ГЕОРГ ПАЕРЛЕ

ОПИСАНИЕ ПУТЕШЕСТВИЯ ГАНСА ГЕОРГА ПАЕРЛЕ,

УРОЖЕНЦА АУГСБУРГСКОГО, С ГОСПОДАМИ АНДРЕАСОМ НАТАНОМ И БЕРНГАРДОМ МАНЛИХОМ МЛАДШИМ, ИЗ КРАКОВА В МОСКВУ И ИЗ МОСКВЫ В КРАКОВ, С 19 МАРТА 1606 ГОДА ПО 15 ДЕКАБРЯ 1608

BESCHREIBUNG DER MOSCOWITTERISCHEN RAYSE, WELCHE ICH HANS GEORG PEYERLE VON AUGSBURG MIT HERNN ANDREASEN NATHAN UND MATHEO BERNHARDT MANLICHEN DENN JUNGERN ADY 19 MARTUE AJ 1606 VON СRАСHАW AUS, ANGEFANGEN, UND WAS WIR WAHRHAFFTIGES GEHOERT, GESEHEN UND ERFAHREN, ALLES AUFS KHUERZEST BESHRIBEN, BIS ZUE VNSERER, GOTTLOB, WIDER DAHIRR ANKUNFT DEN 15 DECEMBRIS ANNO 1608.

18 июня, великий князь и бояре дозволили послам отправить в Польшу одного дворянина с несколькими людьми, для уведомления родных и знакомых о их здоровье и разных делах. Пан Малаговский назначил для посылки гофмейстера своего Барановского, с 30 особами, и дал ему письма к королю, жене, детям и знакомым. Бояре обещали не задерживать гонца, как скоро он привезет ответ, и допустить его к послам немедленно. Между тем, не взирая на все старания Москвитян утаить, что у них делается, дошли до нас разные вести; впрочем мы не всегда им верили. Замечательны наиболее следующие: [213]

Носилась в Москве всеобщая молва, что убит не Димитрий, а один из Немецких телохранителей, родом из Праги, весьма на него похожий; Димитрий же, проведав о заговоре, тайно бежал, по невозможности предупредить мятеж, готовый вспыхнуть, и удалился в княжество Северское, где народ принял его по-прежнему, как законного государя; рассказывали, что он уже собрал многочисленное войско и шел на Москву. Одни верили этому; другие же говорили нам, что Димитрий действительно умерщвлен, что мы своими глазами могли видеть труп его, лежавший на площади трое суток, и что многие другие доказательства удостоверяют в его смерти. Мы не знали, чему верить: одни говорили, что он убит, другие, что он жив, и в доказательство представляли даже письменные свидетельства.

Тогда же некоторые особы дали нам знать, что бояре не признают послов послами: ибо они приехали к самозванцу; посему нам советовали быть осторожными, чтобы чернь, раздраженная Поляками, и еще подстрекаемая надеждою грабежа, не вломилась ночью в наш дом и не оскорбила нас. Послы хотя утешали себя народным правом, однако ж, не доверяя коварным, вероломным Москвитянам, учредили из нас добрую стражу, стоявшую день и ночь на карауле.

15 июля наши приставы привели до 30 коней и, сообразно древнему обычаю, проводили послов во дворец, где один из сенаторов сказал им: “Великий князь и все бояре удивляются, что вы не хотите выдать тех людей, которые укрываются в вашем доме Его царское величество желает единственно поместить их в прежних домах и снабдить всем необходимым. Если же вы долее будете упорствовать, берегитесь, чтобы не было вам стыдно! Мы просим вас убедительно исполнить волю великого князя”. Послы отвечали: “Не знаем, для чего требуют от нас наших братьев, которые едва спасли жизнь от кровожадных рук ваших и пришли [214] к нам нагие, израненные. Если великому князю угодно дать им приличное содержание, нам кажется, он мог бы исполнить свою волю столь же удобно в нашем доме, как и вне его. Право защищает нас от всякого посрамления: ибо эти люди не силою приведены к нам, а сами пришли по доброй воле”. Послы готовы были отдать жизнь за своих братьев, но размыслив, что жертва не принесет никакой пользы их отечеству, и что силу одолеть невозможно, согласились исполнить требование бояр, которые обещали содержать Поляков прилично их званию, и по заключении мира, возвратить их послам, удовлетворив все убытки. Имена их записали, и послы возвратились из дворца.

21 июля явились на посольский двор несколько бояр и наши приставы; за ними вели лошадей для принятия тех людей, которых они требовали: их было 120 человек, в числе коих находились многие дворяне: два пана Стадницких, пан Рогановский, престарелый Стеенбах и другие. Распростившись с послами и поблагодарив их за все оказанные благодеяния, они молили, именем Бога, не покидать их в злой земле и не забыть о них, когда приступят к мирным переговорам. Послы обещали не предпринимать ничего вредного для своих собратий; сенаторов же просили, сообразно с волею великого князя, обходиться с ними, как с христианами, и дать им приличное содержание. После того вышеозначенные лица простились с горькими слезами; иезуит Саницкий дал им благословение; все видевшие разлуку плакали неутешно. Бояре хотели посадить благородных особ на приведенных лошадей, которых прислал, говорили они, из милости великий князь, послы не согласились, и велели маршалку отвезти их в собственных повозках.

