ПАВЕЛ ОДЕРБОРН

ЖИЗНЬ ИОАННА ВАСИЛЬЕВИЧА, ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ МОСКОВИИ

НЕМЕЦКИЙ ПАСТОР ОДЕРБОРН И ЕГО ПАМФЛЕТ ОБ ИВАНЕ ГРОЗНОМ (1585)

Не прошло и года со дня смерти Ивана Грозного, как в Виттенберге была начата печатанием специальная книга о нем. Это было “Paullus Oderbornius. Ioannis Basilidis Magni Moscoviae Ducis Vita” (Павел Одерборн. Жизнь Иоанна Васильевича, великого князя Московии.), 1585 — труд немца, пастора Павла Одерборна (см. рис. 1). Автор закончил его к декабрю 1584 г., он был тогда в Литве, в Каунасе. Тогда же он и подписал посвящение своей книги Генриху Юлию, епископу гальберштадтскому, брауншвейгскому и люнебургскому.

Своей книгой Одерборн разом отвечал на различные запросы и потребности политического дня:

1) Россия Ивана Грозного живо интересовала всю Европу;

2) смерть Ивана Грозного возбуждала самые радужные надежды во многих столицах Европы, особенно в Риме, Варшаве, Стокгольме;

3) рассказ о жизни и деятельности Грозного представлял большой интерес не только с дипломатической, но и с обывательской точки зрения как особо занимательное чтение; в этом качестве работа Одерборна, переведенная на иностранные языки, много раз переиздавалась;

4) жизнеописание Грозного давало много конкретно-исторического материала для решения боевого теоретического вопроса историко-политической философии эпохи: проблема доброго “мудрого государя” и ненавистного народам “тирана” продолжала занимать и волновать умы историков, философов, дипломатов.

Эта последняя тема и составляет основную мысль посвящения книги Одерборна: “et, scirent etiam, - пишет автор, — magnum adeo inter patriae patres et tyrannos discrimen esse” (А 2об.) (и пусть знают также, что он является величайшим правонарушителем даже среди отцов отечества и тиранов). Автор замечает: “Как счастливы народы, кому дан великодушный [192] государь”.— “О infelices vero istos populos, qui talem Tyrannum, malum, crudelem, efferum, violentum, qualem in Basilide conspicimus, tolerare coguntur” (А 4об.) (О несчастны те народы, которые принуждены терпеть такого тирана, злого, жестокого, грубого, коварного, которого видим в Васильевиче.).

Автор призывает божье благословение на епископию Генриха Юлия, благословение того бога, “qui stat in medio Deorum et bonorum Principum” (А 5об.) (который находится среди богов и хороших государей).

Повторное немецкое издание (Goerlitz (Гёрлиц 1596 г.), 1596) с немецкого же издания 1588 г. (“Wunderbare, Erschreckliche, Unerhoerte Geschichte und warhaffte Historien: nemlich, Des nechst gewesenen Grossfuersten in der Moschkaw Ioan Basilidis (auff jre sprach Iwan Basilowitz genant) Leben. In drey Buecher verfast und aus dem Latein verdeutscht, durch Heinrich Raeteln zu Sagan”) (Чудесная, страшная, неслыханная повесть и правдивая история, а именно жизнь недавно бывшего великого князя в Москве Иоанна Басилида (на их языке названного Иваном Васильевичем). Написанная в трех книгах и переведенная с латыни на немецкий Генрихом Рэтель из Caган.) имеет на титульном листе цветную гравюру: в центре — царский трон, на троне Иван IV, слева — митрополит и монах; перед ними три изображения: матерь божья, Иоанн Креститель, папа римский (ср. на стр. Dd 2 об. — перечень чтимых святых России и на стр. R — об Иване Грозном, как бы втором папе; то же — Dd 2об.). Справа бояре; на переднем плане на полу перед троном — пес; он согнулся и как бы крадется лукаво к митрополиту и иконам; трон стоит между двумя окнами; за окнами — холмы; на холмах грозные крепостные бастионы (см. рис. 2).

Автор и его переводчики очень часто вкладывают в уста действующих лиц прямую речь. Иван Грозный произносит речи неоднократно: по изданию 1698 г.— к Магнусу (стр. 59); к Роките (стр. 73—89); о Казани (стр. 103); к Челяднину (стр. 157); к Висковатову (стр. 174); к Телятевскому (стр. 186); к сыну Ивану (стр. 278); к царевичу Федору (стр. 304). Даны также речи царевича Ивана, иезуита Поссевина и других.

Каждое последующее издание памфлета осложнялось редакционными поправками и дополнениями. В немецких изданиях Одерборна очень часты галлицизмы: Mariagen (брак (собственно глагол — “вступать в брак” с немецким окончанием от французского существительного — брак)) (по изданию 1698 г., стр. 61), Conversation Conduite (беседа, которую ведут), mainteniren (поддерживать), considerable (значительный) (стр. 91), Affairea (дело) (стр. 136), orders (порядок (установление, приказ)) (стр. 145), courage (мужество) [193] (стр. 197), ruiniret (разрушил) (стр. 232), charge (тяжесть) (стр. 250), courrier (курьер) (стр. 252), Zurueck-marche (обратный поход) (стр. 261), meritiren (заслуживать) (стр. 261), pardonniren (прощать) (стр. 261).

И в латинском и в немецком тексте часто встречаются опечатки. Видимо, их много и в передаче собственных имен. К числу бесспорных опечаток относятся следующие:

Р 4об. 1770 г.; следует читать 1570 г.

Ее 3 об. напечатано 38 июня; следует читать 28 июня

Ее 3 об. напечатано 22 года; следует читать 32 года

Структурно памфлет Одерборна распадается на три книги. Книга первая после беглого географического обзора России характеризует моральное наследство, полученное Грозным от отца и матери, его природные (наследственные) качества “тирана”, как называет его автор, сказавшиеся уже в его юные годы. Книга вторая исчисляет все “прегрешения”, всю “тиранию” Грозного как и отношении соседних народов (походы на восток и в Ливонию), так и в отношении своих собственных подданных (опричнина, разгром Новгорода, казни). Книга третья, наибольшая по объему, с удовлетворением характеризует возмездие за грехи, понесенное Грозным, убийство сына и бесчестную смерть “тирана”. В заключение после литературного портрета Грозного в качестве прямой антитезы дан литературный портрет его сына Федора, доброго, кроткого, мудрого “государя”.

Невольно вспоминаются характеристики Грозного и Федора в курсе В. О. Ключевского.

Одерборн приводит несколько десятков имен русских князей, бояр и дьяков. Но среди них нет пмочт князя А. М. Курбского, нет упоминаний и о его побеге в Польшу. Автор, видимо, понимал, что история князя Курбского прозвучит не как обвинение, а как оправдание Грозного. Одерборн сознательно умолчал о князе Курбском. Не знать истории его побега Одерборн, хотя и лютеранин, но агент польского короля (Еe об.), не мог.

С первых же строк своего труда Одерборн вооружается против Грозного: “Государь, не умеющий управлять своей страной, не может и мечтать об укреплении своей власти в чужих странах”.

А об.: “Denn wie ists glenblich, dass ein Furst frembde sachen recht verwalten solle, welcher zuvorn daheyme bey den seinen, zu einem schendlichen und unerbarn Wandel gewehnet ust?” (Потому что как это мыслимо, чтобы князь мог правильно управлять (решать) чужими делами, князь, который прежде у себя дома, среди своих, привык к позорному и бесчестному образу жизни). [194]

Грозный недостоин того высокого места, которое он занимает. Автор неизменно называет его “великим князем”, хотя и знает его царский титул. Автор знает, что Грозный числится “in der Zahl deren fuertrefflichen Potentaten, die sich Keyser schreiben, Koeniglichen gewalt, Titul und Namen fuehren” (среди тех знаменитых государей, которые называются царями, имеют королевскую власть, титул и имя) (А об.) Но титул не может заменить природных качеств, царский титул не обеспечивает царского достоинства “Warlich, das Regiment ist nicht zu loben, darinnen einer sizet, der des Regiments nicht wirdig ist” (Действительно, нельзя хвалить власть, если ее осуществляет недостойный власти) (А об.)

В описании России времен Ивана Грозного находим немало живых изобразительных и верных картин, как, например, описание Рязанской земли, Твери, Пскова, Вологды, описание зимней упряжки пермяков (В) или белых ночей в Лапландии (В об.)

А 2: “Vor allen andern Provintzen aber in der Moschka, loben die Kauffleute die Rezanische Provintz. Denn dieselbe uebertrifft die andern, mit fruchtbarkeit der Ecker, und Oberschuss aller anderer Nothdurfft und hat viel Wildtbahnen und Willpret” (Изо всех остальных областей вп Московии купцы хвалят Рязанскую область, так как она превосходит остальные плодородием полей и изобилием всех остальных необходимых продуктов питании и имеет много глухих дорог и дичи). Примерно ту же характеристику Рязанской земли находим и у Штадена. (Ср. А 3об. — описание Твери, А 4 — Пскова. А 4об. — Вологды)

Но еще чаще встречаем в тексте различные басни и легенды о народах России, как, например, рассказ о “лукоморцах”, периодически умирающих и воскресающих.

