ПЕТР ПЕТРЕЙ

ИСТОРИЯ О ВЕЛИКОМ КНЯЖЕСТВЕ МОСКОВСКОМ

Москвитяне по природе чрезвычайно грубы, распущенны и невежливы в своих нравах, ухватках и разговорах: они совсем не считают грешным и срамным делом вести разговоры об ужасных вещах, не стыдятся также кашлять, харкать, икать и выпускать кое-что задницей за обедом в гостях, в церквах или в другом месте, на улице или на рынке, да еще смеются и очень потешаются тем.

Русские обыкновенно высокие, крепкие, дородные и статные молодцы. Это большею частью от того, что они не слишком туго подпоясываются поясом или тесемкой, но носят широкие, просторные длинные платья и кафтаны с узкими рукавами, висящими до пят; вся их одежда, шубы, исподнее и верхнее платье сшиты на один лад и застегиваются не крючками или пуговицами, а петлями и узелками от самой шеи до половины тела, остальная же часть платья открыта и достает до ног. Рубашки у них вышиты и выстеганы разноцветными шелками, у некоторых очень богато отделаны золотом и жемчугом, смотря по состоянию и богатству; все носят у рубашек маленькие воротники в два пальца ширины, атласные или бархатные, шитые золотом или жемчугом, шелком или серебром, смотря по желанию каждого. Богатые и знатные оторачивают воротники самым лучшим, круглым и крупным жемчугом, какого только могут достать. Некоторые употребляют для того драгоценные камни, другие серебряные, золотые, шелковые и нитяные пуговки, кому какие следуют по званию и богатству.

Женщины также носят длинные, широкие сверху и снизу кафтаны и талары с длинными рукавами, которые дворянки и богатые делают из золотой парчи и убирают их жемчугом, золотом и шелком. На головах у них шапки из золотой парчи, бархата, атласа, камки разных цветов, с золотою опушкой, выложенною жемчугом и драгоценными каменьями в два пальца ширины, а наверху крестообразно. [419]

Взрослые девицы носят большие, высокие лисьи шапки, заплетают волосы в косу и опускают ее вниз, а малолетние стригут волосы, как мальчики, а возле ушей отращивают их несколько длиннее; все, как бедные, так и богатые, носят в ушах большие кольца из драгоценных каменьев, жемчуга, золота, серебра, змеиных головок и других вещей; они считают это лучшим нарядом, кроме таких, у которых мужья умерли: тем только и можно отличить их от прочих. Носят также большие воротники, как мужчины, так и женщины, сапоги у них разноцветные, желтого, красного, белого, зеленого и телесного цвета, подбивают их железными дощечками, а вверху вышивают золотом и шелком и убирают жемчугом. Подвязываются под пупок и по лядвеям, как можно слабее: думают, что помогают здоровью, держа так свободно тело, чтобы пища в желудке тем лучше могла разойтись и свариться и чтобы не мешать пищеварению, так как, по их мнению, у того страждет тело, кто носит узкое платье и туго стягивает его шнурком или поясом. Некоторые отращивают очень длинные и густые бороды. Другие бреют бороду и всю голову бритвой, а иные выдергивают волосы на бороде маленькими железными щипчиками, оставляя только усы и маленькие полоски к ушам. Перед большими праздниками все они, высшего и низшего звания, кроме только таких, которые в опале у великого князя, снимают волосы с головы бритвою. Что касается женщин, они чрезвычайно красивы и белы лицом, очень стройны, имеют небольшие груди, большие черные глаза, нежные руки и тонкие пальцы и безобразят себя часто тем, что не только лицо, но глаза, шею и руки красят разными красками, белою, красною, синею и темною: черные ресницы делают белыми, белые опять черными или темными и проводят их так грубо и толсто, что всякий это заметит, особливо же, когда ходят в гости или в церковь, потому что их не часто выпускают бродить по улицам, разве только в праздники или для посещения друзей и родных. Если они богаты и знатны, ездят зимою в санях, а летом в колясках, крытых хорошим красным сукном, имея подле себя бегущих служителей, которые должны наблюдать за ними, чтобы они не завели какого распутства с другими молодчиками, потому что они наглы, сладострастны и не опускают ни малейшего к тому случая, только бы он представился, даже часто раздражают мужей к Венериной потехе с ними, а особливо иностранцев, к которым очень неравнодушны.

Оттого-то господа их мужья велят их тщательно охранять и стеречь служителям, когда выезжают они на свадьбу, в гости или для посещения подруг, и не позволяют подходить к ним никому из мужчин, кроме близких своих друзей. Да и при них держат мальчика, который не только исправляет их надобности, подает им кушанья и напитки, но и должен также доносить и сказывать мужьям, что делали без них жены, не принимали ли к себе молодых посторонних мужчин: за то эти мальчики пользуются в домах таким почетом и значением, что женщины без всяких отговорок дозволяют им разные шалости, дают им подарки, если хотят от них молчания о своих делах, чтобы не быть [420] высеченными или поколоченными от мужей. Женам не дозволяют мужья и обедать с собой: сами обедают или одни, или с гостями, а жены их особенно в своих покоях, с горничными, и никто из мужчин не может входить туда, кроме мальчиков, назначенных для их прислуги.

Когда муж отобедает с гостями, жена его иногда входит и показывается гостям со своими дочерьми и служанками, в лучших платьях и уборах, здоровается с ними, подносит им из своих рук чарку водки, меду и пива; то же делают и ее дочери и комнатные девушки, а потом опять уходят в свои покои.

Когда кто позовет к себе гостей в праздник Рождества или Пасхи, или в другие праздники, мужчины идут к мужчинам, а женщины к женщинам и веселятся, кроме только свадеб, также заговенья или когда ходят на исповедь и очищаются от грехов: тогда мужчины ходят вместе с женщинами и просят друг у друга прощения.

В домашнем хозяйстве лучшие и знатнейшие женщины имеют мало значения, мужья содержат их, как невольниц: они сидят взаперти в своих комнатах и обыкновенно шьют либо вышивают на полотне ширинки золотом, серебром и шелками; они очень искусны в этом деле и мастерицы вышивать по всякому узору, некоторые даже до того, что перещеголяют иных швей в шитье жемчугом, и рукоделья их вывозятся в дальние края.

Простого звания женщины, мещанки и крестьянки, исправляют большие и трудные работы, как в домах, так и на поле: они, наравне с мужчинами, должны прилагать руки к труду, иногда даже и больше их, потому что обязаны исправлять в доме все: варить, мыть, прясть и шить, также носить дрова и воду, изготовлять и доставать все нужное для домашнего хозяйства, да вдобавок к тому на каждом часу быть битыми.

На своих пирах и вечеринках москвитяне употребляют вдоволь кушаньев и напитков, так что часто велят подавать до 30 и 40 блюд, как рыбных, так и мясных, особливо же студеней и сладких пирогов, также жареных лебедей, которых если не бывает когда, хозяину тогда не много чести.

