НИЗАМ АЛ-МУЛЬК

КНИГА О ПРАВЛЕНИИ

СИАСЕТ-НАМЕ

Глава сорок первая.

О значении титулов.

А вот многочисленны стали титулы, и чем они стали многочисленнее, тем меньше осталось у них значения и цены. Всегда государи были сдержанны в отношении титулов, так как одним из достоинств государства является соблюдение титулов, степени и меры каждого. Когда бы один титул был у человека базара и дихкана, ²⁶⁰ не было бы между ними никакой разницы, и положение человека известного и неведомого будет одинаковым, а когда одинаковым будет титул человека ученого и невежды, то не останется различия между хорошим и плохим. Это не годится в государстве. Так титулами эмиров и тюрков были Хусам ад-дин ²⁶¹ — "меч веры". Сейф ад-даулэ — "меч державы", Амин ад-даулэ — "доверенный державы" и подобно этому; титулом хаджэ, амидов и правительственных лиц было: "Амид ад-даулэ — "опора державы", Захир ал-мульк — "пособник царства", Киввам ал-мульк — "поддержка царства" и тому подобное. Теперь эти различения уничтожились; тюрки возлагают на себя титулы хаджэ, ²⁶² а хаджэ — титулы тюрков и в том не видят греха. Всегда титул уважался.

Рассказ. Когда султан Махмуд сел на султанство, он попросил титул у повелителя правоверных ал-Кадир биллаха; ²⁶³ тот прислал |132| ему титул Ямин ад-даулэ — "десница державы". Когда Махмуд захватил страны Нимруз, Хорасан, Индию до Сумната и захватил целиком Ирак, ²⁶⁴ он отправил посла с многочисленными подарками и подношениями к халифу, требуя от него увеличения титулов. Тот не согласился. Говорят, Махмуд десять раз отправлял послов, и все было тщетно. А хакану Самарканда халиф дал три титула; [154] Захир ад-даулэ — "пособник державы", Муин халифат иллах — "помощник наместника бога". Малик аш-шарк ва-с-син — "Царь Востока и Китая". Махмуд стал завидовать. Еще раз он отправил посла: "Я завоевал все страны неверных, во имя бога бьюсь мечом, а ты дал три титула хакану, моему ставленнику, мне же самому за столько заслуг один титул". Пришел ответ: "Титул является чествованием человека, через которое умножается его честь, и он становится известным; ты сам — почтенен и известен, тебе достаточно одного титула. А хакан — неуч, тюрок, невежда, — поэтому мы согласились удовлетворить его просьбу, ты же осведомлен во всяческих знаниях, близок нам; наши намерения по отношению к тебе лучше, чем ты предполагаешь". ²⁶⁵ Услыхав это, Махмуд обиделся. В его доме была одна женщина, тюрчанка по рождению, ²⁶⁶ умевшая писать и речистая. Большую часть времени она проводила во дворце Махмуда, разговаривала с ним, шутила и забавляла; она рассказывала и читала рассказы всякого рода. Однажды она села перед Махмудом, увеселяя его. Махмуд сказал: "Сколько не стараюсь, чтобы халиф мне увеличил титул, не получается прока. Хакан, являющийся моим подданным, обладает несколькими титулами. Надо, чтобы кто-нибудь выкрал из дома хакана халифатскую грамоту и доставил бы мне. Дам такому все, что он захочет". Женщина сказала: "Я отправлюсь и доставлю ту грамоту; а ты дашь мне, что я потребую?" Махмуд сказал: "Дам". Затем он дал ей средства, она взяла с собою своего сына и отправилась из Газнина в Кашгар. Накупила тюрков-гулямов и все, что привозят из Хата и владения Чин, как-то: изящные изделия, щелк, молодых рабынь, таргу, ²⁶⁷ многое другое, подобно этому, и отправилась вместе с торговыми гостями в Самарканд. Через три дня она пошла приветствовать хатун. Она привела к хатун одну красивую рабыню в многочисленных браслетах и сказала: "У меня был муж — купец, он меня возил с собою и имел намерение направиться в Китай |133| (Хата). Когда он прибыл в Хотан, его постигла смерть. Я вернулась и пришла в Кашгар. Я вручила хану Кашгара подношение и сказала: "Мой муж был один из слуг преславного хакана, а я — рабыня жены хакана. Они меня сделали свободной, дали ему в жены. Этого ребенка я имею от него. Теперь он умер в Хотане; [155] то, что осталось от него, достояние, данное ему преславным хаканом и хатун. Я надеюсь, что хан прострет руку над головою своей рабыни и этим сиротою, отправит нас в хорошем обществе в сторону Юзкенда и Самарканда, чтобы я могла благодарить и восхвалять тебя пока я жива, быть за тебя молельщицей". Он сказал много хорошего о хатун, точно так же о хакане, дал нам конвой, приказав, чтобы хан Юзкенда хорошо принял нас, и отпустил в хорошем сопровождении в сторону Самарканда. Вот я и попала в Самарканд благодаря вашему счастью. Мой муж говаривал: "если я доберусь до Самарканда, никогда не уйду оттуда", он часто мне упоминал о вас. Если вы примете меня в рабство, возложите на мою голову руку попечения, мое сердце прикрепится здесь, я продам украшения, которыми обладаю, приобрету здесь земельное владение, останусь здесь из-за уважения к вам, воспитаю этого сыночка. Надеюсь, что по вашему благословению всевышний сделает его счастливым". Хатун сказала: "Не беспокойся, насколько будет возможно, ничего не пожалею из благ и попечений, дам тебе дом и кусок хлеба; так сделаю, как угодно будет твоей душе; не допущу, чтобы ты отлучалась от меня хотя бы ненадолго. Я скажу хакану, он даст тебе все, что ты захочешь". Женщина распростерлась перед хатун и сказала: "Теперь ты — моя госпожа, я не признаю никого другого. Следует, чтобы ты отвела меня к хакану, дабы я переговорила с ним". Хатун сказала: "Приходи завтра". Женщина пришла на другой день, хатун отвела ее к хакану. Она поклонилась ему, предложила в дар гуляма тюрка и доброго коня, сказала: "Твоя раба немного уже сказала хакану о своем положении. Говоря коротко, когда муж рабыни опочил, то его компаньон сказал относительно всего, что было приготовлено для страны Китая: "Не следует этого везти обратно". Кое-что мы отдали хану Кашгара, остаток в дороге истратили, и вот остались я и этот сирота. Если |134| преславный хакан примет рабыню в царство, так же, как хатун приняла, рабыня проведет остаток жизни в этом услужении". Хакан оказал ей много участия. После этого она каждый день приносила хатун подарки, рассказывала приятные рассказы. Она так повела себя в отношении хатун и хакана, что они не знали веселия без нее, приходили в смущение, но чтобы они не предлагали ей из [156] деревень и имущества, она отказывалась принимать, а каждые несколько дней садилась на коня и отправлялась из того дома, где остановилась, на три-четыре фарсанга за город: "я, мол, покупаю земельное владение, устраиваю имение". Там она была три-четыре дня, извинялась и снова оказывалась в их присутствии. Когда хатун и хакан посылали кого-нибудь за ней: "Почему она не идет?" — отвечали: "имение покупает в такой-то деревне". Хатун и хакан радовались, говорили: "Она здесь прилепляется душой". Так прошло шесть месяцев. Много раз, извиняясь перед ней, давали ей имущество, не принимала, говоря: "Для меня в мире нет лучшего блага, как видеть господ, ибо бог, великий и преславный, обеспечил мне ежедневное пропитание; я вижу всякий день, что без господ обойтись нельзя, а когда придет необходимость, осмелюсь и попрошу". И тем их обманывала. А все, что у нее было из золота, серебра и драгоценных камней, она отдала одному купцу, который постоянно ходил по торговым делам из Самарканда в Газнин, и отправила на дорогу в Балх пять всадников, сказав: "Хочу, чтобы на каждом привале находился всадник, пока я не прибуду". Затем она отправилась к хатун и хакану, воздала обоим хвалу. "Сейчас случилась у меня нужда, не знаю, говорить или нет?" Хатун сказала; "Слышу от тебя нечто удивительное. Тебе следовало еще и до этого времени обратиться с сотней просьб. Говори, в чем нужда?" Сказала: "На всем свете я имею одного сынка, его я обучила корану и адабу в надежде на то, что он будет счастлив при державе господ. После посланий от бога и пророка нет лучшего на земле, чем послания от повелителя правоверных. Тот дабир, что пишет те писания, мудрее всех дабиров. Если бы господа благоусмотрели дать рабыне на два-три дня ту грамоту, |135| чтобы сын почитал ее с учителем". Хатун и хакан сказали: "Вот так нужда, с которой ты обратилась! Почему ты не попросила какого-нибудь города или владения? У нас валяется пятьдесят таких посланий. Если хочешь, все отдадим тебе". Женщина сказала: "Мне достаточно одного". Хакан приказал слуге, чтобы тот пошел в казнохранилище и дал бы ей из посланий все, что она пожелает. Она отправилась в казнохранилище, взяла грамоту и принесла домой. На другой день она приказала, чтобы оседлали всех [157] лошадей, которые были у нее, положили бы груз на верблюдов и распустила слух: "Я отправлюсь в такую-то деревню за покупкой земельного владения, там пробуду с неделю". Погнала вперед и приехала в ту деревню. А еще ранее этого она получила указ, ²⁶⁸ чтобы ее принимали с почтением в любом месте, куда бы она ни прибыла, давали бы угощение. Затем в полночь она выехала, прошла от города три фарсанга, остановилась, и снова оттуда снялась. На пятый день она прибыла в Термез. Там, где требовалось, она предъявляла проходное свидетельство, и, пока не достигла Балха, хатун ничего не знала об ее отъезде. Из Балха она отправилась в Газнин. Привезла грамоту султану Махмуду. Махмуд переслал ту грамоту через посредство одного ученого Кадиру, написал послание, в нем сообщил: "Кто-то из моих слуг проезжал через Самарканд, зашел в какую-то школу, увидал это послание в руках читавших его неразумных малышей, взял его из рук малышей и привез. Да будет известно, что грамоты следует посылать тем, которые их могут оценить, признать их венцом своей головы". Когда алим, который был послом, дошел до Багдада и доложил эти обстоятельства и грамоты, халиф очень удивился и приказал написать хакану письмо с порицанием.

Посол Махмуда оставался шесть месяцев при дворце халифа, представлял прошения, но не получал ясного ответа. Наконец он однажды написал фетву: "Если появится государь и обнажит меч ради величия ислама или будет воевать с неверными и страны неверия обратит в страны ислама, а халиф от него удалится и не сможет разрешить обстоятельств, которые случаются в каждое время, следует ли посадить халифом некоего другого почитаемого аббасида и брать пример с него или нет". Он отдал эту фетву в руки главного судьи. Судья ответил: "Следует". ²⁶⁹ Посол снял копию с этой фетвы, приложил к заявлению, а в заявлении написал: "Пребывание сего раба затянулось. Махмуд за сотни тысяч заслуг просит о кое-каких титулах, а господин мира скупится на них. Если Махмуд после |136| всего этого будет действовать согласно решения этой фетвы, полученной законно, за подписью главного судьи, то будет это извинительно или нет?" Как только халиф прочел заявление, он сейчас же послал хаджиба Ворот к вазиру: "Сейчас же позови [158] посла Махмуда, ублаготвори его душу, приготовь все, как мы приказали, почетное платье и титул, отпусти в довольстве". При наличии такой преданности, похвальных заслуг и стараний Махмуд добился только прибавки титула Амин ал-миллэ. И пока Махмуд был жив, у него был титул: Ямин ад-даулэ ,Амин ал-миллэ — "десница державы, хранитель веры". ²⁷⁰

А теперь и самые-то незначительные лица гневаются и обижаются, если пишут менее, чем десять титулов!