Вслед за описанием России автор обращается к предкам Грозного. Моральные качества “тирана” унаследованы им от отца. Это Василий III (надо бы сказать дед Грозного — Иван III) выгнал новгородских бояр из Новгорода (А 4). Это он, Василий III, разорил и выгнал из их гнезд своих родственников суздальских князей, “deren Wolfarth und beruehmpten Namen er gar nicht leyden moegen” (благоденствия и славы которых он совершенно не мог выносить) (А 4об.) Тирания Василия проявилась и в отношении “своих”, его братьев Юрия и Андрея: их он заключил в тюрьму, обвинив в попытках раздела власти и земли

В 2: “Die fuernembsten grossen Herren durch ganz Moschkaw, die entweder von Geschlecht, oder an Reichthumb, gewaltig und mechtig, hat er theyls mit offentlicher Gewalt, theils mit Hinderlist uberrascht und hintergangen” (Самых знаменитых и великих государей по всей Московии, влиятельных и могущественных либо родовитосью, либо богатсвом, он настиг и погубил частью открытой силой, частью хитростью). [195]

Собрав чужие богатства и деньги, Василий вел cчастливые войны. Воевал он деньгами. И Смоленск он воевал не оружием, а деньгами, — клеветал на Россию Одерборн.

О России и русских делах Одерборн (по отзыву немецкого издателя — “Hoch gelehter und glaubhaffter Mann” (Высокообразованный и достойный всякого доверия человек (Введение, стр. 2))) писал по слуху (“auff Anhalten entlicher koeniglicher Officirer” (на основе [сведений] некоторых королевских офицеров)). Но иногда сообщал интересные и, видимо, достоверные известия. Так, о событиях 1510 г. во Пскове автор писал: Во Пскове Василий поддерживал “eine jnnerliche (jaemmerliche?) Buergerliche Auffruhr. Denn der gemeine Man begerte, das die Reichen jre Forwercke und Ecker mit jnen theylen solten” (внутренние (незначительные, жалкие?) городские волнения. Так как простые люди хотели, чтобы богатые поделили с ними свои поместья и поля) (B 2об.).

Епископ и церковники призвали было на помощь новгородцев и ливонского магистра – те отказались от вмешательства. Тогда псковичи-церковники обратились к Василию московскому: только так вынуждены они были признать его “защитником”, а не врагом своим, каким они считали его раньше. Василий III деятельно ликвидировал во Пскове “die buergerliche Uneinigkeit” (разногласия горожан) (В 3).

Уже в характеристике Василия III Одерборн не может свести концов с концами. Прекрасно охарактерезовав социально-политические позиции московского великого князя во Пскове, твердо подчеркнув, как решительно боролся Василии III против “die buergerliche Uneinigkeit” (разногласия горожан) (В 3), автор не преминул заключить рассказ привычным припевом: но и Псков-то Василий взял не оружием, а тиранией и предательством (В 3).

Расправившись со “своими”, Василий направил удары на соседей. Насилия и предательство — вот что типично для его татарской политики. Василий III, по отзыву Одерборна, был задира и забияка. Подобно ослу, он хотел всемгда быть всюду первым (В 4). Он хотел показать, что воюет не только языком, но и кулаком (В 4). Он был подобен Аяксу. Однако “Basilius war viel hohmuetiger als Aiax und frecher… Er war allzeit Rauberisch, allzeit Wild” (Василий был гораздо более высокомерен, чем Аякс, и нагл. Он всегда был paзбойником, всегда был дикарем) (С 1об.). Вот от такогото отца и родился Иван Васильевич! “Яблоко от яблоньки недалеко падает” (C 2) “Saege mir nu, das ein Eydem andern nicht ehnlich sey, und das die Eltern jre Unarth nicht auff die Kinder erben und stammen” (Скажи мне теперь, что две капли воды не похожи друг на друга и что родители не передают детям в наследство свои дурные наклонности). Орел не породит голубя. “Kein Adlen keine Taube zeugt”. Moрaльно наследство Грозного, злобно клевещет Одерборн, было плохо и по отцовской и по материнской линии. [196]

Василий III для решения вопроса о своем браке созвал “die gantze Versamlung seiner Officirer, Raethe und Hoffdiener und rathschlagete mit ihnen lang und viel” (большое собрание своих военачальников, советников и придворных и очень долго совещался с ними) (С 3). Одерборн верно и метко различает бояр и думных и “придворных” (дворовых). (Ср.: “Raethe und Hoffeleute” (советники и придворные) — С 2об.). Однако Василий III был “in seinen Rathschlegen widerwertig und unbestendig” (непостоянен и отвратителен в своих предложениях) (С 3). В качестве невесты избрали “Соломею” (Соломониду) Joannis Sapuri Tochter, дочь Ивана Сабурова. От этого-то брака и должен бы родиться будущий “тиран” “...daraus das ungehewre Thier (der folgende Grossfuerst Ivan Basilowitz) das aller Welt schedlich sein wuerde, geboren werden sollte” (от нее и должен был родиться чудовищный зверь (будущий великий князь Иван Васильевич), который принесет вред всему миру) (C 3).

Однако брак оказался бесплодным. В этом обвинили жену великого князя, “остригли ей волосы” (так обозначает Одерборн постриг в монахини) и сослали в суздальский монастырь (С 3об.). Но бог еще существует: он покарает злодейство (С 2), заключает “добродетельный” пастор.

Тогда из Литвы в Россию бежал князь Михаил Глинский. Василий увидел его под Смоленском. Глинский — “ein beredter Mann von grossen Ansehen” (красноречивый человек, пользовавшийся большим уважением) - ловко действовал при осаде Смоленска. Он живо учел, что в городе “der gemeine Man uneinig und parteyisch wird” (простой народ из-за разногласий объединился в партии) (D). Он начал тогда действовать деньгами. Он был, как выразительно утверждает автор, “gut Moschkowiterisch” (вполне московитом); он искал близости и расположения “bey dem Mittlem Standt und gemeinen Leuten” (у среднего сословия и простых людей), но он ничего не искал “bey den Hoeheren und Edlern Staenden” (у высоких и благородных сословий), у магнатов, как сказано в латинском подлиннике.

Смоленск был взят. Однако бояре, ненавидя Глинского, настояли на его аресте. И только проект нового брака великого князя на Елене Глинской дал Михаилу Глинскому свободу.

Из узника он стал свободным. Из свободного человека он стал родственником великого князя. Из родственника великого князя он стал дядькой (Vormund) государевых детей (D 2 и об.). Тем временем прошел слух, что у Соломонии родился сын Юрий, сплетничает пастор. Нарядили следствие. Василий готов был сослать свою первую жену еще дальше. Но бояре (Raethe) (советники) ему отсоветовали. Об участии в этом совещании Hoffleute (придворных) автор ничего не [197] говорит (D 3). Тогда и у Елены родился сын Иван. Ее-то и объявили матерью не только Ивана (D 3 об.), но и Юрия, пересказывает Одерборн сплетни.

Елена Глинская была “ein Schandtfleck ihres Geschlechtes” (позором своего пола) (D 3 об.) (Ср. характеристику Н. М. Карамзина. Карамзин охотно вторит Одерборну в обличениях Елены Глинской: “Михаил, как пишут, смело и твердо говорил племяннице о стыде разврата, всегда гнусного, еще гнуснейшего на троне, где народ ищет добродетели, оправдывающей власть самодержавную” (H. M. Кapамзин. История государства Российского, т. VIII. СПб. 1830, стр. 9). Или: “Елена предавалась в одно время и нежностям беззаконной любви, и свирепству кровожадной злобы!” (там же, стр. 14)).

Тиран по отцу, развратник по матери - таково моральное наследство Грозного, удовлетворенно завершает свой политический шарж Одерборн.

По смерти Василия III бояре арестовали Михаила Глинского: они считали его виновником “Newerung und Verenderung im Reich” (новшеств и изменений в государстве) (D 3об.). Идея новшеств в политике России XVI в., идея отказа от старых обычаев и законов была разлита в сознании современников-наблюдателей. Ее повторяют и Штаден, и Тимофеев, один независимо от другого. Божье наказание, как говорит Одерборн, постигло наконец Елену: бояре ее отравили (D 4), а Овчину-Оболенского четвертовали. Вот чем и как было ознаменовано рождение Грозного: “Mit solcher scheusslichen Unfleterey ist Ioan Basilides Geburt und Ankunfft beschmeist gewest” (Такой отвратительной грязью было осквернено рождение и появление Ивана Васильевича) (D 4), заключает автор, путая факты и даты.

Более того, продолжает он, в страшном клубке смешались тогда все не только русские, но и европейские дела. Все предвещало рождение какого-то чудовища, урода. “Seine Geburtszeit hat sich gleich zugetragen als et in Euroра sehr uebel und unrichtig zugestanden” (Время eго рождения тотчас дало себя знать, клгда Европу поразили бедствия и стало беспокойно). Турецкая yгроза Европе была так велика, что папа Лев “barfuessig” (босым) отправился в церковь и отдал Рим под защиту св. Марии (“seiner Religion nach” (согласно своей религии)). Франция и Италия столкнулись в жестокой борьбе. Развернулась борьба за Венгрию (D 4 и об.).

