ФРАНЦ НИЕНШТЕДТ

ЛИВОНСКАЯ ЛЕТОПИСЬ

ФРАНЦА НИЕНШТЕДТА

бывшего рижского бургомистра и королевского бургграфа.

Теперь, возвращаясь к делам ландтага, скажу, что на этом же ландтаге находился посланец короля шведского Густава, который передал свои кредитивы (верющие грамоты) ливонским сословиям в Вольмаре и изложил свое дело: московиты вторглись в Финляндию, опустошили и сожгли страну, много невинной крови без всякой причины пролили и много людей, скота и всякой добычи с собою забрали. Он, посланец, знает, что московиты уже наверно приготовляются к войне, что годы перемирия (с Ливониею) уже прошли и поэтому пусть они, ливонцы, будут уверены, что московит и все его войско будет у них на шее, если только он заключить мир со шведами. А потому, для одоления врага, шведский король предлагает, чтобы магистр со всеми ливонскими сословиями сделался его союзником, и тогда он, король, не заключит мира с московитом, а если они этого сделать не захотят, то он, король Густав, вступить с ним в переговоры и тогда ливонцы узнают чего добивался московит и может быть раскаются, что отказали в союзе. Хотя многие из разных сословий и городов соглашались с этим и думали, что это предложение не безвыгодное, а в особенности ревельский синдик, именем Клодт, который советовал в прекрасной речи сделаться союзниками шведов, но другие держались иного мнения и отослали этого посла с отказом, даже распустили войско, [8] которое они употребляли против герцога Вильгельма и Альбрехта, выслав это войско из страны (См. Приб. Сб. II, стр. 342—344).

Теперь хотели вступить в переговоры о новом мире с великим князем и поэтому решили поручить Якову Штейнвегу исходатайствовать у великого князя согласие на прием послов; с этим Штейнвегом и я в Москву отправился. Там мы были хорошо и благосклонно приняты и угощаемы великим князем, и после семинедельного пребывания нашего в Москве, великий князь дал нам на прием послов милостивое и благосклонное согласие (пропускную грамоту), после чего мы прибыли благополучно обратно в Ливонию. Послами были назначены: Дирик Коуер... (Ниенштедт не перечисляет послов, но они перечислены у Рюссова (см. Приб. Сб. II, стр. 339). Послы отправились в Москву на неделе Oculi т. е. 4-ою неделею великого поста 1554 г. (в первой половине марта)), которым было приказано просить великого князя Иоанна Васильевича продолжить кончившееся перемирие снова на 50 лет. Хотя их и приняли очень благосклонно, но тотчас же, при начале уже переговоров, они могли заметить что именно он (великий князь) замышляет, да кроме того и дорогой им встречались тысячи саней с различным провиантом, фуражом, порохом, свинцом и оружием, которые направлялись к границе; также все почтовые дворы (ямы), расположенные друг от друга на расстоянии 4-х или 5-ти миль, были отстроены заново с двойным числом жилых помещений и большими конюшнями, в которых можно было поставить до 50 и даже до 100 и более лошадей, а также были вновь построены мосты от Москвы до Пскова, так что было ясно, что он (великий князь) решился идти войной на Ливонию. А раньше этого король Густав шведский прислал в подарок великому князю великолепный вызолоченный стол с кубками и разной посудой, сколько только могло поместиться на том столе и просил мира, на что тот согласился и мир с королем Густавом заключил и одобрил (См. Приб. Сб. II, 343. — Шведские послы заключили мир с новгородским наместником по всей воле Иоанна. Прим. пер.).

Достигло также его (великого князя) ушей, что в Ливонии была пагубная борьба между господами страны и прелатами, возникшая отчасти вследствие перемены религии, отчасти же вследствие вспыхнувшего раздора между орденом и архиепископом, и кроме того узнал он (великий князь), что магистр вынужден унижаться перед королем польским Сигизмундом и заискивать у него, и пришло ему (великому князю) на мысль при этом, что он, конечно, столь же силен, как и король польский, и потому может покорить ливонские сословия. Да кроме того он (великий князь) хорошо знал, что войско распущено и выслано из страны и что все лифляндцы до [9] того уверены в мире, что никаких приготовлений на случай неприятельского вторжения в их страну не сделали, а каждый живет так же спокойно, будто, как говорится, у Христа за пазухой (в подлиннике: в стране пастора Иоанна). Это была действительно какая-то слепота, потому что никто не мог или не хотел понять что было на уме у московита (т. е. великого князя), между тем как он в Пскове уже велел всенародно объявить, чтобы все торговые люди и другие русские, которые находятся в Ливонии с товарами, должны со всем своим скарбом собраться и, под опасностью потери жизни и имущества, переехать в Россию. Те поспешно собрались и распродали свои товары за половинную цену. Кроме того уже слышно было, какие приготовления шли у границы, а также и то, что бояре приказали отправить вперед по воде и по сухому пути снаряды для похода в Ливонию; но ливонцы все-таки оставались слепыми по-прежнему и больше думали о том как бы устроить пороскошнее свадьбу или крестины, чем о мерах к отражению врагов.

Когда в Москве дошло дело до заключения договора и начали переговаривать относительно заключения или продолжения мира, то московит велел предъявить послам крестовые и мирные грамоты прежних лет, а также последнюю грамоту, в 1502-м году заключенную с магистром Вольтером фон Плеттенбергом, по которым ливонцам следовало платить ему (великому князю) дань. Вместе с тем великий князь дал понять, что он до сего времени с большим терпением ждал этой дани, а теперь видит, что магистр и все ливонцы мало признают ее, потому он (великий князь) и не согласится на продолжение перемирия, и не дает крестовой грамоты, пока дань, по силе договоров, не будет признана и заплачена ему ливонцами. Тогда у бочки выскочило дно, как говорится, и послы не знали, что им отвечать на это. Наконец они заявили, что не знают, про какую дань идет речь, ибо в своих старых писаниях они ничего не находили из чего бы следовало, что великому князю платилась какая-либо дань, а потому просили, чтобы все оставалось но старому и чтобы перемирие было продолжаемо. Тогда великий князь вспылил и сказал ( См. Приб. Сб. II, 340. Вел переговоры не лично Иоанн, а его именем окольничий Алексей Адашев и дьяк Михайлов. Сказал по великий князь, а Адашев. Прим. пер.), что удивляется как это послы не хотят знать, что их предки пришли в Ливонию из-за моря и, следовательно, вторглись в его великокняжескую вотчину, за что много крови проливалось; не желая видеть разлития крови христианской, государевы предки, тому назад много сотен лет, позволили им (немцам) остаться в стране, с тем условием, чтобы они [10] платили ему назначенную дань; но немцы поступили против данного ими обещания и этого не делали, а потому они теперь должны явиться с полною данью за прежние времена, чтобы не давать повода ему (великому князю) употребить средства, который их принудят к тому силой, что, впрочем, сделает он весьма неохотно. Тогда лифдяндские послы начали божиться и, согласно своего наказа, сказали, что по истине не знают, как велика эта дань. На это великий князь с досадою сказал, что из этого он видит, как мало внимания они обращают на свои собственный грамоты и печати, так что в продолжение сотни и многих лет даже не подумали справиться об этом и нисколько не заботились о том, чтобы их потомство с их детьми пользовалось благами мира. Но так как они этого не знают или знать не хотят, то он (великий князь) должен им сказать, что дань эта составляет с каждого ливонца в год по гривне московской, или по 10 денег. Тогда у послов чуть глаза изо лба не выскочили и они решительно не знали как тут быть: условливаться и сговариваться о дани они не имели никакого наказа и не смели также просить о сбавке (Просить о сбавке значило бы признать право московского государства на дань). Дорого бы они дали за хороший совет в данном случае, но наотрез отказаться от дани не могли, опасаясь уличать великого князя в его неправде. Вследствие этого они заявили, что сообщенного им ныне великим князем они не знали до своего отъезда; как поступить на счет дани им не было никакого наказа от правителей их страны, и поэтому послы просили великого князя отсрочить дело, пока они получать дальнейшие наставления.

Тогда великий князь рассердился и объявил, что не хочет верить тому, что они сказали: пусть они подумают о своих детях, пусть решаются заплатить дань в продолжение года, с ратификацией и согласием магистра и епископа. Если послы согласны на дань, то пусть напишут грамоту, приложат к ней свою печать, а он, великий князь, пошлет в Ливонию своих собственных послов с этою грамотою, чтобы магистр и епископ отрезали посольскую печать и привесили свои печати. Послы так и сделали, поступив против наказа и, таким образом, подтвердили справедливость дани великому князю, хотя и с ратификацией властителей страны (Грамота была подписана в Новгороде 15 июня 1554 г. Подробности см. в Пр. Сб. II, 341. Прим. пер.). Наверное я не знаю, требовалась ли дань со всей Ливонии или только с какой либо ее части: осведомлюсь об этом и впоследствии напишу.

Когда послы возвратились назад в Дерпт и отдали обо всем [11] отчет, то их не очень-то благодарили, так как они скрепили и припечатали грамоту о дани с каждого человека по 10 денег. Обо всем этом судили и рядили до самого прибытия послов великого князя.

По прибытии в Дерпт посла великого князя, келаря Терпигорева, с грамотою ливонских послов о дани, ему отвели квартиру в доме Андреаса Ватермана на рынке, а потом пригласили в епископский замок для изложения своего поручения. В замок были созваны также все ландраты, выборные от магистрата и общины и несколько нотариусов, которые должны были исполнять свое дело, и обсудить все, что им будет дано для решения. На этом заседании посол сказал следующее: «Великий князь, мой государь, передает поклон епископу дерптскому и магистру, и извещает, что ливонские послы были в Москве у него, государя и великого князя всея Руси, и просили о продолжении перемирия, на что государь и согласился в грамоте, которую послы дали за их печатью великому князю, и с этою грамотою отправил государь его, посла, желая, чтобы епископ и магистр отрезали посольскую печать от грамоты и приложили печать епископа и магистра; кроме того ему, послу, велено долго здесь не оставаться.»

