Как известно, Стефан Яворский родился на Волыни, в городке Яворе, откуда и прозвание его Яворский, бывшем в ту пору (1658 г.) под властью Польши, следовательно, он Pусский, а не Поляк, что доказывается, между прочим, и тем, что родители его, бегая от притеснений Униатов и Шляхты, удалились в Заднепровье и поселились в Нежине. Скончался в Москве 27 Ноября, 1722 года, и погребен, по завещанию, в соборной церкви Переяславля Рязанского или нынешней Рязани. О. Б.), назначил Управляющим (Администратором) всеми церковными делами, с тем, чтобы о всех текущих делах он, от времени до времени, делал представления Его Царскому Величеству, и получал бы от него приказания и руководство.

Этот странный и изумительный оборот церковных дел возбудил сильное волнение в среде высшего духовенства. До [134] слуха Его Величества дошло, что один из Епископов выразился слишком свободно касательно новой власти, которую Царь сам себе присвоил. Вследствие этого Его Величество приказал лишить его сана; но никто из прочих Епископов не выказал готовности исполнить это приказание, а, напротив, все они представляли Царю, что лишение сана лица, столь высоко поставленного в Церкви было бы делом неслыханным. Они особенно напирали на то обстоятельство, что все они, Епископы, были равны друг другу по положению, не имели власти исполнить то, что от них требовалось. Поэтому они просили Царя благоволить даровать им paзрешение на избрание нового Патриарха, и обещали, что затем немедленно приступлено будет к лишению сана обвиненного; Царь, во гневе за их уклончивость и отказ, нарочно утвердил нового Епископа и повелел ему исполнить приказание. Согласно этому, виновный был лишен митры руками вышеозначенного нового Епископа, который, сколько мне помнится, и был тот самый нынешний Митрополит (или Apxиeпископ) Рязанский. В силу этого замечательного решения Царя, на улицах Москвы подбрасывались весьма вольнодумные письма (в России это делается обыкновенно таким образом, так как там никто не смеет печатать и распространять пасквили).

Хотя обнародовано было обещание значительной награды тому, кто откроет сочинителей этих писем, и всех принимавших в них участие, но, на сколько мне известно, ничего не могли открыть.

До времен нынешнего Царя весьма редко можно было встретить в Poccии, даже между высшим и более образованным духовенством, человека знакомого с каким-либо другим языком, кроме своего родного. Так как они сами были чужды всякого знания, и брали величайшие предосторожности против всех мер, способствующих к распространению знания, боясь, чтоб их собственное невежество тем самым не открылось. С этой целью они внушали прежним Императорами, что введение в употребление иностранных языков могло послужить к водворению в стране иностранных обычаев и нововведений, могущих со временем оказаться опасными не только для Церкви, но и для Государства; по этой причине в России положительно [135] противодействовали изучению иностранных языков и книг, подобно тому, как до сих пор в Турецкой Империи не дозволено печатание ученых книг, или, по крайней мере, все это сопряжено с большими затруднениями.

Однажды привезен был станок с буквами в Москву, где с дозволения одного из прежних Царей, устроена была типография, но не долго после этого, ночью, дом, в коем она находилась, был подожжен, станок и буквы сгорели: полагают, что все это сделано было по наущению Священников, которые все книги, кроме истории их собственной страны и описания подвигов и побед Царей, а также жизни и чудес Святых их, считали опасным, подобно чародейству. Рассказывают с достоверностью о том, как, около ста лет тому назад проезжал Посол из Персии через Poccию в Данию; ему случилось быть в Москве во время солнечного затмения; Секретарь его (Oлеарий? О. Б.) был математик, и рассчитал, каким образом явление это будет видимо в городе; он определил, что до полного затмения не доставать будет двух, или трех, дюймов; в городе распространился слух о том, в какой день и час это случится; сначала никто не хотел этому верить, и много рассуждали о том, как может человек притязать на такое знание и сметь предсказывать вещи, только одному Богу известные. Секретарь заметил, что, после распространения этих слухов, когда случалось ему проходить по улицам, толпа народа собиралась около него и глазела на него; он принял это со стороны их за знак простого любопытства и не придавал этому никакого зловещего значения. Но когда наступил назначенный день, и солнечное затмениe случилось именно в таких размерах, как он то предсказывал, то в тот же вечер чернь собралась вокруг дома и требовала выдачи Секретаря, чтобы сжечь его и разорвать на части за то, что он причинил вышесказанное затмение; но стража спасла его в эту ночь, а на следующий день его тайно выпроводили из страны, чтоб спасти от ярости народа, которая, без этой предосторожности, как говорят, неминуемо причинила бы ему смерть

Подобному невежеству не следует удивляться, если [136] вспомнить, что они не дозволяют сыновьям своим путешествовать, и что до времен нынешнего Царя не существовало в этой стране ни Университета, ни какого-либо другого высшего училища.

