ФЕРНАН МЕНДЕС ПИНТО

СТРАНСТВИЯ

Об уведомлении, послал король Жантаны королю Ашена относительно королевства Ару, и об ответе, который он получил

После того как в один из дней рамадана ¹¹⁵ он произнес эту клятву на книге, которую держал в руках его главный касиз по имени Ража Моулана, король направился на остров Кампар, где, отпраздновав свое бракосочетание, созвал совет, чтобы решить, как действовать дальше, ибо задача его была весьма трудной и он многим рисковал. Решение, к которому, с согласия всех участников, пришли на этом совете, заключалось в том, что прежде чем предпринимать что бы то ни было, надлежит послать королю Ашена уведомление о праве, которое, благодаря браку с королевой Ару приобрел на ее владения король Жантаны, и ждать ответа. Королю это решение показалось разумным, и он приказал немедленно отправить к владетелю Ашена посла, которому вместе с [104] богатым подарком из шелков и золотых португальских монет он вручил следующее письмо.

«Я, Сириби Лайя Кендоу Пракама де Ража ¹¹⁶, прямой и законный наследник престола моей взятой в плен Малакки, тиранически и неправедно захваченной силой оружия неверных, король Жантаны, Бннтана и вассальных королевств Андрагире и Линга, тебе, Сири, султану Аларэдину, королю Ашена и прочих земель обоих морей, истинному моему брату по древней дружбе наших предков, удостоенному золотой печати святого храма в Мекке как истинный и правоверный дервиш или мулла, во славу пророка Ноби утомительно странствующий в бедности по нашей юдоли слез. Я, твой родич по плоти и крови, оповещаю тебя посредством сего моего посла, что в дни седьмой луны настоящего года явилась ко мне в великой обиде и печали благородная вдова Аншезини, королева Ару, и с печальным лицом и полными слез глазами, поверженная ниц, сообщила мне, раздирая лицо свое ногтями, что твои военачальники захватили ее королевство с обеими реками Лаве и Пунетиканом, убили Алибонкара, ее супруга, вместе с пятью тысячами амборражей и оуробалонов, знатных людей, коих он держал при себе, и увели в плен три тысячи ни в чем не повинных детей, коим связали руки, веревками обвязали пояса и непрерывно безжалостно били, как будто это были дети неверных матерей. Побуждаемый всем этим к сочувствию, которому нас учит и к которому обязывает священный Коран, твой брат, принял ее под покровительство своей истины, дабы таким образом надежнее разузнать причину или основание, которые ты мог иметь для подобных действий. Но, узнав из ее клятвенных заверений, что никакого основания на это ты не имел, сделал ее своею женой, дабы таким образом свободно мог по праву защитить ее дело перед господом. А посему, будучи истинным братом твоим, прошу и умоляю тебя, чтобы ты как добрый магометанин приказал вернуть ей отобранное у нее и честно и справедливо возместил ей стоимость утраченного ею, ибо к этому тебя обязывает закон нашей истины. Относительно же способа, которым должен совершиться этот (испрашиваемый мной) возврат, то пусть он будет выполнен по форме, которую укажет тебе Сирибикан, мой посол. Коли же ты не поступишь так, как я [105] заклинаю тебя во имя справедливости, считай меня открытым сторонником этой госпожи, ибо я торжественной клятвой обещался при бракосочетании защищать в несчастии ее правое дело».

Когда посол прибыл к королю Ашена, тот оказал ему должные почести и принял от него привезенное им письмо. Однако стоило ему прочесть оное и узнать его содержание, как он готов был немедленно казнить посла и сделал бы это, если бы некоторые из его приближенных не убедили его отказаться от своего намерения, говоря, что это было бы величайшей низостью. Таким образом, не приняв в знак презрения подарков, он немедленно отослал Сирибикана со следующим посланием:

«Я, султан Аларэдин, король Ашена, Барроса, Педира, Пасена и княжеств Дайа и Батаса, властитель всех земель по побережью обоих морей, как средиземного, так и океана, копей Менанкабо и нового королевства Ару, ныне мною по праву приобретенного, тебе, королю, возликовавшему от надежды получить сомнительное наследство: видел я твое письмо, написанное на столе брачного пиршества, и по неразумным словам, заключенным в нем, уразумел, как хмельны были твои советники. Посему я не потрудился бы дать на него ответ, если бы меня не убедили поступить иначе. Итак, говорю тебе, что напрасно ты пытаешься, оправдать меня перед собой, ибо признаюсь, в такой чести я не нуждаюсь. А о королевстве Ару и не помышляй, если хочешь остаться жив; мне довольно было приказать захватить его, чтобы оно стало моим, как сгинет весьма скоро и твое. И если ты вступил в брак с Аншезини, женой твоей, в расчете на то, что этим приобретешь законное право на королевство, которое ей уже не принадлежит, ты останешься с ней, как остаются со своими женами другие мужья, кои, возделывая землю, рассчитывают лишь на собственные руки, чтобы добыть себе пропитание. Верни себе сначала Малакку, раз она принадлежала тебе, а тогда уже зарься на то, что никогда не было твоим. И если решишь ее брать, я готов помочь тебе, но как вассалу, а не как брату, каким ты себя называешь. Совершено в моем большом дворце в богатом Ашене, в самый день прибытия твоего посла, которого я немедленно отправил обратно, не пожелав его долее ни видеть, ни слышать, о чем он сам тебе доложит». [106]

О том, что еще произошло между королями Жантаны и Ашена из-за этого посольства

После того как жантанского посла отправили обратно в тот же день как его выслушали, что в этих краях считается знаком великого презрения, и он повез назад подарки, которые у него также не пожелали принять для сугубого его унижения и оскорбления, он прибыл в Кампар, где в это время находился король Жантаны. Последний, услышав обо всем этом, пришел, как говорят, в великую ярость; уверяют даже, что его несколько раз видели тайно плачущим от досады, что тиран Ашена его ни во что не ставит.

Был еще раз созван совет по поводу мер, которые следует принять в этом случае, и все пришли к выводу, что с королем Ашена необходимо начать войну как с величайшим врагом. Решено было в первую очередь захватить королевство Ару и крепость Пунетикан, прежде, чем неприятель успеет ее основательнее укрепить. Посему король подготовил к походу с возможной поспешностью большой флот из двухсот гребных судов, из коих большая часть были ланчары, джонки и калалузы, а на пятнадцать высокобортных джонок погрузили провиант и боевые припасы, необходимые для подобного предприятия. Командующим он поставил своего адмирала великого Лаке Шемену ¹¹⁷, о котором неоднократно упоминается в летописях Индии, каковому дал десять тысяч воинов и четыре тысячи гребцов — все людей отборных и в боях испытанных.

Адмирал немедленно отбыл с этим флотом и вошел в реку Пунетикан, где находилась крепость неприятеля, после чего пытался пять раз взять ее штурмом с помощью трехсот приставных лестниц, а также всевозможных пиротехнических снарядов. Не будучи в состоянии захватить ее таким образом, он принялся обстреливать ее из сорока тяжелых орудий, паливших день и ночь, так что через неделю большая часть укреплений была сровнена с землей. Тогда жантанцы снова пошли на приступ и весьма доблестно проникли в крепость, перебив тысячу четыреста ашенцев, из коих большая часть за день до прихода флота прибыла в крепость во главе с племянником каирского паши турецким капитаном по имени Морадо Арраиз, который также погиб в бою вместе с двумя сотнями сопровождавших его турок, коих Лаке Шемена не захотел пощадить. После этого он с такой [107] поспешностью принялся восстанавливать то, что было разрушено, используя для работ большую часть своего войска, которое он заставил забить два ряда частокола и заполнить пространство между ними камнями, что в двенадцать дней не только восстановил крепость, но и добавил еще два бастиона.

