АНТОНИО ПОССЕВИНО

МОСКОВИЯ

БЕСЕДЫ О РЕЛИГИИ

После того как бояре великого князя дали ответ Антонио о разных делах, которые тот за три дня до этого изложил великому князю, они прибавили следующее: «Государь не имеет обычая частным порядком беседовать о таких важных вещах, каким является дело религии, о котором опрашивал у государя сам Антоний по поручению великого папы как в прошлое лето в Старице, так и по прибытии в Москву». Они прибавили также, что государь опасается, как бы между ним и Антонием из этого разговора не возникли разногласия по религиозным делам, из-за чего может уменьшиться представление об услуге, оказанной [Антонием] при заключении мира с королем Стефаном, и самому Антонию это может доставить неприятность ¹.

Антонио ответил, что надеется не подать никакого повода к разногласиям со столь великим государем, а всё, что он изложил раньше, [77] направлено к тому, чтобы завязать более тесные связи между их государем и другими христианскими государями. А сам он и не помышлял о том, чтобы устранить с этой беседы бояр, если государь считает это важным ².

После того как бояре доложили государю об этом, Антонио был приглашен туда, где восседал государь со своими боярами и сотней других самых знатных лиц и придворных ³.

Государь начал с того, что повторил то же самое, что незадолго до этого докладывали Антонио бояре. Затем он сказал ⁴: «Ты видишь, что я уже вступил, в пятидесятилетний возраст и жить мне осталось немного. Воспитан я в той вере, которая одна является истинной, и не должно мне ее менять. Близок день суда, когда господь решит, наша или латинская вера основывается на истине». «Но, — сказал он, — я не осуждаю того, что ты, посланец великого папы Григория XIII, исполняя свои обязанности, заботишься о римской вере. Поэтому ты можешь говорить об этом, что тебе будет угодно» ⁵.

Тогда Антонио сказал: «Светлейший государь, из всех исключительных милостей, которыми ты осыпал меня, самая важная та, что ты позволил мне сегодня беседовать с тобой о деле исключительной важности. Знай же, что великий первосвященник ни в коей мере не поборник того, чтобы ты менял древнейшую греческую веру, которой следовали отцы церкви и законные соборы. Напротив, он призывает, чтобы ты, узнав, что она из себя представляет, оберегал ее и удерживал из нее то, что в твоих владениях сохраняется в нетронутом виде. И если ты сделаешь это, то уже не будет Западной и Восточной церкви, но все мы соединимся под именем Христа. Мы не будем отвергать ни твоих храмов, ни богослужений, ни священников, а они будут исправлять церковную службу по правилам веры и с правильным соблюдением святых таинств. Впрочем, не удивляйся, что его святейшество предлагает тебе это теперь. Ведь [эту мысль] внушил ему Христос, который поручил ему заботу о христианской церкви, а письма твои к королю Стефану о единстве веры заставили его святейшество в первую очередь позаботиться о союзе между христианскими государями, заключенном через посредство его святейшества. Это единство с Востоком признал на Флорентинском соборе и константинопольский им-ператор, при котором (как ты сам писал) находился митрополит московский Исидор. Ты прибавил также, что католики и люди римской веры свободно пребывают и живут в Московии в своей вере. И так как ты писал об этом безо всякого принуждения со стороны, великий первосвященник не может не думать, что это чистое намерение, какое только и приличествует столь великому государю, даст свой результат. И он побудил тебя представить доказательство верности, а ведь в его власти души королей и без его соизволения не шелохнется даже лист на дереве. И так как против неверных и поганых не может появиться более крепкой защиты, и христианские государи не могут связать себя более крепкими узами, чем узами той веры, которая одна и является единой, поэтому именно здесь и нужно заложить основы союза. А без этого невозможно было бы обсуждение прочих человеческих дел, какими бы важными они ни были, а если бы оно и было [78] проведено, то разрушилось бы от малейшего толчка. Поэтому выбирай одно из двух: или что христианская вера, принятая у всех христианских правителей и на всем Востоке, который присоединился к ней на Флорентинском соборе, была истинной, или что твоя вера, если она такая же, настолько отделилась от той веры, что неизбежно в той или иной части не свободна от заблуждений, и, конечно, нет более опасной ошибки, чем эта. И если тот, о котором ты сам писал, столь могущественный император Иоанн Эммануил и, скажу об этом вторично, другие восточные государи вместе с твоим митрополитом не случайно (признали ее, то почему же они признали, что только у римской церкви истинная вера и именно эту веру в ее чистом виде с древнейших времен соблюдала вся Греция и Азия? Тебе ничего другого не остается как идти по этой же дороге. Если ты сомневаешься, что тебе излагается не то, о чем шла речь на Флорентинском соборе, пригласи греческих переводчиков и потребуй из самой Византии книги греческих отцов церкви, если ты не веришь нашим греческим книгам, написанным чуть ли не самими авторами собственной рукой, тогда на: основании их я изложу тебе то же самое. И если бы ты захотел, чтобы тебе были предоставлены некоторые наиболее важные места из отцов церкви из той же книги о Флорентинском соборе, которую я передал тебе на греческом языке от великого первосвященника, я сделаю это очень охотно. По воле божьей, это будет иметь для тебя ту хорошую сторону, что ты сможешь серьезно надеяться, что тебя, спустя немного времени, будут называть более точным и почетным титулом, чем это делалось раньше, а именно восточным императором, если ты приблизишься к правильной вере. И в этом деле примут участие и христианские государи, которые усердно стали бы с разных сторон поддерживать твое могущество».