На это ему коротко ответил толмач, старый Яков Краббе: епископу весьма приятно слышать, что великий князь здоров, а теперь посол может удалиться в свое помещение, он получить благоприятное решение.

Как только посол ушел, стали обсуждать дело (дорог бы был хороший совет!) и приводить разные резоны как бы не платить денег, хоть грамота и была за печатью, и хоть всякий здравомыслящий человек понимал, что такая грамота все равно, что петля на шее.

Дело было плохо: не знали как быть, а тут посол требует немедленного решения, и наконец в нетерпении сказал, что если не получить решения, то ждать не будет, а уедет домой с тем же, с чем и приехал. В таком затруднении старик Краббе сказал епископу и советникам следующее: «Почтенные господа, если мы печатью закрепим дань великому князю, то значить с женами и детьми попадем в совершенное рабство. Да и можете ли вы одобрить подобную дань? А все-таки ее надо принять и выплачивать, потому что иначе земля наша будет опустошена и выжжена. Великий князь уже давно снаряжает для этого великую силу; это знаю я наверно.» Такая речь многих поразила и привела в уныние.

Но епископский канцлер, Юрген Гольтшюр, поднялся и сказал: «Конечно правда, что дело это требует большего обсуждения, но нам надо применяться к обстоятельствам: пригласим снова посла великого князя, призовем сюда тоже нескольких нотариусов и [12] оратора и заявил послу, что мы никак не ожидали подобной поспешности со стороны великого князя, и что, без согласия римского императорского величества, мы не можем одни постановить эту дань; а между тем пусть оратор присутствует здесь и протестует от имени римского императорского величества короля римского, как верховного ленного господина страны, против этой беззаконной, навязываемой нам дани. Мы же обо всем этом донесем римскому императорскому величеству. А между тем, так как только это и возможно с нашей стороны, мы удостоверим своею печатью грамоту, выданную в Москве нашими послами.» На этом и порушили: послали письмо к императору, с просьбою, чтобы он отправил посольство к великому князю предупредить бедствие и помог своевременно советом.

После этого снова пригласили посла великого князя; в присутствии двух нотариусов припечатали грамоты и обрезали посольскую печать. Когда же оратор велел нотариусам записывать протест, то посол, келарь Терпигорев, спросил толмача Якова Краббе, что это там говорят и что записывают нотариусы. Толмач объяснил ему это. Тогда Терпигорев гневно ответил: «Какое дело моему государю до императора? Давайте сюда грамоту: не хотите платить дань моему государю, так он возьмет ее у вас сам!» Ему отдали грамоту и проводили в его подворье. По прибытии туда, он поднес гоф-юнкерам, провожавшим его от замка, водки, по русскому обычаю, и, вынув грамоту из-за пазухи, передал своему служителю, велев завернуть ее в шелковую ткань и положить в обитый сукном ящик, при чем сказал: «Смотри, береги и ухаживай за этим теленком, чтобы он вырос велик и разжирел!»

За тем епископские слуги угощали посла рыбою и мясом, дичью, яйцами, овощами и разными напитками, как то также всегда делает великий князь в Москве с послами.

Магистрат также одарил посла разными вещами и напитками и посылал ему кушанье, приготовленное их поваром, и предложил послу, что если ему угодно, то к нему для компании за обедом придут два человека. Это ему понравилось, и он со служителем были хорошо угощаемы. После обеда, на котором присутствовал также толмач, посол заявил, что перед отъездом ему нужно побывать в магистрате по другому делу. Поэтому на следующий день он был приглашен в магистрат, его угостили сначала в кемерее сластями, а потом приняли в большой зале (ревентере). Туда-то, в магистрат, он привел с собой какого-то московита, брат которого был убит на псковской дороге. Посол по этому случаю требовал с епископа сто талеров, которые, по его словам, были отняты у убитого. В крестовых-де грамотах значится, что если кого-либо разбойники убьют в Ливонии или России, [13] то околица возвращает друзьям (родным) убитого цену пограбленного или выдают убийцу для наказания. Так как названный московит не раз просил у епископа удовлетворения, но не получил требуемого, то пусть магистрат пошлет с кем-нибудь из своих этого человека к епископу, чтобы тот выдал ему деньги, а он (посол) в таком случае будет ходатайствовать за магистрат и за них у великого князя, чтобы и их таким же образом и как можно скорее во всех делах удовлетворяли. Тогда послал магистрат с тем московитом одного своего члена и секретаря с интерцессией, которые скоро возвратились и донесли: этот человек будет удовлетворен по справедливости; но люди той околицы, где совершено убийство, живут в нескольких милях от Дерпта: они должны быть вызваны к этой экзекуции и потому нужно подождать. Тогда посол снова явился с тем же московитом в магистрата и сказал: он (посол) никак не может ждать, потому пусть магистрат сделает по справедливости и отдаст русскому деньги, которые они после могут взять с тех, кто должен заплатить, так как тот должен уехать вместе с ним. Магистрата на это ответил, что у них теперь неоткуда достать столько денег. На это посол возразил, что если бы они только захотели заплатить русскому, то знали бы откуда достать денег, так как ему (послу) известно за верное, что в подвале под ратушей стоят 12 бочек с золотом. Хотя, конечно, это им было очень смешно слышать, но ему тотчас же, как говорят, не задумавшись отвечал старый бургомистр Иоанн Дорстельман, что хоть там в подвале и могут быть деньги, но только у них нет ключей: одни у города Риги, другие у города Ревеля; без воли же тех городов нельзя притронуться к этому золоту. Заметив, что придраться было не к чему, посол не настаивал, а сказал только: пусть они напомнят епископу, чтобы все было сделано по справедливости; он (посол) желает, чтобы из их грамот и печатей вышло им добро, в противном случае, если дани не заплатят, с ними наверно случится большое несчастие. Затем он простился с ними и уехал со своим теленком.

В 1556 году на северо-востоке появилась большая комета — светлая звезда с хвостом точно толстая метла, чем Бог указывал на будущие несчастия.

Так как закрепленная печатью дань все еще не уплачивалась, потому великий князь собрал во Пскове большое войско и назначил главным начальником его татарского государя, по имени «Цаер Цигалее» (Это бывший казанский царь Шиг-Алей, т. е. господин Алей. См. Приб. Сб. II, 358. Прим. пер.). Это был по наружности видный, высокий [14] мужчина, при том разумный и скромный. С 40 000 человек он вступил в Ливонию 25 января 1558 года и разделил свое войско на три части. Как только перешли они границу, сейчас засверкали топоры и сабли, стали они рубить и женщин, и мужчин, и скот, сожгли все дворы и крестьянские хаты и прошли знатную часть Ливонии, опустошая по дороги все. После этого войско воротилось в Псков. Из Пскова он (Шиг-Алей) послал письмо к епископу дерптскому Герману, в котором писал, что ливонцы, вследствие своего неблагоразумия, привели великого князя в гнев, чрез что теперь нанесен такой вред стране, и так как ливонцы теперь видят, что никоим образом великому князю противиться не могут, потому он им советует, как самое благоразумное, для предупреждения заблаговременно какого-либо нового несчастия, послать к великому князю своих гонцов, чем раньше тем лучше, и бить великому князю челом. Он (Шиг-Алей) сам поможет своим ходатайством, чтобы великий князь примирился с ними и снова бы заключил мир.

По получении этого письма, был созван ландтаг и отправлен гонец к великому князю испросить согласия на прием большого посольства для обсуждения дел относительно наложенной дани. Скоро пришло согласие, и послы были снабжены приличными инструкциями. Между тем все сословия и города должны были приготовляться к войне, чтобы с первою тревогой идти в поход вместе с магистром.

Когда послы прибыли в Москву и немедленно вступили в переговоры, великий князь согласился на мир, если только ему выплатят 60 000 талеров. Надо было заплатить эти деньги; но у послов их не было с собой, что великий князь, конечно, сам хорошо знал. Но они полагались на то, что у них есть кредит у тех богатых русских купцов, которые торгуют в Ливонии и которые дадут им денег под вексель, а деньги те получат в Ливонии, по заключении мира; но великий князь запретил под страхом смертной казни купцам одолжать или ссужать им деньги. Послам ничего не оставалось, как предложить остаться в Москве заложниками и писать в Ливонию о высылке денег. Великий князь рассердился и заявил послам, что они хотят только обманывать его, и потому пусть убираются поскорее из Москвы. Так, ничего не сделавши, послы и должны были воротиться.