Так же поступают и с напитками и стараются иметь их разные роды, а именно: рейнское, угорское, белое и красное, французское вино, “Педро Хименес”, мальвазию, водку, разные меда и пива. Как женщины, так и мужчины пьют их до неумеренности и излишества, так что не в состоянии ни ходить, ни стоять: оттого многие из них и умирают скоропостижно, что и случилось в славном столичном городе Стокгольме во время знаменитого короля Карла IX, к которому послан был от великого князя один москвитянин за каким-то делом. Вечером в жилище его поставили перед ним разных напитков, испанских, рейнских и других вин; он пил их по-скотски за свое здоровье и неумеренно прикладывался к водке, несмотря на напоминания шведов, что эта водка то же самое вино, которое гонят у русских из овса и воды, и потому ее нельзя так много пить, как он пьет. Он не обращал на то внимания [421] и все продолжал пить, так что наутро, когда ему следовало бы быть на представлении у короля, его нашли мертвым.

Оттого-то простолюдинам великий князь строго и запретил держать какие-нибудь напитки, водку, пиво или мед, кроме только свадебных или праздничных случаев: тогда они должны иметь свидетельства наместника, какое количество напитков позволено им варить. Если кто поступит против этого свидетельства и сварит больше, чем ему приказано и позволено, того наказывают денежной пеней и розгами.

Запрещается также строго, под смертною казнью, чтобы никто в стране не продавал каких бы то ни было напитков, пива, меду или водки, кроме одного великого князя, который во всех городах, местечках и больших деревнях содержит общественные кружала и кабаки и получает от того большой ежегодный доход.

В этих питейных домах, видно, бывает так много пьянства и ликованья, что нельзя и поверить. Потому что там дозволено им кутить, напиваться допьяна и играть в кости, сколько душа желает и может. Пропив свои деньги, закладывают кафтаны и пьют на них, сколько нальют за это винопродавцы и целовальники.

Некоторые закладывают не только кафтаны, но даже шапки, сапоги, рубашки и все что ни есть за душою, да и бегут нагишом домой.

Редко пройдешь эти дома, не увидав множества выбегающей оттуда этой Бахусовой братии: один в чем родила его мать, другой в рубашке, некоторые полуодетые и часто до того пьяные, что не в состоянии идти домой, а остаются влачить жизнь в грязи или в снегу на улице, либо укладываются на тележки или сани, как свинья, и везутся за ногу своею прислугой и женами; но это ни для кого не диво Часто и обыкновенно случается это в заговенье и в праздники, и не только водится между мужчинами и простолюдьем, но и между богатыми и знатными женщинами. Если найдут кого-нибудь пьяного на улице в такую пору, когда никому не позволено варить и пить пиво, его берут под стражу и допрашивают, где он напился. Узнавши же, что напился в великокняжеском кружале, возвращают ему свободу. Когда же откроется, что он подпил где в другом месте, тогда не только пьяного, но и того, кто продал или поднес ему вина, секут: вдобавок к тому они должны бывают заплатить большую денежную пеню за то, что нарушили запрещение великого князя.

В Русии нет руд, ни золотой, ни серебряной, ни латуни, ни красной меди, ни олова, а одно железо, которое достают в болотах и озерах: оно мягко и не так твердо и хорошо, как наше. Однако ж у них есть серебряная монета; несколько лет уже чеканят и золотую, как гульдены, так и те золотые, которые дают они войску, почти не уступающие в доброте угорским червонцам.

Монета у них обыкновенно чеканится в следующих четырех городах: Москве, Твери, Великом Новгороде и Пскове; тамошние знатнейшие граждане и купцы имеют такое же преимущество бить монету, как и сам великий князь, однако ж с его штемпелем и именем, чтобы не [422] было недостатка денег в стране; тем более все обязаны стараться доставлять в страну серебро и рейхсталеры, потому что там нет никаких руд, но все металлы надобно доставать в чужих краях. Вывоз денег и товаров из страны тоже не запрещен никому, будет ли это иностранец или туземец, потому что за рейхсталер они дают не больше 36 денег, которые не весят и двух лотов, но рейхсталер весит у нас больше; от того и получают большую прибыль; а все, которые вывозят их монету, терпят большой убыток; для того москвитяне и употребляют ту предосторожность, что совсем не бьют медной монеты, а только хорошую серебряную, и дают ей высшую цену, нежели она стоит. Иностранцы, ведущие торговлю с ними, неохотно привозят монету из большой земли, а берут лучше товар за товар, деньги же москвитян им же и остаются: от того им также большой барыш и прибыль. Потому что много и таких иностранцев, которые привозят больше денег, чем товаров, и накупают на них еще московских товаров: оттого-то так много и стало монеты в этой стране. Монета у них ни круглая, ни четвероугольная, как у других, но очень мала и тонка, и штемпель на ней имеет вид яйца для различия ее от монеты других государей, чтобы эти последние имели о них мнение, как о разумных и рассудительных людях, которым не нужно подражать чужой форме, но как они не похожи на другие народы своею верою, нравами и обычаями, точно так же отличаются от них и монетою. В старину были у них и мелкие медные деньги, которые назвали они пулы: на одну серебряную деньгу приходилось 120 таких пул, однако ж они совсем не употребляли их в торговле, а чеканили для бедняков, ходящих по миру, и рабов, которые работают и исправляют какое-нибудь ремесло не больше четверти часа, достают тем хлеб себе и не всегда заслуживают целой деньги. У них не больше трех родов монеты, которые на их языке называются копейки, московки и полушки: две полушки составляют московку, а две московки копейку или деньгу, 100 денег рубль, а рубль имеет 100 грошей, или два рейхсталера и 10 старых денег, которые чеканились несколько лет тому назад.

Некоторые думают, что в России, как и в других северных странах, стоит большая стужа, которая проникает в почву и делает ее неплодородною, никакой хлеб и никакие растения и не созревают, эти люди жестоко ошибаются и погрешают в том, как и во многих других вещах, которые всегда оставались для них неизвестными. Потому что там есть прекрасный, плодородный чернозем; земля дает все роды хлеба: пшеницу, рожь, овес, пеньку, лен и тому подобное; всякий хлеб высевается и снимается в девять недель и созрелый отвозится в житницы; это делается в такое короткое время оттого, что много помогает тому действие солнца, которое так тепло и знойно и имеет такую силу, что почти не знаешь, куда и деваться от жара. От того же там и великое множество мух и мошек, так что ни днем, ни ночью нет от них покоя людям.

Леса и кустарники доставляют разных зверей и диких птиц, орехи, желуди, пчел бортевых и домашних; последние в таком изобилии, что [423] не только везде полнехоньки ими сделанные для того ульи, но и почти все древесные дупла и пустоты в земле, так что некоторые люди летом только и делают, что отыскивают их, собирают чрезвычайное множество меду и воску и наживают с того у иноземных купцов славную деньгу. Из диких птиц водятся драхвы, глухари, тетерева, лесные куропатки, дикие утки, ястребы, рябчики, седоголовые и обыкновенные дрозды, кулики, жаворонки, сороки, голуби и много других. В особенности Русская земля берет преимущество пред другими странами множеством соколов, ястребов, орлов, кобчиков и коршунов и таким изобилием в журавлях, лебедях и диких гусях, что часто встречаются они сотнями. Что касается садовых плодов, их родится там вдоволь всяких; здесь и не нужно перечислять их все, потому что мы упоминали о них в первой части, при описании города Москвы.