На это государь ответил, что он не писал папе о вере и сейчас не думает говорить о ней как для того, чтобы у него невольно не вырвалось чего-нибудь такого, что впоследствии принесет неприятности Антонию, так и потому, что на его обязанности лежит управлять делами преходящими, а не духовными. И на это благословил его митрополит. Впрочем, он верит не в греков, а во Христа. Что касается власти над Востоком, то это божья земля и ее по своему соизволению господь даст, кому захочет. О Флорентинском соборе и московском митрополите Исидоре он вообще ничего не сказал. Также умолчал он и о тех связях на основании религии, которые «дни только и могут связывать христианских государей против врагов Христова имени. Но затем он пообещал, что дарует то, о чем в этот же самый день он говорил Антонио через своих бояр, а именно, что вместе с купцами, которые приедут с послами в Московию, могут беспрепятственно приезжать и католические священники, оставаться здесь и совершать католическое богослужение. Однако он сказал, что не дозволит, чтобы они устраивали публичные собрания и службы, на которые приходили бы и русские. Затем сказал, что даст Антонию перед его отъездом охранную грамоту для них, скрепленную его большой печатью, а ведь раньше в Старице этого от него нельзя было добиться.

Тогда Антонио обратился с просьбой к государю, чтобы тот соизволил [79]ясно сказать, что он думает вообще о своей религии. Ведь столь великий государь не может причинить ему никакой неприятности. То, что он верит не в греков, а во Христа, это очень хорошо, и поэтому Антонио представил некоторые свидетельства из греческих отцов церкви, чтобы они со всей вескостью засвидетельствовали и заставили его понять, что самая истинная и правильная вера, на основании которой мы верим в Христа и которой мы придерживаемся, всегда проповедовалась именно римскими великими первосвященниками.

На это государь сказал: «Мы уже с самого основания христианской церкви приняли христианскую веру, когда брат апостола Петра Андрей пришел в наши земли, [затем] отправился в Рим, а впоследствии, когда Владимир обратился к вере, религия была распространена еще шире. Поэтому мы в Московии получили христианскую веру в то же самое время, что и вы в Италии. И храним мы ее в чистоте, в то время как в римской вере 70 вер, и в этом ты мне свидетель, Антоний — об этом ты говорил мне в Старице».