Вскоре после того, мы узнали, что Москвитяне сильно вооружаются; мы получали сведения большею частью от стрельцов, стоявших у нас на страже; но вести были несогласны: [215] одни рассказывали, что великий князь готовится к войне с Турками; другие же говорили, что какой-то знатный воевода или князь, по yбиении Димитрия, бежал в страну Северскую, объявил там о смерти его, поклялся жертвовать для блага народного самою жизнью, и распустив молву, будто бы приверженцы Шуйского хотят истребить Северян, которые первые признали Димитрия, убедил их восстать на великого князя, а себя провозгласить государем. Иные уверяли, что сам Димитрий, которого Шуйский и бояре считали мертвым, появился в Северском княжестве, что жители тамошние снова покорились ему и вознамерились оружием возвести его на трон. Некоторые наконец сказывали нам, что Северская страна восстала на бояр за убиение Димитрия и самовольное избрание Василия Ивановича Шуйского великим князем, без ведома тамошних граждан, которые хотели возвести на престол другого князя, имевшего более права. Таким образом, от разногласия вестей, мы не могли узнать ничего определительного. Видно было однако ж, что Москвитяне боролись с врагом сильным и опасным: ибо, сколько раз мы ни спрашивали их, кто кого одолевает, всегда они отвечали: воры, т. е. мятежники. Бояре, разбитые на берегах Оки, должны были отступить к столице, куда ежедневно приходили толпы раненых, избитых, изуродованных.

1 ноября, приставы требовали от нас, именем великого князя и всех бояр, нашего оружия, уверяя, что это делается для общей безопасности послов и народа. “Мы боимся, говорили они, чтобы вы не вздумали взяться за оружие, и не дали повода к страшному кровопролитию”. Послы отвечали им: “Скорее умрем в этом доме, чем согласимся на такое бесчестие! Не думаете ли выманить у нас оружие тем же коварством, как отняли наших братьев, чтобы после поступать с нами, как вам захочется? О народе же не беспокойтесь: мы не трогались с места и не употребляли против вас [216] оружия, когда вы убивали наших единоземцев; тем менее теперь захотим действовать неприязненно. Сверх того, мы приехали сюда послами: требуем, чтобы нас и отправили как послов, а не пленниками. Вы можете пересказать наши слова великому князю и боярам”. Бояре, видя непреклонную твердость послов, запретили всем купцам своим, под телесным наказанием, продавать Полякам оружие, железо, свинец, серу, порох, и велели строго наблюдать за ними.

26 ноября, в воскресенье, во время обедни, ударили в набат: народ взволновался и бросился к Кремлю с ружьями и пищалями. Не зная, что случилось, мы немедленно взялись за оружие, стали по местам, под начальством своих ротмистров, и приготовились мужественно отразить насилие. Между тем явились приставы: они убеждали послов быть покойными и ничего не опасаться. Когда же спросили, от чего волнуется народ? они отвечали, что пред городом показалась толпа самой ничтожной черни, непослушной великому князю, и что для усмирения посылают теперь войско. Мы однако ж скоро убедились, что бояре имели дело не с чернью, а с сильным войском, которое обложило Москву, и не взирая на частые вылазки осажденных, стояло пред нею целые пять недель, так, что в городе уже начали терпеть недостаток в съестных припасах, особенно в хлебе: мера, стоившая прежде 1 грош, продавалась по 3 и по 4 гроша. Положение столицы было бы еще хуже, если бы великий князь и бояре, бессильные в битвах, не уловили в свои сети начальника мятежников, именем Пашкова ¹⁶⁸. Этот воевода, обманутый коварными речами и обещаниями бояр, изменил своему делу, дал слово великому князю расположить своих товарищей так, чтобы Москвитяне могли, окружив их, побить наголову, и сдержал обещание. Мятежники, заметив измену, обратились в бегство: 5,000 лучших воинов спаслись; прочие же, в числе нескольких тысяч, были изрублены, лагерь их разграблен и [217] сожжен, а Пашков пришел в Москву. Таким образом столица избавилась от осады. В последствии многие Москвитяне говорили, что если бы Пашков не оставил своих товарищей, жители столицы приняли бы его сторону, и что они уже готовы были предаться ему. Очень вероятно: в народе, утомленном осадою, царствовал раздор.

Вот все, что испытали мы и что случилось в Москве, в продолжение нашего плена до конца декабря 1606 года. Боже милосердый! дай нам встретить и провести новый год радостно и счастливо!

1607 год.

Мы встретили новый год весьма неприятною переменою, которая увеличила тягость нашей неволи: Москвитяне не стали присылать нам быков и назначили отпускать говядину, под тем предлогом, что в столице нет рогатого скота, что его надобно пригонять за сто миль, и что жестокая стужа этого не дозволяет. Послы запретили брать приносимое мясо, опасаясь, чтобы не прислали нам стервы. И так целые 6 недель мы оставались без говядины: каждый кормил сам себя, чем мог и как умел; это пощение было бы сносно, если бы нас не посетили разные болезни: жестокая головная боль, кашель, лом в членах; многие умерли от недугов; оставшиеся в живых терпеливо переносили страдания, ожидая от Бога своего спасения.

