ФЕРНАН МЕНДЕС ПИНТО

СТРАНСТВИЯ

Как Антонио де Фариа прибыл к реке Тинакореу, которую наши называют Варелла ¹⁴³, и о сведениях, которые дали ему об этих краях некоторые купцы

Из реки Тобазой Антонио де Фариа вышел в среду утром, накануне дня тела господня в 1540 году. Шел он вдоль побережья королевства Шампа, чтобы не быть сбитым с курса остовыми ветрами, которые в этих широтах обычно дуют с большей силой, особенно когда совпадают с новолуниями и полнолуниями. И вот в следующую пятницу, когда он дошел до реки, которую туземцы называют Тинакореу, а португальцы Варелла, он по совету некоторых почел за благо зайти в эту реку, чтобы там разузнать кое-что об иных вещах, в коих хотел быть осведомлен, а также для того, чтобы порасспросить, не слышали ли там о Коже Асене, которого он разыскивал, ибо все джонки из Сиама и со всего малайского побережья, направлявшиеся в Китай, имели обыкновение заходить в эту реку и при случае выгодно обменивали свои товары на золото, душистое дерево и слоновую кость, коих во всем этом государстве имеется великое изобилие.

После того как мы стали на якорь по ту сторону бара против небольшого селения под названием Танкилеу, к нам вскоре подошло много рыбачьих парао с провизией; но, обнаружив, что мы люди необыкновенные, подобных которым здесь никогда не видели, они пришли в великое смятение, говоря друг другу:

— Невиданной новостью поразил нас господь! Дай боже, чтобы по его милосердию эти бородатые не оказались из того народа, который ради своей выгоды и корысти сначала все разнюхивает под видом купцов, а потом грабит, как разбойник. Спрячемтесь-ка поскорее в лес, прежде чем искры от этих головней с белыми от золы лицами не подожгут жилищ, в которых мы живем, и не спалят посевов, над которыми мы трудились, как они всегда поступают в чужих краях.

На что другие отвечали:

— Упаси боже. Раз они уже перешли наш порог, пусть не подумают, что мы опасаемся их, как врагов, ибо, если мы не подадим вида, что боимся их, они скорее откроются нам. Спросим их с веселыми лицами и любезными словами, что привело их сюда, а узнав истину, мы сможем написать об этом Ойя Пакиру в Конграу, где он сейчас находится.

Антонио де Фариа, сделав вид, что он их не понимает, хотя на судне его было множество толмачей, принял их [131] радушно и, купив у них провиант, расплатился по цене, которую они потребовали, чем они были весьма довольны.

На их вопрос, откуда он сам и с какой целью отправился в плавание, он сообщил, что прибыл из Сиама, где проживает в квартале Танаусарин, а совершает плавание с торговой целью, поскольку сам он купец, и идет на остров лекийцев, чтобы купить там товар, а зашел в эту гавань лишь с целью узнать, не побывал ли здесь один его приятель, купец Кожа Асен, также направлявшийся в эти края. Уйти он намеревается без промедления, чтобы не пропустить муссона, тем более что, как ему сказали, продать свои товары он здесь не сможет.

На это ему ответили:

— Правильно ты говоришь, ибо в этой деревне нет ничего, кроме сетей и рыбачьих парао, коими мы поддерживаем свое существование. Но если бы ты поднялся вверх по этой реке до города Пилаукасена, где находится король, то, уверяем тебя, за пять дней ты бы продал десять таких джонок, загруженных всеми товарами, какие ты мог бы привезти, сколь бы дороги они ни были, ибо там много крупных негоциантов, которые отправляют караваны слонов, быков и верблюдов во все концы Лаоса, Пафуаса и Геоса ¹⁴⁴, кои являются очень богатыми странами.

Когда Антонио де Фариа убедился, что почва для расспросов подготовлена, он стал осведомляться в величайших подробностях обо всем, что ему желательно было узнать, на что иные, пользовавшиеся, по-видимому, большим весом, отвечали весьма толково:

— Река, на которой вы сейчас стоите на якоре, называется Тинакореу; в древние времена называли ее Тараудашит, что в переводе означает «сытное тесто», название, которое ей было дано вполне правильно, как и теперь утверждают старики. Река эта, сохранял ту же ширину и глубину, какую ты видишь, доходит до Монкалора, горного хребта, расположенного в восьмидесяти легуа отсюда; дальше река значительно шире, но мельче. У берегов ее в некоторых местах имеются низкие топкие луга, на которых живет бесчисленное множество птиц, буквально покрывающих всю землю. Птиц этих так много, что из-за них сорок два года тому назад покинули свои жилища все жители королевства Шинталеоса, из конца в конец которого было восемь дней пути. Пройдя эту страну птиц, попадаешь и страну гораздо более суровую, с высокими горами, где водится много животных еще более вредных, чем птицы, как-то: слоны, носороги, львы, кабаны, буйволы и крупный рогатый скот в таких количествах, что [132] все возделанное людьми для своего пропитания они поедают, ничего не оставляя на корню, и защититься от них не представляется никакой возможности. И посреди этой земли, или королевства, каким она была с древних времен, имеется озеро, которое туземцы называют Кунебете, другие же называют его Шиаммай; из него-то и вытекает эта река вместе с другими, орошающими значительную часть нашей земли. Озеро это, как утверждают те, кто писал о нем, имеет в окружности шестьдесят жао ¹⁴⁵, причем каждое жао составляет три легуа; по берегам его расположено множество серебряных, медных, оловянных и свинцовых рудников, из которых непрерывно извлекают великое количество этих металлов, которые купцы развозят караванами слонов и носорогов но королевствам Сорнау, иначе говоря, в Сиам, Пасилоко, Савади, Тангу, Пром, Каламиньян ¹⁴⁶ и прочие провинции, расположенные в глубине страны, пересечь которую нельзя меньше чем за два или три месяца. В княжествах этих и королевствах, как они нам сказали, живут люди светлокожие, смуглые и совсем темные. И за все товары они щедро платят золотом, алмазами и рубинами.

На вопрос, вооружены ли эти люди, ему было сказано, что никакого оружия у них нет, кроме отравленных палок и крисов с клинками в две пяди длиной. Они также сказали, что подняться по этой реке можно за два — два с половиной месяца из-за стремительного течения, весьма бурного большую часть года, но что обратный путь можно совершить за восемь — десять дней. После этих вопросов Антонио де Фариа задал еще множество других относительно этой земли, на которые они тоже дали ответы, способные внушить людям смелым желание заняться этими землями, ибо они, возможно, оказались бы много прибыльнее и стоили бы меньшее крови и денег, чем вся Индия, в которую вложены по настоящую пору такие несметные средства.

О путешествии, которое совершил Антонио де Фариа в поисках острова Айнана, и о том, что с ними в это время произошло

В следующую среду мы вышли из реки Вареллы, иначе называемой Тинакореу, и лоцман решил повести нас на Пуло-Шампейло ¹⁴⁷, пустынный остров, расположенный в Каушеншинском заливе ¹⁴⁸ на четырнадцатом с третью градусе [133] северной широты. Прибыв туда, мы отдали якорь на надежном грунте; после чего, потратив три дня на приведение в порядок нашей артиллерии, мы взяли курс на остров Айнан, ибо Антонио де Фарии казалось, что именно там он найдет разыскиваемого им Кожу Асена.

Наконец мы увидели холм Пуло-Капас, расположенный на оконечности острова и первый видимый с моря; Антонио де Фариа приказал подойти вплотную к берегу и в этот день ограничился тем, что выяснил, какие с этой стороны впадают в море реки, какие имеются на побережье гавани и какой к ним доступ. Как только наступила ночь, он, по совету солдат, велел всем, находившимся с ним в лорче, прежде всего перейти на другое судно, потому что лорча, на которой они прибыли из Патане, сильно текла; исполнено это было немедленно.

После этого мы направились к реке, которую Антонио де Фариа еще засветло приметил на осте и где он приказал стать на якорь в одной легуа от устья, так как джонка, на которой он находился, была велика, имела большую осадку и легко могла сесть на одну из многочисленных мелей, которые то и дело попадались нам в течение дня. Кристовану Борральо он велел на лорче с четырнадцатью солдатами войти в реку и выяснить, что за огни виднеются перед нами. Последний отправился в путь без промедления и, пройдя свыше одной легуа вверх по течению, столкнулся с целым флотом из сорока восьми крупных высокобортных джонок с двумя и тремя марсами на каждой. И, побаиваясь, как бы они не оказались армадой мандарина, о котором до нас доходили кое-какие слухи, он стал на якорь несколько ближе к берегу, а когда к полуночи начался прилив, выбрал осторожно якорь и прошел дальше, к тому месту, где видел огни, по большей части уже к этому времени потушенные, причем осталось горсть их не больше двух или трех, которые по временам показывались и служили ему маяком.

Так он и шел, пока не столкнулся с несметным количеством судов как больших, так и малых, которых, как показалось иным, было больше двух тысяч; тихо пройдя на веслах между ними, Кристован подошел к населенному месту, оказавшемуся городом в десять тысяч домов, окруженному кирпичной стеной с башнями и бастионами на наш лад, в которых были проделаны бойницы, и двумя рвами, наполненными водой.

