П. С. ПАЛЛАС

ПУТЕШЕСТВИЯ ПО РАЗНЫМ ПРОВИНЦИЯМ РОССИЙСКОГО ГОСУДАРСТВА

В восьми верстах от Погромной содержится станок буретами Шарацканского поколения. Сюда в юрты я велел позвать вблизости находящуюся шаранцинскую шаманку, Лабанцикса прозываемую, для посмотрения ее шаманства. Она приехала со своим мужем и еще двумя буретами, кои несли за нею по бубену. Она сказывала, что сие не настоящее их число при таковом действии, но в торжественные приключения должно оных числом быть девять. Сама она несла в руках две клюки (сорби), кои обиты были, как рейтарские ножны, а наверху имели по лошадиной головке, изукрашены были резными штучками и на каждой было по колокольчику. Равным образом и платье было извешано такими разными пустыми фигурами... пучками расшитыми; с плеч до земли по спине висели с тридцать из разных белых и черных шубных лоскутков сшитые змеи (нутхал) и ремнями вместе сшитые шкурки из ласок и рыжих летних горностаев. Меж змей одна была на конце натрое вдоль разрезана, которую она именно Могоем называла, и без коей... шаманства никогда не начинают. Шапка у нее была наподобие шишака, железом крест-накрест выложенная, и на ней были треконечные рога, будто оленьи. В шаманстве она нимало не застенчивалась, хотя был и ясный день, а казалась в своем ремесле довольно хитрою и искусившеюся. Сперва она начала делать небольшие движения и скачки, потом от часу сильнее и сильнее мыча, нечто призывала; находящиеся бурета, сидя вокруг, у коих были бубны, те колотили в оные, другие подтягивали голосом; наконец, будто в судороге корчась и расслабевая, пялилась руками за рожу и тем заключила.

При первом пении представляла она, будто хотела бежать из юрты, но двое буретов, у дверей стоявшие, ее от того удержали. После многих других разных дурачеств при беспрестанном пении бросалась она на каждого из трех на левой стороне юрты с бубнами сидевших буретов, как бык. Однажды, взяв обе клюки в обе руки, бросалась с оными в дымную в верху юрты дыру, скакала многократно, будто б она демонов оными в юрту втащить хотела. [498] Наконец показала веселый вид и приказывала, чтоб всякий у нее, что хочет, спрашивал, и она тут, беспрестанно шатаясь и поючи, ответствовала; после попросила вина и пророчествовала мне, что я счастлив на свете буду и что мне еще далеко морем ехать будет надобно, и тем окончила свое безумие.

Я здесь намерен было описать искусство о платье буретских шаманок только для примеру, чтоб видеть те, как кажется особливые, вначале деланные действия. После имея случай видеть у разных в Сибири языческих народов таковые шаманства, не премину равным образом при каждом упомянуть оные, дабы можно было видеть, в чем и сколь велико меж сими различными народами есть отличие: ибо главное дело обману и обворожения, кои они каждый по своему искусству сколько может укрывает, так как и самое всех сибирских язычников суеверие не много разнствует, что довольно можно видеть из пространно описанных не без скуки в Гмелиновом путешествии шаманских представлений.

Сего дня я проехал все по речке Уруденге находящиеся мокрые и по большей части лиственнишником, мало березником покрытые горы, которые, от западу к востоку обходя дугою, отделяют реки, по витимским урочищам текущие, от оных, в реку Уду впадающих. Растаявшие по горам болотины делали нам проезд наитруднейшим. Кроме моху, никакой зелени было не видно, но меж мохом прекрасная росла порезна. Наконец выехали мы на площадь, на многие версты простирающуюся, от коей горы отошли и по коей мы под вечер, переехав одно болото Кургуте, добрались до одного озера без выходу и еще замерзшего, Укинор (Коровье озеро) называемого, при коем находится удинского дворянина Новоселова, над братскими станциями смотрения имеющего, заимка, где мы, каково ни есть, ночевать остановились.

Озеро Укинор весьма солоновато, но маленькое, не в отдаленности от него находящееся озерко имеет воду, которую еще пить можно; оно уже растаяло и все покрыто было дичью. Первое летом по умалении воды парами, когда станет гуще, то издали показывает на себе вид красный; а по берегам по спадении воды садится много горькой глауберовой соли.

Следующего утра ехали мы по ровным местам подле озера Укирнаралоту, или Соснового, которое в Еруну, или Еравну, издалече видимую, вытекает и небольшую речку, чрез дорогу текущую, в себя принимает. Далее продолжали путь наш подле Холой-Ноора, все по левую [499] сторону, кроме последнего небольшого, Хиротором <называвшегося>, вправо оставшегося, до речки Догны, а по-русски Домны, в озеро Еруна впадающей, где и перемена лошадям от хубдицких буретов содержится. Все сие поле, которое еще далее за реку простирается, имеет изрядный чернозем, однако столь холодно, что поныне еще трав ничуть не оказалось, а к северу и совсем голо. Многие тут находящиеся озера, в Витим и в Лену воды свои изливающие, напояют довольно иначе возвышенную сию область; вдоль по Догне вверх прилежат опять вышеобъявленные лесистые, болотистые, между прочим, нарочито высокие горы, по коим мы с наивеличайшим трудом пробирались и насилу к вечеру к по ту сторону удинских вершин находящейся станции прибыли, где ночевали. Следующего дня, несмотря на начавшийся с утром превеликий мокрый снег, который я не считал, что продлится долго, отправились мы поранее далее в дорогу. Дорогу уже занесло, снег умножался, отчего грязь и слякоть и гористая с каменьем дорога делали несказанные в пути препятствия. На буретских лошадях, и без того бессильных, и только что кожа да кости, не могли мы переезжать по полуверсте без остановки, не дав им снова времени с силою собираться. С величайшею нуждою и чрез долгое время наконец кое-как переправились мы за Уду, коей вершина и некоторые в нее впадающие речки, из коих при одной брошенная находилась землянка, влеве остались. Однако мы еще не совсем отчаивались, чтоб наши лошади нас до станции не дотащили: и так ползли мы еще на другой хребет, лиственницами обросший, также удинские реки от витимских отделяющий, и за полдень притащились до небольшой речки Конды-Кирете, Кунду буретами прозываемой. Оная от растаявших снегов так увеличилась, что переезду едва надеяться было можно, притом лошади мои, кои тихою ступью еще довольно куражу имели, ныне за реку идти никоим образом не хотели; другие телеги были далеко, снег лежал глубоко, так что по шляху великие бугры оставались, он же не переставал, а шел от часу больше. К величайшему нашему счастью, по ту сторону Конды находилась оставленная без крыши землянка, и потому еще некоторая надежда в снегу не замерзнуть оставалась. Первое старание было под глубоким, более как на аршин, снегом сыскать дров, чтоб спасти себя от наступающего под вечер нарочитого морозу. Наконец принуждены мы были обобрать излишние у нашего убежища доски, так, как, видно, делывали некогда и другие, и так добыли мы огню, [500] но в отверстой отовсюду избе такой сделался дым, что мы то и дело принуждены были выбегать на двор и там на снегу дожидаться, пока пламя утухнет. Две телеги из оставшихся назади не имели сего счастия доехать до дымного сего гнезда, но ночевали по разным местам в лесу, хотя мы и всех тех лошадей, кои еще шатались, к ним на помощь послали.

Следующего утра после сильного ночного мороза мы находились в нашей избе, будто б в атаке, в нужде сдаваться неприятелям. Вокруг землянки и по дороге до оставшихся телег от нас версты за три нашли от наших припряжек, в двадцати одной состоящих, одиннадцать, то с голоду, то с морозу падших, кои лежали, растянувшись по снегу, и вороны, и воробьи клевали оные и, карканием своим других созывая, наполняли страхом всю сию область. Где только присталую лошадь выпрягли, тут она и пала, нимало не прикушав березового листу, который здесь обыкновенный корм буретским лошадям в нужде.

В таковой бедности, нимало не видя еще окончания, потому что снег не переставал нимало, подали мне некоторое утешение некоторые лесные птички, от голоду к нашему же убежищу залетевшие. Мы выбросили из зимовья сор на снег, к коему они еще более собрались, и так мы стреляли оных из окон. Меж всеми прочими известными птичками попались мне семь новых сортов, из коих я некоторых уже после и не видывал, потому что живут обыкновенно в густых лесах и весьма боязливы. Под вечер мы множество нашли в снегу других малых птичек, с голоду и от морозу умерших, и, между тем, одного мелкого сорту голубохвостую трясогузку, которая иначе весьма боязлива, но ныне, искав себе спасения в нашем пристанище, летала вкруг избы весьма близко.

