МИХАИЛ ОБУХОВИЧ

ДНЕВНИК МИХАИЛА ОБУХОВИЧА, СТРАЖНИКА ВЕЛИКОГО КНЯЖЕСТВА ЛИТОВСКОГО, ПИСАННЫЙ В ПЛЕНУ В МОСКВЕ В 1666 ГОДУ

Обухович Михаил — польский военнослужащий, взят в плен в сражении под Мозырем. С января 1660 по 16 июля 1662 года был в русском плену в Москве.

22 марта (1660 года) мы остановились в Дорогониловской (Дорогомиловской) слободе, то есть за полверсты от столицы, где нас держали по 25-е число, то есть до Великого Четверга.

В этот день нас вели из Гостиного двора. Мы шли пешком по всему пространству до самой столицы и чрез самый город. Так как у меня в то время болели ноги, то меня везли на санях и я ехал до самого Белгорода (Белого города). При нас был конвой из двухсот стрельцов в кафтанах вишневого цвета; к каждому из нас приставлено было двое.

От Белых, стен я уже шел пешком до самого Крым-города, где собраны были в большом числе стрельцы, дворяне и бояре. В тот же день, то есть в Великий Четверток, меня привезли в двор его милости пана напольного гетмана (Викентия Корвина Гонсевского) ...

...Должно заметить, что в тот же день, как меня привезли в Дорогонилов (Дорогомилово), то есть 22 марта, в понедельник, на Страстной неделе в лавках случайно вспыхнул порох. Этот случай произвел большую потерю в людях, которых погибло с лишком 300 душ, и, кроме того, жители понесли большие убытки в товарах и других предметах торговли...

...25 апреля (1660 года)... Было русское Вербное воскресенье. В этот день мы получили от царя позволение выйти из двора и видеть церемонию и обряд, который совершается у них в этот праздник.

Вот как это происходило: у Крестовских ворот есть обширное место, построенное из тесаного камня наподобие театра, а на воротах, часы... Этот театр сверху покрыт был красным сукном. С одной стороны ступени устланы были парчою и дорогими коврами для царя; с противоположной — столь же дорогою материею устлана было место для патриарха. Когда нас привели к этому месту, мы остановились по приказанию наших приставов.

Немного спустя вышел царь, сопровождаемый [336] множеством духовенства, владык и митрополитов. Патриарха в то время не было в Москве, по некоторым причинам он оставил престол, а может быть, ему было приказано. Потом следовал царский двор и дальние бояре; шли все в порядке и, по своему обыкновению, с непокрытыми головами. Далее шел сам царь, которого вели под руки двое молодых людей из знатных фамилий. На нем была шапка, наподобие короны, которую они называют шапкою Мономаха, на груди бармы и на плечах богатое одеяние наподобие ризы (оплечье).

Сначала он шел прямо к церкви святой Троицы, древнейшей из всех в Москве, как можно заключить по самому виду ее. Эта церковь стоит около ворот и театра. Оттуда, помедлив немного, он (царь) взошел на театр, где совершалось пение. Потом старший митрополит вручил ему пальму, которую он принял с непокрытой головой. Шапку снял с него в это время тесть его — Илья Данилович Милославский.

Немного спустя, когда окончено было пение, на санях, запряженных четырьмя лошадьми, покрытыми красным сукном, везли большую вербу, на которую чернь бросала привязанные на веревочках яблоки. Яблоки эти оставались на дереве, и их было набросано немалое количество. Потом посадили на вербу четырех отроков, одетых в церковные серебряные ризы, они пели какие-то песни.

Затем привели коня, зашитого в белое полотно, оседланного женским седлом, покрытым парчою. На коня посадили, за отсутствием патриарха, старшего митрополита с крестом в руках, которым он благословлял народ во все стороны...

...Царь, взявши одною рукой за конец поводья, а в другой держа пальму, вел под ним коня и шел таким образом до Крестовских ворот, находящихся в Крым-городе. В это время все стрелецкие приказы (полки) пали ниц на землю, обратив ружейные стволы назад. Они были одеты в разные великолепные одежды, стояли под разными знаменами, их было до трех тысяч, а может быть, и более.

Когда царь вступил в ворота, продолжая вести коня под, митрополитом, тогда все стрельцы встали. Итак, насмотревшись на эту церемонию, мы возвратились домой...

...Того же 1661 года, апреля 17, у нас был Светлый праздник (Пасха), у русских же Вербное воскресенье. В этот день царь позволил нам видеть свои “пресветлые очи” и быть свидетелями церемонии. [337]

Мы вышли из нашей темницы вместе с приставами, и пан гетман, чувствуя себя несколько лучше, вышел также с нами. К прошлогодней церемонии, описанной выше мною, ничего нового не прибавилось, разве только то, что государь, взявши за поводья коня под митрополитом Крутицким, ибо патриарха и тогда не было в Москве, и возвращаясь с Лобного места в Кремль, послал к его милости пану гетману стрелецкого голову Артемона Сергеевича (Матвеева?) спросить о здоровье его милости и нас всех. Сей последний, получив от пана гетмана краткий ответ, немедленно возвратился к государю. После этого обряда мы тоже возвратились в дом нашего страдания...