Все в христианском мире было взбудоражено. Все говорило о том, что он, т. е. Грозный, “im Menschlichen Geschlechte viel Unruhe und Verwirrunge anrichten und stifften werde. Darzu beschriebe auch ern alte Prophecey dieses Fuersten Gestalt und Gemueth nicht tunckel, sondern gantz eigentlich. Das er seinem eigenen Vaterlandt, fuernemlich aber Lifflandt und Polen, grossen schaden zufuegen [198] werde” (причинит много беспокойства и устроит много путаницы в человеческом роде. К тому же старое пророчество описывает образ и нрав этого князя не туманно, а совершенно отчетливо, что он своему собственному отечеству, преимущественно же Ливонии и Польше, причинит огромный вред). Оказывается, гороскопами Грозного интересовались и на Западе. “Alle des Knaben Geberde eine Grawsamkeit angezeiget” (Все в ребенке предвещало жестокость) (D 4об.). Грозного можно было бы сравнить с Язоном, утверждает автор. “Es fuehrthe der Knabe (der Grossfuerste) nerrische, ungeschickte Reden... Sein Gemueth und gantzes Leben boess und untuechtig sein” (Ребенок (великий князь) вел глупые и неразумные речи. Его нрав и вся жизнь будет злой и неправедной) (E). Бояре (“земщина” — “Landssherren”) быстро поняли, с кем они имеют дело (Е).

Двадцати лет от роду Грозный вступил в управление страной: “Denn als er umb 20. Jahr alt, kam er ins Regiment” (Когда ему было около 20 лет, он начал свое правление). Мирские люди, простой народ приветствовали его очень благожелательно “und ward von dem gemeinen Mann und Landtvolck, mil sollchem Frolocken und Glueckwuenschen empfangen” (и простой народ и крестьяне встретили его ликованием и поздравлениями). Со всеми Грозный обращался “ganz gnedig und guetig” (очень милостиво и доброжелательно). (E). Верный, однако, своей схеме, автор неожиданно продолжает: “Aber diese Freude wehrete nicht lange. Denn nicht lange hernach hat er gegen hohes und nidern Standes Personen umb leichter Ursach willen sollche grawsame Tyranney geuebet” (Однако эта радость продолжалась недолго. Так как вскоре после этого из-за малейшего повода он стал поступать как тиран по отношению к людям высокого и низкого звания) (E).

Сказалась природная жадность московских князей, нанизывает свои обвинения немецкий пастор. “Denn aus Geitz nam er den Unterthanen ihre Gueter, der Fuersten Eheweiber nothzwange er” (Так как из зависти (жадности) он отбирал у подданных их имущество, насиловал княжеских жен) (Е).

Большую политическую реформу (опричнину) Одерборн излагает только в одной ее части — в части конфискации боярских имений, чем, впрочем, по его же словам, занимался еще отец Грозного, Василий. “Was reiche gross vermoegende Leute weren, die jagte er aus den Staedten oder liess sie toedten und nam darnach jre Gueter ein” (Тех, кто были богатыми, состоятельными людьми, он изгонял из городов или велел их убивать, а после этого забирал их имущества) (E и об.). Грозный издавал законы для своей страны. “Aber er hielt solche Gesetze und Ordnungen selber nicht” (Однако он сам не соблюдал этих законов и установлений) (E. об.). Этот же обличительный мотив, конечно, независимо от Одерборна, прозвучит и у Тимофеева. Одерборн слагает далее своеобразную [199] “похвалу Ивану Грозному: “Lob des Grossfursten Ioan Basilides” (Похвала великому князю Ивану Васильевичу) (E об.). Он обрушивает на Грозного целый поток обвинений: Грозный — это дикий, бессмысленный тиран, geldsuechtig, rauberisch, stolz, bosshafftig (жадный, хищный, гордый, злой).

Грозный подобен Дионисию Сиракузскому н Эпитаду. “Zu straffen war er allezeit geneigter als zu verzeyhen” (Он всегда был больше склонен наказывать, чем прощать) (E 2). Он сам разрывал свои законы, как тонкую нить, а другие среди них погибали, возращается автор к однажды высказанной мысли (E 2об.).

Нарушая стройность своей обличительной схемы, Одерборн вдруг обращается к построению подлинной похвалы Грозному. Подобно Штадену, Одерборн не может воздержаться от восхищения объединительной политикой Грозного, его административными мероприятиями, его попытками ликвидировать злоупотребления в государственном аппарате. “Allein in einem Dingo wird er vielleicht zu loben sein, — пишет он о Грозном, — das er die Regierungen in seinem Landt unvordechtig bestalte. Denn er setzte solche Leute in die Empter, nicht die grosse Einkommen hatten... die zu dem Ampt am tuechtigsten waren” (Только за одно дело он, вероятно, достоин похвалы, это за то, что устроил в своей стране не внушающее подозрений управление, так как он назначал таких людей на должности, которые не имели больших доходов и были наиприлежнейшими) (E 2об.). По жалобам населения он беспощадно расправлялся с насильниками. Особой похвалой Грозному звучат следующие слова автора: “Er straffte auch seine Hoeffediener” (Он наказывал также своих придворных), если они того заслуживали. Это не бессмысленная слепая ярость тирана. Это — качество мудрого государя. Только сам автор не сумел связать концы с концами в своем изложении. Используя дипломатические и обывательские сплетни, без критики и поверки повторяя показания репатриированных пленных, сливая вместе обвинения и похвалы Грозному, Одерборн ценен для нас только как коллектор заграничных мнений, отзывов и сплетен о России XVI в.

Интересно его наблюдение, что “die gemeine Buergerschaft” (простые горожане) (Е 3), т. е. московский посад, охотно поддерживал Грозного. Еще раз похвалив Грозного за то, что ни туземец, ни иностранец - никто не сумеет откупиться от наказания (Е 3), Одерборн вдруг без всякой внутренней связи приплетает новые обвинения по адресу Грозного. На этот раз он возмущается беспорядочной семейной жизнью “тирана”. “Und hat, darnach sieben Eheweiber ordentlich nacheinander gehabt” (И имел семь жен одну за другой) (F). Последний (седьмой) раз Грозный женился в обстановке, страшной для России: Баторий взял Великие Луки; русская армия в страхе бежала к Москве (F об.). [200] А Грозный женился еще раз. Это рассказывал автору Elias Pilgrimwitz (Илья Пельгримовский, секретарь польского посольства, бывший в Москве с посольством Льва Сапеги 1584 г., упоминается Аделунгом (F. Adelung. Kritisch-literaerische Uebersicht der Reisenden in Russland bis 1700 deren Bericht bekannt sind, Bd. II. Sanct-Petersburg, 1846) и Миллером (Sammlung Russischer Geschichte, Bd. V, S. 130). To же имя в измененном виде (“Гримовский”) встречается в подложных “Записках о делах московских 1598 года” (И. И. Полосин. Неизвестный памфлет на Аракчеева 1825 г. — Труды Ярославского гос. пед. ин-та, 1926, т. I. пып. 2. стр. 61—74). Одерборн широко пользовался информацией польских дипломатов. В свою очередь о многом сообщал он (F 3) своему корреспонденту Давиду Хитрею, автору “Saxonia” (Lipsiae, 1599)).

В заключение первой книги автор дает описание православных церковных обычаев, о которых он замечает: “Мы сами лично их видели” (F об.). В России Одерборн не бывал. Последнее его замечание относится, видимо, к его заграничным наблюдениям над русскими послами и пленными, может быть, также и над белоруссами.

Великий князь, пишет Одерборн, прекрасно изучил и укрепил религию отцов (F 3об.). Он отнял от монастырей их имения, но говорил при этом, что отнимает он эти имения не от бога, не от святых, а от монахов (F 3об.). Грозный любил беседовать по религиозным вопросам. Английский посол, которого Одерборн называет “Понт” (F 4), духовник Магнуса Христиан Бокхорн, Каспар из Виттенберга, а в особенности Иван Рокита, прибывший в Москву в 1570 г., были его постоянными собеседниками. С Рокитой Грозный охотно вел религиозные споры (F 4). Но что хорошего мог сказать этот “der barbarische, unglaubliche, stolze und hochrmuetige Fuerst” (варварский, недоверчивый, гордый и высокомерный князь) (F 4), — заключает автор в привычном для него раздраженно-обличительном тоне.

Так в первой книге автор дал фон и обнаружил корни “тирании” Ивана Грозного, его моральное наследство и личные качества.

Вторая книга (листы К — R) представляет собой изложение “дикой тирании” Грозного. “Fromme Fuersten und Herren” (Благочестивые князья и государи) искали тишины и мира. И только “великий князь”, “московит”, “бестия”, “дикий зверь”, рожденный для грабежа, смуты и смятенья, искал войны. Одерборн, конечно, ничего не пишет о подлинных причинах поволжских походов Грозного, а также о необходимости для России разорвать блокаду в Прибалтике, как справедливой причине 25-летней Ливонской войны.

Одерборн вскользь упоминает о турецкой опасности, о походе “армады” турецкого султана Селима вместе с крымскими татарами под Астрахань, о походе князя Серебряного (Serebrin), о голоде, о чуме, о бедствиях в турецкой армии (L 2об.). Одерборн верно отмечает наличие и реальность турецкой опасности для России XVI в., но не делает из этого необходимых выводов в оценке поволжских походов Грозного. По мысли автора, “московит” мечтал [201] утвердить навечно свое государство, а потому хищнически хотел захватить и разгромить Татарию.

