ФРАНЦ НИЕНШТЕДТ

ЛИВОНСКАЯ ЛЕТОПИСЬ

ФРАНЦА НИЕНШТЕДТА

бывшего рижского бургомистра и королевского бургграфа.

Когда таким образом Иоанн Таубе и Эйлерт Крузе с большим великолепием прибыли в Дерпт, то они немедленно приступили к исполнению своего поручения и написали сначала герцогу курляндскому и некоторым знатным лицам в этом епископства, чтобы они побудили герцога принять великокняжеское предложение; но это было понапрасну. Готгард Кетлер был уже ленным герцогом курляндским от польской короны. Тогда они попробовали своего счастья у герцога Магнуса и достигли того, что великий князь объявил его королем всей Ливонии и женил его на своей близкой родственнице, дочери князя Владимира (Многие и более обстоятельные подробности изложены в Приб. Сб. III, 169-189. Прим. пер.).

Между тем они старались доставить ревельский замок великому князю, потому что в 1570 году шведский полковник Клаус Курсель взял ревельский замок и прогнал оттуда шведского губернатора Габриэля Христиенсона и ревельский замок им удалось бы передать во власть Магнуса, если бы лист не повернулся и Габриель Христиенсон в том же году не взял обратно замок Ревель в великую пятницу, ночью. Через это уловка не удалась. Впрочем, [40] это все имело вид будто герцог Магнус должен был прислать Клаусу Курселю 200 немецких кнехтов из Аренсбурга в город Ревель, ради чего Курсель имел уже переговоры с герцогскими послами, которых он велел провожать от Леаля с 100 всадниками¹).

Переговоры между великим князем и герцогом Магнусом все продолжались, благодаря стараниям Иоанна Таубе и Эйлерта Краузе, а также советников герцога Магнуса и его придворного священника Христиана Шроффера. Герцог Магнус в это время приготовлялся к путешествию и в 1570 году, в великий четверг, прибыл в Дерпт. Там он был принять очень радушно и, пробыв до четверга после Троицы, отправился в Москву. Везде дорогой он был отлично принимаем и, когда прибыл в Москву, великий князь несколько дней великолепно угощал его. Он и его свита были одарены разными богатыми подарками, как-то: великолепными шубами, соболями, куницами, беличьими махами, золотыми и серебряными вещами, бархатом и шелком, всякой серебряной посудой и золотом, и он был объявлен королем Ливонии, а когда он прибыл обратно в Ливонию, то ему был передан Оберпален. Это и составило все его королевство! Самое лучшее, что произошло при этой сделке было то, что многие несчастные ливонцы были выпущены из плена (Другие подробности см. в Приб. Сб. Ш, 188. Прим. пер.).

В 1570 году, 21 августа, герцог Магнус с тремя или четырьмя знаменами (отрядами) немецких рейтеров и несколькими тысячами русских, данных ему великим князем, осадил город Ревель и стал обстреливать город всякими снарядами и большими каменными ядрами, большего вреда городу не причинил; он также написал городу, предлагая сдаться ему и обещал большие льготы и угрожал жестоким насилием, если они не захотят сдаться; но ревельцы не обратили внимания ни на его милость, ни на его гнев.

В 1570 году, 16 октября, под Ревель пришло еще более народу, по имени «априссы» (Aprissen — опричники), которые очень жестоко обращались с бедными людьми, грабили, убивали и жгли.

В 1571 году, 12 января, лагерь еще увеличился прибытием [41] нового отряда с большими пушками и мортирами. При сильном холоде, устроили шанцы еще ближе к городу и 13 января много стреляли в город большими каменными ядрами, от 16-ти до 25-ти фунтов, но тем вреда нанесли мало.

В 1571 году, 22 февраля, были ночью переброшены чрез ревельские городские стены письма от герцога Иоанна из Померании, которые возвещали городу и утешали его известием, что в заключенном в Штетине договоре между королями датским и шведским включаются статьи в пользу Ревеля; это утешение очень обрадовало ревельцев.

В 1571 году, 2 марта, ревельцы зараз из двух частей города сделали вылазку, ударили на врага и нанесли ему порядочный урон; тогда были убиты молодой Эйлерт Крузе, один Будденброк, один из Врангелей и еще многие другие. А до тех пор и после было много стычек. Во время этой осады король шведский выслал в Михайлов день два флота к Вику, один из Кальмара, а другой из Финляндии, которые остановились у ревельского рейда и препятствовали неприятелю отрезать ревельцам подвоз съестных припасов. После осады, продолжавшейся 30 недель, осаждающие подожгли 6 марта свой лагерь и рано утром отступили, большая часть русских в Нарву, а герцог Магнус в Оберпален (Об осаде Ревеля см. Приб. Сб. III, 195, 200, 303. Прим. пер.).

В 1563 году московит взял у короля польского город и княжество Полоцк и для этого употребил всю свою силу, а причины войны были те, что ему отказала в руке своей принцесса Екатерина, которая была обручена с герцогом финляндским, посватавшимся за нее, а также и то, что король польский присвоил себе Ливонию. В 1571 г., в Вознесенье, татары сожгли Москву; при пожаре сгорело несколько тысяч человек.

В 1570 году, когда Герцог Магнус прибыл из Москвы, было позволено дерптским бюргерам возвратиться из московитских городов в свое отечество, в Дерпт. Лучше бы им там оставаться, потому что в 1571 году, когда осада Ревеля не удалась и Иоанн Таубе и Эйлерт Крузе ничего хорошего со стороны великого князя ожидать не могли, а должны были опасаться немилости, так как они подали ему слишком большие надежды на покорение города Ревеля и всей Ливонии, они послали из Дерпта одного дворянина, но имени Дириха Каля, который, как он мне сам то рассказывал, должен был отправиться к королю польскому с обещанием, что если они, Таубе и Крузе, будут пользоваться у короля такими же почестями и имениями, какими пользовались у великого князя, то будут телом и душою стараться взять и завоевать [42] для короля город Дерпт; но только пусть король держит наготове в рижской епархии ратных людей, чтобы те могли подать помощь для завоевания города. Это король одобрил, дал им конвой, послал также в Ливонию Коткевича (Ходкевича), чтобы тот подал помощь, когда потребуется. После этого вышеупомянутый Таубе и Крузе тайком вывезли из города все свое имущество и наличные деньги в свои имения и там стали мастерить свое дело: они подстрекали мужиков собираться кучами и жаловаться дерптскому наместнику и боярам на то, что ратные люди слишком уж долго сидят у них на шее и их разоряют в конец, что следует тех ратных расставить по квартирам в других местах. Между ратными людьми, расквартированными в дерптской епархии стояли с двумя небольшими отрядами Рейнгольд фон Розен и Ганс фон Зейтце (оба состояли в русской службе).

Тогда наместник позвал к себе Иоанна Таубе и Эйлерта Крузе и рассказал им о крестьянских жалобах, не подозревая, что к жалобам подговорили именно Таубе и Крузе. Оба они и предложили наместнику, что-де лучше будет, если вышеупомянутые два отряда расставить по другую сторону города Дерпта, переправив чрез реку. На это наместник возразил, что нельзя их всех сразу переправить, а что следует переправить сначала один отряд, потому что им надо перейти мост, который построен на реке как раз против городских ворот, а этот мост и речка отстоит не более 12-ти или 15-ти шагов от городских ворот. Как только так порушили, Таубе и Крузе позвали к себе Рейнгольда фон Розена, преклонили его на свою сторону и открыли ему свой план, что хотят рискнуть нападением на город, дали ему тайно денег, пороху и свинца, для того, чтобы привлечь на свою сторону гофлейтов (Около половины 16 столетия. когда ливонский орден распался и Ливония подчинилась польской короне, появились, по словам Кельха, ливонские гофлейты. Магистр вместе с главными членами ордена перешел в светское звание, его примеру мало помалу последовали и другие рыцари, поступив на службу частью к польскому королю, частью к своему прежнему главе ордена, а ныне герцогу курляндскому. Одни из них получили поместья, другие годовое содержание; те же, на долю которых не пришлось ничего, соединились с дворянами, которые при нападении русских потеряли все что имели, выбрали из своей среды начальников и вступили в шведскую службу. Для того, чтобы не быть причисленными к разряду обыкновенных рейтеров, они стали себя называть «гофлейтами». Под этим именем они были долго известны в XVI-м веке. Впрочем, это название употреблялось еще в XV-м веке и обозначало вообще всадника-солдата. Так у Рюссова читаем: «Для этой осады отправились гофлейты или всадники и шведы и немцы». Ниенштедт упоминает под 1602-м годом о перновских гофлейтах. (Примечание Тилемана).). Они также привлекли на свою сторону самых влиятельных из отряда, которым можно было довариться, рассказали им про все дело и предупредили, чтобы они держали свои ружья и патроны наготове и хорошенько стояли за свое дело и убивали воевод, если [43] те вздумают перебираться через мост; но никто не должен стрелять раньше, пока не выстрелить ротмистр Розен.

После этого Таубе и Крузе назначили по своим часам время выполнения замысла, поставили свои часы по часам друг друга, и условились, что они ровно в двенадцать часов, в воскресенье, так как в это время русские после обедни обедают и обыкновенно после обеда ложатся спать, приступать к выполнению задуманного предприятия. Таубе должен был к этому времени прибыть из своего двора, остановиться со своими слугами у соборных замковых ворот и там задерживать бояр, толкуя с ними, пока не услышит сигнала т. е. когда выстрелить Рейнгольд фон Розен, и тогда он должен сам стрелять и занимать ворота и в случае нужды держать их отпертыми. У Эйлерта Крузе был большой дом на широкой улице, который прежде принадлежал знаменитому бургомистру, блаженной памяти покойному Эбергардту ф. Нейенштедену. У этого дома широкие ворота, как раз приходятся у русских ворот. Крузе впускал к себе в дом по нескольку рейтеров, которые были готовы. Крузе был хороший и мужественный воин, который не страшился врага, что он часто и доказывал на деле, Таубе же не мог с ним сравняться в этом. План был такой: как только Розен даст сигналь выстрелом, то он, Крузе, будет рубить караул в русских воротах, заиметь самые ворота, встретит на рынке Розена и его людей и вместе с ними будут держаться в городе столько времени, пока не подоспеет к ним другой ротмистр, Ганс фон Зейтце, за которым они уже послали. Когда таким образом все было у словлено, время нападения было назначено на воскресенье, 12 октября 1571 года, Розен перешел через мост к воротам, подъехал к караулу, подал боярину, начальствующему над караулом, руку и стал дружески разговаривать с ним. У него уже был наготове пистолет в сапоге, также как и у других, кому только был доверен весь заговор и которые ехали в небольшом от него расстоянии, тут он, обернувшись к своим, дал сигнал, прицелился и застрелил боярина, так что тот пал на месте. Тогда весь отряд бросается вперед, открывает пальбу по караулу, так что дым пошел столбом. Таубе и Крузе, ждавшие сигнала, как только услышали выстрелы, долго не медлили и перестреляли оба другие караула в обеих воротах. В особенности горячо сражался Крузе: он занял и запер свои ворота, вскоре потом явился на помощь Ро-зену на рынок и яростно кинулся на русских, разбил все тюрьмы, выпустил всех заключенных; те схватили оружие убитых и стали помогать нападающим сколько то было в их силах. Он кликнул также кличь бюргерам, чтобы они выходили из своих домов и помогали защищать их свободу; но бюргеры со страху [44] заперли свои дома, да у них и не было никакого оружия. Хотя Розен занимал целых два часа улицы, убивая кто был на них, но бояре и стрельцы, бывшие в гарнизоне, первым делом заперли дома, вооружились, и начали отстреливаться, даже женщины кидали черепицами из окон домов, при чем поранили многих гофлейтов. Наконец стоявшие в форштатах ратные люди, между которыми было много стрельцов, вместе с форштадскими и русскими купцами, вооружившись дубинами, копьями и топорами, бросились на ворота, не достаточно сильно занятые, разломали их и всею толпою проникли в город. Как только заметил это Розен, он быстро и проворно кинулся на вломившуюся толпу и хотя застрелил многих, но русские так стремительно бросились на него, что он тут же, в воротах, со многими из своих, поплатился жизнью; а тут другие русские повыступили из своих домов и каждый стал сражаться, так что гофлейтам пришлось покидать город; все кто только смог бежать, убежали через соборные ворота, которые Иоанн Крузе оставил открытыми. Таким образом русские удержали за собою город и крепость. Бели бы на помощь к Таубе и Крузе пришел отряд Ганса Зейтцена, то может быть их предприятие и удалось бы: но это не случилось.