...25 мая 1661 года... По воле царя мы были свидетелями встречной церемонии при въезде в столицу послов императора Леопольда (Австрийского) — Игнатия. Нам привели трех коней: одного для пана гетмана, другого для меня, третьего для пана Неверовского, прочие шли пешком.

Когда мы, в сопровождении наших приставов, остановились на съезжем дворе пристава Остафьева — стрелецкого головы в Земляном городе, за Тверскими воротами Белгорода, было уже далеко за полдень. “Встреча”, которая вышла против послов за город, в поле, сопровождала их в следующем порядке: впереди шли две хоругви конные, которые назывались Придворным (полком), то есть слуги разных бояр, окольничих и панов московских. За ним пеший полк в пурпуровой одежде с десятью знаменами из белой китайки с черною. За ними другой стрелецкий полк, в голубой одежде с десятью знаменами, головою которого был Матвей Спиридонов. Третий полк, в зеленой и разноцветной одежде, под начальством немца с восемью голубыми знаменами. Четвертый — пеший, с немецкими офицерами, желтыми знаменами, в красной одежде. За этим полком шли драгунские хоругви, то есть из каждого пешего приказа (полка) взято было несколько десятков людей, 80 или 70 человек, более или менее, в различной одежде. Таких хоругвей было шестнадцать. За ними опять две придворных хоругви. Потом шли рейтарские корнеты, которых было тринадцать; офицеры русские. За ними шли три знамена (хоругви) одно за другим, при котором стража была составлена из людей самых знатных думных бояр, во главе которых шел полковник Рыльский, пышно одетый в бархатную ферязь кирпичного цвета на собольем меху. Люди его отряда были одеты тоже довольно пышно, и кони убраны красиво. [338] Далее шли две хоругви царских конюхов, из коих одни назывались степенные, а другие же — стадные. Степенные ухаживают собственно за царскими лошадьми. Стадные же заведуют простыми, которых находится при царском дворе бесчисленное множество.

Стадные были в одежде трех разных цветов: в голубом, белом и красном; степенные же имели наряд еще великолепнее: лазуровую одежду и богатые шубы. Головою их был гость Василий Шорин, человек богатый и потому одетый весьма великолепно. Далее (ими) царские сокольники, которых было две хоругви, их вел Артемом Сергеевич (Матвеев) — стрелецкий голова, одетый в платье из драгоценной парчи, и конь его был также убран богато; перед ним вели несколько превосходных и богато убранных коней.

Потам шла хоругвь чаречников (чашников?); то есть людей, заведывающих царскими погребами, их было человек сто, одетых, богато и великолепно; Лошади же их были убраны не менее пышно. За ними шли “жильцы”, особенный чин, именно: для царской прислуги избираются дети дворянские, которые в числе несколько сот человек живут при государе в городе. Государь употребляет их для посылок и на другую службу, потом их (“жильцов”) жалует во дворяне и раздает (им) другие должности. Их было восемь хоругвей, и сами были одеты красиво и лошади хорошие. За ними (шли) дворяне, которых было шесть знамен. За дворянами — стряпчие, которых считалось семь хоругвей. Все они были люди из хороших домов, одетые довольно богато и на красиво убранных конях. За ними следовали царские стольники, которых было семь хоругвей. Они были одеты в богатые великолепные парчи, на превосходных конях, украшенных дорогими седлами и покрытых чепцами. Их было довольно большое количество.

В первой хоругви головою был Милославский, племянник Ильи Даниловича (Милославского), царского тестя. Во второй — Годунов, происходящий из того же рода, из которого один основал Смоленск, другой же был царем пред Димитрием (Лжедмитрием), возведенным поляками на престол. В третьей — князь Алоизий Лыков. В четвертой — Семен Хованский, брат Петра Хованского, который опустошил Литву. В пятой — Шереметьев, сын того, который теперь пленником в Орде. В шестой — горбатый Трубецкой, племянник Алексея Трубецкого. В седьмой — Буйносов. Во всех этих хоругвях служили знатные паны [339] московские, одеты были богато и великолепно. За ними ехал думный дьяк Задоровский, в куньем шлыке, в парчовой надежде, на богато убранном коне. За ним государские “комнатные”, то есть приближенные (которые служат) в покоях; все люди знатных родителей — их было до двадцати человек. Все они были одеты весьма богато, и кони их были убраны пышно.

Когда они приблизились к Тверским воротам, поднялась сильная буря, и пошел дождь... За ними, наконец, ехали императорские (австрийские) послы, которых было двое — в царской карете, выбитой красным бархатом. Они сидели сзади; впереди же пред ними — два царских пристава... Послов мы не могли видеть, потому что завесы были опущены по причине бури и дождя… Позади кареты было немцев человек до двадцати. Они ехали попарно, одеты же были в красную ливрею из довольно плохого сукна с голубыми лампасами и с белыми шелковыми полосами. За ними шли наконец дорожные (их) экипажи. Так кончилась эта “встреча”, и мы с приставами нашими возвратились к месту нашего страдания...