Приятнейшую всем нам надежду подавало новолуние, с коим следующий день, 6 мая, ясным быть казался, и потому великую все надежду возымели о скором нашем избавлении от сего за дымом и капелью едва сносного уединения, в которое нас слякоть загнала. И так рано поутру послал я толмача в отстоявшую от нас еще на четырнадцать верст первую на Большой Конде станцию за свежими подводами; оные пригнали к нам под вечер, но вид их был не лучше старых наших кляч. Однако еще сего ж вечера нам можно было притащить оставшиеся назади телеги, а следующего утра отправились далее, ибо уже почти и запасу у нас недоставать начинало; всю сию дорогу, чтоб несколько облегчить лошадей, шли мы [501] все пешие по горам и по лесам в снегу, в грязи и в воде по колено. Несмотря на все поданное нами облегчение, ни же на частые для отдыху остановки, свежие наши лошади хотя правда не под пустыми телегами, но не могли далее перейти шести верст, и мы принуждены были остановиться их покормить прутьем в одном мелком березняке. Но равным образом мы не далеко б еще на них убралися, если б не подоспели к нам бурета с Шакша-Ноору со свежими подпряжками и верблюдами. Последних сих в нужде также запрягают и в оглобли: а именно свернутый войлок, привязав концами к оглоблям, накладывают верблюду на крестец, как хомут, меж шеей и горбом. Таким образом тянули нас верблюды по болотам и снегом, и водою наполненным долинам, хотя не скоро, однако без остановки. Но некоторые из них были столь упрямы, что ни сильным тянутием за веревку, сквозь ноздри продетую, ни сильнейшими ударами не могли быть принуждены идти в оглоблях, а как лег на колени, так и лежал, пока его не выпрягли.

Нынешнего дня переехали мы речки Улгуй-Горехон, Шибирту и еще два безымянных ручейка, в Конду текущих. От Шибирту к Конде лес вдруг прерывается наклонным полем, по коему вода с снегом, как река, текла. Конда по приезде нашем была столь велика, что без мосту никоим образом переехать оную было не можно. Чтоб оный построить, сегодняшнего дня было не довольно; и подпряжки наши, кои от самой станции тянули, все пристали, и для того необходимо их кормить было надобно, и так остались мы тут ночевать в буретских юртах, при береге стоявших.

Поутру, как скоро мост на глубочайшем реки месте нам изготовили, то перетащили мы по оному наши телеги, и сами вплавь на верблюдах переехали. Едва мы успели ступить на другой берег, как прирастающая от часу вода, которая и без того его уже поднимала, с берегов сорвала и с собой утащила.

С такою же трудностью, как вчера, ехали мы вверх и по Уруденге, или Поперешной. Все было наводнено, как потопом; все маленькие речки за глубиною переезжать никоим образом было б не можно, если б мы не выдумали один род моста, который в нужде с пользою, как мы во многих местах и испытали, служить может: т. е. мы выискивали обыкновенно самое узкое реки место и. где берега были крутоярые, потом, срубя две гладкие сосновины, буреты, переплыв на другую сторону на лошадях, перетаскивали оные и утверждали в берегах поперек реки; [502] таким образом, посадя телеги осьми на гладкие деревья, перетаскивали вскользь на осях на другую сторону.

По ту сторону речки едучи, мы каменистыми буграми, лесом покрытыми, прибыли в сторону, к реке Хилку склоняющуюся, переезжали множество речек и ручьев, в нее текущих, и, наконец, переехав быструю реку Кисти, или Каменки, продолжали далее путь вдоль по реке Урбу-Догно ровною дорогою до стоящего над нею зимовья. Вышепомянутые речки впадают в сию Урбу-Догно, а сия — в озеро Иргень, из коего Хилок выходит к западу до Селенги-реки. Сверх того, в самое то же озеро втекает озеро Шаиша, которое с другими к северо-востоку на горах лежащими озерами, как Рахлей, Тассеево и Иваново, воду свою к реке Витиму изливающими, имеет сообщение, так что в оном месте, примечания достойном, можно сделать водяную коммуникацию по рекам, в разные стороны текущим.

Мы остались ночевать в оном зимовье, потому что отсель следует затруднительная дорога через самый большой хребет, на переезд которого обыкновенно целый день полагается. Сия самая дорога через горы изо всех тех, кои также от Хилка идут к Чикою в Даурию и о коих упомянуто выше, одна, которою всегда ездить можно, другими же или в известное только время, или только верхом.

9<-го> числа мая велели мы перетаскивать по бревнам чрез реку Урбу-Догно наши телеги. Ужасное оной стремление не воспрещало ничуть посередке играть прекрасному роду уток, который... водится по большим рекам и на горах по озерам в Восточной Сибири, и в сих местах, потому что всегда быстрейшие каменные речки избирает, (то) называется от русских каменушками.

За две версты от Урбу-Догно стояла еще братская станция, в которой мы принуждены были обобрать всех лошадей и верблюдов в запас с собою, дабы горами много не биться: вправе оставили мы многорыбное озеро Иргень, еще в Гмелиновом путешествии по чудесам своим упоминаемое, и где после поставлена часовенка. По нескольки верстах прибыли мы на Шакша-Ноор, коего соединяющуюся речку с Иргенем мы по бревнам перетащились. Озеро еще льдом было покрыто, и бурета хотели было речку по оному объехать, однако лед уже был почти изнылый, и посланные вперед для опыту бурета с лошадьми проломились и насилу на берег выбрались. По выступившей наверх льду воде великое множество плавало [503] уток, меж коими были и каменушки, кои обыкновенно на плаву в воду так глубоко погружаются, что видна одна только шейка. Равным образом они и с воды неохотно подымаются, а где ж должно, там лучше вплавь или ныряя, чему они весьма искусны, спасаются.

Далее переправились мы за реку Жибкезель и 12 верст от Урбу-Догно за реку Ару-Догно, которая с прежнею в Шакшинское озеро впадает.

Чудное обыкновение буретов, что они реки, выходящие из противных сторон одного хребта, меж двух главных рек находящегося, где каждая по противуположенному скату течет к своей реке, в которую впадает, называют одним именем, особливо если еще лежит вдоль по таковым верховой шлях или какая другая тропинка, что здесь весьма нередко. Здесь имя Догно прилагается к премногим речкам. Я уже выше упомянул об одной речке под сим именем, в озеро Еравну впадающей; теперь сверх сих двух, в Иргень и Шакшу-Ноор текущих, по коим и почтовая лежит дорога, по ту сторону гор есть третья под таковым же названием, в Ингоду впадающая.

При озере Шакшинском, вокруг коего нарочитые равнины находятся и которое в большей своей ширине по крайней мере верст десять имеет, стоит множество русских маленьких деревушек; в нем находится довольно рыбы, так, как и в Иргене, вполовину его меньшем; рыболовство же производится подрядом. Ловят по большой части щук и других мелких рыб, весьма много превеликих окуней, коих, напротив, по ту сторону гор нигде в реках, к Амуру текущих, не примечено.

От реки Ару-Догно подошвы гор подымаются выше, однако ровными местами, потом придет разбитый каменный хребет, который Яблени-Даба называется; оный не только Даурию от Сибири, но и реки, в Байкал и в Лену текущие, отделяет от амурских. Название ему дано буретское, и сколько я мог меж сими доведаться, то оно у них единственное и весьма старинное. Первые русские сих стран поселяне, конечно с буретского ж взяв, назвали его Яблонным хребтом; однако как самое имя значит горы, на коих бы яблони находились, то не преминули некоторые доискиваться причины сего названия, почему иные полагали, что то взято ироническим образом с рассыпанного по горе камню, однако углы оных не позволяют снести с подобием яблока; другие думали, что оно происходит от одного деревца, коего по горе, однако, нигде не видно... Весь оный гребень, шириною на двадцать верст, состоит из чистого серого камня и простирается от мунгальских [504] границ меж Чикоем и Ононью непрерывно, различно только склоняясь даже до океана. Большею частию он кажет<ся> посредственной вышины, и есть другие горы подле, кои его гораздо выше глазам кажутся, и на некоторых все лето вершины снегом покрыты бывают; напротив того, на самом гребне оный весьма рано стаивает. Однако что и он чрезвычайно высок быть должен, то можно довольно видеть из вод, с ужасным стремлением в отдаленнейшие моря текущих.

Удивительно сие, что во всех сих горах не видно никаких слоев или рядов каменных, но малые и большие каменья лежат, будто б размешанные, без всякого порядку; по ним растет мох, а по щелям деревья коренье свое расстилают. По таковым камням на колесах ехать великая трудность и для их ужасная порча. О поправлении же дороги и думать невозможно, потому что стекающая от снегов вода тотчас бы опять испортила, так как и самые горы еще издревле все оголила. Все горы были мокроваты, лес же был из лиственниц, мелких березок, к южновосточной стороне по речкам красная и белая сосна.

Мы проехали сего дня все оные горы поперек вверх по вышеобъявленной речке Ару-Догно, где еще от самого высочайшего хребта до станции двенадцать верст оставалось; потом по речке, к Ингоде текущей, Урбу-Догне вниз спустились. Но как ночь нас еще при подошве горы застигла, и дорога весьма трудна, и лошади обессилели, то и остановились мы ночевать в лесу, а утром на станцию прибыли, где несколько русских мужиков вниз по речке домами заселились.

По сю сторону гор в прошедшие дни только маленько снежку выпало, и потому все поля приятною были покрыты зеленью; напротив того, на северной стороне ни травки было не видно. Уже сюда прилетели и ласточки, меж коими не только видны были обыкновенные, но и другие в Восточной Сибири пременившиеся краснобрюшчатые касатки.

Понеже некоторые из моих спутников за охотою по Шакше-Ноору назади остались, то я и препроводил 10<-е> число мая в деревушке Притуповой, только из пяти дворов состоявшей.

11 <-го> дня продолжал я мой путь до Читинска. Места здесь становятся открытее, вольнее и приятнее, то только, что высочайшие горы лесом покрыты, меж коим хворост по камням толщиною в руку был виден. По долинам везде щебень, и меж мелким камнем много находится кварцу и белого халкедончатого кизелю. Мы проехали сего [505] дня речки Кек, или Кичик-Шибир, по коей в некоторых местах солончаки находились, и притом видны были древние могилы, над коими восставлены были каменья, Джирек и Хадапей; потом отправились далее мимо большого озера Кинона, большими карасями и щуками изобильного, до деревни Засопошной, которая шесть верст выше Читинска стоит на Ингоде, где мы остановились, чтоб на следующую езду напечь себе хлеба. Между тем я приказал в Читинске изготовить плот, коим бы по Ингоде спуститься, потому что сухопутная дорога за водою, отовсюду стекающею, никуда не годилась.