Известие о флоте, который король Жантаны собирает в портах Бинтане и Кампаре, вскоре достигло короля Ашена. Опасаясь потерять завоеванное, он немедленно направил против него флот из ста восьмидесяти судов — фуст, ланчар, галиотов и пятнадцати галер в двадцать пять банок, на который посадил пятнадцать тысяч человек — двенадцать тысяч воинов, называемых там байлеу, а остальных — гребцов. Командующим флотом он поставил того же Хередина Магомета, который перед этим, как уже раньше говорилось, захватил королевство Ару, ибо Ашенец считал его весьма мужественным и удачливым воином.

Покинув королевство ашенцев, флот Хередина Магомета прибыл в некое место под названием Аспесумье, находящееся в четырех легуа от реки Пунетикан, где командующий узнал от нескольких рыбаков, которых там захватил, обо всем, что произошло в крепости и в королевстве, какими силами располагает Лаке Шемена на суше и на море и как он намерен встретить врагов. Известия эти, как говорят, привели Хередина Магомета в немалое замешательство, ибо он никак не ожидал, что неприятель успеет так много сделать за столь короткий срок.

Был созван совет, дабы решить, что следует предпринять при подобных обстоятельствах, и большинство присутствующих высказалось за то, что, поскольку крепость и страна захвачены противником, все ашенцы, находившиеся в ней, перебиты, а Шемена располагает весьма значительными силами на море и на суше, следует, безусловно, возвращаться, поскольку обстановка не соответствует той, которую они ожидали встретить. Хередин Магомет этому решительно воспротивился, сказав, что скорее погибнет, как мужчина, чем будет жить в позоре, как женщина; король избрал его для подвига, и сохрани боже, чтобы он, Хередин Магомет, согласился хоть сколько-нибудь упасть в глазах тех, кто был высокого о нем мнения. Он даже поклялся костями Магомета и всеми светильниками, горящими день и ночь в его храме, умертвить как предателя всякого, кто будет несогласен с ним, сварив его живьем в смоле, что он также не преминет сделать и с Лаке Шеменой. С этими горячими и гневными словами он приказал судам сняться с якоря и под громкие [108] крики и звуки инструментов, барабанов и колоколов, как принято у них при выступлении в поход, на парусах и веслах направился к устью реки.

Едва он показался, как Лаке Шемена, успевший к этому времени уже приготовиться к встрече с ним и пополнить свои силы отборными воинами, которые прибыли к нему из Перы ¹¹⁸, Бинтана и Сиака, а также других соседних мест, снялся со своей стоянки и пошел к нему навстречу на середину реки. Обменявшись обычными артиллерийскими залпами, оба флота бросились друг на друга, гребя изо всех сил, и так как обе стороны шли на сближение и не избегали друг друга, бой продолжался примерно около часа без перевеса на чьей-либо стороне, пока военачальник ашенцев Хередин Магомет не был убит зажигательной бомбой, поразившей его в грудь и разорвавшей его на две части. С гибелью его ашенцы настолько пали духом, что решили отойти к мысу под названием Батокирин и укрепиться там до наступления ночи, пока не соберут свои силы. Однако они не смогли этого сделать, так как весьма быстрое течение в реке разбросало их суда в разные стороны. Таким образом флот ашенского тирана достался Лаке Шемене, за исключением четырнадцати судов; сто шестьдесят шесть судов было забрано в плен; тринадцать тысяч пятьсот ашенцев убито, не считая тех тысячи четырехсот, которые погибли в окопах.

Когда эти четырнадцать судов пришли и Ашен и королю было доложено обо всем случившемся, последний, как говорят, был так потрясен, что двадцать дней не хотел никого видеть, а по прошествии этого срока велел отрубить головы всем четырнадцати капитанам, а воинам, которые находились на спасшихся судах, велел под страхом быть перепиленными живьем сбрить бороды и носить впредь женскую одежду и бить в адуфы, где бы они ни находились. А если они захотят чем-либо поклясться, то пусть говорят: «Да сразит бог моего мужа» или «Не видеть мне радости от тех, кого я родила». И эти люди, видя себя присужденными к столь позорному наказанию, почти все ушли за пределы своей страны, а оставшиеся наложили на себя руки: одни отравились, другие повесились, а третьи зарезались.

И таким вот образом, как я описываю и как точно произошло в действительности, королевство Ару было избавлено от ашенского тирана и оставалось во власти жантанского короля вплоть до 1564 года, когда этот самый король Ашена с флотом в двести судов, притворившись, что идет в Патане, напал ночью на Жантану, где тогда находился король, [109] и хитростью захватил его вместе с женами, детьми и прочими многими людьми и увез в свою землю, где расправился со всеми без исключения самым жестоким образом, а королю Жантаны велел выбить мозги толстой палкой. После этого он стал снова править королевством Ару, королем которого назначил своего старшего сына, того самого, которого потом убили при осаде Малакки, в то время, когда комендантом крепости был дон Лионис Перейра, сын графа де Фейры, защищавший крепость с воистину чудесным мужеством, ибо силы супостата были тогда столь велики, а наших было по сравнению с ними так мало, что без преувеличения на каждого христианина приходилось двести мусульман.

О том, как на пути из Малакки в Панское королевство ¹¹⁹ я нашел в море двадцать трех христиан, потерпевших кораблекрушение

Теперь я хочу вернуться к предмету, о котором говорил выше. После того как я оправился от болезни, вызванной моим пленением в Сиаке, Перо де Фариа, желая предоставить мне возможность поправить свои дела, отправил меня на гребной ланчаре в Панское королевство с десятью тысячами крузадо его собственных товаров для передачи их фактору по имени Томе Лобо, проживавшему там, после чего я должен был проплыть еще сто легуа до Патане, куда мне надлежало доставить письмо и подарки королю и переговорить с ним относительно пяти португальцев, которых в королевстве Сиаме держал в плену его свойственник Монтео из Банша.

На седьмой день после моего отбытия из Малакки, находясь ночью на траверзе острова Пуло-Тиман ¹²⁰, примерно в девяносто легуа от Малакки и десяти или двенадцати от бара Пана, когда уже прошла половина утренней вахты, мы услышали два раза громкий крик в море, но ничего не могли разглядеть из-за еще не рассеявшейся темноты и не знали, что делать, ибо не могли понять, что означает этот крик. Управляясь парусами, мы отклонились от курса и пошли в ту сторону, откуда донеслись до нас крики; все мы вперили глаза и воду, стараясь обнаружить кричавших. В таком недоумении мы пребывали с час, пока не заметили на большом [110] расстоянии какой-то низкий черный предмет. Не в состоянии определить, что это такое, мы снова стали обсуждать, как нам поступить в этом случае. Поскольку в ланчаре было четыре португальца, мнения о том, что следует делать, оказалось весьма и весьма различными; были такие, которые говорили, что это не мое дело и меня не касается, а идти нам надлежит по назначению, ибо потерять даже один час в пути значит подвергать риску все предприятие и доверенное мне имущество, и если приключится какое-нибудь несчастие, ответственность за него ляжет на меня. Тем не я ответил, что нам во что бы то ни стало необходимо выяснить, в чем дело, ведь даже если я теперь и не прав, как они уверяют, то держать ответ я буду только перед Перо де Фарией, которому принадлежат ланчара и товары, а не перед ними, у которых ничего на ладье нет, кроме них самих, а значат они для него столь же мало, сколь и я.

Пока продолжались эти пререкания, господу богу было угодно, чтобы рассвело, и тогда мы ясно увидели, что это люди, потерпевшие кораблекрушение и держащиеся за обломки корабля. После этого мы уже без опасений повернули в их сторону в их сторону и на веслах и на парусах направились к ним. Когда они убедились, что мы действительно держим курс на них, они всего только воскликнули шесть или семь раз очень громко: «Смилуйся над нами, господи боже!» Все это привело нас в крайнее смущение и изумление. И, приказав гребцам поскорее броситься в воду, мы их всех забрали на ланчару, а было их всего двадцать три человека: четырнадцать португальцев и девять рабов; они были так измождены, что лица их внушали ужас, и от слабости едва могли выговорить слово.