Я уже упоминал о талантливом Мистере Фергарсоне и других лицах, которых Царь в бытность свою в Англии пригласил в страну свою для преподавания Математики.

Вскоре по возвращении своем Царь велел построить с этою целью обширное училище, в котором множество мальчиков, на счет Царя, обучались Арифметике (До тех пор не существовало никакой школы, где бы преподавалась Арифметика и им не известно было yпoтpeблениe цифр (кажется, во всей стране не было и 20 человек, имевших об этом понятие). Они употребляли способ собственного их изобретения, а именно: особого рода бусы, нанизанные на проволоку, расположенную рядами в рамке, нечто вроде того, что употребляют наши Английские женщины, чтобы ставить горячий утюг. Эти ряды проволок с нанизанными на них бусами, изображают единицы, десятки, сотни, тысячи и десятки тысяч; передвигая бусы взад и вперед, они помножают и делят любую сумму способом весьма скучным и подверженным грубым ошибкам, что еще и до сих пор в общем употреблении во всех Царских Присутственных Местах. Только весьма немногие лица умеют считать цифрами, и между собратьями своими они считаются весьма искусными людьми.). Кроме свободного обучения, он давал еще деньги на содержание всем тем, которые добровольно приходили учиться. Из числа их избраны были некоторые более способные, для изучения Математики, и около сотни обучавшихся мореплаванию были посланы за границу в Англию, Голландию и Италию, чтобы образоваться там и поступить потом на службу офицерами во флот Его Величества. Царь, также употребляет вышеназванного Фергарсона для преподавания Астрономии, и приказал ему исчислить, когда и как будут видимы в стране этой затмения солнца, и Царь всегда оставался им доволен. Его Величество приказал привезти в страну свою весьма xopoшие телескопы, равно как и все другие полезные инструменты и книги, требуемые вышеупомянутым Фергарсоном. Его Величество, в сопровождение господ своих, всегда сам с величайшею любознательностью наблюдает все случающиеся солнечные затмения, рассуждая с господами своими и окружающими его людьми об естественной причине этого явления, а также и о движении других небесных светил, вращающихся [137] в солнечной системе согласно тому, что неоспоримо доказал современному миpy великий Сэр Исаак Ньютон (Isaac Newton). Где бы ни находился Его Величество и куда бы ни собирался ехать, будь это в Польше, в Петербурге, в Воронеже, или Азове он всегда предписывает вышеозначенному Фергарсону посылать ему чертежи и oпиcaние затмений, преимущественно же солнечных затмений, долженствующих быть в тех местах, где он находится, или куда намеревается прибыть к этому времени. Так как я теперь говорю о вышеозначенном Фергарсоне, тo не могу не упомянуть здесь о том, как с ним дурно поступали; он также, как и я, много пострадал на Царской службе, быв долгое время, несправедливым образом, лишен своего жалованья, и мы часто вместе с ним оплакивали нашу горькую судьбу. Вот в двух словах положение вышеозначенного Фергарсона. Когда он в Англии был принят в Царскую службу, то с ним заключено было условие, по которому обязывались выплатить ему все издержки его до Москвы, а по приезду туда назначалось ему хорошее жалованье и содержание до тех пор, пока он выучится языку сей страны. С этой целью к нему предполагалось приставить Латинского переводчика до тех пор, пока откроется приличное училище. Затем каждый раз, когда он выучит какого-либо ученика, преимущественно же обучит его искусству мореплавания настолько, чтобы из училища его можно было отправить в заморские страны изучать практическую часть мореплавания, то выше упомянутый Фергарсон за каждого такого ученика должен был получать чистыми деньгами награду в 100 рублей. Хотя, согласно этому условию, он еще до прибытия моего в страну эту усовершенствовал и выпустил из училища более 70 учеников, но ни до того времени, ни до сего дня (как утверждали мне новоприезжие из Москвы) не получил и копейки из денег, следуемых ему за обученных и выпущенных им из школы учеников. До самой смерти Графа Головина (с которым заключен был этот словесный договор), не смотря на неоднократные просьбы, его только от времени до времени ублажали обещаниями; когда же он по смерти Графа возобновил свою просьбу, то ему приказано было отнестись к моему старому приятелю, нынешнему Адмиралу Апраксину, который притворяется, будто бы ничего не знает об [138] этом условии, но, вместе с тем, недавно (в тот самый год, когда я выехал из этой страны) увеличил до некоторой степени сумму, назначенную на содержание Мистера Фергарсона. Не смотря на