СТАНИСЛАВ ПИОТРОВСКИЙ

ДНЕВНИК ПОСЛЕДНЕГО ПОХОДА СТЕФАНА БАТОРИЯ НА РОССИЮ

20-го января.

Приехал новый московский гонец.

21-го января.

Московский гонец имел аудиенцию, во время которой казался очень встревоженным и рассеянным, так что забыл даже перечислить все титулы своего государя. Кроме передачи письма от великого князя, он не имел другого поручения и когда ему велели целовать руку короля, он торопился сойти с ковра, боясь стоптать его.

1-го февраля.

Московские послы были сегодня у короля; но так как королю вместе с сенаторами долго пришлось ждать их приезда, то тем временем коронный маршал вручил от имени короля коронное подскарбство п. Яну Дольскому, который был кастеляном холмским, а Серадское кастелянство Христофорскому, который был прежде велюнским кастеляном. Потом явились московские послы; они провели ночь в деревне Бродне, в расстоянии одной мили от Варшавы, где при них находился [4] приставом пан Бельзецкий, королевский дворянин. Когда должен был происходить въезд их в столицу, а их было трое, то на встречу им выехали за Вислу по поручению п. коронного маршала П. Ричарский, варшавский кастелян, п. Радиминский, ливский староста и п. Иероним Гастомский, подкоморий Равский. Послов этих имена: Сицкий, Попов и дьяк Сущов.

Встретив их, п. Варшавский сказал: “король, его величество, послал нас встретить вас и привести пред лицо Его Величества”. Каждый из послов помещался на особых санках, запряженных в одну лошадь, которую вел в поводу слуга, сидевший на другой лошади. Перед ними ехало несколько десятков конных дворян; русских также было человек З50, между ними пятеро придворных великого князя, все пестро одетые и в золотных шапках. Когда они всходили на лестницу, на встречу им вышли кастеляны Жарновский и Сухачевский и повели в залу, у дверей которой принял их пан виленский с маршальским жезлом, как чиновник в. к. литовского с п. маршалом коронным и проводили их к королю его величеству; когда послы дошли до скамей чинов королевства, то остановились, и тут п. маршал, стукнув своим жезлом, провозгласил: “послы господаря великого князя московского бьют челом вашему королевскому величеству”. Когда те поклонились, приказано было восьми лицам подойти к королевской руке: 3 послам и 5 придворным и они здоровались с королем. Затем послы [5] разместились на лавке, поставленной между скамьями господ чинов, а п. виленский объявил им от короля, что как писал великий князь к королю его величеству, чтобы король, переговорив с гонцом, который только что приехал, допустил их к себе и что они имеют поручение от своего государя договариваться о мире, то Его Королевское Величество, согласно желанию великого князя, назначает для переговоров членов своего совета, которые должны совещаться с ними в особо назначенном для этого месте. Затем послы, ударивши опять челом, были отведены паном виленским и коронным маршалом, только до дверей, а кастеляны ввели их в другое помещение, находящееся против той залы. Потом когда явились туда члены совета, все остальные русские отведены были по распоряжению пана маршала в посольскую палату ожидать конца переговоров.

Назначенные для переговоров члены совета были следующие: пан виленский, пан маршал коронный, канцлер коронный и воеводы: Серадзкий, Лепчицкий, Подольский, Люблинский, Бельский и Равский. Запершись с послами в зале, пан виленский стал говорить, чтобы они, не тратя даром слов, объявили что нибудь положительное. Те отвечали: “великий князь, государь наш, предлагал уже вашему королю некоторые условия мира; предложите и вы что нибудь именем королевским”. Им сказали, что в последнем письме великий князь пишет, что они придут с новыми предложениями и просили их объявить; послы [6] ответили, что имеют полномочие вести новые переговоры и уничтожить условия, предложенные под Невелем, которые были следующие: “король из того, что недавно отнял у великого князя, а именно: Полоцк, Велиж, Сушу и Озерище, оставляет себе, а все прочее возвращает; кроме того великий князь отдает Кокенгузен с несколькими лифляндскими замками”. На это паны сказали: “вы это уже предлагали и тогда же получили в ответ, что король не может довольствоваться этим; вам нет никакой прибыли терять время на такие пустые речи; вы должны знать и то, что наш король теперь не может довольствоваться условиями, какие предлагали ему под Невелем, так как он после того понес большие издержки, которые нужно покрыть на ваш счет, тем более, что единственною причиною затрат был ваш государь и чем дальше будут затягиваться переговоры, тем дороже будет для вас”. После этой речи сенаторов, московские послы tergiversabantur, не желая ни предлагать, ни сказать чего нибудь нового, требовали только, чтобы члены совета предложили что либо с своей стороны, ссылаясь на то, что свои условия они объявили. Тогда пан виленский от имени членов Рады сказал, что сколько им известно, король желает мира и тишины с великим князем; если бы последний захотел уступить всю Лифляндию, которая прежде принадлежала короне Польской, то сговориться о другом было бы легче и можно было бы заключить мир без всякого труда. На это русские ответили, что дело об уступке всей Ливонии столь трудное, [7] что они и подумать о том не смеют; но от имени великого князя они к прежде уступленному прибавляют замок Вольмар. Тогда им отвечали, что сенаторы весьма удивляются, как послы тратят время на пустые слова, зная то, как великий князь целые обширные провинции одним разом поотнимал от короля или от великого княжества Литовского, а послы как бы на смех уступают по одному маленькому замку. “Потому, говорили им, скажите лучше разом, какое ваше поручение и как скорее заключить мир”. Русские снова уперлись на том, чтобы сенаторы предложили какие либо условия от имени короля, так как свои они предъявили; “а если вы не хотите довольствоваться нашим предложением, то скажите что нибудь с своей стороны”. Паны радные, видя их упорство, решили донести королю, какого труда стоит им разговор с послами. С этим пошли к королю пан виленский, пан воевода подольский и пан канцлер. Возвратившись, они сказали, что королю кажется смешным, каким образом государь их посылает гонца с письмом возвестить, что будут предложены новые мирные условия, а они тут к излишней трате времени объявляют старые и давно уже отвергнутые условия с прибавкою одного только замка. “Король приказал вам сказать, чтобы вы без замедления сообщили, на чем именно можно помириться; если же вы ничего не имеете, то отправить вас назад очень легко и вы скоро будете отпущены ни с чем”. Когда же послы и после этого остались при своем, то их [8] проводили обратно к выходу те же первые паны кастеляны; затем отвезли их за Вислу те, которые привели, а пристав их, пан Бельзецкий, ехал с ними до стоянки в Бродне.

13-го февраля.

По желанию московских послов, которые обещали предложить лучшие условия мира, назначена новая аудиенция и сегодня в ожидании их прибытия, король велел сделать у себя заседание совета и тут же предложил рассудить о делах королевы; затем, когда послы прибыли, то по обычаю были введены в замок теми же, которые высланы были им на встречу, п. Жарновским и Сохачевским, а до дверей провожали паны маршалы. Когда послы предстали пред короля, пан маршал коронный доложил о них; они ударили челом, потом сели и лишь только заняли места на скамье, как пан виленский, в качестве канцлера в. к. литовского сказал, обращаясь к ним: “слово короля”; они немедленно встали и стоя слушали речь пана виленского, следующего содержания:

“Так как вы желали, чтобы король еще раз допустил вас к себе узнать о ваших предложениях, то король соизволяет, чтобы вы пошли с членами совета в другое отделение и там предложили свои условия”. Поклонившись, они пошли в другую залу. Туда же собрались и паны сенаторы, которым московские послы заявили, что к прежнему добавляют еще три замка: Режицу, Люцен, (Luкс) [9] Мариенгаузен. Им ответили, что это напрасные слова и трата времени и сказали, чтобы не затягивали переговоров; послы предложили вторично уступить королю все замки, которые в Ливонии взяты великим князем в царствование короля, кроме тех, которые они прежде предлагали, а король из того, что взял у русских в прошлом году, может оставить за собою только Усвят и Озерище, все же прочее возвратил бы великому князю. Так как это условие не могло быть выгодно для Речи Посполитой, то оно было отвергнуто и таким образом, не сделавши ничего, послы уехали, будучи отведены теми же панами, которые приехали с ними.

Того же дня пан Филон, смоленский воевода, прислал письмо из Великих Лук, писанное к нему панами ротмистрами и рыцарством короля, посланным в неприятельскую землю.

16-го февраля.

Вследствие того, что было решено дать московским послам прощальную аудиенцию, король велел допустить их к себе; но так как прежде нужно было отправить гонца, который 20 января отдал письмо королю, то он и был введен к королю паном Глазговским. Когда гонец откланивался, будучи представлен п. маршалом, то пан виленский сказал ему от имени короля, что как он приехал от своего государя с письмом к королю, то и король дает письмо к его государю. Всю эту речь пана виленского гонец слушал стоя и не садился все время, затем приступил [10] к целованию королевской руки, принял письмо из рук пана виленского, поклонился и был проводим до дверей паном придворным маршалом, на квартиру же отведен паном Глазговским.

При прощальной аудиенции, данной послам тем же порядком, который соблюдался при других приемах, пан Виленский держал к ним речь от имени короля; потом велел подойти к целованию королевской руки, подал им речь на письме, и кроме того письмо к великому князю в ответ на грамоты, с которыми послы прибыли к королю. Но послы ничего не хотели принять, ответили только, что благодарят за отпуск и просят о дозволении еще раз переговорить с членами совета. Получив это дозволение, они надбавили к прежде уступленным замкам совсем неизвестные нам два маленькие замка, Сальч и Перкель, клянясь, что делают это без приказания своего государя, но что ответственность берут на себя, так как государь по всей вероятности согласится на это. При этом условии московские послы остались в собрании доктора Буцеллы (где они все время совещались с панами Рады), а члены совета пошли доложить об условиях королю; но так как последние были смешны, то король велел объявить послам, чтобы непременно шли к целованию королевской руки. Когда кастеляны Жарновский и Сохачевский явились за ними, то послы медлили исполнить приказание; однако их убедили идти к королю и просить, чтобы он назначил к ним для переговоров пана Воловича. Король согласился; [11] вскоре Волович доложил, что послы просят перемирия на 1/2 года или на другой определенный срок, с условием, чтобы оба государя владели тем, чем теперь владеют, а между тем великие послы должны съехаться для переговоров о мире. Так как и эти предложения показались королю и членам нелепыми, то послам велели явиться в последний раз, что они и сделали; целовали королевскую руку 3 посла и 5 придворных, но отпуска и письма от пана виленского брать не хотели, требуя списка переговоров, который они вели в эти дни с панами Рады, чтобы показать своему государю за печатью короля. Когда им обещали это, они все трое заявили, что согласны принять список на своей квартире, что затем и было исполнено. Отпущены они были с обычными церемониями.

Ксендз епископ Плоцкий пишет из Рима пану Маршалу.

Известия из Рима.

23-го февраля.

Сюда приехал посол, а по нашему гонец, к папе с небольшой свитой. Так как о приезде его писал император, который рекомендовал его всем дворам, то постарались принять его с большой учтивостью, о чем я уведомил, кого следовало. Повели посла не во дворец, как это делалось с другими московскими послами, бывшими перед [12] этим в царствование нескольких пап, а поручили его принять коменданту крепости св. Ангела папскому родственнику, с тем чтобы тот устроил все к обоюдному удовольствию. Комендант послал от себя нескольких лиц с экипажами за гонцом, который остановился на большой дороге недалеко от Рима. Въехали в Рим почти ночью, и прямо направились в помещение коменданта. Приема большого не было, только комендант посетил гонца по приезде.

26-го февраля.

Гонец имел аудиенцию у папы, причем присутствовал только комендант крепости; кажется, много труда стоило уговорить гонца поцеловать папскую ногу и на коленях править посольство. Исполнив требуемое, он говорил не долго, за то вручил большое и длинное письмо. Когда перевели письмо и папа ознакомился с его содержанием, то передал его кардиналам Фарнезе, де-Комо и Мандручи, которые затем давали папе отчет, что заключается в письме, как оно им кажется и что они думают о его содержании. По видимому содержание письма было такое, что московский князь давно имел намерение объявить государям свое желание, чтобы не только между ним и государями, но и между подданными их было доброе согласие и мир, и чтобы можно было его людям в папские владения ходить для торговли; того же, говорят, он желал и от венецианцев, затем он [13] предлагает свои услуги для блага христианства против неверных, т. е. против турок и им подручных; но чтобы лучше достигнуть этого, просит папу вмешаться в его распрю с королем и учинить добрый мир.

Посол получил бы отпуск перед Пасхою, но его задержали, более для того, чтобы он мог посмотреть на церемонию и богослужение в такие великие праздники и мог бы сообщить дома обо всем как своему государю, так и другим.

18-го марта.

Португальский посол представил папе обедиенцию от имени короля Филиппа, как короля португальского, причем присутствовал московский посол.

27-го марта.

В понедельник, на второй день Пасхи, московский гонец был отпущен папою и уехал, получивши хорошие подарки. Папа дал ему, как кажется, agnus Dei в прекрасной оправе, — одного золота 300 скуди, 600 скуди, цепь в 400 скуди, а товарищу его из Ливонии цепь из 200 скуди и денег 400 скуди. Князю московскому послал много реликвий в дорогих ковчежцах, между которыми и часть Животворящего Креста. Так люди говорят, сам я при этом не был. Вместе с гонцом послал отца Поссевина, иезуита, с несколькими другими иезуитами, вызнать намерения московского князя. Если князь захочет присоединиться [14] к Римской церии, или если Поссевин будет в состоянии склонить его к этому, то он должен стараться выхлопотать позволения построить костелы в Москве, в которых все церемонии, обедни и проповедание слова Божия могли бы быть отправляемы как и в Риме; если бы он не мог ничего добиться, то чтобы немедленно уехал, и тогда у папы будут основательные причины не иметь никакого дела с московским князем и не стараться исполнять его просьбы. Все они вместе поехали на папский счет в Венецию. Из Венеции Поссевин, по всей вероятности, прежде всего поедет к Эрцгерцогу Штирии Карлу, а большую розу, освященную папою, передаст Эрцгерцогине.

