ОДОН ДЕЙЛЬСКИЙ

О СТРАНСТВОВАНИИ ЛЮДОВИКА VII, ФРАНКСКОГО КОРОЛЯ, НА ВОСТОК

DE LUDOVICI VII REGIS PROFECTIONE IN ORIENTEM

(Отрывки из третьей, четвертой, пятой книг)

[Константинополь]

Книга III... И вот мы отправились дальше ¹, и когда приблизились к городу ², все его знатные и богатые люди, как духовного звания, так и миряне, толпой высыпали навстречу королю ³, чтобы принять его с должной почестью, смиренно просить посетить императора ⁴и удовлетворить его желание увидеться с королем и поговорить с ним. Король же, сочувствуя опасениям ⁵императора и уступая его просьбе, вошел в город в сопровождении нескольких своих людей и был принят императором вполне по-королевски в портике дворца. Оба государя были почти одного возраста и роста, различались они только одеждой и манерами. После взаимных объятий и поцелуев они вошли во дворец ⁶, где сели на приготовленные им одинаковые кресла. Здесь в присутствии своих приближенных [372] они беседовали с помощью переводчика. Император справился о здоровье короля и его намерениях, желая ему всего, что Богу будет угодно, и обещая со своей стороны то, что только будет в его силах. О, когда б это было столь же искренне, сколь и благопристойно! Если бы его движения, если бы приветливость лица, если бы слова выражали то, что таит сердце, присутствующие могли бы заключить, что император очень любит короля; однако подобная очевидность лишь вероятна, но вовсе не бесспорно истинна. После этой беседы они расстались друг с другом, как братья, и имперские вельможи проводили короля во дворец, предназначенный ему для жилья ⁷.

Книга IV. Константинополь, слава греков, известный своими богатствами и еще более богатый, чем говорят о нем, построен треугольником, наподобие паруса корабля. В его переднем углу расположена святая София и дворец Константина ⁸ с капеллой, прославленной святейшими реликвиями. С двух сторон город омывается морем ⁹. Когда мы прибыли в город, справа от нас был Рукав св. Георгия ¹⁰ и слева какой-то впадающий в него поток ¹¹, который разливается почти на 4 мили. Там стоит дворец, называемый Влахернским, и хотя возведен он в низине, но, построенный с роскошью и изяществом, поднимается довольно высоко и благодаря тройному соседству — моря, полей и города — доставляет своим обитателям тройное удовольствие взирать на все это попеременно. Его внешняя красота почти несравненна, но красота внутренняя превосходит все, что я только мог бы сказать о ней. Со всех сторон он расписан золотом и разноцветными красками, двор выстлан мрамором с изысканным мастерством, и я не знаю, что придает дворцу большую ценность и красоту — совершенство ли искусства или богатство материала. Третья сторона треугольника примыкает к полям, но защищена двойной стеной с башнями, протяженностью от моря до дворца около двух миль. Стена эта не достаточно укреплена, и ее башни не очень высоки, но население города полагается, как мне кажется, на свою многочисленность и на мир, которым оно наслаждается с давних времен. Внизу под стенами лежат пустые земли, которые возделываются плугом и мотыгой, на них разбиты огороды, снабжающие горожан всякого рода овощами. Извне прорыты сюда подземные каналы, доставляющие городу в изобилии пресную воду.

Сам же город грязен и зловонен, и многие его места осуждены на вечный мрак; ведь богачи затемняют своими постройками улицы и оставляют эти грязные и мрачные места беднякам и чужеземцам; здесь совершаются убийства и грабежи и другие преступления, которые любят темноту. Более того, в этом городе люди живут без закона, в нем столько же хозяев, сколько богатых людей, и почти столько же воров, сколько людей бедных; ни один преступник не знает здесь ни страха, ни совести, ибо преступление не карается законом и никогда не совершается средь бела дня. Этот город во всем превышает меру — ведь он превосходит другие [373] города как богатством, так и пороком. Много в нем также церквей, не сравнимых со святой Софией по величине, но равных ей по красоте и замечательных не только красотой, но и многочисленными священными реликвиями. Все, кто может, приходят в церкви: одни из любопытства, другие по набожности.