По теплым горам, при Ингоде лежащим, начал уже кустарничек <багульник> пурпуровые свои цветочки показывать, также и береза распущаться.

13<-го> дня мая повезли наши телеги из Засопошной на плот, на Чите стоявший, коим, плыв вниз, проехали мы Читинский острог, спустились в Ингоду, потом того же дня проплыли речки Песчанку, Никишиху (по-буретски Чегайту), Ельнишну-глубокую (по-буретски Бутевкен) и Кручину, все по левую сторону, и в зимовье Болетуе ночевать остановились. Немного повыше Кручины посередь Ингоды лежит камень, Капитан прозванный, который в межень проезд делает опасным. Ингода, или, как бурета говорят, Ингида, по обеим сторонам имеет каменистые крутые и лесом покрытые горы и часто от прилежащих сих гор каменные берега <...>

14<-го> числа проехали мы речку Оленгуй и деревню Оленгуйскую вправе; немного подалее влеве осталась деревушка Макавеева, из двух дворов состоящая, и другие маленькие ручейки. Наконец прибыли мы за 50 верст от Читинска, к деревне Улзутуевой, или Харамунгут, где вкруг Ингоды места все чистые становятся и открытые, а из нее поехали мы сухим путем на полдни к реке Онони до Акшинской крепости. Того же самого дня я в... путь отправился из Улзутуевой деревни и, переехав реку Окажикан и сухую степь, под вечер при озере Чигалдзуре ночевать остановился.

15<-го> числа, переехав степь, въехали мы в лес и продолжали путь наш мокрыми местами, березником обросшими, до Туры: сперва ехали болотом, Килбири называемым, потом проехали реки Куркиреко, Куймак и Тирготуй, в озеро того же имени текущую. При Тирготуе мы остановились в полдни кормить лошадей, а в сумерки прибыли в Туру. Здесь на полдни лежащие горы уже роскошествовали весеннею даурскою флорою. <...>

Почти поверить невозможно, какое множество мышей здесь по низменным местам меж Ингодой и Аргуном находится: [506] это самый тот же черноватенький род, что по Енисею и несколько по Барабе и Ишиму водится, который вьет под дерном пространные гнезда, прокапывает во все стороны проходы и учреждает для запасу особливые каморки, кои наполняет весьма чисто облупленными корешками в провизию на наступающую зиму. Их в одном гнезде бывает по большей части по две, редко больше; но если стать смотреть на запас, какой сии маленькие животные в твердом дерну наискали и в гнездо к себе натаскали, то почти понять не можно: ибо часто в мышьем запасном амбаре до восьми и до десяти фунтов чищеного коренья вынимают, а таковых магазейн при том гнезде три, четыре и более бывает. Коренья вырывают они от гнезд в нарочитом расстоянии, и где мышей много водится, там их узнать можно по ямкам в дерну и по дырам, оставшимся от вытащенных кореньев, кои они на том же месте, чистенько очистя от земли и мелких корешков, таскают задом в гнезда. Для облегчения в таске мыши пробивают от своих нор даже до сих кореньев по дерну гладкие дорожки. <...>

Маленькое сие животное трудами своими нигде столько не полезно, как здесь, в Даурии, и в других еще местах Восточной Сибири, где хлеб не сеют; там языческие народы поступают с оными так, как вотчинники-лихоимцы со своими мужиками. Тунгусы кажутся в сем пункте от всех прочих отменны: отнятого у мышей запасу им становится в пищу на целую зиму. Они осенью, когда мыши свои амбары наполнят, изыскивают такие, или ощупывая ногою, или пробуя лопаткою, и где дерн подастся, тут уж неотменно и есть или нора, травою наполненная, или настоящая мышья магазейна, которую они называют урганом. Пустые норы они узнают легко снаружи по дорожкам, несвежа пробитым, по запущенным норам от чищенья, по усмотрению, если нигде знаков не видно вновь вырытого в близости от норы коренья, в таковом случае и не тратят трудов раскапывать напрасно. Найденный мышей запас тунгусы разбирают тут же на месте и отбирают тщательно <...> пьяное коренье. Оно похоже на коренье чахоткой травы, только что вязче и побелее, а у этой чернее и ломче. Сию последнюю тунгусы не только в пище, но и в питье вместо чаю с охотою употребляют.

Хотя тунгусы мышей совсем обокрадывают, всего запасу их лишают, однако не лишают их, по крайней мере, жизни. Но дикие свиньи не менее до коренья охотны, как и тунгусы, с великим старанием изыскивают помянутые урганы и часто весь запас и с хозяином съедают. [507]

Все сие в Гмелиновом путешествии пространнее упоминается, где он говорит о сурках, коих здесь, в Даурии, великое множество, однако норы оных и глубже под землею и кореньем не запасны, потому что они всю зиму в спанье проводят. <....>

16<-го> числа поехал я далее по левому берегу немалой реки Туры, с полдня и с вечернику на полночь в Ингоду текущей. По обеим сторонам оной лежат каменные горы, только сверху лесистые, которые, однако, в иных местах расходятся и оставляют способные к хлебопашеству долины, по коим и лугов также не недовольно. Я проехал с оной же стороны впадающие речки Уттагацаг, Шивою, Улунтуй, Ирчигит, Уттагашкан, Нылекок и после, переехав ровное, высокое издали, вокруг горами окруженное, зеленою травою изобильное, но безлесное, многие солончаки и болота содержащее поле, прибыл на пространное озеро, Балдхина Амут называемое, в том месте, где Тура из него как мелкая речка истекает.

По всей реке Туре, так как и по всем гористым местам, меж Ингодою и Ононью находящимся, кроме очень малых, и то по первопопавшимся нам вверху речкам, нет никакого русского жилища или русских пашен, хотя выгодных к тому мест не недостает. Хоринцинские бурета, также и некоторые оскудевшие тунгусские поколения (Намет, Улет и Чулкар), кои ни людьми, ни скотом никогда не могут подняться и охотно держатся около деревень русских, препровождают в сих местах со своими стадами каждое лето.

Вокруг Большинского озера, наипаче с восточную его сторону, множество находится над могилами воздвигнутых каменьев, кои в сумерки издали нам буретскими стадами казалися, и мы почти были в намерении послать туда за подводами. Озеро само собою не глубоко и не многорыбно. По лугам, вкруг оного лежащим, усмотрел я листки, из земли прорастающие, растения, козьей бородкой называемого, которое по всей Даурии весьма обыкновенно...

Ночью было нарочито морозно, и мы ничего к согретию своему не имели, кроме засохшего коровьего помету. Оный тунгусы, каковых я, по крайней мере, у себя имел, столько же искусно раскладывают, как голландцы торф свой, так что в середке в куче, пока другие со сторон зажигались, те уже палящим угольем горели.

17<-го> числа переправились мы за Туру и, едучи низменными горами, прибыли на реку Амиткаче, которая течет к речке Или и так в Ононь впадает, далее через [508] речку Сузулан до новопостроенного селения на одном роднике (Шибую-Булан), в Или текущем, в 8 верстах от Туры, Ключами называемого. Поселян всех 52 человека: женатые, отставленные из гарнизонов от службы на поселение солдаты, коим здесь места на житье показаны. Спускаясь по сему ручью, прибыли мы на речку Или, по-буретски Уле, а потом и в новонаселенную русскими людьми деревню Илинскую, которая, хотя лежит на гористом и каменистом месте, однако еще-таки выгоднее, нежели другие, по Онони по жарким и сухим горам находящиеся.

Отсель видно за рекою Или высокую гору Алахану, которая вверху совсем бела от снегу, который во все лето никогда не сходит. Однако, несмотря на сего морозного соседа, тутошние места были нарочито теплы и горы, деревню окружающие, уже были все испещрены весенними цветами. <...> Сего дня и завтра видели мы где инде небольшие стада степных коз, или тамошних дзеренов.

Я под самою деревнею переехал реку Или, которая шириною около десяти сажен и нарочито глубока; по ней едучи вниз по правому берегу, переехал речку Убджигею и против того места, где при Или на левой стороне другая высокая гора — Заханай — имеется, в деревне Долдорго ночевать остановился.

Еще по Туре видно было, но чем ближе к Онони, тем больше, как и по всей Аргунской степи, повсюду множество кочек, кои наносит один род больших, стаями живущих мышей, которые так, как кроты, иногда на несколько сот сажен по степи беспрерывно подземный свой проход проводят и коренья для своего пропитания в земле изыскивают.