У Саманидов, бывших столько лет государями, у каждого был один титул: у Нуха — шахин шах, у его отца — эмир-и-садид — "эмир, обладающий прямотой речей и поступков", у деда его — эмир-и-хамид — "славный эмир", у Исмаила сына Ахмеда — эмир-и-адил — "справедливый эмир". ²⁷¹

Титулы казиев, имамов и ученых были таковы: Маджд ад-дин — "слава веры", Шараф ал-ислам — "честь ислама". Сейф ас-сунна — "меч сунны", Зеин аш -шариэ — "украшение шариата", Фахр ал-улама — "слава ученых" и другие, подобные этим, поскольку они относятся к шариату. А если кто не является ученым богословом и присвоит эти титулы, то государю следует такого наказывать, не давать ему разрешения. Также сипах-саларов и мукта ²⁷² титуловали через "даулэ" — "держава", как-то: Сейф ад-даулэ — "меч державы", Захир ад-даулэ — "пособник державы" и подобно этому. Амидам и правительственным лицам дают титулы через "мульк"—"царство", как-то: Шараф ал-мульк — "честь царства", Амид ал-мульк — "опора царства", Низам ал-мульк — "устроение царства", Камал ал-мульк — "совершенство царства".

После султана Алп-Арслана — да смилостивится над ним бог!— эти правила изменились, исчезло различение, титулы смешались; мелкое лицо просило титул — давали, пока не унизился сам титул.

... ²⁷³ именитее которых не было в Ираке, пользовались титулами Азуд ад-даулэ — "длань державы", Рукн ад-даулэ ²⁷⁴ — "столп державы", их вазиры пользовались титулами: Устад-и-джалил — "прославленный учитель", Устад-и-хатир ²⁷⁵ — "достопочтенный учитель", мудрее и величественнее всех вазиров был Сахиб-Аббад, титул его был Кафи ал-куфат — "совершенный из совершенных". Вазир султан Махмуд Гази был Шамс ал-куфат ²⁷⁶—"солнце совершенных". [159]

До сего в титулах царей не было слов "дуниа" — вселенная и "дин" — вера. Повелитель правоверных ал-Муктади би-амриллах ввел в титулы султана Малик-шаха, да смилостивится над ним господь! Муизз ад-дуниа в-д-дин ²⁷⁷—"укрепляющий мир и веру". |137| А после его смерти это стало обычаем: у Баркиарука-Рукн ад-дуниа ва-д-дин — "столп мира и веры", у Махмуда — Насир ад-дуниа ва-д-дин — "защитник мира и веры", у Исмаила — Мухьи ад-дуниа ва-д-дин — "живящий мир и веру", у султана Махмуда — Гияс ад-дуниа ва-д-дин — "помощь миру и вере", ²⁷⁸ женам царей также пишут этот титул "ад-дуниа ва-д-дин"; этакое украшение и порядок добавляют к титулам царских детей, этот титул им подобает, потому что непосредственно связывает их благо с благом "веры и мира", как краса царства и державы слитны с продолжительностью жизни государя. Но вот удивительно, что самый ничтожный слуга тюрок или какой-нибудь гулям, плоховернее которого нет, от которого вера и царство терпит тысячи ущербов и изъянов, усвоил себе титул муин ад-дин — "помощник веры", тадж ад-дин — "венец веры". Первый вазир, которому титул ввели "ал-мульк", был Низам ал-мульк, ²⁷⁹ титулом которого сделали Кавам ал-мульк — "поддержка царства". Итак, мы и хотим сказать, что титулы "дин", "ислам", "даулэ" подходящи к четырем разрядам людей: во-первых, — государю, во-вторых, — вазиру, в-третьих, — улемам, в-четвертых, — эмиру, который постоянно занят священной войной, способствует 'победе ислама. Всякого, кроме этих, кто вносит "дин" и "ислам" в свой титул, пусть накажут, чтобы это послужило примером другим. Смысл титула в том, чтобы по нему признавали человека. Например, в каком-нибудь собрании или сборище сидит сто человек, и в их числе находится десять человек с именем Мухаммед. Кто-нибудь закричит: "Эй, Мухаммед!", вот и следует отозваться всем десяти Мухаммедам, сказав: "Я — здесь"; ведь каждый подумает, что произносят его имя. Если же одному дадут титул мухтасс — "избранник", другому — муваффак — "помощник", "содействующий", третьему — камил — "превосходный", четвертому садид — "прямой", пятому — рашид — "идущий по правильному пути" и подобные этому, то позовут его по титулу, он сейчас же и поймет, что зовут именно его. За исключением вазира, туграи, мустауфи, султанского [160] ариза, амида Багдада и амиля Хорасана, ²⁸⁰ никого не следует звать титулом ал-мульк. Титулы без ал-мульк таковы: ходжа, рашид, мухтасс, садид, наджиб, устад-и-амин, устад-и-хатир, тегин и подобно этим, да проявится отличие между чином и степенью старшего и младшего, низкого и великого, придворного и простонародья, чтобы не нарушалось благополучие дел дивана. Если в государстве существует прямота, она и проявится. Правосудные и неусыпные |138| духом государи не совершают дела без разузнавания, они спрашивают о привычках и обычаях предков, читают книги, приказывают дела по хорошему порядку, возвращают титулы к их правилам, уничтожают вредные новшества силою мысли, влиятельным указом, острым мечом. [161]

Глава сорок вторая.

О том, чтобы не приказывать двух должностей одному человеку, а приказывать таковые не имеющим дела, не оставлять их обездоленными, о предоставлении их людям с чистой верой, достойным, а маловерам и плоховерам должностей не давать, от себя удалять.

Государи бдительные и вазиры осмотрительные никогда не приказывали двух занятий одному лицу, чтобы дело у них было в порядке и преуспеянии; когда поручают две Должности одному лицу, всегда нарушался от этого порядок; одно из тех двух дел потерпит изъян, произойдет какой-нибудь проступок. Хорошенько вот присмотришься, все равно тот, кто обладает двумя службами, окажется с изъяном, его постигнут упреки, он станет сокрушенным и виноватым. Всякий раз как приказывают два занятия одному человеку, он — ни туда ни сюда; поневоле, дело остается несделанным. И поговорка по этому случаю: "дом не устраивается двумя хозяйками, хозяйство разрушается". Когда случается, что вазир неспособен, а государь нерадив, верный признак этого, что одному амилю поручают из дивана две должности. Сейчас существуют лица, совершенно неспособные, а занимают десять должностей, если появится еще какое-нибудь другое дело, они и его просят и добиваются. Не задумаются, имеет ли этот человек пригодность к сему или нет, способен ли он или нет, имеет ли знания, потребные для секретаря, правителя, устроителя казны, или нет, справится ли он со столькими делами, сколько взял на себя, или нет. Сколько людей предприимчивых, способных, достойных, пользующихся доверием |139| и известных остаются обойденными, сидят бездеятельно в домах [162] и ни у кого нет достаточного понимания, зачем нужно, чтобы какой-нибудь неспособный захватил несколько должностей, а известный, пользующийся доверием, не имел бы одной должности, оставался обойденным, особенно же те, кто имеет заслуги при этой державе, чьи достоинства, мужество, верность — известны. Удивительнее же всего то, что во все времена приказывали обязанности тому, кто был чист верою, благородного происхождения, воздержан в жизни, если же он не подчинялся, не слушался и не соглашался, то возлагали на его шею вынуждением и силой. Поневоле доходы не тратились по пустому, государь проводил время в душевном и телесном спокойствии. Теперь это распознавание ушло: если даже иудей живет исполнением должности и хозяйничанием у тюрков, то и это ладно, если христианин или гябр, или кармат — тоже ладно. У них полное равнодушие, нет у них ни ревности к вере, ни бережливости к доходам, ни милосердия к народу. Держава пришла к завершению и сей раб боится плохого глаза, он не знает, куда поведут эти дела. Во времена Махмуда, Масуда, ²⁸¹ Тогрула и Алп-Арслана ни один гябр, иудей, христианин или рафизит не осмеливался показаться в поле или пойти к какому-либо вельможе, и все кадхуда тюрков были знающими мутасаррифами ²⁸² и честными дабирами, а худоверных слуг иракских они к себе не подпускали, никогда не приказывали им службы, заявляя: "Они — единоверцы с дейлемцами и их сторонниками. Как только они укрепятся, они принесут тюркам ущерб, а мусульманам горести. Врагов лучше в своей среде не иметь. Поэтому-то прежние государи жили без бедствий. Теперь же дело дошло до того, что двор и диван полон ими, у любого тюрка десять — двадцать бегающих перед ним и принимающих все меры к тому, чтобы не позволить хотя бы немногим хорасанцам пройти в эти двери и двор, заработать кусок хлеба. А султан Тогрул и Алп-Арслан, — да озарит бог их могилу! — когда слышали, что какой-нибудь тюрок или эмир допускал к себе рафизита, делали ему выговор.

Рассказ относительно этого. Однажды довели до слуха султана, умершего в вере, Алп-Арслана — боже, освяти его дух! — этакое: |140| "Ардум ²⁸³ хочет сделать своим дабиром дих-худа ²⁸⁴ Яхья". Султан почувствовал отвращение, ведь говорили, что дих-худа — еретик. [163] Он сказал Ардуму во время приема: "Ты — мой враг и противник царства". Услыхав это, Ардум упал на землю, спросил: "О, господин! что это за слова? Я — нижайший раб. Какой проступок я совершил против господина в служении и приверженности?" Султан сказал: "Если ты не враг мне, зачем тебе брать на службу моего врага?" Ардум спросил: "Кого это?" Султан ответил: "Дих-худа из Абэ, ²⁸⁵ дабира". Сказал: "Кто бы он ни был, пойдите и приведите этого человека". Привели сейчас же. Султан спросил: "Эй, человечишко! Ты утверждаешь, что багдадский халиф не законен, ты — рафизит?" ²⁸⁶ Человечишко сказал: "Я — шиит". Султан сказал: "Эй ты! муж блудницы, шиитская вера хороша для того, чтобы прикрыть веру батинитов. Эта — плоха, а та — еще хуже". Приказал чаушам, ²⁸⁷ чтобы они побили его и полумертвым выбросили из дворца; ²⁸⁸ затем обратился к тюркам, сказал: "У этого человечишка нет греха; грех на Ардуме за то, что он взял на свою службу неверного. А я несколько раз говорил, что мы — противники этого. Свое владение мы добыли силой, мы все — чистые мусульмане, эти же иракцы — плоховеры, приверженцы Дейлема. В настоящее время всевышний возлюбил тюрок, потому что они чистые мусульмане, не знают блажи и вредных новшеств". Затем приказал, чтобы принесли конского волоса, дал один волосок Ардуму, сказав: "Разорви". Ардум взял и разорвал. Потом дал десять волосков, он разорвал, затем ссучил много волос и сказал: "Разорви". Не смог разорвать. Тогда султан сказал: "Враги — таковы же, их можно разбить по одному, по двое, но когда они во множестве, их нельзя разбить. Это — ответ тебе на слова: "Какое значение имеет этот человечишко и что он может сделать державе?"' Когда ты заодно с врагом, происходит измена, которую ты готовишься совершить по отношению самого себя, и по отношению к государю. Если для тебя допустимо делать с собой все, что ты хочешь, то государю нельзя не принимать мер бдительности и предосторожности, предоставлять жизнь изменникам. Я должен хранить вас, вы — меня, так как бог, преславный и превеликий, поставил меня |141| саларом над вами, не вас надо мною. Знайте, кто дружит с врагом государя, тем самым враг государя. Всякого, ведь, кто якшается с ворами и смутьянами, также считают за такового". В то время [164] когда эти слова произносились султаном, присутствовали хаджэ Мушаттаб и кази-имам Абу-Бекр. ²⁸⁹ Султан обратился к ним и спросил: "Что вы скажете относительно моих слов?" Они сказали: "Ты говоришь то, что говорят бог и пророки".

