|
САМУЭЛЬ ПИПСДНЕВНИК3. ЧЕЛОВЕК ДОМ И СОСЕДИ Сегодня утром, обнаружив, что
некоторые вещи лежат не там, где им надлежит,
схватил метлу и стал колотить горничную до тех
пор, пока она не закричала на весь дом, чем крайне
мне досадила. За обедом и ужином я, сам не знаю
почему, выпил столько вина, что потерял всякое
разумение и промучился головной болью весь
вечер. Посему-домой и в постель, даже не
помолившись,-раньше по воскресеньям я не
пропускал молитвы ни разу. Но сегодня был так
плох, что не посмел читать молитву из страха, что
слуги заметят, в каком я состоянии. А посему-в
постель. Сегодня я хорошенько проучил своего
человека Уила-впредь будет относиться с большим
уважением к своим хозяину и хозяйке. По возвращении домой обнаружил, что
жена моя недовольна своей горничной Долл,
которая провинилась тем, что не в состоянии
держать себя в руках, без умолку болтает и все
время чем-то недовольна, причем без всякой на то
причины. Меня это огорчает; задумался над тем, что
рост благосостояния сопряжен с определенными
неудобствами: приходится держать больше
прислуги, что прибавляет хлопот. Домой-и в постель; волновался из-за
того, что в доме собралось слишком много денег, о
чем я было запамятовал. Заставил горничных
встать, зажечь свечу и выставить сундук в
столовую, дабы обмануть воров. После чего уснул. Поскольку жена и горничные жаловались
на мальчишку, я вызвал его наверх и отделывал
плеткой, пока не заболела рука, и, однако ж, мне
так и не удалось заставить его признаться во лжи,
в которой его обвиняют. В конце концов, не желая
отпускать его победителем, я вновь взялся за
дело, сорвал с него рубаху и сек до тех пор, пока
он не признался, что и в самом деле выпил виски, от
чего все это время с жаром отрекался. А также
сорвал гвоздику, главное же, уронил на пол
подсвечник, от чего отпирался добрые полчаса.
Надо сказать, я был совершенно потрясен, наблюдая
за тем, как такой маленький мальчик терпит такую
сильную боль, лишь бы не признаться во лжи. И все
же, боюсь, придется с ним расстаться. Засим-в
постель; рука ноет. Утром леди Баттен послала за мной и
весьма вежливо сообщила, что не хочет (и надеется,
что не хочу и я), чтобы у нас испортились
отношения, хотя между нею и моей женой
добрососедских отношений не было никогда. Так
вот, она пожаловалась на мою служанку, которая
посмеялась над ней за то, что свою служанку у себя
в доме она ласково назвала «Нэн» (вместо Нэнси.
-А. Л.), моя же служанка Джейн, которая в это
время была во дворе, услышала это и ее высмеяла.
Привела она и другие примеры непочтительного к
ней отношения, заявив, что жена моя дурно о ней
отзывается. На все это я отвечал со всей
учтивостью, всячески ей угождая; я и в самом деле
сожалею, что такое произошло, хотя мне вовсе не
хочется, чтобы моя жена водила с ней дружбу.
Пообещал ей, что впредь подобная история не
повторится, с чем и отправился [259]
домой. Вечером же созвал всю прислугу и примерно
отчитал Джейн, которая держалась при этом с такой
покорностью и непосредственностью, что я, хоть и
делал вид, будто сержусь, остался ею доволен-да и
женой тоже. Сегодня сэр У. Баттен, который занемог
уже дней пять назад, очень плох, настолько, что
многие боятся, как бы не преставился; я же никак
не пойму, что выгодней мне: чтобы он помер, ибо
человек он плохой, или чтобы выжил,-могут ведь
вместо него и кого похуже назначить. Узнав стороной, что мои служанки себе в
помощь впустили в дом одну шотландку, которая
явно нечиста на руку, и что произошло это
вдобавок совсем недавно, я вышел за ужином из
себя и заставил жену, переполошив весь дом и
соседей, высечь нашу крошку (здесь и далее: Джейн.
-А. Л.), после чего мы заперли ее в чулан,
где она просидела всю ночь, сами же отправились
спать. Оделся и был причесан моей крошкой, к
которой, должен признаться, que je sum demasiado
благосклонен, nuper ponendo saepe mes mains на su dos choses de son
грудок. Mais il faut que je отступиться, дабы это не
принесло мне alguno серьезных неудобств
1. Сегодня, по случаю окончания чумы,
постный день и я дома: вожусь у себя в кабинете,
убираю вещи, ставлю на место книги, привожу
комнату в то состояние, в каком она была до чумы.
Но утром, забивая гвоздь, ссадил в кровь палец на
левой руке. От вида крови моя жена не на шутку
перепугалась, однако я приложил к ране бальзам
миссис Тернерз и, несмотря на сильную боль,
продолжал заниматься своим делом, в результате
чего все привел в идеальный порядок, чем остался
весьма доволен. Все мы, то бишь лорд Браункер, Дж. Меннз,
У. Баттен, Т. Харви и я,-на обед к сэру У. Пенну,
где, при стечении большого числа людей,
празднуется свадьба его дочери; одета в
затрапезное платье, на руке дешевый браслет-
подарок служанки, сама же страшна как смертный
грех. Угощение под стать невесте: все невкусно,
неопрятно, разве что подавали на серебре, взятом,
кстати сказать, у меня же. После обеда
перекинулись словом, после чего я-в присутствие,
засим-домой, ужинать и в постель; говорили с
женой о том, как жалко и убого все, что [260]
делают сэр У. Пенн и прочие наши знакомые, в
сравнении с тем, что делаем мы. Встал и, собравшись,-в присутствие;
немного потрудился и по возвращении обнаружил,
что Люси, кухарка наша, по недосмотру оставила
входную дверь открытой, что привело меня в такое
бешенство, что я пинком ноги в зал загнал ее на
крыльцо, где отвесил ей солидную оплеуху,
свидетелем чему стал мальчишка-посыльный сэра У.
Пенна; это привело меня в еще большее бешенство,
ибо я знаю: он доведет увиденное до сведения
хозяев, а потому ласково улыбнулся сорванцу и
обратился к нему совершенно спокойно, дабы он не
подумал, что я сержусь; и все же история эта не
идет у меня из головы. Засим-домой; оказалось, что Люси
напилась и, когда ее хозяйка указала ей на это,
собрала свои вещи и ушла, хотя никто ее не гнал. По
правде сказать, хоть у меня никогда не было более
нерадивой и грубой служанки, уход ее меня
огорчил: отчасти из-за той любви, какую я всегда
питаю к своим слугам, а отчасти потому, что
девушка она усердная и старательная-вот только
пьет. Сегодня днем не упустил возможности para
jouer с миссис Пенн, tocando ее mamelles и besando ella, ибо она
была sola в casa ее pater, и притом fort не прочь
2. Домой, после чего, вместе с женой, - на
обед к сэру У. Пенну, где подавали очень хороший
пирог с олениной-лучше, чем мы ожидали: тот,
которым кормили прошлый раз, дурно пах. Сегодня проснулся около семи утра от
сильного шума, раздававшегося возле нашей
спальни; со сна мне послышалось, что кто-то
стучит, причем с каждой минутой все громче;
разбудил жену, и некоторое время мы напряженно
вслушивались: сначала будто кто-то высаживает
окно, потом выносит табуретки и стулья, а потом-
тут уж мы не могли ошибиться-ходит вверх-вниз по
лестнице. Мы оба боялись пошевелиться; впрочем, я
бы встал, но жена меня не пускала, к тому же я не
смог бы сделать это бесшумно; в конце концов мы
заключили, что в дом проникли воры, но тогда что
стряслось с нашей прислугой? Либо убиты, [261] либо затаились со
страху, как мы. Так мы лежали, пока часы не пробили
восемь и не рассвело, после чего я потихоньку
переложил халат и шлепанцы на другую сторону
кровати, встал, надел халат и штаны и,
вооружившись головней, приоткрыл дверь и
выглянул наружу. Никого. Затем (не скрою, со
страхом) прокрался к двери в девичью, однако и там
все было тихо и спокойно. Кликнул Джейн,
спустился вниз, открыл дверь к себе в кабинет -
всё в полном порядке. Потом, несколько
осмелев, походил по дому и зашел на кухню: кухарка
на месте. Опять поднялся наверх, и, когда пришла
Джейн и мы спросили, слышала ли она шум, она
ответила: «Да, и испугалась»,-тем не менее вместе
с другой служанкой встала, но ничего не
обнаружила, только услышала шум в дымоходе сэра
Дж. Меннза по соседству. Послали узнать,-так и
есть: сегодня утром у него чистили трубы, отсюда и
шум. Это явилось одним из самых невероятных
происшествий в моей жизни, достойных Дон Кихота...
Взять хотя бы историю, которая произошла
накануне. Наш кот в два прыжка слетел с лестницы,
перемахнув с верхней ступеньки на нижнюю, чем так
напугал нас, что мы не знали, кот это или злой дух.
После сегодняшнего шума поневоле задумаешься, уж
не завелось ли в доме привидение. Слава Богу, что
все обошлось, а то я изрядно перепугался! ДЕЛА СЕМЕЙНЫЕ 3 Пошел привести в порядок свои бумаги и,
обнаружив разбросанные вещи жены, разгневался... Перед сном, уже в постели, повздорили с
женой из-за собаки, которую по моему приказу
заперли в чулане, ибо она загадила весь дом. Всю
ночь провели в ссоре. Приснился сон, будто жена
моя умерла, от чего дурно спал. Часов в девять утра, позавтракав,
отправились верхом (из Чатема.-А. Л.) в
Лондон. Из всех путешествий, какие только мне
доводилось совершать, это было самым веселым, и
меня переполняло непривычное чувство радости.