Как наделена эта страна полезными лесами и кустарниками, точно так же и орошается множеством прекрасных рек, озер и ручьев: их так много, что проезжая страну в ширину целые сто миль, везде встретишь реки, по которым удобно плавать вверх и вниз. В них ловится разная рыба: морские миноги, щуки, ерши, язи, окуни, лещи, судаки, плотва, барвена, вьюны, налимы, форели, раки, семга, белуга, угри, лини, караси, гольцы, пескари, миноги, Tobias, корюшка, лососи, осетры и другие, еще никем не замеченные; этой рыбы не только достаточно для жителей, но они кормят ею и другие страны, а иноземные купцы торгуют рыбою в больших размерах. Осетровая икра солится в бочках и вывозится в большом количестве, также и в чужие края, особливо в Италию, где она в большом почете. А что касается рыбы, русские оставляют ее про себя, солят ее в кадках с небольшим количеством соли и воды и дают ей испортиться. Когда она станет пахнуть, они считают ее тогда самою лучшею и едят. Проходя мимо торга, где продается эта рыба, стоящая в бочках, непривычный, пожалуй, задохнется от вони. Когда же придут покупать туда русские, они возьмут сперва рыбу из бочки в руку и нюхают, достаточно ли она пахнет, и если недостаточно, бросают ее опять в бочку с такими словами: “Эта рыба не хороша или не крепка, потому что от нее нет запаха”, — в том мнении, что запах — какой-то признак здоровья в рыбе. Эта страна вообще очень красива, хороша и плодородна, но народ в ней груб, невежествен, мешковат, неучтив и ни на что не годен; причиною того сами русские, потому что правительство держит их так строго и крепко, точно невольников и кабальных рабов; они и не хотят научиться ничему приличному и честному, никуда не выезжают из своей земли, а все сидят дома, полагая, что город Москва — единственный в свете, и великий их князь — самый могущественный и богатейший государь изо всех королей, не думают, что ему есть равные по богатству и могуществу, пышности и величию. Оттого-то они так и горды и кичливы умом и сердцем, презирают все другие народы и оказывают своему великому князю такое уважение, такие почести и услуги, точно он не государь их и правитель, а сам Бог. [424]

Лето у них не дольше четырех месяцев и такое жаркое и знойное, что иногда от больших жаров сгорает и пропадает весь хлеб, как и было это в 1527 году.

Зимою, напротив, так холодно, что люди едва могут укрыться от стужи, если не наденут побольше платьев, не подобьют их мехом; многие замерзают, многие также отмораживают руки, ноги, носы и уши; если кто возьмет кубок с водой и бросит его вверх, вода обращается в лед прежде, нежели выльется. Снегу выпадает иногда столько, что будет вышиною с двоих мужчин; иногда заметет дома снегом так, что подумаешь, что их и не было совсем, а потом, чтобы выйти из этих домов, людям стоит большого труда разгребать снег и прокладывать дорогу. Когда снег разойдется на многие сутки, крестьяне с их лошадьми и санями должны беспрестанно прокладывать дорогу от одной деревни до другой, чтобы едущие по ней взад и вперед могли всегда находить ее, а то дорожным людям нельзя тронуться с места по случаю глубокого снега; они вязнут либо совсем проваливаются и с лошадьми, так что без посторонней помощи не могут и выпутаться оттуда. Когда же снег начнет весною сходить, а лед таять, тогда бывает такое множество воды в стране, что разливаются реки, а города, местечки и деревни стоят все в воде; это, однако ж, продолжается недолго, потому что ручьи и реки еще скорее начнут сбывать и посылают всю свою воду и лед в море, где лед остается дольше, нежели думают, так что корабли, плывущие из чужих краев, намереваясь проехать, подвергаются большим затруднениям и иногда должны бывают ворочаться назад на время, пока не растает лед.

Москвитяне ведут торговлю: они торгуют с персиянами, армянами, турками, татарами, поляками, шведами, немцами, голландцами, англичанами, шотландцами и итальянцами; получают от них драгоценные камни, жемчуг, разные краски и некрученый шелк, парчи, сукно, прекрасные ковры, бархат, атлас, камку и разные шелковые товары, пряные коренья, хлопчатую бумагу, перец, соль, вино, серебро, золото, медь, латунь, железо, свинец, порох, дробь, брони, колокола и разные военные снаряды, а им дают в обмен разные дорогие меха: собольи, куньи, рысьи, медвежьи, волчьи, серые и белые, горностаевые, бобровые, лисьи черные, белые, синие и красные, оленьи и воловьи кожи, воск, сальные свечи, мед, пеньку, лен, мыло, ворвань, деготь, смолу, рыбий жир, несоленое масло, соленую рыбу и многие другие товары. Москвитяне употребляют разные суда, которые строят сами: они не очень крепки и прочны, потому что сшиваются не железными гвоздями, а деревянными и такими же веревками, сделанными из коры молодых деревьев. Москвитяне выделывают ее, как кожу, режут на тесьмы, которыми и сшивают доски; так и делают себе судно для плавания. На всяком таком судне не больше одной мачты и одного широкого паруса: оттого оно и не может идти, когда ветер немного противный или дует вразрез.

Русские содержатся в строгом и суровом повиновении и всегда должны служить, работать и возиться с чем-нибудь: они любят, чтобы [425] понуждали их сильными ударами, и если господин не часто отрабатывает своего холопа хорошею плетью, то не получает от него никакой и пользы: перенося немного побоев, холоп вправе сказать, что над ним станут смеяться и презирать его другие холопы, оттого что господин не сечет и не колотит его. Бедняк и нищий продается сам за небольшие деньги во владение богатым, на все время своей жизни, а часто и с таким условием, что он, его жена, дети и внуки вечно будут служить им и их потомкам, пока они живы. Если же господин его умрет и перед кончиною, из милости и сожаления, освободит его со всем родом из рабства, он продается другому, потому что там больше любят неволю, нежели свободу. Когда отец продает сына или дочь и потом они освободятся из рабского состояния, отец имеет право взять их и продать в третий и четвертый раз, если же и после того они получат свободу, он уже больше не может продать их.

Лучшее удовольствие и развлечение у русских ездить и скакать верхом и стрелять из лука: тот считается лучше и почетнее, кто туже всех натягивает лук, дальше пускает стрелу и попадает в цель. Много играют в шашки и в зерна и выигрывают множество денег. Некоторые играют в карты, другие забавляются бабками, свайкой и чувилем, а таких удовольствий, как, например, карусели, турниры, танцы, фехтованье и другие рыцарские упражнения, у них не водится. Великий князь и другие знатные господа находят удовольствие в звериной охоте и травле. Когда играют свадьбу, то травят собаками больших медведей; с ними тогда бывает много музыкантов, которые поют многие бесстыдные и похабные песни, при том играют на трубах, тромбонах, дудках и сопелках, а иногда бьют и в барабаны: из этого выходит удивительная и необыкновенная музыка, такая же приятная, как собачий вой, а москвитяне очень рады и довольны, думая, что лучше и приятнее ее и на свете нет, потому что не слыхали никакой, кроме этой, меж тем как всякого пронимает страх и дрожь, когда он ее слышит.

