ВАСИЛИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ НАЩОКИН

ЗАПИСКИ

Из Константинополя от 7 мая. Ее императорского величества чрезвычайный посланник действительный статский советник князь Долгоруков по указу от Порты в пути от Хотина препровожден и здесь принят и содержится со всяким достойным его характеру почтением и удовольствием. К приезду его изготовлены в квартиру ему и свите его три дома в Константинопольской Пере, из коих один для самого посланника, лучший из всех в той улице.

Дворецкий резидента Обрескова верхом.

12 лакеев резидентских пешие, по два в ряд, в богатой ливрее.

За ними камердинеры, 4 резидентских и 4 же посланничьих по два в ряд. [348]

Посланник в назначенную квартиру, где его резидент Обресков дожидался, прибыл в час пополудни.

26. Сделано формальное обвещение Порте о прибытии посланника.

28. Переводчик Порты приезжал от стороны верховного везиря и всего турецкого министерства посланника с приездом его поздравить и привез с собою, по обыкновению, несколько лотков с овощами и цветами.

Между тем по сношению с Портою назначено посланнику быть на аудиенциях у везиря 9, а у салтана 12 мая.

9 мая, в день везирской аудиенции, посланник и резидент, убравшись со своими свитами, в 9 часов пополуночи из домов поднялись и следовали сами в портшезах, а прочие все свиты их люди пешком до пристани Тонханы, где посланник в чауш-башинскую, резидент с дворянами посольства в свою седьмивесельную, а прочие все в 44 барки, на Тонхане нанятые, сев, переехали залив к [349] константинопольской пристани, называемой Бакчекапысы. Вышед из барок, посланник и резидент вошли в приготовленную камору для дожидания Чауш-баши, а прочие между тем на высланных лошадей, коих было 40 (да две для посланника и резидента под целыми ливанскими уборами), садились и устроивались. Спустя четверть часа времени приехал и вышеупомянутый Чауш-баши, который по разных комплиментах подчивал посланника и резидента сластями, кофе и прочим, как то турецкий обычай есть. Потом, одевшись, как он, Чауш-баши, так и прочие турки, в кортеже быть определенные, в церемониальное платье и сев все на лошадей, поехали следующим порядком:

1. Кулагус-чауш.

2. Хасас-баши и Су-баши, рядом, а перед ними шли в два ряда 40 человек янычар.

3. 60 человек янычар, стоящих у посланника на карауле со своими офицерами.

4. 30 человек чаушей.

5. 4 офицера чаушского корпуса, по два в ряд.

6. Поручик Соловков и прапорщик Мельников, рядом, яко конюшие.

7. 4 заводные лошади резидентские.

8. 6 заводных лошадей посланника, кои все ведены были лакеями в меньшей ливрее.

9. Дворецкие, посланничий по правую, а резидентский по левую руку.

10. 12 лакеев резидентских в богатой ливрее.

11.8 человек лакеев посланника, також в богатой ливрее.

12. 4 камердинера резидентских.

13. 4 камердинера посланника.

14. Переводчики Марини и Дементьев.

15. Переводчик Дандрия.

16. Ахирь Кегаясы и Ахирь Хазнадари.

17. Пристав и караульный Чурбаджи.

18. Секретарь Пиний.

19. Чаушляр Эмини и Чаушляр Киатиби.

20. Посланник, а по правую его руку Чауш-баши, который вел себя весьма учтиво так, что в узких местах наперед добровольно проезживал. По сторонам и впереди посланника шли 4 гайдука и 6 чегодарей.

21. Резидент; по сторонам его шли 6 человек чегодарей.

22. Секретарь посольства князь Александр Долгоруков и переводчик Щукин, обретающийся при резиденте, с верющими ее императорского величества грамотами; лошадь каждого вели по два лакея в меньшей ливрее [350]

23. Дворяне посольства, князь Володимер и князь Николай Долгоруковы.

24. Дворянин же посольства князь Василий Долгоруков и с ним один духовный.

25. Капитан Студер и дворянин посольства Петр Воронцов.

26. Лекарь посланника и его же канцелярист Шарапов.

27. Лекарь резидентский и купец Пирожников.

28. Шесть человек российских купцов, по два в ряд.

29. Рейтарские вахмистры Фотеев и Шевырин, в замке.

По въезде на другой двор Порты, в котором также и по крыльцам множество турок и в разных одеяниях в параде стояли, Чауш-баши, как то обыкновенно, оставя посланника и сойдя с лошади у другого рундука, пошел в везирские покои, а посланник и резидент стояли у того же рундука, у которого везири на лошадей садятся и оседают. При всходе на верхнее крыльцо переводчиком Порты, а при вступлении в Диван или судебную салу, в коей весь везирь кегаинский двор в параде стоял, встречены церемониймейстером Чаушляр Эминием и Чаушляр Киатибием, и проведены в камору отдохновения, в которой с пять минут помешкав, поведены в аудиенц-камору до места, где табуреты поставлены были: по правую для посланника, а по левую, несколько поотступя, для резидента. В сию палату чрез весьма короткое время в другие двери вошел везирь со своим кортежем и, как скоро он в место свое сел (у коего по правую руку в некотором расстоянии вдоль по софе стояли Рейс-эфенди, Чауш-баши, большой и малый Тескереджи да Мехтупчи-эфенди, а по левую везирский Кегая Музур-ага и Дели-баша, капитан везирской гвардии; протчими же чинами вся аудиенц-камора, сколько ни пространна, наполнена была) и Селямагасы двоекратно прокричали поздравление, а посланник и резидент сели на табуретах, то верховный везирь наведывался о здоровьях посланника и резидента, на что по пристойности ответствуя, посланник начал свою речь.

“Ее императорское величество всероссийская, моя всемилостивейшая государыня, соизволила прислать меня в характере своего чрезвычайного посланника для поздравления его салтанова императорского величества восшествием его величества на наследный Оттоманской империи престол и для засвидетельствования истинного намерения ее императорского величества о содержании совершенной дружбы и доброго соседства по трактатам вечного мира, как Ваше сиятельство усмотреть изволите из высочайшей грамоты ее императорского величества, которую имею честь вам вручить. Из [351] оной еще Ваше сиятельство увидите желание ее императорского величества, моей всемилостивейшей государыни, дабы Вашим старанием склонная аудиенция у его салтанова императорского величества была мне исходатайствована; я же имею честь поздравить Ваше сиятельство вступлением Вашим в чин первенствующего блистательной Порты министра. Еще имею честь поздравить Ваше сиятельство от его сиятельства российского императорского канцлера и вручить его письмо. При том не могу оставить, чтоб не благодарить Ваше сиятельство за все показанные мне в пути и здесь удовольствия и ничего больше не желаю, как заслужить моими поступками Вашего сиятельства благосклонность”.