<...> Несколько раз спрашивал встречавшихся нам
по дороге женщин, не продадут ли они мне своих
детей, - не согласилась ни одна; некоторые,
правда, предлагали отдать мне ребенка на время,
если бы это меня устроило. Все утро в присутствии; по возвращении
обнаружил в спальне, наедине с моей женой,
мистера Хаита, что, прости Господи, запало мне в
душу. Припомнил, однако, что сегодня - день
стирки, камин во всем доме горел только в спальне,
а на улице холодно,-и успокоился. Допоздна разговаривал с женой о
супруге доктора Кларкса и о миссис Пирс, коих мы
недавно у себя принимали. Очень сожалею, что у
жены моей так по сей день и нет сносной зимней
одежды; стыдно, что она ходит в тафте, тогда как
весь свет щеголяет в муаре. Засим помолились-и в
постель. Но ни к какому решению так и не пришли,
- придется ей и впредь ходить в том же, в
чем и теперь. Вечером-дома с женой, все хорошо. Жаль
только, что сегодня она забыла в карете, в которой
мы ехали из Вестминстера (где ночевали), свой
шарф, а также белье и ночную рубашку. Надо
признать, что следить за свертком велено было
мне, и все же в том, что я не забрал его из кареты,
виновата она. Сегодня жена опять заговорила о том,
что ей нужна компаньонка; водить дружбу с
прислугой-ее только портить, да и компании у нее
нет (что чистая правда); засим позвала Джейн и,
вручив ей ключи от комода, велела достать оттуда
пачку бумаг. Взяла копию давнего своего письма ко
мне (оригинал я в свое время читать не пожелал и
сжег), в котором жаловалась на жизнь, и принялась
читать его вслух. Жизнь у нее, дескать, одинокая, [263] скучная и проч. Писано
по-английски и может, попади оно в посторонние
руки, стать достоянием гласности, в связи с чем
приказал ей это письмо порвать, от чего она
отказалась. Тогда выхватил его у нее из рук и
порвал сам, после чего отобрал пачку бумаг,
вскочил с постели, натянул штаны и запихнул
бумаги в карман, дабы она не могла ими завладеть.
Засим, надев чулки и халат, стал вынимать из
кармана письма и, превозмогая себя, по одному
рвать их у нее на глазах, она же рыдала и
упрашивала меня не делать этого. <...> В Вестминстер-холле разговорился с
миссис Лейн и после всех рассуждений о том, что
она, дескать, более с мужчинами дела не имеет, в
минуту уговорил ее пойти со мной, назначив ей
встречу в Рейнском винном погребе, где, угостив
омаром, насладился ею вдоволь; общупал ее всю и
нашептал, что кожа у нее точно бархат, и
действительно, ляжки и ноги у нее белы, как снег,
но, увы, чудовищно толстые. Утомившись, оставил ее
в покое, но тут кто-то, следивший за нашими играми
с улицы, крикнул: «Кто вам дал право целовать сию
благородную особу, сэр?»-после чего запустил в
окно камнем, что привело меня в бешенство;
остается надеяться, что всего они видеть не
могли. Засим мы расстались и вышли с черного хода
незамеченными. Утренняя беседа с женой, в целом
приятная, немного все же меня огорчила; вижу, что
во всех моих действиях она усматривает умысел;
будто я неряшлив специально, чтобы ей было чем
заняться, чтобы она целыми днями сидела дома и о
развлечениях не помышляла. Жаль, что это ее
заботит, однако в ее словах есть доля истины, и
немалая. Всю первую половину дня занимался с
женой арифметикой; научил сложению, вычитанию и
умножению, с делением же повременю-покамест
начнем географию. Вернувшись домой, обнаружил, что жена
по собственному разумению выложила 25 шиллингов
за пару серег, от чего пришел в ярость; кончилось
все размолвкой, наговорили друг другу невесть
что; я и помыслить не мог, что жена моя способна
отпускать подобные словечки. Припомнила она мне
и наш разъезд, чем крайне мне досадила. Пригрозил,
что поломаю их (серьги.-А. Л.), если она не
отнесет их обратно и не получит назад свои
деньги, с чем и ушел. Спустя некоторое время
бедняжка послала [264]
служанку обменять серьги, однако я последовал за
ней и отправил домой: довольно и того, что жена
подчинилась. <...> Время провели очень весело; когда женщины, отдав вину должное, встали из-за стола и поднялись наверх, я отправился за ними следом (из всех мужчин один я) и, заведя разговор о том, что у меня нет детей, попросил научить меня, как их завести, на что они ответили согласием и, от души веселясь, дали мне следующие десять советов: Не обнимай жену слишком крепко и слишком долго; Последнее же правило самое главное:
ложиться головой в ноги кровати или, по крайней
мере, поднимать изножье и опускать изголовье.
Смех да и только. Вернувшись сегодня вечером домой,
принялся изучать счета моей жены; обнаружил, что
концы с концами не сходятся, и рассердился; тогда
только негодница призналась, что, если нужная
сумма не набирается, она, дабы получить искомое,
добавляет что-то к другим покупкам. Заявила
также, что из домашних денег откладывает на свои
нужды, хочет, к примеру, купить себе бусы, чем
привела меня в бешенство. Больше же всего меня
тревожит, что таким образом она постепенно
забудет, что такое экономная, бережливая жизнь. Вчера вечером легли рано и разбужены
были под утро слугами, которые искали в нашей
комнате ключ от комода, где лежали свечи. Я
рассвирепел и обвинил жену в том, что она
распустила прислугу. Когда же она в ответ
огрызнулась, я ударил ее в левый глаз, причем
настолько сильно, что несчастная принялась
голосить на весь дом; она пребывала в такой злобе,
что, несмотря на боль, пыталась кусаться и
царапаться. Я попробовал обратить дело в шутку,
велел ей перестать плакать и послал за маслом и
петрушкой; на душе у меня после этого было [265] тяжко, ведь жене
пришлось весь день прикладывать к глазу
припарки; глаз почернел, и прислуга заметила это. Встал и отправился в «Старый лебедь»,
где встретился с Бетти Майкл и ее мужем; Бетти, за
спиной у su marido
4,
удостоила меня двух-трех жарких поцелуев, чем
привела в совершеннейший восторг. Митчелс с женой нанесли нам визит,
много пили и смеялись, после чего - вечер
был прекрасный, светила луна-Митчелсы и я
отправились кататься на лодке. К своему
огорчению, видел, как всю дорогу ella жмется a su marido
и прячет manos, quando уо пытаюсь взять одну de los,-так
что в сей вечер у меня con ella ничего не получилось.
Когда мы пристали к берегу, я под каким-то
благовидным предлогом отправил муженька обратно
a bateau, рассчитывая урвать у нее пару baisers; взял
было за за руку, однако ella отвернулась, и, quando я
сказал: «Мне нельзя tocar te?», с легким modo ответила:
«Yo no люблю, когда меня трогают». Я сделал вид, что
не заметил этого, после чего вежливо попрощался,
et su marido andar меня почти до самого mi casa
5, где мы и расстались.
Вернулся домой раздосадованный, про себя, однако
ж, решил, что еще не все потеряно. Перед обедом упросил жену спеть;
бедняжка так фальшивила, что довела меня до
исступления. Увидев, в какое я пришел бешенство,
она стала так горько плакать, что я решил: не буду
более ее распекать, а попробую лучше научить
петь, чем, безусловно, доставлю ей удовольствие,
ведь учиться она очень любит-главным образом,
чтобы угодить мне. С моей стороны крайне
неразумно отбивать у нее охоту выучиться чему-то
дельному. Ссора наша, впрочем, продолжалась
недолго, и за стол мы сели помирившись. Вечером дома. Пели с женой на два
голоса, после чего она ни с того ни с сего
заговорила о своих туалетах и о том, что я не даю
ей носить тo, что ей хочется. В результате
разговор пошел на повышенных тонах, и я счел за
лучшее удалиться к себе в комнату, где вслух
читал «Гидростатику» Бойла, пока она не
выговорилась. Когда же она устала кричать, еще
пуще сердясь от того, что я ее не слушаю, мы
помирились и легли в постель - в первый раз
за последние несколько дней, которые она спала [266] отдельно по причине
сильной простуды. Вечером ужинал у нас У. Бейтлир; после
ужина Деб (Деб Уиллет.-А. Л.) расчесывала
мне парик, что привело к величайшему несчастью,
какое только выпадало на мою долю, ибо жена,
неожиданно войдя в комнату, обнаружила девушку в
моих объятиях, а мою manus su
6
юбками. На беду, я так увлекся, что не сразу жену
заметил; да и девушка-тоже. Я попытался было
изобразить невинность, но жена моя от бешенства
потеряла дар речи; когда же обрела его вновь,
совершенно вышла из себя. В постели ни я, ни она
отношения не выясняли, однако во всю ночь оба не
сомкнули глаз; в два часа ночи жена, рыдая,
сообщила мне под большим секретом, что она-
католичка и причащалась, что, разумеется, меня
огорчило, однако я не придал этому значения, она
же продолжала рыдать, касаясь самых разных тем,
пока наконец не стало ясно, что причина ее
страданий в увиденном накануне. Но что именно ей
бросилось в глаза, я не знал, а потому счел за
лучшее промолчать. <...> Жена говорит, что Деб сегодня утром
куда-то отправилась и по возвращении сообщила,
что нашла себе место и завтра утром уходит. Это
немало меня опечалило, ибо, по правде сказать, я
испытываю сильное желание лишить эту девушку
невинности, чего бы я, вне всякого сомнения,
добился, если бы уо имел возможность провести con
7 ней время, но теперь
она нас покидает, и где ее искать, неизвестно.
