ШИХАБ АД-ДИН МУХАММАД АН-НАСАВИ

ЖИЗНЕОПИСАНИЕ СУЛТАНА ДЖАЛАЛ АД-ДИНА МАНКБУРНЫ

СИРАТ АС-СУЛТАН ДЖАЛАЛ АД-ДИН МАНКБУРНЫ 

Рассказ о событиях, [происшедших] во время осады Хилата

В числе [событий произошло следующее]: испахбад Нусрат ад-Дин, правитель ал-Джибала ¹, женил Утур-хана на своей сестре по отцу. Упомянутый был в это время самым главным из ханов при султане, и испахбад стал опираться на это родство по браку. Он доверился Утур-хану и направился на службу по примеру ширваншаха, действуя тем же способом. Он надеялся, [224] что султан проявит о нем такую же заботу, как и о ширван-шахе.

Когда он прибыл к султану и преподнес ему подарки, большая часть которых состояла из драгоценных камней, Утур-хан отвернулся от него, [действуя] в пользу родного брата своей жены, и побуждал султана арестовать Нусрат ад-Дина и назначить вместо него ее родного брата. Тот так и сделал. Испахбад был закован в цепи, его лишили знаков уважения и отобрали его добро. Он некоторое время находился в тюрьме, пока Аллах не даровал ему свободу в то время, когда султан, потерпев поражение, возвращался из ар-Рума. [Султан] нашел, что доходы, поступающие в знак службы его брата, меньше, чем обещанные, а порой не поступают вовсе. Затем он (Нусрат ад-Дин) был освобожден и возвратился в свою страну, которую отобрал у брата за короткое время.

Султан послал меня к нему, когда он находился в заключении близ Хилата, так как он вызвал через поручителя кого-либо из доверенных лиц султана, чтобы поговорить с ним тайно. Затем, когда я прибыл к нему, он стал жаловаться на страдания от строгости заключения и тяжести оков. Он просил выполнить добрые обещания, которые были даны ему султаном, а затем перечислил мне то, что было взято у него Утур-ханом из сокровищ и драгоценных камней с той целью, чтобы он доставил это султану при ходатайстве о его освобождении. Однако тот ничего не передал.

Я повторил его рассказ султану и смягчил сердце султана по отношению к нему. Я увидел, как султан сожалеет о том, что совершил, унизив его, не посчитавшись со своим обязательством, разорвав [покров] уважения, как он упрекает тех, кто натолкнул его на это. И я узнал тогда, что его освобождение близко, и сообщил ему об этом.

И [произошло] еще такое: Хан-Султан — старшая из дочерей султана ['Ала' ад-Дина] Мухаммада — была взята в плен [татарами] вместе с Теркен-хатун. Ее взял к себе Души-хан, и она родила ему детей. Затем Души-хан умер, и она сообщила своему брату, султану [Джалал ад-Дину], сведения о татарах, о новостях у них и об их положении. Она прислала султану, когда он осаждал Хилат, один из перстней их отца, украшенный бирюзой, с выгравированным /210/ на нем именем султана Мухаммада. Это был знак для посланца, что он прибыл от нее. Она сообщала брату, что ал-хакан уже приказал учить ее детей Корану «и к нему дошло известие о твоей силе, вооружении, о твоем могуществе и обширности твоих владений. Поэтому он решил с тобой породниться и договориться о том, чтобы [225] владения ваши были разграничены рекой Джейхун: тебе то, что до реки, а ему то, что за ней. Поэтому, если ты найдешь силы противостоять им, отомсти и сражайся с ними: смотри, как тебе угодно, [поступай], как захочешь. А если нет, пользуйся случаем примириться тогда, когда они этого хотят».

Однако султан сделал вид, что занят осадой Хилата, и не обратил внимания на это. Он не дал ей ответа, который содержал бы благоразумие и открыл бы ворота для мира. Он не произнес и слова, которое решило бы дело добром и принесло бы плоды успеха.

Подобно той [птице], что оставила яйца под открытым небом
    и накрыла своими крыльями яйца другой [птицы] ².

Из событий [упомянем] приезд правителя Арзан ар-Рума Рукн ад-Дина Джахан-шаха ибн Тогрула ³ ко двору султана Рукн ад-Дин издавна провозглашал хутбу с именем ал-Малика ал-Ашрафа и объявлял о послушании и подчинении ему, он был заодно с хаджибом 'Али в его враждебности к государству [хорезмшаха] и в ненависти к нему. Все это он совершал, противодействуя своему двоюродному брату по отцу 'Ала'ад-Дину Кай-Кубаду ибн Кай-Хусрау — правителю ар-Рума. У него раньше были прегрешения перед государством Джалал ад-Дина, и он опасался их последствий. Так, он [раньше] помогал хаджибу 'Али против Шараф ал-Мулка, преградил путь купцам к султанскому лагерю и убил ас-Садида — ученика (мурида) султанского посла, возвращавшегося из ар-Рума.

Когда он увидел, что государство [Джалал ад-Дина] распространяет лучи [власти], умножая свое могущество, а Хилат вскоре будет взят, он отправил султану посла с просьбой о пощаде. Султан возвратил посла, подтвердив, что его надежда оправдалась.

А в [качестве посла] прибыл Шамс ад-Дин ал-Хаким ал-Багдади, обладавший остроумием, любезностью, образованностью и находчивостью. Он продекламировал мне несколько бейтов, упомянув, что это из его стихов:

Как несправедлива та, что упрекает меня за гуляма,
    ее упреки увеличиваются с течением времени!
Она спорит со мной о страсти того, кто каждый раз
    бросает на меня игривый взгляд, стрелы которого не минуют меня.
/211/ Если ужалили мое сердце скорпионы его виска
    и укрепилась в моей душе страстная любовь к нему,
То противоядие ее в его прохладной слюне,
    которая устраняет мучения и погибель.
Она говорит, высказывая недовольство и ревность,
    и стоит на своем, упрямая в споре: [226]
«Уйди! Ты разгневал каждую красавицу
   с нежным телом, со сладостным поцелуем!»
Тогда я продекламировал ей, хотя мое сердце скиталось
   вдали от нее и узда души моей была в руке любимого:
«Если благородные люди моего племени будут мною довольны,    то позорящие мое племя,
конечно, будут в гневе на меня!»

Затем Рукн ад-Дин прибыл, и султан приказал Шараф ал-Мулку встретить его вместе с чинами дивана на расстоянии одного дня пути. Он встретил его и ночевал у него в ал-Манзила, на берегу озера Назук ⁴, которое находится между Хилатом и Маназджирдом ⁵. В ту ночь они собрались пить вино в шатре Рукн ад-Дина, и, пока они оба развлекались, Рукн ад-Дин преподнес Шараф ал-Мулку подарки на сумму более чем десять тысяч динаров.

Ханы встретили его в день прибытия в Хилат согласно их рангам, а султан ожидал его на площади, под балдахином. Когда Джахан-шах въехал на площадь, он спешился, поцеловал землю и прошел несколько шагов, затем его встретил хаджиб ал-хасс Бадр ад-Дин Тутак ибн Инандж-хан, который от имени султана приказал ему сесть на коня. Он сел в седло и стал кланяться в знак службы, пока не подъехал к султану, который обнял его, а Джахан-шах поцеловал его руку. Султан показал ему место под балдахином, и он встал по правую руку от султана. В это время рухнули опоры балдахина вместе с палками, которые поддерживали его, и он упал. Люди усмотрели в этом дурную примету, которая касалась их обоих. Их встреча стала причиной их гибели, как об этом будет сказано дальше.

После этого Джахан-шах находился на [султанской] службе несколько дней. Султан подружился с ним, подарил его приближенным двести почетных одежд; в числе других подношений было восемнадцать лошадей со сбруей, седлами и бунчуками. Затем он разрешил ему возвратиться в свою страну и приказал, чтобы он послал к Хилату все, что может, из орудий для осады. Он послал большую катапульту, которая называлась Кара Бугра, щиты, шлемы и много стрел.

/212/ И еще [случилось следующее]: смерть Кайкамар-шаха — сына султана, матерью которого была сестра Шихаб ад-Дина Сулайман-шаха, малика [туркмен] ал-Йива'и ⁶.

Причина женитьбы султана на ней была такова. Когда султан возвратился в шестьсот двадцать первом году (1224 г.) из Багдада, после опустошения его окрестностей, о чем мы упоминали [227] выше, он прибыл к крепости Шихаб ад-Дина один, без своего гарема, и остановился поблизости от нее ⁷. Султан послал к Шихаб ад-Дину с просьбой прислать ему невольницу, пригодную для его ложа. Его просьба была направлена через евнуха, которого звали Сирадж ад-Дин Махфуз, и тот возвратился с ответом Шихаб ад-Дина. Тот сказал: «У меня нет кого-либо достойного для султанского ложа, кроме моей сестры».

Султан, да помилует его Аллах, был женолюбив и не связывал себя в этом деле узами приличий. Поэтому он согласился на заключение брака, и ее привели к нему в ту же ночь. Затем султан отбыл и оставил ее там, а через некоторое время прибыл ее слуга-евнух с сообщением, что она забеременела в ту же ночь. Султан вызвал ее к себе, и она родила Кайкамар-шаха, который прожил три года. Это был смышленый, нежный и любимый ребенок. Он умер в окрестностях Хилата. В его смерти обвинили кормилицу дочери султана, родившейся от [его жены] — дочери правителя Фарса. Кормилицу обвинили в том, что она напоила его и погубила таким образом ⁸. А Аллах знает лучше!

И [еще] из числа событий: смерть Душ-хана ибн Ахаш-Малика. Ахаш-Малик был сыном дяди султана по матери, он храбро сражался в окрестностях Исфахана и погиб как мученик. Султан воспитал Душ-хана так, как отец воспитал бы сына. Люди думали, что он сын султана, и говорили, что султан подарил мать Душ-хана упомянутому Ахашу, а затем она родила Душ-хана, но прежде девяти месяцев. Вообще султан выказывал предпочтение ему перед своими детьми и отдавал ему преимущество во всем, что касается внимания и заботы. [Душ-хан] заболел в окрестностях Хилата и умер. Султан в своем горе даже нарушил обычай, и я видел, как он вышел из своей палатки и вошел в шатер, где находился гроб.

И [еще] из числа [событий]: прибыл хаджиб Са'д ад-Дин ибн [ал-Хасан] в качестве посла от Высокого дивана ⁹ с несколькими просьбами. Если на эти просьбы отвечали согласием, то посла следовало сопроводить в обратный путь высокими сановниками султана /213/ и его приближенными, осведомленными о степенях высоких должностных лиц, с тем чтобы они вернулись с почетными одеждами [для султана].

В числе просьб [Высокого дивана] была такая: чтобы султан не [требовал] подчинения от Бадр ад-Дина Лу'лу' — правителя Мосула, Музаффар ад-Дина Гёк-Бори — правителя Ирбила, Шихаб ад-Дина Сулайман-шаха — малика [туркмен] Йива'и и 'Имад ад-Дина Пахлавана [ибн Нусрат ад-Дина] ибн Хазараспа — правителя ал-Джибала ¹⁰, а считал их подчиненными [228] [Высокого] дивана, подвластными и приверженными его [власти].

И вот [еще] из числа [событий]: когда Великий султан ['Ала' ад-Дин Мухаммад] вернулся с гор Хамадана, а его цель — поход на Багдад — не была достигнута, он прекратил упоминание имени халифа в хутбе во всех своих владениях. Такое положение сохранялось, но хатибы в Арране, Азербайджане и во вновь завоеванных странах в это время упоминали имя халифа [в хутбе], молясь, как обычно, о счастливом продолжении его дней, потому что это были страны, которыми султан [Джалал ад-Дин] овладел уже после своего отца. А жители остальных старых владений [по-прежнему] не упоминали имени халифа, как было приказано.

Султан был занят делами и не обращал внимания на это. Затем, когда посол Дивана вступил с ним в переговоры об этом, он издал грамоты для всех областей, составлявших его владения, чтобы упоминали имя имама Абу Джа'фара ал-Мансура ал-Мустансира би-ллаха — Эмира верующих, да будет Аллах доволен им и его праведными предками!

Когда дела завершились так, как посол этого желал, султан согласился восстановить хутбу по известному с древних времен обычаю и стал считать упомянутых [правителей] в числе подданных [халифа] и сопроводил посла [халифа] хаджибом ал-хасс Бадр ад-Дином Тутаком ибн Инандж-ханом. Среди тюрок не было подобного ему по части сметливости и остроумия, мудрости и обходительности, хорошего почерка и знания персидских стихов, в различении хорошего и плохого и, наконец, в знании правил придворного этикета (ал-худжубийа) и должных приличий. Всем этим он обладал, хотя был еще молод и по своему возрасту находился в поре цветущей юности.

Султан приказал мне написать тут же перед ним [памятную] записку в Высокое присутствие. Она состояла из нескольких разделов, и последний раздел представлял просьбу разрешить пребывание в Высоком присутствии его личного хаджиба, с тем чтобы выказать султану большое уважение и почтение по сравнению с другими владыками. Его просьба была удовлетворена.

Мне рассказывал личный хаджиб: «Султан приказал мне: “Когда ты явишься [на аудиенцию] в Диван, /214/ то не целуй руки вазира Му'аййид ад-Дина ал-Куми ¹¹ и не оказывай ему знаков почтения за некоторые его дела, требующие отмщения”. Я исполнил в точности то, что было приказано. Когда прошло несколько дней, однажды вечером у моего дома на берегу Тигра причалило судно, ко мне вошел хаджиб Са'д ад-Дин ибн [229] ал-Хасан и сказал: “Подготовься к службе Эмиру верующих!”

Затем я сел на судно вместе с Са'д ад-Дином, который стал говорить с матросом на странном наречии, которого я не понимал, а затем перепрыгнул с этого судна на другое и оставил здесь меня одного. Я спросил его об этом, и он ответил: “Я не знал, что это первое судно — особое и послано за тобой в знак почести”. Я встал, поклонился, выразил свою благодарность и вознес молитву. Мы плыли по реке до тех пор, пока не достигли больших ворот. Я вошел, а Са'д ад-Дин задержался и не двинулся дальше. Я сказал ему: “А разве ты не пойдешь со мной?” Он ответил: “Каждому из нас определено свое место, и мне не следует идти дальше этого [порога] ”.

За дверью стоял слуга, который повел меня к другим воротам и постучался. Ворота открылись, и я вошел. Здесь я увидел старого слугу, сидящего на скамье. Он приветствовал меня, а перед ним находились свиток [Корана] и свеча. Он усадил меня рядом, говоря слова приветствия, пока не вошел еще один слуга — белолицый, нежный, с прекрасным лицом. Он подал мне руку и любезно заговорил со мной по-персидски. Затем он взял меня за руку и повел, говоря: “Для тебя не тайна, кто таков тот, перед кем ты желаешь предстать. Его величие и высокое положение не нуждаются в описании. Смотри же за тем, как ты будешь выказывать благопристойность в службе Высокому присутствию, и поцелуй землю там, где я тебе укажу”.

А заставило его (слугу) говорить со мной об этом и давать мне эти советы только то, что он узнал, как я нарушил условности службы в Диване, и я сказал ему: “Не считай меня невеждой! Несмотря на то что я тюрк, я знаю правила службы и их место и различаю, где должно быть скромным, а где высокомерным. Если я измажу свое лицо в пыли у Высоких порогов тысячу раз, я все равно сочту себя нерадивым исполнителем службы. Ведь от польз службы быстро приходят высокие степени, а впоследствии — спасение в ином мире!”».

Он (хаджиб ал-хасс) продолжал: «Ему понравились мои слова, и он похвалил меня. /215/ Когда мы взошли на возвышение, перед моими глазами открылась черная завеса и я поцеловал землю прежде, чем слуга напомнил мне об этом, и за это он похвалил меня. Затем я увидел целый сад из множества свечей, как будто небосвод отражался в воде темной ночью. Я увидел вазира, стоявшего у закрытой завесы. Подошел слуга и поднял завесу. И я шел и целовал землю, пока не приблизился к вазиру, и здесь остановился.

Вдруг я увидел Эмира верующих, сидящего на троне. Халиф заговорил с вазиром по-арабски, затем вазир приблизился к [230] нему на несколько шагов и приказал мне стать туда, где он стоял раньше. Я прошел вперед, поцеловал землю и стал на его место. Затем Эмир верующих спросил: “Как поживает его шахиншахское величество?” — имея в виду султана. Таково было его официальное обращение к султану в письмах.

