СТАНИСЛАВ ПИОТРОВСКИЙ

ДНЕВНИК ПОСЛЕДНЕГО ПОХОДА СТЕФАНА БАТОРИЯ НА РОССИЮ

21-го октября.

Послу дана аудиенция. Он представил письма и от себя — подарки: турецкого коня, богато оправленную саблю и бунчук. Сегодня будут [184] переводить, завтра — писать ответ, а в понедельник отправят его с ответом, чтобы немедля ехал. Должно быть шпионит, что у нас делается.

Гизиус передавал также мне, что вчера почти уже вечером он был у канцлера. Там п. Накельский рассказывал, будто маршал коронный писал ему о совершенном расстройстве своего здоровья и просил сказать об этом канцлеру, которому и поручил свое семейство в случае смерти; канцлер немедленно послал меня доложить об этом королю. Король был очень огорчен этим известием и после сказал, говорят: "прискорбно будет нам всем и государству лишиться такого мужа и сенатора." Я сказал Гизиусу, что мне ничего неизвестно о письме к Накельскому, что прежде чем показать его канцлеру, он должен был бы переговорить со мною, так как из письма, которое я только что получил от Вашей Милости, видно, что по милости Божией вы не так худо чувствуете себя; я опасаюсь, что Накельский теперь везде в войске будет распространять слухи о Вашей бо-лезни.

22-го октября.

Сегодня должны были отправить турецкого посла, но этому помешал приезд Трокского кастеляна. Он торжественно приближался к лагерю: на встречу ему выехали отец и все литовские паны приветствовал его на поле от имени всех панов жмудский староста, а отец его, воевода виленский, при сильном морозе стоял снявши шапку, пока [185] сын не попросил его покрыть голову. Смешная церемония! Потом отправились к королю; не придется мни видеть, как Литва отрешится от своей гордости.

После обеда должны были сойтись к королю члены совета по случаю отъезда турецкого посла, но воевода виленский послал к гетману сказать, чтоб его извинили, что они должны были встретить и почтить пана Трокского.

Гетман говорит: "проживем здесь еще 50 дней и Псков будет наш!" Не знаю, каким образом.

Русские по-прежнему делают вылазки и схвативши кого-либо из наших, уводят в город; но иногда несколько их падает под стенами.

Из лагеря. 22 октября 1581.

Другие письма, от того же.

23-го октября.

Сегодня кастелян Трокский в присутствии панов радных давал отчет в своей экспедиции и в том, как шел из-под Порхова; рассказывал, что он на 250 миль изъездил вдоль и поперек Московскую землю, был на глазах самого в. князя "да вот, говорил, можете Ваша Королевская Милость узнать от пленных, которые сюда скоро прибудут." Под Порховом стоит Гарабурда с татарами, но их осталось только сотня, остальные разбежались для грабежа. Таким образом необходимо послать ему помощь тем более, что в 6 милях за Порховом расположилось около 5000 [186] русских с татарами, которые будут хватать наших фуражиров. Роты, которые пришли со мною, в отчаянном положении; кони издыхают от ссадин, потому что все тяжести за неимением телег, должны класть на них. У товарищей нет пахолков в полном комплекте: одни бежали, другие пошли к казакам; они просят жалованье, которое им следует по числу лошадей и по вооружению; просят также отвести им в лагере место, где бы они могли расположиться.

Вновь прибывших жолнеров мы зовем персиянами, потому что по их словам они были чуть не под самой Персиею; о трудностях и невзгодах мало говорят; это — следующие: Казановский, Жебридовский, Гостомский, Оржельский, Иордан, Темрюк. Завтра думают поставить их на той стороне Великой, недалеко от Белявского, с тою целью, чтобы из города их заметили и поняли, что к нам прибывают новые силы, и что мы, следовательно, вовсе не думаем об отступлении.

Совещались, как послать помощь Гарабурде против русских партизанов. Предложено было отправить туда войска и разогнать засаду, но кастелян сообщил, что русские имеют разъезды, которые дадут знать о нашем приближении и удалятся потому еще, что князь запретил вступать с нами в битву, а, между тем, как только наши станут оттуда возвращаться, они не преминут беспокоить их преследованием; Гарабурде лучше послать помощь, чтобы он мог постоянно быть на страже. Об этом должен позаботиться гетман и пр. [187]

Происходило потом другое совещание, без свидетелей. Гетман красноречиво распространился, в каком положении военные действия, т. е. другими словами, что осада города встретила неожиданные затруднения; наступают холода, приходится изыскивать новые средства, как быть в таком положении; об одном нужно стараться, чтобы не оставить осады с бесчестием, а заключить мир и с ним явиться в отечество? продолжать вести войну чрезвычайно неудобно, нужно просить субсидии у сословий королевства, заниматься сбором жолнеров и пр.; все это отнимает много времени и для населения в высшей степени обременительно.

Поссевин того мнения, что теперь удобнее было бы заключить мир, потому что Нарва и Ивангород, которых в. князь не хотел нам уступать, взяты шведами, следовательно этот спорный пункт устраняется сам собою. Да притом еще прежде чем мы приблизились к Hapве, он предлагал Поссевину выслать бояр для переговоров с нашими комиссарами где-нибудь в стороне от Новгорода. Об этом Поссевин уже писал к князю и послал своего слугу, который должен быть скоро назад и скоро привезет какой-нибудь решительный ответ.

Так как зашла об этом речь, то король видит, что из двух зол нужно выбирать меньшее, потерпеть немного от голода и холода, нежели отказаться от продолжения осады.

Есть надежда, что через месяц или два в городе откроется голод, как показывают языки; [188] тогда простой народ будет удален из крепости. а останутся только Шуйский со стрельцами, которых у него немного.

"Относительно поданного Вами заявления, что не хотите оставаться более 18 дней, нужно сказать, что безрассудно оглашать срок службы, потому что неприятель, узнав об этом, ободрится и догадается, что мы все утомились: поэтому не следует назначать сроков, а если мы заключим мир ранее 18 дней, тем для нас лучше. Если же придется обождать, то не жаль потерпеть еще немного в виду хорошего и благополучного конца дела." Ставил в пример осаду Мальборна, когда предки наши, если бы захотели обождать несколько дней, взяли бы его и не имели бы потом таких хлопот, какие пришлось испытать им в продолжении нескольких лет. "Было тоже и с Заволочьем, который я осаждал; трудно было предполагать, чтобы возможно было взять эту крепость, защищенную самою природою, а она сдалась как раз в то время, когда мы уже отчаялись овладеть ею". Что же касается до провианта, то при таких морозах его может быть в достаточном количестве; где прежде не могли ходить фуражиры, там теперь свободный проход. По случаю холодов, король послал в Ригу и в Вильну предложить тамошним купцам выслать одежду и тулупы за наличные деньги; таким образом все дело только в Вашем желании, Ваша Милость.

Потом говорил король в том же смысле, именно: пусть не думают, будто он своею [189] медленностью хочет тратить войско; он не так безрассуден, чтобы сам себе вонзил нож в грудь; в здоровье войска заключается его собственное благосостояние, достоинство, честь и уважение; не мыслимо, чтобы от всего этого он отказался. По этому пусть обождут эти 18 дней: пусть срока не определяют, в противном случае они уничтожили бы переговоры с Поссевиным и ободрили бы неприятеля. Великий князь, узнавши об этом, сейчас приободрится.

"Я возлагаю надежду на всемогущего Бога в том, что город этот, если только мы останемся непоколебимы, от голода предастся нашей власти. Всего населения, как передавали нам, в городе будет 100000; они уже 8 недель находятся в осаде; полагая на это время бочку хлеба на каждого, вот уже 100000 бочек; если еще 8 недель простоим здесь, тогда они должны будут истребить столько же; но невероятно, чтобы было так много запасов. Шуйский доведен будет до того, что удалит чернь из города, а сам останется с защитниками, которых там немного, потому что мы не допустили никому пройти в город, к тому же раненых в городе не мало и конечно они не в состоянии со всех сторон оборонять город. Занявши Новгородскую дорогу, по которой одной только город может получать и провиант и военную помощь, затем овладев Порховом и Печерским монастырем с целью дать простор фуражирам, мы поставим крепость в безвыходное положение. Неприятель, видя с какою настойчивостью и упорством мы остаемся в его земле, будет сговорчивее к миру". [190]

Нужно смотреть еще на то, чтобы не уйти отсюда очертя голову и таким образом не попасть в большее затруднение, которому теперь желаем положить конец; пришлось бы вести переговоры со всеми сословиями о субсидиях, расставить жолнеров на литовских зимних квартирах, что было бы против совести, так как пришлось бы снова слышать плач и жалобы бедных людей. Если неприятель не согласится на мир, всего лучше остаться тут, опустошить все около Пскова на 20 миль, сжечь и истребить; поставить войска около Порхова, Руссы и Воронача на постоянные квартиры, потом занять Новгородскую дорогу, так чтобы в город не попала никакая помощь, а жолнеры между тем будут иметь все удобства для добывания провианта. ПанТрокский говорил, что около Руссы, за Порховом, деревни так густы, как в Мазовии и так велики, что в каждой может найти кров не одна тысяча солдат; он видел там такие большие скирды ржи, ячменя и овса, что человек едва в состоянии перебросить через них камнем; наконец, если бы не достало овса или ячменя, то лошадей можно будет кормить рожью.

После этих слов литовские паны все сообща решительно заявили, что долее выдержать не могут; не заботятся они ни об имуществе, ни о здоровье, но единственно о славе королевской; "мы не хотим, говорили они, подвергать тебя опасности; будем ожидать пока можем; у нас (это слова воеводы виленского) во всем недостаток, а русские, кроме удобств, которыми они обставлены, могут получать подкрепления со стороны Днепра и Дона; когда реки [191] покроются льдом, они могут иметь свежих людей, которых летом трудно собирать. Вспомним (говорил маршал литовский) поход под Улу, где пришлось быть и мне; дело было зимою и все, что мы ни начинали, нам не удавалось; мы играли в войну, как в шахматы, потеряли 500 человек, погибших от руки неприятеля, а около 8000 разбежались от холода; скажу Его Милости Королю, что с русскими всего лучше воевать летом, а зимою сидеть дома и греться у теплой печи".

Мы обождем (говорил пан виленский) пока воротится от князя слуга Поссевина, не определяя срока нашего пребывания здесь; если он привезет что-либо положительно верное насчет мира, то мы будем служить Вашей Королевской Милости до окончания переговоров; каковы же намерения в. князя, будет видно из того, как скоро он отправит назад этого слугу; если он расположен к миру, то через неделю можно ожидать возвращения; если же по прежнему захочет идти на хитрости и проволочки, то я уверен, что он задержит гонца и это будет верный признак, что он старается только выиграть время. Хотя очень тяжело (говорил староста жмудский), но что же делать? Мы предпочитаем лучше сохранить солдат, чем попасть в крайность.

Наши польские сенаторы не пускались в рассуждения о сроке, а заявили, что будут оставаться тут, пока могут.

Затем говорил маршал Зборовский: "наверное нельзя сказать, что будет, возьмем ли Псков [192] или заключим мир; если ни то, ни другое, то нужно поразмыслить о том, как вести войну в следующем году и вместе подумать о важнейшем — о нерве войны, и сомневаюсь, чтобы, В. Корол. Милость, могли добыть его, оставаясь здесь; помощью малых сеймиков нельзя ничего сделать; нужно собрать большой сейм, на котором необходимо Ваше личное присутствие, если хотите чего либо достигнуть. Далее вследствие отдаленности места, где вы теперь находитесь, по невозможности скоро прибыть в Польшу, а также в виду рассылки разных публикаций и других бумаг, необходимо теперь же объявить о созвании сейма".

Гетман возражал маршалу по-польски, ссылаясь на королевское обещание и на свою первую речь: "нам необходимо быть твердыми в надежде и терпении; если кто не рад войне, так это я сам, ибо хотел бы положить конец своим трудам и подумать о себе: вы видите, что я уже настоящий вдовец. Если вы будете склонны самым честным образом окончить войну и завершить ее, я соглашусь с мнением Вашей Милости и буду рад своему покою; да мне уже и время это сделать, так как недавно мне принесли счет долгов в 24000 злотых, я уже и чинш на св. Мартина весь получил вперед. Если опять захочу воевать, могу иметь всегда случай, сидя дома, потому что я родился в таком углу, где подобные дела не трудны. Мне кажется нам следует ожидать поссевинова гонца, а потом, смотря по обстоятельствам, увидим, что дальше делать." [193]

Король решил: не определяя срока, до которого могут оставаться войска, дожидаться гонца, потом действовать, смотря по обстоятельствам, что же касается предложения о сейме, то он рад принять это в соображение, но отлагает это до утра, так как теперь уже поздно.