“Ее императорское величество, моя всемилостивейшая и всеавгустейшая государыня по непременному своему желанию с его салтановым императорским величеством соседственную добрую дружбу ненарушимо содержать, высочайше определя министерство мое при блистательной Порте продолжать вновь, императорскою своею грамотою как к его салтанову величеству, так и к Вашему сиятельству в прежнем резидентском моем характере акредитовать соизволила, как из сей ее императорского величества грамоты и из листа его сиятельства ее императорского величества великого канцлера, который Вашему сиятельству мне особливое его почтение засвидетельствовать поручил, увидеть изволите, и Ваше сиятельство прошу благосклонно исходатайствовать мне доступ к его салтанову величеству вместе с чрезвычайным посланником князем Долгоруковым на аудиенцию для поднесения упомянутой ее императорского величества к его салтанову величеству грамоты. При сем же позвольте, Ваше сиятельство, принести мое чистосердое поздравление с возвращением Вашим в настоящее высокое достоинство и просить о дозволении прежней Вашей неоцененной милости и благоволения, в которое со особливым респектом препоручить себя честь имею”.

В подании грамоты ее императорского величества и листа его сиятельства канцлера резидент последовал примеру посланника. [352]

Везирь по выслушании от переводчика Порты оной речи посланнику и резиденту ответствовал, что чинимые ими поздравления и подаваемые обнадеживания от стороны ее императорского величества о непременном содержании мирного трактата и постоянной соседственной дружбы с приятностью приемлются, и, напротив того, обнадеживает, что и от стороны его салтанова величества не токмо настоящую соседственную дружбу ненарушимо содержать, но оную еще более приумножить и укрепить старание приложить оставлено не будет, в чем он по своему чину прилежно споспешествовать не оставит, також как им министрам, так и к делам их всякая аттенция оказывана будет, а на аудиенцию к его салтанову величеству допущены будут в приближающееся воскресение, то есть 12 мая.

Между тем подносили везирю, посланнику и резиденту сласти, кофе, шербет, розовую воду и окуривание, а потом надели на посланника и резидента собольи шубы, на трех сыновей посланника (аймеши, на секретаря и на дворян посольства) по рясе ангорского тонкого камлоту (в сем оказана особливая аттенция, ибо когда от других держав и чрезвычайные послы бывают, то оные токмо на двух из свиты их надеваются), а на прочих 38 кафтанов. И как все оное отправилось, посланник и резидент, с позволения везирского встав и повторя благодарения их, простились. В то время церемониймейстер вложил им за пазухи по два платка да сыновьям посланника по платку, с чем откланясь вышли и провожены были до крыльца теми же чинами, кои встречали, и, сев на лошадей, возвратились тем же порядком и с теми же чинами, как и ехали, кроме того, что резидент ехал по левую руку посланника, ибо Чауш-баши никакого министра обратно не провожает, но остается при Порте.

12 мая, в день салтанской аудиенции, посланник и резидент, убравшись со своими свитами, поднялись из домов в 3 часу пополуночи и следовали от Топханы и канал переехали тем же образом, как и на везирской аудиенции было, с тою токмо прибавкою, что каждый лакей имел зажженный факел. И как в камеру вошли, то весь чауш-башинский кортеж уже дожидался, а с четверть часа после и Чауш-баши, приехав, прошел прямо в близости находящуюся мечеть, где, исправя утренние молитвы, вошел в камору к ним и по всех обыкновенных церемониях поехал с теми же чинами и равным же образом, как и прежде, кроме что при лошадях [353] посланника и резидентской шли по два пейка (конюхи салтанской конюшни) в высоких колпаках, из валеного белого сукна сделанных. По приближении к улице, лежащей от первых ворот к Порте, на самом рассвете, остановясь, дожидались проезда везирского в Сераль около четверти часа, за коим следовали, и при въезде на первый Сераля двор отъехали с мостовой вправо, дабы возвращающемуся везирскому Кегае место дать, и пока он проехал, поодержались, а потом, приближась к рундуку вторых ворот, с лошадей сошли, ибо на второй двор ниже везирю въезжать не дозволяется. Тут встретил переводчик Порты, с коим в тех воротах посидели, пока повестили, чтоб шли. И едва из оных ворот выступили, встретя Чауш-баши с церемониальным своим посохом, пошел по правую руку посланника, и в то же время янычары бросились к расставленным по земле чашам с пилавом и с другими яствами, а не доходя до преддиванной колоннады сажень с 10, встретили салтанского Капичилар-кегаясы также с церемониальным посохом, к которому Чауш-баши присовокупясь, шли перед посланником, постукивая посохами.

При вступлении в Диван и приблизясь к табуретам, на левой руке поставленным, к нисанжинской лавке для посланника, а резидентской подле по правую руку, остановились, дожидаясь везиря, который неукоснительно из боковых дверей вошел, и как скоро в место свое сел, а тоже посланник и резидент сели, подозвал он переводчика Порты и наведывался о здоровьях их; потом отправлялись их турецкие обыкновенные церемонии, как то доклад к султану посылать: соизволить ли министров к себе допустить, прием оного дозволения и суд, а чрез то время его салтаново величество в окошке, над самым везирским местом сделанным, за решеткою на все происходящее смотрел. По сем накрыли столы, и посланник посажен с везирем, а резидент с Нисанжи-пашою, потому что капитан-паша, с которым ему сидеть надлежало, был тогда в отлучке; дворяне же посольства посажены были за стол с тефтердарем.

По окончании обеда, в продолжение которого везирь с посланником неумолчно разговаривал, тако же по обмывании рук, взятии кофи, розовой воды и окуривания поведены были до лавочки, где шубы на министров, а прочие на свиту надевают и прохода везирского ожидают. А как скоро из Дивана вышли, переводчик Порты резиденту отозвался, что верховному везирю посланник весьма понравился, чего ради с ним охотно и разговаривал. По приближении к вышепомянутой лавочке надеты на министров собольи шубы, на трех сыновей посланника камлотовые рясы, а на свиту 42 кафтана, и в сем убранстве министры, с переводчиком Порты сидя, а свита стоя в линии, дожидались прохода везирского, коего предварили [354] два кадилескера, обыкновенно в Диване заседающие, а за везирем и министры к третьим воротам поведены с 11 человеками свиты их, в салтанскую аудиенцию допущены быть имеющими. По пришествии к воротам как министров, так и прочих, каждого взяли под руки двое капичи-башей: по вступлении в аудиенц-камору нашли его салтаново величество, под балдахином на краю трона сидящего несколько накось, чтобы лучше министров видеть мог; по правую у него руку к стене стоял везирь, напротиву его величества трехбунчужный паша, янычар-ага, а у конца трона, несколько поодаль, четверо белых евнухов; и по приближении в надлежащую дистанцию к трону и по исправлении третьего поклона посланник говорил речь следующую.

