им.
Насколько герцог д'Эпернон мало
считался с Королем и его парламентом, настолько
же маршал д'Анкр не уважал ассамблею Генеральных
Штатов, провозгласившую своей целью положить
конец беспорядкам в королевстве и прежде всего
хаосу в финансах, лежавшему в основе многих из
них; в то время, когда говорилось о необходимости
умерить расходы Короля, он беззастенчиво велел
создать казначейство пенсионов, из которого
извлек 1 800 000 ливров.
В городе Мило накануне Рождества
восстали гугеноты, изгнали католиков из города,
ворвались в церковь, поломали распятие, кресты,
алтари, раки и – об этом нельзя писать без
содрогания – пинали ногами Тело Господне,
бесчинствуя и святотатствуя.
Так обстояло дело во Франции; пока
Королева, с одной стороны, старалась
предохранить королевство от происков принцев
крови, а с другой – вела себя малодушно,
приходилось опасаться усиления могущества
Испании в Италии, а также укрепления ее позиций в
Германии. Несмотря на то что маркизу де Кёвру
удалось навести в Италии порядок, неуемное
честолюбие герцога Савойского не только
продлило смуты, но еще и усилило их в том смысле,
что испанцы, приняв согласованные статьи, о
которых уже говорилось выше, стали давить на
герцога, чтобы добиться от него разоружения, а он
отказывался. Больше того, он принялся жаловаться
на них, требуя, выплаты 60 000 ливров в год, которые
Филипп II, его тесть, предоставил, согласно
брачному контракту, своей жене-инфанте, из
которых он ему был должен сумму недоимки за
восемь лет, а также 8000 экю годовых из суммы,
которая ему была, судя по всему, обещана, из
которой ему тоже причитались суммы недоимок.
Король Испании от имени Императора, чтобы
выгоднее представить свой ответ, передал ему 8
июля распоряжение Его Императорского Величества
распустить войска; герцог [218] Савойский
не подчинился, и губернатор Милана вступил в
Пьемонт со своей армией и приказал построить
форт возле Версея.
С другой стороны, маркиз де Сент-Круа,
поддерживаемый генуэзцами, высадился со своим
флотом на Генуэзском побережье, вступил в
провинции герцога Савойского и захватил Оней и
Пьерелат.
Известие об этом достигло Франции, и Ее
Величество, не желая поражения герцога,
направила 20 сентября маркиза де Рамбуйе с
чрезвычайным посольством в Италию, однако он не
справился с этой миссией до конца года; нунций
Его Святейшества и он уговорились о соглашении в
Версее, которое было подписано герцогом
Савойским, но от которого наотрез отказался
губернатор Милана; было достигнуто еще одно
соглашение – в Асте, которое губернатор принял,
но которое отказался ратифицировать король
Испании, и слушать не желая ни о каком ином
предложении об урегулировании, кроме тех,
которые он принял ранее. Чтобы сохранить свою
репутацию в Италии, король настаивал, чтобы
герцог выполнил то, что он от него требовал; тот
отнекивался в надежде, что Франция в собственных
интересах возьмет его под защиту. В Германии
Австрийский королевский дом овладел частью
наследственных владений Жюлье в результате
противоречий между владетельными принцами.
После того как герцог Нейбургский
женился на принцессе из Баварии, курфюрст
Бранденбурга стал подозревать его; в результате
герцог Нейбургский, желая разместиться в марте
этого года в замке Жюлье, оказался перед запертой
дверью; курфюрст Бранденбургский, решив, что
герцог хотел стать хозяином замка, посягнул на
Дюссельдорф.
Это недопонимание привело к тому, что
Нейбург решился перейти в католическую веру, оба
несколько раз поднимали на свою защиту войска.
Эрцгерцог Альберт и Штаты 104
пытались их примирить, но поскольку их главной
целью было извлечь выгоду из своих распрей, и тот,
и другой [219] завладели крепостями, бывшими
наиболее подходящими для них, а голландцы –
Жюлье и Эммериком, прекрасным и большим городом,
раскинувшимся на Рейне, а также Реесом,
расположенным между Везелем и Эммериком, и рядом
других крепостей.