то, этот несчастный и талантливый джентльмен все еще в ожидании, и надеется, что, хотя во время настоящей войны, столь тягостной для страны этой, он и не может получить своих денег, но все-таки, рано, или поздно, Царь по справедливости и по его достоинствам согласится уплатить должные ему деньги и дарует позволение возвратиться на родину. Что же касается до двух математиков, прибывших из Крист-Чурч Госпиталь, чтоб помогать Мистеру Фергарсону, то (около 7 лет тому назад) на одного из них напала шайка мошенников, и убила его в то время, когда он, в 9-ть часов вечера, проезжал по улице, возвращаясь из училища. Сам Мистер Фергарсон чуть-чуть не подвергся той же самой участи, а Мистер Гвин (Quin), другой помощник, оставшийся в живых, очень благовоспитанный и талантливый человек, ежегодно получает чистыми деньгами только половину содержания, назначенного Мистеру Фергарсону, хотя, без сомнения, мог бы гораздо выгоднее употребить свое время, если б имел счастье продолжать жизнь в Англии. Прося извинения за это отступление, я снова возвращаюсь к Религии и нравственным правилам Русских. Церковнослужители их (которых они называют Попами, или Протопопами, или Священниками и Архиереями) никогда не проповедуют народу, так как они не имеют к этому ни какого искусства и дарования. Только некоторые из лучших людей иногда, в дни великих праздников, в соборных церквах проповедуют в присутствии Царя. Можно сказать, что верх учености, требуемой в подобных предметах от обыкновенного духовенства, или, по крайней мере, то, что для них необходимо, чтобы быть принятыми Епископом в священнический сан, заключается в следующем: они должны петь и читать внятно, по порядку, установленному для церковной службы, не пользоваться дурною славою между соседями, иметь хороший чистый голос и способность повторять: “Господи, помилуй!” (Hospidi Pomilio), со всевозможною быстротою 10, или 15, раз сряду, не переводя дух, так как это делается обыкновенно в их церквах и при каждой их молитве. Они также не очень-то разборчивы касательно того, [139] откуда берут своих Священников: я знал людей воспитанных в ремесленническом звании (преимущественно же знал одного деревенского кузнеца), которые потом допускались до Священнического сана. Во всей стране этой, сколько мне известно, не существует училища, устроенного для образования людей, предназначающихся к этой священной обязанности, за исключением Kиева, находящегося в Казацкой Земле, на границе Польши, за 700 верст от Москвы, куда Pyccкие весьма редко прибегают за наукою. Священники их не способны защищать свою Религию и выдержать удовлетворительного прения по этому предмету, и всякий раз, когда случится в разговоре с ними коснуться до вопросов о Боге, или нравственности, то они, как и миряне, преимущественно рассуждают о молитвенном обращении к Святым и о соблюдении постов (т. е., воздержании от всего мясного), что для них обязательно, по крайней мере, на половину дней в году. Рассуждают также о наложенном на них кратком покаянии за прошлые грехи, и испрашивании отпущения от Священника; когда же этот последний осенит их знамением креста и произнесет отпущение, то они отходят удовлетворенные и успокоенные, как будто не совершили никакого зла, хотя бы они и соделали самые страшные преступления в мире. Это-то, как я уже прежде имел случай заметить, и служит причиною вероломства и неблагородства Русских в отношении всех тех, кто имеет с ними дело; они постоянно перетолковывают неправильно свои слова и изменяют своему слову. Вследствие этого в стране этой между иностранцами существует поговорка: “Если ты хочешь знать, честный ли человек Русский, то посмотри, растут ли волосы на ладони его: если нет, так и не жди честности!” Когда они льстят, расточая ласковые речи, и с клятвой уверяют вас в своем уважении (что и есть обыкновенный их способ поставить вас в зависимость от них, и что они делают в отношении друг друга, равно как и в отношении иностранцев), то вы всегда должны быть на стороже, потому что можете быть уверены, что они имеют нaмеpeниe предать вас. Чувство стыда вообще так мало в них развито, и так мало связано с понятием о низком деле, что быть хитрецом в народе считается похвальным качеством; они говорят: “Этот человек понимает свет, и [140] несомненно будет иметь успех”. Об честном человеке они говорят: “Он глуп и не умеет жить” (Un Cloup nemeit shiet). Они так мало уважают свое собственное слово, и понятие о чести так мало имеет для них значения в истинном смысле его, что на языке их не существует даже слова, чтоб выразить это понятие.