Предание. Затем Мушаттаб сказал: "Абдаллах сын Аббаса ²⁹⁰ говорит: однажды пророк — над ним благословение и мир! — сказал Али, — будь доволен им бог!: "если ты встретишь людей, которых называют рафизитами за то, что они отказались от ислама, убей их, ибо они безбожники".

Предание. Кази Абу-Бекр сказал: "рассказывает Абу-Умамэ, ²⁹¹ что пророк, — благословение и мир над ним! — сказал: “в конце времен объявится народ, называемый рафизиты, когда их будете встречать, убивайте их”".

Предание. Затем Мушаттаб сказал: "Суфиан сын Убайдэ, ²⁹² называвший рафизитов неверными, приводил этот довод стихом: “Неверные в сердцах своих питают злобу, обращайся сурово с неверными”. ²⁹³ Он говорил: “В силу этого стиха, кто в отношении друзей пророка — да благословит его бог! — совершит оскорбительное, тот — неверный”, и пророк — мир над ним! — сказал: “Всевышний удостоил меня сподвижниками, вазирами, свойственниками, всякий, кто оскорбит их, будет проклят богом, ангелами, всеми людьми. Всевышний ни за что не примирится с этим оскорблением; если будут раскаиваться, раскаяния не примет”. Всевышний говорит относительно Абу-Бекра ²⁹⁴ — да будет доволен им господь!: “Он был второй из двух, когда они были вдвоем в пещере”. Пророк |142| сказал тогда: “Не печалься, так как бог с нами”. Кази Абу-Бекр передает через Окба сына Амира, ²⁹⁵ что посланник божий — благословение божье над ним и мир! — сказал: “Если после меня должен быть пророк, то, конечно, им был бы Омар сын Хаттаба”".

Предание. Джабир сын Абдаллаха — ²⁹⁶ да будет доволен им господь! — передает: "посланнику принесли гроб с покойником, а он не совершил намаза. Ему сказали: “О, посланник божий! мы не видели до этого, чтобы ты отказывался совершить намаз по какому-либо усопшему”. Посланник—благословение божие над ним и мир! — ответил: “Этот человек враждовал с Османом, ²⁹⁷ вот всевышний также враждует с ним”". [165]

Предание. Кази Абу-Бекр сказал: "передает Абу-д-Дарда, ²⁹⁸ божья милость над ним! — что посланник — мир над ним! — сказал, обращаясь к Али, — божья милость над ним!: “Хариджиты для тебя, как псы геены огненной”".

Предание. Мушаттаб сказал: "передает Абдаллах сын Аббаса и Абдаллах сын Омара, — милость божья над ними! — что пророк — мир над ним! — сказал: “Кадариты ²⁹⁹ и рафизиты не являются участниками ислама”".

Предание. Кази Абу-Бекр сказал; "передает Исмаил сын Саада — милость божия над ним! — о пророке: пророк — мир над ним! — сказал: “Кадариты — маги моего народа. Когда они заболевают, не ходите их навещать, умрут — не ходите к их гробу”. Все рафизиты принадлежат к кадаритскому толку".

Предание. Мушаттаб сказал: "Ум Сальмэ ³⁰⁰ передает о посланнике, благословение божье над ним и мир!: “однажды посланник — мир и довольство божье на нем! — был у меня. К нему подошли Фатима и Али, — да будет доволен ими господь! — чтобы спросить о чем-то. Посланник — мир над ним! — поднял голову |143| и сказал: “О, Али, ты и семья твоя будете в раю, но после тебя появится народ, его назовут рафизиты; если встретишь их — убивай, так как они — неверные”. Али спросил: “О, посланник божий! какой у них признак?” Посланник сказал; “Они не будут присутствовать на пятничном намазе, не будут делать общей молитвы, станут порицать предшественников”".

Многочисленны относительно этого предания и айаты. Если вспомнить все, образовалась бы целая книга. Таково положение рафизитов. А положение батинитов, которые хуже рафизитов, погляди вот каково: как только они объявятся, нет более священной обязанности для государя времени, как удалить их с лица земли, очистить от них свое государство.

Предание относительно этого. Повелитель правоверных Омар, милость божья над ним! сидел в Медине, в мечети, перед ним сидел Абу-Муса Ашари ³⁰¹ — да будет доволен им господь! — и докладывал отчетность Исфахана, написанную прекрасным почерком, правильно сосчитанную. Всем понравилось, спросили у Абу-Муса: "Чей это почерк!" Он сказал: "Почерк моего дабира". Сказали: "Пошли [166] кого-нибудь, пусть придет, чтобы нам поглядеть на него". Сказал: "Он не может прийти в мечеть". Повелитель правоверных Омар сын Хаттаба — да будет доволен им господь! — спросил: "Почему? он чем-либо осквернил себя?" Ответил: "Нет, но он — христианин". Омар так сильно ударил по бедру кулаком Абу-Муса, что тот сказал: "Полагаю, бедро мое сломано". Омар сказал: "Разве ты не читал слов и приказа великого господа, который повелевает: “Верующие! в друзья себе не берите ни иудеев, ни назарян: они друзья один другому”. ³⁰² "Я его сместил сейчас же, — рассказывает Абу-Муса, — дал расчет".

Стихи

Если ты бережешься врагов друга, — так и следует!
Хороша для тебя дружба с друзьями друга.
Не полагайся на два вида людей:
На друзей врага и на врагов друга.

Султан Алп-Арслан не разговаривал с Ардумом в течение целого месяца, дулся на него за то, что он отдал свое хозяйство рафизиту, пока Ардум его не отпустил, и вельможи не вступились за Ардума во время одного пиршества. Тогда он снова начал благоволить к Ардуму, предал этот случай забвению.

Теперь вернемся к нашему разговору. Всякий раз как приказывают |144| должность людям неведомого происхождения, безвестным, неодаренным, а известных и даровитых оставляют без дела и одному лицу приказывают пять-шесть должностей, а другому не приказывают и одной должности, — это является доказательством невежества и неспособности вазира. Наихудший враг тот, кто приказывает десять должностей одному человеку, а десяти людям не приказывает и одной должности; в таком государстве будет так много лиц обойденных и бездеятельных, что нельзя и представить.

Рассказ. Это вот на что похоже: если кто стремится к разрухе в государстве, а все время внешне проявляет бережливость в расходах и уверяет владыку, что мир — спокоен, что нигде нет врагов и противников, которые могли бы оказать сопротивление, что вот [167] около четырехсот тысяч всадников состоят на содержании, тогда как было бы достаточно и семидесяти тысяч, а во всякое время при важных обстоятельствах можно назначить и других; кормление и содержание следует придерживать; таким образом, получится ежегодно несколько тысяч динар сбережения, и в короткое время казнохранилище станет полным. Когда эту мысль султан выскажет, я буду знать, чьи это слова, и кто желает смуты в царстве! Ведь, если содержат четыреста тысяч людей, то у господина будут вне всякого сомнения Хорасан, Мавераннахр, Кашгар, Баласагун, Хорезм, Нимруз, Ирак, Парс, Сирия, Азербайджан, Армения, Антакия, Бейт ал-Мукаддас. ³⁰³ Надо, чтобы вместо четырехсот было бы семьсот тысяч всадников, — тогда владений было бы еще более: у господина были бы Синд, Индия, Туркестан, Чин, Мачин, была бы в повиновении даже Абиссиния, Бербер, Рум, Египет, Магриб. Когда же имеют вместо четырехсот тысяч — семьдесят тысяч, должны будут вычеркнуть из дивана имена трехсот тридцати тысяч человек, и во всяком случае еще триста тридцать тысяч человек к тому же числу прибавится, дабы быть живу. ³⁰⁴ Когда они потеряют надежду на эту державу и будут сброшены со счета, они добудут "владыку кулаха", ³⁰⁵ сделают кого-либо саларом над собой, повсюду будут совершать набеги, столько доставлять хлопот, что из-за того дела опустошатся наследственные казнохранилища. Государством можно владеть через людей, а человеком через золото. Если кто-нибудь скажет царю: "бери золото и отпусти человека", тот поистине враг царю, хочет |145| зла и смуты, ибо золото также приходит через человека. Не надо слушать речей такого лица! ³⁰⁶ Также обстоит дело и в отношении амилей, не занятых службой. Тех, кто выполнял в державе большие службы, значительные должности, стал почтенным и славным, получил право на вознаграждение за заслуги, не следует лишать этого права, это — нецелесообразно и не по-человечески; надо им приказать должность, чтобы пожаловать содержание по разуму их потребностей, чтобы они не были лишены своей доли, одни через отправление своих обязанностей, другие — от державы. Существует еще группа лиц: улема, даровитые люди возвышенных искусств, потомки пророка ³⁰⁷, они имеют долю в казне, заслуживают внимания и вспомоществования. Никто вот не приказывает им службы, они не получают ни [168] вспомоществований, ни милостей, остаются лишенными средств к существованию и помощи державы. А может подойти такое время, когда доверенными государя становятся люди недобрые, неблагожелательные, которые не уведомляют государя о положении этих имеющих права на помощь лиц, не приказывают должностей людям, находящимся не у дел, не дают стипендий потомкам пророка и людям знания. Тогда эти лица, потеряв надежду на державу, становятся зложелательными по отношению к державе, порицают руководителей дивана, смущают вельмож государя, оказывают помощь любому лицу, обладающему снаряжением, войском и казнохранилищем, восстают против государя; государство приходит в смятение. Так-то они поступили во времена Фахр ад-даулэ.