Иван Петрович (Челяднин), “oberster Waywoda in Moschkaw” (главный воевода в Московии), привел под Казань 12 тыс. человек, Казарин Дубровский, “царский канцлер”, — 18 тыс., Михаил Темрюкович князь Черкасский (Michael Temruccow) — 3 тыс.

Однако в армии среди “подданных” Грозного, его “fuernemsten Landtherren, Officiren und Raethen” (знаменитейших землевладельцев, военачальников и советников), поднялись по поводу Казанской войны смута, волнения (Aufruhr). Mногие были противниками Казанском войны. В ответ на этот мятеж (1552 г.?) великий князь окружил себя своей особой гвардией в составе 2 тыс. стрелков. “Die wurden Aprisni genennet” (Они были названы опричными (арrisni)) (K 4об.). Так впервые появляется в тексте Одерборна термин “опричные” и дается новая трактовка загадочного для Одерборна явления. Читатель видит, как механически сшивает автор известия разного времени, различного содержания, взятые из различных источников. Об опричнине он “слышал звон”... Был и мятеж, были и противники войны, возникла и опричнина. Но где? Когда? Как? Почему? Для чего? Не спрашивайте об этом Одерборна. Его информаторы ничего, кроме пестрой и сложной мозаики враждебных Грозному слухов, дать ему не могли. В данном случае, говоря об опричнине, Одерборн и не вспомнил о конфискациях боярских земель.

Изложив историю немецкой колонизации Прибалтики, нарушая хронологию первых этапов Ливонской войны (1558 —1578 гг.), Одерборн рассказывает об отдельных ее эпизодах только для того, чтобы возможно чаще возвращаться к основной теме о “монстре”, о “чудовищном звере”, о “московите”. Рассказав о взятии Феллина (1560 г.) и пленении Фюрстенберга (N 2), автор дает выразительное описание Полоцка, его осады и взятия (1563 г.) (О 2). Между этими двумя военными сообщениями он говорит о жестокостях Грозного, о том, что даже сын его Федор не мог смотреть на мучения жертв отца и вместе с Никитой Романовичем ушел с р. Неглинной, где происходили пытки, в город (О).

Однако Одерборн верен себе: старательно сберег он для читателя и противоположные показании своих информаторов. Он отмечает, подобно Штадену, каким авторитетом пользовался Грозный у своих подданных (“Summa apud suos authoritas” (высший авторитет среди своих) (L 6об.), по изданию на латинском языке 1585 г.). Он не скрывает и того, что “erat in Basilide cum malarum atrium, tum bellicarum etiam rerum peritia singularis, longo usu et variis utriusque fortunae experimentis comparata” (в Васильевиче наряду с пороками была и исключительная опытность в военных делах, проверенная долгой практикой и различными поворотами судьбы) (L 6об.). Ср. по немецкому изданию: “Der [202] Grossfuerste war nicht allein hinderlistig, sondern auch in Kriegssachen, aus langer Uebung und ausgestandenem Glueck und Unglueck, sehr erfahren und geschickt” (Великий князь был не только хитер (?), но и очень знающ и удачлив в делах войны из-за долгого опыта и пережитых им счастья и несчастья) (О 3). И счастье и несчастья закаляли Грозного.

“Тиран” прославил себя не только жестокостью, но и воинской славой (bellica laus, Kriegslob — О 3об.). По мнению автора, “Moсковит”, как впрочем, и шведы, думал только о расширении своих границ. Шведы при этом не без основания, как кажется автору, рассчитывали на измену русских полководцев России и Грозному. Об этих расчетах западноевропейских дипломатов знал и Штаден. Одерборн, как и Штаден, забывали при этом свои собственные утверждения о том, каким высоким авторитетом пользовался у себя в стране Грозный (Ср. Одерборн в немецком издании: Эрфурт, 1698, стр. 249). Идею измены подданных Одерборн оправдывает по-своему очень убедительно. Он говорит, что у Грозного не стало больше внешних врагов: он их поразил. Тогда-то он и обратил свою ярость на своих подданных. А ведь если бы он был “государем”, а не тираном, он должен был бы их защищать. По временам сознание просыпалось в нем; “тирану” было очень больно (“Es that im sehr wehe” (ему причиняло боль)), что о нем говорили, будто он опрокинул старые обычаи и добрые порядки своего отца и своей страны (Р — “Seines Vaters Basilyi und des Vaterlandts alte Gebreuche und gute Gewohnheit umbgekehret”; по латинскому тексту — “mores subuertisse” (уничтожил обычаи) — M об.). Этот последний мотив в оценке Грозного, видимо, был широко распространен как в России, так и в Европе. Во всяком случае Одерборн неоднократно его повторял; его же возродил в своем “Временнике” русский дьяк-историк XVII в. Иван Тимофеев.

Грозный, по Одерборну, был очень высокомерным человеком. “Und als jn etliche seiner Hoffediener (по-латыни “ab aulicis quibusdan”) Alexandro Magno vergliechen, aus sonderer Heucheley (“per adulatione”), bliesse er sich hoeher auff und fienge an seine eigne Unterthanen (als keinem Konige gebuehret) feindtlich zu verfolgen” (И когда некоторые из его придворных (в латинском тексте: некоторые придворные) из особого лицемерия сравнивали его с Александром Великим, он еще больше чванился и начинал (что не подобает никакому королю) проследовать своих собственных подданных как врагов) (Р).

Грозный действовал, повинуясь “non regio sed hostili odio” (не гневу (подобающему) царю, но ненависти врага) (M об.). Одерборн хорошо различал природу гнева, ненависти, мщения государя, “друга своего народа” и тирана, врага своих собственных людей, т. е. то, что на русском языке различалось как “гроза” (гнев) и “свирепство” (жестокость, тирания, odium hostile). [203]

Боясь, что его тирания затмит его военную славу, Грозный распустил слух, что он уходит в монастырь в монахи (Р 1об.), что он совсем покинет страну. Вот почему он и передал правление “земщине”, “den vornemsten Landtherren” (“Magnatibus”), сам же с двумя своими сыновьями уехал в Александрову слободу. Туда его провожали Leo Solicavius, Juan Schoboth, Juan Wesinowitz (Щелкалов, Зобатый, Вяземский) и другие знатные господа. Позже этих людей обнаженных (!) тиран послал к митрополиту с письмом об опале.

Одерборн третий раз подходит к проблеме “опричнины”: ранее он говорил о конфискации имений, затем о царском гвардии, наконец, об отказе царя от управления. Одерборн ничего не понимал в опричнине. Иностранец беспомощно путает события, скользит по их поверхности, пытается удержать “пену”, сообщает хаос исторических фактов, а не их суть, опускает даты, нарушает хронологию. Бессмысленно искать у Одерборна данных по истории опричнины. Его книга — короб политических сплетен.

В ответ на уход царя от царства бояре совещались. Решили просить царя вернуться на царство. К Грозному отправили посольство. В посольстве участвовали: новгородский митрополит, епископ суздальский, игумен Троицкого монастыря, князь Иван Мстиславский (Metisselovius), дьяк Иван Висковатый (Viscovacius) и Андрей Васильев (Andreas Basilius) (P об.) (Иван Федорович Мстиславский, князь из Гедиминовичей, в земщине был вторым после князя Ивана Бельского. При царе Федоре был заключен в монастырь и умер в иночестве в 1586 г. Иван Михайлович Висковатый - дьяк Посольского приказа, с 1561 г. печатник (хранитель государственной печати). Обвиненный в измене, казнен 25 июля 1570 г. Андрей Васильев - с 1503 г. дьяк Посольского приказа, преемник Висковатого и предшественник Андрея Щелкалова. Близкий к царю, он читал народу царскую грамоту, присланную из Александровой слободы. Погиб, кажется, в 1570 г. вместе с Висковатым и Фуниковым.).

Грозный откликнулся на призыв посольства: “тиран” вернулся в Москву (никаких дат автор при этом не сообщает). Но едва вернувшись к управлению страной, тиран начал (Р 2) “wider seine Unterthanen ganz schrecklich zu wuethen, und beyde ueber gross und klein, hohes und nieder standes Personen, Tyranisch zuverfahren” (опять очень сильно гневаться на своих подданных и тиранить знатных и незнатных, людей высокого и низкого сословия).

Сначала, продолжает автор, Грозный убил князя Ростовского, обезглавил его и бросил его труп в Волгу, а затем расправился с “familia” (семьей) невинного. Под “фамилией” немецкий переводчик разумел “Mannssgeschlecht und Diener” (мужчин (воинов) и слуг) (Р 2), т. е. то, что следовало бы назвать “двором” князя.

