[98]

Все это возбудило неудовольствия стороны, не пользовавшейся милостями Двора и взволнованной после неудачи, испытанной в последнем мятеже; сторона эта все еще была привержена к стороне Царевны Софии, и желала стать во главе правления: вследствие этого она воспользовалась случаем, в надежде повернуть дело в свою пользу. Для того, чтобы лучше привести в исполнение это намерение, был составлен заговор, имевший целью поджечь некоторые дома, находящиеся близ пребывания Царя, а его самого убить, как только он, по обыкновению своему, явится тушить пожар; затем предполагалось освободить из заточения Царевну Софию, возложить венец на ее голову и водворить старых стрельцов в качестве телохранителей, чего они лишились по поводу участия в вышеупомянутом мятеже, происшедшем при вступлении на престол Царя, когда все его новые любимцы и иностранцы, приближенные к его особе, были перерезаны, так как Русские подозревали, что по их совету Царь намеревался вводить новости.

В этом умысле участвовали трое из знатных бояр: один из главных Полковников Донских Казаков и четыре Капитана стрелецких. 2-го Февраля, 1697 года, решено было привести в исполнение эту трагедию; но на кануне этого дня двое из вышесказанных Капитанов, пораженные угрызениями совести, пришли к Царю в то время, когда он находился [99] в доме любимца своего, Лефорта, и бросились к ногам Его Величества, прося помилования. Они признались в своих собственных преступлениях и открыли имена всех главных лиц, замешанных в заговорe. Царь встал из-за стола: на лице eго не выражалось особенного удивления; он немедленно сам, в сопровождении немногих лиц, отправился, и захватил всех зачинщиков, которые собрались было совещаться о своем злодеянии; между ними находился член его собственного тайного совета. Все заговорщики были преданы пытке, и открыли всю истину об их умыслах; по прошествии месяца, 5-го Марта, все они были казнены следующим образом на большой торговой площади, находящейся перед Царским дворцом: сначала им отрубили правую руку и левую ногу, а затем левую руку и правую ногу, и наконец головы их отделили от туловища и воткнули на железные колья, прикрепленные к высокому каменному столбу, воздвигнутому для этой цели перед дворцом; руки и ноги их также развешаны были вокруг этого столба, а туловища их не позволено было похоронить. Они выставлены были на торговой площади зрелищем для проходящих до тех пор, пока, наконец, с прекращением морозов, зловоние стало до такой степени противно жителям, что туловища эти приказано было убрать и бросить в общую яму, вместе с телами мошенников и воров. Многие другие лица были также обвинены, но, так как оказалось, что они не злоумышляли против жизни Его Величества, то они были прощены и оправданы.

Избавившись таким образом от угрожавшего ему заговора, Его Величество начал старательно приготовляться к предполагаемому путешествию. Он решил путешествовать неведомкой (incognito), чтоб освободиться от всех обрядностей и иметь больше случаев и свободы для наблюдений своих. Он взял с собою вышеупомянутого любимца своего, Лефорта, который был произведен в Генерал-Лейтенанты армии и сделан Адмиралом флота, равно как нынешнего своего любимца, Князя Меньшикова, который тогда не находился еще в этом положении, также ныне умершего Государственного Канцлера, Графа Головина, и еще другого знатного Господина (Этот другой был Думный Дьяк, Болховской Воевода, Прокопий Богданович Возницын, до того Посол в Царьграде (1681), в Варшаве (1688), в последствии заключивший перемирие на два года с Турками в Карловцах. О. Б.). Эти два последние, вместе с [100] Лефортом, должны были взять на себя и звание Чрезвычайных Послов Царских, и в Голландии и в Англии представляли из себя Министров. В сопровождение его находились также некоторые молодые дворяне и любимцы не столь значительные. На время своего отсутствия Царь поручил управление Государством трем Господам; первый из них был брат его матери, Лев Кириллович Нарышкин (Leof Corilich Nariskin) (двое из сыновей его недавно были в Англии), второй Князь Голицын (Duke Gollitzen), о котором упоминалось прежде, а третий вельможа Петр Прозоровский (Peter Procorofsky) (Князь Петр Иванович, сын Астраханского Воеводы, Ивана Семеновича, убитого Стенькой Разиным в 1670 г., был одним из определенных Царем Алексеем Михайловичем пред кончиною приставников к юному Петру I-му, в 1682 Боярин, 1689 убедил Царевну Софию выдать Щекловитого, потом управлял Приказом Большой Казны, отличался примерною бережливостью и честностью; умер около 1718 г. О. Б.). Этим трем Господам он поручил полное управление делами, равно как и заботу о сыне своем, нынешнем Царевиче Русском (Prince of Russia). Стрельцов, находившихся в подозрении (т. е., таких, виновность которых в последнем мятеже не была доказана, так что они не подверглись смертной казни), приказано было отправить на границы Государства для действия против Турок, война с коими продолжалась под предводительством Генералиссимуса, Алексея Семеновича Шеина (Generalissimo Allexsea Simmoniwitz Schein). Войско из 12000 других солдат с офицерами, большею частью из иностранцев, размещено было в окрестностях Москвы, для того, чтоб содержать город в страхе; этим войском предводительствовал Генерал Гордон, вступивший в Русскую службу во времена отца нынешнего Царя, и который своим удивительным поведением и успехами приобрел любовь войска, равно как и уважение целого народа.

Устроивши таким образом положение дел на время своего отсутствия, Царь отправился в путешествие в Maе месяце (По другим сведениям в Марте. О. Б.) 1697 года. Первый большой город, куда он прибыл, была Рига, сильная крепость, правильно укрепленная новейшим [101] способом, находящаяся в руках Шведов. Царь, не видавший до сих пор ничего подобного, был увлечен любопытством далее, чем жители города того желали. Они, вследствие ли желания оградить свою собственную безопасность, или из страха попасть в ответ перед Королем, отказались предоставить Царю свободу лично осмотреть укрепление, согласно его желанию, притворяясь, будто не знают, кто он и откуда он. Такое грубое и невежливое обращение с ним возбудило отвращение и гнев Царя против города, и, возвратившись в Москву после путешествий своих, он упомянул об этом, между прочими статьями объявления войны со Шведами, как об одной из причин, побудивших его начать войну.