...9 июня 1661 года... Мы получили известие о рождении нового царевича, которому дали имя Федор Алексеевич. С того вечера, в который он родился, и до следующего утра раздавался по всей Москве звон колоколов... Обыкновенно в Москве радость и торжество возвещаются колокольным звоном...

…15 января 1662 года. В этот день нам позволили видеть обряд водокрещения, который состоял в следующем: сделана была большая прорубь близ стен Крым-города на реке Москве, которую обвели досками. Около проруби устроен был род амфитеатра, тоже из досок, покрытый турецкими коврами.

Нас поместили на второй стене, ниже самого Кремля, ибо город этот обведен двумя стенами, между которыми не находится рва, а ровное место, по которому можно ходить и ездить свободно близ самой реки Москвы. Стена эта вместе с зубцами имеет ширины 2 сажени. Стоя на ней, мы несколько часов дожидались церемонии.

Наконец царь вышел из соборной церкви. У проруби его дожидали приказы, то есть пешие полки, построенные кругом в два ряда; третий полк стоял на линии за рекою. Первому полку, по прозванию Стремянный приказ, в котором головою был Соловец, раздали восковые свечи, он стоял возле самой проруби.

Когда царь в сопровождении многочисленной [340] ассистенции духовенства и светских лиц, шедших впереди, подошел к тому месту, устроенному из досок и устланному коврами, на нем поставили трон с тремя ступенями, обитый красным бархатом и покрытый золотой парчою. Царь уселся на троне, держа в руке зажженную свечу. На нем была надета корона, в которой совершается обряд коронования, и богатая “перенда”, как они выражаются, с крестом из дорогих камней на груди. Против него на той стороне проруби стояли два налоя с золотыми подушками, на которых лежало Евангелие. Начали петь — нам сказали, что это читаются поучения святых апостолов. Потом принесли Евангелие к митрополиту Крутицкому, который несколько лет уже исправляет должность патриархами согласно воле царя заведывает его (патриаршим) двором. Он сидел возле царя с правой стороны. Когда ему принесли Евангелие, он встал и начал читать его; царь тоже встал и слушал чтение с непокрытою головою. Прочитав Евангелие, тот же митрополит поднес ее царю, который сойдя с трона, поцеловал ее, сняв корону с головы.

Потом митрополит, подойдя к проруби, преклонился и трижды погрузил в воду крест, что составляет обряд освящения. Когда кончилась эта церемония, царь встал с трона, и шествие началось тем же порядком, что и прежде. Но (так) как уже был вечер, то Стремянный приказ тронулся с несколькими сотнями зажженных свечей и шел по обеим сторонам и вперед до самой задней ассистенции царя.

Его милость пана гетмана и нас тогда поставили близ той дороги, по которой должен был проходить царь. Проходя мимо нас, он послал своего думного дьяка Алмаза Ивановича узнать о нашем здоровье.

За царем ехали сани, запряженные одной лошадью, убранною богато в страусовых перьях; дуга обшита была бархатом и украшена такими же перьями; сани покрыты золотою материею. За ними вели другую лошадь, покрытую только красным бархатом.

Как только совершился обряд освящения, царские ключники брали воду в разные серебряные и цинковые сосуды и несли ее за царем. Конюшенные же чиновники, то есть конюхи, везли эту воду в бочках, ибо, как нам рассказывали, ее потом раздают по комнатам царя, царицы, царевен и царевича, льют в кушание и напитки.

Таким образом, присмотревшись этой церемонии, мы возвратились в нашу темницу... [341]

...28 февраля (1662 года). Был въезд в столицу шведских послов, при которых имелось 200 лошадей. Встреча была большая, однако ж не столь многочисленная, как для императорских (Австрийских) послов, которая упомянута (мною) в мае месяце 1661 года... Мы смотрели эту церемонию из комнаты Долгорукого, который вежливо принял пана гетмана и нас, сопровождавших его. У него же мы обедали, там тоже находился Семен Лукьянович Стрешнев, царский дядя, и другие бояре, как-то: Сукин, товарищ Долгорукого по военной службе и иные князья. Для лучшего доказательства братской дружбы к пану гетману Долгорукий велел после ужина боярыне своей и невестке войти в ту комнату, где мы находились. Тут она нас потчевала вместе с невесткою своею...

...12 марта 1662 года. Нас потребовали в Посольский приказ, пана гетмана (Гонсевского) и шесть человек из нас, именно: пана Неверовского, пана Шкультина, пана Миронопского, пана Злотого, пана Игнатовича и меня. Мы ожидали там часа с четыре. Наконец пришли Долгорукий, Федор Михайлович Иртыщев (Ртищев) и думный дьяк Дмитрий Лаврентьевич Лопухин и объявили нам царскую милость, что царь отпускает нас на волю...

...17 марта 1662 года. Мы выехали из столицы. Ночлег был на Воробьеве горе. Ночью опять потребовали пана гетмана в столицу к князю Юрию Долгорукому, где его задержали далеко за полночь... На рассвете пан гетман возвратился в Воробьево...