Другая причина, могущая объяснить в Русских недостаток чувства стыда даже и при самых дурных делах, заключается в том, что быть битым батогами (Наказание батогами делается следующим образом: человека, которого наказывают, кладут плашмя, лицом к земле, с вытянутыми руками и ногами и с обнаженною спиною; двое людей приставлены к нему, чтоб бить его по спине батогами, т. е., палками, или розгами, толщиною, по крайней мере, в мизинец. Один из них садится в головах того, которого наказывают, и припирает его к земле, придерживая голову его между коленями своими, тогда как другой коленями пригибает к земле ноги виновного. Иногда, когда он борется и не хочет терпеливо покориться, то назначают еще двух других людей, чтобы держать его руки, распростертые на земле, покуда двое других, стоящих у головы и ног его, продолжают бить его по голой спине батогами, делая это равномерно, как кузнец ударяет по наковальне. Они не останавливаются, покуда розги их не разобьются вдребезги: тогда они берут новые, и продолжают бить, покуда спина наказуемого, вся израненная, не превратится в живое мясо, или покуда тот, кто распоряжается казнью, не скажет, что пора прекратить ее. Это делается иногда с большею, или меньшею, строгостью. Бояре и крестьяне равно подвергаются этому наказанию, которое иногда производится с такою строгостью, что причиняет людям смерть, и, не смотря на то, власть назначать подобное наказание присуща всем тем, кто только имеет первенство и начальство над другими, как то: Бояре, Дворяне, Офицеры и Господа: все они, при первом неудовольствии, или за какую-либо мнимую вину, без всякого формального допроса и суда, кроме своей собственной воли, могут упражняться в жестокостях, В наказаниях подобного рода необходимо заметить два нижеследующие обстоятельства: первое заключается в том, что наказуемый обязан кричать: “Виноват!” (Vinavat), т. е., обязан признать себя виновным, а не то, его следует бить батогами, пока он этого не сделает. Во-вторых, когда наказание окончено, он обязан пасть на колени с распростертыми на земле руками и бить челом о землю у ног того, кто распоряжается наказанием, и благодарить его за милость не быть больше битым. Весьма нередко случается, что Подьячие (Subdiackshiсks) и люди, занимающее такие же должности, подвергаются этого рода наказанию батогами, и все-таки остаются на занимаемом ими месте, так как в Poccии не существует обыкновения изгонять из службы людей за мелкие преступления и плутовские проделки, в которых они окажутся виновными; их только подвергают телесному наказанию, или лишают чинов и переводят на низшие места. Наказание кнутом совершенно другого рода и приводится в исполнение только после формального опроса перед лицом Правителя, или Судьи, или по приказанию какого-нибудь сановного лица, и обыкновенно исполняется рукою палача. Кнут состоит из толстого крепкого кожаного ремня, длиною около трех с половиною футов, прикрепленного к концу толстой палки, длиною 2 1/2 фута, на оконечности коей приделано кольцо или вертлюг, вроде цепа, к коему прикреплен ремень. Существуют два способа казни этим орудием; первый употребляется для наказания меньших преступлений. В таком случае виновного вздергивают на спину другого человека, снимают с него рубашку, и палач или кнутовой мастер (Knoutavoit Master) дает ему столько ударов по голой спине, сколько назначено было Судьею. При каждом ударе он отступает шаг назад, и потом делает прыжок вперед, от чего удар производится с такою силою, что каждый раз брызжет кровь и оставляет за собою рану толщиною в палец. Эти мастера, как называют их Русские, так отчетливо исполняют свое дело, что редко ударяют два раза по одному месту, но с чрезвычайной быстротой располагают удары друг подле дружки во всю длину человеческой спины, начиная с плеч и до самой поясницы.