Рассказ. В городе Рее, во времена Фахр ад-даулэ, ³⁰⁸ вазиром которого был Сахиб-Аббад, жил один богатый гябр, которого звали Бузурджумид. Он построил для себя на горе Табарек ³⁰⁹ сутудан, который и сейчас стоит на том месте, теперь его называют Дидэ-и-сипах-салар — "дозор воевод"; он находится выше гробницы Фахр ад-даулэ. Много труда и золота из казнохранилищ истратил Бузурджумид, ³¹⁰ чтобы закончить сутудан с двумя покрытиями на вершине той горы. И был человек, исполнявший обязанности Мухтасиба, его звали Ба-Хорасан. ³¹¹ В тот день, когда сутудан был окончен, он взобрался туда, под каким-то предлогом, и громко прокричал намаз. Сутудан стал недействительным (?). После этого тот сутудан и назвали Дидэ-и-сипах-салар. И случилось так: под конец |146| правления Фахр ад-даулэ фискалы донесли ему; "каждый день сорок человек отправляются к этому Дидэ-и-сипах-салар; остаются там до захода солнца, затем спускаются вниз и рассеиваются по городу. Если кто у них спрашивает: "За каким делом каждый день вы туда ходите?" Отвечают: "Для развлечения". Фахр ад-даулэ приказал: "Приведите их ко мне и принесите все, что увидите у них". Люди из придворных пошли, отправились на ту гору, но не смогли войти в то место. Они закричали снизу, те услышали, поглядели вниз, увидели хаджиба Фахр ад-даулэ с людьми свиты. Спустили лестницу. Когда хаджиб и другие поднялись, они увидали расставленные шахматы, разложенные нард, чернильницу, калем, бумагу, скатерть с пищей, кувшин с водой, глиняный кувшин и.. . ³¹² Хаджиб [169] сказал: "Вас зовет Фахр ад-даулэ". Они пошли к Фахр ад-даулэ. Случилось, что около Фахр ад-даулэ был Сахиб-Кафи. Спросил у них: "Вы что за люди? зачем ходите каждый день в эту дозорную башню?" Ответили: "Для развлечения". Сказал: "Развлечение могло длиться один два дня, а вот уже долгое время, как вы скрываете это дело. Говорите по правде, что делаете?". Ответили: "Ни для кого не тайна, что мы — не воры, не кровники, не соблазнили ни жену, ни ребенка кого-либо, никто никогда не приходил к царю с жалобой на какую-либо обиду с нашей стороны. Если царь даст нам пощаду, скажем, что мы за народ?" Фахр ад-даулэ сказал: "Ручаюсь за безопасность вашей жизни и имущества", и произнес клятву. Они сказали: "Мы — дабиры и владетельные лица — остались без дела, этою державою обойдены и обездолены. Никто нам не приказывает службы, не обращает на нас внимания. Мы же прослышали, что в Хорасане объявился государь, зовут его Махмуд. Он привлекает к себе даровитых и красноречивых, не позволяет им погибнуть. Вот мы теперь прилепились к нему сердцем, отвратив надежду от этого государства. Каждый день мы ходим туда, беседуем друг с другом и жалуемся на судьбу. У всякого, кто едет по дороге, расспрашиваем о Махмуде, пишем послания нашим друзьям, которые в Хорасане, просим об их содействии, чтобы отправиться в Хорасан, народ мы семейный, в тяжелом положении и оставляем по необходимости свою родину. А теперь приказ за владыкой". Услышав эту речь, Фахр ад-даулэ обратился к Сахибу, спросил: "Как ты смотришь на это? и что нам следует сделать с ними?" Сахиб ответил: "Царь дал им пощаду. А они люди пера, известные, хорошего происхождения, некоторых я знаю, так как они имеют до меня касательство. Предоставь их мне, чтобы было сделано то, что необходимо сделать в отношении их. Завтра царь узнает о них”. Он приказал хаджибу: "Отведи их во дворец Сахиба и отдай ему". Хаджиб взял их, отвел во дворец Сахиба и вернулся. Они же потеряли всякую надежду на сохранение жизни. Пришел Сахиб во дворец, призвал их, оглядел; через некоторое время появился фарраш, взял их и усадил в очень красивых покоях, украшенных и разубранных. Через некоторое время пришли виночерпии, принесли джулаб, выпили, принесли стол, поели пищи, вымыли [170] руки, появилось вино, пришли музыканты, начали играть на струнах, принялись выпивать. Кроме фарраша никого не допустили в то помещение; никто не знал, какова их судьба. Весь город, мужчины и женщины, горевали о них, дети и родственники плакали. Прошло три-четыре дня, от Сахиба прибыл некий хаджиб со словами: "Сахиб говорит: моему дому не приличествует быть тюрьмой. Эти сутки — вы мои гости. Будьте спокойны, живите весело. Завтра, когда Сахиб вернется из дивана, он устроит ваше дело". Затем хаджиб приказал привести портного, выкроил двадцать джуббэ из диба, устроил двадцать тюрбанов из ткани касаб, приказал привести двадцать лошадей с седлами и сбруей. Когда на другой день солнце показалось из-за гор, все было устроено. Затем Сахиб позвал всех к себе, каждого одел в джуббэ и тюрбан, дал лошадь и снаряжение, назначил службу, некоторым он приказал пособие и, одаривши всех, в довольстве отослал по домам. На другой день все, устроенные и убранные, явились для приветствия к Сахибу. Сахиб |148| сказал: "Теперь не пишите письма султану Махмуду, не желайте несчастья нашему царству, не плачьтесь, не жалобьтесь". Когда Сахиб пришел к Фахр ад-даулэ, тот спросил: "Что ты сделал с теми людьми?" Ответил: "О, царь! всем я дал лошадь, снаряжение, джуббэ и чалму; у всякого, кто в этом диване имел две службы, одну отнял и дал им, так что всех отпустил по домам с должностью. Все они творят благодарственные молитвы". Это понравилось Фахр ад-даулэ, он одобрил и сказал: "Если сделать иначе, было бы неподобающе. О, если то, что ты сделал в этом году, ты бы сделал два года тому назад! они не склонялись бы к нашим врагам!"

Впредь не следует приказывать одному человеку двух должностей, но каждому человеку одну должность, тогда все мутасаррифы будут обладать должностями и все должности будут в прекрасном состоянии. Опять-таки, когда прикажешь две должности одному человеку, уменьшится удовлетворение у мутасаррифов, соседние владетели будут говорить, что у них, мол, в городе не осталось мужей. Разве ты не знаешь, что великие люди сказали: "Каждой должности — человек; у каждого человека—дело". В государстве существуют большие, мелкие, средние должности; каждому амилю и мутасаррифу следует приказывать службу по размеру его одаренности, [171] достоинства и средств. Если он обладает одной службой и хочет еще, не соглашайся, не давай позволения, чтобы этот чуждый обычай не вошел в употребление. Когда все мутасаррифы являются при деле, государство — процветает, украшается амилями. Главою всех амилей и мутасаррифов, которые при деле, является вазир. Когда вазир вероломен, обидчик, все амили уподобляются ему, даже хуже. Если амил хорошо сведущ в тасарруфе, ³¹³ опытен в налоговом деле так, что не имеет подобного, и вместе с тем является плоховером, как-то; иудеем, христианином, гябром, создающим несчастья мусульман под предлогом выполнения должности, отчетности, оказывающим им пренебрежение, когда мусульмане стонут и жалуются на этого плоховера, надо его сместить, не следует дозволять заниматься ему тем делом, если даже его заступники будут говорить, что во всем мире нет равного ему дабира и мухтасиба и что, если он будет отстранен, никто не может исполнять эту службу, — этих речей не следует слушать, говорят ложь. Такого амиля следует сменить на другого, как это сделал повелитель правоверных Омар, — будь доволен им господь!

Рассказ. Так было, что во времена Саада сына Ваккаса, ³¹⁴ милость божья над ним! был в багдадском Саваде, Басите, Анбаре, Хузистане |149| и Басре один амил-иудей. Как-то люди тех округов написали прошение повелителю правоверных Омару, — будь доволен им господь! — пожаловались на этого амиля-иудея и сказали: "Он угнетает нас под предлогом выполнения должности, оказывает по отношению к нам презрение и пренебрежение. Наше терпение дошло до крайности. Разве невозможно назначить над нами какого-нибудь мусульманина, который в силу единоверия не поступал бы беззаконно, не причинял бы тягостей. Если бы даже он поступал в противность этому, то все же нам приятнее претерпевать невзгоды и презрение от мусульманина, нежели от иудея". Когда повелитель правоверных прочел это заявление, он сказал: "Пусть иудей живет на земле в мире, но также пусть он не пытается верховенствовать над мусульманами и причинять тягости". Сейчас же он приказал написать послание Сааду сыну Ваккаса: "Отреши от должности того иудея и прикажи должность какому-нибудь мусульманину. Когда Саад сын Ваккаса прочел послание, тотчас назначил всадника, [172] чтобы он доставил в Куфу того иудея, где бы он ни находился. Он отправил во все стороны других всадников, чтобы они привели из Аджама в Куфу амилей-мусульман. Когда привели иудея и появились те амили, то он не нашел ни среди арабов, ни среди амилей-мусульман не-арабов, ни одного, кто бы умел исполнять должность и кто обладал бы такими же достоинствами, какими обладал тот иудей. Никто так не знал дела: получать деньги, распоряжаться обрабатыванием и возделыванием, распознавать людей, понимать "прибыль" и "остаток". Саад сын Ваккаса оказался в затруднительном положении и решил оставить иудея на должности. А повелителю правоверных написал послание: "Я призвал иудея; из арабов же никого не было, кто бы знал налоговое дело ³¹⁵ и тасарруф, как этот человек — иудей. По необходимости оставил его на деле, дабы не произошло в делах какого-либо вреда". Когда послание дошло до повелителя правоверных, он прочел, возмутился и сказал: "Всего удивительнее то, что моей воле они противопоставляют свою волю и против моего благоусмотрения ищут благо". Он взял калем и написал на послании: "Иудей — умер" и это послание также отправил Сааду сыну Ваккаса. Значение этого таково; "Человек смертен: смещение с должности для амиля — смерть. Если же амил умрет или совершится его смещение, то, ведь, делом невозможно пренебречь, незамедлительно следует назначить другого. Почему же |150| ты оказался этаким беспомощным. Вообрази, что иудей умер". Когда послание дошло до Саада, он сейчас же отозвал иудея с должности, убрал и послал некоего мусульманина на ту должность. Когда так прошел один год, заметили: должность мусульманином была выполнена лучше: деньги были собраны, подданные довольны, возделывание и обрабатывание увеличились. Тогда Саад сын Ваккаса сказал арабским эмирам: "Великий человек — повелитель правоверных Омар. Мы написали относительно того иудея длинное рассуждение, а он дал ответ в два слова, и произошло то, что он сказал". Два человека сказали речения, оба речения пришлись по душе и будут жить в качестве присловий до восстания из мертвых среди арабов и не-арабов. Первое то, что произнес Абу-Бекр, — да будет доволен им господь! — когда умер Мухаммед, — благословение божие над ним! — он этакое сказал с кафедры: "Для того, кто поклонялся [173] Мухаммеду истинно Мухаммед мертв, а для того, кто поклонялся господу Мухаммеда — Мухаммед жив и не умер". Толкование на это гласит; "Если вы обожаете Мухаммеда, то он умер, а если вы обожаете господа Мухаммеда, то он существует, ибо он не умер и не умрет". Это выражение очень пришлось по душе мусульманам и вошло среди арабов в поговорку. Второе же то, что сказал Омар, — да будет доволен им господь!: "Иудей — умер". О всяком амиле или мутасаррифе, который хорошо знает дело, но является жадным, обидчиком и плоховером, когда хотят его отрешить от должности, говорят: "иудей — умер".

Если же возвратиться снова к нашему предмету, то должность амилей зависит от вазира. Хороший вазир доставляет государю доброе имя и добрую славу. Все те государи, которые стали великими, которых будут поминать добром до дня восстания из мертвых, все они имели добрых вазиров. То же самое и у пророков: Сулейман — мир над ним! — имел Асафа сына Бархиа; Моисей — мир над ним! — своего брата Аарона — мир над ним! — Иисус — мир над ним! — Симеона; Мустафа — благословение и мир над ним! — такого, как Абу-Бекра Садика — да будет доволен им господь! Из государей: Кей-Хосров имел Гударза; ³¹⁶ Минучихр — Сама; Афрасиаб — Пирана сына Висэ; Гуштасп — Джамаспа, Рустем — Зеварэ; Бахрам-Гур — Хордэ-Руза; ³¹⁷ Нуширван — Бузурджмихра; халифы рода Аббаса — семейство Бармакидов; Саманиды — Баламидов; султан Махмуд — Ахмеда сына Хасана; Фахр ад-даулэ — Сахиб-Исмаила сына Аббада; султан Тогрул — Абу Насра Кундури; ³¹⁸ Алп-Арслан и |151| Малик-шах — Низам ал-мулька; и много подобно этому. Вазир должен быть правильного образа мыслей, по вере ханифит или шафиит, с чистой верою, достойный, знаток налогового дела, щедрый, друг государю. Лучше всего, если он был бы из семьи вазиров; ибо со времен Ардашира Бабакана до Иездеждерда, последнего из царей Аджама, как государем следовало быть сыну государя, так и вазиром следовало быть сыну вазира. Как ушло царствование от аджамов, тогда и ушло вазирство из семьи вазиров.