Приютив и разместив их как можно лучше, мы постарались узнать причину их злоключений. На что один из них ответил, заливаясь слезами:

— Сеньоры, зовут меня Фернан Жил Поркальо, и этот глаз, которого, как видите я лишился, мне выкололи ашенцы у стен Малакки, когда они во второй раз напали на дона Эстевана да Гаму. Последний, желая оказать мне милость, ибо знал, как беден я был в это время, выдал мне грамоту на право торговли с Молуккскими островами. О, если бы всевышний не допустил этого! Ибо там меня ожидали одни невзгоды! Вышли мы из порта Талангаме, являющегося рейдом нашей крепости Тернате, и после двадцати трех дней благополучного плавания при попутном ветре, когда мы были [111] очень довольны нашими приобретениями, ибо в нашей джонке было тысяча баров гвоздики, стоивших более ста тысяч крузадо, несчастной судьбе моей было угодно допустить за великое множество грехов моих, содеянных в нарушение заповедей господних, чтобы на нас, пока мы переходили от норд-веста к зюйд-осту по отношению к мысу Суробайя ¹²¹ на острове Ява, налетел столь бурный норд, что от высоты поднявшихся валов и великой бури на море джонка наша получила пробоину в носовой части, из-за чего нам пришлось сбросить некоторое количество груза с палубы. Продрейфовали мы всю эту ночь без парусов, ибо из-за частых и весьма сильных порывов ветра нельзя было поставить и пяди их, как вдруг во вторую половину утренней вахты наша джонка пошла ко дну, и из всего экипажа ее, насчитывавшего его сорок семь человек, спаслись только эти двадцать три, которых вы видите. На обломках мы продержались четырнадцать дней и за все это время ничего не ели, съели только одного моего кафра, когда он умер, и мясом его питались восемь дней; нынче ночью у нас умерло два португальца, но их мы не пожелали есть, хоть и чувствовали великую потребность в еде и нам казалось, что мы не продержимся и дня и мучения, которые нам пришлось претерпеть, окончатся вместе с жизнью.

О том, как я прибыл в Панское королевство с этими несчастными, и о том, что со мной там произошло

Все мы были потрясены и изумлены тем, что рассказал нам этот человек, равно как и печальным и измученным видом как его, так и его спутников. Поразило нас также, как милосердию господню угодно было спасти их столь чудесным образом. А посему мы воздали всевышнему всяческую хвалу, а неожиданных гостей наших укрепляли и подбадривали теми христианскими истинами, которые подсказало нам наше слабое разумение. Мы поделились с ними одеждой и несколько возместили в этом отношении понесенный ими ущерб. Мы уложили их на койки, на которых обычно спали сами, и постарались дать им те лекарства, которые, по нашему мнению, могли подействовать на них успокаивающе, ибо, по-видимому, оттого, что они столько времени не спали, у них кружилась голова и они падали на палубу в [112] судорогах, ни будучи в состоянии прийти в себя в течение доброго часа.

От этого места мы пошли в поисках гавани Пан, куда прибыли около полуночи и стали на якорь у входа в нее против небольшого селения под названием Кампаларау ¹²². Когда рассвело, мы поднялись по реке на веслах до города, отстоящего от входа в гавань примерно на легуа, где мы нашли Томе Лобо, который, как мы уже сказали, жил там в качестве фактора коменданта Малакки, и ему я передал привезенные мною товары.

И этот день у нас умерло трое португальцев из четырнадцати, которых мы нашли в море, в том числе капитан джонки Фернан Жил Поркальо и пять рабов-христиан. Всех их мы ночью бросили в море, привязав им к ногам и к шее камни, чтобы они остались на дне, потому что похоронить их в городе нам не разрешили, хота Томе Лобо готов был заплатить за это право сорок крузадо, ибо мусульмане считали, что земля этим будет опоганена и станет бесплодной, раз эти покойники не очистились от той свинины, которую они поели при жизни, что, по их, магометан, мнению, является тягчайшим грехом, какой только можно вообразить. Остальных уцелевших Томе Лобо поместил в своем доме и снабжал их в изобилии всем потребным, пока они не поправились и не вернулись в Малакку.

Спустя несколько дней после их отъезда я пожелал продолжить свой путь и отправиться в Патане, место, куда я намеревался следовать, но Томе Лобо не захотел меня отпустить, всячески отговаривая от этого путешествия. Он уверял, что здесь, в этих местах, небезопасно, так как слышал, что некий туан ¹²³ Шеррафан, лицо, занимающее видное положение, поклялся подпалить его дом вместе со всем находящимся в нем товаром, из-за того что в Малакке какой-то фактор коменданта заплатил ему якобы за пять тысяч крузадо стиракса ¹²⁴, шелков и алоэ значительно ниже их стоимости, и притом прогнившей рухлядью по повышенной цене, почему с пяти тысяч крузадо, которые он вложил в товары и которые должны были принести ему в Малакке свыше пяти тысяч прибыли, не говоря уже о приобретении хорошего товара, который он мог оттуда вывезти и который принес бы ему примерно такой же доход, он выручил всего семьсот крузадо. Лобо добавил, что его уже два раза старались выманить из дома, подстраивая у его дверей мнимые беспорядки, чтобы прикончить его в свалке. Почему, в случае, если бы произошло что-либо такое, чего он опасался, [113] неплохо было бы мне быть рядом, дабы спасти товары, которые он здесь хранит и которые иначе могли бы погибнуть.

На это я, не желая с ним соглашаться, привел, со своей стороны, несколько доводов, которые он не пожелал принять, всякий раз противопоставляя им свои соображения, после чего мне пришлось сказать ему, что, если, как он говорит, его в самом деле собираются убить и разграбить его имущество, каким образом могу я рассчитывать избежать той же участи? И далее, если он настолько упорен в действительности такой угрозы, с какой стати позволил он отплыть этим одиннадцати португальцам или почему сам не отправился с ними в Малакку?

На это он ответил:

— Видит бог, как я раскаиваюсь в этом, но раз я уже не поступил так, как вы говорите, сделайте сейчас так, как я вас прошу и умоляю от имени сеньора коменданта, которому я сейчас напишу и дам отчет во всех наших разговорах. Поверьте, он вас не поблагодарит за то, что вы меня оставите одного со всеми товарами, которых не так уж мало, ибо стоимость их превосходит тридцать тысяч крузадо, а тут еще есть и мои товары примерно на ту же сумму.

Я был смущен: бросив его, я пренебрег бы его просьбой, оставшись, я подвергал себя опасности, а поэтому и не знал, к какому из этих крайних решений склониться. Наконец, прикинув в уме все положительные и отрицательные стороны дела, я пошел с ним на следующее соглашение: если он в течение пятнадцати дней не отправится со мной на ланчаре в Патане, предварительно обратив все товары в золото и драгоценные камни,— а того и другого было здесь в ту пору изрядное количество,— он отпустит меня, куда я пожелаю. На это он согласился, после чего каждый стал готовиться в дорогу.

О том, как погиб король Пана, кто его убил и почему, и что случилось с Томе Лобо и со мной

Томе Лобо распродал свои товары с большой поспешностью; видимо, он не сомневался в угрожавшей ему опасности. Товар он сбывал настолько дешево, что через восемь дней в доме уже ничего не осталось. Ни перцу, ни гвоздики, ни того, что могло его обременить, он не брал и производил обмен [114] только на менанкабское золото и на алмазы, которые прибыли сюда на журупанге из Лаве ¹²⁵ и Танжампура ¹²⁶, а также на несколько жемчужин с Борнео и Солора ¹²⁷.