6 марта, приставы доставили послам письмо от старосты Орщинского, который уведомлял их, что Польское королевство наслаждается миром, что его величество уже отправил послов в Москву, и что их с часу на час ожидают на границе. Легко вообразить, как обрадовало нас это известие: мы узнали истинное положение дел в Польше и уверились, что нас не забыли, как прежде нам казалось.

20 марта, Русские послы возвратились из Польши в [218] Москву. Бояре дали знать о том послам королевским, с уверением, что они помнят свое обещание вступить в переговоры, или отпустить их, послов, в отечество.

Между тем, ежедневно доходили до нас вести, что воры (мятежники) засели в городах Туле и Калуги, что они обороняются упорно, что под Калугою от нечаянных вылазок их, днем и ночью, погибает много народу, что царское войско потеряло несколько орудий, отбитых и увезенных мятежниками, и что с каждым днем многие города и крепости принимают их сторону, частью силою, частью добровольно.

22 марта, приставы уведомили послов, что слуга их Дульский возвратился из Польши в Poccию; a 30 марта он сам пришел к послам и вручил им письма. Когда же спросили, от чего он так замедлил прибытием? Дульский отвечал, что бояре держали его в дороге около 12 недель, стараясь и ласками, и угрозами выманить у него письма и разные вещи; но что он никак не соглашался исполнить их требования; сверх того объявил, что, по милости Небес, рокош (раздор дворянства с королем) кончился благополучнее, чем ожидали, хотя нельзя было не опасаться бедственных последствии: ибо с обеих сторон вооружилось до 180,000 человек.

Послы отправили к думным боярам письмо, в коем было сказано, что как его величество назначил в Москву другого посла, то они должны быть отправлены в отечество; но получили в ответ, что скоро переговоры великого князя с королем Польским кончатся к общему удовольствие. Итак, сколько ни старались послы просьбами и угрозами открыть себе путь в отечество, все усилия их оставались, тщетными.

Между тем в России свирепствовала война междоусобная; великий князь отступил от Калуги и осадил Тулу; мятежники со своей стороны также оставили Калугу, почти до основания разрушенную, и заперлись в Туле, которая имела прочные [219] укрепления. Наши приставы, рассуждая с послами о этой войне, говорили откровенно, что в продолжение внутренних раздоров, Шуйский потерял более 100,000 человек. Эти слова нас очень удивили: прежде приставы не смели молвить слова без ведома великого князя, и тем менее сказать что-либо не в похвалу ему.

11 мая, Шуйский выступил из Москвы со всем дворянством и многими гражданами: он отправился под Тулу, чтобы, взяв ее, покорить потом другие города мятежные; предприятие казалось нетрудным: в войске его было по крайней мере 150,000 человек; вышло напротив: засевшие в Туле мятежники оборонялись упорно и мужественно. Посему великий князь велел ополчиться всем Москвитянам, которые только могли держать оружие; сам возвратился в Москву, а за ним пришло и все войско, которое собирали в окрестностях столицы, на пространстве 100 или 200 миль, целые шесть недель; потом в Кремле переписали и вооружили. При составлении переписи, каждому ратнику дают копейку, которую он должен возвратить по окончании похода: так узнают число воинов ¹⁶⁹. Кто не видал своими глазами этого войска, тот не поверит, что за народ собрал Шуйский: оно состояло большею частью из Татар Казанских, которые не только не умели стрелять, но и ружья никогда в руки не брали. Видя такую армию, мы уверились, что великий князь имел дело не с простыми поселянами.

Купцы, жившие с нами на одном дворе, представили послам, что они терпят большие убытки, товары их не продаются и легко могут испортиться от долговременной увязки, cами же они не имеют средств к пропитанию; почему и просили послов исходатайствовать им у великокняжеского брата, князя Дмитрия, верных проводников, с коими они могли бы, как торговцы, возвратиться в Литву, на родину. Послы обещали исполнить их желание и велели самим подать просьбу князю [220] Дмитрию Шуйскому. Но просители долго не могли достигнуть своей цели: когда согласились на их желание господа послы, отказали бояре; когда же бояре согласились, заупрямились послы: обе стороны действовали наперекор одна другой; после долговременного прения, пришли наконец два боярина, дьяк или вице-канцлер и Корсак ¹⁷⁰, которые спрашивали послов, от имени князя Дмитрия и всей боярской думы, угодно ли им согласиться на отправление челобитчиков, объявив притом, что бояре готовы удовлетворить их просьбы. Послы сначала не согласились. “Это значит, - говорили они. - Что бояре долго думают держать нас здесь! Купцы приехали с нами; должны и выехать вместе, а не прежде”. Бояре клялись Христом-Богом, что чрез несколько недель, послы могут отправиться: ибо с каждым днем ожидают в Москве прибытия новых послов королевских. Клятва прекратила спор: купцам велено готовиться в дорогу.

10 августа, их перевели с посольского двора на купецкий двор, где торгуют иноземцы: там они пробыли 8 дней, могли закупить все, что было им угодно; наконец отправились в Литву.