Рассказ. Рассказывают, что однажды Сулейман сын Абд ал-ма-лика ³¹⁹ давал прием. Присутствовали вельможи державы и надимы. Случилось сказать ему: "Мое царство, если не больше, чем царство [174] Соломона, сына Давида, — мир над обоими! — то и не меньше. Правда, у него были под приказом хищные животные, дивы и пэри, у меня их нет, но таких сокровищ, роскоши, такого государства и господства, которыми я обладаю сейчас, во всем свете ни у кого нет". Один из присутствующих вельмож сказал ему; "Наш царь не имеет наилучшего, что должно быть в государстве и что было у государей". Спросил: "Что именно?" Ответил; "Ты не имеешь вазира, который был бы достоин тебя". Спросил: "Как это?" Ответил; "Ты — государь и сын государя, вазир также должен быть достойным, таким, чтобы десять его предков были вазирами". Спросил: "Найдется ли в мире хоть один вазир с такими указанными тобою качествами?" Ответил: "Найдется". Спросил: "Где?" Ответил; "В Балхе". Спросил: "Это — кто?" Сказал; "Джафар сын Бармака; ³²¹ предки его были вазирами со времен Ардашира Бабакана; Ноубахар в Балхе, который является древним аташкадэ, у них в вакфе. Когда проявился ислам и царство ушло из династии Аджам, предки Джафара обосновались в Балхе и там остались. Вазирство у них наследственное, у них имеются записи о порядке и достоинствах вазирства. Когда их дети выучивали письмо и адаб, им давали те книги, чтобы они заучивали и чтобы свойства воспитывались по правилам предков. Нет никого во всем свете более достойного быть твоим вазиром, чем Джафар. Впрочем, повелителю правоверных лучше знать". Не было из потомков Умейи и из потомков Мервана ни одного государя величественнее и могущественнее, чем Сулейман сын Абд ал-малика. |152| Когда он услыхал эти слова, он воспылал желанием, чтобы перевести из Балха Джафара сына Бармака, посадить его на вазирство. Опасался, что он до сих пор еще — гябр. Расспросил, сказали, что стал мусульманином, обрадовался; приказал написать послание правителю Балха, чтобы тот отправил Джафара в Дамаск и, если понадобится, пусть выдаст из казнохранилища сто тысяч динар и отправит в столицу наилучшим образом. Когда правитель Балха прочел приказ, он отправил Джафара в Дамаск. Во всяком городе, куда он приезжал, его встречали вельможи, присылали угощение, пока он не прибыл в Дамаск, Сулейман приказал, чтобы все вельможи и войска вышли к нам навстречу, с почетом и наивозможной пышностью, ввели в город, поместили бы в добром дворце. Через [175] три дня его привели к Сулейману. Только взглянув на него, Сулейман нашел приятным и его внешний вид, и выражение. Когда Джафар вошел в айван, введенный хаджибами, и уселся, Сулейман пристально посмотрел на него, затем скривил лицо и сказал: "Убирайся от меня". Хаджибы быстро подхватили его и вывели вон. Ни один человек не понял, что случилось. До времени полуденного намаза Сулейман предавался наслаждению вина: явились вельможи, сели надимы, руки потянулись к вину, чаша обошла несколько кругов и в приятности приостановились. Когда увидели, что Сулейман пришел в хорошее расположение духа, один из надимов спросил: "Царь с таким почетом и милостью вытребовал Джафара на выполнение великой должности, а когда тот сел перед повелителем правоверных, он его сразу же погнал в негодовании". Сулейман ответил: "Если бы не длительный путь, который он сделал, и не его высокородность, я приказал бы тотчас порубить ему шею; ведь он имел с собою смертельный яд и в первый раз, как пришел ко мне, принес яд мне в подарок". Один из главных надимов попросил: "Разреши мне сходить к нему, порасспросить об этом деле. Посмотрим, что он скажет: признается или станет отрицать?" Ответил: "Ступай". Тот немедленно встал, отправился к Джафару и спросил: "Ты, приходя сегодня к Сулейману, имел яд?" Ответил: "Да, и до сего времени имею. Вот он под печатью перстня; он достался мне в наследство от отца. Но этим перстнем никогда мною не был обижен даже муравей, а не то, чтобы я согласился на гибель подобного мне |153| человеческого существа. Мы храним яд из-за предосторожности. Моим предкам много раз приходилось трепетать из-за денег и имущества, подвергаться пыткам. Вот меня позвал Сулейман, а мне не было доподлинно ведомо, ради чего он меня зовет. Я опасался, что он будет требовать от меня списка сокровищ, потребует от меня того, что я не смогу исполнить, или же подвергнет меня мучению, которое я не смогу вынести; чтобы спастись от мучений и унижения, я сниму печать перстня и приму яд". Тот человек выслушал это, сейчас же отправился обратно, пришел к Сулейману, пересказал все дело. Сулейман был изумлен благоразумием, бдительностью и предусмотрительностью Джафара. Он душевно расположился к нему, попросил прощенья, приказал, чтобы отправили его личное [176] верховое животное, привезли на нем Джафара ко двору со всяческими пышностью, почетом и милостью. Джафар предстал перед Сулейманом, совершил поклон. Сулейман принял его милостиво, взял его руку в свою руку, расспросил о трудностях дороги, сказал много хорошего, усадил, в тот же час облачил его в халат вазира, поставил перед ним чернильницу, чтобы он написал перед ним несколько грамот. Никогда не видели Сулеймана таким счастливым, как в этот день. Когда он вышел из приемного зала, он устроил пирование с вином. Собрание украсили золотом, драгоценностями, златотканными коврами, так что никто никогда не видел подобного. Уселись пить вино. В середине веселия Джафар спросил у Сулеймана: "Каким образом узнал царь, среди нескольких тысяч людей, что у сего раба имеется яд?" Сулейман ответил: "У меня есть нечто, что мне дороже всех казнохранилищ и владений. Никогда я не разлучаюсь с этим: То — десять раковинок, подобных тем, которые называют джаз, но не такие, как они. Достались они мне из казнохранилища царей. Я их ношу на руке. Особенность их такова: как только где-нибудь окажется яд, положат ли его в пищу или вино, едва лишь запах яда распространится вокруг, они немедленно приходят в движение, бьются друг о друга, становятся беспокойными. Вот я и узнаю о яде. Как только ты появился передо мной, раковины сейчас же пришли в движение и, чем ближе ты |154| подходил ко мне, тем сильнее они двигались; когда ты сел, они ударились друг о друга, и у меня более не осталось никакого сомнения, что яд находился при тебе; если бы на твоем месте был кто другой, я не оставил бы его в живых. Когда ты встал и ушел от меня, раковины успокоились". Он снял две раковины с руки, доказал Джафару и спросил: "Видел ли ты на свете что-нибудь более удивительное?" Джафар и вельможи посмотрели с удивлением. Тогда Джафар сказал; "Я видел на свете два чуда, равных которым никто не слыхал и не видел, одно — то, что вижу у царя, другое — то, что я видел у царя Табаристана". Сулейман попросил: "Расскажи об этом". Джафар сказал: "Когда к правителю Балха прибыл приказ царя об отправлении сего раба в Дамаск, сей раб снарядился в путь, изготовился на службу и направился из Нишапура в Табаристан. Царь Табаристана, торжественно встретил сего раба, принял в городе [177] Амуле ³²¹ в своем дворце, прислал угощение. Каждый день мы были вместе то за столом, то в собрании. Однажды он в середине веселия спросил сего раба: "Ты никогда не наслаждался видом моря?" Ответил: "Нет". Спросил: "Будешь ли моим гостем в морской прогулке?" Ответил: "Тебе — приказывать". Вот он приказал, чтобы моряки снарядили корабли, изготовились. На другой день он отвез сего раба на берег моря. Мы сели в корабль. Начались пение и музыка. Моряки погнали корабль. Кравчие разливали вино. Царь и я сидели рядом друг с другом, так что между нами никого не было. Царь имел на руке перстень, в его гнезде был красный яхонт, чрезвычайно хороший, прозрачный, такого цвета, что сей раб не видел никогда лучше. Я все глядел на тот перстень и царь понял, как сильно мне он понравился. Он снял его с пальца, положил передо мной. Я поклонился, поцеловал перстень и возвратил царю. Он сказал: "Перстень, снятый с моего пальца в качестве подарка и дара, не возвратится на мой палец". Я сказал: "Этот перстень достоин лишь руки царя" — и положил его перед царем. Он снова положил его передо мной. А сей раб сказал ввиду того, что перстень был очень хороший и драгоценный: "Это царь дарит в веселии и наслаждении вином. Не следует, чтобы он в трезвости пожалел и чтобы пришло в его сердце огорчение". Я снова положил перстень перед ним. Царь взял перстень и бросил в море. Я сказал: |155| "Ах, какая жалость! Если бы я знал, что царь снова не наденет на палец, а бросит в море, я бы сразу согласился, потому что никогда не видел такого яхонта". Царь сказал: "Я несколько раз клал его перед тобою; когда я увидал, что ты часто на него смотришь, я снял его с пальца и подарил тебе. Хотя тот перстень был красив в моих глазах, я не подарил бы тебе его, если бы он не казался тебе еще красивее. Ты сам виноват, что его не принял, а когда я бросил в море, ты сожалеешь. Однако, я применю одно средство, чтобы возвратить для тебя перстень". Он приказал гуляму: "Ну-ка, садись в челн: как достигнешь берега моря, садясь на коня, скачи во всю прыть во дворец; скажи казначею, что требуют такой-то серебряный сундучок, возьми и как можно скорее доставь". Корабельщику он приказал: "Брось якорь и держи корабль на месте, пока я не скажу, что следует делать". Мы пили вино, затем прибыл гулям, [178] доставил сундучок, поставил его перед царем. Царь имел кошель, прикрепленный к поясу, открыл его, вытащил из кошеля серебряный ключ, открыл сундучок, протянул туда руку, вытянул золотую рыбку и бросил в море. Рыбка пошла под воду, нырнула, достала дна моря; через некоторое время она показалась на поверхности воды, держа во рту тот перстень. Царь взял перстень изо рта рыбки, бросил мне. Я поклонился и надел перстень на палец. Царь же положил рыбку в сундучок, запер замок, ключ положил в кошель, послал домой. Мы все изумились". Затем Джафар снял перстень с пальца, положил его перед Сулейманом и сказал: "Вот этот перстень". Сулейман взял, поглядел, опять отдал его и сказал: "Подарок на память такого человека нельзя терять". ³²²

Цель этой книги — не эти рассказы, но так как рассказ был чудесен и удивителен и пришелся кстати, то он и вспомнился. Цель же в упоминании этого рассказа была такова: когда наступает доброе время и судьба становится надежной, признаком этого служит появление доброго государя, наказующего смутьянов. Его вазир и доверенные люди будут добрыми, он прикажет каждое занятие |156| понимающим толк в делах, обладающими пригодностью. Он не прикажет двух обязанностей одному человеку. Государь будет ответственен за народ, он не будет возвышать мальчишек, будет вершить мероприятия со старыми и мудрыми; он вернет дела к соответствующим им правилам, чтобы привести в порядок духовные и мирские дела. Каждому будет должность по размерам его достоинства. Он не допустит ничего противоречащего этому; соразмерит дела, взвешивая их на весах беспристрастия и справедливости, с помощью великого бога.

Глава сорок третья.