Перед сном жена предупредила меня, что не
позволит мне не только поговорить с Деб, но даже с
ней расплатиться, поэтому я выдал жене 10 гиней,
жалованье Деб за полтора с лишним года, и деньги
эти жена отнесла ей в комнату. Засим-в постель, и,
слава Господу, на этот раз, впервые за последние
три недели, мы провели ночь в мире и согласии. Встал с мыслью о том, что надо бы
передать Деб записку и немного денег, с каковой
целью завернул в бумагу 40 шиллингов, однако жена
не спускала с меня глаз ни на секунду; она пошла
на кухню до меня и, вернувшись, сказала, что она
(Деб.-А. Л.) там, а потому мне туда заходить
нельзя. После того как она повторила это
несколько раз, я не выдержал и вспылил, чем привел
ее в бешенство; обозвав меня «собакой» и
«скотиной», она заявила, что я бездушный негодяй,
и все это, сознавая ее правоту, я стерпел. <...>
Ушел в присутствие с тяжелым сердцем; чувствую,
что не могу забыть девушку, и испытываю досаду
из-за [267] того, что не
знаю, где ее отыскать; более же всего гнетет меня
мысль о том, что после случившегося жена возьмет
надо мной власть и я навсегда останусь ее рабом.
<...> <...> Преисполнился решимости, если
только удастся преодолеть этот разлад, избавить
жену впредь от подобных переживаний-этих и
каких-либо других тоже, ибо нет на свете большего
проклятия, чем то, что происходит сейчас между
нами; а потому клянусь Богом никогда более не
обижать ее, о чем с сегодняшнего вечера
каждодневно буду молиться в одиночестве у себя в
комнате. Господь знает, что пока я не способен еще
возносить Ему молитвы от всего сердца, однако,
надеюсь, он сподобит меня с каждым днем бояться
Его все больше и хранить верность моей бедной
жене. <...> <...> Когда же я вернулся,
рассчитывая, что в доме наконец-то воцарился мир
и покой, то застал свою жену в постели: она вновь
пребывала в ярости, поносила меня последними
словами и даже, не удержавшись, ударила и
вцепилась в волосы. Всему этому я нисколько не
противился и вскоре покорностью и молчанием
добился того, что она несколько поутихла. Однако
после обеда жена вновь озлилась, еще больше, чем
прежде, и стала кричать, что «вырвет девчонке
ноздри», и прочее в том же духе. По счастью, пришел
У. Хьюер, что несколько ее успокоило; пока я в
отчаянии лежал распластавшись у себя на кровати
в голубой комнате, они о чем-то долго шептались и
наконец сошлись на том, что, если я отправлю Деб
письмо, в котором назову ее «шлюхой» и напишу, что
ее ненавижу и не желаю ее больше знать,-жена мне
поверит и меня простит. Я на все согласился,
отказался лишь написать слово «шлюха», после
чего взял перо и сочинил письмо без этого слова;
каковое письмо жена разорвала в клочки, заявив,
что оно ее не устраивает. Тогда только, вняв
уговорам мистера Хыоера, я переписал письмо,
вставил в него слово «шлюха» (ибо боялся, как бы
девушку не оговорили из-за того, что она состояла
в связи со мной) и написал, что принял решение
никогда не видеть ее больше. Обрадовавшись, жена
послала мистера Хьюера отнести это письмо,
приписав еще более резкое послание от самой себя.
С этой минуты она заметно подобрела, мы
расцеловались и помирились. <...> Вечером же я
клятвенно пообещал ей никогда не ложиться в
постель, не помолившись перед сном Господу.
Начинаю молиться с сегодняшнего вечера и
надеюсь, что не пропущу ни одного дня до конца
жизни, ибо нахожу, что для моих души и тела будет
лучше всего, если я буду жить, угождая Господу и
моей бедной [268] жене; это
избавит меня от многих забот, да и от трат тоже. НА СЛУЖБЕ У КОРОЛЯ В постели с женой. Долго говорили о
бережливости, о том, что экономно следует жить и в
дальнейшем. Сказал ей, что я намереваюсь сделать,
если накоплю 2000 гиней, а именно-получить
рыцарское звание и завести собственный выезд,
что весьма ее обрадовало. Очень надеюсь, что мы и
в самом деле что-нибудь накопим, ибо я
преисполнен решимости тратить как можно меньше. Только сегодня к вечеру кончили
праздновать Рождество, насладившись в полной
мере самыми разнообразными удовольствиями.
Испытываю столь сильную потребность вновь
предаться разгулу, что сейчас самое время
вспомнить старый обет воздерживаться от вина и
азартных игр, каковой, да будет на то воля Божья, я
приму с завтрашнего дня, дабы и впредь достойно и [269] прилежно исполнять свой
долг, приумножать славу, а также доходы, которые
делают жизнь отраднее и в которых имею я нужду, и
немалую. Выезжая из Уайтхолла, повстречал
капитана Гроува, который вручил мне письмо; сразу
же разглядел, что в конверте деньги, и сообразил,
что это, должно быть, часть суммы, которую он
заработал на оснащении направляющихся в Танжер
8 судов. Однако вскрыл
письмо не раньше, чем пришел в присутствие,-
разорвал конверт, не заглядывая внутрь и
дождавшись, пока деньги сами не выпадут наружу,-
чтобы потом сказать, если вдруг будут
допытываться, что денег внутри не видал. Внутри
оказалась одна золотая монета и 4 гинеи серебром. Прогуливался в доках, беседуя с
офицерами, после чего, на обратном пути, встретил
юного Бэгвелла с женой; отведя меня в сторону,
обратились с нижайшей просьбой подыскать им
корабль получше. Сделал вид, что с удовольствием
пойду им навстречу; про себя же подумал, что надо
бы поближе познакомиться с его женушкой. С самого утра-в присутствие, где
сидели полдня; корпел над Дирингом и его
сделками: никогда бы столько не трудился, если б
не надеялся чего-нибудь с него получить; впрочем,
я искренне убежден, что исполнил не более того,
что выгодно государю. И все же, видит Бог, когда
дело прибыльное, и трудишься добросовестнее. В таверне «Солнце» с сэром У. Уорреном;
долго беседовали, наговорил мне много приятного
- прямо и намеками; между делом вручил пару
завернутых в бумагу перчаток-для жены. Пакет
оказался тяжелый, и открывать его я не стал,
однако заметил, что жена будет за него
благодарна, и продолжал беседу. По Обнаружил, возвращаясь после обеда, в
дверях присутствия миссис Бэгвелл; отправились,
elle и я, в таверну, где elle и я уже ete прежде; там
провел с ней toute I'apres-diner и получил от elle mon plein plaisir
-и все ж странно, признаться, видеть, как
женщина, которая претендует на верность a son mari и
вере, может быть столь легко vaincue. <...> Вновь
ненадолго в присутствие; однако, вознамерившись
посвятить весь сегодняшний день удовольствиям,
чтобы уж завтра с самого утра взяться за дело, сел
в экипаж и вновь направился к Джервесу, полагая,
что avoir rencontre там Джейн, но elle n'etait pas dedans. Посему
-обратно в присутствие, где с огромной радостью
faire обет заниматься исключительно делами и на
месяц laisser aller les femmes
9;
необычайно рад, что принял столь справедливое
решение и могу отныне заниматься делами, каковые,
к стыду своему должен сказать, пребывают в
полнейшем запустении. В присутствие, где обнаружил супругу
Бэгвелла; отправил ее домой, сказав, что займусь
сегодня ее вопросом - напишу письмо моему
лорду Сандвичу, дабы муж ее получил, если сия
возможность представится, подряд на лучшее
судно, - что и было сделано; затем по воде до
Дептфорд-Ярда, отплыл чуть дальше, пристал к
низкому берегу и, коль скоро уже стемнело,
незаметно entrer en la maison de la femme de Бэгвелла и там
насладился sa compagnie, хотя столкнулся при этом с
немалыми трудностями; neanmoins, enfin je avais ma volonte d'elle
10. [271] Посетили комиссию Совета по рекрутам.
Боже милостивый, как они заседают! Никто не сидит
на месте ни минуты, один входит, другой выходит,
нежданно заявляется кто-то еще; один сетует, что
ничего не сделано, другой недоволен; он здесь уже
два часа, а никого нет. Наконец, лорд Эннсли
предложил: «Думаю,-говорит,-мы будем вынуждены
просить государя являться на каждое наше
заседание. Только в его присутствии мы сможем
чего-то добиться». Полагаю, что он прав. Сам-то он
непременный участник заседаний Совета, чего
нельзя сказать о его предшественниках. Ежели
будет так, как он говорит, нашей комиссии по силам
любые, самые значительные дела. Засим-в Уайтхолл, где государь,
заприметив меня, подошел и, назвав по имени,
беседовал со мной о стоящих на реке судах;
сегодня я первый раз убедился, что государь знает
меня в лицо, поэтому впредь, приходя сюда, я
должен быть готовым дать надлежащие разъяснения
в случае, если буду спрошен. С утра занимался делами, затем с
сэром У. Баттеном-в Дептфорд, откуда, уже без
него,-в Гринвич, в парк, куда, как я слышал, должны
были сегодня утром прибыть из Хэмптон-Корт
король и герцог. Отвечал на их вопросы; государь
не нарадуется идущим там строительством.
Говорили на темы самые разнообразные, король и
герцог выслушали меня со вниманием. Затем
позвали к столу-всех, кроме меня, на что, правда,
я, по скромности своей, и не мог рассчитывать, но
я, да простит мне Бог мою гордыню, пожалел, что
сюда явился, ибо сэр У. Баттен непременно скажет,
что его бы пригласили, хотя у него для этого в
двадцать раз больше оснований, чем у меня.
Впрочем, это говорят во мне гордыня и глупость.
Отобедав, государь спустился к реке, я сел к нему
в королевскую барку и в продолжение всего пути,
сидя у дверей каюты, слушал их с герцогом беседу,
наблюдал за тем, как они держатся, и, да простит
мне Бог, хоть я и питаю к ним самые
верноподданнические чувства, тем не менее чем
больше наблюдаешь за ними со стороны, тем меньше
разницы находишь между ними и другими людьми,
хотя (благодарение Господу!) оба они-принцы не
только по крови, но и по духу. К утру достигли мы Гиллингхэма, далее
пешком-до Чатема; оттуда с уполномоченным
Петтом-в доки; увидели, среди прочего, как четыре
лошади тянут бревно, которое без особого труда
донес бы на спине один человек; я распорядился,
чтобы лошадей увели и нашли одного-двух
грузчиков, которые отнесут бревно куда следует.
