РАШИД-АД-ДИН

СБОРНИК ЛЕТОПИСЕЙ

ЛЕТОПИСЬ

Угедей-каана от начала коин-ил, то есть года барана, выпавшего на месяц джумада I 632 г.х. [22 января – 20 февраля 1235 г. н.э.] до конца хукар-ил, [то есть] года быка, выпавшего на месяц ша`бан 638 г.х. [15 февраля – 15 марта 1241 г. н.э.], [то есть] за семь лет

|A 117а, S 286| В это время, устроив великий курилтай, [каан] отправил царевичей и эмиров в [Дашт-и-]Кипчак, Мачин и в другие местности и приказал всюду построить высокие здания, какие строят в городах, и кушки. ¹⁷⁶

Он скончался в последний год, который был тринадцатым годом [со дня] восшествия его на престол и пятнадцатым годом с кончины Чингиз-хана.

Рассказ об устройстве [Угедей-]кааном курилтая и назначении [им] царевичей и эмиров на окраины и рубежи [своих] владений

Каан, после того как в год лошади он возвратился после завоевания областей Хитая, в местности Талан-даба, устроив собрание, сделал курилтай. В этом году, [году] барана, он захотел собрать еще раз всех сыновей, родственников и эмиров и заставить их вновь выслушать ясу и постановления.

Все явились согласно приказу. Всех он отличил разного рода пожалованиями и милостями.

[Целый] месяц беспрерывно родственники в согласии пировали с раннего утра до звезды, и, по принятому обычаю, все богатство, которое было собрано в казнохранилищах, ¹⁷⁷ он [каан] раздарил собравшимся. Когда закончили пиры и развлечения, он обратился к устроению важных дел государства и войска. Так как некоторые окраины государства еще не были [полностью] покорены, а в других областях действовали шайки бунтовщиков, он занялся исправлением этих дел. Каждого из родственников он назначил в какую-нибудь страну, а сам лично намеревался направиться в Кипчакскую степь.

Менгу-каан, хотя и был еще в расцвете молодости, благодаря разумности и опытности, которыми он обладал, обратил внимание [присутствующих] на поступок каана и сказал: «Мы все, сыновья и братья, стоим в ожидании приказа, чтобы беспрекословно и самоотверженно совершить все, на что последует указание, дабы каану заняться удовольствиями и развлечениями, а не переносить тяготы и трудности походов; если не в этом, то в чем же ином может быть польза родственников и эмиров несметного войска?». [36]

Все присутствующие всецело одобрили эту речь и сделали ее обязательным для себя руководством.

И благословенный взгляд каана остановился на том, чтобы царевичи Бату, Менгу-каан и Гуюк-хан вместе с другими царевичами и многочисленным войском отправились в области кипчаков, русских, булар [поляков], маджар, башгирд, асов, в Судак и в те края и все их завоевали; и они занялись приготовлением [к этому походу].

В том же году в степи Асичанк Угедей-каан назначил своего сына Кучу и царевича Кутуку, ¹⁷⁸ сына Джучи-Касара, ¹⁷⁹ в Мачин, который называют Нангяс. ¹⁸⁰ Они отправились [туда], взяли города Сианг-ин-фу и Ке-рин-фу и разграбили по пути области Тибета.

И в том же году отправили Хукату с войском в Кашмир и Хиндустан. Они тоже захватили и разграбили некоторые области.

И в том же году установили копчур ¹⁸¹ со скота, определив дать одну голову со ста голов. Каан повелел, чтобы с каждых десяти тагаров пшеницы дали один тагар для расходования на бедных.

А для того, чтобы происходило беспрерывное прибытие гонцов как от царевичей, так и от его величества каана в интересах важных дел, во всех странах поставили ямы ¹⁸² и назвали это «таян ям». Для установления этих ямов назначили гонцов от царевичей и определили так, как это [здесь] подробно утверждается:

от каана – битикчи Куридай,

от Чагатая – Имколчин Тайчутай,

от Бату – Суку-Мулчитай,

от Тулуй-хана по приказанию Соркуктани-беги отправился Илджи-дай. ¹⁸³

Упомянутые эмиры отправились и во всех областях и странах по долготе и широте земного пояса установили ямы. [37]

Каан разослал ярлыки во все концы государства о том, чтобы ни одно создание не причиняло обиды другому, чтобы сильный не испытывал на слабом [своей] силы и [ничего] [у него] не отнимал. И люди успокоились, и распространилась молва о его справедливости.

|A 117б, S 287| Рассказ о войнах, которые вели царевичи и войско монгольское в Кипчакской степи, Булгаре, Руси, Мокше, ¹⁸⁴ Алании, Маджаре, Буларе и Башгирде, и завоевании [ими] тех областей

Царевичи, которые были назначены на завоевание Кипчакской степи и тех краев, [были следующие]: из детей Тулуй-хана – старший сын, Менгу-хан, и брат его Бучек; из рода Угедей-каана – старший сын, Гуюк-хан, и брат его Кадан; из детей Чагатая – Бури ¹⁸⁵ и Байдар и брат каана, Кулкан; сыновья Джучи; Бату, Орда, Шейбан и Тангут; из почтенных эмиров: Субэдай-бахадур и несколько других эмиров. Они все сообща двинулись весною бичин-ил, года обезьяны, который приходится на месяц джумад 633 г.х. [11 февраля – 11 марта 1236 г. н.э.]; лето они провели в пути, а осенью в пределах Булгара соединились с родом Джучи: Бату, Ордой, Шейбаном и Тангутом, которые также были назначены в те края. Оттуда Бату с Шейбаном, Буралдаем и с войском выступил в поход против буларов и башгирдов и в короткое время, без больших усилий, захватил их. Дело это происходило так: булары были многочисленный народ христианского исповедания; границы их области соприкасаются с франками. Услышав молву о движении Бату и эмиров, они снарядились и двинулись в поход с 40 туманами славного войска. Шейбан, составлявший авангард с 10 000 людей, ¹⁸⁶ послал известие [Бату], что их [буларов] вдвое больше монгольского войска и что все они бахадуры. Когда оба войска выстроились друг против друга, Бату, по обычаю Чингиз-хана, взошел на вершину одного холма и [целые] сутки смиренно взывал к богу и тяжко вздыхал, а мусульманам приказал помолиться соборно. Посредине [между обеими армиями] была большая река. Бату и Буралдай ночью переправились через [эту] реку и вступили в бой; Шейбан, брат Бату, лично вступил в сражение. Эмир Буралдай произвел нападение всеми войсками сразу. Они [монголы] устремились на шатер келара, ¹⁸⁷ который был их царем, и мечами перерубили веревки. Вследствие падения [королевского] шатра войско их [буларов] пало духом и обратилось в бегство. Как отважный лев, который кидается на добычу, монголы гнались за ними, нападали и убивали, так что уничтожили большую часть того войска. Те области были завоеваны, и эта победа была одним из великих дел. Булар и Башгирд являются большой страной и [представляют собою] места недоступные. Несмотря на то, что [монголы] тогда завоевали ее, [жители ее] снова восстали, и она еще не вполне покорена. Государей тамошних называют келар, и они существуют еще доныне. После этого, в ту зиму, царевичи и эмиры собрались в [долинах] рек Хабан и отправили эмира Субэдая с войском в страну асов и в пределы Булгара. Они дошли до [38] города [Булгара] Великого ¹⁸⁸ и до других областей его, разбили тамошнее войско и заставили их покориться. Прошли тамошние вожди Баян и Джику, изъявили царевичам покорность, были [щедро] одарены и вернулись обратно, [но потом] опять возмутились. Вторично послали [туда] Субэдай-бахадура, пока он не захватил [их]. Затем царевичи, составив совет, пошли каждый со своим войском облавой, устраивая сражения и занимая попадавшиеся им по пути области. Менгу-каан с левого крыла шел облавой по берегу моря [Каспийского]. Бачмана, одного из бесстыднейших тамошних эмиров, из народа кипчаков, из племени олбурлик, и Качир-укулэ, из племени асов, обоих забрал [в плен]. А дело было так: |A 118а, S 288| этот Бачман с группой других воров спасся от меча; к нему присоединилось скопище других беглецов. Он бросался во все стороны и что-нибудь да похищал; бесчинства его увеличивались со дня на день. Постоянного местопребывания он не имел, и поэтому войско монгольское не могло схватить его; он скрывался в лесах на берегу Итиля. Менгу-каан приказал изготовить 200 судов и на каждое из них посадить по 100 человек монголов в полном вооружении. Он же [сам] с братом своим Бучеком шел облавой по обеим берегам реки. В одном из итильских лесов они нашли свежий навоз и прочее, [оставшееся] от спешно откочевавшего лагеря, а среди этого застали больную старуху. От нее узнали, что Бачман перебрался на один остров и что все, попавшее за это время к нему в руки в результате [его] злодеяний и бесчинств, находится на том острове. За отсутствием судна нельзя было переправиться через Итиль. Вдруг поднялся сильный ветер, вода забушевала и ушла в другую сторону от того места, где была переправа на остров. Благодаря счастью Менгу-каана, показалось дно, ¹⁸⁹ и он приказал пустить в ход войска и захватить [Бачмана]. Его сообщников истребили – кого мечом, кого [утопили] в реке – и вывезли оттуда много имущества. Бачман умолял, чтобы Менгу-каан [сам] своею благословенною рукою довел его дело до конца; он [Менгу-каан] дал указание, чтобы его брат Бучек разрубил Бачмана надвое. Качир-укулэ, [одного] из эмиров асов, также убили. ¹⁹⁰ Он [Менгу-каан] провел там то лето, а после того, в такику-ил, в год курицы, соответствующий 634 г.х. [4 сентября 1236 – 23 августа 1237 г. н.э.], сыновья Джучи – Бату, Орда и Берке, сын Угедей-каана – Кадан, внук Чагатая – Бури и сын Чингиз-хана ¹⁹¹ – Кулкан занялись войною с мокшей, ¹⁹² буртасами и арджанами и в короткое время завладели ими. Осенью упомянутого года все находившиеся там царевичи сообща устроили курилтай и, по общему соглашению, пошли войною на русских. Бату, Орда, Гуюк-хан, Менгу-каан, Кулкан, Кадан и Бури вместе осадили город Арпан ¹⁹³ и в три дня взяли [его]. После того они овладели также городом Ике. ¹⁹⁴ [39] Кулкану была нанесена там рана, и он умер. Один из русских эмиров, по имени Урман [Роман], выступил с ратью [против монголов], но его разбили и умертвили, [потом] сообща в пять дней взяли также город Макар ¹⁹⁵ и убили князя [этого] города, по имени Улайтимур. ¹⁹⁶ Осадив город Юргия Великого, ¹⁹⁷ взяли [его] в восемь дней. Они ожесточенно дрались. Менгу-каан лично совершал богатырские подвиги, пока не разбил их [русских]. Город Переяславль, ¹⁹⁸ коренную область Везислава, ¹⁹⁹ они взяли сообща в пять дней. Эмир этой области Банке Юрку ²⁰⁰ бежал и ушел в лес; его также поймали и убили. После того они [монголы] ушли оттуда, порешив на совете идти туманами облавой и всякий город, область и крепость, которые им встретятся [на пути], брать и разрушать. На этом переходе Бату подошел к городу Козельску и, осаждая его в течение двух месяцев, не мог овладеть им. Потом прибыли Кадан и Бури и взяли его в три дня. Тогда они расположились в домах и отдохнули. После того, в нокай-ил, год собаки, соответствующий 635 г.х. [24 августа 1237 – 13 августа 1238 г. н.э.], осенью Менгу-каан и Кадан выступили в поход против черкесов и зимою убили тамошнего государя по имени Тукара. Шибан, Бучек и Бури выступили в поход в страну Крым ²⁰¹ и у племени чинчакан ²⁰² захватили Таткару. Берке отправился в поход на кипчаков и взял [в плен] Арджумака, ²⁰³ Куран-баса ²⁰⁴ и Капарана, ²⁰⁵ военачальников Беркути. ²⁰⁶ Потом в кака-ил, год свиньи, соответствующий 636 г.х. [14 августа 1238 – 2 августа 1239 г. н.э.], Гуюк-хан, Менгу-каан, Кадан и Бури направились к городу Минкас ²⁰⁷ и зимой, после осады, продолжавшейся один месяц и пятнадцать дней, взяли его. Они были еще заняты тем походом, когда наступил год мыши, 637 г.х. [3 августа 1239 – 22 июля 1240 г. н.э.]. Весною, назначив войско для похода, они поручили его Букдаю ²⁰⁸ и |A 118б, S 289| послали его к Тимур-кахалка ²⁰⁹ с тем, чтобы он занял и область Авир [?], [40] а Гуюк-хан и Менгу-каан осенью того же года мыши, по приказанию каана, вернулись, и в год быка, соответствующий 638 г.х. [23 июля 1240 – 11 июля 1241 г. н.э.], расположились в своих ордах. Вот и все!