Эти музыканты странствуют из места в место, бродят везде с большими медведями и инструментальною музыкой из города в город и наживают много денег медвежьей пляской, пением, воем и игрой. Москвитяне очень дивятся тому и находят в том большое удовольствие.

Женщины находят развлечение и забаву в качанье на досках, а также и на веревке. В большие праздники сговорятся двое или трое молодцов и срубят два длинные столба, около 16 аршин длиною, крепко вбивают их в землю, кладут на них перекладину, точно виселицу, к которой и привязывают две длинные веревки, спускают их до земли и ходят потом по всем дворам в городе. Желающая качаться выходит за ворота на улицу и садится на ту веревку; два молодца немного отойдут от нее, возьмутся за другую веревку, около 12 аршин длиною, привязанную к той, на которой сидит женщина: так и дергают веревку до того, что сидящая взлетает снизу вверх, и это делают до тех пор, пока угодно качальщице. Она может держаться рукой за веревку, а после качанья платит за него серебряную деньгу, и молодцы, строившие качель, [426] добывают иногда до полутора талера у каждого дома. Ту, которая качается выше всех, хвалят и считают мастерицей.

Простые дворянки, девушки и служанки, также купчихи и другие женщины простого звания, забавляются открыто на улицах, богатые и жены больших бояр с их челядью делают это тайком на своих дворах. На свадьбах, также и на других вечеринках, они пляшут особенную пляску: сговорятся две женщины, выдумают сами неприличную песню, да и поют ее. Во время пения они схватываются вместе, потом опять разойдутся, всплескивают и хлопают руками, прыгают, то повернутся лицом, то задом друг к другу, остановятся и начнут повертывать задницей, точно мелют горчицу или чечевицу на ручной мельнице; та, которая поет и повертывает задом лучше всех, берет преимущество перед другими, той больше и славы. Впрочем, это бывает не явно, при всех, а тайком между одними женщинами.

Дворяне, разорившиеся от войны, пожара и других несчастных случаев и не имеющие чем кормиться и содержать себя, считают большим срамом работать на себя своими руками или добывать что-нибудь работою на других. Когда это предложат кому-нибудь из них, он отвечает: “Это не совместно с моим званием”. Он дворянин и не привык работать; если хотят иметь работника, он доставит им его, да и пойдет прочь, ходит по миру, прося милостыню во имя Девы Марии, св. Николая и других святых бедному дворянину. Если же своим ханжеством он и не соберет себе сколько нужно на содержание, то все же скорее умрет и вынесет самую крайнюю нужду, нежели станет работать, либо сделается вором и отъявленным разбойником и убийцей: в том находит он для себя больше славы и чести, нежели в работе.

Всякий крестьянин должен пять дней в неделю работать на барина и получает от него не больше необходимого содержания для себя с семьею. Пища и питье у них чрезвычайно скудные, а ходят все они в лаптях, сплетенных из ивовых и других гибких прутьев: сколько крестьян в стране, столько же и лапотников, потому что каждый может делать лапти себе и не имеет надобности покупать их у другого и платить за то деньги. В таких же сапогах ходят и бедные дворяне, которым не на что купить кожаные.

Дома и строения у русских большею частью из соснового дерева; как и все другие северные народы, они умеют так ловко и плотно класть бревна одно на другое, что на весь дом не потратят ни одного гвоздя; а чтобы негде было продувать ветру, они покрывают эти же дома еще досками, а всего лучше корой березы, которая растет очень высокая и везде ее много в стране. Оттого, что они прошивают строение мохом в стенах и дверях, также и от маленьких окошек, избы у них так теплы, что хорошо можно жить и в сильную зимнюю стужу. В жестокую и суровую зиму часто увидишь маленьких детей двух лет или еще меньше, бегающих по уличному снегу в одних рубашонках; пожалуй, скажут, что едва ли возможно, чтобы они совсем не замерзли от стужи; тем не менее, пришедши в избу, они нисколько невредимы [427] и обыкновенно пробираются в дым на печку, чтобы поотогреться, то же делают и старики, и молодые, мужчины и женщины.

Что ж касается до других их построек для удобства жизни, мы упоминали о них в первой части, и благосклонный читатель может довольствоваться тем.

На дворах больших бояр и дворян живут с ними все их служители с женами и детьми: у каждого особенный дом или изба, и все они держат себя очень нечистоплотно, по-свински.

В деревнях в зимнее время крестьяне держат вместе с собою разную мелкую скотину, например поросят, телят, ягнят, гусей и куриц: оттого у них и дурной запах. Но для русских это благовонный бизам, что привозят из Индии и Китая; однако ж свое платье держат они очень чисто: от него совсем нет дурного запаха.

Потому что пока они сидят дома, одежда на них самая плохая и оборванная, что ни есть хуже. Когда же выходят гулять или навестить своих приятелей, в церковь, на торг или в кремль, одеваются в самое лучшее нарядное платье, какое есть у них, а пришедши домой, опять снимают его и хранят бережно в сундуках и ящиках, чтобы оно всегда было чисто и опрятно, если захотят опять надеть его, и снова берут и надевают свои старые лохмотья, которые обыкновенно носят дома. Этого обычая держатся все, как высшего, так и низшего звания лица, мужчины и женщины, старики и молодые.

У кого нет своего собственного хорошего и дорогого платья, в такую пору, когда бы ему очень хотелось иметь его, особливо в большие праздники или когда надумается сходить в гости, поважничать и пощеголять перед своими друзьями и родственниками, тот занимает платье у других и платит прокат за столько дней, на сколько хочет иметь его и повеличаться в нем. А на это они не смотрят, что должны будут голодать, есть сухой хлеб и пить одну воду, только бы показаться в люди нарядными, гордыми и чванливыми, потому что от природы они больше расположены к тщеславию и наглости, нежели к смирению, кротости и другим добродетелям.

Они по большей части недоверчивы, легкомысленны, охотно делают несправедливость, легко божатся, не исполняют, что скажут и обещают; никто не поверит другому на тамошний талер без залога и поруки. Отец не верит сыну, сын, наоборот, отцу без залога, расписки или поручительства. Когда они покупают что-нибудь на торгу, дрова или какие-нибудь мелочи, рыбу, или мясо, или что ни есть подобное, купец берет деньги и, сосчитав, держит их во рту до тех пор, пока не отдаст товара покупателю и не найдет времени спрятать их. Часто бывает у них во рту до четырех или до пяти талеров, когда они продают или покупают, однако ж разговаривают между собою без всякого затруднения для языка и не роняя изо рта денег до тех пор, пока не захотят их выронить нарочно.