Маркиз де Спинола начал с захвата
Экс-ла-Шапель, из-за распрей между ними
оказавшимся за пределами Империи; осуществить
это было поручено курфюрсту Кёльна и эрцгерцогу.
Спинола в качестве помощника комиссара
Императора атаковал эту крепость 21 августа, а
24-го захватил ее. Оттуда он направился в
Мюльцхайм, захватил его и разрушил его
укрепления, взял хорошо укрепленный
Везель-на-Рейне в Нижней Вестфалии, а также
другие менее крупные крепости.
Короли Англии и Дании и некоторые
другие суверены, опасаясь, что от этой искры
разгорится большой пожар, отправили своих
послов, чтобы попытаться уладить спор. С этой
целью в городе Сантен, остававшемся нейтральным,
была организована встреча, на которой
владетельные принцы совершили сделку между
собой, которая должна была соблюдаться до
заключения окончательного соглашения, но
Спинола помешал этому под предлогом, что
голландцы обещали в будущем более не вмешиваться
в дела Империи и что он со своей стороны не
выведет свой гарнизон из Везеля впредь до
особого распоряжения Их Величеств –
Императорского и Католического. Так голландцы и
испанцы поделили между собой Провинции,
принадлежавшие на бумаге принцам крови. В то
время Король был так занят усмирением смут в
своем королевстве, что не смог предложить им свою
помощь, как то было после смерти Короля. [223]
1615
Генеральные Штаты, открывшись 27
октября предыдущего года, продлились до 23
февраля сего года. Первый конфликт, вспыхнувший
на них, касался порядка, в котором депутаты
должны были выражать свое мнение в палатах.
Король приказал, чтобы они высказывались по
губернаторствам. Королевство было поделено на
двенадцать губерний, в которые вошли все более
мелкие отдельные провинции.
Когда дело дошло до обсуждения
проблемы искоренения злоупотреблений в
государстве, возникли другие споры, уладить
которые было совсем непросто. Палата дворян
призвала палату церковнослужителей поддержать
ее обращение к Королю с просьбой отсрочить до
следующего года уплату годового налога, пока
ассамблея не обсудит вопрос о продолжении или
отмене полетты 105,
которая делала должности во Франции
наследственными.
Духовенство, сочтя, что через
ежегодную чиновничью подать – полетту –
правосудие, неотъемлемое право королевского
достоинства, отделяется от Короля, передается
частным лицам и становится их наследственной
собственностью; что через эту подать двери
судейского корпуса открываются малолетним, от
которых начинают зависеть имущество, жизни и [224] честь подданных Короля; что
из-за нее проистекает продажность
судопроизводства, стоимость которого возрастает
настолько, что порой позволяет сохранить свое
имущество лишь ценой самого имущества, так что
уже не может идти речь о порядочности при
исполнении должностей, ставших собственностью
некоторых семей, у которых их можно отнять, лишь
взяв на пожизненное содержание, что приводит к
тирании должностных лиц, главным образом
наместников провинций, содержание которых при
покойном Короле никогда не включались в состав
годового налогообложения, – словом, учитывая все
это, палата духовенства сочла полезным
поддержать первое предложение дворянства. Что
касается второго, она присоединилась к нему в
силу собственного интереса.
Палата третьего сословия, депутаты
которой были уполномочены одной из важнейших
статей их наказа потребовать покончить с
вышеуказанной податью, согласилась
присоединиться к этим требованиям. Но поскольку
большинство депутатов были чиновниками, а
значит, лицами, заинтересованными совсем не в
том, что им было приказано, то, чтобы помешать
этой резолюции, они включили в нее
дополнительную статью, обращенную к духовенству
и дворянству, – поддержать их в том, что касается
их собственных обращений к Его Величеству:
первое – соблаговолить, с учетом бедности
народа, отложить посылку комиссии по податям до
момента, когда Его Величество выслушает их
жалобы по этому поводу, или, уже с этого момента,
уменьшить эти подати на четверть; второе –
учитывая, что вследствие отсрочек, о которых они
просят, финансы Короля неизбежно значительно
уменьшатся, просили отложить уплату пенсионов и
вознаграждений, включенных в бюджет.