Рассказ о высоких ²¹⁰ зданиях, которые каан возвел со времени выступления царевичей в поход в Кипчакскую степь и до их возвращения; памятка о его летних и зимних становищах, о привалах и биваках

От начала коин-ил, года барана, соответствующего 632 г.х. [26 сентября 1234 – 15 сентября 1235 г. н.э.], когда каан отправил царевичей [в поход] в Кипчакскую степь, и до хукар-ил, соответствующего 638 г.х. [23 июля 1240 – 11 июля 1241 г. н.э.], когда Гуюк-хан и Менгу-каан возвратились [из похода], в течение семи лет [каан] наслаждался жизнью и развлекался; передвигался с летовок на зимовки, с зимовок на летовки радостный и счастливый и постоянно был поглощен различными наслаждениями с красивыми женами и луноликими пленительницами сердец.

И при всех обстоятельствах [он] расточал свои благословенные помыслы на благое дело правосудия и милосердия, на устранение несправедливости и вражды, на благоустройство городов и областей и возведение разного рода зданий. Он никогда не пренебрегал ни одним соображением, касающимся устроения основ миродержавия и возведения фундамента процветания. Так как он еще раньше привез с собой из Китая разных ремесленников и мастеров всяких ремесл и искусств, то приказал построить в [своем] юрте Каракоруме, ²¹¹ где он по большей части в благополучии пребывал, дворец с очень высоким основанием и колоннами, как и приличествует высоким помыслам такого государя. Каждая сторона того дворца была длиною в полет стрелы. Посередине воздвигли величественный и высокий кушк и украсили то строение наилучшим образом и разрисовали живописью и изображениями и назвали его «карши». ²¹² [Каан] сделал [его] своим благословенным престольным местом. Последовал указ, чтобы каждый из [его] братьев, сыновей и прочих царевичей, состоящих при нем, построил в окрестностях дворца по прекрасному дому. Все повиновались приказу. Когда те здания были окончены и стали прилегать одно к другому, то [их] оказалось целое множество. Он приказал, чтобы знаменитые золотых дел мастера сделали для шараб-ханэ из золота и серебра настольную утварь в форме животных, как то: слона, тигра, лошади и других. Их поставили вместо мункуров ²¹³ и наполнили вином и кумысом. Перед каждой фигурой устроили хауз из серебра; из отверстий тех фигур лилось вино и кумыс и текло в хаузы. [Каан] спросил: «Какой [41] самый лучший город в мире?». Сказали: «Багдад». Он приказал построить на берегу реки Орхона большой город, и его назвали Каракорум. Из китайской страны до того города расположили ямы, ²¹⁴ помимо баян-ямов, и назвали [их] нарин-ямами. Через каждые пять фарсангов [находился] один ям. Вышло 37 ямов. На каждом перегоне для охраны тех ямов поставили по одной тысяче. Он установил такой порядок, чтобы ежедневно туда [в Каракорум] прибывали из областей пятьсот повозок, груженных съестными припасами и напитками; [чтобы их] складывали в амбары и оттуда брали для расхода. Для зерна и вина устроили [такие] большие повозки, что каждую везли восемь волов. Он повелел, чтобы мастера-мусульмане построили кушк в одном дне пути от Каракорума, в том месте, где в древние времена находились сокольничие Афрасияба и которое называют Карчаган. Весной он пребывал там для запуска соколов, летом в местности …, Там разбили такой большой шатер, что в нем помещалась тысяча человек, и его [шатер] никогда не убирали. Скрепы его были золотые, внутренность его была обтянута тканями; его называли «Золотая ставка». ²¹⁵ Осенью он пребывал в Куше-нор, в |A 119а, S 290| четырех днях пути от Каракорума, там он совершал сорокадневный пост. Зимой его местопребывание было Онг-хин; охотясь, он шел горами Буленку и Джалинку и зимовку заканчивал там. В общем, весенним его местопребыванием были окрестности Каракорума, летним – луговья ..., осенним – [местность] [от] Куше-нор по Усун-кул, в одном дне пути от Каракорума, а зимним – Онг-хин. Когда он направлялся в Каракорум, то [останавливался] в двух фарсангах от города, [где] построил высокий кушк, названный [им] Тургу-Балык, там он вкушал таргу ²¹⁶ и веселился один день. На другой день все надевали одинакового цвета одежду и шли оттуда в Карши, а впереди выступали юные жонглеры. В Карши он развлекался в течение месяца и, раскрыв двери казнохранилища, оделял знатных людей и простой народ своей всеобъемлющей милостью. Каждый вечер он устраивал состязания лучников, арбалетчиков и борцов и одарял того, кто достигал превосходства. Он приказал, чтобы на зимнем стойбище Онг-хин построили из кольев и глины ограду длиною в два дня пути. В ней сделали [42] проходы и назвали чихик. Во время охоты непрерывно сообщали окрестным войскам, чтобы все они, построившись в круг, шли к ограде и гнали туда зверя. Предусмотрительно оповестив [население в округе] на месяц пути, гнали добычу в чихик. Войска, выстроившись кольцом, стояли тесно плечо к плечу. Сначала [в загон] въезжал каан с толпой приближенных |A 119б, S 291| и часок тешился и бил зверя, а когда прискучит, ехал на возвышенность посреди оцепления. Въезжали по порядку царевичи и эмиры, потом простые воины и били зверя. Потом часть отпускали для разводки. ²¹⁷ Бакаулы ²¹⁸ делили добычу справедливо между всеми разрядами царевичей, эмиров и воинов и никого не обделяли. Все общество выполняло обряд целования праха и подношения даров, и после десятидневного празднества каждый род возвращался к своим юртам и жилищам.

Рассказ о болезни Угедей-каана и его смерти

Каан очень любил вино и постоянно находился в опьянении и допускал в этом отношении излишества. [Это] с каждым днем его все больше ослабляло; сколько ни старались приближенные и доброжелатели удержать его, [это] не удавалось. Наперекор им он [еще] больше пил. Чагатай назначил одного эмира в качестве шихнэ, чтобы он не позволял [ему] пить больше определенного количества. Так как он не мог нарушить приказ брата, то вместо маленьких чаш выпивал большие, дабы число [чаш] оставалось то же. И тот эмир-блюститель тоже [от себя] давал ему вина и составлял общество, чтобы при удобном случае стать инаком. ²¹⁹ Его служба не принесла каану никакой пользы. У каана был баурчи, ²²⁰ сын Абикэ ²²¹-беги, сестры Соркуктани-беги, которую Чингиз-хан выдал за Кяхтей ²²²-нойона. Каждый год Абикэ-беги по совету Соркуктани-беги приезжала из китайской страны, где был ее юрт, на служение [к каану] и, устраивая пир, потчевала [его]. На тринадцатый год по восшествии его на престол она, по обыкновению, приехала и вместе со своим сыном, который был баурчи каана, поднесла каану кашу [с вином]. Ночью во время сна каан от чрезмерного [количества] выпитого вина скончался. Стали злословить при содействии хатун и эмиров, что Абикэ-беги и ее сын подносили чашу [с вином] и, наверное, дали каану яду. Илджидай-нойон, который был молочным братом каана и влиятельным эмиром из рода джелаир, сказал: «Что за вздорные слова? Сын Абикэ-беги – баурчи, он ведь всегда подносил чашу, и каан всегда пил вина слишком много. Зачем [нам] нужно позорить своего каана, [говоря], что он умер от покушения других? Настал его смертный час. Надо, чтобы больше никто не говорил таких слов».