23 сентября, мы видели комету: каждую ночь она являлась, чрез час по захождении солнца, на севере, и стремилась к востоку; скрывалась за 2 или за 3 часа до рассвета. Впрочем не более 11 ночей ее было видно. Время покажет, что она предвещает. Помилуй нас, Боже милосердый!

23 октября, въехали в Москву новые послы королевские. Бояре строго приказали караульным стрельцам наблюдать, чтобы никто не уведомил нас о их прибытии; нашлись однако люди, которые нас известили. Господа послы сперва не верили этому: и прежде им сказали, что приехал посол Польский, когда прибыл Шведский посланник. Желая удостовериться в истине молвы, они приказали своему трубачу, как скоро настанет вечер и все успокоится, дать сигнал звуком трубы: ответа однако не было. Приеxaвшие Поляки, имея [221] квартиру в дальнем расстоянии от посольского двора, не расслушали сигнала. Это случилось в воскресенье. На другой день, также вечером, затрубили уже трое вместе: новые послы тотчас отвечали трубным звуком; тогда, наконец, мы убедились, что нас не обманули.

В этот же день получено известие о покорении Тулы, приведенной к сдаче недостатком съестных припасов; простым ратникам великий князь даровал жизнь, а двух главных мятежников отправил в Москву пленниками. Их привезли торжественно 20 октября: главный назывался Федоровичем, потому что он выдавал себя за сына великого князя Феодора Иоанновича; товарищ его и воевода был Болотников ¹⁷¹.

Народ толпился по улицам, когда ввозили их в город, двое из наших видели торжество Москвитян, когда ходили в рынок для закупки разных вещей; приставы и стрельцы провели их в толпу народную посмотреть на изменников, только тайно, и по-видимому, с великим опасением, а в самом деле водили их для того, чтобы они пересказали послам, как удачно идут дела великого князя. Послы, однако ж, тотчас догадались, что не эти два пленника были виновниками страшного мятежа и войны кровопролитной, а другие люди; бояре же радуются и торжествуют, только для того, чтобы ослепить чернь и уверить послов в силе великого князя, успевшего управиться с врагами и мятежниками: т. е. им хотелось заставить Поляков быть уступчивее и миролюбивее. Когда же мы спросили стрельцов, совершенно ли прекратилась в России война междоусобная, некоторые из них сказали за тайну, что им неизвестно, и что главный бунтовщик, единственный виновник всему злу, бежал в Польшу, где собрав силы, если можно, опять придет в Россию. Каждый день приносили нам новые вести, но большею частью невероятные.

8 ноября, приставы принесли открытое письмо на Русском языке от недавно прибывших послов Польских Стенцеля [222] Витовского и Яна Соколенского: они уведомляли панов Гонсевского и Олесницкого, что его величество с супругою, юным принцем и принцессою пользуются вожделенным здравием, что королевство наслаждается миром и спокойствием, что жены, дети и знакомые их, господ послов, также находятся в добром здоровье; касательно же прочих дел, они теперь не упоминают, надеясь при личном свидании объясниться об них словесно. Это письмо весьма нас обрадовало: мы надеялись скоро вырваться из неволи. Господа послы тотчас написали ответ по-Русски, и просили приставов исходатайствовать дозволение у князя Дмитрия доставить его вновь приехавшим послам: приставы обещали исполнить просьбу.

10 ноября, великий князь возвратился в Москву со многими боярами и другими сановниками; лошадей под ними было до 2,000. Его встретили бояре и знатнейшие купцы. Он сидел один в колеснице, покрытой красным шарлахом и запряженной цугом в 4 белые лошади; недалеко от дворца, слез с колесницы и шел пешком между боярами, встретившими его у Кремлевского моста. Въезд был не пышный; только звонили в колокола, и то не ладно. Лучше всего встретили великого князя наши послы, которые едва завидели его вдалеке, тотчас велели играть на трубах и бить в барабаны: наша музыка не умолкала, пока он не вошел во дворец.

12 ноября, великий князь опять выехал из Москвы в монастырь, именуемый св. Троицею. В тот же день пришли к послам приставы с уведомлением, что царь отправился только на несколько дней для богомолья, и что по возвращении своем, он немедленно приступит к переговорам и отпустит послов с честью.

17 ноября, царь, совершив набожное путешествие, возвратился в Москву.

20 ноября, приставы известили нас, что великий князь назначил сей день для приема новых послов королевских, и [223] обещали дать нам знать, чем кончится аудиенция. Мы видели послов, когда они ехали во дворец: наши послы приветствовали их барабанным боем и трубным звуком; мы же, в изъявление радости, махали им шапками. Впереди послов несли торжественно дары королевские: золотой столик с образом Богоматери и несколько серебряных вызолоченных сосудов; король прислал сверх того 4 красивые Турецкие лошади. Аудиенция происходила таким образом: сначала сказал пан Стенцель Витовский:

“Всепресветлейший Сигизмунд третий, Божиею милостию, король Польши, великий князь Литовский, Русский, Прусский, Самогитский, Волынский, Подольский, Подляхский, Лифляндский, Эстляндский, наследник Шведский, Готский, Вандальский, герцог Финляндский и прочая — Василию Ивановичу, Божиею милостию великому князю всея Руси, князю Владимирскому, Московскому, Новгородскому, Казанскому, Астраханскому, Псковскому, Тверскому, Югорскому, Пермскому, Вятскому, Болгарскому и многих иных земель обладателю, посылает свой поклон и приветствие. Всепресветлейший Сигизмунд, король Польский и великий князь Литовский, вам, великий князь Василий Ивановичи повелел сказать: вы известили его величество, письменно и словесно, чрез посла вашего князя Григория Константиновича Волконского старосту Телятевского и дьяка Андрея Иванова, что Гришка Богданов сын Отрепьев, бежавший из Москвы в Польское королевство и там выдавший себя за сына великого князя Ивана Васильевича, за Димитрия Углицкого, уверив короля в истине слов своих, получил как от его величества, так и Польских вельмож, войско, деньги и всякое вспоможение, что государь наш, вопреки мирному договору и клятвенному обещанию, послал с ним в пределы Московские, в княжество Северское, знатнейших советников своих, Георга Мнишка, воеводу Сендомирского, старосту Острокского, и многих других панов Польских и Литовских; что Гришка, [224] опустошив Русскую землю и пролив множество крови, овладел престолом Московским, а дочь воеводы Сендомирского взял за себя; что вы, великий князь, вступив после того на престол, оказали во время бунта защиту подданным его величества, не дав народу их убить, а имение разграбить; что все они отпущены в Литву и Польшу, исключая главных виновников зла, поссоривших Москву с Польшею, и послов его величества Олесницкого, кастеляна Малоговского, и Александра Корвина Гонсевского, камергера и секретаря его величества, старосту Велижского, и что, по совету и приговору бояр, вы решились отправить к нашему государю послов, для уведомления обо всем Польское правительство. Сверх того вы желали, чтобы король назначил сановников для рассуждения о тех делах, которые подробно изложены вашими послами.

“Его величество, всемилостивейший государь наш, продолжал пан Соколенский, в качестве посла великого княжества Литовского, повелел сказать вам, Василий Иванович! Когда какой-то Москвитин явился в стране Польской и назвал себя Димитрием Ивановичем Углицким, сыном Ивана Васильевича и законным наследником государства Московского, толпы единоземцев ваших бросились к нему из Русских городов и крепостей, признали его истинным государем, служили ему и оказывали царские почести, хотя он был еще бедным странником. Наши, видя это, поверили не столько словам его, сколько свидетельству преданных ему Москвитян, и по христианскому состраданию, оказали ему всевозможные ласки и вспоможение. Между тем он послал в Poccию своих приверженцев рассказать о себе в разных местах и разведать, что думают прочие Москвитяне и признают ли его государем; когда же уверился, что все готовы покориться ему, он убедил Георга Мнишка, воеводу Сендомирского, проводить его с небольшою дружиною, а не с войском, до Русских пределов, сказывая, что там все присягнут ему добровольно. Его [225] величество ничего не знал об этом, не помогал Димитрию ни войском, ни казною, и даже строго, с гневом, приказал воеводе; возвратиться из России, лишь только сведал о его поступке ¹⁷². Пан воевода немедленно исполнил королевское повеление: все Поляки оставили Димитрия, исключая сотни казаков и других своевольников. Вскоре после того, сами Москвитяне провозгласили его своим государем, возвели на престол, короновали, присягнули ему, одним словом, поступили так, как всегда поступают подданные. Можете ли вы обвинять теперь нашего всемилостивейшего государя и наших единоземцев в нарушении мира? Народ Московский сам начал, сам и кончил! Возведенный вами на престол, Димитрий прислал к его королевскому величеству Афанасия Власьева, для заключения вечного союза против язычников и всех врагов христианского имени; а государь наш отправил к нему старосту Велижского для довершения этого дела и для условия, каким образом одолеть общего врага христианства. Между тем, по словам вашим, Димитрия не стало.... Если он не был истинным сыном великого князя Ивана Васильевича, зачем же вы признали его государем, возвели на престол и короновали? В этом трудно обвинить подданных его королевского величества! Да нельзя упрекать и вас, Москвитяне: все было делом Божьего промысла! Его десница все устроила! Иначе как могло случиться, чтобы Москвитяне сами своего единоземца провозгласили государем, возвели на трон, посадили, короновали, явили все знаки преданности и умертвили? Все это известно одному Богу, Коего дела непостижимы! Но в то же время, в самой столице, когда ваши единоземцы покоились глубоким сном, полагаясь на уверения в дружбе и приязни, вы предали злой смерти многих подданных его величества, совершенно невинных, а имение и добро их расхитили; воеводу же Сендомирского, дочь его, друзей его, и многих подданных королевских, приехавших сюда по просьбе покойного государя, вы заключили в темницы и доселе [226] держите как пленников. Мало того: вы задержали самих послов королевских, чего не делают ни язычники, ни варварские народы! Вследствие сего, король, всемилостивейший государь наш, прислал нас сюда, объявить вам, великому князю Василию Ивановичу, от имени его величества, всей короны Польской и великого княжества Литовского, чтобы послы королевские, пан Николай Олесницкий, кастелян Малоговский, и пан Александр Корвин Гонсевский, староста Велижский, также Георг Мнишек, воевода Сендомирский, дочь его и все приятели, вступившие в Poccию не врагами, а друзьями, по просьбе и желанию прежнего государя вашего, равным образом все подданные его величества и несколько знатных купцов из областей императора Рудольфа II, брата и шурина королевского, в особенности же Андреас Натан и его товарищи, чтобы все эти лица были отправлены в Польшу немедленно, с честью и верными проводниками; за убытки же, ими понесенные, король требует вознаграждения, а за смерть своих подданных, расправы и наказания виновников. А как сверх того, в прежнее время, многие купцы Польские и Литовские, задержанные в Москве, лишились своих товаров, как и в нынешнем случае, (с вашего ли ведома или нет, король оставляет без исследования; то мы надеемся, что согласно с справедливостью, за все товары, взятые у этих людей в казну при прежних великих князьях Иване Васильевиче, Феодоре Ивановиче, Борисе Феодоровиче, и Димитрии Ивановиче, вы заплатите цену их и вознаградите убытки. Того требует самая справедливость: в областях королевских трое Московских купцов, на основании мирного договора, торгуют свободно, без всякой обиды”.