Когда все уже было готово и нам оставалось только на следующий день погрузиться на судно, нечистый подстроил, чтобы как раз в эту ночь произошел весьма прискорбный случай. Дело в том, что некий Кожа Жейнал, посол короля Борнео ¹²⁸, уже три или четыре года проживавший при дворе короля Пана, человек весьма богатый, застал короля со своей женой и убил его. Из-за этого события возмущение в городе и стране было столь велико, что люди уже не походили на людей. Видя все это, бродяги и бездельники, которые всегда рады подобным случаям, решили, что сейчас самое время совершить то, на что они раньше не решались из страха перед королем; собравшись в ватагу чуть ли не в пятьсот или шестьсот человек, они тремя шайками направились на факторию, где жил Томе Лобо, и, напав на дом сразу со всех сторон, ворвались в него, несмотря на наше сопротивление. При этом столкновении у нас погибло одиннадцать человек, в том числе три португальца, которых я взял с собой из Малакки. Томе Лобо убежал с шестью ножевыми ранами, из коих одна была во всю правую часть лица до шеи, отчего он едва не лишился жизни. Все это принудило нас обоих бросить факторию, оставив там все имущество, и бежать на ланчару, в которой угодно было господу спасти нас с пятью рабами и восемью матросами. Все наше имущество погибло, а было его в золоте и драгоценных каменьях больше чем на пятьдесят тысяч крузадо.

Мы укрывались в ланчаре до утра, и хотя были весьма удручены, старались следить за событиями, чтобы разобраться в том, во что выльется единодушное возмущение народа. Наконец, видя, что обстановка с каждым часом ухудшается, мы предпочли перебраться из Пана в Патане и не подвергать себя риску быть убитыми, так как перебито здесь было более четырех тысяч человек.

Итак, мы снялись с якоря и через шесть дней прибыли в Патане, где были радушно приняты находившимися там португальцами, которым мы рассказали обо всех событиях в Пане и о плачевном состоянии, в котором находился злополучный город, что всех их немало огорчило. Все они, желая в какой-то мере прийти нам на помощь и движимые лишь усердием добрых португальцев, отправились во дворец к королю, пожаловались ему на несправедливость, учиненную коменданту Малакки, и попросили разрешения возместить [115] утраченное в Пане имущество, которое у нас захватили. Это король разрешил, заявив им без колебания:

— Вполне правильно поступать с другими так, как они поступают с нами, и отнимать у них то, что они отняли у нас, тем более когда ограбленным является комендант Малакки, которому мы все так обязаны.

Португальцы сердечно поблагодарили его за эту милость и, вернувшись в свои дома, договорились о том, что следует конфисковывать все товары, прибывающие из этого королевства, пока полностью не будут возмещены убытки, причиненные грабежом. Узнав через девять дней, что на реке Калантане ¹²⁹, на расстоянии восемнадцати легуа стоят три очень богатые китайские джонки, принадлежащие мусульманским купцам, уроженцам Пана, которые вынуждены были там укрыться от неблагоприятных ветров, было немедленно отдано распоряжение напасть на них.

Из трехсот португальцев, находившихся тогда в Патане в экспедиции приняло участие восемьдесят; разместились они на двух фустах и одном судне с прямым вооружением, хорошо оснащенном всем тем, что могло потребоваться для такого рода предприятия, и с великой поспешностью уже через три дня вышли в поход, так как опасались, как бы, узнав об их намерении, патанские мусульмане не дали знать тем мусульманам, навстречу которым мы отправлялись. Командовал этими тремя судами некий Жоан Фернандес де Абреу, уроженец острова Мадеры, сын мажордома короля дона Жоана; он был на судне с прямым вооружением и имел на нем сорок солдат: капитанами фуст были Лоренсо де Гоис, и его двоюродный брат Васко Сарменто, оба уроженцы города Брагансы,— всё люди отважные и в морской службе весьма сведущие.

На третий день все наши суда зашли в реку Калантан и, видя, что там стоят на якоре три джонки, о которых им было сообщено, напали на них с большой отвагой. И хотя те, кто был на джонках, доблестно защищались, это ни к чему не привело. Не прошло и часу, как все они были взяты в плен и семьдесят четыре человека из них уложены, между тем как из наших убито было только трое; правда, у нас было много раненых. Я не собираюсь вдаваться в подробности, так как мне это кажется излишним, и упомяну лишь о том, что мне в данном случае представляется наиболее существенным.

Когда все три джонки сдались и были захвачены, наши вышли из реки под парусом и забрали джонки с собой, так как в это время все местное население уже всполошилось. [116] Проследовав оттуда с попутным ветром, мы прибыли в Патане на другой день к вечеру и, став на якорь, отсалютовали гавани с великим ликованием и грохотом артиллерии, что вывело из терпения местных мусульман. Хотя последние были с нами в мирных отношениях и выдавали себя за наших друзей, тем не менее они старались сделать все возможное, чтобы нам навредить. Подкупая сановников и любимцев короля, они старались внушить ему, что нас надо наказать за эту экспедицию и выгнать вон из страны; король, однако, не пожелал этого сделать, сказав, что ни под каким видом не нарушит мира, заключенного его предками с Малаккой. Все же он пожелал выступить посредником между нами и теми, кого мы забрали в плен, и попросил, чтобы после того как три капитана-судовладельца возместят ущерб, нанесенный в Пане коменданту Малакки, им были возвращены их суда, на что Жоан Фернандес де Абреу и прочие португальцы согласились, видя, что король этого очень желает. Этим последний остался очень доволен и отблагодарил их за добрую волю длинной речью.

Таким образом были возмещены пятьдесят тысяч крузадо, которые потеряли Перо де Фариа и Томе Лобо, а португальцы остались в Патане в почете и уважении, внушая великий страх мусульманам. А что касается трех джонок, которые тогда были захвачены, то те, кто был на них, утверждали, что одного лишь серебра там было на двести тысяч таэлей ¹³⁰, что в переводе на наши деньги составляет триста тысяч крузадо, а сколько там было нагружено других товаров, я уже и не говорю.

О печальном случае, происшедшем с нами в гавани Лугор ¹³¹

Когда, пробыв двадцать шесть дней в Патане и распродав небольшое количество китайского товара, я собирался ехать назад, из Малакки прибыла фуста под командованием некого Антонио де Фариа де Соуза. Последний явился сюда по приказанию Перо де Фарии, чтобы заключить некоторые сделки с королем, получить от него подтверждение мирного договора, который у него был с Малаккой, отблагодарить его за доброе отношение к посещающим его страну португальцам, а также выполнить кое-какие поручения, выдержанные в том же духе доброй дружбы, особенно важной в ту пору для [117] успешного ведения нашей торговли, ибо, по правде, это и являлось в данном случае главным. Цели эти преследовались, впрочем, не явно: посещению Антонио де Фарии была придана видимость посольства — он вез послание королю и подарок из драгоценных камней, исходивший якобы от его величества короля Португалии и взятый комендантом из казны, как водится в тех местах.

Самым же главным для Антонио де Фарии было продать на десять или двенадцать тысяч крузадо индийских тканей, которые ему дали в Малакке, но сбыть их оказалось невозможно, так как на них не нашлось ни одного покупателя. Отчаявшись пристроить их в Патане, он решил перезимовать в этом порту, пока не найдет выхода из положения. Тут кое-кто из старожилов посоветовал ему отвезти свой товар примерно на сотню легуа севернее, в Лугор, город на побережье Сиамского королевства, большой и богатый порт, куда заходят на джонках множество купцов с острова Ява, а также из портов Лаве, Танжампура, Жапары, Демы, Панаруки, Сидайо, Пасарвана ¹³², Солора и Борнео, охотно обменивающих на такой товар золото и драгоценные камни.

Антонио де Фариа решил последовать этому совету. Он заказал в Патане судно для перевозки своего товара, ибо фуста, на которой он прибыл, не годилась для этого, и выбрал себе в факторы некого Кристована Борральо, человека в торговых делах весьма сведущего; вместе с ним отправилось еще шестнадцать солдат и купцов со своим добром, полагавших продать и то, что они туда везут, и то, что они оттуда вывезут, вшестеро, а то и всемеро дороже покупной цены; в числе этих шестнадцати оказался и я, горемычный.