Король также в сопровождении императора посетил святые места и по возвращении отобедал с ним, уступив его настойчивым просьбам. Это пиршество, на котором присутствовали знатные гости, удивительное по своей пышности и по изысканности яств и по приятным развлечениям, услаждало одновременно и слух, и уста, и глаза ¹². Многие из свиты короля опасались за него, но он, вверивший себя Богу, ничего не страшился, исполненный веры и мужества; ибо тот, кто не склонен причинять вред, с трудом верит, что кто-то станет вредить ему. И хотя греки не выказали никакого признака вероломства, я думаю все же, что, имей они добрые намерения, не проявляли бы они столь усердной услужливости. Они просто скрывали свою обиду, за которую собирались отомстить после нашей переправы через Рукав. Тем не менее нельзя ставить в вину грекам то, что они заперли городские ворота перед многочисленными толпами, после того как были сожжены многие их дома и оливковые рощи, то ли из-за нехватки дров, то ли по дерзости и пьяному безумию. Король обычно приказывал обрубать таким уши, ноги и руки, но даже и этим не мог обуздать их неистовство. Действительно, было необходимо или погубить несколько тысяч человек одновременно или сносить их многочисленные злодеяния...

Между тем, пока король ждал идущих из Апулии и переплывших море между Брундизием ¹³и Диррахием ¹⁴, наступил праздник св. Дионисия ¹⁵, и король отпраздновал его с должным благоговением. Император знал об этом (ведь и греки чтут этот праздник) и послал к королю большую группу избранных из своего духовенства, дав каждому священнику по большой свече, расписанной разными красками и золотом, и этим увеличил великолепие празднества. Эти священники, конечно, отличались от наших не только словами, которые они произносили, но и качеством их голосов, сладкая мелодичность которых была весьма приятна; слияние голосов низких с высокими, т. е. голосов евнухов с мужскими голосами услаждало слух франков. Да и глазам эти священники доставляли удовольствие своей изящной манерой держаться, скромным рукоплесканием и гибкостью движений. Я рассказываю об услужливости со стороны императора, чтобы можно было ясно показать вероломство того, кто, прикрываясь дружелюбием, обычно проявляемым лишь к самым близким друзьям, питал к нам такое чувство, которое мы могли бы удовлетворить разве что нашей смертью. Положительно никто не может познать греков, если он не испытал их или не был наделен даром провидца.

Епископ Лангра ¹⁶, не доверяя их честности, презирая их угодливость и предсказывая беды, которые мы и претерпели позднее, [374] советовал захватить город. Он утверждал, что стены города, большая часть которых разрушилась на наших глазах, ветхи, что народ бездеятелен, что жителей без труда можно лишить пресной воды немедленным отведением каналов. Этот человек большого ума и святого благочестия говорил, что по взятии этого города отпадет надобность завоевывать другие, ибо они добровольно сдадутся тому, кто овладел их столицей... Я думаю все же ¹⁷, что епископ добился бы своего, если бы греки не одержали верх скорее хитростью, чем силой. Подозрительно глядя на наше промедление, они не осмеливались настаивать на нашем отплытии, но постепенно сокращая подвозы на рынок, они вынуждали наших переправиться через море различными слухами о немцах ¹⁸. Сначала они говорили, что турки собрали огромное войско и что немцы уничтожили 14 тысяч человек, не потеряв ни одного из своих. Спустя два дня они убедили нас к скорейшей злосчастной переправе, рассказав о еще более счастливом событии: якобы немцы прибыли в Иконий ¹⁹и напуганное население этого города разбежалось еще до их прибытия, и так как они спешили вперед, один император написал другому ²⁰, прося его прибыть туда, взять под защиту и владеть тем, что было завоевано безо всяких усилий. Армия была взбудоражена этими вестями, и все стали роптать на промедление короля, потому что одни завидовали добыче немцев, другие их славе. И вот король, побежденный известиями греков и жалобами своих, переправился через Босфор раньше, чем прибыли те, кого он ждал; а император приготовил флот столь скоро, сколь горячо было его желание сделать это.