Палаты духовенства и дворянства,
рассудив справедливо, что этот ответ третьего
сословия был в действительности отказом под
формальным предлогом согласиться с их мнением,
принялись было обсуждать вопрос о представлении
их обращений Королю без третьей палаты, когда
Саварон и [225] пять остальных
депутатов третьей палаты явились в палату
духовенства, чтобы объяснить им, что отсрочка
годового налога обогатит всех чиновников,
которых было немало в их палате; что Король мог бы
получить большие деньги с годового налога; что,
если налог будет отменен, страна снова вернется к
смутным временам, когда Король раздавал
должности по рекомендациям знати, в результате
чего чиновники оставались верными ей, а не
Королю; что, для того, чтобы искоренить зло, нужно
было покончить с продажностью. Затем они подали
специальную жалобу по поводу ордонанса о сорока
днях 106, убеждая
духовенство поддержать их требование отмены
оного.
Этот второй визит заставил палату
духовенства утвердиться в своем мнении, и она не
сочла достаточными доводы, приведенные в пользу
чиновничьей подати. Согласились со следующими
положениями: не все, что полезно для казны Короля,
полезно для благосостояния и сохранения
государства; обогащает не столько доход, сколько
умеренность в расходах, если же должным образом
не следить за ними, не хватит и дохода всего мира;
прошлый опыт способен прибавить мудрости в
будущем, и Его Величеству следовало бы
распределять должности по заслугам, а не
рекомендациям приближенных.
Что касается предложения покончить с
продажностью, тут не было двух мнений. Во-первых,
это увеличивало число привилегированных,
живущих за счет бедных: поборы были таковы, что
народ не в состоянии был платить подати и
пополнять тем казну.
Во-вторых, это приводило к увеличению
взяток судьям, что разоряло угнетенных и
уничтожало само правосудие, при этом у тех, кто
подкупает, есть причина думать лишь о
делопроизводстве, чтобы выиграть и вернуть толпе
частных лиц в розницу то, что они купили оптом.
В-третьих, в результате золото и
серебро отнимали у добродетели честь –
единственное вознаграждение, [226] которого
она требует. В качестве примера привели
карфагенскую республику, где все должности
продавались, да и римская монархия не вполне была
свободна от этого. Это не столько довод, сколько
свидетельство древности коррупции в
государстве, той самой коррупции в карфагенской
республике, которую Аристотель бичует в своей
«Политике» и которую самые мудрые и
добродетельные римские императоры не желали
терпеть. Да и нам нет нужды приводить иного
доказательства того, что коррупция противоречит
основным законам монархии. Судьи издавна
приносили клятву в том, что не платили за
должность, каковой акт святой Людовик называл
симонией. Это явление появилось из простой
необходимости наполнить деньгами казну Короля,
опустошенную войнами, а не потому, что его
считали справедливым или полезным для
государства.
Людовик XII начал по примеру
венецианцев. Франциск I, в еще большей степени
страдавший от войны, создал институт случайных
государственных доходов; Генрих IV, который
познал ее беды больше всех, подтвердил эту подать
открыто, приказав освободить судей от принесения
старой присяги 107
и усугубив продажность полеттой. Приводился
аргумент, согласно которому должности достаются
лишь богачам, которые тем самым становятся менее
склонными к коррупции, и нет оснований опасаться,
что они не отличаются требуемыми порядочностью и
честностью, ведь должности продаются лишь после
сбора сведений об их жизни и нравах, и если те
ведут себя неподобающим образом, то подлежат
отстранению. У римлян требовалось обладать
определенным имущественным цензом, чтобы
получить должность, однако это не повод
оправдывать продажность, Король, имеющий
возможность выбрать, выберет лишь достойных, тех,
кто ничего не заплатит за должность. Это вернее
любых сведений о жизни и нравах. Но хотя это
предложение вызывало одобрение, все же палата не
сочла возможным согласиться с ним, тем более что
время торопило подать Королю свои [227]
представления о злоупотреблениях в связи с
отсрочкой уплаты ежегодного налога. В конце
концов депутаты духовенства и дворянства вместе
направились к Королю с вышеуказанными
представлениями, а также представлениями
относительно отмены комиссии по дознанию, на что
получили удовлетворительный ответ от Его
Величества.