Когда таким образом сообщники Таубе и Крузе были выбиты из города, то за все это пришлось расплачиваться бедным, невинным бюргерам с их женами и детьми: русские бросились на бюргерские дома и, кто не успел спрятаться, всё были бесчеловечно перебиты, у мужчин, женщин и девиц постыдным образом отбирали имущество, платья и драгоценности; все, что ни нашли, обобрали.

Добрый Яков Шредер, которому верно предсказало сердце, как он говорил со мной в Новгардене (Новгороде), и который убежал от чумы, постигшей город, теперь был невинно умерщвлен с женой и детьми и со всею челядью, а все его имущество было разграблено. Таким образом поступили со всеми несчастными бюргерами, которых только застигли в первом пылу, в первые два или три дня, а немногие, кто остался в живых, были отправлены в Москву, в изгнание. Таубе и Крузе еще раньше выслали из города своих жен, детей, челядь со всем имуществом, на случай если их предприятие не удастся. Они отправились к польскому королю и выхлопотали себе то, что получили новый герб, шлем и щит, титул баронов и королевских советников и получили замки и бурги, земли и людей. Иоанну Таубе дали замок Сесвеген, Укскуль и Кирхгольм; Эйлерту Крузе — крепкий замок Трейден, что приличествовало их званию.

Как только известили герцога Магнуса об этом деле и об его исходе, он, побоявшись подозрения и гнева великого князя, [45] написал ему свое оправдание, что он ничего не знал об этом деле и совершенно невинен в нем, а чтобы не подвергаться никакой опасности, так как отряд Юргена Тизенгаузена (См. Приб. Сб. III, 209. Прим. пер.) почти весь был захвачен и переловлен, то он и решился для большей безопасности переехать на Эзель, в Аренсбург, и там ожидать ответа великого князя. Так он и сделал.

Приговор над Иоанном Таубе и Эйлертом Крузе предоставляю я произнести как кому угодно; о них думают, в чем они впоследствии и были обвинены в 1582 году пред королем Стефаном, что они сообщали великому князю много, чего не было на самом деле; но они оправдались уверением, что они все это делали для блага отечества и король Стефан принял это оправдание, будто бы они тем удержали или помешали многим набегам неприятеля, так как, собственно говоря, в то время, будучи пленниками, они иначе и поступить не могли.

Что же касается попытки захватить Дерпт, то они сказали, что хотя великий князь и намеревался уступить Ливонию герцогу Магнусу, но в сущности ему этого не хотелось: уступка должна была служить ему как бы мостом, чрез который он мог отлично перебраться, чтобы завоевать всю Ливонию. Поэтому, как только они заметили такое намерение и лукавство, то с спокойною совестью изменили ему, не желая помогать увеличению горя их отечества, и искали помощи у короля польского, который, как христианский государь, вместе с единодушным советом сословий предпринял спасти страну, за это дело они готовы жертвовать и собою и своим имуществом.

Хотя в конце концов их предприятие принесло вред городу, но все беспристрастные люди должны согласиться, что если им тогда удалось бы освободить город из-под власти великого князя, то каждый наверно обрадовался бы этому и восхвалял бы этот поступок; а что не всегда случается так, как хочешь, то это очень часто узнавали на опыте разные князья и господа, которым даже и много удавалось.

В 1570 году, в великую пятницу, шведы напали врасплох на город Ревель и захватили его, а Клаус Курсель был осужден в Ревеле 31 мая, а 3 июня был казнен мечом вместе со своим писцом Бальтцером Геллером, а также и с Фромгольдом Дюккером и Генрихом Гаке.

После этого шведы несколько недель осаждали, а потом взяли пристуиом город Леаль, который был дан в лен Клаусу [46] Курселю, и там поставили на его место гауптмана Нильса Доббелера, который изменил Курселю. После этого московит, чтобы снова занять город, направился к Вику с двумя отрядами гофлейтов, которые перешли к нему, но русские опоздали, они исходили только страну и перебили много шведов и гофлейтов.

В 1569 году, 9 шля, прибыли на ревельский рейд более 30 датских и любекских кораблей, разграбили там более 30-ти шведских торговых кораблей и шкун, наполнили свои корабли дорогими товарами, сожгли также много кораблей и, если бы они были попроворней, то могли бы легко завладеть городом при туманной погоде.

В это же время, 10 июля, в Швеции был коронован король Иоанн.

Если бы я захотел описывать дальнейшие события, которые произошли между королями польским и шведским, и описывать, что происходило между московитом и герцогом Магнусом; далее как шведы осаждали вместе с шотландцами замок Везенберг и из-за него передрались друг с другом, при чем были убиты 1500 шотландцев (Это случилось 17 марта 1574 года. См. Приб. Сб. III, 227) и они с бранью отступили, и как после того им удалось поджечь замок брандкугелями и взять его; затем, как шведы осадили Оберпален, а московит взял Вейссенштейн, потом как шведы отступали к Вику, а московит стал преследовать их, как они из необходимости должны были остановиться и с Божьею помощью одержали над московитом победу; затем, как московит взял у шведов замок Каркус, как Генрих Клаусен зимою 1577 года, при глубоком снегу, был разбит у Рунеферской мельницы поляками и перновскими гофлейтами, как шведы завладели монастырем Падисом и т. д., если бы я захотел все это рассказывать, то потребовалось бы много времени, а так как все это находится в «ревельской хронике» (Т.е. в хронике Рюссова. Прим. пер.), то я, ради краткости, удовольствуюсь следующим:

В 1571 году, в марте, московит вторгся в Финляндию с убийствами и пожарами, опустошил страну и вывел оттуда много тысяч людей в Россию и Тартарию, а также перебил более 600 бродячих крестьян при речке Мудде.

В 1572 г. Юрген Фаренсбах с несколькими гофлейтами был назначен московитом воевать с татарами.

В 1573 году, на Jubilate (3-я неделя после Пасхи) герцог Магнус праздновал свою свадьбу с дочерью князя Владимира, который с сыном был казнен великим князем. [47]

В 1575 году, 9 июля, московит занял Пернов, после того как город отбил несколько приступов и более не был в состоянии держаться.

В 1577 году поляки разбили шведское войско зимою у Рунефера на викской границе, где и погибло в снегу 20000 шведов.

В 1577 году, 27 августа, шведы с несколькими кораблями подожгли и уничтожили три крепких блокгауза при устье реки Наровы, в одном из которых были сожжены 75 русских.

В 1581 году шведы взяли штурмом немецкую Нарву и перебили там всех московитов с женами и детьми. Около того же времени они завоевали Ивангород и Ямгород.

В 1582 году великий князь велел снова осадить Нарву и сильно обстреливать, тогда шведы уступили Ивангород, но удержали за собою на этот раз немецкую Нарву.

В 1577 году, 23 января, московит послал своего полководца Ивана Васильевича Зелемятина (Шереметева) (Подробности см. Приб. Сб. III, 254—277. Прим. пер.), с большим числом стрельцов и 50000 воинами под город Ревель, попробовать счастья у этого города, и также привез с собою более 50 больших и малых полевых пушек и мортир, из которых можно было стрелять и каменными и огненными ядрами, а вместе с ними и более 2000 бочек пороху, а для полевых пушек по 700, 800, 900 и по 1000 ядер, чтобы стрелять ими в город. Он построил весьма сильные укрепления с крепкими блокгаузами и рвами пред городом, имел также и минеров, вообще сделал все, что только возможно для овладения городом, но город храбро защищался, вступал с неприятелем во многие стычки и даже под конец занял большой шанец, который долго отстаивал полководец со своими русскими. Простояв пред городом 7 недель и потеряв от стрельбы с валов и городских башен около четырех с половиною тысяч народу, московит ничего не мог сделать со своею многочисленною артиллериею и должен был с позором отступить 1577 года, 11 марта. В городе погибло народу не более 200 человек.

Когда московит снова двинулся на Ревель, то было позволено всем шведским ратным людям, бюргерам и крестьянам опустошать земли, какие только находятся во владении у московита. Тогда они разбрелись по окрестностям кучами и отрядами и столько с собой привели в Ревель всякого скота и имущества, что под конец никто в Ревеле и не покупал скота. Этим они занимались все лето, сожгли и опустошили замки Пернау, Вейссенштейн и Леаль, причем перебили множество русских. [48]

После того (об этом я еще впоследствии сообщу) как московит занял рижскую епархию в 1577 году и снова оставил страну, один дворянин, по имени Иоанн Плате, ротмистр, напоил известным средством всех московитов в Динабурге и после этого вошел в замок и занял его и перебил всех находившихся там московитов. Вскоре после этого Маттиас Дембинский снова занял сожженный замок Зонцель, а также взял и Арль, причем захватил хорошую добычу, и также занял много других дворов, так что к нему присоединились многие из дворянства, чем он нанес большой вред великому князю.

Таким же образом и Иоанн Бюрин, королевский секретарь, собрался с духом, набрал к себе несколько товарищей и завоевал хитростью нисколько замков, каковы: Ропе, Трейден и Буртнек, где были немцы. Потом он получил подкрепление и занял со своими товарищами, которые были отчаянные забияки, чрез быстрый натиск замок и город Венден, где и перебил всех московитов, а знатнейших взял в плен.

Это так разгневало великого князя что он тотчас выслал отряд войска с множеством стрельцов, чтобы снова овладеть замком и городом (Подробности см. Приб. Сб. III, 269—278. Прим. пер.). Польши король выслал на помощь Дембинского и Александра Ходкевича с польским войском. Когда те прибыли собрали разогнанных ливонцев в отряды, чтобы напасть на врага у Вендена, русские ночью снялись с лагеря и отступили к Ронненбургу, что еще более рассердило московита, так что он даже сказал: «Если плохой писец может взять крепость, то я пошлю против него настоящего писца», и послал тотчас своего канцлера Андрея Цулкова (Щелкалова) и воеводу с войском и пушками, чтобы взять крепость.

Когда они ее осадили, Дембинский, тот самый, что прежде при первой осаде оборонял крепость и должен был там есть конину, собрал всех поляков и немцев, какие только были у Грос-Ропе и, так как несколько знамен шведских рейтеров как раз в это время были недалеко и нисколько отрядов пеших кнехтов бродило по краю, потому Дембинский соединился с этими кнехтами и послал ротмистра Клауса Корфа в Тарваст, который и уговорил шведов пробыть в Ропе. Там устроили они небольшой совет, переправили несколько полевых орудий через Аа и единодушно с Божьею помощью кинулись на войска московита, с которым и стали яростно сражаться. Они обратили его в бегство взяли его шанец и 26 больших полевых орудий, которые и были посланы в Динаминде. У поляков и немцев было мало убитых [49] только 200 человек шведов потерпели от пороха московита, да один знатный воин Ганс Вахтмейстер, который принес много пользы в этом сражении, был смертельно ранен. Канцлер великого князя был также опасно ранен.