Ниже по Или места становятся гористые, каменистые и от лесу свободнее. По горам цвели... дикий мак и в нарочитом количестве совсем маленькая, беленькая, мохнатенькая мать-и-мачеха, которая наиболее по удолам, где снежная вода протекает, водилась. Мы проехали 18<-го> дня речки Улан-Джигетей, Жибкессен, Тарбагантей, Талунтай и высокий меж сих рек, к Онони наклоняющийся хребет. Понеже уже ночь наступала и переменные от самой Ингоды досюдова лошади приставали, то принуждены мы были искать себе на Онони, верст за четырнадцать ниже Акшинской крепости, ночевки. После нескольких ясных и приятных дней сего дня в ночи выпало опять на пядень снегу, который, однако, не прежде как следующего дня пополудни стаял. Между тем луга от часу более и более расцветали. Я не знаю, можно ли что-нибудь великолепнее [509] представить, как сии крутые по Онони и безлесные горы, коих полуденная сторона цветами сибирского черносливу, полунощная же цветущим сверху до подошвы вишнево-пурпуровым (багульником) одевались. Во всю мою дорогу я подобного сему, будто вымышленного, места не видывал. Таковыми горами ехал я 19<-го> числа даже до Акшинской крепости, у которой для переправы на другую сторону через Ононь уже стоял паром в готовности. На сем малом расстоянии были еще речки Улааче, Джибкессен, Нахаланда, Онгоссен и Окша, или Акша, по коей и крепость именуется, все текут с левой стороны в Ононь.

Акшинская крепость стоит по правую сторону реки Онони, величиною менее реки Ингоды, на одном небольшом продолговатом озере, в которое Ингода-речка втекает. Она построена наподобие многоугольной крепостцы, в коей одна церковь, магазейн, канцелярия, несколько дворов офицерских и восемь казарм. Погоревший в прошлом году комендантский дом еще не построен. Оный... завести думали было еще в 1756 году, чтоб построить, да уже было и заложили по левую сторону реки Онони, повыше Окши, на яру меж скалами; однако прежде, нежели строение завелося, тотчас увидели неспособность такового предприятия. Понеже число работников в гарнизоне невелико, то не могли еще совершенно и крепости отделать. Простые дворы, меж коими главное число составляют определенные на поселение, построены почти все при помянутом малом озере, а по данному плану надобно бы было их поставить в предградии для увеличения самого городка.

Прежде 1755 года на том месте, где ныне крепость, была Акшинская деревня, в которую мужики с Шилка перебралися и пятнадцать дворов построили. Оная деревня в помянутом году набегами и разбоем отправившейся в то время по всей Мунгалии, даже до российских границ, беглецов мунгальских шайки, известной под именем Харацирик, из соседственной пади Каргытей вышедшей и на деревню напавшей, разорена и выжжена, что подало причину к учреждению частых караулов из легкого войска то для сохранения границы, то для укрепления самого места. В то самое время взято было четыреста тунгусов в казачью службу, кои, соединясь с столькью же нерчинскими казаками, караулы по Аргуну и Онони содержать имеют так, как и по западной стороне хребта; караулы содержат часть иркутских, часть селенгинских казаков и часть России подданных мунгальцев, коих всех [510] в случае нужды более 1700 человек в готовности предстать обязаны. По даурской границе только одна половина назначенного на охранение границы легкого войска на караулы распределяется, где на каждом поставляется один ефрейтор из регулярных полков главным; другая половина разделена на шайки, кои стоят друг от дружки в известном расстоянии и на всякий внезапный случай должны быть в готовности.

Сверх Акшинска и Цурухайту, на половине меж оными, хотят еще заложить третью — на устье небольшой реки Ононь-Борзы, для коей уже и комендант назначен, и она будет Усть-Борзинскою называться. Мало-помалу впредь вся сия граница будет, так, как по Иртышу и по Оми, в линию крепостями и форпостами устроена, по крайней мере до тех пор, пока неприступные хребты отымут всю возможность к заложению какой-нибудь крепости. Ныне караулы, по учиненной во время распределения границ мере, в следующем находятся порядке и расстоянии.

Бальчиканский караул — 160 верст или прямою дорогою через горы 115 верст от последнего, к Кяхте принадлежащего Манжурского (Маньчжурского) караула.

Алтайский караул от первого — 83 версты, на реке Агузе.

Киринский караул — 36 верст от Алтайского, на реке Кире.

Верхне-Улхунский караул — 32 версты или ближе.

Мунгузский караул — по мере межевщика 30 верст, а по сказкам других только 15 верст от первого.

Нижне-Улхунский караул — 45 верст от Мунгузского, а 30 верст от Акшинской крепости, где пограничная линия идет мимо крепости, на 30 верст отстоящей от нее.

Тохторский форпост, который прямою полинейною дорогою, только 30 верст расстоянием. Потом следует:

Могойтуевский караул на озере Могойту, от Тохтору 25 верст.

Доролгуйский караул — 25 верст от прежнего, а все еще от Онони недалеко.

Кубухайтуевский караул — 33 версты.

Часучинский караул — 45 верст от Кубухайтуевского.

Кулуссутаевский караул — 35 верст от прежнего.

Удумкаевский караул — в таком же расстоянии от прежнего, по крайней мере по учиненному здесь измерению.

Чиндантурукуевский караул — 35 верст или далее, где уже линия от Онони отошла далеко, а подходит к Аргуну. [511]

Ключевский караул — 30 верст от Чиндантуруку.

Заган-Олойский — 50 верст далее.

Соктуевский форпост — от Заган-Олою 40 верст.

Абагайтуевский караул от Соктую по мере прямою дорогою 50 верст, а по обыкновенной дороге до 80 верст; первая станция по Аргуну.

Кайласутуевский караул от Абагайтую — 50 верст.

Дуруевский караул — 49 верст от Кайласутую или менее.

Старый Цурухайту, где станция, — 25 верст.

Новый Цурухайту, или Урулунгуйская крепость,— 26 верст от прежнего.

Саргольский караул — 26 верст или прямою мерою 19.

Бирунский караул — от прежнего 25 верст.

Борзинский караул — от Бирунского 17 верст.

Булдуруевский караул — от Борзы 21 верста или еще и менее.

Чолбучинский караул и деревня — 17 верст от прежнего и только 12 верст от Нерчинского серебряного заводу, а от Аргуновского острогу, как последнего пограничного по Аргуну места, к востоку 45 верст.

Вся сия пограничная линия разделена ныне на три станции, кои под смотрением акшинского, новозаложенной на Ононь-Борзе крепости и новоцурухайтунского комендантов находятся; коменданты же сами получают ордера так, как и кяхтинский из селенгинской пограничной команды, над которой главным считается сам иркутский губернатор, а дела отправляются по губернской канцелярии.

Чтоб осмотреть хорошенько и самую страну и видеть, как здесь диких коз, дзеренами называемых, промышляют, остался я в Акшинске до 25<-го> числа мая. Такой промысел мунгалы по-своему называют аблаха, а русские, взяв с того же и перевернув на свой образец, сделали облава: она — первейшее почти увеселение мунгалов и по чистым степям обитающих тунгусов. Учреждают ее наиболее на чистом и открытом поле к горе, или к лесу, или к какой-нибудь реке, чтоб зверя чрез то удержать было можно. Походят на оный промысел обыкновенно осенью, когда лошади отъелись, станицами, человек из 50 до 100 и 200, кои на лошадях весьма проворны, и еще каждый по заводной у себя лошади имеет, все снаряжены луком и стрелами, и каждый имеет при себе еще добрую и ученую собаку. Перед отъездом выбирают одного себе вожатым или старостою, который на промысле [512] управляет и учреждает во время их на оном пребывании. И так, где изберут для промыслу способное место, туда посылают объездом на высокие бугры или горы трех или четырех человек добрезрячих подсмотреть, в которой стороне стада дзеренов пасутся. Сии, взъехав на показанное высокое место и усмотря зверя, дают знать прочим или другими какими знаками, или оборачиваньем лошади в ту сторону, в которой пасущихся коз видят, чтоб надлежащим образом разделялись. Таким образом, вся ватага разъезжается на малые кучки, а после и поодиночке, так что, один от другого не более как на шестьдесят или восемьдесят сажен находясь, сделают превеликий округ. Концы или крылья вперед подавающегося или заходящего круга сходятся за тем местом, где дикие указаны, подкрадываясь всегда или из-за бугров, или из-за горок, дабы способнее и совершеннее окружить зверя. Как скоро обошли, то подходят ближе, круг становится людьми чаще, и лишь только дзерены промышленников увидят, то бросятся все в бег, а промышленники со своей стороны отовсюду на них во весь опор скачут и так, окружив и криком, и свистящими стрелами, обезумливают зверя и повергают, сколько могут; стрелять же из лука на бегу с лошади даурские степные народы столько искусны, что, скача изо всей силы, в цель попасть стрелой не промахнутся. Если охотникам с одной стороны вблизости лесистые горы или река попадется, к которой бы они стадо подогнать могли, то тем добыча им будет еще выгоднее: ибо в диких оных козах примечена удивительная свойственность, что они никогда в воду не лезут, хотя б промышленники или собаки в самой близости подле их находились, в таком случае лучше всегда скаком насквозь неприятеля пробиться, нежели чрез воду спастися себе воображают. Мессершмид ⁹ по достоинству назвал оного зверя водобоящимся, хотя, напротив того, Гмелин не несправедливо также утверждает, что дзерен из доброй воли реки переплёвывает, что делает он равным образом и тогда, когда ему для кормных мест или других каких причин переплывать надобно, только чтоб за ним не было погони.

Подобным образом даурские сайги боятся лесу, так что если их загонишь меж дерев, то они, одурев, не могут перебежать ни ста сажен, но, обо всякое дерево головой ударяясь, тотчас убиваются.

В обоих случаях промышленники немного упущают. Иногда случается, что и волки, и другие хитрые звери к промышленникам подходят вместе, саег окружают и так [513] добычу усугубляют. Если же случится на чистом и пространном поле, что стадо окружить надобно, то промышленники не иначе как до тех пор подкрадываться должны, пока совершенно стадо кругом обойдут; или когда обойти не могли, а зверь встормошился, то в таком случае пущают вперед вышепомянутые свистящие стрелы, чтоб тем их пугнуть и назад в круг оборотить.