“Всемилостивейший государь! (сказал в заключение первый посол, пан Витовский) товарищ мой объяснил главную цель нашего прибытия: мы просим отпустить в отечество послов королевских, воеводу Сендомирского с его дочерью и друзьями, также всех подданных его величества и купцов иноземных, [227] со всем добром их и товарами. Сверх того нам велено, прежде всяких переговоров, объясниться с великими послами его величества и с воеводою Сендомирским; посему, да будет нам позволено переговорить с ними о необходимых делах, и потом условиться с вашими советниками”. В заключение послы представили подарки и возвратились на свой двор.

Между тем у нас случилось следующее: принесли в нашу кухню весьма негодной баранины и одного барана до крайности тощего; повар взял его, заколол и с досады повесил в воротах, на улицу. Приставы, увидев это, тотчас поскакали во дворец и там объявили, что на посольском дворе презирают корм великокняжеский, что за воротами посольскими висит баран для насмешки. (Послы вовсе ничего не знали о поступке повара). Вскоре они возвратились с уведомлением, что на другой день утром приедут к послам два боярина от великого князя: мы обрадовались этому известию, надеясь узнать, как приняты новые послы королевские.

21 ноября, явились с приставами два боярина Андрей *** и Чепчугов, которые сказали послам, что великий князь весьма недоволен их насмешками, что никакой посол не должен оказывать такой невежливости его царскому величеству. Удивленные послы отвечали, что они вовсе ничего не знают о висевшем за воротами баране, и что если так действительно случилось, то совершенно без их ведома и приказания, в чем призывали свидетелем самого Бога. “Зачем не сказали вы нам прежде, говорили они приставам, если вы видели то, о чем донесли боярам? тогда вы узнали бы, с нашего ли согласия это сделано. Мы вовсе не участвовали в этом деле; виновник будет наказан; а великий князь, мы надеемся, извинит нас и не вменит этого случая нам в насмешку или невежливость”. Бояре объявили сверх того: “Новые послы представили свои верющие грамоты, в коих ни слова о вас не сказано; они присланы не к нам, а к великому князю для переговоров; [228] посему вам надобно ждать, когда они кончатся и дела будут приведены в порядок”. “Если действительно так, отвечали послы, и нам здесь делать нечего, мы хотим возвратиться к его королевскому величеству. Если же, вопреки всем правам народным, нам будет отказано в таком требования, клянемся нашим Богом, что мы отправимся в путь сами собою, торжественно, и в случае какого-либо насилия, скорее умрем, нежели останемся в неволе. Мы решились непременно исполнить свое намерение; скажите об этом великому князю!”. Бояре возвратились во дворец; а великий князь, между тем, дал повеление отпускать нам в половину менее против прежнего съестных припасов и напитков. Это еще более убедило послов привести в действие задуманное предприятие: призвав приставов, они сказали им, что завтра, рано утром, едут в Польшу, ибо видят, что их уже не признают послами, о чем просили объявить боярам; а нас убеждали примириться с Богом и быть готовыми вырваться из темницы, или испить смертную чашу, если Москвитяне захотят употребить силу. Мы были согласны; всю ночь провели в молитве и приобщились св. Таин.

22 ноября, за два часа до рассвета, послы приказали укладывать вещи и запрягать лошадей. Ночевавший тогда в нашем доме пристав, увидев, что мы сбираемся в путь, просил у послов дозволения повидаться и переговорить с ними; послы согласились. Пристав приходит к нам и видит всех нас вооруженными с головы до ног: это его чрезвычайно перепугало; он молит послов оставить их намерение, уверяя, что от этого добра не будет, и произойдет страшное кровопролитие. “Вы можете делать, что вам угодно, отвечали послы; мы едем! Если же станете нас удерживать силою, мы проложим путь оружием, и охотнее погибнем, чем останемся в этой темнице!”. Видя, что дело пошло не на шутку, пристав просил по крайней мере подождать отзыва бояр, и ускакал во дворец. [229] Мы же стали по местам под начальством назначенных капитанов, ожидая, чем кончится тревога.