Пока царь был на пути к этому городу, он через гонца получил известие о том, что Курфюрст Саксонский избран в Польские Короли, но что Кардинал Примас заявил протест против этого избрания в пользу Принца Конти (Prince of Conti), который, с эскадрою Французских военных кораблей, стоял перед Гданском, угрожая городу за то, что он, по праву свободного выбора, отказывался высказаться в его пользу. Царь, узнав об этом, отправил к Послу своему, находившемуся тогда при Польском Дворе, приказание поддержать право избрания и заверить Короля Августа, что Царь имеет наготове к его услугам 60,000 человек для того, чтоб поддержать справедливые его притязания на венец, и что войска, расположенным около Смоленска и в Украйне, уже послано приказание подвигаться к границам. Литвы, чтобы удержать это Великое Княжество в его пользу. Полагают, что в этом случае немало повлияло уважение и внимание, которое Поляки имели к столь близкой и сильной помощи. Отсюда также произошло известное неблаговоление Французов в отношении Царя.

Следующее значительное место, куда приехал Царь, был Королевец (Koenigsberg), во владениях Короля Прусского (тогда Герцога Бранденбургского) (Duke of Brandenburg). Город этот оказал более внимания к Царю, соглашаясь удовлетворить любознательности и желаниям его. В распоряжение его предоставлены были Королевские (или Герцогские) яхты. Так как в этом месте в первый раз представлялся ему такой приятный случай, то он остался там на некоторое [102] время, потешаясь в Пилаве (Pillau) и плавая на Гафе (Haff): это узкое средиземное пространство воды, лежащее между Гданском и Королевцем, на протяжении более 30 миль длины. Тут, в Гданске, равно как и во всех других приморских местах, где он путешествовал, ему подносили весьма красивые подарки, которые и предлагали Послам его; им же оказывали знаки великой почести, но Его Величество не позволял обращаться к своей особе ни с какими обрядностями. Не смотря на то, его сопровождали частным образом, без почетной стражи и формальности, все Губернаторы и значительные люди всякого города, где он появлялся, и везде самые искусные люди служили ему, представляя образцы всего любопытного в искусстве и природе, которые могли быть ему приятными и полезными. Расположение его духа не влекло его к Дворам владетельных Князей, чтобы изучить там Государственную политику, или наслаждаться роскошными удовольствиями. Он проводил время в разговорах с простыми работниками и мастерами тех искусств, недостаток которых чувствовался в его стране (народ его в то время не обладал основаниями и правилами ни одного искусства и ни одной науки). Он особенно был любознателен и тщательно осматривал все нововведения, касающиеся мореплавания, торговли и, военного искусства и дисциплины.

Его Величество путешествовал иногда в платье, которое носит народ его, а иногда одевался как дворянин, но большею частью, приезжая в морскую пристань, он ходил там в одежде Голландского шкипера, чтобы смешаться с толпою прочих моряков и менее обращать на себя внимание. Ни в одной из морских Балтийских пристаней он не оставался долгое время, а в Гамбурге пробыл только несколько дней, хотя этот город также прекрасен и приятен, как самые большие города в Европе, а жители его, ведущие значительную торговлю с Архангельском, донельзя старались быть ему приятными и полезными, но Царь всего более желал быть в Голландии.

Перед отъездом Его Величества из Москвы, проживавшие там Голландские купцы обратились к Царю, через посредство главного любимца его, Лефорта, воспитывавшегося в Амстердаме, а ныне сопровождавшего его в путешествии. Они, как сказано было уже выше, предлагали ему людей из своей родины [103] для построения кораблей, и выхлопотали подряд на поставку всех тех материалов, которые необходимо было выслать из-за границы для сооружения флота.

Когда Его Величество вознамерился путешествовать, чтобы осмотреть некоторые страны Европы, Голландцы, ревнуя и опасаясь, чтоб он не получил благоприятное впечатление о теx, кто были их соперниками в торговле с Россиею, употребили крайнее усилие и всевозможные способы, чтоб заставить его ценить и любить страну их и народ. Они старались убедить его, что во всех самых полезных науках и искусствах в мире они мастера своего дела, и что флот их (в коем заключались слава, сила и богатство их, и который, как им известно, Царь намеревался изучить) был самый многочисленный и могущественный в миpе, построенный по лучшему способу и могущий принести наибольшую пользу.

Когда Его Величество продолжал свое путешествие к границам Соединенных Областей (United Provinces), то назначены были от Генеральных Штатов нарочные для встречи Посольства, под прикрытием коего Царь путешествовали, не под своим именем. Посольству поднесены были значительные подарки и оказывались высочайшие знаки почета, какие только можно было выказать в подобном случае. Нарочные объявили, что высшими властями отдано было уже приказание принять на свой счет путевые издержки Посольства на всем протяжении их владений. Градоначальники приветствовали его, войска строились на пути его, и с укреплений каждого города, через который проходило Русское Посольство, стреляли из орудий. Особенно в Амстердаме вcе молодые люди города выехали верхом на великолепно убранных лошадях, и лица первых статей и достоинства вызвались участвовать во встрече Посольства, которое прославилось тем, что столь великий Государь скрывается в его поезде. Госпожи, толпившиеся на окнах, и висячих крыльцах, составляли часть украшения этого дня; вечер закончился великолепными потешными огнями, спущенными на воде перед домом, приготовленным для Посольства.