“Ее императорское величество, моя всемилостивейшая и всеавгустейшая государыня, имея склонное желание пребывающую с Вашим салтановым императорским величеством соседственную дружбу ненарушимо содержать и высочайше усмотря всеприлежное мое к распространению и вящшему оной укреплению попечение, вновь [355] меня при дворе Вашего салтанова императорского величества в резидентском характере сею ее императорского величества грамотою, которую Вашему салтанову императорскому величеству поднести честь имею, всемилостивейше акредитовать соизволила. И как я высокой Вашего салтанова императорского величества милости уже неизчетные знаки имею, то по благоговейном поздравлении со счастливым Вашего императорского величества на наследный императорский престол восшествием иного мне просить не остается, как о неотменном оной императорской милости и протекции продолжении”.

(Сие посольство было отправлено вследствие такового же со стороны турецкого салтана, которое было принято при российском дворе 24 апреля 1755 г.).

14

Вчерась, то есть 5 генваря 1757, в 5 часов в три четверти вечера, король, вышед от французских дам (Mesdames de France (фр.) — титул сестер короля Франции), садился в карету в намерении ехать в Трианон, один злодей нашел тогда способ подойти к его величеству, и гвардия, которая была около короля, не усмотрев, что у него был нож приготовлен двуконечный, у которого было одно лезвие обыкновенное ножовое, а другое наподобие перочинного [356] ножика, шириною пять или шесть линии, а длиною около пяти дюймов, которым ударил короля в правый бок, между четвертым и пятым ребром, снизу вверх и разрезал около четырех пальцев рану. Король, получа оную, подумал, что он только ударен кулаком, но потом почувствовал маленький жар и по то время не знал, что он ранен, пока кровь показалась. Его величеству пустили кровь в 6 часов, и хотя сие пускание сделало великое облегчение, однако для лучшей безопасности чрез 4 часа пущена была вторично. Его величество, хотя мало почивал ночь, однако оную препроводил спокойно. Поутру была легкая испарина, и по сне одного часа в 10 часов по перевязании раны найдено, что опухоль оной очень опала, и по отправлении сих писем его величество находится в таком состоянии, как в таком случае желать можно, и все показывает, что удар не пронзил до груди. Сей убийца пойман в то же время, которого дело следуют.

Принудя чрез то короля прусского в покое остаться и соседей своих оным пользоваться оставить, мы сию доныне чрез столько лет [357] приобретенную славу, признание Европы и тишину нашей империи предпочли бы завоеванию целых королевств; но мнения короля прусского от наших весьма разнствовали. К войне и к неправедным завоеваниям жаждущий его нрав превозмог наконец над теми уважениями, кои его в покое удерживали, и подтвердил то мнение, которое он первою против австрийского дома войною о себе подал, что к начатию войны и похищению чужих земель довольно ему единого хотения, ибо учиня ныне третье уже на области ее величества, императрицы-королевы нападение, не первая от него вышла на свет и военная декларация, на том только основанная, что он мнимых своих неприятелей предупреждать должен. Правило, которому доныне один только король прусский последовал, и которое, ежели бы повсюду было принято, привело бы весь свет в крайнее замешание и совершенную погибель!

Но как король прусский, злобствуя за то, издал ныне в свете против нас декларацию, в которой, составляя неосновательные нарекания, ищет чрез то не токмо удержать нас от посылки помощи, дабы ему толь свободнее было утеснять наших союзников и вновь усилиться и опаснейшим сделаться, но и присвоить себе право к произвождению беспосредственной против нас войны; а мы толь [358] справедливое дело наших союзников оставить, святость слова нашего нарушить и славу и безопасность нашей империи пренебрегать не можем, о чем в изданном ныне от нас на помянутую Прусскую декларацию ответ пространнее изъяснились, то объявляя о том чрез сие, не сомневаемся, что все наши верные подданные совокупят с нами усердные к Всевышнему молитвы, да Его всемогущая десница защитит праведное дело и восстановит твердый мир и покой во славу Его пресвятого имени. Почему и нашему Синоду повелеваем приносить во всех церквах ежеденное о том моление. Дан в Санкт-Петербурге августа 16 дня 1757 года.

Печатан при императорской Академии наук августа 17 дня 1757 года.

Не мог король видеть без прискорбия первых сего разрыва начатков, и хотя совесть ни в чем не зазирала его величество, за должность поставлял он себе однако же усугубить рачение свое в отвращении всего того, чем бы могло еще более умножиться неудовольствие двора российского. Да и восставшая потом война нимало не отменила ни мыслей, ни поступков королевских, и его величество непременно удалялся от неприятных с сего державою крайностей, несмотря на то что сам справедливые причины имел жаловаться на двор, который венским вовлечен был во все опасные его замыслы и употреблялся им как орудие, к произведению гордых его видов способное.

Неопровергаемыми доказательствами ясно показано всему свету, что одно токмо поведение венского и саксонского дворов принудило его величество к принятым против них мерам, и на кои поступить принужден он был для собственной обороны своей. [359]

С сожалением видит король, что наконец вся умеренность и все употребленные им старания, чтоб пребыть в мире с российским двором, были тщетны и что всякое уважение превозмогло происки неприятелей его. Сей двор, попирая ногами все правила дружбы и доброго соседства и поступая против постановленных с королем обязательств, проводит войска свои чрез земли нейтральной державы против ее воли и против силы трактатов, прямо нападает на области его величества и вступается в войну, которую король от самых неприятелей своих принужден был начать для собственной своей безопасности.

Впрочем, предоставляет себе король вскоре показать всей Европе неосновательность тех причин, коими старается российский двор оправдать свой поступок, и его величество, видя себя принужденным к законной обороне, твердо надеется, что Всевышний благословит его оружие, уничтожит заговоры неприятелей его и ниспошлет ему и впредь сильную помощь Свою. [360]

Берлинский двор, знав таким образом справедливые причины неудовольствия ее императорского величества, не токмо не старался отнять оные, но паче тотчас своему министру повелел от здешнего двора отъехать, не объявя иной тому причины, как токмо отъезд [361] российского министра от его двора; и теперь только в первый раз слышит ее императорское величество с крайним удивлением, что так знакомое всей Европе происшествие ищется приписать недоброжелательству таких дворов, кои отнюдь никакого не имели в оном участия.