Относительно женщин; о соблюдении чинов у глав войска и начальствующих. ³²³

Не следует, чтобы подручные государю становились начальствующими, ибо от этого порождаются большие непорядки, государь лишается силы и достоинства. В особенности это относится к женщинам, которые являются "людьми покрывала" и у которых нет совершенства разума. Цель их существования — сохранение рода. Чем они родовитее, тем достойнее, чем скромнее, тем более заслуживают похвалы. Если жены государя станут давать приказы, они будут приказывать то, что им подсказывают корыстные люди; ведь они не могут, как мужи, постоянно видеть внешние дела собственными глазами, их приказ основывается на словах передатчиков, которые состоят при их делах, как то: придворные женщины, евнухи, служанки, поэтому, конечно, их приказ противоречит верному. Отсюда родится вред, величие государя испытывает ущерб, люди впадают в страдания, происходит изъян в царстве и вере, имущество людей погибает, вельможи державы подвергаются обидам. И в прошлые времена, когда государева жена верховодила над государем, ничего не бывало кроме мятежей, смут, восстаний и зла. Мы вспомним относительно этого лишь немного, чтобы взгляд упал на многое. Первым мужем, подпавшим под приказание женщины, отчего и испытал вред зла и впал в невзгоды и трудности, был Адам, ему мир!; подчиняясь приказу Евы, он поел пшеницы, за что его изгнали из рая; ³²⁴ двести лет он плакал, пока всевышний не сжалился над ним и не принял его раскаяния. [180]

Рассказ. Судабэ, жена Кей-Кауса, возобладала над Кей-Каусом. |157| Вот Кей-Каус послал кого-то за Сиавушем к Рустаму, он был сыном Кей-Кауса, но воспитывался у Рустама и достиг зрелого возраста. "Пришли ко мне Сиавуша, так как тоскую по нему" ³²⁵. Рустам прислал Сиавуша к Кей-Каусу. Сиавуш был очень красив лицом. Судабэ увидала его из-за занавесы и прельстилась им. Она сказала Кей-Каусу: "Прикажи Сиавушу явиться в опочивальни, ³²⁶ чтобы его могли повидать сестры". Кей-Каус сказал Сиавушу: "Пойди в женскую половину, тебя хотят повидать сестры". Сиавуш сказал: "Владыка повелевает, однако им лучше быть в опочивальнях, а сему рабу во дворце". Кей-Каус сказал: "Надлежит тебе отправиться". Когда он пошел в опочивальни, Судабэ покусилась на него, оставшись с ним в уединении, привлекла его к себе. Сиавуш разгневался, вырвался из ее рук, выбежал вон из опочивален и отправился в свой дворец. Судабэ испугалась, как бы он не рассказал отцу, подумала: "Будет лучше, если я опережу его в этом". Она отправилась к мужу и сказала: "Сиавуш на меня покусился, вцепился в меня, но я вырвалась из его рук". Кей-Каус ожесточился на Сиавуша, и ожесточение его дошло до того, что он сказал Сиавушу: "Тебя надлежит проверить огнем, чтобы я опять мог к тебе расположиться душой". Он ответил: "Государь повелевает, я готов ко всему, что он прикажет". Итак, положили в поле столько дров, что было занято ими пространство половина фарсанга на половину фарсанга. Зажгли огонь. Когда огонь взял силу, стал высотой с гору, приказали Сиавушу: "Ну, отправляйся в огонь". Сиавуш сел на Шабранга, ³²⁷ произнес имя всевышнего, погнал вскачь своего коня в огонь и исчез. Прошел добрый промежуток времени, пока он вышел с той стороны огня невредимым, не потеряв волоска на своем теле, остался невредим и конь по приказу всевышнего. Весь народ был повергнут в изумление. Мубады взяли от того огня, отнесли в храм огня. Этот огонь поддерживается до сего дня, так как он вынес приговор по правде. После этого испытания Кей-Каус дал Сисвушу эмирство в Балхе, отослал туда. Сиавуш был обижен на отца из-за Судабэ. Он проводил жизнь в огорчении и решил не оставаться в Иранской стране, а отправиться в Индию или Чин и Мачин. Пиран, вазир Афрасиаба, [181] узнал о тайне сердца Сиавуша, явился сам к Сиавушу и пообещал ему от имени Афрасиаба всяческие блага. Сиавуш согласился, связался договором и сказал: "Дом — один, оба рода — одно". Афрасиаб оказал ему уважение .больше, чем своим сыновьям; когда бы Сиавуш, дескать, не захотел примириться с отцом и пойти в землю Ирана, он, Афрасиаб, станет посредником, заключит с Кей-Каусом прочное соглашение, отошлет Сиавуша к отцу с тысячами милостей и почестей. Сиавуш отправился из Балха в Туркестан. Афрасиаб выдал за него свою дочь, выказывал ему уважение. Но брат Афрасиаба Гарсиваз позавидовал, он обвинил Сиавуша перед Афрасиабом в преступлении, и невинный Сиавуш был убит в Туркестане. Плач и рыдания раздались в Иране. Герои пришли в возмущение. Рустам явился из Систана в столицу; без разрешения он отправился в женскую половину Кей-Кауса, схватил Судабэ за косы, вытащил за ворота, разрубил на части. Ни у кого не хватило смелости сказать: "Ты плохо сделал". Затем он изготовился к войне и отправился мстить за Сиавуша. Долгие годы он воевал, много тысяч голов было порублено с обеих сторон. И это все из-за поведения Судабэ, возобладавшей над своим мужем. ³²⁸

Всегда государи и мужи, сильные разумом, следовали добрым путем и так установили, чтобы женщины и слабые не знали о тайнах их сердца. На их советы, желания, приказания они налагали запрет, не подчинялись. Так вот рассказывают об Александре.

Рассказ. В истории приводится, что Александр пришел из Рума и, разбив Дария сына Дария, царя Аджама, обратил его в бегство, во время которого один из слуг его убил. ³²⁹ Дарий имел дочь очень красивую лицом, прекрасную, совершенную во всех отношениях. Ее сестра была такая же, как и другие дочери его рода, |159| бывшие в его дворце, все они были прекрасны. Александру сказали: “Тебе следовало бы пройти в женскую половину Дария, чтобы посмотреть на луноликих, подобных пэри, в особенности на дочь Дария, никто не сравняется с ней по красоте”. У говоривших такое был умысел: пусть Александр посмотрит на дочь Дария, возьмет ее в жены за красоту. Александр ответил: "Я победил их мужей, не подобает, чтобы их жены победили нас". Он не согласился, не пошел в женскую половину Дария. [182]

Рассказ. А вот другой случай, прекрасный и известный рассказ о Хосрове, Ширин и Фархаде. Хосров так полюбил Ширин, что он отдал в ее руки бразды правления. Он делал все, что она говорила. Конечно, Ширин стала дерзкой и при таком государе, как Хосров, полюбила Фархада. ³³⁰

Рассказ. Спросили у Бузурджмихра: "Что было причиной разрушения власти династии Сасанидов? Ты был государственный муж при этой династии, и сейчас нет равного тебе в мире по рассуждению, мнению, разуму и знанию". Он сказал; "Было две причины: одна — та, что династия Сасанидов доверяла большие дела деятелям мелким и невежественным, другая — та, что Сасаниды не собирали вокруг себя людей знания, мудрых, а предоставляли дела женам и младенцам, а у тех и других нет разума и знания. Когда дела попадают женщинам и детям, знай, что царская власть уйдет из того рода".

Предание. Если что скажут женщины, надо делать вопреки, чтобы вышло целесообразно. Согласно предания пророк приказал: "Советуйся с ними, по поступай вопреки". Если бы жены были с полным разумом, посланник — мир над ним! — не сказал бы этого.

Предание. В преданиях приведено: когда посланник — мир над ним! — сильно занемог, его постигла слабость, а подошло время общей молитвы и сподвижники сидели в мечети в ожидании выполнения общиной обязательного намаза. У его же изголовья сидели Айша и Хафса; ³³¹ Айша спросила пророка: — ему мир! — "О, пророк божий! близко время молитвы, а у тебя нет сил пойти в мечеть. Кому прикажешь предстоять на молитве?" Он ответил: "Абу-Бекру". Она спросила второй раз: "Кому прикажешь?" Ответил: "Абу-Бекру". Айша сказала Хафсе: "Я спросила два раза, спроси ты еще раз. |160| Абу-Бекр, дескать, муж слабый, с чувствительным сердцем, он тебя любит больше всех твоих сподвижников. Вот встанут на намаз, он увидит твое место пустым, заплачет, этим он испортит намаз и себе и другим. Это дело Омара, который тверд и крепок сердцем. Прикажи, чтобы он был имамом, в этом не будет вреда". Посланник — мир над ним! — разгневался, покраснел и сказал: "Вы подобны Юсифу и Кирсифе. Я не хочу приказывать того, что вы хотите. [183] Я приказываю то, в чем благо мусульман. Пойдите и скажите Абу-Бекру, чтобы он встал на общую молитву". Итак, несмотря на величие, знание, сподвижничество, набожность Айши, — да будет доволен ею господь! — посланник — мир над ним! — приказал противоположное тому, что хотела Айша. Поразмысли, каковы же будут мнения и знания других жен.

Рассказ о Юсифе и Кирсифе ³³² таков: передают, во времена сыновей Исраиля было установление, что всевышний исполнял три нужды всякого, кто сохранял сорок лет себя от тяжких проступков и преступлений, совершал пост, читая своевременно молитвы, не обижая никого. В то время был один муж из сыновей Исраиля, набожный, благотворительный; его имя было Юсиф. Он имел жену, набожную, подобно ему, скромную, имя ее — Кирсиф. Этот Юсиф был послушен всевышнему таким образом в течение сорока лет и совершал поклонение богу. Он размыслил сам с собой: "Что мне теперь попросить у бога, всемогущего и преславного? Надо было бы с другом порассудить о том, что лучше всего попросить". Сколько он ни размышлял, никого подходящего не находил. Вот пришел он домой, взглянул на жену и подумал: "Нет у меня на свете никого более любимого, чем моя жена; она — моя супруга, мать моих детей; то, что будет хорошо для меня, будет хорошо для нее. Посовещаться об этом с ней лучше, чем с кем-нибудь другим". Вот он спросил у жены: "Узнай, что я завершил мое сорокалетнее подвижничество и имею право на исполнение трех просьб, во всем мире у меня нет никого благожелательнее тебя. Посоветуй, что мне попросить у всевышнего?" Жена ответила: "Тебе известно, что во всем мире для меня ты — один, ты для меня свет очей, а ты знаешь, что жена — предмет созерцания мужа. Я — твой предмет созерцания. Твое сердце всегда веселится |161| при виде меня; ты испытываешь удовольствие от сообщества со мною. Попроси у всевышнего, чтобы он даровал мне красоту, какой не давал никакой женщине; всякий раз как ты войдешь в дверь и увидишь меня, твое сердце будет радоваться на эту красоту и прелесть, мы проведем остаток жизни в счастьи". Человеку пришлось по душе предложение жены; он помолился и сказал: "О, господи! даруй моей жене такую красоту и совершенство, [184] которых не даровал ни одной женщине". Всевышний услышал молитву Юсифа; когда на другой день его жена встала с постели, она была уже не та женщина, которая заснула вчера вечером. Ее облик переменился так, что такого облика никто до этого не видал. Юсиф, когда увидал ее в таком виде, изумился, чуть не прыгнул от радости. С каждым днем увеличивалось совершенство красоты жены; через неделю она достигла такой красоты и совершенства, что ни у кого не хватало сил лицезреть ее. Слух о совершенстве красоты ее распространился по свету; мужчины и женщины шли, чтобы поглядеть на нее; люди приходили из отдаленных мест и глядели на нее. А женщина посмотрелась в зеркало, увидела свою красоту и совершенство, уверилась, сделалась надменной. Она преисполнилась самолюбования и высокомерия, сказала: "Кто равен мне теперь во всем свете? У кого такие красота и совершенство, как у меня? А я нахожусь в том же положении, как этот бедняк, который ест ячменный хлеб, и у которого нет ни радости, ни приобретения. Он стар, и не наделен никакими благами мира. Мне тяжело жить с ним. Мне достоин быть парой государь,. который сейчас же бы одел меня в золото, драгоценные камни и парчу, который дорожил бы мною". От этого рассуждения в голову женщины вошли прихоть и желания; она повела себя с мужем недозволительно, проявляя плохой характер, непослушание и непокорность. Она дошла до того, что обижала мужа, ежечасно говорила: "Разве я ровня тебе, такому, который не имеет даже столько хлеба, чтобы им насытиться". Этот Юсиф имел несколько маленьких детей, жена отказалась от попечения о малышах. Недостойность жены стала такова, что Юсиф дошел до крайности, изнемог и, сильно опечаленный, обратился к небу, сказал: |162| "О, господи! обрати эту женщину в медведя". Женщина сейчас же стала медведем, была наказана. В таком виде она бродила, не уходя, около дверей, стен и по крыше дома, все дни из ее глаз лились слезы. Юсиф пожалел о том, что сказал так; занятый воспитанием детей, он отстал от подвижничества и поклонения богу, он пропускал свои молитвы. Необходимость вынудила его к тому, что он обратил лицо к небу, воздел руки и сказал; "О, господи! этого оборотня-медведя, обрати в ту самую женщину, которая была, [185] обрати ее в такую же ласковую, какой она была, дабы она имела попечение о малышах, а я, раб, мог бы заняться поклонением". Сейчас же она стала такой же женщиной, какой была, ласковой, заботящейся о малышах, участливой. Никогда она не вспоминала о том происшествии, полагая, что случившееся с нею она видела во сне. Сорокалетнее служение богу Юсифа развеялось как пыль, благодаря действиям и прихотям жены. ³³³ Впоследствии этот рассказ стал поговоркой: пусть никто на свете не будет под приказом женщины.