В этот же день русские около Изборска разбили венгров на фуражировке и отбили сколько то коней.

По обыкновению русские сделали сильную вылазку по замерзшей реке на нашу пехоту, которая отступила к одной церкви и там оборонялась, пока не пришла помощь и наши не положили несколько русских на поле.

24-го октября.

Гетман велел собрать ротмистров и пошел с ними к королю.

Король сказал ротмистрам следующее:

"Я созвал вас сюда, чтобы сообщить обо всем, что следует нам делать в таких затруднительных обстоятельствах.

Не за долго перед этим литовские паны настоятельно и несколько раз приступали ко мне с просьбами, ссылаясь на бедственное положение как своих солдат, так и волонтеров, и ходатайствовали распустить их по домам, так как одни из них тяготятся своим преклонным возрастом, другие - начали компанию болезненными и теперь не надеются на то, что будут в состоянии делать затраты в виду того, что каждый из них [194] употребил не малую часть своего состояния на военные издержки. Но когда я указал им на отчаянное почти положение республики и объяснил, какому бедствию подвергают они государство, оставляя армию, тогда они сочли лучшим, подвергнуться большим лишениям, чем бросить начатое дело.

Я всегда был того мнения, что мужественный и решительный воин предпочтет перенести величайшие трудности, лишь бы не допустить малейшего ущерба своей чести и доброй славы.

Мне очень хорошо известно, что многие из вас прослужили шесть полных лет и закалились в трудах; другие — три года, а некоторые только первый раз в этом году вступили на военное поприще.

Тем ветеранам, которые потратили столько времени на военную службу, перенесли столько невзгод, подвергались стольким опасностям, было бы постыдно остановиться на полдороге, нейти на встречу меньшим трудностям, испытавши гораздо большие и рисковать потерей славы, для достижения которой они не щадили жизни в самых трудных обстоятельствах и за один раз утратить как свою славу, так и славу своего короля.

Так может поступить только человек безрассудный, а не благоразумный.

Если кого, то конечно поляков в особенности можно похвалить за мужество, твердость и постоянство в преследовании цели.

Молодых же солдат, только что начавших военное поприще, выставлять перед глазами людей [195] в таком непозволительном виде было бы постыдно, и даже бесчестно.

Очень возможно, что товарищи ваши жалуются на то, что вы решили остаться: я понимаю, что войско не может служить без жалованья, но убеждаю вас терпеливо сносить это незначительное замедление. Я послал уже нескольких человек и получил известие, что деньги в дороге, но дорога очень длинна; я отправил недавно в Вильну подскарбия Стефановского постараться о скорейшем сборе и доставке денег, что я уверен и последует через несколько дней.

Точно также, чтобы помочь тем товарищам, которые не приготовились, как следует, к борьбе с морозами, я позаботился доставить из Риги и Вильны провиант и теплую одежду, чего каждый нуждающийся в праве требовать от тех, которые будут этим заведовать.

Если бы даже и этого не было, я все-таки удивляюсь, как вы не верите в уплату, когда лучшим поручителем имеете республику, (которая на последнем сейме) поручилась за уплату и распорядилась перенести в Раву все деньги, которые останутся от контрибуций.

Если товарищи будут продолжать шуметь, то не забывайте, что ротмистр глава, что ему обязан повиноваться каждый товарищ и он, как начальник, может каждого, неповинующегося в военном деле, побудить к тому палочными ударами, и чтобы действительно было так, я уполномочиваю Вас так именно и поступать с ними. [196]

Не хочу никого называть по именам, но знаю, что есть между вами, г.г. ротмистры, двое или трое, которые подстрекают других, возбуждают их и советуют такое, что клонится скорее к измене, чем к общему благу; но такие мне хорошо известны и я постараюсь иметь в виду их поступки.

Вы, господа, жалуетесь на караульную службу: но это не первая компания, в которую полякам приходится нести эту службу; им приходилось встречаться и не с такими трудностями. Если сказать правду, то под Полоцком солдаты делали такие нечеловеческие усилия, каких я никогда и нигде не видывал, и которые, однако, мужественно были перенесены войсками.

Может быть и я лично имею причины, препятствующие мне отказаться от начатого дела; но кроме того, здесь дело идет о чести и достоинстве моем и республики, так что прежде чем отчаиваться, следует испытать крайние средства.

Не в моих правилах в конец истощить силы армии и принуждать ее к невозможным подвигам. Я далек от этого; тем более, что мои выгоды тесно связаны с благосостоянием войска: если оно погибнет, измученное голодом и холодом, наши дела неминуемо придут в величайшее расстройство.

Примите к сердцу мои увещания — господа, вдохните мужество в ваших товарищей, пока придут подкрепления и деньги, а если кто вздумает бунтовать или подстрекать других, то таких следует, как я уже сказал, смирять палочными ударами. [197]

Я принимаю на себя всем тем, которые со мною перенесут все лишения до самого конца похода, предоставить не только временныя выгоды, но вознаградить их труды всеми способами и показать, что никому я столько не обязан, как армии."

Кастелян Гнезненский жаловался на своих товарищей, говоря, что сегодня, когда он приказал им ехать на аванпосты, они объявили, что не мо-гут нести службу не из непослушания, а вследствие нужды и недостатка; они показывали ему свои возы и наметы, причем оказалось, что не только у пахолков, но даже и у товарищей нет ни шуб, ни теплой одежды.

Гетман коронный просил короля не сомневаться в своих жолнерах, так как ничто их не принуждало к службе, кроме желания быть полезными королю и Речи Посполитой. "О тех же, которые бунтуют, я не слышал и был бы рад, если бы Ваша Корол. Милость удостоили назвать их мне, наименьшему своему слуге и коронному чиновнику. Если же то и делают один или два, то не из желания идти против Его Королев. Милости, но по глупости: они не имеют никакого влияния на других верных слуг Его Корол. Милости. Что касается прочих, то я хорошо знаю, с каким желанием они сюда приехали: они бросили все свое хозяйство, свои маетности и приехали служить Е. К. Милости и служат так, как следует честным людям. Если же жалуются на свои недостатки, которые и мне не безызвестны, то нужда их заставляет и В. К. Милость повинен облегчать [198] им недостатки и помочь им в нужде. Не для того говорю это, чтобы не знал, будучи советником Вашей К. Милости, как Вы часто это обдумываете и как рады были бы помочь, если бы были в состоянии: я говорю потому, что мой сан заставляет говорить, так как я глава и начальник своих подчиненных и должен об их нуждах докладывать Вашей К. Милости."

Пан Гнезненский просил короля позволить ему посоветоваться с ротмистрами, какой ответ дать на то, что он соизволил сказать.

Гетман коронный: "так как я по воле Бога и по приказанию короля назначен гетманом, то и считаю своею обязанностью наблюдать, чтобы все делалось для славы Вашей К. Милости и Речи Посполитой и стараться об этом во все время, пока это звание будет при мне.

Между тем его милость пан Гнезненский, мой давний приятель, хочет совещаться с ротмистрами особо, тогда как это прямая обязанность гетмана, да и в артикулах постановлено, чтобы товарищи о нуждах своих обращались к ротмистрам, ротмистры — к гетману, гетман - к королю.

Ведь я не домогался этой должности; напротив, когда Ваше Величество изволили велеть мне принять ее, я отзывался, не потому, чтобы это звание было для меня слишком высоко и не потому, чтобы оно не могло служить украшением моей фамилии; но собственно оттого, что я сознаю свои слабости и недостатки. Тотчас по приезде сюда пана Гнезненского я высказал ему, когда мы вместе объезжали [199] окопы, что с нетерпением поджидал его приезда, надеясь, что он избавит меня от этих трудов; я признаю, что он в военном деле гораздо опытнее меня, имея за собою более продолжительную военную практику; я хотя и происхожу из такого дома, который дал стольких мужей, знаменитых рыцарскими делами, но я только недавно стал упражняться в военном искусстве под руководством Вашего Величества, моего Милостивого Государя. И все-таки я не принял бы этой должности, если бы не опасался, что люди могут отнести это к моему малодушию. Вы видите мои действия: сам враг не может меня упрекнуть в недостатке усердия или ревности или в том, чтобы я щадил свое слабое здоровье. Свидетельствуюсь Богом, я делаю то, что следует делать честному шляхтичу и гетману. А потому прошу: если Ваша К. Милость знаете кого, более достойного, который бы лучше мог исполнять гетманскую должность, нежели я, то удостойте с меня сложить ее, так как я принял ее не с тем, чтобы постоянно удерживать за собою, а как и тогда говорил его милости пану Гнезненскому: hodie mihi, cras tibi, т. е. сегодня я гетман, а завтра В. Милость можете быть им.

Что же касается до юрисдикции должности гетмана, то скажу, что у нас в Польше давно не было коронных гетманов, после славной памяти пана Тарновского."

Пан Гнезненский объяснил, что он внес свою просьбу не из нерасположения к его милости гетману и не для умаления его сана, что он готов [200] всегда служить ему и уважать сан, который любили и почитали их отцы. "Но ротмистры, которые здесь стоят около меня, просили, чтобы я уговорился с ними на счет ответа, какой следовало дать Вашей Королевской Милости; отказать им было не ловко: впрочем, мы и здесь легко устроим дело. Извольте Ваше Величество сказать мне одно слово: "не выходи," так не выйду; или: "выходи", так выйду: Пусть г.г. ротмистры и товарищи увидят, что не я причиною неудовлетворения их просьбы, а Ваши приказания.

"Звания же гетманского, видит Бог, не желаю и никогда не добивался; свидетельствуюсь особою Вашей К. Милости, как в Неполомичах заклинал Вас не удостаивать меня этого сана и пусть покарает меня Бог, если я когда в другой раз пожелаю его взять; я предлагал Вам тогда свои личные услуги, как солдата; я знаю свою слабость и ничтожество и говорю это не для церемоний; я простой человек и не охотно принимаюсь за то, чего не могу сделать, памятуя поговорку: не берись не за свое дело. Я покорно прошу сложить с меня должность, которую теперь занимаю и отдать другому, если я не делаю того, что следует честному шляхтичу; а если я делаю то, что требуется от хорошего гетмана, то пусть признают за мною право на гетманскую булаву, чтобы истинные заслуги были всегда отличаемы.

Пану канцлеру желаю от всей души оставаться гетманом и вижу, что он делает все, зависящее от него. Дай Бог, чтобы так было долго, ибо [201] знаю латинскую поговорку: Si finis bonus, laudabile totum."

На счет "палки" жолнеры очень сердились.

Потом происходило заседание совета.

Гетман предложил, если не возьмут Пскова и не заключат мира, собрать сейм или, по крайней мире, потребовать его созвания.

Решили, что сейм необходим и что нужно созвать его на случай, если не окончится война; если же кончится, то сейма может и не быть. Хорошо, если бы сословия сами по себе захотели это устроить; если бы после уездных сеймиков собрались все на генеральный Кольский и Корчинский и постановили бы не созывать вального сейма и не требовать на него короля; вальный не может быть после генеральных, потому что не мало времени требуется для приезда короля из такой дали. А без короля на сейме трудно что-нибудь устроить. Существует обычай, по которому раньше рассылки сеймовых листов составляется перечень предметов для рассмотрения на сейме и определяется также время сейма и место; поэтому из Острова уже давно выехали коморные с листами, в которых оповещается о положении дел и если дела идут иначе, чем мы желаем, то г.г. сенаторы имеют время высказать свои мнения, которые и послужат пунктами рассуждений.

Странно, что эти коморники так долго не возвращаются; местом для сейма будет без сомнения Варшава, на что все по необходимости должны будут согласиться. [202]

И так у нас сейм. Что-то скажут наши? Полагаю, что согласятся дать средства. Ради Бога, пусть не отчаиваются; я согласился бы лучше платить 10 злотых с десятины, чем ехать из Познани во Псков.

Литовские паны предлагали созвать сейм у себя, но поляки сказали, что из этого ничего не выйдет.

Пан маршал Зборовский не хотел подавать голоса, сказав: "я на все согласен, что вы поре-щите; а так как я теперь расстроен, то буду просить Вашу Кор. Милость дать мне сказать несколько слов лично Вам."