В торговле они очень обманчивы, плутоваты и лукавы и легко могут надуть какого-нибудь простака или олуха, не знающего их приемов, обычая и сноровки, потому что они ценят иногда в 12 талеров такую [428] вещь, которая стоит не дороже полугульдена, и после всякого запроса сбавляют что-нибудь, так что наконец за ту вещь, за которую они просили 12 талеров, получают не больше полугульдена или даже и меньше, а за то, за что просят 100 талеров, берут иногда 30 или 40, несмотря на то, что оно не стоит больше десяти: оттого и случается часто, что не знающий цены товару и не умеющий ничего выторговать легко бывает обманут.

Иногда сговорятся их пятеро или шестеро и, не давая заметить, что знакомы между собою, отойдут в сторону и поджидают, не пойдет ли кто к их товарищу, носящему что бы то ни было для продажи. Покупатель станет давать ему за то такую цену, какой, по его мнению, оно стоит; тогда тотчас же являются друг за другом собратья купца с намерением купить то же самое и дают вдвое против того, что давал первый покупатель, притворясь, что не знают друг друга, а покупатель, не понимая этой проделки, дает такую же цену, какую давали они, и таким образом попадается в обман, а они уходят, смеются над ним и делят между собой деньги, вырученные сверх настоящей цены товара.

Оттого-то кто хочет торговать с ними и что-нибудь купить у них, не должен смотреть на их первый запрос, но давать вполовину меньше против того, чего они просят. Потому что после всякого запроса они сколько-нибудь уступают и смотрят, знает ли он толк в товаре или нет: замечая, что он сметлив и знает толк в товаре, они требуют тогда настоящую цену; так и сторговываются; а то, в противном случае, надо остерегаться их лукавых проделок.

На всех больших дорогах в стране держат почтовых лошадей, чтобы всякий дорожный человек мог быстро продолжать свой путь без всякой остановки. Всякий, путешествующий по стране, туземец ли он или иностранец, имея вид из Великокняжеского приказа, тотчас же как приедет на двор и сойдет с лошадей, предъявив свой вид, получает свежих, сколько ему нужно. Как скоро поселяне, едущие с чужеземцем, засвищут и зашуркают сквозь зубы, другие закричат им из окна, днем ли это случится или ночью, и спрашивают, сколько надобно лошадей, а узнав это, приводят их на тот двор, нарочно для того построенный, где сошел иностранец.

Они ездят очень шибко, всегда во всю прыть, как только можно, несмотря что между каждым почтовым домом шесть, восемь, десять или двенадцать миль. Они ни одного разу не кормят лошадей, не дают им постоять и вздохнуть до самого того места, где хотят быть или где возьмут свежих лошадей на место прежних, не смотрят на то, что они могут пасть и околеть на дороге; потому что не обязаны платить за них, да им и велено ехать поспешно днем и ночью и возвращаться назад, по исправлении их дела.

Оттого-то великий князь каждые восемь дней может получать известие о том, что случится на границе и в других местах страны, лежащих от Москвы в 150 милях, а в случае промедления и мешкотности почтальонов сажают в смрадные темницы, безжалостным образом секут розгами до того, что кожа отстает от мяса. Благодаря такой строгости и [429] наказанию каждый должен делать много миль в один день, а в 14 дней сделать невероятно большую дорогу для исправления дел и поручений великого князя.

Москвитяне сильный, крепкий и здоровый народ, не знают множества болезней, которые в ходу в других странах. Моровая язва совсем не известна живущим в Москве, также и за Казанью и Татарией; ее знают только пограничные жители Новгорода, Пскова, Смоленска и многих других мест. Однако ж у них есть другие болезни, в особенности одна, не совсем похожая на чуму. Потому что когда начнет свирепствовать, во всяком доме умирает пять или шесть человек; впрочем, она не расходится по всей стране, а только по некоторым местам, например около Москвы, Рязани, Переславля, Володимира, Ярославля, Вологды и Белозерска, свирепствует не больше года до своего прекращения, и между каждым разом делает промежуток шесть или семь лет.

В домах у москвитян, как бедных, так и богатых, есть живописные образа: они вешают их не только в жилых покоях, в том месте на стене, где стоит стол, но также и в передних, в лавках и во всех комнатах. При всяком входе и выходе они кланяются и крестятся перед образами, полагая, что без них не могут вспомнить Бога, если не видят их. Особливо когда идут спать, встают с постели, выходят из-за стола или из дому и опять входят в него, они наклоняют голову перед образом и крестятся три раза тремя согнутыми пальцами, большим, указательным и самым длинным: крест кладут сперва на переднюю часть головы, потом на грудь, затем на правое плечо, после чего делают сильный удар в грудь и всегда держат голову вниз (если кто делает это как-нибудь иначе, того не считают христианином) и говорят: “Помилуй мя, Господи, помилуй мя!”.

Посторонний человек, посещающий своего приятеля, при входе в избу смотрит сначала, где привешен у него образ или распятие, становится плотно к двери, берет в руку шапку, наклоняет голову перед образом, крестится три раза и потом всем, сколько их ни есть в избе, желает счастья, здоровья и долгой жизни, после чего тотчас же они идут к нему навстречу, целуют его, прося садиться. Исправив свое дело, он встает опять, оборачивается к образу, наклоняется и крестится опять три раза, как и прежде, прощается и уходит оттуда; его провожают до ворот, где опять так же раскланиваются друг с другом, смотря по их взаимной любви и дружбе, и расстаются.

Зажиточные и богатые люди всегда ездят верхом, куда им приведется, в Кремль ли, на торг, в церковь или в гости, для посещения друг друга, и считают большим стыдом и бесчестьем ходит пешком. Но когда человек низшего звания посещает такого, который выше и знатнее его, он привязывает свою лошадь к воротам с улицы и приходит на двор пешком и исправляет свое дело. Если же посещает равного с ним звания и состояния, то подъезжает к крыльцу на дворе, слезает с лошади, идет в покои и говорит свое приветствие, как сказали мы выше, а потом излагает свое дело. [430]

Когда они дают обещание и должны сдержать его, у них в обычае целовать крестик, который носят на шее: тогда вполне можно положиться, что они сдержат свое слово и обещание без всякого коварного обмана. Если кто обвиняет другого перед правительством или делает новое показание, то должен тоже целовать крест и засвидетельствовать, что это правда. Они привыкли часто креститься и не возьмут в рот никакого кушанья и напитка, не перекрестившись сперва, думая, что тогда кушанье и питье благословлены и охранены от всякой ворожбы.

Хотя и говорят они, что никогда не крестятся напрасно и не хотят надувать, однако ж часто оказывалось противное.

Потому что это самые лживые и обманчивые люди, каких только можно найти во всем свете, и часто очень надувают божбою как земляков, так и иностранцев: клянутся, божатся Христом Искупителем, что это взаправду так было, полагая, что в том не много значения, а не подумают, что Всемогущий Бог снисходителен и терпелив, но ему не угодно, чтобы употреблялось во зло его святое имя, и он накажет делающих это, по словам Валерия Максима: “Lento quidem gradu ad vindictam sui divina procedit ira, tarditatemque supplicii gravitate compensat” (Его священный гнев идет к отмщению медленными шагами, запоздалость наказания возмещает его тяжесть.). Хотя наш Господь Бог медлителен на отмщение, но чем он долее медлит им за какое-нибудь дело, тем строже накажет за оное.