Антонио понимал, что государь говорит это потому, что сам Антонио не один раз при всяком удобном случае объяснял боярам и другим [лицам], что христианская вера появилась в Италии почти за 1200 лет до того, как в Московии прозвучало имя Христово. Поэтому он рассказал о св. Андрее в коротких словах, чтобы каким-нибудь более веским доказательством не показать, что государь говорит неправду, затем прибавил: «Непоколебимо всегда стоит в Риме та вера, которую апостолы Петр и Павел возвестили с самого начала, и почти в течении 300 лет проливали за нее кровь первосвященники, преемники Петра. Затем, хотя и наступили более спокойные времена, другие первосвященники, несмотря на волнения, вели корабль веры, не давая коснуться его никаким повреждениям. А в римской вере нет 70 вер, о которых ты говоришь, но есть одна, которая предает анафеме и эти 70, и те многочисленные ереси, которые пошли от Лютера (а вот ты разрешаешь сохраняться их остаткам в Ливонии, и об этом я писал тебе в Старице), и она бестрепетно преследует их единым наступлением. То же самое она всегда делала с ересями и на Востоке, и в Африке».

Государь сказал на это: «Ты, Антоний говоришь, что папы проливали кровь во имя Христа, это хорошо. Ведь сказал спаситель: «Не убойтеся от убивающих тело, душу же не могущих убити».

«Вот поэтому, — ответил Антонио, — мы во имя господа и прибыли без страха в Московию; а в Индию и остальные страны мира великий первосвященник посылает других людей, которые выносили всё во имя Христа, чтобы воссияла его правда и чтобы на самом обширном пространстве поднялся знак креста».

Но государь, уклонившись от этой темы, сказал: «В писании сказано: «Шедше научите все языцы, проповедите Евангелие всей твари, крестите их во имя, отца, сына и святого духа». Это делали все апостолы и никто не был выше другого. От них пошли епископы, архиепископы, митрополиты и многие другие. От них же и наши [церковные власти] в наших владениях». [80]

«Так как то, что ты произнес из Евангелия, — сказал Антонио, — слово божье, то мы верим ему без сомнений. Но надо верить и самому Христу, который послал в мир остальных апостолов, даровав им одинаковое влияние и как бы препоручив свою власть (ведь этого требовала необходимость провозглашать повсюду веру), но только одному Петру он вручил ключи от царства божьего, дал возможность утверждать братства, и, как пастырю заботу о пастве в отношении же других апостолов он этого никогда не давал. А если епископы, которые наследуют другим апостолам, имеют свою власть, то тем большей властью обладает престол святого Петра (ведь в Писании ничего не говорится о других апостолах и престолах, поэтому утверждение престолов и их почитание во многих землях оканчивалось или изменениями, или гибелью). И не сломить его даже более сильными средствами, и он будет существовать до скончания веков, о чем непреложно свидетельствует господь, который и есть сама истина и который свободен ото лжи».

Тогда государь сказал: «Мы знаем и Петра, и многих других первосвященников: Климента, Сильвестра, Агафона, Вигилия, Льва, Григория и прочих. Но каким же образом следуют Петру его преемники и восседают на престоле святого Петра, если они живут нечестно?»

«По своей мудрости, — ответил Антонио, — ты легко понял бы, что остальные великие первосвященники вплоть до настоящего времени управляют церковью с тем же самым авторитетом, если бы ты позволил объяснить тебе то, что является истинной правдой: они неизменно следуют канонам, доктрине и в первую очередь самому слову божью, почерпнутым из сочинений тех же самых первосвященников, которых ты признаешь. А что касается честности или нечестности их жизни, я не буду говорить об этом много как потому, что права совершать таинства и управление церковью, возложенные на первосвященников, зависят не от смертного человека, а от незыблемого установления Христа, так и потому, что не все то правда, что по своему обыкновению с чрезмерной наглостью наговаривают люди, оторвавшиеся от тела Христова (а они-или не видели того, что утверждают, или отрицают, что видели); и это для того, чтобы остальные не осмелились рассказать правду об их собственной жизни. И я умоляю тебя, светлейший государь, по своему расположению ко мне ответить, являешься л,и ты законным наследником и преемником той власти, которую ты через 500 лет унаследовал от Владимира?» И когда государь ответил утвердительно, Антонио прибавил: «А если бы кто-нибудь захотел протестовать против твоей власти или власти твоих предков и если бы кто-нибудь по свойственному людям непостоянству присоединился к этому мнению, разве не нашлось бы никого, кто не задумался бы над тем, чтобы обличить его по заслугам или, я бы сказал, даже и покарать?»