После этого, когда король стал греться у камина, маршал начал сообщать ему о каком-то пасквиле, который подкинули к его дверям прошедшей ночью. Затем говорил гетман; о каких делах, — писать не следует; я только опасаюсь, чтобы не возникло каких пререканий между этими людьми, а потом без сомнения и Гнезненский будет сторониться и пр. Об этом пишу, хотя и глухо, чтобы предостеречь Вас.

Русские сегодня сделали сильную вылазку разом из трех мест, но стража наша прогнала их к воротам: с одной стороны венгерцы, с которыми был пан Баторий, королевский племянник, с другой — рота Гостынского (сам он болен), с третьей — Собоцкий, на долю которого выпало больше всего работы; он гнал русских до самых ворот и, едва не попался в плен, потеряв лучшего коня. Несколько русских убито. Пан Меджихоцкий ранен и конь под ним убит. [203]

В этот день сам гетман был в шанцах у пеших ротмистров, убеждал их мужественно переносить невзгоды, обещая за то верную награду. Они дали слово служить до тех пор, пока могут выдержать при таком голоде и холодной зиме.

При объезде шанцев у гетмана подбита поводная лошадь, убито также несколько гайдуков, что не новость.

Сегодня также паны радные решили дать отпуск чаушу и отписать султану, что мы пошлем на крестины. Воевода виленский подал голос, чтобы послать кинжал, только в богатой оправе, который может быть отослан старостою Пржемысльским, если только он до мая останется в Константинополе. Вероятно он просил также на эти крестины императора и французского короля: придется и им посылать подарки.

Поссевин сегодня с другим слугою послал Московскому князю письмо, в котором пишет, что вскоре после приезда его к королю и уже в бытность его в лагере под Псковом, прибыло из Вильны и Риги много пороху, орудий и людей и что король хотел опять штурмовать город; но по его просьбе и убеждению, не проливать лишней крови, король удержался; следовательно остается только, чтобы князь сам пожелал мира и при том как можно скорее и чтобы отправил послов или комиссаров, которые искренно и правдиво приступили бы к этому делу; обещал ему в тоже время удерживать короля от продолжения осадных работ.

Около 600 казаков собралось идти разорять [204] неприятельскую землю, под самую Москву; король позволил.

Некоторые из ротмистров бунтуют; собрались сегодня ночью у Стадницкого: Лесневольский, Казановский, Иордан, Ожельский и другие на сходку. Король в сильном гневе и если бы мог, приказал бы, сняв рубашки, хлестать их по спинам и выгнать из лагеря. Самые скверные те, которые пришли с Трокским. Король сказал: "лучше бы они не возвращались сюда, чем возбуждать смуты в войске и пр.

Пан Лещинский хлопочет, чтобы его отцу пану Любельскому дали воеводства Сандомирское и Мальборкское, с тем, чтобы отец уступил ему старостство Сендомирское. Действует через пана кухмистра, которому дает 1000 злотых, а канцлеру — 2000 злотых. Сдается мне, что из этого ни чего не выйдет. Смешные мечтания! и пр.

25-го октября.

Русские сегодня тоже сделали неудачную вылазку: должно быть им большая надобность в языке.

26-го октября.

Посол турецкий получил ответ и через несколько дней поедет обратно. Удивляется, что мы воюем в такой холод; говорит, что султан ничем не мог бы удержать своего войска в такой мороз. [205]

Перед вечером русские сделали вылазку: несколько сотен их конницы и пехоты атаковали аванпосты Ландскоронского и Мнишка. Случайно в эту схватку попал воевода Брацлавский. Наши уже хотели отступать, но он, вставши между ними, восстановил порядок и ободрил русского воеводу, который выехал в атласе и бархате, ранил легко копьем; наши столпились около воеводы, стараясь взять его живым в плен: русские, заметив это, окружили наших в громадном числе. Наши видя, что трудно было уйти вместе с пленным, изрубили его саблями. В это время русские схватили Зейдлица, товарища Мнишка и хотели с ним уйти к воротам; наши бросились его спасать, но русские видя, что удержать его не в силах, тоже изрубили. Все говорят, что это была самая сильная схватка и что никогда такой вылазки они до сих пор не делали. Из русских несколько легло на месте и не мало раненых. С нашей стороны убиты Зейдлиц и слуга воеводы Брацлавского и сколько-то раненых. Сам Брацлавский принес в лагерь две стрелы, которыми пригвоздили его чемарку к седельной луке. Не будь его, наши непременно понесли бы поражение. Все признают, что он прекрасный солдат и пр.

Казак Железо, литвин, который с своим отрядом расположился в 20 милях от Пскова, в 8 - от Новгорода, привел королю несколько пленных, которые были отправлены из Пскова к Великому князю. Они из города были спущены на веревке и, миновав нашу стражу, прошли [206] 20 миль. Из писем, отобранных у них, не видно ничего утешительного, потому что извещают, что имеют всего вдоволь. Не всегда, знать, пишут правду своему князю.

Много гибнет наших фуражиров, так что в течение одной недели в разных местах погибло их несколько сотен, а вчера у пана Костельского в 14 милях от лагеря, захвачены 10 служителей, 19 коней и коморный Шапоровский, который для русских будет хорошею находкою.

Сегодня русские втащили орудия на новую деревянную башню, которую выстроили против разбитой венгерцами каменной.

27-го октября.

Река Великая почти совсем стала; городская стена, под которою она течет, очень слаба; на ней нет ни башен, ни фланговых бойниц. Два наших орудия переправлены на ту сторону реки и сегодня из них начали бить в стены, которые быстро стали осыпаться. Относительно нового штурма ничего еще неизвестно. Гетман с Гнезненским как-то не в ладах; тот говорит: "ты сердишься на меня без причины;" а наш: "ты со мной не откровенен, как до меня доходят слухи; я бы хотел жить с тобою по старопольски. Черт нам дал это гетманство! Мне кажется, для предосторожности Вам об этом нужно знать. Пришло известие, что купцы вместе с повозками некоторых литовских панов, нагруженными серебром и [207] дорогим оружием, захвачены русскими, собравшимися из разных крепостей: в их руки попала большая добыча, которую нужно ценить в несколько тысяч.

В лесах около Опочки хватают наших курьеров и проезд в тех местах очень опасен.

Сейчас выступили русские, но были оттеснены в город; видно нуждаются в языке.

Дивятся, для чего пришли сюда люди пана Трокского.

В окопах менее, чем когда-либо, причинено вреда нашим людям.

28-го октября.

О Боже, вот страшный холод! Какой-то жестокий мороз с ветром: мне в Польше никогда не случалось переносить такого.

Литва ни за что не хочет идти на караулы. Король посылал просить, но безуспешно: "до завтрашнего дня, отвечают, пока условимся, что делать." Каждый, к кому обращались, отзывался, говоря: "я уже столько-то поставил лошадей." Пахолков бьют палками, сажают на цепь, но те оправдываются тем, что не имеют шуб. Куда подевались все скорняки? Если бы сюда вместо соболей привезли простые тулупы и то остались бы в больших барышах. Гетман доложил королю, что не знает, как на них действовать: "они настолько баре, что никак не могу заставить их нести караульную службу." Король пожал плечами: "можно бы, [208] говорит, позволит им разводить на караулах огни и проезжать иногда под стенами для разведок.

Не знаю, что будет далее с нами; говорят люди, что это не морозы, а заморозки. Если придется нам дожить здесь до настоящих морозов, то нужно полагать, мы воротимся домой без носов.

Король послал под Печоры Фаренсбека с его немецкой конницей и Гутлера; при нем два польских ротмистра Деницкий и Леницкий, которым дано поручение прогнать русские отряды, чтобы не вредили нашим фуражирам; самый монастырь велено осмотреть и если представится возможность его взять, то немедленно обложить, а за пехотою и орудиями прислать к королю.

Из двух орудий, которые поставлены на той стороне реки, наши бьют в стены и пробили не малую брешь, но что же из этого? За этою стеною находится другая деревянная, толщиною в сажень, и набитая землею: русские хорошо укрепляются!

Венгерцы кирками, лопатами и чем попало разбивают фундамент стен и уже так вкопались в стену, что их не видно; русские не могут отогнать этих молодцов ни стрельбою, ни кипятком, который льют с верху.

Пишем уже сеймовые листы: Средский сеймик и все великопольские сеймики назначены на один день 29 декабря, Кольский — 12 января, вальный в Варшаве — 9 марта. Король желает, чтобы из-за сейма Вы не отрывали его от дел, а собравшись в Коле и Корчине сами порешили бы, как быть; [209] если же этого нельзя, то он созовет вальный сейм, на который и приедет.

29-го октября.

Сегодня, в 4 часу ночи, мы были в большом страхе. В роте пана Ланцкоруньского случился пожар: сгорели будки и конюшни; восемь товарищей понесли большие убытки, а некоторые не успели вынести даже оружия. Богу было угодно, чтобы образовался прорыв в лагерных рядах; ветер был сильный, так что едва погасили горевшие будки и конюшни с соломою.

Целую ночь ожидали вылазки. Но после нашего пожара, у них, в городе, тоже начался пожар, который наделал и нам большой тревоги, но продолжался не долго. Наши люди, предполагая измену, выскочили на крыльца с каганцами. Со стен открыли стрельбу огненными ядрами. Так как ночь была темная, то Псковитяне, дабы видеть, что делается под стенами, сбрасывали со стен горящие бочки, наполненные смолой, порохом и паклей, а на зубцах стен ставили огни.

От этой стрельбы погибло наших в новых шанцах: пеших около 30 человек, несколько ранено; в числе убитых — двое ротмистров: Влох и Любовецкий и товарищ из роты Пенкославского — Рачкий.

Однако наши сделали в стене не малую пробоину, а венгерцы, вкопавшись в стену, сидят там и прорываются дальше. Русские уже не знают, [210] чем их выжить: кидают на них со стен огонь, каменья, льют смолу; но они, заложившись досками, подрыли большую часть стены.

В лагере заговорили о новом штурме: хотят с разных сторон показаться с лестницами, дабы тем заставить защитников Пскова разбросаться по городу и тем отвлечь внимание их от того пролома, через который наши намерены штурмовать.

С островов, расположенных на озере, все русские по льду ушли в город Гдов, почему наши, придя туда, не нашли никого. Но всякого продовольствия, спрятанного в ямах, оказалось там много; кроме того много сетей, так как там живут все рыбаки. Местечко это небольшое, с двумя церквами. Все припасы русские намеревались переправить в Гдов на лодках, которых до 200 штук, замерзших во льду, осталось в местечке.

30-го октября.

Вчера Фаренсбек с немцами, у Печор, напал на русских и доносит, что их около 80 ч. осталось на поле. Привел сегодня несколько пленных, которые сообщают, что в Печорах находится не мало наших. Сапоровского отправили к князю.

У Редера, силезца, не за долго пред этим, захватили воз с имуществом и несколько коней, которых он препровождал в Ригу. В этом возу было все его имущество и, между прочим, несколько золотых цепей, в том числе и та, [211] которую дал ему король. Пленные говорят, что все это запечатано для отсылки к князю. В Печорах находятся 200 стрельцов и не мало черни. Монастырь обнесен стенами, как замок. Король посылает Фаренсбеку три орудия для осады Печор.

Русские открыли по шанцам необычайную стрельбу, а также и по страже, которой, благодаря Бога, нанесли мало вреда, в числе убитых находится также пехотный ротмистр Павел.

После жестоких морозов, нынешний день выдался очень теплый: снег стаял и кропит дождь. Наши разбивают стены, а венгерцы подкапываются и придумывают разные штуки против русских, наприм.: когда русские высовываются из-за стен, чтобы лить воду, бросать каменья или ручные гранаты, — венгерцы в это время закидывают на стены острые железные крючья на длинных веревках и зацепивши кого-нибудь за платье или за руку, сбрасывают со стены.

Носят в шанцы лучину и лестницы: должно быть будем жечь город. Дай Бог нам войти в него!

31-го октября.

Сегодня была баталия. Наши стреляли в стену; но русские отплатили в десять раз. Много наших в окопах погибло от их выстрелов. Вчера и сегодня убили, между прочим, четырех пушкарей. Не понимаю, откуда у них такое изобилие ядер и пороху? Когда наши выстрелят раз, они в ответ выстрелят десять и редко без вреда. Над [212] стенами построили сруб и высокие башни, с которых бьют на все стороны, где - бы только что ни показалось, и на нас кричат со стен: "отчего вы не стреляете? Если бы вы и два года осаждали Псков, то и тогда вам не видать его! Зачем сюда приехали, когда пороху не имеете?" Грустно, что нет средств для этой осады! Надо было иначе приготовиться.