Что касается их судов, то когда производится суд, при нем всегда должны присутствовать кто-нибудь из государственных советников и секретарь. Что они скажут, положат и присудят, должно быть приведено в исполнение, право ли оно или нет. Потому что на них никто не может жаловаться: их приговор произносился от имени великого князя и, следовательно, справедливо; его воля, чтобы все было так, как он сказал и приговорил. Они дают приговор не по письменным и установленным законам, а как скажет и желает великий князь и как кажется хорошим и правосудным для совести лиц, исправляющих судейскую должность; они, впрочем, не очень стесняются совестью, да и не много имеют к ней уважения, а судят большею частью по расположению и подаркам, так что часто дают хорошее решение тому, у кого неправое и темное дело, а напротив тот, у кого оно правое и чистое, получает приговор суровый и несправедливый. Впрочем, есть у них и кое-какие постановления и указы, сделанные по приказанию великих князей, например следующие:

Кто поймает отъявленного разбойника на большой дороге и на месте преступления, должен представить его в суд и уличить истинными и ясными показаниями, тогда разбойник кладется на колесо; но сперва его растянут и подвергнут мукам.

Кто обокрадет и ограбит церковь и пойман будет на месте преступления, того без всякой пощады сажают на кол, а такая смерть ужасна: некоторые посаженные живут полдня или целый день, иногда даже [431] два, если палач не угодит ему колом в сердце. Когда они умрут, их снимают с кольев, отвозят за городские ворота, сжигают в пепел и накидывают на это место песку и золы.

Все изменники, зажигатели, также и те, которые без всякой крайности сдают неприятелю города и крепости, наказываются смертью без всякой пощады.

Кто убьет своего господина, захочет тайком убежать из страны и будет уличен в том свидетелями, наказывается смертью, без всякой пощады.

Кто в своем доме на самом деле поймает вора, укравшего большие деньги и убьет его до смерти, должен отнести его к судье, который и разбирает дело: если оправит вора, обокраденный должен заплатить деньги; если же обвинит вора, умертвивший его свободен. Кто сделал воровство в первый раз, не в монастыре или в церкви, того должно наказывать не смертью, а денежною пеней, высечь розгами по заднице, положив ему голову между ногами того, кого он обокрал. Если он попадется в другой раз и будет уличен в воровстве ясными и справедливыми уликами, то должен возвратить обвинителю украденные у него деньги, вдвое против того заплатить судье, быть высеченным розгами и посидеть в темнице, смотря по важности воровства. Если ему негде взять столько денег, его наказывают смертью, только не виселицей, а сажают с несколькими камнями в бочку и топят в реке.

Если кто подозревается в воровстве и не может быть уличен ясными доказательствами, то ставит за себя поруку, а не нашедши ее, целует крест и таким образом отклоняет от себя подозрение. Несмотря на все это, они тем не менее расположены к воровству, так что не могут и пропустить его, и воруют не только простолюдины, но и значительные люди.

Свидетельство дворянина имеет больше силы в таких делах, нежели человека низшего сословия.

Кто сделает блуд с замужнею, и муж опять возьмет ее к себе, прелюбодей должен вполне удовлетворить его деньгами и быть сеченным розгами по голой спине от Думы до дома мужа, который берет опять к себе жену. Если же не возьмет ее, у ней остригают волосы, отдают в монастырь и делают ее черницей, а муж берет себе другую жену, прелюбодей же уплачивает ему некоторое количество денег.

Кто нарушит приказание великого князя и в противность его воле станет продавать пиво или водку и пойман будет на самом деле, тот лишается напитков и платит 12 талеров пени. Если поймают его в другой раз, он также лишается напитков и, кроме того, должен быть высечен розгами и заплатить 30 талеров пени. Если же он попадется в третий раз, должен отдать 100 талеров, в опале ссылается в Сибирь и лишается всех напитков, какие найдутся у него в доме.

Кто хочет обвинить кого-нибудь в грабеже, прелюбодействе, воровстве или в других злодействах, должен велеть написать просьбу великому князю и подать ее в суд боярину; прочитав ее, этот снаряжает сторожа, который должен потребовать обвиненного в Кремль и [432] объявить день и час, когда ему надо будет отвечать на вопросные статьи и когда обвинитель должен поставить за себя поруку или сам быть порукою, пока дело не решится в суде.

Кто обвиняется в том, что, будучи должником, не хочет платить и разделаться со своим обвинителем, тот отводится к судье, и если признает свой долг, обязан заплатить его, да еще дать 10 грошей пригласившему его судейскому приставу и писцу талер. Если же долг еще не верен и обвиненный отпирается от него, а расписок никаких нет, так что судья не может решить дела, притом же с обеих сторон окажутся свидетели, показывающие друг против друга, следовательно судья и не может знать, кто прав или неправ, тогда он приказывает им бросить о том жеребий, и на кого он падет, тот должен уступить и заплатить, прав ли, неправ ли он, да еще дать судье полтора талера, писцу талер и сторожу или судейскому приставу 10 грошей. Если же долг свыше 100 талеров, а должник с заимодавцем никак не могут разделаться, судья приказывает одному вызвать на поединок другого; судейский пристав должен указать им место, на котором им биться, и посмотреть, чем кончится бой. Кто проиграет сражение, должен заплатить судье, сколько тот потребует, писарю три талера, приставу полтора и уплатить противнику весь долг и издержки. Если же должнику негде взять денег и расплатиться нечем, его ставят на место, называемое по-русски правеж, и каждый день по три часа бьют его по икрам и голеням небольшими деревянными палками, или батогами, до тех пор, пока он не заплатит, а на ночь сажают в темницу, если не представит поруку в том, что воротится на другой день и опять даст бить себя по ногам, пока не уплатит долга. Хотя бы он заявлял и божился, что не находит никаких способов к уплате, его никак ни освободят, а до тех пор продолжают так потчевать, пока кто-нибудь из его друзей, из сожаления, не вызовется заплатить за него. Если же этого не случится и заимодавец не получает уплаты, должника продолжают все бить, пока не расплатится. Там есть много таких, которые зарывают множество денег в землю и до того привязываются к этому сокровищу, что лучше вынесут безжалостные побои и истязания по икрам и голеням, нежели вынут свой потаенный клад и уплатят долг.

Некоторые сражаются на жизнь и смерть, например, за убийство, вероломство, воровство и другие злодейства. Тогда выигравший сражение должен взять с другого что хочет, а судье, писарю и приставу заплатить, сколько показали мы прежде. Если же проигравший дело и побежденный имеет несколько больше состояния, чем он раздал этим лицам, оно продается, деньги отдаются судье, а побежденный наказывается смертью, смотря по важности дела.