Этот разговор затронул государя гораздо больше, чем он это показывал вначале (дело в том, что в это же самое время некие англичане, целиком погрязшие в ереси, и голландский врач, анабаптист, наговорили государю много плохого о великом первосвященнике). Поэтому, почти вскочив с места, он воскликнул: «Знай же, что папа не [81] пастырь!» ⁶Антонио не мог спокойно вынести этого, в особенности потому, что при таком большом собрании придворных людей это восклицание преграждало путь к вере молодому переводчику (хотя он и был верным человеком, но из-за страха перед государем колебался), и тогда у него хватило духу сказать следующее ⁷: «Почему же тогда ты обратился к нему со своими делами и почему также и ты, и твои предшественники всегда называли его пастырем церкви?» Тогда государь воспылал гневом и совсем вскочил с места, и все подумали, что он вот этим своим посохом (которым он пользуется, как папа жезлом, а острие его обито железом) изобьет или убьет Антонио (ведь такое случалось с другими людьми и даже с собственным его сыном). Он воскликнул: «Это какие-то деревенские люди на рынке научили тебя разговаривать со мной как с равным и как с деревенщиной». Антонио принял эти слова со спокойным лицом и сказал: «Я знаю, светлейший государь, что я говорю с мудрым и добрым государем, по отношению к которому не только я обнаружил свою верность и покорность, что ты испытал при заключении мира, но даже и сам великий первосвященник дарит тебя своей исключительной отеческой любовью. И если мы что-нибудь говорим, я надеюсь, ты воспримешь это с наилучшей стороны, тем более что произнесенные мною слова — это слова Христа, и ты сам разрешил мне свободно говорить обо всем». Когда его гнев был успокоен таким образом (так что этому подивились бояре и остальные приближенные), он снова сел, но вместе с тем он высказал следующие свои четыре упрека (хотя и в более сдержанных выражениях), внушенные ему все теми же еретиками: 1) что папу носят в его кресле, 2) что он носит крест на ногах, 3) что он бреет бороду, 4) что он мнит себя богом ⁸. Когда Антонио получил возможность отвечать (а он видел, что присутствовавшие при этом так настроены последними событиями и лживыми измышлениями, не говоря уже о страхе перед государем, что некоторые стали говорить, что Антонио тотчас нужно утопить в воде), он сказал так: «То, что великого первосвященника иногда носят в кресле, делается не из чванства, а для того, чтобы он мог в особенно торжественные праздники благословлять возможно больше народа и не от своего имени, а именем святейшей троицы. Но большей частью он вместе с другими с исключительной простотой входит [в храм] и часто по своей религиозности пешком посещает святые места. А что касается креста, который он носит на ногах, пусть будет тебе известно, государь, что с самого начала народы припадали к ногам апостолов, и то же самое очень часто делали и при преемниках святого Петра. А прикрепили они крест для того, чтобы эти проявления почитания относились не к ним самим, но чтобы припадающие к нему признавали и почитали его как символ креста самого Христа. И какой бы властью и могуществом ни обладали великие первосвященники, они показывают, что следуют этому ради заслуг и страданий Иисуса Христа».