Затем он должен прямо отправиться к королю польскому, дать отчет в посольстве от папы, выпросить для московского гонца опасную грамоту для свободного проезда через Польшу и вместе с ним ехать в Москву.

30-го марта.

Папа сделал перемещение нунциев; в Польшу назначил почтенного Альберта, епископа масского, который в последние годы был нунцием в Венеции; в Испанию Теверна, епископа Лоди, во Францию Кастеллу, епископа равенского, в Венецию Кампеччио, а к императору Санта-Крузе.

Испанцы каждый день ожидают галеру, на которой должен возвратиться кардинал Риариус, папский легат, и граф Оливарес, назначенный [15] сюда посланником от испанского короля. Должен приехать также и герцог Медина-Сидония, которого король назначил губернатором Милана и герцог Оссунья, который будет вице-королем в Неаполе. Итальянские солдаты должны также возвратиться из Испании, и говорят король хочет послать их в Фландрию, так как нидерландцы позволяют держать только иностранных солдат, а испанцев не хотят, так что вследствие этого король хочет послать итальянцев и немцев. Об императоре пишут, что он поедет в Испанию, хотя император еще не выздоровел: он теперь очень болен и слаб. Из Венеции подтверждается, что персидский шах опять победил турок, взял Ирфис и Хаж и идет далее в его землю. Турок, т. е. султан, болен, не имеет людей и повиноваться ему никто не хочет, он велел Беглербею греческому и янычарскому аге идти на помощь, но ни один из них не хотел, под предлогом, что они могут выступить в поход только с самим султаном. Денег у них нет, хотя и говорили о больших драгоценностях; голод страшный и большая нужда.

Пишут также из Венеции, что из Франции прибыл какой то сын молдавского воеводы, которого турки хотят посадить на Молдаванское воеводство по протекции французского короля; с ним не мало французов; едут в Константинополь, чтоб оттуда прямо везти его в Молдавию. Они грозят нам (Польше), говоря, что обижены, но вероятно одумаются или кто нибудь образумит их. [16]

Письма к маршалу коронному от одного из друзей его при дворе.

Нового ничего, кроме того, что с помощью Божьею нашим, которые остались на границе, посчастливилось в делах с русскими. 31 марта привели к королю в Белосток 4 русских от Филона, смоленского воеводы с верным известием, что город Руссу, лежащую в крепком месте между двумя сплавными реками на расстоянии 36 миль от Лук, наши взяли без малейшего сопротивления, так что даже свободно въехали на рынок, разграбили его и сожгли и, оставаясь там 3 недели, набрали множество добычи, и разорили до основания. (Пропуск в рукописи) Это известие было весьма неприятно великому князю, так как он получал оттуда большие доходы. Там были соляные копи (Т. е. варницы в нынешней Старой Руссе), которые теперь сделаны негодными к употреблению; испорчены также все барки больших размеров, стоявшие на якоре.

В Мстибов принесено известие от великого князя, что он посылает королю гонца, а за ним великого посла с важным делом, для чего король завтра едет в Вильно, где и хочет выслушать посла; но мы не надеемся, чтобы этот посол предложил что либо в пользу перемирия. Из Мстибово 9 апреля 1581 года.

Около 20 июня 1581 года.

Московские послы, как и прежде, издеваются над нами; я еще из Варшавы писал Вашей [17] Милости о том, что они сделали. Были они потом несколько раз у короля, просили перемирия на 10 лет, а после на 3, но им ответили, что они не получат его даже и на 3 часа. С нашей стороны предложены следующие условия: Отдать все лифляндские замки с артиллериею, как они теперь стоят неопустошенные войною; заплатить за военные издержки 300,000 червонных злотых; далее, чтобы сам князь приехал на границу и там договорился бы с королем о вечном мире. Это были важнейшие условия и с ними послали русского гонца, с которым король отправил пана Держка; мы ожидаем его обратно через неделю, так как велели ему быть по возможности скорее. Бельский советует королю не доверять Иоанну, хотя бы он даже уступал всю Ливонию; он как змея в траве; нужно, чтобы сам король ехал принять земли и чтобы сам князь поклялся. Бельский сообщил также, что князь разослал шпионов, которых не мало в Литве и которым наказано причинять всевозможный вред, как только король поедет. На этой неделе нескольких из них казнили: на пытке они сознались, что хотели, после отъезда короля, поджечь Вильно, а затем искать случая убить самого короля; они сказали также, что князь послал их 15 человек, ubi sunt celari aliquando, non poterint, тех коих казнили, выдал Бельский. О том, что случится с нами в дороге, я буду извещать Вашу Милость при всяком случае.

Татарский посол вчера имел аудиенцию и жаловался на казаков, которые чинят татарам [18] какой-то вред. Дан ответ сегодня при отпуске, что это делалось не по повелению короля. Послу велели ехать в Черкасы, где он найдет королевского чиновника, который должен расследовать, насколько виноваты казаки. Племянник королевский Балтазар Баторий приехал из Венгрии и говорят поедет с нами на войну. Король уже выехал из Вильны в дорогу, а мы за ним; уже на ногах звенят шпоры и дай Бог, чтобы мы возвратились к Вам с победою, с триумфом и в добром здоровье.

Сегодня пред самым отъездом ксендз Раздрашевский присягал на Куявское епископство.

Наш пан Собоцкий представил королю 150 кавалеристов, в красных плащах, и белых шапках по русски; хотя они вооружены ручницами, но не думаю, чтобы имели преимущество пред нашими.

Досылаю Вам описание Лифляндии, составленное для короля.

Письмо от одного из придворных друзей к пану коронному маршалу.

Я приехал в Вильно 12 июня и там нашел короля в трауре, очень опечаленного по случаю смерти брата его воеводы трансильванского; перед моим приездом, в пятницу, привез ему это известие его племянник Балтазар Баторий из Венгрии, не сын покойного, а сын третьего брата, который давно уже умер, родной брат того, который учится в Полтовске. Панихида по умершем [19] совершена 16 июня в Тумском костеле, без особенной торжественности, по случаю сборов в дорогу; а как отправлялась эта панихида, я пишу Вашей Милости в отдельном письме. Положение дел в Трансильванской земле таково, что венгры выбрали воеводою восьмилетнего сына покойного и отдали ему хоругвь; однако говорят, что власть его не прочна со стороны Турции, и если б не Персидская война, то Трансильвании пришлось бы плохо. Баторий, который приехал сюда, еще молодой человек двадцати лет, небольшой политик; тот, который в Полтовске более ловок. Паны устраивают банкеты и делают ему подарки. О нашей соли еще ничего не говорили с королем; я известил п. надворного подскарбия, что делают с тою солью, которая лежит в складах: он уже приехал в Вильну и оттуда послано прошение и приглашение в суд. Не знаю, что будет после: вижу, что король теперь думает о чем-то другом. Подскарбий представил, что мы не могли заплатить квартового сбора вследствие трудностей и недостатков и добавил, что скоро заплатим остальные. Король кажется не гневался, а что будет дальше не знаю. Прошу Вашу Милость почаще напоминать Граиевскому в Варшаве, пусть он торопится собирать деньги, чтобы мы могли по возможности скорее покончить с солью.

Подскарбий говорил королю, что, желая уплатить долг, мы продаем и закладываем деревни, но король на это не сказал ни слова. Прошу Вашу Милость написать Филиповскому, что если мы не [20] заплатим своей доли к Фомину дню, то пусть он остается на месте и ждет еще, так как Граиевский, как я уже извещал из Варшавы, может заплатить за соль только чрез год к Иванову дню. Я писал также В. М. из Варшавы чрез пана Рамбинского о всех варшавских и краковских делах относительно соли и был бы рад получить какой либо ответ. Теперь известий мало: ждут из Москвы Держка и гонца от великого князя и если последний уступит Нарву, то вероятно будет мир. Здесь мы уже расписываем и рассчитываем, как поступить с Ливониею. Списки всех ливонских замков, один, — в каком состоянии находились они прежде и другой, — в каком виде они теперь и кто ими владеет, посылаю Вашей Милости.

Если московский князь уступит все, чем теперь владеет, то это будет не малое приобретение для короны: одна Нарва, говорят, дает 70.000 рублей доходу.

Сегодня король с Божией помощью отправляется из Вильны в дорогу. Сделавши две мили, он остановится на ночь прямо по дороге к Полоцку. В дороге будет останавливаться ради жолнеров, чтобы заставить их скорее стягиваться. С ними большие хлопоты; они ни за что не хотят двинуться в поход, пока не заплатят всего, что им должны, а у нас таких денег нет. Им должны 300,000; между тем полного квартового сбора не привезли и 90,000. Послы из Анспраха привезли 50,000 талеров и взяли в залог драгоценности; кроме того Анспрах подарил 3000 [21] флоринов. От Бранденбургского курфюрста Бурах привез 50,000. Гневаются на сборщиков податей за то, что лениво собирают деньги.

Войска в этом году будет более, чем в последние два года и мы надеемся, что с Божиею помощью война кончится в свое время и мы возвратимся с триумфом домой. Вильна полна жолнерами, как бы кто набил ее; большая дороговизна; в окрестностях города небезопасно, так как в горах грабит пехота. Маршрут дороги и ночлегов посылаю Вашей Милости. Исполняя приказание Вашей Милости, я по прежнему буду писать, если только буду в состоянии угодить Вам и если вынесу трудности дороги. О том, что происходило при дворе в мое отсутствие сообщить трудно, так как не от кого узнать: все секретари разъехались и теперь только собираются; я сам только что приехал. Меня мало знают, и канцлер также; вижу, что надо опять служить. Раздумываю, что делать; однако еще пойду на 3-ю войну. Благодарю также Вашу Милость, что Вы, как пишете, не забыли меня в письме своем к канцлеру и содействовали тому, что в этой перемене вспомнили и обо мне. Я помню только одно и вижу теперь, что тяну кота с большим ущербом для себя. А как я уже один раз попался, то пойду еще раз на войну и буду немым лицом в комедии.

Трудно противиться велению Господа Бога, которому угодно так устроить мою судьбу: только то причиняет мне беспокойство, что я много времени потерял на этой несчастной службе; другое — что [22] люди думают, будто я плохо исполнял свое дело, не получивши никакой награды. Вакансии будут замещены таким образом. Если король сегодня не отправится в дорогу, то не долго придется ждать, если Куявское епископство отдадут ксендзу Раздрашевскому, а тот передаст Плоцкое пробощство и приписанные к нему имения Куявского епископства, которые дают 4 или 5000 злотых доходу ксендзу подканцлеру. Кроме этого ксендз — номинат Гнезненский будет еще полгода епископом Куявским. Большая секретария назначена ксендзу Барановскому, а ксендз Гозлицкий с Суликовским гневаются на весь свет, что о них забыли. После сандомирского воеводы не слышно, чтобы кто просил Мальборка: говорят, что это слишком не доступно. Никто не смеет приступиться; но все соглашаются, чтобы никому не давать, а оставить за собою, как и Гродно. Я не вижу, чтобы кто либо оплакивал покойного; другие кричат в один голос, что он много ущерба причинил королю и Речи Посполитой: ведь Мальбор давал 40,000 дохода, а он из них платил очень мало. Пан Зборовский, маршал, уже три дня как приехал налегке; говорят, что хочет идти на войну с королем и непременно служить в канцелярии и проч.

Нашего питомца и его здоровье я поручаю Господу Богу и благодарю Вашу Милость, что Вы так печетесь о нем; часто и я оплакиваю его здоровье и боюсь, чтобы он не остался хромым навсегда; дай Бог, чтобы Бергам помог ему. Относительно условий о Самотуле я согласен на все, чтобы ни [23] постановили Вы и другие опекуны и пан подкаморник, лишь бы эти Самотулы нам не мешали; то только утешает меня, что дело ведется с добрым человеком подкаморным.

Не знаю, почему п. подстароста так мало заботится. Приветственную речь Скарги по случаю водворения виленских иезуитов в Полоцк и Великих - Луках еще до моего приезда в Вильну Барановский взял от Скарги и должен послать Вам. Пан канцлер останется в Вильне неделю после отъезда короля. Мы ждем назначения на место познанского судьи; как только принесут указ, я буду стараться, чтобы пан подстароста был участником этого дела. Коронным подскарбием король не очень доволен, и я вижу, что и придворные не совсем жалуют его. Из Вильны 20 июня 1581 г.

Куявское епископство пан маршал Зборовский сдал только теперь, когда король должен был садиться на лошадь, ксендзу Раздрашевскому, а другие бенефиции, о которых я писал в письме, еще задержаны; но Плоцкое пробощство вероятно возьмет у п. подканцлера.

Письма от одного придворного к пану маршалу.

Все, что будет происходить в этом году на войне, о чем я буду в состоянии узнать или о чем могу догадываться, буду записывать день за днем, как Вы приказывали. Об одном прошу Вас, чтобы письма мои не попадали в чужие руки; если они будут не полны или не будут [24] заключать в себе таких известий, каких бы Вы желали, то пусть это не уменьшит Вашего ко мне расположения, так как я не великий секретарь, который должен все знать. Знаю, что это стыдно для меня, но что же делать, если так угодно судьбе.

Из Вильны я писал Вашей Милости обо всем, что там происходило при мне до самого королевского отъезда. Пан канцлер и я оставались при нем почти целую неделю. В Дисну приехал король 1-го июля, находясь все время безостановочно в пути, проезжая по хорошей дороге и в хорошую погоду, не так как за два года перед этим. Мы с паном канцлером приехали за ним сегодня, т. е. 3 июля. Канцлер был очень доволен, что приехал раньше епископа виленского, который вчера торопил нас в дорогу, а сам приехал сегодня вместе с нами в Дисну, два часа спустя после канцлера, на пяти колясках с несколькими слугами. Поссевин также приехал с канцлером и от самой Вильны находился в нашем обществе; он едет с двумя иезуитами.

Как только Держек приедет из Москвы и привезет известие об условиях московского князя, Поссевин тотчас отправится туда договариваться о мире и, говорят даже, попытается обратить князя в латинство. Вот будет чудо, если ему удастся обратить его!