Второй и самый строгий способ наказания кнутом (иначе называемый Рinе); в этом случае руки виновного связывают ему за спину и потом на веревке за руки поднимают его к верху, в то же время к ногам его привязывают гирю. Когда он таким, образом поднят вверх, плечи его вывернуты из суставов и руки распростерты над головой, а ноги притянуты вниз гирей, описанным уже мною способом, то палач дает ему столько ударов, сколько назначено было Судьею. Наказание это обыкновенно производится с расстановкой и в промежутках. Поддьяк, или писец, допрашивает наказуемого о степени виновности его в преступлениях, в коих он обвиняется, допрашивает и о том, нет ли у него сообщников, и также не виновен ли он в каких-либо других из тех преступлений, которые в эту минуту разбираются судом, как то: в изменнических делах, грабеже, или убийстве, в коих виновные не открыты. После всего этого их опускают опять на землю, палач вставляет руки их в суставы, и затем их отпускают на свободу, или обратно отправляют в темницу. Когда же кто-либо обвиняется в преступлении уголовном и таком, которое заслуживает смертную казнь, то наказание этим еще не оканчивается; около самой виселицы разводят мелкий огонь, и после того, как обидчика (потому что он не всегда оказывается преступником) сняли с виселицы и он отрекается от участия в том, в чем его обвиняют, ему связывают руки, ноги привязывают его к длинному шесту, якобы к вертелу. Двое людей поддерживают с обоих концов этот шест над огнем, и таким образом обвиненному в преступлении поджаривают спину, с которой уже сошла кожа; затем писец, как уже было выше сказано, допрашивает его и приводит к признанию. Он записывает все ответы, и, в случае, если обвиненный в уголовном преступлении, против которого не имеется достаточно сильных улик, не в состоянии выдержать этих различных наказаний три раза сряду (с промежутками трех, или четырех, недель), не сознавшись в вине своей, или если ответы его, данные во время наказания, не будут сочтены достаточно удовлетворительными, то после всей этой пытки он должен претерпеть смерть. Но если он достаточно силен, чтобы выдержать все это, не сделав признания, и никаким другим путем не будет доказана его виновность, он затем уже оправдывается.) или кнутом (Batoags or Knout), хотя бы это делалось рукой обыкновенного палача, [141] все-таки у них не считается позором. В Poccии вещь очень обыкновенная и часто встречающаяся, что после такого наказания допускают людей к местам почетным, требующим чести доверия, если только они имеют достаточно денег, чтоб подкупами достать себе новое место; они никогда не краснеют за совершенные ими плутовства, и когда зайдет речь об том, что [142] они вытерпели, то они с важным и благочестивым видом говорят, что вытерпели это за грехи свои, и что Бог и Царь прогневались на них, хотя Царю ничего не известно было об их плутовстве. Во всех случаях у них вошло в обыкновение в речах своих соединять имя Бога и Царя. “Также силен, как Бог, и Царь!”, “Если Бог и Царь позволят”, а иногда они как будто приписывают Царю до некоторой степени свойства божества, и относятся к нему с таким же уважением, как к Богу. Когда они говорят о вещах, превышающих человеческое понимание, и об том, что может случиться в будущем, они говорят: “Бог да Царь то знает”.

С целью внушить народу своему правила добродетели и дать ему лучшее понятие о совести и человечности, Царь вот уже восемь, или девять, лет, как приказал разным лицам переводить с иностранных языков много прекрасных книг по части богословия и нравственности, равно как и относящиеся до войны, искусств и наук. Он устроил типографию и приказал книги эти печатать в Москве и распространять по всей России, не смотря на сопротивление со стороны духовенства. Кроме того, он устроил несколько школ и издал Указ; по которому в стране его каждый владелец поместья с доходами, равняющимися 500 руб. в год, обязан был обучать сына своего чтению, письму и Латинскому языку, или какому-либо другому иностранному, а не то, [143] сын этот не мог наследовать отцовское имение, которое переходило к ближайшему в роде. Его Величество также на будущее время обязал духовенство учиться по Латыни, или лишится права священнодействовать в священническом сане. На основании всего этого можно надеяться, что со временем народ его придет к лучшему пониманию оснований Веры, нравственности и добродетели, равно как и военного искусства, торговли и других полезных наук.

Его Величество не ограничился только этим, но не пропускает случая в частных разговорах с высшими лицами духовенства и дворянства спокойно и беспристрастно беседовать и рассуждать обо всем этом; он желает, чтоб они говорили с ним свободно и представляли ему доводы и объяснения, какие только могут представить в оправдание своего ханжества, и преданности старым обычаям.