Бежал к нам недавно знатный русский. Говорит, что он был придворным великого князя; ходил по нашему лагерю; бывал часто, без стеснений, у гетмана, который его очень полюбил.

Вчера же он убежал в город, где и сообщит, конечно, обо всем, что у нас делается.

Староста Рижский писал недавно королю, что воеводы г. Пернавы хотели бы прибыть к королю трактовать о сдаче этого города, если бы имели пропуск. Послал им король пропуск, написанный по-русски. Посланца этого схватили русские. При нем были, кроме пропусков, письма в Ригу о высылке сукон, шуб, продовольствия и проч.

Меньше стало слышно о штурме. Не имеем ни пороху, ни ядер, ни людей, - а русские все более и более укрепляются.

Мне кажется, что слух о штурме пустили для того, чтобы ободрить солдат и тем задержать их до возвращения слуги Поссевина от великого князя, или до присылки денег из Польши. Но этот посланец, черт его знает, когда воротится! Уж то дурной признак, что его так долго не видно. Должно быть, князь, как и всегда, хочет проволочки. [213]

Пишу только одному вам - рады мы заключить мир: иезуит ли помирит, или кто другой, лишь бы скорее. После жестоких морозов, наступила сырая и туманная погода. Стало не много теплее и солдаты не жалуются на холод; но на долго ли? Продовольствие добывать становится день ото дня труднее. Если возьмем Печоры, то там, должно быть, найдется сколько-нибудь провианту. Лишь только замерзло озеро, русские, которые находились на островах, все поразбежались. Наши пошли на острова за продовольствием, которого там достаточно. В то время, как наши там хозяйничали, разломало лед на озере и наши остались на островах, так что ни они к нам, ни мы к ним пробраться не можем.

Не знаю, кто-то из наших пустил в город стрелу со сломанным острием; русские обратно пустили ею в наш лагерь, с надписью: "худо стреляете, б...... с......!" То правда, что худо! У Псковитян больше пороху, чем у нас. Эту стрелу отнесли королю.

Три орудия и немецкую пехоту послали в Печоры к Фаренсбеку.

1-го ноября.

Не знаю, что далее будем делать; теперь не стреляем. Русские тоже оставили нас в покое. Солдаты скучают час от часу все более. Великий маршал литовский простился сегодня с королем: он уезжает домой, будто бы по тому, что [214] вследствие расстроенного здоровья долее оставаться не может. Как знать, не пойдут ли за ним и другие?

2-го ноября.

Решено бросить осаду, а королю — уехать; но, куда? — еще не объявлено. Гетман распустил слух, что останется здесь с солдатами, затем пойдет к Порхову, возьмет его и в окрестностях этого города расположит войско, заградив таким образом путь по Новгородской дороге, чтобы в Псков не могли пройти ни люди, ни продовольствие. Таким образом гетман сам хочет остаться с жолнерами, а не ехать в Польшу. Мы полагаем, что этот слух пущен для того, чтобы задержать людей, которые могли разбежаться. Устроивши таким образом, наверное он сам приедет на сейм. Вчера, говоря с жолнерами об этой зимовке, он обещал им верную уплату жалованья. Король, говорил гетман, даст им свободные имения, даже сам он, т. е. гетман, уступит аренды, которые имеет. "Кроме того знайте, прибавил он, что все теперешние вакансии и которые откроются после, будут розданы только вам: в этом ручается сам король."

Русские из города выслали мальчика — подростка с обритой по-венгерски головою, чтобы зажечь наш лагерь. Его поймали: говорит, что его приневолили это сделать и дали огниво; но, что он, выйдя из города, бросил огниво и не хотел поджигать, а решился лучше служить тому, кто его [215] поймает. Бог знает, не вышлют ли в лагерь еще таких поджигателей. Этот хлопец сообщает, что один из Шуйских убит нами из орудия, поставленного на той стороне реки; что он сидел в избе когда ядро, ударивши в стену, убило его обломком бревна; но что убитый не тот Шуйский, который всем распоряжается. В городе мор на людей; но продовольствия имеют достаточно. Сообщает также, что стрельцы и чернь рады бы передаться нам, но их не пускают воеводы. Должно быть, от нашей стрельбы много их гибнет.

3-го ноября.

Гетман дал знать ротмистрам, что король решил оставить их здесь, в Московии, в местах, которые будут им указаны.

Деньги тоже будут всем уплачены, но с тем, чтобы каждый из них имел свою роту сполна, согласно спискам; имея напр. по 40 коней, не говорили б, что у них 100 коней. Если у кого недостает людей, то пусть стараются пополнить слугами из литовского отряда, которые теперь будут разъезжаться; обо всем этом пусть ротмистры сегодня уговорятся с товарищами и сообщат свой ответ завтра, когда ударят в барабан. Уже есть известие, что слуга Поссевина едет от московского князя на Великие Луки; но с чем, того не знают. Некоторые говорят, что вслед за послом князь отправляет несколько тысяч татар, которые будут жечь и опустошать окрестности Новгорода, с целью лишить нас продовольствия, но эти слухи не верны. [216]

Пришло известие, что Львовский архиепископ умер. Не знаю, кто будет его преемником? Но, верно, знаю, что не я.

Кажется, город Тизев, в Пруссии, намерены дать Николаю Зебржидовскому. Пруссаки, думаю, скрежещут зубами.

Наши, заметив, что стена в том месте, где подкопались венгерцы, очень слаба, за два часа перед вечером, по приказанию Борнемиссы старшего, открыли пальбу из нескольких орудий в венгерских шанцах. Стена обрушилась. Наши тотчас же бросились вперед и начали стрелять по русским, коих убили не мало. Но за этою стеною была построена другая, со рвом, что доставило русским хорошую защиту. Между пешими венграми и русскими началась свалка. В это время наши увидели соль в новых мешках, лежащую между турами, и так как нам не часто доводилось есть хлеб с солью, то мы и набрали соли. Когда же слух об этом разнесся в лагере, то многие бросились к шанцам. Одни бились с русскими, а другие вытаскивали соль, которой и добыли еще несколько мешков.

4-го ноября.

Были созваны ротмистры и товарищи. Гетман сказал, что они имели время обсудить королевское предложение и сегодня созваны для того, чтобы сообщить о результате своих совещаний. Так как Псков взять трудно, то Его Величество Король, не желая, чтобы войско от холода и голода пришло [217] в расстройство, полагает расположить свои войска на зиму здесь, в неприятельской земле, в местах ему известных, где они будут иметь обеспеченный кров и пищу, а сам отправится в Польшу для обдумывания способов и средств дальнейшего продолжения войны. Все это следует устроить скорее за тем, чтобы неприятель, узнав, что войско останется в его земле, не имел времени опустошить те местности, где они будут квартировать. Что же касается денег, то часть их прибудет на днях, и то, что есть в наличности, все будет вам роздано, на тех местах, где будете зимовать. Мне король приказал тоже остаться на зиму с вами, отчего я не отказался; но я выговорил, чтобы от вас были представлены полные роты, так как каждый должен служить по условию и я не хотел бы оставаться тут с неполными ротами и ставить на карту славу и репутацию короля.

После этого ротмистры докладывали на чем вчера порешили. Одни желали остаться на зиму, лишь бы были удобные квартиры и деньги были уплачены здесь, прежде ухода; другие отказывались оставаться и пожелали ехать домой потому, что у них кони пропали и люди многие убежали, а иные готовятся тоже уходить, потому что не могут более терпеть по случаю болезней и холодов.

Другие заявляли, что им необходимо ехать домой по семейным делам и чтобы избегнуть разорения. Были и такие, что кричали: пока не заплатят всего сполна, мы не двинемся с места. Матвей Белявский заявил: "мне мои товарищи велели [218] сказать, чтобы ты, гетман, поручился своими имениями в верности уплаты: не потому, чтобы мы желали уплаты из твоего имущества, но чтобы ты старательнее хлопотал об этом у короля”.

Повинен я, сказал гетман, по своей должности хлопотать за вас, как об уплате денег, так и о всех других нуждах и потребностях ваших, и потому не из принуждения, но единственно по моему званию готов всегда служить вам.

Е. В. король, по случаю недостатка имеющихся теперь в наличности денег, даст вам верное обязательство, по которому не будут медлить уплатой, как то бывало при его предках. Если же остановитесь на том, что нигде в другом месте денег получать не хотите, как только здесь, то встретите большие затруднения потому, что везут сюда денег не много, и кроме того не известно, когда они прибудут, между тем на зимние квартиры нужно поспешить, чтобы не дать, как я вам говорил, неприятелю их выжечь.

Что же касается до домашних дел, которые имеете в Польше, то король даст знать на сеймики, чтобы земляки ваши не предъявляли на вас в суды никаких исков, пока вы не возвратитесь из похода. Он разошлет письма к чиновникам, напоминая, чтобы они не приводили в исполнение ни-каких экзекуций: вообще король берет на себя, что вы не потерпите никакого ущерба.

А те все-таки кричали: "не пойдем без денег! Если король пойдет отсюда, мы его [219] проводим до дому!" Вот какие затруднительные обстоятельства.

Один из товарищей пана Пшиемского, во время покупки соли у гайдуков, убит в шанцах пушечным ядром, орудия же отправляем из шанцев в лагерь. Боже, как жаль тех трудов и денег, которые мы потратили под Псковом! Знать так должно быть; не всегда можно выиграть.

5-го ноября.

У гетмана был обед, на котором присутствовали почти все ротмистры, также Радзивилы, пан Гнезненский с маршалом Зборовским. Перед обедом гетман с паном Гнезненским удалились в особую комнату, где и пробыли с глазу на глаз почти полтора часа; разговор надо полагать, был о том, чтобы Гнезненский остался тут с жолнерами; не знаю, на чем они порешили. Гетман угощал п. Гнезненского и оба пили здоровье друг друга.

Ротмистры хлопочут о вакансиях, опасаясь, чтобы не захватили их те, которые сидят дома.

Прусские вакансии еще не розданы, но едва ли придется там быть кому-либо из поляков; говорят, что Пучек достанется Вейеру: удивительно, как много дают этому немцу, не известно за что.

Я слышал по секрету, что Сендомирское воеводство дадут пану Сендомирскому, а Бельское - старому Жолкевскому, Сендомирскую же кастелянию на время задержат. [220]

Не знаем, кто львовским архиепископом. Прочат на это место Гозлицкого и Соликовского; я спрашивал гетмана, правда ли что один из них будет, рассчитывая, что от них и на мою долю что-нибудь достанется.

Фаренсбек с немцами добывает Печоры. Сегодня открыл стрельбу по укреплениям. Там можно найти большую добычу: в монастыре очень много наших купцов, захваченных в плен с имуществом и деньгами, которые они везли из лагеря домой. Желали бы мы немцам там позабавиться.

6-го ноября.

Между жолнерами сильное волнение; между ротмистрами несогласие: одни хотят ожидать денег и потом двинуться, другие и слова не дают сказать: "если король не даст денег, то пойдем за ним до Вильны." Товарищи озлоблены на ротмистров, чуть не плюют им в глаза. Будь этих денег сколько следовало, все бы кончилось благополучно и они сделали бы все, чего хотел король. Большая бедность у нас: везут только 60000 от Голуховского из Варшавы, так что едва ли придется на каждого по 3 злотых. А что же останется немцам и венгерцам — что самое главное? Не знаю, что будет далее.

7-го ноября.

Вся наша пехота, занимавшая окопы около города, сегодня ночью перебралась в лагерь: русские в знак радости затрубили в трубы, ударили в [221] барабаны и начали стрелять из пушек, а утром вышли из города осматривать окопы.