Рассказ. Халиф Мамун сказал однажды: "Не дай бог никогда ни одному государю допускать, чтобы женщины говорили с государем относительно государства, войска и казнохранилища, вмешивались в эти дела или кому-либо оказывали покровительство, одного прогоняли, другого наказывали, одного назначали на должность, другого смещали. Волей-неволей мужи обратятся к их двору, будут им представлять о своих нуждах. Приметив угодливость мужей, а во дворце такое множество войска и народа, они допустят в голову многие нелепые желания, дурные и злонравные мысли быстро найдут к ним дорогу; не пройдет много времени, как уйдет величие государя, почет, блеск двора и приема, у государя не останется достоинства, со всех сторон его станут порицать, государство придет в расстройство, у вазира не будет властности, войско будет обижено". Как же освободиться от всех этих беспокойств? Государю следует применять те обычаи, что применялись до него, поступать, как поступали великие и сильные рассуждением государи. Бог, великий и преславный, приказывает: "Мужья стоят выше жен, ибо бог дал первым преимущество над вторыми". ³³⁴ Если бы они могли себя сохранять сами, то бог не отдал бы их под власть мужчинам, |163| не оказал бы мужчинам преимущества.

Рассказ. Кей-Хосров так сказал: всякий государь, желающий, чтобы дом его был крепок, чтобы государство его не разрушалось, чтобы не потерпели ущерба его сан и величественность, пусть не позволяет и не дает разрешения женщинам говорить о чем-либо другом, кроме как о своих подручных и слугах, дабы были сохранены древние обычаи и все избавились бы от беспокойств. [186]

Рассказ. Омар сын ал-Хаттаба — да будет доволен им господь! — сказал: "Слова женщин, как они сами, запретны для показа; как не следует их самих показывать открыто, так не следует о них говорить".

Достаточно того, что уже сказано относительно сего предмета. Пусть падет взор на многое другое, пусть узнают, в чем есть добро.

Относительно подчиненных. Всевышний сотворил государя начальником над всеми людьми; все миряне являются его подчиненными, они от него имеют кормление и величие. Следует, чтобы ими так управляли, чтобы всегда являлись сознающими себя, чтобы не вынимали кольцо рабства из ушей; ³³⁵ следует всегда одних ставить в пример другим в отношении худа и добра, дабы они не забывались, не давать, чтобы они делали, что хотят. Пусть они знают значение и место каждого, пусть справляются о положении каждого, дабы они не выступили из круга повиновения и не поступали иначе, как предписано приказом.

Рассказ. Бузурджмихр однажды сказал Нуширвану: "Страна принадлежит царю, царь отдает войску страну, а не людей страны. Вот войско не бывает милостиво в царской стране, не оказывает людям страны покровительство и участие, а все стараются лишь о том, чтобы набить свой кошель, не печалясь о стране, не обращаясь хорошо с народом, вот войско в стране вершит удары, оковы, темницу, гнев, вероломство, смещение и назначение, — какая же разница между царем и войском? Ведь всегда эти дела принадлежали царям, а не войску? Не следует дозволять, чтобы у войска были власть и сила. Во все времена существовали золотой венец, золотое стремя и золотая чаша, а трона и права чеканки ни у кого не было, кроме как государя. Еще говорят: если царь хочет превосходить всех царей в славе и доблести, пусть он сделает свой |164| нрав чистым, украшенным". Нуширван спросил: "Каким образом?" Бузурджмихр ответил: "Пусть он удалит от себя дурные свойства, пусть приобретет хорошие качества. Дурные свойства таковы: злопамятство, зависть, гордость, гнев, похоть, алчность, пустые надежды, упрямство, лживость, скупость, злобность, несправедливость, себялюбие, торопливость, неблагодарность, легкомыслие. [187] Хорошие качества таковы: стыдливость, добронравие, кротость прощение, смирение, щедрость, терпение, благодарность, милосердие, знание, разумность, справедливость. Когда научишься применению этих качеств к устройству всех дел, не нужны будут никакие советники для дел государства".

Глава сорок четвертая.

О выявлении дел еретиков, являющихся врагами царя и ислама. ³³⁶

Сей раб хотел привести несколько глав относительно появления отступников; пусть миряне узнают, какое было попечение у раба об этой державе, какими чувствами и высокими намерениями он руководился по отношению к государству сельджуков, в особенности же по отношению к владыке мира, — да увековечит бог его царство! — его детям и семейству, — да удалит господь плохой глаз от их судьбы! Всегда существовали отступники со времен Адама, — мир над ним! — до настоящего времени, они поднимали бунты во всех странах, которые существуют в мире, против государей и посланников. Нет ни одного разряда людей более зловещего, более плоховерного, более преступного, чем этот люд. Пусть знает государь, что исподтишка они злоумышляют на это государство, ищут порчи для веры; они прислушиваются к каждому звуку, приглядываются к каждому миганию глаза. ³³⁷ Если, упаси боже, эту победительную державу — да укрепит ее всевышний! — постигнет какое-либо несчастье или проявится — да отвратит это господь! — бунт, эти псы выйдут из тайных убежищ, восстанут на эту державу, |165| призовут к расколу, а сила их главным образом будет из рафизитов и хорремдинцев; ³³⁸ произойдет все, что может произойти, как то: разруха, споры, ересь. Они ничего не оставят. На словах они выдают себя за мусульман, по сути же дел они творят дело неверных. Их внутреннее — да проклянет их господь! — противоположно внешнему, ³³⁹ слова противоположны делам. Нет более страшного и отвратительного врага для веры Мухаммеда Мустафы, — [189] мир и довольство божие над ним! — чем они. Нет хуже, чем они, противника для царства владыки мира. Люди, которые сейчас при этой державе не обладают никакой силой и призывают к шиизму, принадлежат к этому разряду. ³⁴⁰ Они в тайне творят их дело, поддерживают, проповедывают, настраивают владыку мира на то, чтобы он уничтожил дом сыновей Аббаса. Если бы сей раб приподнял крышку с этого котла, о, какой срам вышел бы оттуда! Однако от того, что от... владыка мира, они полагают, сего раба корыстным и совет сего раба не придется в этом положении угодным. ³⁴¹ Когда меня не будет, станет видна разруха и их козни. И тогда государь узнает, сколь велика была приверженность сего раба к победоносной державе, и что он не был не осведомлен о делах и планах этих людей. Всегда он о них докладывал возвышенному мнению государя, — да возвеличит его господь! — не держал их скрытыми. Когда же сей раб видел, что в этом отношении его слово не получило одобрения, опять не повторил. Однако я привел одну главу относительно них кратким образом в этой книге, ибо весьма важно знать, что за народ эти батиниты, какова их вера и взгляды, откуда они сначала появились, сколько раз они восставали, бывая каждый раз побежденными, дабы осталось это упоминание для владыки царства и веры после смерти сего раба. Это проклятое отродье в землях Сирии, Йемена, Андалузии восставало и совершало убийства. Но сей раб не будет упоминать обо всем этом. Если государь захочет познакомиться со всеми делами их, пусть он прочтет истории, в особенности же историю Исфахана. Из совершенного же ими в земле Аджам, являющейся |166| сутью царства владыки мира, сей раб приведет одно из ста, дабы осведомить возвышенный разум — да будет он всегда высок! — от начала до конца об их делах. ³⁴²

Комментарии

260 ТИ, 107 дает иной вариант противопоставления: "когда титул человека базара и дихканина тот же самый, что титул амида, не станет разницы между низким и благородным" и т. д.

261 ТИ, 107 дает иную форму титула Xycaм ад-даулэ — "меч державы".

262 Как явствует из данного контекста, под названием хаджэ в "Сиасет-намэ" разумеется вазир; в памятниках, восходящих к газневидскому времени, звание хаджэ-и-бозорг означало исключительно вазира.

263 Ал-Кадир биллах, халиф-аббасид (381—422 = 991—1031).

264 ТИ, 107 дополняет список подвигов Махмуда: "он вывез идола Маната. захватил Самарканд, завоевал Хорезм, пришел в Кухистан и Ирак, захватил Рей, Исфахан, Хамадан, привел в подчинение Табаристан".

265 См. Введение в изуч., В, 120 (132).

266 Эта турчанка по рассказу ПБ, 408 была женою великого эмира, но потеряла мужа.

267 Слово таргу *** означает, следуя толкованию словаря Steingass, наряд из краснобагряного шелка; Ш. Шефер в примечании к стр. 194 фр. пер. трактует это слово, как обозначение драгоценной материи, тканной из шерсти белого верблюда; несколько неожиданное истолкование получает это слово в переводе И. Н. Березина отрывка из Рашид ад-дина о турецких и монгольских племенах (Труды ВО, V, 210), где это слово переведено как провиант.

268 ***.

269 В рассказе дана форма фетвы, сохранившая свой вид до настоящего времени: подробно мотивированный вопрос и краткий ответ "следует" или "не следует", который по существу и является решением.

270 См. Введение в изуч., Г, 120 (131—136).

271 Мукаддаси (BGA, III, 337) сообщает о традиции, существовавшей у саманидов, давать титул после смерти государя. Может быть именно этим обстоятельством объясняются те противоречия в саманидской титулатуре, что мы встречаем в разных источниках. В частности, заупокойная титулатура упомянутых в данном разделе саманидских государей, по Мукаддаси, была следующей: Исмаил б. Ахмед — Мази; Ахмед б. Исмаил — Шахид; Наср б. Ахмед — Са'ид; Нух б. Наср — Хамид.

272 ТИ 113: эмиров и чиновников.

273 См. Введение в изуч., Г, 124 (136).

274 Азуд ад-даулэ Абу Шуджа Хусрау (338—372 = 949—983), Рукн ад-даулэ Абу Али Хасан (320—366 = 932—976).

275 Абу-л-Касим Исмаил б. Аббад б. Ахмед б. Идрис ат-Талигани, называемый Ибн Аббад и ас-Сахиб, вазир бовейхидов Муаид ад-даулэ и Фахр ад-даулэ с 360 по 385 (= 970/71—995) г. (Zambaur 215).

276 Ахмед б. ал-Хасан ал-Мейманди ал-Вазир — вазир султана Махмуда с 401 по 416 (= 1010/11—1025) г. В 421 (= 1030) г. был сослан султаном Махмудом в Кашгар, но в следующем году по смерти Махмуда был возвращен из ссылки и назначен вазиром Масуда. Ум. в 424 (= 1032/33) г. (Перс. Отби, 347, 356 и далее).

277 См. Введение в изуч., Г, 125 (136—138).

278 См. Введение в изуч., Г, 125 (136—138).

279 См. Введение в изуч., Г, 125 (136—138).