Здесь из четырнадцати солдат, пошедших на лорче, высадилось пятеро, а с ними сошло и двое китайцев из экипажа, [134] оставивших на джонке в качестве заложниц своих жен; они обошли весь город снаружи, на что ушло почти три часа, причем никто их не заметил. Когда они вернулись, шлюпка отвалила от берега и пошла на веслах и парусах, стараясь не шуметь, так как боялись, что, если их услышат, никто из них не останется в живых.

Выйдя из реки, они обнаружили, что на баре стоит джонка, которая, как им показалось, пришла из других мест и только что отдала якорь. Подойдя к месту, где стоял Антонио де Фариа, они сообщили ему, что видели, и о большом флоте, пошедшем в реку, и о той джонке, которую они увидели на якоре у бара, несколько раз повторив ему, что это весьма возможно, тот самый пес Кожа Асен, которого он ищет. Это последнее известие привело Антонио де Фариа в такое волнение, что, не медля ни минуты, он велел выбрать якорь и пошел на парусах в сторону джонки, повторяя, что, как говорит ему сердце, это несомненно должен быть Кожа Асен и он готов в том голову дать на отсечение. А раз это так, уверил нас Фариа, ему не жаль будет погибнуть, только бы удалось отомстить тому, кто натворил ему столько зла, и верой честного человека он клялся, что говорит это не из-за каких-то двенадцати тысяч крузадо,— он, мол, об этом уже давно позабыл, но из-за четырнадцати португальцев, которых эта собака перебила.

Подойдя к джонке, Антонио де Фариа приказал лорче зайти с другой стороны, чтобы произвести нападение с двух бортов одновременно, и чтобы никто не стрелял, иначе выстрелы могут услышать на флоте, стоящем в реке, и поспешить узнать, в чем дело.

Не успели наши шлюпки подойти к месту, где стояли джонки, как тотчас на нее набросились: двадцать солдат проникло в нее и завладело ею без малейшего сопротивления, причем большая часть экипажа кинулась в воду. Кое-кто из более мужественных противников, придя в себя от неожиданности, пожелал оказать сопротивление, но в это мгновение Антонио де Фариа вскочил на борт джонки с новым отрядом в двадцать солдат и с возгласом: «Сант Яго!» — порубил более двадцати человек. А тех, кто бросился в воду, приказал выловить, так как они были нужны ему для команды. Четверых он велел подвергнуть пыткам, так как желал узнать, что это за люди и откуда они пришли. Двое из них так и умерли, упрямо не пожелав ничего сказать, но когда дело дошло до маленького мальчика, которого тоже хотели пытать, его отец, лежавший тут же, громко закричал, умоляя [135] со слезами на глазах, чтобы, прежде чем мучить этого мальчика, выслушали его. Антонио де Фариа приказал тогда оставить мальчика в покое, а старику сказал, что он может говорить все, что думает, лишь бы это была правда, а если он солжет, пусть знает, что их обоих выбросят живыми в море, если же скажет правду, он велит их обоих высадить на берег и отпустит со всем имуществом, которое они под клятвой объявят своим. На это мусульманин ответил:

— Согласен, сеньор, поверить твоему слову, хоть то дело, которым ты сейчас занимаешься, не очень вяжется с христианской религией, которую ты принял при крещении.

Этими словами Антонио де Фариа был так смущен, что не знал, что и ответить. И, приказав ему приблизиться, расспрашивал его ласково и приветливо и более ничем не угрожал.

О том, что этот человек ответил на вопросы Антонио де Фарии, и о том, что произошло в дальнейшем

Когда этот человек подошел к Антонио де Фарии, тот заметил, что кожа у него такая же белая, как и у любого из нас, и спросил: турок он или перс? Тот ответил, что нет, что он христианин, родился на горе Синае, там, где покоится тело блаженной святой Екатерины. На это Антонио де Фариа спросил, почему он не живет среди христиан, если сам христианин. Старик ответил ему, что он купец и человек из хорошей семьи, зовут его Томе Мостанге; однажды в 1538 году, когда судно его стояло на якоре в порту Жуда, Солейман-паша, вице-король Каира, приказал захватить этот корабль вместе с семью другими, чтобы доставлять на них провиант и боевые припасы для шестидесяти галер, на которых он шел по приказанию Великого Турка восстанавливать султана Бандура на престоле Камбайи, с которого сверг его в это время Великий Могол, и изгнать португальцев из Индии. Он остался на своем корабле, чтобы не лишиться его, получить за фрахт, а затем и распродать свои товары, в чем, как обещали турки, ему не будут чинить препятствий, но они не только нарушили свои обещания, как это им свойственно, но еще отобрали у него жену и малолетнюю дочку, которую он возил с собой, и изнасиловали их при всех у него на глазах. А когда одни из его сыновей стал плакать и сетовать на это [136] злодеяние, его связали по рукам и по ногам и бросили в море. Самого же купца заковали в железа, ежедневно жестоко избивали и отобрали у него все имущество на сумму свыше шести тысяч крузадо под предлогом, что никому не разрешается владеть божьими дарами, кроме мусульман, столь справедливых и святых. В это время жена и дочь его умерли, и он с отчаяния бросился в море вместе с другим сыном у входа в гавань Диу, оттуда сухим путем добрался до Сурата, а затем перебрался в Малакку на корабле Гарсии де Са, коменданта Басаина; после этого по приказу дона Эстевана да Гамы он побывал в Китае вместе с Кристованом Сардиньей, фактором на Молукках. В то время, когда судно последнего стояло на якоре в Сингапуре, Киай Тайжан, владелец этой джонки, убил Сардинью вместе с другими двадцатью шестью португальцами, а купца спасло лишь то, что он был бомбардиром, и Киай Тайжан забрал его в свой экипаж в качестве старшего пушкаря.

Услышав это, Антонио де Фариа издал громкий крик и, ударяя себя рукой по голове, воскликнул:

— Господи боже мой! Господи боже мой! Сном мне кажется все, что я слышу!

После чего, обратившись к окружавшим его солдатам, он объяснил им, что за злодей этот Киай Тайжан. Так, встречая иной раз сбившиеся с курса и слабо вооруженные суда, он перебил на них более ста португальцев и забрал товаров более чем на сто тысяч крузадо. И хотя его по-настоящему зовут именно так, как сказал этот армянин, а именно Киай Тайжан, он, убив в Сингапуре Кристована Сардинью, стал величать себя из похвальбы этим подвигом не иначе, как «капитан Сардинья». Антонио де Фариа спросил армянина, что с ним, Киаем Тайжаном, сейчас или где он находится, на что купец ответил, что, израненный, тот спрятался вместе с шестью или семью другими в канатной камере на носу джонки.

Антонио де Фариа мгновенно встал и с великой поспешностью, направился в то место, где находился этот пес, остальные солдаты последовали за начальником. Но когда он открыл люк камеры, пес вместе с шестью человеками, скрывавшимися в ней, выскочили на палубу из другого люка, расположенного дальше, и напали как безумные на наших, хотя португальцев было более тридцати, не считая сорока мосо. Этот новый бой обернулся таким образом, что за те недолгие мгновения, пока наши их не перебили, они успели убить двоих португальцев и семь мосо и ранили более двадцати [137] человек, в том числе капитана Антонио де Фарию, который получил два ранения в голову и одно в руку, от которого очень страдал.

Когда с мусульманином покончили и всем раненым оказали помощь, было уже почти десять часов. Из опасения перед сорока джонками флота, стоящего на реке, было отдано приказание поставить паруса и отойти подальше от берега, после чего к наступлению ночи мы стали на якорь на другом берегу Каушеншины, где и был произведен осмотр имущества, находившегося на джонке этого разбойника. Оказалось, что он вез пятьсот баров перца, по пятидесяти кинталов бар; шестьдесят — сандалового дерева; сорок — мускатного ореха и цвета; восемьдесят — олова; тридцать — слоновой кости; двенадцать — воска; пять — лучшего дерева алоэ. По здешним ценам все это, взятое вместе, могло составить шестьдесят тысяч крузадо, не считая мортиры, четырех фальконетов и тринадцати полевых орудий из пушечного металла, причем большая часть этой артиллерии была португальской, забранной этим мусульманином с корабля Кристована Сардиньи, с джонки Жоана де Оливейры и с корабля Бартоломеу де Матоса. Кроме этого было найдено три покрытых кожей ларя с большим количеством одеял и португальской одежды, далее большой серебряный позолоченный таз для мытья рук с таким же кувшином и солонкой, двадцать две ложки, три подсвечника, пять золоченых кубков, пятьдесят восемь ружей, шестьдесят два тюка бенгальских тканей, каковое имущество все принадлежало португальцам; затем восемнадцать кинталов пороха и, наконец, девять детей от шести до восьми лет, все с кандалами на ногах и наручниками на руках, доведенных до такого состояния, что больно было на них смотреть, так как это были один кости да кожа.