Так как он был умным человеком, то понимал, что причина этой смерти – излишество и постоянное опьянение. Он знал, что последствия [43] от излишества в питье вина бывают так пагубны. По словам монголов, каан воссел на престол в хукар-ил и скончался в следующем году, соответствующем месяцам 638 г.х. [23 июля 1240 – 11 июля 1241 г. н.э.], который был тринадцатым годом [его царствования]. А в летописи ходжи Ала-ад-дина сахиб дивана Ага Мелика ал-Джувейни, да помилует его Аллах, рассказывается так: он умер в барс-ил, соответствующий 5 дню месяца джумада II 634 г.х. [11 декабря 1241 г. н.э.]. Останки Угедей-каана и запретное место его [могилы] находятся на горе, весьма высокой, на которой лежит вечный снег и которую называют ..., а в настоящее время ее называют ... С этой горы берут начало ... мурэн, ... и ..., которые впадают в реку Ирдыш. От той горы до Ирдыша два дня пути. А Чапар зимует в пределах тех рек.

У каана был лекарь по имени …, ²²³ Дату его смерти он выразил намеком в таком виде в стихах и послал в Мавераннахр одному [своему] другу.

Стихи

В году халат ²²⁴ мокрота его увеличилась больше, чем в [любом] другом году,
День и ночь давала знать о пьянстве [даже] профанам,
[Это] в полной мере способствовало уничтожению его здоровья.
Да будут уведомлены [люди] об этом и о содействии этому вина.

Так как история каана от начала коин-ил, года барана, соответствующего месяцам 632 г.х. [26 сентября 1234 – 15 сентября 1235 г. н.э.] до конца хукар-ил, года быка, соответствующего месяцам 638 г.х. ²²⁵ [23 июля 1240 – 11 июля 1241 г. н.э.], что составляет срок в семь лет (в последний год которого он скончался), написана полностью, мы теперь начнем и вкратце расскажем летописи хаканов Мачина, халифов и некоторых |A 120а, S 292| султанов, оставшиеся [нерассказанными], и истории меликов и атабеков Иранской земли и некоторых монгольских царевичей и эмиров, которые были хакимами в областях государства. А Аллах – просимый о помощи!

ЛЕТОПИСЬ

хаканов Мачина, халифов и некоторых султанов, меликов и атабеков Ирана, Рума, Шама, Мисра и прочих [стран, а также] некоторых царевичей, которые были в Кипчакской степи, и монгольских эмиров в Хорасане и других областях, которые за упомянутые семь лет – от начала коин-ил, года барана, соответствующего месяцам 632 г.х. [26 сентября 1234 – 15 сентября 1235 г. н.э.], и до конца хукар-ил, года быка, соответствующего месяцам 638 г.х. [23 июля 1240 – 11 июля 1241 г. н.э.], были современниками каана; удивительные истории и редкостные происшествия, случившиеся за эти семь лет, в кратком изложении [44]

ЛЕТОПИСЬ

государей Мачина, которые были в упомянутое время

Ли-зун. ²²⁶ Сорок один год, потом семь прошлых лет ..., ²²⁷ семь лет.

ЛЕТОПИСЬ

халифов, султанов, меликов и атабеков, которые были в упомянутое время

Летопись халифов

В Багдаде был халифом Мустансир-биллах из рода Аббаса. Он основал и полностью отстроил в эти годы благословенное ²²⁸ медресе Мустансирийе.

|A 120б, S 293| Летопись султанов

В Мосуле был султаном Бадр-ад-дин Лу`лу, а в Руме – султан Ала-ад-дин. В Кермане был Рукн-ад-дин Кутлуг-султан, сын Борак-хаджиба. Его обстоятельства за это упомянутое время таковы: в шестьсот тридцать ... ²²⁹ году его отец, Борак-хаджиб, отправил его [Рукн-ад-дина] к его величеству каану. В пути он услышал о смерти отца. Когда он прибыл к месту назначения, каан по своему царскому обыкновению удостоил его различных милостей и пожалований и за прежние заслуги отметил его титулом Кутлуг-хана и дал указ [ярлык] быть ему хакимом области Керман, а его брату Кутб-ад-дину, который после смерти отца рассчитывал на [управление] делами государства, поспешить на служение к его величеству и состоять при нем. Когда Рукн-ад-дин прибыл в Керман, Кутб-ад-дин отправился через Хабис к каану. Прибыв туда, он некоторое время состоял при Махмуде Ялаваче, а Рукн-ад-дин занялся правлением. Вот и все!

Летопись меликов и атабеков

В Мазандеране …, ²³⁰

В Магрибе …, ²³¹

В Мисре ..., ²³²

В Диярбекре ..., ²³³

В Фарсе был атабек Абу-Бекр ибн-Саад.

ЛЕТОПИСЬ

некоторых царевичей Кипчакской степи и эмиров Хорасана и других областей

Летопись царевичей Кипчакской степи ²³⁴

Осенью хулугинэ-ил, года мыши, соответствующего месяцам 637 г.х. [1239 г. н.э.], когда Гуюк-хан и Менгу-каан, согласно повелению каана [Угедея], возвратились из Кипчакской степи, царевичи Бату с братьями, [45] Кадан, Бури и Бучек направились походом в страну русских и народа черных шапок и в девять дней взяли большой город русских, которому имя Манкер-кан, а затем проходили облавой туман за туманом все города Владимирские и завоевывали крепости и области, которые были на [их] пути. Потом они осадили город Учогул Уладмур и в три дня взяли его. В хукар-ил, в год смерти Угедей-каана, в весенние месяцы они [царевичи] отправились через горы Марактан к буларам [полякам] и башгирдам [венграм]. Орда и Байдар, двинувшись с правого крыла, пришли в область Илавут; против [них] выступил с войском Барэ, но они разбили его. Затем Бату [направился] в сторону Истарилава, сразился с царем башгирдов, и войско монгольское разбило их. Кадан и Бури выступили против народа сасан и после троекратного сражения победили этот народ. Бучек, через Караулаг ²³⁵ пройдя тамошние горы, разбил те племена [Кара]улага, ²³⁶ оттуда, через лес и гору Баякбук, вступил в пределы Мишлява и разбил врагов, которые там стояли, готовые встретить его. Отправившись упомянутыми пятью путями, царевичи завоевали все области башгирдов, маджаров и сасанов и, обратив в бегство государя их, келара, ²³⁷ провели лето на реке Тиса. Кадан выступил в поход с войском и завоевал области Такут, Арберок и Сараф и прогнал до берега моря ²³⁸ государя тех стран, короля. Так как он [король] в городе Теленкин, который лежит на берегу, сел на корабль и отправился в море, то Кадан пустился в обратный путь и дорогою, после многих битв, взял города Улакут, Киркин и Кыле. Слух о смерти каана [еще] не дошел до них [царевичей]. После этого, в год барса, соответствующий 639 г.х. [12 июля 1241 – 30 июня 1242 г. н.э.], кипчаки в большом числе пошли войною на Кутана и на Сонкура, сына Джучи, [которые], дав сражение, разбили кипчаков. [46] Осенью [монголы] опять направились обратно, прошли через пределы Тимур-кахалка и местные горы и, дав войско Илавдуру, отправили его в поход. Он двинулся и захватил кипчаков, которые, бежав, ушли в ту сторону. Они покорили страну урунгутов и страну бададжей и привели их послов. Тот год закончился [у них] в тех краях. В начале тулай-ил, года зайца, соответствующего 640 г.х. ²³⁹ [1 июля 1242 – 20 июня 1243 г. н.э.], освободившись от завоевания того царства, они ушли обратно, провели лето и зиму в пути и в могай-ил, то есть в год змеи, соответствующий 642 г.х. ²⁴⁰ [9 июня 1244 – 28 мая 1245 г. и. э.], прибыли в свой улус и остановились в своих ордах.