Государь сказал на это: «Да ведь позор — носить крест на ногах, ведь мы считаем, что крест находится на позорном месте, если он каким-нибудь образом свисает с груди на живот» ⁹. Дело в том, что он видел, как у некоторых спутников Антонио кресты свисали чуть [82] ли не ниже груди. На это Антонио сказал: «Так как Христос был распят на кресте всем своим телом, мы должны всем своим телом соприкасаться с крестом Христовым, и мы не совершаем никакого греха, если ради благочестия крест находится на какой-нибудь части тела. А божественная мудрость и чистая совесть искренно считают главным это благочестие, а не внешнее его проявление. Что же касается целования ног (кстати, сам великий первосвященник омывает ноги беднякам и прикладывается к ним), то, конечно, нет никого, кто, целуя его ноги, не думал бы, что оказывает этим почтение богу. Впрочем, было заложено необходимое начало будущего за 700 лет до того, как должна была основаться церковь христова, и об этом господь возвестил и через других своих пророков, и в особенности через Исайю. Вот что изрек господь (как говорит пророк): «Я подниму руку мою к народам и выставлю знамя мое племенам, и принесут сыновей твоих на руках, а дочерей твоих на плечах, и будут цари питателями твоими, царицы их — кормилицами твоими, лицом до земли будут кланяться тебе и лизать прах ног твоих» ¹⁰. Итак, государь, разве господь бог не должен исполнить обещание, чтобы не только целовали, но и, к еще большему посрамлению дьявола, лизали, по словам Писания, ноги тех, кого Христос на время поставил во главе своей церкви (ведь тот почет, который воздавали языческим государям, господь воздал своим слугам, которых он украсил словами «свет», «скала», «основание» и другими названиями, свойственными самому богу). Но ведь и перед твоими простыми епископами твой народ простирается на земле и той водой, что они в храмах омывают себе руки, хотя она и грязная, с благоговением окропляют глаза и лицо. И разве ты по своей мудрости не знаешь, что тот почет, который оказывают твоим послам, князьям или наместникам, распространяется и на тебя. А так как власть ты получил от бога, то разве отнимает у бога почет тот, кто воздает его, по милости божьей, тебе и твоим людям?»

Тогда государь ответил: И мы, как есть христианские государи, всякий раз, как к нам приходит наш митрополит, выходим ему навстречу со всеми нашими людьми и целуем ему руку. Но бога из него не делаем».

«Следовательно и ты, — сказал Антонио, — при духовной власти такого рода считаешь, что почет воздается тогда не твоему подданному, но боту. Насколько же больше достоин почета тот, кому господь бог вручил всю церковь для управления, по сравнению с любым митрополитом, даже если он и выбран правильно и утвержден надлежащим образом. А сам великий первосвященник в действительности не мнит себя богом, но, отбросив многочисленные титулы, которые он по справедливости мог бы принять, называет себя рабом рабов божьих. И это он доказывает самим делом всем народам, живущим на земле (что видел и твой Шевригин): постоянно посылая по всему миру своих слуг, чтобы те провозглашали имя господа и сына его Иисуса Христа, а этого никогда не делал и не мог делать ни один из восточных патриархов. Что же касается бороды, то, конечно, он не заставляет ее себе сбривать, и она у него довольно длинная. Но если бы он и приказал ее сбрить, то в этом не было бы ничего дурного, так как это [83] делали и святые, и прежние великие первосвященники, изображения которых до сих пор можно видеть на древних монетах, а они могли это делать в соответствии с различными требованиями времени на основаниях законных и благочестивых. Ведь, с одной стороны, св. Климент предписал в «Апостольских установлениях» светским людям не брить бороды, конечно, ради того, чтобы их головы не казались головами их жен, подобно тому как это делают турки по своей нечестивости и любострастию. С другой стороны, это можно делать священнослужителям, если они делают это вследствие благочестивых забот о таинствах тела и крови Христа и чтобы не выдаваться среди других людей». После этих слов Антонио попросил разрешения поцеловать руку государя, чтобы в душе его не осталось чувства досады. Тот милостиво протянул руку и сказал: «Я не только дам ее тебе, но даже и обниму тебя». И, поднявшись, к большому удивлению (Присутствующих, он дважды заключил в объятия Антонио и извинился, говоря, что не хотел говорить о религии, чтобы не вырвалось у него невольно какого-нибудь резкого слова, и затем милостиво отпустил его. От обеда же он прислал Антонио трех знатных людей с кушаньями и питьем, а через час — еще одного придворного с разными напитками. И так как его расположение проявилось дважды, очень многие удивились, потому что до сих пор у него не было обычая поступать с послами и нунциями великого первосвященника столь необычным образом, а ведь немного раньше они, конечно, думали о том, что произойдет с головой Антонио. На самом же деле на следующую ночь государь послал к Антонио, чтобы тот соизволил прислать ему то место из Исайи, которое он привел. На следующий день он это сделал, прибавив высказывания других отцов церкви. К ним же присоединил 5 глав из сочинения константинопольского патриарха Геннадия ¹¹о главенстве великого первосвященника. Еще в пути он позаботился, чтобы они были переведены на русский язык как для этой цели, так и для того, чтобы когда-нибудь всё сочинение Геннадия было издано в свет на русском языке.