Bсе ротмистры были у короля. Гетман предложил каждому из них высказать свое мнение, что они полагают делать далее, так как вчера привезено всего 60000 злотых; этой суммы не только не достаточно для уплаты жалованья, но даже, если разделить деньги между ними по частям, то пришлось бы каждому по такой ничтожной доле, что стыдно будет вспомнить. "Никто другой, говорил он, не виноват так в этом, как наши сборщики; только они одни виною, что король и мы терпим такие недостатки". Затем говорил король, тоже жалуясь на сборщиков: "они губят меня и республику и вас всех; теми деньгами, которые привезены, трудно уплатить всем, но можно только раздать их наиболее нуждающимся. Если же мы здесь не останемся и все покинем землю неприятельскую, то понесем большие потери, потому что все крепости и замки, взятые нами, попадут в руки неприятеля; а затем все наши трехлетние труды и траты, которые мы понесли, вся наша слава, которую мы добыли — все пропало. Лучше немного подождать, немного потерпеть, нежели допустить себя до этого; из двух зол лучше выбирать меньшее; если здесь останетесь, то стесните не только Псков, но и всю Ливонию, потому что Псков — ворота Ливонии; тогда русские, запертые в замках и крепостях, будут умирать с голоду и без пролития крови достанутся в наши руки. Если же сам в. князь даст нам битву в открытом поле, тогда [222] конец будет зависеть от воли самого Господа Бога, который нам поможет, как помогал он до сих пор. Там, где будете расположены на зиму, нужды никакой не встретите, потому что там деревни и села довольно частые и продовольствия большой избыток. Тогда имея при себе пехоту, можете окопаться в деревнях, обеспечить себя стражею, чтобы следить за неприятелем, на которого можете делать наезды. Оставляю при вас своего племянника, который, если дело дойдет до того, сложит тут свою голову. Я было хотел сам остаться с вами, но имею письма из Польши от знатнейших сенаторов, от архиепископа, от епископа Краковского, от пана Сендомирского, что без меня трудно что-либо сделать, а Бог свидетель, каково мне бывает в таких случаях: я согласился бы лучше вступить в опаснейший бой с неприятелем, чем присутствовать на сеймах. И так пусть каждый терпеливо подчинится необходимости; пусть каждый готовится к тому, чтобы остаться здесь; к тому же убеждайте и уговаривайте своих товарищей. Деньги, которые приносятся в Варшаву на св. Мартина, (10-го ноября) скоро прибудут, о других же способах до-стать их я сам позабочусь; все ваши желания буду удовлетворять не одним только жалованьем но всеми средствами, которые находятся в моем распоряжении."

Отвечали на это сперва паны радные, а потом -все ротмистры по очереди. Пан Гнезненский [223] обещал (теперь уже не так, как в первый раз: после разговора наедине с гетманом, мнение его изменилось) служить, пока хватит сил: "буду, говорил, убеждать товарищей, чтобы остались; имею немного серебра, которое и раздам им; за другим пошлю в Вальпию." Пан Радомский говорил тоже. Когда пришла очередь ротмистров, пан Пжиемский начал с того, что обещал положить все свои силы; "имею, несколько серебра, цепь в несколько сот червонных, все раздам товарищам, лишь бы не разъезжались." Бонар, Нишицкий, Зебржидовский, говорили в том же смысле; другие по чувству приличия не хотели отставать от этих, но не ручались за своих товарищей, обещая впрочем их уговаривать. Когда ротмистры кончили, им объявили, чтобы они тотчас же переговорили с товарищами, а утром явились бы к королю с ответом. Разошлись ротмистры, почесывая затылки и обдумывая, что делать с товарищами.

Пан Гнезненский, нужно полагать, останется здесь, при гетмане; но я не думаю, чтобы сам гетман долго здесь пробыл. Я пишу Познанскому судье, чтобы тот как можно поспешнее собирал подати и скорее бы присылал деньги.

Слыша, как сегодня отзывались о сборщиках, я не хотел бы, пока жив, занимать такую должность, и на сейме им, по всей вероятности, придется попотеть порядком.

Немцам не везет в Печорах; пробили там пролом и пошли на штурм, но русские приняли их храбро и отбили с большим уроном. Кетлер, [224] племянник Курляндского герцога, полез было на стену, но под ним подломилась лестница и он упал за стену в руки русских. Не знаю, убили ли его или посадили в заключение. Под Печоры посылают еще пороху.

8-го ноября.

Приехал русский гонец от новгородского воеводы к виленскому воеводе с письмом. Воевода пишет, что едет гонец от великого князя за опасным листом для великих послов и чтобы этому гонцу выдали опасную грамоту. Мы обрадовались, услыхав эту новость и надеемся, что будет мир. Дай-то Бог! Гонец сообщал в частном разговоре, что Виленский воевода лучше и миролюбивее гетмана.

9-го ноября.

Гонца новгородского воеводы отправили обратно с опасною грамотою: не знаю, как скоро прибудет, — до Новгорода далеко. Пока туда доедет, да пока воротится, пройдет около двух недель: значит не мало придется ждать главного посла. А то, что мы предполагали отсюда двинуться, вероятно, придется отложить, пока не приедет этот великий посол.

Жолнеры настаивают. Более богатые ротмистры успокоили своих товарищей; бедные же говорят: "мы не имеем, чем обеспечить своих солдат. Пусть бы нам дали хоть по 10 злотых на коня." Но где их взять? Та небольшая сумма, недавно [225] привезена, будет роздана венграм и немцам. О Боже! вот несчастная польская война! Воевать нам хочется, а денег достать не можем! Лучше бы заключить мир. Немцы Собоцкого и Гостынского не хотят ожидать более и просят уплаты и увольнения. "Если уплатить не можете, то освободите нас, так как мы не можем здесь более оставаться". Король гневается. Немцам не везет в Печорах! Посылают им еще орудий и несколько сот венгров. Тамошние монахи творят чудеса храбрости и сильно бьют немцев.

10-го ноября.

Спорят с жолнерами; им дают письменное королевское обязательство относительно уплаты денег; король обеспечивает уплату доходами со всех своих имений. Жолнеры же требуют другого обязательства, говоря, что первое не довольно верно. Составителем документа должен быть Пржиемский: он же назначен послом в Шедзский сеймик, а в Прошовичи - староста Рабстинский, Бонар. Мы обождем великого посла и будем вести дело так, чтобы тут же на месте заключить какой бы то ни было мир, но перед земляками у нас нужно бы об этом молчать, потому что на сейм все-таки поедем из-за денег, о которых следует похлопотать для расплаты с жолнерами; нужно также подумать о том, как уплатить долг князьям и пр. Уверяю Вас, что положение жолнеров довольно хорошее: кто из них о чем попросит, сейчас получает. Мне кажется, что Ваша Милость, оставаясь [226] дома, принуждены будете долго ожидать; не следует ли Вам теперь же подумать о себе? Через несколько дней Вы сравняетесь с военными, когда те вернутся домой.

11-го ноября.

Войско дойдет до положительной нищеты и никогда столько не переносило, как теперь. Продовольствия нет почти никакого, да не откуда и привезти; сено едва получаем за 20 миль от лагеря. А сколько тут неприятностей и трудностей с перевозкой! Одежды и денег положительно не откуда взять. Если наши земляки, которые теперь дома у теплого очага пьют хорошее пиво, станут бранить нас и не захотят ничего давать, то это будет большим грехом с их стороны.

12-го ноября.

Сегодня приехал коморный с письмами от сенаторов. Удивительно, как долго идут письма, но впрочем во всем такой хаос.

13-го ноября.

Русские сделали вылазку на роту Гнезненского, которая была на аванпостах, но неудачно. Особенно отличились товарищи п. Гнезненского; 15 русских легло на месте. Сильно ранен татарин Гнезненского, который у него служит. Раненого русского боярина привезли в лагерь в телеге совсем пьяного: нужно ждать до утра, пока протрезвится. Очевидно, у них теперь заговенье. [227]

14-го ноября.

Московский гонец, ожидаемый с таким нетерпением, сегодня должен быть в лагере; слава Богу, что так скоро; уже послано ему на встречу; кажется, он приехал только за опасной грамотою для великих послов, а как скоро те приедут — и с чем, Бог знает. Придется нам ждать здесь до тех пор, пока они не отправятся. Коморники с письмами уезжают, и я оканчиваю свое писание.

Канцлер просит Вас поступать в том духе, как он Вам сообщил.

К воеводе он тоже писал, но что — этого не знаю. Ex castris eodem die. 1581.

Реестр всех ротмистров и количество солдат:

Всей конницы, кроме рот Белявского, пана Варшавского, Ухровецкого, роты Иордана, немцев Фаренсбека, Бутлера и кроме волонтеров и придворных — 5570.

Порядок дневных и ночных караулов и кто с кем бывает на страже, начиная со среды на четверг с 11 октября.

Те, которые пришли с паном Трокским:

Первая стража ночная:

                        коней

Гнезненский 330

Гостынский 60

Дневная

                                 коней

Стадницкий 150

Гневош 150

Вонсович 100

Вторая ночная стража:

                                 коней

Пенкославский 150

Лесневольский 150

Белявский 100

Дневная:

                                 коней

Лянскорунский 200

Мнишек 200

Третья ночная:

                                 коней

Хоцимерский 150

Радецкий 150

Бокей 100

Дневная:

                                 коней

Потоцкий 150

Струсь 150

Прокоп Сенявский 100

Четвертая ночная:

                                 коней

Андрей Оржеховский 150

Рушковский 150

Старецкий 100 [229]

Дневная:

                                 коней

Радомский 200

Староста Ливский 200

Пятая ночная:

                                 коней

Подчаший Жебржидовский 180

Яков Оржеховский 120

Жаровинский 100

Дневная:

                                 коней

Пржиемский 200

Гостомский 200

Шестая ночная:

                                 коней

Староста Рабстинский 200

Пенионжек 200

Дневная:

                                 коней

Нашицкий 150

Розен 150

Конецпольский 100

Седьмая ночная:

                                 коней

Венгерцев 200

Собоцкий 130

Гостынский 60

Тут оканчивается очередь караулов и начнется опять правильно через 7 дней, считая и ночи; в очередь не войдут: обозная прислуга, не нужная для караулов, также трубачи и барабанщики; кроме одного, который остается при роте для стражи. Таким образом каждый, у кого 200 коней, должен [230] послать на караулы 154 коня, считая тут же и пахолков; останутся 40 коней для фуражировки, 2 трубача, барабанщик и три поводных коня; у кого 150 коней, тот выставляет 115, считая тут же и прислугу, а 30 — останутся для фуражировки, два в поводу, два трубача, барабанщик, без которых можно обойтись на страже. Кроме того остается три роты для посылок и для других надобностей, чтобы караульная служба шла своим чередом, а именно: роты Ленка 150 коней, Дениски 150 и Пудловского 150 коней. Назначенные на караульную службу части должны выезжать и остановиться на поле там, где укажет начальник и никто не смеет оставлять своего места, пока не придет смена, под страхом наказания от гетмана; а тот, кому будет поручено приводить караулы, должен наблюдать, чтобы не было замешательства: кто стережет днем, тот должен стеречь и ночью и при том попеременно, чтобы каждому выпадала очередь. А чтобы вместо караульной службы фуражиры лучше заботились о провизии, то следует, чтобы они выставляли вместе 600 коней — от 200 по 40, а от 150 по 30, от 100 по 20: тогда всех будет 120, которые могут и сторожить и добывать фураж; вместе с этим они могут вести списки, кто с кем хочет быть товарищем, лишь бы было 600 коней.

В общем выходит со 100 коней 23, т. е. 20 на фуражировку, один трубач, один в поводу, один барабанщик; от 200 коней 46, а от 400 — 92.

Всей же стажи по распоряжению гетмана должно быть 308. [231]

15-го ноября.

Сегодня слушали русского гонца, который вручил письмо от князя и опасную грамоту для наших послов.

Когда кастелян Виленский, взяв от него письмо, стал говорить, что король, прочитав письмо, даст ответ, гонец сказал; "не умею по-русски;" пан воевода повторил другой раз, а гонец опять: "не умею по-литовски." Кастелян рассердился и сказал: я учителем у тебя не буду, ступай в свой стан и дожидайся, пока тебя не отправят. Мы много хохотали.

16-го ноября.

Сегодня гонец был допущен к Поссевину, пробыл у него с час, а потом препровожден к королю. Грамоту он получил и должен сейчас же уезжать. Опять казус с гонцом! Когда приказали ему целовать королевскую руку, он, сняв шапку, положил ее на лавку, но на голове оставил ермолку и таким образом приступил к церемонии. Пан Трокский заметил ему: сними шапку! но гонец, смеясь, отвечает: это ермолка, а не шапка! чем рассмешил короля короля и всех присутствующих. Нам канцлер сказал: этот мужик сконфузил нашу литовскую канцелярию. Кто-то тихо заметил: "не другой ли кто?" Я именем Вашим просил пана Виленского дать копии с нашей переписки с русскими. Он обещал да подшутил, говоря: [232] "этот поляк сидит дома, а все, что у нас на войне, знать хочет; пусть бы сам приехал сюда?"

Борнемисса с венграми и Фаренсбек с немцами не могут никак совладать с Печорским монастырем; было два штурма и оба несчастны. Пробьют пролом в стене, пойдут на приступ, а там дальше и ни с места. Это удивляет всех: одни говорят, что это святое место, другие - что заколдованное, но во всяком случае подвиги монахов достойны уважения и удивления.