Уполномоченный видел все это, но не сказал ни
слова; полагаю, однако, что у него были все
основания устыдиться. В присутствие, где занят был всю вторую
половину дня; лишний раз убедился, как плохо
запускать работу; я за все принимаюсь в последний
момент и постоянно ищу предлога выйти на улицу,
что бы я обязательно сделал, если бы не возникали
все новые и новые дела, одно за другим. Однако
стоит мне вникнуть в суть того или иного вопроса,
разобраться с бумагами и ответить на письма,
коими завален обыкновенно мой стол, как я начинаю
[272] испытывать
глубочайшую удовлетворенность от содеянного и
чувствую, что мог бы в случае необходимости
продолжать трудиться всю ночь. <...> Сегодня утром, только я собрался в
присутствие, явились ко мне мистер Янг и мистер
Уистлер, изготовители флагов, и принялись со всею
искренностью уговаривать принять от них коробку,
в которой, судя по весу, было никак не меньше 100
гиней золотом. Несмотря на все их уговоры, я
отказался-по правде сказать, оттого, что не
считал их достаточно благонадежными людьми, от
коих можно принимать дары без особой на то
надобности. Я боялся оказаться жертвой их
наговоров и оставлял за собой возможность в
случае необходимости сказать, что их предложение
отклоняю. После, обеда в экипаже - к
лорд-канцлеру, где заседали герцог Йоркский,
герцог Албемарл и еще несколько лордов из
Танжерской комиссии. Представил свои расчеты и
сделал это настолько хорошо, что лорд-канцлер,
хоть он и пребывал в тот день в хандре, заметил,
что ни один человек в Англии не высказался бы по
этому вопросу более ясно и убедительно, чем я. Встал чуть свет и, не совершая туалета
и не переменив белья, спустился к себе в комнату,
думая лишь о том, как бы поскорее заняться делами.
Когда же я сел за стол, то обнаружил, что, не
побрившись, не могу взяться за работу, а потому
принужден был подняться наверх и одеться, после
чего вновь спустился к себе и до обеда подготовил
доклад по Танжеру для лордов-членов комиссии.
Остался собой доволен. С самого утра-в присутствии, куда
явились и мои клерки; собрал все свои записи для
сегодняшнего выступления; к девяти утра был
готов и отправился в «Старый лебедь», а оттуда, с
Т. Хейтером и У. Хыоером,-в Вестминстер, где
собрались уже все мои коллеги. Ни о чем, кроме как
о своей речи
11 и о
ее последствиях, думать не мог, а потому для
смелости пошел в «Собаку», где выпил полпинты
подогретого белого вина, а затем, у миссис
Хаулеттс, - стаканчик бренди, отчего
несколько успокоился. Вызвали нас между
одиннадцатью и двенадцатью, все места заполнены;
ждут, причем с большим предубеждением, что-то мы
скажем в свое оправдание. После того, как спикер
уведомил нас о недовольстве парламента, я начал
свою речь со [273] всей
осторожностью и выдержкой, на какие только был
способен; говорил гладко, уверенно, не сбиваясь и
не противореча логике, как будто сидел дома за
своим столом. Речь моя продолжалась до трех часов
пополудни и спикером не прерывалась ни разу;
когда же я кончил, мои коллеги, а также все, кто
меня слушал, поздравили меня, заявив, что лучшего
выступления в жизни своей не слышали. Мои
товарищи не скрывали своей радости. <...> Мы все
надеялись, что сегодняшнее голосование
закончится в нашу пользу, что и произошло.
Впрочем, речь моя была столь длинной, что многие,
не дослушав, отправились обедать и вернулись
навеселе. В любом случае ясно, что мы одержали
победу, я же держался выше всяких похвал, а
посему, дабы отметить наш успех, мы все
отправились на обед к лорду Браункеру. Обедал дома с У. Хьюером; долго и
плодотворно беседовали о нашей работе, о том, как
вредит делу большое число людей, в нем занятых, а
также то, что нет никого, кто бы единолично
отвечал за сделанное; и что было бы лучше всего
возложить всю ответственность на одного
человека (такого, как я, например). <...> ДОСУГ 1. Книгочей Был в книжной лавке (в Гааге.-А. Л.),
где приобрел, исключительно из любви к кожаному
переплету, «Французские псалмы» в четырех
частях, «Органон»
12
Бэкона и «Риторику» Фарнаби
13. Встал в четыре часа утра и сел читать
«Вторую речь против Катилины» Цицерона.
Понравилось необычайно; никогда раньше не
подозревал, что найду в нем столько для себя
занятного. Теперь-то понимаю, что дело было в моем
невежестве и более интересного писателя мне
прежде читать не приходилось. Сегодня явился мистер Баттерсби, и
разговор зашел о книге шутовских стишков под
названием «Гудибрас»
14.
«Надо будет обязательно ее поискать»,-сказал я
себе-и обнаружил ее в Темпле по цене 2 шиллинга 6
пенсов. Оказалось, однако, что поэма эта столь
глупа, идущий в поход пресвитерианский судья
предстает в ней в столь издевательском виде, что
мне стало стыдно, что я за нее взялся, и,
встретившись за обедом с мистером Таунсэндом, я
уступил ее ему за 18 пенсов. По воде в Уайтхолл-туда и обратно; всю
дорогу не выпускал из рук небольшую книжку,
написанную, как говорят, какой-то знатной
персоной о неоцененных достоинствах
нетитулованного мелкопоместного дворянства.
Совершеннейшая чушь ни смысла, ни стиля, написано
настолько дурно, что во всей книге не смог
отыскать ни единого правильного предложения. К своему книгопродавцу, что на
подворье собора святого Павла; получив сегодня у
себя в конторе по моему канцелярскому счету
около 40 шиллингов, или 3 гинеи, я просидел здесь
часа два-три, листая одновременно около двадцати
книг, однако никак не мог выбрать нужные. С
удовольствием тратил бы па книги все свои
средства. Не знал, впрочем, стоит ли расходовать
деньги на легкое чтиво, каким являются пьесы,-
мое любимое чтение, и, наконец, полистав Чосера,
«Историю Павла» Дагдейла
15
«Лондон» Стоу
16
«Историю Трента»
17
Геснера а также Шекспира, Джонсона
18 и пьесы Бомонта я
наконец остановил свой выбор на «Достоинствах»
пастора Фуллера
19,
на «Каббале, или Собрании государственных
писем», на маленькой книжке «Delices de [275]
Hollande»
20, а также
еще па нескольких -и поучи тельных, и
доставляющих немалое удовольствие; купил и
«Гудибрас», обе части, книга эта сейчас в большой
моде из-за своего остроумия, хотя, по чести
говоря, в чем это остроумие, сказать не берусь. Сегодня вечером, преисполнившись
желания устроить генеральную чистку всего и вся,
рвал старые бумаги; среди них попался мне роман
(под названием «Любовь плута»), который я начал
писать десять лет назад, еще в Кембридже.
Перечитал и счел его весьма недурным; пришло в
голову, что возьмись я за него сегодня-и он
наверняка получился бы хуже. Утром отправился к своему
книгопродавцу и дал ему исчерпывающие указания,
как переплести большую часть моих старых книг,
дабы все стоящие в кабинете тома были в
одинаковых переплетах. Шел полем домой и при свете факела,
который держал передо мной один из моих
лодочников, читал книгу; стояла прекрасная
лунная ночь. К себе в комнату; наклеивал на книги
ярлыки с номерами-так их будет проще искать. <...> Засим-домой, где с помощью брата весь
вечер, часов до восьми, расставлял все свои книги
по алфавиту, после чего-ужин. В экипаже-в Темпль, где купил пару
книг; забавно, что книгу Райкотта о Турции
21, которую до Пожара
мне предлагали за 8 шиллингов, сегодня я готов
купить за 20, с меня же просят 50, и я, пожалуй, эту
сумму выложу-потому хотя бы, что она будет
служить мне напоминанием о Пожаре. Все утро у себя в комнате: занимался
делами, а также почитывал «L'ecole des Filles»
22; книжонка весьма
непристойная, однако и здравомыслящему человеку
не мешает изредка читать подобное, дабы лишний
раз убедиться в человеческой подлости. 2. Ценитель изящных искусств 23 После обеда-в Уайтхолл, там
встретился с мистером Пирсом; провел меня в
спальню королевы и в ее будуар. Оттуда-в кабинет
короля, где такое разнообразие картин и прочих [277] ценностей и
всевозможных раритетов, что я совершенно потерял
голову и никакого удовольствия не получил. К мистеру Хейлсу живописцу. Начал
писать мою жену в позе святой Екатерины
24, точно так же, как
писал леди Питере. Пока он трудился, Непп
25 Мерсер и я пели.
Странное дело: в первом же сделанном им наброске
обнаружилось такое сходство, что я, к величайшему
своему удовлетворению, отметил: картина
получится великолепная. В карете к Хейлсу; наблюдал за тем, как
жена позирует; картина нравится мне необычайно,
портрет получается очень похожим и в то же время
смелым. Художник жалуется, однако ж, что ему никак
не давался ее нос и что времени он потратил на
него больше, чем на все лицо,-в конечном счете
получилось то, что надо. К Хейлсу, посмотреть портрет жены,
который мне очень понравился; увидел, между
прочим, как он пишет небо: сначала задает темный
фон, а потом освещает его по своему разумению.
Великолепно. Сегодня начал позировать Хейлсу;
полагаю, портрет получится превосходный.
Обещает, что выйдет не хуже, чем портрет жены.