Сожалела ее императорское величество, что толь худые плоды произвел союз ее с берлинским двором, но того не ожидала, чтоб те предосторожности, которые ее императорское величество для своей собственной и союзников своих безопасности после двоекратного с прусской стороны нарушения мира почитала нужными и которым, может быть, Европа тем долженствует, что берлинский двор до начатой им ныне войны сам в покое оставался и соседей своих оным пользоваться оставлял, подвержены были толь ненавистному истолкованию, каково берлинский двор в манифесте своем делает, якобы российский императорский двор был орудием венскому двору ко исполнению его опасных намерений и горделивых замыслов.

Ее императорское величество неоднократно декларировала при всех дворах, что ежели берлинский двор атакует кого-либо из ее союзников, ее величество на то спокойно смотреть не станет, но паче атакованному всеми силами помогать будет. Но, к крайнему сожалению, сия декларация в свое время желанного успеха не произвела, а к большему теперь удивлению ищется свету внушить, якобы берлинский двор сам предлагал ее императорскому величеству средства к прекращению войны. Были подлинно посторонним каналом учинены некоторые предложения, дабы ее императорское величество медиацию на себя принять изволила; но сие токмо для выигрывания времени, ибо не токмо не был никто снабден надлежащим к тому полномочием, но и почти в одно время, когда упоминалось здесь о сей медиации, с угрозою атаковать российские в Курляндии [362] бывшие войска; в то же время прусские при других дворах министры объявляли, якобы двор их никому не поручал делать подобное предложение.

Но буде составленными нареканиями ищется найти причины к произвождению беспосредственной войны против ее [363] императорского величества в отмщение за наблюденную веру обязательств, то ее императорское величество не сомневается, что тогда весь свет признает берлинский двор начинателем и сей новой войны, так как уже таковым признан распространенного им и без того далеко пламени.

Впрочем, хотя свет довольно видел, что войска ее императорского величества строгим наблюдением воинских уставов и дисциплины никаким других политизированных народов не уступают, однако же желание ее императорского величества, дабы войсками ее ничего против принятых правил войны учинено не было, будет толь большее, сколь паче удалена ее величество последовать употребленным доныне в разоренной уже Саксонии свирепствам, хотя оные к равномерным подавали бы полное право.

В 5 часу пополуночи, когда победоносное Вашего величества оружие из лагеря под местечком Наркитином в поход выступать начинала и чрез лес дефилировать имела, в то самое время перебравшийся на сию же сторону 17 числа и в лесу не далее мили от вверенной мне армии лагерем в таком намерении ставший неприятель, чтоб нашему дальнему чрез лес проходу мешать, чего ради и три дня сряду разными своими движениями нас атаковать вид показывал всею силою под предводительством генерал-фельдмаршала Левольда из лесу выступать, сильную пушечную пальбу производить и против нас в наилучшем порядке маршировать начал, по прошествии получаса приблизясь к нашему фрунту, с такою фуриею сперва на левое крыло, а потом и на правое напал, что описать нельзя; огонь из мелкого ружья беспрерывно с обеих сторон около трех часов продолжался. [364]

В сей между местечком Наркитином и деревнями Гросс-Егерсдорфом и Амелогофом жестокой акции, какова, по признанию чужестранных волонтиров, особливо же римско-императорского генерал-фельдмаршал-лейтенанта барона Сент-Андре, еще в Европе не бывало, как Ваше императорское величество из приложенной при сем копии с реляции его всемилостивейше усмотреть изволите, с нашей стороны бывший урон за краткостью времени еще не усмотрен, но между убитыми считаются: командующий левым крылом генерал Василий Лопухин, который так мужественно и храбро, как я сам перед тем четверть часа его видел и с ним говорил, поступал и солдат ободрял, что я без слез о нем упомянуть не могу, ибо потерял такого храброго генерала, который мне впредь великую помощь, а Вашему императорскому величеству знатную службу оказать мог; генерал-поручик Зыбин, который також с храбростью жизнь свою кончил; и бригадир Капнист. Ранены: генерал Юрья Ливен в ногу хотя и легким только ударом, однако по его слабости беспокоит; генерал-лейтенанты Матвеи Ливен и Матвей Толстой; генерал-майоры Дебоскет, Вилбоа, Яган Мантейфель; генерал-квартирмейстер Веймерн и бригадир Племянников, однако всех сих раны не опасны. Напротив того, о неприятельском уроне еще точно объявить не можно, но думать надобно, что весьма знатен, когда такой [365] гордый и жестокий неприятель в таком беспорядке, оставив почти всю свою полевую и несколько полковой артиллерии, а именно: больших 24-фунтовых 3, 12-фунтовых 5 пушек, 3 гаубицы и 18 полковых пушек, побежал. Взятых в полон было более 600 человек, в том числе обер-офицеров 8, токмо из раненых многие уже померли; да дезертиров приведено более 300 человек, которых число, без сумнения, умножится, ибо ежечасно из лесов легкими войсками приводятся и собою в лагере являются. Между мертвыми найдено тело графа Донау, по свидетельству пленных офицеров, еже мне повод подало послать одного трубача к фельдмаршалу Левольду с письмом, с которого при сем, равно как и с других двух офицерских писем, для высочайшего усмотрения точные копии всенижайше подношу (Этих писем в приложениях к “Запискам” нет. — Примеч ред.).

Чужестранные волонтиры, вначале римско-императорский генерал-фельдмаршал-лейтенант барон Сент-Андре, о котором смелость приемлю Ваше императорское величество всенижайше просить его римско-императорскому двору рекомендовать указать, что с находящимися при нем штаб- и обер-офицерами весьма себя отличил. [366] Французские полковники Фитингоф, особливо же Лопиталь и саксонский полковник Ламсдорф с их офицерами, також поступками своими храбрыми немалую похвалу заслужили.