Затем я поцеловал землю, и он (халиф) продолжал говорить слова, возвещавшие о том, что он имеет добрые намерения заботиться о положении султана, что он хочет поставить его выше других владык его времени и султанов его эпохи. На это я не ответил ничего, а только поцеловал землю. Затем он приложил печать к верительной грамоте (китаб ал-'ахд), которая была составлена для султана и которую мне вручил вазир. Я положил ее на голову, поцеловал землю и возвратился».

Да! Упомянутый был облачен в особую почетную одежду, и ему выдали, как говорят, десять тысяч динаров. Однако от него я этого не слышал.

Его сопровождали эмир Фалак ад-Дин [Мухаммад] ибн Сункур ат-Тавил (Длинный) и хаджиб Са'д ад-Дин ибн [ал-Хасан]. С ними же были отправлены подарки для султана. Они прибыли к Хилату зимой, когда султан [был занят] его осадой. Для Фалак ад-Дина, когда он садился на коня и спешивался, устроили «павильон» (дихлиз) и играли трубы. А хаджиб Са'д ад-Дин ибн ал-Хасан, несмотря на высокое положение и значительное место, которое он занимал в Высоком диване, служил ему в качестве хаджиба, следуя этикету.

И вот я подробно перечисляю то, что они доставили из даров и одежд:

1. Два набора почетных одежд для султана. Один из них включал джуббу, чалму и индийский меч с разукрашенной перевязью. Другой состоял из кафтана (каба'), колпака (кумма), верхнего платья (фарджийа), караджулийского меча, украшенного золотом, с поясом, сплошь украшенным динарами и драгоценным, богато унизанным ожерельем.

/216/ 2. Два скакуна со сбруей, седлами и бунчуками, самыми красивыми, какие бывают, и восемь подков, прибитых к их копытам во время передачи, весом каждая в сто динаров.

3. Золотой щит, инкрустированный редкими самоцветами: всего там был сорок один камень — [двадцать] яхонтов, [двадцать] бадахшанов и посредине один большой камень бирюзы.

4. Тридцать коней — арабских скакунов, которые были покрыты попонами из румийского атласа, подбитыми атласом багдадским. Все лошади имели шелковые поводья, и на каждом было нанизано по шестьдесят халифских динаров. [231]

5. Тридцать или двадцать мамлюков, вооруженных, на своих конях.

6. Десять гепардов с атласными накидками и золотыми ожерельями.

7. Десять соколов, увенчанных колпачками с маленькими жемчужинами.

8. Сто пятьдесят свертков (бокча), в каждом из которых было по десять [наборов] одежды.

9. Пять шаров из серой амбры, оправленных золотом.

10. Дерево алоэ ('уд) длиной в пять или шесть локтей, которое переносили двое мужчин.

11. Четырнадцать почетных даров для ханов. Все они состояли из коней со сбруей и бунчуками, золотых подпруг и тифлисских застежек. Он (халиф) хотел отличить некоторых из них и поэтому украсил застежки, кроме четырех, предназначенных для коней Да'и-хана, Улуг-хана, Утур-хана и Туган-хана.

12. Триста наборов одежды для эмиров: каждый из них состоял только из кафтана и колпака. Набор одежды для Шараф ал-Мулка состоял из черной чалмы, кафтана, фарджийи, индийского меча, двух шаров амбры, пятидесяти рубах и мулицы.

13. Двадцать наборов одежды для чинов [султанского] дивана, каждый из них состоял из джуббы и чалмы.

Мне, в отличие от остальных чинов дивана, была определена прекрасная серая мулица и двадцать рубах, большая часть которых была из румийского и багдадского атласа.

Когда я прочел список, прибывший от Дивана халифата к султану, то в начале его было написано: «Его шахиншахское высочество», после этого: «высокочтимый Шараф ал-Мулк», а затем после них был упомянут и я. Из остальных чинов дивана никто, ни по титулу, ни по имени, упомянут не был, они перечислялись по названиям [должностей]: ал-мустауфи, ал-мушриф, ал-'арид, ан-назир и так далее. Он (халиф) послал им только /217/ по джуббе и по чалме.

В это время Шараф ал-Мулк обращал на меня мало внимания, а его мнение о моем праве было изменчиво из-за частой смены его настроения и доверия к доходившим до его слуха клевете и сплетням. Поэтому он нашел в этом определении [чинов] уязвимое место.

Когда я прочел послание султану, он (Шараф ал-Мулк) спросил: «Почему некто поставлен перед чином дивана? Разве не следует уравнять их в почетных одеждах и прочих дарах?» Султан сказал: «Причина этого ясна. Она [состоит] в том, что он (ан-Насави. — З. Б.) хорошо знает правила общения с ними при официальном обращении и соблюдает касающиеся нас их [232] требования при переписке с ними. А кроме того, послы видели его у нас, когда он присутствовал на приеме как советник. Сахиб дивана не был в этом месте, и он не имеет отношения к тому, что касается дела правления. В его обязанности входит сбор доходов дивана и запись поступлений и расходов, а это не относится к упомянутым делам». Таким образом, цель, к которой стремился Шараф ал-Мулк, не была достигнута.

Посол правительства халифата ожидал, что султан посетит шатер, который был разбит для сокровищницы, и [там] наденет и одно и другое облачение. Но он не сделал этого, а поставил шатер близ султанской сокровищницы, куда и перенесли одежды. Султан дважды подъезжал к шатру и облачился в обе одежды в течение дня, а после него их стали надевать и остальные.

Затем оба посла обратились к султану с ходатайством о судьбе Хилата и просили снять с него осаду и дать осажденным [свободно] вздохнуть. Однако сам он не ответил им устно, а когда они возвратились в их жилище, он послал меня к ним обоим передать порицание. Вот что сказал султан: «Среди того, что вы оба передали мне от имени Эмира верующих, вы сказали такое: “Мы желаем возвышения твоего дела, усиления твоего могущества и превосходства твоего достоинства и твоего господства над владыками твоего времени”. Затем вы оба советуете мне снять осаду Хилата, после того как явился предвестник победы и показались признаки успеха. А это противоречит тому, о чем вы оба говорили как о заботах Эмира верующих».

Они ответили: «Султан прав, и дело обстоит так, как он изложил. Однако мы предостерегаем, что если взятие окажется трудным и сопротивление крепости будет продолжаться, то султан отойдет от нее без совета со стороны Дивана халифата и без его посредничества. И если возникнет необходимость отхода, то при посредничестве Дивана уход не приведет к брани со стороны порицающих за слабость и будет больше похож на победу».

Султан принял их извинения и продолжал осаду. Жители /218/ Хилата в дни пребывания послов воздерживались от проклятий [по адресу султана], но, когда они убедились, что султан не принял посредничества в отношении их и что настало время возвращения послов, они снова начали браниться, [придумывая] разные поношения и диковинные слова.

Из событий [произошло еще следующее]: прибытие посла ал-Малика ал-Мас'уда, правителя Амида ¹². Посол был тюрк, известный под именем 'Алам ад-Дин Касаб ас-Суккар («сахарный тростник»), и его сопровождал посол ал-Малика ал-Мансура — правителя Мардина ¹³, чернокожий евнух. [233]

Оба их посольства имели целью [свидетельство] службы и покорности. Султан сопроводил их послом со своей стороны, приказав им обоим читать хутбу с его именем в их владениях, чтобы испытать, верно ли то, что они утверждают [по поводу] согласия и союза. Он направил с послами факиха Наджм ад-Дина ал-Хорезми. Однако упомянутый задержался у них, пока султан не возвратился из ар-Рума не таким образом, как это было бы желательно для него.

Из событий [произошло еще такое]: когда бедствия Хилата стали большими и дороговизна усилилась, деньги обесценились и были съедены собаки и кошки, из города однажды вышло около двадцати тысяч человек. Их лица от голода изменились так, что брат не мог узнать брата, а отец — сына. Шараф ал-Мулк кормил их, забивая для них ежедневно по нескольку коров, но это не помогло их ослабевшим душам и почти бездыханным телам — большая часть их умерла, а остальных рассеяли руки Сабы.

И еще [произошло следующее]: Великий султан ('Ала' ад-Дин Мухаммад) был похоронен на острове, как мы выше упомянули в рассказе о его смерти, возвратив [Аллаху] жизнь, данную ему на срок. Султану, когда он был занят осадой Хилата, пришло на ум построить в память отца Мадрасу в Исфахане и перенести туда с острова его гроб (табут).

Он направил в Исфахан Мукарраб ад-Дина — старшего конюшего, который был ранее постельничим ¹⁴. Это был тот, кто омывал Великого султана. [Ему было приказано] построить в Исфахане Мадрасу с куполом над могилой, со всеми другими необходимыми помещениями, такими, как отделение для одежды, отделение /219/ для постели, отделение для омовений, отделение для обуви и так далее. Султан послал с ним тридцать тысяч динаров для начала строительства. Он предупредил вазира Ирака, чтобы тот выдавал из поступлений дивана средства, необходимые для окончания строительства, и чтобы утварь была изготовлена из золота: и подсвечники, и тазы, и кувшины, — и чтобы у дверей стоял конный караул с бунчуком и украшенной амуницией.

Ал-Мукарраб направился в Исфахан и приступил к строительству. Я прибыл через четыре месяца и увидел, что стены уже поднялись в рост человека.

Султан написал своей тетке по отцу Шах-хатун — правительнице Сарийи, одного из округов Мазандарана, ее отец Текиш выдал ее замуж за малика Мазандарана Ардашира ибн ал-Хасана ¹⁵, а тот умер, — чтобы она сама и вместе с ней малики, эмиры и вазиры Мазандарана отправились на остров и [234] перевезли гроб с острова в крепость Ардахн. Она была самой неприступной крепостью на земле, и останки должны были оставаться там, пока не будет закончено строительство мадрасы в Исфахане, а затем перевезены туда.

И клянусь жизнью, что я писал эти грамоты неохотно и считал их мнение неразумным. Я поведал ал-Мукаррабу некоторые свои мысли и открыл ему кое-какие тайны: ведь я знал, что его труп — да прохладит его Аллах освежающим ветром — не был сожжен татарами только потому, что к нему трудно было добраться. Они уже сожгли кости всех погребенных султанов, в какой бы земле они ни находились, так как они считали, что все эти султаны [имеют] общего предка и одного рода. Даже кости Йамин ад-Даулы Махмуда ибн Себюк-Тегина ¹⁶ — да помилует его Аллах — были извлечены из его могилы в Газне и сожжены.

Однако то, что я сказал, не понравилось Мукарраб ад-Дину, и поэтому я прекратил разговор. А дело было впоследствии именно так, как я предполагал: татары, покончив с султаном [Джалал ад-Дином] на границах Амида, о чем мы еще расскажем, осадили упомянутую крепость (Ардахн), захватили останки [султана Мухаммада] и отправили к ал-хакану, а тот сжег их.

Из событий [произошло следующее]: Муджир ад-Дин Йа'куб ибн ал-Малик ал-'Адил Абу Бакр ибн Аййуб ¹⁷ однажды стал стучать в стену Хилата, вызывая султана на переговоры. Султан согласился /220/ на это, полагая, что он, может быть, скажет о том, что относится к достижению цели (т.е. о сдаче Хилата. — З. Б.). Но когда султан прибыл, Муджир ад-Дин сказал: «Беда уже охватила все, и зло уже обнаружило себя. Обе стороны уже [на краю] гибели. Не хочешь ли ты сразиться в поединке со мной, чтобы на этом дело пришло к концу?» Султан спросил его: «Когда это будет»?» Тот ответил: «Назначим завтрашнее утро».

Султан на следующее утро надел кольчугу. Шараф ал-Мулк услышал об этом, поспешил к султану и сказал: «Муджир ад-Дин неровня султану, недостоин его, и не годится султану сражаться с ним один на один. Если бы я знал, что султан, уничтожив его, достигнет своей цели, то согласился бы с этим. Однако я убежден, что с его гибелью цель не будет достигнута. Кроме того, хотя он происходит из владетельного дома, но [относится] к числу подчиненных вассалов».

Султан сказал: «Он таков, как ты о нем сказал. Но как можно не сразиться с тем, кто хочет сражаться? Что у меня за причина отказываться, если меня вызывают? И еще — я не выхожу первым». Затем он в одиночестве сел на коня и [235] направился к Бидлисским воротам [Хилата] в назначенное время, остановился и сообщил о своем прибытии. Они (жители Хилата) стали бранить его и осыпать его стрелами, подобно дождю. Но Муджир ад-Дин не вышел, и султан возвратился.

Из событий [произошло следующее]: однажды ночью султан вызвал меня к себе. Я увидел у него хитрую старуху-обманщицу, которая вышла из Хилата с письмом якобы от имени аз-Заки ал-'Аджами, который пользовался влиянием как у ал-Малика ал-Ашрафа, так и у султана и переводил от их имени на три языка — тюркский, персидский и армянский.

Письмо содержало просьбу Заки ад-Дина к султану о передаче ему пяти тысяч динаров для раздачи воинам-хиндуванийа ¹⁸ и войскам, чтобы привлечь их на сторону султана и получить согласие на сдачу Хилата. После этого, на следующее утро, раскроются Ворота Долины (Баб ал-Вади) и султан войдет [в город].

Когда султан посоветовался со мной об этом, он почувствовал, что я недоволен. Он удивился и спросил: «Почему ты, как я вижу, сомневаешься в этом деле?» А султан страстно желал взять Хилат и поэтому решил дать старухе требуемую сумму. Я ответил: «[Я], [Ваш] мамлюк, имел свидание с Заки ад-Дином и говорил с ним о делах, когда аз-Заки следовал от своего господина послом к султану, и [я] увидел, /221/ что это один из умнейших и одареннейших людей своего времени, такой, от которого нельзя скрыть, где ошибка, а где истина. Человек, подобный ему, далек от того, чтобы войти в такое сомнительное и опасное дело. Кроме того, благо султана требует, чтобы он перешел на сторону [его] государства и тотчас же стал враждебен своему [бывшему] господину. Как же он может рисковать собой в деле, которое связано с удовлетворением группы людей с различными желаниями и противоположными мнениями, и использовать при этом деньги или соблазнительные обещания? Где гарантия, что кто-либо из них не выдаст тайну и он не будет уничтожен? Это так, если эти деньги он просил для других. А если она сказала, будто он просил эту сумму для себя, то ему и так ясно, что, когда он сдаст Хилат султану, ему достанутся такие награды и пожалования икта' в сравнении с которыми упомянутая сумма окажется ничтожной».

После того как султан услышал мое мнение, его решительность в этом деле убавилась. Однако его желание захватить Хилат заставило его дать ей тысячу динаров, [а это была только] пустая трата. Султан сказал ей: «Если правдивость твоего рассказа будет подтверждена каким-либо доказательством, то мы дадим тебе остальные четыре тысячи динаров». [236]

Ночью она вернулась в Хилат; у [ее] рассказа не было никакой основы. Эта весть распространилась в войсках и дошла до некоторых хилатцев. 'Изз ад-Дину Айбеку сообщили о том, что аз-Заки переписывается с султаном, и Айбек убил его без какой-либо вины с его стороны.

Когда султан овладел Хилатом, эту старуху захватил кто-то из сархангов, вытащив ее из дубильни, с ней был ее муж, дряхлый старик. Она принесла золото, но уже истратила из него триста динаров. Говорят, что она была задушена. Результатом ее обмана были ее смерть и гибель Заки ад-Дина.

И [произошло еще следующее]: одно шифрованное письмо было отправлено 'Изз ад-Дином Айбеком ал-Малику ал-Ашрафу, а другое было послано ему же Муджир ад-Дином Йа'кубом. Оба эти письма были перехвачены в пути. Султан передал их мне, и его забота способствовала тому, что я разобрал оба письма. Они содержали жалобы на испытываемые ими затруднения и беды. В обоих письмах говорилось о том, что из-за колдовства врага снег в этом году в округе Хилата не выпал.

Было перехвачено еще одно письмо, написанное ал-Маликом ал-Ашрафом мутавалли Хилата 'Изз ад-Дину. Оно гласило: «Твои слова о колдовстве врага и ясном небе показывают, насколько вами овладел страх. Как же иначе — ведь подобное дело может совершить только Аллах! /222/ А зимы случаются разные: бывает, что снег задерживается, а иногда выпадает раньше времени. Вот скоро мы прибудем с войсками, чтобы отвести беду и устранить ущерб. Мы будем гнать их (хорезмийцев) за Джейхун».