Велел мне, чтобы тень падала куда следует, сидеть,
повернув голову набок. Чуть шею себе не свернул. К Хейлсу. Картина практически готова,
осталось лишь пририсовать ноты; они получаются
очень похожими, что меня весьма радует. К Хейлсу-посмотреть, как продвигается
работа над портретом моего отца; очень доволен,
однако бывает, что в начале портрет имеет большее
сходство, чем в конце, когда он готов; так было с
миссис Пирс, так вышло и на этот раз. И наоборот,
мой портрет после первого, второго и третьего
раза был не столь похожим, как в конце. С сэром Уильямом Пенном зашли к Лилли
26 узнать, когда он
напишет портреты участников прошлогоднего боя.
Лилли так занят, что вынужден был достать
записную книжку, чтобы [278]
припомнить, когда он свободен; назначил ему
(Пенну. - А. Л.) явиться через шесть дней,
между семью и восемью утра. К мистеру Куперу
27
-посмотреть его портреты, каковые весьма
невелики, но превосходны; впрочем, должен
признать, что цвет лица несколько искусствен, и
тем не менее картина столь поразительна, что мне
вряд ли удастся увидеть что-либо подобное. Видел
два портрета миссис Стюарде
28
-один в молодые годы, другой недавний, незадолго
до того, как у нее появилась оспа; слезы
наворачиваются на глаза, когда видишь, какой она
была тогда и на кого стала похожа, если верить
слухам, теперь. К мистеру Стритеру
29,
известному художнику, я о нем много слышал, но
работ его не видел прежде ни разу; застал его
самого, доктора Рена
30
и нескольких знатоков-разглядывали картины,
которые он пишет для нового театра в Оксфорде.
<...> Весьма недурно, собравшиеся высказались
даже в том смысле, что они ничуть не хуже полотен
Рубенса в пиршественном зале Уайтхолла, однако я
с этим не вполне согласен; впрочем, они весьма
благородного свойства, и я очень рад, что мне
посчастливилось познакомиться с этим художником
и его работами. Сам же он человек очень тихий,
покладистый, небольшого роста и хромой-живет,
однако же, в необыкновенной роскоши. <...> К лепщикам из глины; сняли с моего лица
маску. Сходство сверхъестественное-надо будет
сделать еще одну. После обеда-с женой в Лотон, к
пейзажисту-голландцу, живет возле
Сент-Джеймского рынка; художник весьма
посредственный, однако познакомил нас с другим
художником, тоже голландцем, жившим по соседству
с ним. Зовут Эверелст, только что приехал, повел
нас к себе на квартиру и показал небольшой горшок
с цветами-натюрморт, писанный маслом; ничего
более прекрасного в жизни своей не видывал; капли
росы на листьях столь естественны, что несколько
раз с трудом удерживался, чтобы не дотронуться до
холста пальцем. Хочет за свой натюрморт 70 гиней, я
же, из чистой суетности, предложил 20, но лучшей
картины мне лицезреть не приходилось; ради того,
чтобы увидеть такое, не жалко пройти и двадцать
миль. 3. Театрал В театр
31,
где давали «Нищенскую братию»
32;
спектакль очень хорош, впервые видел на сцене
женщин. С женой-в оперу
33
смотрели «Ромео и Джульетту», первую постановку.
Ничего хуже видеть не доводилось, да и актеры
играли преотвратно; впредь вознамерился на
премьеры не ходить, ибо все они (актеры. - А.
Л.) на первом спектакле совершенно теряют
голову. В Театр короля, где смотрели «Сон в
летнюю ночь», каковую я никогда прежде не видывал
-и более не увижу, ибо это самая бесцветная и
нелепая пьеса из всех, что мне приходилось
лицезреть. Должен, однако ж, признать, что танцуют
они недурно, да и некоторые актрисы хороши собой-
но и только. В Театр герцога, где видели
«Ущемленную деву»
34;
постановка хорошая, хотя сама пьеса ничем не
примечательна; с удовольствием наблюдал, как
прелестная крошка танцует в мужском наряде:
очаровательные ножки, вот только в ляжках
кривоваты, но это изъян всех женщин. <...> Оттуда в новый театр
35, открылся накануне.
Давали «Забавного лейтенанта»
36-пьеса бездарная.
Впрочем, танцевал Дьявол весьма пристойно. И хотя
данный мною обет не ходить более в театры на этот
не распространяется, ибо тогда его еще не было, я
решил отказать себе в удовольствии посмотреть
две пьесы, каковые будут играться при дворе в
марте и апреле, что более чем уравновесит сие
излишество. После обеда-пешком в Театр короля;
полный разор-это они расширяют сцену; когда
возобновятся спектакли, один Бог знает. Мне давно
хотелось посмотреть, что делается за сценой:
гримерные, машины и пр. Зрелище и впрямь
запоминающееся; костюмы, рухлядь, все перемешано:
деревянная нога, ажурный воротник, палка с
конской головой, корона-смех разбирает. <...>
Подумал: как же великолепно все это выглядит на
сцене при свечах и какой жалкий вид имеет вблизи.
Машины превосходны, очень красивы. По словам Т. Киллигрю, зрителей в его
театре до недавнего пожара было вдвое больше, чем
теперь. Говорит, что Непп
37
может стать лучшей актрисой из всех, кто
когда-нибудь ступал па сцену,-очень понятлива.
Сказал, что собираются платить ей на 30 гиней в год
больше и что сцена его стараниями стала в тысячу
раз лучше, чем была. Теперь у них восковые свечи,
много свечей; сейчас все благопристойно- не
то что раньше, когда театр похож был на притон.
Тогда было двое-трое скрипачей, сейчас-
девять-десять, самых лучших; раньше голый пол,
устланный соломой, грязь, запустение-ныне все
иначе. Раньше королева бывала редко, а король -
никогда, теперь же не только что король, но и
лучшие люди в государстве приходят, да еще за
честь почитают. После обеда с женой-в Театр короля на
«Королеву-девственницу»
38
новую пьесу Драйдена, ее хвалят за вкус, интригу н
остроумие. И в самом деле, Нелл в комической роли
Флоримелл превзошла самое себя: ни одному
мужчине, ни одной женщине в [281]
жизни так не сыграть. На спектакле были государь
и герцог Йоркский. <...> В полдень-домой обедать, после чего с
женой и сэром У. Пенном в Театр короля; зал битком
набит, были король и герцог Йоркский, давали
новую пьесу «Волнения королевы Елизаветы, или
История восемьдесят восьмого года»
39. Должен признать, что
я с самой колыбели наслышался столько грустных
историй о королеве Елизавете, что, случается, с
трудом сдерживаю слезы. <...> Увы, пьеса не более
чем кукольный театр, разыгранный живыми куклами;
замысел и язык-немногим лучше, Правда, Непп
чудесно танцевала вместе с молочницами и спела
песенку королеве Елизавете; в одной ночной
рубашке, без парика, с волосами, затянутыми узлом
на затылке, она обворожительна. В Театр герцога Йоркского; зал полон-
премьера новой пьесы «Кофейня»; попасть не
смогли и-в Театр короля; у входа встретили Непп,
отвела нас в гримерную, где в это время
переодевалась Нелл; неприбранная, она особенно
хороша, еще краше, чем я думал. Ходил по театру,
потом зашел за сцену, сел, и она угостила нас
фруктами; репетировал с Непп: подавал ей реплики
она отвечала; прошлись по всей ее роли в
«Причудах Флоры»
40
-пьеса играется сегодня. Но, Боже, какой у них
обеих ужасный вид, когда они размалеваны, какие
ужасные мужчины их окружают, как и та и другая
сквернословят! <...> Забавно было, однако ж,
слышать ругань Нелл, когда она увидала, что в
партере так много пустых мест,-в другом театре
(Театре герцога-А.Л.) премьера, и все зрители
там. Туда вообще сейчас больше ходят, ибо актеры
там лучше. <...> Моя жена давно хотела сходить на
«Варфоломеевскую ярмарку»
41
с куклами, что мы и сделали; пьеса великолепная;
чем больше я ее смотрю, тем больше мне нравится ее
остроумие-разве что издевательства над
пуританами приелись и лишены смысла, в конечном
счете именно они оказались самыми мудрыми. С женой в наемном экипаже-в Театр
короля; давали «Заговор Катилины»
42-только накануне
состоялась премьера; мест в партере не было, и мы
сидели в ложе. Пьеса весьма глубокомысленна-но
если ее читать, на театре же не смотрится
совершенно, очень однообразна, хотя костюмы
красивые, сцена [282] же в
сенате, а также сцена боя-лучшее из всего, что я
когда-либо видел. И все же предназначена эта
пьеса лишь для чтения. 4. Музыка н танцы На биржу, оттуда-в ресторан напротив,
где за обедом какой-то человек играл нам на
волынке и насвистывал при этом, точно птица,-и то
и другое выше всяких похвал. У меня возникло
желание научиться свистеть так же, и я пообещал
ему, [283] что как-нибудь
возьму у него урок за 10 шиллингов. Оттуда в
присутствие, где просидел до девяти вечера. Засим
- домой музицировать; допоздна сидели с
женой в моей комнате и пели на два голоса. После
чего-спать. В Вестминстер; сидел в комнате мистера
Монтегю и слушал, как какой-то француз играет на
гитаре. Очень понравилось. Впрочем, и
превосходная игра на этом инструменте -
сущая безделица. После ужина танцевали-с сегодняшнего
дня жена начала брать уроки танцев у мистера
Пемблтона; сомневаюсь, однако, чтобы она
преуспела, ибо полагает, что уже превзошла эту
науку, что, по-моему, не соответствует
действительности. Явился учитель танцев; я стоял и
смотрел, как он обучает мою жену; закончив с ней,
заявил, что мне необходимо научиться танцу под
названием coranto
43,
и, поддавшись его настойчивым уговорам, а также
назойливым просьбам жены, я взялся за дело, в
результате чего вынужден был заплатить ему 10
шиллингов за первый урок. Теперь и я его ученик.