280 Туграи (от *** — печати, прилагавшаяся к государственным указам) — чиновник, стоявший в сельджукское время во главе государственной канцелярии (Бондари, IX). Ариз — чиновник, ведавший хозяйственно-финансовой частью войска (ср. "Тарих-и-Систан", 218).

ТИ, 115 указывает четырех амидов — Багдада, Хорасада, Ирака, Хорезма (см. то же самое в ЭИ под словом амид).

281 Абу-Сайд Масуд б. Махмуд (421— 432 = 1030—1041).

282 В тексте ИШ фраза начинается словами ***, где, конечно, сочетание *** не может не вызвать сомнения; следовало бы: ***.

283 См. Введение в изуч., Г, 127 (139—143).

284 Дих-худа — дехканин.

285 Абэ или Авэ — селение Кумской области к югу от города Савэ. Ср. слова Абдаллах б. Меймун; на стр. 184, ИШ говорится о том, что все жители Абэ — рафизиты.

286 Рафизиты — секта шиитов, признававших своим главою Зейда б. Али б. ал-Хусеин (Hughes. Diction of Islam, 532).

287 Чауш — гвардеец-тюрок, находящийся при государе и несущий судебно-полицейские функции. В основе этого термина, невидимому, лежит греч. kakakaka (См. Ш. Шефер. "Китаб ал-байан", прим. к стр. 143).

288 ТИ, 117 указывает на смерти Яхья.

289 Ш. Шефер в примечании к стр. 208 фр. пер. замечает, что существовало два ученых богослова, носивших имя Мушаттаб (читаемое Ш. Шефер как Machtab; наше чтение исходит из чтения, принятого в издании Бондари): Мушаттаб Мухаммед б. Ахмед б. Абд ал-Джаббар и Мушаттаб б. Мухаммед, последний происходил из Ферганы и принадлежал к ханифитскому толку Абу-Бекр б. Ахмед б. Али б. Сабит, традиционалист-богослов, ум. в 460 (= 1067) г.

290 Двоюродный брат пророка, традиционалист, ум. в 68 (= 687/88) г. ("Китаб ал-харадж", 12, пр. 2).

291 Чтение дается по огласовкам "Тарих-и-гузидэ", GMS, XIV, 216 (во фр. пер. Ш. Шеффера — Abou Imameh); тот же источник указывает на пять сподвижников пророка, носивших копье Абу-Умамэ.

292 Правильно Суфиан б. Ойайна, традиционалист, ум. 197 (= 812/13) г. ("Тарих-и-Систан", 174, прим. 1 о двух традиционалистах, носивших имя Суфиан).

293 Коран, 48, 26 с присоединением через союз "и" выражения из стиха 29.

294 Первый из халифов так называемого "праведного пути", ум. в 634 г. н. э.

295 Окба б. Амир, традиционалист, ум. в 57 (= 676) г. (прим. Ш. Шеффера к стр. 210 фр. пер.).

296 Джабир б. Абдаллах б. Амр Аксари, ум. в 78 (= 697/8) г. ("Китаб ал-харадж", 31 пр. 1).

297 Третий из халифов так называемого "праведного пути", уб. в 656 г. н. э.

298 Сподвижник пророка, ум. в 32 (= 652/53) г. ("Китаб ал-харадж", 169, пр. 4).

299 Кадариты — толк ислама, исповедовавший символ, что бог не предопределил действий или склонностей своих творений (Silvestre de Sacy. Relig. des Druzes, t. I, p. IX и далее).

300 Ум Сальмэ, во втором браке жена пророка, ум. в 60 (= 679) г. (Ш. Шефер, прим. 1 к стр. 211 фр. пер.).

301 Абу-Муса Абдаллах б. Кейс ал-Ашари, сподвижник пророка, ум. в 52 (= 672) г. Близкий по смыслу рассказ находится в "Китаб ал-харадж", 278; там же в прим. — аналогия с подобным же рассказом у Бухари.

302 Коран, 5, 56.

303 ТИ, 122 дополняет в перечислении: и Арраи, и Мазандеран; Бейт ал-мукаддас — Иерусалим.

304 В тексте ИШ не совсем понятное выражение: ***.

305 Слово ***, означающее в персидском языке головной убор, может заменять слово *** — венец, корона (см. напр. "Фарс-намэ", 43). Под выражением "владыка кулаха" здесь, по-видимому, разумеется претендент на престол.

306 См. Введение в изуч., Г, 128 (143—145).

307 См. Введение в изуч., Г, 129 (145—148).

308 См. Введение в изуч., Г, 129 (145—148).

309 Табарек — гора близ Рея, топография которой определяется Якутом следующим образом: от того, кто идет по дороге в Хорасан, с левой стороны будет главная цепь гор, а с правой стороны — гора Табарек. По Якуту, султан Тогрул разрушил эту крепость ввиду опасений, вызываемых в нем стратегическим положением крепости, он сравнивал ее с двуглавой змеей, одна голова которой пожирает Хорасан, а другая — Ирак.

310 ТИ, 123: *** [?]

311 ТИ, 123 дает имя Мухтасиба в форме: ***.

312 В тексте непонятное ***, толкуемое в переводе через ***. ТИ, 123 заменяет слово *** словом *** — циновка.

313 Мн. ч. слова тасарруф (***) имеет указанное в словарях значение сумм, употребляемых на расходы. Таким образом, функция мутасаррифа, по-видимому, может быть определена, как исполнение обязанностей, связанных с операциями по расходованию, в противоположности амилю, являвшемуся чиновником, ведавшим статьями дохода государственного казначейства.

314 Абу Исхак Саад б. Аби-Ваккас, сподвижник пророка Мухаммеда, ум. в 58 (= 677) г.

315 ***.

316 В ТИ, 128 дается ***.

317 В ТИ, 128 дается форма: ***. Редактор ТИ в примечании к этой странице указывает, что вазиром Бахрам Гура по известным нам источникам было Михр Нарсе.

318 Абу-Наср Мухаммед б. Мансур б. Мухаммед Амид ал-мульк ал-Кундури ат-Туси родился в 410 (= 1019) г., был вазиром с 447—456 (= 1055—1064) г. (Ибн Халликан, III, 291; Zambour, 224). Имеются все основания предполагать, что он был убит вскоре после вступления на престол Алп-Арслана по прямому подстрекательству Низам ал-мулька. См. Введение в изуч., Г., 132 (150—151).

319 Халиф омейядской династии (96—99 = 715—717).

320 Разбор версии "Сиасет-намэ" о бармакидах дан В. В. Бартольдом в ЭИ, I, 691—693, где исчерпывающе рассмотрен ряд вопросов, связанных с фактами, сообщаемыми "Сиасет-намэ". Указывая на то, что Бармак не имя, а термин, означающий наследственный духовный сан при храме Ноу-Бахар в Балхе, В. В. Бартольд считает, на основании указаний источников, что персы имели тенденцию связать род Бармака с сасанидами и таким образом бармакиды превратились в сасанидских министров, а буддийский храм (Ноу-Бахар — nova vihara) — в зороастрийский храм поклонения огню. Генеалогия бармакидов не может до сего времени считаться окончательно разработанной. Наиболее известные представители этого рода, игравшего столь значительную роль во второй половине VIII в. вплоть до рокового для семьи 187 (= 803) г., когда по приказу Харун ар-Рашида произведено было почти полное истребление бармакидов, могут быть представлены следующей таблицей:

Из всех вышеуказанных лиц современником халифа Сулеймана б. Абд ал-Малик мог быть только Бармак, о котором мы располагаем лишь-легендарными свидетельствами.

321 Амул в Табаристане Худуд ал-алем, 30а также называет резиденцией местных царей.

322 См. Введение в изуч.. Г, 133 (151—154).

323 Название главы по ТИ, 133: "о значении людей покрывала и гарема, о границах подчиненных и о порядке в отношении сего".

324 Бейдави (изд. Fleischer, I, 52) приводит две версии предания, существовавшего в мусульманской традиции, соблазнения Адама Евою: по первой версии предметом соблазна была пшеница, по второй — виноград. "Китаб ал-бад", 84—93, дает третью версию — колоквинт.

325 В тексте ИШ выражение *** переведенное Ш. Шефером на стр. 232 фр. пер.: "пришли мне его, так как я сгораю от желания его видеть", что предполагает существование в персидском языке объективного строя, явления, до сего времени для персидского языка непререкаемо не засвидетельствованного. Если читать без изафата, поражает странная расстановка частей предложения. Русский перевод этого выражения имеет в виду не языковые соображения, а близость (смысловую) подобному же рассказу "Шах-намэ".

326 *** — дворец, где помещались жены царя (“Тарих-и-Систан”, 22).

327 В рассказе "Шах-намэ": *** — вороной конь.

328 См. введение в изуч., Г, 136 (157—153).

329 Текст конца этой фразы неясен. Дарий III последний шах из династии ахеманидов, бежал на восток Ирана, где был убит сатрапом Бактрии Бессом в 330 г. до н. э.

330 См. Введение в изуч., Г, 139 (159).

331 Айша — дочь Абу-Бекра, жена Мухаммеда, ум. 58 (= 678) г.; Хафса — дочь Омара, вдова Хунайса, раннего обращенца в ислам, через шести месяцев после смерти первого мужа стала женой Мухаммеда, пережила его на несколько лет (Hughes, Dict. of Islam).

332 Ш. Шефер читает эти имена как Ioussouf et Kirisf ( стр. 237 и далее фp. пер.). Чтение, даваемое в русском переводе, исходит из соображений: 1) персидского чтения имени (***, которое в "Шах-намэ" рифмуется со словом ***, следовательно Юсаф или Юсиф и 2) из закона парности, — откуда не Кирисф а Кирсиф.

333 См. Введение в изуч.. Г, 143 (160—162).

334 Коран, 4, 38.

335 О кольце-серьге, как признаке рабства, в "Фарс-намэ", 40 находится следующее указание: "во времена царей Фарса был такой обычай: содержать всех сипах-саларов, командиров и рядовых войска наподобие купленных рабов, у всех были в ушах серьги рабства — у старого и молодого, низкого и знатного; когда они проходили перед царем, то поверх одежды они надевали пояс, который назывался пояс рабства, — никому и в голову не приходило появляться пред царем без серег и пояса рабства".

336 Название главы по ТИ, 140; “о выявлении дел людей плохой веры, о Маздаке и маздакитах”.

337 ***

338 Не совсем понятная фраза, начинающаяся в тексте словами: ***, во фр. пер., 243 передана выражением: “они — более могущественны, чем рафизиты и хуррамдинцы”. Русский перевод этой грамматически допускающей двоякое толкование фразы исходит из того соложения, что выражение "хареджиты", переводимое Ш. Шефером обычно через "еретики", не является для времени составления нашего памятника термином, обозначающим конкретные группы, а определяющим бунтовщиков вообще, смутьянов, без различия их отношения к мусульманскому ортодоксализму.

339 Характеристика тактики батинитов и карматов близка к характеристике находящейся в "Китаб ал-байан", 158: , основа их веры внешне состоит в исповедании шиитской догмы и любви к повелителю правоверных Али, внутренне же они — неверные".

340 ТИ, 140 дает любопытное дополнение: "и существуют лица, имеющие милость при этой державе... которые и не шииты, и не этот разряд".

341 Дается буквальный перевод непонятной фразы текста; ТИ, 141 дает следующий вариант: "однако ввиду того, что владыке мира благодаря их действиям достался упрек от сего раба, в этом отношении он (кто?) хочет некоторое начало сделать, по причине сбережений, которые они доказывают, а владыку сделали домогающимся денег; они представляют сего раба корыстным, и совет сего раба в этом отношении не придется угодным". В ТИ вместо *** ИШ находится выражение: ***, что вряд ли можно объяснить ошибкой переписчиков или издателя.

342 Введение в изуч., Г, 149 (164—166).