Из событий [произошло следующее]: смерть сахиба-дивана Шамс ад-Дина Мухаммада ал-Мустауфи ал-Джувайни. Он происходил из [семьи] знатных господ. Если он стремился достигнуть совершенства [в чем-либо], то добивался этого. Когда его стиль письма сравнивали со стилем [других], то он превосходил их. Время испытало его, а жизнь надевала на него [разные] одежды. Он был назначен главой дивана в конце жизни Великого султана ['Ала' ад-Дина Мухаммада]. Когда он прибыл ко двору, султан [Джалал ад-Дин] назначил его главой дивана, и он занимал эту должность, оставаясь чистым в том, что он говорил и писал, и не ступал на путь, внушавший ему подозрения.

Он переселился в соседство к Аллаху, в дом Его щедрости, во время осады султаном Хилата и назначил меня своим душеприказчиком, поручив мне опекать интересы его сирот. Он завещал мне перенести гроб с его телом в Джувайн, один из округов Хорасана, где он родился, и я сделал это.

Султан не стал касаться чего-либо из оставленного им [237] наследства, и я отослал его имущество с моими и его доверенными людьми его наследникам.

После него его место главы дивана занял Джамал ад-Дин 'Али ал-'Ираки. Раньше он замещал вазира Ирака Шараф ад-Дина в некоторых делах дивана [этой области]. Случилось так, что он прибыл по делам своего господина в момент смерти главы дивана. Тогда же султан обвинил вазира в погрешностях, связанных с неспособностью и нерадивостью, и убедился, что мушриф ворует, а хазин (казначей) — обманщик. Поэтому ему хотелось испытать их при помощи человека твердого, неучтивого и несговорчивого.

И Джамал [ад-Дин] занял пост главы дивана, и вместо подчиненного вельможи пришел лев, внушающий страх, а яркую звезду заменил брошенный метеор. Из-за него начались беспорядки и споры, противоречия и разногласия, и вскоре многие чиновники дивана стали тратить немалые суммы, [стараясь], чтобы их уволили с должности, хотя раньше деньги тратили на то, чтобы добиться поста.

Главной особенностью его деятельности в диване было ущемление выплат «должного» (хукук), задержка пенсий (идрарат), прекращение выдачи пособий (тасвигат) ¹⁹, выдававшихся с давних времен.

Не каждый сарай — достойное [место] для того, чтобы дружить с воспитанностью /223/ и овладеть искусством письма, и не всякая кожа годится для хранения мускуса. Не все, что предназначено для глаза, — сурьма, а самые бесполезные вещи — это ожерелье на шее свиньи, меч в руках слепого и перстень на руке скверного развратника.

Как прекрасно поступал Ануширван!
    Когда узнавал, что человек низок и подл,
То запрещал касаться после него его калама,
    если он унизил [своей] службой племя благородных.

Первый проступок, показавший его наглость и выявивший признаки его низости, был таков: когда хаджибы привели его в диван, чтобы усадить на место его главы, случилось, что Шамс ад-Дин ат-Тугра'и находился в диване, чтобы приветствовать Шараф ал-Мулка, и сидел с ним рядом. А когда вошел Джамал ад-Дин, он взял за руку Шамс ад-Дина, отвел его от вазира и сел между ними. Тогда ат-Тугра'и сказал: «Разве тебе не стыдно?» Тот ответил: «Это моя должность, и я воюю с теми, кто соперничает со мной».

Из событий [произошло следующее]: вазир правителя Аламута 'Ала' ад-Дина [Мухаммада III] был приведен в качестве [238] пленного. Причиной этого было то, что он, по обычаю, как и каждый год, прибыл в горы, возвышающиеся над Казвином, с подневольными людьми ²⁰ для сбора сена для зимних запасов.

Эмиры Ирака были убеждены, что мнение султана об исмаилитах изменилось с тех пор, как они не сдержали обещания о возвращении его брата Гийас ад-Дина на султанскую службу. Туда поспешил Баха' ад-Дин Сакур — мукта' Саве, который напал на [вазира] в горах, схватил его и отправил в Хилат. Оттуда он был доставлен в крепость Дизмар. Он был заточен, пока не исполнилось предначертанное ему и не было возвещено об окончании его срока. Он был убит через четыре месяца.

Из событий [произошло следующее]: прибыли послы ар-Рума. Султан 'Ала' ад-Дин Кай-Кубад ибн Кай-Хусрау направил к султану [Джалал ад-Дину] джашнигира Шамс ад-Дина Алтун-Аба и кади Арзинджана Камал ад-Дина Камйара ибн Исхака с подарками и подношениями, стараясь снискать его расположение.

В числе подарков было тридцать мулов, полностью нагруженных вьюками с атласом, [тканями] ал-хита'и ²¹, бобрами, соболями и прочим; тридцать или двадцать мамлюков с лошадьми и снаряжением; сто коней и пятьдесят мулов с убранством.

/224/ Когда они со [всем] этим достигли Арзинджана, выяснилось, что прибыть к султану невозможно, так как Рукн ад-Дин Джахан-шах ибн Тогрул — правитель Арзан ар-Рума — открыто враждовал с обоими государствами и объявил о своей верности [ал-Малику] ал-Ашрафу.

Подарки оставались в Арзинджане на протяжении всей осады Хилата, до того времени, когда правитель Арзан ар-Рума вступил на путь [султанской] службы. Тогда послы явились со всеми дарами и подношениями, которые были посланы с ними. Однако их обязали преподнести подарки так, как преподносят дары подданных из числа эмиров и прочих. Шамс ад-Дин Алтун-Аба должен был стоять с хаджибом ал-хасс на месте просителей, стать на колени, и затем хаджиб подробно перечислил все, что было преподнесено, на глазах у многочисленных людей, не воздавая достойного уважения степени [их господина], не обращая внимания на [его] стремление к искренней дружбе и верности. [Они] позволили себе по отношению к нему то, что не полагается, и заставили посла претерпеть больше, чем это позволяют приличия. Вдобавок к этому они просили руку дочери султана [Джалал ад-Дина] для сына их государя, чтобы укрепить дружбу и прекратить раздоры, а на это ответили отказом. [239]

Затем [послы государя ар-Рума] напомнили о давней вражде, возникшей между правителем Арзан ар-Рума и ними, и просили, чтобы султан разрешил отобрать Арзан ар-Рум у него, а самого правителя передал им и дал утолить накопившуюся в их душах злобу и ненависть к нему. Но это их предложение разгневало султана, и он сказал: «Этот упомянутый, которого [вы] хотите заполучить, хотя и разорвал в отношениях со мной покрывало приличия и поднял завесу уважения, но, несмотря на это, пришел ко мне так, как приходят арабы [с просьбой о покровительстве]. Для подобного мне было бы мерзко преступить его право на приход и выдать его тому, кто жаждет его крови».

Однажды я вошел к Шараф ал-Мулку и увидел сидящих у него послов ар-Рума. Он говорил с ними грубо и заявил: «Если бы султан разрешил мне, то я вторгся бы сам в вашу страну и захватил бы ее силами своих войск» — и далее говорил в таком же смысле. Когда они ушли, я спросил его: «какова причина этой грубости? Ведь их властелин проявил добрую дружественность и покорность, а его послы прибывают один за другим». Он ответил: «Все, что они доставили из подарков для меня, не стоит и двух тысяч динаров!»

Послы султана 'Ала' ад-Дина возвратились с ответами, не удовлетворявшими [их государя] и не уладив дел. Султан сопроводил их таштдаром Джамал ад-Дином Фаррухом ар-Руми, амир-шикаром ²² Сайф /225/ ад-Дином Дорт-Аба и хорезмским факихом, носившим лакаб Рукн ад-Дин.

Когда сопровождавшие достигли середины страны ар-Рум, послы 'Ала' ад-Дина опередили их и добрались к своему господину раньше. Послы сообщили ему, что все его заботы об очищении источников [дружбы], о возобновлении договоров, его стремление к взаимной поддержке и помощи друг другу — все это оказалось ударом по холодному железу.

И тогда 'Ала' ад-Дин склонился к ал-Малику ал-Ашрафу и послал к нему Камал ад-Дина Камийаса, чтобы сообщить ему, что тот, чьей дружбы и поддержки он желал, [погубил все], не оставив ни зеленого [побега], ни сухого [стебля]. А он ('Ала' ад-Дин) отвратился от добрых надежд на султана, подобно отчаявшемуся. «Остановить его (Джалал ад-Дина) без меча невозможно, а старания угодить ему бесполезны. И теперь нам осталось лишь прийти к единодушному согласию и защитить обе наши державы».

Это нашло в душе ал-Малика ал-Ашрафа сочувствие и готовность к согласию, и они договорились между собой. А послы султана попали к 'Ала' ад-Дину — правителю ар-Рума — [240] только после возвращения Камал ад-Дина Камийаса от ал-Малика ал-Ашрафа и заверения ал-Малика ал-Ашрафа [в верности союзу] с его господином ²³ ['Ала' ад-Дином].

Рассказ о взятии султаном Хилата в конце шестьсот двадцать шестого года (Сентябрь—октябрь 1229 г.)

Когда время осады [Хилата] затянулось, люди стали умирать из-за дороговизны, их рассеяли руки гибели, пищей там стали собаки и кошки, а [стоимость] дирхемов и динаров упала. Поэтому Хилат стал тягостью для того, кто [мог] его взять, и бедой для того, кто им владел. Тогда Исма'ил ал-Йива'и ночью спустил со стены несколько своих приближенных, и они сообщили султану, что Исма'ил ал-Йива'и просит его выделить для него владение икта' в Азербайджане и тогда он сдаст ему город. Султан наделил его Салмасом и рядом поместий (дийа') в различных местах Азербайджана и дал клятву, что утвердит их своей подписью. Послы возвратились в город, и дело было решено ²⁴.

Люди надели доспехи, а Исма'ил ночью спустил веревки, по которым поднялись знамена и пешие воины, а остальные люди изготовились к наступлению.

Когда настало утро, войска стали наступать через брешь, пробитую катапультой [в стене]. В Хилате остатки войск из Каймура ²⁵ начали /226/ жестокое сражение и чуть было не изгнали осаждавших, хотя они, глядя на башни, видели, что большая часть их заполнена султанскими воинами и знаменами. Воины с башен напали на них с тыла, и они стали поспешно отходить. Все эмиры попали в плен, в том числе каймурские, такие, как ал-Асад ибн 'Абдаллах [ал-Каймури], и другие, так как они не оставили своих позиций в башнях. А 'Изз ад-Дин Айбек ал-Ашрафи и сыновья ал-Малика ал-'Адила Абу Бакра ибн Аййуба — Муджир ад-Дин и Таки ад-Дин ²⁶ укрепились в цитадели.

Султан хотел сохранить Хилат от грабежа, но его намерение не имело успеха. К нему пришли ханы и эмиры и сказали: «Длительный срок осады ослабил твои войска и погубил их коней и скот. Если ты запретишь им грабить, то из-за слабости они уклонятся от встречи с врагом и, когда он двинется, эта [241] слабость может стать причиной их ухода и узы [повиновения] будут разорваны».

Они стали подстрекать его подобными [речами], прикрывая свою жадность к запретному, пока он не отпустил поводья, [разрешив] им грабить. Они грабили три дня подряд, и это было то же самое, что бередить рану и сыпать на нее соль. Они добывали то, что упрятали жители, взимали поборы, [сжимая людей] в давильнях. Если в их руки попадал кто-либо из хилатцев, то они подвергали его всевозможным мучениям. Среди людей распространился слух о том, что султан приказал убить при взятии всех, кто был в городе. Это была неправда, но много людей погибло от мучений, а других погубил голод.

Муджир ад-Дин и Таки ад-Дин спустились [из цитадели] и запросили пощады для 'Изз ад-Дина Айбека. Султан пощадил его, и тот вышел на следующий день, но султан не разрешил ему поцеловать руку, унизив его этим и выказывая гнев на него. Лишь после неоднократных просьб он разрешил ему поцеловать свою ногу.

Кто-то из тюрок — приверженцев 'Изз ад-Дина Айбека — сказал султану, что Муджир ад-Дин и Таки ад-Дин находились под его (Айбека) властью и на службе у него и, [несмотря на это], уже поцеловали руку султана. Тогда султан сказал: «Поистине, только из любви к 'Изз ад-Дину ²⁷ его государь дал ему власть над своими братьями, а у меня к нему любви нет, так вернем же дело к положению, в котором они были, и оставим людям их [личные] склонности».

Ежедневно они присутствовали за султанским столом — Муджир ад-Дин и Таки ад-Дин сидели, а 'Изз ад-Дин стоял.

Затем 'Алам ад-Дин Санджар — амир-джандар (глава телохранителей) ал-Малика ал-Ашрафа Мусы, находившийся в заключении, /227/ связался с султаном через своего стража и передал: «Дошло до меня, что султан начал рассылать свои войска в округа Хилата, чтобы осадить их, и послал их в Беркри, Маназджирд, Бидлис, Валашджирд ²⁸, Ван, Востан и другие места, а в этом нет никакой нужды. Что заставляет его (султана) нести расходы и заботы в то время, когда между 'Изз ад-Дином Айбеком и каждым вали, обороняющим упомянутые округа, существует [тайный] знак? Если бы он ('Изз ад-Дин) передал эти знаки султану, тот овладел бы ими без мучений и трудностей. Он до сих пор продолжает переписываться с ними, пробуждая в них отвагу, принижает в их глазах силы султана, укрепляя [в их намерении], и обещает им продвижение войск аш-Шама [на помощь]».

Султан выслушал эти слова и потребовал у 'Изз ад-Дина [242] Айбека эти знаки, но тот отрицал их существование. Султан не поверил этому и заставил его написать [наместникам] о сдаче. Айбек написал им приказы, но они отказались сдаться.

Когда султан потерял надежду достигнуть цели путем переписки, он схватил его (Айбека), заковал в цепи и отправил в крепость Дизмар. Он находился там в заключении до тех пор, пока султан не возвратился из ар-Рума с войском, рассеянным в беспорядке, измученным и оборванным.

Когда послы ал-Малика ал-Ашрафа начали прибывать один за другим с предложениями о мире, султан приказал убить Айбека в его тюрьме, чтобы не было речи о том, чтобы его освободить, снять с него оковы и ослабить для него петли удушья. Он был убит в отмщение, вызвав гнев султана своей открытой руганью в его адрес и за то, что отбивал [в свою честь] наубу Зул-Карнайна, подобно султану, который уподоблял себя в этом своему отцу.

Что касается Хусам ад-Дина ал-Каймури ²⁹, то он был арестован в своем доме в городе и не был закован в цепи. Однажды он попросил у своих стражей разрешения пройти на женскую половину дома. Ему разрешили, и он вошел, а охранявшие сидели у дверей. Между тем его друзья прокопали в стене проход позади дома и привели для него коня. Он сел на него и спасся бегством к ал-Малику ал-Ашрафу. Когда упомянутый сбежал, был убит ал-Асад ибн 'Абдаллах ал-Каймури.

Что касается Хусам ад-Дина Тогрула — правителя Арзана в Дийар-Бакре ³⁰, то он через своего стража просил султана, чтобы тот послал к нему своего верного человека для переговоров. Султан приказал мне посетить его, я пошел и имел свидание с ним. Он сказал мне: «Поцелуй вместо меня землю перед /228/ султаном и скажи ему следующее: “Я здесь чужестранец, пришел с Востока. Время забросило моих предков в эту страну, и я угождал этому роду, то есть владетелям из рода Айюбидов, всеми способами, чтобы как-то уцелеть. С ними я пребывал во мраке ночи, но ожидал зари успеха с востока. А когда взошло солнце и земля осветилась, место моей стоянки продолжало оставаться во мраке ³¹. У меня есть племянник — сын брата — в Арзане, недалекий по уму, легкомысленный и безрассудный. Я боюсь, что если он услышит о том, как мало султан заботится обо мне, то продаст мой дом за ничтожную цену. Если султан намерен отобрать все, что у меня было, то он более достоин этого, чем другие, и пусть он пошлет туда того, кто получит все это прежде, чем враг водворится там и случится непоправимое”». А если нет, султан может издать грамоту для успокоения его (т.е. Хусам ад-Дина) сердца, чтобы Арзан и его округ были [243] определены для его владетеля, с обещанием присоединить его к другим владениям [султана], если султанские знамена достигнут этих [мест].