Отплыв из Патане в субботу утром и идя с попутным ветром все время вдоль берега, мы утром в четверг на следующей неделе прибыли в гавань Лугор. Там мы стали на якорь в устье реки и целый день потратили на то, чтобы самым подробным образом разузнать, как обстоит дело с торговлей и с личной безопасностью купцов. Известия, которые мы получили, оказались весьма отрадными, и мы решили, что сможем выручить за наши товары шестерную прибыль; кроме этого, мы узнали, что безопасность всех купцов обеспечена, ибо им согласно королевскому указу дано право беспошлинно торговать весь сентябрь месяц, так как месяц этот является месяцем, когда на поклон к королю Сиама являются вассальные короли.

Должен вам сообщить для ясности, что все это побережье Малайи и внутренние земли находятся под властью великого [118] короля, который в знак того, что он властвует над всеми другими королями, зовется прешау салеу ¹³³, император всего Сорнау, то есть разделенной на тринадцать королевств области, которую мы в просторечии называем Сиамом. Королю этому подвластны и ежегодно платят дань четырнадцать меньших королей. Последние, согласно древнему обычаю, должны были лично являться в город Одиа, столицу этой империи Сорнау и королевства Сиам, привозить свою дань и совершать ритуал поклонения, заключавшийся в том, что они целовали короткий и широкий меч, который висел у императора на поясе. Но так как город этот находится в пятидесяти легуа в глубь страны, этим четырнадцати королям приходилось нередко оставаться в столице всю зиму, что связано было для них с большими расходами, поэтому они составили королю Сиама или прешау соответственное прошение, и последний почел за благо заменить эти вассальные обязанности другими менее обременительными. Он повелел, чтобы отныне в Лугоре находился вице-король, называемый на их языке пойо, которому эти четырнадцать королей и должны были лично свидетельствовать свою преданность, но всего лишь раз в три года, а дань выплачивать не раз в год, а сразу за три года, и что в тот месяц, когда они приезжают поклониться ему, они могут беспошлинно торговать, равно как и все прочие купцы, зашедшие в гавань, как местные жители, так и иностранцы. А поскольку время, когда мы пришли в Лугор, оказалось месяцем беспошлинной торговли, купцов со всех стран прибыло столько, что, как говорили, в гавани собралось более полутора тысяч судов с бесконечным количеством самых богатых товаров. Все это мы узнали, когда стали на якорь в устье реки, и известия эти нас исполнили радости и ликования; мы решили, что войдем в гавань, как только подымется бриз.

Но несчастной судьбе нашей угодно было, чтобы за прегрешения наши мы так и не воспользовались этими столь вожделенными благами, ибо: когда было уже около десяти часов и наступило время обедать, а якорный канат у нас уже стоял панер, так как сразу после обеда мы должны были сняться, на реке появилась очень большая джонка под одним фоком и бизанью. Поравнявшись с нами, она стала на якорь неподалеку от нас, перехватив у нас ветер. Пока она так стояла, оттуда успели разглядеть, что мы португальцы, что нас немного, а судно наше очень маленькое,— после чего они потравили свой якорный канат и направились в нашу сторону, а когда поравнялись правым бортом с нашим носом, [119] бросили к нам на судно два абордажных крюка, прикрепленных к двум длинным железным цепям, и притянули к себе. И так как их судно было весьма тяжелое, а наше очень легкое, мы оказались под его носовыми клюзами.

В это мгновение из-под навеса, под которым они до поры до времени скрывались, выскочили от семидесяти до восьмидесяти мусульман, среди которых было несколько турок. Они издали оглушительный крик и начали засыпать нас таким количеством камней, копий и прочего метательного оружия, что можно было принять их за ливень небесный. Не успели мы оглянуться, как из шестнадцати португальцев четырнадцать вместе с тридцатью шестью гребцами и матросами было убито наповал. Мы четверо, оставшиеся в живых, бросились в море, где один из нас тут же утонул, а мы трое, все, покрытые ссадинами, доплыли до берега и, выбравшись из ила, в котором увязали по пояс, скрылись в зарослях кустарника.

Мусульмане с джонки, спустившись на наше судно, прикончили шесть или семь мосо ¹³⁴, лежавших на верхней палубе, не пощадив ни одного из них. Перебросив в джонку с величайшей поспешностью все товары, которые они обнаружили на нашем судне, пробили ему борт и отправили на дно. После чего, выбрав якорь и цепи с абордажными крюками, поспешили уйти под парусами, так как опасались быть опознанными.

О том, что произошло с нами тремя, после того как мы выбрались на берег

Мы трое, пережившие это несчастие, увидев, как мы изранены и беспомощны, принялись горько плакать и бить себя по лицу, словно потерявшие рассудок и приведенные в совершенное отчаяние от всего того, чему нам пришлось стать свидетелями каких-нибудь полчаса назад; и таким вот образом мы провели остаток этого злополучного дня.

Убедившись, что почва на берегу тонкая и здесь много всяких ящеров и змей, мы решили, что самое мудрое переждать на месте эту ночь, каковую мы провели, погрузившись по шею в ил. На другой день, когда рассвело, мы пробрались вдоль реки до небольшой бухты, которую не решились переплыть, так как она была очень глубокой и в ней [120] было большое количество ящеров; так мы провели в превеликих мучениях еще одну ночь, за которой последовало еще пять дней, причем мы не могли двинуться ни вперед, ни назад, так как были со всех сторон окружены болотами, заросшими высоким тростником. В это время погиб один из наших товарищей по имени Бастиан Анрикес, человек весьма почтенный и богатый, потерявший на ланчаре восемь тысяч крузадо. Уцелевшим, то есть Кристовану Борральо и мне, осталось только оплакивать на берегу реки дурно похороненного покойника; к этому времени мы уже так ослабели, что едва могли вымолвить слово, и решили, что и сами мы здесь кончимся через несколько часов.

На следующий день, седьмой после нашего несчастья, почти уже на закате мы увидели, что вверх по реке подымается на веслах баркас, груженный солью. Когда он поравнялся с нами, мы бросились на колени и стали умолять гребцов взять нас с собой. Они на мгновенье остановились и с удивлением смотрели, как мы стоим на коленях и воздеваем руки к небу, словно произнося молитву; ничего нам не ответив, они снова было взялись за весла, но мы стали громко кричать и, обливаясь слезами, умолять, чтобы они не бросали нас здесь на погибель.

Услышав наши крики, из-под навеса вышла уже пожилая женщина, внешним видом и серьезностью своей внушившая нам большое к себе уважение; как выяснилось впоследствии, мы не обманулись. Увидев плачевное наше положение и сострадая нашим невзгодам и ранам, которые мы ей показывали, она приказала баркасу пристать к берегу, взяла в руки палку и несколько раз ударила ею гребцов, которые не хотели ее слушать. Наконец баркас подошел, шесть матросов выскочили на берег и, взвалив нас себе на спины, доставили на ладью.

Эта почтенная женщина, видя, что мы изранены и на нас измазанные грязью и кровью рубашки и штаны, велела нас первым долгом вымыть. На нас вылили множество ведер воды, после чего она приказала выдать нам по куску ткани, чтобы было чем прикрыть наготу, а потом, усадив рядом с собой, велела принести нам поесть и собственноручно поставила перед нами пищу, сказав при этом:

— Ешьте, несчастные чужестранцы, и не падайте духом из-за того, что оказались в столь плачевном положении. Перед собой вы видите женщину, и не такую уж старую, раз мне не больше пятидесяти лет; без малого шесть лет тому назад мне довелось попасть в плен, причем у меня было [121] отобрано более чем на сто тысяч крузадо имущества и на глазах погибло трое детей и муж, которого я любила больше глаз своих, и два брата, и зять,— всех их хоботами разорвали на части слоны короля Сиамского. Но беды моей тяжкой и горестной жизни этими ужасами еще не исчерпываются: мне пришлось видеть, как трех моих юных дочерей и мать мою, и отца, и еще тридцать двух родственников моих — племянников и двоюродных братьев — бросили в раскаленные печи, где они раздирали небо своими криками, умоляя бога помочь им в столь нестерпимой муке. Но грехи мои были столь велики, что замкнули уши бесконечному милосердию владыки всех владык, и не услышал он мольбы, которая мне казалась справедливой. Но воистину, то, что он повелевает, является лучшим.