При этой битве между двумя лицами, или сторонами, поступают таким образом: если противники находят себя слабыми, не довольно сильными для боя и не хотят сражаться сами, им позволяется поставлять вместо себя других, даже самых могучих богатырей и нанимать их, если только такие отыщутся. Если же один хочет битвы, а другой [433] нет, то нежелающий тоже может нанять другого, кого ему угодно, и взять такое оружие, какое ему нравится и какое идет для этого употребления, например, броню, которую и надевает на другое платье, пока она не войдет совсем, нисколько не мешая его свободным движениям, рогатину и ручной молоток или другое железное орудие с лезвием на обоих концах, выходящее на четверть из руки сверху и снизу, чтобы, когда они сойдутся, вступят в состязание и схватятся врукопашную, каждому удобнее было заколоть другого, пробить его броню: они не щадят никакого члена, ни головы, ни глаз, и не отстают до тех пор, пока один из них не будет убит. Кого убьют таким образом, тот и должен быть виновным. Если же оба останутся на месте мертвые, другим из их родни предписывается снова сражаться и биться в таком же бою. Тогда убивший другого выигрывает дело, а убитый проигрывает. Никто не смеет говорить что-нибудь о его смерти, а родные должны уплатить все, что считает на нем другой и в чем вышло у них неудовольствие.

Желающий жениться и посватать за себя чью-нибудь дочку, беден ли он или богат, дворянин или нет, высшего или низшего звания, он не может свататься сам и лично переговорить с девушкой: это бы осрамило его. Но отец взрослой девушки, желая выдать ее замуж, идет к знакомому ему молодцу, о котором ему известно, каков он, какого звания и сколько у него богатства, притом расторопность, обычай и приемы этого молодца ему нравятся, так что он охотно бы выдал за него свою дочку. Отец говорит с ним в таких словах: “Твои родители, мой друг, мои хорошие приятели; ты, твой нрав и приемы мне очень понравились; имя у тебя честное; все тебя любят, потому-то мне и хочется выдать за тебя свою дочку, если только она тебе полюбится. Приданого за нею столько-то в разных вещах: в серьгах, сшитых платьях, серебре, деньгах, скоте, лошадях, крепостных рабах, служанках и другом домашнем имуществе”.

Если сойдутся они, молодец отвечает: “Когда ты желаешь меня в сыновья и в зятья себе, и тебе это кажется хорошим, я об этом подумаю, а ты попроси о том моих родителей и приятелей, я ж буду согласен и доволен, что они надумают и решат”. Когда его родители узнают об этом сватовстве и дадут на то свое согласие, они тотчас же толкуют о том, сколько отец должен дать приданого за дочерью и, покончив это, назначают день свадьбы. Если же отец или приятели жениха попросят, чтобы жених еще до свадьбы посмотрел и полюбовался на невесту, родители ее отвечают на то отрицательно и говорят, чтобы он спросил про нее других, которые ее видали; им известно, какова она: этого и будет с него до венчанья. Когда же родители и приятели все-таки не отстают и говорят, что если жениху нельзя видеть невесты, то они хотят посмотреть на нее: это и дозволяется им, если невеста без порока и увечья, и тогда отец, мать и две короткие их приятельницы отправляются в жилище невесты. Если она из зажиточных или богатых, и в доме у нее много покоев, то сидит одна в комнате, разодетая и разряженная. Если она бедная или недостаточного состояния и в [434] доме всего одна комната, она сидит, принарядившись, за занавескою, чтобы никто не видал ее. Подошедши к ней, женихова мать выводит ее из комнаты или из-за занавески, берет за руку, ходит с ней взад и вперед, оглядывает ее внимательно, не слепа ли и не хрома ли она, не колчет ли, не шелудива ли или нет ли за ней какого другого недостатка и порока; если она довольна невестой, то говорит ей, что она будет за ее сыном; так и пойдут к столу и веселятся. Потом невестина мать точно так же пойдет в дом жениха и тоже осматривает его, не слеп ли и не хром ли он и не имеет ли какого другого увечья; а если он ей понравится, тотчас же посылают за писарем и с обоюдного согласия делают крепкую запись, а именно: кто изменит своему слову и обещанию в каком-нибудь из тех условий, которые положены обеими сторонами, и поставит его ни во что, должен будет заплатить в наказание столько-то сотен талеров. Часто бывает, что так как не дозволяется заранее видеть невесты, то женихи и берут за приданое колченогих, слепых и отвратительных женщин, меж тем как располагают взять других, прекрасной наружности. Так и сбывается пословица: “Quisquis amat ranam, ranam putat esse a Dianam” (Каждый, кто любит лягушку, считает ее Дианой.). Да еще надо быть довольным этим случаем. Оттого-то часто и видишь большие ссоры и равнодушие между супругами, потому что они большею частью не знакомы между собою, никогда не видались прежде, а отданы друг другу и обвенчаны вместе. Все девушки, красивые и знатные, большею частью содержатся взаперти: только и выходу у них, что в церковь в праздник, да еще на свадьбы. У родителей есть довольно причин держать так своих дочерей, потому что они, как и большею частью водится за русскими женщинами, очень склонны к нежному наслаждению, особливо же расположены к иностранцам.

Когда наступит день свадьбы, которую играют с изобилием в кушаньях и напитках, так что все перепьются: и священник, и жених, и невеста, и гости, то родители, опекуны и близкие родные отводят жениха с невестою в церковь. Священник часто до того упируется и напьется, что надобно бывает держать его под руки служителям, чтобы он не свалился, когда станет исправлять свою службу и венчать молодых.

Лицо у невесты закрыто фатой и открывается только после венчания. Священник требует сначала своего должного, а именно нескольких печеных пирогов, и как скоро получит их, венчает и соединяет молодых: сперва начинает петь 127-й псалом Давида, потом подходит к жениху, кладет руку ему на голову и говорит: “Скажи мне, господин жених, хочешь ли взять себе в жены эту нежную молодую девицу и любить ее в нужде и довольстве? Не будешь ли бранить и корить ее крепким словом и бить кнутом и палкой? Не бросишь ли ее, когда она будет слаба, больна, дряхла?” Жених отвечает на это: “Нет”. Точно так же обращается он и к невесте и спрашивает, что, будучи такою маленькою, молоденькою и нежною, намерена ли она взять себе в мужья [435] такого великана и будет ли удовлетворять его, как жена? Хорошо ли будет вести его домашнее хозяйство? Сохранит ли ему верность, когда он устареет, поостынет, сделается слаб и дряхл?” Она отвечает на это: “Да”. Священник тотчас же берет веночек из полыни, кладет его на головы им и говорит: “Раститеся и множитеся”, — потом читает, благословляет их трижды крестиком и говорит: “Что Бог соединил, того никто не должен разлучать”. Когда священник кончит, все находящиеся в церкви зажигают маленькие восковые свечки; священнику подают деревянную позолоченную чашу с медом, из которой он и поит молодых, поздравляя их с новым брачным состоянием. Взяв чашу и отведав из нее немного, они бросают ее на пол и топчут ногами, говоря эти слова: “Так будем попирать и растопчем всех, кто захочет поселить ненависть и ссору между нами”.