Но сам Царь, проехав несколько миль по краям Соединенных Областей, оставил Посольство, чтоб с большею поспешностью достигнуть города Амстердама и там наблюдать [104] все то, что было достойно его любознательности. На пути встретили его некоторые значительные купцы, бывавшие в Москве и лично ему знакомые; они, получив частное уведомление об его прибытии, сопровождали его по городу; Царь был переодет и имел около себя не более двух, или трех, особ. Градоначальники, получившие также уведомление, отрядили выборных из важнейших членов своих, чтоб служить ему всем тем, что было необходимо и прилично его высокому сану; а для пребывания его они приготовили великолепный дом.

Но Царь имел свою особенную прихоть, и решился лично изучить искусство построения кораблей так, чтоб самому сделаться мастером этого дела. Для этой цели, еще до выезда из Москвы (в среде тех моряков, которые уже находились в стране его), выучился несколько говорить по Голландски, преимущественно изучая термины, относящееся до кораблей и корабельного искусства. Он отклонил все докучливые предложения и не принял ни одного из приготовленных для него жилищ в городе, но сам избрал себе небольшой домик на Восточно-Индийских верфях, около самого берега; затем отданы были строгие приказания, чтобы ни толпа извне, ни люди, находящиеся при работах в доках, не собирались около него, не беспокоили и не глазели на него, так как он очень не любил этого. Тут прожил он несколько месяцев с двумя, или тремя, из своих любимцев, которых взял в товарищи себе для изучения искусства построения кораблей. Часть дня он вместе с Голландцами, работал топором, и, чтобы нельзя было узнать его, он носил такое же платье, как и прочие плотники; по временам он потешался, плавая на парусах, или в лодках, где сам действовал веслами.

Не смотря на это, он принимал частным образом некоторых значительных лиц города, приносивших ему собрание всех достопримечательных предметов по части искусства, или природы, какие только находились в Голландии. Во время пребывания своего в Амстердаме он часто в том, или другом, платье посещал Градоначальника Витсона (Whitson) (Этот джентльмен славился богатством своим, множеством принадлежащих ему кораблей, любовью своею ко всякого рода искусству, и тем, что он на свой счет посылал людей для научных открытий в разные страны света; он также участвовал в расходах для устройства телескопов, чтобы наблюдать небесные светила.) и некоторых других, устраивавших для него частные увеселения. Там, [105] в небольшом кружке, он бывал весьма свободен и весел, что и до сего дня ему свойственно и чрезвычайно приятно.

В это время он уже имел случай видеть некоторые из наших Английских кораблей и остался доволен размерами и красотой их. В Гаге (the Hague) Послы его совершили торжественный въезд, а он, пробыв там некоторое время, имел частное свидание с Королем Вильгельмом, и отправился в Англию, где для него приготовлен был дом на берегу, в Йорк-Бильдинг (York-Buildings). Он провел несколько дней в Лондонском Кремле и имел несколько свиданий с Королем, с Ее Королевским Высочеством, Великой Княгиней Анной Датской и с многими из членов Английского Дворянства, но преимущественно привлекала его беседа, тогдашнего Маркиза Кармартена (Carmarthen), который сходился с ним во вкусах и принимал участие в его занятиях во всем том, что относилось до мореплавания. Он сам греб и управлял парусами во время прогулок по воде, которые составляли восторг Царя, и я сам не раз слышал, как об этой обязательности и внимании к нему Маркиза Царь вспоминал с большим чувством, как и вообще вспоминает об Англии и обо всем том, что имел случай видеть здесь. Mне ни раз доводилось слышать от него самого о намерении его совершить поездку в Англию, как только в собственной стране его восстановится спокойствие; и в те минуты, когда он находился, в веселом расположении духа, он часто объявлял своим Боярам, что жизнь Английского Адмирала несравненно счастливее жизни Русского Царя. Так как приготовленный для него дом в Лондоне не согласовался со вкусами его, ни целью его путешествия, то, несколько дней после его прибытия, приготовлен был для него другой дом в приятно расположенной даче Мистера Эвелина (Mr. Evelyn) в Дептфорде (at Deptford); в этом доме был второй выход и задняя дверь, отворявшаяся на Царский двор, что было весьма удобно для предполагаемых деловых [106] разговоров с нашими Английскими строителями; они показывали ему свои чертежи и способ построить пропорционально какого бы то ни было рода корабль, или ладью, объясняя при том правила для построения корабля по этим чертежам. Это очень занимало Царя и понравилось ему, так как он видел, что все это хорошо применялось к делу в торговых, равно как и в Королевских, верфях; он пожалел, что потерял так много времени в Голландии, где способ строения кораблей гораздо безыскусственнее и хуже Английского. Его Величество, который с тех пор сам сделался весьма великим мастером кораблестроения и находит в этом деле большое наслаждение, часто говорит, что если бы он не поехал в Англию, то на всю жизнь остался бы кропателем и пачкуном в этом ремесле, которое доставляет ему также наслаждение. По приезде своем в Англию он решил, что с этих пор в стране своей будет строить корабли только по Английскому образцу, и за тем, для устройства предполагаемого флота, благоволил пригласить несколько Английских строителей и мастеров: главный из них был сын Сэр Антоний Дин (Anthony Dean), весьма искусный джентльмен, отец которого, Сэр Антоний (был по какому-то случаю послан Королем Карлом II во Францию) изучил Французский способ построения кораблей, и за это, по возвращении его на родину, чернь не раз его преследовала так; что ему чуть-чуть, не пришлось поплатиться жизнью. Царь остался очень доволен оружиями, которые видел в Лондонской башне (London Tower): оно действительно превосходнейшее во всем миpе. В Англии провел он около трех месяцев. В это время Король благоволил послать, для сопровождения его в Портсмут (Portsmouth), Адмирала Митчела (Mitchel), чтобы спустить на море флот, находящейся в Спитгеде (Spithead), с целью показать ему потешное морское сражение; это зрелище было ему уже показано в Голландии, но далеко не так его удовлетворило, как в Англии. Он также совершил поездку в Оксфорд (Oxford), чтоб осмотреть Университет; он посетил также Архиепископа Кентерберийского (Canterbury), в месте его пребывания, и часто ходил в наши церкви и кафедральные соборы, чтобы ознакомиться с порядком Богослужения, установленным в нашем Исповедании, он также полюбопытствовал [107] видеть Квакеров, и посещал разные другие религиозные coбpaния (Meeting-houses) во время общих молитв.