Мы ей ответили, что за грехи наши господь бог допустил, чтобы и мы попали в такую беду, на что она, не сдерживая слез, которые, мы вслед за ней щедро проливали, произнесла:

— Всегда хорошо в невзгодах полагать, что удары, нанесенные десницей всевышнего, справедливы, ибо в истине этой, исповедуемой сердцем и провозглашенной устами, и в светлой твердости духа и заключена зачастую награда за перенесенные нами муки.

Она еще кое-что рассказала о себе, а потом спросила, что послужило причиной наших бедствий и каким образом дошли мы до теперешнего жалкого состояния. Мы ей рассказали все, как было, добавив, что понятия не имеем, кто были наши противники и почему они с нами так обошлись. На это ее спутники сказали, что большая джонка принадлежит гузаратскому мусульманину по имени Кожа Асен, вышедшему в это утро в море и направлявшемуся к острову Айнану ¹³⁵ с грузом сандалового дерева.

Почтенная женщина, бия себя в грудь в знак великого волнения, воскликнула:

— Пусть меня убьют, если это неправда, ибо мусульманин, о котором вы говорите, публично похвалялся всякому, кто готов был его слушать, что ему не раз удавалось отправить на тот свет людей из Малакки и он питает к ним такую ненависть, что дал обет своему Магомету перебить их еще столько же.

В ужасе от столь неожиданного сообщения, мы стали умолять ее рассказать нам, что за человек этот Кожа Асен и почему он так нас ненавидит. На это она ответила, что о причинах его ненависти к нам она знает только с его [122] собственных слов, а именно, что один из наших великих воителей по имени Эйтор да Силвейра убил его отца и двух братьев на корабле, который захватил в Меккском проливе, он шел из Жуды и Дабул.

За все время нашего пути она рассказала о великой ненависти к нам этого мусульманина и о том, как он нас поносил.

Кем оказалась наша спутница, как она доставила нас в Патане и что предпринял Антонио де Фариа, узнав о гибели нашего судна и его товаров

Покинув место, где она нас обнаружила, эта почтенная женщина продолжала свой путь на веслах и на парусах вверх по течению еще легуа на две, пока не достигла небольшой деревни, где переночевала. На другое утро, когда рассвело, она проследовала в город Лугор, куда прибыла примерно и полдень. Сойдя на берег, она направилась и свой дом, куда отвела и нас, и у нее мы прожили двадцать три дня, причем все это время за нами заботливо ухаживали и в изобилии снабжали всем потребным.

Женщина эта была вдова и принадлежала к знатному роду. Как мы впоследствии узнали, она была супруга превединского шабандара, которого король Куанжуана умертвил на острове Ява в городе Банша ¹³⁶ в 1538 году, а нас она нашла, как я уже об этом рассказал, в то время, когда следовала на баркасе, приняв соль с джонки, которую из-за слишком большой осадки не могла разгрузить. Оставив джонку у бара, она понемногу перевозила свой товар на берег, пользуясь баркасом.

Когда прошли эти упомянутые мной двадцать три дня, за которые угодно было господу нашему полностью восстановить наши силы, так что мы оказались в состоянии продолжать путь, она перепоручила нас своему родственнику, некоему купцу, направлявшемуся в Патане, который отстоит от Лугора на восемьдесят пять легуа; купец поместил нас с собой в гребной калалуз, на котором сам шел. И, проплыв большой пресноводной рекой под названием Сумеитан семь суток, мы на восьмые прибыли в Патане ¹³⁷.

Антонио де Фариа с великим нетерпением ожидал нашего прибытия или хотя бы известий о своих товарах, и когда [123] увидел нас и узнал, что с нами произошло, был так потрясен, что в течение получаса ничего не мог выговорить. К этому времени вокруг нас собралось столько португальцев, что дом уже не мог их вместить; все они вложили какую-то толику своих денег в эту злополучную ланчару, везшую имущества не менее как на шестьдесят тысяч крузадо, по большей части в серебряных монетах, на которые должно было быть накуплено золото.

Антонио де Фариа оказался в чрезвычайно тяжелом положении: не говоря уже о том, что он не получил никакой прибыли, он еще лишился товара на двенадцать тысяч крузадо, который ему одолжили малаккские купцы, и когда кто-то попробовал утешить его, он ответил, что не решится теперь вернуться в Малакку, ибо боится, что кредиторы заставят его платить по долговым распискам, а это для него в настоящее время совершенно невозможно, почему он считает, что несравненно разумнее начать розыски грабителей, нежели объявить себя несостоятельным должником.

И тут перед всеми он произнес торжественную клятву на святых Евангелиях с обещанием всевышнему немедленно отправиться на поиски того, кто отобрал у него имущество, и заставить его с лихвой возместить все убытки по-хорошему или по-худому; впрочем, по-хорошему это никак не могло бы быть, поскольку на совести злодея было шестнадцать португальцев и тридцать шесть крещеных мосо и матросов, и несправедливо было бы, если бы это дело прошло преступнику легко и он остался бы ненаказанным, ибо с португальцами перестали бы считаться и таких случаев было бы не один и не два, а сотни.

Все присутствующие весьма одобрили такое его намерение, и помочь ему вызвалось много молодых людей, хорошо обученных в военном деле, кроме этого, многие готовы были ссудить ему денег на оружие; и на необходимые припасы. Он принял эти предложения своих друзей и стал готовиться к отплытию. В течение восемнадцати дней он набрал пятьдесят восемь солдат.

В этом походе пришлось принять участие и мне, злополучному, так как у меня не было ни гроша за душой и никто мне ничего не хотел ни давать, ни ссужать, а в Малакке у меня осталось долгов на пятьсот крузадо, которые мне в свое время ссудили друзья. Все эти деньги и еще пятьсот крузадо сбережений забрали у меня, как и у других, о которых я говорил, за грехи мои, причем из всего моего достояния мне удалось спасти только собственную шкуру, да и ту [124] попорченную тремя ранами, нанесенными копьем, и еще одной от камня, пробившего мне череп, из-за чего я чуть не отдал богу душу, и еще в Патане, чтобы рана на голове окончательно зарубцевалась, из нее пришлось извлечь обломок кости. Товарищ мой Кристован Борральо пострадал еще больше от множества ран, полученных им за те две тысячи с половиной крузадо, которые так же, как и у других, у него похитил Кожа Асен.

Как Антонио де Фариа отправился на остров Айнан в поисках мусульманина Кожи Асена и о событиях, случившихся прежде, чем он настиг этого разбойника

Лишь только судно было готово к отплытию, Антонио де Фариа вышел в море и, покинув Патане в субботу девятого мая 1540 года, взял курс на норд-норд-ост, к королевству Шампа ¹³⁸, с намерением обследовать все порты и бухты на его побережье и там разжиться кое-какими недостающими припасами. Объяснялось это тем, что выход его из Патане был несколько поспешным, и он не смог снабдить себя всем необходимым, причем больше всего недоставало ему провианта, боевых припасов и пороха.

Наше плавание продолжалось уже семь дней, когда мы завидели остров под названием Пуло-Кондор на восьмом с третью градусе северной широты и расположенный почти к норд-весту и зюйд-осту по отношению к устью реки Камбоджи ¹³⁹. Осмотрев его со всех сторон, мы обнаружили в восточной части хорошую стоянку под названием Бралапизан в шести с половиной легуа от материка; там стояла лекийская джонка, плывшая в Сиам с послом линдауского наутакина, князя острова Тоза, расположенного на тридцать шестом градусе северной широты. Джонка, завидев нас, немедленно подняла паруса и снялась с якоря. Антонио де Фариа приказал передать ей через китайского штурмана, которого он держал у себя на борту, всяческие добрые чувства; с джонки ответили, что они со временем надеются приобщиться к нам в исповедовании истинной религии безгранично милостивого бога, который смертью своею даровал жизнь всем людям, уготовав им навеки убежище в селении праведных, ибо так, они уверены, совершится, когда будет пройдена половина времен бытия. И вместе с этим ответом они послали ему короткий [125] меч с богатой золотом рукоятью и ножнами, а кроме того, двадцать шесть жемчужин, заключенных в золотую коробочку, наподобие небольшой солонки. Антонио де Фариа был очень огорчен тем, что не может отплатить им приличествующим подарком, ибо, когда китаец вернулся с ответом, они уже опередили нас больше, чем на одну легуа.