В 1577 году, после кончины короля польского Сигизмунда-Августа, при новом избрании короля, никоторые подавали свой голос за римского императора Максимилиана, а другие за седмиградского князя рода Баториев из Венгрии, Стефана, который, будучи умным и опытным человеком, хорошо соблюдал свои интересы. Стефан прибыл в Краков, там женился на сестре покойного короля, Анне, затем короновался, а после тотчас же явился с войском пред Данцигом, заставил город присягнуть польской короне, и ему император не мог тогда ничем препятствовать. Это так раздосадовало императора, что он тотчас же решился силой свергнуть Стефана. Он поэтому послал своих послов, между которыми был Даниэль Принц фон Бухау, в Москву, уговорить великого князя помочь низвергнуть Стефана, и те возвратились скоро в Ригу, устроив это дело. За этими послами двинулся лично сам великий князь с большим войском к Пскову, думая, что теперь как раз наступило настоящее время овладеть всею Ливониею. Когда король Стефан был под Данцигом, великий князь написал герцогу Магнусу, чтобы тот тотчас же двинулся с войсками к Пскову, желая воспользоваться его помощью на всякий случай, а потом выслал чрез Ливонию от Пскова до Курляндии нисколько тысяч татар для разведок, не вооружаются ли где ливонцы против него. Эти татары убили несколько гофлейтов и ротмистра Медема. Вскоре после этого в зонцельской области с татарами встретился полковник Матфей Дембинский, имевший у себя несколько польских и немецких гофлейтов. Силы эти были слишком слабы, татары обратили их в бегство; какой-то татарский князь бросил уже на шею Дембинского аркан, но мой слуга Стефан Вейнгард спас его от смерти: он раскроил князю голову, но тут же сам был изрублен в куски. Когда эти-то татары принесли великому князю известие, что в Ливонии нет никакого войска, которое могло бы оказать ему сопротивление, он со своим войском выступил из Пскова в июне 1577 года, на Люцен, Розиттен и Динабург и взял эти замки. Между тем тронулся в поход и герцог Магнус, на сторону которого перешли некоторые города, думая, что он будет сражаться за них против великого князя и защищать их. Эти города были: Вольмар, Венден, Кокенгузен и другие. Но великий князь не обратил на это внимания, двинулся к Кокенгузену и потребовал, чтобы его впустили в город. Как тут быть? Они хотели вступить с ним в переговоры, но русские прямо вторгнулись в город и заняли город и замок. Великий князь после этого пошел на герцога Магнуса, [50] велев безжалостно перебить его людей, а уцелевших увести в плен. В Сесвегене были слуги Иоанна Таубе и ландзассы; Сесвеген-то он и стал обстреливать и осаждать. Великий князь скоро взял его и велел всех увести в плен, а некоторых слуг Таубе казнить. Он взял также и Ашераден, и там старого маршала Каспара фон Мюнстера, которому было за 80 лет и который от старости впал в детство, велел бичевать и подбрасывать так, что тот умер от этого; его двоюродного брата совершенно спившегося соборного попа Иоанна фон Мюнстера велел он увести пленником в Москву. Тому удалось спастись тогда от смерти, он впоследствии утонул в Эльбе. Вскоре после этого великий князь двинулся к Вендену, куда бежали герцог Магнус, многие дворяне, женщины и девушки. Так как они не хотели сдать ему город, боясь, чтобы с ними не случилось тоже, что и с кокенгузенцами, то великий князь выстроил около него укрепления и решился взять его штурмом. Как только осажденные увидали, что они больше не в состоянии защищать крепость, то сам герцог Магнус отправился к великому князю в сопровождении нескольких дворян. Так как герцог хотел устроить великому князю ловушку, то кто-то и выстрелил, но к несчастию не во время, так что пуля упала недалеко от великого князя. Тогда великий князь страшно рассвирепел, велел перерубить всех кто только был с герцогом Магнусом из Вендена, а некоторых посадить на кол: герцогу же Магнусу пощадил жизнь и сказал: «Если бы ты не был сыном короля, то с тобой, поверь, случилось бы тоже, что вот с теми; я хотел дать тебе урок, что значит не исполнять моих приказаний, возмущаться против меня и забирать у меня предательски города и крепости». После этого он приказал отвести его в палатку и стеречь.

Когда жители Вендена с валов и башен увидали гибель спутников герцога Магнуса и сообразили, что с ними наверно также будет поступлено как с кокенгузенцами, то всех обуял страх и ужас, а женщины и девушки взобрались все на башню, велели поджечь под ней порох и все таким образом взлетали на воздух. Таким образом враг овладел крепостью, а всех, кого только было невыгодно уводить в плен, изрубили. Тогда сдались великому князю все крепости, сдачи которых он только требовал, как то: Мариенгаузен, Смильтен, Вольмар, Трикатен,. Зегевальд, Кремон, Буртнек и другие, за исключением некоторых, которых он не мог взять за поздним временем года. Голод скоро прогнал его снова из страны (Подробности см. в Приб. Сб. Ш, 269—278. Прим. пер.).

Рижские со своими кнехтами заняли Динамюнде, но московит не дошел до него; таким же образом рижские овладели и [51] Кирхгольмом. Московит же занял Ленварден, Ашераден, Кокенгаузен, Роннебург, Арле, Венден, Вольмар и другие города. Герцога же Магнуса велел он оставить в Каркусе и в сентябре месяце снова покинул страну из-за голода. По ту сторону Валка он должен был оставить на порядочное время своих стрельцов до тех пор, пока не послал побольше людей, которые и проводили их назад. Хотя по ту сторону Двины и были на ногах литовские господа, но не посмели ничего предпринять против этого могущественного врага. На этот раз всей Ливонии грозила большая опасность.

Но как только умер император Максимилиан, на которого московит очень надеялся, король Стефан собрал в Польше сейм, где и было решено, что он должен выставить всю свою силу против московита, так чтобы тот уже не осмелился нападать на Ливонию. Король Стефан также заключил союз с татарами, которые должны были напасть на московита с тылу, заключил союз со своим зятем, королем Иоанном шведским, чтобы тот напал на московита с другой стороны, и возобновил прежний мир с турками.

Тогда, в мае 1579 года, король Стефан отправился впервые со своим войском от Вильды (Вильны) чрез Литву к Полоцку, а это место московит крепко отстроил и укрепил. Король велел строить шанцы пред Полоцком, тут ему много пришлось работать, прежде чем удалось чего-нибудь добиться, потому что московит укрепил крепость такими толстыми бревнами, что ядра мало вредили им. Король стоял под городом 12 недель, и погода и все было против него. Король много раз вызывал московита из Полоцка в чистое поле сразиться с ним; но тот не слушал и не хотел слушать. Московит со всею своею силою выжидал удобного времени и рассчитывал, что если королю придется, ничего не достигши, отступить, то он пустить за ним по Литве красного петуха. Наконец король прибегнул к такой хитрости: он велел приделывать огненные ядра к одному концу длинного шеста, на другом конце было железное острие. Затем такими ядрами начали из венгерских орудий, которых было 300, стрелять в деревянный стены, которые прежде никак не могли загораться вследствие сырой погоды, шесты втыкались в стены и загорались от огненных ядер. Тогда начался пожар, и были наведены тяжелые орудия разбивать больверк. Это так удачно пошло, что только искры посыпались. Тогда московиты сдались с условием свободного выхода и сдали крепость, которую король тотчас же и занял, а потом двинулся под замок Сокол, где находились лучшие ратные люди великого князя и придворные бояре вместе с двумя знатными господами, по имени Мстиславским (В подлиннике у Ниенштедта: Emstillowsko. Прим. пер.) и Богданом Бельским. Те [52] велели отворить ворота и впустить нисколько кнехтов, будто бы с намерением сдать замок, а потом, как только внутрь замка войдет несколько сотен кнехтов, опустить замковый ворота. Таким образом произошло сражение и вошедшие в замок солдаты были безжалостно перебиты.

Как только венгерские и польские ратники услышали этот ужасный крик, они тотчас же подожгли деревянный замок; таким образом осажденным приходилось или сгореть живым или выйти; они решили пробиться сквозь польскую армию, но были все перебиты, а самые знатные воеводы уведены в плен. Таким образом был уничтожен, так сказать, корень московитской силы. После этого король занял еще два замка на границе и разместил войска на зиму в укрепленном лагере. Король после этого созвал сейм, а московит пожелал мира, на что король объявил, что он не раньше согласится на мир, пока тот не уступить ему всей Ливонии. Это было московиту кислым яблоком, которого очень уж ему не хотелось раскусить. Тогда король к весне снова ополчился и в мае 1580 года двинулся по непроходимой дороге и пустыне к Великим Лукам; там было для него жирное местечко, так как жители и не думали о войне. Ратников это очень ободрило, они подкопались под городские деревянные стены, подложили туда огня, обратили город в груду пепла и перебили в нем всех, не исключая женщин и детей. Король, однако, приказал отстроить все сызнова, восстановить валы и рвы, занял город, разделил свою армию, вторгся в Россию, все грабил и жег и без всякого сопротивления подошел близко Москвы.

Это очень опечалило великого князя. На это сказал ему его старший сын: до каких пор будет он губить свою отчизну, пусть заключает мир, или же пусть назначит его главою армии, или же наконец пусть сам пойдет встретить врага. Это до такой степени раздражило отца, что он проколол его своим посохом, на котором был железный наконечник, от чего тот и умер. Тогда он еще более рассердился и рассвирепел.

Король Стефан расположил ратных людей у границы, которая теперь оставалась открытою, сам отправился в Польшу и стал приготовляться к третьему походу, с согласия всех сословий на сейме. Московит отправил к нему посольство, снова предлагал ему заключить мир и уступал ему часть своих земель, но король Стефан хотел всей Ливонии. Король стал собирать новое войско, послал полковника Юргена Фаренсбаха в Германию вербовать оттуда людей. Тот привел три отряда к Риге, которые и были проведены вдоль Двины к Пскову. Как только король туда прибыл в мае, стал строить шанцы и обстреливать город с двух сторон и тотчас же велел брать город штурмом. Его [53] люди подошли к одной башне, но нашли ее столь сильно укрепленною, что должны были отступить. На этот раз при приступе и отступлении было убито у короля много ратников, а чтобы обстреливать город, так у него не хватало пороху. Он поэтому тотчас же послал гонцов в Ригу, чтобы там дали ему взаймы несколько пороху и как можно скорее переслали его с несколькими стрелками к Пскову. Это было быстро исполнено и вместе с 200 стрелками было послано королю 80 бочек пороху, что конечно тогда очень его обрадовало и он за это дружески благодарил рижан во многих письмах, а между прочими и городского толмача Иоахима, который был послан вместе с порохом. Этот то толмач был взять в плен при осаде московитского укрепленного монастыря Печоры (В подлиннике у Ниенштедта: Pitschur. Прим. пер.), в 8-ми милях от Пскова, и это до того огорчило короля, что он послал туда полковника Фаренсбаха с пушками и ратниками и, хотя штурм вначале шел будто бы и удачно, даже трое знатных дворян: Рейнгольд фон Тизенгаузен из Берзона, Каспар фон Тизенгаузен из Отцеме вместе с Вильгельмом Кеттлером влезли по лестницам на башню; но случилось так, что лестница подломилась и Рейнгольд убился до смерти, а Вильгельм и Каспар в этой же башне были взяты в плен и, хотя тут был только монастырь, но монахи и ратники при жестоком холоде из своего теплого монастыря так храбро сражались против перемерзших королевских ратников, что они ничего не могли поделать и должны были с позором и бранью отступить от монастыря.

Осада Пскова продолжалась очень долго, у польского войска не было ни соли ни хлеба, между ними начались разные болезни, так что перемерло много кнехтов; тогда король уехал, чтобы снабдить лагерь всем необходимым и достать для ратников денег. В лагере же он оставил великого канцлера и коронного маршала Иоанна Замойского, с достаточным полномочием делать и распоряжаться как ему угодно; потому что в Москву уже был послан от папы Григория легат, по имени Антоний Поссевин, который и хлопотал о заключении мира между двумя властителями: королем польским и московитом. Этот мир был заключен в 1582 году, 15 января, таким образом, что московит должен был в течении четырех недель уступить королю все, что он завоевал с 1558 года (как раз в январе, следовательно 24 года тому назад). После этого были отправлены все немецкие ратники в Ригу и им было заплачено сполна, также как и венграм, которые прогнали прусских гофлейтов в Мариенбург из за платы, поляки [54] же и литовцы получили свое полное жалование из польской и литовской казны.

Король Стефан в 1582 году, 12 марта, прибыл к Риге вместе с польскими и литовскими сенаторами, чтобы привести в порядок город и всю вообще страну после того как московит уступил свои завоевания в Ливонии.