Когда Сигизмунд II Август стоял в Польше под Радошковичами (Radoschaw) — это было в 1567 г., “Московит” казнил “Ивана [204] Петровича” (Челяднина); казнен он был по делу 1567 г. “Тиран” предварительно инсценировал его коронацию, нарядил его в пурпурную мантию, дал ему скипетр в руку, надел венец на голову, посадил его на трон. Никто из его людей также не остался в живых. Не лучше обошелся он и с “великим канцлером” Casirino Dubrovio (Казарином Дубровским). Впрочем, для этой казни сам автор подыскал достаточное основание: казненный, как говорит Одерборн, был виновен в том, что запоздал с доставкой артиллерии на фронт (Р 2об.). Террор “опричников” — “дворовых”, как их называет Одерборн (Hoffgesinde, Hoffleute — Р 3), достиг предела: зрелище обнаженных женщин, брошенных в снег, истощило терпение земщины. Еще раз нарушая хронологию, Одерборн рассказывает далее, как “die fuernenmsten vom Adel” (знатнейшие из бояр) в 1567г. собрались перед великим князем и, показывая ему на себе следы его жестокостей и тирании, умоляли, чтобы он покончил с этими ужасами (Р 3). По латинскому изданию: М 4об.— “His indignitibus commoti coinere anno sexagesimo septimo praecipuae nobilitatis cives lachrymis eum deprecantes, ut finem tandem tyrannidis faceret” (Возмущенные его недостойным повелением, лучшие нз дворян в 67 году собрались, умоляя с горькими слезами, чтобы он положил конец такой тирании). Другие тираны тиранствовали против чужих, а “Московит” мучил своих. Так разгромил он Новгород, Тверь, Псков. Вся земщина (“die gantze Moscowiterische Landschaft” (вся московитская земщина)) в плаче и горе. К ужасам тирании присоединился голод, потом чума. А казни продолжались. Во главе опричников (“Koeniglichen Gwardy — knechte” (слуг королевской охраны)) Грозный поставил Малюту Скуратова (Scrutovius — Р 3). Грабежи и убийства продолжались до 1570 г. (в немецком издании опечатка — “до 1770 г.” — Р 4об.). Казнен был Иван Михайлович Висковатый (Viscovicun) за участие в заговоре (conspiratio - О 3об.); казнен был брат великого князя Юрий и его дворовые (Hausgesinde).

После убийств “тиран” шел в церковь и сам служил обедню, “als em anderer Bapst” (как второй папа) (В.) (ср. гравюру на титульном листе). А после обедни опять обращался к убийствам. В 1570 г. был казнен князь Петр Серебряный (Serebrin — R об.). Руки и ноги казненного, завернутые в платок, были отправлены его вдове.

Польского рыцаря Петра Быковского (Bicovio) “тиран” тоже казнил, обезглавил. Держа в руках его голову перед собой, он обратился к нему с речью. Некто Alberto Beso (из Силезии) был ослеплен, убит, рассечен на части. Casarinus Viodomirus (P. 3об.) рассказал царю сон: видел он во сне Грозного польским королем. За это он был жестоко наказан. Борису Титову (Boridi Tilovio - R 4), [205] старицкому воеводе, слишком льстившему царю, было приказано отсечь правое ухо.

Список преступлений “тирана” неисчислим, бесконечен, как бы сокрушаясь, замечает Одерборн. R 4об.: “Aber was mache ich, — восклицает он далее, — das ich diesen Sachen so fleissig nachsetxe und darueber so lange verharre?” (Но что я делаю, так прилежно исследуя эти дела и так долго на этом задерживаясь?) — У автора, однако, “высокие задачи”: пусть каждый знает, к чему ведет наша человеческая жестокость и бессердечие! Так заканчивает Одерборн свою вторую книгу, опять и опять нарушая хронологию рассказа; пустые сентенции моралиста и кровавые сплетни перемежает с меткими наблюдениями и фотографией действительности. Следует еще раз отметить, как последовательно и четко различает автор “подданных” (Unterthanen) и “дворовых” (Hoffdiener), Landherr и Hoffrath (землевладельцев и придворных советников), что далеко не всегда делают ученые — исследователи эпохи Грозного.

Третья книга начинается эпиграфом типа “мне отмщение и аз воздам”. На полях (S) читаем: “Nun wendet sich das Spiel und wird der Tyrann bezalt” (Теперь счастье изменяет и наступает для тирана час расплаты).

Чума, многократные набеги татар, бессмысленная осада Ревеля, поражения русских на фронте, комета, гром среди ясного неба — все предвещало конец тирана. В Москве около Наливок (Nalio) упал с неба надгробный камень с непонятными буквами. “Тиран” приказал разбить камень. “Ничтожный человек!” — напрасно пытался он отвратить от себя суд божий. Баторий начал наступление. Грозный знал пророчество “мудрецов”: кто-то с Савы и Дравы нанесет и московитам и татарам большой удар (Т 4об.) — это было пророчество польской дипломатии, намек на Батория. Грозный, однако, готовился к войне. Он собрал войско к своему “двору” (“an seinen Hoff”) с городов, от земских бояр (“Landtherren”), с дворянства (“die vom Adel”). Он поставил перед армией вопрос: воевать или мириться? Одерборн явно перепутал события 1566 и 1579 гг.

“Тиран” — “der verschlagene und listige Корff” (лукавец и хитрец) — был в Пскове, когда Стефан Баторий начал свой поход на Полоцк (Т 3). С этого момента (с 1579 г.) известия Одерборна о Ливонской войне приобретают значительный интерес: они проникали к нему по дипломатическим каналам. Автор сообщает даты в масштабе месяцев и дней (Т 4об.), перечисляет имена пленных (V об. — V 2).

Но о событиях в России и в Москве он по-прежнему питается слухами. Таков, например, занимательный, но в редакции Одерборна недостоверный рассказ о каком-то, видимо, действительно бывшем мятеже женщин на Москве после взятия Полоцка (V 4: “Der [206] Weiber Aufruhr. Tumult” (Волнения женщин. Бунт)). Женщины в ответ на речь дьяка Андрея Щелкалова (Solcano) о неудачах на фронте плачем и воплем залили всю Москву и требовали от дьяка своих мужей, или, кричали они, пусть дьяк “solle jhnen andere Maenner geben” (даст им других мужей). Щелкалов в траурной (смирной) одежде обратился за помощью к посадским. Он убеждал их: “Helfet mir diesen Tumelt stillen” (Помогите мне утихомирить этот бунт). Oн угрожал им торжеством амазонок: “Wozu dienet die Aufruhr? Sollen denn dit Wieber wider uns einen Bundt machen und uns hinrichten” (К чему служат волнения? Должно быть, женщины заключат союз против нас и казнят нас?).

Посадские поддержали Щелкалова: тот расправился с женщинами мечом и батогами.

В ответ на успехи Батория бояре во главе с Иваном Федоровичем Мстиславским и Никитой Юрьевичем Романовым-Захарьиным писали из Новгорода Баторию, упрашивая его кончать войну (X). А Грозный не только сам в седьмой раз женился в этот суровый для России час, но и сына своего оженил (X 4об.).

О псковском походе, позорном для Батория, автор обещается рассказать “in der Summa, kuerzlich” (в общем, коротко) только для того, чтобы видели люди, как господь бог покарал безбожного великого князя (Y). Путая имена Шуйских, автор говорит, что в Пскове сидел в осаде Василий Шуйский (Y 2об.). Подробно расказывает он о действиях Поссевина в польском лагере, передает его речь, обращенную к королю Баторию (Y 3). Рассказывается, как Радзивилл проник до Старицы, как он мог бы голыми руками захватить “тирана”, эту “многоглавую ядовитую змею” (Z). Но Грозный со своими сыновьями и дворовыми (Gesinden) уехал из Старицы. “In solchem Tumult fiel Daniel Mursa von Basilide abe und kam zum Herren Radiwill” (В этой суматохе Данил мурза отпал от Васильевича и перешел к господину Радзивиллу),— сообщает автор, видимо, бесспорно достоверное известие с фронта.

Московиты видели вокруг себя разгром, потоки крови, смерть. Видели они также и то, что “великий князь” сидит на одном месте бездеятельно, бессмысленно медлит. Все изумлялись “principis sui cunctationem” (медлительности своего государя) (S 7об.). Однако страх перед тираном (“tyrannidis metus”), легкомыслие (“in hominibus levitas”) и непостоянство (“inconstantia”) людей исключали возможность согласованных действий: один не доверял другому; каждый держался особняком и подозревал остальных (“reliquos suspectos haberet”).

Мотивы “безумного молчания” и общественной розни были широко разлиты в сознании бояр-наблюдателей. О них думали, о [207] них повсюду говорили. Их позже отметят, и дьяк Тимофеев, и с особой силой монах Авраамий Палицын. Проникали эти настроения и за границу. Осели они и в третьей книге Одерборна. “Etliche Moskowiterische Untersassen” (Некоторые московские подданные), т. е. люди, связанные с боярскими дворами, если читать, как и тексте, “Untersassen” взамен возможного Unterthanen, все же собрались вместе. Они собрались во Владимире (“neben etlichen benachbarten Voelkern” (наряду с некоторыми соседними народами)) и договорились обратиться с челобитьем к Грозному. Они говорили ему, что три года враги громят родину (1579 —1582), что необходимо родину защищать. “Ihr wolt — будто бы обратились они к Грозному, — ewren eltesten Sohn uns zu diesem ehrlichen Kriege mitgeben” (Вы хотите дать нам своего старшего сына для этой почетной войны). Мы готовы “vor das Vaterlandt Leib Gut und Blut auffsetzen” (сложить свои головы, пролить свою кровь, пожертвовать своим имуществом за отечество) (Aa об.). (По латинскому изданию S 8: “Rogamus te serenissime Princeps et Domine noster, ut filium tuam natu maiorem nobiscum in honestissimam militiam mittas” (Просим тебя, светлейший государь и наш господин, чтобы ты послал своего сына, старшего по рождению, на почетнейшую войну). Но “тиран” знал, что у московитов он пользовался большим авторитетом, что московиты считали его могучим государем и человеком божественного происхождения. Тогда он вышел на площадь и обратился к народу (in publicum, in vulgus - S 8об.). Он сбросил с головы венец, скинул с плеч свой пурпур. Он сказал, пусть парод изберет другого государя (Аа 2). Эта картина попала в драму советского драматурга А. Н. Толстого и на сцену Художественного театра.