По правде говоря, мне кажется, что наука эта для
любого джентльмена весьма полезна и может иногда
пригодиться, и, хотя это будет стоить мне денег, о
чем я весьма сожалею, ибо, помимо всего прочего, я
дал обет отдавать бедным вдвое больше, чем
раньше,-я вознамерился учиться этой
премудрости, тратя на нее никак не больше
месяца-двух в году. Таким образом, хотя дело сие
мне не особенно по душе, займусь им; если же увижу,
что мне это неудобно или накладно,-брошу. Домой-в доме полумрак, жена моя с
учителем танцев одна наверху-не танцуют, а
прогуливаются. Тут меня охватил такой приступ
ревности, что сердце заныло, голова пошла кругом,
и я, как ни старался, делами заниматься не смог;
пошел обратно в присутствие и домой вернулся
совсем поздно: всем недоволен, ко всему
придирался. Внезапно бросился в постель, но
заснуть не мог; поговорить, однако ж, не решился. Встал обуреваемый вчерашними
тревогами и сомнениями, за что меня следовало бы
изрядно поколотить, ведь не секрет: самому мне
ничего не стоит изменить жене, поддавшись даже [284] самому ничтожному
искушению, а потому обвинять ее в легкомыслии я
не вправе. Да простит мне Господь мой грех и мою
безумную ревность. После обеда вновь явился
Пемблтон; сослался на дела, чтобы только его не
видеть. В церковь. Напротив нашей галереи-
Пемблтон; пялился на мою жену всю проповедь;
сделал вид, что не обращаю на него внимания; жена
не сводила с него глаз; когда выходили из церкви,
заметил, что жена, потихоньку от меня, сделала ему
реверанс, и это, приняв во внимание, что последние
два дня ее все время, и утром, и после обеда,
тянуло в церковь, вызывает у меня некоторые
подозрения, хотя о худшем стараюсь не думать. И
все же терзаюсь сомнениями, проклинаю тот день и
час, когда согласился нанять ей учителя танцев.
<...> Впрочем, не следует отчаиваться;
необходимо увезти ее в деревню или, по крайней
мере, как можно скорее положить конец этим
урокам. Проснулся в три ночи в совершенном
смятении и под предлогом того, что надобно
вскипятить воды, разбудил жену; лежал до четырех,
все время порываясь встать-единственно затем,
чтобы посмотреть, чем она занимается. Встав с
постели, взяла меня за руку и стала допытываться,
чем это я обеспокоен, и, потратив немало добрых, а
также некоторое количество злых слов, я принялся
упрекать ее во вчерашнем поведении (в церкви.-А.
Л.), в связи с чем она нашла повод упрекнуть и
меня-дескать, я всегда страдал приступами
ревности, от чего я попытался отречься, но
безуспешно. После часового разговора, во время
которого я прибегал то к грубости, то к ласке,
пришел к выводу, что жена и в самом деле много
себе с ним позволяла, куда больше, чем положено,
однако не имела в виду ничего дурного. Кончилось
тем, что я приласкал ее и мы вроде бы помирились.
Засим -на лодке в Темпль, а оттуда с
уполномоченным Петтом в Сент-Джеймский дворец,
где провел около часу с мистером Ковентри. Далее
- домой; жена не в духе, сообщила, да еще при
Ашвелл, что приходил Пемблтон и что она ему
сказала, чтобы впредь он не смел являться в мое
отсутствие, чем, признаться, меня пристыдила, и
все же пусть лучше так и будет. <...> К мистеру Блэндсу, куда мистера Пови,
Годена и меня пригласили на обед, каковой прошел
превосходно. У них в доме живет родственница,
уродливая рыжая девка крохотного роста, которую
они зовут «дочкой» и которая играет на клавесине
и [285] поет, однако так
грубо, по-деревенски, что мне быстро надоело,
однако принужден был делать ей комплименты.
После обеда явился некий мсье Готье, который
принялся учить ее петь; Боже, что за смешной,
нелепый человечек: требовал от нее, чтобы она
сидела с открытым ртом, да и говорит презабавно-
поет, однако ж, весьма пристойно. Обратно к мистеру Повису, где и
поужинал; после ужина беседовали и пели. Жена его
слуги Даттона (широкоплечая толстуха) поет очень
красиво, одна песня понравилась мне особенно, и я
списал слова и набросал на бумаге мелодию.
Никогда прежде не слыхивал, чтобы кто-нибудь
получал от пения такое удовольствие, чтобы пел с
таким проникновением. Весьма приятно было
слушать. До десяти часов вечера занимался
письмами и другими неотложными делами. Около
одиннадцати - домой; по случаю отличного
лунного вечера вместе с женой и Мерсер вышел в
сад, где до двенадцати ночи пели, ублажая себя и
соседей, чьи окна во все это время оставались
открытыми. Засим-домой, ужинать и в постель. Ужинали с лордом Лодердейлом, его
женой и несколькими шотландцами-компания
весьма веселая, хотя лорд Браункер уверяет меня,
что лорд Лодердейл-человек в высшей степени
степенный и здравого ума. За ужином один из его
людей играл на скрипке какую-то шотландскую
мелодию, каковая пришлась присутствующим по
душе, гости не скрывали своего восхищения. Мне же
мелодия эта показалась несколько необычной, к
тому же довольно однообразной. Что же касается
лорда Лодер-дейла, то он-и это показалось мне
особенно странным-заявил, что самой лучшей
музыке на свете предпочитает мяуканье кошки и
что чем лучше музыка, тем хуже он себя чувствует.
И что из всех музыкальных инструментов более
всего ненавидит лютню, а также волынку.
44 К лорду Браункеру; там был сэр Роб
Мюррей, которого по-настоящему я-оценил только
теперь, с ним побеседовав; это человек блестящего
ума и обширных познаний, глубоко и тонко
чувствующий музыку, да и прочие предметы, коих мы
коснулись в беседе; явились также мистер Хук, сэр
Джордж Энт, доктор Реп и многие другие; дошло,
наконец, дело и до музыки, то бишь до [286]
сеньора Винченцио, дирижера, и шести музыкантов,
из коих двое-евнухи (оба исполинского роста, по
поводу чего сэр Т. Гарви остроумно заметил, что
если человека оскопить, то расти он будет так же
быстро, как мерин) и одна женщина, хорошо одетая и
красивая, однако не пожелавшая со мной
расцеловаться, когда нас знакомил мистер
Киллигрю, приведший сюда всю компанию. Клавесины
завезены были сюда заблаговременно, и, настроив
их, музыканты начали играть. Должен признать,
играли они хорошо, однако мне все же более по
душе, когда играют свои, Мэри Непп, капитан Кок и
другие. Не остался я в восторге и от евнухов: у них
и впрямь голоса высокие и чистые, тем не менее
доводилось мне слышать голоса ничуть не хуже-
как женские, так и мужские, взять хотя бы
хранителя королевского гардероба Криспа.
Женщина пела хорошо, но ведь в пении главное-
слова и то, как они согласуются с мелодией; к тому
же, чтобы по-настоящему оценить чужеземного
певца, следует знать язык, на котором он поет; я же
к такому пению не привык и по незнанию моему
языка остался ко всем голосовым модуляциям
невосприимчив, хотя готов признать, что
итальянцу, а также всякому, знающему этот язык,
они вполне Могли прийтись по вкусу. В то же время
я пришел к заключению, что мог бы сочинять слова
песен по-английски и класть их на музыку и песни
эти ублажали бы слух англичанина (даже самого
взыскательного) ничуть не менее, чем итальянские.
<...> В церковь, оттуда домой; вскоре явился
мистер Пеллинг, который привел, как и было
обещано, двоих, одного зовут Уоллингтон, другого-
Пигготт; у первого из них, мужчины довольно
неприметного, оказался великолепный бас; он-
золотых дел мастер, однако, бедняга, ходит без
перчаток. Мы все вместе спели несколько хороших
вещей, в результате чего я лишний раз убедился,
что пение хором - это не пение, а своего
рода инструментальная музыка, ибо слова не
слышны и смысл их теряется; <...> истинное же
пение-это пение на один, самое большее, два
голоса, один высокий, другой низкий. Все утро в присутствии, а в полдень-
домой обедать; оттуда с женой и с Деб (Уиллет.-А.
Л.) в Театр короля на «Деву-мученицу»
45; пьеса эта давно уже
не ставилась и очень хороша. <...> Особое
впечатление произвели на меня духовые
инструменты <...> музыка захватила меня до
такой степени, что стало дурно, закружилась
голова, как бывало, когда я был влюблен в свою
жену; и в театре, и по дороге домой, и дома я не мог
думать ни о чем другом; пролежал всю ночь без
сна... Кто бы мог [287]
вообразить, что музыка способна оказывать столь
сильное воздействие на душу человека. Принял
решение учиться играть на духовых инструментах и
жену учить тому же. Весь вечер у себя в комнате; делал
записи; обдумывал, как изобрести лучшую теорию
музыки, чем та, что существует за границей; не
сомневаюсь, что со временем непременно добьюсь
этого. С лордом Браункером и еще несколькими
(членами Королевского общества. - А. Л.)-
в таверну «Голова короля», что неподалеку от
Чансери-Лейн; пили, ели и беседовали; более всего
хотелось, чтобы мистер Хук и милорд объяснили,
отчего в музыке бывает благозвучие и
неблагозвучие, на что они отвечали, .что все дело
в вибрации. Меня, однако ж, ответ этот не
удовлетворил: надо будет как следует подумать на
досуге, поискать иных, более подходящих
объяснений. 5. Застолье Сегодня мистер Гудмен пригласил
своего друга мистера Мура, а также меня и еще
несколько человек к себе на обед, каковой имел
место в «Бычьей голове» и состоял из пирога с
олениной, лучшего, какой только едал я в своей
жизни. За столом разгорелся спор между мистером
Муром и доктором Клерком; первый утверждал, что в
основе истинной трагедии должна лежать правда, а
не вымысел, с чем доктор решительно отказывался
согласиться. В результате меня попросили
рассудить их и положили встретиться в том же
месте утром во вторник, доесть остатки пирога и
окончательно решить этот вопрос; постановили,
что проигравший в споре заплатит 10 шиллингов. После обеда сэр Дж. Меннз предложил
играть в игры, одна из коих состояла в том, чтобы
посредством вопросов узнавать имена
присутствующих. Вышла потеха. Мне доставляло
особое удовольствие, в качестве штрафов,
целовать дам, которые не смогли угадать моего
имени. Особенно приглянулась мне одна
прехорошенькая особа, каковая, как в дальнейшем
выяснилось, оказалась невесткой сэра Уильяма
Баттена. Пригласил в «Тюрбан» старых своих
знакомых по Казначейству и накормил их отличным
говяжьим филеем, каковой, вместе с тремя
бочонками устриц, тремя цыплятами, большим
количеством вина и веселья, и составил обед наш.