Ему также были показаны обе палаты Парламента во время заседания, и раз или два его уговорили посетить Театр, но этого он не любил. Большую часть времени проводил он на воде, занимаясь тем, что относилось к мореплаванию и войне. Он часто брал в руки столярные инструменты и в Дептфордских верфях сам работал, как то бывало в Голландии. Иногда он посещал кузницы и мастерские оружейников, и, кажется, не было такого искусства, или ремесла, с которым бы он не ознакомился в больших, или меньших, подробностях, от гробовщицкого искусства до дела часового мастера; он даже заказал и велел отправить в Poccию образец Английского гроба, и таким же образом распорядился в отношении многих других предметов. Пока он находился в Англии, он обыкновенно одевался по Английской моде, иногда как джентльмен, иногда как матрос, и здесь, как в Голландии, выходил обыкновенно в сопровождении нескольких лиц, чтоб не обращать на себя внимания; когда же случалось так, что присутствие его было замечено, и чернь начинала собираться вокруг него и глазеть на него, то он так, или иначе, тотчас же уходил из дому и места, где находился. Любимец его, Князь Меньшиков, и один из Послов его, Граф Головин, с некоторыми другими особами, находились с ним в Англии. Его Величество, в бытность свою здесь, приказал вышеназванному Послу заключить договор с некоторыми купцами на ежегодный вывоз в Poccию значительного количества табаку, с условием, что предварительно получится свидетельство на свободный вывоз от Лорда Маркиза Кармартена, что и было охотно выдано этим последним, взамен обязательных разговоров, которыми он пользовался от Царя. Прибыль, которую Лорд извлек из этого дозволения, заключалась в пяти шиллингах с бочонка. До сих пор табак был воспрещен в Poccии по приказанию Патриарха, как нечистая и противорелигиозная вещь, так что даже до сего дня ни какой Священник не войдет в комнату, где накурено табаком. Kopoлевские повара и слуги назначены были в служение к Царю, и он и окружавшие его были почетно содержаны на иждивении Короля во все время пребывания их [108] в Англии и переезда морем в Голландию. Далее Король дал ему свободу и позволение выбирать из его подданных в свою службу тех, в которых представлялась ему надобность, и при отъезде его подарил ему Королевский транспорт (Royal Transport), одну из самых красивых и лучших яхт, тогда находившихся в Англии, построенный на подобие фрегата, 24-пушечный и приспособленный Лордом Маркизом Кармартеном нарочно для морских переездов Короля в военное время.

Когда Царь уезжал из Англии, Король Вильгельм позволил ему взять двух молодых математиков из Крист-Черч-Госпиталь (Chrest-Church Hospital); он также взял в свою службу никоего Фергарсона (Fergharson), весьма искусного джентльмена, преподавателя математики, который был воспитан в Абердинском (Aberdeen) Университете, и был предложен Его Величеству, чтобы наставлять и учить его подданных Математике и применению ее.

Выше означенные математики, корабельные строители и художники, вместе с некоторыми офицерами, бомбардирами и другими особами, взятыми в Царскую службу, были посланы на Королевском транспорте и другими способами до Архангельска; четыре дня спустя заключено было со мною условие, перед самым отъездом Его Величества в Голландию (как уже было выше сказано, в первой части этого повествования). Мне приказано было сопровождать Его Величество на яхте до Гельверфлюса (Helvеrfliuce), а оттуда до Амстердама, где Его Величество выхлопотал для меня дозволение, по которому мне и, сопровождавшему меня, лицу показаны были камели (это плоские суда, устроенные таким образом, что, прикрепленные к подводной части корабля, прилегают друг к другу и составляют нечто вроде ящика по обеим сторонам); посредством этих камелей Голландцы поднимают суда свои через Пампус (Pampuss) широкое мелководье, находящееся в Сод (Sauda) море (To есть, Зюйдерзе. О. Б.), лежащем между городами Амстердамом и Текселем (Texel). Таким же образом была послана особа, чтоб показать мне все снаряды и инструменты, употребляемые Голландцами для сооружения их водопусков (sluices) некоторые мастера уже были высланы [109] оттуда в Poccию, для устройства предполагаемого водного сообщения между реками Волгою и Доном, которое я должен был взять на себя после побега Брекеля.

В Амстердаме, где я провел только семь, или восемь, дней, я расстался с Царем, который предполагал оттуда продолжить путешествие свое в Вену и в другие места. Я же был послан прямо через Нарву в Москву, чтоб осмотреть вышеозначенную работу в сообществе сына Сэра Антония Дина (Sir Antony Dean), главного Царского строителя. Вскоре после того этот последний умер в Москве, и на место его послан был мастер Козенс (Cozens), о котором я уже прежде упоминал.

Первый большой город, в который я приехал в России, был Новгород (Novogorod), построенный в верховьях реки Волхова, впадающей из озера Ильменя в Ладожское озеро. Это один из самых значительных и населенных городов Poccии. В тогдашнее время он вел весьма обширную торговлю с Нарвой и Ньюшанцом (Narva and New Shans) на pеке Неве (где теперь построен Петербург). Но с тех пор, город этот сделался сборным местом для войск, и во время войны служил складочным местом. Царь устроил это, ввиду своего намерения сделать Петербург столицей Русской Империи.

В Новгороде и окрестностях его находится 72 монастыря; главнейший из них посвящен знаменитому Святому Антонию, о котором Pyccкие рассказывают следующую повесть. Руководимый явлением Ангела, он прибыл в город Новгород от устьев реки Тибра (Tiber), с берегов Италии, обогнул Великий Океан и Балтийское море, а затем, через озеро Ладожское и реку Волхов, явился в Новгород, и все это путешествие совершил на мельничном жернове в четырехдневный срок. Это чудо, случившееся лет 600 тому назад, вызвало обращение всего края в Христианскую Веру. Я приехал в это место около конца июня, и имел случай видеть, как образ этого Святого носили по городу в торжественном ежегодном крестном ходе, в воспоминание дня его прибытия.