ВТОРАЯ БЕСЕДА АНТОНИО ПОССЕВИНО С ВЕЛИКИМ КНЯЗЕМ МОСКОВСКИМ И ЕГО СЕНАТОРАМИ (SENATORES) 23 ФЕВРАЛЯ

Когда в этот день Антонио явился на приглашение государя, народа при встрече было очень много и царский дворец был еще больше заполнен людьми, чем раньше. Этим ему было выказано необыкновенное благоволение, но не все восприняли это как хорошее предзнаменование, некоторые боялись, как бы с Антонио не случилось чего-нибудь серьезного. И, что особенно важно, Антонио было объявлено, что государь хочет показать ему в присутствии всех какую-то книгу, но он этого в конце концов не сделал. Антонио же внушил своим товарищам и всем людям из своей свиты, чтобы они самим делом доказали истинное служение вере; поэтому он святыми таинствами очистил их от грехов и снабдил святыми реликвиями. Но, или потому, что божественная мудрость уже смягчила душу государя, или потому, что [84] она переложила на других, более достойных, слуг господних и на другое время славу мученичества в Московии во имя Христа, случи.лось так, что, как только государь увидел Антонио, он не только (по обыкновению) приказал ему сесть на скамью, покрытую ковром и помещенную недалеко от царского места, но и, пригласив к себе своих бояр, сказал довольно громким голосом следующее: «Антоний, если я вчера сказал тебе что-нибудь о папе, что тебе не понравилось, я прошу тебя, чтобы ты меня простил и предпочел бы не рассказывать об этом его святейшеству. Ведь мы хотим (хотя между нами и вами и существуют некоторые расхождения в вере) иметь дружбу, братство и единение с ним и прочими христианскими государями. Ради этого дела мы отправляем вместе с тобой посла к папе, да и в отношении прочего наши бояре от нашего имени ответят тебе на то, что ты совсем недавно нам предложил».

Антонио, поблагодарив государя и похвалив его милосердие, сказал, что будет заботиться и о прочих его делах не меньше, чем о деле заключения мира с королем Стефаном, а это уже было проверено на деле. С этим Антонио удалился вместе с боярами в тот же покой, что и обычно, так как был еще ранний час, и употребил это время, несколько часов, на то, чтобы выслушивать бояр и вести с ними переговоры об очень важных делах: о том, что относится к персидским делам, о выборе более удобного пути к этому царю, затем о татарах, о союзе с христианскими государями, о заключении мира со шведским королем Юханом III, о расследовании причин, почему когда-то послам шведского короля была нанесена обида от государя, и, самое главное, о католической и русской религии. Бояре же от имени государя попросили Антонио, не соблаговолит ли он в письменном виде изложить расхождения между той и другой религией, поскольку в Московии нет никого, кто мог бы перевести с греческого языка сочинение о Флорентинском соборе. Пообещав это сделать, Антонио достал все целиком сочинение Геннадия на латинском языке, которое он имел при себе, и передал через бояр государю, чтобы тот смог приказать переводчикам перевести из него наиболее важные главы с латинского языка на русский, а именно главы о разногласиях. Это же сочинение Геннадия на греческом языке он передал еще раньше.

ТРЕТЬЯ БЕСЕДА О РЕЛИГИИ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ МОСКОВСКОГО С АНТОНИО ПОССЕВИНО В ПРИСУТСТВИИ ЗНАТНЕЙШИХ ЛЮДЕЙ И СЕНАТОРОВ. ТАКЖЕ О ТОМ, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ, 4 МАРТА, В ПЕРВОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ ВЕЛИКОГО ПОСТА, КОГДА ИЗ ЕВАНГЕЛИЯ ЧИТАЕТСЯ О ТОМ, КАК ХРИСТОС УДАЛИЛСЯ В ПУСТЫНЮ И КАК ЕГО ИСКУШАЛ ДЬЯВОЛ