Известие об этом через нисколько дней пришло из Москвы в Дерпт, и тогда были назначены другие послы и собраны деньги. Город Дерпт дал 10,000 талеров, которые я сам помогал считать. В канцелярии отсчитали и уложили 60,000 талеров, при чем я также сам помогал тому. Дерптский бургомистр, теперь отец моей жены, Детмар Мейер, дал на это от себя 500 [15] талеров. Послы с деньгами с первою весеннею водою отправились водяным путем в Псков, чтобы как можно скорее приехать, так как они хорошо видели, что великий князь готов уже двинуться в поход со своими стрелками и всеми военными снарядами. Магистр и дерптский епископ также тронулись со своей силой, которая в сравнении с войском великого князя была не велика, и расположилась у Киримпе, в мае 1558 года. Великий князь не дался в обман, а двинулся двумя отрядами с тяжелыми орудиями, так как у него было довольно пороху и свинца, и подошел с одним под Нарву, а с другим под Нейгауз, который отстоит только на 5 миль от Киримпе, начинает обстреливать его и берет его приступом. Немецкая Нарва еще не была обстреливаема, как случился по воле Господней, в доме одного цирюльника, именем Кордта Фолькена, пожар и скоро распространился повсюду, потому что дома и крыши были деревянные. Как только московиты в лагере, лежавшем по ту сторону речки, это заметили, то переправились на лодках и плотах, подобно рою пчел, на другую сторону, взобрались на стены и, так как нельзя же было в одно и тоже время и пожар тушить и врага отражать, то жители и убежали в замок, а город предоставили неприятелю. Тогда неприятели стали усиленно тушить огонь, чтобы тем легче можно было овладеть замком, который хотя с наружной стороны и был довольно сильно укреплен, но со стороны к городу был не так хорошо защищен. Тогда те, что засели в замке, послали одного рижского начальника к коадъютору тогдашнего магистра Фюрстенберга, Готгарду Кетлеру, который был назначен с гарийскими и вирскими ландзассами (Владельцами поместий, не принадлежавшими к числу вассалов, т. е. дворянству) и рижскими кнехтами (жолнерами) составить гарнизон и защищать город, чтобы он спешил в замок, но это было напрасно. Кетлер не осмелился подойти: остановился только в 3-х милях от Нарвы, потому те, что оставались в замке, должны были сдаться, но с условием, что их оставят живыми и дозволят им свободный пропуск (Нарва была взята 11 мая 1558 г. 12 мая был очищен замок. Подробности см. в Приб. Сб. II, 362.).

Когда был взят Нейгауз (Нейгауз — Новый городок — взят 30 июня 1558 года. Подробности см. в Приб. Сб. II, 365. Прим. пер.), то магистр с епископом дерптским не осмелились более оставаться у Киримпе, но решили: епископу двинуться с дворянством и ландзассами в Дерпт для гарнизона; а магистру Фюрстенбергу с орденскими людьми, дворянством и ландзассами рижской и курляндской епархий, расположиться у Дерпта для защиты города. [16]

Когда последние послы стали вести в Москве переговоры с великим князем, дело будто бы пошло на лад, он будто бы хотел заключить мир за 60 000 талеров и взять деньги, но как раз в то время, когда шли переговоры, к нему приходить грамота за грамотой, извещавшие, что его войска одержали знаменитую победу в Ливонии — взяли Нарву и Нейгауз, он (великий князь) тогда уже не хотел никоим образом брать деньги, а решился удержать за собой Нарву и Нейгауз, которые он взял уже мечом. Так как послы на подобную уступку никак не могли согласиться потому он, отослав обратно послов, которые так-таки опять ничего не добились, продолжал войну; пошел на Киримпе и взял его.

Тогда магистр Фюрстенберг со своим войском направился к Валку и оставил доброго епископа в большом затруднении. Московит же двинулся с тяжелыми орудиями к городу Дерпту, постоянно посылая из Пскова по воде и по суше подкрепления своим войскам и народом и тяжелыми орудиями, порохом, свинцом и всякими съестными припасами, выстроил два шанца и стал обстреливать город. Как только дворяне увидали это, то в ночное время вышли из города и покинули своего господина, епископа дерптского, на произвол судьбы. Тогда магистрат послал к епископу сказать, что им известно об отступлении магистра Фюрстенберга, они знают также, что дворяне уехали и покинули их и епископа в нужде, они слишком слабы, чтобы защищать такую большую крепость, потому что, как то знает его высокодостойная милость, в прошлогоднее сильное моровое поветрие не только много молодых бюргеров, но и из тех 200 солдат, которые были у них, многие перемерли; они готовы при его княжеской, и высокодостойной милости защищать свою честь, себя и имущество, как то приличествует верным подданным, но теперь видят, что день и ночь бодрствовать им будет уже скоро невозможно, а потому просят епископа написать от них магистру, подробно донести о состоянии и нуждах города и просить о помощи и войске, в противном случае они должны скоро ожидать весьма печальной перемены. Они наняли уже двух крестьян, которые согласны отправиться гонцами; крестьяне эти переберутся ночью на лодке через речку, а потом пройдут лесом.

Тогда отвечал им добрый, благочестивый епископ с опечаленным духом, так: «Любезные мои подданные, мы нисколько не сомневаемся в верности к нам магистрата и общины, и благодарим за вашу готовность помочь нам в нужде: видно того хотел уже Бог, чтобы мы пережили такой день, да будет на то Его святая воля; но мы должны винить в том наше рыцарство и дворянство, которые в столь большой нужде нас против всякой справедливости покидают и уезжают; теперь мы находимся в слишком [17] слабом состоянии, чтобы день и ночь предупреждать опасности и оказывать надлежащее сопротивление такому могущественному врагу. Мы поэтому считаем за лучшее открыть магистру чрез грамоты в какой нужде мы находимся, чтобы он прислал нам на помощь войско, и отправим ему две грамоты одного и того же содержания, а это пусть сделает ваш высокопочитаемый магистрат и чем скорее, тем лучше».

После этого ночью отправили обоих гонцов, одного чрез три часа после другого, с вышесказанными грамотами к магистру. Первый гонец возвратился в третью ночь с ответом, что магистр сердечно сожалеет о печальном состоянии города и высоко ценить твердость епископа и почтенной общины; он весьма не одобряет поступок дворян и ландзассов, покинувших своих господ, что конечно в последствии послужить им к позору. Он (магистр) желает, чтобы другие оказали такое мужество, на какое только способен человек, для защиты славного города. Но несмотря на все его сожаление, он видит, что ему не удастся в настоящее время оказать сопротивление такому громадному, как то он узнал из всех разведываний, войску, какое находится теперь у врага, но впрочем он будет усердно молиться милостивому Богу за них, и день и ночь думать о том, как бы набрать побольше народа для войска.

Браг, между тем, к тому времени когда пришел этот ответа, повыстроил шанцы один другого крепче и начал уже проламывать городские валы стрельбой, а все люди в городе от беспрестанного бодрствования и стражи были измучены и совсем обессилены. Тогда враг снова предложил сдаться, обещая милость великого князя и мир, в противном же случае, если не сдадутся, он не оставить в живых даже самых крошечных детей.

После этого магистрата и община снова отправились на епископский двор, где и был прочитан ответ, писанный магистром из лагеря под Валком о том, что нечего надеяться на подкрепление. Этим его высоко достойная милость и весь город были весьма опечалены, и так как чем долее, тем более высказывалось могущество врага, и епископ никоим образом уже не мог защищать крепости, то потому и решили вступить с неприятелем в переговоры о мире. В то время московитским начальником был муж добрый и благочестивый, по имени князь Петр Иванович Шуйский (В подлиннике у Ниенштедта: Knдse Peter Iwanowiz Szuski. Прим. пер.), который предлагал епископу и городу весьма снисходительный условия и честью обещал все пункты, на которые он только согласится, [18] передать великому князю при приличном письме под своею собственной большою золотою печатью. Это-то вот он все и хотел устроить. После этого епископ пожелал перемирия, чтобы переговорить со всеми городскими сословиями. Перемирие было ему дано на два дня. Тогда магистрат предложил собраться всем членам совета, общины и их старшинам в залах обеих гильдий. Там было объяснено в какой нужде находится город, прочитано предложение московитского начальника князя Петра Ивановича Шуйского и безотрадный ответа магистра, а начальники войск заявили что, по их мнению, у них слишком мало людей, чтобы защищать замок и город. Проповедники (протестантские) прислали также из своей среды двух человек, независимо тех, что были уже назначены для составления условий. Эти два человека сделали заявление, что хотя они нисколько не сомневаются, что достопочитаемый магистрата обратит прежде всего внимание на их церкви и школы с чистым учением, но просят не принимать в дурную сторону, если они единственно ради потомства напомнят дружественно о том, чтобы магистрат не позабыл сделать все подобающее для протестантской церкви и школ. Такое заявление было принято с приличною благодарностью. Все решительно были того мнения, что им невозможно защищаться против такой громадной силы, и так как нет другого выхода из беды, то необходимо вместе с городом сдаться врагу, по крайней мере, на выгодных условиях. В течение двух дней не могли вполне единодушно условиться относительно сдачи, потому попросили у врага еще третьего дня перемирия, на что тот согласился. Наконец, после зрелого размышления всех и каждого, сословия решили, что передадут на четвертый день врагу условия, под какими сдается город.

Но прежде этого дерптский бургомистр, Антоний Тиле, явился к епископу и сказал:

«Светлейший, высокодостойный князь и господин! Мы, несчастные люди, переживаем в высшей степени печальное время, и с прискорбием должны видеть и чувствовать как многие честные и добрые люди попадают в позорное подданство, а мы, другие, должны покидать наши дома, дворы и имущества, идти с женами и детьми в изгнание и не знаем где кончим свою жизнь, быть может, в нищете и печали. Но, чтобы нас не лишили той величайшей драгоценности, какую только имеем на этом свете — чести, и нас впоследствии не порицали и не бранили, что мы поступали не по чести, когда сдавали город Дерпт, за спасение которого я пожертвовал бы всем, даже своею жизнью, потому чтобы никто не думал, что город Дерпт мог еще быть защищен и сохранен оружием и борьбой, я прошу вашу высокодостойную милость дать мне письменное изъяснение: кто учинил эту сдачу, сделали ли то вы, ваша [19] высокодостойная милость, или рыцарство или капитул, или высокопочитаемый магистрат, или община, или Теннис Тиле, чтобы я мог оправдаться по крайней мере от напрасных клевет и сохранить свое доброе имя».