Султан согласился на это, когда я повторил ему переданное им и объяснил его речь. Султан приказал снять его стражу, и он должен был ежедневно присутствовать на общем султанском приеме, причем с одной стороны его стоял Муджир ад-Дин, а с другой — Таки ад-Дин. Затем он одарил его полным набором почетной одежды и возвратил в Арзан. Ему была дана грамота на владение Арзаном. Упоминание же о Муджир ад-Дине и Таки ад-Дине и о том, что произошло с ними, последует в дальнейшем.

Когда султан овладел Хилатом ³², последовало распоряжение обнародовать указ с радостной вестью во всех городах [его] владений. Я просил разрешения на исполнение тугры указа наподобие тугры на указах его отца — Великого султана. Вот ее форма: «ас-султан — тень Аллаха на земле, Абу-л-Фатх Мухаммад, сын величайшего султана Текиша, доказательство [величия] Эмира верующих».

Он отклонил это, выразил недовольство по этому поводу и сказал: «Когда я стану таким, как один из старших мамлюков Великого султана, по численности войск и [богатству] казны, я разрешу тебе сделать тугру моих указов подобной его тугре». Я устыдился и умолк, а он был справедлив в своих словах. Ведь он не достиг и десятой доли высокого положения [Великого султана] и не превзошел его [деяний] той пылью, которую смог поднять на поприще [славы].

Рассказ об образе действий султана в Хилате после того, как город был взят и ограблен, и о передаче его окрестностей во владения икта'

Когда султан овладел Хилатом и он был, как мы упомянули, разграблен, его увлекло желание восстановить город. Он жаждал исправить разрушенное и собрать разбросанное и раскаивался в том, что разрешил грабить и разорять. Но как далеко раскаяние от загубленных душ и от тел, сокрытых под пластами земли!

Он выделил из казны четыре тысячи динаров на возобновление стен, разрушенных катапультами, и они были восстановлены очень быстро. Он разделил области вокруг Хилата на владения икта' ханам и эмирам. Ур-хан потребовал для себя в [244] качестве икта' Сурмари, и султан согласился, так как он был раз гневан на его соправителя Шараф ад-Дина Уздере.

Причиной этого гнева было то, что тот плохо исполнял обязанности службы и уклонялся от того, что ему вменяли в обязанность во время осады Хилата. Он присутствовал в начале осады, но прошло лишь несколько дней, как он испросил разрешение возвратиться к себе. Ему позволили с явным недовольством и скрытым гневом.

Хусам ад-Дин Хидр, двоюродный — по отцу — брат Уздере, находился [с султаном] во время осады. Он направился в город Арджиш, осадил его и призвал жителей к повиновению, и те согласились подчиниться [еще] до взятия султаном Хилата, и войска запаслись там продуктами в трудные дни; эта его служба заслужила благоприятный отзыв.

Когда мне было приказано отписать икта' Сурмари Ур-хану, моя грудь стеснилась из-за Хусам ад-Дина Хидра, так как между нами существовали узы взаимной дружбы и глубокая привязанность [друг к другу]. В тот день я уклонился от [сочинения] грамоты на имя Ур-хана и не написал ее. Возвращаясь из дивана, я завернул к Хусам ад-Дину и объяснил ему обстоятельства дела. Им овладела паника, и он был настолько удручен, что чуть не заплакал. Он сказал: «Это место погребения моих отцов, а эти мертвые земли оживили мои предки. Что делать?» Я ответил: «Ты служил султану по мере твоих сил с большим усердием. Я не сомневаюсь в том, что он доволен тобой и позаботится о тебе. И если ты хочешь сохранить свой дом, то проси его /230/ для себя, и он тебе не откажет». Он долго думал, затем сказал: «Мне не следует поступать так, как ты сказал, только потому, что Шараф ад-Дин Уздере имеет больше прав, чем я. Он воспитал меня, как заботливый родитель и любящий отец. Но, несмотря на это, я обдумаю этой ночью, как устроить дело, и приму решение, а завтра скажу тебе об итоге размышлений».

Мы расстались. Затем, на следующее утро, он сам пришел ко мне с пожеланиями и речами. Сей мир обманул его — заставил его позабыть права и научил его неблагодарности. Когда я узнал, что желаемого можно достигнуть, только ублаготворив Шараф ал-Мулка, я сказал ему об этом. Он подошел к делу прямо, и оно было улажено следующим образом: он дал расписку на десять тысяч динаров бербери, которые он (Хусам ад-Дин) отправит в казну [Шараф ал-Мулка], когда овладеет Сурмари. Шараф ал-Мулк стал тянуть за недоуздок помощи. Он пошел к султану, и я явился вместе с ним. Мы решили дело, и появилось распоряжение наделить [Хусам ад-Дина Хидра] в [245] качестве икта' и ввести его во владение городом Сурмари с его окрестностями с условием, чтобы он, прибегнув к хитрости, схватил Шараф ад-Дина Уздере и его сына Хусам ад-Дина. Он покинул двор султана и удалился в Кунак ³³ — свое старое владение икта'.

И случилось так, что через несколько дней после его отъезда султан послал меня в Ирак выполнить несколько важных поручений, о которых речь будет идти дальше ^33а. Я застал его (Хусам ад-Дина) в Кунаке, где он хорошо меня принял и преподнес мне лошадей, мулов, ткани, мамлюка и сокола и упомянул, что он пригласил обоих (Шараф ад-Дина Уздере с сыном) под предлогом праздника обрезания его детей, но они не явились. Он сказал мне: «Остается только прибегнуть к твоей помощи и содействию для завершения [этого] дела».

А я видел людей Шараф ал-Мулка, явившихся к нему с расписками, и он выдавал им суммы, которые обязался внести в казну Шараф ал-Мулка после овладения Сурмари. [Это были люди] с ничтожной совестью, они не считались [с обстоятельствами] и были полны неуважения. Поэтому я послал к ним (Шараф ад-Дину Уздере и его сыну) некоторых своих лошадей и передал им обоим: «Мнение султана о вас изменилось, так как оба вы небрежны к его службе и перестали оказывать ему помощь. Я переговорил с эмиром Хусам ад-Дином Хидром, чтобы найти способ исправить недостаток и восполнить упущение. Поэтому идите к нему оба, выслушайте то, что я ему сказал, и столкуйтесь с ним о том, как решить дело и восстановить доверие султана».

Затем я отправился в Ирак, оба они, получив мое послание, явились к нему, и Хидр <арестовал обоих> и овладел Сурмари. Весть об этом дошла до меня, когда я был в Табризе.

Рассказ о прибытии послов Высокого дивана после взятия Хилата

Когда султан надел почетные одежды, привезенные Фалак ад-Дином [Мухаммадом ибн Сункуром] и [хаджибом] Са'д ад-Дином [ибн ал-Хасаном] — послами Высокого дивана, он сопроводил их двумя своими послами. Это были амир-ахур Наджм ад-Дин Одек и Джамал ад-Дин 'Али ал-'Ираки. Они должны были выразить благодарность за то, что было преподнесено, и султан послал с ними в качестве дара татарских коней. Эти [246] кони были, по мнению султана, дороже любых его сокровищ и ценнее самых лучших даров.

На обратном пути [из Багдада] их сопровождали Мухйи ад-Дин ибн ал-Джаузи ³⁴ и [хаджиб] Са'д ад-Дин ибн ал-Хасан. Им было приказано разделиться в пути на две группы, чтобы послы султана возвратились к его двору, держа путь через Азербайджан, а послы Дивана следовали к ал-Малику ал-Ашрафу по направлению к Харрану ³⁵. Они так и сделали.

Послы Дивана прибыли после того, как султан овладел Хилатом. В это время в городе не было ничего из съестных припасов, как будто их начисто вымели, так что послов нечем было угощать. Мы в таком затруднении стали советоваться с султаном и признались, что не сможем выполнить обязанности гостеприимства. Султан сказал: «Мы решим их дело и распрощаемся с ними через семь дней. Поэтому в течение времени их приема поставьте им щедро золото из казны». В его присутствии оценили, какова необходимая сумма, и вышло около двух тысяч динаров. Султан приказал выдать им две с половиной тысячи динаров. Они были [им] доставлены мной и Мухтасс ад-Дином ибн Шараф ад-Дином — на'ибом султана в Ираке.

Султан решил их дело раньше срока в семь дней. Оба посла говорили с ним о Муджир ад-Дине и Таки ад-Дине — сыновьях ал-Малика ал-'Адила Абу Бакра ибн Аййуба — и ходатайствовали, чтобы Муджир ад-Дин и Таки ад-Дин сопровождали их обоих при возвращении в Диван. Султан не счел возможным отказать им во всем, что они просили, но отправил с ними лишь одного Таки ад-Дина ³⁶, простился с ними и поскакал в Маназджирд. Там он поручил осаду города Шараф ал-Мулку и войскам Ирака и Мазандарана.

Рассказ о походе султана в ар-Рум и его пребывании там летом. Поражение его от войск аш-Шама и ар-Рума

Когда султан овладел Хилатом и направился к Маназджирду, чтобы подготовить его осаду, вторично прибыл правитель Арзан ар-Рума Рукн ад-Дин Джахан-шах ибн Тогрул. Он сообщил султану о союзе владык аш-Шама и ар-Рума против него и сказал: «Поистине, будет разумнее, если начать до того, как они соберутся, потому что тогда дело станет ненадежным. Нужно наступать против каждого из них в отдельности еще до того, как они будут готовы, пока они обособлены и удалены [247] [друг от друга]. Это лучше, чем позволить им осуществить их намерение действовать вместе».

Султан одобрил его мнение и убедился в его искренности. Они договорились, что Рукн ад-Дин тотчас же направится к Арзан ар-Руму для подготовки к походу, а султан через пять дней после него подойдет к нему со своими войсками. Затем они оба направятся в округ Хартберта и там остановятся, ожидая продвижения обоих войск. Тогда они двинутся против того войска, которое выступит первым, до того как оно соединится с другим.

Когда решение было принято, султан вызвал меня к себе и сказал: «Напиши моему брату Рукн ад-Дину указ на округа Каб'ан и Харишин ³⁷ в области Хартберт». Я написал, подал султану, и он подписал его. Рукн ад-Дин встал, поцеловал его руку, тотчас же попрощался и уехал.

Султан через своих чавушей и пахлаванов передал красные стрелы эмирам войск. Это был у них знак готовности, и султан приказал им собираться. Затем он направился к Хартберту и остановился там, ожидая сбора войск. В Хартберте он тяжело заболел, слег и потерял было надежду на выздоровление. Эмиры и ханы ежедневно, согласно этикету, собирались у его дверей и были готовы рассеяться в [разные] стороны государства. Ведь если бы им было объявлено о смерти султана, то каждый из них отправился бы в какую-либо часть государства и завладел бы ею.

От правителя Арзан ар-Рума Рукн ад-Дина приходило письмо за письмом: он побуждал султана продвигаться и сообщал о продвижении обоих войск противника /233/ с целью соединения. Однако султан был не в состоянии читать эти письма и вникать в них. Лишь когда наступило облегчение, он, уже после того как войска [противника] соединились, стал продвигаться, однако, как и прежде, не принял должных мер ³⁸. Как хорошо сказал тот, кто сказал:

Когда в деле сопутствует человеку удача,
    то все [само] приходит к нему со всех сторон.
Но если сей мир повернулся к нему спиной,
    то [любой] способ достигнуть желаемого для него утомителен и труден.

Шараф ал-Мулк со своим войском и войском Ирака остался у Маназджирда, а Тегин- [Малик] — держатель икта' Хоя — у Беркри. [До этого] султан разрешил некоторым арранским, азербайджанским, иракским и мазандаранским войскам возвратиться в свои страны и не вызвал их сюда из-за [своей] непредусмотрительности и безразличия. Он двигался быстрыми [248] переходами, не обращая ни на что внимания. Перед собой в качестве авангарда он послал Утур-хана с двумя тысячами всадников или около того.

У Йассы-Чамана ³⁹ тот столкнулся с войском Арзинджана и Хартберта.

Он встретил их каждым темным [копьем] так, будто наконечник его окунули в яд,
Его удар был направлен в грудь,
    но заставлял идти кровь носом,
Он делал [людей] белыми, как соль. Однако в битвах эта [соль]
    подобна порче для мяса ⁴⁰.

Румийцы обратились в бегство и были перебиты ⁴¹.

Я слышал от ал-Малика ал-Музаффара Шихаб ад-Дина Гази ибн ал-Малика ал-'Адила следующее ⁴²: «Султан 'Ала' ад-Дин Кай-Кубад, когда мы собрались у него, сказал: “Это не то войско, на которое я надеялся при встрече с врагом! Ведь мои люди, мои герои и войска, составляющие мою опору, — это войска востока, и они еще придут!”

Когда до него ('Ала' ад-Дина Кай-Кубада) дошла неприятная весть о том, что произошло с теми, он потерял самообладание, сдержанность изменила ему, и мы увидели, что [это] обеспокоило и опечалило его. Душа его и руки совсем ослабели, и он решил вернуться. В его намерения входило защищать только горные проходы, остававшиеся позади. А мы укрепили его дух, проявляя стойкость, пока душа его не успокоилась. Мы разошлись от него с решением подготовиться к сражению. Он не думал, что оно начнется вскоре. Однако на следующий день ничто так не изумило нас, как непрерывное наступление его (Джалал ад-Дина) войск. Мы были застигнуты этим врасплох, а его войска все подходили /234/ и останавливались. Если бы они напали сразу, то болезнь оказалась бы неизлечимой, устоять было бы трудно и бедствие охватило бы все. Мы сели на коней, и войска построились» ⁴³.

Так вот, когда оба войска встретились, правое крыло войск султана одержало верх над их (союзников) левым крылом и захватило у них холм, который господствовал над местностью. На помощь отступающему [левому крылу] был послан отряд, который заставил правое крыло султанских войск отступить с холма и отбросил его в долину. Атаки на них продолжались, они не устояли и побежали, как стадо антилоп, напуганных всадниками и наткнувшихся на хищных волков. Те не верили, что бегство [войск Джалал ад-Дина] — настоящее, и считали, что это — задуманная хитрость, пока разгром не стал очевидным и не появились пленники. Поражение было полным, а добыча [249] поступала непрерывно. Войска не прекращали преследования отступающих, копья продолжали добиваться своего, а мечи охлаждали свой пыл в глухих местах, где не было водруженных знамен, куда не ступали ни ноги, ни копыта.

Так продолжалось, пока солнце не склонилось к закату и не взошло его детище — [луна]. Многие из них попали в ловушку, изнемогая от пыла битвы и скачки тюрок и арабов. Были взяты в плен Улуг-хан и Атлас-Малик и подобные им известные лица, и государь ар-Рума приказал отрубить им голову.

Правитель Арзан ар-Рума попал в плен после того, как они его окружили. Он сражался за свою душу очень храбро. 'Ала' ад-Дин приказал заковать его в цепи и везти на муле, пока время не дало ему испить из своей горькой чаши, а судьба не решила прервать его дыхание. Он был убит несправедливо и похоронен как заслуживающий милосердия [Аллаха].

Таков [человеческий] век: нельзя удивляться несчастьям, которые он приносит, и нельзя отвратить его бедствий. Этот подарок дан при условии, что будет взят обратно, его приобретение сочетается с лишением. Ведь [нечто] предоставляется человеку, лишь пока оно не отнято, и он строит что-либо, пока это не разрушают. Поэтому умный человек предчувствует горе, еще не утратив того, что было дано ему на срок, и представляет себе потерю [еще] тогда, когда обладание [чем-либо] приветствует его.

Рассказ о поездке ал-Малика ал-Ашрафа в Хилат. Его послание султану относительно перемирия и его любезность в этом - свидетельство его благородства, впитанного с молоком [матери] и замешанного на его мускусе и мускатном орехе

Далее ал-Малик ал-Ашраф распрощался с 'Ала' ад-Дином [Кай-Кубадом], покинул его и взял с собой в Хилат часть своего войска. А султан, когда испуг отбросил его в Маназджирд, застал здесь Шараф ал-Мулка. Последний настойчиво осаждал Маназджирд и установил против города несколько катапульт. Но к жителям города пришла неожиданная радость, так как султан забрал с собой в Хилат Шараф ал-Мулка с его войском.

Когда султан прибыл туда, он забрал все, что мог увезти из сокровищницы, а оставшееся сжег, так как у него не хватало [250] вьючного скота и времени оставалось мало. Он покинул [Хилат], готовясь к следованию в Азербайджан.