Летопись эмиров Хорасана

Когда скончался Чин-Тимур, послали гонца к его величеству каану с уведомлением об этом. Последовал приказ, чтобы эмир Бенсил стал |A 121а, S 294| его заместителем в Хорасане и Ираке. Он был старый монгол, ему уже перевалило за сто. Согласно приказу эмиры и битикчии перенесли диван из дома Чин-Тимура в его дом и стали исполнять дела, относящиеся к дивану. Шараф-ад-дин Хорезми направился к Бату, а Куркуз наезжал по обыкновению. Неожиданно у мелика Беха-ад-дина вышла ссора с Махмуд-шахом Сабзевари. Он отправился к его величеству каану и доложил обстоятельства дела. Последовал указ, что в отсутствие враждующих нельзя вынести никакого решения, пусть они явятся вместе, дабы был произведен опрос. Когда мелик Беха-ад-дин вернулся и передал приказ [каана] домогательства Куркуза не получили одобрения у Бенсила и Кул-Пулада. Куркуз отправился и, получив для себя в управление [Хорасан], вернулся обратно, а Бенсил удовлетворялся должностью войскового эмира, пока не умер в [6] 37 г.х. [3 августа 1239 – 22 июля 1240 г. н.э.]. Куркуз привез битикчиев и чиновников, занялся работой и привел в порядок дела Хорасана и Мазандерана. Он произвел [подушную] перепись и определил твердые налоги, основал мастерские и проявил наибольшую справедливость и правосудие. Шараф-ад-дин вернулся от Бату. Так как у него и у некоторых других лиц при Куркузе не было никакой власти, то они побуждали старшего сына Чин-Тимура, Онгу-Тимура, к тому, чтобы он требовал должность [своего] отца. Он послал на служение к каану Тунгуза доложить, что в Хорасане идет смута и много супротивников. Чинкай при удобном случае доложил каану слова Онгу-Тимура. Последовал указ, чтобы эмир Аргун-ака, Кур-Бука и [47] Шамс-ад-дин ... отправились и произвели расследование тех обстоятельств. Когда Куркуз [об этом] узнал, он направился к каану. Он их настиг в Фенакете. [Несмотря] на слова посланцев [каана], он не повернул обратно. Тунгуз с ним сцепился и разбил ему зубы. Ночью Куркуз послал каану [свою] окровавленную Тимуром одежду и вынужден был вернуться обратно.

Когда они прибыли в Хорасан, Кул-Пулад и Онг-Тимур собрались, выгнали битикчиев ударами палок из дома Куркуза, привели [их] к себе и начали расследовать дело. Куркуз увиливал [до тех пор], пока не вернулся спустя сорок пять дней Тимур и не привез приказ явиться [к каану] всем эмирам и меликам, а там [в Хорасане] ни слова не допрашивать. Когда каану представили окровавленную одежду, он пришел в великую ярость и послал передать Куркузу, что согласно приказу [ему] следует явиться туда [к каану]. Он тотчас же выехал с некоторыми влиятельными лицами и тогдашними вельможами. Кул-Пулад и Онгу-Тимур тоже отправились с толпой доносчиков. В Бухаре Саин Мелик-шах устроил им пир. Кул-Пулад вышел оправиться. Фидайи, ²⁴¹ которые следовали за ним по пятам, ударили его кинжалом и убили. Когда они прибыли к его величеству, то сперва разбили приготовленный Чин-Тимуров шатер. Каан пировал в нем и вышел для того, чтобы оправиться. Поднялся ветер и повалил шатер. Это причинило одной наложнице увечье. Каан приказал растащить этот шатер по кускам, и по этой причине дело Онгу-Тимура |A 121б, S 295| расстроилось. Неделю спустя разбили шатер, который привез Куркуз, и каан в нем веселился. В числе подношений был один пояс, украшенный камнями. ²⁴² Как обновку он надел его на поясницу. И некоторая тяжесть, которая была у него в пояснице от несварения желудка, прошла. Он счел это за хорошее предзнаменование – и дело Куркуза возвеличилось. Их допрашивали согласно приказу в течение трех месяцев, [но] до разрешения дела не доходило. В конце концов каан сам учинил допрос. Он обвинил в преступлении Онгу-Тимура и его подчиненных и сказал: «Так как ты находишься в зависимости от Бату, то я пошлю туда твое показание, Бату знает, как лучше с тобой поступить». Везир Чинкай сказал: «Судьей Бату является каан, а это – что за собака, что для его дела нужно совещание государей? Пусть этим ведает каан». Каан простил его, устроил между ними примирение, отправил всех вместе с Нукузом обратно и велел сказать [им]: «Великая яса Чингиз-хана такова: пусть убивают облыжного доносчика. Вас всех нужно убить, но ради того, что вы прибыли издалека и ваши жены и дети ожидают [вас], – я дарую вам жизнь. Впредь не предпринимайте таких дел, и Куркузу также пусть скажут: „Если ты будешь с ними жить в прежней вражде, то тоже будешь виноват"». Было приказано, чтобы Куркуз ведал всеми областями за Аму-Дарьей, которые покорены войском Джурмагуна. Он выслал в Хорасан вперед вестников [с извещением] об этом, а сам поехал к Тангуту, брату Бату, а оттуда через Хорезм направился в Хорасан и в [месяце] джумад II 637 г.х. [29 декабря 1239 – 28 января 1240 г. н.э.] прибыл к себе домой. Созвав эмиров и [48] вельмож, он сообщил им постановления. Сына он направил в Ирак и Азербайджан, чтобы он после переговоров с Джурмагуном ²⁴³ согласно приказу взял области во владение и установил твердые налоги. А Куркуз избрал местом своего пребывания город Тус и начал там благоустройство. Он захватил Шараф-ад-дина Хорезми и заковал его, а должность везира дал Асил-ад-дину …, Он послал Тимура к каану с уведомлением о деле Шараф-ад-дина, а сам тоже поехал вслед [за ним]. Когда он возвращался, у него в Мавераннахре произошел спор о каких-то деньгах с [одним] из эмиров Чагатая по имени Кудживар. Тот эмир сказал: «А если я о тебе доложу?». Куркуз ответил: «Кому ты обо мне доложишь?». Чагатай же незадолго до этого умер. Тот эмир пожаловался его жене, что Куркуз сказал так-то. Жена [Чагатая] послала к каану и доложила, что ²⁴⁴ Чагатай умер, а такой-сякой карачу ²⁴⁵ Куркуз говорит такие заносчивые речи. Каан приказал схватить его и набить рот землей так, чтобы он умер. Он [Куркуз] уже прибыл в Хорасан. Гонцы той жены Чагатая привезли сыну Кул-Пулада ярлык, чтобы он схватил Куркуза и выдал им. Куркуз бежал в крепость Туса. После трехдневного сражения его вывели и, волоча в цепях, выдали им. Они его увели и умертвили, набив рот землей. А хвала – Аллаху, владыке миров. Вот и все!

ЛЕТОПИСЬ

редкостных происшествий и событий, случившихся в упомянутое время ²⁴⁶

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ПОВЕСТВОВАНИЯ ОБ УГЕДЕЙ-КААНЕ И ЕГО ПОХВАЛЬНОМ ОБРАЗЕ ЖИЗНИ И НРАВЕ, О НАСТАВЛЕНИЯХ, КОТОРЫЕ ОН ИЗРЕКАЛ, О ХОРОШИХ ПРИГОВОРАХ И УКАЗАХ, КОТОРЫЕ ОН ИЗДАВАЛ, О СОБЫТИЯХ И ПРОИСШЕСТВИЯХ, КОТОРЫЕ СЛУЧИЛИСЬ В ЕГО ВРЕМЯ ИЗ ТЕХ, ЧТО ВОШЛИ В ПРЕДЫДУЩИЕ ДВЕ ЧАСТИ И СТАЛИ ИЗВЕСТНЫ ПОРОЗНЬ ОТ РАЗНЫХ ЛИЦ И ИЗ РАЗНЫХ КНИГ

Каан был одарен прекрасным нравом, благородными качествами и привычками. Он постоянно оказывал людям всех разрядов милость и полное великодушие. Любовь к щедрости так владела его натурой, что он ни на мгновенье не переставал распространять правосудие и увеличивать благодеяния. Столпы государства и вельможи его величества иногда прекословили его чрезмерной щедрости, а он говорил: «Живущим на свете достоверно известно, что мир не соблюл верности ни одному существу всей вселенной. Мудрость требует того, чтобы человек хранил себя живым „вечной жизнью доброго имени"».

Стихи

Поминание бессмертного мудрецы назвали второй жизнью.
Тебе хватит такого запаса, как добрые дела. [49]

|A 122а, S 296| Всегда, когда вспоминали привычки и правила предшествовавших султанов и меликов и когда речь заходила о сокровищах, он говорил: «Те, кто в этом усердствуют, лишены доли разума, так как между землей и закрытым кладом нет разницы, – оба они одинаковы в [своей] бесполезности. Поскольку при наступлении смертного часа [сокровища] не приносят никакой пользы, и с того света возвратиться невозможно, то мы свои сокровища будем хранить в сердцах и все то, что в наличности и что приготовлено, или [то, что еще] поступит, отдадим подданным и нуждающимся, чтобы прославить доброе имя».

В подтверждение этих преданий, которые вкратце сообщают о его словах и деяниях, в таком же изложении следуют несколько рассказов, хотя это из тысячи – один и из множества – самая малость.

Первый [рассказ]

Обычай и порядок у монголов таковы, что весной и летом никто не сидит днем в воде, не моет рук в реке, не черпает воду золотой и серебряной посудой и не расстилает в степи вымытой одежды, так как, по их мнению, именно это бывает причиной сильного грома и молнии, а они [этого] очень боятся и обращаются в бегство. Однажды каан шел вместе с Чагатаем с охоты. Они увидели какого-то мусульманина, который совершал омовение, сидя в воде. Чагатай, который в делах обычая придерживался [даже] мелочей, хотел убить того мусульманина. Каан сказал: «[Сейчас] не время, и мы устали; пусть его содержат под стражей сегодняшнюю ночь, а завтра его допросят и казнят». Он поручил его Данишменд-хаджибу, приказал тайно бросить в воду в том месте, где он [мусульманин] совершал омовение, один серебряный балыш ²⁴⁷ и сказать ему [мусульманину], чтобы во время суда он говорил [следующее]: «Я человек бедный, деньги, которые я имел, упали в воду, и я спустился, чтобы их достать». На другой день, во время расследования, он твердо держался этого объяснения. – Когда туда послали, то в воде нашли балыш. Каан сказал: «У кого может хватить на то смелости, чтобы преступить великую ясу? Этот несчастный ведь жертвовал собой ради такого пустяка из крайней нужды и бедности». Его простили. Каан приказал выдать ему из казны еще десять балышей, и с него взяли письменное обязательство в том, что впредь он не осмелится на такой поступок. По этой причине вольные люди мира стали рабами его [каана] душевных свойств, ибо душа лучше многочисленных сокровищ. Вот и все!