Мы высадились на этом острове и оставались на нем три дня, пополняя запасы воды и ловя бесконечное количество саргов и сциен, которые там были в изобилии, после чего мы подошли ближе к материку и стали разыскивать некую реку под названием Пуло-Камбин ¹⁴⁰, отделяющую княжество Камбоджи от королевства Шампа и расположенную на девятом градусе северной широты. Прибыли мы туда в последнее воскресенье месяца мая; лоцман стал на якорь в трех легуа выше устья против большого селения под названием Катимпару; там мы провели двенадцать дней в мире и согласии с местными жителями, за каковое время полностью запаслись всем необходимым.

Так как Антонио де Фариа по природе своей был очень любознателен, он постарался получить у местных жителей сведения о том, какие народы обитают в глубине страны и откуда берет свое начало эта обширная река. Они сказали ему, что река вытекает из озера под названием Пинатор в королевстве Китирван ¹⁴¹. Озеро это лежит к востоку от моря, и расстояние до него двести шестьдесят легуа; оно окружено высокими горами, у подножия которых вдоль озера расположено тридцать восемь селений, из них тринадцать больших, а все прочие незначительные, причем у одного из больших селений, называемого Шинкалеу, залегает золотая жила такой мощности, что, по словам местных жителей, из нее извлекают ежедневно по полторы бары золота, что в наших деньгах составило бы в год двадцать два миллиона золотом. Владеют этой жилой четверо принцев, столь алчных, что они беспрерывно воюют друг с другом, ибо каждый из них мечтает завладеть копями целиком. Один из них, по имени Ражаитау, держал во дворе своего дома в глиняных сосудах, зарытых в землю до горлышка, шестьсот бар золотого песка, подобного тому, который добывают в Менанкабо на острове Суматра, и что, если бы триста человек португальцев напало на него с сотней ружей, нет сомнения, что они овладели бы его сокровищем. А в другом из этих селений, по названию Буакирин, имеются алмазные россыпи, где из древней породы извлекают множество алмазов, гораздо более ценных, чем алмазы Лаве или Танжампура на острове Ява. [126]

Антонио де Фариа задавал им еще много других вопросов о разных частностях и узнал, что край, лежащий вверх по течению этой реки, богат и плодороден. Все это возбудило в нем желание завладеть этими землями, что, по-видимому, было не так уж трудно и дорого.

Как мы отправились отсюда на остров Айнан, где, по полученным сведениям, находился пират Кожа Асен, и о том, что произошло с нами в пути

После того как мы вышли из этой реки Пуло-Камбин, мы следовали вдоль берега королевства Шампа до бухты по названию Салейжакау в семнадцати легуа к северу, в каковую бухту мы и вошли. И, не увидев там ничего, чем бы можно было поживиться, мы на закате вышли из нее и пошли дальше, ограничившись тем, что пересчитали находящиеся на берегу поселения, которых всего было шесть — пять небольших, а одно не менее тысячи домов, окруженное большой рощей; множество пресных ручьев стекало к нему с гор, окаймлявших его сзади с южной стороны наподобие стены. Но заходить туда мы не захотели, чтобы не поднимать тревоги среди населения.

На следующий день утром мы добрались до реки по названию Тобазой, где Антонио де Фариа стал на якорь по сю сторону бара, так как штурман не решался войти в устье, говоря, что никогда в этих местах не бывал и не знает, какая там глубина. Пока мы рассуждали о том, входить ли нам в реку или нет, мы вдруг увидели большое судно, шедшее с моря по направлению к гавани; событие это всех нас привело в волнение. Сделав все приготовления, необходимые для благой нашей цели, мы стали дожидаться его на месте стоянки.

Когда судно поравнялось с нами, мы салютовали ему на китайский лад, как здесь такое приветствие называют, нашим торговым флагом, что является признаком и выражением дружбы, принятым у этих людей при подобных обстоятельствах. Экипаж судна, догадавшись, по-видимому, что мы португальцы, к которым они приязни не питали, вместо того чтобы ответить нам подобным же образом, как следовало бы им сделать, показали нам с кормовой надстройки не более и не менее, как — простите за выражение — голую задницу какого-то кафра, а кроме того, заиграли в трубы, забили [127] в барабаны и в колокола и издали громкий крик и свист, как бы в знак презрения и насмешки (что в действительности и было), чем жестоко оскорбили Антонио де Фарию. Он приказал в них выстрелить из полевой пушки, чтобы посмотреть, не одумаются ли они, но в ответ получил пять ядер, три из фальконета и два из мортиры, чем как он, так и все прочие были приведены в большое замешательство. Созвали совет, чтобы решить, что делать дальше, и пришли к заключению, что самое лучшее пока что оставаться на той же стоянке, ибо неблагоразумно было бы что-либо предпринимать до утра, пока мы не узнаем, что это за люди и какой силой они располагают, и лишь тогда, сообразно с тем, что мы увидим, можно будет принять то или иное решение. Такое мнение показалось разумным как Антонио де Фарии, так и другим. Выставив надлежащим образом секреты дозорных, мы стали ожидать утра.

В два часа пополуночи на горизонте было замечено три черных предмета на уровне воды; немедленно позвали капитана, который в это время лежал под открытым небом на клетке для куриц, и показали ему, что мы заметили. Как только он увидел эти предметы, он немедленно принял решение и крикнул три или четыре раза: «К оружию! К оружию!» Все повиновались очень быстро. Вскоре мы могли убедиться в справедливости наших догадок; это были три гребных судна, направлявшихся в нашу сторону.

Все сразу схватились за оружие, капитан расставил команду по самым важным местам, и так как нам показалось, потому что гребцы старались грести возможно тише, что это вероятнее всего наши вчерашние недруги, ибо опасаться кого-либо другого на берегу у нас не было оснований, он обратился к солдатам со следующей речью:

— Сеньоры и братья мои, этот разбойник собирается напасть на нас, так как воображает, что нас не более шести или семи человек, ибо таков обычный экипаж таких лорч, как наша. И дабы по воле божьей мы могли спасти себя и совершить славный подвиг, пусть все присядут на корточки, чтобы издали не было возможности нас разглядеть, а тем временем мы увидим, что они затевают. Пусть горшки с порохом будут наготове, ибо мне кажется, что с их помощью и ударами тесаков мы это выясним. И пусть каждый получше спрячет свой запальный шнур, чтобы они не заметили огня и решили, что все мы спим.

Все было выполнено, как он приказал, весьма осторожно и в полном порядке. [128]

Когда три судна приблизились к нам на расстояние арбалетного выстрела или немного ближе, они обошли нашу лорчу с носа и с нормы и, как следует разглядев ее со всех сторон, снова сошлись вместе как бы для совещания, на что у них ушло около четверти часа, после чего они разбились на две партии: две шлюпки поменьше направились к нашей корме, а сампан, который был побольше и на котором размещались почти все люди, с правого борта. Тут неприятель с большим проворством стал карабкаться на наше судно каждый со своей стороны, и не успели мы оглянуться, как в нашей лорче их оказалось уже человек сорок.

В это мгновение Антонио де Фариа примерно с сорока солдатами выскочил из-под навеса, где он скрывался, и с криком: «Сант Яго!» ¹⁴² — бросился на них так стремительно, что за весьма короткое время перебил почти всех. Пособили делу и горшки с порохом: ими забросали тех, кто не покидал шлюпок, и всех выбросили за борт. Во время всего этого переполоха некоторые из наших солдат поскакали в шлюпки и забрали их, ибо было угодно господу нашему, чтобы они, на наше благо, достались нам.