Король начал с Риги, где возникли недоразумения из-за духовных имуществ. Он потребовал, чтобы в Риге, кроме небольшой церкви св. Магдалины и принадлежащего к ней женского монастыря, где он нашел еще папскую религию у двух старых монахинь и у их аббатиссы (То были монахини бенедиктинского ордена: Анна Топель, Анна Ноткен и Отилия Кейзерлинг. Гильзен в книги своей «Infantyw dawnych swych y wielorakich az do wieku naszego dziejach», стр. 207, пишет, что из этих монахинь самая старшая Анна Ноткен от старости лишилась зрения. Когда король Стефан навестил монастырь (после торжественного освящения церкви св. Иакова), то престарелая Ноткен спросила: где король? Король подал ей руку и она, крепко сжав королевскую руку, сказала: «Бесконечно благодарим Провидение, что оно нам как бы с неба даровало государя богобоязненного католика, справедливого, чрез которого нам возвращены будут и вера и наши священники! Многие годы мы этого желали и даже до преклонной старости выжидали! Мы умрем теперь спокойно, дождавшись желанной минуты, когда приветствуем тебя, короля и господина, католика, защитника и восстановителя едино-спасительной веры нашей. Поручаем тебе нас самих, нашу церковь и монастырь, имущества и привилегии наши тебе вручаем». Король (это он лично говорить Поссевину) был сердечно тронут приветствием старушки, милостиво заверил ее в королевской своей защите, и поручил себя их молитвам), была особая церковь для него и для всех папистов, с условием, что в этой церкви будут только один настоятель или плебан и 2 капеллана. Это очень не нравилось рижанам, потому что до этого времени у них в городе были церкви только лютеранские: они усиленно просили короля отменить его требование, но это не помогло, и они должны были наконец очистить королю церковь св. Иакова, 7 апреля 1582 года (Рижане, как пишет Гильзен, волочили дело и наконец отправили к королю магистратского синдика с ратсгерами просить о продолжении срока на обсуждение вопроса об уступке церкви для католиков в Риге. Король, рассердившись на волокиту, отпустил их, сказав.: Ite et dicite istis bestiis me hoc die non comesturum, donec templum, qvod volo, ingrediar. На этот гром сейчас ключи принесли. Разгневанный король хотел отобрать две церкви: собор св. Марии и фору св. Петра, но, умилостивившись, удовольствовался церковью св. Иакова (ныне дворянская лютеранская). Епископ жмудский Мельхиор Гедройц торжественно освятил эту церковь. После «Te Deum laudamus», была отслужена е большим торжеством католическая обедня, и король после обедни навестил женский монастырь бенедиктинок, о котором была речь выше. Прим. пер.). Король после этого обеспечил своею печатью и грамотою собору (король думал и воображал себе, что он именно имеет такое право) и всем другим госпиталям, церквам, монастырям владение городскими церковными имуществами, исключив из ведомства города семь домов для священника и причта церкви св. Якова и восьмой напротив монастыря, с условием, что те деньги, которые город платит священникам за названные соборные дома, т. е. в год по 100 польских злотых (гульденов) он, король, будет сам выплачивать, именно на [55] Пасху по 50 и на день св. Мартина по 50 гульденов. Этим устроились дела относительно церквей и церковных имуществ.

За тем король велел разобрать дело о разрушенном замке Кирхгольме, блокгаузе и Форбурге, а также о городских валах, которые, по его мнению, слишком уже близко подходили к замку, город же своим депутатом при разборе этого дела назначил синдика Веллинга. По расследовании дела, декретом было постановлено, что город за разрушение замка Кирхгольма и блокгауза, который был разобран и сброшен в Двину, а также за уничтожение Форбурга и за то, что под городские валы отошла часть земли, принадлежащая замку, должен заплатить королю 10000 гульденов. Из этой суммы вычли стоимость пороха, который был дан заимообразно фаренсбаховским кнехтам, а также вычли деньги, данные заимообразно тем же кнехтам, и таким образом уладили и этот пункт.

После этого стали совещаться о епископства. Положили епископской кафедре быть в Вольмаре, и присоединили к ней замки: Трикатен, Буртнек, Роденпоис и Оденпе из дерптского епископства; постановили также быть в Вендене капитулу от соборного причта и каноников, и другой капитул учредили в Кокенгаузене. (По ливонской конституции короля Стефана, состоявшейся в 1582 г., учреждалось, вместо бывшего рижского архиепископства и других епископств, бывших в той части Ливонии, одно епископство венденское и местопребыванием епископа с коллегиею каноников при нем назначался Венден, а не Вольмар, как сказано у Ниенштедта. Первым венденским епископом король Стефан назначил Иоанна-Андрея Патриция, родом из Кракова. Патриций возобновил венденский замок и под своим гербом сделал надпись:

Haeresis et Moschi postquam divicta potestas
Livonidum primus Pastor ovile rego.

Первыми кафедральным пробощем (протоиереем) венденским был назначен Оттон Шенкинг. Гпльзен (см. Inflanty, стр. 212) про него рассказывает, что он много заботился обратить латышей из лютеранства в католичество Созвав латышских старшин, он объяснял им еретические заблуждения лютеран и, заметив, что латыши колеблются и не держут ни той, ни другой стороны, потребовал, чтобы они чрез 4 недели ответили епископу: примут ли католичество, или нет. Мужики никак не могли согласиться между собою и выбрали наконец арбитром для выбора веры и ответа епископу какого-то убогого старика, вполне полагаясь на его приговор. Хитрый старик, чтоб понравиться дворянам лютеранской веры, от которых получал милостыню, отвечал Шенкингу: «Мы люди простые и не настолько просвещенные, чтобы отличить правду между католическою и лютеранскою верою, но у нас имеются господа ученые и в писании искусные, которые гораздо лучше нас могут судить о том. Их прежде и следует обратить, а тогда мы и последуем за примером господ наших». Так набожный прелат, прибавляет Гильзен, у глупых простаков на этот раз ничего доброго и не поделал. Прим. пер.)

Иезуитам, посредством привилегии, предоставлено право устроить и содержать в Риге школу и из женского дерптского монастыря учредить коллегию. Этим иезуитам в Риге отдали во владение имения женского монастыря у Двины, называвшаяся [56] Блументаль; имение в ашераденском округе и еще другое в лемзальском округе (Король Стефан учредил «коллегию общества Иисусова» при католическом женском монастыре в Риге и ведомству иезуитов подчинил обе католические церкви: св. Иакова и св. Магдалины, назначив настоятелем их ксендза Петра Скаргу. Когда прибывшие в Ригу иезуиты не желали брать в свое ведение этих церквей, без ведома своего провинциала, король Стефан сказал: «Ego vobis loco Provincialis ero»).

Иезуитам, водворенным в Дерпте, была дана руйенская область и руйенская церковь и еще другие имения, а в дерптской епархии двор св. Юргена (Юрия).

Епископу была дана также в дерптской епархии область Одение и врангелевский двор (Врангельсгоф).

После того король Стефан отделил для себя столовые имения, учредив из них три экономии. Управление первою экономиею учредили в Дерпте. В состав этой экономии включили следующие имения: двор с округом Техельфер и округ Кавелехт, округи: Ранден, Сагниц, Вицен, Раппин, Айя, Бринкенгоф, двор Трильну, округ Веренбеке, тот самый, который некогда принадлежал дерптскому магистратскому двору, двор в Гуддии и Талькгоф.

Управление второю экономиею учредили в Мариенбурге и к ней причислили: замок Мариенбург, округи: Розиттен (ныне Режица) и Шваненбург.

Третья экономия была учреждена в Кокенгаузене и к ней причислили округи: Кокенгаузен, Ашераде и область Ленневарден.

Другие замки и дворы, которые должен был возвратить московит, король отдал в ленное владение своим полякам, ливонцам и литовцам, которые чем-нибудь отличились на войне.

Господину полковнику Юргену Фаренсбаху был дан в наследственное владение замок и область Еаркус. Господину Матвею Дембинскому был отдан в наследственное владение замок и область Пебалген. Иоанну Бюрингу был пожалован двор Кольцен. Господину Фоме фон Эмбдену был отдан Салис. Впрочем замок этот был пожалован ему в лен еще королем Сигизмундом-Августом. Клаусу Корфу дали Крейцбург. Другие замки были обращены в староства или гауптманства (При первоначальном присоединении ливонских земель к Польше в 1561 г., главное управление ими было вверено администратору или наместнику, назначавшемуся королем. Круг действий его и пределы власти были определены в инструкции, данной в 1566 г. Ходкевичу, при назначении его ливонским наместником. Все ливонские земли были разделены на четыре округа: Рижский, Трейденский, Венденский и Динабургский, и управление каждым было возложено на сенатора, избираемого из местных дворян. Были учреждены в каждом округе суд земский (ландгерихт) и учрежден суд сенаторский (четыре сенатора, управлявшие округами, и администратор). По очищении русскими всех завоеваний их в Ливонии, в 1582 г, король Стефан изменил устройство и порядок управления Ливонии особою ливонскою конституциею. Учредив по этой конституции епископство венденское, король Стефан, сохранив должность наместника и учредив новую должность провинциального квестора (казначея) для сбора податей, век ливонские земли разделил на три президентства: венденское, дерптское и перновское, с подразделением их на капитанства (уезды). Каждое президенство управляюсь презусом, ему подчинялись уездные начальники (старосты, capitanei) Областной квестор имел под своим начальством уездных субколлекторов. Для разбора межевых дел в каждом президенстве находился подкоморий — subcamerarius.

Порядки, введенные ливонскою конституциею 1582 г., просуществовали лишь до 1598 года), именно: Динамюнде, [57] Нейермюлен, Лембсель, Руйен, Тарваст, Феллин, Лаис, Оберпален, Нейенгаузен, Люцен, Динабург, Сесвеген, Смильтен, Эрмис, Гельмет, Нитау, Арле (Эрла), Лембург, Юргенсбург, Зонцель, Кремон, Трейден и Зегевальд.

В дерптской епархии (епископстве), чрез назначенных на то лиц, были возвращены наследственный поместья: Эйлерту Крузе, Герману Врангелю, Конраду Таубе, Бертраму Гольцшуру, Вольмару Думпиану, Юргену Вете, Рейнгольду Гарлингу, Гольтеру Тизенгаузену в Раше, Вильгельму Тедвену, других я не знаю.

Очень многие из стариков хлопотали о предоставлении им поместий, обещанных покойным королем Сигизмундом Августом. Так Тизенгаузены просили о предоставлении им отцовской части, округа: Кавелехт, Ранден, Конгенталь, Вильцен, Виттензе, Церемуйзе (Саремойзе).

Кроме того просили: Иоанн Икскуль и Отто Икскуль Менценский и Анценский, Иоанн Врангель Ругеленский, Тедвены области Ринген, Юрген Тизенгаузен, фон Гастфер, Бракельны. Далее вся фамилия Дюкеров, Штакельберги, Бринкены, Дитрих Тизенгаузен Конгетальский; Мексенклейны (Может быть: Метстакены, см. Ceumerm teatr. livon. I. 44, N. nord. Misc. XIII. XIV. 554. Прим. пер.), Каспар Тизенгаузен, Петр Тизенгаузен, Кауерн, Иоанн Тизенгаузен из Фоссенберга, Иоанн Зеге (иначе Зойе).

Было кроме этих еще много других просителей, но которые ничего не получили, как например: фон Дунке, Фабиан Врангель Курремеггский, Рейнгольд Энгедес Виссустский, Фитинги, Майдели, Луггенгаузен, Везеллер, Коскули и др.

В рижской епархии большая часть помещиков из потерявших свои имения в 1577 году, когда московит овладел рижской епархией, были восстановлены в своих правах и получили обратно свои имения; некоторые же своих имений обратно не получили как например: фон дер Эрле, фон дер Юммердене, Брабекен из Нитау, Фюрстенберги, Шварцгофы и др.

Те, которые не были восстановлены в своих правах, подали с прочим рыцарством прошения королю Стефану и наличным сословиям о всеобщей и полной реституции (возвращения) всех имений, где бы оне не находились, согласно обещанию и условиям (пактам) [58] подчинения, утвержденным королем Сигизмундом-Августом. Но король Стефан с присутствующими сословиями дал им такой ответ: Его королевское величество в дерптской епархии никому не обещал поместий (т. е. реституции всех их имений), потому что ведь он отнял их у врага мечом; поэтому его, короля, очень удивляет, как это они все единодушно требуют у него полной реституции: ведь они отлично знают, что многие из них изменили в верности и поэтому должны propter crimen Iaesae Majestatis (оскорбление величества) лишиться не только имений, но даже и жизни.