Но народ был за царя: он был против мятежников-бояр. Народ упросил царя не отказываться от царства. Тогда-то Грозный и дал себе волю в разгроме мятежников. В причудливом сочетании в рассказе Одерборна миф сочетался с правдой. Факты различных лет сближены и расцвечены фантазией.

Расправившись с мятежниками, Грозный обратился к сыну: “А ты, loser Тrорff! (простофиля!) Как ты осмелился на измену, на мятеж, на сопротивление (Widerwillen)!”. Сын испугался. Опустил глаза. Но хотел оправдаться. Отец приказал ему молчать и “schlegt jn mil einem eysern Stabe (scipione ferrato - T) an der Schlaff (Schlaefe - висок)” (и ударил его железным посохом в висок). Сын полумертвый свалился на пол. Умирая на глазах у отца, сын говорил, что он не изменник. В латинском подлиннике (Т об.): “...quod nullius conspirationis fuerit author” (не был виновником никакого зaгoвopa); в немецком переводе: “an keiner Verbuendniss wider den Vater Schudt (Schuld) trage” (не виноват ни в каком заговоре против отца). Сын призывал отца к победе над чужеземным врагом, [208] более счастливой, нежели та, какую он одержал над собственным сыном (Аа 2об.): “Utque felicius in hostes quam in filios ferrum stringat” (И пусть обнажит меч на врага с большим счастьем, чем на сына) (Т об.). Политический сарказм автора откровенно вложен в уста умирающему царевичу.

Страдания отца при виде умирающего сына переданы психологически прекрасно. Ренессанс вообще усиливал интерес к психологическим деталям исторического рассказа. “Ibi pater confossum vulnere filium, sed spirantem adhuc animaduertens, statim ex furore in poenitentiam versus, manus in coelum tendit, querelasque flebiles edit, nunc adfatur, nunc osculatur, nunc solatur iacentem, nunc sortem suam, nunc publicam fortunam deflet, nunc Deos accusat, qui iuvunem tam charum in hoc malum coniecerint” (Там отец, обратившись к раненому, но еще дышащему сыну, тотчас от гнева перейдя к раскаянию, поднял руки к небу, стал издавать жалобы и рыдания, то прощается, то смотрит, то утешает лежащего, то оплакивает свой удел, то общую судьбу, то обвиняет богов, которые ввергли в это зло такое дорогое существо) (Т и об.). Грозный “sass dorth auff der Erde als sinnlos, wolte keine Speyse noch Tranck zu sich nemen und legte das Trawerkleydt nimmer ab, stundt an einer Wandt angelehnet” (сидел там на земле (на полу) как безумный, не хотел принять ни еды, ни питья и никогда не снимал больше траурного платья, стоял прислонившись к стене) (Аа 3об.).

Позже, даже и в радостной беседе, Грозный вдруг начинал опять оплакивать убитого им сына. В народе смерть царевича вызвала “ein gross Getuemmel und grosser Schrecken” (большую суматоху и большой страх).

Чтобы отмолить грех, Грозный отправил 77 тыс. золотых монахам в Грецию (Аа 3). О пропуске туда своих послов он просил Батория. Письмо Грозного к Баторию об этой посылке Одерборн слышал в чтении королевского секретаря.

Аа 3об.: “Welchen Brieff Paulus Oderhorn, der diss Buch geschrieben, den Koeniglichen Secretarium hat abgelesen hoeren”.

Т 2об.: “Quas Paullus Oderbornius, qui haec conscripsit, a regio Secretario acceptas recitari etiam audiuit” (Павел Одерборн, написавший эту книгу, слышал, как читал это письмо королевский секретарь).

Война подходила к концу. Мир был неизбежен. Одерборн подробно рассказывает о заключении Ям-Запольского мира, называет имена послов, обозначает день, подробно передает речи Поссевина (Аа 4 - 4об.).

Поссевин говорил об ужасах войны и благостях мира. К миру, говорил он, зовут вас все земные расчеты. “Euch ermanet hierzu der Bapst, der Oberste Bischoff und Auffseher der Christi Stelle auf dieser. Welt verwaltet. Seyd jhr nu wahre Schaefflein, so folget dem Hirten” (Вас призывает туда папа, высочайший епископ и Христов наместник, который управляет делами этого мира. Если же вы праведные овцы, то повинуйтесь этому пастуху.) (Hd 2). (По латинскому изданию Т 5об.: “Vocat huc [209] Maximus illе Pontifex in specula pastorаlis vigiliae constitutus et Christi vicarium in terris gerens. Si vero oves estis, sequimini Pastorem” (Зовет туда этот величайший папа, пастырь, вечно сидящий на страже, наместник Христа на земле. Если истинные овцы, следуйте за пастырем). Подчеркнутое опущено в немецком переводе).

Все послушались Поссевина, “denn sie hatten alle des Krieges satt” (потому что все они были сыты войной) (Bb 2.). Только русские послы взялись, по заявлению автора, за “крючкотворство”. Польские послы “traweten jhnen nicht viel, umb jrer Hinderlist und angeborner Leichtfertigkeit (-levitas) und Unbestandts willen (не особенно им доверяли из-за их хитрости, врожденного легкомыслия и непостоянства) (-inconstantia (непостоянство))”.

Автор описал церемонии заключения мира, мессу по католическому обряду у Поссевина и празднества по поводу мира (Вв 3об. - 4).

Поляки торжествовали победу. Грозный, как утверждает автор, презираемый своими, осмеянный врагами, “fuer grossem Harm und Leydt” (в большой печали и страданиях), заболел и на второй год (das under Jahr) по окончании войны умер (Вв 4об.). (По латинскому тексту: Т. 8об. — V: “A civibus tacite contemneretur et ab nostibus irrideretur, morbo ex agritudine animi contractodecessit anno post finitum bellum secundo” (Молчаливо осужденный гражданами и осмеянный врагами, умер, унесенный болезнью из-за угнетенного состояния души нa второй год после окончания войны)).

Болезнь схватила “тирана” быстро и цепко. Несколько дней он ничего не говорил, не ел, не пил, не издавал ни звука, как будто бы немой. По прошествии нескольких дней к нему вернулась речь. И тогда он все время звал к себе убитого им сына Ивана, как бы говорил с ним, как будто бы тот стоял перед отцом. Но едва стало ему легче, “тиран-развратник” пытался овладеть Ариной Годуновой (Arinam Vdudoviam), женой младшего сына. Та, спасая свою честь, закричала о помощи. Чтобы народ не узнал о происшедшем, царь приказал казнить шесть человек — “nobiles” (благородных) и среди них Михаила Шуйского (Sussinam) (Вв 4).

Информаторы доставляли пастору достаточное количество скабрезных сплетен — пастор заботливо их записывал. Так, в обрывках он сохранил второй вариант объяснения смерти царевича.

Пленники, которых тиран должен был отпустить по заключении мира домой, молились о смерти тирана. “Denn so lange er lebet und wuetet, kan die Welt in jhrem Wesen nicht bestehen” (Так как пока он живет и неистовствует, мир в своей основе не может существовать) (Cc об.). Грозный будто бы убивал пленных. [210]

Умер Грозный не обычной, а страшной смертью.

За несколько дней до смерти он трижды впадал в забытье. По 24 часа лежал он без движения, ничего не говоря и ничего не слыша. Как-то, придя в себя, он позвал к себе сына Федора, “den jetzt regierenden Grossfuersten in der Moschkaw” (правящего теперь в Москве великого князя). Тот — государь кроткий и мудрый — заботясь о душе отца, освободил пленников, накормил их, напоил. Заставил всех в городе молиться об отце. Но божий гнев сильнее людской мольбы. К тому же от смерти Грозного “jedermann hoffte der Besserunge” (каждый надеялся на улучшения) (Cc 2). Умер Грозный 28 марта 1584 г. 56 лет 7 месяцев от роду.

Слух о смерти Грозного вызнал в народе жалобы и плач: опять усилятся враги России; опять начнется война! (Сс 2). Автор опять и опять сливал вместе разноречивые показания пленных, возвращавшихся на родину после заключения мира в 1583 г.

30 марта 1584 г. “тиран” был погребен в Архангельском соборе, сообщает Одерборн со слов дипломатов. Но тело тирана исчезло в день смерти: никто его так и не видел, сплетничает пастор вслед за своими информаторами, дипломатами или обывателями.

“Это вы сочтете невероятным,— пишет он об исчезновении тела.— Но я слышал это от достойных веры, надежных людей и знаю, что история эта столь редкостная справедлива, достоверна” (Сс об.).

Одерборн заботливо собирал все: и факты и легенды. Пленные, побывавшие в России, “rei veritatem, praeclaro suo testimonio abunde nobis confirmarunt” (сообщали нам свои ясные показания о действительных делах). (Y 5об). Их рассказы позволяли оформить желанный автору вывод: “Ein solche Ende hat genommen dieser grossmechtigste und grausamste Fuerst” (Такой конец принял этот всемогущественнейший и жесточайший князь). Так заключает (Cc 2об.) свой “поучительный” рассказ немецкий пастор, ненавистник России.