Когда султан достиг Сукманабада, то оставил Шараф ал-Мулка и тех иракцев, которые были с ним там, в качестве авангарда, чтобы они стали преградой между султаном и теми, кто шел против него, а сам остановился в Хое.

Что касается знатных тюрок, верных и надежных, то ни один из них не держался вместе с кем-либо другим или с султаном. На каждом переходе они бросали то, что их отягощало, и [мчались], пока страх не загнал их в Мукан. Они оставили своего султана в качестве добычи для каждого алчного и пищи для любого голодного.

Когда ал-Малик ал-Ашраф узнал, что Шараф ал-Мулк находится в Сукманабаде, он [первый] любезно начал переписку с ним. Он написал: «Поистине, твой султан — султан ислама и мусульман, их опора, преграда и стена между ними и татарами. Для нас не тайна, какое бедствие постигло сердцевину ислама и чистоту веры из-за смерти его отца. Мы знаем, что его слабость — это слабость ислама и нанесенный ему ущерб обратился против всех людей. Ты же, испытавший все превратности эпохи, знающий, что в ней полезно, а что вредно, и вкусивший сладость и горечь ее, — разве ты не можешь пробудить в нем желание соединить наши устремления, “и это вернее путем и прямее по речи” (Ср.: Коран IV, 54 (51) и LXXIII, 6 (6)). Почему ты не призовешь его к согласию, которое похвально в начале и в конце и “приближает его /236/ к Аллаху приближением” (Ср.: Коран XXXIV, 36 (37))?

И вот, я — поручитель для султана от имени 'Ала' ад-Дина Кай-Кубада и моего брата ал-Малика ал-Камила ⁴⁴. [И хочу узнать], что может удовлетворить его по части помощи, поддержки и очищения [от дурных] намерений в любом положении — в близости и отдалении — и [хочу] исполнить [все], что устранило бы причину неприязни и стерло бы клеймо розни».

Далее [следовали] подобные любезности с его стороны — пусть вскормит его Аллах Своим молоком, увеселит его благоуханием Своего вина и щедростью, смешанной с его краснотой. [Да пребудет он] знамением благородства, исходящего только от души! Его послание нашло благоприятный отклик, султан склонился к нему, и обмен послами продолжался, пока не был заключен мир.

В качестве последнего посла к султану для завершения [251] переговоров о мире со стороны ал-Малика ал-Ашрафа прибыл аш-Шамс ат-Тикрити ⁴⁵.

В это время я вернулся из Хилата, куда я был послан для выполнения обязанностей, о которых расскажу в своем месте. Я застал ат-Тикрити в Табризе, где он уже завершил [церемонию] клятвы султана ал-Малику ал-Ашрафу в том, что он прекратит спор о Хилате и его округе. Однако султан воздержался от клятвы 'Ала' ад-Дину Кай-Кубаду. Поэтому пребывание ат-Тикрити затянулось. Прошел месяц, но султан продолжал настаивать на своем отказе и упорствовать, говоря: «Я уже дал вам клятву во всем, чего вы хотели. И не стойте больше между мной и государем ар-Рума». Ат-Тикрити снова обратился к нему с требованием принести клятву, но султан не присягнул, пока не стали поступать известия о том, что татары достигли Ирака. Тогда он дал клятву правителю ар-Рума также в том, что он отказывается от претензий на его страну. Когда султан дал клятву ал-Малику ал-Ашрафу, что отказывается от Хилата и его округа, он исключил Сурмари, так как этот город считался издревле одним из округов Азербайджана.

Ат-Тикрити настаивал на требовании отдать Сурмари, так как его правитель подчинился ал-Малику ал-Ашрафу, уклоняясь от повинностей, наложенных Шараф ал-Мулком, и защищаясь от его произвола.

Султан согласился уступить при условии, что сам издаст указ о передаче Сурмари на имя ал-Малика ал-Ашрафа. Ат-Тикрити был этим удовлетворен, и, когда ему передали указ, он явился и поцеловал землю перед султаном.

Рассказ о поручениях, для выполнения которых я был послан в Ирак

Из них [первое]: посол правителя Аламута 'Ала' ад-Дина [Мухаммада III], известный по лакабу Фалак ад-Дин, прибыл ко двору султана после того, как он овладел Хилатом. С послом было двадцать тысяч динаров из сумм, которые надлежало внести в виде дани, определенной для них. Они должны были вносить ежегодно тридцать тысяч динаров, и за ними числилась задолженность за два года. Они доставили указанную сумму, а остальное задержали [и в оправдание привели] некоторые доводы.

Поэтому я был послан к ним потребовать денег и высказать упреки за некоторые их действия. [252]

[Следующее] из них: когда султан дал клятву Высокому дивану считать правителя ал-Джибала 'Имад ад-Дина Пахлавана ибн Хазараспа и князя [туркмен] ал-Йива' Шихаб ад-Дина Сулайман-шаха в числе подданных Дивана, не управлять ими и не требовать от них помощи, то он [позже] стал сожалеть об этом, так как наместник Ирака Шараф ад-Дин отвергал это и считал ошибочным мнение того, кто советовал султану дать Высокому дивану согласие на это. А такое [решение] было подсказано Шараф ал-Мулком. [Шараф ад-Дин] внушил султану, что Ирак не удержится под властью его государя (т.е. султана), если оба они не подчинятся ему. И султан желал возвратить их обоих на службу, подчинив их, как это было раньше. Однако он не хотел вступать в переписку с ними до тех пор, пока не выяснит их сокровенных мыслей и не узнает, склоняются ли они к государству султана или отвратились от него. А так как он не был намерен переписываться с ними, пока он не узнает их склонностей, то пришел к мысли послать в Исфахан человека, которому бы они оба верили и который вступил бы с ними в переговоры от своего имени, чтобы выяснить их отношение к султану.

Жребий выполнения этой миссии пал на меня, и я был послан в Ирак. Султан приказал мне сперва приехать в Исфахан и встретиться там с наместником Ирака и оттуда вступить в переписку с обоими владетелями. Если они оба пожелают пойти на службу к султану и вернуться к повиновению, то [следовало] получить [военную] помощь от них и от правителя Йезда и с ними, а [также] с наместником Ирака следовать в Казвин. Затем я должен был проникнуть в Аламут и потребовать у 'Ала' ад-Дина хутбы [на имя султана] и внесения [остатка дани]. Если же он откажется от уплаты того, что числится за ним, в его области войдут войска и подвергнут их грабежу и поджогам, будут проливать кровь и притеснять [население].

Я направился к Аламуту, предприняв эту поездку против своей воли. Когда я остановился /238/ в Казвине, меня встретил один из хаджибов наместника Ирака Шараф ад-Дина с письмом от него ко всем наместникам его обширной страны. Он распорядился оказывать мне гостеприимство и почтение. Они выполнили его приказ и сделали даже больше, чем требовал обычай щедрости. А их господин (т.е. Шараф ад-Дин) превосходил в этом всех знатных садров своего времени и вельмож своей эпохи.

Когда я остановился в селе Син, в одном переходе от Исфахана, несколько его хаджибов явилось ко мне, советуя остановиться, пока он и местная знать и простонародье не подготовятся к встрече. Но я не сделал этого, сел на коня и поехал, [253] подгоняя его, пока ко мне не явился один из его людей, который взял [моего коня] под уздцы и заставил меня спешиться и ожидать прибытия Шараф ад-Дина с кади, ра'исом, эмирами, садрами и многочисленной толпой.

Я въехал в город двадцать восьмого рамадана шестьсот двадцать седьмого года (10 августа 1230 г.) и находился там до тех пор, пока не вернулись обратно послы к правителям [туркмен] ал-Йива' и ал-Джибала. Послы выяснили, что оба они хотят подчиниться [султану], и высказали упрек за то, что их имена были исключены из общих реестров.

Через несколько дней прибыла их подмога, а также явился и сам Махмуд-шах ⁴⁶ — правитель Йезда. Затем прибыло письмо от его жены, дочери Барака — узурпатора, правившего Керманом. Она сообщала, что ее отец, улучив время и видя, что правитель отсутствует, двинулся на Йезд и вел себя заносчиво и самоуверенно, отрекаясь [от всего], кроме «души, побуждающей [его] ко злу» (Ср.: Коран XII, 53 (53)).

Я договорился с Шараф ад-Дином, чтобы ему (Махмуд-шаху) разрешили возвратиться обратно, предупреждая события, которые могут привести к скверному исходу и последующему раскаянию, и получил [за это] через вазира Махмуд-шаха Сафи ал-Мулка тысячу динаров, коня и ткани. Затем вместе с на'ибом Ирака я направился с войском в Казвин, ближайший к Аламуту город. [На'иб и войско] остановились в Казвине, а я выехал в Аламут.

Рассказ о моей поездке в Аламут и о том, как я выполнил поручение [султана]

Султан был разгневан на правителя Аламута 'Ала' ад-Дина /239/ по многим причинам, а главная из них та, что 'Ала' ад-Дин нарушил обещание вернуть брата султана Гийас ад-Дина. Он подлил еще масла в огонь, снарядив его из Аламута и обеспечив в достаточном количестве конями и оружием.

Это посольство было посольством придирчивости. Султан поставил мне условие, чтобы я не входил в Аламут, если при моей встрече не будет присутствовать сам 'Ала' ад-Дин, и чтобы я при свидании с ним не целовал его руки. [Более того], я должен [254] был нарушать все правила этикета, уважения и почтения на приеме и в других случаях.

Когда я рассказал об этих условиях наместнику Ирака Шараф ад-Дину, он заметил: «Ты можешь требовать все, что тебе приказал султан, и они не смогут ничего опровергнуть, за исключением выхода ['Ала' ад-Дина] навстречу тебе. Вот с этим они вовсе не согласятся; дело в том, что для их властителей определен возраст, когда они могут садиться на коня, а этот их государь еще не достиг этого возраста. Если ты поставишь им это условие и откажешься войти в крепость, пока оно не будет исполнено, им трудно будет пойти на это и дела, относящиеся к посольству, приостановятся. Однако я направлю к ним человека, который сообщит им о том, что приказал султан относительно встречи. А ты последуешь за моим посланцем и войдешь, не ожидая [их] согласия. Если они согласятся — что вряд ли случится, — то это удовлетворит [нас], а если нет, то и дела, связанные с посольством, [все же] не будут остановлены».

Я так и сделал — вошел [в крепость], и меня встретили вельможи его государства. Дело было так, как мне говорил Шараф ад-Дин. Сперва ко мне явился вазир 'Имад ад-Дин ал-Мухташам ⁴⁷, который хотел, чтобы я передал ему послание, а он подтвердил бы ответ на него при свидании с повелителем. Но я не сделал этого и через три дня встретился с 'Ала' ад-Дином ночью на вершине горы. Я передал ему послание со всеми жесткими выражениями, которые в нем были. Оно состояло из нескольких разделов, в числе которых было требование провозглашать хутбу так, как это было во времена Великого султана [Мухаммада].

Я заранее знал: они будут отрицать, что хутба провозглашалась. Но был еще жив кади Муджир ад-Дин, которого Великий султан посылал к Джалал ад-Дину ал-Хасану — отцу 'Ала' ад-Дина Мухаммада [III] — с приказом [ввести] хутбу с его именем, и она провозглашалась. Я захватил с собой письмо Муджир ад-Дина об этом, но, когда я предъявил им его, они обвинили кади во лжи и приписали ему нечестность.

Вазир 'Имад ад-Дин ал-Мухташам сидел справа от 'Ала' ад-Дина, а меня посадили /240/ слева от него. Вазир отвечал на каждый раздел [послания], а 'Ала' ад-Дин выслушивал сказанное им и повторял, ничего не прибавляя и не убавляя. Продолжалась речь о хутбе, но они, кроме отрицания, не высказывали ничего, хотя дело было яснее ясного. Ведь уже вошло в давность и [об этом] знали каждый встречный и поперечный, пособник и соперник, что в виде установленной дани в казну султана 'Ала' [255] ад-Дина [Мухаммада] отправлялось ежегодно сто тысяч динаров золотом.

В числе [разделов послания] было следующее: Бадр ад-Дин Ахмад — один из сподвижников 'Ала' ад-Дина — был отправлен в качестве посла от его имени к татарам, находящимся в Мавераннахре ⁴⁸. Султан сказал в послании: «'Ала' ад-Дин послал упомянутого, и я должен узнать об обстоятельствах их посольства к татарам. Затем я выскажу свое мнение об этом».

Они ответили на этот раздел так: «Султан знает, что наша область граничит с татарами и нам необходимо вести переговоры с ними, чтобы отвести от нее бедствия. И если султан убедится, что его ('Ала' ад-Дина) миссия [к татарам] имеет целью причинить [его] государству ущерб, то мы будем повинны в этом, а не он. Тогда султан докажет нам это, пристыдит нас и пусть воздаст за это, как пожелает».

В числе [разделов послания] было требование уплатить оставшуюся долю установленной дани и доставить ее в казну полностью.

Они же, со своей стороны, утверждали, что Амин ад-Дин Рафик ал-хадим, который был наместником крепости Фирузкух ⁴⁹, взял их груз, следовавший из Кухистана в Аламут, в котором было пятнадцать тысяч динаров. Но я возразил, что захват [груза] Амин ад-Дином имел место до заключения мира и утверждения договора ⁵⁰. Они на это ответили: «Разве мы когда-либо были врагами и не подчинялись этой державе или не считались с [ней]? Ведь султан испытал нас в обоих обстоятельствах — в беде и радости, трудности и изобилии. Разве наши люди не служили султану в Индии, когда он был в самом стесненном положении после переправы через реку Синд? — Когда султан [потом] услышал это, он признал их службу в то время. — И разве мы не убили Шихаб ад-Дина ал-Гури из верности Великому султану и любви к нему?» ⁵¹. Я ответил: «Действительно, Шихаб ад-Дин ал-Гури разорил вашу страну и проливал вашу кровь. Но, несмотря на все это, дань с вас на основании этого не снимается».

Затем они заявили, что Шараф ал-Мулк уменьшил /241/ установленную для них дань на десять тысяч динаров постоянно, и представили как доказательство [документ], написанный моей рукой и скрепленный печатью Шараф ал-Мулка. Я ответил, что эти деньги — деньги султана и можно снять часть их только по письменному распоряжению самого султана.

«Все деньги султана, — сказали они, — расходуются по подписи Шараф ал-Мулка и его распоряжениям в любую сторону, куда ему угодно, никто не стесняет его в этом и не [256] возражает ему. Его решение выполняется даже тогда, когда оно касается удовлетворения его собственных желаний или его удовольствия. Разве он не может решить [дело], которое касается нас?»

Затем было решено, что они должны отвесить двадцать тысяч динаров, а остальные десять тысяч будут задержаны до тех пор, пока не спросят совета султана об этом. Они взвесили [означенную сумму] в золотых монетах Гийас [ад-Дина] ал-Гури, которые были лучше монет ар-рукни ⁵².

На этом собрании шла речь и о других частях [султанского послания], здесь было немало споров и резкостей, и нет нужды повторять это.

На'иб Ирака Шараф ад-Дин, со своей стороны, сопроводил меня человеком, известным [по имени] Камал ад-Дин мустауфи, который занимал место вазира Сулайман-шаха по вопросам, касающимся Ирака. Когда он попросил разрешения и ему позволили держать речь, он не знал, что сказать, и заикался, хотя он и был известен бойкостью речи и ясностью в рассуждениях. Когда мы вышли, я сказал ему: «Что приключилось с тобой, ты даже стал запинаться? Ты ли это?» Он ответил: «Твоя резкость в разговоре с 'Ала' ад-Дином — а это тот, кто раскроил чрево Хосроев и перерезал шейные вены титанов, — совершенно поразила и ошеломила меня. Клянусь Аллахом, я не думал, что мы сумеем выйти из его собрания [невредимыми] !»

Однако дело обстояло совершенно иначе, чем предполагал упомянутый, ибо 'Ала' ад-Дин отличил меня от других султанских послов большим уважением и добротой. Он щедро одарил меня и удвоил, по сравнению с обычными, число подарков и почетных одежд и сказал: «Это — справедливый человек, и щедрость по отношению к такому не пропадет».

Стоимость всего, что он подарил мне из предметов и денег, составила около трех тысяч динаров. Среди подарков было два набора почетной одежды, каждый из которых состоял из атласного каба', куммы, меховой шубы, фарджийи, причем покрывало одного из них было атласное, а другого — из [ткани] ал-хита'и, и два [наборных] пояса, вес которых составлял двести динаров, семьдесят различных рубах, два коня с седлами и полной сбруей, тысячу золотых динаров, четыре /242/ лошади с попонами, несколько верблюдов-дромадеров и тридцать почетных одежд для моих спутников.