После такого ответа рыцарство в 1582 году собралось на совещание в дом Ганса Баумана, на который как раз в это самое время сели журавли, которых никогда не видели ни много лет раньше, ни много лет позже в Ливонии, что конечно всех собравшихся дворян чрезвычайно изумило. Они порушили на совещании: подать еще раз просьбу, и ссылаясь на утвержденные Сигизмундом условия, составили прошение (суплику) такого содержания:

«То, что его королевское величество не желает отдать изгнанникам рижской и дерптской епархии их имений, то это не основано на праве, ибо все что король отобрал мечом, то его королевское величество и сословия, в силу данных обещаний и привилегий, должны отдать владельцам. Они говорят совсем не о тех имениях, которые с древних времен принадлежали местному дворянству, но о тех, которые их отцы и они сами приобрели своею собственною кровью, купили и заплатили своими собственными наличными деньгами и обязаны некоторым образом заплатить большие деньги несчастным сиротам и вдовам, которые также смиренно просят о реституции. Если его королевское величество и знает некоторых, которые должны бы быть лишены имений и даже жизни, то они всеподданейше просят, чтобы его к. в. не поступал бы с ними ab executione, но возвратил бы каждому его имение, а потом пусть уже формально потребует их к суду с обвинением, а если они того заслужат, то и наказать их по справедливости; за них они и не хотят заступаться и т. д.; впрочем они еще раз всеподданнейше просят не отказать им в реституции, а они будут постоянно служить его к. в. в неизменной верности, жертвуя за него и собою и своим имуществом и собственною кровью. Также они слышали, что его к. в. намерен кассировать некоторые привилегии, данные прежним властителем страны. Такая кассация, конечно, была бы величайшим нарушением всякой справедливости; поэтому они просят, чтобы то, что замышляет его королевское величество делалось бы по настоящей справедливости, а не необдуманно; чтобы каждый мог защищаться и действовать по существующим законам. Ведь его к. в., как и все его предшественники, при коронации клялись и обещали, согласно прав и конституций, что они будут [59] сохранять печати, грамоты и привилегии всех подданных вообще и каждого в особенности, а в особенности сохранять права тех ливонцев, которые признали себя подданными польской короны, каковые права получили надлежащее утверждение, поэтому они всепокорнейше и униженнейше просят о справедливости. В случае же если им против их всех надежд в этом будет отказано, и их не захотят выслушать, они при такой чрезвычайной нужде будут протестовать перед Господом Богом на небе и пред всем светом, что было отказано не по справедливости, а вопреки всех писаных прав и законов и т. д.»

По этой просьбе и протесту его к. в. отложил дело до предстоящего сейма, где оно и должно было быть решенным. Но было ли это дело решено на этом, так и на других последовавших сеймах, в точности я не знаю.

Впоследствии король с присутствующими сословиями назначил несколько ревизоров из поляков, литовцев и немцев для того, чтобы они осмотрели и описали всю землю, все имения, замки и города, а также дворянские имения, грамоты и печати (Ревизорами имений король Стефан назначил: Станислава Пэнкославского старосту Мариенбургского, Федора Скумина писаря великого княжества литовского, Иоанна Тизенгаузена берзонского помещика, Даниила Германа и Самуила Церазина. Ревизия, однако, не имела никакого особенно важного практического значения: большая часть дворян, протестуя против самой ревизии, как противной условиям подчинения, не явилась к ревизии. Прим. пер.)

После этого король на должность ливонского наместника назначил виленского епископа, Георга Радзивила, которого впоследствии папа пожаловал римским кардиналом. Это был весьма благоразумный человек, охотно соблюдавший справедливость, поступавши по закону и ведший весьма честную жизнь. Он пробыл в Ливонии до 1586 года. При отъезде из Риги, он велел всенародно объявить, что если он или его слуги остались кому либо должными в городе, то пусть тот приходить к нему и получит свой долг.

Король Стефан послал также посольство к шведскому королю Иоанну с объявлением, что он, шведский король, в предосуждение шведскому королевству, в то время когда велась война в России с московитом, занял в Ливонии города Нарву, Вейссенштейн, Везен-берг и другие замки, в Вике: Гапсаль, Лоде, Леаль и монастырь Падес, а таковое занятие произведено в ущерб польского короля. Он, шведский король, должен был бы на России вознаградить свои убытки, понесенные от московита в Финляндии, а в Ливонии делать это ему совсем не следовало бы, поэтому желательно, чтобы шведский король добровольно отдал бы королю Стефану занятые местности, а в противном случае он, король Стефан, будет [60] протестовать, а если из этого последует большое несчастие, так он в том виновен не будет.

На это король шведский отвечал ему, как своему зятю, что ему защищать от московита Ливонию стоило много денег и крови; но если шведский король будет справедливым образом удовлетворен, то они, как следует родственникам и соседям, по братски сделаются между собою и т. д.

Когда король Стефан покончил свои дела в Риге относительно Ливонии, то ликвидировал и с городом: он оставался должен городу известную денежную сумму, взамен ее он отдал во владение городу на 5 лет королевские имения Икскуль и Кирхгольм, пока не оплатится весь долг сполна. Затем король дружески простился с городом, герцогом курляндским и ливонскими помещиками, и 2 мая уехал в Литву, в Гродну.

Прежде чем кардинал Радзивил отбыл из Риги, потребовал он присяги от дворян, так как город до прибытия еще короля присягал уже королевским комиссарам Иоанну Деметрию (Это Димитрий Суликовский. король Стефан назначил его в 1582 г. настоятелем церкви св. Магдалины в Риге, но в этой должности он пробыл самое короткое время, уехав в Львов на архиепископскую кафедру. Прим. пер.), который впоследствии был архиепископом в русском Лемберге (Львове) и Агриппе, литовскому кастеляну. Кардинал и настаивал на том, чтобы дворяне присягнули его к. в. Хотя многие ничего против этого не имели, но было много и таких, которые противились присяге, в особенности те, кто не получил своих имений обратно; они говорили, что не раньше присягнут, пока им не возвратят их имений и упирались на том крепко, в особенности Дукерны. Это я знаю оттого, что ко мне на дом пришел Фридрих Дукер — я был самым младшим в магистрате — и рассказал мне все дело (нельзя сказать чтоб он был неловкий человек), что-де хотят, чтобы дворяне присягнули, а он говорил уже с некоторыми и те колеблются присягнуть, не получив обратно своих имений; поэтому он меня и просит не поговорю ли я дружески с господином (первенствующим) бургомистром, нельзя ли им войти в соглашение со всем городом, что бы каждый помогал бы другому отстаивать по справедливости общую свободу. Хотя меня это чрезвычайно поразило, но я немного подумал и ответил: это важное дело; я должен хорошенько подумать об этом, потому что ведь я приносил присягу его к. в., пусть он даст мне времени для размышления до завтрашнего утра, а я между тем подумаю и сообщу ему свое решение. Я его спросил не был ли он по этому делу и у других лиц в городе, и он ответил что да, он [61] говорил уже с Клаусом Фикеном, Вильгельмом Шпрингаузеном, с элтерманом Ролоффом Шредером и другими, которые ничего против этого дела иметь не будут, если только уговорить магистрат. Они ему посоветовали обратиться ко мне, чтобы я похлопотал за них у господина бургомистра. Я однако еще раз заявил ему, что подумаю и, тогда он ушел (очень может быть, что они подсматривали куда я пойду). Я тотчас же отправился к бывшему в то время бургграфом Каспару Бергену и рассказал ему об этом деле и просил у него совета, который он мне и изложил и который мне понравился. Я, именно, должен был сказать Дукеру, что нисколько не думаю, чтобы кардинал замышлял что-либо противное Богу по отношении к его к. в.; а если это не так, то пусть он, Дукер, мне это выскажет по секрету, чтобы я в таком случае мог приноровиться по обстоятельствам. Но он больше уже не приходил ко мне. Между тем кардинал объявил, что кто не захочет присягнуть, тот пусть и не присягнет, но тут же дал понять, что если они присягнут, то это подаст им надежду на снисхождение со стороны его кор. вел., чего не будет, если они откажутся. После этого все большею частью и присягнули, за исключением Дукернов и немногих других, которые выехали вон из страны. Фридрих же Дукер умер в Нидерландах, оставив в Ливонии свою жену и сына.

Новый календарь и календарные смуты в Риге.

Прежде чем уехать, кардинал передал (магистрату) королевский указ о том, что Рига должна принять григорианский календарь и что этот календарь должен быть обнародован. Следствием этого произошли удивительный смуты в городе: бюргеры вообразили, что перемена календаря повлечет за собою перемену всего лютеранского учения и восстановление папской религии. После этого были присланы еще повторительные указы о том, но община ни за что не хотела повиноваться им. Тогда магистрат и городское управление приказали обнародовать новый календарь как гражданское (не духовное) дело, вследствие чего поднялся ропот в общине, а в особенности восстал против календаря школьный ректор Гейнрих Мэллер, проповедывавший своим ученикам, что новый календарь для папы есть мост, чрез который папа намерен снова ввести католичество в городе. Таков был ропот между бюргерами. [62]

Когда проповедники проповедывали в церквах, то бюргеры постоянно шныряли по церкви, так что старый пастор и сениор господин Георг Нияер сказал мне: «Сдается мне, что к нам прилетали Мюнстерские духи, нам надо молиться Богу, да отвратит Он от нас такое несчастие».

Тогдашний бургграф говорил об этом с пастором, который с кафедры объявлял указ о календарь, и пастор тот рассказал бургграфу, что ректор проповедует против календаря, что он, пастор, советовал ректору воздержаться от подобных проповедей, чтобы не вышло из того какого беспокойства. Но ректор рассердился за эти слова на пастора и сказал, что он сумеет защитить свою совесть, ему-де не все равно что они хотят душу его отдать черту или папе. Тогда пастор советовал ему еще раз воздержаться от своего рвения, так как новый календарь совсем не касается религии, что это только гражданское дело, и что противодействием он только раздражит короля. Ректор же на это отвечал еще резче: «Мне какое дело до клятвопреступного короля: я боюсь Бога больше, чем его гнева, и из-за него не хочу поступать против своей совести».

Это именно и рассказал пастор Юрген Нинер бургграфу Николаю Экке. Вследствие этого бургграф приказал явиться в магистрат и ректору и пастору, дабы пастор Юрген Нинер рассказал обо всем этом в присутствии самого ректора. Ректор оправдывался тем, что пред своими учениками читал проповедь лишь как урок, но не отрицал, что он расходится и с пастором и с бургграфом во мнениях относительно календаря, говоря, что он ни пред кем не запирал дверь своей школы, а что касается до того, будто обзывал короля клятвопреступником, то это неправда.

Но пастор оставался при своем. После этого они оба должны были выйти. Тогда бургграф Экке рассердился и спросил магистрата, хотят ли они помогать ему в том, что он должен исполнить по свой должности, или же ему нужно будет искать другой помощи. Ему на это ответили: употреблять чужую помощь было бы для магистрата опасно, он, бургграф, сам видит большое раздражение бюргеров вследствие принятого нового календаря, видит, что некоторые поджигают огонь в печи, поэтому-то магистрат дружески просить бургграфа не поступать в этом деле чересчур ревностно и поспешно, чтобы как-нибудь не поднялся пожар в городе. Господин Экке сказал, что знает что делает и чего требует его должность. Господин Гердт Рингенберг последовал за ним, когда он ушел, так как они были соседи, и вежливо просил его не поступать в этом деле поспешно, иначе он боится что будет несчастие в городе. Но это не помогло. К вечеру бургграф послал арестовать ректора и посадить в ратушу. У ректора [63] был товарищ, конректор Расциус, к нему и побежали ученики, взрослые приманы (ученики высшего класса) и потребовали, чтобы он изыскал средства освободить ректора из-под ареста. Тот собирает вокруг себя бюргеров, отправляется к буркграфу Экке, просить, чтобы он выпустил ректора на поруки, что они приведут его назад в другой раз; но бургграф не хотел согласиться на это. Когда они возвращались от ратуши, к ним сбегается всякая челядь с большим раздражением, достают пожарную лестницу, бегут к ратуше, берут ее штурмом, освобождают ректора и провожают его до дому; затем берутся за оружие, назначают сторожей оберегать ректора от насилия; другая толпа бежит с топорами, алебардами и пр. на рынок, тащут барабан, который находился под ратушей и которым созывали кнехтов к караулу, и какой-то оборванец, Андрей Кнуте, бьет набат. Тогда чернь тотчас побежала к домам Экке, пастора Нинера и доктора Веллинга, разграбила эти дома, ранила подло пастора, а бургграф с доктором, с женою, детьми и челядью попрятались и бросили все. Все бургомистры и ратсгеры заперли свои дома, также как и многие бюргеры, и предоставили магистрат господину Omnis'у (черни).