Вскоре явились все наши приставы: их было трое; с ними пришел один гражданин, которой сказал послам: “Граждане Московские поручили мне просить вас оставить ваше намерение; все мы оплакиваем упорство ваше, предчувствуя, что от него возгорится война между Poccиею и Польшею; мы тем более сожалеем, что необузданная чернь найдет случай к грабежу: а если вы вздумаете обороняться, ударят в набат и начнется страшное кровопролитие”. Послы возразили: “Не мы начнем! Если нас не будут удерживать, мы ни одним словом не оскорбим граждан, не тронем последней собаки; если же народ решится употребить силу, станем обороняться до последней капли крови: мы приехали послами, хотим и выехать также. Известите граждан о нашем ответе!”. Москвитин обещал все пересказать народу и донести самому великому князю; между тем просил послов на минуту успокоиться, раскланялся и уехал. Вскоре после того, пришел сановник от великокняжеского канцлера; он заговорил было гордо и дерзко; послы тотчас его остановили: “Кто прислал тебя?” - спросили они. “Великий канцлер”. “Знает ли великий князь?”. “Нет”. “Так нечего с тобою и время терять, если ты пришел не от государя”, сказали послы, мы приехали к великому князю, а не к канцлеру. Извести о сем того, кто прислал тебя, и скажи, что если чрез час не явятся к нам два думные боярина с ответом великого князя, мы садимся в повозки и отправляемся. Пусть узнают об этом граждане!”. Послы вышли к воротам; за ними пошли и мы, имея в руках ружья, секиры, пистолеты, также и знатнейшие дворяне, вооруженные саблями. Каждый из нас приготовился к битве; послы запретили нам стрелять, пока не дадут платком сигнала; особенно же удерживали гайдуков, коих было до 20 человек. Москвитяне, собравшиеся у ворот многочисленными толпами, [230] увидев наших в грозном вооружении, сначала испугались; однако ж направили на нас свои длинные ружья и тем более раздражили Поляков; мы взвели курки и хотели палить: приставы бросились в средину между обеими сторонами, умоляя послов, ради Бога, успокоиться на минуту, и дождаться боярского ответа; послы с трудом укротили своих людей; в то же время объявили народу, что побудило их к отъезду (народ впрочем от испуга ничего не слыхал), и отошли от ворот со всею свитою, ожидая, что скажут бояре. Чрез несколько минут прискакал из дворца наш пристав, с уведомлением, что за ним едут два думные боярина: в самом деле, вскоре приехал дворецкий Артамон Михайлов с главным секретарем, и объявил послам от имени великого князя, что царь не замедлит отпустить их в отечество с другими послами и будет содержать их по-прежнему; в удостоверение же того, призывает в свидетели самого Бога. Послы, выслушав клятвенное обещание великого князя, долго советовались друг с другом; наконец возвратились в дом, и все успокоилось. Так, благодаря Всевышнему, кончилось это смятение! Нам стали отпускать съестных припасов вдоволь и лучше прежних.

23 ноября, послы призвали приставов, и пан Олесницкий сказал им: “Благодарим промысл Всевышнего, располагающего делами и поступками людей, за благополучное окончание вчерашнего предприятия нашего! Благодарим и великого князя, давшего обещание отпустить нас в отечество. Просим у него дозволения повидаться с послами его королевского величества; если же это невозможно, по крайней мере, да будет им дозволено доставить нам письма, которые они привезли из Польши. Сверх того нам нужно купить лошадей и разные необходимые вещи для дороги”. Приставы с своей стороны также благодарили Бога, все кончившего благополучно; о желании же послов обещали донести государю, и с тем уехали во дворец. [231]

2 декабря, великий князь угощал во дворце вновь прибывших послов королевских; пир продолжался 4 часа с половиною.

3 декабря, господа послы и все мы получили позволение закупить лошадей; в свидании же с новыми послами отказано; только обещано прислать немедленно письма, о коих мы просили.

8 декабря, послам доставлено тайно письмо от новых послов, которые уведомляли их о бывшей аудиенции, и тем очень обрадовали: наши господа послы удивлялись только, что они должны вести переговоры; но каждый легко мог разрешить загадку: нашим послам известнее было положение всех дел в России.

22 декабря, новые послы опять были во дворце; бояре хотели знать содержание их посольства: послы хотя могли бы начать переговоры без панов Малоговского и Гонсевского, но решительно отказали в требовании бояр, объявив, что по воле короля, они не приступят ни к какому рассуждению без своих товарищей. “Мы можем объяснить только некоторые условия наши: если великие послы королевские с воеводою Сендомирским, дочерью его и родными, также все подданные его величества, прибывшие в Москву на свадьбу прежнего вашего государя, а не для войны, равным образом все торговцы, по сему же случаю к вам приехавшие, если все эти особы не будут немедленно отправлены к пределам Польским, с честию и в довольстве, да будет вам известно, что государь наш намерен оружием выручить их из неволи. Теперь делайте, что хотите!”.

Великий князь, узнав от бояр, что говорили послы, закипел гневом, тотчас приказал возвратить им подарки и сказать, что они могут ехать обратно, к своему королю, если не хотят объявить, за чем приехали. “Мы поднесли дары великому князю, отвечали послы, не для того, чтобы нам возвращали их, или чтобы нас отдаривали: мы представили их из одной дружбы и добровольно. Если же великому князю [232] неугодно, пусть будет так! Мы готовимся к отъезду”. Свите приказано было собираться в путь. Целую ночь мы укладывали все вещи и к утру послы были готовы отправиться. Когда донесли о том великому князю, он прислал несколько бояр объявить послам, что государь жалует их своею милостию, и что завтра они могут во дворце приступить к совещанию с великими послами. Коней отложили.