Я построил в своей крепости в Хорасане ханаку и задумал купить в Аламуте овец в качестве вакфа ханаки, так как все овцы в Хорасане были уничтожены набегами татар. Когда 'Ала' ад-Дин услышал об этом, он послал ко мне человека, с которым [257] передал: «Дошло до меня, что ты покупаешь овец для ханаки. Мы желаем участвовать вместе с тобой в этом добром деле. Поэтому мы перегоним для тебя столько овец, сколько необходимо». Я не стал покупать овец, но не был уверен, выполнит ли он свое обещание, и подумал, что он хочет таким образом запретить мне покупку овец в Аламуте.

Через несколько дней после моего отъезда, во время моего пребывания в Казвине, прибыло несколько джаванийа ⁵³ с четырьмястами голов блеющих овец. Я отослал их в крепость, но не знаю, что с ними случилось после переполоха, волнений и смут.

В качестве посла [с их стороны] со мной был отправлен Асад ад-Дин Маудуд. А султан предупреждал меня: «Если они захотят направить с тобой Асад ад-Дина Маудуда, то откажи им в этом и не бери его с собой».

Я не знал, какова причина этого, и познакомил их со словами султана о нем, но они не задержали его, так как сам Асад [ад-Дин] очень хотел [поехать].

Если захочет Аллах сделать что-либо с человеком,
    то, даже если тот обладает разумом, дальновидностью, знанием
И хитростью, к которой прибегает при каждой
    неприятности, посланной ему судьбой,
Он свяжет его невежеством, ослепит его глаз
    и извлечет из него разум, как выдергивают волос.

А это было так. Он (Асад ад-Дин) выполнял миссию представить [султану] жалобу на Шараф ал-Мулка: тот [якобы] мутит источники заботы султана о нас (исмаилитах) и пытается очернить наши искренние намерения. И [Шараф ал-Мулк] отомстил ему за это.

Случилось так, что султан внезапно покинул Табриз, получив неожиданное известие о том, что татары достигли Занджана, а упомянутый (Асад ад-Дин) остался в Табризе. Когда же султан прибыл в Мукан, то получил послание Шараф ал-Мулка, в котором говорилось: «Посол Аламута написал татарам письмо, в котором было несколько разделов. В одном из них он подстрекал татар быстро прибыть [сюда]. Я перехватил это письмо и убил его, а также тех, кто был с ним».

Было это так, как об этом сказано:

Меч уничтожил разом [все], что сказал Ибн Дара ⁵⁴. [258]

Рассказ об 'Изз ад-Дине Балбане ал-Халхали и его убийстве

Уже было сказано о Балбане ал-Халхали ⁵⁵, которого султан осадил в крепости Фирузабад, и о том, как его уговорили выйти, обещав ему помощь и даруя прощение и забвение его грехов, не желая расходовать на него кровь кого-либо из своих смелых и отважных воинов.

Балбан находился на службе, пока султан не остановился в Тугтабе. Тогда он ночью сбежал к хаджибу 'Али ал-Ашрафи в Хилат. Хаджиб обещал ему безопасность, предоставил убежище и обеспечил его всем необходимым, а затем послал его в Азербайджан. Балбан ушел в горы Занджана и там устрашал путников и грабил караваны, пока султан не послал меня в Ирак и написал ему грамоту, желая привлечь его сердце и устранить его опасения. Султан писал ему: «Если ты предпочитаешь находиться в Ираке, то мы приказали нашему наместнику там назначить тебе и твоим людям владение акта', которое удовлетворит и обеспечит тебя». А мне султан сказал: «Когда ты приблизишься к горам Занджана, то пошли к нему (Балбану) одного из твоих людей с этой грамотой и внуши ему, насколько сумеешь, чтобы он отправился в Исфахан».

С увещаниями к нему обращались и раньше, но они не действовали на него, и подобное [тому, что случилось], не раз было у него на глазах, но не влияло на его душу. Но когда пришел предписанный срок, он был обманут грамотой, размер которой был мал, а внешность ввела в заблуждение разум. Упомянутому уже надоели его положение и блуждание с места на место, тягость проступков, встречи с опасностями и ночное бодрствование до утра. Поэтому он хотел отдыха после того, как проявил порочность и откровенное упрямство.

Увы! Не обманывает ли их сверкание [его зубов),
    не таится ли гнев за улыбкой львов! ⁵⁶

Балбан доверился словам того, кого я послал к нему, и направился в Исфахан. А султан уже написал Шараф ад-Дину распоряжение послать к нему голову Балбана, если тот направится в Исфахан, что и было сделано. [259]

Рассказ о Джахан-Пахлаване Узбеке Та'и и его прибытии из Индии в Ирак

Выше мы упоминали о Джахан-Пахлаване Узбеке Та'и — предводителе султанских войск в Индии ⁵⁷. Когда султан решился покинуть Индийскую страну, он оставил его там в качестве наместника в своих владениях. Тот оставался там [все] эти годы, хорошо управляя страной, и уважение к нему распространилось далеко за пределы владений. Так было до тех пор, пока против него не выступили войска Шамс ад-Дина Илтутмыша — государя Лахора, Дели и областей до горных проходов Кашмира. Илтутмыш изгнал Джахан-Пахлавана из Индии.

Страстно желая служить султану и попасть к его двору, он отправился к нему, а другие военачальники султана, такие, как ал-Хасан Карлук, по прозвищу Вафа'-Малик, и иные, остались и перешли на сторону Илтутмыша.

Джахан-Пахлаван прибыл в Ирак в то время, когда мы находились в Казвине и я занимался делом Аламута. Он написал мне и Шараф ад-Дину — на'ибу Ирака, сообщая о своем прибытии. С ним было около семисот всадников, которых смерть пощадила, а война извергла, не поглотив. Шараф ад-Дин советовался со мной о том, чтобы послать ему пять тысяч динаров из доходов Ирака в виде помощи для его расходов и удовлетворения его нужд. Но я нашел эту сумму ничтожной для него и объяснил Шараф ад-Дину, каково положение Джахан-Пахлавана при султане и насколько велика его благосклонность к нему. Ясно, что, если он (Джахан-Пахлаван) прибудет к султану, тот не станет предпочитать ему кого-либо другого.

Тогда ему послали двадцать тысяч динаров. Через несколько дней прибыл султанский указ о том, чтобы отправить Джахан-Пахлавану из иракской казны двадцать тысяч динаров и чтобы он провел зиму в Ираке, пока не пройдет его усталость после пути и кони его войск не поправятся. После этого он весной должен прибыть на [султанскую] службу.

Его прибытие в Ирак совпало с возвращением султана из ар-Рума, а как именно это было, мы упомянули раньше. Появилась уверенность, что с его появлением наступит покой, но судьба бросила жребий не так, как хотелось бы, и татары стали преградой между ним и его [дальнейшими] целями. [260]

[Это случилось], как говорили, после того, как татары распространили [свою власть] на Сукманабад в шестьсот двадцать восьмом году (9.XI 1230 — 28.Х 1231) ⁵⁸.

Рассказ о том, как я расстался с на'ибом Ирака Шараф ад-Дином в Казвине и поехал в Азербайджан, не имея возможности выбора

Когда я возвратился в Казвин с деньгами, полученными мной в Аламуте, и со мной прибыл посол правителя Аламута ал-Асад Маудуд, который вез обильные дары [для султана], пришла весть, что татары достигли Исфараина — одной из областей Хорасана. Эти проклятые, как только узнали, что султан вернулся из ар-Рума с разрозненной толпой и рассеянным войском, [тотчас] использовали его слабость и выступили против него. Шараф ад-Дин, услышав о них, расстался со мной и направился в Рей, чтобы привести в порядок дела города и подготовиться к [обороне], насколько позволит время. Прощаясь, он обещал прислать ко мне из Рея людей, которые будут охранять меня в Ираке, так как дороги уже были небезопасны и стали местом, где охотились воры и грабители устраивали засады.

Однако татары опередили его в этом и напали ночью на Рей. И он оседлал плечи ночи и бежал, словно перепуганный страус, направляясь в Исфахан.

Весть об этом дошла до меня в Казвине. Дневной свет померк в моих глазах, мое пребывание [здесь] стало невыносимым, и моя жизнь, казалось, была на берегу, который вот-вот рухнет. Ведь сведения обо мне и о том, какой груз следует со мной из Аламута, распространились по Ираку, и своего личного имущества у меня было столько же или немногим меньше. Однако я рискнул отправиться из Ирака в Азербайджан через разбойничьи засады в Халбаре, Джулдизе и других [местах].

Это места игр джиннов, если пойдет туда
    Сулайман, то [даже] ему будет нужен переводчик ⁵⁹.

Ко мне присоединился Нусрат ад-Дин, брат Низам ал-Мулка Насир ад-Дина Мухаммада ибн Салиха, который был тогда [261] вазиром в Мазандаране. Он вез с собой доходы этой области. [Тут же находился] Сафи ад-Дин Мухаммад ат-Тугра'и, который был послан от султанского двора для обследования [дел] Мазандарана.

Мы договорились следовать вместе и забыли о том, что такое баня и каков вкус холодной воды, и наконец добрались до Табриза, где находился султан. Шамс ад-Дин ат-Тикрити — посол ал-Малика ал-Ашрафа — присутствовал при дворе. И вот султан приказал мне привести посла Аламута /246/ с деньгами в присутствии ат-Тикрити, что я и сделал. Я представил при свидетелях этот груз, и присутствовавший [здесь] посол слышал и видел происходящее.

Рассказ о появлении авангарда татар у границ Азербайджана ⁶⁰ и переезде султана из Табриза в Мукан

Султан отрядил одного из своих пахлаванов, Йилан-Бугу, в Ирак для сбора сведений о татарах. Когда тот достиг долины Шарвийаза ⁶¹, находящейся между Занджаном и Абхаром, он столкнулся с авангардом татар. С ним было четырнадцать человек, из которых только он один спасся и вернулся в Табриз с тревожной вестью.

Султан полагал, что татары проведут зиму в Ираке и перейдут в Азербайджан только весной. Но он тешил себя ложной надеждой и несбыточными предложениями. Эта весть дошла до него после его возвращения из ар-Рума, раньше, чем он успел привести в порядок то, что было разбросано, починить разбитое и после разгрома залечить раны, нанесенные его войску. Султан отправился из Табриза в Мукан, где по зимовкам были рассеяны его войска. Он распрощался с [Шамс ад-Дином] ат-Тикрити и отправил с ним Мухтасс ад-Дина, сына на'иба Ирака Шараф ад-Дина 'Али, в качестве посла со своей стороны.

Однако опасность надвигалась так быстро, что султану некогда было заниматься делами своего гарема и близких людей и отослать их в какую-нибудь из своих укрепленных крепостей. Он покинул их в Табризе, считая, что этот день — его последнее свидание с дорогими ему [людьми]. Он оставил в Табризе и Шараф ал-Мулка, а сам со своими личными слугами направился в Мукан, не останавливаясь в пути, чтобы успеть собрать свои разбросанные войска и рассеянные отряды. [262]

В те дни султан взял с собой из лиц моих занятий только меня. В пути с ним неотлучно находился один собеседник — Муджир ад-Дин Йа'куб ибн ал-Малик ал-'Адил. И я замечал, что когда рядом с султаном Муджир ад-Дина не было, то у него из глаз катились слезы и падали на щеки. Казалось, султан предчувствовал, что его власть падет, и сам предвидел свою гибель. Он думал о расставании с семьей и близкими, о том, что он больше не увидится с ними, что оставил их под открытым небом, беззащитных перед врагами.

Когда мы достигли села Арминан ⁶², /247/ султан сошел с коня, которого тут же увели, и вызвал меня к себе. Я пришел к нему, и он подал мне письмо, полученное им от вали крепости Балак, в округе Занджана. Тот писал: «Татары, которые столкнулись с Йилан-Бугу между Абхаром и Занджаном, уже прибыли в долину Занджана. Я послал к ним человека, который пересчитал их. Их оказалось семьсот всадников».

Султан был рад этому, как будто сложил с себя груз забот. Он сказал: «Ясно, что этот отряд был послан только для овладения Занджаном, чтобы закрепиться в нем». Я заметил, что эта группа — авангард татар, а большая часть их войска следует за ним, но это замечание не понравилось ему. Он сказал: «Татары послали бы в нашу сторону авангард числом не семьсот, а семь тысяч всадников». Но не время было тогда спорить с султаном об истинном положении [дел]. Надо было с ним говорить только о том, что облегчило бы тревогу его сердца.

Оттуда (из Арминана) султан направился в Мукан и, прибыв туда, застал свои войска разрозненными — часть из них находилась в Мукане, другие выбрали для зимовки Ширван, а некоторые добрались до Шамкура. Султан разослал за ними пахлаванов со стрелами, обозначавшими сигнал сбора и вызова. Но татары напали на войска до того, как они собрались. Поэтому замысел султана собрать войска был разрушен и канва его плана оказалась распущенной. «А когда Аллах пожелает людям зла, то нет возможности отвратить это, нет у них помимо Него заступника» (Коран XIII, 12 (11)).

Однажды султан выехал в Мукане на охоту и сказал мне: «Поспеши раньше меня к тому холму, — он указал мне на холм впереди, — и напиши мне указ на имя на'иба Шараф ал-Мулка в Ардабиле и указ [на имя] Хусам ад-Дина Тегин-Таша, [на'иба] в крепости Фирузабад, о том, что мы направили [войска] шихны Хорасана эмира Йигана Сункура и шихны Мазандарана эмира Арслан-Пахлавана в качестве разведки, чтобы [263] разузнать о [движении] татар. Мы приказываем им обоим, чтобы они подготовили коней и в Ардабиле, и в Фирузабаде и чтобы они (наместники обоих городов) в этот срок обеспечили все для подготовленных лошадей и те ни в чем бы не нуждались».

Я поскакал к холму и написал эти указы, и, когда султан подъехал ко мне, они были готовы. Я отдал их ему, и он подписал. Упомянутые [эмиры] взяли эти письма для того, чтобы /248/ тотчас же отправиться. Но потом до меня дошла весть, что оба они остались в своих домах до того, как татары напали на султана в Мукане и застали его врасплох. А он полагался на свою разведку и рассчитывал на вести, которые должны были поступить от [обоих] эмиров.

Рассказ о нападении татар на султана на границе Ширкабута

Когда разведка султана отправилась, а его пахлаваны были посланы для сбора войск, султан занялся охотой. Он был с малым числом людей — у него было около тысячи всадников из личной гвардии.

Однажды ночью он остановился близ Ширкабута — это крепость, построенная на холме в Мукане. Ее окружал глубокий и широкий ров, из него вытекала вода и, разливаясь, орошала местность. Через ров можно было пройти в крепость только по мосту, который поднимался, если это было необходимо. Крепость была разрушена при первом появлении татар, но Шараф ал-Мулк восстановил ее, когда присвоил каналы, отведенные от Аракса. Об этом мы уже говорили ⁶³.

Силахдар Дёкчек-нойан ⁶⁴ был направлен султаном из Хилата, во время его осады, в Хорезм в качестве [командира] разведки для того, чтобы сообщать сведения о татарах. Упомянутый захватил некоторое количество [татар] в пределах Хорезма. Он убил большую часть их, а оставшихся доставил в Хилат.

Среди доставленных находился некий татарин, и его одного султан оставил в живых. Когда султан прибыл к крепости Ширкабут, он приказал схватить этого татарина из предосторожности, чтобы он в такое время не сбежал к своим и не сообщил им о положении султана и разрозненности его войск. Семья и дети татарина находились в Хорезме [у татар].

Султан передал его мне и сказал: «Поднимись с ним в [264] крепость Ширкабут, закуй его там в оковы и передай вали Шараф ал-Мулка в этой крепости». Я выполнил этот приказ, но уже наступила ночь, и я остался ночевать в крепости. Из моих людей со мной было только трое, а остальные мои спутники и то, что было со мной в этой поездке: имущество, лошади, шатры, — все осталось в лагере.

Когда наступило утро, я вернулся к своей службе и обнаружил, что все палатки пусты, вещи разбросаны, гепарды привязаны, а соколы закрыты в клетках.

/249/ Как будто не было друзей между ал-Худжуном и ас-Сафа ⁶⁵
    и никто в Мекке не проводил вечера в беседе ⁶⁶.