Во все время дороги из Вильны мы отправляли богослужение с Поссевиным; канцлер каждый день, прежде чем садиться в повозку, слушал богослужение, а в праздник, когда он раньше [25] обеда не отправлялся в дорогу, каждый служил свою обедню, также и два капеллана канцлерские, которых он везет с собою из Кракова, затем ксендз вильегорский, коллегиат краковский, говорил проповедь. Так-то мы были набожны! Затем во время обеда происходили диспуты: сам пан предлагал вопросы, а пан Накельский тоже заводил ученые споры, только ему не доставало аргументов.

Он искренно предан пану канцлеру и хочет иметь при его особе свой конвой.

Догнал нас также в дороге пан староста Перемышльский: писали к нему на Русь, чтобы скорее приезжал; он должен ехать с посольством в Турцию по делам королевского племянника нового трансильванского воеводы и прежде заедет к нему в Трансильванскую землю. Отпускают его без всякой торжественности; не могу знать наверное, по каким делам едет, но думаю, что он будет просить утверждения на этом воеводстве и полагаю, что быть может легко состоится мир с московским князем, ибо так как дела племянника не очень хороши, то нужно сперва здесь уладить, чтобы там было успешнее. А этот второй племянник у короля в почете, заседает на скамье, а когда являются паны Рады, то канцлер дает ему место пред собою. Венгры все служат в его отряде, составляя его конвой. Впрочем заметно, что король оказывает более расположения тому, который в Полтовске.

Из Вильны ехал с нами также сын покойного сандомирского воеводы. Он в качества [26] волонтера, ведет с собою 50 конных, которых отец обещал прислать еще при жизни, вероятно по убеждению п. канцлера. Хочет получить Липенку и села, прилегающие к ней, чего ему и желают, так как покойный отец его употребил на постройки большие деньги; без Липенок пришлось бы ему худо, так как отцовское наследство не большое, а долгов много. Конопацкий также приехал хлопотать о Тозеве или Пучке; канцлер обещал, что мешать не будет, но все назначения откладывают до окончания войны. Вейер также старается получить что нибудь для себя, хотя у него и без того довольно; его послали в Ригу для приема 2000 шотландцев, которых морем везет Фаренсбек.

Пан воевода Познанский прислал Павловского хлопотать по делу, не объясняя впрочем по какому. Писал и ко мне, но Павловский еще не имеет отпуска, и говорит, что если ему не дадут привилегии, а лишь ответ на письмо, то он будет ждать Пржиемского и верно получит какое либо новое поручение. Если в этом деле не примет участия сам канцлер, то я сомневаюсь, чтобы король сам по себе обратил на него внимание. Павловский говорит, что если теперь нам ничего не дадут, то до самой смерти ничего не будет просить.

После покойного воеводы остались в Пруссии какие-то пастбища, которые стоят около 400 флоринов: о них старается доктор Гизиус; кроме того озеро, которое приносит доходу несколько сот злотых; его то и просит коморник Павловский. [27]

Хотыничи, две деревни, которые остались по смерти воеводы, отданы старосте Пржемышльскому, с доходом в 100 злотых: они были назначены ему еще на сейме по смерти его двоюродного брата. Один только покойный требовал этого имения по праву, а теперь там уже устроился п. староста. Об Огорках (две деревни на Подгорце, оставшиеся после Зебржидовского — конюшего королевы), спорят Филипповский с Бельзецким; доходу 800 злотых.

Мы узнали здесь, что русские с татарами сожгли Оршу и около 2000 деревень, около Могилева, Шклова и в других местностях, забрав в плен много людей и причинив много убытку; это было после перемирия, которое заключили здесь московские послы 4 июня.

Король очень беспокоится и послал в эти края гонцов узнать наверное о всем случившемся, а также и о том, где теперь жители; послал также в Марково к московским послам с представлением, что перемирие нарушено, грозя и проч.; но послы наверное отговорятся тем, что в то время, когда сделано нападение, в Москве еще не было получено известия о перемирии. Король рад бы скорее двинуться отсюда к границе, чтобы не оставаться в бездействии, пока время и погода благоприятствуют, но не имеет войска. Пехота только теперь подходит; из Польши в униатские области направляются одни конные роты, а новые еще неизвестно где; старые же, которым недавно в Вильне выдана часть жалованья, вместо того, чтобы выступать в поход, занимаются приготовлениями, к [28] тому же между ними распространился слух, что будет мир: вот причина, почему они так лениво снаряжаются; к ним посылают объяснить чтобы не рассчитывали на слухи о мире, так как на этот счет ничего нет верного; напротив после недавних набегов мир cкoрее не состоится; но те говорят, что все это придумывают для того только, чтобы их скорее созвать.

На счет мира верного ничего нет, но я подозреваю, что есть что-то такое, о чем знают только король с канцлером; последний про все громко говорит, не отрицая надежды на мир; мы ожидаем Держка, который привезет что нибудь верное; а хотя бы он приехал с известием о мире, все-таки нам придется с войском отправиться занимать Ливонию, иначе мы не могли бы требовать многого; хорошо, если бы позволили замять вопрос о Нарве, так как нам это уже надоело.

4-го июля.

Ксендз — епископ виленский был у короля; а перед ним пан Трокский и брат маршал надворный. Король принял его довольно учтиво, стоя слушал его приветствие и стоя отвечал. Если Ливония будет в наших руках, вместе с рижским архиепископством и другими епископствами, то король будет там устраивать как слышно все вновь; боюсь, чтобы епископ не вздумал там чего основать; у него с паном канцлером не вижу таких хороших [29] отношений, какие были прежде; епископ видно поддерживает свой авторитет, а наш не хочет уступать.

Залесский, старый его слуга, говорил мне: “для нас нужно, чтоб Ваши господа были ласковы с нами”. А почему же, говорю, зять может быть к нам не расположен? “Есть, отвечал он, итальянская пословица: Gia fu il tempo che berta filana”. Видно, что пока жива сестра, он будет к нам ласковее. Теперь же, когда мы были у воеводы подольского, он говорил и советовал для блага нашего, служить верно канцлеру; мы так и будем делать, но будете ли Вы об этом заботиться, не знаю. Возвращаясь из Италии, ксендз епископ поехал прямо к воеводе на Русь и жил там не мало времени: не знаю, как об этом судить.

Казаки под замком Нищарды поймали какого-то Невенгловского из Лукова (люблинского) с женою и с людьми; он хотел перебежать в Москву и передаться русским; сегодня привели его сюда. Говорят, что он человек бойкий, что служил перед этим 5 лет у старика Жолкевского, у Бо-нара и других; женился он недавно в Полоцке на женщине дурного поведения; служитель его—беглый слуга Борнемиссы; при нем нашли речь, которую он хотел произнести перед русскими. Говорят, он будет посажен на кол; свое преступление он приписывает наваждению дьявола. Верно получил бы у московского князя хорошее место, потому что очень речист и ловок. [30]

5-го июля.

Король ежедневно с восходом солнца охотится на зайцев, канцлер же целый день не выходит из дому; запершись он все время пишет инструкцию старосте Пржемысльскому, который едет в Турцию. По его словам король намерен послать отсюда отряд в Себеж и в Опочку, но это сомнительно, потому что из того, о чем они говорят громко, никогда ничего не выходит; люди понимают, что король, собравшись с силами, изберет для нападения одно место, а эти слухи распускают для того, чтобы ввести в заблуждение неприятеля.

6-го июля.

Вчера русские из Себежа у нашего замка Дриссы, который отсюда в 6 милях, напали на лошадей Вибрановского и Любовецкого, пехотных ротмистров, во время паствы; взяли лошадей не мало, а также несколько людей. Наши погнались за ними, но не вдруг, поймали только двух русских, которых сюда и привели, но это мужики: они говорят, что русских в Себеже 400. Если мы отсюда уйдем и не возьмем Себежа, то тут бывать русским. Жаль, что известие об опустошениях, произведенных русскими около Могилева и Шклова, подтвердились. Русские напали на весьма заселенную страну; сожгли около 2000 деревень, взяли много шляхты, женщин и погнали их за Днепр, а сами поплыли за ними. Недалеко были роты Казановского и пана Трокского, но эти роты не смели [31] вступить в бой, ибо русских вместе с татарами было около 20,000. Русские отлично вознаградили себя за вред, причиненный нами прежде. Король очень сердит, что это случилось и желает поскорее отмстить, но что же делать когда войска собираются так медленно.

Изменник Невенгловский обращен иезуитами в католическую веру, так как он схизматик; он просит, чтоб ему отрубили голову.

7-го июля.

Королевский отъезд состоится через неделю, считая со вторника; трудно предпринять что либо, когда нет жолнеров; а между тем теперь самое время для похода; погода и дороги хороши; мы вздумаем тогда воевать, когда начнутся дожди и холода.

Пан староста Пржемысльский переписывал своею рукою отпуск в Турцию с копии пана канцлера, писанный собственноручно; ни один писарь, и ни кто из секретарей не видел его: должно быть что нибудь таинственное и пр.

8-го июля.

Довольно хлопот, что не являются ротмистры: сегодня водою отправляют к Заволочью часть пушек; — при них велено идти 500 пешим.

9-го июля.

Поссевин проповедовал в присутствии короля о “Сеятеле”; он весьма кстати напомнил [32] королю, чтобы русских пленных, взятых в последнюю войну, велено было наставить в католической вере; но я сомневаюсь, чтобы они согласились. Соколоник возвратился из Вильны в Краков: бедняга очень утомился; проповедуя в Вильне на кафедре, он упал в обморок и мне кажется, что он скоро умрет. В настоящее время обыкновенным проповедником при короле Латерна.

Сегодня приехал пан маршал Зборовский и спрашивал меня о Вашей Милости, не имею ли я какого письма: приехал также и пан Радзивил, старый маршал литовский, так что здесь теперь 3 маршала. Радзивил по прежнему не слышит. После королевской обедни мы пошли к другой обедне и на проповедь в помещение пана канцлера; там присутствовал также ксендз епископ виленский и маршал. У короля перед обедом было секретное заседание совета; всем до одного велели выйти: не знаю, что там происходило; вероятно говорили про войну. У пана канцлера были на обе-де воевода виленский с п. Трокским и так подпили, что наш пан спал целый день и не вставал с кровати до самой ночи.

10-го июля.

Из Украины получено известие, что русские вместе с татарами в большом числе идут на Оршу; у них есть и пушки. Видели их наши лазутчики. Был совет, что делать и решили послать на встречу им пана Трокского; ему поручен польский отряд в 1000 человек, расположенный [33] недалеко оттуда; к ним послано приказание съехаться с паном Трокским у Витебска и идти на неприятеля: а именно Зебржидовскому, Казановскому, Иордану, Гастомскому, Ожельскому и Темрюку. Хотя им и приказано во всем повиноваться пану Трокскому, но сомневаюсь, будет ли так. Боже, помоги им! Своих людей у пана Трокского 500 всадников, кроме того отцовский отряд, а также он должен взять с собою не много пехоты из замков. Московский князь не очень склонен к миру. Мы ожидаем Держка. Сегодня также отправили письма Поссевина к смоленскому воеводе с извещением, что он едет к князю. Канцлер давал банкет, на котором подчивал всех панов, которые тут на лицо, всех Радзивилов, между ними епископа, виленского воеводу, пана Трокского, 2 маршалов, а также и Зборовского; говорят некоторые, что он рассчитывает получить от Радзивилов третью часть Опатовского имения. Но едва ли уступят ему молодые князья Островские, которые имеют там две части. Беспрестанно рассылают приказы, чтобы роты, которые направляются сюда, шли как можно поспешнее. Ливский староста (более десятка миль отсюда) взял денег на 300 коней, а имеет едва только 150. О Иисусе, вот было довольно крику! Мазуры не хотят идти на войну.

11-го июля.

Нет никакого подтверждения слухов о том, будто русские под Могилевом сожгли 2000 [34] деревень и наделали большого вреда. Оказывается, что эти слухи распространены литовцами. Сегодня приехал оттуда поручик роты Казановского Марковский; он привез известие, что 27 июня пришло с татарами под Могилев около 30,000 русских, вероятно всякого сброду, в это время только что пришла туда рота Казановского в составе 200 лошадей, но без ротмистра; наши гонялись за русскими целых семь часов, так что не позволили подойти к городу.

К ним потом подоспела рота Темрюка. Русские, опасаясь прибытия больших сил с нашей стороны, бежали и доехав до Днепра, стали через него переправляться. Наши на переправе били их и гнали, причем захватили несколько пленных, которых привел к королю Марковский (он из нашей Крушвицы). Большую потерю понесла эта рота в лошадях, так как русские только в них и стреляли из луков и ружей; раненых товарищей и пахолков довольно, но убитых, по милости Божьей, ни одного. Селениям не причинено никакого вреда, не так как говорили прежде, и земля не опустошена. Король весьма доволен этими известиями. Все подобные слухи распространяет Литва. Только Дубровно пана Минского было в тревоге: у него сожгли несколько деревень, а также и у Головчинского, который обратился к королю с жалобою. Копию этого письма посылаю Вашей Милости. Говорят, что русские направляются в другую сторону и идут, как дали знать вчера, к Орше. Еще вчера поехал туда пан Трокский: всех [35] людей у него будет 3000 и в числе их польские роты, как я писал вчера. Не знаю, успеет ли он что нибудь сделать. Больше десятка венгерских пехотинцев бежало из Заволочья к русским.

Канцлер отвечал воеводе познанскому на его письмо, но что, не знаю. Павлош, у которого в руках этот ответ, хочет ждать пана Пржиемского; он говорит, что ему так велели; Пржиемский сам должен говорить с королем. Раздачу всех вакансий отложили до конца воины.

Приехали сюда трое Дзялынских - сыновья воеводы холмского, видно, что домоседы; они будут состоять при канцлере.

Bсе говорят, что пан Медижецкий умер, a между тем Тлукомский от его имени хлопочет о коком-то иске на Костеники; бедняге приходится плохо. Витебский воевода извещает, что не мало русских пошло на Велиж, имея перед собою отряд в 400 лошадей; отряд этот наткнулся на наших и был разбит; следствием чего было то, что остальные русские повернули назад.