Не ограничиваясь изложенным, Одерборн как бы еще раз окидывает взглядом все свое произведение и дает один рядом с другим два портрета: портрет “тирана”, каким, по его мнению, был Грозный, и портрет “мудрого государя”, каким оказался сын Грозного Федор. Эта антитеза была привычной для 80—90-х годов XVI в. Сохранилась она и у историков (В. О. Ключевский), и у писателей 80—90-х годов XIX в. (А. К. Толстой). В литературном портрете Грозного, по Одерборну, с особой силой сказались и положительные и отрицательные черты исторического памфлета автора. Факт и миф проникли и в портрет. Конечно, они не только не нашли, но и не могли найти в нем необходимого единства.

Автор начинает с заявления, что государя, равного Грозному по тирании, по авторитету, по силе власти, он не знал среди его соседей. Далее следует обрисовка портрета. [211]

Грозный был высок ростом, силен, крепок, пропорционально сложен. У него были маленькие, но сверкающие острые глаза, выразительно и, видимо, верно пишет автор. Грозный выглядел “als ein mutiger Kriegsmann grewlich” (страшно, как мужественный воин) (Сс 2об.), Что особенно восхищало людей умных, мудрых — это привычка Грозного смеяться “zu einer jeder ungefehrlichen Rede” (на каждую безопасную речь). Грозный обладал, дойствительно, поразительным даром едкой иронии, сарказма. От природы у него был острый ум и редкая память (“memoriam rerum omnium singularem habebat” (имел редкую (исключительную) память на все события)). Так, между прочим, он знал наизусть имена всех военнопленных полководцев различных наций, побывавших в России. А их было много.

Челобитья (libellos, V. 6; suplices-suplicationen (прошения, мольбы — моления)) он caм принимал и их перечитывал (ueberlass; inspiciebat lectitabatque” (перечитывал, разбирал и читал)). Каждый самый незначительный человек мог явиться к нему с челобитьем на правителей, несправедливо действовавших. Когда выяснялась их вина, он отнимал у них и имущество и самую жизнь их. Заключение звучит неожиданно: “Так пополнял тиран свою казну!” (Сс 3).

Грозный раздвинул широко границы своей земли. Не он врагов, а враги его боялись. Он предлагал дружбу и Максимилиану II. С ним были связаны узами дружбы персидские шахи: шах Тахмасп (Schach Tamas) и Мухамед Ходабенд (Mohomed Hodabendus). С королевой английской он заключим тайный союз (geheime Kundtschaft; intimam familiaritatem).

Сам жаднейший, так пишет памфлетист (Сс 3), он ненавидел жадных людей и не назначал их чиновниками и правителями, если свои интересы (privati commoid rationes (соображения частной выгоды)) они ставили выше интересов народа (populorum utilitate (пользы народа), V 6).

Гордый и высокомерный (hochmutig – Сс 3) при счастливых обстоятельствах, - он так жаждал славы, что многие тяжкие войны начинал только из-за нее.

Когда некоторые льстецы (ab adulantibus, etliche Heuchler (низкие льстецы, лицемеры) Сс 3об.) сравнили его с Александром Македонским, он захотел превзойти и этого героя.

Слон персидский от шаха Тахмаспа должен был изучать придворный церемониал. Ранним утром великий князь начинал обучать слона становиться на колени. Тонким острым железным лезвием он прокалывал кожу на лбу у слона и этой кровавой операцией думал добиться цели. Увидя безнадежность попыток, он рассердился на слона и приказал рассечь его на части. [212]

Oн хотел установить мир с Максимилианом, но сторонники войны убедили его в невозможности реализации плана.

Он отправил послов в Регенсбург, где они были приняты Максимилианом очень внимательно и дружески. Детали приема царских послов в Регенсбурге описаны так, что возникает вопрос, не был ли сам Одерборн при этом? (Сс 4). Максимилиан вскоре умер. По заключении мира с Баторием он через секретаря польского посольства Илью Пельгримовского (Eliam Pillgrimwitz) отправил в почесть королю русских соколов с охотниками в золоченых одеждах.

В мирное время великий князь развлекался охотой, играми, танцами, старинными спектаклями, зрелищами и развратом (Bulerey, in libidine). На охоте он не любил большого количества лошадей и собак. Он брал с собой на охоту пленных и бросал их медведям. Те разрывали их на части. Даже во время болезни из окна смотрел он на то, как пленники бились с дикими зверями. Так трактованы иностранцем русские медвежьи бои. Охотно играл Грозный в шахматы и карты “mit seinen Landtherren (-magnatibus)” — “und Hoffedienern” (со своими землевладельцами (магнатами) и придворными), как добавлено в немецком тексте; в латинском упоминания о дворовых нет. В случае их (земских? или земских и дворовых?) проигрыша он резал им уши, носы, вырезал губы, бил батогами и кнутом, а не желающих играть убивал. Варианты сказки о Синей бороде опять закрывают живые штрихи из биографии Грозного. “An Unzucht und Geylheit (-libidine)” (Развратом и сладострастием) (Dd об.) Грозный, по утверждению Одерборна, превосходил всех смертных. Еще раз немец-пастор смакует картину мучительства женщин, обнаженых и брошенных в снег. С изменниками Грозный расправлялся самым ужасным образом. Так, в 1569 г. он взял литовский город Изборск (Jetzburg). Он захватил начальника города Полубенского (Poluben). Полубенский и другие пленники были повешены и расстреляны в назидание русским, — пусть знают люди, как не надо и как надо защищать свою страну. Рассказ о Полубенском явно вымышлен. Полубенский в 1569 г. был в Вольмаре, откуда производил налеты на русский город Изборск. В плен к русским Полубенский попал в 1577 г. и за услуги, оказанные царю, был мирно отпущен на родину. Тех, кто сдал Бауск (Bouscum) литовцам, Грозный освободил за большую сумму денег, но затем всех их перебил, уничтожил.

Немцев Грозный, как утверждает Одерборн, особенно любил и чтил, охотно давал им ответственные поручения и назначения. Оно и понятно: немцы — и администраторы, и ученые, и полководцы — не то, что московские бояре - эти “Kuehehirten” (пастухи коров), “vaccarum custodes... qui moribus pessimis et corruptissimis in aulam [213] aduolare; соnsuevissent” (пастухи, ужасные нравами и продажные, которые привыкли быть при дворе) (X 2об.), обличает Одерборн пороки бояр. Правда, московиты пытались подражать немцам, замечает автор памфлета. Но это ни к чему не привело: это были люди особого склада “et sey wider jre Natur” (это было противно их натуре).

Грозный был веротерпим. Только евреев он ненавидел: по его мнению, нельзя было верить людям, предавшим Христа (Dd 2 - 2об.).

Для своих подданных царь был и папой и земным богом (Dd 2об.). Любимую поговорку русских: “Ведает бог и государь”, — отметил еще Штаден.

“Deum et magnum ducem rerum omnium momenta ponderare et exitum nouisse” (Причины и последствия всех дел дано определять богу и великому князю) (X 4), - писал Одерборн. Лучше священников служил Грозный церковные службы. “Er pflegete auch selbs Messe zuhalten, und verrichte die Kirchen Ceremonien dabey, mit grosser Mayestetischen Andacht, dass auch die Priester selbs es herrlicher und prechtiger nicht hitten verrichten koennen” (Он устраивал при этом церковные церемонии с большим великолепием и благоговением, так что даже сами священники не могли бы устроить этого красивее и пышнее) (Dd 3 - 3об.).

В Александрову слободу — “это великолепное место находится в 24 милях от Москвы” — он уезжал для того, чтобы, освободившись от забот по управлению, вполне свободно и беспрепятственно отдаться богослужению (Dd 3).

Он надевал тогда монашескую одежду, его дворовые — также. Он молился часами, его дворовые вместе с ним. Но все это шло только на пагубу, на злые дела. Он искал и ждал одного: страха, боязни, трепета от родных, от подданных, от иностранцев. Он любил поговорку: “Oderint dum metuant” (Пусть ненавидят, лишь бы боялись). Всю страну он наполнил трупами, стенанием, ужасом.

Все было втоптано в грязь. Уничтожены были дружба, союзы и мир, церкви и алтари, уничтожены были законы. Едва эта “бестии” погибла — и законы, и дружба, и союзы, и мир, и алтари восстановили свои права, вернули себе свое прежнее положение.