Депутаты третьего сословия в свою
очередь также отправились к Королю со своими
представлениями, в которых отпустили несколько
оскорбительных слов по адресу дворянства, что
еще больше отдалило эти два сословия.
Было выдвинуто другое предложение, как
обойтись без продажи должностей: предлагалось за
двенадцать лет возместить затраты королевской
казны как на должности, так и на подати и налоги,
после чего эти должности должны были перейти к
Королю, Его Величеству предлагалось сократить их
до старого числа, при этом увеличивая
вознаграждения чиновников, чтобы они больше не
брали взяток.
Духовенство и дворянство приняли это
предложение в отличие от третьего сословия; но
все согласились просить Короля учредить
Судебную палату для поиска финансирования,
умоляя Его Величество, чтобы деньги, которые
могли быть получены таким образом, были
направлены на возмещение расходов на
сверхоплачиваемые должности либо на выкуп
собственности; и Его Величество дал им добро на
поиск того, что не было отменено покойным
Королем.
Было и другое расхождение между ними
по поводу Тридентского Собора: палата
духовенства и палата дворянства требовали его
обнародования без нанесения ущерба правам
Короля и привилегиям галликанской Церкви. Но
палата третьего сословия наотрез отказывалась
согласиться на это, утверждая, что на этом Соборе
было немало вещей, относившихся к вопросам
правопорядка и внешней политики, заслуживавших
более широкого обсуждения, на которое не было
времени, кроме того, там были положения,
затрагивавшие власть Короля и покой частных
граждан. [228]
Палата третьего сословия утверждала
также, что часть духовенства теряла свои льготы,
бюджеты были в руках епископов, владения павших
на дуэлях переходили к Церкви, привилегии
парламента были отменены, правомочия судей по
отношению к духовенству были ослаблены,
испанская инквизиция проникла во Францию;
словом, что в королевстве никогда ранее не
публиковались материалы Соборов и что теперь не
след менять такое положение вещей.
Но самое большое противоречие между
палатой третьего сословия и двумя другими
касалось одной статьи, которую третье сословие
вставило в свой сборник наказов: оно настаивало
на том, чтобы просить Его Величество установить
на ассамблее Генеральных Штатов основной закон
королевства, согласно которому на земле нет силы,
как духовной, так и светской, которая могла бы
посягать на его королевство и пытаться лишить
священную особу прав либо освобождать подданных
от подчинения ей, какими бы ни были предлог или
причина; настоятели приходов, богословы и
проповедники обязаны учить послушанию, а
противное мнение должно восприниматься как
нечестивое, возмутительное и ложное, и ежели
появится какая-нибудь книга либо речь, прямо или
косвенно содержащая противоположное учение,
духовенство обязано опровергнуть и оспорить его.
Духовенство обратилось в палату
третьего сословия с просьбой сообщить им, что
именно они представили Королю относительно веры,
религии, иерархии и церковной дисциплины, в свою
очередь, обязуясь изложить той все, что
собирались представить Его Величеству
относительно их собственного положения.
Поскольку палата третьего сословия не
согласилась на это, а духовенство сочло, что
предложение третьего сословия имело целью
спровоцировать некую раскольническую ересь, она
послала в вышеуказанную палату епископа
Монпелье с просьбой сообщить содержание
вышеназванной статьи; та сделала это, но заявила,
что не поменяет в ней ни слова. [229]
Духовенство изучило статью и решило,
что та не будет ни принята, ни внесена в наказы, то
бишь отклонена. Дворянство с этим согласилось и
выделило двенадцать дворян сопровождать
кардинала дю Перрона, направленного от имени
палаты духовенства в палату третьего сословия.
Кардинал первым делом поблагодарил их
за рвение, с которым они заботились о
безопасности и жизни наших королей, заверив их,
что духовенство разделяет его.