Держек возвращается с гонцом, но с чем, неизвестно.

12-го июля.

Отъезд в Полоцк назначен в будущую субботу; всякий час приходит довольно известий о русских, то благоприятных, то дурных. Король очень беспокоится, а литовцы не перестают рассеивать разные слухи. Известие о князе Легницком [36] канцлер выслушал и доложил королю; он говорил также о Глогове, где мещане отняли костел у католиков, а так как их перетягивает к себе Цесарь, то канцлер так выражался за столом у короля: “Отчего, говорит, Цесарь не умирает. Ему давно бы пора: тогда Глогово достался бы нам”. А далеко от Межиречья? 10 или 12 миль, “О, очень далеко”.

“А от пана маршала, далеко”? Да будет мили полторы от Влошакович и т. д.

Обо всем, чтобы ни делалось в Германии, Ваша Милость должны писать канцлеру; ему, как вижу, это будет приятно.

Дважды после моего теперешнего приезда, канцлер, обращаясь ко мне публично за столом, пил за здоровье Вашей Милости; раз в Вильне, другой в дороге, не помню где, после выезда из Вильны.

Об инвеституре курляндскому герцогу, которая дана была два года тому назад в лагере под Дисною, я писал Вашей Милости, также как и о всех церемониях. Теперь посылаю Вам описание другой. Больших церемоний не было, на поле в лагере раскинули королевские палатки; в одной из них поместили не очень красивый трон, так как дело было в дороге; к трону приделали три ступени, покрытые красным сукном, потом ввели герцога в лагерь. Он имел с собою около 50 человек конницы. Прежде всего поехали с ним в приготовленную для него палатку, затем повели его в королевский шатер, где уже заседал [37] король с Радою. Явившись туда, герцог стал на колени и произнес присягу в тех выражениях, которые я сообщаю Вашей Милости. Король, ответив, вручил ему знамя; затем герцог сел возле короля; никаких особенных отличий не было ни у королевских людей, ни у военных. В этом же лагере король принимал его, a после обеда поехал в замок. Насколько я помню, других церемоний не было, но знаю наверное, что обо всем Вашей Милости написано достаточно. Было бы не лишним, если бы Вы написали несколько слов пану виленскому, чтобы он велел давать мне копии с московских писем, так как литвинов нельзя употреблять даже для мелочей. Я постараюсь, чтобы о делах, которые происходили в мое отсутствие, было сообщено Вашей Милости, теперь же ничего другого нет, кроме известий о русских и пр.

13-го июля.

Какой-то казак, приехавший из Мстиславля, говорит, что там несколько русских подъехало под замок и наши схватились с ними: не знаю, отчего вдруг московский князь начал показывать такую деятельность. Говорят, что не мало пеших венгров убежало из Лук и из Заволочья к русским. Пешие роты сходятся, но конницы мало; вижу, что король благодарен тому, кто первый приезжает.

14-го июля.

Король сегодня еще остался в Дисне, а канцлер уехал к Полоцку и, проехавши 3 мили, [38] ночевал в лесу под Ушачами, — этого замка уже нет; его разобрали на дрова. Когда Полоцк принадлежал Москве, там жило несколько казаков, которые занимались грабежом.

Сегодня пан староста Пржемышльский откланивался в Дисне королю и поехал в Турцию: он должен побывать дома, где будет ждать вестей из Трансильвании.

Большия удобства доставил нам королевский военный мост, деланный в Ковне по образцу того, который достался венграм от императора Фердинанда. Под Дисною уставили его на Двине в течение 3-х часов; вторую же половину под самым Полоцком. Он очень прочен; каждый понтон могут везти 6-ть волов, а если по воде, то ведут двое крестьян; по нем может проехать даже 10,000 войска, и его можно также употреблять на воде, как и другие лодки для перевозки артил-лерии.

15-го июля.

Канцлер приехал в Полоцк, за ним вече-ром прибыл король; выехав рано из Дисны, он сделал по крайней мере 7 миль. На дороге в лагерь под замком оба литовские маршалы, великий и надворный представляли королю отряды своей кавалерии, великий 120 гусар, кажется не очень годных; лошади какие-то дурные и в небрежном виде; второй 50 лошадей, но не худых. Не знаю, отчего старший выказал себя так; видно, что он теперь не думает о своем деле, или гневается на [39] кого, или ему что нибудь неприятно. С паном канцлером у них не так, как было прежде и проч.

Там же ротмистр Серный представил на смотр пешую роту из 200 пахолков. Не успел король сойти с повозки у своего шатра, как прибыл Держек и вручил королю какую-то большую грамоту от великого князя, целую штуку кельнского полотна, опечатанного двумя большими печатями; была и третья печать нашего пана Трокского, которому велено было встретить Держка, вскрыть письмо, прочитать его для того, чтобы, отправляясь в Оршу, знать о намерениях князя. Держек отдал также письмо пана Трокского, говоря, что в нем изложено главное содержание грамоты.

Король смеялся, смотря на печати “прежде никогда не посылал такой большой грамоты; должно быть начинает с Адама”. Воевода виленский заметил: “Ваше Величество, он пишет все, что только делалось с начала войны”. Король передал грамоту пану виленскому; затем всем велено выйти из палатки, кроме членов совета.

Изменника Невенгловского казнили и затем четвертовали. Такую смерть выпросил для него Поссевин, так как сперва хотели его или четвертовать или посадить на кол.

16-го июля.

Король поехал в замок на богослужение к иезуитам. Скарга говорил проповедь по латыни. Пана канцлера не было там, потому что у него самого в лагере была обедня и проповедь. В замке [40] у иезуитов небольшой костел, где только одна церковь. Иезуитов не много, но ведут дело они хорошо: перед замком, там где начинается го-род, строят уже деревянный костел прекрасной архитектуры, который, говорят, в этом году будет окончен. Король очень беспокоится, прочна - ли будет в этом месте оседлость иезуитов.

Воевода Потоцкий давал банкет для всех панов и двора; все были в замке и пан канцлер также. Держек рассказывает, что его держали под строгим присмотром, огородивши двумя заборами и третьим лубяным, так что ни он не мог никого видеть, ни его также.

17-го июля.

Сюда приехали четыре англичанина, говорят, что прибыли привлеченные славою короля; двое из них довольно знатные, а два другие не так; по их словам молва о короле такая, что он очень смел; не имея никакого дела во Франции и Нидерландах, где установился мир, да и военным худо платят, они приехали к королю предложить свои услуги. ( Старший, по словам Собоцкого, должен быть хорошим воином; он готов в следующем году привезти сюда 3000 стрелков.

Они представлялись королю и обедали с канцлером. Король благодарил за желание служить ему.

Московский гонец должен сегодня приехать к своим послам; король велел им сказать, чтобы они сегодня пересмотрели свои грамоты, а завтра, когда дадут им знать, побывали бы у него. [41]

Люди полагают, что будет мир и что князь уступает всю Ливонию.

Король основывает здесь иезуитскую коллегию и хочет отобрать часть имений, принадлежавших русским церквам, и отдать их иезуитам.

Полоцкая шляхта уже на прошлом сейме противилась этому и просила короля водворить иезуитов в другом месте, а старые церкви оставить по прежнему.

Тогда решили отложить дело до теперешнего королевского приезда. Король принял шляхту и держал речь такого содержания: “он не для того поселяет иезуитов, чтобы лишить шляхту свободы, но для вящей славы Божией; школа устраивается для их же потомства и детей, с целью наставлять их в христианском духе и нравственности. От образования юношества зависит многое: об этом знает не только Польша, но и весь свет”. Здесь он приводил в пример несколько обычаев и грубую жизнь людей в тех государствах, которые не знают ни гуманности, не имеют хорошего образования и ведут жизнь зверскую.

“Привели ко мне, говорил он, недавно, здесь в Литве, тринадцатилетнего мальчика и женщину; мальчик был мужем этой женщины, а отец его жил с нею как с женою, ожидая пока сын возмужает: вот для того, чтобы не происходили подобные вещи, я и хочу здесь поставить школы, костелы и больницы. Ведь из своей собственной кожи можем сделать себе сапог и все, что только захотим”. [42]

“Я завоевал эту страну: отчего же мне не позволено производить перемены, какие захочу? Я никого не желаю заставить принять католическую веру: пусть каждый остается при своей; ведь оставил же я русским каменную церковь и собор Софийский; а так как вы говорите, что ваши предки из своей собственности ни на что другое не давали, как только на русские церкви, то покажите жалованные грамоты; что вы покажете, при том вас и оставлю, чего не докажете, с тем я могу делать, что мне вздумается.”

“Я позабочусь устроить ваши церкви и попов, таким образом, что и они и вы останетесь довольны”.

Агриппа объяснял королевские слова, но не высказал всего до конца, как нужно. Шляхта ответила, что документов не имеет; “Московский князь взял все это с нами в Полоцке; но только наверное известно, что деревни даны нашими предками; все знают об этом, и так мы просим, чтобы нам оставили наши вольности, a иезуитам дали что нибудь другое”. Решено, что печатники должны пересмотреть ревизские реестры, бывшие у московского правительства перед взятием Полоцка и выписать из них, какими угодья-ми и фундушами пользовались православные церкви; если окажется, что эти имения пожертвованы шляхтою, то они будут оставлены за церквами; теми же, которые пожалованы королями и полоцким воеводою, король будет располагать по своему усмотрению и делать с ними, что захочет. Это [43] было весьма неприятно шляхте и даже некоторым панам, так как им ненавистно самое имя иезуитов.

Многие из помещиков поспешили занять деревни, под предлогом, что они были записаны на церкви предками, и потому должны быть опять во владении их рода.

Но король отвечал им на это: “нет господа! что раз посвящено Богу, то не должно быть обращаемо опять в светское пользование”. Они видят, что король серьезно хочет заняться этим делом и проч.

18-го июля.

Сегодня ночью был удивительный случай с паном виленским: в то время, как он ночевал с нами, у него украли печать. Агриппа отправился рано с этим известием к канцлеру, тот сейчас встал и поехал к королю. Там нашел он пана виленского с воеводою виленским, стоявших в ожидании. Король справлялся к обедне; они пошли и доложили ему о происшествии. Король вышел к обедне в худом расположении духа, может быть и потому, что болела спина, так как он вышел прихрамывая. Бедняга пан виленский очень смущен и к этому у него есть важный повод. Дело не маловажное: люди говорят об этом происшествии втихомолку, не подавая вида, что знают. Боже, утешь его: вижу, что и пан канцлер помогает ему в этом, но секретно. [44]

Московский гонец был проведен в палатку с письмом от бояр московского князя к нашим советникам. Наши паны приняли его в особом шатре, куда он принес грамоту; потом отвели его в другую палатку, а сами пошли с письмом к королю, и запершись читали его. Когда прочли грамоту, гонец был приведен в туже палатку, а пан виленский сказал ему от имени всех, что пишут к ним бояре; “Ты поезжай, прибавил он, к великим послам и скажи, что если они имеют какое либо новое поручение от государя, пусть объявят чрез тебя”. Гонец отвечал: "гораздо, гораздо" (harast, harast) и не снявши шапки и не поклонившись, тотчас уехал.

После обеда приехали сами великие послы; они представлялись прежде королю, потом удалились с нашими панами в особую палатку для переговоров. Что же они сделали? Ничего хорошего. От первого предложения, сделанного в Вильне, русские уклоняются: прежде дело шло только о Нарве, а теперь не хотят уступать и нескольких десятков замков, которые сами предлагали; уступают только Кокенгаузен и некоторые другие, всего 4 замка. Они говорят, что Великие Луки, Полоцк и проч. пусть остаются за нами и еще четыре замка в Ливонии. Они насчитали несколько десятков других ливонских замков, как Ригу и проч., а также и курляндских, которые давно находятся в королевских руках. "Это, говорят, князь уступает вам, [45] как свою вотчину, а перемирие велел учинить на семь лет. Наши паны сказали на это: "ведь вы прежде уступали всю Лифляндию, кроме Нарвы; во-вторых зачем уступаете то, что давным-давно принадлежит нам”. Те отвечали: "мы говорим и делаем то, что указал государь великий князь. И вы не имеете другого поручения? - Нет. Так вам здесь нечего делать; завтра проститесь с королем и уезжайте. Если бы король не был христианским государем, он обошелся бы с вами не так, как теперь, потому что вы скорее шпионы, нежели послы." Тем и кончились переговоры.

Бог знает, что будет далее. Решили, чтобы завтра рано отправился к послам Поссевин переговорить о делах от себя и от папы, сказать им, что он сам едет в Москву и убедить их вести переговоры, как следует. Но я сомневаюсь, чтобы он принес какую либо пользу и проч. Некоторые говорят, что ради мира мы могли бы довольствоваться хотя бы этим, имея в своих руках Луки, Полоцк и свободное плавание по Двине, лишь бы был мир, а не перемирие; другие того мнения, что нужно идти далее и настаивать на прежних требованиях: великий князь отдаст все, если наступить ему на горло; а то он нарочно старается выиграть время и потом обмануть; что касается до меня, я соглашаюсь с первым мнением; мне кажется, что славы у нас довольно; если же углубимся в Московскую землю, то придется там зимовать, а для князя это не составляет особенной беды. Не имея денег, мы не справимся с жолнерами, а у него [46] татары и, кто может знать, не направит ли он их на Вильну? Пленные, которых приводят, сообщают, что, по словам князя, у короля мало денег да и тех достанет не надолго, и что король по случаю смерти своего брата, должен будет отправиться в Трансильванию. А кто знает, может быть варвар на это рассчитывает?

Удивительно, откуда он все это знает? Про литовскую печать уже всем известно: пишут об ней универсалы, копию с которых посылаю Вашей Милости.