17-го ноября.

Русский гонец уже уехал, взявши также и письмо Поссевина к великому князю. Полагаем — будет мир, что подаждь нам Боже, но скрывают это, кажется, для того, чтобы не узнали на сейме. Комиссары и послы съедутся в условленном месте между Порховом и Заволочьем; Поссевин тоже будет там. Все ротмистры ходили сегодня к гетману и толковали на счет обеспечения жалованья солдатам. Когда двинутся отсюда и куда, об этом еще гетман поговорит с королем. Всю артиллерию и осадные орудия, король приказывает везти перед собою, как только будет хорошая погода. Удивительно, какая страшная непогода; постоянно оттепель с дождем; дороги с каждым днем все больше и больше портятся, подвоз ужасно труден. Гетман публично говорит, что останется здесь зимовать, а ему отвечают: "мы этому не можем верить". [233]

18-го ноября.

Под Печерский монастырь опять послан порох. Русские поднимают ужасную стрельбу по лагерю; попадают даже в палатки и шалаши. У меня сегодня убили коня. Уж это третий, а четвертый скоро издохнет, по всей вероятности, и тогда, сохрани Боже, пешком придется отправляться домой.

19-го ноября.

Пан Виленский прислал мне письма, адресованные Вам; там же должны быть и копии с переписки наших с русскими, да, кажется, много новостей, о которых я не знаю. С нетерпением ожидаем возможности уехать отсюда. Может быть дорога скоро поправится, так как постоянно идет густой снег. Все пленные, попавшиеся в наши руки, в один голос говорят, что великий князь собирает войска и что назначил всем прибыть в одно место в течении 18 дней. По моему неудивительно, что князь приготовляется к битве: надоели, ведь, мы ему порядком. Я уверен, если через 3 или 4 недели его свежие войска нападут на лагерь, то много могут потешиться. Под Порховом стоит в засаде несколько тысяч татар, так что наши фуражиры легко могут попадать в их руки. За провиантом посылаем очень далеко, иногда за 20 миль.

20-го ноября.

Ротмистры, решившиеся здесь остаться, были у гетмана и каждый представил реестр всадников [234] своей роты. Гетман сказал им, что завтра будет объявлено время выступления.

21-го ноября.

Маршал объявил придворным, что король отправится в Вильну через неделю, считая от нынешнего четверга. Путь на Лифляндию. Гетман же остается здесь да, как говорят, и на сейме присутствовать не будет, чему я не верю. Военные люди хлопочут о вакансиях, но им отвечали, что здесь король ничего никому не даст; впрочем, кажется, уже предположено, что кому дать. А, может быть, и ничего не дадут сказав: "вы брали жалованье." Пан подкоморий Равский говорил мне, что в случае смерти Мерзиджецкого, он не будет претендовать на его место. Пржиемский же не желает мешать воеводе Познанскому, ибо тот ему сделал много добра, а воевода хочет целиком все получить. Мне говорил пан Гнезненский, что его убеждают остаться при особе гетмана. "Конечно Вы нас не оставите," я ему сказал на это: "останьтесь Ваша Милость, только не даром." — "Черт их возьми, говорит, пусть ничего не дают; лишь бы не отняли того, что имею," намекая, должно быть, на Гизиуса и пана Пржиемского, с которыми он не в ладах. Пржиемского хотели послать, как посла, в Шоду, но отдумали. Он же поедет на сейм частным образом и отвезет письма и прошения всего войска к братьям полякам. Подкоморий Равский уезжает домой. Пусть он Вам расскажет про [235] войну и вы услышите много удивительно смешных историй. Недовольных очень много. Денег не платят, а сердятся, что никто не хочет здесь оставаться. Отделываются королевским поручительством. Etc.

Трубач трубит гетманский лозунг; "домой неженки, домой скупые, домой лентяи!" смеемся мы, но не очень удачно. У литовцев не пользуемся расположением: сколько его ни было, все потеряли из-за гетманства; ничего хорошего они нам не желают и пр.

22-го ноября.

Совет за советом, кого бы выбрать в послы для переговоров с русскими. Но советы собираются втихомолку. Видно некоторые отказываются. Все усилия употребляем, кажется, чтобы заключить мир, да домой отправиться вслед за королем; пусть наши земляки дома рассудят, как уплатить долги. Поссевину не доверяют за то, что он слишком восхваляет Иоанна. "Я, говорит, не встретил в нем такого варвара, каким его описывают. Кто его поступки сравнит с делами этого войска, тот найдет, что там больше боятся Бога." Князь понравился ему еще тем, что при каждом слове крестился, и образов возле него множество. Не знаю, на сколько можно верить иезуиту. Некоторые полагают, что иезуитов нельзя пускать к русским, вспоминая, как за этим особенно смотрел Сигизмунд I. [236]

Из-под Печер нет никаких новостей. Боюсь, что немцы и Борнемисса ничего не поделают с этими монахами.

23-го ноября.

Обеспечение от имени короля жолнерам гласит так:

Стефан, Божиею Милостию, король польский, великий князь литовский, русский, прусский, мазовецкий и пр. и седмиградский.

Объявляем всем, кому о том ведать надлежит, что за недостатком в общественной казне денег, следующих с коронных контрибуций, рыцарство наше, которое по своему желанию и следуя примеру славных предков, воюет с неприятелем московским, решило подождать уплаты следующего ему жалованья до будущего сейма, на каковом сейме, посоветовавшись с сословиями короны польской, мы обдумаем, как наградить их по заслугам за их великую нам королю и речи Посполитой службу, которую они так славно показали, находясь в такой нужде и нищете, не получая жалованья: одни в течение четверти года, а другие с начала вступления на службу и из любви к нашей особе и Речи Посполитой переносили снег, мороз и трудность добывания продовольствия и вновь дали нам доказательство своей верности тем, что остаются здесь, в неприятельской земле с гетманом в виду сильно укрепившегося и решительного неприятеля, который может быть укрощен и [237] доведен до заключения выгодных для королевства условий только тогда, когда войско наше станет ему на горло и глубоко проникнет в его земли для добывания продовольствия. Все это на деле показали нам польские жолнеры и за это мы обязаны им нашей благодарностью и вниманием и обязаны награждать их, как доблестных слуг королевства нашего. Обещаем жолнерам нашим, которые остаются на службе Речи Посполитой, равно как ротмистрам и их товарищам уплатить сполна причитающееся им жалованье, согласно той раскладке, которую учинит каждый для своей роты и предъявит нашему коронному подскарбию в Варшаве, в день св. Мартина в будущем 1582 году. А если бы (чего избави Бог) случились какие затруднения по уплате денег в означенный день, то таковая уплата обеспечивается доходами Мальборка, Жуловы, Тчова, Пучки, всеми арендами этих старостств и стола нашего, которыми теперь владеем и владеть будем. Всем этим обеспечиваем уплату войску нашему, которому дозволяется, в случае неуплаты в наз-наченный срок въехать в эти старостства и взяв их под свое управление, пользоваться доходами до полной уплаты жалованья. Обещаем также всем жолнерам нашим побудить чины королевства или

к полному подтверждению этого обеспечения, или к немедленной уплате следующего жалованья. Все это исполнить обещаем своим королевским словом, в чем и прикладываем свою руку.

Дано в лагере под Псковом, дня 22, месяца ноября 1581 года, царствования же нашего VI-го, [238]

Bсе недовольны, даже и те, которых будете принимать у себя дома.

Пржиемскому поручено выбрать посла в Шоду; кандидатами на эту должность считаются Николай Томицкий и ксендз Поводовский, пробощ Познанский. Но по всей вероятности Томицкий будет выбран на этот пост. Русский, посланный Шуйским с письмами к великому князю, захвачен нашими; писем при нем найден целый мешок. Сам Шуйский впрочем пишет мало, очевидно доверяясь этому гонцу. Захваченный показал, что ему поручено донести великому князю о стесненном положении города, который бедствует от голода, что чернь готова перейти к нам и что Шуйский требует помощи.

Слуга Поссевина, который уехал с гонцом в Новгород, должен скоро вернуться и сообщить о московских послах и о том, когда они намерены съехаться для переговоров с нашими. Для переговоров назначены: воевода Брацлавский, надворный маршал литовский и Гарабурда. (Збаражский, Альберт, Радзивил и Михаил, литовский писарь) Различные мнения на счет мира: одни полагают, что мир скоро состоится, другие, а в особенности литовцы, сомневаются в этом. Боже, пошли нам его в утешение! Литовцы уверены, что король почти не будет торговаться и тем, пожалуй, сделает московского князя еще более заносчивым.

24-го ноября.

Ротмистры представили гетману список людей каждой роты и обоза, которые тут остаются. [239]

Ну, не много же у нас воинства!

Если не будет над нами руки Божией, то нужно всего опасаться.

За тридцать миль вокруг Пскова нельзя достать провианту. А как настанут никольские морозы, да навалятся громады снегу, узнает, небось, наш жолнер русскую-то войну! Где будет помещено войско, гетман еще не решил.

25-го ноября.

Оканчиваю скорее письмо, ибо Пржиемский уезжает. Если что-нибудь случится, то будьте уверены, что в самоскорейшем времени уведомлю Вас обо-всем.

26-го ноября.

Сегодня я отослал к Вам письмо с п. Пржимским. Вслед за отъездом Пржиемского прибыл из Новгорода слуга Поссевина и с ним гонец от послов великого князя, который привез письма одно к Поссевину, а другое к членам рады; в этих письмах сообщают, что русские уже выезжают для переговоров в Запольский Ям и чтобы мы тоже отправили туда своих послов.

26-го ноября.

Решено завтра ехать нашим послам: воеводе Брацлавскому, маршалу Альбрехту Радзивилу и Гарабурде, и вместе с ними — Поссевину. Переговоры происходить будут в Запольском Яме. Не знаем наверно, к чему клонятся дела. Послы великого [240] князя имеют кажется полномочие вести переговоры обо всем; но о чем именно? У наших послов эти полномочия очень ограниченные. В общем ему хочется всей Ливонии, чтобы мы не могли очень торговаться. Одни питают сильную надежду на заключение мира, другие сомневаются. Гетман увещевал ротмистров спокойно оставаться еще две недели, пока не будет получено известие от послов. Почему знать, говорил он, может быть мир и состоится? между тем будем теснить город. Что же касается провианта, то теперь можно достать его в окрестностях Гдова и в других местностях, где селения еще не опустошены и где довольно безопасно могут действовать наши фуражиры. Ротмистры согласились оставаться в ожидании того, чем решится дело в Запольском Яме. Хорошо по крайней мере, что мы запаслись теплыми квартирами, а то голод страшный, кони издыхают и пр. Право, роскошью не согрешим мы здесь. Отъезд короля отложен до пятницы по случаю страшной порчи дорог вследствие оттепели.

Русские по-прежнему производят неудачные для них же вылазки. Двое русских бояр захвачено в плен. На пытке показывают, что в городе всего вдоволь, хлеба очень много, а только не достает мяса; коней же выгоняют из города.

27-го ноября.

Послы наши уже отправляются в Запольский Ям. Поссевин едет также с ними. [241]

28-го ноября.

Казацкий ротмистр Железо послан с опасным листом на встречу русским послам с тем, чтобы проводить их до самого Запольского Яма. Все мы с нетерпением ожидаем желанного мира. Венгерцы с Борнемиссой и немцы с Фаренсбеком не в состоянии справиться с Печерским монастырем. Печерцы удивительно стойко держатся, и разнеслась молва, что, русские или чародействуют, или это место действительно святое, потому что едва подошли к пробитому в стене пролому, как стали все, как вкопанные и далее идти .не смели, а между тем русские стреляли в них, как в снопы. Все русские чтут образ Пречистой, и этот монастырь пользуется в здешней стороне таким же значением, как у нас Ченстоховский. По моему вся причина в том, что у наших полнейший недостаток пороху; напр. когда стали делать пролом, пороху не достало и пока за ним посылали, русские имели время заделать пролом.

29-го ноября.

Канцлер от имени короля вручил Барановскому должность великого секретаря. Николай Зебржидовский с своей ротой отправляется в Запольский Ям для строгого присмотра за порядком, и также для того, чтобы никто не смел заключать каких-либо торговых сделок, и чтобы русские ни с кем не имели сношений, кроме как с лицами, уполномоченными от нашего правительства. С [242] ротою Зебржидовского идут роты Казановского, Иopдана и Оржельского. Перехвачены письма с гонцом от Шуйского. Он пишет, что в городе всего вдоволь, а Печерский монастырь не скоро будет взят. Мы полагаем, что это делается нарочно, чтобы скрыть от нас робость и нищету горожан.