Еще [рассказ]

В начале издали закон, чтобы никто не резал горла баранам и другим употребляемым в пищу животным, а, по их обычаю; рассекал бы [им] грудь и лопатку. Один мусульманин купил на базаре барана и увел [его] домой. Заперев двери, он внутри дома зарезал его, возгласив «бисмилла». Какой-то кипчак увидел его на базаре. Выжидая, он пошел следом за ним и забрался на крышу. В то время, когда [мусульманин] вонзил нож в горло барана, он спрыгнул сверху, связал того мусульманина и потащил его по [50] дворец каана. [Каан] выслал наибов расследовать дело. Когда они доложили обстоятельства дела и происшествие, [каан] сказал: «Этот бедняк соблюдал наш закон, а этот тюрок отрекся от него, так как забрался на его крышу». Мусульманин остался цел и невредим, а кипчака казнили.

Еще [рассказ]

Из Хитая приехали лицедеи и представляли диковинные штуки, в том числе были изображения разных народов. Между прочим, они выволокли одного старца с седыми усами и бородой, с чалмой на голове, привязанного к хвосту лошади. [Каан] спросил: «Чье это изображение?». Они сказали: «Врагов [наших] мусульман, которых воины уводят в таком виде из городов». Он приказал прекратить представление и доставить из казны изящные кубки и драгоценности, осыпанные самоцветами, которые привозят из Багдада и Бухары, арабских коней, дорогие вещи [вроде] жемчугов и прочего, что имеется в этой стране, а также принести и китайские товары. Принесли и положили одно против другого. Между этими |A 122б, S 297| товарами была безмерная разница. [При этом] он сказал: «У редкого бедняка из мусульман-тазиков не бывает нескольких рабов-китайцев, исполняющих его приказания, но ни у одного из великих китайских эмиров не было пленного мусульманина. Это обстоятельство может служить [доказательством] премудрости бога, знающего достоинство и качества каждого народа из народов [всех] времен. С этим совпадает по существу и великая яса Чингиз-хана, который установил цену крови мусульманина в сорок золотых балышей, а за китайца – одного осла. Как можно выставлять мусульман в унизительном виде [при наличии] стольких ясных доказательств и доводов? Вас следует наказать за плохой поступок, но на этот раз я вас прощаю. Уходите от нас и впредь так не поступайте».

Еще [рассказ]

Один из иранских меликов прислал к каану посла и вступил в подданство. В числе подарков он прислал доставшийся ему в наследство от отцов и дедов граненый лал на котором сверху вырезали благословенное имя посланника [божия], да благословит его Аллах и да ниспошлет ему мир, а ниже – имена предков пославшего. [Каан] приказал резчику оставить на счастье и ради божьего благословения имя посланника [божия], да будет над ним мир, а прочие имена стереть и вырезать под именем посланника [божия], да будет над ним молитва и мир, имя каана, а потом уже имя пославшего. Вот и все!

Еще [рассказ]

К его величеству пришел один араб из тех, что отрицают святую мусульманскую веру, и преклонил колена: «Я видел во сне Чингиз-хана, и он сказал: „Скажи моему сыну, чтобы он убил побольше мусульман, так как они очень дурные люди"». Подумав одно мгновенье, каан спросил: «Он сам тебе сказал или через келимчи?». Тот ответил: «Своими устами». Каан спросил: «Ты знаешь монгольский язык?». Тот ответил: «Нет». [Тогда каан] сказал: «Ты без сомненья лжешь, так как я [51] достоверно знаю, что мой отец никакого другого языка, кроме монгольского, не знал», – и велел убить его.

Еще [рассказ]

Был один бедняк, неспособный промышлять и работать, и не знал он никакого ремесла. [Однажды] он оттачивает наподобие стрекала несколько кусков железа, насаживает их на черенки и садится в ожидании на пути прохождения каана. Издалека на него падает благословенный его [каана] взгляд. Он посылает человека расспросить о его деле. Тот излагает: «Я человек немощный, малоимущий и многосемейный и эти стрекала принес на служение [каану]». И подает ему [стрекала]. Тот эмир докладывает о его положении, а стрекала ввиду их крайнего ничтожества и дурного качества не показывает. [Каан] приказывает: «Подай то, что он принес», – берет те стрекала благословенной рукой и говорит: «Этот товар тоже пригодится, чтобы пастухи зашивали дыры в бурдюках с кумысом». И за каждое стрекало, не стоящее джава, ²⁴⁸ пожаловал по серебряному балышу.

Еще [рассказ]

К его величеству пришел один очень старый и дряхлый человек и умолял дать ему для уртачества ²⁴⁹ двести золотых балышей. Тот приказал дать. Приближенные сказали: «Дни жизни этого человека дошли до заката, у него нет ни жилища, ни детей, ни родных, и никому не известны обстоятельства его жизни». Каан сказал: «Он всю жизнь страстно этого желал и искал благоприятного случая. Выпроводить его из дворца в отчаянии – далеко от великодушия и не приличествует и не подобает такому государю, каким всевышний бог нас удостоил быть. Пусть ему отпустят поскорее то, о чем он просит. Быть может, приспеет его смертный час, и он не достигнет своего желанья». Согласно приказу, ему передали большую часть балышей, но, не успев взять всего, он отдал богу душу.

Еще [рассказ]

Какой-то человек упрашивал дать ему из казны чистоганом ²⁵⁰ пятьсот ²⁵¹ балышей, чтобы на них торговать. [Каан] приказал выдать. Приближенные доложили [ему], что у этого человека нет должного обеспечения |A 123а, S 298| и нет никаких денег и что он имеет столько-то долга. [Каан] приказал выдать ему тысячу балышей, чтобы одну половину он отдал заимодавцам, а другую пустил в оборот. [52]

Еще [рассказ]

[Некие люди] нашли кладовую запись о том, что в окрестностях их юрта, в таком-то месте, есть клад, который зарыл Афрасияб. В кладовой записи [было] написано, что [вьючные] животные, которые находятся в этой округе, не смогут его поднять. [Каан] сказал: «Нам нет нужды до чужих кладов, а то, что имеем, мы все пожертвуем людям и своим подвластным».

Еще [рассказ]

Один купец взял из казны чистоганом 500 ²⁵² балышей. Спустя некоторое время он пришел и привел не заслуживающие внимания доводы [в оправдание того], что тех балышей [больше] не осталось. Каан приказал выдать ему еще раз 500 балышей. Он взял их и на следующий год снова пришел еще более несостоятельным и привел [какой-то] другой довод. [Каан] приказал, чтобы ему дали еще столько же. Он опять пришел и [опять] стал оправдываться. Битикчии порасспросили о правдивости его слов. [Им] сообщили, что такой-то губит и проедает по городам деньги. [Каан] спросил: «Как можно проедать балыши?». Ответили, что он раздает [их всякому] сброду и тратит на яства и пития. [Тогда каан] сказал: «Так как сами балыши остаются прежними, а люди, которые [их] от него берут, – наши подданные, то деньги все так же остаются в наших руках. Пусть ему дают, как давали раньше, и скажут, чтобы он не мотал».

Еще [рассказ]

Жители Тай-мин-фу, одного из китайских городов, жаловались: «У нас-де восемь тысяч балышей долгу, и это будет причиной [нашего] оскудения, так как заимодавцы требуют [уплаты]. Если последует приказ, чтобы они заключили полюбовное соглашение, то мы постепенно выплатим и не окажемся вконец разоренными». Каан сказал: «Понуждение заимодавцев к полюбовному соглашению причинит им ущерб, а оставление без внимания [этого дела] явится причиной смятения подданных. Лучше всего уплатим из казны». Сделали объявление, чтобы заимодавцы принесли расписки или привели должников ²⁵³ и получили деньги из казны. Много было таких, из которых один становился заимодавцем, а другой [его] должником, ²⁵⁴ и [они] обманно получали балыши, пока не получили во много раз больше того, о чем просили.

Еще [рассказ]

Один человек принес ему [каану] на охоте дыню. ²⁵⁵ Так как там [у него] не оказалось в наличности никаких денег и одежд, то он сказал [53] Муке-хатун, чтобы она отдала тому человеку две крупные жемчужины, которые она носила в ушах. [Каану] сказали: «Этот бедняк не понимает ценности жемчуга, пусть он явится завтра и возьмет из казны денег и одежды, сколько будет приказано». Каан сказал: «У бедняка не бывает терпения ждать. А эти жемчужины к нам же и вернутся». Ему отдали, как было приказано, те жемчужины, и бедняк пошел обратно веселый и радостный и продал их за небольшую цену. Купивший сказал про себя: «Такой редкостный жемчуг приличествует падишахам», – и на другой день принес его к каану, [который] изволил сказать: «Разве я не говорил, что [жемчужины] к нам вернутся, и бедняк не остался в обиде». Он отдал их опять Муке-хатун, а принесшего наградил.

Еще [рассказ]

Один чужеземец преподнес [каану] пару стрел и бил челом. Когда спросили, в чем дело, то он доложил: «По ремеслу я стрелодел и имею семьдесят балышей долгу. Если последует приказание выдать [мне] из казны такое количество [денег], то я каждый год буду выгодно доставлять десять тысяч штук стрел». [Каан] сказал: «Если бы у несчастного дело не |A 123б, S 299| дошло до полной бедности, он не согласился бы [отдать] столько стрел за такое ничтожное количество балышей. Пусть ему дадут сто балышей наличными, чтобы он поправил свои дела». [Балыши] тотчас же передали, но он оказался не в силах унести их. Каан засмеялся и приказал дать ему, кроме того, еще пару быков и повозку, чтобы он уехал. ²⁵⁶

Еще [рассказ]

Когда он [каан] уже построил город Каракорум, он вошел однажды в казнохранилище и увидел около двух туманов балышей и сказал: «Какая нам польза копить это? Постоянно надо охранять. Пусть объявят, чтобы те, у кого есть сильное желание [взять] балыши, явились и получили». Жители города – знать и простой народ, богачи и бедняки – [все] направились в казнохранилище, и каждый получил обильную долю. Вот и все!