Стеснилась для меня земля там, где была широка (Ср.: Коран IX, 119 (118)), и я бросил все, что имел. Я ехал, будучи убежден, что группа преследующих султана татар впереди меня, а большинство их войск — позади.

Затем я добрался до Султан-Джуя. Это канал, который Шараф ал-Мулк отвел от реки Араке. Я застал там, на мосту, бесчисленные стада овец туркмен. Их перегоняли через мост, и я не смог даже выбрать места на мосту, чтобы переправиться. Я рискнул и направил коня в реку, и Аллаху было угодно, чтобы я спасся. После этого я прибыл к Байлакану и перед ним узнал, что здесь находится Шараф ал-Мулк и с ним султанский гарем и хранилища казны. Однако я решил не встречаться с ним, остерегаясь столкновения, которое привело бы к раскаянию и причинило бы страдания.

У меня в Байлакане было несколько лошадей и ткани. Я решил, что с этим можно не считаться, и продолжал свой путь даже ночью, пока не прибыл в Гянджу.

Татары появились там на второй день после моего прибытия. У чинов дивана, сопровождавших Шараф ал-Мулка в это время, так же как у меня, изменилось мнение о нем, так как он поднял открытый мятеж, когда разгорелись угли татарского набега и положение татар укрепилось. Шараф ал-Мулк стал требовать у них (чинов дивана) денег, и их сдавили в колодках, подвергали мучениям. Если бы Аллах не даровал им [жизнь] с появлением [265] султана и выходом Шараф ал-Мулка из крепости Хайзан ⁶⁷, то они были бы в числе погибших и в числе уничтоженных.

Рассказ о том, как султан отправил Муджир ад-Дина Йа'куба к его брату ал-Малику ал-Ашрафу Мусе

Как мы уже упомянули, султан взял с собой Муджир ад-Дина, когда отправился /250/ из Табриза в Мукан. Его общество было приятно для султана. В дни пребывания султана он выезжал на охоту вместе с ним и сопровождал его с восхода солнца до позднего вечера. Султан приглашал его пить вино в его обществе, и так продолжалось, пока не напали татары, а им обоим удалось спастись. Тогда султан стал говорить ему, что бедствие, постигшее его из-за нашествия татар, касается не только его и его владений. Если им дать срок, то все остальные [страны] ислама окажутся перед гибелью. Поэтому [Муджир ад-Дин] должен направиться к ал-Малику ал-Ашрафу и объяснить ему, что искры зла уже сверкают, беда раздула свое пламя и их остановят только совместные усилия всей общины [мусульман] и полное согласие ⁶⁸. Увы! Разве есть «заклинатель, а она уже дошла до ключицы, и подумает он, что это — разлука, и сойдется голень с голенью» (Ср.: Коран LXXV, 27-29 (27-29)).

И особенно удивительно то, что [султан] просил помощи у того, кто его ранил в сердце своими копьями, и обращался к тому, кто своей рукой подрезал ему крылья.

И Муджир ад-Дин покинул [султанскую] службу ⁶⁹, и султан сопроводил его людьми, чтобы он прибыл к Шараф ал-Мулку.

Султан просил Шараф ал-Мулка отправить вместе с ним посла и предварительно продиктовать ему, что необходимо исполнить в данном положении. Шараф ал-Мулк послал с ним своего вазира Му'ин ад-Дина ал-Куми, которому вручил письмо, противоречившее намерениям [султана] и его желаниям. А дело было в том, что Шараф ал-Мулк уже решил ответить неблагодарностью на милость и сбросить одежду чести, и, следуя внушению сатаны и его нашептыванию, он в своей голове готовил черное варево.

Поэтому он подбросил дров в огонь ненависти, чтобы пламя еще больше разгорелось, уничтожило согласие и расстроило [266] дружбу. И конечно же, он сам испекся на [огне], который высек своим огнивом, и успеха не достиг.

Рассказ о положении султана после нападения татар на Мукан

После того как татары напали на султана в Мукане, как мы уже упомянули об этом, он направился к реке Араке и обманул татар. Они думали, что султан переправился через реку и отошел к Гяндже, а он повернул в Азербайджан, остановился в Махане ⁷⁰, в котором было много разнообразной дичи для охоты, и там зазимовал.

Правитель крепости Шахи 'Изз ад-Дин проявлял непокорность из-за того, что несколько лет назад Шараф ал-Мулк ночью с людьми, бывшими с ним в Дербенде, напал на его крепость и подверг разграблению его область. Тем не менее он верно служил /251/ султану во время его пребывания в Махане, посылал ему в лодках необходимое продовольствие и другие вещи и разузнавал для султана сведения о татарах. Султан был им очень доволен и часто говорил: «Если наше дело укрепится и прекратится угроза со стороны татар, я отличу его за его службу и преданность самой большой наградой и сделаю так, что ему будут завидовать современники и сверстники».

А когда пришла зима, 'Изз ад-Дин сообщил султану о том, что татары уже двинулись из Учана в его сторону, так как они убедились, что султан находится в Махане. Он советовал ему возвратиться в Арран, так как войска укрепились в его горах и чащах. Кроме того, там столько туркмен, что если они соберутся, то будут как скопища муравьев или тучи саранчи. Султан поехал в сторону Аррана и вскоре приблизился к Хайзану, который Шараф ал-Мулк восстановил и израсходовал на возобновление его цитадели за небольшое время столько денег, что даже цари поскупились бы на такие затраты. Эта крепость в древности была одной из неприступнейших на земле ⁷¹, но время разрушило ее, и после ее запустения прошло много лет и месяцев. Когда Шараф ал-Мулк распределял домочадцев султана и его казнохранилища по различным крепостям Хусам ад-Дина Кылыдж-Арслана, самого главного туркменского эмира в Арране, он выбрал для султанской семьи крепость Синд Саварих. Эта крепость представляла собой пещеру на высокой скале. В ней находился родник, и вода вращала под ним колеса [267] мельницы. Эта мельница сохранилась, потому что крепость ее защищала.

Говорят, что это та пещера, где царь персов Кай-Хусрау победил своего деда по матери — царя тюрок Афрасийаба — и освободил свой ум от забот [об опасности] с их стороны.

Шараф ал-Мулк направился в сторону Хайзана, который был еще заброшен. Он восстановил эту крепость и затем открыто поднял бунт. Причины этого были таковы: первая из них — султан за последние два года обуздал его в отношении его расходов, которые вышли за пределы должного и обратились в расточительность сверх всякой меры. А отлучение от того, к чему привыкаешь, — тяжело. Вторая [причина]: он полагал, что во время нашествия татар и их нападения на султана в Мукане страх забросит его в Индию и сражение приведет к тому, что связь между султаном и его войсками будет прервана. Поэтому Шараф ал-Мулк решил писать владетельным лицам, стремясь заручиться их согласием на то, что он сам завладеет Арраном и Азербайджаном, но будет читать хутбу с их именем. Когда сатана отложил в его голове яйцо и появился птенец, Шараф ал-Мулк состряпал варево из своих черных мыслей. Он отправил /252/ 'Ала' ад-Дину Кай-Кубаду и ал-Малику ал-Ашрафу письма, выразил обоим государям полную покорность, а своего султана называл в письмах беспомощным злодеем.

Некоторые из этих писем попали в руки султана вместе с письмами, отправленными на'ибами окраин. В довершение всего Шараф ал-Мулк стал хватать всех сторонников султана, проезжавших мимо его крепости во время упомянутой выше паники. Он приказывал сжимать их в тисках, и они быстро опустошали свои кошельки и оказывались без гроша за душой.

Он написал Хусам ад-Дину Кылыдж-Арслану, приказывая ему охранять находившийся у него гарем султана, а также его казнохранилища, а если прибудет сам султан, то он не должен передавать ему ни того, ни другого. В этом письме он также называл султана беспомощным злодеем.

Эти любезные письма были собраны у султана.

В то же время к вазирам, эмирам и правителям окраин прибыли письма султана, в которых он предостерегал, чтобы они не поддавались искушению и не выполняли приказов Шараф ал-Мулка. Султан называл его в этих письмах Билдирчин ⁷². Это была насмешливая кличка, которую дали Шараф ал-Мулку, когда он был еще безвестен. Теперь вражда еще больше усилилась.

Когда султан приблизился к его крепости, он послал к нему человека с предложением выйти из крепости и передал: «По какой причине ты опаздываешь с прибытием и медлишь с [268] появлением передо мной?», при этом султан делал вид, что он не обращает внимания на что-либо, совершенное им, показывая ему, что все явные злодеяния [вазира], уже обнаруженные им, ему будто бы неизвестны и он занят другими событиями.

Шараф ал-Мулк тотчас же спустился [из крепости], не подозревая из-за своего невежества и тупости, что его саван уже на его плечах. Очень удивительно было то, как скоро Шараф ал-Мулк превратился в бунтовщика, не задумываясь над последствиями, а затем так же быстро вернулся к покорности вопреки предостережениям о беде. Если бы он стоял на своем в ту ночь, то султан утром следующего дня отправился бы [дальше], зная, что татары разыскивают его.

Когда он спустился, султан вопреки обычаю напоил его вином: ведь их (хорезмшахов) вазиры хотя и пили, но не в обществе султана. Шараф ал-Мулк обрадовался этому и думал, что это повышает его достоинство и что близость к султану умножает его честь и славу. Но тот, кто имел надлежащий опыт, знал, что он больше не будет его вазиром.

После того как Шараф ал-Мулк вышел из крепости, султан отправился в сторону Аррана. А если возникал какой-либо важный вопрос, султан не вызывал его для совета и не доверял ему никаких дел.

Рассказ о действиях Шамс ад-Дина ат-Тугра'и в Табризе в это время

Выше было сказано о Шамс ад-Дине ат-Тугра'и и о том, что он распоряжался не только деньгами жителей Табриза, но и их жизнями. А они терпели его правление из уважения к его происхождению и любви к его семье, и приверженность к нему стала у них заповедью. [Даже] когда исчезли почтение и совесть и души обнажили свое нутро, простонародье ('амма) послушно собиралось у его ворот, повинуясь его приказам и распоряжениям.

Затем простонародье Табриза задумало убить находившихся в Табризе служилых людей-хорезмийцев, чтобы ублаготворить татар и спасти себя от [их] ненависти и злобы. С решением толпы согласился и Баха' ад-Дин Мухаммад ибн Башир Йарбек, которого султан назначил вазиром после низложения ат-Тугра'и и нескольких других вазиров. Упомянутый (Баха' ад-Дин) был из той же толпы простонародья, но ат-Тугра'и не дал им [269] сделать этого и всеми силами препятствовал им совершить гнусное дело, задуманное сообща. Он не дал черни пролить кровь и разграбить добро, препятствуя этому, как только мог. Даже когда толпа однажды взбунтовалась и убила хорезмийца, который раньше причинял [населению] зло, ат-Тугра'и сам вышел, приказал отрубить голову двум главарям подонков и [велел] бросить их на улице. Он объявил им, что это возмездие тем, кто разрывает покров уважения и восстает против султана — пастыря народа и благодетеля. Таким образом он помешал большому кровопролитию. А в других городах кровь лилась рекой, а имущество и деньги грабили там мешками и сумками.

Он заботился, как только мог, об укреплении Табриза и о его защите и заполнил Табриз воинами стражи. К султану непрерывно поступали его письма, хотя его положение изменялось: к нему были то благосклонны, то возвращали его [в прежнее положение]. [Этим он еще больше] умножал и делал совершенной свою славу. И тому, кто лишил его своей милости, поверив клевете на него, было неприятно и стыдно. Таковы были его дела до того часа, когда явился к нему призывающий [к Аллаху] и вестник [смерти] встал перед ним. Он окончил свой срок, будучи достойным благодарности, и встретил своего господа спокойно.

А после него на'иб государя и простонародье сдали татарам [Табриз], так же как и другие города ⁷³.

Рассказ о моем возвращении на султанскую службу и о моем выезде из Гянджи

Уже говорилось о том, как я вынужден был прервать в Мукане свою службу султану и попал в Гянджу. Там я провел три месяца, но веки мои не могли смежиться от [грозившей] опасности, и я не мог усидеть на месте, страстно желая служить султану. Однако добраться до него я не мог, так как Арран наводнили татары.

Когда прошла зима и приблизилась весна в своем зеленом одеянии и убранстве цветов, ко мне пришла грамота султана, призывающая меня на службу. Было упомянуто, что путь через Арран невозможен из-за татар, [и сказано]: «Следуй к Иване ал-Курджи, так как мы написали ему и поручили переправить тебя к нам на службу» ⁷⁴. Однако я подумал об этом и не решился направиться к грузинам, так как опасался их [270] вероломства. Даже у жителей Гянджи в то время появились признаки зла. Я понял, что если так будет дальше, то дело [в Гяндже] дойдет до гибели многих людей, связанных с государством.

Во время моего пребывания в Гяндже я все время находился в крепости, в одном из султанских дворцов, боясь бунта черни и возможного «испытания, которое постигнет не только тех из вас, которые несправедливы» (Коран LIX, 13 (13)).

Когда я выехал из Гянджи, случилось то, чего я боялся и о чем догадывался заранее, остерегаясь этого. Были убиты находившиеся там чужеземцы, а их головы были отправлены татарам. [Жители Гянджи] заявили о своей непокорности [султану].

Так толпа, когда не видит сильной власти, всецело следует своим страстям и спешит действовать, [следуя] самым скверным своим привычкам. И сказал всевышний Аллах: «Ведь вы страшнее в их душах, чем Аллах. Это — за то, что они — народ, который не разумеет» (Коран VIII, 25 (25)). И к сказанному в этом смысле относятся слова 'Умара ибн ал-Хаттаба, да будет доволен им Аллах: «Аллах устраняет силой власти (ас-султан) больше, чем через Коран» (Это слова 'Усмана ибн 'Аффана).

Я выступил, уповая на Аллаха, и стал идти по ночам, а днем прятаться, до тех пор, пока не добрался до крепости Кал'а Дара ⁷⁵, где находились сын султана Манкатуй-шах, Дайа-хатун, [ал-]хадим Сирадж /255/ ад-Дин Махфуз и мушриф ал-мамалик Тадж ал-Мулк. Я поднялся в цитадель, чтобы получить у них сведения о султане, а они передали мне письма, которые прибыли от Шараф ал-Мулка к правителю крепости Хусам ад-Дину Кылыдж-Арслану после того, как Шараф ал-Мулк взбунтовался. Они просили меня захватить эти письма с собой и представить их султану. Я отказался от этого и сказал им: «Дни Шараф ал-Мулка сочтены, и то, что он совершил, — это бунт, а его письма — бессмыслица, из-за чего его ждут беды и мучения, которых он не сможет вынести. Но я не хочу быть причиной его гибели даже в малой мере». Они отослали [письмо] султану в Махан.

Затем я встретил [султана] в окрестностях крепости Зарис ⁷⁶ и сообщил ему, что Арран наводнен татарами, переполнен массой безбожных. Вчера, когда я шел мимо, огни их [костров] ярко горели по левую сторону моего пути, а так как я шел [271] неподалеку, то они чуть не открыли ночного путника и едва не обнаружили запоздавшего странника.

Когда султан услышал известия, подрывающие решимость и разбивающие намерения, он сошел с коня и не вошел в главный шатер, а велел разбить малую палатку. Он расположился и начал расспрашивать меня о делах в Арране и о том, какие скрытые тайны и секреты душ выявились в дни трудностей. Затем он приказал мне написать указы правителям окраин и упомянуть в некоторых из них о Шараф ал-Мулке. Я упоминал его в письмах только как Фахр ад-Дина ал-Дженди. Затем эти письма были представлены на подпись султану.

Потом ко мне вышел один из приближенных султана и сказал: «Ты разве не именуешь Шараф ал-Мулка по его упомянутой кличке Билдирчин? Ведь ты знаешь, что султан в это время не называл его иначе, как этой кличкой». Я ответил: «По двум причинам. Одна из них — то обстоятельство, что он вышел из крепости и вернулся на службу и [теперь] считает, что султан вернул ему св.ою благосклонность и что было, то прошло. Если он узнает, что его называют кличкой Билдирчин, то я боюсь, что он убежит к кому-либо из врагов и снова будет поднимать смуту. Вторая причина в том, что порицающий скажет: “Как султан счел его достойным поста вазира после того, как ему была дана такая унизительная кличка?”»