Как Антонио де Фариа прибыл в залив Камой, где добывается жемчуг для китайского императора

Антонио де Фариа покинул эту стоянку на следующий день пополудни и продолжил исследовать побережье Айнана. Идя вдоль берега весь этот день и следующую ночь и держась глубины от двадцати пяти до тридцати брас, он оказался на рассвете посередине большого залива, где [138] ходило несколько баркасов, вылавливающих жемчужных устриц.

Не зная, какого курса держаться в дальнейшем, он потратил все утро на обсуждение этого вопроса, причем выслушал самые противоречивые мнения. Одним казалось наиболее правильным захватить эти баркасы, другие же говорили, что нет, лучше заняться с ними торговлей, так как в обмен на множество жемчужин, которые здесь имеются, можно было спустить большую часть товаров, бывших на корабле. В конце концов пришли к более правильному и верному решению, и, по китайскому обычаю, Антонио де Фариа приказал поднять торговый флаг.

После этого к нам немедленно прибыли с берега две лантеа, своего рода фусты, с большим количеством провианта, и прибывшие на них после обычных приветствий поднялись на большую джонку, на которой находился Антонио де Фариа.

Но, увидев в ней людей, каких до той поры они никогда еще здесь не видели, они крайне изумились и стали спрашивать нас, кто мы такие и что нам здесь нужно. На это им ответили, что мы купцы, уроженцы королевства Сиама, и прибыли сюда торговать, если на то будет от них разрешение. На это один старик, по-видимому пользовавшийся у них наибольшей властью, ответил, что торговать мы можем, но не здесь, а несколько дальше, в порту под названием Гуамбой, потому что в нем находится фактория для прибывающих туда иностранцев, так же как и в Кантоне, Шиншеу, Ламау, Конхае, Сумборе и Лиампо и других городах, расположенных на побережье, где производят выгрузку своих товаров прибывающие из-за границы коммерсанты. А посему они советуют ему как голове, отдающей распоряжения всем находящимся под ее властью членам, немедленно удалиться отсюда, ибо место это служит только для добычи жемчужин, идущих в сокровищницу Сына Солнца ¹⁴⁹, и по приказу конхайского тутана, высшего правителя всей Каушеншины ¹⁵⁰, здесь могут находиться лишь предназначенные для этой цели баркасы; всякое же другое судно, оказавшееся здесь, должно быть по закону предано огню со всеми находящимися на нем людьми. Но так как он иностранец и не знает нравов и законов страны, они ставят его об этом в известность, чтобы он успел уйти до прибытия мандарина ¹⁵¹ флота, которого ожидают через три или четыре дня, а сейчас он грузит провиант в порту под названием Буакирин в семи легуа отсюда. [139]

На вопрос Антонио де Фарии, какие у этого мандарина корабли и сколько людей, старик ответил, что сорок больших джонок и двадцать пять гребных ванканов, на которых находится семь тысяч человек, из коих пять тысяч воинов и две тысячи матросов и гребцов. А на вопрос, сколько времени проводит тут мандарин, ответил, что шесть месяцев, в течение которых производится добыча, а именно, с начала марта и до конца августа. Затем Антонио де Фариа осведомился, какие налоги взимают за промысел и сколько он приносит дохода за шесть месяцев, и услышал, что за жемчужины в пять каратов и выше взимают две трети, с более мелких — половину, а с мелких — одну треть; что же касается до дохода, приносимого промыслом, то точной цифры он назвать не может, так как год на год не приходится, но в среднем, как ему кажется, около четырехсот тысяч таэлей.

Антонио де Фариа хотел разузнать у него возможно больше, а потому был с ним очень приветлив и приказал подарить ему два круга воска, мешок перца и слоновий клык, чем старик и его спутники остались весьма довольны.

Когда же Антонио де Фариа, продолжал расспросы, осведомился, каковы размеры этого острова Айнана, о котором рассказывают столько чудес, они ответили:

— Открой нам сначала, кто ты таков и с какой целью прибыл, и тогда мы ответим на твои вопросы, потому что клянемся тебе истинной верой, мы за всю свою жизнь никогда еще не видели на торговых судах стольких молодых людей, как у тебя, да еще столь чисто одетых и таких холеных. А потому нам кажется, что-либо в нашей стране китайский шелк ни во что не ценят, либо вы заплатили за него меньше, чем он стоит, ибо ваши молодые люди ради забавы беззаботно разыгрывают в три кости штуку шелкового штофа, словно она им досталась за весьма малую цену.

На это Антонио де Фариа улыбнулся и довольно сухо, ибо понял, что эти люди догадались, что вещи краденые, ответил, что они поступают так легкомысленно лишь потому, что они дети богатых купцов и по молодости своей не знают цены деньгам. На что старик и его спутники, делая вид, что им ничего не известно, ответили:

— Да, похоже, что это так, как ты говоришь.

Тем временем Антонио де Фариа дал знак солдатам прекратить игру и споры и припрятать куски материи, которые они разыгрывали, чтобы местные жители этого не видели и не приняли нас за разбойников. Приказание это было тотчас исполнено. Далее, чтобы усыпить подозрения китайцев и не [140] дать им окончательно увериться в том, о чем они лишь догадывались, а именно, что мы люди недоброй славы, Антонио де Фариа приказал открыть люки груженной перцем джонки, которая за ночь до этого была захвачена у «капитана Сардиньи». Китайцы, увидев, что на судне действительно есть товар, несколько успокоились, сделались менее подозрительными и стали говорить друг другу:

— Раз мы уж знаем, что это купцы, мы можем отмечать на их вопросы; пусть не думают, что мы молчим по невоспитанности, будто только и умеем, что добывать устриц и ловить рыбу.

О том, что тамошний купец рассказал Антонио де Фарии о чудесах острова Айнана

Купец этот, желая в какой-то мере удовлетворить любопытство Антонио де Фарии, рассказал ему следующее:

— Теперь, сеньор, когда я знаю, кто ты такой и что не для преступных целей хочешь знать то, о чем ты меня спрашиваешь, я скажу тебе все, что я знаю и что мне случалось слышать об этом острове от людей, управлявших в прежние времена этим краем. Они рассказывали, что Айнан был некогда самостоятельным государством и правил им самодержавный государь, весьма богатый и носивший, как самый главный среди прочих государей тех времен, титул прешау гамуу ¹⁵². Но он умер, не оставив наследника, и в стране возникла великая смута, ибо не было единого мнении о том, кто должен наследовать престол. Междоусобица эта вызвала такое кровопролитие, что, как говорят летописи, только за четыре года с половиной погибло шестнадцать лакаса ¹⁵³ человек, а в каждой лакаса сто тысяч. По этой причине страна настолько обеднела защитниками и пришла в такое неустройство, что король каушинов завладел ею с помощью всего лишь семи тысяч монголов ¹⁵⁴, которые Татарин прислал ему из тогдашней столицы своей империи Туймикана. Когда Айнан был завоеван, Каушин вернулся в свою страну, оставив правителям на острове одного из своих военачальников по имени Ойя Пагуарел, который отложился от него по каким-то своим основательным причинам и избрал себе покровителем китайского короля, сделавшись его данником и выплачивая ему четыреста тысяч таэлей в год, что в переводе на [141] иностранные деньги составляет шестьсот тысяч крузадо; за это китайский король обязался защищать его от врагов, всякий раз когда в этом встретится нужда. Это соглашение продолжалось у них тринадцать лет, в течение которых король каушинов пять раз вступал с Пагуарелом в бой и пять раз терпел поражение. Когда же Ойя Пагуарел умер, не оставив преемника, он объявил китайского государя своим законным наследником за те блага, которые при жизни получил от него, отчего до сих пор, а именно, уже двести тридцать пять лет, этот остров находится под властью китайского владыки. А что касается сокровищ, доходов и жителей этого острова, о которых ты меня спрашивал, скажу тебе, что знаю о них лишь то, что слышал от некоторых тутанов и шаэнов ¹⁵⁵, которые в былые времена управляли аннамским краем. Они говорили, что все доходы с серебряных копей и с таможенных пошлин в портовых городах составляют два с половиной миллиона таэлей.

Когда же Антонио де Фариа и остальные бывшие с ним португальцы выразили свое изумление такой огромной суммой, купец ответил им:

— Если вы удивляетесь такой малости, что бы вы сказали, если бы побывали в городе Пекине, где проживает со своим двором Сын Солнца и куда поступают доходы со всех тридцати двух королевств этой монархии, ибо только золота и серебра извлекается из восьмидесяти шести копей, как говорят, больше пятнадцати тысяч пико.