Тогда епископ с своими советниками и членами капитула покачали головами и дали ответ чрез одну личность.

«Почтенный, высокоуважаемый господин, на этот вопрос его высокодостойная милость со своими советниками и членами капитула отвечают:

Напрасно было бы упрекать кого или обвинить, что в сдаче Дерпта виноваты только некоторый отдельный личности: все это было сделано только вследствие неизбежной и крайней необходимости, потому, его высокодостойная милость, не только вашей почтенной мудрости, но и всякому другому, кого это только касается, охотно об этом сообщает».

Условия, составленный по приказанию епископа дерптского, на которых он соглашается сдать город Дерпт московитам.

Во-первых он (епископ) желает, чтобы ему предоставили во владение благоустроенный монастырь Фалькенау, в 2-х милях от Дерпта на Эмбахе, со всеми принадлежащими к нему землями, людьми и судом, как издревле было определено; чтобы он мог в этом монастыре кончить свою жизнь в мире, и чтобы не присоединяли этого монастыря от Ливонии к России.

Во-вторых он желает, чтобы великий князь приписал к монастырю поместье, которое лежало бы по возможности около монастыря .

В-третьих, чтобы монастырь по смерти его, епископа, перешел во владение монаха папского вероисповедания.

В-четвертых, чтобы за членами капитула оставался собор папской религии (католический), их имущества и дома под юрисдикцией епископа.

В-пятых, чтобы дворяне, которые пожелали бы пребывать под властью великого князя, оставались в Ливонии при их имениях, людях и имуществе, и не были бы уводимы в Россию, но оставались под епископскою юрисдикциею.

В-шестых, чтобы их хлеба, товары, съестные припасы и напитки, лес и все их имущество были свободны от пошлин. [20]

В-седьмых, чтобы над членами капитула, монастырскими монахами и над дворянством никто не производил суд кроме его, епископа, и его совета.

В-восьмых, чтобы в городе постоянно находился один свободный дом для пребывания его (епископа), когда он приезжает и уезжает, и чтобы никто из московитов, ни в его присутствии, ни в его отсутствии, не занимал этого дома.

В-девятых, когда он (епископ) будет посылать великому князю послов, или, в случае, если он сам поедет к великому князю, то чтобы тогда можно было брать столько подвод, сколько потребуется, без платы как на проезд туда, так и обратно.

В-десятых, чтобы у него был свой сад перед городом и дровяной двор при реке Двине(?).

В-одиннадцатых, чтобы все его люди могли свободно приезжать в город и уезжать из него.

В-двенадцатых. Если его (епископа) люди окажутся виновными в городе по отношению к людям великого князя или кого-нибудь другого и будут привлечены к суду, то вина их может быть судима только маршалом его (епископа).

Условия сдачи, предложенный дерптским магистратом и общиною.

Во-первых. Оставить их всех при аугсбургском вероисповедании или лютеранском учении, не делая в том никаких изменений и никого в том не принуждая.

Во-вторых. Оставить за ними их церкви со всеми орнаментами и всю администраций по старине.

В-третьих. Оставить школы для юношества по старому.

В-четвертых. Их немецкий магистрат останется без всякого изменения с ратушей и со всеми доходами, какие он имел и прежде, как то: тюрьмы, житницы, хлебные и мясные шраги (уставы, положения), монеты, аптеки, канцелярии, проповедники, школьные учители, все дома городских служащих, конюшни, мельницы, поместья, рыбные ловли, весы, бракование, городские и торговые суды, богадельные и церковные дома, цеховые дома со всеми их рентами и доходами, и все доходы, какие он имел с древних времен от вина, пива, меду и от всех напитков и товаров. [21]

В-пятых. Их протоколы, крепостные и рентовые книги, и все их старые и новые привилегии, от кого бы они ни были даны, должны быть подтверждены со всеми их печатями и грамотами.

В-шестых. Над немцами и ненемцами суд производите только городской фогт, русские же фогты вмешиваться не будут ни в духовные, ни в светские дела, ни в уголовные и ни в гражданские.

В-седьмых. Они будут судиться мечем по-старому.

В-восьмых. Их законы и все прежние обычаи судопроизводства, выборы в должности, шраги, хлебные меры, локти, весы, все останется по старому.

В-девятых. Две общинные гильдейские камеры, одна для купцов из бюргерства, другая для ремесленников, останутся по-старому, чтобы те камеры служили для свадеб и собраний; равно останется по-старому их право выбирать в амты из братчиков, останутся по-старому и их цехи.

В-десятых. Останутся по-старому черноголовые, как компания иностранных заморских купцов, и их общественный дом, где бы могли совершаться по-старому их собрания.

В-одиннадцатых. Они (магистрат и община) могут со своими товарами, какого бы они наименования ни были, ездить и вне и внутри страны, также в Россию, Германию и куда нужно, при чем с них не будет взимаемо никаких пошлин как вне и внутри города Дерпта, так и в России и в Ливонии.

В-двенадцатых. Они могут варить пиво и мед, гнать водку и шинковать, не платя акциза ни с какого иностранного вина, за исключением что положит и назначит магистрат на содержание своих чинов.

В-тринадцатых. Они и их дети как сыновья, так и дочери, могут вступать в брак за морем, в Германии; могут отдавать туда своих детей и во всякое время принимать заморских, как своих детей.

В-четырнадцатых. Они (магистрат и община) могут свои дома с земельными под ними участками, также сады, сараи, поля, поместья и прочее свободно другим продавать и без всякой помехи с деньгами уезжать из города.

В-пятнадцатых. Всем бюргерам и жителям должно быть позволено, и теперь при сдаче города Дерпта и впоследствии, уезжать со своим имуществом, а чего они не могут взять с собою и оставят на хранении иди у хороших друзей или в своих собственных домах, то все могут увезти после, когда к тому представится случай. [22]

В-шестнадцатых. Если кто-нибудь из дерптских бюргеров пожелал бы в будущем снова возвратиться в Дерпт и жить под великим князем, или если того пожелают дети удалившихся, то таковое возвращение должно быть позволено.

В-семнадцатых. Дерптским ратным людям должен быть позволен свободный выход из города с их имуществом и всем оружием, с выдачею им верных паспортов.

В-восемнадцатых. Если окажутся бюргеры, которые не хотят оставаться в Дерпте и которые не могут тотчас выехать из этого города с их женами, детьми, пожитками и челядью, то такие бюргеры могут, спустя 8 дней или чрез несколько недель, уехать из города при оказии, и им должно выдать верные паспорты.

В-девятнадцатых. Иностранные немецкие купцы, также как и великого князя люди, могут с их товарами приставать у бюргеров в их домах, могут свои товары складывать в постоялых дворах и магазинах, могут торговать и совершать сделки, пока им магистрат дозволяет то.

В-двадцатых. Гость с гостем, будь они немцы или русские, торговать между собою не могут, но только с городскими бюргерами, по старине.

В-двадцать первых. Магистрат удерживает по старине за собою инспекцию и суд чрез своих должностных лиц над ВСТ.МИ амтами (цехами), будь то немцы или не-немцы, также над компанией или обществом рыбаков, называемых крауменингами, сохраняя право во всякое время, смотря по обстоятельствам, уменьшать или увеличивать их шраги (уставы) и распорядки, а также все ссоры судить и налагать наказания.

В-двадцать вторых. Обыкновенные ярмарки должны происходить по старине в обычное время, с продажею и куплею всякой рыбы, хлеба, хмеля, меда и всяких съестных припасов и товаров, а магистрат, по-прежнему, будет иметь инспекцию и суд над торговлею.

В-двадцать третьих. Магистрат в некоторых случаях может прощать лиц, которые оказались в суде виновными.

В-двадцать четвертых. Магистрат может давать, по своему усмотрению, въездные и выездные паспорты для путешествия во всякое время.

В-двадцать пятых. Бюргеры не могут быть отягощаемы в своих домах военными постоями

В-двадцать шестых. Великий князь не будет выселять бюргеров и жителей из Дерпта в Россию или в какие-либо другие места. [23]

В-двадцать седьмых. Если кто либо, немец или ненемец, провинится пред великим князем, открыто или тайно, то таковой преступник, если будет пойман в пределах ведомства магистрата, будет судим магистратом и его фогтами.

В-двадцать восьмых. Если кто-либо из чужеземцев умрет в Дерпте, то его имущество передается родственникам иди друзьям его; правило это в подобных же случаях должно быть исполняемо и в других местах.

В-двадцать девятых. Если кто умрет и его друзья в продолжение года и одного дня не потребуют себе его имущества, то оно достается во владение магистрата, по старине.

В-тридцатых. Если будут на будущее время поселяться в городе новые бюргеры, то они должны по старине предъявить магистрату на рассмотрение их права на бюргерство, и они должны присягнуть великому князю и магистрату, а бюргерство получать в гильдии, по старине.

В-тридцать первых. Магистрат желает, чтобы апелляции на его приговоры по старине посылались в город Ригу и рижский магистрат, так как дерптские законы, по которым магистрат судит и дает приговоры, заимствованы из прав рижских, данных Риге императором и папой.

В-тридцать вторых. В России никто не должен, во время отсутствия дерптского бюргера или купца, конфисковать и забирать его имущество или деньги, и никто там притесняем быть не может из-за долга сделанного в Дерпте, но истец с жалобой при подобных обстоятельствах должен обращаться за судом к дерптскому магистрату.