Но он просил иметь в виду, что лишь
законы Церкви способны пресечь вероломство
чудовищ, которые осмеливаются совершать
бесчеловечные покушения, как и то, что страх
временных страданий – слишком слабое средство
для борьбы с этим злом, проистекающим из ложных
религиозных убеждений, тем более что эти
несчастные страдают от мучений, мечтая о лаврах
мучеников. Если их и сдерживает что-то, то лишь
запреты Церкви, чьи строгость и суровость
проявляются после смерти оных. Но для этого
следует, чтобы эти законы и запреты исходили от
твердой и непогрешимой церковной власти, то есть
универсальной и не содержащей ничего, кроме того,
с чем была бы согласна вся католическая Церковь;
если же они проистекают от власти сомнительной и
разделенной и содержат вещи, в отношении которых
часть Церкви исповедует одно, а руководство и
иные ее составляющие – другое, те, на кого она
должна воздействовать, вместо испуга и страха
перед законами и запретами станут насмехаться
над ними и презирать их.
Затем кардинал сказал им, что в их
статье, которой они дали имя основного закона,
есть три положения:
Первое: нет причин, позволяющих
убивать королей; с этим согласна вся Церковь,
больше того, она предает анафеме тех, кто
утверждает противное. Второе: наши короли
наделены полной суверенностью; это второе
положение считается верным и не подлежащим
сомнению, хотя и не обладает той же
убедительностью, что и первое, являющееся
догматом веры. Третье: подданные ни в каком
случае [230] не могут быть
освобождены от клятвы верности, которую принесли
своему государю; это третье положение спорно и
обсуждается внутри Церкви, так как все остальные
части галликанской Церкви и даже все
галликанское сообщество, с того момента, когда в
нем были созданы школы теологии, и до появления
Кальвина, полагают, что есть несколько случаев,
при которых подданные могут быть освобождены от
клятвы верности: а именно, когда некий государь
нарушает клятву, данную Богу и своим подданным,
прожить и умереть в католической вере, –
например, становится еретиком или магометанином,
но при этом не доходит до того, чтобы принудить
своих подданных смириться с его ошибкой и
неверностью, – в этом случае он может быть лишен
своих прав, будучи виновен в вероломстве по
отношению к тому, кому он принес клятву, то есть
по отношению к Иисусу Христу, а его подданные
могут быть освобождены церковным трибуналом от
принесенной ему клятвы верности.
Отсюда следует, что с этой точки зрения
вышеуказанная статья бесполезна и недейственна,
поскольку законы предания анафеме и церковных
запретов совсем не действуют на души, если их не
рассматривать как части непогрешимой власти, с
которой согласна вся Церковь; статья эта, мало
сказать, бесполезна – она даже опасна, поскольку
вся Церковь считает, что непозволительно убивать
королей, если же добавить это положение к другому
спорному, можно лишить первого его силы в
сознании вероломных убийц, извращая то, что
считается догматом веры, подобным смешиванием со
спорным положением.
Само название, данное ими этой статье
– основной закон, – оскорбительно для
государства, ведь, приняв ее, следовало бы
признать, что основы его шатки. Кроме всего
прочего, эта статья приводит к расколу в
Христовой Церкви: так как мы не можем утверждать,
что Папа и все остальные составляющие
католической Церкви придерживаются учения,
противоположного слову Божьему, учения
неверного и, [231] следовательно,
еретического, если же мы утверждаем это, то ведем
к расколу и отделяемся от всего христианского
сообщества; наконец, эта статья дает мирянам
власть судить о религиозных делах и решать, какое
учение соответствует слову Божьему, она дает им
даже власть заставлять духовные лица приносить
клятву, проповедовать и объявлять одно,
оспаривать под присягой и письменно другое, что
является святотатством, запросто обращаться с
авторитетом Иисуса Христа и его апостолов,
подрывать авторитет его Церкви.
А посему кардинал просил господ из
третьего сословия исключить эту статью из своих
наказов и доверить представителям духовенства
переработать ее и распорядиться ею, как они
сочтут необходимым.
Упрямство не позволило внять голосу
разума: поскольку с самого начала они были
настроены против палат духовенства и дворянства,
то и не пожелали отказаться от своих предложений,
побуждаемые тщеславным и казавшимся им
благовидным предлогом заботы о королевских
особах, отказываясь при этом признать, что вместо
сохранения единства в государстве они
способствуют расколу, вместо того чтобы печься о
жизни королей, они отдают их на волю случая, лишая
их подлинной безопасности, данной им Богом.