Между Русским существовало обыкновение (особенно между богатыми, которые могли позволить себе эту роскошь) ставить в комнатах своих, преимущественно же в переднем углу, против двери, множество изображений Святых; и до сих пор существует еще следующее обыкновение: каждый, входящий в комнату (приходит ли он в гости, или по другому поводу), первым делом, переступив порог, крестится и говорит: “Господи, помилуй!” и вместе с тем с большим уважением, кланяется образам, а потом обращается с приветствием к хозяину дома и ко всему обществу. В доме же бедного человека, где существует только один такой образ или изображение, и где бывает очень темно, а живопись уже стерта и цветом похожа на цвет стен, потемневших от дыма, свойственного Русским избам, да где не всегда перед образом горит и восковая свечка, которую зажигают только по праздникам, то чужому человеку, входящему в избу, трудно с первого раза рассмотреть, где находится изображение или образ, и он первым делом спрашивает: “А где же Бог”? (Ogdea Boag), на что кто-нибудь из присутствующих указывает ему, на каком месте стены весит образ. Он проявляет свою набожность, как выше сказано, а иногда, если имеет расположение, то кланяется в самую землю, касаясь головою об пол. Этот обычай стукаться головою об пол существует также и в отношении [144] важных лиц. Когда вы с ними начнете рассуждать об этом идолопоклонническом обычае, кланяться изображениям (Суждение Протестанта. См. также примеч. на стр. 114. О. Б.), то они скажут вам, что необходимо иметь что-нибудь перед чем можно было бы креститься, и что, входя в комнату, или в дом, разумно и прилично начать с приветствия Богу, а потом и всему обществу. В этом они опираются на указания и постановления Святых, также и на обычаи отцов своих. При всем этом между ними есть люди с достаточным здравым смыслом, которые скажут вам, что они знают, что покланяются только изображению Св. Николая (St. Nicholo), или какого-либо другого Святого, но что все-таки, оказывая им эту честь, они оказывают ее Богу, и так как самый смиренный и успешный способ, чтоб получить желаемое, заключается в том, чтоб обращаться к любимцам Государя, то не может быть сомнения и в том, что Святые в небесах постоянно приносят молитвы наши ко Всемогущему. Они утверждают, что дотоле, пока они не делают изваянья Святых, поклонение изображениям их не может быть воспрещено. Некоторые из самых богатых Русских имеют в домах своих изображение Бога Вседержителя, которого изображают в виде весьма престарелого старца, с большою седою бородой. Когда же они изображают Деву Mapию, то представляют ее молодою и прекрасною и в лучшем одеянии; икона ее обыкновенно отделана золотом, серебром и жемчугом; у них существует обыкновение выменивать эти образа на торгу за деньги, потому что сказать, что живописец продает их, или что они покупаются за деньги, считается грехом.

Царь же, который имеет более разумное понимание о Боге и Вере, равно как знает и набожность своих подданных в этом отношении, и желая исправить заблуждение их, сократил, в своих собственных домах и местопребывании число Святых, ограничиваясь только Распятием или изображением Благословенного Спасителя нашего. Он убедил Господ и других особ из числа его любимцев следовать его примеру, за исключением некоторых немногих старых Бояр, которые, не смотря на то, что они любимцы его, все-таки не могут отказаться в этом отношении от старых привычек своих. На следующее лето [145] после возвращения из путешествий Его Величество, сам, спускаясь на кораблях своих от Воронежа до Азова, назначил, чтобы каждым кораблем начальствовал один из его Господ, вместе с иноземными офицерами, которых он для этой цели привез с собою. Когда Царь пришел осматривать корабли, он увидел, что вышеозначенные Господа, по обыкновению своему наполнили каюту каждую корабля изображеньями, Святых, какие делают то у себя в домах. Увидев это, Царь сказал им, что и одного из этих изображений или икон достаточно будет, чтобы креститься перед нею, и потом приказал все прочие убрать, так как он не желал, чтобы было более одной иконы на каждом корабле, чему с тех пор всегда и следуют во флоте, в Воронеже и в Петербурге.

Из всех своих Святых Русские Св. Николу (или Св. Николая) всего больше уважают, и часто говорят о нем также как говорят о Боге, например, если спросить их, как мне случалось это делать, проезжая по озерам Онеге, Ладоге и Белому Озеру, от устья одной реки до другой? “Далеко ли до такого-то места? Как много времени потребно им, чтоб совершить в лодках своих такой-то переезд?” они тотчас же отвечают вам, что, “если угодно Св. Николе”, или: “когда Св. Никола пошлет им путный ветер, то они обыкновенно совершают путешествие в такой-то срок”.

Благодаря этому глупому и отвратительному суеверию, безграмотности Священников и вышеупомянутому вероломству народа не только Самоеды и Татары, живущие на границах Царских владений (о которых уже говорено было на предыдущих страницах), отказываются от Христианской Веры в томе виде, в каком представляется она им у Русских, но и Мордва и Меря (Murdaw and Morsie) (Morsie собственно Меря, oбщее название в старину для двух ветвей Мордовской и Ерзянской, теперь оставшееся за последней с небольшим изменением. О. Б.), также Черемышские Татаре (Cheremiss Tartars) по сю сторону Волги, покоренные за 140 лет тому назад, проживающие в деревнях, находящиеся в постоянных сношениях с Русскими и под непосредственным управлением Царя, также положительно отказываются от принятия Христианской Веры [146] хотя им многократно предложены были значительные выгоды и преимущества, если они перекрестятся в Русскую Веру, не смотря на то, что им приходится ежедневно терпеть со стороны Русских оскорбления и обиды за то, что они упорствуют в своем отказе. Когда я занимался устройством водного сообщения в Камышенке, почти половина присланных ко мне работников для рытья канала была из числа этих Татар, и большая часть всадников, присланных для прикрытия рабочих, состояла из Дворян или высшего сословия того же народа. Я часто пользовался случаем разговаривать с ними об их Bеpе, и они говорили мне, что употребление икон между Русскими пугает их при мысли о принятии этой Веры. Так как Бог один, то люди не могут его изображать, или описывать, и они, поднимая глаза к небу, говорят, что там обитает Тот, которого они боятся, и который останавливает их от злато дела; они страшатся переменив свою Bеpy, лишиться его благословения.