Так как все попрятались по углам, то я послал за поручиком военных кнехтов Германом фон Шеденом и поручил ему собрать несколько кнехтов и явиться с ними на площадь, чтобы остановить толпу и грабеж; но он мне ответил, что при таком положении дел он не может собрать кнехтов и опасается как бы пожар не сделался еще больше, когда бюргеры увидят, что кнехты стоять за магистрат. Тогда я предложил ему идти, по крайней мере, со мною на рынок; но он и этого не осмелился сделать. Тогда ко мне пристали трое или четверо бюргеров, моих соседей, которые пожелали идти на рынок со мною. Мы взяли наше оружие и пошли, а я взял с собою пару факелов и прямо вступил в средину этой грубой толпы и порицая их скверное дело, между прочим сказал, что непременно разведают разбойников и ими украсят виселицы и колеса. Тогда выступил вперед детина громадного роста, слесарь, по имени Каппе Боне (Бергман во 2-ой части своих исторических сочинений называет его (ст. 90) Госвином Боне. Прим. пер.), говоря: «Ты еще грозить будешь», и ударил бы меня своим большим разбойничьим мечом, если бы ему не помешали бюргеры. Я же стал увещевать бюргеров, чтобы они, согласно своему долгу, следовали за мной, так как я был начальником кварталов (квартиргером). Я велел нести предо мною факелы и пошел к дому бургграфа, выгнал оттуда воров и разбойников, оставил дом под защитою [64] моих бюргеров и отсюда отправился в дом доктора Беллинга и спас там все, что еще не было расхищено. После этого я пошел в дом пастора Юргена Нинера, который был тяжело ранен; я послал его к цирюльнику и занял его дом. Мало помалу пришли ко мнй на помощь и другие кварталы, так как они услышали,. что я вооружен, что требовал их к себе, потому они и решились выйти. Тогда я отправился с господином Детлоффом Голле-ром и некоторыми бюргерами в дом фохта, Иоанна Тастия. Чернь успела уже явиться туда с пожарными лестницами, ломались в двери и хотели вышибить их. Там была бы хорошая пожива, потому что какой-то знатный господин оставил у него сундук с несколькими тысячами гульденов, который мы ему и спасли. После этого мы отбили чернь от иезуитского монастыря, который они хотели также разграбить; тоже самое хотели они сделать с домом Германа Шрейбера, в котором в то время имел квартиру епископ Шенкинг (Между старыми бумагами рижской городской библиотеки хранится следующее свидетельство, данное епископом Шенкингом бургомистру Ниенштедту, по его собственной просьбе. Вот оно:

«Мы, Божьею и священною римского папы милостию Отто, епископ ливонский, венденский и пр. свидетельствуем этою открытою грамотою и истинным свидетельством что 1585 года 14 января в Риге произошло опасное скопление черни, которая взялась за мечи и оружие, оскорбила много почтенных людей, их дома разграбила, и такой ужас на город навела, что даже члены магистрата должны были запереться в своих домах в недоверии к грубой толпе, а также и мы не были безопасны в нашей квартире в доме Германа Шрейбера от злоумышленников, если бы почитаемый и многомудрый господин Франц Ниенштедт, член магистрата в городе Риге, не взялся за оружие, не собрал около себя добрых людей и с Божиею помощью и опасностью своей жизни от мятежной черни не защитил нас и церковь святого Иакова, вместе с отцами общества Иисусова; он спас жизнь и имущество многих почетных лиц в городе. А за то, что он в следующие пять лет в беспокойные времена с большим успехом, а часто и с опасностью собственной жизни от возмущавшихся умов, держал в городе регимент (бразды правления) в то время как другие господа бургомистры и прочие не были уверены в безопасности своей жизни, так за это ему должны быть благодарны все миролюбивые люди. Когда же господин Ниенштедт, по своей надобности, относительно этого попросил у нас грамоты и свидетельства, так мы без всякого отказа охотно даем его уважаемой милости сие свидетельство и удостоверяем также, что многие высокого и низкого звания лица просили г. Ниенштедта сохранить и впредь для них его доброе расположение.

Документально удостоверяем эту грамоту нашею печатью и подписью. Рига, 30 Августа 1591 года.

Отто Шенкинг, епископ венденский.

На свидетельстве этом написано: «сие списано с настоящего оригинала») и с домом Альбердинга, где также была бы хорошая пожива. Многие бюргеры взялись за оружие.

Тогда мы восстановили порядок и в кварталах. Всю ночь до самого утра мы ходили из одного квартала в другой по всем улицам города. В одно воскресенье мы позвали всех бюргеров собраться после обедни на рынке у Нового дома (Дом Черноголовых. Прежде его вообще называли: dat nye hus, новый дом. Прим. пер.), тут выдвинулся вперед один бюргер, именем Мартин Гизе, затеявший [65] преобразовать весь город. Он уж знал, как это сделать, у него были тайные советчики, в особенности Николай Фикен, который собственно и был зачинщиком всего этого дела. Ректор Гейнрих Мэллер, его товарищ и эльтерман, Ганс Бринке, доктор Стопиус были также тайными зачинщиками, равно как и конректор Расциус. Они-то и составили себе партию из бюргеров, которые пристали к ним. После этого восстание продолжалось.

Во-первых, в этот же самый вечер магистрат вынужден был собраться в акцизной лавке и обещать в следующее же утро, в понедельник, под клятвою уничтожить запрещение. Так и произошло. А между тем они заняли все городские ворота, так что никто не мог выйти. Утром, когда колокол ударил 8 часов, собрался магистрат, а тем временем тот реформатор Гизе велел созвать всех бюргеров на рынок со знаменами от кварталов, которые несли пред ними со свистом и с барабанным боем. Там они на скорую руку выбрали себе начальников, квартирмейстеров и румор-мейстеров, подняли по улице страшный шум, свист и барабанный бой. Тогда же были выбраны 16 человек, которые должны были с копьями и дубинами явиться пред магистратом; всеми ими предводительствовал Гизе. Тогда и началась капитуляция и переговоры (мы говорим это вообще) с магистратом. Магистрату предложили целую кучу условий, на которые он против свой воли должен был согласиться, а переговоры длились 14 дней. Волей неволей магистрата должен был на все согласиться, чего они только ни захотели, а между прочим они отворили городские ворота, так как захватили все ключи от ворот и касс, также и протоколы.

Так как дом бургграфа был разграблен, то ему следовало бы начать с ними дело под собственною печатью и рукоприкладством, но как только отворились ворота, он убежал из города в замок, начал иск пред кардиналом против магистрата и общины на сумму 10000 гульденов, так как, по его словам, он потерпел убытку на 2000 талеров, да еще и за различные потерпенные им несправедливости. Кардинал признал справедливость иска и требования. Тогда Гизе апеллировал со стороны общины королю Стефану. Отто Кане, магистратский секретарь, смещенный магистратом по желанию общины, выехал из города в Трейден. Они обвинили также Иоанна Тастия в том, что он, будучи депутатом от города, действовал не по инструкции, а сделал лживые донесения, что он совершил crimen peculatus и обобрал общину, будучи фохтом. Тастий, заметив, что они хотят против него прибегнуть к насилию, убежал из города в замок.

Так как кардинал выехал из Ливонии, а король Стефан был в Гродне, то там и пришлось подавать и апелляцию против [66] бургграфа и как-нибудь оправдать мятеж. Тогда община, или скорее Гизе, выбрал несколько доверенных лиц, который ему были тайными советчиками по делам восстания. Выбрали лицентиата Каспара Турбана, который жил в доме Николая Фике и которого уже давно наметили для этой цели и нотариуса Мартина фон Клеве, и вместе с двумя лицами от общины, Госсеном Парбасом и Гейнрихом Виге, послали к королю. Магистрат же послал меня недостойного, так как я в то время уже был бургомистром, и со мною послал синдика доктора Веллинга и Каспара Дреллинга вмести с секретарем Давидом Гильхеном (он заболел и остался в Вильне). Мы прибыли в Гродно, где в то время был король, но должны были там ждать несколько недель, пока не возвратился кардинал из Вильны, и только тогда мы получили аудиенцию у короля. Когда мы пришли, то там уже нашли бургграфа Николая Экке, Иоанна Тастия, пастора Юргена Нинера и Отто Кане, секретаря. Они просили коротко: чтобы их восстановить в должностях, негодяев наказать и пощадить невинных; город же за возмущение отвечать не может.

Лицентиат Турбан представил длинную обвинительную жалобу, целую книжку от имени общины против изгнанных (exules) и тогда магистрат представился пред королем и сенаторами. Изгнанные просили себе копию с жалобы, чтобы отвечать на нее. Доктор Веллинг должен был говорить от магистрата, но не посмел, боясь общины, и таким образом я должен был говорить по-немецки и просил копии с жалобы, которая и была нам дана. Тогда изгнанные дали ответ. Если жалоба была злокознена, то и ответ не уступал ей. Мы от имени магистрата, при вторичном представлении, просили его кор. величество не наказывать город из-за каких-нибудь злоумышленников, но устроить дело таким образом, чтобы все привилегии города остались неприкосновенными.

Король с сенаторами уважили нашу жалобу и ответили таким образом: его кор. величество выслушал обвинения и защиту; как вы там себе хотите, а мы вам приказываем и повелеваем, чтобы вы все, что во время мятежа пришло в неустройство, привели в порядок, потерпевших оскорбления и убытки удовлетворили, и сами уладили бы все это дело между собою. Если это случится и окажется нужным кое-что переменить, мы, если вы самолично хлопотать за это будете, в справедливости вам не откажем. А так как ваш мятеж зашел слишком далеко, и принял размеры, которые не могут быть терпимы, то зачинщики восстания должны явиться, чтобы дать надлежащий ответ в своих поступках. Этих-то вы должны побудить и принудить явиться сюда. Если вы исполните это, то можете надеяться на нашу королевскую [67] милость, как и прежде, если же нет, то будете ввержены в большую нужду и опасность с вашим добром и имуществом.

Таково было содержание королевского ответа. Этот-то ответ мы и передали магистрату и общине, после чего в скором времени в Ригу явился королевский секретарь, принесший с собою два позыва (citationes) к суду, которые тоже были переданы магистрату.

Ганс Бринке и Мартин Гизе обвинялись в уголовном преступлении: они были главными зачинщиками смятения и имели сношения с чужеземными монархами. Секретарь потребовал от магистрата и общины ответа: будут ли обвиняемые представлены королевскому суду (компарированы) или нет? Магистрат объявил, что будут. Община же объявила чрез старого эльтермана Ганса Фридаха, что община не хочет и не может выдать названных обвиняемых. Секретарь протестовал против этого и увещевал передумать; но об этом община и слышать не хотела.

In termino (т. е. по истечении срока, в который обвиняемые должны были явиться к суду) они были осуждены королем Стефаном к смертной казни с конфискованием их имущества. Но как только секретарь выехал из Риги, как в публичном рейхстаге пред Ивановым днем началось снова смятение. Как раз в то время, когда магистрат разбирал спорные дела, врывается в магистрат Гизе с толпою мятежной черни, велит всем молчать и начинает дерзостно жаловаться на бургомистра Берга. Община обвиняла Берга в воровстве, и требовала, чтобы его сейчас же предать пытке, без всякого разбирательства и спросов: община-де уж ответит за это (да, держи карман!). На ночь в ратуше должен был оставаться доктор Веллинг. Между тем, они напугали фохта Иоанна Тастия, что ночью нападут на замок, а его будут пытать. Добрый человек думал избежать такой опасности, скрывшись из замка, и действительно убежал оттуда, но у мятежников были караульные в лодках: те его поймали на Двине и ночью заключили в тюрьму. Утром мятежники представили Тастия в магистрат и требовали, чтобы магистрат тотчас же приказал палачу пытать его. Так как магистрат не хотел согласиться на это, то они заставили палача пытать несчастного и мучили его пока он не сказал им всего, чего они только ни пожелали, что он хотел изменить церкви, делал фальшивые реляции и еще много другого, что все было неправда. Чтобы освободиться от пытки, он во всем соглашался с ними и показал на доктора Веллинга. Тогда мятежники потащили на пытку и Веллинга. Тот, желая лучше умереть, чем подвергаться мучениям, сказал им все, чего они только желали, но относительно церквей сказал, что невиновен: потому что герцог курляндский советовал городу не начинать никакого спора с королем из-за церкви. [68]

Но к чему это повело? Мятежники принудили магистрат дать приговор по этому насильственному мятежному процессу, как будто обвиняемые были виновны на самом деле.