Еще [рассказ]

Так как в пределах Каракорума из-за чрезмерного холода не было земледелия, то им начали заниматься [только] в эпоху владычества каана. Один человек посадил редьку, и получился небольшой урожай. Он принес его каану, [который] приказал сосчитать [его] по ботве. Вышло сто, и [каан] велел выдать ему сто балышей.

Стихи

Пока моря и рудники доставляют свои богатства,
Да будет у могущественного государя ²⁵⁷ склонность и возможность к щедрости. ²⁵⁸ [54]

Еще [рассказ]

[Каан] построил в окрестностях Каракорума, в двух фарсангах от него, кушк и назвал его «Tуpгу-балык». Один человек посадил [там] несколько саженцев ивы и миндаля, а деревья из-за сильного холода в тех местах не росли. Неожиданно они зазеленели. [Каан] приказал выдать ему по числу деревьев – за каждое дерево по золотому балышу.

Еще [рассказ]

Так как повсюду распространялась молва о его щедрости и доброте, то к его двору направлялись купцы из разных стран. Он приказал брать у них [все] товары – и хорошие и плохие – и оплачивал их сполна. Большей частью бывало так, что он отдавал [плату], не видав [товара], и они [купцы] назначив цену в десять раз дороже, получали барыши в избытке. Это смекнули все купцы. Не распаковывая товаров, они два-три дня не показывались, пока [каан] не распорядится уже купленным. Тогда они приходили и назначали цену по своей прихоти. Было приказано платить, [добавляя] по единице на [каждый] десяток, ²⁵⁹ сколько бы ни вышло. Однажды должностные лица его величества сказали, что нет надобности [платить] излишек по единице за десяток, так как цена товаров сама [по себе] выше цен на подобные товары. Он сказал: «Сделки с казной выгодны купцам при [получении] лишнего, ²⁶⁰ так как у них наверняка есть расходы на вас, битикчиев. Это я оплачиваю ваш каравай [хлеба], чтобы они не ушли от нашего величества с убытком».

Еще [рассказ]

Какие-то люди привезли из Хиндустана два слоновых бивня. Он спросил: «Что они просят?» Сказали: «Пять тысяч балышей». Он без отказа и колебания приказал, чтобы дали. Вельможи его величества сильно прекословили и доложили: «Как можно дать столько денег за такую ничтожную вещь, в особенности когда они пришли из враждебной области?». [Каан] сказал: «Со мной никто не враждует, скорее заплатите, дабы они уехали». Вот и все!

Еще [рассказ]

Один человек принес ему шапку персидского образца. [Каан] в пьяном виде пожаловал ему двести балышей. Написали берат, а ал-тамгу ²⁶¹ [проставить] воздержались, опасаясь того, что он, быть может, приказал так спьяна. На другой день он увидел того человека. Доложили о берате для него. Он приказал, чтобы выписали берат на триста. ²⁶² [Выдачу] задерживали по той же причине. Он каждый день прибавлял по сотне, пока [55] не дошло до шестисот. Тогда он позвал эмиров и битикчиев и задал [им] вопрос: «Останется ли что-нибудь в мире навеки или нет?». [Все] единодушно сказали: «Нет!». [Тогда] он обратился к сахибу Ялавачу и |A 124а, S 300| сказал: «Это заблуждение, ибо славное имя и добрая память останутся навеки». Битикчиям же он сказал: «Настоящие мои враги – вы, так как вы не хотите, чтобы по мне остались доброе имя и хорошее воспоминание. Думая, что я дарю [только] потому, что [нахожусь] в состоянии опьянения, вы чините препятствия и задерживаете нуждающегося. Пока из вас один-другой для примера остальным не получит возмездия за свои деяния, – пользы не будет». Вот и все!

Еще [рассказ]

Когда Шираз еще не был покорен, пришел какой-то человек и преклонил колена. ²⁶³ «Я человек семейный, имею пятьсот балышей долгу и пришел из Шираза ради молвы о твоей, государь, щедрости». Он велел выдать ему тысячу серебряных балышей. Должностные лица отложили исполнение и доложили, что это расточительность – [дать] больше того, что он просит. [Каан] сказал: «Бедняга благодаря молве о нас прошел такой путь через горы и степи, терпел холод и жару, [поэтому] то, о чем он просит, недостаточно, чтобы возместить его издержки. Если к тому, что он просит, не будет какой-нибудь прибавки, то получится так, что он вернется обездоленным; [этого] нельзя допустить. Пусть дадут сполна то, что было указано, дабы он уехал радостным».

Еще [рассказ]

Один бедняк, прикрепив десять ремней к деревянным [кнутовищам], пришел к его величеству и, открыв уста приветствием, доложил: «Мясо козы, которая у меня была, я истратил на пропитание семьи, а из ее кожи сделал кнуты для оруженосцев и принес». Каан взял эти кнуты в благословенные руки и сказал: «То, что было лучшего от козы, бедняк принес нам». [Каан] приказал дать ему сто балышей и тысячу овец и сказал, чтобы он, когда это израсходует, пришел опять и получил бы еще.

Еще [рассказ]

У каана было такое обыкновение: три зимних месяца в году он охотился, а остальные девять месяцев, каждый день, как только кончал трапезу, садился у входа на стул и, разложив грудами разные вещи, которые были в казне, одаривал всякого рода людей, монголов и мусульман. Часто бывало, что он приказывал дюжим людям брать какого хотят товару столько, сколько кто сможет унести. Однажды один из таких людей забрал целый тюк. По дороге одна штука одежды упала. Он вернулся, чтобы поднять. [Каан] сказал: «Как можно человеческую ногу утруждать из-за одной штуки одежды!» – и велел ему [взять] тех одежд еще столько, сколько он сможет унести. Вот и все!

Стихи

Если б ожил Хатим, ²⁶⁴ узрел бы щедрость твоей руки,
Нет сомненья, что он поверил бы в твою руку. ²⁶⁵ [56]

Еще [рассказ]

Один человек принес ему двести хлыстов из красной ивы, а в тех местах это дерево жгут на топливо. Он приказал дать ему двести балышей.

Еще [рассказ]

Один человек принес ему двести костяных наконечников для стрел, ему он тоже приказал дать двести серебряных балышей. Boт и все!

Еще [рассказ]

Однажды он проезжал по базару Каракорума; ему попались на глаза в одной лавке грудные ягоды, и ему их захотелось. Когда он приехал [во дворец], он приказал Данишменд-хаджибу купить в той лавке на один балыш грудных ягод. Тот пошел, взял блюдо грудных ягод и дал ему [купцу] четверть балыша – во много раз больше их цены. Когда он [их] принес, [каан] сказал: «За столько грудных ягод одного балыша мало». Данишменд-хаджиб достал сдачи с балыша и сказал: «То, что я дал, в десять раз больше их стоимости». Каан выбранил его и сказал: «Когда ему за всю его жизнь попадется [еще] такой покупатель, как мы?». И велел отдать ему сполна десять балышей. Вот и все!

Еще [рассказ]

|A 124б, S 301| Он пожаловал одному бедняку сто балышей. Должностные лица сказали: «Несомненно каан [вместо] ста балышей полагает сто дирхемов». Они разложили такую сумму на пути его выхода. «Что это такое?» – спросил [каан]. Они ответили: «Это балыши, которые дадут бедняку». «Очень мало и ничтожно, – сказал [каан], – дайте [ему] в два раза больше».

Еще [рассказ]

Один человек заключил с его [каана] эмирами и казначеями сделку за сто балышей. Он приказал выдать ему балыши наличными. На другой день какой-то бедняк стоял у дверей дворца. [Каан] вообразил, что это тот самый человек, который совершил сделку, и сказал: «Почему до сих пор не отдали ему денег? Пусть сейчас же выдадут». Ему отнесли сто балышей [и сказали]: «Бери, это плата за твой товар». «Я никакого товара не продавал», – сказал бедняк. Они вернулись обратно и доложили [каану] что это не тот человек. «Раз балыши вынули из казнохранилища, – сказал [каан] – их нельзя уже нести обратно. Это суждено этому человеку, пусть все отдадут ему». Вот и все! [57]

Еще [рассказ]

Однажды он увидел индианку, которая проходила с двумя детьми на плечах мимо ворот дворца. Он приказал дать ей пять балышей. Дающий удерживает один балыш, а четыре дает ей. Женщина настойчиво просит. Каан спросил: «Что говорила эта женщина?». Сказали, что она обременена большой семьей и благодарила. «У нее семья?» – спросил он. Ответили: «Да». Он пошел в казнохранилище, позвал эту женщину и сказал, чтобы она взяла столько одежды, сколько хочет. Она взяла столько тканых одежд, что это составило бы богатство зажиточного человека. Вот и все!

Еще [рассказ]

Один сокольничий приносит однажды сокола, который болен и которого нужно лечить куриным мясом. [Каан] приказал выдать ему один балыш, на который он купил бы кур. Казначей дает этот балыш меняле и передает сокольничему стоимость нескольких кур. Каан спрашивает у казначея о сокольничем. Тот докладывает о своей исполнительности. Разгневавшись на это, [каан] говорит: «Все богатства мира, которых не сосчитать, я отдал в твои руки; ты этого не ценишь. Тот сокольничий не хотел кур, этим способом он имел [в виду] получить кое-что для себя. Ни про одно создание, которое приходит к нам, – из уртаков [ли], которые говорят: „Мы берем балыши, чтобы давать барыши", [или] из тех, что приносят товары, и ни про кого из людей, обращающихся во дворец, я не думаю, что они плетут сети, дабы что-нибудь ухватить, но мы желаем, чтобы все были благодаря нам покойны и получили бы долю от наших богатств». И [каан] приказал, чтобы сокольничему дали несколько балышей. Вот и все!