Король же провел на этой стороне Рукава 15 дней в ожидании части своего войска, да еще 15 на другой стороне ²¹, терпя вероломство греков. У них был теперь удобный момент, которого они ждали, и они осмелились бы раскрыть свои планы, однако неразумные поступки наших давали им предлог для прикрытия своей злобы, вот почему многие говорили, что они причиняют нам зло не из ненависти, а скорее из мести. Но кто рассматривает дело лишь с одной стороны, высказывает одностороннее суждение; кто не знает всего дела, не может высказать правильного суждения. Действительно они, может быть, и были оскорблены, но не умиротворены.

И вот мы переправились через море, и за нами следовали корабли с продовольствием и менялами. Они разложили свои сокровища на берегу: столы сверкали золотом и были заставлены серебряными вазами, которые скупались у наших. Из армии приходили те, что брали на обмен необходимое, а к ним присоединялись и такие, которые любят поживиться чужим. И вот однажды какой-то фландр, достойный бича или костра, видя огромные богатства и ослепленный безмерной жадностью, издал вопль: havo! havo! ²²и стал тащить, что ему пришлось по душе. Он возбудил себе подобных к такому же преступлению как своей дерзостью, так и ценностью добычи. И так как везде были глупцы (ведь в обмене сколько бездельников, столько глупцов), все, у кого были деньги, кинулись [373] в разные стороны; гвалт и смятение усиливались, столы были опрокинуты, золото растоптано и расхищено. В смертельном страхе ограбленные менялы пустились наутек, а корабли приняли беглецов на борт, и, тотчас отплыв от берега, перевезли их в город со многими из наших, которые были отправлены за съестными припасами. Эти. люди были избиты там и ограблены. Даже и те, что оставались в городе как гости, были ограблены, словно враги.

Все это стало известно королю и он, пылая гневом, потребовал к себе преступника; его, выданного графом Фландрии, и повесили тут же в виду всего города. Затем он приказал разыскать все утраченные вещи и простить вернувших их, а утаившим что-либо грозить подобным же наказанием; а чтобы они не боялись его и не краснели от стыда перед ним, он велел возвращать все епископу Лангра. На следующий день призвали всех, кто бежал накануне, и вернули им в целости все, что они могли клятвенно подтвердить как похищенное у них. Многие из них требовали больше, чем следовало; но король предпочел лучше сам заплатить недостающее, чем тревожить свою армию...

[Поражение при Иконии]

Книга V... Немцев расспрашивали ²³об обстоятельствах и причинах столь великого несчастья — как, каким образом и почему оно случилось,— но, пожалуй, все эти вопросы были заданы неудачно, ибо в сущности в неразберихе нет порядка, в заблуждении — системы, в неблагоразумии — причины. Тем не менее всякое зло имеет начало и конец, как говорили нам те, кому удалось спастись от этого бедствия. Они, во-первых, винили самих себя, и не без справедливости, ибо, слишком полагаясь на собственные силы ²⁴, гневили Бога чаще и в большей мере, чем обычно. Во-вторых, они кляли константинопольского «идола» ²⁵, который, дав им в проводники предателя, сделал все, что было в его силах, чтобы унизить христианскую веру, укрепить языческую, воодушевить робких язычников, охладить пыл наших. Ведь приведенные его проводником в Никею ²⁶немцы распорядились запастись провиантом на 8 дней, рассчитывая на таком запасе достичь Икония. Когда же прошли дни и истощились запасы, решили они, что подобным же образом должен окончиться и их путь; но окруженные горами и скалами, они могли только догадываться о бесконечной длине их пути. Введенные, однако, в заблуждение их проводником (или скорее их предателем), они страдали и другой день, и следующий, и третий и углубились еще дальше в бездорожные горы. Наконец предатель, полагая, что армия здесь уже погребена заживо, бежал ночью известным ему кратчайшим путем и призвал великое множество турок на добычу. И вот на рассвете следующего дня, когда знаменосцы, как обычно, стали искать своего проводника, уже в гневе на него, и не нашли, увидели [376] они вдруг, что турки заняли горную вершину ²⁷; и было им очень досадно, что тот, кого они искали, бежал, не получив справедливой кары за свое преступление.