Под Новой Русой казаки побили 400 татар, и трех русских воевод взяли в плен.

30-го ноября.

Все, кто может, справляются в дорогу; мы же остаемся как в ссылке и мало полагаемся на себя. В субботу должны представляться жолнеры.

1-го декабря.

Король сегодня уезжает в Литву, оставляя нас бедных сирот в этой Индии; я передаю свое письмо придворному подскарбию, который обещал доставить Вам его в целости. Теперь, по всей вероятности, не о чем будет писать, разве когда заключат желанный мир. Послы наши уехали, а кажется через неделю съедутся с русскими; какая инструкция им дана, мне неизвестно, так как я не был при этом.

Грустно как-то стало после отъезда короля. Литовцы бегут без оглядки. Гетман поверяет стражу, чтобы обеспечить нас со стороны осажденных; он опасается, что русские станут смелее, узнав об отъезде короля. [243]

Гетман запретил пехоте и ротам, которые прибыли недавно с п. Трокским, разбирать на топливо те деревянные строения, в которых жил двор и литовцы; между тем некоторые не могли удержаться от этого. Тогда гетман сел на коня и в бешенстве поскакал на место преступления; он попал как раз на двух обозных, которые везли разобранную избу. На вопрос гетмана, чьи возы? они ответили, что ротмистра Пенионжка. Он их избил нагайкою, затем поспешил к шатру Пенионжка. Когда тот вышел из шатра, гетман с горячностью стал браниться: "негодный, гадкий человек!," потом ухватив Пенионжка за воротник жупана, протащил около своего коня на несколько шагов, угрожая посадить его на кол. Шибко тащил он ротмистра, так что тот доброй иноходью должен был бежать рядом с конем гетмана. Пенионжек просил заступничества Гневоша, который ехал с гетманом: "удержите, пан Гневош, Его Милость;" а тот, вместо того, чтобы помочь, говорил: вольно же Вам было решаться на такое дело!

Протащив таким образом Пенионжка, гетман пустил его. Ротмистры не довольны поведением гетмана: сильно ропщут. Бедняга Пенионжек плачет; "по его усиленной просьбе, говорит, я сюда приехал, остался тут, издержался, а он платит мне оскорблением." Я вижу, что все считают дурным поступок гетмана, другие это раздувают и пр.

Пан Гнезненский уезжает через несколько дней. [244]

2-го декабря.

Пан Радомский приходил к гетману просить за Пенионжка, но тот ничего и слышать не хочет, давая понять, что если Пенионжек будет делать ему на перекор, то ему не сдобровать. А его положение, действительно, самое критическое. Некоторые советуют в присутствии всех ротмистров изложить свое дело, сдать роту своему поручику, а самому поскорее убираться отсюда. Не знаю, будет ли это хорошо. Да вот еще и второй скандал. Пан Гнезненский на прощаньи с князем Пронским сперва был в хорошем расположении духа; разгневавшись потом, он встретился с пахолком своего поручика, который начинает жаловаться на солдат Ухровецкого, забравших у него скот. "А вот и они сами" прибавил он. Пан Гнезненский подскакал к ним. Один какой-то негодяй закричал "стреляй"; услыхав это, Гнезненский бросился на них и говорят многих порубил саблею; отправившись потом с жалобою к гетману, он с гневом бранил Ухровецкого. "Пускай, говорит, оставит в покое Бердибуша," а Бердибуш этот жаловался гетману; тот отделался от него bonis verbis. Видно Бердибуш не позволит себе сесть на шею. Русские ободрились. Сделали вылазку, а всех их было на вылазке около тысячи пехоты и несколько сотен конницы. На аванпостах был Гостынский с 40 всадниками. Немцы должны были отступить, хотя достаточно сделали свое дело: побили русских порядком, и настреляли их не мало; [245] но и у нас несколько раненых, между прочим поручик Минквиц, к счастью - не опасно. Гостынский едва было не попал в плен, ибо русский аркан сидел уже на его шее.

3-го декабря.

Производятся большие вылазки; русские по нескольку тысяч выходят из города; но что же из того? они на шаг не выходят из-под прикрытия своих орудий. После сегодняшнего утреннего богослужения пушечное ядро, пущенное из города, упало почти у самой палатки, где мы молились, перед королевским шатром, чего еще не случалось до сих пор. Все эти штуки проделывает, как кажется, бежавший от нас пушкарь. Шатры, где жил король, стоят на том же месте; туда перебрался Баторий, королевский племянник.

4-го декабря.

Целый день переписывали конные роты. Мы по истине никак не надеялись, чтобы так много осталось людей. Всего на всего оказалось 7000. Все лошади еще хороши, но пахолков много больных. Пан Гнезненский, показав своих 300 коней еще хороших, откланялся гетману; сегодня ночью он едет домой через Лифляндию.

Можно надеяться, что его отъезд указывает на близкое заключение мира. В пятницу послы наши съедутся с русскими послами в Запольском Яме. [246]

5-го декабря.

На рассвете русские перепугали нас; сделали вылазку против венгерцев, но те их отразили, а между тем шинкари, перекупщики подняли крик, что русские напали на лагерь; мимо гетмана, пробежал какой-то венгерец, крича, что русские в лагере. Сейчас же все бросились к лошадям. Гетман приказал трубить и барабанить тревогу; выставили хоругвь и все побежали за лагерь, а между тем русские уже успели убраться в город. Надо полагать, что мы будем иметь частых гостей из города, а потому следует быть чрезвычайно бдительными. Положение Белявского и пана Варшавского по той стороне города тяжело.

6-го декабря.

Гетман решил устроить засаду против русских по дороге к Печорскому монастырю, ибо очень часто русские захватывали там поляков. Там есть пригорки, лощины и долины, в которых можно удобно укрыться, так что из города не будет видно. Гетман приказал двум коморникам взять повозку, одному править, и приехав на возвышение, откуда бы русские могли их заметить, остановиться, показав вид, что у воза что-либо сломалось. Не вдалеке же за горой поставил в засаду венгерскую конницу и несколько десятков польской. Целый день с раннего утра стерегли они, но русские не вышли из города, видно по случаю праздника св. Николая; у них звонят день и ночь, а [247] колоколов в городе больших и хороших много, все из нашей Ливонии. Гетман сам простоял в этой засаде целый день, готовясь вступить в дело. Получены письма от комиссаров и от Поссевина. Говорят, что они еще около Порхова. Про русских послов ничего пока не слышно: на встречу им послали несколько казаков. Подкоморий Костка поехал в Печоры рассчитываться с немцами; но они теперь денег не возьмут, а полагают получить плату в Риге, куда отправляются.

Двести человек свежего шотландского войска идут из Риги, только не кстати: нам нечем платить им. Гетман пишет к королю, как с ними поступить. Минквиц, поручик роты Гостынского, дельный и храбрый немец, сегодня умер от раны, которую получил во время последней вылазки. Но, говоря об этом прежде, я забыл сказать, что он убил того русского, который нанес ему рану. Под Липенкой похоронили старшего сына воеводы Сандомирского.

7-го декабря.

В городе сегодня ночью долго и утром был большой пожар, за р. Псковою, видно загорелись склады пороху, или провианта. Хотел Гетман сделать тревогу, но ему отсоветовали. Вчерашняя засада не даром была сделана; наши также расположились за пригорком, как и вчера; русские погнались за Синявским, поручиком пана Прокопа, ехавшим сегодня к Белявскому, а он, убегая, навел их [248] на засаду. Тут наши заскочили им в тыл со стороны крепости, а венгерцы ударили спереди, так они и попали между двух огней.

Двадцать русских убито, девять взято в плен и раненых не мало; с нашей же стороны у одного венгерца прострелена рука. Поляками командовали при этом пан Жолкевский и Кретковский: с ротою Пржиемского: им и принадлежит честь этого дня. Жаль, что при этом не было гетмана, он был бы утешен; вчера понапрасну выжидал целый день; Шуйский, как говорят пленные, запретил вчера делать вылазки по случаю праздника св. Николая. Я ручаюсь, что в той местности после такого гостинца не будет больше вылазок. Поймано несколько знатных русских, которых гетман отошлет к королю. Говорят казенным хлебом питаются все, простой народ также; но черни умирает каждый день очень много. Русские надеются, что князь их выручит и имеют известие, что около Новгорода Никита Романович и царь Симеон набирают людей втихомолку; это очень правдоподобно, потому что князю придется так или иначе покончить дело: или заключить мир, или драться. Если мы не согласимся на те условия, которые он предложит, то уверены, что он или даст битву или, не вступая в решительное сражение, будет нас беспокоить. Последнее ему очень легко: здесь нам нечего есть; провиант достаем за 30 миль; лошади падают, люди тоже умирают в большом количестве, больных же очень много. А если нам придется отсюда тронуться, то как знать, не [249] пожжет ли неприятель тех мест, куда мы хотим идти. Вообще мы не знаем, что будет. Ожидаем, что сделают послы в Запольском Яме.

8-го, 9-го, 10-го, 11-го и 12-го декабря.

В течение этих дней не случилось ничего особенного; пришла весть, что русские послы не вдалеке от наших и сегодня или завтра съедутся в Яме и начнут переговоры. Господи, благослови! Видевшие их по пути рассказывают, что с хорошими вестями едут, а всех их трое с стражей в сто восемь десять всадников. Первый — князь Дмитрий Илецкий, должно быть знатный; второй — Басенин дворянин, а третий — дьяк. Когда наша конница, под начальством Зебржидовского, отправившаяся для сопровождения послов, проезжала мимо Порхова, то тридцать всадников пана Казановского близко подъехали к замку, и тут-то произошла схватка с 80 русскими всадниками и 200 пехоты. Наши атаковали их; нескольких убили и на плечах бежавших ворвались в крепостные ворота. Поссевину захотелось посмотреть крепость, и он вместе с воеводой Брацлавским подъехал близко к ней; но в это самое время открылась страшная пальба из крепости и хотя Поссевин с листами в руках делал им знаки, но напрасно. Гетман недоволен Поссевиным; он открыто говорит "черт знает, что с ним; такого сварливого человека я не видывал; он хотел знать все королевские планы относительно заключения мира с московским [250] царем; он втирался также в королевский совет, когда обсуждалась инструкция нашим послам в Заполье; он готов присягнуть, что великий князь к нему расположен и в угоду ему примет латинскую веру. А я уверен, все эти переговоры кончатся тем, что князь ударит его костылем и прогонит. До меня доходят даже сведения, что литовские паны подсылали к нему с просьбою устроить мир во чтобы то ни стало. Я говорил им, что это не обдуманно, ибо хотя мы все желаем мира, но не должны показывать это русским, а напротив должны грозить и пр. Прошу Вас сохранить это про себя. Мне не нравится подобное соперничество и я боюсь, что таким образом дело не кончится миром. Гетман послал нескольких казаков с ротмистром Иорданом разузнать о сборище людей, о которых Петр Колтовский, попавший в плен, утверждает, что они должны быть с Никитою Романовичем. Если верить его показанию, мы не имеем и половины людей в лагере: много их разъехалось для фуража, а русским в городе все известно. Им все хочется переговариваться с нашими, но гетман не велит: все это для того, чтобы узнать что либо от наших. В помощь Белявскому, который стоит на той стороне реки у монастыря, приказано гетманом послать из каждой роты по пяти пеших, с ручницами с каждой конной сотни по семи лошадей, а ротмистрам велено доставить туда провиант. Белявский в этом нуждается и нужно удивляться, как русские не прогонят его оттуда; правду сказать и то, что засел то он в [251] удобном местечке, как бы в окопах, и может легко выдерживать натиск, пока не подоспеет помощь. Этой причиной и сами русские объясняют стойкую засаду Белявского.

13-го декабря.