Еще [рассказ]

Был один лучник, который очень плохо делал луки и в городе Каракоруме стал так [этим] известен, что никто не покупал его луков. Однажды он нацепил двадцать луков на жердь и стал у входа в ставку. Каан вышел, увидел его и приказал разузнать о его деле. Тот сказал: «Я тот самый лучник, чьи луки никто не покупает, и я крайне обеднел и, чтобы услужить, принес двадцать луков». [Каан] приказал взять у него эти двадцать луков и дать ему двадцать золотых балышей.

Еще [рассказ]

У каана был изящный пояс, украшенный каменьями, который [ему] преподнесли в дар, [как] редкостную вещь некоей страны. Он [им] опоясался. [Пояс] с одного конца расшатался. Его отдали золотых дел мастеру, чтобы тот укрепил его чекан. ²⁶⁶ Золотых дел мастер израсходовал [этот] пояс. Сколько ни требовали [пояс], он все приводил отговорки. В конце |A 125а, S 302| концов его взяли под стражу. Он признался, что растратил. Его привели закованным во дворец, и он доложил об обстоятельствах [дела]. Каан сказал: «Хотя это и большое преступление, но совершение такого поступка [58] есть доказательство крайней нужды и безвыходного положения, пусть ему дадут сто пятьдесят балышей, чтобы он поправил свои дела и впредь не смел этого делать». Вот и все!

Еще [рассказ]

Один человек привез ему халебскую чашу; приближенные приняли и доложили [об этом каану]. Он сказал: «Тот, кто ее привез, понес много трудов, пока доставил сюда такую хрупкую драгоценность; пусть ему выдадут двести балышей». Владелец той [чаши] сидел в раздумье у входа ставки, [ожидая], пока доложат его слова. Вдруг ему принесли радостную весть и тотчас же передали балыши. В тот же день зашел разговор о рабах-эфиопах. [Каан] приказал спросить у того человека, может он [их] достать или нет? «Это мое ремесло», – сказал тот. [Каан] приказал выдать ему еще двести балышей и подорожную, но он больше не вернулся, и никто его не разыскивал. Вот и все!

Еще [рассказ]

Был в Каракоруме один очень бедный человек. Он сделал из рога серны кубок и сел у места шествия [каана]. Когда прибыл каан, он встал и преподнес кубок. Тот взял и приказал выдать ему пятьдесят балышей. Один из писцов переспросил сумму. [Каан] сказал: «Сколько раз вам говорить, не прекословьте моим награждениям и не жалейте для нищих моего добра! Наперекор [вам] – выдать ему сто балышей». Вот и все!

Еще [рассказ]

Один мусульманин взял в долг у одного уйгурского эмира четыре серебряных балыша и оказался не в состоянии их уплатить. Его схватили, притянули к ответу и понуждали отказаться от святой веры Мухаммеда, да будет над ним мир и благословение, и, опоясавшись зуннаром, ²⁶⁷ стать идолопоклонником, а не то – его на базаре оголят и дадут сто палок. Он попросил три дня отсрочки, пришел во дворец каана и доложил о своем положении. [Каан] приказал привести его заимодавцев и обвинил их в притеснении, которые они чинили тому мусульманину. Жену и дом уйгура отдали мусульманину, и [каан] приказал, чтобы уйгуру дали на базаре обнаженному сто палок, а мусульманину он подарил сто балышей.

Еще [рассказ]

Один сейид из Чарга Бухарского, ²⁶⁸ которого называли Алеви ²⁶⁹ Чарги, получил на уртачество из казны деньги. ²⁷⁰ Во время уплаты [59] установленного он утверждал: барыш-де я [уже] отдал. Потребовали расписку в получении. ²⁷¹ Он сказал: «Я отдал каану в руки». Его привели во дворец. «Я тебя не знаю, – сказал каан, – где, при ком и когда ты мне передавал?». Тот ответил: «В тот день ты был один». Подумав некоторое время, каан сказал: «Ложь его ясна и несомненна, но если я с него взыщу, люди скажут, что каан отрекся и потребовал еще раз. Пусть его оставят, но не берут у него тех товаров, что он принес, дабы совершить с казной сделку». В тот день прибыла толпа купцов, их товары брали, и каждому каан давал цену с излишком. Вдруг он спросил: «Где тот сейид?». И сказал: «Сердце твое печально оттого, что не берут твои товары». Сейид стал плакать и смиренно молить. [Каан] спросил: «Сколько стоит твой товар?». Тот ответил: «Тридцать балышей». Он пожаловал ему сто балышей.

Еще [рассказ]

Однажды пришла одна хатун из родни каана и стала разглядывать платья, лалы и драгоценные украшения его жен. Он приказал Ялавачу: «Принеси заготовленный жемчуг». Тот принес двенадцать лотков |A 125б, S 303| [жемчуга], купленного на восемьдесят тысяч динаров. [Каан] приказал высыпать его весь в подол и рукава той хатун и сказал: «Ты насытилась жемчугом, доколе еще будешь бросать взгляды на других?». Вот и все!

Еще [рассказ]

Некто принес ему в дар гранаты. [Каан] приказал пересчитать их и разделить между присутствующими и дал ему по числу [гранат] по одному балышу за каждую штуку.

Еще [рассказ]

Один мусульманин привез ему из окрестностей Тангута, из местности, называемой Кара-Баш, повозку съестных припасов и просил разрешения уехать в свою страну. Он разрешил и дал ему повозку балышей. Вот и все!

Еще [рассказ]

Один человек в день пиршества, когда все тургаки полегли пьяными, украл из ставки золотую чару. Сколько ни разыскивали, она не находилась. [Каан] приказал объявить, что тому, кто ее взял и доставит [обратно], будет дана пощада и все, что он попросит, будет удовлетворено. На следующий день вор принес чару. [Его] спросили: «Почему ты проявил такую дерзость?». Он ответил: «Чтобы каану, государю мира, было предостережение и он не полагался бы на стражу». [Каан] сказал: «Мы прощаем его, да и нельзя казнить такого человека, иначе я приказал бы рассечь ему грудь и посмотрел бы, каковы у него сердце и печень». Он пожаловал ему пятьсот балышей, коня и много одежд и, сделав его эмиром над несколькими тысячами войска, послал в Хитай. Вот и все! [60]

Еще [рассказ]

В каком-то году, в то время, когда поднялись зерновые хлеба, пошел град и побил посевы. Из страха перед голодом ²⁷² в Каракоруме не продавали хлеба [даже] по динару за ман. ²⁷³ [Каан] приказал объявить: «Те, кто сеял хлеб, пусть не предаются опасению, так как все потери мы возместим. Пусть еще раз оросят посевы, и если не будет никакого урожая, то пусть взамен него полностью возьмут зерно из амбаров ²⁷⁴ [казны]». Поступили так. И в том году уродилось столько зерна, что не было предела. А Аллах лучше знает!

Еще [рассказ]

Каан очень любил смотреть на борьбу. Сначала были [только] монголы, кипчаки и китайцы. Потом [ему] рассказали о борцах Хорасана и Ирака. Он послал гонца к Джурмагуну, ²⁷⁵ чтобы тот прислал борцов. [Джурмагун] отправил из Хамадана на ямских подставах с дорожным довольствием силачей Филэ ²⁷⁶ и Мухаммед-шаха с тридцатью борцами. Когда они прибыли к каану, то ему очень понравились вид, стан и соразмерность сложения Филэ. [При этом] присутствовал эмир Илджидай из рода джелаир. Он сказал: «Жаль подстав, провианта и расходов на них». Каан сказал: «Ты приведи своих борцов, пусть они с ними поборются. Если они одолеют, я дам пятьсот балышей, а если их одолеют – ты дай пятьсот лошадей». На этом и порешили. Ночью каан призвал Филэ, поднес ему чару и ободрил. Тот поклонился ему земно и сказал: «Надежда на счастье государя мира такова, что судьба в этом деле будет благоприятствовать». Илджидай привел из своего тумана одного человека, которого звали Угана-Боке. Рано поутру предстали на месте. Илджидай сказал: «Условие таково: не хватать друг друга за ноги». ²⁷⁷ Вступили в борьбу. |A 126а, S 304| Угана-Боке повалил Филэ на четвереньки. Филэ сказал: «Держи меня изо всех сил и не отпускай». Он потешался, закружил Угана-Боке и так ударил его оземь, что и вблизи и вдали был слышен треск его костей. Каан, словно лев, вскочил со [своего] места и сказал Филэ: «Держи хорошенько противника!», – а Илджидаю сказал: «Каково? Законно он получил лошадей, улаг ²⁷⁸ и дорожное довольствие или нет?». Он заставил Илджидая дать пятьсот лошадей, а Филэ, кроме почестей и наград, пожаловал пятьсот балышей. Мухаммед-шаху он также дал пятьсот балышей, а их товарищам дал каждому по сто балышей. Он спросил у Мухаммед-шаха: «Ты возьмешься бороться с Филэ?». Тот ответил: «Возьмусь». Каан сказал: «Вы земляки и свояки друг другу, не враждуйте». Спустя некоторое время, он отдал [за] Филэ одну луноликую девушку. А тот, как [61] принято для сохранения силы, к ней не прикасался и сторонился ее. Однажды девушка пришла в ставку. [Каан] добродушно спросил: «Как ты нашла тазика? Ты, вероятно, получила от него значительную долю наслаждения?». А среди монголов есть такая шутка, что тазикам приписывают большие penis`ы. Девушка сказала: «Мне до сего времени не доставалось от него никакого наслаждения, ибо мы [живем] особняком друг от друга». [Каан] вызвал Филэ и обсудил положение. Борец доложил: «На службе его величества я прославился как силач, и никто меня не одолел. Если же я займусь тем делом, моя сила пропадет. Мне не следует на службе у каана терять свое достоинство». [Каан] сказал: «Цель [заключается] в том, чтобы от тебя получились дети. Впредь я тебя освобождаю |A 126б, S 305| от состязания в борьбе». Вот и все!