Антонио де Фариа, поблагодарив за толковые ответы, напоследок очень просил назвать порт, в котором, по мнению купца, он был бы в наибольшей безопасности, имел бы дело с надежными людьми и лучше всего мог бы продать свои товары, ибо сейчас нет муссона, чтобы совершить переход в Лиампо. На это старик ответил:

— Советую тебе как другу не заходить ни в один из портов острова Айнана и не полагаться на тамошних китайцев, ибо заверяю тебя, что никто из них никогда не скажет слова правды, верь мне, я человек весьма богатый и лгать тебе не стану, не то что бедняк. И поэтому советую тебе пройти внутрь этой бухты, но не выпуская из рук лота, так как здесь много мелей, и том числе весьма опасных; иди этим курсом, пока не достигнешь большой реки, называемой Танаукир; там ты найдешь хорошую якорную стоянку, где ты будешь в безопасности и за два дня сможешь распродать все свои товары и еще много других, если бы они у тебя оказались. Но не советую свозить их на берег, ибо весьма часто вид богатств [142] вызывает алчность, а алчность отнимает разум, и это даже у людей смирных, что уж говорить о буйных и бессовестных, которые по самой природе своей более склонны брать чужое, нежели из любви к господу делиться своим с нуждающимися.

После этого он и прочие, бывшие с ним, распрощались с капитаном и с другими португальцами, произнеся множество любезностей на которые обычно они скупятся. В отплату за подарок Антонио де Фарии они преподнесли ему коробочку из черепахи величиной с солонку, наполненную мелким жемчугом, и двенадцать жемчужин приличной величины, прося извинить их за то, что не вступили с ним тотчас же в торговую сделку,— они боялись, что это могло бы стоить им жизни, согласно суровым законам этой страны, и умоляли его также поскорее удалиться, прежде чем явится мандарин флота, ибо, если он обнаружит здесь иностранного купца, то наверняка сожжет его судно.

Антонио де Фариа не захотел пренебречь советами этого человека, ибо слава его могли оказаться правдой, тотчас же поставил паруса и, перейдя на другой берег с южной стороны, после двухдневного перехода достиг реки Танаукир, в котором стал на якорь перед небольшой деревней под названием Нейтор.

О том, что произошло на этой реке у Антонио де Фарии с одним пиратом-ренегатом по имени Франсиско де Са

В устье Танаукира мы простояли на якоре всю ночь с намерением отправиться на рассвете в город, отстоявший в пяти легуа от этого места, и узнать там, не сможем ли мы договориться о продаже наших товаров.

Дело в том, что товаров этих у нас было очень много, суда были перегружены, и не проходило дня, чтобы мы по два, а то и по три раза не садились на мель, которая порой простиралась на четыре-пять легуа; а море местами было так мелко, что мы не отваживались идти иначе как днем и ни на мгновение не выпускали из рук лота. Поэтому решили, что надо избавиться от всех наших товаров, а посему у Антонио де Фарии была одна только мысль в голове,— где бы найти порт, в котором их можно было бы продать. [143]

И поскольку господу нашему было угодно привести нас для нашей цели в эту реку, мы почти целую ночь протрудились, буксируя суда из устья на плес, потому что течение было настолько сильно, что, несмотря на попутный ветер и поставленные паруса, нас все время сносило в море. В то время как мы занимались этим делом и палубы наши были завалены тросами и канатами, среди которых едва можно было повернуться, к нам навстречу вышли две очень большие джонки, с надстройками на носу и на корме, марсами, покрытыми тентами из шелка, расцвеченные повсюду черными с красным вымпелами, придававшими им весьма воинственный облик. Связавшись цепями, чтобы действовать соединенными силами, они напали на нас с такой стремительностью, что у нас не было даже времени подготовиться к бою, и нам пришлось бросить за борт все буксиры и фалы на палубе, дабы нацелить на врага артиллерию, что для нас было тогда самым важным.

Обе джонки подошли к нам с превеликим криком и громом барабанов и колоколов, и первый залп из трех, которыми они угостили нас, был из двадцати шести орудий, из коих девять были фальконетами и мортирами, так что мы сразу поняли, что народ этот с другого берега Малайи ¹⁵⁶, и это несколько смутило нас. Антонио де Фариа как человек проницательный, увидел, что они идут на нас, связавшись цепями, тотчас понял их намерения и стал спускаться по течению, чтобы выиграть время и ввести их в заблуждение относительно того, кто мы такие. Они, в свою очередь, будучи опытными в своем деле разбойниками и не желая, чтобы добыча ушла у них из рук, отцепились друг от друга, дабы удобнее было нас нагнать, и, приблизившись к нам, тотчас же атаковали и забросали таким количеством копий, что устоять почти не было возможности.

Антонио де Фариа, укрывшись с двадцатью пятью солдатами, которые были у него на джонке, а также с десятью или двенадцатью рабами или матросами под навесом, обменивался с неприятелем выстрелами из аркебузов в течение примерно получаса, пока они не израсходовали всего своего боевого запаса. А было его так много, что всю палубу они нам засыпали пулями. Наконец сорок из них, по-видимому, самых смелых, решили покончить с нами и перескочили на нашу джонку с намерением захватить ее носовую часть, и нашему капитану пришлось оказать им надлежащим прием. Обе стороны набросились друг на друга с великим пылом, и между ними завязался бой настолько яростный, что не успели мы [144] оглянуться, как из сорока нападавших двадцать шесть было уложено на месте, остальные же побросались в море.

Наши, видя, какой успех им дарован десницей господней, бросились в числе двадцати человек в джонку неприятеля и не встретили там особого сопротивления, так как начальники были уже все перебиты. Рубя направо и налево всех, кто попадался им под руку, наши добились того, что все матросы сдались, и им была дарована жизнь, так как для стольких кораблей наши не располагали достаточным экипажем.

Покончив с неприятельской джонкой, Антонио де Фариа поспешил на выручку Кристовану Борральо, на которого напало другое судно, причем исход боя был для наших весьма сомнителен, так как многие были ранены. Но господу нашему было угодно, чтобы враги, убедившись, что с этим подкреплением перевес уже не на их стороне, побросались в море, где значительная часть утонула, и обе джонки оказались таким образом в наших руках.

Когда мы подсчитали потери, выяснилось, что победа нам стоила одного португальца, пяти мосо и девяти матросов, не считая раненых; врагов же было убито восемьдесят человек и примерно столько же взято и плен.

После того как нашим перевязали раны и разместили их возможно лучше, насколько это позволяли обстоятельства, Антонио де Фариа приказал выловить бросившихся за борт матросов, которые кричали, что тонут, и умоляли им помочь. Всех их забрали на его большую джонку и связали. Антонио де Фариа принялся их допрашивать, что это за джонки, как зовут их капитана и остался ли он в живых или убит, но никто ничего толком не пожелал ответить. В то время как они упрямо умирали под пытками, с другой джонки послышался голос Кристована Борральо, он кричал:

— Ах, сеньор, ах, сеньор! Пожалуйте-ка поскорее сюда. У нас, оказывается, больше дела, чем мы ожидали.

Антонио де Фариа немедленно перескочил в его джонку с пятнадцатью или шестнадцатью солдатами и спросил его, что случилось; на это Кристован Борральо ответил:

— Слышу под баком много голосов, видно, там спрятаны люди.

Когда все солдаты собрались вокруг него, Антонио до Фариа приказал открыть люк и услышал, как снизу поднялся великий крик: «Смилуйся над нами, господи боже!» Крики эти сопровождались таким воем и всхлипываньями, что все это казалось чем-то сверхъестественным. Изумленный Антонио де Фариа приблизился со своими людьми к люку и увидел, [145] что в трюме лежит большое количество пленников. Капитан наш не мог еще понять, что это значит, и приказал кому-нибудь спуститься в люк. Туда спрыгнули два мосо и вынесли на палубу семнадцать пленников-христиан, среди них было два взрослых португальца, пять детей, две девушки и восемь юношей. Все они были в таком состоянии, что великая жалость брала на них смотреть. С них немедленно сняли оковы — ошейники, наручники и цепи, все железные и тяжелые. Им сразу же дали одежду, так как почти все они были совершенно голыми, без единой тряпки на теле.

После этого стали расспрашивать одного из португальцев (другой был едва жив), чьи это дети, каким образом попали они в лапы этого разбойника и как его зовут, португалец ответил, что у него два имени — одно христианское, а другое мусульманское, которое он сейчас и носит, а именно, некода ¹⁵⁷ Шикаулен, а по-христиански Франсиско де Са. За пять лет до этого он принял крещение в Малакке, в то время как Гарсиа де Са был комендантом крепости. Последний стал его крестным отцом, передал ему свое имя и женил на сироте-метиске, очень красивой девушке, дочери весьма уважаемого португальца, чтобы сильнее привязать его к новой родине. Этот Франсиско де Са в 1534 году отправился на очень большой джонке в Китай, имея на борту двадцать португальцев из самых богатых и почитаемых в крепости, а также свою жену; прибыв к острову Пуло-Катану, он остановился там, чтобы пополнить запасы воды и зайти в порт Шиншеу ¹⁵⁸. И вот однажды ночью, после того как судно простояло в гавани двое суток, Франсиско де Са, воспользовавшись тем, что весь экипаж состоял из таких же китайцев, как и он, а португальцы безмятежно спали, вместе с подручными напал на них и порубил топорами до единого вместе с их мосо, не пощадив ни одного из христиан. К жене же своей он подступил с требованием, чтобы она обратилась в язычество и поклонилась идолу, которого его тукан, капитан джонки, вез с собой в ящике. Когда она таким образом разрешит узы, наложенные на нее христианской религией, он отдаст ее в жены этому тукану, а последний предоставит ему в жены свою сестру, которую вез с собой, язычницу и китаянку. Женщина не пожелала поклониться истукану и выполнить все прочие требования изверга, и тот ударом топорика раскроил ей череп. Покинув остров, Шикаулен проследовал в порт Лиампо, где в этом году собирался торговать, и, опасаясь зайти в Патане из-за португальцев, отправился зимовать в Сиам. На следующий год он снова зашел в порт [146] Шиншеу, где захватил пришедшую из Сунды небольшую джонку с десятью португальцами, которых он перебил. А так как уже по всем краям разнеслась весть о его расправах с португальцами, он, опасаясь встретиться с нашими силами, решил укрыться в Каушеншинском заливе, где торговал как купец, а как пират нападал на тех, с кем мог справиться. Уже три года прошло с тех пор, как он свил свое разбойничье гнездо на этой реке, полагая, что не встретит здесь португальцев, ибо мы не имеем обыкновения торговать в портах этого залива или на острове Айнане.