Собралось в общей сложности человек двенадцать.
Сдуру наобещал им, что буду угощать их обедом
каждый год и так до конца своих дней. Наобещал-но
выполнять обещание не собираюсь. Встал - и в присутствие, откуда в
полдень сэр Дж. Картерет, сэр Дж. Меннз и я
отправились на обед к лорд-мэру, куда были
заблаговременно приглашены; кроме нас, были
откупщики из таможни, три сына лорд-канцлера и
прочие знатные и благородные особы. Обед выше
всяких похвал, ибо лорд-мэр ни на что большее не
способен. Никаких интересных разговоров-все до
одного заняты были едой. К капитану Коку, где за ужином
встретился с лордом Браункером и его госпожой, а
также с сэром Дж. Меннзом (присутствовали
вдобавок сэр У. Дойли и мистер Эвелин); радостная
весть
46 привела
всех нас в такой восторг, что в течение
последующих двух часов мы покатывались со смеху
и развлекались как могли. Среди прочего мистер
Эвелин потешал нас тем, что сочинял экспромтом
стишки, в которых обыгрывались слова «уметь» и
«мочь», и преуспел в этом настолько, что у сэра Дж.
Меннза застрял кусок в горле и он чуть было не
задохнулся, отчего, впрочем (что вполне в его
духе), развеселился еще пуще. <...> Более
искренней радости я в жизни своей не испытывал. После обеда милорд (граф Сандвич.-А. Л.) и
другие знатные гости сели за карты, мы же
беседовали, рассматривали мои книги, картины,
рисунки жены, каковые гости сочли превосходными;
весь день провели в веселии и разошлись в семь
вечера, ибо уже стемнело, да и погода испортилась.
На этом прием завершился, был он для меня весьма
почетным и радостным; [289]
более удачного приема в моем доме еще не было и
вряд ли в скором времени будет. Засим-в комнату
жены, где мы поужинали наедине, после чего я
попросил ее расчесать мне волосы и заглянуть под
рубашку, ибо последние дней шесть-семь испытывал
ужасный зуд; выяснилось, что у меня вши, в волосах
и на теле жена обнаружила в общей сложности более
двадцати вшей, больших и маленьких, что меня
поразило, ибо подобного не случалось со мной
последние лет двадцать. Я подумал было, что меня
наградил ими наш мальчуган (слуга.- А. Л.), однако
на нем вшей не нашли,-откуда они взялись, ума не
приложу. Решил коротко постричься и избавиться
от них раз и навсегда, отчего пришел в прекрасное
расположение духа и отправился спать. 6. Модник Обед был прекрасен, вино отличное.
Будучи неряшливо одет, что мне, увы, свойственно,
не был так весел, как мог бы быть и бываю, когда
одет пристойно; поневоле вспоминаются советы
моего отца Осборна
47,
писавшего, что джентльмен может экономить на
всем, кроме туалетов. Явился брадобрей Чапмен, который по
моему желанию и безо всякого труда состриг мне
волосы, что, признаться, привело меня в уныние; но
коль скоро дело было сделано, к тому же на голове
у меня красовался новый парик, я долго не
отчаивался и заплатил ему 3 гинеи, с чем он и ушел,
прихватив с собой и мои волосы, чтобы сделать из
них парик кому-нибудь еще. Я же продемонстрировал
свой новый завитой парик всем своим служанкам, и
те сочли, что мне он к лицу, только Джейн
промолчала: бедняжка никак не могла пройти в себя
от того, что я у нее на глазах расстался с
собственными волосами. Встал и, так как было уже поздно,-в
церковь. Обнаружил, к своему удивлению, что мой
новый завитой парик, вопреки ожиданиям, большого
впечатления на прихожан не произвел; я-то думал,
что вся церковь будет разглядывать меня во все
глаза, однако ничего подобного не произошло. Сегодня утром надел свой новый
плисовый камзол; вещь дорогая и благородная;
обошлась мне в 17 гиней. Спустившись утром вниз, обнаружил
брадобрея Джервеза, он принес мне завитой парик,
тот самый, к которому я на днях приценивался в
Вестминстере; однако разглядел, что он
свалявшийся (у Джервеза такое случалось и
раньше), и от парика отказался; приобрел его в
другом месте. Сегодня утром, в соответствии с новой
модой, облачился в только что купленный камзол из
добротной материи с перевязью через плечо;
отвороты рубашки и мундира оторочены шелковыми
кружевами-в тон камзолу. Навел красоту-и в
церковь, где скучная проповедь и никому не
известный пастор. 7. Философ <...> Хоть я и убежденный противник
расточительства, однако придерживаюсь того
мнения, что лучше пользоваться радостями жизни
теперь, когда у нас есть здоровье, деньги и связи,
а не в старости, когда не останется сил
насладиться этими радостями в полной мере. Вчера умер сэр Уильям Комптон, и смерть
эта поразила меня до глубины души, ведь это был,
по мнению многих, один из наидостойнейших мужей и
лучших военачальников Англии; к тому же это был
человек незапятнанной чести, беспримерной
отваги, редких способностей, исключительного
благородства и усердия; это был человек, который
умер в расцвете лет (говорят, ему не было и сорока)
и равного которому не осталось ни в одном из трех
королевств
48, а
между тем, хоть трезвые люди при [291]
дворе и опечалены его смертью, я что-то не
заметил, чтобы это мешало им радоваться жизни,
предаваться досужим беседам, смеяться, есть и
пить, словом, вести себя так, словно ничего не
произошло, что позволяет мне лишний раз
убедиться: смерть наша неизбежна, внезапна и
малозначима для окружающих; все умирают
одинаково: богатого и знатного покойника
оплакиваем мы ничуть не больше любого другого. Поднялся в четыре часа утра и
отправился пешком в Гринвич, где зашел к капитану
Коку; увидев его лежащим в постели; внезапно
припомнил вчерашний свой сон, лучше которого
трудно себе представить, а именно: приснилось
мне, будто я держу в объятьях саму леди Каслмейн,
будто она позволяет мне делать с ней все, что
только пожелаю, и будто я вдруг осознаю, что
происходит это не наяву, а во сне. Но коль скоро я
сумел испытать столь невыразимое блаженство не
наяву, а во сне, какое счастье было бы, если бы мы,
лежа в могиле, могли (в соответствии с тем, что
писал Шекспир
49)
видеть сны, причем именно такие сны,-тогда бы
мы не боялись смерти так, как боимся теперь, в
годину чумы. Утром, только я встал, за мной послала
леди Barren, которая упрекнула меня в том, что я пи
разу не заходил к ней с тех пор, как она овдовела.
Я извинялся как мог; я и вправду виноват, но не в
моем обыкновении торопиться с визитами. Тут она
принялась рассказывать мне о своем здоровье,
каковое, к величайшему огорчению многочисленных
детей ее мужа, опасений не внушает, и я подумал о
том, чего стоят вдовьи слезы: сегодня она
безутешна, а завтра о покойнике забудет и думать.
Впрочем, в этом нет ничего удивительного:
каждодневные заботы в конечном счете вытесняют
все прочие. Итак, сомневаюсь, чтобы я мог, по
состоянию своего зрения, продолжать вести сей
дневник и в дальнейшем
50.