Что до меня принадлежит, всемилостивейшая государыня, то я так, как пред Самим Богом, Вашему величеству признаюсь, что я в такой грусти сперва находился, когда, как выше упомянуто, с такою фуриею и порядком неприятель на нас в марше атаковал, что я за обозами вдруг не с тою пользою везде действовать мог, как расположено было, что я в такой огонь себя отваживал, где около меня гвардии сержант Курсель убит и гранодер два человека ранено, вахмистр гусарский убит и несколько человек офицеров и гусар ранено же, також и подо мною лошадь, что уже после баталии усмотрено; одним словом, в такой был опасности, что одна только Божия десница меня сохранила, ибо я хотел лучше своею кровию верность свою запечатлеть, чем неудачу такую видеть, а полученные ведомости о количестве и качестве неприятельского войска несправедливы были за тем, что армия состояла, по объявлению офицеров прусских, в 40 тысячах, но избраннейшего войска, от большой части природные пруссаки.

Вследствие сего армия Вашего императорского величества действительно в 17 день сего месяца чрез реку переправилась. И как неприятель из того заключить мог, что сим движением и дальнейшим походом пресечем мы ему с теми местами сообщение, откуда он получает свое содержание и куда ретироваться мог бы, то он [367] принужденным себя видел свой натурою неприступный лагерь оставить, и сам чрез помянутую реку Прегель того же 17 числа переправился.

С того самого времени непрестанно показывал он вид, якобы армию Вашего императорского величества атаковать хочет, но как видел, что несмотря на то поход продолжается и наружными оказательствами остановлена быть не может, то неприятель, будучи тем утесняем, принял наконец отважное намерение нас атаковать.

19 числа, день одержанной над ним победы, армия Вашего императорского величества, имев еще с вечера приказ в поход вступить, к тому изготовилась, а авангард и часть армии уже действительно пришли в движение, как вдруг в пятом часу утра впереди бывший и неприятельское движение прикрывающий лес наполнен стал неприятельским войском.

Первое и сильнейшее нападение его было на наше левое крыло. Неприятель приближался к оному колонною на ружейный выстрел; в то самое уже время, а не прежде, начался с нашей стороны огонь, а неприятель из колонн фронт сделал. Таким образом, обе армии, стоя фронтом одна против другой, перестреливались наижесточайшим огнем как из артиллерии, так и мелкого ружья, три с лишком часа и так, что никоторая сторона не уступая. Победа чрез все время была сомнительна, ибо сколько неприятель усиления ни прилагал наш фронт разорвать, всегда однако же жестоким нашим огнем отбит был; и сколько раз он с уроном отбит ни был, всегда однако же казался не покидать своего намерения.

Во время сего с обеих сторон весьма горячего и упорного сражения неприятель сверх своего корпуса баталии двумя особливыми корпусами кавалерии, пехотою подкрепляемой, сделал нападение на наше правое крыло и на авангард, который по положению места стоял несколько впереди в заворот к левому нашему крылу, но и в сих обоих местах принят с равномерною храбростью. Наша артиллерия, а особливо новоизобретенные генерал-фельдцейхмейстером графом Шуваловым и по имени его шуваловскими названные гаубицы, такое при том имели действие, что заслуживая ему справедливую похвалу, не токмо не допустили стремящегося неприятеля ворваться в наши линии, но паче кавалерию его в крайнее привели замешание. [368]

Таким образом неприятель, не предуспев нигде, покусился наконец на последнее. Он приметил, что на левом нашем крыле в первой линии по причине лесу и весьма мокрого места некоторый интервал или пустота сделалась, и потому чаял тем пользоваться. Он, для того употребя все силы, в оный вошел, дабы таким образом нашу линию перервать и во фланки взять, но неприятель в том весьма обманулся: мы имели из второй нашей линии людей в готовности так, что едва токмо пруссаки в помянутый лес вошли, то тотчас примкнутыми штыками так встречены были, что вдруг испровернуты и в бег обращены.

Я паки признаться должен, что сколько ни показали отменную храбрость и мужество весь генералитет, офицеры и солдатство, победа однако же так была сумнительна, что толь благополучное сей с лишком четыре часа продолжавшейся баталии окончание надобно единственно приписать благословению Всевышнего и теплым к Нему молитвам Вашего императорского величества, ибо будучи, как выше упомянуто, на полном почти походе и имея все свои обозы с собою, никак не можно было таким образом построиться, как бы желалось. Более же всего я признаюсь, что никогда не ожидал, чтобы прусская армия здесь в таком великом числе и из таких отборных людей состояла. Я имею причину пленникам верить, что оная до 40 тысяч человек простирается, и должен отдать справедливость ее изрядству и храбрости, с каковою действовала.

Коль велик неприятельский урон, того еще точно донести не могу; но между тем то подлинно, что на месте баталии 2500 человек убитых, а число раненых крайне велико, ибо еще с начала сражения отвозили оных многими нарочно для того приготовленными телегами. Между первыми, то есть убитыми, считаются по уведомлению пленных: генерал-лейтенант граф Донау, генерал-майоры Капиц, Белов, Плотен; полковник Мантейфель; подполковники [369] Биллербек, Гольц и Грумкау, а между ранеными сам генерал-фельдмаршал Левальд. В полон взято 600 человек, между которыми 8 офицеров, но оных гораздо более будет, ибо посланными вслед партиями легких войск еще непрестанно и во множестве приводятся. Дезертиров к нам перешло 300, но и оных, конечно, гораздо больше будет.

Главная наша потеря в том состоит, что командовавший нашим левым крылом храбрый генерал Василий Абрамович Лопухин убит, но своею неустрашимою храбростью много способствовал одержанию победы, толь славно жизнь свою скончал, что почтение к своим добродетелям тем еще вящше умножил. Позвольте, всемилостивейшая государыня, что я, упоминая о нем, не могу от слез воздержаться: он до последнего дыхания сохранил мужество и к службе Вашего императорского величества прямое усердие. Быв вдруг тремя пулями весьма тяжко ранен, однако же, сохраняя остатки жизни, спрашивал только: гонят ли неприятеля и здоров ли фельдмаршал? И как ему то и другое уверено, то последние его были слова: теперь умираю спокойно, отдав мой долг всемилостивейшей государыне.

Ваше императорское величество из того приметить изволите, колико они исполняли свою должность. Словом сказать, никто не пренебрег оной, а буде кто презирал что-либо, то только жизнь свою, [370] ибо ни один из раненых с места не сошел и раны перевязать не дал, пока победа не одержана и дело совсем не окончено. Буде ж кто из генералов сам и не получил раны, то, конечно, под тем лошадь, а под иным и две ранены.

Я с сим моим доношением отправляю генерал-майора Панина, который быв во все время кампании бессменно дежурным генерал-майором, а во время сей баталии находившись во всех наиопаснейших местах и раздавая мои ордеры, в состоянии будет о всех подробностях словесно Вашему императорскому величеству всенижайше донести. Позвольте же и паки, всемилостивейшая государыня, рекомендовать и его особливо в монаршую милость и благоволение.