Между тем как сию охоту разучреждали, я имел случай рассматривать пролезающие вешние травки и водящиеся в Онони рыбы. <...>

Что касается до рыб, то даурские воды, в Амур-реку втекающие, весьма много имеют особливостей пред прочими сибирскими реками, какие, однако, в Онони все почти отыскать можно. Самая обыкновеннейшая здесь рыба из чешуйчатых двоякого сорту: одна по-русски называется красноперок; другая, превкусная и что из сетей скоро пробивается, прозвана конем. Обеих по другим местам нигде не видно. Небольшие сазанчики, коих от самого Яику по всей Сибири нигде не найдешь, здесь нередко попадаются и от волжских карпов, только что мельче и вкуснее, тем отличны. Равным образом, и простого сома от Уралу чрез всю Сибирь нигде не примечено; но здесь имеется некоторый сорт сомов, однако не тот, что в России водится, но меньше и никогда больше полутора аршина не бывает. <...> Также заходит по Амуру некоторый род рыб белуг только до Онони и Ингоды, а не выше, и называется здесь калугою. Я не имел случая ее видеть, потому что она попадается только осенью, да и то не всегда. Но по всем сказкам видно, что она, как по большей части в Шилке примечена, должна составлять также особливый род рыбы. Простые щуки кажутся в здешней воде будто золотые и пятнами так живо испещрены, как индийские рыбы, так что почти с первого взгляду насилу распознать можно. Сверх того, водятся в Онони простые осетры, однако немного, так называемые линьки, таймени и крупный сорт сиомужек, которых на Байкале морским сигом называют; о мелких рыбах я уже не говорю. <...>

Что в даурских водах раки также находятся, которых во всей Сибири — от Яику и Камы — нет, то всем известнейшее дело. Они, точно как малые каменные раки, длиною не более перста, но только что глаже, нежели европейские. Напротив того, чебаков по сю сторону гор, как я и прежде упоминал, нигде не видно, но на западной стороне Яблонного хребта во всех озерах, кои от Ингоды в некоторых местах напрямик не более как на тридцать верст расстоянием, в ужасном множестве добывают. Но [514] окуней по всей Даурии, так как прочей белой рыбы, весьма довольно.

В Онони и других речках, в нее впадающих, находят жемчужные раковины особливой величины, так как и рисовальщиками употребляемые в великом множестве. Болотных ракушек по озерам, вдоль по Онони и другим впадинам находят чрезвычайной величины и крепости. Я получил одну раковину с озера Шаранаю, вниз по Онони, которая хорошие пол-аршина была длиною и две или три линии толщиною. Раковины в полторы пядени там уже и не в редкость, а находят таковые и по Аргуну. Река Ононь протекает по каменному дну и потому выкидывает на берега множество сердоликов, халкедонов и кашелоновидных камешков, которые если бы были покрупнее и без трещин, то б высокою ценою продавались. Куски зеленой, желтой, красной и полосатой яшмы повсюду валяются, и таковых неотменно в горах, кои Ононь пробивает, быть должно много. Кашелонов и сердоликов по Аргуну еще больше и чище находят; но Гобейская степь в Мунгалии должна быть сими каменьями знаменитая, потому что она по кашелону, который в ней находят (да и самое имя мунгальское), особливо известна.

Зимою к Акшинску набегает множество прекрасных темных белок, кои нерчинским и баргузинским ни в чем не уступают; их ловят по высоким горам меж реками Ононью и Чикоем. Также и соболей здесь немало.

23<-го> числа принесли мне тунгусы после бывшей при Нижне-Улхунском карауле облавы нарочитое число дзеренов разного возрасту и роду, с коими я нынешний вечер и завтрашний день целый довольно имел управляться. Самое особливейшее в сих зверях, что в других того же роду козах не примечено, есть, что у козла, сверх рогов, под горлом яблоко, всеми своими частицами оное составляющими в чрезвычайную величину вырастает, так что у стариков, как кила под горлом кажет. Притом имеют они у струйки за кожицею нарочито пространный, наподобие яйца, продолговатый мешочек, с особливым проходом, который... наполняется только в то время, когда зверь гоняется, что бывает поздней осенью; а телятся в июне, в то время как сарана, или красные полевые лилии, поспеет. Молодых если стать выкармливать дома, то, как волжские сайги, весьма бывают ручны, входят сами в горницу, а коли в поле пустить, то к вечеру назад домой придут, и если собака за ними погонится, то прямо бегут к человеку. Дикие дзерены в поле часто вместе ходят с коровами и телятами, как я и сам видел подле Акшинска, [515] где они по лесу ходили с телятами без всякой боязни. Но на чистой степи никогда промышленника к себе не подпустят...

Во время моего в Акшинске пребывания получил я еще разные редкие и Даурии только почти собственные птички. <...>

25<-го> числа поехал я из Акшинска вниз по Онони по пограничной линии для собрания в сие наступившее столь прекрасное время по горам и долинам, меж Ононью и Аргуном лежащим, растений. Дорога лежит прямо по караулам, которые, смотря по местам или по водам, то ближе, то дале от маяков, или по-мунгальски обо, расставлены и в которых русские казаки, по новому учреждению, начинают уже и домами разводиться и пашни запахивать.

Первый караул, вниз по Онони лежащий, проехав, приходит долина Киргутей, которая с восточной стороны находящиеся при оной реке лесистые горы разделяет, и текущая по ней маленькая того же имени речка дорогу, вдоль по оной проложенную, от главной реки отводит. И как мы половину дороги окончали, то на одном равном песчаном месте при небольшой речке Шилбунгу, где и Ононь излучиной своей ближе подходит, лошадей кормить остановились. Здесь Ононь... имеет крутой каменный берег. <...>

Стрелки принесли мне некоторых новых птичек, как одну из скворцового роду, у коей прекрасные перья и она нигде не водится, как только меж Ононью и Аргуном; их видеть можно по большей части в тальниках, где они питаются червячками, молодыми дикого луку листками, а гнезда вьют в горных расселинах, иногда же и в деревенских домах по подкровелью, где воробьи свои свили. Яйца их зеленые, высокого цвету.

Оттоль пошли отчасти голые, отчасти соснягом покрытые песчаные горки даже до самой реки Тохтора, где казаки немного пониже устья оной реки на Ононьском заливе, где еще и другая маленькая речка Конджин в нее впадает, так называемый Доролгуй, или Тохторский караул, содержат и домы свои имеют. Но настоящее для караулу место лежит несколько верст полуденнее к границе, где выше река Могойту, а ниже Мачига с Тохтором соединяется и по правую сторону лежат лесистые горы, там тунгусские казаки юртами своими кочуют. Казаков числом почти на каждом карауле человек по десяти, и как одни из них только женатые ободворились, то и домов здесь имеется только четыре. Мы сего дня по причине [516] кривизны дороги, по крайней мере, верст сорок переехали; но прямым путем от крепости только 25 досюдова считают.

От Тохтора продолжается также самый бор... Потом идут пространные пески, продолжающиеся до речки Курулжи, в ононьской долине Тукахту пропавшей, отколь надобно переезжать нарочито высокий, на север склоняющийся, собою хладный, сырой и березником покрытый хребет Доролгуй. По ту сторону оного имеется чистая степь, сначала гориста и камениста, где вдоль по реке Ималхе, в проезде однажды переезжаемой, учрежден второй караул, при котором русские казаки на речке несколько домов построили и рогатками обнесли.. Маяки отсель очень близко, а прежде сего форпост стоял далеко от границы, близ Онони, в долине Доролгуе, и это недавно, что его тут поставили. Река Ималха теперь в большой воде, течет отсель в мунгальскую сторону, куда и горы склоняются, на восток к одному озеру, Тарей прозываемому, но прежде, нежели с оным соединилась, в песках пропала: подобным образом и озеро, только что когда снеги стаивают или дожди, ливни бывают, тогда и вода в нем стоит, однако скоро, кроме некоторых соленых болотин, опять высыхает.

Я уже давно думал отправить со мною бывшего студента г. Соколова вдоль по Аргунской линии и по пограничному хребту для собрания чрез все лето в тамошних странах трав и редчайших по даурским горам растений. И как я сам за многими попадающими примечания достойными натуральными вещами не мог скорее ехать, то и рассудил заблаговременно его вперед по Аргуну отправить... И так, чтоб снабдить его должною к поездке инструкциею, потребными на дорогу деньгами, остался после полудни до следующего утра, 27<-го> числа, мая в здешнем форпосте, а поутру не прежде как перед Кулуссутаевским караулом врознь разъехались.