Всякий раз, как Антонио направлялся к государю, впереди тех знатных людей, которые по обыкновению в большом числе приезжали [85]к нему в повозках или верхом, чтобы отвезти его к себе, стояли княжеские телохранители числом около 1500. Стояли они по обеим сторонам дорог как во второй крепости, где находилось жилище Антонио, так и в крепости самого государя, выстроившись в длинный ряд, касаясь один другого и поставив железные пищали на землю. Горожане и остальные люди заполняли лестницы, первую палату, окна, сени (в то время как знатные люди и приближенные государя заполняли первый и второй покой). А так как 4 марта государь решил испытать нас, он приказал созвать еще больше народа в первую крепость и на площадь этой крепости (считают, что там было по меньшей мере 5 тысяч человек); двери храма Успения пресвятой богородицы, семь куполов которого покрыты листами золота ¹², и храма св. Иоанна ¹³были распахнуты так, как никогда прежде, когда проезжал Антонио; священники, одетые в священную одежду (если ее можно назвать священной), образовали посередине храма как бы венок и, по своему обычаю, читали русские молитвы.

Всю эту неделю государь не выходил из своей спальни, соблюдая довольно строгий пост и более обычного предаваясь молитвам, — ведь русские начинают свой великий пост по греческому обычаю со среды (что мы делаем с пятницы), хотя от мяса (с разрешением яиц и молочного) они воздерживаются, начиная от семидесятницы и вплоть до нынешнего времени.

Итак, Антонио был приглашен при этих торжественных приготовлениях, и, когда он увидел государя, тот пригласил его сесть, а затем позвал его подойти ближе, и Антонио услышал следующие слова:

«Антоний, наши бояре доложили нам, что ты желаешь посетить наши церкви, и в этом мы хотим доказать тебе милость (эту фразу он часто произносил). Мы приказали нашим знатным людям отвести тебя в эти храмы. В них ты увидишь, с каким благоговением мы молимся святой Троице, почитаем и молим пресвятую богородицу и святых. Ты сможешь увидеть, с каким благоговением мы относимся к святым иконам, ты увидишь и лик пресвятой богородицы, написанный святым Лукой. Но ты не увидишь, что мы носим своего митрополита в кресле».

Антонио не ожидал услышать таких слов, так как незадолго до этого дня государь просил прощения за эти же самые слова, но, попросив переводчика говорить погромче, ответил так: «То, что делается по благочестивым обычаям для славы божьей, это мы одобряем и хвалим. Но что касается моего посещения твоих храмов, знай, что я ни у кого не просил разрешения присутствовать при богослужениях и молебствиях твоих священников. Ведь я знаю, как это у вас делается. И до тех пор, пока между (вами не установится согласие в деле веры, и твой митрополит не будет утвержден тем, кто владеет святым престолом и которому господь сказал: «Утверждай братьев твоих», мы не можем присутствовать при этих богослужениях ¹⁴. Что же касается того, что великого первосвященника носят в кресле, то я уже говорил тебе, что это делается для того, чтобы благославлять народ. И как бы ни было велико его достоинство, [это делается], чтобы можно было увидеть таким образом, что это достоинство, относимое [86]к апостольскому престолу, относится к господу Иисусу Христу. Гораздо важнее то, что твой народ оказывает почет твоим епископам (если их можно считать епископами), окропляя глаза и другие части тела той водой, которой они моют руки, и очень часто перед этими епископами люди склоняются до земли и касаются земли лбом».

Услыхав эти слова, государь сказал, что этим таинством воды обозначается воскрешение Иисуса Христа ¹⁵. Антонио прибавил: «Чтобы мне не причинять тебе досады всем этим, пусть твоя светлость прочтет то, что я по твоему поручению написал о расхождении между католической и греческой верой. Из него ты поймешь, что, если бы ты захотел, можно было бы много сказать о такого рода делах». Государь взял это сочинение и приказал отвести Антонио в храм пресвятой богородицы, но, когда тот уже выходил из палаты, воскликнул: «Смотри, Антоний, не приведи в храм какого-нибудь лютеранина!» На это Антонио сказал: «Мы, государь, не допускаем к себе лютеран, если они: не образумятся, и у нас с ними нет никаких связей».