Из врагов, бросившихся в воду, мы захватили пять еще живых, среди них был тот самый кафр, который показал нам задницу, а остальные — турок, два ашенца и капитан джонки по имени Симилау, великий пират и наш ненавистник. Всех их Антонио де Фариа немедленно приказал подвергнуть пытке, чтобы выведать у них, что это за люди, откуда родом и что им от нас нужно. Ашенцы и турок дали совершенно несуразные ответы, а когда захотели вздернуть на дыбу и кафра, который к этому времени был уже связан, он, заливаясь слезами и громко ревя, умолял, чтобы его не мучили, уверяя, что он христианин, как любой из нас, и что без всяких пыток расскажет всю правду.

Тогда Антонио де Фариа приказал его развязать, велел ему подойти поближе, и приказал дать ему кусок сухаря и глоток вина. Потом, ласково обратившись к нему, попросил его открыть всю правду, если он такой же христианин, как и мы. На что тот ответил:

— Если я не скажу правду вашей милости, да не буду я тем, кто я есть. Имя мое, сеньор, Бастиан, и был я пленником у Гаспара де Мело, коего этот пес, который здесь лежит связанный, убил два года тому назад в Лиампо с другими двадцатью девятью португальцами, которые были у Мело на корабле.

— Довольно! Хватит! Больше ничего я знать не желаю! [129] Так это и есть собака Симилау, который убил твоего хозяина?

— Да,— ответил кафр,— и это же он хотел сделать и с вами, потому что ему показалось, что вас не больше шести или семи человек. И поэтому он поторопился сесть в шлюпки с намерением, как он сказал, захватить вас живьем, а потом выбить у всех у вас мозги железным прутом, как это он сделал с моим господином. Но дозволил господь, чтобы он поплатился за все, что совершил.

Антонио де Фариа, выслушав то, что сказал ему этот кафр-христианин, уверявший и повторявший свои уверения много раз, что всех воинов эта собака забрала с собой и что на судне осталось не больше сорока китайских матросов, решил воспользоваться этим благоприятным обстоятельством. И, приказав умертвить Симилау и других его товарищей, выбив им мозги железным прутом, как Симилау сделал в Лиампо с Гаспаром де Мело и с остальными португальцами, он немедленно сел с тридцатью солдатами на шлюпку и две маншуа, на которых прибыли враги, и благодаря приливу и попутному ветру менее чем через час добрался до джонки, которая стояла на якоре в самой реке в одной легуа от нас. Бесшумно напав на нее, наши овладели кормовой надстройкой, откуда, пустив на палубу, где лежал этот сброд, всего четыре горшка с порохом, бросили их всех в море, где погибли десять или двенадцать человек, остальных же, кричавших из воды, что они тонут, Антонио де Фариа приказал спасти, так как без них было невозможно вести джонку, которая была очень больших размеров и с высоким бортом.

Таким вот образом — а все, что я рассказываю, истинная правда,— угодно было господу по праведному решению его божественного правосудия определить, чтобы гордыня этой собаки привела его к наказанию за злодейства и чтобы от рук португальцев он обрел возмездие за то, что содеял.

Когда все было кончено, утро уже почти наступило. Был произведен учет всего захваченного имущества, причем были обнаружены тридцать шесть тысяч японских серебряных таэлей, что на наши деньги, если считать шесть тостанов на один таэль, составляет пятьдесят четыре тысячи крузадо. Кроме этого, на джонке оказалось еще много различных хороших товаров, которых мы не стали оценивать, так как время не позволяло задерживаться здесь долее. Уже все окрестные жители пришли в волнение и переговаривались при помощи зажженных костров. Поэтому Антонио де Фарии пришлось немедленно сняться с якоря, поднять паруса и удалиться с возможной поспешностью. [130]

Комментарии

115. ...один из дней рамадана...— Рамадан — священный месяц мусульманского календаря.

116. Я, Сириби Лайя Кендоу Пракама де Ража.— Здесь Пинто смешивает собственное имя и малайский, сиамский и индийский титулы этого властителя.

117. Лаке Шамена — искаж. «лаксамана» (малайск.) — титул командующего флотом в Малакке (до ее завоевания португальцами) и в султанате Джохор.

118. Пера — точнее: «Перак» — область в центральной части Малаккского полуострова.

119. Панское королевство — точнее: «Паханг» — область на восточном берегу Малаккского полуострова.

120. Пуло-Тиман — остров Пулау-Тиоман, отделенный от Малаккского полуострова проливом Сирибуат.

121. Мыс Суробайя — мыс у входа в гавань крупного яванского города Сурабаи.

122. Кампаларау — возможно, селение Кампонг-лама в Паханге.

123. Туан — господин, хозяин (малайск.).

124. Стиракс — благовонная смола дерева Liquidambar orientalis.

125. Лаве — или Лава — приморское селение на южном берегу Калимантана.

126. Танжампур.— Селение с таким названием расположено в северной Суматре, но вряд ли идет здесь речь о нем. Скорее всего Пинто имеет в виду какой-то пункт с этим названием на берегу Калимантана.

127. Солор — остров в группе Малых Зондских островов, к северу от Тимора.

128. Король Борнео.— Имеется в виду властитель Брунея в северной части Калимантана.

129. Калантан — точнее: «Келантан» — река и область на восточном берегу Малаккского полуострова между Пахангом и Патане.

130. Таэль — португальское название слитков золота и серебра, выполнявших во Вьетнаме и в странах Дальнего Востока роль крупных денежных номиналов. На слитках гравировались, реже чеканились, тексты, гарантирующие от имени государственных монетных дворов вес и качество слитка.

131. Лугор — точнее: «Лигор» — гавань в северной части восточного берега Малаккского полуострова.

132. ...из портов... Жапары, Демы, Панаруки, Сидайо, Пасарвана...— Жапара — порт Джапара на северном берегу Явы. Дема — точнее: «Демак» — порт на северном берегу Явы, в нескольких милях от Джапары. Панарука — точнее: «Панарукан» — гавань в восточной части северного берега Явы. Сидайо — точнее: «Сидаю» — маленькое селение на северном берегу Явы. Пасарван — точнее: «Пусуруан» — крупный торговый город на северном берегу Явы против острова Мадуры, резиденция независимых властителей, которые вели борьбу с государством Демак.

133. Прешау салеу — типичный пример донельзя искаженного местного термина, который Пинто применяет к духовным и светским властителям самых различных стран и народов. Возникнув когда-то в португальской среде, он применяется Пинто уже скорее как новое португальское слово, чем как транскрипция какой-то местной реалии.

134. Мосо — в данном случае — слуги-христиане португальских моряков.

135. Айнан — точнее: «Хайнань» — остров в Южно-Китайском море, владение Китая.

136. ...король Куанжуана умертвил... в городе Банша.— Имена и географические названия здесь настолько искажены, что не поддаются истолкованию. Вероятно, речь идет о каких-то усобицах на Западной Яве.

137. ...проплыв большой пресноводной рекой под названием, Сумеитан семь суток, мы на восьмые прибыли в Патане.— Ни одной реки на пути из Лигора в Патане, по которой можно было бы плыть семь дней, не существует. Возможно, Пинто шел через большое озеро Талесам, которое соединяется с морем системой мелких рек.

138. Королевство Шампа — искаж. «Тьямпа» — название древнего государства в современном Центральном Вьетнаме, населенного родственным индонезийцам народом тьям.

139. Река Камбоджа.— Имеется в виду река Меконг, дельта которой в XVI в. принадлежала Камбодже.

140. Пуло-Камбин. — Исходя из обычных маршрутов в этих морях и слова «Камбин» — Камбоджа, можно думать, что это острова в дельте Меконга или где-то рядом.

141. Королевство Китирван — видимо, португальская транскрипция слова «Кампутеа» или «Кампучия», кхмерского названия Камбоджи.

142. ...с криком «Сант Яго!» — Сант Яго — святой, покровитель Испании и Португалии.