В-тридцать третьих. Во всякое время дерптские бюргеры могут без всякой помехи вывозить из России всякие хлеба и съестные припасы, а также мед и хмель, если им то понадобится.

В-тридцать четвертых. Все купцы из Германии и России могут иметь беспошлинно и во всякое время свои склады в Дерпте, и только должны платить магистрату за взвешивание и бракование товаров.

С этими пунктами уполномоченные епископа, дворянства и капитула, а также нисколько лиц, уполномоченных от магистрата и общины, были посланы к князю Петру Ивановичу Шуйскому, чтобы он утвердил все эти пункты, скрепив их своею печатью именем великого князя. В таком случае они на следующий день [24] отворят, во имя Господа, городские ворота, и впустят полководца со всем его войском и 1558-го года, 19-го июля, передадут ему ключи от города и замка.

Они только просили, чтобы их защитили от войска и не позволили бы ему вторгаться в дома, так как их жены и дети не привыкли к чужому ратному люду. Это было тотчас же обещано и обещание было сдержано.

После этого начальник, князь Петр, пожелал, чтобы дерптские толмачи с несколькими из его людей перевели эти договорные пункты с немецкого языка на русский, так как пунктов этих было много, они ему были переведены лишь устно с немецкого языка, и он по этой причине не может всех их удержать в памяти. Если в пунктах окажется что-либо требующее, по его мнению, перемены, то он будет говорить о том с дерптцами и порушить на том, на что можно согласиться. Если все окажется так, что можно будет надеяться на одобрение тех пунктов великим князем, то он печатью скрепит таковые: он, князь Петр, хорошо знает, что имеет много значения у великого князя, и потому получит то, что им обещает.

После этого тотчас же были назначены люди, к которым князь прислал своих людей, для перевода пунктов на русский язык.

Кроме этого военачальник, князь Петр, приказал известить епископа и всех, кто пожелает выехать с ним, а также не желавших остаться в городе бюргеров и ратных людей, чтобы они все приготовились к дороге. Он предложил назначить нескольких великокняжеских бояр с несколькими всадниками для проводов господина епископа с его людьми до Фалькенау. Предложил он также, что назначить людей, которые проводят других бюргеров с их женами и детьми и ратных людей со всеми их пожитками за несколько миль от города, чтобы никто нисколько за себя не опасался бы.

Как только посланные прибыли с таким решением в город, тотчас было объявлено всем ратным людям, которые еще не получили жалованья от города, явиться в таком-то часу для получения денег и паспортов.

Таким образом все, не желавшие оставаться под властию великого князя, должны были готовиться к отъезду и завтра, как только колокол пробьет 8, они должны были выехать, сопровождаемые великокняжескими людьми. Везде слышались жалобы и стоны, каждый собирался и укладывался, покупал лошадей и телеги, увозил на лошадях и волах все что можно было захватить второпях; чего увезти не могли, оставляли. Много, много тогда рассталось между собою добрых друзей! [25]

Епископ велел перевезти часть сундуков и поклажи водою, а часть сушею, на возах.

На другой день, когда пункты были переведены на русский язык, военачальник, чтобы не терять напрасно времени в переговорах, одобрил эти пункты под ратификацией великого князя, он же, военачальник, сам будет ходатаем за них пред великим князем, в этом пусть они вполне положатся на него. Как только епископ получил свои пункты, а магистрат и община свои, то сейчас отворили городские ворота, и епископ в первый раз со всеми своими поехал в Фалькенау, сопровождаемый 200-ми всадников. Военачальник велел также передать епископу, что для защиты его, епископа, в монастыре будет назначен воевода из великокняжеских придворных бояр на все время, пока русское войско будет находиться около города, с несколькими всадниками и стрельцами, чтобы ему, епископу, не было причинено никакой обиды. Такое предложение епископ принял с благодарностью.

После этого тронулись в путь не желавшие оставаться в городе все бюргеры и ратные люди со всем, что только могли захватить с собой. Их сопровождало много бояр и всадников, и им не было причинено ни малейшей обиды. Когда они выехали из города, военачальник князь Петр Шуйский потребовал, чтобы магистрат выслал несколько бургомистров, ратсгеров и выборных из общины для сопровождения его, князя, в город. Он, князь, прежде всего пришлет в город воеводу с несколькими людьми, которые внесут знамена мира, устроят во всем достодолжный порядок; бюргеры же должны оставаться в своих домах до тех пор, пока устроится хороший порядок, и пусть они нисколько не беспокоятся за себя.

После этого в лагерь к военачальнику отправились (в качестве депутатов) несколько назначенных лиц от магистрата и общины, а также несколько членов капитула и два лица со стороны епископа. Князь благосклонно принял их, подал им руку, обещая милость великого князя и свое ходатайство за них.

Тогда члены капитула, а потом и посланные от магистрата и общины, передали военачальнику ключи от ворот замка и города. Князь не отпускал депутатов из своей палатки до тех пор, пока не послал вперед в город несколько сотен своих лейб-стрельцов (детей боярских). За тем один из воевод с несколькими всадниками отправился в замок. Другой же воевода въехал в город и занял стрельцами рынок и улицы, а после всего этого вступил в город сам князь Петр Иванович Шуйский, а посланные от капитула, магистрата и общины шли пред ним и сопровождали его в замок. [26]

За тем князь велел объявить, что под страхом смерти никто не смеет ничем обижать жителей города. Велел он также объявить, чтобы бюргерские люди не продавали в своих домах никаких напитков для ратных людей, в предупреждение несчастия. Всех русских ратников разместили в замке, в соборных помещениях и в оставленных жителями домах, и строго смотрели, чтобы они никого не обижали, а кто в этом провинился, того князь велел постыдным образом бить и плетьми наказывать; князь назначил также нескольких бояр со стрельцами для объездов по городу, которые ежедневно ездили кругом и забирали всех нетрезвых людей и всех кто только неподобающе себя вел, и тотчас сажали в тюрьму. Видя это, бюргеры несколько успокоились в своем несчастии, и не боялись уже открытого нападения и насилия.

После этого магистрат и община прислали князю в подарок корзину с вином, пивом и разными другими припасами, и свежей рыбы и зелени, что и было принято благосклонно, и он еще раз объявил, что если окажется хоть какая-либо жалоба на его ратных людей, то пусть тот прямо обращается к нему: он сумеет наказать виновного и защитить всякого невинного.

Спустя несколько дней, он пригласил к себе в гости в замок магистрата, общину, эльтерманов и старшин и хорошо угостил их (Осада Дерпта началась 11 июля 1558 г.; в четверг, 14 июля, началось обстреливание города; 15 июля князь Шуйский предложил городу сдаться; в понедельник, 18 июля, русские заняли Дерпт. Многие подробности изложены и Приб. Сб. II, 367—372).

Когда выехавшие из Дерпта бюргеры и ратные люди прибыли в Ревель, то застали этот город в большом затруднении и печали, потому что городские стены еще не были отстроены (См. Приб. Сб. II, 375—376. Прим. пер.), и бюргеры были так поражены этим, что все свое имущество отправили на кораблях из страны.

Вскоре после сдачи города Дерпта, военачальник, князь Петр Иванович Шуйский, послал одного боярина в город Ревель с предложением покориться великому князю, как то сделал уже город Дерпт, и с обещанием, что великий князь будет жаловать ревельцев большою свободою и лучшими привилегиями, каких еще они никогда не имели. Они могут и не принимать великокняжеских ратных людей, великий князь лишь назначит в замок своего наместника. А если ревельцы не захотят быть под подданством великого князя, то должны заранее знать, что их постигнет гнев великого князя. На это русский боярин, в загородном дворе магистрата, находившемся в двух милях от Ревеля, где он правил [27] свое посольство, получил в ответа, что ревельцы будут верны присяге и обязанности магистру, за которого, стоят и жизнию своею и своим имуществом, и что они не уподобятся тем легкомысленным, которые поступили вероломно и сдали свой город. Пусть он (боярин) передаст этот ответ своему господину, а они же полагаются на помощь Всевышнего. Но у многих в Ревеле от этих слов сжалось сердце в предчувствии недоброго (См. Приб. Сб. II, 376).

Между тем ливонские послы прибыли из Москвы в Ригу и привезли с собой назад 60 000 талеров, которые и были сданы в доме Иоанна Икскуля из Ментцена на Конюшенной улице.

Добрые люди, покинувшие свои дома и дворы в Дерпте, кое что получили из тех 10 000 талеров, которые собрали ратсгеры и бюргеры в Дерпте, но те, которые остались в этом городе, не получили ничего, так как магистр все деньги взял, объявив, что это деньги неприятеля (См. Приб. Сб. II, 374). Вот что они получили за свое благодеяние: поквитались!

А что эти бедные люди и могли вывезти из Дерпта, то все дорогой у них отобрал и разграбил магистр со своими помощниками, как то: Вильгельмом Вифферлингом и некоторыми другими ему подобными.

По взятии города Дерпта и иервенский фохт покинул замок Везенберг со всеми запасами разных дорогих напитков, вина, пива и меда и разных съестных припасов. Тоже самое сделали в Лаисе и Оберпалене, а также в Рингене и Кавелехте и во многих других местах (См. Приб. Сб. II, 373).

В том же 1558-м году, пред взятием еще города Дерпта, стоял я в воскресенье Misericordiae Domini (3-е воскресенье после Пасхи) на горе у Дренсовых ворот с одним дерптским бюргером, Валентином Крузе, и, между 7-ю и 8-ю часами, видел в ясный день три солнца на небе друг подле друга; это без сомнения означало, что за Ливонию будут спорить три государя: московит, король польский и король шведский.