Бедняга пан виленский очень смущен, к чему действительно имеет повод. Удивительно, как пропала эта печать: должно быть ее взял кто нибудь из своих и видно, что укравши шел только за этим. Пан заснул в палатке, часовые также: палатка же была открыта для воздуха; железный сундук, в котором хранились печать, червонцы и разные драгоценности, был привязан к ножке кровати железною цепочкою; возле него стояла шкатулка, а на ней серебряная умывальница с серебряным кувшином; вор, не знаю как, отвязавши цепь от ножки кровати, унес железный сундук со шкатулкой, умывальницу же с кувшином не тронул. Когда разыскивали украденное, на берегу Двины нашли шкатулку и сундук не отпертыми, так как вероятно вор не мог этого сделать, но крышка в одном углу была взломана на столько, что туда можно было просунуть руку и взять печать с цепью; червонцы и драгоценности остались в целости: отсюда подозрение, что вор хотел только печати. [47]

По случаю аудиенции, данной послам, канцлер выказал большую пышность: своим слугам велел надеть голубые атласные платья; при нем было четыре пахолка, одетые по-итальянски в голубые атласные платья, шляпы также были голубые, с белыми страусовыми перьями; один с булавою следовал везде за ним. Сам он, на турецком коне, в черном костюме по-итальянски, направлялся к королевской ставке с 40 гайдуками, вооруженными ружьями, а пред ним далеко впереди ехали пан Радомский с паном маршалом Зборовским, окруженные свитою в атласных платьях. Люди шептали: вот великий гетман! Но мы желаем чего либо большего, когда он будет показываться со своею свитою.

19-го июля.

Сегодня рано Поссевин был у русских, затем частным образом у короля; давал при панах отчет в разговоре, который имел с послами. Послы решительно не хотят вести других переговоров и говорят тоже, что и вчера, уклоняясь от виленских предложений, кроме уступки Нарвы и нескольких замков; теперь они уступают только Кокенгаузен, Ашераден, Ленневаден и какой то еще замок, затем Луки, Ригу, Курляндию и все то, что давно уже принадлежит нам, кроме только Полоцка и того, что теперь завоевано во время войны, говоря, что князь не велел предлагать ничего больше, а только заключить перемирие на 7 [48] лет. Ясинский, литовский писарь, служил толмачом во время переговоров с Поссевиным. Последнему послы оказали великий почет: вышли к нему на встречу далеко за свою ставку, и всякий раз, когда он произносил имя папы, они вставали; он также видно умел им понравиться, так как это хитрый человек. Поссевин говорил им, что папа ради интересов христианства принимает на себя труд согласить их на мир; они начали сейчас просить его, "сделай это, государь наш щедро наградит тебя." "Если вы не захотите мира, продолжал он, то король принужден будет идти на вас и воевать вашу землю и вам же после будет хуже; "да отвратит Бог его сердце от этого", отвечали они. Потом они уговаривали его ехать в Москву не торопясь: "уже ты стар, говорили они, тебе надобно отдохнуть," все это для того, чтобы поспеть ранее его к великому князю. Когда Поссевин вышел от короля, то ввели послов: виленский кастелян отвечал им в таком смысле, но не очень бойко, ибо был смущен происшествием с печатью; король и канцлер часто помогали ему, когда он что пропускал: "хотя король, Его Величество, за такое малое уважение к своей особе со стороны великого князя, который посылает через вас противоречащие предложения, и затягивает тем войну, имел бы справедливый повод выместить это на ваших особах, ибо за такие поступки вас следовало бы считать не послами, а шпионами; но будучи христианским государем, он этого сделать не хочет, и скорее окажет вам милосердие, [49] нежели жестокость. Уже в Вильне вы предлагали всю Лифляндию, и дело шло только о нескольких городах, о которых вы послали гонца к государю, подавая надежду, что государь уступит их, а между тем государь отправил своих людей опустошить земли короля, не предуведомив его об этом, так что эти войска причинили вред и невинных людей умертвили, чего король с вашими людьми, коих брал в плен, не делал. Брал он в службу тех, которые хотели ему служить и награждал, а которые не хотели, тех пускал свободно и без вреда в ваши земли. Впрочем не большое утешение получили вторгнувшиеся в наши пределы, ибо те, на которых они напали, отплатили им и вот вам теперь и прибыль. Король, призвавши на помощь правоту своего дела, не будет вымещать этого на таких незначительных личностях и бедных людях, как вы, но на тех, которые имеют большее значение и потребует уже не только Лифляндию, которую он хотел получить, но все, что принадлежит вашему князю. И так с этим ответом ступайте свободно в вашу землю, а теперь бейте челом королю". Послы, молча, поклонились и пошли. Не знаем, понравился ли им этот ответ; мне кажется, он очень суров и проч. Вот это уже не шутка: мы рассчитывали на мир, а тут как раз война! Некоторые надеются, что когда углубимся далее в Московскую землю, то явятся другие послы. Дай Бог, чтобы было так; мы все были бы очень рады, потому что если придется зимовать здесь, то будет плохо и Бог знает, что [50] произойдет с нами. Хоть бы с честью прекратить войну, потому что и так уже довольно и проч.

Пан канцлер из числа пленных, взятых в Велиже, двух, вероятно знатных, подарил послам, говоря, что делает это ради папского посла. Послы приняли их не показывая вида, что рады, однако благодарили пока канцлера, "поступил, говорят, как подобает христианину." Косс приехал с Низу; давал публично отчет, что происходило у татар. Дело было совсем не так, как донесли королю. Низовые казаки вовсе не виноваты: они схватили двух перекопских царевичей — одного калгу (наследника престола) случайно наткнувшись на них на Днепре; царевичи бежали с татарской стороны, вследствие вражды за царство и больших замешательств. Исход дела описывает королю Ожеховский, поручик низовых казаков; копию я посылаю Вашей Милости. Царевичи находятся в Черкасах у старосты; один из них калга, который должен был вступить на престол. Пишут к королю (копию посылаю), убедительно прося, чтобы их пустил к турецкому султану к третьему брату, а устно через Косса отдаются под покровительство короля, прося, чтобы или силою поставил их на царство, или дал бы им средства ехать в Турцию, обещая до смерти верность и повиновение со всеми татарами. Они готовы подтвердить это самыми страшными клятвами. К татарам ехать не смеют, ибо хан хочет их умертвить: он уже посылал мурз к казакам, предлагая за них 70000 червонных злотых и 400 атласных кафтанов. Мурзы [51] имели поручение, как только казаки выдадут царевичей, тотчас казнить последних. Король отдал приказание черкасскому старосте держать их под крепкою стражею, чтобы не убежали до нового приказания; велел обращаться с ними хорошо и не притеснять их. И так неизвестно, что будет с ними. Король мог бы по этому случаю войти с татарами в какие либо переговоры, которые могли бы быть полезны для нас.

Когда это происходило у татар, везли от нас в Крым обычные подарки, но вследствие беспорядков воротились назад. Косс говорит, что слышал, будто перекопский царь, взявши от московского князя большие подарки, поклялся не помогать польскому королю в войне против него и не опустошать его землю; а что же хорошего, что он берет с обеих сторон? Король делал смотр отряду слуцкой княжны в 400 человек. Лошади хорошие, вероятно она щедро платит. Есть гусары, а также и казаки. Несколько сот Белгородских татар приехали к нам на службу. Они должны находиться в авангарде, а ведет их Гарабурда.

20-го июля.

Пан Бонар представлял свою роту в превосходном виде: мы такой не видывали; лошади хорошие, отличные и проч.

Пан Накельский также привел свой отряд, а пан Раздрашевский от пана подкомория Познанского: и эти также хороши, лошади не изнурены. Король принял их с благодарностью. [52]

Велено писать письма к старшим знатнейшим сенаторам и отправить их в Польшу через коморных.

Поссевин также простился с королем. Он отправляется отсюда прямо в Оршу. На письмо московского князя король велел отвечать пану канцлеру.

21-го июля.

Мы двинулись в поход от Полоцка к Заволочью (в 26 милях). Вся дорога пролегает чрез леса; король должен делать в день по 8 миль, а канцлер по 4. Тяжело проходить через этот бор, нужно везти с собою провиант, так как нигде нет корма для лошадей.

Мы с канцлером проводили ночь в 4-х ми-лях от Полоцка в лесу под сосной, а король впереди нас еще в 4 милях. Канцлер едет как гетман, перед ним несут торжественно хоругвь, при которой отряд в 200 коней: Ухровецкого 150, других русских 50; гетманские литавры и проч.

22-го июля.

Ночлег в 4 милях под сосной в том же лесу при реке Дриссе. Канцлер в хлопотах с письмом великого князя, да и писарям трудно справиться с ним; в письме целых двадцать листов и Бог знает, чего только там нет: удивительные аргументы и беспрестанные ругательства: он довольно едко приписывает королю клятвопреступничество и басурманство. Король имел в виду [53] ответить коротко, указав только на его преступления: он хочет послать ему две книги, писанные об нем иностранцами - Гванини итальянцем и Крауцием, желая показать, что весь свет знает об его пороках; наконец решил так: отписать ему на все кратко, предпочитая расправиться с ним на деле; "а что ты пишешь про меня, будто я жаден проливать христианскую кровь, то, не обманывая людей, как моих, так и своих, выезжай на условленное место и там один на один расправимся друг с другом; если ты этого не сделаешь, то твоя трусость еще больше выкажется пред светом". Канцлер хочет отписать князю на все по пунктам и опровергнуть все его аргументы, но не знаю, сумеет ли он это сделать, так как грамота не ясна; канцлер сердится на то, что злодей почти во всем увертывается. Не знаю отчего теперь московский князь так возгордился: он вероятно надеется на татар, или хочет двинуться на Вильну, пока мы будем гостить у него. Но пан Трокский стоит на стороже у Могилева.

23-го июля.

Ночлег под сосной в том же лесу в 4 милях. Когда мы сегодня снимались с ночлега, привели к канцлеру двух русских боярских детей, которые ушли из Москвы и передались нам; канцлер взял их к себе; они сообщают, что по всей вероятности князь будет собирать войска у Пскова и Новгорода; в этих двух городах, как [54] говорят, две партии: одна на стороне великого князя, другая - за короля. Не знаю, правда ли это. Канцлер послал Тилицкого в Краков к Меховскому пробощу с номинациею на Пржемысльское епископство и вот наш Меховский будет епископом; сомневаюсь, чтобы дело обошлось без зависти со стороны других и проч.

Ваша Милость конечно изволите знать, что Краковское воеводство дали воеводе Бельскому, с тем только условием, что он займет место в Кракове, когда воеводство Бельского перейдет к старому Жолкевскому.

Коморник сейчас отправляется в дорогу с письмами к сенаторам и я также кончаю письмо.

Писано в лесу под сосной между Полоцком и Заволочьем, 1/2 мили от Нищарды (Теперь Витебской губернии), где прежде был московский замок, сожженный полгода тому назад нашими казаками 23 июля 1581 года.

Продолжая, по приказанию Вашей Милости, описывать все, что будет происходить у нас с сегодняшнего числа, на нынешний день не могу ничего сообщить, ибо мы углубились теперь в эти темные леса, как в какой либо ад; мы едем только с паном канцлером, а король не с нами; чтобы . скоротать эту скучную дорогу, он едет впереди нас к Заволочью, делая по 8 миль в день. Вот [55] уже пятый день, как мы стараемся выйти из лесов; но еще и завтра целый день должны ехать лесами; хотя мы надеемся, что скоро покажется Заволочье, но и там придется терпеть другую беду; нам покажется небо, но за то там нет ни травы, ни овса для наших лошадей. Не будь так близко это Заволочье, наше существование было бы невозможно при таких трудах и лишениях. Только король сам едет в повозке, а несколько придворных с обозным; на ночь ставят для короля па-латку, без скамеек и столов; в полдень король кушает в крестьянской избе; сиденье для него устраивают, вбивши в землю несколько кольев и положивши поперек их другие; таким же образом делают и стол; (ковров и не спрашивай); когда же королю захочется с дороги заснуть после обеда, или отдохнуть, то насекут березовых ветвей с хворостом вместо тюфяка, раскладывают это на земле; он ложится спать и отдыхает, как в самой изящной спальне. Московский князь хорошо загородился от нас этими лесами, но мы их ему порядочно расчистим. Дай Бог, чтобы все эти старания увенчались успехом и чтобы поскорее состоялся мир, но Бог знает, как это будет. Мы хотим углубиться в Московскую землю, но времени мало, так как зима уже на носу, а если князь не отправил послов просить о мире, - он же грозит, что не сделает этого даже в продолжение 50 лет, -то не знаю, как придется нам поступить: возвратиться ли, заехавши так далеко, или же зимовать. А что из двух полезнее? В случае сейма, Ваша [56] Милость вероятно приедете; но если дело пойдет о том, чтобы продолжать платить военный налог, сомневаюсь, чтобы Вы позволили привезти себя. Денег в этом году у нас мало и весьма медленно собирают их; жолнерам обещали произвести уплату в Заволочье, для чего и везут за нами 200 т. злотых, но что это значить для такого войска? Нужно бы вдвое столько заплатить за прежнюю службу. Если жолнеры потребуют жалованья, время будет уходить, а мы боимся утомиться в такую пору, когда и погода придет на помощь неприятелю. Я не знаю, что за тайна, что князь так нахально и едко писал этот раз королю? Он на что-то надеется. Около Смоленска у него не мало людей и он хочет вторгнуться в наши пределы, лишь только мы вступим в его владения. У Могилева стоит пан Трокский с польскими ротами в 1000 лошадей и с литовским отрядом; всего войска у него вместе с пешими около 3000 и если бы он не делал наездов, а ограничился защитою наших сообщений, то оказал бы большую услугу, потому что князь, как заметно, очень озабочен тем, какой оборот примут там дела. Пан канцлер вот уже несколько дней, как занят составлением ответа московскому князю. Господи, как он его отделывает! Каждое его положение, каждую мысль a contrario pervertit; будет от чего краснеть князю! Письмо будет по латыни и мы пошлем его в Рим, чтобы сделать известным всему свету, ибо, как слышно, князь свои грамоты и наши ответы на них рассылает по Германии. [57]

Сегодня мы ночуем в том же лесу над озером, проехавши 5 миль, на том самом месте, где за год перед этим жолнеры канцлера на По-ходе от Заволочья натерпелись много беды, будучи принуждены идти по отвратительным дорогам, при страшной распутице; сам канцлер, бросив войско и все, что ему мешало, уехал в Полоцк. О Боже, вот раздавались тогда проклятия! дай только Бог, чтобы все это забылось.