Вышеупомянутый монастырь на берегу реки Волхова, в некотором расстоянии от города, на том самом месте, куда пристал Свят. Антоний, а мельничный жернов, на котором он прибыл, и до сих пор можно еще видеть: он поставлен [110] ребром в церкви, принадлежащей вышеназванному монастырю. В той же церкви, недалеко от мельничного жернова, лежит и тело Св. Антония. Pyccкиe утверждают, что сам Бог предохранил его до сих пор от разрушения, и смотрят на это, как на неоспоримое доказательство истины вышеупомянутого чуда. Они обыкновенно открывают и показывают тело Св. Антония всем тем, кто со смирением и благоговением приходит к гробу его. Не только в этом случае, но и во многих других, они прибегают к подобным доводам и доказательствам, для подтверждения истины их Вероисповедания. Также говорят и о многих других Святых, что хотя прошло несколько сот лет с тех порт, как они погребены, но все-таки Бог не допустил тела их до разрушения, особенно же тело Сергия (Sergee), почивающего без истления в монастыре Троицком (Troitski), в 60 верстах от Москвы. Ecть, между прочим, место, особенно, прославившееся чудесным охранением тел их Святых: монастырь около Киева (Kiow), где ведется особенный список заслуг их Святых и чудес, ознаменовавших жизнь их. Священники сохраняют все это с особенным тщанием, и это оказывается для них весьма выгодно. Место это пользуется таким великим уважением, что были случаи, что набожные и твердо верующие особы, платившие за это поместьями своими, изъявляли в духовном завещании желание, чтоб тела их были перенесены из Москвы в Киев, и там похоронены.

Доктор Арескин (Areskin), очень искусный джентльмен, главный Царский Врач и член Королевского Общества в Англии, у которого Царь обыкновенно справляется о всех достопримечательностях природы, находясь, в 1709 году с Его Величеством в этом крае отправился нарочно, по приказанию Царя, посмотреть вышеупомянутых Святых, почивающих под сводом в монастыре близ Kиeвa. В разговорах он при мне не раз говорил, что Pyccкие в их притязании на эти чудеса значительно превзошли всевозможные притязания Папистов в Европе.

Когда я в первый раз прибыл в страну эту, я не обратил большого внимания на вышеозначенный рассказ о Св. Антонии, но в 1710-м году, быв послан с поручением осмотреть этот край, для устройства сообщения от Волги до [111] Петербурга, спускаясь по реке Волхову в Ладожское озеро, я послал Подьячего (Subdiack) или Писаря, приставленного ко мне на время этой службы, относящейся до водного сообщения в этом крае, и имевшего предписания ко всем Губернаторам, Наместникам и Губернаторов и разным чиновникам, оказывать мне помощь и содействие, послал его с просьбою получить позволение взглянуть на вышеупомянутое чудо Св. Антония и мельничный жернов. Вследствие этого я был допущен в монастырь, и там, без всяких затруднений, мне показали тело особы, которую, сколько я помню, назвали основателем монастыря, и еще другого какого-то Святого, которому при мне сняли покрывало с лица и рук; эти последние были несколько сухи и сморщены, но все- таки казались свежими; я также видел мельничный жернов, который мне показывали, и думаю, что никакая пробка не могла бы плавать подобно ему. Не знаю, сочинили монахи, показывавшие мне все это, что вера моя была недовольно сильна, или самое зрелище тела Св. Антония требовало более обрядности, решить это я не берусь, но монахи или священники заставили меня ожидать долее, чем я считал это необходимыми, и Apxиерей (Arkerea) или начальствующий над их Чином (Order), весьма скучный человек, без которого они уверяли, что не могут показать мне тело Св. Антония, не расположен был, как кажется, выйти так рано утром из своего жилища, я же счел, что видел уже достаточно, и затем прилично распрощался до другого раза, когда буду иметь более досуга.

В это время был со мной некий Капитан, Александр Гордон (Alexander Gordon), Римско-Католической Веры, и находился при мне в качестве помощника, и до того времени уже был назначен моим переводчиком в Камышенке, когда я только что приехал в эту страну. Я знал, что он был несколько суеверен и иногда способен был горячиться по поводу своего Исповедания. Когда я на этот счет пошутил с ним несколько свободно, то он рассердился на Священников и монахов за то, что они отправили нас, не дав нам увидеть Св. Антония, и, придумав какой-то предлог, вернулся опять в монастырь. Когда он опять пришел ко мне, ожидавшему его на берегу, и не знавшему, где он был, то он сказал мне, что [112] ходил упрекать монахов за то, что они совершили великий грех, не показав нам тело Св. Антония, и затем он сказал им, что он размышлял и приготовил молитву Святому, а что они препятствовали его благочестию и набожности.

Верст за сто от этого места, в той же Новгородской области, на реке Тифине (Tiffin), которая также впадает в Ладожское озеро и была в числе рек, которые мне приказано было исследовать, существует монастырь во имя Благословенной Девы, которую они называют Богоматерью (the Mother of God). Об этом монастыре Pyccкие рассказывают следующее чудо, т. е., что церковь, стоящая ныне в стенах монастырских, была сначала построена на противоположном берегу реки, и что место, где теперь стоит монастырь, было не что иное, как болото, но что Богоматерь прилетела по воздуху из Константинополя (Constantinople) в 24 часа, и ночью перенесла церковь через реку на это болото, которое, вследствие этого, сделалось той твердой землей, какой осталось и до сего дня. Я не могу поклясться, что почва была болотиста до совершения этого чуда, но уверен, что в то время, когда я там был и осматривал берега вышеназванной речки, вверх и вниз по течению, на протяжении нескольких миль, нашел я на обоих берегах твердую песчаную почву. Они также утверждают, что Дева Mapия по этому случаю сама явилась старику, который молился в церкви, и объявила ему, что она переносит церковь для того, чтобы жители города могли тем удобнее приносить ей там свои молитвы, и что она сделала это в удостовеpeниe того, что не преминет услышать их во всех обстоятельствах. Рассказ о том, как Дева Маpия пронеслась по воздуху (вследствие чего они называют ее Тифинскою Богородицею, или Тифинскою Богоматерью (Tiffinskee Bougharodiza or Tiffinskee Mother of God), Pyccкиe приводят в подтверждение и доказательство того, что рассказывают о плавании по воде Св. Антония, и выводят из этого заключение, что оба случая одинаково возможны для всемогущей силы Бога. Спорить с ними об основательности подобных вещей не стоит, и не хватило бы на это целой жизни человеческой.