Распоряжение прусского генерал-фельдмаршала Левальда к завтрашнему походу, в лагере при Бушдорфе, августа 19 дня, 1757 года

1) Армия тихо выступить имеет точно в полтретья часа, тремя колоннами, так сомкнувшись, чтоб после способнее распространиться; ружье же осмотреть сего дня. [371]

2) Две колонны пойдут вместе по болоту лесом при Алменгаузене, а третья, состоящая из кавалерии, имеет следовать болотом посреди армии, где сего дня шел генерал-поручик граф Донау. Первая колонна правого крыла, миновав Алменгаузен, имеет следовать влево и сзади распространяться, выключая Рушева полку, который пойдет вправо, как передний из прочих.

Вторая колонна левого крыла пехоты имеет следовать при Алменгаузене в правую сторону и распространяться сзади, и так пойдут: 2 батальон фон Каница; 1 и 2 фон Белова и 2 фон Донау; 1 фон Поленцова; 1 фон Манштейнова; 1, 2, 3, 4 фон Мантейфелева.

Третья колонна, яко левое крыло, которая имеет в одной линии 20 эскадронов, а во второй 5, марширует вправо, а Малаховский только полк влево, ибо оный спереди на левое крыло распространяться имеет. Она пойдет чрез болото, где генерал-поручик граф Донау сего дня посреди армии прошел, и состоит из полков: 10 эскадрон Малаховского, 5 Платенева, 5 Рейтерберхова, 10 Шорлемерова, 5 Финкенштейнова, пойдут фрунтом в целый эскадрон, ибо довольно к тому будет места.

3) Как скоро из лесу выйдут, то пушки все должны поставлены быть между обеими колоннами, а если и в самом лесу место дозволит, то оное учинить, чтоб взводы лучше могли сомкнувшись маршировать.

4) А как ордер баталии переменится и третьей линии не будет, то должна вторая линия, ежели сзади атакована будет, производить пальбу пушками рядом и с плутонгами; 5 эскадронов Рушева останутся на правом крыле в первой линии, а 5 эскадронов во второй линии.

5) Левое крыло иметь будет 20 эскадронов в первой линии и 5 во второй, если в оную Малаховский полк поставлен будет.

6) Оба гусарские полки должны прикрывать кавалерию сбоку, и если неприятель покусится прорваться за вторую линию, то они должны стараться в том препятствовать, атакуя его сбоку.

7) Как скоро рассветет и большая часть задних войск при Алменгаузене из лесу выйдет, тогда должно раздаться, и вторая линия на 300 шагов станет от первой, а фланговые батальоны на свои места [372] вступят, направо и налево раздавшись, сдвоят шеренги и за армией следовать имеют.

8) Левое крыло у неприятеля атаковано быть имеет, для чего должно армии, направо смыкаясь всем, подаваться в правую сторону.

9) А когда полки сквозь деревни, разделясь, пройдут, то тотчас потом смыкаться должны.

10) Как уже известно, телеги, парами заложенные, посланы быть имеют с палатками занимать к Путукскому мосту, а если кто мужичьи телеги имеет, тот должен оные послать к Алменгаузену под смотрением, дабы всех раненых можно было туда отправить; когда же и пехота имеет телеги, то на оные положа лишние тягости, чтоб тем облегчиться, посылать оные назад.

11) Все командированные войска и полки в партии, выключая полков Горова и Лопова, которые должны заступить место первой колонны при Алменгаузене по выступлении ее оттуда, также гусары и полевые караулы имеют быть весьма тихо собраны, и если у неприятеля есть рогатки, то в таком случае должно поступать по часто предписанным повелениям и распоряжениям, то есть разрубать оные топорами, наблюдая обыкновенно отдаваемые приказы в рассуждении баталии, а особливо когда неприятельская конница будет разбита, наша кавалерия должна стараться как возможно утеснять неприятельскую пехоту, и если Бог даст счастье, то должно неприятеля гнать, сколько позволят обстоятельства, и стараться причинять ему возможный вред во многих у них проходах.

12) Вторая линия должна примечать, что если в первой будут пустые места, оные наполнять.

13) Во время атаки должно быть левое крыло пехоты на пушечный от неприятеля выстрел и остаться в том положении до тех пор, пока получит приказание.

14) Господа генералы крыла кавалерии и бригад инфантерии не должны прежде отдаться покою, пока не дадут списать сего распоряжения. Всем командирам отделенных команд, гусар и артиллерии, также и прочим батальонным сие приказание сообщено быть имеет, и всем отделенным притинов командующим, которые их должны ночью на те места отвесть, где им быть повелено при выступе армии, чтоб все происходило без замешательства.

15) А если завтра где будут попадаться рвы или заборы, то должно тотчас от полков командировать людей с лопатами оные зарывать, а заборы ломать. Впрочем, всяк должен стараться завтра употребить свое возможное, помышляя, что он имеет сражаться за короля и отечество с жестоким неприятелем, который все разоряет и опустошает, а понеже генерал не может везде быть сам, и так должно его отсутствие награждать искусством и присутствием здравого разума батальонных командиров, ибо от сей баталии все зависит. [373]

После отправления последней моей всеподданнейшей реляции с капитаном Потуловым из лагеря при деревне Заморже от 4 числа сего месяца армия Вашего императорского величества в беспрестанной была погоне за отступавшим всегда неприятелем так, что еще и сего дня около 15 верст вперед маршу сделано, но едва только армия в назначенный здесь лагерь вступать начала, то неприятель, получа накануне весьма знатное усиление, имея с тем до 60 тысяч человек армии, в 3 часу пополудни показываться начал.

Позвольте же мне, всемилостивейшая государыня, с толь благополучным и знаменитым происшествием всеподданнейше поздравить и засвидетельствовать, что все и каждый от генералов до [374] последнего солдата так должность свою исполняли, как только от верных подданных и храбрых людей ожидать можно; артиллерия чрезвычайно сильно и с успехом действовала, и потому себя и всю победоносную армию в высочайшую Вашего императорского величества милость препоручить.

Поспешая отправить сию всеподданнейшую реляцию, не умедлю с нарочным курьером донести и о всех обстоятельствах сего важного происшествия.

Потому 5 числа перешла армия от деревни Суморжи к мельнице Бобровке 18 верст и 100 сажен.

6 числа дошла до местечка Збоншина 8 верст 350 сажен, причем дезертиров явилось 22 человека.

7 числа был расттаг, и дезертиров явилось 7 человек.