От Ималхи горы становятся ниже. Верст за пять от караулу дорога проходит через один холм, на котором находится российский и китайский маяк, состоящий из одного конного караульного над нарочно из камню сделанным возвышением стоящего. Весь холм состоял из темно-зеленой, инде почти полупрозрачной, также и красноватыми жилками испещренной яшмы, коей слои в горе в натуральном их положении местами почти были наружи, так что не без основания заключить было можно, что сей прекрасный камень порядочным образом по оной простирается. От сего каменистого бугра далее приходит [517] пространная долина, окруженная небольшими бугорками, а в средине ее находится почти на две трети своей величины высохшее соленое озеро Цаган. Все низменное под озером место состояло из черной вязкой, в полуденную ж сторону из серой и смешанной глины, которую насилу можно было железною лопаткою откапывать, сверху же покрывала горькая соль как снегом, отчего озеро и имя свое получило; подобие его продолговато и от полудня к северу на место полукружия выгнулось. На западную сторону от сего Цаган-Ноора на несколько верст от дороги в сторону лежат бугры переносного песку полосою, которая версты на две в длину простирается. Подобным образом и вся сия страна песком изобилует, который, однако, будучи смешан с хрящом и с глиной, делает поверхность всей равнины волнистою; она далеко вокруг Тарей-Ноора распространяется и даже до самой реки Ононь-Борзы и до степей мунгальских. Верст за пятнадцать от Большого Цаган-Ноора видно Малый, который при себе таковые же самые качества содержит. По степи уже показывались некоторые прекрасные цветочки. По всей рассеяны были кустарники вербовника и robinia caragana, которая по всей Даурии от корню не более как на аршин подымается, ибо степные пожары обжигают молодые ее отрасли, летние жары не попущают ей отрасти снова, и так почти во все лето остается она в листье и мала. Сверх того, овцы объедают молодые сучья до твердого стволу, и тунгусы уверяют, что их овцы столь велики и жирны не от чего иного, как от оного кустарника. <...> И справедливо, что даурские овцы величиною своею всех прочих в свете превосходят и самых киргизских гораздо больше. <...>

От Малого Цаган-Ноора до Кубухайтуевского караулу надобно проезжать через один холм, на коем равным образом солончаки находятся и местами растут сосны. Оный караул прежде стоял на озере Кубухае далее к востоку, но ныне находится на Малом Хара-Нооре и разделяется на два караула, т. е. сверх сего, что на Хара-Нооре имеется, есть другой, в засушах стоящий. Будучи здесь, считают от пограничной линии..., которая, напротив, склоняется к полдням позади Тарейского озера, а вместо того должно бы было ее вести по сю сторону, т. е. по северному берегу, потому что в полуденную сторону степь вовсе безводна. Также и тунгусские казаки стоят там юртами только до зимы; русские же на полночь по реке Онони домами расселились, и то потому, что полуденная степь к хлебопашеству вовсе не годится, и зимою такие метелицы бывают, что скот часто оттого корму лишается. [518]

В Кубухайту я было думал ночевать остановиться, однако вскоре узнал, что по заказанию наперед от меня посланного толмача тунгусы на Кулуссутаевском карауле дикую лошадь убили <джигетей>, того ради рассудил ехать следующею ночью далее и как возможно торопиться, дабы в наступившее сие теплое время спасти редкого оного зверя от порчи.

Из Хара-Ноору я отправился в сумерки. Здесь и по другим далее мелким озерам, по степи рассеянным, даже до полуночи слышен был ужасный крик водяных жаб, коими вся сия степь, как и Аргунская, весьма изобильна. Поелику вдоль по границе никакого не лежит шляху, а по степи везде путь открытый, и ездят обыкновенно по солнцу, как видно и по верховым следам, то блудили мы сею ночью по пространному полю так, что верст более десяти от форпоста на полдень заехали к мунгальским границам, и тогда лишь проводники о заблуждении своем узнали. К счастию, что еще ночь была ясная, и можно было распознать по компасу, куда нам ехать должно, и потому так хорошо на месте утрафили, что к свету прямо в Засушинский караул прибыли. Имя сего караула происходит от пространной долины, зимою снегом заносимой; а стоит сам на ключах в неотдаленности от двух несколько западнее лежащих горных и полувысохших озер — Баян-Цаган (Богатый Белый) и Гумба-Ноор. Отсель видны плоские, но сами в себе каменные горы прямо меж Доролгуем и далее продолжающимся удолом Кулуссутаем, от севера к полдню простирающиеся, коих широту можно счесть верст на пять, где на половине Засушинский караул имеется.

Я здесь остался, только чтоб позавтракать, пока лошадей переменяют, а после тотчас далее на Кулуссутай отправился. Верст за восемь не доезжая до караулу, имеется ровное и сухое солончатое место, которое длиною к Мунгалии верст на тридцать, а шириною в самом широком месте больше двадцати верст простирается. Поверхность сего пространного низменного поля, нарочито плоска и ровна, большею частию из хрящу и камню или из засохлого илу состояла. Местами торчали каменные бугры и представляли будто острова и высунувшиеся каменья на сем безводном океане. В некоторых местах, особливо в западную сторону, довольно находится илистых и почти бездонных зыбунов. Вся поверхность солоновата, однако не много таких мест, где б горькая соль много садилась. Все было в сие время сухо, и ничего, кроме бессочной травы и полыни, было не видно. <...> [519]

Вокруг Тарея кругом окружает высокая открытая степь, коей поверхность состоит или из песку, или из глины, или из чистого камня, и по сказкам некоторых тунгусов будто б она должна быть самый северо-восточный конец великой Гобейской степи, или Шамо, которая .даже до Далай-Ноора простирается, так как горы, беспрерывным хребтом меж Амуром и Леною реками идущие, продолжение высокого Ханоолского хребта быть кажутся, который и справедливо с северной стороны с Гобейскою степью граничит, и на пути в Пекин из Кяхты переезжать через его необходимо надобно. Только что с восточной стороны Тарея лежит черная шиферная гора, склонная от востока к западу, и разделяет сухое озеро на два залива, почему полуденновосточный и прозывается Малым Та-реем.

В Большой Тарей с мунгальской стороны должна впадать еще речка Улдга, сверх вышепомянутой Ималхи, однако она также в самом устье пропадает, как и все озеро, которое уже без воды и большею частию совсем высохло, так что на полдни или на восток на берегу ни ручьев, ни болотин не видно.

Кулуссутаевский караул стоит на том месте, где три болота под тем же именем с немногою и то тухлою водою, и по местам инде большие горькою солью покрытые места заключает. На карауле стоят только тунгусы с юртами, и на небольшом бугру построена казарма и обнесена рогатками. Прошлою зимой в ней жить было не можно, потому что на свежем и сухом месте под печкою пробил новый сильный родник, что, правда, в здешней стране и нередко бывает, так что в сухом месте, где б не надеялись, пробьет вода с приметным земли возвышением.

Российские казаки верст за 30 отсель по Онони расселились, по дороге туда, которая идет также по низменной долине от первой начавшейся и также Кулуссутаем прозванной. Верстах в 15 от Кулуссутаю находятся еще топи, горькою солью, будто снегом, покрытые, но и от воды почти обсохшие и другие соленые места; также 5 верст от Кулуссутаевского озера находится другое, Бумундак прозываемое, которое беловатую в себе воду имеет, с полуденной стороны окружено буграми, с полуночной же берег состоит из белой и солью изобильной глины, где и тунгусский караул в летнее время пребывает. На запад от долины, к северу от Тарея, находятся еще два соленые озерка, хребтом меж собою разделенные, кои также Цаган-Ноором прозывают. [520]

По лежащим около Тарея степям водится также тот род диких лошадей, коих мунгальцы джигетеями долгоушими называют. По отдаленнейшим местам мунгальским, особливо в безводной степи Гобейской, водятся таковые и поныне великими стадами. Но в российских рубежах с тех пор, как караулы во многом числе стали быть расставлены, подобных стадов, кои бы водимы были старым жеребцом и чтоб из кобыл десяти, двадцати и тридцати состояли, видают очень редко, а которые попадаются, те все поодиночке и не иначе как или забегшие, или от табуну отбитые молодые жеребчики или кобылки, с мунгальской стороны за границу перебегающие. Да и оных, кроме как по степям в полуденную сторону Тарей-Ноора и в самом углу Аргуновской пустыни к Абагайту, нигде больше не попадает.

Оного джигетея нельзя точно назвать лошадью, но и ослом также не можно. Он с виду должен быть меж сими двумя межуумок, как лошак, и потому его Мессершмид, который первый сего зверя приметил, назвал плодящимся лошаком; это <...> особливый род, который и много собственных качеств в себе имеет, и с внешнего виду гораздо красивей, нежель обыкновенные лошаки. Тех степных осликов, кои у западных киргизов куланами называются, не надобно мешать с оными: ибо оные, по достовернейшим сказкам, каковые я об них имею, суть настоящие дикие ослы, или онагеры, как древние называли, и водятся в степи по горам в Западной Татарии, так, как джигетеи — в мунгальских пустынях. Сей последний столько хорош, что на осла никак не походит: телом весь гораздо легче, на ногах субтильнее, дикий, но быстрый взор и чистый шерсти цвет — суть превосходства, показывающие его части. Равным образом, уши, кои лучше, нежели у лошака, сделаны и торчат кверху, ему не непристали, и надобно хорошенько вглядеться, чтоб усмотреть, что голова у него тяжеловата и копытца, как у ослика. Потом прямая и острая спина и нехороший коровий хвост, что ослам свойственно, обезображивают сего зверя. Величина джигетея с иноходца, немножко побольше мелких лошаков. Голова как-то некрасива, грудь большая, с исподу остра и будто стиснута. Хребет у него не так, как у лошади, — с выгибом и круглый, ниже так прям и востр, как у осла, но плоек, ровен и с нагибом. Уши больше, нежели у лошади, но меньше, нежели у обыкновенного лошака. Грива невелика и курчава, точно так как у осла; равным образом хвост и копыта. Грудь и передние лопатки сухопары и далеко не столь мясисты, [521] как у лошади, также и задняя часть — как в ногах, так и в чреслах — поджарее, легче, субтильнее, притом нарочито высока; цветом буланый; рыло и промеж ног соловее; грива и хвост вороные; по спине вдоль проходит полоса такого же цвету, которая на крестце шире, а к хвосту опять уже становится; когда он стоит, то голову держит прямо, а коли побежит, то заносит рыло совсем кверху. Сей, коего я в Кулуссутае описывать и потрошить имел случай, была трехгодовалая кобылка, которую, в степи гоняя, застрелили; незадолго перед тем тунгусы двух молодых жеребят убили и мясо меж своими как деликатеснейшее кушанье съели. Оные звери в сие время были в долгой косматой зимней шерсти, которая цветом светлее, а когда оная вылиняет, то другая будет на то место короче, ровнее и лосклее.