Это стало известно императору как по возвращении его людей, так и по солнцу ²⁸. И вот в этот критический момент он обратился к своим советникам, но поздно, ибо выбирать предстояло не между добром и злом, а меньшее из [двух] зол. Нужно было идти вперед или отступать. Но голод и враг и неизведанный лабиринт гор препятствовали продвижению вперед, равно как голод и боязнь бесчестья — отступлению. В этом все же была некоторая надежда на спасение, хоть и с позором. В другом ²⁹— верная смерть без пользы или славы. Что же станет делать доблесть голодная? Бежать, ради служения Богу, если ради себя не привыкла? Если пойдет вперед — тотчас напрасно погибнет, если спасется — может еще служить Богу. Они предпочли бы, конечно, славную смерть жизни позорной, но раз одинаково то и другое пятнает позором, лучше уж быть постыдно спасенным решительным действием, чем умереть постыдно, хотя и без упрека. Поддаваясь такому рассуждению, немцы поступили тогда так, как не привыкли поступать. Осуждая отступление, но соглашаясь с ним, в надежде, что время исправит ³⁰несчастье, они поступили так, как могли, пожелали то, что были должны.

Комментарии

1 Т. е. из Болгарии в Константинополь.

2 В Константинополь франки прибыли 4 октября 1147 г.

3 Т. е. Людовику VII, франкскому королю (1137—1180), предводителю второго крестового похода франков.

4 Т. е. Мануила Комнина, византийского императора (1143—1180).

5Византийский император и греки, раздраженные бесчинствами немцев на их земле, не доверяли и франкам.

6 Византийский историк Иоанн Киннам (II, 7) иначе передает этот эпизод: византийский император сидел на своем троне, а Людовик на маленькой скамеечке.

7 Т. е. Филопатион, где до Людовика останавливался Конрад III.

8 Т. е. Большой дворец, построенный Константином Великим, официальная резиденция императоров.

9 С юго-востока Мраморным морем, с северо-востока — заливом Золотой Рог.

10 Т. е. Босфор.

11 Залив Золотой Рог.

12 См.: Константин Порфирогенет, О церемониях византийского двора, II, 15, где описываются пиры императоров Константинополя, устраиваемые для гостей. 13 Город на юге Италии, совр. Бриндизи.

14 Город в Албании, совр. Дуррес.

15 9 октября.

16 Т. е. Годфрид, лангрский епископ с 1138 по 1162 г.

17 В предыдущем абзаце приводятся речи епископа Лангра, а также противников захвата Константинополя, настаивающих на безотлагательном продолжении похода.

18 Имеются в виду немецкие крестоносцы, которых вел Конрад III.

19 Иконий — столица сельджуков в Малой Азии.

20 Т. е. Конрад III Мануилу Комнину.

21 Т. е. на азиатском берегу Босфора. Сообщение неточно: Людовик оставался на Босфоре всего 23 дня, с 4 по 26 октября.

22 Толкования слова различны. По-видимому, это возглас побуждения к грабежу ( == quot bona! quot bona!). По Дю Канжу, происходит от лат. habere и фландр. have (богатство).

23 Получив известие о разгроме немецких крестоносцев сельджуками под Иконием и об их отходе назад к Никее, франки были встревожены и удручены поражением столь сильной армии.

24 Т. е. выступили, не дожидаясь франков, которых они должны были ждать у Босфора.

25 Имеется в виду Мануил Комнин.

26 Никея — сборный пункт крестоносцев на пути в Азию; от нее до Икония 25 дней пути.

27 Рассказ неточен. Отступление началось после сражения с турками у Дорилеи, где погибло множество людей.

28 Имеется в виду затмение солнца 26 октября, считавшееся знамением несчастья (см. в конце IV гл.).

29 Т. е. в продвижении вперед.

30 К евреям, 9, 10.