25-го июля.

Мы провели ночь в том же лесу под сосной, в трех милях, над озером, из которого вытекает река Дрисса. Там ждали нас пушки, ядра, ружья и другие снаряды, которые еще в Дисне, за две недели перед этим, нагружены на плоты и пригнаны на озеро; все это сложили на берег, так как Дрисса не течет далее в ту сторону, в которую нам нужно идти; вместе с этим пришло сегодня из Заволочья 300 королевских лошадей, совершенно свежих, а также должны прибыть и несколько сот подвод из Заволоцкой волости. Bсе снаряды завтра отправят к Заволочью.

26-го июля.

Мы приехали под Заволочье с паном канцлером, а король еще в понедельник перед нами: он торопился выбраться из этого леса.

Как утка на озере, стоит замок — предмет прошлогодних подвигов пана канцлера. Король [58] осматривал крепость со всех сторон с большим вниманием; а так как это место укреплено самою природою, то он хвалил доблесть канцлера, который взял его в такую непогоду. Он говорил, что если б пришлось ему, он не полакомился бы такой добычею; канцлер очень доволен, и тот ему большой друг, кто скажет, что замок неприступен и труден для осады; мы все твердим, что действительно так. Старостою здесь Зибжик. Мы нашли все в порядке: земли около замка на 15 миль в ширину, крестьян, которые присягнули, 4000, каждый принес ему по 2 талера на расходы по случаю приезда короля; говорят, что он в этот год собрал наличными 30000 злотых. Наши, как вижу, гневаются, но Зибжику все равно. Он ведет здесь большое хозяйство, сам торгует всем; привезут ли что на торг, он покупает и потом продает жолнерам; говорят, что таким образом все наши деньги остались у него и проч. Год тому назад нескольким ротмистрам предлагали Заволочье, но никто из них не хотел этого места, а вот Зибжик знает, как с ним распорядиться. Заплати ему Господь за то, что от самого Полоцка исправил дороги, навел везде хорошие и крепкие мосты и построил их не как-нибудь по-польски: мы везде в этих лесах совершали легко переправы и до самого Пскова нашли исправленные дороги; много значит, что из здешних озер выходят реки и озерки, по которым удобно можно сплавлять грузы с тяжестями, а между тем литовцы не сказали об этом ни слова: сам [59] канцлер только в прошлом году узнал об этом.

27-го июля.

Прибыл ротмистр Зебржидовский от пана Трокского со стороны Витебска и Могилева, с известием, что русские, которые начали воевать, уже вернулись и пошли к Дорогобужу; пан Трокский просит, чтобы ему разрешили приехать с его отрядом, так как там нечего делать. Завтра придут сюда литовские паны; будет совет, с каким ответом отпустить Зебржидовского. Литовцы пугают короля, не давая ни о чем надлежащих сведений.

Король гневается на ротмистров за то, что медленно собираются; те, которые должны были придти из далекой Польши торопятся более, чем стоявшие тут вблизи на квартирах. Они отговариваются неимением денег. То немногое, что получено, они должны издержать на покупку материала после прошлогодних убытков и недостатков.

И так Бог знает, как пойдет дело; если обратимся к Пскову, как толкуют теперь, то нам придется здесь зимовать, а при какой обстановке, страшно и подумать. Не знаю, все ли вернемся невредимыми домой. Теперь самое лучшее время, погода хороша, и дороги отличные, — а когда придется встретиться с неприятелем, настанет зима, дожди и прочее в этом роде.

Если у короля не будет свежей пехоты, то сомнительно, чтобы эта могла выдержать поход. [60]

Королева прислала письмо от шведской королевы о том, чтобы наш король в случае, если пожелает заключить мир с московским князем, не делал этого, пока не вступит в переговоры сам шведский король — муж ее.

Пан канцлер поссорился с надворным подскарбием. Канцлер послал меня к нему сказать, что король приказал выслать провиант навстречу Фаренсбаха — муку и волов на назначенное место для того, чтобы тот скорее мог прибыть с своими немцами. Пан подскарбий ответил, что по его мнению посылать напрасно, что уже два раза писали об этом Фаренсбаху, и что нужно беречь деньги и казну и лучше обратить на что либо другое ту сумму, которая выйдет на каморника. О Боже! Вот гневался канцлер, когда я передал ему ответ! "Пусть подскарбий, говорил он, довольствуется тем, что я терпелив и что я ему ни в чем не мешаю; я его оседлаю, отпущу ему подпругу, и подвяжу ему новую. Я первый чиновник, выезжу его и пр." Много было говорено в таком роде. "Отправляйтесь, сказал он Пудловскому и мне, и скажите, чтобы он так не смел говорить: я не высосал этого из своего пальца, а говорю то, что поручил король". Затем он с гневом обратился ко мне: "беги и доложи королю, что подскарбий мне отказал". — Я прежде побываю у подскарбия ответил я... Подумавши, канцлер велел нам с Пудловским ехать к подскарбию. Прибывши мы сказали, что пан канцлер очень обиделся, и велел доложить обо всем королю. [61]

Пан подскарбий отвечал нам с сердцем: “ Пусть жалуются королю; у меня также до него дело. На меня все взваливают неудачи войны — король, литва. Не знаю как и удовлетворить всех." Мы старались успокоить его, и советовали ехать к канцлеру извиниться. Он отвечал, что ничего обидного не сделал для канцлера, что считает его высшим, но не хочет быть у него в пахолках и пр. Затем он одумался, приехал к пану канцлеру и старался оправдаться. Мне нельзя было сделать ничего другого, как сообщить канцлеру его ответ, что я и исполнил в самых скромных выражениях. Передай я все, что было говорено, вышло бы иначе. Боюсь, чтобы его счастье не переменилось когда нибудь.

28-го июля.

Жмудский староста водил на смотр свой отряд: всех лошадей 300, конных гусар 140, 120 козаков, 40 конных стрелков, довольно красивых, 4 отличные поводные коня, но все-таки два года тому назад в Полоцке было лучше.

Канцлер очень досадует, что так долго ничего не делается. Много хлопот с жолнерами. Он сказал мне: "знай я раньше, что будет так, то деньги, которые я издержал на войну, лучше потратил бы на постройки." Бог знает, какой будет исход войны, заключим ли прочный мир; если не доконаем московского князя, то нужно опасаться, чтобы не пришлось потерять то, что завоевано. Литовцы нам ни в чем не помогают. Когда [62] мы отойдем от этих замков, то кто знает, не попадут ли они в руки московского князя?

29-го июля.

Происходило тайное совещание с литовскими сенаторами: обсуждали, в которую сторону обратиться, и решили, что на Псков.

На Новгород не безопасно, потому что тогда пришлось бы оставить в тылу Псков и несколько других крепостей. Если московский князь после нашего прихода под Псков не согласится на мирные условия, то мы будем добывать Псков силою; если же не возьмем города, то намерены обложить его и останемся зимовать перед ним.

Для добывания провианта будем снаряжать особые команды; Рига и Лифляндия помогут также доставлять его. Отсюда Псков не далеко, всего 30 миль; все-таки нужно идти едва не две недели, а мы отправимся только через 5 дней.

Не могу объяснить себе, отчего московский князь, не имея людей, теперь действует так смело и что могло ободрить его: некоторые говорят, что он надеется на литву и что венгерские перебежчики поддерживают в нем упорство, передавая, будто у короля долго не будет денег, что он утомится и пр. Не знаю, на сколько тут правды: рассуждает так простой люд.

30-го июля.

После обедни читали в присутствии сенаторов ответ московскому князю, написанный [63] Гизиусом. Пан канцлер сам переведет его на польский, так как мы секретари не сумеем сделать этого, а с польского на русский переведут литовцы и этот перевод пошлют московскому князю; латинский же подлинник канцлер хочет послать в Рим, чтобы сделать его известным всему свету.

Ротмистр Зебржидовский отпущен к пану Трокскому и жолнерам, которые у Руссы. Уступая просьбам литовских панов, король позволил им возвратиться, так как с той стороны нечего опасаться неприятеля. Им велено ехать в Холм и там оставаться до дальнейшего распоряжения; по дороге они должны сделать набег. Королю не очень приятно, что пан Трокский удаляется от Днепра, но тот упорствует, и пишет к здешним панам, чтобы старались вызвать его оттуда.

31-го июля.

Был смотр отряда литовских татар в числе 600; ими командует Гарабурда.

2-го августа.

Дай Бог умереть московскому князю, пока мы доедем до Пскова. Не могу сказать, сколько всем хлопот с этим ответом; а мне с Гизиусом больше всего возни с ним. Сегодня целый день от восхода солнца до заката, мы сидели над этой проклятой грамотой и все еще не кончили; не знаю также, что за выгода пану канцлеру вмешиваться в то, что собственно касается Литвы. [64]

Король завтра утром отправляется в дорогу, и все торопит нас с грамотою; право не знаю, как скоро она будет готова; литовцы, когда напишем ее, переведут на русский (язык). А разве можно знать, как скоро они успеют это сделать?

Масловский, сын войского Велюшского, который был послом, и недавно умер, хотел бежать к московскому князю. Староста венденский в Ливонии поймал его и нашел при нем письмо московского воеводы, который находится в заключении в Гневе в Пруссии; воевода писал московскому князю, что в Масловском он будет иметь отличного слугу. Какой странный случай! В то же время, когда был пойман Масловский, прибежал в Венден русский из Пскова, перешедший на нашу сторону и обещавший привести 500 стрельцов; и так с обеих сторон довольно изменников. Сегодня вечером обоих привели к пану канцлеру; мы все удивились, увидевши русского: настоящий молодец, красив собой; на расспросы канцлера он сказал, что сам не знал, что делал. Велено передать его профосу, и думают, что быть ему на колу. Боже, сжалься над ним и пр.

3-го августа.

Король перед самым отъездом, подписал грамоту на познанскую судную должность и суррогацию п. Войтеху Заиончковскому, согласно желанию Вашей Милости. Так как отправляется и канцлер, то печатать документы трудно, а Павлось также уже уезжает. Кроме того, король велел мне с [65] Гизиусом остаться здесь, а также и Гарабурде, чтобы окончить перевод на русский язык ответа московскому князю, а затем отправить его к гонцу, который задержан для этого на границе. И так мы должны пробыть здесь по крайней мере два дня, короля же и печать можем догнать только в Воронце (Вороничи, местечко Опочецкого уезда Псковской губернии). Как только догоню пана канцлера, то запечатаю оба письма и при первом случае отошлю их в собственные руки Вашей Милости.

Мы, ксендзы, условливаемся с новым паном судьею, чтобы был милостив к нашей десятине, т. е. чтобы отдавал ее вполне; мы поручились королю, что хотя он и протестант, но иначе поступать не будет и пр.

И так мы едем под Псков. Боже, будь милостив и веди нас Сам, чтобы наши труды не были напрасны. Во Пскове 3500 княжеских стрельцов, 4000 конницы, а городского населения и боярских детей, поселенных в этой области 12000 способных к защите; там есть также стены, но говорят, что уже старые. Мы везем 20 осадных орудий, а недалеко — 14000 пехоты. Мы надеемся, что явится посольство на счет мира. Дай Бог этого. Я не думаю о псковской прибыли, дал бы Бог вернуться в целости домой. Лазутчики дали знать, что русские сожгли около Пскова несколько замков и что все жители переносят свое имущество в город.

Здесь уже осень и такие холода, какие у нас [66] бывают около св. Варфоломея. Уже близка зима. И так веселья не будет. В Заволочье 3 августа 1581 года.

7-го августа.

Я провел ночь в пустыре, подвергаясь большим лишениям после ужасной дороги. Здесь такие высокие горы, как у нас на Подгуре. Они не скалисты, но за то на них много мелкого камня. Почва иловата, а дожди и холода уже наступают. Бог знает, какая будет нам жизнь.

8-го августа.

Я выбрался из пустырей в лучшую и более плодородную страну и провел ночь в 5 милях от 'Воронца: там обилие во всем, деревни, т. е. села расположены густо, хотя нигде не видно ни одного человека; на полях большой урожай и много хлеба.

9-го августа.

Я приехал в Воронец. Ничего нового не слышно. Приготовляют правила для лагерной службы, но еще их не обсуждали. Король не доволен, что роты сходятся медленно, так как уже время двинуться с места. Холодное время приближается, а дороги будут худые; Бог знает, что ждет нас впереди. Недавно русские сожгли пригород Красный, не далеко от Пскова, а сами с имуществом перебрались в Псков. [67]

10-го августа.

Артикулы уже написаны и их читают в совете в присутствии всех ротмистров. Выслушав их, ротмистры просили через пана Пжиемского, чтобы им было дозволено посоветоваться между собою отдельно.

Это им разрешили, и через пана Пжиемского они объявили, что на все согласны, только один пункт, по их мнению, очень строг, а именно, что никому по своей воле и надобности нельзя ни отъезжать домой, ни отлучаться из армии. Если король останется здесь на зиму, то никто из них не уедет; но если он оставит армию, то просят, чтобы и им дозволили отправиться; второе требование, чтобы поскорее назначили гетмана; третье, чтобы заплатили за верную службу королю. На первое требование дан ответ через пана Зборовского, что король соглашается; на второе, что король, поговоривши с членами совета, назначит гетмана; на третье, что приложат все старания к уплате жалованья.

Пан Пжиемский старается, чтобы король исполнил обещание, которое дано на сейме пану судье Калишскому касательно пошлины радиевской, а также села Богушичи. Об этом есть листы пана воеводы Познанского, да и сам судья пишет, что хочет кроме этого деревню Чолову. Я сказал пану канцлеру, что она принадлежит к Радзиову и находится в ведении пана старосты Радзиовского; об этом говорил сам канцлер с п. Пжиемским, [68] так что тот уже отказался от Чоловы и домогается другого. Он говорит, что из-за этой Чоловы не хотим потерять милости пана маршала. Здесь есть пахолок пана воеводы, которого Пжиемский хочет отпустить в Польшу, он просит меня, чтобы я послал через него документ на познанское место. Я отвечал, что это невозможно, так как мною обещано переслать его только в руки Вашей Милости. Что же касается п. Ожельского, то чтобы успокоить его, я пошлю ему привилегию, как только она будет готова, с чем согласен и п. Пжиемский. И так, чтобы не откладывать дела с указом на судное место, я отправлю этот документ с гонцом п. воеводы, не говоря, какое это письмо, а адресую его просто Гралевскому в Варшаве и напишу, чтобы он передал, как можно скорее, Вашей Милости. У меня есть свои причины, почему я не посылаю этого письма прямо на имя Вашей Милости.