Антонио де Фариа спросил его, не являются ли эти мальчики детьми тех португальцев, о которых он говорил, но он ответил, что нет, что это дети Нуно Престо, Жоана Диаса и Перо Боржеса, которому также принадлежали слуги и служанки, всех этих португальцев Шикаулен также убил в Момполлакоте в устье реки Сиам вместе с шестнадцатью другими португальцами, находившимися на джонке Жоана де Оливейры, причем единственными, кого пощадили, были они двое — только потому, что одни был плотник, а другой конопатчик. Уже около четырех лет возит злодей их с собой и морит голодом и побоями. А напал Шикаулен на нас только потому, что не признал в нас португальцев, ему показалось, что мы простые китайские купцы, каких он имел обыкновение грабить при всяком удобном случае. Как раз такая возможность, как он думал, представилась ему и на этот раз.

Когда португальца спросили, сможет ли он опознать этого разбойника среди убитых, он ответил, что да. Тогда Антонио де Фариа взял его за руку, перешел с ним на другую джонку, сцепленную с нашей крюками, и показал ему всех убитых, лежавших на палубе, но Шикаулена португалец среди них не узнал. Тогда Антонио де Фариа приказал отправить шлюпки на поиски плававших вокруг трупов и сам сел в одну из них. Разбойника наконец нашли,— у него была большая ножевая рана в голове и колотая рана шпагой в середине груди.

Труп подняли на палубу, и Антонио де Фариа еще раз спросил португальца, точно ли это Шикаулен, и тот ответил, что в этом нет ни малейшего сомнения. Антонио де Фариа этому поверил, так как убитый был опоясан тяжелой золотой цепью, украшенной золотым идолом с двумя головами и телом наподобие ящерицы, с хвостом и лапами, покрытыми зеленой и черной финифтью. Антонио де Фариа приказал оттащить тело на нос джонки, где ему отрубили голову и разрубили его на части. [147]

Как на стоянке у мыса Тилаумера к нам подшили четыре гребных лантеа, на которых был размещен свадебный поезд одной невесты

После того как мы одержали эту победу, оказали помощь раненым и позаботились о страже для пленных, было приступлено к переписи товаров, оказавшихся в обеих этих джонках; выяснилось, что захвачено их было на сорок тысяч таэлей с небольшим. Все их мы сложили на судно Антонио Боржеса, которому поручили надсмотр над всеми призами. После этого нам пришлось сжечь одну из джонок, хоть корпус у нее был совершенно новый, так как экипажа у нас не хватало. Теперь мы приобрели еще семнадцать бронзовых орудий, в число которых входило четыре фальконета и двенадцать мортир, причем почти все они носили королевский герб, потому что эта собака сняла их с трех кораблей, на которых перебила сорок два португальца.

Антонио де Фариа на следующий же день утром пожелал отправиться в устье Танаукира, но его предупредили рыбаки, которых захватили ночью, чтобы он никоим образом не становился на якорь у города, ибо там уже все знают, как он расправился с разбойником Шикауленом, а между тем Шилеу, военный начальник и губернатор этой провинции, находился с ним в сговоре, пират отдавал ему треть всего награбленного. Жители города были в величайшем возбуждении, так что, пожелай он даже отдать свой товар задаром, никто не согласился бы его взять, а уж о том, чтобы платить за него деньги, и речи быть не могло. У входа в порт стояли наготове два огромных плота, груженных большим количеством дров, бочек с дегтем и мешков со смолой, жители дожидались только, когда португалец станет на якорь, чтобы спустить на него плоты. Кроме этого, его в гавани ждали более двухсот рыбачьих парао с многочисленными лучниками и воинами. Получив это известие, Антонио де Фариа последовал наиболее разумным советам и отправился в другой порт, к востоку от того на расстоянии сорока легуа. Название этому порту было Мутипинан; в нем находилось много богатых купцов, как местных, так и приезжих, с целыми караванами груженных серебром судов из стран Лаоса ¹⁵⁹, Пафуаса и Геоса. Итак, мы снялись с якоря и в составе трех джонок и лорчи, на которой мы прибыли из Патане, пошли вдоль берега, лавируя при встречном ветре, пока не дошли до холма под [148] названием Тилаумер, где стали на якорь, так как нам трудно было идти против течения.

Мы простояли там тринадцать дней, изрядно досадуя на бурный противный ветер, ибо мы уже испытывали некоторый недостаток в продовольствии, но тут судьба решила нам поблагоприятствовать: когда уже близился вечер, к нам подошли четыре гребных лантеа (похожие на фусты), на которых ехала невеста, направлявшаяся к жениху из своей деревни в другую, под названием Пандуре, отстоявшую от первой на девять легуа. А так как поезд невесты был праздничный, гром от барабанов, тазов и колоколов стоял такой, что голоса человеческого нельзя было расслышать из-за оглушительной музыки и криков. Мы сначала никак не могли понять, что это означает, и нам показалось, что это соглядатаи командующего флотом в Танаукире, высланные на наши поиски.

Антонио де Фариа тотчас же приказал сняться с якоря и приготовился к любой неожиданности. Суда свои он приказал расцветить флагами в знак радости и стал ждать, чтобы плывшие на лантеа поднялись к нему на борт. Последние, увидев все наши суда, собранные вместе и принявшие такой же праздничный вид, как и они, решили, что это поезд жениха, пришедший встретить их на пути, и направились с великим удовольствием в нашу сторону. После того как мы обменялись залпами и приветствиями, какие, приняты в этих краях, они подошли к берегу и там стали на якорь.

Мы совершенно не понимали, что все это означает, и согласились все с капитаном, что это, видимо, разведчики оставшегося позади флота, который не замедлит появиться.

В этих подозрениях провели мы тот небольшой остаток времени, который отделял нас от темноты. Через два часа после захода солнца, когда невеста, прибывшая на одной из этих лантеа, увидела, что жених никого к ней не посылает, как это следовало бы сделать, она пожелала сама дать о себе знать и выказать этим любовь, которую, по-видимому, она к нему испытывала. Поэтому она направила к нам одну из четырех лантеа своего поезда, на которой находился ее дядя, и просила его передать письмо следующего содержания: ¹⁶⁰

«Если слабая девичья природа позволила бы мне, не запятнав своей чести, улететь оттуда, где я сейчас нахожусь, к тебе, господин мой, чтобы увидеть твое лицо, полагаю, что тело мое со всем неистовством изголодавшегося ястреба, обретшего наконец свободу, устремилось бы к тебе, чтобы прикоснуться губами к твоим медлительным стопам. И раз уж, господин мой, я [149] отправилась из дома отца своего искать тебя сюда, приди же и ты на это судно, на котором, собственно, меня уже нет, ибо только в созерцании твоем обретаю я свое бытие, и знай, что если ты не поспешишь увидеть меня в темноте этой ночи, едва ли ты застанешь меня заутра среди живых. Дядя мой Ликорпинау поведает тебе то, что хранит в тайниках своих мое сердце, ибо слова замирают на моих устах и душа моя не может стерпеть столь долгой разлуки, которая черствости твоей, видно, нипочем. А посему заклинаю тебя прийти ко мне или разрешить мне тебя покидать и не отказывать мне в этом чувстве, которое любовь моя и верность заслужили, дабы всевышний не отнял у тебя того многого, что ты унаследовал от своих древних предков, по справедливости осудив неблагодарность по отношению к твоей юной невесте, повелителем которой в силу брачного союза ты будешь до самой своей смерти, каковую господь наш и вседержитель да отдалит от тебя на столько лет, сколько раз солнце и луна обращались вокруг нашего мира с самого его зарождения».

Когда лантеа, на которой ехал с этим письмом дядюшка невесты, подходила к нам, Антонио де Фариа, чтобы тот не боялся взойти на судно, приказал всем португальцам спрятаться под палубу, дабы на виду не оставалось никого, кроме китайских матросов.