8 числа получен рапорт от генерал-поручика Мордвинова, что он с его корпусом прибыл к деревне Тулище, от Познаня около 30 верст, а армия подвинулась до местечка Бабимост 12 верст 150 сажен.

В то же время генерал-майор Тотлебен рапортовал, что прусская армия к Парадиз-клостеру марширует, от которой двое дезертиров явилось. [375]

9 числа маршировала армия до деревни Голцен 6 верст 100 сажен, а между тем генерал-майор Тотлебен рапортовал, что передовые наши войска уже за местечко Циллихау распространились и на все окружные места контрибуция наложена.

10 числа в ожидании прибытия генерал-поручика Мордвинова с его корпусом был расттаг.

Генерал-майор Тотлебен рапортовал, что он, осматривая передние форпосты, увидел несколько эскадронов неприятельской конницы, с коими наши отводные караулы перестреливаться начали, но по превосходной силе уступать принуждены были и что один неприятельский эскадрон, устремясь за оными, от прочих отделился и им, генерал-майором, наголову побит, а в полон взято только 5 человек да дезертиров пришло 4 человека.

11 числа рекогносцировано положение неприятельской армии, а потом маршировала армия, оставя обозы при деревне Голцене, до деревни Клемциг.

12 числа, день одержанной армией Вашего императорского величества над неприятелем совершенной победы, на самом рассвете армия паки в поход отправилась, держась в правую руку, дабы неприятеля предупредить и захватить большую дорогу к реке Одеру на Кроссен и Франкфурт. Между тем отвсюду известия приходили, что неприятель наш обоз атаковать хочет. И хотя я справедливо заключал, что неприятель сам о том разглашает, дабы мой поход остановить, а ему тем временем успеть большую дорогу захватить, однако же я, не упуская из виду моего намерения, не оставил стараться о приведении в безопасность и обоза. Сего ради командирован туда генерал-поручик Фаст с двумя новоформированного корпуса полками и с бригадою артиллерии и генерал-майор Тотлебен с частью легких войск да генерал-поручик Мордвинов с его корпусом туда же вскоре ожидался; а главная армия тем не меньше свой поход тщательно продолжала и дошед до деревни Никен, для отдохновения остановилась. Между тем перед первой дивизией показались было несколько эскадронов неприятельской конницы, но генерал граф Фермор с таким успехом произвел по ним пушечную пальбу, что вскоре видимы стали только многие без седоков бегающие лошади и многие на месте оставленные тела. И так того дня о баталии толь меньше думать можно было, что армия Вашего императорского величества во все время преследования за неприятельскою, становясь всегда в виду и на пушечный выстрел от оной, неприятель, несмотря что он держался горе и имев потому крепкие места, покидал оные по большей части ночным временем.

Но, всемилостивейшая государыня! толь важно было для него захватить большую дорогу к реке Одеру, что помянутые оказавшиеся [376] эскадроны подосланы были только для рекогносцирования и вся неприятельская армия за оными следовала.

Больше бы еще сему отважному неприятельскому предприятию дивиться надлежало, ежели бы он, несмотря на свой урон, не имел причины себя ласкать в сем месте победою. У него заведены были чрез лес 4 полка в самый наш правый фланг, а как стоявшие на оном Сибирский и Пермский полки, троекратно отбив неприятеля, сами много претерпели и редки стали, несмотря на то что на пядень с места своего не уступили, то неприятельская конница чрез оные прорвалась, но благословение Божие и счастье Вашего императорского величества велики и очевидны были, что помянутые четыре полка нашей артиллерией не допущены и показаться из лесу, но обратились умножить число и урон левого своего крыла; а прорвавшаяся кавалерия генерал-поручиком Демику с кирасирскими его императорского высочества и Киевским полками так встречена, что только малое число бегством спаслось; а между тем Низовский пехотный полк да первый и пятый полки формированного корпуса, приближась к первой линии правого фланга, сделавшиеся интервалы заставили. [377]

Во время самого с неприятелем сражения отнято у него 14 пушек, 4 знамя, 3 штандарта да на месте баталии найдено 45 барабанов, а ружьем и прочей амуницией и артиллерийскими снарядами [378] все поле покрыто было. С нашей же стороны не только неприятелем ничего не взято, но и не утрачено, а только малое число людей безвестно пропало, но и те возвращаться начинают.

Сего 13 числа армия упражнялась собиранием раненых и погребением убитых, а в то же время генерал-майор князь Волконский с двумя пехотными полками, с 6 эскадронами конных гранодер, со 100 гусарами и 400 казаков при полковнике Перфильеве для занятия Кроссена отправлен.

14 числа принесено вновь Всевышнему благодарственное молебствие и торжество отправлено при стрельбе из взятых у неприятеля пушек и при троекратном от стоявшей армии в параде беглом огне, а на вечер получен рапорт от генерал-майора князя Волконского, что и Кроссен по выгнании оттуда генерала Малаховского с его командою благополучно и без всякого урона занят, напротив чего в усиление к нему генерал-майор Тотлебен с легкими войсками отправлен.

В оном городе найдено 46080 порций готового хлеба и 800 шефелей муки, а за отступившим неприятелем посланные в погоню казаки, догнав, многих побили, 19 человек в полон взяли и одну шестифунтовую пушку отбили.

15 числа марширования по дороге к Кроссену и за 10 верст до оного при деревне Кримесборн остановился; а генерал-квартирмейстер Штофель, для занятия на всю армию лагеря наперед к Кроссену отправленный, рапортует, что положение тамо весьма выгодно и что наши казаки отбили еще 30 фур с провиантом у неприятеля.

16 числа стояла армия за полторы мили от Кроссена, а 17-го в оный вступила, и несколько полков на ту сторону реки Одера переведено, и в то же время генерал-поручик Вильбоа с знатным деташементом для взятия Франкфурта отправлен.

Между тем остатки разбитого неприятеля усмотрены были в малых двух милях на той стороне реки Одера; почему тотчас распоряжение сделано было генерал-поручику князю Голицыну с полками формированного корпуса прямо на оного идти и всей армии в подкрепление ему следовать. Но едва только князь Голицын с генерал-квартирмейстером Штофелем и малым конвоем для [379] рекогносцирования приближаться стал, то тотчас неприятель место свое покинул и к Глогау отступать начал. А посланная от меня чрез Силезию небольшая партия к генерал-фельдмаршалу графу Дауну, встретясь на дороге с отправленным ко мне от генерал-поручика Лоудона ротмистром и 25 человеками гусар, сей час сюда прибыли. Сей генерал меня уведомлял, что он с 20000 человек в соединение ко мне следует и чрез 4 дня к реке Одеру прибыть надеется. Почему я намерен послезавтра с армией подвинуться к Франкфурту, а сему генералу дал знать к той же стороне следовать, дабы приближающегося из Саксонии принца Генриха в другую сторону отвлечь и до соединения с королем не допустить, толь больше, чем мне теперь, и до самого Берлина остается только пятнадцать миль.