Есть также в России другое место, в Царстве Казанском, с которым Pyccкиe связывают воспоминание о другом, менее значительном, чуде, т. е., явлении Девы Марии художнику, [113] писавшему ее образ в этом самом Царстве Казанском: и кто бы усомнился в истине сего, того сочли бы безбожником. В коротких словах вот эта повесть: Художник изобразил Деву Mapию со Спасителем на руках, и так расположил изображение, чтоб обе руки были видны; но в следующий раз, когда он пришел в комнату, где оставил изображение, и собирался окончить ее, он нашел, что вокруг младенца расположены были три руки; тогда, предполагая, что какой-нибудь человек, занимающейся тем же художеством, как и он, воспользовался ночью, чтоб сделать ему неприятность схватил кисть и во гневе стер третью руку; когда же он, окончил изображение свое, как следовало для продажи, то замкнул дверь и положил ключ в карман, а придя на следующее утро нашел, как и прежде, на образе своем изображение третьей руки; тут он перекрестился и был крайне изумлен. Поразмыслив об этом хладнокровнее, он все-таки воображал, что это было сделано каким-либо негодяем, и тогда опять стер руку, и снова окончил изображение; уходя, он еще с большим тщанием замкнул и запечатал двери, а также и окна; но, возвращаясь на третье утро, он, еще к большему своему удивлению, нашел третью руку, изображенную на полотне в третий раз; когда же он опять хотел стереть ее, то Дева Mapия сама явилась ему, повелевая воздержаться от этого и говоря ему, что, по воле ее, должно так изображать особу ее; повелению этому Pyccкиe следуют и до сего дня. Они изображают ее с тремя руками, и когда она изображена таким образом, то называют ее Казанской Богородицей или Казанской Богоматерью. Они крестятся и падают ниц перед этим образом и, в знак благоговения к нему, касаются головой об землю.

Во многих церквах, особенно в Иерусалимском монастыре, миль 40 от Москвы, существует в Соборной церкви подробное письменное описание этого чуда; описание это находится около иконы, где Дева Mapия изображена согласно ее повелению; образ этот можно встретить и во многих других местах. В каждом доме находится изображение Святых, но не резные изображения и не изваяния, так как Русская Вера воспрещает всякое изображение Святых, кроме писанного, на том основании, [114] что в Законе Моисеевом запрещено покланяться и служить изваянным изображениям. Чудо иконы Богородицы они отстаивают, как одно из главных доказательств того, что их поклонение образам и священным предметам угодно Богу.

Они также говорят, что сам Спаситель, когда он быль на земле, совершил следующее чудо: один художник втайне неоднократно пытался начертить лик Спасителя, но не мог этого достигнуть; он всегда находил, что сходство, которое он схватывал в известную минуту, не было согласно с тем, что ему представлялось в другую минуту; это приводило художника в великое изумление и смущение. Наконец Спаситель, который все это время знал об его стараниях, сжалился над ним: он позвал его к себе и сказал ему не печалиться о всех тех неудачах, которые он встречал до сих пор; просил его дать ему плат свой, и когда художник подал, то он, взяв, положил его на лицо свое, и потом тотчас же отдал художнику, сказав ему, что на этом плате образ его отпечатался как живой. Pyccкие утверждают, будто бы они и до сего дня с этого подлинника с величайшею точностью списывают изображение Спасителя. Эти рассказы, истину которых весьма опасно было бы оспаривать, способствуют к выгодам живописцев и процветанию ремесла их. Я мог бы дать еще дальнейший отчет о суeверии Русских в вопросах Религии, о великом невежестве и недальности Священников их, коими обусловливаются в среде мирян недостаток чести и честности, вызвавший со стороны Царя попытку преобразований, с целью распространить в стране образованность и знание, (Этот и выше приведенные отзывы суть разглагольствования иностранца, обычные всем, ему подобным, в его, и даже отчасти и нынешнее, время, основанные частью на неведении, непонимании, а частью и на намеренном нехотении yзнать истину и беспристрастно судить о нас. Предубеждение это идет с незапамятных времен и есть плод весьма сложных отношений наших к иностранцам и их к нам. Неблагоприятные, впрочем, отзывы их по большей части так очевидно несостоятельны, что не требуют никакого опровержения, и лишь вызывают улыбку сожаления к изрекающим оные. О. Б.), прежде чем распространяться об этом, замечу, что пока Царь в чужих странах занимался наблюдениями над всем тем, что, в виду его цели, казалось ему [115] достойным внимания, до Москвы доходили повторенные слухи, через посредство лиц, сопровождавших его в путешествии, также и тех, кто возвращался обратно в Poccию, о том, как Его Величество крайне доволен всем тем, что встречает в своих путешествиях, питает особенное пристрастие и уважение ко всему, виденному в Англии и высылает оттуда и из Голландии, а также из других мест, множество офицеров и разных лиц, которых определяет в свою службу. Эти известия о намерении Его Величества перетолковывались превратно всеми недовольными и всеми приверженцами Царевны Софии, которые, по этому поводу, возбуждали ревность народа. Священники также подстрекали его и поддерживали в убеждении, что действия Его Величества клонятся к уничтожению правой Веры, посредством привлечения в страну такого множества иноземцев, которые, сделавшись его любимцами и советниками, будут по произволу своему оскорблять туземцев, владычествовать над ними, искоренять учреждение стрельцов и изменят невозвратно все любимые ими привычки и обычаи.