Вмешался парламентский суд и, вместо
того, чтобы навести порядок, лишь увеличил
раскол; но последнее слово было за Королем: он
подтвердил, что не только его правительство, но и
он лично наблюдал за спором и решил удалить эту
статью из наказов третьего сословия.
Во время работы Генеральных Штатов
произошло столько дуэлей, что палата духовенства
сочла себя обязанной направить к Королю епископа
Монпелье, чтобы выразить ему свое сожаление по
поводу того, что кровь его подданных проливается
ради ссор, а их души, выкупленные невинно
пролитой кровью Иисуса Христа, попадают в ад, и
заявить, что это равнозначно возобновлению
варварского обычая жертвоприношений у
язычников, которые сжигали людей, [232]
считавшихся злыми духами; что Франция – их
храм, поле битвы – алтарь, честь – их идол,
дуэлянты – священники и жертвы; что следует
опасаться, как бы это не стало дурным
предзнаменованием для королевства, потому как
простые кровавые раны, падающие с неба без
всякого преступления со стороны людей, не
позволяют предсказать ужасные катастрофы,
идущие за ними следом; что они обязаны
предупредить об этом Их Величества, дабы они
своей осторожностью и строгим соблюдением
эдиктов нашли лекарство от этого бедствия, тогда
и Бог не оставит их своими милостями, имея в виду,
что не только все права народов переходят в особу
их государей, но также и их ошибки, если их
скрывать или терпеть.
Ее Величество милостиво приняла их
прошение и продемонстрировала свою решимость
пресечь беспорядки.
Но между палатами дворянства и
третьего сословия возник новый повод к
недовольству, оказавшийся посильнее всех
предыдущих: дело в том, что один из депутатов
дворянства из Верхнего Лимузена побил палкой
наместника Юзерша, депутата третьего сословия от
Нижнего Лимузена. Эта палата направила жалобу
Королю, а тот переадресовал это дело парламенту;
как ни упрашивали духовенство и дворянство Ее
Величество лично рассмотреть это конфузное
происшествие либо передать дело Генеральным
Штатам, она не пожелала уступать, так как все
чиновники посчитали себя оскорбленными.
Парламент заочно приговорил дворянина к смерти
через отсечение головы; приговор был приведен в
действие над его изображением.
Словно на глазах Генеральных Штатов
каждому хотелось превзойти остальных в наглости
и пренебрежении законом, Рошфор побил палкой
Марсийака якобы за то, что тот оскорбил Принца и
высказывался против Королевы, – Рошфор привел
несколько конкретных деталей его замыслов
против Королевы, которые тот ему якобы выдал.
Сен-Жеран и кое-кто еще советовали Королеве
поверить Рошфору; но [233] г-н де
Бюльон убедил ее не делать этого и продолжить
расследование в судебном порядке. Сперва она
отказала, сказав, что г-н канцлер замял бы дело,
как он уже поступил с делом барона де Люза;
парламенту было дано соответствующее поручение.
Будучи предупрежден об этом, Принц
направил в первую палату парламента и затем во
все палаты по гражданским делам следующую
жалобу.
Во исполнение своего обещания он
сделал все, что мог, чтобы выразить всю свою
преданность как Королю, так и Королеве, признавая
ее власть, переданную ей Королем, и желает
вернуть все, что должен Их Величествам, дабы
подать всем пример повиновения. С этой целью он
привлек королеву Маргариту 108
и г-жу графиню, соотнесся с г-ном канцлером, чтобы
иметь средства, которые могли бы понадобиться.
Следуя советам его врагов, Король и Королева, о
которых он никогда не говорил плохо, были
настроены против него, в результате он обнаружил,
что ему был закрыт доступ к Их Величествам. Он был
в курсе того, что произошло за день до того,
однако не пристало отдавать его на суд министров.