Лантеа доверчиво подошла к джонке, и трое поднялись к нам на борт с вопросом, где находится жених. В ответ их похватали и бросили и люк, а так как все прибывшие или большая часть их были пьяны, те, кто еще оставался в лантеа, не услышали шума и не успели отвалить, а с вершины надстройки им уже набросили канат на конец мачты, которым и пришвартовали лантеа к джонке так прочно, что распутаться людям с нее не удалось. Наши метнули в нее несколько горшков с порохом, после чего команда лантеа побросалась в море, а в нее спрыгнули шесть или семь наших солдат и столько же матросов и завладели ею. А затем нам пришлось прийти на помощь несчастным, кинувшимся в воду и кричавшим, что они тонут.

После того как все они были выловлены и посажены в надежное место, Антонио де Фариа направился к трем остальным лантеа, стоявшим на якоре на расстоянии немного большем четверти легуа, и, напав на первую, в которой находилась невеста, взял ее на абордаж. Сопротивления ему не оказали никакого, так как воинов на ней не находилось, а [150] были одни лишь гребцы и, если судить по одежде, еще шесть или семь почтенного вида людей, видимо, родственников, сопровождавших несчастную невесту, и двух маленьких мальчиков, ее братьев, очень белых с лица и весьма миловидных. Все прочие были пожилые женщины, игравшие на музыкальных инструментах, которых, по китайским обычаям, принято приглашать на такие торжества за деньги.

Остальные две лантеа, услышав шум, оставили свои якоря и на веслах и под парусами обратились в бегство с такой скоростью, что можно было подумать, будто их подгоняет сам черт. Но тем не менее нам удалось захватить одну из них, так что из четырех нам достались три. Совершив это, мы вернулись на свою джонку.

Время близилось к полуночи, а поэтому мы ограничились тем, что все доставшееся нам забрали в джонку, а пленников отправили под палубу, где они и находились до утра. Утром Антонио де Фариа, увидев, что они удручены своим положением и что это по большей части ни для чего не пригодные старухи, высадил их всех на берег, удержав у себя только невесту и ее двух братишек, так как они были молоды, белолицы и пригожи собой, а также двадцать матросов, которые нам весьма годились для экипажа джонки, где у нас не хватало людей.

Невеста, как выяснилось впоследствии, была дочкой коленского аншаси ¹⁶¹ (нечто вроде нашего коррежедора или судьи) и была обручена с молодым сыном шифу ¹⁶², или коменданта, Пандуре. Жених, как оказалось, написал невесте, что будет ожидать ее в том месте, где мы стали на якорь, вместе с тремя или четырьмя джонками, принадлежащими его отцу, человеку весьма богатому, поэтому-то нас и приняли за поезд жениха. На другой день к вечеру, после того как мы покинули это место, которому дали название «невестиного мыса», туда и в самом деле прибыла флотилия жениха, состоявшая из пяти покрытых флагами судов, которая, проходя мимо, приветствовала нас музыкой и всяческими проявлениями радости, ибо жениху и в голову не могло прийти его несчастие и то, что мы увозим его невесту. И так вот под флагами и шелковыми тентами он обошел мыс Тилаумер, где мы стояли накануне, и отдал якорь, поджидая невесту на том месте, где они условились.

Мы же продолжали намеченный нами путь, и через три дня угодно было господу, чтобы мы добрались до порта Мутипинана ¹⁶³— нашего места назначения, ибо Антонио де Фарии сообщили, что там он сможет продать свой товар. [151]

О сведениях, которые Антонио де Фариа получил об этих краях

Прибыв в этот порт, мы стали на якорь посреди бухты, образованной берегом и небольшим островком, лежащим к югу от устья реки. Салюта при входе в порт мы не произвели и вообще старались не шуметь, решив, пока не рассвело, сделать промеры реки и собрать все нужные нам сведения. Как только взошла луна, то есть примерно в одиннадцать часов, Антонио де Фариа отправил в разведку одну из лантеа с хорошими гребцами и двенадцатью солдатами, командиром которой назначил некого Валентина Мартинса Далпоэма, человека рассудительного и разносторонних способностей, зарекомендовавшего себя в подобных предприятиях.

Покинув нас, он стал производить промеры, пока не добрался до стоянки судов против города, где захватил двух горшечников, спавших в своей лодке. Никем не замеченный, он вернулся к своим и доложил Антонио де Фарии обо всем, что обнаружил, о размерах города и о малом количестве судов, стоявших в порту, почему, как ему казалось, можно было без малейшей опаски войти в порт, ибо если паче чаяния, вследствие каких-либо непредвиденных обстоятельств, Антонио де Фарии не удастся продать там свои товары, как он собирался сделать, то никто не помешает ему выходить из порта столько раз, сколько ему заблагорассудится, так как река всюду широкая и чистая и нигде в ней нет ни опасных подводных камней, ни мелей.

Посоветовавшись, как действовать в этом случае, решили большинством голосов, что двух захваченных мусульман ¹⁶⁴ не следует пытать, как первоначально предполагалось, как потому, чтобы не пугать их, так и потому, что в этом не было надобности. И вот, когда уже наступило утро, после того как все с большой набожностью произнесли литанию пресвятой деве, обещая прекрасные и дорогие подарки для храма Божьей Матери на Холме в Малакке, Антонио де Фариа, приободрив и приласкав двух мусульман и заверив их, что бояться им нечего, допросил их наедине с великой тщательностью относительно всего того, что его интересовало. Они заявили в один голос, что в отношении входа и выхода из реки ни малейших опасений быть не может, так как она самая судоходная из всех впадающих в бухту, и в реку эту входят и выходят из нее суда гораздо большей вместимости, чем наши, ибо самое мелкое место в ней от пятнадцати до [152] двадцати брас. Жителей нам также не следует опасаться, ибо они очень слабого сложения и не имеют оружия, что же касается иностранцев, находящихся в городе, то большинство из них — купцы, прибывшие девять дней назад из королевства Бенан двумя караванами по пятисот быков в каждом и доставившие много серебра, дерева алоэ, шелка, полотняных тканей, слоновой кости, воска, гуммилака, росного ладана, камфары и золотого песку, вроде того, который добывается на острове Суматре, а покупают перец, пряности и жемчуг с острова Айнана. На вопрос же, нет ли у этих берегов ¹⁶⁵ чьего-либо военного флота, ответили, что нет, ибо большинство войн, которые по своей воле или вынужденно вел прешау, император каушинов ¹⁶⁶, происходили на суше, а если воевали на реках, то только на небольших гребных ладьях, а не на таких крупных судах, как те, которые у него, так как реки дли них слишком мелки. Когда же мусульман спросили, далеко ли находится их прешау, они ответили, что он сейчас в двенадцати днях пути, в городе Куангепару ¹⁶⁷, где и пребывает большую часть времени, вместе со своим двором и придворными, управляя мирно и по справедливости своим народом. Далее, на вопрос, какие богатства и источники дохода у императора, они ответили, что рудники и месторождения металлов ¹⁶⁸, составляющие собственность короны, приносят, по крайней мере, пятнадцать тысяч пико серебра, из которых половина по божественному закону творца, создавшего вселенную, принадлежит беднякам, возделывающим землю для пропитания своих семей, кои, с разрешения и согласия всего народа, добровольно передали императору право на эти доходы, дабы отныне и навеки он не отягощал их податями и никак их не притеснял, в чем древние императоры торжественно и принесли клятву, обещаясь соблюдать ее, пока солнце будет освещать землю.

Видя, что собеседники его расположены к ответам, Антонио де Фариа пожелал узнать у них, какое понятие они имеют о том, что видят собственными глазами как ночью на небесах, так и днем в ясном блеске солнца, ибо они часто касались этих предметов в своих речах. На это они ответили, что истина истин заключается в исповедании единого всемогущего бога и вере в него; бог этот создал все на земле и печется о своем творении, а если наш разум порой и не в силах разобраться в своих беспорядочных и противоречивых желаниях, то виною тому не создатель, в котором не может быть несовершенства, а грешник, который в нетерпении своем берется судить о вещах так, как подсказывает ему его [153] непостоянное и греховное сердце. Когда же Антонио де Фариа спросил у них, признает ли их религия, что господь явился на землю, приняв человеческую плоть, они ответили, что нет, ибо не могло быть причины, способной побудить божество к такой крайности, раз совершенство божественной сущности ¹⁶⁹ освобождает его от наших человеческих невзгод и ему дела нет до земных сокровищ, поскольку пред лицом его славы все является ничтожным.

Путем таких вопросов и других, которые задал им Антонио де Фариа, мы поняли, что люди эти до сих пор не имеют ни малейшего понятия о нашей истине и что исповедуют они устами лишь то, что видят их глаза в образе неба и в красоте дня, почему, то и дело с превеликим усердием воздевая руки к небу, они и повторяют:

— При виде творений твоих, господи, исповедуем твое величие.

После этого Антонио де Фариа приказал отвезти их на берег, предварительно дав им по нескольку монет, чему они были очень рады.