Женщины, бывшие в церкви, бросают на молодых лен и конопляное семя, желают им здоровья и долгой жизни и изобилия во всем, нужном для их хозяйства; потом идут из церкви к ним в дом, веселятся, забавляются, едят, пьют, пляшут и прыгают целую ночь, и если их мужья не станут зорко смотреть за своими женами, они поднимут сильное распутство с другими мужчинами: “Nam occasio facit furem” (Бывает, что случай делает вором.), потому что очень расположены к сладострастию. На другой день они провожают невесту в тот дом, где она будет жить, и ведут ее с закрытым лицом, а она кричит, рыдает и воет всю дорогу, что должна проститься с отцом, матерью, братьями, сестрами и со всеми подругами, что ее уводят от них, а она уж не воротится к ним.

После того как жениха и невесту таким образом обвенчают, молодой муж покупает славную тонкого плетенья плетку и вешает ее на стене комнаты, чтобы раз в месяц хлестать и наказывать жену для заявления своей привязанности к ней.

Если же этого не бывает, жена думает точно так же, как холопы и служанки, что господа не любят их и не дорожат ими, потому что не получают от господ побоев; чем более жена, раб и служанка получают колотков, тем более они им нравятся; по их мнению, тогда оказывают им больше чести и любви, нежели когда не бьют их.

Несколько лет тому назад в Москве действительно случилось одно происшествие, историю которого многие еще помнят: я сам часто слыхал ее от русских и иностранцев. Был один итальянец по имени Иордан, который женился на русской и несколько лет жил с нею в большой любви и согласии, не ссорился, не бранился, не бил ее. Жена очень дивилась тому и однажды с улыбкой на лице, ласкаясь к мужу, сказала ему: “Муж, зачем ты не от всей души меня любишь?” — “Я люблю тебя всей душою”, — отвечал муж и с этими словами обнял ее, поцеловал. Но она говорила, что никогда еще не видала того и никогда не замечала истинных знаков любви. Тогда муж спросил у нее, каких же ей хочется видеть знаков? “Ты никогда не бил меня, — отвечала [436] жена, — стало быть, и не показывал настоящей любви ко мне”. — “Прежде я совсем не знал, — отвечал муж, — чтобы побои были признаком любви; несмотря, однако ж, на то, за ними дело не станет”. Спустя немного времени, придравшись к пустякам, он порядком постегал ее плетью, что было для нее очень приятно: она стала больше любить, уважать его и усерднее услуживать ему. Заметив это, он посек ее кнутом так, что она слегла больная в постель, но не сказала на то ни полуслова. Он поколотил ее и в третий раз так усердно и так жестоко, что через несколько дней она умерла: таким образом он и заявил ей свою сильную любовь к ней, но ее друзья и родные обвинили его в том перед правительством. Узнав это, он сказал о том своей собратий, а они то и дело смеялись и говорили, что она сама причиною своей смерти. Ей не надобно бы ничего говорить и откровенничать с ним о русской любви, а то он понял ее слова в таком только смысле, что докажет больше любви и уважения к своей жене, нежели русские к своим, если из привязанности к ней забьет ее до смерти, тогда как русские бьют своих плеткою.

Приглашенные и явившиеся на свадьбу дают невесте и жениху, по своему состоянию, подарки, которые жених тщательно записывает и запирает в ящик, а после свадьбы вынимает их и рассматривает: ежели что-нибудь из них ему понравится и он может извлечь из того какую ни есть пользу, то оставляет это у себя, посылает на торг и велит сказать его цену.

А что ему не нравится и чего оставить у себя не захочет, отсылает назад и дружески благодарит принесших ему это. Но за оставленное им у себя должен заплатить деньгами или другим товаром в продолжение года.

Когда кто-нибудь ценит свои подарки выше, нежели оценены они на торгу, и не доволен оценкою, жених идет к тем, которые оценили их, и спрашивает, не стоят ли они дороже. Если ценовщики скажут: “Нет”, — то и он не должен давать за них больше, хотя другой и оценил их выше.

Если жених не заплатит за них в течение года или невежливо отошлет их назад, то обязан заплатить за них вдвое.

При заключении браков москвитяне берут в соображение свойство, кумовство, кровное родство и некоторые степени, а именно, что два брата не могут жениться на двух сестрах, также на тех, с которыми вместе принимали из купели младенца и были свидетелями, с которыми в родстве в нисходящей и восходящей линии, или с родственницами in primo, secundo et tertio gradu lineae inaequalis (Первой, второй и третьей степени по любой линии.).

Они не поступают, как турки и татары, и не берут многих жен, но всякий доволен одною женою, пока она ему нравится. Потому что как скоро жена не станет нравиться мужу, между ними не будет согласия, и он охотно желал бы от нее избавиться, только не имеет законных [437] предлогов к разводу, например, распутство, смертоубийство, колдовство, воровство и другие преступления. Он подкупает нескольких мошенников, которые приходят к нему, выдумывают большие клеветы, говорят, что жена его делала то-то и то-то. Муж отправляется с ними к чернецам в монастырь, просит, чтобы они послушали, что мошенники говорят о его жене, что она сделала и то, и другое, а потому он и желает развестись с нею, и дает чернецам 20 или 30 талеров.

Чернецы тотчас же отправляются в женский монастырь и приказывают черницам идти в тот дом, где живет эта жена. Они тотчас же берут ее, остригают ей волосы, снимают с нее платье, надевают на нее черническое и поскорее ведут ее, против воли, в монастырь, где и должна она оставаться черницей до самой смерти. А муж до истечения шести недель не может жениться опять, но потом ему разрешается взять другую жену.

Точно так же для русских слабы и ничтожны всякие честные законы и уставы: у них делаются и допускаются почти все грехи и пороки, так что честный и приличный человек ужаснется, услышав о том.

Таков, например, этот, еще не самый худший: когда бедные и мелкие дворяне или граждане придут в крайность и у них не будет денег, они бродят по всем закоулкам и смотрят, не попадется ли каких-нибудь богатых молодчиков, и предлагают им для блуда своих жен, берут с них по два и по три талера за раз, смотря по красивости и миловидности жены, или как сойдутся в цене. Муж все время ходит за дверью и сторожит, чтобы никто не вошел, не помешал и не потревожил их в таком бесчестном и распутном занятии. Они, а особливо большие бояре и дворяне, делают и больше распутства, содомские грехи, мужчины с мужчинами, да еще и не тайно, а часто на глазах многих лиц, считая для себя честью делать это, не стесняясь и гласно.

Часто к ребенку или к молодому человеку они привязываются сильнее, нежели к своим женам. Но это гнусное и ужасное дело, идущее наперекор Богу и его законам, даже наперекор природе и всему человечеству. Всего ужаснее, однако ж, дела их с разными неразумными тварями и скотами: они без всякого различия имеют с ними нечестивое соитие. Да еще и не совестятся хвастать, что делают это часто потому, что их наказывают.

Когда обвинят кого в том пред великим князем, он отвечает, что это дело до него не касается, а потому и следует наказывать за это не ему, а одному только Богу, который неизбежно накажет его в свое время. А провинись-ка этот человек в чем-нибудь перед ним самим: как светский государь, он присудит ему вдоволь мучений и казней.