Слухи, возбуждающее в народе эти ревнивые oпасения, укоренялись в умах все более и более, и наконец, составился третий заговор, в котором участвовали многие из членов высшего духовенства, равно как дворяне и сановные лица, которых Царь считал преданными его пользам. Они условились перерезать горло иностранцам, препятствовавшим их целям, объявить престол свободным в отсутствии Царя, и возвести на него сестру Царя, которая, за участие в мятеже, последовавшем при восшествии на престол брата ее, была заключена в монастырь.

С этой целью привлечены были к участию в заговоре начальник стрельцов и большая часть офицеров, предводительствовавших стрельцов, около 10,000 человек, находящихся на зимних квартирах на границах Литвы, за 500 миль от Москвы. Для того же, чтобы дать какой-либо предлог возмущению, решено было придраться к неточной уплате жалованья, вследствие чего стрельцы должны были оставить стоянку свою и выступить прямо на Москву, где, соединившись с прочими недовольными, привели бы немедленно в исполнение свой умысел. Наместничество, в руках которого Царь, в своем [116] отсутствии оставил Государственное правление, получив уведомление, что мятежники выступили самовольно и идут на Москву, устрашилось последствий их злонамерения, выказавшегося уже, не задолго перед тем, в двух местностях, и решилось попытаться сдержать их мерами кротости. Некоторые значительные лица отправлены были, чтоб остановить стрельцов на пути. Эти лица снабжены была полномочием и деньгами, чтобы удовлетворить не только всем требованиям касательно удержанного содержанья, но, кроме того, каждому человеку заплатить вперед шестимесячное жалованье (что иногда делается в этой стране). Гонец за гонцом посылались с приказаниями уговорить стрельцов возвратиться обратно, и так как поход уже начался, то бы шли они для соединения с другими военными силами, долженствовавшими составить войско против Турок; но они все-таки упорствовали в своем намерении, говоря, что хотят дойти до Москвы, чтоб навестить друзей и родственников, которых не видали в течение нескольких лет, и главное, чтоб узнать, жив ли Царь, или нет, и что сталось с ним.

Известие об этом произвело в народе великое смятение: многие из жителей оставляли дома свои, и удалялись во внутрь страны, опасаясь последствий похода стрельцов, беспорядков и своеволия со стороны этих мятежников, которые еще так недавно производили всеобщее опустошение в стране. Чтоб по возможности воспрепятствовать бунту и остановить бедствие, могущее произойти от их приближения к столице, войску, под начальством Генерала Гордона (Gordon), в коем большая часть солдат и офицеров были иностранцы, и которое не раз уже находилось в деле вместе с ними, приказано было выступить против мятежников.

Они встретились с мятежниками миль за 40 от Москвы, недалеко от Иерусалимского монастыря (Jerusalem Monastery), откуда Генерал послал к ним несколько офицеров, вместе с некоторыми знатными господами, вызвавшимися идти к ним в качестве охотников, чтоб заверить их в том, что они получат должное удовлетворение во всем желаемом, если только вернутся к своим обязанностям; но те упорствовали в своем намерении увидеть Москву и, как они говорили, узнать [117] правду на счет того, жив ли Царь, или умер; они объявили, что если их братья (подразумевая под этим войско, которое выступило против них) будут препятствовать им, то они pешились сопротивляться, не смотря на то, что войско, предводимое Генералом Гордоном, было почти вдвое многочисленнее их.

Получив такой решительный ответ, Генерал Гордон сначала сделал несколько пушечных выстрелов через головы их, чтобы испугать их и заставить сдаться; но как только выстрелы оказались безвредными, Священники тотчас же сочли это за чудо и сказали, что выстрел не мог причинить им вреда; затем мятежники с громким криком бросились на войско Генерала Гордона, и тут началась жаркая схватка, длившаяся, по крайней мере, два часа. Когда же мятежники увидели, что битва была важная, и что в их оказалось 2, или 3, тысячи убитых на месте, то они сдались пленниками, и весьма не многие из них спаслись бегством.

Генерал Гордон, сообразуясь с Римским обычаем наказания десятого, тотчас же, после окончания битвы, велел повесить десятого человека, а остальных отвел пленными в Москву: их там допрашивали на виске (on the pine?) (Это значило быть подвергнутым страшной пытке, подробности которой будут описаны далее). Они сознались в своем преступлении и назвали главных сообщников своих; сознались, что имели намерение освободить из заключения Царевну Софию и предоставить правление в ее руки, так как право это, в oтcyтствие Царя, принадлежало ей, тем более, что когда, во время несовершеннолетия брата ее, Федора, дела находились в руках ее, она управляла ими ко всеобщему удовольствию.

Известие об этом мятеже дошло до Царя в то время, когда он находился при Венском Дворе, где пользовался великолепным приемом со стороны Императора, с которым находился в союзе. Он имел намерение из Вены (Vienna) совершить поездку в Венецию (Venice), и готовился уже к этому путешествию, но, вследствие этих известий, изменил свое pешение и немедленно выехал в Москву через Польшу, где имел краткое свидание с Королем Августом. Так как в то время шла речь о заключении мира с Турками, при посредничестве [118] Короля Вильгельма (King William), то вообще предполагали, что эти два Государя согласились объявить войну Швеции, что в последствии и оказалось справедливым.

Царь, вследствие этих известий, поспешил в Москву, и прибыль туда с такою быстротою и тайною, что никому не было о том известно до тех пор, пока он не появился в Москве, что доставило великую радость и удовольствие его верным подданным и друзьям, и привело в страх и смятение всех тех, кто желал зла его особе и правлению.