Артикулы, которые всему рыцарству, и всем кто бы ни поступил в войско, должны быть объявлены, как ротмистрам, так и товарищам и всем другим, которые явятся на службу его королевского величества и Речи Посполитой.

Стефан, Божиею милостию, король польский, великий князь литовский, русский, прусский, мазовецкий, жмудский и проч. и трансильванский.

Все, которые будут состоять в нашем войске, как получающие жалованье, так и волонтеры, из какого бы ни были сословия, чем бы ни [69] занимались и из какой бы нации ни происходили, должны подчиняться порядку и военным артикулам, изображенным ниже, ибо каждый приехал не для того, чтобы мешать военным действиям, а чтобы споспешествовать им. А так как мы от Бога получаем все блага и тем более успех в битвах, то да благословит нас Бог в настоящем деле и в наших предприятиях; каждый из начальников и панов должен стараться вести своих подчиненных к тому, чтобы все, особенно теперь, имели страх Божий, молились Господу и старались о чистоте совести.

Так как все войска будут разделены на отряды, которые пойдут по отдельным дорогам, то каждый должен следовать с своим отрядом; каждая часть должна идти таким образом, чтобы не смешиваться с другими, а также каждая рота следует одна за другою в таком порядке, в каком они будут расписаны, не мешая друг другу, и тяжести каждого отряда должны идти вместе со своею частью. Для этого все должны давать свои повозки, как крытые, так и казенные, рыдваны, телеги, коляски, также кибитки и друг., кто что имеет. А если захотят при которой либо части идти торговцы с продовольствием, то они должны объявить об этом заранее, чтобы не мешать движению, и следовать на указанном им месте.

Для надзора за соблюдением порядка, который будет указан каждому начальнику отряда, назначаются по два ротмистра, а кто упорно будет мешать в походе, у того можно сломать воз и [70] виновного может наказать не только главный начальник отряда, но и каждый из ротмистров, назначенных для надзора за порядком.

Тяжести его королевского величества, также и орудия никто не может трогать; виновных в этом подвергает наказание тот, кому поручена охрана обоза его величества.

Если, в котором отряде сломается повозка, то ее должны тотчас же убрать с дороги, а затем, когда починят, то на привале, который случится, ротмистры должны пустить ее на прежнее место. Если как-нибудь воз завязнет, то должны вытаскивать его те, которым прикажут ротмистры.

Когда отряд должен делать привал на месте, которое ему назначат, то никто из другого отряда не должен ни кормить лошадей на этом месте, ни брать продовольствия, а в особенности должны охранять те места, которые будут назначены для короля его величества.

За продовольствием никто не может ездить за линию стражи, также и теперь во время похода; а кто поедет, того должны остановить те, которые будут на страже. Если же будет сопротивляться, то поступят с ним так, как изображено ниже.

Назначается один генеральный профос; у него будет власть брать виновных, какой бы нации или отряда они не были, будет ли это в лагере, или в другом месте; а при профосе должны состоять четверо: один из поляков, другой из литовцев, третий из венгерцев, а четвертый из немцев, чтобы было порядочно и ни для кого не обидно. [71] Всякий, кто провинится, должен быть приведен к назначенным лицам, которые будут всегда заседать в нашем лагере, а будет их четверо, по одному из каждой названной нации; они, выслушавши дела, которые случатся между людьми разных наций, должны постановить решение; допускается однако апелляция к гетману. О всяком случае нарушения военной дисциплины они должны доносить гетману.

Все другие дела должны ведаться по обыкновению гетманскими чиновниками.

Кто поднимет руку на профоса или его людей, тот должен быть казнен неупустительно; а кто обругает его или его помощника тот должен быть посажен на кол.

Все казаки, которые добровольно идут в не-приятельскую землю, не должны действовать в раз-брод, но все должны собираться под команду того, которому это поручено; кто же будет бродить без ведома начальника, тот будет казнен отсечением головы и всякий из нашего войска волен схватить такого и привести к гетману. Также казацкие ротмистры не должны принимать к себе людей из рот; если же кто примет чьего либо слугу или беглого пахолка, то тот, который убежал, должен быть казнен отсечением головы, а кто принял — должен быть наказан по усмотрению короля и членов совета.

Никто из войска не должен посылать за посылкою, ни за фуражировкою за линию передовой стражи без ведома гетмана, а кто проедет через линию, тот должен быть остановлен стражею и [72] строго наказан. А кто будет сопротивляться, тот может быть безнаказанно убит часовыми; если убежит, то где бы он не был пойман, должен быть наказан отсечением головы. Если ротмистр, который будет в то время на стороже, не заметит этого, тот подвергается строгому наказанию. Если нужно будет послать кого далеко от лагеря, то это должно быть сделано по возможности безопаснее.

Никто не смеет портить продовольствия, пуская в хлеб лошадей и волов, но может его только жать или косить; также никто не должен зажигать деревень и церквей, убивать русских крестьян, попов, детей, женщин и девиц и причинять им какое либо насилие, а также брать в тюрьму или в неволю.

Кроме того никто, ни из служащих ротмистров, ни из волонтеров или купцов не должен отсылать из войска никакой добычи, захваченной в неприятельской земле, но каждый должен держать добычу при себе в лагере или продавать для того, чтобы войско не голодало.

Никто не должен распространять никаких слухов, под страхом сидеть на колу; если кто узнает о чем, тот должен сказать об этом секретно гетману, а гетман — королю; также обо всем, что заметят случайно, должны сказать ротмистру или начальнику, а тот — гетману, о делах же военных никто не должен судить, говоря напрасно на стороне, ибо такие разговоры часто бывают причиною беспорядков и неповиновения в войске.

Когда располагаются лагерем, то никто не [73] должен заступать дорогу возам своею палаткою или лошадьми, а каждый должен остаться на месте около своего воза, когда ему велят идти в лагерь; также никто не должен, выдвигать своего воза из рядов под опасением строгого наказания.

Каждый ротмистр должен быть всегда при своей роте, как во время похода, так и тогда, когда затрубят тревогу.

Кто, находясь на службе, или в войске, произведет беспорядки и бунт, тот должен быть на-казан отсечением головы. А для того, чтобы не было бунта, когда пошлют за кем привести к гетману или к тем, которым будет это поручено, виновный не должен идти в большой компании, но с двумя или тремя друзьями. Вообще во всяком деле каждый отвечает сам за себя.

О нуждах же своих рыцарство должно через ротмистров докладывать гетману, а гетман — королю.

Кто будет сопротивляться чиновникам или гетманским слугам, в случае если те велят ему явиться к гетману, а также если будет сопротивляться ночной страже, тот должен быть наказан отсечением головы.

Ротмистры и товарищи во всех военных делах ничего не могут делать по своему усмотрению, но должны ждать приказа гетманского, под страхом лишения чести.

Продовольствия никто не должен покупать от торгашей, ни посылать для них, но покупать только тогда, когда оно будет привезено на торг. [74]

Кто заведет ссору, то наказание такого будет зависеть от усмотрения гетмана. Если кто кого ранит, тот будет наказан отсечением головы; если же не ранит, а выхватит оружие или схватится за него, тот должен быть наказан отсечением руки.

Если произойдет ссора между спорящими, то никто не должен бежать на помощь, под страхом отсечения головы.

Кто вызовет кого на поединок, тот должен быть строго наказан.

Люди невооруженные, а также женщины дурного поведения не должны следовать за войском, кроме тех, которые имеют мужей, и везут за войском продовольствие и хорошо ведут себя. А кто будет уличен в безнравственном поступке, то оба должны быть наказаны отсечением головы.

Каждый должен доносить гетману о пленных в случае, если поймает их, и сдавать гетману на его усмотрение, так как многое зависит от того, когда гетман знает, какие это пленники. Также если кто, храни Бог, бежит из чьей либо роты или отряда, то об этом должно быть донесено гетману.

Незнакомого человека никто не смеет держать у себя из опасения шпионства, ни принимать его в роту, ни иметь слугою, не донеся о таком ранее гетману. А кто посмеет делать иначе, тот должен быть строго наказан.

Никто не должен запрягать в возы строевых лошадей или давать их кому-либо, а также не должно никогда посылать их для своей надобности [75] под страхом строгого наказания, разве сделает это с разрешения гетмана.

Найденную вещь никто не должен удержать долее одной ночи, а обязан отнести ее к гетману, чтобы можно было повесить ее на столбе, или поставить ее при нем, дабы тем легче каждый мог найти потерянное. А если кто сделает иначе, тот будет наказан как за воровство.

Каждый должен знать свой лозунг.

А если кто будет пойман ночью, не знающий лозунга, тот будет на колу.

И так, когда будут трубить к лозунгу, то нужно, чтобы всякий шел к трубачу узнать какой лозунг.

По объявлении лозунга никто не должен поднимать крика, стрелять из оружия, ни давать громких пиров под опасением строгого наказания.

Во время похода никто не должен кричать по какому - бы то ни было поводу или при виде какого либо зверя под страхом строгого наказания.

Пока мы сами будем лично присутствовать на войне, никто не должен удаляться из войска; а если уедем за каким либо делом, и войско оставим на месте, то с ним должны также остаться и все служащие.

А впрочем, если кто будет иметь действительно важную нужду, то будет обращено внимание на его просьбу, чтобы он мог удалиться на время, оставивши при своей роте хорошего и надежного поручика.

Как во время похода, так и в лагере никто не должен пускать на корм очередных лошадей; [76] они должны быть всегда наготове, как только понадобятся.

Во время похода и в лагере во время отдыха, ни у одного ротмистра не должны ни бить в барабан, ни трубить, кроме гетмана, а во время похода только в назначенном отряде по особому приказанию гетмана.

Если у гетмана будут бить в один барабан, то все ротмистры тотчас сами должны сходиться, кроме больных; это для того, чтобы получить приказания и передать их своим товарищам. А в особенности если случится что-либо важное, то нужно сейчас посоветоваться.

Никто под страхом наказания не должен жечь места, на которых стояли перед выступлением в поход.

Ротмистр должен представить верные сведения о том, какие недостатки терпит его рота.

Один от другого не может принимать товарища без ведома гетмана, а также никто не может переходить из одной роты в другую.

Шинкарям ничего не платится, и они должны довольствоваться тем, что заработают. Они должны останавливаться не в лагере, но перед лагерем, где им будет указано.

Ни сбруи, ни оружия или военных принадлежностей, ни ливреи, никто никому не должен одолжать, ни принимать к себе такие вещи, равно как и воровских вещей никто, а в особенности корчмари, никому не должны давать под страхом виселицы. [77]

Также если бы кто проиграл с себя что-нибудь, напр. сбрую, меч, ружье, форменную одежду и пр., то тот, который проиграет и тот, который выиграет будут наказаны как за воровство.

После объявления лозунга, маркитанты не должны ни торговать, ни впускать к себе на ночь кого-либо из лагеря, ни принимать у себя, а также должны гасить огни под страхом наказания.

А если кто насильно велит дать себе напитков, или будет чинить насилия, тот будет наказан отсечением головы, все равно как бы он сделал это в лагере.

Эти корчмари не должны брать с собою чужого слугу, который убежит из войска, ни помогать ему в бегстве под страхом отсечения головы.

Никаких нечистот и скотского навоза ни в лагере ни при лагере никто не должен держать в одном месте, но должен или далеко вывезти из лагеря или глубоко, по крайней мере на 1 1/2 локтя, закапывать в землю; также всякую падаль, если у кого падет какое животное, каждый должен вывезти на место, которое назначено будет от властей.

Если кто из рыцарских людей, и других, участвующих в этом походе, будет уличен в срамных делах, тот должен быть строго наказан по усмотрению гетмана.

Также кто будет лежать постоянно пьяным, не заботясь о своей должности, тот будет наказан по гетманскому усмотрению.

Все пешие должны соблюдать эти артикулы, которые главным образом составлены для них. [78]

Кто в чем провинится, должен быть наказан сообразно с артикулами.

11-го августа.

Публично в совете и при всех ротмистрах пан Зборовский именем короля провозгласил канцлера великим гетманом коронным.

Новый гетман держал речь по-польски весьма красноречивую и умно составленную, сказав, между прочим, что "он охотнее пошел бы на приступ, чем носить этот титул и проч." Мы не знаем, как считать это гетманство, потому что при назначении гетманом пан маршал не говорил, навсегда ли дается этот титул, или только на время теперешней компании. Другие говорят втихомолку, что канцлер останется пожизненным гетманом и пр. После обряда провозглашения поздравляли канцлера сперва сам король, а затем паны: церемония вышла очень торжественная. От короля провожали его до палатки множество ротмистров, которые приносили ему поздравления чрез пана Пжиемского. Поблагодарив, гетман напоминал им, чтобы они строго наблюдали за товарищами, "потому что, говорит он, я не буду смотреть ни на кого, кто бы он ни был и скрепя сердце буду исполнять свои обязанности." Все говорят, что гетман будет хорошим и строгим полководцем. Он сейчас же велел объявить артикулы.

Король сам отправляется в дорогу во вторник, а завтра раньше его после смотра двинутся в [79] поход литовцы. На полдороге от Пскова есть русская каменная крепость Остров; в ней немного людей; если она не сдастся, то должны будем взять ее силою. В Псков и Новгород пошлют грамоты с приглашением поддаться королю.

Литовским гетманом остается по прежнему пан воевода виленский.

Венграми командует королевский племянник, которому оказывают большие почести; он заседает при короле на совещаниях и проч.

Документ на половину Нотешей, деревню Богушичи и седо Радзеевское король подписал на имя калишского судьи.