Ветер к этому времени стал менять румб, и мы с превеликой радостью и ликованием, покрыв марсы шелковыми навесами и подняв, по китайскому обычаю, торговый флаг, чтобы все видели, что мы купцы, а не кто-нибудь другой, двинулись в путь. Через час мы были уже у города, стали на якорь против причалов и дали залп из нашей артиллерии, но не очень громкий.

Тотчас же от берега отвалило десять или двенадцать алмадий с огромным количеством провизии. Но едва местные жители увидели наши лица и одежду, они пришли в замешательство, ибо поняли, что мы не сиамцы, не яванцы, не малайцы и вообще никто из тех, кого они раньше видели.

— Да принесет нам всем столько же благ заря свежего утра, сколь полным красот кажется нам этот день в присутствии тех, кого мы видим,— сказали они.

Но тем не менее из всего числа алмадий лишь одна отважилась подойти к нам. Люди ее прежде всего спросили, могут ли они, ничего не опасаясь, подняться на борт. На это им ответили, что им ничего решительно не угрожает, ибо мы им братья. Все же из девяти человек, составлявших команду алмадии, к нам на джонку поднялись лишь трое. Антонио де Фариа принял их весьма гостеприимно и, усадив их всех на тонкий ковер, сообщил, что сам он купец, родом из Сиама и что, возвращаясь с товарами с острова Айнана, услышал, будто в этом городе ему будет выгоднее и безопаснее заняться [154] торговлей, чем в каком-либо другом, так как и купцы и народ здесь более честные, чем китайцы этого побережья и острова Айнана.

— В этом ты не ошибся,— ответили ему,— если ты купец, а на купца ты похож, думаю, что во всех отношениях тебе будет оказан здесь великий почет, а поэтому можешь спать ночью безмятежным сном и ничего не опасаться.

О спорах, возникших у Антонио де Фарии в этом порту с наутарелом ¹⁷⁰ города по поводу продажи товаров

Так как Антонио де Фариа опасался, что до города может дойти по сухопутью слух или вести о том, как он расправился с разбойником на реке Танаукир, и что слухи эти могут неблагоприятно повлиять на его дела, он не пожелал выгружать свои товары в таможне, как требовали чиновники, из-за чего ему пришлось испытать немало трудностей и огорчений.

Убедившись, наконец, что добрыми словами своего не добьешься, он велел передать им через купца, служившего посредником, что прекрасно понимает, почему они требуют, чтобы он выгрузил товары на берег, ибо так у них положено по правилам, но что сам он заверяет их, что правилам этим он никоим образом подчиниться не может, ибо пора муссонов уже на исходе, а ему необходимо пойти чинить свою большую джонку, которая дала такую течь, что семьдесят матросов непрерывно качают из нее воду тремя насосами и что он все время рискует отправиться на дно со всем своим добром. А что касается до пошлины, положенной королю, он с превеликой охотою ее уплатит, но только не из расчета тридцати процентов, как они требуют, а из десяти, как всюду принято, и что эти десять процентов он им с готовностью тут же вручит. На это они ничего не ответили и задержали посла, принесшего им это сообщение.

Увидев, что тот не возвращается, Антонио де Фариа поставил паруса на своей джонке и украсился флагами, как человек, которому безразлично, продаст ли он что-либо или не продаст и разрешат ли ему это делать или нет. Все иностранные купцы, прибывшие со своими караванами, видя это и понимая, что из-за упрямства паутарела у них из-под носа уходят товары, с которыми они собирались пуститься в [155] обратный путь, собрались и потребовали, чтобы он вернул Антонио де Фарию, иначе, заявляли они, они отправятся жаловаться королю на учиненную им несправедливость, ибо из-за паутарела они лишатся товара, уже доставленного в порт и который они собирались купить. Паутарел вместе с остальными таможенными чиновниками, опасаясь, что за это его могут наказать и отстранить от должности, согласились уступить купцам, но с тем условием, что, поскольку мы не хотим платить более десяти процентов, они уплатили бы еще пять, чтобы король получил хотя бы половину пошлины, на что они согласились.

Задержанного отпустили, вручив ему очень любезное письмо, в котором излагался весь ход дела и достигнутое соглашение. На это Антонио де Фариа ответил, что в порт он уже ни при каких обстоятельствах не вернется, так как муссон скоро кончится и у него нет возможности тратить время на всякие стоянки и проволочки, но если они готовы купить весь товар оптом, немедленно доставив требующиеся для этого деньги, он готов его продать, ни на какие же другие сделки не пойдет, так как весьма возмущен недостаточным уважением, проявленным к нему паутарелом, пренебрегшим его предложениями. И если с этими условиями согласны, пусть дадут ответ через час, ибо только такой срок он им дает, а если нет, он отправится в Айнан, где продаст свои товары много выгодней, чем здесь.

Купцы, видя такую решительность, поверив ей и боясь, как бы из их рук не ускользнула возможность купить товары и отправиться тотчас же в обратный путь, поспешили явиться на пяти очень больших баркасах, на которых было множество ящиков с серебром и огромное количество мешков, чтобы ссыпать в них перец.

Подойдя к джонке под флагом командующего Антонио де Фарии, они были им весьма ласково приняты, пересказали ему все то, что у них произошло с городским паутарелом, и горько жаловались на его неспособность и на многие несправедливости, которые им пришлось от него вытерпеть. Однако, поскольку купцы успокоили паутарела, договорившись с ним о пятнадцати процентах, из которых они должны были выплатить пять, купцы просили Антонио де Фарию быть настолько любезным и уплатить обещанные им десять процентов, ибо иначе они не смогут купить у него товары. На что Антонио де Фариа ответил, что согласен, но не столько ради себя, сколько ради них. Купцы были очень ему признательны и обо всем договорились в полном мире и согласии. [156]

К разгрузке товаров приступили с возможной поспешностью, так что за трое суток удалось все взвесить, погрузить в мешки и вручить хозяевам, проверить счета и получить деньги, которых было выручено в общей сложности сто тридцать тысяч таэлей, из расчета шести тостанов на таэль, как я уже несколько раз говорил. Но как бы быстро ни совершалась эта перегрузка, все же известие о том, как мы поступили с разбойником на реке Танаукир, успело дойти до города и вызвать в нем большое возмущение, после чего никто уже больше не хотел приходить к нам на судно. Из-за этого Антонио де Фариа вынужден был поставить паруса и удалиться с поспешностью.

О том, что случилось с Антонио де Фарией, когда он стал на якорь в порту Мадел на острове Айнане, где он встретился с пиратом, и что произошло между ними

Мы покинули этот порт и реку Мутипинан и взяли курс на север, так как Антонио де Фариа намерен был идти на остров Айнан, чтобы найти некую реку Мадел и там поставить на якорь сильно протекавшую большую джонку или раздобыть лучшую и более водонепроницаемую в обмен на любой товар.

На тринадцатый день плавания при противном ветре Антонио де Фариа подошел к холму Пуло-Хиньор на Кокосовом острове, но, не услышав там ничего о Коже Асене, которого разыскивал, отправился на южный берег, где захватил несколько хороших призов, и, как мы полагали, справедливо приобретенных.

Ибо в его намерения никогда не входило грабить первого встречного, а только пиратов, убивавших или грабивших многих христиан, посещавших этот залив и побережье Айнана. Пираты эти вступали в сделки с мандаринами соседних портов и давали им изрядные взятки, дабы те разрешали им продавать на суше то, что они награбили на море. Но так как господу нашему всегда было присуще из великих зол извлекать великие блага, он позволил по справедливости своего божественного правосудия, чтобы упомянутое мною разбойничье нападение, совершенное на нас Кожей Асеном в устье Лугора, послужило причиной тому, чтобы в Патане Антонио де Фариа принял решение отправиться на поиски злодея, а [157] благодаря этому оказались наказанными и другие разбойники, которые с лихвой заслужили такое возмездие со стороны португальцев.

Мы уже несколько дней с великими трудами производили поиски в Каушеншинском заливе, когда восьмого сентября, в день рождества пресвятой богородицы, после того как мы зашли в гавань под названием Мадел из страха перед новолунием, которое в этих широтах зачастую сопровождается столь сильными бурями и дождями, что нет такого судна, которое могло бы против них устоять (эти бури китайцы называют тайфунами), и погода уже три или четыре дня стояла пасмурная и ничего доброго не предвещала, так что все джонки спешили укрыться в ближайшем безопасном месте, угодно было господу нашему, чтобы вслед за многими судами, искавшими здесь прибежища, вошел в эту гавань один весьма знаменитый пират по имени Инимилау, китаец родом, но незадолго до этого сменивший язычество на мусульманство. Пират этот, как говорят, по наущению касизов магометанской веры, которую он недавно принял, стал самым лютым врагом христиан и во всеуслышание заявлял, что бог обязан дать ему место на небе за те великие услуги, которые он оказал ему на земле, избавляя ее понемногу от негодной породы португальцев, которая с молоком матери впитала любовь ко всякому злу, чем уподобилась жителям Обители Дыма. Таким вот образом и подобными речами поносил он нас столь постыдным и омерзительным образом, что и представить себе невозможно.