Я подал и заявил письменно свой голос, что весь процесс и все показания по оному следует передать на суждение беспристрастных университетов. Так как это оказалось невозможным, то я решился выехать из города, но, впрочем, оставался в городе хлопотать, чтобы как-нибудь освободить Тастия и доктора Веллинга. Хотя Веллинг и был осужден на казнь, но мне удалось спасти ему жизнь. Я даже успел выхлопотать ему позволение переехать домой. Из-за этого бунтовщики чуть не перерезались между собою. И все-таки после они вытащили его из дому и невинно казнили.

Это все было делом Клауса Фике (да простить ему это Бог!). Я же выехал из города, так как не мог жить среди такого управления. Отто Меппен и Эверт Гаусман также выехали. Вскоре после этого прибыл от короля гонец и принес решение, что Гизе и Бринкен должны быть объявлены изгнанниками и что магистрат и община должны выполнить приговор. На это магистрат был принужден ответить, что он не в состоянии выполнить приговора, так как община арестовала у него меч. Тут, как говорится, и стали волы на горе. На это король написал к генерал-комиссару Пэнкославскому, чтобы немедленно переписать всех ландзассов (т. е. поставить на военное положение) и построить на Двине блокгауз. Это и было исполнено, а король послал ратных людей в страну, чтобы они водворили порядок в городе. Тогда бунтовщики употребили уловку и прибегли к герцогу курляндскому, который написал Отто фон Меппену, бургомистру Эверту Гаусману и мне в Дален, чтобы вместе с ним приехать в город и попытаться на соглашение с общиною. Но мы потребовали от герцога, чтобы в случае невозможности оставаться нам в городе, он обеспечил нам свободный выезд из него. Герцог написал им об этом; но те не соглашались на обеспечение. Было ясно, ото у них было на уме по отношению к нам. Но герцог обещал нам своею княжескою честью, что если никакого соглашения не состоится, то он нас вышлет из города безопасно назад. Мы бы охотно приняли княжеское обеспечение, если бы договор о соглашении не был уже заранее составлен, а этим договором все отклонялось и уничтожалось. Мошенники понимали это гораздо лучше, чем герцог курляндский. Я могу сказать по правде: курляндский канцлер и господин Эверт и его советники еще живы и были свидетелями того, как я уговаривал герцога хорошенько обдумать все дело, чтобы не подвергнуться опасности ни ему самому, ни городу. Правда, он вздыхал об этом; но мои убеждения успеха не имели. Договор был заключен в том смысле, как его велел написать герцог и отослан с [69] нарочным к королю. Но решение, последовавшее за тем, было неприятно и для герцога и для города.

Герцогу было написано, что его к. в. очень удивляется, как это так герцог, будучи ленным князем, осмеливается просить его к. в. об уничтожении королевских декретов, которые должны быть священны, и притом просить за убийц, которые пролили столь бесчеловечно кровь таких знатных и заслуженных людей, и поэтому пусть он, герцог, подумает иначе по этому делу.

Город же получил решение, что пусть они и не просят о милости, так как должны были раньше безусловно сдаться на королевскую милость. Такое решение показывало, что тут не обойдется без кровавого наказания, тем более, что сам король гневно выразился: «Ах, добрые люди! Живодеры погибнут, это также верно, как я жив. Кровь убитых не останется без отомщения!»

Еще прежде, еще до прихода ответа короля, негодяй Гизе со своими советчиками и соучастниками, как-то: со своим братом Гансом, кассовым писцом, и Гансом Зенгейзеном от малой гильдии и Альбрехтом Мюллером, якобы со стороны дома черноголовых, отправился в Швецию искать там защиты у короля (Гизе отправился в Швецию только для спасения своей собственной головы и никто не давал ему поручения призывать шведов на помощь, как то он и сообщал бюргерству в своей, поныне уцелевшей реляции, данной им по своем возвращении. Прим. Бротце.). Чего он искал в Швеции так это, конечно, понятно всем разумным людям. Когда у него там потребовали кредитива, то он отвечал, что у него «нет на этот раз, но в случае нужды может его достать без всякого труда».

Так как король шведский хорошо знал о смятении в Риге, то и отослал Гизе к своему брату, герцогу Карлу, который и дал ему аудиенцию, как о том мне после сообщали Ламберт Врадер и королевский секретарь Иоанн Вильдбергер. Гизе с товарищами сказали, что они посланы от общины, именно 40 почетнейшими лицами, которые в настоящее время управляют и смотрят за порядком в городе, и жаловались королю, что король польский все печати и грамоты, данный его предками как рыцарству, так и городу, уничтожил, отнял от города все его прежние привилегии, хочет искоренить лютеранскую веру и ввести другую, именно папскую и т. п., сказали, что некоторые изменники в сообщничестве с магистратом и управлением содействовали перемене религии передачею церквей, за что и получили уже достойное возмездие, в настоящее же время вдруг под носом у них выстраивают блокгауз, чтобы не мог к ним проникнуть ни один немец, а те, которые находятся в городе, должны страдать, поэтому они теперь просят о помощи, [70] обещая с рыцарством сражаться за короля шведского до последней капли крови.

После этого рассказа герцог Карл объявил им, что ему чрезвычайно жалко видеть их в такой нужде, и посоветовал, что прежде всего город должен достигнуть общего единодушия, а если будет нужно, то он, герцог, им охотно поможет письмами и другими средствами. После того герцог расспрашивал частным образом Гизе об измене в городе, а так как до Риги расстояние большое, то говорил герцог, им следует продержаться в городе собственными силами. На это сей надменный, дерзкий негодяй Гизе, отвечал, что он все расскажет его милости без всякой утайки: город хорошо снабжен порохом и свинцом, хорошими огнестрельными орудиями и другим ручным оружием; бюргеры, слава Богу, богаты, а город еще никогда не бывал в такой крайности, чтобы у него не нашлось нескольких сотен ластов ржи, а других хлебов так наверно 1000, кроме того бюргеры запаслись продовольствием на два года, у города великолепные доходы от портория, акциза и ландфохтейства, так что в мирное время город имеет по крайней мере 40000 талеров доходу; в случае нужды можно во всякое время иметь в распоряжении четыре, или пять сотен кнехтов, а к этому можно еще прибавить 4 или 5 сотен бюргеров и гезелей, здоровенных носильщиков с 300, и еще много сотен крестьян, для которых в городе постоянно держатся хорошие ружья и ручное оружие; вообще, ни в чем недостатку не будет, а потому город нельзя будет взять в течении 4, или 5 лет, если только можно будет понадеяться на подмогу, столько у них в распоряжении людей! После этого герцог великолепно угощал их, переговорить с ними за столом обо всем подробно и выслушал их, хотя в душе своей и не одобрял их измены. А когда Гизе, весь пропитанный изменой, стал оправдываться в убийстве невинных людей, то герцог Карл сказал: «Когда дьявол хочет обделать что-нибудь в свою пользу, то употребляет для этого обыкновенно или попов, или писцов». Кто знает, не подразумевал ли он под этими словами и самого изменника Гизе?

Это произошло в 1586 году. Между темь из Польши пришло известие, что король Стефан скончался, а старая польская королева и другие сенаторы писали, что король шведский пришлет посольство, чтобы рекомендовать польским сословиям молодого принца Сигизмунда (Иоанна, его сына) к выбору в польские короли. Когда наступило время выборов, то Гизе и его сообщникам, было приказано бросить все и убираться по добру, по здорову из Швеции. Таким образом, кончилось их дело, и Гизе со своими помощниками должен был отступить.

Но не смотря на это, негодяй не струсил, возвратился снова [71] в Ригу и был снова принят своими соучастниками и единомышленниками, хотя магистрат и расспрашивал его чрез эльтерманов и старшин кто его посылал в Швецию, чего ему там было нужно и зачем возвратился сюда? Это хотел знать магистрат. На это он ответил прямо, что он поехал туда потому, что видел гнев польского короля, желавшего обложить город. Он поэтому хотел просить у шведов совета, а, в случае нужды, и помощи. После этого его спросили, сделал ли это он по собственному побуждению, или же по воле других? На это Гизе ответил, что сначала посоветовался с другими. Магистрат потребовал, чтобы он назвал этих других, но он ответил, что это совершенно не нужно. Если бы в то время у магистрата были развязаны руки, то, конечно, там знали, как надо расправиться с такой шельмой; но когда магистрат потребовал от эльтермана и старшин арестовать Гизе, то те не хотели согласиться на это, а сказали, что это надо прежде обсудить пред общиной, в зале гильдии. И хотя было немало честных бюргеров, которые понимали все дело и желали, чтобы приговоренный к изгнанию эльтерман Ганс Бринкен и его бездельный товарищ Гизе были изгнаны из города; но Бринкен напоил в своем погребе нескольких негодяев, которые и подняли мятежным образом страшный крик. Они никоим образом не соглашались изгнать Гизе из города, хотели стоять за него своею жизнью и имуществом. Тогда доктор Стопиус, говоря правду, подкрепил их, заявив, что если Гизе отвечает за все это, то пусть остается, магистрат тут ни при чем. Таким вот образом город и остался под мятежом, пока наконец волею Божьего не был избран в польские короли молодой шведский принц Сигизмунд. Теперь бунтовщикам пришлось плохо, так как они хорошо знали, что именно теперь выйдет наружу все, что они замышляли в Швеции.

Так как в день избрания произошли несогласия и некоторые требовали, чтобы в короли был избран сын старого императора Максимилиана, не смотря на то, что сенаторы получили грамоты и письма под 8 печатями, что государем должен быть выбран и признан не кто иной, как только молодой шведский принц, и это было уже объявлено публично с пушечного пальбою, но все-таки бунтовщики послали тайком к Максимилиану своего адвоката Освальда Грилле, без всякого разрешения и согласия на то магистрата, с предложением взять город под императорскую власть. Тогда то стало ясным, чего они боялись. С грамотою от польских сословий, что Сигизмунд должен быть признан законным государем, в Ригу прибыл с избирательная сейма секретарь шведского посольства Иоанн Внльдбергер и потребовал от города суммы денег. Когда ему заявили о несостоятельности города, он прямо упрекнул, [72] что рижане только прикидываются бедняками, так как город перед тем хвастал королю, что у него 40000 талеров годового дохода. Теперь стало очевидным, какою ложью хотел провести короля шельма Гизе.

Когда король Сигизмунд прибыл в Польшу и был коронован, а Максимилиан, который со своими сообщниками хотел отнять корону у означенного Сигизмунда, был разбит и заключен в Прютцене, и когда король назначил первый сейм после празднества коронования, город Рига получил королевский позыв к суду именно по тому поводу, что те шельмы хотели передать город шведам. Тут-то у бюргеров открылись глаза: решились отправить послов на сейм с просьбою, чтобы в Ригу были присланы комиссары, которые бы привели все в порядок и восстановили спокойствие в городе.

Сейм назначил комиссарами: Северина Бонара, краковского каштеляна, и Льва Сапегу, великого канцлера литовского; они-то и должны были потушить восстание. Как только бунтовщики проведали про это назначение, сейчас же подняли страшный шум в городе, так что многие уснуть даже не могли, и стали обсуждать, как бы это им (комиссарам) захлопнуть ворота под носом, да собрать побольше народу на валы и стены, чтобы весь город подвести под закон о проскрипции (лишению покровительства закона). Они думали, что после такого поступка и хорошие люди, и негодяи умилостивят короля. Но Господь Бог, хранящий своих верных рабов, устроил так, что в это самое время в город прибыл полковник Юрген Фаренсбах, возвращавшийся с варшавского сейма. Мы, чрез секретаря Давида Гильхена, уговорили его, чтобы он, не взирая на опасность, отправился на рынок с людьми, которые были с ним, а также с городскими кнехтами, к которым мы еще прибавили 150 солдат и более двухсот бюргеров. Мы привезли нисколько полевых пушек и принудили мятежников поклясться и обещать, что они будут спокойно вести себя, примут комиссаров и покорятся воле его кор. величества, дабы юстиция могла действовать беспрепятственно.