О скорости джигетея в беге все единогласно уверяют, что оная превосходит все, что б себе ни представить, и потому у мунгальцев он взошел в пословицу: «Какова б легка лошадь ни была, однако еще никогда ни на какой джигетея догнать не случалось». И потому иначе нельзя никоим образом его застрелить, как зашед под ветер и закравшись лежать, пока он сам набежит, что ружье достанет. Облавою, сколь бы много охотников ни было, обойтить его никак не можно, потому что у него весьма сильное обоняние и он чрезвычайно далеко слышит. Лишь только в стаде хоть чуть заколошилось, как, например, когда увидят стрелка издали, что он лежит на земле или ползет, то тотчас жеребец, как вожатый стада, сгонит всех в круг в ту сторону, где ему подозрительно, потом, два или три раза всфоркнув, со всем стадом сам первый ударяется в бегство. И потому-то случается, что жеребцы чаще всех на пулю попадают. Когда же они не побегут, то обыкновенно все стадо разбивается порознь, и тогда стреляют по кобылам.

Если б было возможно приучить сего зверя, то б не было в свете такого скорого иноходца, однако они всегда столь дики, что никак преодолеть не можно; и справедливо, за столько веков мунгалы и другие азиатские народы, имея довольно случаев хватать молодых жеребят, конечно б, не упустили для опыту у себя выкормить, обучить и разводить, если б только была какая возможность. Говорят, будто один нерчинский казак, за многие годы поймав такого жеребенка, кормил многие месяцы и искал разные способы его привадить, однако он не усмирел и, наконец, бившись чрезвычайно, сам собой ушибся; между тем, если взять надлежащую предосторожность с самыми молодыми [522] жеребятами, каких бы поймать вскоре после их рождения, то нельзя сказать, чтоб попытать еще было вовсе бесполезно и ненадежно. Если б на сие высочайшее повеление воспоследовало, то б оное легко могло учиниться в несколько, лет в степи меж Тареем и Далай-Ноором тунгусами, по границе стоящими. Я не сомневаюсь, что сие может легко удаться, и если так сбудется, то по скорости сего зверя и пользе в домовом содержании, как думаю, все истраты и награждения, кои не могут быть велики, не будут чрез то утрачены.

В Кулуссутае расстались мы со студентом г. Соколовым совершенно, и поехал он чрез Цурухайту в сторону к Аргуновскому острогу, я ж сам остался тут до 31 мая и столько в это время имел работы, что за описанием многих натуральных редкостей, а особливо из царства животных, коих и доставать здесь имел случай, насилу имел столько времени, когда мне есть и спать было можно. Наипаче получил я множество редких и новых птиц, которые нигде инде не виданы и из которых я самые лучшие описал в прибавлении: чем больше где болот и маленьких озерков в окольностях Аргуна, тем больше там всякой дичины, а особливо журавлей там множество. <...> Также находится чрезвычайно многое количество больших драхв и самцы, которых монголы из-за их перьев под горлом находящихся подвесочек называют захалтуями и которые под языком имеют отверстие к одному желвастому для воды пузырю величиною в хорошее гусиное яйцо; весом бывают более тридцати фунтов. Но, напротив того, стрепетов здесь совсем не знают.

В здешних степях находится весьма достопамятный зверок, который, правда, и по Селенге, да еще в гораздо большем количестве, водится, очень известный в Даурии под мунгальским именем оготона. Он имеет весьма великое сходство с чекушкой... и с каменным зайчиком... и находится в студеных даурских горах. Разность между сими тремя зверками не более, как и между зайцем и кроликом. Даурская чекушка величиною почти с... каменного зайчика, но шерстью гораздо нежнее и волосом изжелта-серая. Впрочем, как у обоих сходственных сортов уши большие, круглые, голова тупая, коротенькие ножки с известным знаком или отличием и без хвоста, но внутренним сложением, родом жития и голосом она наиболее подходит к каменному зайчику. По степям и по песчаным горам она обыкновенно роет норы с многими проходами и отверстиями. Из них не выходит она, как по большей части в полдни и в сумерки; и тогда она ищет себе корму, [523] обгладывает даурские деревца, для коих часто она по берегам и по островам остается жить. По утрам и по вечерам в тех местах, где их много, слышен повсюду их голос, как они, то и дело повторяя, чокают. Под осень нанашивают они около своих нор маленькие и круглые кочки, к чему выбирают разные травы, а особливо зеленую веронику и ветреницу; первою затыкают они все другие от нор своих отнорки, а как там всю сию траву приедят, то в хорошие дни выходят и накладывают снова, принося из запасных своих кочек, коих поперешник не более фута. Сей зверок обыкновенно бывает добычею даурским степным кошкам, или манулам, коих здесь довольное количество водится.

Мая 30<-го>, прежде нежели мне отъехать, заставил я ворожить одну славную в тунгусах шаманку, которая в здешнем месте у своей родни гостила. Как скоро стало смеркаться, то пришла она к огню, раскладенному за несколько времени перед одним шалашом, а шаманское ее платье, бубен и костыль несли молодые ребята; за нею шло несколько молодых баб и девок, которые будут ей в пении подтягивать. Платье ее, которое она перед огнем надевала на голое тело, походило на хороших колдунов одежду; кожаный халат извещен был вокруг разными железными гремушками и другими медными фигурками, позади с плеч множество висело разноцветных змей и хвостов, из коих к одному привязан был маленький колокольчик. Шапка была простая кожаная, и наместо железных рогов, кои б к ней приделаны быть должны, пришиты были к плечам рогам подобные машины, на кои нацеплены были железные лягушки. Бубен поперек был больше аршина, и чтоб настоящий страшный звук издавал, надобно было его нагреть и натянуть хорошенько, на что довольно требовалось времени. Потом взяла она <бубен> сперва сама в руки и стала от огня лицом на север, женщин всех поставила рядом перед собою, а мужчин — рассадя вкруг, начала страшным голосом распевать на север волшебные свои песни. После отдала бить в бубен своему мужу, а сама, взяв клюку в одну руку, начала прыгать, ломаться, всячески кривляться, притом икая, ворча, кукуя, как кукушка, и другими разными голосами, сделалась напоследок будто вне себя и велела у себя спросить что-нибудь, сама петь ничуть не переставая, на что и ответствовала между тем очень не худо. После спросила водки, и как ее еще просили продолжать ответствовать, то она извинялась, говоря, что она не имеет больше как только три духа в своем повелении, из коих [524] каждый вечером не более служит как для одного вопроса; а живут из них один на севере, другой на востоке, третий на западе; правда, говорила она, могу я еще на два вопроса ответствовать, а более нет уже, потому что мне более не позволено. После того, отвернувшись к западу, начала прибирать свои волшебные молитвы к тому духу, коего Доролжою называла, и поелику тогда светил месяц, то смотрела она на него из-под руки очень часто и так, как будто б видела, что кто-то к ней издали подходит. Дабы ответствовать на третий вопрос, то перечитывала она неоднократно свои кануны к востоку. Однако на все три вопроса, кои мы не без осторожности задавали, она так хорошо отвечала и так потрафила, что я удивился и неотменно подозревать был должен, что, конечно, не толмач ли ей, переводя вопросы, пересказал, что мы думали. Тунгусы хвалились сею шаманкою, что она сему искусству ни у кого не училась, но сама собой дошла до сего совершенства, живучи сперва в девстве долгое время в задумчивости, так, как в безумии. Напротив того, казаки уверяют, что ее наставник был один шаман, живший на реке Онони, у которого ездившие прежде сего профессора отняли шаманское его платье, и потому с тех пор он более за свое ремесло уже и не принимался. 31<-го> числа мая ехал я далее песчаными холмами; влеве лишь только на правый берег подымаешься, был солончак Конгэ, коего поверхность вся была покрыта белою солью, но в оной и земля была примешана, и много горькой соли содержалось, прочее составляли хрусталики глауберовой соли. Вскоре после того выехал я на пространное поле, по коему речка Ононь-Борза протекает. Все оное изрядно покрыто зеленою травою, более или менее местами белело осевшею наверху солью и уже довольно много цветами испестрилось. <...> На тех же местах рос особливый род плешивца со светлыми и желтыми цветами, также по сухим песчаным местам начинали распушаться... обыкновеннейшие даурские травки, равным образом один прекрасный с белым цветком касатик и желтая трава Спеллера ¹⁰, которую я кроме сих стран нигде не видывал. Она из-за своего корня еще всегда у даурских русских в особливом почтении, несмотря на то что сильное оного действие уже многим на тот свет отправиться пособило. Корень сам более схож с дурною человеческою фигурою, нежели мандрагорин, и часто случается, что голову, и руки, и ноги весьма ясно распознать можно, и потому не без причины его мужиком-корнем прозвали. Старые кочни толщиною бывают с большую [525] брюкву и действием наикрепчайшие. Из таковых кочней выходит пятьдесят, а иногда и до ста стеблей, кои прекрасными своими и благовонными цветов пучками не иначе предвещают, как такого сильного и вредного корня, каков он есть в самом деле. Наружная цветов сторона обыкновенно темно-красная или, что только не так часто бывает, серо-желтая, а внутренняя белесовата. И потому пучки, кои с краев наперед распущаются, кажут по краям белого цвету, а в середку красного или желтого, взору весьма приятного. Тунгусские ребята, срезав всю траву с корню и оборотя стеблем кверху, носят таким образом для украшения на голой голове вместо летней распущенной шляпы. <...> Часто в одном пучке попадают цветочки, которые из двух срослися и два семечка имеют, девять цветных листков, восемнадцать тычинок, в два ряда расстановленных.