Пират этот вошел в реку на очень большой высокобортной джонке, весь экипаж которой был занят парусами, так как ветер и дождь были очень сильны. Проходя мимо нашей стоянки, он отсалютовал нам на китайский лад, на что мы ответили тем же, так что он не заподозрил в нас португальцев. Не догадывались и мы, что он пират, полагая, что имеем дело с такими же мирными китайцами, как те, что каждый час входили в эту гавань, спасаясь от бури. Но на борту у пирата находились пятеро христианских мосо, которых он взял в плен. Те нас узнали и все в один голос воскликнули три раза: «Смилуйся над нами, господи!»

Когда мы услышали этот крик, все поднялись па палубу, чтобы узнать, в чем дело, даже не предвидя того, что могло случиться дальше. Едва мы увидели, что это христианские мосо, мы строго приказали матросам проходившего судна лечь в дрейф, но они вместо этого в знак презрения к нам [158] ударили и барабан и издевательски крикнули три раза очень громко, размахивая и угрожая нам обнаженными мечами.

Когда они стали на якорь примерно в четверти легуа от нас, Антонио де Фариа захотел узнать, что это за люди, и послал к ним хорошо вооруженную шлюпку; не успела она подойти к борту джонки, как ее забросали таким дождем камней, что находившиеся в ней чуть не лишились жизни. Когда она вернулась назад, все гребцы были в ссадинах, а португалец, находившийся в ней, получил две большие раны.

Увидев, что он возвращается весь в крови, Антонио де Фариа спросил, что случилось, на что тот ответил:

— Я, сеньор, не понимаю, в чем дело, но сами вы видите, как с нами обошлись.

И, показав ему раны на голове, объяснил, каким образом они были получены. Все это привело Антонио де Фарию в великое смущение, и он долго ничего не говорил. Наконец, взглянув на присутствующих, он обратился к ним со следующими словами:

— Слушайте, сеньоры и братья мои! Пусть здесь не окажется никого, кто бы сейчас не приготовился к бою, ибо мы, с помощью Христа, должны узнать, в чем дело. Чует мое сердце, что это не кто иной, как собака Кожа Асен, и, возможно, он сегодня же заплатит за награбленные у нас товары.

С великой горячностью велел он тотчас же выбрать якоря и на трех джонках и лантеа отправился под парусами на неприятеля. Когда мы приблизились на расстояние ружейного выстрела, Антонио де Фариа приказал дать залп из тридцати шести орудий, из которых двенадцать были фальконеты и мортиры, а одно — бронзовая осадная пушка, стрелявшая чугунными ядрами. Неприятель был настолько поражен, что не придумал ничего лучшего, как оставить якоря и попробовать выброситься на берег. Но намерение или желание это ему выполнить не удалось, так как Антонио де Фариа разгадал его и успел перерезать ему путь, взяв его на абордаж соединенными силами всех джонок и лантеа, вместе взятых.

Завязался ожесточенный бой: те, кто был близко, вступили врукопашную, а те, кто подальше, метали друг в друга копьями и горшками с порохом; непрерывно стреляло более ста аркебузов; вся схватка продолжалась почти полчаса, причем никак нельзя было предвидеть, кто одержит верх. Но под конец боя угодно было господу нашему, чтобы неприятель, у которого было много раненых и обожженных, не выдержал, и все побросались в воду, что воодушевило наших, и они с [159] громкими криками устремились занимать неприятельский корабль.

Антонио де Фариа, видя, что неприятель тонет из-за сильной волны и быстрого течения, сел на один из двух баланов, на который посадил гребцов и солдат, и с величайшей поспешностью бросился спасать утопавших, из которых выловил шестнадцать человек, не желая, чтобы они погибли, как остальные, так как ему были нужны гребцы на лантеа, ибо в предыдущих схватках большая часть их была перебита.

Комментарии

143. ...прибыл к реке Тинакореу, которую наши называют Варелла...— Имеется в виду река Сонг-даранг (Сонг-ба) в Центральном Вьетнаме, впадающая в море севернее мыса Варелла, название которого автор ошибочно перенес на реку. Мыс Варелла и устье Сонг-даранга — традиционный пункт остановки мореплавателей, плывших на Восток. В XVI в. номинально принадлежал Вьетнаму, но фактически население и купцы принадлежали к народу тьям (тям), чье государство Тьямпа было вассалом Вьетнама.

144. Пафуас и Геос.— Пафуас — индонезийский порт Баруас на Суматре, или порт в устье реки Капуас на Калимантане. Геос — возможно, порт Гоа на Макассаре, на южном побережье острова Сулавеси.

145. Жао — искаженное название какой-то местной меры длины. Возможно, имеется в виду вьетнамский зам — 432 м.

146. ...Пасилоко, Савади, Тангу, Пром, Каламиньян...— Пасилоко — область Питсанулок в Центральном Сиаме. Савади — средневековый город Сайавати, современный Таравади, в нижнем течении Иравади. Тангу — бирманское государство Таунгу в южной части Центральной Бирмы. Пром — город в нижнем течении Иравади, современный Пьи. Каламиньян — название лаосского государства Лансанг, вернее, мифического идеального государства, помещенного Пинто на территории Лансанга.

147. Пуло-Шампейло — остров, помещенный Пинто под 14° северной широты. Если учесть обычную для Пинто ошибку в несколько градусов, то это, видимо, остров Шаньхудао в группе Парасельских островов. Даже у китайского побережья Пинто применяет малайский термин «пуло», что говорит об использовании им малайских лоцманов.

148. Каушеншинский залив — залив Бак-бо (Тонкинский).

149. Сын Солнца — искаженный титул китайских императоров — Сын Неба.

150. ...конхайского тутана, высшего правителя всей Каушеншины...— Конхай.— Так Пипто называет Кантон (Гуанчжоу). Тутан — искаж. «шу шан» (китайск.) — губернатор провинции; в XVI в. в официальной практике слово «шу шан» уже не употреблялось, но, видимо, сохранилось в обиходе. При Пинто провинциями обычно правили чэн-сюань бучжэнши сы (элемент титула 6учжэн также мог у Пинто звучать как тутан). Правитель всей Каушеншины.— Все страны, регулярно поддерживавшие связи с Китаем, считались номинально его данниками. В соответствии с этим китайские губернаторы пограничных областей, в данном случае провинции Гуандун со столицей в Гуанчжоу, считались уполномоченными китайского императора по делам соседней страны Каушеншины — так Пинто называет все земли, населенные в XVI в. вьетнамцами.

151. Мандарин.— Так Пинто называет всех без разбора китайских чиновников; применительно к островам Рюкю, где китайское влияние было незначительно, что не совсем обосновано.

152. Прешау гамуу.— См. коммент. к главе XXXVI.

153. Лакаса — искаж. «лакша» (индийск.) — сто тысяч.

154. ...король каушинов завладел ею с помощью всего лишь семи тысяч монголов...— Имеется в виду вьетнамский король Ли Нян Тонг (1072—1127), в правление которого Вьетнам завладел частью Южного Китая и островом Хайнань. Пинто ошибочно относит его правление к концу XIII в., когда монголы действительно воевали в Южном Китае.

155. Шаэн — общий титул для китайских крупных чиновников, применяемый Пинто. Может соответствовать самым различным должностям. В данном случае имеется в виду «сюнь-фу», губернатор провинции со всеми полномочиями.

156. ...с другого берега Малайи...— То есть с западного, где уже широко распространилось огнестрельное оружие.

157. Некода — вождь (малайск.), капитан судна в жаргоне Пинто.

158. Шиншеу — порт Чжан-чжоу в южной части китайской провинции Фуцзянь.

159. ...судов из стран Лаоса...— Лаос не имел выхода к морю и флота.

160. ...письмо следующего содержания...— Дальнейший текст письма ничего общего с китайской манерой выражаться не имеет.

161. Аншаси — Имеется в виду чиновник ведомства юстиции, аньчаши, но функции его Пинто существенно расширяет.

162. Шифу — мелкий гражданский чиновник в Китае.

163. Мутипинан — один из крупных портов Северного Вьетнама, скорее всего — город Тхань-хоа, к югу от дельты Красной реки.

164. ...двух захваченных мусульман...— Мусульмане упомянуты по привычке, выработанной Пинто в Индонезии. Среди рыбаков Хайнаня их не было.

165. ...у этих берегов...— Из текста очевидно, что речь идет о побережье Вьетнама (Каушина), хотя перед этим не говорилось об уходе флотилии Фарии от берегов Хайнаня.

166. ...император каушинов...— Пинто обычно рассматривает короля Вьетнама как равного китайскому императору, что и отражено в терминологии.

167. Куангепару — видимо, город и порт Хай-зыонг, на северном протоке Красной реки в Северном Вьетнаме, который Пинто ошибочно назвал столицей.

168. ...рудники и месторождения металлов...— Вьетнам был богат рудными месторождениями, интенсивно разрабатывавшимися с X в. Пинто дает точные сведения и о социальной организации крестьян-горняков.

169. ...совершенство божественной сущности...— Вьетнамский собеседник Пинто точно развивает основные положения буддийского миросозерцания.

170. Наутарел — начальник порта в жаргоне Пинто.