Я рассматривал условия на эту аренду и нашел, что на этой Нотеши и Богушичах есть старый долг 1000 червонных злотых и 610 гривен, а это не малые деньги.

Пошлина свободна, люстраторы оценили в 400 злотых, оттуда же идет кварта.

12-го августа.

Был смотр жолнерам, которым составляли список: пишу только одному Вам — по правде сказать нас немного, особенно конницы: всех с теми, которые у пана Трокского едва, не смею сказать, 8000 лошадей; пехота хороша и ее довольно; она смело могла бы вступить в бой с превосходными силами русских. Новый гетман уже распоряжается: сам устанавливал роты, объезжал в качестве гетмана и канцлера с печатью, висевшею на шее, [80] за ним везли гетманский значок на древке копья; на голове гетмана венгерская шапка красная, пуховая; на значке его написано: "Fortitudo et laus mea Dominus." Он делит войско на полки.

Впрочем роты не все кажутся одинаково хорошими, но все-таки после падежа лошадей и переезда через пустыри, у нас еще довольно лошадей и людей.

Отряды литовских панов не так велики и не так стройны, как прежде.

Гетман поручил сегодня, вскоре после смотра, полк пана Гнезненского пану Нисчицкому до приезда самого Гнезненского и включил его в состав литовского отряда, который двинулся по другой большой дороге, а не по той, по которой следуют король и польское войско. Это сделано отчасти ради провианта; при том же получено известие, что в сторону от большой дороги, по которой должен ехать король, собралось 7000 татар. Вероятно они и были, но, услышавши о большом королевском войске, вернулись к Пскову, где останавливались не надолго.

За татарами гетман поручил следить пану Радомскому, придав к его роте 3 конные роты и две пешие: пана Крайчего в 20 коней, Пенионжка 200, Ландскоронского 150 и 200 пана Радомского. Кроме того 200 пеших Вибрановского, 200 Тарновского, с которыми должен ехать вперед по большой дороге король. Пан Радомский выступил тремя днями ранее короля: ему велено идти на Остров и попробовать взять его, если найдет это возможным. [81]

Литовские паны с Нисчицким и полком пана Гнезненского выступили того же дня.

13-го августа.

Литовцы выступают в поход. Они должны идти по правую сторону, несколько миль впереди нас; пан воевода Брацлавский уехал также сегодня с несколькими ротами, за паном Радомским по большой дороге к Острову.

Было столкновение в присутствии короля между паном гетманом и маршалом Зборовским о пределах их власти при дворе, так как вчера гетман едва было не велел посадить одного кавалериста на кол за то, что тот отнял у какого-то русского корову. Гетман говорил, что обязанности гетмана и маршала различаются в мирное время, но не в военное, когда гетману принадлежит юрисдикция над всеми, как жолнерами, так и придворными и пр. Маршал ссылался на положение о маршалах, которое написано неясно; я думаю, что король на стороне гетмана. Маршал говорил, что лично во всем готов повиноваться гетману, но здесь дело идет о нарушении прав его звания; наш также твердо стоял на своем. Затем они обнимались и целовались, но Бог знает, искренно ли.

Придворный Голковский, подпивши, проезжал по лагерю; случайно попал ему на встречу служитель пана подскарбия, ехавший в повозке. Голковский наехал на повозку, так что его лошадь каким-то [82] образом ударилась грудью в дышло; рассердившись, он стал бить служителя нагайкою, как будто тот был виноват. Тот спрашивая, зачем его бьет, сказал; "ты не посмел бы бить меня, если бы здесь случился мой господин." Тогда Голковский, крикнув ему в ответ: "ты еще стращаешь меня господином”, выхватил саблю и бросился на него. Служитель защищался своею саблею в ножнах, но Голковский успел нанести ему рану в голову. Пошли жалобы к гетману, тот послал за Голковским, но его сегодня не могли найти. Гетман очень сердит и хочет непременно взыскать за этот поступок согласно с артикулами. Придворные бунтуются с паном Зборовским. Не знаю, что будет далее. Пан Радомский, который три дня тому назад был отправлен с Вейером под Остров, доставил двух русских пленных, пойманных в дороге. Они говорят, что в нескольких милях отсюда есть 5000 русских с татарами, которые должны были броситься на нас, но услышав, что наше войско близко, отступили. Как знать, не встретится ли с ними пан Радомский. Боже, помоги ему! У него 300 всадников и Ухровецкий с 700 отличнейшей пехоты.

14-го августа.

Пан гетман очень строг. Он велел казнить одну безнравственную женщину, которая, бросив мужа, пристала к товарищу роты Бонара; другую приказал выгнать из лагеря, отрезав ей уши и [83] нос. Он очень сердит на Голковского и велел профосу ночью вместе с помощниками идти и арестовать его в палатке. Король сам приказал судить его на основании артикулов. Голковский же устроил так, что пан Минский, явясь к Королю, доложил: "слуга мой обвинил Голковского напрасно; он теперь сам говорит, что ранен не им, а кем-то другим".

Русские схватили двух пахолков из роты Пжиемского, когда те в поле собирали хлеб для лошадей; третий убежал. Король послал пана Корховского на рекогносцировку со 100 человеками. Здесь не очень безопасно ездить; даже между русскими, присягавшими нам, попадаются многие, которые стараются мстить за разорение, как могут.

15-го августа.

Сегодня в полночь по поручению гетмана профос пошел за Голковским, когда тот спал; палатку окружили 100 гайдуков с ружьями; Голковскому профос крикнул; "ступайте к гетману на суд, а если не пойдете, то мне велено привести вас." Голковский, видя, что делается, встал с кровати и пошел. Профос с гайдуками довели его до гетманского шатра; утром же, гетман, справляясь в поход раньше короля, велел пешему ротмистру Глазговскому взять Голковского и вести с собою в поход; таким образом тот должен был идти при пешей роте.

О Боже, вот поднялось смятение и крики на гетмана! Придворные собрались на сходку; послали [84] старосту пана варшавского с паном кухмистром (Кухмистр - придворный чиновник, заведывающий королевским столом. (Слов. Линде)) с Яжиною и Шинявою к гетману, прося его смиловаться и отпустить Голковского на поруки, предупреждая, чтобы он в этом деле поступал осмотрительнее и не очень торопился. Гетман отвечал, что судить его будут при всех согласно с артикулами и что он уже хорошо обдумал, как ему поступить. Между тем Зборовский с королем заперлись в палатке; через полчаса, когда маршал вышел, король через кухмистра передал гетману о разговоре, который имел с маршалом. Говорят гетман ответил: "если и он сделает что- либо подобное, то увидит, что я с ним также поступлю". Матерь Божия, на нас всех дрожит кожа - но это хорошо, нужно наказывать негодяев.

После обедни гетман посетил короля; там мы нашли придворных в большом страхе; с ними был пан Зборовский.

Все расступились перед гетманом в то время, когда он выходил от короля и хотел садиться на лошадь; тут подошел к нему пан Зборовский. Гетман отвел его в палатку и они некоторое время говорили между собою; затем мы сели на лошадей и отправились в дорогу. Что будет после с Голковским - не знаю; теперь он под стражею. Мы в двух милях от Воронца, проводим ночь над рекою Великой. Король завтра отправляется за нами. [85]

Карховский возвратился, но пахолков не нашел: он говорит, что те русские, которых схватили, вероятно бежали из Опочки.

Мне почему то сдается, что эта Опочка много повредит нам.

Гетман выехал из Воронца в следующем порядке; впереди шла рота пана подчашего Зебржидовского, за нею — пана Бонара, потом - пана старосты Ливского, пана Гостомского и Сенявского, за ними — роты разных панов, секретарей в 400 лошадей. За ними — пан Яков Ожеховский, сын луцкого старосты Жировинский и наконец — Андрей Ожеховский, которому дана рота пана старосты Пржемысльского.

16-го августа.

Король изволил выехать на другой день после гетмана, сделав 5 миль от Воронца, так что он в один переезд сделал столько, сколько мы в два. За королем выступил пан Пржиемский с 600 коней своего полка, т. е. из своей роты 200, пана Старембского — 150 и пана Бокея 100; за ним шли орудия, потом Фаренсбах с конницею и с немецкою пехотою. Шли таким образом, что гетманский полк всегда останавливался на расстоянии 1/4 мили от короля. Мы ночевали в 4 милях над тою же рекою Великою, король за нами в 1/4 мили. Мы уже вступаем в веселую и плодородную страну, но что пользы от этого? Везде пусто, мало жителей; между тем по всюду деревни; земля как Жулавская, может быть даже и лучше. [86]

17-го августа.

Мы ночевали в 2 милях над тою же рекою, а король за нами в 1/4 мили. До Острова только ровно миля. Ухровецкий с несколькими пешими ротами успел уже окопаться у самой крепости. Гетман сейчас же, не отдыхая, поехал к крепости, обедал у пана Радомского, который уже стоит там 4 дня. Гетман объехал замок на близком расстоянии, назначил место для лагеря и для батарей, и в тот же день возвратился к королю. По собранным сведениям полагали, что Островом легко овладеть и обещали взять его для забавы и ради присутствия короля, но когда увидели место, занимаемое крепостью, со всех сторон окруженное водою, — так как две реки обтекают его, — то сейчас поняли, что труднее взять его видя, чем не видавши; король с гетманом в тот же день отправились к крепости; приехавши туда за час до вечера, они осмотрели положение крепости и возвратились в лагерь, когда уже наступила ночь.

Воевода Брацлавский с венграми, с Собацким и пан Нисчицкий, находящиеся в передовом отряде уже несколько дней тому назад миновали Остров и приближаются к Пскову.

18-го августа.

Мы двинулись под крепость. Король не поехал; воевода Брацлавский уже прошел Остров и стал в миле от крепости; литовские паны в 3 милях. Замок построен на острове, среди реки; [87] он большой, каменный и имеет четыре каменные башни. Доступ легкий, но нужно идти по воде, пешим по пояс. Стены не очень крепкие, но вероятно за ними русские построили деревянные срубы засыпав промежуток землею. Гетман послал к осажденным грамоту в ласковых выражениях, чтобы сдавались; но они не ответили ни слова и хотят защищаться.

Ухровецкий с другими пешими ротами уже стоит на том берегу реки в окопах, близко к стене; недалеко от него — Карл Истван с королевскими венграми. Орудия успешно перевезены в брод ниже крепости. Сегодня, ночью, повезут их в окопы.

Радомский остановился с своим полком на дороге, по которой пришел; гетманский полк по другую сторону дороги, на четверть мили от пана Радомского. Когда русские нас увидели, то сейчас стали стрелять из пушек; нам пришлось проходить так близко от крепости, что ядра перелетали через нас, пока не направили орудий как следует. Рота Гостомского поплатилась двумя пахолками и отличною лошадью. Бог спас, что злодейское ядро попало в последний ряд, когда уже рота прошла, иначе было бы порядочное отверстие, если б попало в средину отряда. Мы расположились близко к замку, на выстрел из гаковницы; но осажденным предстояла забава стрелять не по лагерю, а по окопам, которые уже начали вооружать; сегодня, ночью, насыпали туры, при чем погибло около 40 человек пеших пана Ухровецкого; между [88] ними также 3 дворянина — из товарищей. Гетман везде присутствовал сам: он подъезжает близко к замку и беспрестанно бывает в окопах.

19-го августа.

Пан Ухровецкий плохо устроил окопы и туры, так что в эту ночь должны были поставить их иначе. Ухровецкий до полудня стрелял хорошо, но постоянно попадал в верхи башни.

Велено исправить окопы и туры, чтобы попадать в средину башен, так как стена легко осыпается. Из замка стреляют не очень сильно, но и не слабо. Гетманскому пушкарю прострелили руку из ружья.

Венгры также окопались по другую сторону против Ухровецкого; сегодня, ночью, привезли орудия и насыпавши ночью туры, открыли огонь по крепости.

Король сегодня остановился на 1/4 мили от замка и от гетманского обоза на 1/2 мили в другую сторону.

Зборовский находится под командою гетмана, а Голковский в его обозе. Говорят, что суд над ним отложен до прибытия к Пскову.

Масловского профос ведет в цепях за войском.

20-го августа.

Сегодня наши удачно стреляют по крепости. Они пробили немалое отверстие в башне, но за стеною должны быть другие укрепления. [89]

Как только справимся с Островом, поспешим к Пскову, который отсюда в 10 милях. Мне кажется, там хорошо приготовляются к нашей встрече.

Документ на звание познанского судьи посылаю Вашей Милости, а также суррогацию, а пану Познанскому — на должность калишского судьи.

Писано под Островом, 20 августа 1581 года.

Едет турецкий чауш.

21-го августа.

Вчера, вечером, около 21 часа, крепость Остров, не будучи в состоянии выдержать долее огня нашей артиллерии — сдалась. Против венгерских окопов и наших польских, сбиты две крайние башни и при каждой, в каменной стене, выбито отверстие, так что можно было идти на приступ. Русские сдались на милость короля; им позволено в целости выйти из замка, а вещи и одежду всю оставить; тех, которые захотят отправиться к князю, отведут на несколько миль и дадут пропускные листы, а которые захотят остаться в своих деревнях, тем это будет дозволено. В крепости всех вообще было около 1500 человек; детей боярских 100, а стрельцов 200, пять орудий, гаковниц и ружей не мало, а также и пороху. Наш порох, который мы израсходовали, воротился с излишком. Стены толщиною без малого в 2 сажени, сложены из белого камня (тесаной плиты); однако наши орудия разбили их; это превосходные орудия, хотя их у нас всего 20. Воевода один; [90] ему также дают свободу; по словам русских — они никогда не думали, чтобы их так скоро и даже вообще можно было взять. Так один русский (русин) из пехоты Ухровецкого, спрятавшийся у венгерцев, бежал в крепость, рассчитывая, что она неприступна; осажденные также полагали, что король в состоянии брать одни деревянные замки посредством огня, а так как этот был каменный, то они считали себя в безопасности.

В тот же день они ужинали в палатке у гетмана. Замок окружен стражею, чтобы никто не выезжал и не входил, ибо уже наступил вечер.