Вера их в некотором отношении сходна с Магометанскою; они очень разумно объясняют свои понятия, что Бог есть вечный творец всего существующего, что через него они получили жизнь, и что после смерти к нему возвратятся те, которые жили праведно. В разговорах своих с Русскими, они в лицо говорят им, что, глядя на вероломство всех дел их жизни, они не могут верить, чтобы в их Вере могло быть что-либо доброе. Они говорят им, что если их Bеpa правая и истинная, от чего же они не поступают по истине? Что же касается до этих Татар, то я должен отдать им справедливость и сказать, что всегда, когда я имел случай довериться им, или употреблять их в дело, то я и мои помощники могли заметить, что они искренны и честны в жизни своей, а в разговорах гораздо смышленее всего того, что я встречал в среде Русского народа.

В разговорах моих с этими людьми я часто говорил им, что не сомневаюсь, что если бы Христианская Вера была изложена им, согласно учению Английской Церкви, в той чистоте, в которой Спаситель наш передал ее Апостолам, и если бы они жили в стране, где существовала бы проповедь и была бы образованность и нравственность, жизни такая, какою славится [147] духовенство в Англии, и честность и бескорыстие в отношении друг друга, присущие Английскому народу, то, без сомнения, вышесказанные Татары, равно как Самоеды и другие народы, живущее по границам Poccии, давно бы уже с охотой и с радостью приняли Христианскую Веру.

Я окончу эту часть моего повествования еще одним замечанием насчет образа жизни Русских. Не смотря на то, что они гордятся тем, что правильно соблюдают посты и воздерживаются от мяса, но в народе, а также между Священниками, в праздничные дни существует обыкновение утром ходить в церковь, а после обеда напиться пьяным до ночи, и чем бoльше праздник, тем более считается это извинительным и обычным. В такое время проезжая по улицам Москвы, в вечер великого праздника, вы видите Священников, равно как и других людей, лежащих пьяными на улицах. Если кто-либо заговорит с ними, или подойдут к ним, чтоб помочь им встать, они говорят: “Воля твоя, батька, праздник: я пьян! (Wolla fway Bachca Prosnick ya Pean)”. В России обыкновенно люди, обращаясь к кому-либо с ласковою речью, называют его отцом (батькой). Напиться же пьяным ни мало не считается непристойным, для женщины, и не только женщины низкого происхождения, но даже знатные и светские женщины, ни сколько не стесняются признаться, что они были пьяны, и, возвращаясь в общество, где их угощали, благодарят за то, что их напоили, как за вежливость и любезность. Действительно, в то время, когда я приехал в эту страну, и в течение нескольких последующих лет, существовало обыкновение, не только на больших праздниках, где присутствовал Двор, но и в частном собрании приятелей, перед тем как гости разойдутся, напаивать их до опьянения, а не то, считалось, что прием не был достаточно радушен. Обыкновенно их приневоливали и заставляли пить, и доходило до такой степени, что двери и ворота замыкали и к ним приставлялась стража, чтоб никто не мог выйти, прежде чем получит свою долю, а не то, это считалось скупостью и как будто хозяин не хотел радушно угостить приятеля. Обычай этот существовал между иностранцами столько же, сколько и между Русскими, но когда в 1705 году приехал в эту страну достопочтенный Мистер Витворт, Чрезвычайный Посол Ее [148] Величества, он при первом своем представлении Главному Министру так сильно восставал против того, что в этом отношении лишают его свободы; и во всех благородных и приятных увеселениях, которые он у себя устраивал, он подавал пример и повод к уничтожению этого наиразрушительнейшего обычая; и вот уже несколько лет, как приневоливание не употребляется в общественных увеселениях, и всякий человек волен пить столько, сколько ему самому приятно и угодно. Та же свобода вошла в обычай и во всех частных беседах между более образованными джентльменами, которые уважают свое здоровье и разум, но в среде простого народа еще господствует обычай напиваться пьяным в день праздника какого-либо Святого, считая это знаком уважения к нему и делом религиозным. Таких праздничных дней у них бывает много в году. Сколько бесчинства, убийства и злых дел связано с этим обычаем, и все это от того, что Священники не просвещают их, они даже присоединяются к ним и поощряют примером своим. Я положительно тысячу раз видал их столь пьяными, что они не могли стоять на ногах. Предоставляю читателю судить: даже страшный грех Содомский в этой стране почти не считается преступлением; в пьяном виде они очень к нему склонны. Ничего нет более обыкновенного, как во время Русской Масленицы, и в другие дни утром после великих праздников, слышать о совершенных убийствах и видеть ограбленных и убитых людей, лежащих на улицах Москвы. Русские очень редко не убивают тех, кого они ограбили, придерживаясь варварской поговорки: “Мертвые не болтают”.