Князь Петр занял город Дерпт и покинутые замки многими ратными людьми, чтобы они защищали границы и снабдил их всем необходимым на долгое время. И великий князь также прислал из Пскова водою в Дерпт большие запасы муки и всяких хлебов, овса, пшеницы, пороха и свинца в большом количестве, и наградил многих своих бояр поместьями и людьми в Ливонии, которые прибыли туда тощими, но скоро весьма растолстели. [28]

В 1560 году, на Крещение, московит взял замок Мариенбург, на русской границе.

В 1559 году старый магистр Вильгельм фон Фюрстенберг отказался от своей должности, и магистром был избран его коадъютор, Готгардт Кетлер, который в том же году принимал присягу в Ревеле (Престарелый Фюрстенберг удалился на покой в Феллин в мае 1559 г. В том же месяце орденские сановники избрали магистром Кетлера. См. Приб. Сб. II, 379. Прим. пер.). Он заложил замок Гробин прусскому герцогу за 40 000 талеров, а Кегельский двор, недалеко от Ревеля, заложил городу Ревелю за 30 000 талеров, а также занял в Риге у одного старого гезеля, именем Биллербека, под расписку 30 000 марок полновесными старыми деньгами. Добрый старый гезель думал этим сделать добро стране, но при своей жизни он ничего в уплату не получил.

Также собрал этот магистр все что осталось от 60 000 талеров и с этими деньгами стал поспешно набирать ратных людей. В 1558 году осенью (в ноябре) Готгардт Кетлер совсем своим войском, сколько мог набрать, осадил замок Ринген в дерптском епископстве, прежде принадлежавший тевтонскому ордену, расположенный в 6 милях от Дерпта, и отнял этот замок у русских, при чем было убито более 400 русских. После этого он разрушил замок и отступил.

В 1559 году, в день святого Мартина (10 ноября), этот магистр выступил в поход с ландзассами и коадъютором рижского архиепископа, герцогом Христофом Мекленбургским, вместе с ландзассами рижской епархии и стал лагерем у Нюгенской церкви, в трех милях от Дерпта. Московит также собрал отряд ратных людей, который стал в шести милях от немецкого лагеря, намереваясь соединиться с русскими, составлявшими гарнизон в Дерпте, и нанести поражение магистру; но немцы напали на их лагерь, убили многих из них и увели с собою взятых в плен нескольких знатных бояр.

В 1558 году, осенью, когда магистр Кетлер отступил от Рингена, все дерптские бюргеры и кто только был способен носить оружие были отправлены из города в Псков. Там их разместили у псковских бюргеров и не отпускали до тех пор, пока магистр отступил от Рингена в рижскую епархию; тогда их снова возвратили в Дерпт к их женам и детям, которым, впрочем в их отсутствии, не было причинено ни какой обиды.

В 1559 году, когда магистр снова расположился лагерем у Нюггена и побил русских, дерптские бюргеры никуда не были [29] отправляемы; но их поместили в ратуше, присылали им кушанье из их домов и никакого вреда не причиняли, а когда магистр отступил, каждый без всякой помехи отправился к себе домой.

После этой битвы, магистр и герцог Христоф Мекленбургский двинулись со всею силою под город Дерпт и, после нескольких стычек, снова отступили, а герцог Христоф направился к рижской епархии. Магистр же Готгардт Кетлер двинулся со своими отрядами к замку Лаису, стал его обстреливать и два раза пытался взять приступом, но оба раза был отбит, причем лишился много народу и добрых слуг. Там был убит ревельский гауптман Вульф фон Страссбург и также гауптман Луккнинг, который был застрелен с башен у Дерпта. Так как ничего нельзя было поделать, то магистр отступил от Лаиса с ругательством и насмешкой, и повел аркебузников (стрелков) к Феллину. Но золото было уже истрачено и наемники были недовольны, потому что нечем было платить им. Таким образом они разошлись во все стороны, и зима окончательно разложила войско. Так всегда бывает, когда хочешь искать роз в снегу: Ганс Гау не может сносить лифляндской зимы с ее сильными холодами и, таким образом, пиво, как говорится, утекло (Другие подробности см. в IIриб. Сб. II, 377—379).

В 1560 году, как только московит взял Мариенбург, учинил он набег, прошел через всю рижскую епархию и Курляндию и там жестоко хозяйничал убийствами и пожарами. Тогда большая часть замков была покинута, которые таким образом и достались ему без борьбы (Русское войско перешло границу 15 января 1559. Это поход продолжался по 17 февраля 1559 г., а не и 1560 г. как сказано у Ниенштедта. См. Приб. Сб. II, 379-380. Там же объяснена и причина, вызвавшая этот поход. Прим. пер.).

В 1560 году, в день праздника Пасхи (16 апреля), прибыл в Аренсбург на Эзеле герцог Магнус Гольштейнский, брат датского короля Фридриха II-го, которому и было передано епископом Иоанном Менниггаузеном епископства Эзель и Курляндская епархия, за что он взял 30,000 талеров и потом уехал, как увидел, что Ливония была вся выжжена. Эти 30,000 талеров король польский Стефан, когда, по смерти герцога Магнуса, курляндские монастыри были заняты прусским герцогом в 1584 году, велел передать датскому королю, хотя Менниггаузен не имел права продавать или закладывать епархии. Также и ревельский епископ, Мориц Врангель, передал ему (герцогу Магнусу) ревельское и гапсальское епископства.

В 1560 году, на Троицу, московит сделал большой [30] набег на Гарриен и все опустошил и сжег безжалостно, что только попадалось ему, увел много скота и людей, и сжег дворянские дворы и епископский замок дотла. Он прошел таким образом через все рижское архиепископство и хотя сановники ордена, как Шалль фон Белль, командор гольдингенский, Генрих фон Гален, фогт бауский, Христоф фон Зибург, фогт кандауский, и другие собрали войско, какое только могли набрать для поражения врага, и сошлись при Эрмисе и сражались мужественно, но их было слишком мало против войска неприятеля и они поэтому потерпели поражение, причем было убито до 500 немцев, а вышеозначенные господа были схвачены, отвезены в Москву и там казнены. Это поражение и гибель таких знатных господь страны навело большой страх на остальные ливонские сословия (Подробности см. в IIриб. Сб. II, 389-392. Прим. пер.).

В этом же году остальные ливонские сословия, как-то: архиепископ маркграф Вильгельм, вместе со своим коадъютором, герцогом Мекленбургским, магистр Готгард Кеттлер и герцог Магнус, в июле, держали ландтаг в Пернове и советовались как помочь стране в столь печальных обстоятельствах. Когда они обсуждали это, московит, как раз в день Марии Магдалины, явился пред замком и городом Феллином и осадил его. Он сначала начинает обстреливать пригород, предает его огню, так что остается несгоревшими только пять домов и берет его приступом. Тогда все жители спасаются в крепкий замок Феллин, где в то время пребывал лично прежний магистр Вильгельм фон Фюрстенберг и защищают замок целых четыре недели и, конечно, долго еще бы продержались, потому что у них предостаточно было съестных припасов, пороха, свинца и надлежащего оружия, но кнехты (наемные солдаты) не получали жалованья за нисколько месяцев. В неуплате жалованья негодяи нашли причину ропота, хотя добрый старый магистр предлагал им в залог золотые и серебряные цепи, клейноды и драгоценности стоимостью вдвое против следуемого им жалованья, пока он будет в состоянии начеканить монету для уплаты им. Но эти канальи и изменники не согласились на предложение Фюрстенберга, и заявили, что сдадут крепость московиту. Это они и сделали, поставив условием свободный выход себе. Они разграбили сокровища магистра, взломали и разграбили сундуки и ящики (снесенные в замок для хранения) многих знатных дворян, сановников ордена и бюргеров, и забрали себе столько, сколько мог каждый, а забранное составило бы жалованье не только за один год, но и за пять или десять лет, и они могли бы защищать очень долго крепость, потому что в снарядах и съестных [31] припасах недостатка не было. Но не таково было желание этих негодяев: они предали московиту своего доброго господина со всеми его верными слугами и сдали крепкий замок Феллин с его укреплениями; но Господь Бог не оставил без наказания неверность и клятвопреступничество этих злодеев: московиты проведали, что они хотят уйти с сокровищами магистра и имуществом добрых людей, и чисто обобрали их, оставив нагими и босыми и, когда они прибыли кто в Ригу, а кто в какое-либо другое место, то получили достойное возмездие — их всех перевешали по деревьям.

Таким-то образом московиты, в августе 1560 года, взяли крепкий замок Феллин, лучшую крепость страны, и увезли главу всей страны, благочестивого старого магистра Вильгельма Фюрстенберга в Москву, и дали в пожизненное кормление ему и его слугам замок, называемый Лублин (Любим) где он впоследствии и скончался. Если бы в то время московит, миновавши Феллин, прямо отправился бы к Пернову, то, как в мешке, захватил бы на ландтаге всех властителей и все сословия страны, но он этого не сделал, а они между тем успели разойтись, так ни на чем и не порешивши (Орденская крепость Феллин была осаждена русскими 22 июля и взята 21 августа 1560 г. См. Приб. Сб. II, 392-394. Прим. пер.).

По взятии крепости Феллина, московит разделил свое войско на три части. С одною двинулся он под крепкий замок Вейссенштейн, осадил его в сентябре 1560 года, и больше пяти недель стоял под ним и штурмовал. Там в то время молодой и храбрый человек, Каспар фон Ольденбоккем, так рыцарски защищался, не надеясь при том на какую-либо помощь, что московит со стыдом должен был отступить. Другой отряд отправил он к Вендену и Вольмару — все жечь и опустошать там. Вольмарцы напали на него с тремя ротами стрелков в надежде спасти свой скот, но были побеждены неприятелем, почти все перебиты, а остальные были уведены пленниками в Москву. Третий отряд захватил в Вике гарриенский скот и имущества, которые были сюда собраны как в безопасное место, и забрал с собой все это вместе с людьми в Москву.