Прошедшей ночью товарищ Гнезненского Гродзецкий, стоявший в 8 милях от Пскова в деревне с провиантом, заметил по дороге к Пскову русского гонца, ехавшего в сопровождении 10 чело-век. Увидев, что это русский, Гродзецкий подскакал к нему с своими людьми и спросил, кто он? Тот отвечал, что он гонец великого князя, едет с письмом к уполномоченным и легату папскому. "Отчего же этим трактом? Ведь к ним не сюда дорога". Гонец стал креститься и уверять, что заблудился, полагая, что это порховская дорога. Гродзецкий взялся вывести его на порховскую дорогу; тот же подозвав одного слугу, стал ему что-то шептать. Служитель, не много поотстав, пересел на лошадь, которую держал в поводу и быстро поскакал в сторону. Гродзецкий погнался за ним и настиг его в ложбине, однако поймать не успел, так как тот соскочил с лошади и скрылся в лесу. Гродзецкий, взяв его коня, воротился и спросил у гонца: почему убежал его слуга? Тот ответил; "ведь он мужик, никогда в таком деле не был, просто убежал с испугу". Смекнув, что тут что-нибудь не так, Гродзецкий повел его, вместо Порховской дороги, к своей деревне; в это [252] время успели скрыться еще трое других служителей. Тогда Гродзецкий, посадив гонца в повозку, привез его к Гетману в лагерь, а тот поручил Накельскому и Розну допросить гонца: почему не дали знать раньше о том, что он едет? Отчего едет дорогою на Псков? Должно быть хотел пробраться в Псков? Отчего ночью, а не днем? С чем едет? Отчего бежали служители? Гонец отвечал, что едет не в Псков, но с тайным письмом. "А где это письмо?" спросили его. Он отвечал: "оно зашито в войлоке в седле у той лошади, на которой ускакал первый слуга, а ту лошадь ваши взяли." Расспросивши таким образом гонца, паны были на столько внимательны, что возвратили ему и коня и седло; а этого бы не следовало делать, ибо это письмо могло попасть в руки. Затем при приставе Мрочке он выпорол из войлока письмо, которое видел сам Мрочек. Очень подозрителен этот гонец и без сомнения он едет для того, чтобы высмотреть, что делается в войске, а может быть и в самом деле едет с последним словом о мире. Гетман отсылает его под стражею к нашим послам и пишет, чтобы при Поссевине они сделали серьезное представление русским уполномоченным, почему их гонцы разъезжают не оповестя о себе и постарались бы притом узнать, что заключается в этом письме. Сегодня получены письма от Поссевина к гетману и королю; последние посланы вслед за его величеством. Пишет Поссевин, что завтра или после-завтра русские должны съехаться с нашими. Два [253] дня уже, как он находится вместе с Московскими послами и успел выведать, что они не имеют поручения уступать всю Ливонию, а только какую-то часть; Поссевин пишет странное письмо как к гетману, так и к королю, советуя отложить это дело до сейма.

Вообще этот ксендз нам подозрителен; он хочет, чтобы и волки были сыты и овцы целы; он готов присягнуть, что московский князь сделается католиком; он ни на грош не имеет у нас кредита и мы склоняемся к убеждению, что он подослан со стороны Австрии. Вероятно также и шведский король старается просватать за своего сына дочь эрцгерцога Карла (но это пусть останется в секрете); гетман очень на него сердит. Он дает знать послам в Запольском Яме, чтобы были осторожны и наблюдали пристально за итальянцем, настаивали бы на уступке всей Ливонии, так как великий князь должен по необходимости отдать ее: шведы отняли у него Нарву, Пернов и Феллин; морят голодом, обложили также Вейсенштейн. Если будем продолжать осаду, то Псков не продержится. Как же великий князь может отстоять Ливонию? Согласись мы оставить за ним только часть этой страны, он усилится от морской торговли и может вернуть прежние силы; тогда придется вести новую войну. Гораздо же лучше теперь доконать его.

Без сомнения в эти дни придет окончательное решение из Заполья. У меня предчувствие, что из этого мира хорошего ничего не будет, [254]

14-го—15-го декабря.

Со вчерашнего дня стала сильная оттепель; погода ужасная, постоянный дождь, дни — теплые и мрачные. Сегодня явилась радуга на небе, чего в Польше никогда не видел. Русские сделали вылазку с значительным числом конницы и пехоты. Гонялись наши за ними, как за зайцами.

Гетман присутствовал при вылазке, имея при себе две роты. С обеих сторон потери никакой.

16-го декабря.

Пришли письма к гетману от Поссевина из Запольского Яма. Но говорить, что в них, еще не стоит, да и короля по известной причине не будут уведомлять.

17-го декабря.

Гетман посылает Жолкевского с инструкцией в Запольский Ям. Король шведский взял Вейсенштейн и обложил Пернов; видно придется с ним поссориться. Шведский гетман просил нашего гетмана приказать казакам, не делать никакого вреда людям, перешедшим к нему в подданство. Гетман послал письмо к казакам.

Умер староста Каменецкий. Гетман желал бы заменить эту вакансию шурином своим Владком, который теперь здесь. Если б я имел подобную протекцию, то через год был бы архиепископом Гнезненским. Баторий давал банкет для гетмана и ротмистров и почтил их как следует. [255] Накельский говорил там много против венгров, а всего более против самого Батория. "Люди, князь, говорят, что Вы имеете в виду жену из-за моря; потом, что вы желаете быть лифляндским князем. Желаю вам от души самой богатой невесты, какая есть на свете, но чтобы вы были князем - не желаю". Скромно ответил ему Баторий, а венгерские жолнеры пробовали толкать Накельского и бранить, но напрасно.

Скоро это дойдет до короля.

Пришли письма от короля с дороги к гетману из-под Люцена. Дорога там ужасная; бросают лошадей и повозки: король послал к крепости Собеского с п. Трокским для переговоров, но Собескому там прострелили руку.

18-го декабря.

Посол от гетмана шведского, хорошо подпоенный, проговорился, что прислан сюда узнать, в каком положении наши дела. Затем же самым, под видом закупки некоторых нужных вещей, гетман послал Харлецкого в Нарву. Шведский гетман хитрый француз, но не на дураков попал.

19-го декабря.

Шведы так много забрали в Ливонии, что пожалуй и нам ничего не останется; следует нам взять хоть что-нибудь поскорее. Гетман отправил послам вслед за Жолкевским моего брата с решительными условиями: если теперь не последует [256] заключение мира, то я уж не знаю, что будет. Великий князь, как видно, острит зубы на шведа и по видимому желал бы поскорее с нами помириться, чтобы начать с ним войну и отнять все его завоевания. Но нам бы хотелось как о Нарве, так и о других замках вести переговоры с паном свояком, совершенно отстранив князя; только не знаем, будет ли склонен к этому свояк: каждый думает о себе.

Трудно добиться Ливонии, труднее, чем мы ожидали; а Боже упаси, думается не раз, чтобы это не было только начало войны, а конец.

20-го декабря.

Боже, какие наступили страшные морозы! Хаты наши трещат от них; несколько пахолков, свалившихся от холода с лошадей, совсем замерзли. Один Бог знает, что будет далее; отовсюду на нас беды; голод, болезни, падеж лошадей. Etc.

Русские уже два дня смирно сидят. Не слышно ни одного выстрела.

21-го, 22.го, 23-го и 24-ге декабря.

Еще до сих пор нет никаких известий от наших послов. Брат мой еще не приехал. На днях решится — быть миру или войне. Если будет заключен мир, то мы направимся в Лифляндию забирать замки; но я полагаю, что тут-то не обойдется без драки со шведом. Один из свиты русских послов перебежал к нам и говорит, что [257] великий князь не столько жалел бы, если бы занятые шведами крепости были в руках поляков.

25-го, 26-го, 27-го, 28-го и 29-го декабря.

Брат мой привез известия от послов. Кажется будет мир, ибо в малом уже расходятся. Русские уступают всю Ливонию за крепости, взятые у них в прошедшем году. Поссевину ни на грош не верим. Подозреваем, что он двуличная душа; исход дела покажет, как он служит нам. Если нам достанется Ливония, то не знаю, как быть со шведами. Можно предполагать, что придется употребить в дело людей, которые тут при нас; только не браните меня за это.

Швед забрал много первоклассных замков и между ними Вейсенштейн, самый крепкий во всей Ливонии; обложил Пернов; так что мы грызем скорлупу, а он кушает орехи; за нашею охраною он спокойно на берегу ловит рыбу, а мы в открытом море; мы все несем на своих плечах. Его главнокомандующий Понтус де-ла-Гарди приобретает все большее влияние: ливонское рыцарство со всех сторон спешит к нему, потому что он дает им привилегии; распускает слухи, что король хочет отдать Ливонию венгерцам.

Пан Гнезненский прислал письмо к гетману, описывая общее состояние Ливонии, которое подметил, проезжая по ней. Это письмо тотчас отправлено к королю и было заметно, что его писание сильно взволновало гетмана. Лишь только будет [258] получено известие о заключении мира, часть нашего войска вместе с русскими, направится к Дерпту отнимать его, а остальное войско останется под Псковом. Я полагаю, что со шведом мы не поладим. Мы заживо погребаем себя в этом лагере; быть ли нам в чистилище? Положение наше весьма бедственное; по истине мы достойны рая. Морозы ужасные, неслыханные, голод, недостаток в деньгах, лошади падают, прислуга болеет и умирает; на 100 лошадей в роте 60 больных; но этого разглашать не следует propter invidos. Когда придется тронуться я уверен, что несчастья будет не мало. Венгерцы массами перебегают в город; удивляюсь этим людям.

В Острове наших убивают, большие огорчения причиняют нашим и я опасаюсь, что посольская изба замолчит.

Гетман на площади имел со мною разговор, кого назначить губернатором в Ливонию в случае мира, "посоветуй" — говорит. Я отвечал: "нужно человека очень авторитетного, кроме того верного и преданного королю; литвина не советую". — "И я так думаю" заметил он, "по моему всех лучше великий маршал литовский: он умеет говорить по-немецки". — "Маршал, говорю, не согласится, потому что хвор и теперь на покое". — "Вот если бы пожелал туда пан маршал коронный, хорошо бы сделал". - "О, говорю я, сомневаюсь, чтобы он взял на себя это место, из дому не уедет да и командование оставить не может".

"Жаль, право, продолжал гетман, что он так [259] привязан к дому, а то привез бы сюда жену, ему и здесь было бы хорошо, как и дома. А год проживши он мог бы на время уехать и поставить другого на свое место". - "Не знаю, говорю, что он на это скажет". - "А чтобы, Вам самим взять это место". - "О, черт с ним! Я не хочу тут воевать, предпочту лучше ехать против татар; кроме того, вижу людскую неблагодарность; себе же надорвал здоровье. Устроивши тут военные дела, я отправлюсь в Ригу и там пробуду некоторое время для поправления желудка".

И с другими, как мне передавали, говорил он о губернаторстве и прочил на это место пана Гнезненского, воеводу Подольского и Вас; о Подольском отзывался, что тот хотя и согласится, но при своей важности не будет допускать к себе ливонцев и разве раз в год поговорит с ними. К чему клонятся эти разговоры, не знаю; здесь же толкуют, что или сам примет губернаторство, или Баторий будет на правах вассального князя. Впрочем Бог их знает, что они будут делать.

Забыл я сообщить Вашей Милости, относительно канцлера; между письмами, которые были отправлены сенаторами к королю по вопросу о том, быть ли королю на сейме, или нет, ксендз Карнковский писал советуя, чтобы король сам был на сейме, что будет гораздо лучше; а если бы по случаю войны сам быть не мог, то я, говорит, не вижу, кто бы мог быть лучшим президентом на сейме, как коронный маршал. Об этом пишу Вам для того, чтобы [260] Вы могли знать, как о Вас заботятся другие, хотя Вы и сидите дома, прикапливая деньги.

Шуйский не двигается из города и стрельбы никакой не слышно, чему мы очень рады.

30-го, 31-го декабря.

Послы еще торгуются; московский князь не хочет удаляться из Ливонии; на шведского короля он в ярости за Нарву, Пернов, Вейсенштейн: пойдет на него, как только с нами помирится. В Новгород постоянно прибывают войска, снаряжается артиллерия: там говорят, что с королем литовским мир, а со шведским война. Наши послы требуют, чтобы в мирном договоре те замки, которые забрал швед, не были отписаны на русскую сторону, а на нашу; но русские не дают и заикнуться об этом. Тогда наши предложили не писать их ни на ту, ни на другую сторону, — не согласились и на это. Наши предполагали протестовать и тем не менее помириться на счет тех крепостей, которые отдают.

Поссевин у нас еще в сильном подозрении; не большие мы с ним приятели. Перед этим писал в своих письмах, что если король возвратит то, что взял год тому назад, то московские послы поступятся королю всей Ливонией, со включением Нарвы и других замков, захваченных шведами; теперь же пишет, что уступают "ливонские замки, которые в руках великого князя," т. е. исключите те, которые взяты шведами. Все это [261] итальянские штуки; но ставить ему в вину этого не следует. После заключения мира он поедет к московскому князю, который конечно примет его дурно в случае, если тот не будет ему хорошо служить.