Еще [рассказ]

Был в румском государстве один человек, дела которого были расстроены, так что он добывал [себе] пропитание шутовством. В то время по всем странам была распространена молва о щедрости и благотворительности каана. У того человека возникло сильное желание поехать к его величеству, но ему не удавалось раздобыть ни дорожного довольствия, ни верхового животного. [Его] товарищи произвели [между собой] складчину и купили ему осла, чтобы он поехал. Через три года он вернулся обратно и увидел на базаре одного из друзей, спешился и приветствовал его, повел к себе в дом и услужливо преподнес разного рода яства и напитки в золотой и серебряной посуде; и стояли китайские гулямы, а в конюшне были привязаны кони и мулы. Он горячо расспрашивал того друга, а друг не узнавал его. Через три дня он спросил, а [тот] сказал: «Я тот самый, который уехал на осле». Друг попросил открыть, в чем [тут] дело. Тот рассказал: «На том самом осле, собирая подаяние, я поехал к его величеству каану. Я взял с собой немного сухих плодов и сел на горке на пути его проезда. Издали на меня пал его благословенный взгляд, и он послал человека расспросить о моем положении. Я рассказал, что прибыл из Рума, прослышав о пожалованиях и благодеяниях каана, что с сотней тысяч несчастий пустился в путь [затем], чтобы на меня упал его наделяющий счастием взгляд и гороскоп ²⁷⁹ мой стал бы счастливым. Ему поднесли, доложив мои слова, блюдо с плодами. Он насыпал плодов в каптургу ²⁸⁰ и заметил, что вельможи в душе относятся [к этому] отрицательно. Он сказал им: «Он идет издалека и, вероятно, побывал во многих священных мазарах ²⁸¹ и святых местах и удостоился поклониться многим святым людям. Счастливо удостоиться [общения] с подобным человеком – великое благо. Я взял плоды, чтобы привезти их детям. Поделите и вы [между собой]». И он погнал коня. Когда он расположился в ставке, то спросил у Данишменд-хаджиба, где остановился бедняк. «Мне не известно», – ответил [тот]. [Каан] сказал: «Какой же ты мусульманин, ведь к нашему величеству из столь дальнего места приехал бедный [62] человек, а ты ни о чем для него не заботишься, ни о жилище, ни об обеде, ни о питье. Ты сам его позови, устрой в хорошем помещении, прояви всяческие заботы и прими в нем участие». Я же остановился на базаре. Он гонял людей направо и налево в поисках меня, пока один [из них] меня не нашел и не повел в его дом. На следующий день каан, садясь [на коня], видит несколько возов с балышами, которые везут в казну, всего там было восемьсот балышей. Он приказал Данишменд-хаджибу: «Позови того человека». Когда я явился, он все те балыши отдал мне и обнадежил меня другими посулами. Дела же мои из теснины бедности вышли на простор богатства».

Еще [рассказ]

[Один] старик пришел из Багдада и сел у дороги. Когда каан подъехал, то спросил о его обстоятельствах. Тот сказал: «Я человек старый, немощный и бедный, имею десять дочерей и из-за крайней бедности не могу выдать их замуж». [Каан] спросил: «Почему халиф ничего не дает и не оказывает помощи, чтобы ты выдал дочерей замуж?» [Старик] ответил: «Когда я прошу приданого у халифа, он дает мне десять динаров денег, а этого не хватает [даже] на десятидневное пропитание». Каан приказал выдать ему тысячу серебряных балышей. Старик сказал: «Как мне перевезти столько балышей?». [Каан] приказал, чтобы ему дали подставы, необходимые вещи и все приготовили. [Тогда] старик сказал: «Дорога дальняя и на пути много людей – и мирных, и враждебных, как я смогу доставить эти балыши в свою страну?». [Каан] дал ему в сопровождение двух монголов, чтобы они доставили в целости и невредимости его вместе с [его] добром в мирную область. По дороге тот человек умер. Сообщили его величеству. Он приказал отвезти балыши в Багдад, вручить [их] его семье и сказать, что государь посылает приданое для его дочерей, чтобы |A 127а, S 306| их выдать замуж.

Еще [рассказ]

Одну девушку из родственниц его величества отсылали замуж. Принесли сундук, который подымали восемь человек и который он пожаловал ей в приданое. В это время он предавался веселью и удовольствию. Он приказал открыть крышку [сундука]. Здесь жемчуг был бесподобен, каждая жемчужина [весом] от одного мискаля до двух дангов. ²⁸² Весь [жемчуг] он роздал присутствующим. [Ему] доложили: «Это принесли в качестве приданого для такой-то девушки, как ты приказал». Он повелел; «Пусть ей дадут равноценный сундук жемчуга».

Еще [рассказ]

Атабек Фарса послал своего брата Тахамтана к каану с дарами и подношениями. В числе подарков были два сосуда с очень красивым жемчугом. Когда [жемчуг] преподнесли, то каан понял, что подносителю он кажется ценным и достойным. Он приказал принести объемистый сундук, полный царственных жемчужин. Посол и присутствующие при виде [63] их пришли в изумление. [Каан] приказал, чтобы на том пиру весь тот жемчуг рассыпали по винным чарам и, налив вина, пускали в круговую, пока он весь не будет разделен между присутствующими.

Еще [рассказ]

Был один монгол по имени Менгли-Бука; было у него стадо овец. Однажды ночью на то [стадо] напал волк и погубил большую его часть. На следующий день монгол пришел к его величеству и доложил о происшествии со стадом и волком. Каан сказал: «Куда [же] волку уйти?». В то время там случайно ходили борцы-мусульмане и водили живого волка со связанной пастью, которого они поймали в тех краях. Каан купил у них того волка за тысячу балышей и сказал монголу: «От того, что ты [его] убьешь, тебе не будет никакой пользы», – и приказал дать ему тысячу баранов. «Отпустим этого волка, – [сказал каан], – пусть он предупредит своих собратьев, чтобы они уходили из этих пределов». Когда волка отпустили, на него напали собаки и растерзали его. Каан по этому случаю разгневался и приказал отомстить собакам за волка. Печальный и задумчивый ушел он во внутренние покои ставки и сказал, обратившись к вельможам и приближенным: «Цель освобождения волка заключалась в следующем. Я обнаружил в состоянии своего здоровья некоторую слабость и подумал, что если я дам избавление какому-нибудь животному от гибели, то предвечный бог дарует мне исцеление, но так как он не спасся от их лап, то, конечно, я тоже не выйду из пропасти. Не сокрыто, что государи – избранники божьи и что для них случаются [божественные] откровения, дабы они были осведомлены о [положении] дел». А Аллах лучше знает истинное положение дел!

Поскольку же написана некоторая доля из того, что относится к его великодушию, щедрости, кротости характера и милосердию, которыми его отличил бог сущий, дабы всем стало известно и несомненно, что нет в мире добродетели, кроме стяжания доброго имени, ибо бесчисленные годы спустя живет в устах рода людского память о щедрости и благодеянии, о правосудии, великодушной милости и усладе жизни, –

Стихи

Никогда, о Са`ди, не умрет тот, что пользуется хорошей славой.
Мертв [лишь] тот, кого не поминают добром.

 – мы теперь включим в писание еще один рассказ о его расправе, строгости и грозности, дабы было установлено его совершенство в двух видах, на которых может твердо покоиться основа миродержавия. Аллах же всемогущ!

|A 127б, S 307| Рассказ о его расправе

Когда-то в одном из монгольских племен пустили ложную молву о том, что, согласно указу, девушек того племени предназначали [в жены] таким-то людям. Из опасения [этого] люди того племени помолвили девушек со своими соплеменниками, а часть [их] повыдали [замуж]. Рассказ об этом происшествии дошел до благословенного слуха каана. Он приказал расследовать это дело, и оказалось точно так. Последовал приказ собрать всех девушек этого племени, которым исполнилось семь лет, а также отобрать тех, которых повыдавали в том году замуж. Представили четыре тысячи девушек. Он повелел отделить тех, которые принадлежали эмирам, [64] издал ясу, чтобы все присутствующие сошлись с ними [девушками]. Из них две красивые девушки сбежали, а остальных он выстроил в два ряда. Тех, которые оказались подходящими для ставки, послали в гарем. Часть отдал ловчим и сокольничим, а часть – служащим при дворе. Нескольких отправили в кабаки и в посольское подворье, а тех, которые остались, [он велел] расхватать присутствующим монголам и мусульманам. Отцы же, братья, мужья и родственники этих девушек смотрели, и ни у кого не было смелости и возможности возразить.

Рассказ, дополняющий обстоятельства

Все китайские владения каан поручил в управление сахибу Махмуду Ялавачу, а [области] от Бишбалыка и Кара-Ходжо, составляющих владение Уйгуристан, [от] Хотана, Кашгара, Алмалыка, Киялыка, Самарканда и Бухары [вплоть] до берегов Джейхуна ²⁸³ – Масуд-беку, сыну Ялавача, а [области] от Хорасана до границ Рума и Диярбекра – эмиру Куркузу. Все налоги, которые они собирали со всех этих областей, они ежегодно доставляли в казну. [Да будет] мир над Мухаммедом и родом его.