Умер Грозный. Его “дворовые” (Hoffleute) вместе с дворянским ополчением (Ritterschaft (рыцарством)) поддержали Бельского как регента государства. И Бельскому Одерборн дает двойственную характеристпку. Бельский - “ein hefftiger und strenger Mann” (сильный и суровый человек) (Dd 4об.). И он же - “de geitzige und eigensinnige Kopff” (скупец и упрямец) (Ее 4). Бельский засел в Кремле. Бояре (Landtherren) (вместе с [214] купцами?) окружили Кремль артиллерией. Бояре победили: Бельского послали в Казань, а Федора избрали государем “mit gemeiner Slime und durch einhellige Wahl” (Ее об.); “mit einhelligem Consens und durch eintrechtige Wahl” (единодушно и единогласно; при общем согласии и единогласно) (Ее 3) (О мятеже оружничего опричного двора Богдана Яковлевича Бельского и о Ляпуновых, выступивших против Бельского, рассказывает “Новый летописец” (гл. 24, стр. 24). — “Временник ОИДР”, кн. 17. М, 1853)). О мятеже Бельского, выступившего 16 апреля, месяц спустя после смерти Грозного (18 марта), Одерборн узнал от Льва Сапеги. Как раз в это время, “gleich wie der Tumult wegen des Bielsy einfielt” (как только успокоилось волнение из-за Бельского) (Ее), в Москву прибыло посольство Льва Сапеги; его приняли с большим почетом. Об этом приеме, о Московии вообще, видимо, и о мятеже 1584 г. Лев Сапега сообщал королю в специальном письме (Ее об.). “Denselben Brieff habe ich zu Grotna gelesen” (Это письмо я читал в Гродно) (Ее 2.). “Тогда, — пишет Одерборн, — я ездил в Гродно для обсуждения с моим всемилостивейшим королем Польши важных вопросов и для получения его инструкций” (Ее об.). Там же в Гродно после королевской аудиенции Павел Одерборн встретился с турецким послом Евстафием (Chanes Chaiuses — ханом Хиосским). Он был ранее учителем неподалеку от Вены, потом изменил вере и родине, как об этом рассказал Одерборну Мартин из Bersewitz, канцлер польского короля в Семиградье. Евстафий спорил со мной, говорит Одерборн, о вере, защищал Магомета как единственного наместника подлинного бога на земле. Он показывал Одерборну книжку Christoffel Warsowitz, где автор доказывал, что Магомет лучше, чем Лютер. Отвлекшись в сторону религиозных распрей, столь острых в годы его жизни, Одерборн опять возвратился к царю Федору. “Тирану” надо было противопоставить “мудрого государя”, доброго, народного царя. Еще и еще раз повторяет автор, что Федор был избран, а не захватил власть, что он был избран по общему согласию. В золоченых одеждах, кроткий и милостивый и к своим подданным и к чужеземцам, жившим в его стране, и к иностранцам, царь Федор примирял и ликвидировал все общественные распри.

“Die Uneinigkeit und feindtliche Zwitracht zwischen der Buergerschafft, vergleiche er, und hub sie durch ein Edict auff” (Он успокаивал несогласных и примирял враждебные раздоры между горожанами и прекратил их указом) (Ее 4). Упоминание о каком-то “эдикте” — указе примирения с “бюргерством” очень интересно. О каком “эдикте” вспоминает Одерборн? Неизвестно. “Тиран” учредил опричнину. А “мудрый государь”, царь Федор, по мнению Одерборна, ее ликвидировал. Царь Федор доверялся своему благочестию больше, чем военной силе. Он оставил при себе совсем мало придворных, своих телохранителей. “Еr erlaubte auсh als bald die Aprisnen [215] und die Gwardy, die bey Leben seines Vaters, grossen Hohmut und Muthwillen an menniglich geuebet, und behielt (vielleicht das er seinen Troembkeit trawete) gar wenig Diener bey sich, die auff seinen Leib warten sollten” (Он тотчас распустил опричников и гвардию, которые при жизни его отца отличались большим высокомерием и озорством по отношению ко многим, и удержал при себе (вероятно, он доверял их благочестию) совсем немного слуг, которые должны были охранять его особу) (Ee 4). Эти мысли проскользнули в текст к Карамзину. Коронован царь Федор три месяца спустя после смерти отца — 28 нюня (в тексте опечатка - “38 нюня”, Ее 3). В день коронации разразилась гроза, но очень быстро небо прояснилось. Страна озарилась добрым ясным светом. На улицах Москвы — толпы народа, всюду в городе на окнах цветы, всюду радостные лица. Великий князь — среди ликующей толпы; из-за тесноты он едва мог попасть в церковь. В церкви — ковры, ткани, блеск драгоценностей. Службу служил митрополит, “ein alter Mann, der hatte ein lang seyden Kleydt” (старый человек в длинной шелковой одежде) (Ee 4об.). Сообщения польских дипломатов, видимо, отличались изобразительностью деталей.

Митрополит обратился с речью к новому царю. Он говорил, конечно, то, что нужно было памфлетисту. “Euer Vater hat diss Moschkowiterische Reich in grosse Gefehrligkeit gestuerzt... Ihr werdet die Frommen ehren, die Boeson straffen” (Ваш отец вверг Московское государство в пучину опасностей. Вы возвеличите благочестивых, накажете злых) (Ее 4об.). Страну надо оградить от внешних врагов и внутренних волнений (und innerlicher Auffruhr). Русскому митрополиту Одерборн внушал свои собственные идеи, как это сделал он и в отношении умирающего царевича Ивала.

Начало царствования мудрого государя Федора великолепно: мир восстановлен, при нем вздохнут легко и русские и чужеземцы.

Постоянный, уверенный, золотой мир так нужен исстрадавшейся земле (Ее 4об.), лицемерно заключает пастор, так много потрудившись над сознательным искажением истории России времен Ивана Грозного. Павел Одерборн не знал ни Штадена, ни Шлихтинга, ни “Сказания” князя Курбского. Он имел случай ознакомиться с некоторыми документами польской королевской канцелярии; он слушал многочисленные рассказы польских послов. Но еще многочисленнее были дипломатические и обывательские сплетни о России и Грозном. Их-то старательно и собирал пастор-немец. В этом и значение его труда информатора-современника.

* * *

Н. М. Карамзин ввел памфлет Одерборна в научный оборот. Среди ссылок на Герберштейна, Павла Иовия, Таубе и Крузе, Гваньини, Гейденштейна, Флетчера встречаются у него ссылки и на Одерборна. Карамзин, хотя и считал, что описание Одерборна [216] “во многом баснословно” (Н. М. Карамзин. История государства Российского, т. ТХ. СПб., 1843, прим. 34.), сам же разделял взгляды Одерборна на Грозного и его мать, Елену Глинскую, а потому цитировал Одорборна особенно охотно и в VIII томе (Там же, т. VIII. СПб., 1817, прим. 68.) и, главным образом, в IX (Там же, т. IX, прим. 34, 183, 533, 603, 612, 613, 615, 616, 617, 733, 749, 752, 756, 764 765, 767, 770, 771.). Одерборна отметил Аделунг в своем обзоре. Однажды обратился к Одерборну С. М. Соловьев (С. М. Соловьев. История Poссии с древнейших времен, т. 6. СПб., 1856, стр. 324.).

В “Сказаниях иностранцев о Московском государстве” В. О. Ключевский использовал показания Одерборна как дли характеристики жестокостей Грозного, так и для истории Новгорода Великого (В. О. Ключевский. Сказания иностранцев о Московском государстве. М., 1916, стр. 76, 216, 218.).

С. Ф. Платонов, учитывая специфику памфлета Павла Одерборна, данными его не пользовался совершенно.

В “Обзоре” С. Р. Минцлова (С. Р. Минцлов. Обзор записок, дневников, воспоминаний, писем и путешествий, относящихся к истории России и напечатанных на русском языке, вып. 1. Новгород, 1911.) сочинение Одерборна отсутствует. Отсутствует оно и в курсе М. Н. Тихомирова “Источниковедение истории СССР” (М. Н. Тихомиров. Источниковедение истории СССР с древнейших времен до конца XVIII в., т. I. M., 1940.). Однако замалчивание Одерборна вряд ли допустимо.

Но нужна ли нам детальная, скрупулезная, шаг за шагом идущая источниковедческая критика памфлета Одерборна? Памфлет Одерборна представляет собою настолько сырой конгломерат дипломатически-обывательских и обывательски-дипломатических сплетен, что их педантический источниковедческий анализ оказался бы непроизводительным делом. Памфлет интересен в целим как отраженно антирусского общественного мнения в Западной Европе XVI в. Интересны некоторые намеки, обрывки фактов и характеристик, например об “эдикте” царя Федора по посадским делам, о боярском мятеже против Бельского, о характере социальной политики Глинского “в московском стиле” — “Gut Moschkowiterisch”, о монастырской политике Грозного, некоторые детали из истории Ливонской войны.

Но и эти — сами по себе очень интересные — пункты скорее беглая иллюстрация, нежели материал для построения научно-исторической аргументации.

Памфлет Одерборна интересен в своем целостном виде. Так ясен его основной идейный стержень; так пристрастен автор в подборе иллюстративного фактического материала; так писательски умело выкладывает он свою обличительную по адресу [217] Грозного мозаику, что никакая научная систематизация, тематизация или предметизация его книги и невозможна и не нужна. Недопустимо безоговорочное цитирование Одерборна, ибо каждую мысль надо брать в обрамлении всей его книги. Надо показать читателю всю книгу Одерборна целиком, надо обрисовать политический профиль автора, что я и попытался сделать выше.

Не только историки-иностранцы типа Валишевского и Пирлинга и русские историки XIX в. (как, например, Н. М. Карамзин, Н. И. Костомаров, В. О. Ключевский, Н. К. Михайловский) охотно пользовались Одерборном и жили его политическими настроениями. Даже в советскую научно-историческую литературу просачиваются сплетни Одерборна.

Очень важно раскрыть подлинные политические намерения благочестивого пастора XVI в., разоблачить его политическую ориентацию, показать, насколько он примитивен в своей враждебной России работе.

Публикуется впервые по автографу с датой — 1948 г. (ГБЛ, ф. 428, № I-2п). — Ред.