По своему положению и происхождению он должен
был бы предстать перед судом пэров, в котором
Король окружен герцогами и пэрами. Фавориты,
злоба и жестокость – причина всех
несправедливостей, имевших место в государстве,
– помешали ему добиться того, чего он желал. А
поскольку ему было отказано в справедливости,
его обида, с которой совпали интересы других
несправедливо обвиненных, позволяла им, как он
надеялся и о чем умолял, рассчитывать на
понимание, чтобы смягчить и сгладить остроту и
напряженность. в их отношениях. Он хотел взять
обратно свои жалобы и выжидал удобного случая
сказать это в присутствии всех представителей
Штатов.
Члены парламента ответили ему, что не
уполномочены обсуждать государственные дела без
распоряжения Короля и выслушивать жалобы его
подданных, частных лиц. [234]
Несмотря ни на что, г-н де Бюльон,
продолжая расследование этого дела по поручению
Королевы, дал распоряжение об аресте.
Следует заметить, что Принц представил
свое прошение парламенту, в котором он поддержал
насильственные действия Рошфора, утверждая, что
принцы крови имеют право на безнаказанное
применение таких действий. Но после, получив
предупреждение о том, что его поддержка вовсе не
окажется полезной для Рошфора и что парламент
мог использовать его признание против него,
сославшись на то, что принцы крови не имеют права
на применение насилия и должны отвечать за это по
суду, он отозвал свое прошение.
Дело закончилось тем, что после
издания распоряжения об аресте Рошфора Господин
Принц потребовал отмены этого распоряжения.
Другое покушение было совершено на
особу г-на де Риберпре: оно не наделало столько
шума, хотя и было не менее странным. Маршал д'Анкр,
у которого были напряженные отношения с г-ном де
Лонгвилем из-за их должностей – мы рассказывали
об этом выше, – не доверяя Риберпре, которого он
назначил в цитадель Амьена, сделал его
губернатором Корби и тем самым отделался от него.
Обиженный недоверием Риберпре перешел
вместе с крепостью Корби на сторону г-на де
Лонгвиля; некоторое время спустя, в Париже, где
еще проходили заседания Генеральных Штатов, на
него напали средь беда дня три или четыре
неизвестных человека, от которых он отважно
отбивался. Все были уверены, что нападение – дело
рук маршала д'Анкра; это тем более возмутило и
восстановило Штаты против маршала, что убийства
не дозволены и вызывают ужас в королевстве.
Когда наступило время закрытия
Генеральных Штатов, три палаты стали опасаться,
что, если все государственные советники Короля
станут рассматривать просьбы Генеральных Штатов
или если после представления наказов им будет
отказано в праве собираться на свои заседания,
дело [235] застопорится.
Церковь и дворянство решили просить Его
Величество согласиться с тем, чтобы принцы и
коронные чины сами решали вопросы своих наказов
или, если Король сочтет нужным, чтобы им помогали
в этом несколько представителей его кабинета.
Они просили ограничить их число пятью или шестью
лицами по их выбору и чтобы три или четыре
депутата от каждой палаты присутствовали на
заседаниях кабинета, когда станут
рассматриваться их дела, да еще чтобы
Генеральные Штаты были распущены лишь после
того, как Его Величество ответит на их прошения.
Узнав об этом, Его Величество дал им
знать, что ему это не по нраву, в результате они
ограничились последней просьбой, а также тем,
чтобы шесть старейшин его правительства вместе с
принцами и коронными чинами докладывали Его
Величеству по их наказам.
Король объявил им через герцога
Вантадурского, что удовлетворение их просьб было
бы весьма вредным нововведением, что он мог дать
им лишь право выбрать из своей среды депутатов,
готовых объяснить Его Величеству и его министрам
суть своих наказов с тем, чтобы его ответы были бы
переданы непосредственно представителем трех
сословий, которые остались бы в Париже.
Получив этот ответ, все три палаты
вновь обратились к Королю, чтобы Его Величество
согласился на то, чтобы после представления ими
своих наказов они могли собраться вновь и не
расходиться до получения его ответа.