Затем, опустившись с лестницы, знатные люди попытались поставить Антонио с правой стороны храма пресвятой богородицы вместе со своими людьми, где он собирался ждать выхода князя. Между прочим, его не уведомили о таком деле, и он и не помышлял о нём, так как уже достаточно ясно объявил государю, что не будет присутствовать ни на богослужении, ни на их молебствиях при народе. Но, увидев, как сложилось дело, Антонио понемногу (но открыто) со всеми своими людьми отошел оттуда. Тогда знатные люди стали все разом говорить ему, что он так хорошо вел себя по отношению к их государю при всех остальных обстоятельствах, но в настоящее время он наносит государю большую обиду. Но Антонио представил им такие доводы, что весь многочисленный народ пришел в изумление, а прочие, более знатные люди, были поражены и ожидали, что с Антонио произойдет что-нибудь очень страшное. И вот бояре, уже спустившиеся с государем на самую площадь, выполняя приказание, подошли к Антонио, который довольно далеко отошел от этого храма ¹⁶. Узнав, в чем дело, они доложили об этому государю, впереди которого шли некоторые священники, неся икону пречистой девы. Тогда государь, остановившись со всеми своими приближенными посередине площади, почесал голову рукой, не зная, что делать, но в конце концов снова послал бояр сказать Антонио: он спустился [сюда] и хочет оказать ему свою милость, но раз Антонио не хочет ее принять, то ему остается подняться во дворец в обычную палату, куда немного позже придут бояре для переговоров о делах, 6 которых уже шла речь ¹⁷, и, как только государь приблизился к храму, навстречу ему вышел митрополит с некоторыми епископами и священниками. Произнеся слова приветствия, его отвели в храм и дали поцеловать крест. Впоследствии: Антонио слышал от знатных людей, что в этом храме были сделаны постройки и была возведена кафедра для Антонио, чтобы он мог все видеть и чтобы затем бросить ему какой-нибудь упрек о вере. Избежав этого несчастья и целования рук митрополита, чего очень хотел государь, Антонио, как только поднялся в палату, сняв с груди крест вместе с мощами, здесь же со всеми своими людьми, а их было 15 человек, [87]преклонив колена, прочитал довольно громким голосом «Тебя, бога, славим». Сопровождающие Антонио знатные люди стали спра-шивать, что это значит, и, когда они узнали от него, что это возносилась благодарность богу за то, что он вместе со своими людьми с твердостью при стечении народа выступил в защиту истинной христи-анской веры, на них это настолько сильно подействовало, что они замолчали и даже побледнели. Ведь с самого нежного возраста московиты впитывают то мнение, что они единственные истинные христиане, остальных же (даже и католиков) они считают нечестивыми, ерети-ками или людьми, впавшими в заблуждение. Но это обстоятельство произвело и на государя с его характером очень большое впечатление. Ведь он думал присутствием посланца великого первосвященника и знаками внимания с его стороны укрепить свой народ в схизме, как будто бы великий первосвященник, зная истинное положение вещей, послал Антонио для того, чтобы свидетельствовать ему свое уважение. Таким же образом он напрасно старался испытать его в Смоленске через епископа, то есть владыку ¹⁸, а затем в Великом Новгороде через архиепископа. Он был изобличен в своей хитрости, и в сердцах московитов надолго, можно надеяться, останется воспоминание об этом публичном происшествии, так как они увидели на деле в присутствии своего государя, что то, что они считали верой, истинные христиане и католики даже не считают достойной того, чтобы какой-нибудь благочестивый человек присутствовал при этих обрядах.

После всего этого к Антонио пришли бояре, и он представил им соображения, почему государь, если хотел (как они говорили) проявить к Антонио свою милость, не должен был порицать великого первосвященника, поставленного Христом: ведь он не считает, что его посланцы ниже митрополита, который даже и не митрополит, потому что другой, который называется митрополитом, жив до сих пор и находится в монастыре ¹⁹, а еще один за то, что открыто порицал нравы государя, со всеми своими людьми был сожжен, и никто из них не был утвержден наместником Христа.

Сенаторы внимательно выслушали большую речь Антонио об истинности католической веры и пообещали обо всем этом доложить своему государю (что они и сделали в этот же день), затем они ответили на те вопросы о других делах, которые Антонио за несколько дней до этого предложил государю.