В первый же день своего приезда он немедленно приказал выдать награды тем солдатам, которые честно за него сражались, а на следующий день велел привести к себе всех главных зачинщиков и тех, кто способствовал к вышеозначенному бунту. Он сам лично допрашивал их во второй раз, так как они предварительно уже были осуждены в полном собрании Бояр; приговор их заключался в смертной казни; между ними находились: Князь Колорин (Prince Colorin) (Такого Князя не было. Вероятно, Перри разумеет под этим Василия Зарина (или Зорина), Колзакова полка Десятника (у Корба Batskа Girin), одного из заводчиков: он находился одно время под особым караулом у Князя П. И. Прозоровского и казнен 9 Февраля 1700 г. вместе с прочими заводчиками, в заключение казней. Точно также ошибается Перри и о Генералe Ромадановском. Князь Михаил Григорьевич Ромадановский был главным начальником войска на Литовском рубеже, в Великих Луках и Торопце, и к его-то отряду, для подкрепления, были переведены 4 полка стрельцов из Азова (Колзакова, Чорного, Чубарова и Гундертмарка). О. Б.), Генерал Ромадановский (Romanodoskowski), вместе с некоторыми знатными госпожами, монахами и духовными высшего сана. Некоторые из них были обезглавлены, некоторых колесовали, а других заживо похоронили; что же касается до вышеозначенных стрельцов (или солдат), участвовавших в походе и сражавшихся против Царского войска, то, так как они, с самого вступления на престол Царя, не пропускали случая принимать участие в заговорах и кознях Царевны Софии и приверженной ей стороны, и не раз выказывали готовность и желание возмущаться, то 2000 человек из этих стрельцов были казнены. Некоторым из них отрубили головы на торговой площади, других же повесили на виселицах, нарочно для сего устроенных [119] на воротах всех трех стен, окружающих город. На этих же виселицах было написано их преступление. Казнь эта происходила среди зимы, так что тела немедленно замерзали. Тех из них, которые были обезглавлены, приказано было оставить в том самом положении, в котором они находились, когда им рубили головы, и головы эти рядами лежали подле них на земле. Повешенные же оставались во всю зиму в этом положении на виду народа, пока теплая погода, наступившая с весною, не привела к необходимости снять их с виселиц и зарыть в общей яме, во избежание заражения воздуха.

На протяжении 2 миль от города, по всем большим дорогам, ведущим в Москву, ycтроены были также виселицы, на которых повешено было множество этих мятежников, и на тех же дорогах воздвигнуты были огромные каменные столбы, на которых вырезано было подробное описание их преступлений; столбы эти приказано было поправлять и поддерживать беспрестанно. Самые дома, в которых жили стрельцы, приказано было срыть до основания, и имя стрельцов не должно было более употребляться в Русском войске: его изменили с этого времени на название: “солдаты” (Soldatee or Soldiers). Те из вышеозначенных стрельцов, которых считали более невинными, или не столь тяжко виновными, как прочие, остались в живых, но иные из них были отравлены в Сибирь, а другие сосланы в Астрахань, Азов и в другие окраины Царства, вместе с их женами, семействами и близкими родственниками, обреченными страдать вместе с ними, согласно обычаю всех Восточных стран.

Таким образом Его Величecтво, по возвращении из путешествия, сам, примерным наказанием, уничтожил врагов Правительства, и тем удобнее получил возможность приводить в исполнение все то, что решил сделать для преобразования страны своей. Он начал с того, что поставил на совершенно новую ногу не только гвардию, которая состояла из полков, заменивших вышеупомянутых стрельцов, но и все войско подчинил новой дисциплине, почерпнутой им из наблюдений его за границей. Он приказал одеть его форменным образом, с некоторыми различиями цвета и опушки сукна, по обыкновению всех Европейских народов, чего не было в России до сих [120] пор, так как каждый носил свое собственное платье, по собственному вкусу и покрою.

Он также велел подать себе список всех лиц из числа дворянства и знатных особ, владеющих поместьями, не находившихся до того времени на службе и не имеющих занятия. Из них он сделал выбор, и приказал большей части идти служить охотниками при войске, другим же назначил обязанности разного рода: некоторым повелел принять участие в сооружении флота, другим приказал поселиться в пограничных укреплениях, с тем, чтобы удалить их от возможности вредить, если они неспособны приносить пользу.

Сделав в Москве все эти распоряжения касательно войска, он отправился в Воронеж, чтоб осмотреть суда и галеры, строившиеся там в его отсутствие Голландцами, и поспешить сооружением флота, приготовлявшегося для плавания в Черном море. Он назначил главными строителями Англичан, которых привез с собою, и отставил всех Голландцев, кроме тех, коим оставалось докончить построение начатых ими кораблей, и еще некоторых других, оставленных в распоряжении Англичан. Приказано было на будущее время строить корабли только на Английский образец; между прочим, тотчас по приезде своем, Его Величество приказал приступить к построению одного 50-пушечного корабля, чертеж которого был сделан им собственноручно; он же сам придумал особенный способ построения, по которому даже, если бы и отбили киль, то все-таки корабль остался бы твердым. Когда работа была уже начата, он предоставил продолжение ее двум молодым Русским Господам, бывшим за границей и там вместе с ним учившимся корабельному искусству; однако отдал им приказание обращаться иногда, в случае нужды, за советами к Английским строителям. Он также оставил в Воронеже приказание Вице-Адмиралу Крёйсу (Cruss) и Контр-Адмиралу Реезу (Raes), вместе с Капитанами, Офицерами и матросами, которых он взял в свою службу в Голландии, еще до того времени, когда он был в Англии, и которые теперь прибыли в Воронеж, позаботиться о том, чтоб строившиеся тогда корабли и галеры были как следует оснащены и приготовлены, так как весною этого года он собирался спуститься на них к Азову, вместе с [121] любимцем своим, Лефортом, который произведен был в Адмиралы, хотя не имел никакого понятия о море.