Герцог Магнус не осмеливался более оставаться в Гапсале, боясь гнева великого князя, за то, что он, герцог, присутствовал на перновском ландтаге. Он поэтому переехал на лодке на остров Эзель, чтобы быть там в безопасности.

После того как московит таким образом опустошил Вик, он подошел к Ревелю и расположился лагерем в 2-х милях от города на Гаркском дворе, тогда некоторые ревельцы рано утром [32] сделали необдуманно вылазку, думая застать неприятеля врасплох и овладеть угнанным скотом. Они действительно овладели викской добычей и погнали было скот к городу, но про это скоро узнали в московитском лагере: русские пустились за ними в погоню, побили их и отняли у них полевые орудия с лошадьми, составлявшие собственность ревельского магистрата, причем было убито много людей дворянского роду и бюргеров, а между ними: Иоанн фон Гален, Юрген фон Унгерн, Лоренц Эрмис, Люйтке фон Ойтен, член городского магистрата, Блазиус Гохгреве и много еще других бюргеров и купеческих прикащиков (гезелей). Это случилось 2 сентября 1560 года.

Того же года осенью стали собираться толпами гарриенские и викские крестьяне: они не получали никакой защиты от дворянства и не хотели более ни подчиняться дворянам, ни справлять им какие-либо службы. Они разграбили несколько дворянских усадеб некоторых дворян, именно: Якова Укскуля Лумматского, Отто Укскуля Кирккельского, Юргена Рисбитера и Дирика Ливе убили, а после того отправили своих послов в Ревель для заключения дружбы и мира с городом. Здесь их убеждали отказаться от своих злых намерений, но это ничуть не помогло: они продолжали начатое и осадили замок Лоде, где было много дворян. Тогда Христоф Менникгаузен вооружился с несколькими дворянами, напал на крестьян у Лоде, многих перебил, а предводителей взял в плен, одна часть которых была казнена пред Ревелем, а другая пред Лоде.

Когда дела в Ливонии были в таком дурном положении, король польский Сигизмунд-Август, по просьбе ливонских сословий и городов, согласился принять участие в положении страны и взять ее под свою защиту, но с условием, чтобы за военные издержки ему, королю, должны быть предоставлены в виде залога пять замков: Каркус, Гельмет, Трикатен, Эрмес или Руйен и Буртнек, которые и будут находиться в королевской власти до тех пор, пока не будет возвращена плата за военные издержки или со стороны римской империи или же со стороны ливонских сословий, а в эти издержки следует включить и плату королевским начальникам войск. После этих переговоров король послал к магистру Кеттлеру несколько отрядов войска для действий против врага. Названные заложенные замки впоследствии были отданы в приданое сестре короля Сигизмунда-Августа, Екатерине, когда она выходила замуж за герцога финляндского Иоанна.

Так как город Ревель и некоторые (эстонские) дворяне полагали, что с их стороны гораздо выгоднее и лучше пользоваться помощью шведского короля, то они отступились от своего властителя страны магистра и от других сословий и городов, и перешли под [33] шведскую корону, хотя сами согласились перед тем с сословиями одобрили помощь со стороны поляков и приняли у себя польских гайдуков или стрелков в качестве вспомогательного войска; после же того, как решили сдаться под покровительство шведской короны, они отослали тех гайдуков назад и объявили своему властителю магистру, как то сообщает их хроника, чрез дворянина Рейнгольда Лоде и ревельского ратсгера Иоанна Винтера, что они отказываются публично от своей присяги и продолжают, с помощью шведского короля, обстреливать и осаждать ревельский замок. Замок этот защищал орденский наместник Каспар фон Ольденбоккен и храбро держался в нем шесть недель, пока наконец должен был сдать его шведам на Иванов день 1561-го года, вынужденный к тому голодом.

После этого король шведский занял Вик, а в 1562 году и Пернов, попробовал также своего счастья у Вейссенштейна, но наместник Иоанн Гролль храбро защищал его, пока наконец голодом не вынужден был сдать замок осенью 1562 года; в 1573 году, на новый год, московит снова завоевал этот замок.

Как только польский король и ливонские сословия убедились, что им приходится воевать не только с московитом, но и со шведами, король отказал лифляндским сословиям в своей защите, но заявил, что если они ему совершенно покорятся, как покорился Ревель шведскому королю, то только в таком случае он, король, будет сражаться против обоих — и московита и шведского короля и, после отнятия у них завоеванного, каждого оставить при том, чем он уже прежде владел.

Относительно этого много было разных мнений; наконец было решено, что магистр Готгардт Кеттлер будет пожалован от короны польской ленным князем Курляндии и Семигалии, а вся Ливония должна быть передана сословиями польской короне. Город Рига согласился на подданство польской короне, но с условием, чтобы город был освобожден от присяги, принесенной римской империи. Только по заключении такого договора, началась настоящая война с московитом и шведами (Подробности о докторе изложены и Прнб. Сб. II, 399—404. Дальнейшие подробности изложены у Рюссова в Приб. Сб. Ш, 129-352. IIрим. пер.).

Причиною к войне было обстоятельство, что город Ревель изменил своим властителям и другим ливонским сословиям, чрез что оба государя, король польский и король шведский, и вцепились друг другу в волосы; если бы Ревель, подобно городу Риге, остался при своих властителях, то король польский вместе с [34] ливонцами сражался бы только против московита и мог бы лучше защищать страну.

В 1562 году, герцог Христоф Мекленбургский обратился к королю шведскому Эриху, думая, с помощью шведов, изгнать поляков из рижской епархии, но когда он с небольшим войском прибыл в епархию, то был скоро взят в плен при замке Далене и увезен в Польшу, где и оставался целых пять лет.

В 1563 году, 28 июля, шведы взяли у герцога Магнуса гапсальский замок и разграбили и обобрали церкви; в сентябри они также явились под замком Лоде с шестью тяжелыми орудиями, но на них напал герцог курляндский с несколькими польскими отрядами (президиями), побил шведов и занял крепость.

Летом 1563 года, вспыхнула война между королем датским Фридрихом II в союзе с городом Любеком и между королем шведским, на море и на суше, с большим кровопролитием; война продолжалась до 1570 года, пока наконец дело не было улажено в Штеттине. Обе воюющие стороны в этой продолжительной войне не напряли шелка.

В 1563 году, в начали датской войны, шведский король Эрих возымел подозрение на своего брата герцога Иоанна из-за того, что он женился на сестре короля польского, откуда он заключил, что его брат находится в союзе с польским королем против него, и поэтому он приказал отправить его пленником в Або. В этой темнице тот и находился до того времени, пока король Эрих не начал тиранически поступать со своим канцлером Юргеном Персоном, и тогда его два брата, герцог Карл и герцог Иоанн, заключили друг с другом союз и осадили короля Эриха в Стокгольме, захватили его в плен и заключили на всю жизнь в темницу, а на его место королем был избран герцог Иоанн. Это случилось в 1565 году, в день св. Михаила.

Когда герцог Иоанн получил от короля польского заложенные замки и 4 декабря 1564 года отплыл из Ревеля в Финляндию, то в Ливонии оставил генерал гауптманом или администратором тех замков графа Иоанна фон Арца. Это был искусный человек в отношении укрепления крепостей и всяких военных замыслов. Он подал много хороших советов, как укрепить ревельский замок и город валами, рвами и всякими запрудами.

Кань только граф Арц узнал, что его господин, герцог финляндский Иоанн, арестован королем шведским Эрихом и находится в заточении, что король Эрих уже завладел одним из заложенных замков, Каркусом, и что московит желает овладеть этими замками, а этому могущественному врагу противостоять он, граф Арц, не в силах, потому он и отправился к королю польскому Сигизмунду Августу, изложил ему положение своего [35] господина, как герцог был жертвою козней и как шведский король домогается заложенных замков, а московит готовится к походу, чтобы отнять у него, графа Арца, эти заложенные замки, а он им противостоять со своей силой не может; то поэтому он просить польского короля помочь ему, пока для его господина и для него не настанут лучшие времена.

Хотя граф и получил утешения и обещания от польского короля, но войска на самом деле не получил, так что московит легко мог выполнить свое намерение — овладеть замками. В таком затруднении Арц обратился к московскому наместнику в Дерпте, князю Андрею Курбскому (В подлиннике у Ниенштедта «Knaese Andrey Kurpsche». Прим. пер.), чтобы он уговорил великого князя оставить в покое заложенные замки до тех пор, пока его господин, герцог Иоанн, не освободится от своего заключения, а до той поры, пока его господин освободится, он уступит русским замок Гельмет, а когда герцог освободится, то он и великий князь уже сами вступят в переговоры. О такой сделке граф Арц сообщил некоторым из своих, которые были с ним в замке Гельмете, куда он ожидал прибытия дерптского наместника князя Андрея Курбского, который должен был занять замок. Но те сговорились между собою, устроили засаду, и, когда к вечеру они вместе с графом Иоанном сидели за столом, напали на него, сняли у него его золотую цепь, которую он всегда носил на шее, взяли его в плен и заточили. После этого они выставили все пушки, какие только были в замке, для принятия враждебно князя и подпустили его спокойно приблизиться со своей свитой. Как только русские подъехали к замку, на них посыпались ядра, так что они проворно должны были спасаться бегством и отступить. Это так рассердило князя Курбского, что он воскликнул: «пока жив великий князь, такое вероломство не останется безнаказанным! Ведь они сами вступили в переговоры, за своим рукоприкладством и печатью».