Его Величество вторично отказал им в
этой просьбе, указав, однако, что, если после
представления их наказов случится нечто такое,
что заставит их снова собраться, он даст на это
разрешение Полностью положась на волю Короля,
они представили 23 февраля свои наказы. Главными
их пунктами были следующие: восстановление
католичества в Жексе и в Беарне, в частности,
передача доходов епархий Беарна, который со
времен королевы Жанны 109,
матери покойного Короля, контролировался
королевскими чиновниками, епископам [236]
вместо пенсионов, которые Король им
назначал, чтобы поддерживать их достоинство, –
это обещание им было дано покойным Королем, а
после его смерти подтверждено Королевой-матерью,
но исполнение отложено до совершеннолетия
Короля; присоединение Наварры и Беарна к короне;
нижайшая просьба к Королеве согласиться на брак
Короля с наследницей испанской короны; согласие
ввести в правительство четырех прелатов, четырех
дворян и четырех чиновников на каждый квартал
года, не считая принцев и коронных чинов; запрет
парламенту на любое вмешательство в дела
духовные, как в области веры, так и в церковных
таинствах, монашеских правилах и других подобные
вещах; реформирование Университета и
восстановление в нем позиций иезуитов; в
дальнейшем предоставление соответствующих
льгот и пенсионов только духовным лицам, без
права занятия вакантных должностей; направление
каждые два года комиссаров в провинции для
принятия жалоб подданных, составление
соответствующих протоколов; ликвидация
института должностей, наместничеств и иных
постов; отмена годового налога, пенсионов,
приведение в порядок финансов, создание палаты
правосудия для расследований в финансовых
областях.
Комментарии
97. Франческо Суарес (1548–1617) –
иезуит, философ и теолог. Преподавал в иезуитских
коллегиях, в том числе с 1580-го по 1585 г. – в Римской
(Григорианский университет), позднее – в
Саламанке. Сыграл значительную роль в развитии
философии права и политической философии. В
частности, его философские работы имели
впоследствии определенное влияние на онтологию
Мартина Хайдеггера; социально-политические
взгляды были восприняты рядом мыслителей (в том
числе Г. Гроцием, в основу работы которого «О
праве войны и мира» лег трактат Суареса «О
законах»). Основные работы: «Комментарии к
«Суммам» св. Фомы» (1590), «Метафизические
рассуждения» (1597), «О законах» (1612), «Защита
католической апостольской веры от заблуждений
англиканской секты» (1613).
98. Игнатий Арман (1562–1638) –
иезуит, ректор коллежа в Турноне, стал
провинциалом Общества Иисуса во времена
правления Генриха IV.
99. Фронтон Ле Дюк (1558–1624) –
иезуит, профессор теологии коллежа в Клермоне.
100. Жак Сирмон (1559–1651) –
иезуит, теолог. Стал духовником Людовика XIII в 1637
г.
101. Анри-Луи де ла Рош-Позе
(1577–1651) – епископ Пуатье с 1611 г.
102. Имеется в виду ордонанс 1374
г.
103. Шарль д'Альбер (1578–1621) –
герцог де Люинь (с 1619). Был пажом Людовика XIII; в
апреле 1621 г. стал коннетаблем Франции. Фактически
управлял делами государства от имени короля
после смерти Кончини.
104. Генеральные Штаты
Соединенных Провинций (Нидерланды).
105. «Годовое право» (полетта)
– ежегодный взнос, составляющий 1/60 от цены
должности, дающий право перехода ее по
наследству.
106. Согласно ордонансам Карла
IX от 1568 г., передача должности была действительна,
если состоялась не позднее чем за сорок дней до
смерти занимавшего ее ранее лица. Генрих IV
установил, что, если платилась полетта, смерть
обладателя должности не приводила к потере права
ее передачи, которое могли осуществить
наследники.
107. Речь идет о клятве, которую
назначенный на должность судья давал в том, что
он ничего не обещал, не давал и не платил прямо
или косвенно за свою должность.
108. Маргарита Французская
(Валуа) (1553–1615) – дочь Генриха II и Екатерины
Медичи. Первая жена Генриха IV; брак был
аннулирован в 1599 г. по причине бесплодия супруги.
109. Жанна д'Альбре (1528–1572) –
королева Наварры, мать Генриха IV.
(пер. Е. А. Городилиной)
Текст воспроизведен по изданию: Арман Жан дю Плесси, кардинал дю Ришелье. Мемуары. М. Транзиткнига. 2006
|