Низменные места и луга около Борзы имеют сию особливость, что в начале зимы, как река замерзнет, поверхность земли из дерну от замерзающей в реке воды подымается, а под ним находящаяся вода замерзает после, а как весною дерн прежде всего растает, то и опущается на свое место очень не скоро. Подобное что примечают и около Аргуна, что земля ежегодно то выше, то ниже бывает, о чем и у Гмелина в его путешествии упоминается, однако сие чудо с тех пор уменьшилось.

Река Борза собою очень невелика, а водою только что весною богата. Ее берега в сих низких местах, так как и около лежащие горы, вовсе безлесны. Но в вершинах, где и Курензелинский медный завод построен, соснягом, а наиболее из так называемых черных березок дубровами изобилует.

Зимою оная речка течет так тихо, что вода весьма задыхается, к чему иловатое дно, изобильное горькою солью... главнейшею тому служит причиною.

Вдоль по сему урочищу, верст за 15 от Кулуссутая, приехал я на Удагатаевский караул, в долине стоящий, коего название на российском языке Удумкаевским произносится. Здесь я, переменя лошадей, без малейшей остановки отправился далее до Чиндантурукуевского караулу. Я не понимаю, каким бы то образом сделалось, что межевщики расстояние сие от Кулуссутаю до Угатаю на тридцать пять верст назначили; сему не только глазомеры, но и самое время по часам показывает ясно, что тут нет и половины, и верно считать надобно верст на пятнадцать. [526]

Чиндантурукская дорога лежит беспрестанно подле реки в ложбине, которая в нынешнее время прекрасное, вешнее, цветами усыпанное поле представляла, по коему трех сортов журавли и другие птицы в великом множестве гуляли. 27 верст от реки Удагатаю, на Борзе, имеется крутая гора, далеко в долину выдавшаяся, которую тунгусы Кирэ (Ворона) называют. На ней снаружи находятся различные каменья, отпавшие от черноватого слою, руду содержащего, и сами на руду походящие, однако еще их надлежащим горным порядком не разведывали. <...> Верст 5 далее по ту сторону Борзы на берегу имеется одна деревянная корчма с несколькими шалашами для казаков, кои за соленое озеро, меж полуднем и западом находящееся, верст семь расстоянием на караул ходят, также и для рабочих людей, коих для собирания по озеру сами каждое лето здесь содержат. Самый караул, хотя имя свое имеет от некоторых небольших озерков, на полдни ближе к границе лежащих, однако поелику там ни корму, ни пресной воды совсем нет, то поставили его от Чиндантуруку версты на две, на той же реке Борзе; а как и здесь по Борзе на открытой степи летом бывают великие бураны, а зимой чрезвычайные метелицы, так что скота никак выпущать нельзя, то тунгусы приходят в сии места кочевать только в хорошее время, а зимою становятся немного подалее на север, верст на десять у одного в нашу сторону протекающего студеного родника, Куйтун-Булак называемого, подле которого и русские казаки начали уже выстраиваться.

Из Удагатаю уже видеть можно верхи по ту сторону Борзы находящихся гор Адон-Шоло. По всем сим горам, так, как и по другим чистым каменным хребтам, от Борзы в обеденную сторону вдоль по границе даже по Абагайту простирающимся, находятся в нарочитом множестве так называемые аргалы, или дикие каменные бараны. Они очень пужливы, и летом достать весьма трудно. Но я неотменно желал иметь сего зверя, и для того и из Акшинска еще на Соктуйский караул отправил и здесь при Чиндантуруке чрез толмачей велел проворным ребятам из буретов с реки Аги собраться, чтоб сделать в соседственных здешних горах большую облаву. И справедливо: как я приехал, то уже человек шестьдесят были совсем в готовности, и потому не стоило, чтоб я здесь несколько дней промедлил в ожидании, каков сему конец будет.

Первого числа июня ездил я сам за Борзу на вышеупомянутые горы Адон-Шоло, кои здесь не более были как [527] верст на двадцать. Понеже река была от стекающего ныне с горы снегу в ее полости, то надобно было при соляной будке все выбирать из кибитки и перевозить на верблюдах, а простую телегу чрез воду мужики перетащили. Сперва от Борзинской солончатой впадины начинают подыматься бугры, снаружи голые и песчаные с щебнем, а внутри каменные. Потом лежат самые горы, в длину не более 20 верст, от востока к западу прямо меж Борзой и Ононью, кои вскоре после того соединяются. Вокруг гор к Борзинской пади, так и к другим долинам, находятся топи, кои их кругом совершенно отделяют; в топях же земля чернозем. Окольные горы невысоки, чисты, зарослые, но далее от часу выше, и самые высочайшие чрезвычайно разбиты, круглы, преглубокими разделены долинами и удивительно какими верхами вверх подымаются. Каменья представляют в некоторых местах будто оставшиеся какого строения развалины, гроты, где на самых вышках как порталы или для стены взнесены были ужасной величины громады и прочее тому подобное. Многие другие горы равным образом такими каменьями украшены, так что, издали едучи, нельзя не подумать, чтоб это не стада лошадей, коров или верблюдов паслися. <...> В двух местах по сим горам находятся пещеры, кои, однако, не великой важности. Все сии удивительные изображения составляет опока, из коего и самые горы, и большая часть даурских хребтов составляются. Камень сам лежит здесь превеликими увалами, один на другом, и так, что к полдню или к обеденнику почти на половину прямого угла в глубину упадает; и по сему-то слоев наклонение, как я во многих даурских горах приметил, по большей части в полуденную сторону отложее, нежели как в каменную северную, разными кабанами испещренную. С восточной стороны гор против Жиранчунгурукской лощины находится холм, состоящий из точильного камня, в коем видны рассеянные врозь отчасти зеленоватые, отчасти совсем прозрачные хрусталики, призматическою своею фигурою на бразильские смарагды похожие, которые только что на верху горы и находятся, понеже песок оттоль ветром свевает. Тунгусы, ходя на промыслы, собирают их детям на игрушки и тут нанесли столько, что мне самому никогда б найтить столько было не можно, ибо они не слишком-таки много находятся. При всем том, сколь они ни схожи на бразильские смарагды, однако при делании неоднократно опытов ничуть электрической силы не оказали. [528]

Различные гор кабаны, положением своим и фигурою в удивление приводящие; приятной зеленью покрытые долины, гребень гор в разных местах пресекающие; продолговатые, из молодых березок и осинок, большею частию на северной стороне, с самых вершин до низу простирающиеся рощицы; множество оленей и других диких зверей, еще более различных птиц в сие вешнее время, делали страну столь приятну, что приятнее и уединеннее желать больше не можно, и я нигде в моей жизни лучше не видывал. Таковое восхищение, а наипаче многие хорошенькие травки, на южной половине уже в полном своем цвете стоящие, столько меня привлекли, что я тут при одном ключе, коих и на все в горах только два имеется, ночевать остановился.

В сих прекрасных местах, где я столько был доволен и где я, то вверх по горам подымаясь, то вниз опускаясь, не имел почти четверти часа покою, имеется великое множество дикого зверя, особливо оленей и вышепоказанных каменных баранов. Я сам только что успел перелезть через один камень, то видел семь баранов, с невероятною скоростию бегущих и, как будто испуганы, с камня на камень перепрыгивающих. Волков, лисиц, корсаков и диких кошек (манулов) также довольно, однако последних более на Селенге, а наипаче по Жиде. Зайцы здесь и в полуденной Даурии, также и на Селенге двоякого сорту: простой, по-мунгальски шандага называется и зимою бывает бел, другой называется шолай, который зимою и летом сер, головка маленькая и подоле, хвостик сверху черен, и от европейского кролика должен быть отличен; его когда гоняют, то он бежит прямо, а не виляет так, как простой заяц. Если попадется ему навстречу сурочья нора или в горе расселина, то он и старается в ней скрыться. Иначе он водится по большей части в степях, наиболее под кустами горохового дерева, а собственных нор, как кролик, не роет.

Из редчайших птиц я приметил следующие: престрашно великого коршуна, еллоо по-мунгальски называемого, коих парочка сидела на высочайших и неприступных вершинах. Об нем и Гмелин под именем белого орла в некоторых местах упоминает. <...>

Комментарии

9 Мессершмид Даниил Готлиб (1685—1735) — натуралист, путешественник; в 1720—1727 гг. по заданию Петра I исследовал Сибирь вплоть до Забайкалья.

10 Стеллер Георг Вильгельм (1709—1746) — натуралист, путешественник, адъюнкт Петербургской академии наук (1737), участник второй Камчатской экспедиции; совершил ряд открытий в области флоры и фауны этого района. В тексте упоминается растение, названное его именем.