Я и без того давно уже причиняю непоправимый вред
своим глазам всякий раз, когда берусь за перо. А
стало быть, впредь от ведения дневника мне
следует воздерживаться, в связи с чем, начиная с
сегодняшнего дня, записи будут вестись под мою
диктовку, мне же придется довольствоваться в
своих воспоминаниях лишь тем, что потребно знать
всему миру; ежели случится нечто, имеющее
касательство ко мне одному (что маловероятно, ибо
любовь моя к Деб миновала, а слабеющее зрение
лишает меня всех прочих радостей), то вынужден
буду собственноручно ставить [292]
зашифрованные пометы на полях. А посему обрекаю
себя на сей тернистый путь, который равнозначен
по существу лицезрению собственных похорон, в
чем, а также в надвигающейся слепоте и
сопряженных с ней неудобствах, Господь
милостивый, смею надеяться, меня не оставит. Комментарии1. В некоторых фривольных записях (см. также ниже) Пипc-из осторожности и из озорства одновременно прибегает к своеобразному языковому попурри, чередуя английские слова с французскими, испанскими, латинскими, итальянскими. Фраза в переводе звучит следующим образом: «...должен признаться, что я (франц.) есть (лат.) чрезмерно (исп.) благосклонен, частенько клал (лат.) мои руки (франц.) на ее две (исп.) пуговки ее (франц.) грудок. По мне бы следовало (франц.) отступиться, дабы это не принесло мне каких-нибудь (исп.) серьезных неудобств». 2. В переводе предложение читается так: «...не упустил возможности для (исп.) игры (франц.) с миссис Пенн, касаясь (исп.) ее груди (франц.) и целуя ее (исп.), ибо она была одна (исп.) в доме (исп.) ее отца (лат.), и притом весьма (франц.) непрочь». 3. Пипс женился на пятнадцатилетней Элизабет Маршан де Сен-Мишель, дочери бежавшего в Англию француза-гугенота, по страстной любви, что, впрочем, не мешало ему часто ей изменять. Брак их был бездетен, что, безусловно, удручало чадолюбивого Пипса (см. запись от 11 апреля 1661 года). Супруги нередко ссорились и однажды, в 1664 году, вынуждены были даже на некоторое время разъехаться. Особенно тяжело Элизабет переживала роман Пипса с ее молоденькой компаньонкой Деб Уиллет и даже пригрозила мужу, что примет католичество. 4. Ее супруга (исп.). 5. В переводе запись читается следующим образом: «...видел, как всю дорогу она (исп.) жмется к своему супругу (исп.) и прячет руки, когда я (исп.) пытаюсь взять одну из них (исп.),-так что в тот (франц.) вечер у меня с ней (исп.) ничего не получилось... отправил муженька обратно в лодку (франц.), рассчитывая урвать у нее пару поцелуев (франц.), взял было ее (франц.) за руку, однако она (исп.) отвернулась, и, когда (исп.) я сказал: «Мне нельзя касаться тебя?» (исп.), с легким упреком (исп. ) ответила: «Я не (исп.) люблю, когда меня трогают». Я... вежливо попрощался, и (франц.) ее муж довел (исп.) меня почти до самого моего дома (исп.)...». 6. руку под ее (лат.). 7. В переводе отрывок предложения читается так: «...если бы я (исп.) имел возможность провести с (исп.) ней время...». 8. Танжер-приданое Екатерины Браганцы-предполагалось использовать в качестве военно-морской базы; с 1662 года Пипе постоянно заседает в Танжерской комиссии. 9. Перевод фраз читается, так: «...отправились, она (франц.) и я, в таверну, где она (франц.) и я уже были (франц.) прежде; там провел с ней весь остаток дня (франц.) и получил от нее все мыслимые удовольствия (франц.)-и все ж странно, признаться, видеть, как женщина, которая претендует на верность своему мужу (франц.) и вере, может быть столь легко побеждена (франц.)... полагая, что встречу (франц.) там Джейн, но ее там не было (франц.)... с огромной радостью дал (франц.) обет... на месяц забросить женщин (франц.)...». 10. В переводе конец предложения звучит следующим образом: «...незаметно вошел в дом жены (франц.) Бэгвелла и там насладился ее обществом (франц.), хотя столкнулся при этом с немалыми трудностями; тем не менее получил от нее в конце концов то, что хотел (франц.)». 11. С 1663 года Пипс ведает финансами Танжерской комиссии, в связи с чем отчитывается перед кабинетом министров (1666 год) и перед парламентом (знаменитое четырехчасовое выступление Пипса в Вестминстере 5 марта 1668 года). 12. «Новый органон» (1620)- основополагающий труд английского мыслителя, ученого, государственного деятеля Фрэнсиса Бэкона (1561-1626). 13. Томас Фарнаби (1575-1647)- английский филолог и педагог; автор известной латинской грамматики и комментированного издания древнеримских авторов. 14. «Гудибрас» (1663-1678)- трагикомическая поэма английского поэта-сатирика Сэмюэля Батлера (1612-1680), в которой выведен самодовольный и педантичный пресвитерианский судья сэр Гудибрас и осмеяны ханжество и фанатизм пуритан, а также нравы двора эпохи Реставрации. 15. Сэр Уильям Дагдеил (1605-1686)- английский этнограф и историк; прославился трехтомным описанием английских монастырей и монастырской жизни («Monasticon Anglicanum»); «История собора святого Павла» увидела свет в 1658 году. 16. Джон Стоу (1525-1605)- английский историк и букинист; автор многих книг по истории, в частности «Описания Лондона» (1598, 1603), где содержатся, подробнейшие сведения о нравах английской столицы. 17. «История Трента»-труд швейцарского естествоиспытателя и библиографа Конрада Геспера (1516-1565). 18. Бен Джонсон (1573-1637)- крупнейший после Шекспира драматург позднего Возрождения; критик, поэт, переводчик античных авторов. Фрэнсис Бомонт (1584-1616)-английский драматург позднего Возрождения; многие пьесы писал в соавторстве с Джоном Флетчером (1579-1625). 19. Томас Фуллер (1608-1661)- английский историк, пастор, «личный капеллан» Карла П, автор многих трудов по истории Англии, из которых «Достоинства Англии» (1662), подробное описание всех без исключения английских графств, -самый во времена Пипса популярный. 20. «Прелести Голландии» (франц.). 21. Сэр Пол Райкотт (1628-1700)- английский писатель и путешественник; в 1661 году послан секретарем английского посольства в Турцию, где и собрал материал для своего основополагающего труда «Современное положение Оттоманской империи» (1667). 22. «Школа дев» (франц.). 23. Пипс любил не только смотреть картины, но и позировать. Портрет Пипса кисти Джона Хейлса находится в Лондоне, в Национальной галерее; Пипс изображен с нотами незадолго перед тем сочиненной им песни «Красота миновала». 24. В несохранившемся портрете жены Пипса «под святую Екатерину», где она изображена с колесом и пальмовой ветвью мученицы, сказалась мода тех лет, вызванная популярностью Екатерины Браганны. 25. Мэри IIепи (?-1677)-подруга Пипса, одна из первых английских актрис-раньше женские роли исполнялись мужчинами. 26. Сэр Питер Лилли (1617-1680)- один из самых модных придворных художников того времени; его портреты участников морского сражения с голландцами при Лоузтофте (1665) хранятся в Национальном морском музее, в Гринвиче. 27. Сэмюэль Купер (1609-1672)- английский художник-миниатюрист; известен портретами Оливера Кромвеля, Карла II и других исторических фигур. 28. Франсес Тереза Стюардс, герцогиня Ричмондская-придворная красавица, любовница Карла П. 29. Роберт Стритер (1621-1679)- придворный художник-декоратор. 30. Кристофер Реп (1632-- 1723)- английский архитектор, математик и астроном. 31. Закрытые при пуританах в 1642 году, лондонские театры в 1660 году открылись вновь; среди них выделялись два: Театр короля (о котором здесь Пипс и пишет) под руководством Томаса Киллигрю (1612-1683) и Театр герцога под руководством сэра Уильяма Давенанта (1606-1668). Театр короля, где впервые установилась практика использовать в женских ролях не мужчин, а женщин, специализировался главным образом на пьесах, написанных до 1642 года. Театр герцога-на новом репертуаре. 32. «Нищенская братия» (1622)- пьеса Джона Флетчера и Филипа Мессинджера (1583-1640). 33. «Оперой» Пипе называет труппу герцога, которая играла свои спектакли в театре на Линкольн-Инн-Филдс, оборудованном «по-оперному», то есть «по последнему слову техники». 34. «Ущемленная дева»-ранняя малоизвестная пьеса Джона Драйдена. 35. Королевский театр на Друри-Лейн. 36. «3абавный лейтенант» (1620)- комедия Джона Флетчера. 37. Мэри Непп вместе с Нелл Гуинн состояла в труппе Томаса Киллигрю. 38. «Тайная любовь, или Королева девственница» (1667)-трагикомедия Джона Драйдена. 39. «Волнения королевы Елизаветы...»-пьеса Томаса Хейвуда (1570-1641), английского актера и драматурга. 40. «Причуды Форы»-пьеса Джона Роудза (1606-?), лондонского драматурга и книготорговца; до Реставрации Роудз подвизался суфлером и хранителем театрального реквизита в труппе «Блэкфрайерз»: в дальнейшем стал владельцем театра, актером, драматургом. 41. «Варфоломеевская ярмарка» (1614)-комедия Бена Джонсона, где высмеивается ханжество пуритан. 42. «Катилина» (или «Заговор Катилины», 1611)-одна из так называемых римских трагедий Бена Джонсона. 43. Буквально: бегущий (шпал.), быстрый итальянский, а также французский (courant) танец XVII века. 44. Довольно прозрачный намек на проанглийские настроения Джона Мэтлеида Лодердейла, шотландского политика, одно время сторонника Ковенанта-соглашения между шотландскими и английскими пресвитерианами. 45. «Дева-мученица» (1622)- трагедия Филипа Мессинджера и Томаса Деккера (1570?-1632). 46. В этот день Эдвард Монтегю граф Сандвич захватил несколько голландских торговых судов. 47. Речь идет о настольной книге Пипса-«Советы сыну» Фрэнсиса Осборна, которая посвящена вопросам этикета и в которой, в частности, говорится: «Следите за вашей одеждой... Экономьте на всем остальном, но только не на этом. Здесь потребно расточительство, а никак не бережливость». Выпущенная в 1658 году, книга Осборна пользовалась во времена Пипса немалой популярностью. Называя автора «моим отцом», Пипс обыгрывает название книги. 48. Англия, Шотландия и Ирландия. 49. «Умереть, уснуть. Уснуть! / И видеть сны, быть может? Вот в чем трудность; /. Какие сны приснятся в смертном сне, / Когда мы сбросим этот бренный шум...» (У. Шекспир, Гамлет, принц Датский. Акт 3, сцена 1; перевод М. Лозинского). 50. Пипс не ослеп, как предполагал, хотя болезнь глаз нередко давала о себе знать и в дальнейшем; в 1683 году, во время пребывания в Танжере, куда он отправился советником графа Дартмута в связи с выводом английского гарнизона, Пипс на протяжении нескольких месяцев вновь вел зашифрованные записи; что же касается его планов диктовать свой дневник, то они так и не были осуществлены. Текст воспроизведен по изданию: Английские мемуары XVII века. Магнитогорск. Изд-во Магнитогорского государственного педагогического института. 1998 |
|