Впрочем, позвольте мне, всемилостивейшая государыня, сослаться во всем на словесное доношение вручителя сего генерал-майора Еропкина и его в милость Вашего императорского величества препоручить.

Во франкфуртских магазинах найдено 24778 шефелей хлеба да 2871 бочка соли, однако же надежда есть хлеба еще больше получить, потому что многие тем нагруженные суда в низ реки Одера [380] отправлены, которые остановить уже послано; найдено много и других припасов и амуниционных вещей, но роспись оным впредь прислана будет.

Между тем генерал-майор Тотлебен, рекогносцируя неприятельский лагерь, нашел, что оный положение свое переменил и на высоких горах стал. Но несмотря на то, ему, Тотлебену, удалось неприятельскую арьергардию атаковать, несколько человек и много лошадей перестрелять, двух гусаров в полон взять и пятьдесят лошадей да четыре тысячи рогатого скота и овец отогнать, кои для пропитания неприятельской армии при оной гнаны были.

21 числа выступила армия от Кроссена в поход и перешед 13 верст, при деревне Корчен в 10 часу пред полуднем лагерем стала.

Помянутый капитан того же часу обратно отправлен с тем, что мосты чрез ночь готовы будут, чего ради и отправлен туда с понтонами полковник Бибиков.

22 числа маршировал я с армией 18 верст, и в назначенный при деревне Яуер лагерь около полудни выступил.

Вместо того приехал в лагерь генерал-поручик Лаудон и, уведомя, что генерал Гаддик пошел обратно к армии генерал-фельдмаршала графа Дауна, по дошедшему к нему между тем известию, якобы и король туда же поворотил, испрашивал приказания, куда ему с корпусом своим идти. Я ему ответствовал, чтоб он тем берегом реки Одера следовал к Франкфурту и что я с армией туда же прибыть надеюсь, почему он к своему корпусу немедленно и отъехал. Между тем приведено вновь 4 человека прусских гусар, взятых в полон. [381]

23 числа, отправя наперед тяжелые обозы к Франкфурту, в 11 часу пред полуднем прибыла и вся армия в назначенный под сим городом лагерь, перешед 13 верст 400 сажен.

Хотя городской мост в исправность и приведен, однако же я приказал навести еще другой, понтонный, дабы толь лучшее иметь сообщение с корпусом генерал-поручика Лаудона, который по ту сторону города лагерем стал.

24 числа ездил я смотреть прибывший под командой генерал-поручика Лаудона корпус, от которого со всеми воинскими честьми, с уклонением знамен и с пушечною пальбою встречен, и долженствую справедливость отдать, что сей корпус как людьми, так и лошадьми находится в весьма изрядном состоянии.

(Сия реляция напечатана в прибавлении к С.-Петербургским ведомостям августа 7 дня 1759).

В 1 день сего месяца благословением Вышнего, счастьем же Вашего императорского величества победоносная Вашего величества [382] армия одержала над прусскою, самим его величеством королем предводимою армией новую, но совершеннейшую, славную и такую победу, где всесильная рука Господня, очевидно, поборола храбрости и мужеству войск Вашего императорского величества.

Я, послав наши легкие войска неприятеля более беспокоить, нежели переходу его прямо препятствовать, старался больше наш обоз в безопасность привести, а армию к храброму принятию неприятеля приуготовить, ибо я думать мог, что король прусский не много времени тратить имеет.

31 июля неприятель находился у Фраунбурга и Перица в 7 верстах от нашего лагеря.

Вчерась, то есть 1 числа сего месяца, на самом рассвете неприятель в поход вступил и то к правому, то к левому крылу приближался, высматривая, по-видимому, где бы лучше атаку начинать; потом, в пол-двенадцатого, повел он свою атаку на левое наше крыло под такою жестокою из взятых от кистринской крепости бывших пушек стрельбою, какую едва себе представить возможно.

Чем больше видел я неприятельское на нашем левом крыле усиление, тем паче и я старался подкреплять оное выводимыми из [383] резерва и линий полками, и не тщетно было мое и всего генералитета о том старанье, ибо солдатство там только большую охоту и ревность к сражению оказывало, где оное жесточае было. Таким образом полученные неприятелем выгоды сперва остановлены, потом победа казалась несколько на обе стороны сомнительна, а наконец вдруг в начале 6 часа пополудни столько решилось к славе Вашего императорского величества, что неприятель совершенно побежден и так в бег обращен, что сколько он ни старался паки людей собрать и на разных пригорках остановиться, однако же армия Вашего императорского величества с таким стремлением за ним следовала и победу свою умножала, что он нигде до того не допущен и смятение его наконец неописанным стало, ибо он и того сделать не мог, чтоб остатки разбитой армии в одно место собрать, но одна часть с крайней торопностью побежала к тем местам, чрез которые переходила, и потом далее к Кистрину, а другая вправо оторвалась и к Реппену ретировалась.

С нашей стороны из генералитета убитых никого нет, а ранены только генерал-поручики князь Голицын, который новоформированным корпусом командовал и, быв в жесточайшем огне, оказал искусство генерала и храбрость неустрашимого воина, Олиц и князь Любомирский, только же не опасно, да бригадиры Бахман, Ессен и Лебель легкими ранами. Но о прочем уроне, как армии Вашего императорского величества, так и неприятельской, точно донести не могу, однако же то смело обнадежить можно, что неприятельский с нашим никак не сравнителен, когда самим королем предводительствуемая, из лучших войск выбранная и, по согласному [384] объявлению пленных и дезертиров, с лишком в 70 тысяч человек состоящая армия в такое смятение приведена, что не токмо гонящейся с лишком 15 верст коннице нигде надлежащего сопротивления делать не могла, но наконец поражение и робость толь велики были, что тридцатью человеками казаков целый эскадрон неприятельской кавалерии в болото вогнан и потоплен

С сею предварительною реляциею отправляю я бригадира князя Хованского, который в день баталии при мне за дежурного генерал-майора был и, как всему самовидец, словесно подробнее донести может и которого, как ревностного и достойного офицера, в монаршую милость препоручить дерзаю.