В июле 1589 года, прибыли в Ригу господа комиссары с их комитетом и, хотя некоторые неблагосклонно смотрели на их назначение, но литовский великий канцлер въехал пышно и великолепно с 150 людьми в город и остановился в доме покойного Тастия, а другой комиссар, Северин Бонар, поместился в замке. Они были хорошо приняты городом и во все время, пока длилась комиссия, были содержимы на счет города.

Первое заседание комиссии происходило в ратуше. Комиссары объявили городу королевскую милость и предъявили указ его кор. величества по которому им, комиссарам, [73] подлежало прекратить беспорядки в городе, не уничтожая городских привилегий. При комиссарах находилось двое королевских секретарей: Иоанн Скритовский и господин Волланус (Иоанн Скржетуский и Андрей Воланус, см. ист. соч. Бергмана II, 211. Прим. пер.). Кроме того они объявили: так как в городе находятся два лица, которые еще прежде признаны его кор. величеством и сословиями главными виновниками восстания и были уже призываемы к суду, но вследствие их отсутствия обвинены in contumaciam, и так как эти самые лица для увеличения беспокойства хотели помешать действиям комиссии, поэтому, в силу королевского повеления, следует арестовать этих лиц. Магистрат распорядился арестовать этих лиц, но, однако, позволил им защищаться, не смотря на последовавшую проскрипцию in contumaciam. Эти лица, хотя крепко противились магистратскому распоряжению, но должны были идти все-таки под арест. После этого был назначен день, когда весь город должен был по обычаю собраться на рынке, для принесения присяги его королевскому величеству, каковая присяга и была принесена.

После того отрешенные от должностей (exules); бургграф Николай Экке, бургомистр Каспар Берге и секретарь Отто Каппе (Канпе) были восстановлены в их прежних местах и водворены с правом обратиться, буде пожелают, к суду на кого-либо из своих обидчиков. Затем господа комиссары назначили день и приказали, чтобы в этот день собралось шесть человек от магистрата и шесть из бюргерства; к этим выборным комиссары присоединят своих двух королевских секретарей, а королевский фискал Бальтазар Шнелль в этот день прочитает двум арестованным совершенные ими проступки и злодеяния (обвинительный акт) и заявит им, чтобы они готовились к ответу. Когда в назначенный день все означенный лица собрались, сперва позвали к ним Гизе, и королевский фискал Бальтазар Шнелль, прочитал следующие обвинительные против него, Гизе, пункты:

1) Он, Гизе, пристал к бунтовщикам и предводительствовал ими, осмелился восстать против городского начальства с распущенными знаменами и с оружием, чтобы принудить его к преобразованию городского устройства, причем многих лиц лишил имущества и жизни.

2) В течение пяти лет он поддерживал ужасный бунт, через что причинил городу непоправимый вред.

3) Он осмелился составить тайный совет заговорщиков из бюргерства.

4) В течение пяти лет, во всякое время, когда только [74] хотел, он составлял тайные сборища или со своими заговорщиками, или же с чернью и когда только ему не приходило в мысль, продолжал свои действия.

5) Он отобрал от начальства ключи от городских ворот и ворота, по своему произволу, днем и ночью, отворял и запирал.

6) Он отнял совершенно власть у магистрата, топтал его пять лет ногами, своему шельмовскому брату, Гансу Гизе, против воли магистрата; вручил ведение городской кассой, так что только он один распоряжался этой кассой, и магистрат оттуда не мог получить ни гроша без его согласия, между тем как он сам во всю свою жизнь не внес туда ни полушки.

7) Он привлек к себе множество всяких бродяг и всяких жадных к золоту горожан, которые должны были помогать ему в мятеже. Некоторые из них следующие:

Иоахим Шульце.

Мартин Клеффе.

М. Каспар Турбан.

Д-р Годельман, из Ростока.

Мориц Маркус Бурместер.

Д-р Иоанн Голлер, из Померании.

Д-р Стопиус.

Иоанн Брунс.

Филипп Миттендорф.

Освальд Грилле.

8) Секретаря Отто Капе силою лишил места и должности без всякой причины.

9) Он устраивал всякие лживые жалобы, которым придавал оттенок истины, и возбудил чернь выгнать лучших членов из магистрата и пытать их без всяких улик.

10) Когда магистрат противился принужденно, то он, с копьями и алебардами ворвавшись в ратушу, нередко держал весь магистрат под арестом весь день, до поздней ночи. Сам, по своему произволу, исключил оттуда старшего бургомистра Каспара Берге, Иоанна Тастия фохта, доктора Готтгарда Веллинга, синдика. Он велел всех их пытать, приказал палачу, без согласия магистрата, мучить и терзать их и, бунтуя, угрожал магистрату копьями и жердями, если они не хотели тотчас же быть казненными, и на этот случай поставил мужиков пред ратушей, чтобы произнести приговор согласно с показаниями пытаемых, между тем как тех чуть до смерти не замучили, в особенности Тастия, так что доктор Веллинг не хотел терпеть подобной пытки, но скорее сказать все, чего только он не потребует, и лучше претерпеть смерть, чем быть подвергнутым таким мучениям, каким подвергся Тастий. [75]

11) Он велел с неслыханным и ужасным тиранством убить их.

12) Он велел поймать Тастия своим сообщникам у реки Двины, когда его сопровождал королевский конвой, потащил его ночью в тюрьму, и открыл здесь ворота.

13) Он открытою силою отнял у магистрата арсенал и выгнал весь город ломать королевский блокгауз, при чем много было пролито невинной крови бюргеров, гезелей и ратников.

14) Презирал все королевские указы, позвы и декреты, к вящему его кор. величества оскорблению.

15) Отобрал церкви его корол. вел. и выгнал королевских священников из города, все в противность его кор. величеству.

16) Он навлек королевский гнев на город до того, что, если бы жил покойный король Стефан, то за вину взбунтовавшихся негодяев, предводительствуемых Гизе, он не оставил бы в нем камня на камне. Это оный архинегодяй, Гизе, отлично понял и поэтому убежал в Швецию, предлагал город шведскому королю, и хотел получить его помощь против короля польского.

17) Он говорил шведскому королю, что будто бы земство (дворянство) не хочет быть под польским подданством и будто сочувствует его изменническому предложению. Если он был уполномочен ландзассами, то должен назвать кем именно.

Гизе, который при чтении этих пунктов струсил и растерялся, сказал, что он не повинен по всем пунктам, так как действовал по принуждению общины; а если же и случилось что лишнее, то он готов униженно просить о прощении короля и его комиссаров. Кроме того он просил, чтобы с ним не поступали чересчур строго.

Таким же образом и в тех же пунктах и выражениях был обвиняем Ганс Бринкен, с прибавлением, что он поил бунтовщиков вином, чтобы те не допускали изгнания Гизе из города, когда он возвратился из Швеции.

Во вторых, что он собрал в своем доме бунтовщиков с оружием, так что господин полковник (Фаренсбах) должен был выступить на рынок, а также побуждал бунтовщиков не впускать королевских комиссаров в город для подавления бунта.

Это вот и объявили королевские секретари господам комиссарам. После этого комиссары на другой день прибыли в ратушу и, после некоторого суждения, велели пытать сначала Гизе, а потом и Бринкена, чтобы выведать от них имена сообщников; с пытки те назвали сообщников, имена коих и были приняты к сведению. После этого был объявлен приговор: виновные должны быть казнены, как то заслужили, четвертованием, но, по [76] ходатайству секретаря Гильхена, приговор этот был смягчен: решено было казнить их мечом.

После этого были привлечены к суду другие сообщники и ближайшие участники бунта, и, смотря по проступкам, были наказаны весьма снисходительно: кто тюрьмою, кто деньгами. Призываю в свидетели Господа Бога, что я со многими примирился, а некоторым людям, которым был назначен денежный штраф, даже одолжил денег из моего собственного кошелька, чтобы они могли остаться в крае и исправиться.

Ганс Зенгейзен, лудильщик, который во все время был одним из главных зачинщиков бунта и ездил вместе с Гизе в Швецию, был совершенно справедливо обезглавлен. Брат Гизе, Ганс, который заслуживал бы смерти, но на коленях выпросил у господ комиссаров милостивый для себя приговор, был заключен в тюрьму пожизненно; Альбрехт Мюлен, развратный негодяй, который также ездил с Гизе в Швецию, был навсегда исключен от занятия в городе какой-либо должности. Клаус Брокгоф скрылся бегством и был осужден на проскрипцию; Вернер Диненброк скрылся бегством и был приговорен к проскрипции, также как и Клаус Лоске. Прочие были наказаны или денежным штрафом, или тюрьмою.

После того собрался весь магистрата, а также и отрешенные (exules) и объявили, что если кто-либо из общины желает принести на них жалобу, то пусть тот выступит, выскажет свою жалобу, а потом замолчит. Тогда община стала совещаться между собою; но никого не было, кто хотел бы выступить вперед, а другие невиноватые говорили, что им было бы очень приятно видеть, когда магистрат примирится с общиною, не будет строго наказывать виноватых, чтобы снова между магистратом и общиною явились мир, единодушие и обоюдное согласие; что невиноватые готовы подвергнутся наказанию вместе с виновными, если только этим восстановится мир и тишина.

Это весьма понравилось высокопочитаемому магистрату, который и передал это господам комиссарам. Эти также сочли за хорошее объявить амнистию за все происшедшее.

После этого составился комитет из магистрата и выборных от общины, которые написали генеральный контракт, получивший после одобрение со стороны господ комиссаров.

После этого комиссары, вследствие данной им инструкции, настаивали на том, чтобы церковь св. Иакова была по прежнему уступлена папским священникам, но так как община на этот раз сильно противилась этому, то они отложили вопрос о церкви до прибытия его королевского величества, который в то время находился в Ревеле. [77]

Тогда с господами комиссарами вступили в переговоры насчет уничтожения блокгауза, который был выстроен, по причине бунта, на Двине. После долгих переговоров, пришлось заплатить ратным людям. Господин Леник получил Икскуль и Кирхгольм, от которых город имел доходу 7 000 гульденов, другие были удовлетворены деньгами и товарами, или наконец векселями. Уничтожение блокгауза обошлось городу в 50 000 гульденов. Кроме того стоимость всего, что комиссары употребляли во время своего пребывания в городе, также достигала до порядочной суммы.

Отрешенные от должности (exules) также настаивали на том, чтобы их вознаградили за потерпенные ими убытки; но господа комиссары сами обсудили и решили это дело, что конечно должна была бы сделать община, вместо того, чтобы ссориться друг с другом (Требование бургомистра Экке простиралось до 7998 гульденов и 15 грошей. Эта сумма должна была быть выплачена в определенные сроки до 1600 года. См. ист. соч. Бергмана, II, ст. 235. Прим. пер.).

В 1589 году, 26 августа, в день св. Северина был заключен бюргерский договор между магистратом и общиною и подписан господами комиссарами, припечатан и был прочитан всенародно в ратуше, в присутствии господ комиссаров, и каждый должен был клясться и обещать держать его на вечные времена. Поклялись весь магистрат и эльтерманы вместе со старшинами обеих гильдий, вся община и все жители города Риги. Таким образом драгоценный мир был снова восстановлен в Риге. Господь да сохранит его на вечные времена, от поколения к поколению! После этого было постановлено в Риге на вечные времена благодарить Бога за Северинов день.

После того господа комиссары простились с магистратом и общиною и отправились обратно домой, написав сначала три копии с контракта, из которых одну дали на сохранение магистрату, другую старшинам большой гильдий, а третью старшинам малой гильдий. Город проводил комиссаров с почестью и благодарностью, как и подобает. Произошло это в 1589 году, 26 августа, в Северинов день.