Между Русской Религией и Религией Папистов не существует большой разницы в отношении их поклонения Святым и соблюдения праздников, убеждения в том, что Священник имеет власть отпускать гpехи, а также и в склонности их поносить и проклинать всех тех, которые не принадлежат к их Вере. В этом отношении Pyccкиe не лучше относятся и к Папистам, потому что считают Папу Римского хищником и богохульником, взявшим на себя титул главы Церкви, который, как они говорят, принадлежит только одному Христу. Они обвиняют Папистов за то, что они не женятся, между тем как Апостол Павел, в послании к Тимофею, положительно [149] определил, что Священник должен быть мужем одной жены, и не более, и что если она умрет, то он не может более одного года служить в священническом сане, и уже более не называться Попом, но Распопом (Ruspopa), или бывым (quondam) Священником, и тогда обыкновенно из-за хлеба насущного идет в монастырь. По этой причине замечено, что Священники обращаются с женами своими лучше, чем все прочие люди в этой стране. Они разнятся с Папистами в Таинстве Причащения, которое Русские преподают мирянам в обоих видах. Они признают еще два других Таинства, то есть, Крещение и Елеосвящение. Они не разделяют понятия Папистов о Чистилище, хотя молятся об умерших; они верят, что если человек перед смертью получил благословение Священника и небольшую записку, как удостоверение, написанное Священником Св. Николаю, в том, что умер в истинной Христианской Bеpе, и если с этой записочкой, сложенной между пальцами его, положат его в могилу, то ему открыт доступ в небо. Они также, как Паписты, придают преданиям Церкви, по крайней мере, такое же значение, как Священному Писанию, и наравне с Папистами верят, что изменить своему слову в отношении еретиков и язычников не есть грех. В отношении Св. Троицы они расходятся одинаково и с Папистами и с Реформатскими Церквами, веруя, что Св. Дух исходит только от Отца, а не от Отца и Сына, и столь почитают Св. Духа, нисшедшего в виде голубя, что между ними очень немногие едят голубиное мясо. Они также твердо верят, что чистота их Религии заключается преимущественно в строгом соблюдении постов, коих у них в году бывает четыре больших, кроме двух дней на каждой неделе. В это время они воздерживаются от мяса и от всего, что от него происходит; даже яиц и молока ни за что не станут есть, и во время болезни, они скорее умрут, чем примут какое- либо лекарство, не осведомившись предварительно и не получив удостоверения в том, что оно не скоромно (Scorumno), т. е., не осквернено чем-либо, происходящим от мяса. Они считают всех прочих людей, Папистов и Протестантов, еретиками и язычниками за то, что они едят мясо, как собаки, которые не соблюдают поста. Самые сильные и жаркие распри между ними, когда зайдет речь о каком вероисповедном разногласии, заключается в [150] том, как складывать пальцы для совершения крестного знамения. Недавно Патриарх установил закон, по которому миряне должны креститься только двумя перстами, но, не смотря на это, между ними существует упорная секта, которая совершает крестные знамения тремя перстами (Совершенно наоборот. О. Б.). В числе поборников этой секты был некто Яков Нурсов (Jacob Nursoff), который произвел последнее возмущение в Астрахани и предводительствовал значительной шайкой, но потерпел поражение. До сих пор никакому человеку, не принявшему Русскую Веру, не дозволялось входить в их церкви; в тех же редких случаях, когда это было допускаемо, на это смотрели, как на великую милость, и после этого церковь очищалась святою водою и курением фимиама; иностранцев также не позволено было хоронить на их кладбище; но так как теперешний Царь сам, вместе с некоторыми из своих Господ, часто ходит в иностранные церкви, находящиеся в предместьях Москвы, преимущественно же на погребение иностранцев, пользовавшихся его особенным уважением, то с этих пор иностранцам открыт свободный доступ в Русские церкви. Мне также известно, что иностранцев, по приказанию Царя, иногда хоронят на Русских кладбищах, как, например, одного молодого джентльмена, Царского любимца, убитого, несчастным случаем в Воронеже, и над могилою которого воздвигнут там памятник.