25 декабря, наши послы получили приглашение в следующий день пожаловать во дворец для переговоров о некоторых делах с боярами. Приставы нарядились в парчовые кафтаны (кафтаны выдаются им на торжественные случаи из казны, куда, по миновании надобности, опять возвращаются), и проводили послов до Золотой палаты: там они были приняты князем Дмитрием Шуйским и многими знатными боярами, которые от имени великого князя объявили, что государь жалует их и дозволяет им переговорить с новыми послами. Наши господа поблагодарили бояр и чрез четверть часа увидели своих единоземцев: свидание было самое радостное. Послы говорили друг с другом около 4 часов; наши узнали, между прочим, о бывшем в Польше великом несогласии между королем и дворянством: раздор дошел до того, что обе стороны вступили в битву; около 600 человек пало на месте сражения; виновники вражды спаслись бегством в чужие страны; а в королевстве водворилось спокойствие. Рассказывали нам много и других вестей. Мы же описывали свою неволю, скуку, горесть, бедствие и проч. Великий князь, между тем, приказал поднести нам разных напитков, дорогих медов и Немецкого пива. Послы, наговорившись вдоволь, подозвали знатнейших бояр и объявили, что они кроме представленной грамоты, имеют еще другую, верительную, и что в переговорах должны участвовать, согласно с волею короля, все послы, и прежние и вновь прибывшие. Бояре сказали о том великому князю, который велел отвечать, что он согласен на такое предложение и что [233] назначено будет время и место для поднесения упомянутой грамоты. Послы откланялись и возвратились в свои дома.

29 декабря, приставы объявили нашим послам, что в следующий день они увидят очи великого князя, и должны представить грамоту, но без участия новых послов. Наши не согласились: начались споры, прения, посылки к боярам. Наконец явился Михайло Борисович Сукин с дьяком Андреем, и объявил, что как новые послы уже представили свои грамоты, а прежние тогда не присутствовали на аудиенции, то и нельзя начинать конченного дела. Наши никак не хотели отступить от своих инструкций, и ссылаясь на обещание великого князя, объявили решительно, что без товарищей они своей грамоты не представят.

Так провели мы 1607 год! Чем все это кончится, одно время откроет. Боже милосердый! ради Христа Спасителя, прекрати наши страдания, рассей нашу скуку, горесть, и даруй нам ту свободу, которою в отечестве мы наслаждались!

1608 год.

1 января, наши господа послы отправили к великому князю и боярам письмо, коим уведомляя, что без участия своих товарищей, согласно с волею короля, они не могут представить верительной грамоты, ни приступить к каким-либо совещаниям, просили убедительно размыслить, сколь бедственные следствия должны произойти от упорства бояр. “Не ждите, сказано было в письме, третьего посольства: оно не принесет вам ничего доброго! Мы предостерегаем вас в последний раз: не станем более писать к вам; будем ждать, пока сам король нас не освободит”.

С этих пор великий князь и бояре изыскивали все пути, каким бы образом убедить новых послов к переговорам, без участия прежних. Для того звали их опять во дворец; [234] послы сперва не соглашались; наконец решились узнать, чего хотят Москвитяне, и поехали. Бояре, указав им то место королевской грамоты, где было сказано: “Государь Московский может верить всем словам и действиям послов его королевского величества”, говорили, что это разумеется только о послах вновь прибывших, что о прежних великих послах в этой грамоте вовсе не упомянуто, и что государь удивляется, почему послы, имея полномочие, не хотят приступить к переговорам. “Так! - отвечали послы, - в королевской грамоте сказано, что вы должны верить всем нашим словам и действиям; но вам уже известно наше первое предложение: согласитесь, иначе мы не станем ничего делать”. Тем и кончилась конференция: послы возвратились в свой дом.

8 января, бояре пришли к нашим послам, стараясь хитрыми и льстивыми речами убедить их к начатию переговоров; но и в том не успели ¹⁷³.

Комментарии

168. В подлиннике Patska. Шмидт-Фисельдек думает, что это слово значит Батюшка, и что так называли начальника мятежников. Mнение совершенно ложное: Паерле разумеет известного Истому Пашкова.

169. То же свидетельствует Петрей.

170. Korsak. Должно быть Корсаков.

171. В подлиннике Fedorowitz и Plotno: известные мятежники Лжепетр и Болотников. См. о них Берову Летопись.

172. Напомним еще читателю свидетельство Александра Чилли. См. выше примеч. 135.

173. В рукописи, которою я пользовался, недостает листов двух или трех; их нет и в списке Волфенбительской библиотеки. Из дел нашего архива мы знаем, что послы Литовские заключили с боярами 25 июля 1608 года перемирие на 3 года и 11 месяцев; исходатайствовали свободу Марине и отцу ее; клялись в дружбе и любви; наконец отправились восвояси. Паерле достиг Кракова 15 декабря 1608 года.