Граф Иоанн фон Арц был впоследствии привезен в Ригу и передан в руки герцога курляндского, который и осудил его на смерть. В Риге, в среду пред Рождеством 1563 года, его разорвали раскаленными клещами, разрубили на четыре части и колесовали. Таким образом пришлось кончить ему свою жизнь; но его предатели, которые взяли его в плен, большею частью кончили худым: некоторые из них вскоре после этого случая на всю свою жизнь ослепли. Также при его казни случилось много знамений. Один ратсгер Винцент Клаудорф, видя что Арц должен [36] умереть позорною смертью, пошел домой, скинул сюртук и тотчас же умер. Одна женщина взобралась на чердак посмотреть на муки Арца, как его привязанного к телеге везут вдоль по улице и рвут клещами, упала сверху и умерла; один ненемецкий крестьянин (латыш) смотрел на эту ужасную пытку, ударил себя ножом в грудь и умер; слуга палача, раздувавший уголья для накаливания клещей, по окончании экзекуции, сошел с телеги, положил голову на раздувальный мех и тут же умер (О графе Арце рассказывает Рюссов несколько иначе. См. Приб. Сб. III, 147). Неисповедим суд твой, Господи!

Князь Андрей Курбский также впал в подозрение у великого князя из-за этих переговоров, что будто бы он злоумышляет с королем польским против великого князя. Великий князь решился умертвить Курбского постыдною казнью, но Курбский ночью успел перелезть через городскую стену и ушел к королю польскому, который и принял его весьма милостиво и подарил ему много земель в Литве. Курбский написал после этого письмо к великому князю о своей невинности и тот охотно пожелал теперь оставить его при себе; но Курбский не хотел этого, желал только, чтобы к нему отпустили его жену, которая в его отсутствие родила ему сына, но московит не позволил ей следовать за мужем, однако отписал сыну все имения отца. Так высоко ценил он его заслуги, и это был действительно отличный военачальник и был во многих сражениях победителем. Курбский же взял себе другую жену в Литве, прижил с нею дочь и там же впоследствии умер (О князе Андрее Михайловиче Курбском сказано в Приб. Сб. Ш, 150. Прим. пер.).

Александр Кениг, который теперь еще состоять в Риге старшиною, служил прежде у графа Арца, а потом и у князя Андрея Курбского. Он рассказывал, что князь часто соболезновал со вздохами о графе, говоря что он совершенно невинен и не заслужил такой постыдной смерти. С графом был также осужден и обезглавлен один писец.

Летом 1565 года, московит приказал всем дерптским бюргерам и жителям, которые, по завоевании города Дерпта, из-за своей бедности должны были оставаться там, выехать вместе с женами и детьми; их разместили по отдаленным московитским го-родам: Володимиру, Низен-Новгардену (Нижнему Новгороду), Костроме и Угличу. У них был в Дерпте пастор, именем магистр Иоанн Веттерман, человек доброго и честного характера, настоящий апостол Господень, который также отправился с ними в изгнание, пас свое стадо как праведный пастырь и, когда у него не было лошади, шел пешком от одного города до другого, а если [37] стадо его рассеивалось, он посещал его и ежечасно увещевал о страхе к Господу и даже назначил для их детей школьных учителей, каких только можно было тогда достать, которые в каждом городе по воскресеньям читали детям из Священного Писания. Его, как ученого человека, очень уважал великий князь, который даже велел в Москве показать ему свою либерею (библиотеку), которая состояла из книг на еврейском, греческом и латинском языках, и которую великий князь в древние времена получил от константинопольского патриарха, когда московит принял христианскую веру по греческому исповеданию. Эти книги, как драгоценное сокровище, хранились замурованными в двух сводчатых подвалах.

Так как великий князь слышал об этом отличном и ученом человеке, Иоанне Веттермане, много хорошего про его добродетели и знания, потому велел отворить свою великолепную либерею, которую не открывали более ста лет слишком и пригласил чрез своего высшего канцлера и дьяка Андрея Солкана (Щелкалов) Никиту Высровату (Висковатов) и Фунику (Фуников), вышеозначенного Иоанна Веттермана и с ним еще нескольких лиц, которые знали московитский язык, как-то: Фому Шревена, Иоахима Шредера и Даниэля Браккеля и в их присутствии велел вынести несколько из этих книг. Эти книги были переданы в руки магистра Иоанна Веттермана для осмотра. Он нашел там много хороших сочинений, на которые ссылаются наши писатели, но которых у нас нет, так как они сожжены и разрознены при войнах, как то было с птоломеевой и другими либереями. Веттерман заявил, что, хотя он беден, но отдал бы все свое имущество, даже всех своих детей, чтобы только эти книги были в протестантских университетах, так как, по его мнению, эти книги принесли бы много пользы христианству.

Канцлер и дьяк великого князя предложили Веттерману перевести какую-нибудь из этих книг на русский язык, и если он согласится, то они предоставят в его распоряжение тех трех вышеупомянутых лиц и еще других людей великого князя и несколько хороших писцов, кроме того постараются, что Веттерман с товарищами будут получать от великого князя кормы и хорошие напитки в большом изобилии, а также получат хорошее помещение и жалование и почет, а если они только останутся у великого князя, то будут в состоянии хлопотать и за своих. Тогда Веттерман с товарищами на другой день стали совещаться и раздумывать, что-де как только они кончат одну книгу, то им сейчас же дадут переводить другую и, таким образом им придется заниматься подобною работою до самой своей смерти; да кроме того благочестивый Веттерман принял и то во внимание, что, приняв предложение, ему [38] придется совершенно отказаться от своей паствы. Поэтому они приняли такое решение и в ответ передали великому князю: когда первосвященник Онаний прислал Птоломею из Иерусалима в Египет 72 толковника, то к ним присоединили наиученейших людей, которые знали писание и были весьма мудры; для успешного окончания дела по переводу книг следует, чтобы при совершении перевода присутствовали не простые миряне, не наиумнейшие, знающие писание и начитанные люди. При таком ответе Солкан, Фуника и Высровата покачали головами и подумали, что если передать такой ответ великому князю, то он может им прямо навязать эту работу (т. е. велит присутствовать при переводе) и тогда для них ничего хорошего из этого не выйдет: им придется тогда, что и наверно случится, умереть при такой работе точно в цепях. Потому они донесли великому князю, будто немцы сами сказали, что поп их слишком несведущ, не настолько знает языки, чтобы выполнить такое предприятие. Так они все и избавились от подобной службы. Веттерман с товарищами просили одолжить им одну книгу на 6 недель; но Солкан ответил, что если узнает про это великий князь, то им плохо придется, потому что великий князь подумает будто они уклоняются от работы. Обо всем этом в последствии мне рассказывали сами Томас Шреффер и Иоанн Веттерман. Книги были страшно запылены, и их снова запрятали под тройные замки в подвалы.

В 1567 году, великий князь потребовал к себе в Москву бывшего, а теперь пленного магистра Фюрстенберга, а также Иоанна Таубе, бывшего манрихтера в рижской епархии и Эйлерта Крузе, бывшего епархиального фогта, и предложил, что если он, Фюрстенберг, откажется от присяги, которую дал императору, и присягнет от имени всех ливонских сословий и городов великому князю и его будущим преемникам, как настоящему наследному властителю, то великий князь снова возвратить его в Ливонию и восстановит в прежнем звании на весьма снисходительных условиях. После этого великий князь потребовал, чтобы магистр Фюрстенберг ответил на это предложение. Подумав, магистр передал великому князю такой ответ: он весьма благодарен великому князю за получаемое, согласно обещания, содержание, приличествующее сану его, магистра, и он надеется, что это будет продолжаться и впредь. А чтобы из-за своего несчастия, в которое он впал, сделаться клятвопреступником против своей чести и присяги, данной римской империи, так он не может этого по своей совести сделать, и потому просит великого князя не обращаться к нему с такими предложениями, потому что он лучше кончит свою жизнь с незапятнанною совестью в изгнании, чем избавится от него, совершив противное своей совести. После такого ответа, великий князь, [39] почти рассердившись, велел его отвезти назад в Лублин (Любим), где он впоследствии и скончался.

Иоанн же Таубе и Эйлерт Крузе благодарили великого князя за милость, которую он думает оказать бедным угнетенным ливонцам и, хотя бывший магистр Фюрстенберг не хочет с благодарностию принять этой милости, вследствие своих преклонных лет, но тем не менее они просят, чтобы великий князь не лишал ливонцев предлагаемой милости. Пусть великий князь позволить им написать герцогу курляндскому, а также и коадъюторам, а если герцог на это не согласится, то к герцогу Магнусу на Эзель. Герцог Магнус, нет сомнения, согласится с величайшею благодарностью на предлагаемое при хороших условиях, если только великий князь передаст ему Ливонию в виде лена, и тогда ему, герцогу, все ливонские города и сословия охотно подчинятся.

Это предложение так понравилось великому князю, что он тотчас же выпустил их обоих на волю, одарил их землями и людьми и поручил им обделать это дело какими бы то ни было средствами, в чем им будут помогать великого князя приказы и канцелярии. Тогда они просили отпустить их обоих в Ливонию, чтобы можно было обделать и устроить дело на месте; на это великий князь согласился, одарил их деньгами и всяким добром и отправил в Дерпт с приказом отвести каждому из них по лучшему из тамошних домов для жительства.