И когда султану повторили, что было сказано мной, он молча подписал грамоты. Затем он вызвал меня к себе вечером того же дня, когда у него собралась группа его приближенных. Они решили, что /256/ султан пошлет меня в Арран собирать рассеянные войска и отправлять их в центры расположения султанских знамен. Туда же надо было собирать и туркмен.

Когда я предстал перед ним, он спросил, что я думаю об этом. Я ответил, что [все] решает султан. Он сказал: «Мы уже решили, что должны послать в Арран [человека], который сможет призвать войска для нас и собрать туркмен. И когда они соберутся, мы направимся в Гянджу, поблизости от нее сразимся с проклятыми, и тогда [судьба повернется] либо к нам, либо против нас! Но мы желаем, чтобы тот, кто пойдет к туркменам, привлек в такое время их сердца и не жаждал при этом денег или подарков. Я не верю, что кто-либо из окружающих меня тюрок мог бы это сделать!» Он стал повторять этот разговор со мной, пока я не понял, что султан хочет, чтобы я сам взял это дело на себя и сам пошел на риск, так как он полагал, что у меня нет желания к этому. И я ответил: «Поистине, слуги и рабы подобны оружию — порой разбиваются, а иногда могут уцелеть!» [272]

Затем были написаны грамоты на мое имя, и я ночью отправился и добрался к одной из групп ханов, эмиров и туркменских всадников. Так, направив к нему одну группу, я переходил через горы к другой. Я вернулся к службе через несколько дней и увидел, что войска приняли свой обычный блестящий вид и тысячи воинов шли как волны.

Когда находившиеся в Арране татары услышали о сборе [войск], он вернулись к своим главным силам в Учан, где было тесно от их множества. Татары уже отправили [посла] к Фахр ад-Дину Хамзе ан-Нишапури ⁷⁷ и к султану в Байлакан, призывая его к подчинению. А когда султан остановился в долине реки Каркар ⁷⁸, упомянутый (Фахр ад-Дин) переправил к нему татарского посла, чтобы султан, расспросив его о татарах, решил, что делать с ним. Посол этот был вероотступник ат-Тахир — вазир проклятого Йатмас-[нойана].

Когда он (посол) стоял под знаменами, султан приказал мне побеседовать с ним и спросить у него о количестве людей — опытных в схватках и стойких в бою, прибывших на этот раз под командованием проклятого Чормагуна. Султан сказал ему: «Если ты скажешь мне правду, я подарю тебе жизнь». Я расспросил его об этом, а он сказал: «Когда Чормагун хотел подготовиться к походу, чтобы встретиться [в бою] с султаном, он провел в Бухаре смотр своим воинам и записал [в реестр] двадцать тысяч, а кроме того, было большое ополчение». Когда я повторил султану сказанное /257/ им, султан сказал: «Поспешите его убить, пока наши не услышали о количестве татар, чтобы они не струсили и не разбежались».

Рассказ об аресте султаном Шараф ал-Мулка в крепости Джарбирд и его убийстве через месяц или больше

Когда султан приблизился к крепости Джарбирд, из числа присоединившихся к Аррану, он решил заточить в ней Шараф ал-Мулка. Султан направился к крепости, чтобы рассмотреть ее состояние, и узнал, что Шараф ал-Мулк не отлучился от него. Когда он поднялся в крепость, вместе с ним поднялся Шараф ал-Мулк. Затем султан встретился с вали крепости Сахланом Салук-беком, стариком-тюрком, жестоким и злым. Султан тайно приказал ему, что, когда он выйдет из крепости, вали должен преградить путь Шараф ал-Мулку и заточить его в крепость, заковав в цепи. [273]

Султан боялся, что, если он не схватит его, тот, заподозрив недоброе, отправится в какую-либо сторону и возбудит смуту. Султан часто говорил: «Пусть находится под стражей до тех пор, пока не будет спокойствия со стороны татар. Затем его освободят и ему будет поручено дело вазирата, но без выделения ему десятины ('ушра) страны. Ему будет назначена ежемесячно тысяча динаров как халифскому вазиру, и он не будет свободен в расходовании [средств]».

Он был заточен в крепость, а через несколько дней после этого вали спустился из крепости к месту сбора жалоб. Люди кричали, словно взбудораженные птицы в воздухе или как караван паломников [целой] страны. Было подано множество жалоб. А султан молчал и не спрашивал об их положении, так как хотел сохранить на это время этого старика-тирана. Но старик подумал, что султан решил сместить его и заменить другим, и поэтому вернулся в крепость без разрешения.

Султан после ареста Шараф ал-Мулка приказал передать мамлюков, находившихся в его распоряжении, Утур-хану, Старшим среди мамлюков был Насир ад-Дин Куш-Темир. Однажды он вошел к Утур-хану с перстнем Шараф ал-Мулка, посланным стариком-вали, и передал, что вали сказал следующее: «Я договорился с твоим господином, что освобожу его, и мы заключили мир с грузинами, которые готовы к бунту и возобновили скрытое зло. Кто из вас хочет служить ему (Шараф ал-Мулку), пусть явится в крепость».

/258/ Когда султан узнал об этом, у него опустились руки, он растерялся и не решался что-либо предпринять.

Сын этого старика-[вали] находился в числе султанских пахлаванов и джамакдаров ⁷⁹. Султан вызвал его к себе и послал к отцу с порицанием за его поступок и с упреком за недомыслие. Он перечислил отцу оказанные ему милости, исправившие его дело и осуществившие его надежду. То, что он задумал, — это неблагодарность за добро, вероломство в [ответ на] доверие, и непонятно, есть ли серьезная причина этого.

Гулям вернулся и сообщил, что его отец отказался от задуманного, понял [истинный смысл того], что он ему показал, и узнал, что это приведет его к гибели. И если султан выслушает жалобу обиженного и не отставит его от [должности] вали, то он найдет в нем покорного раба, выполняющего султанские приказы. Он просит прощения за совершенные им проступки и покрывает свое лицо пылью унижения. Султан сказал: «Подтвердить эти слова может то, что он пришлет мне голову Шараф ал-Мулка» — и направил в крепость вместе с сыном вали пять своих сипахсаларов. [274]

Они погубили его, и, поистине, его гибель была смертью, [достойной] знатного человека. Постельничий Шараф ал-Мулка, известный по имени Мухаммад Ахи, который прислуживал ему в дни заточения, рассказал мне: «Когда они вошли к нему и он узнал, что они палачи, он попросил их повременить, пока он совершит омовение и прочтет молитву в два рак'ата».

Фарраш продолжал: «Затем я согрел ему воду, так как ему было неприятно мыться холодной водой, даже зная, что через час он погибнет. Затем он совершил омовение и молитву в два рак'ата. Потом прочел главу из Корана, после этого разрешил им войти и сказал: “Это возмездие тому, кто полагается на слова нечестивых”. Они спросили у него: “Что же ты предпочитаешь — удушение или меч?” Он ответил: “Меч лучше!” Они сказали: “Владык не убивают мечами, и удушение для тебя легче!” Тогда он сказал: “Делайте, что хотите!”»

И они задушили его и вышли, чтобы [тело его] остыло, и они потом вошли отрезать ему голову и отнести султану. Но когда они вошли, то увидели, что он сидит и пришел в себя. Тогда они отрубили ему голову. Он переселился к своему господу, а меч стер [его] грехи и соскоблил ошибки в написанном. И поистине, гора державы низверглась после его исчезновения и сошла с места из-за потрясения. И как будто Му'аййид ад-Дин Абу Исма'ил ат-Тугра'и ⁸⁰ имел в виду именно его, когда сказал:

Троны славы грозят разрушиться и пасть,
    и стала щедрость шествовать устало, прихрамывая.
/259/ Обладающие милостью Аллаха! Разве вас могут сберечь
    ваши руки от превратностей судьбы, доставляющих страдания?
Разве род Бармекидов ⁸¹ не является для вас примером?
    Их сломали превратности судьбы, так, что раздался треск.
Вижу, что после вас взор благородства стал смиренным
    и серая щека ночей становится еще мертвеннее.
И если [ночи] сжалились бы, окутали бы вас и отвели бы
    удары врагов от вас, насколько это возможно,
То вы превзошли бы щедрость во всем мире и затопили бы
    [мир] славными делами, не встречая никогда помех.
Вы оставили бы след вашего блага в людях, и этот след
    стал бы как русло потока и [оросил] бы пастбище.
Однако время губит [то], что содержит в себе,
    оно уменьшает то, что взяло на хранение, и пренебрегает тем, что взрастило.
Оно подобно лишь тому, кто рубит одну свою руку
    своей же другой рукой и остается калекой.
Память о вас становится добрее с тех пор, как [вас постигла] беда,
    так и ладан: когда его коснется огонь — благоухает ⁸². [275]

Кое-что об образе жизни Шараф ал-Мулка

Он был великодушен и щедр. Деньги для него ничего не значили. Он часто брал там, где не следовало, и давал тем, кто этого не заслуживал. Он уважал ученых и отшельников и щедро их вознаграждал, назначая им пенсии (идрарат), и [раздавал] подарки. Он был мягкосердечен и плакал навзрыд, когда слышал проповеди или чтение Корана. В его время умножились регулярные пенсии (идрарат), и, если бы султан не сдерживал его узду в последние дни его правления, они поглотили бы доходы дивана почти полностью.

В обычаях их (хорезмшахов) было подтверждать пенсии (идрарат), [назначенные до них], и другие старые выплаты, вплоть до того, что выплачивали пенсии, [назначенные] врагами. Они считали прекращение выплат вредным новшеством. Пенсии, назначенные Махмудом ибн Себюк-Тегином и правившими после него [государями] рода Сельджука, сохранились в правление султана, и люди наследовали эти [суммы] и строили на том, что они основали, поливая то, что они посадили, шли по проторенному пути и следуя прежнему [опыту].

Поэтому вновь назначенные пенсии (идрарат) Шараф ал-Мулка в период его вазирата едва не превысили прежние подобные выплаты всех времен.

/260/ Однажды к нему за подарками пришел шейх факих Зайн ад-Дин Абу Хамид ал-Казвини. Это было в Байлакане, и я привел шейха к нему во время одного собрания его друзей. Ал-Казвини стал проповедовать, произнося слова, от которых Шараф ал-Мулк заплакал. Затем шейх сказал: «Моя жена — дочь имама, известного по имени Раф'ан ⁸³, который был самым знающим факихом Ирака. Ему принадлежит известное сочинение Шарх ал-ваджиз («Краткий комментарий»). Она родила мне троих дочерей и двух сыновей. Они достигли совершеннолетия, а у меня нет денег, чтобы снабдить их при вступлении в брак».

Тогда Шараф ал-Мулк выдал каждой дочери за счет денег казвинского дивана по двести динаров и издал грамоту о выдаче сыновьям по сто динаров. Они получали их ежегодно в виде идрара.

Когда шейх увидел, что у него широкая натура и легкая рука, он добавил: «А чем же виноваты старики — отец и мать?» И тот выписал обоим им сто динаров также в качестве идрара.

Так-то! Поистине, хотя это было пагубно для упорядочения средств дивана и недальновидно с его стороны, так как на него [276] было возложено руководство эмирами державы, но щедрость сама по себе прекрасное дело, а таких и подобных поступков он совершил много. Однако он был малосведущ в ведении переписки, не обладал достаточной воспитанностью, был лишен познаний в счете и во всем, что было необходимо вазирам и катибам. Если он писал хоть одну строку по-персидски, то в ней бывало несколько ошибок.

Его настроение быстро изменялось, и он не был тверд ни по отношению к другу, ни по отношению к врагу, проявляя непостоянство и во вражде, и в дружбе. Он был очень благосклонен к тюркам и красноречиво говорил на тюркском языке. Он никогда не проявлял высокомерия, никогда никого не упрекал.

Текст его знака на султанских грамотах был таков: «Хвала великому Аллаху!», а его знак на диванских указах, издаваемых Верховным диваном: «Верьте этому!» На его указах для своих личных владений помечалось: «Верьте!» — по-персидски, а его монограмма на них была: «Абу-л-Макарим 'Али ибн Абу-л-Касим, искренний [раб] Эмира верующих!» Его знак на расписках был: «Так правильно!»

Вначале султан полагался на его мнение, выслушивал его слова и делал только то, что он ему советовал. Никто не был его соперником в [деле] управления. Долгое время [султан] находился /261/ под его влиянием, и он внушал ему, что хотел. Если бы он оставил свою легковесность во мнениях и целях, к которым стремился, а свою энергию направил на то, к чему его обязывала власть и к чему его вело счастье, — а у него был для этого капитал, который сделал бы его могучим львом и цепким орлом, — то дело обстояло бы совершенно иначе. Но предначертание Аллаха оказалось сильнее и дело Его крепче! «Поистине, милость — в руках Аллаха: Он дарует ее тем, кому пожелает! (Коран III, 66 (73); LVII, 29 (29) и др.) Он исполнитель того, что Он желает!» (Коран XI, 109 (107))

Рассказ о поездке султана в Гянджу и вторичном овладении ею

Когда подонки Гянджи убили находившихся в городе хорезмийцев, они затеяли смуту и проявили неповиновение. Ими руководил человек, известный по имени Бандар, и скопище черни [277] слушалось его. Он протянул руки [к чужому добру], назначая штрафы, и зло его обернулось против тех, кто не был их соучастником в жестокости и заносчивости и не слушал голоса души, которая «побуждает ко злу» (Коран XII, 53 (53)).

Султан направил меня и хаджиба ал-хасса Ханберди к ним и приказал, чтобы мы остановились в селении Шутур, которое находилось поблизости от них, и призвали их к повиновению, предостерегая от последствий непослушания. Несколько дней мы находились в окрестностях Гянджи, писали им и вели переговоры с ними, предупреждая их и объясняя им, что стук в двери несправедливости приближает их к беде и скверному исходу. И поистине, борьбу терпит тот, кто не находит пути к миру, а тот, у кого есть возможность обдумать и простор для выбора, удержит свою душу от соблазна прежде, чем начать сражение и столкновение с трудностями. Поэтому пусть они представят себе те тяжелые грехи, которые последуют за этим упрямством. Это они отнимут сон у глаз и душу у тел и [нарушат] должный порядок в имуществе. Поэтому не нужно соприкасаться с опасностями бедствий и стремиться к нежелательным последствиям.

Когда их стали увещевать, «они вкладывали свои пальцы в уши, и закрывались платьем, и упорствовали, и гордо /262/ превозносились» (Коран LXXI, 6 (7)).

К нам вышел ра'ис Джамал ад-Дин ал-Куми со своими детьми, и мы потеряли надежду [договориться] с чернью. Прибыл султан и остановился в одном из садов [Гянджи]. От нас к ним стали идти посланцы, даруя им пощаду и обещая прощение и милость. Даже скала смягчилась бы от того, что им обещали, но на их души это не повлияло, так как на уме у них [было другое]. А их Бандар продолжал упорствовать в своем невежестве «превознесением на земле и ухищрением зла. Но злое ухищрение окружает только обладателей его» (Коран XXXV, 41 (43)).

Затем они не ограничились этим и в один из дней даже вышли, чтобы сразиться, и стали против [нас], задираясь. Они добрались к ограде сада и выпустили несколько стрел по султанскому шатру. Султан тотчас же вскочил на коня вместе со своими приближенными. Он убедился, что их не отвратить от упрямства ни проповедью, ни справедливостью, так как для проповеди есть другие, [достойные] люди.

И поистине, кротость юноши там, где она неуместна, — это невежество ⁸⁴. [278]

Затем султан бросился на них с отрядом из своих личных слуг. Этот отряд был как край чаши, где приютились дьяволы-всадники, молодые и сильные демоны-тюрки, которые защищали свои тела щитами, а из-за них виднелись сердца, жаждавшие мщения. Они отважно вступили в бой, побуждая смерть покинуть свое логово, атаковали напавших, и за наваленными телами и головами [вскоре] стало видно, как те отступают. Они бежали куда глаза глядят, будто стадо овец, испуганных волками, или как пичужки, разлетающиеся от напавшего на них орла. Всадники смешались с пешими и нападающие с защищающимися.

Султан ворвался вместе с ними в город, так как чернь скучилась и толкотня у ворот [была такая], что султан сумел воспрепятствовать им закрыть их. Войска хотели грабить город, но им запретили [это].

Затем султан вызвал к себе знатных и именитых людей города. Он приказал им, чтобы переписали имена главарей черни и зачинщиков смуты. Они указали ему имена тридцати человек из них, хотя в смуте участвовали добрый и злой и она объединила тех, кто терпел ущерб /263/ от государства, и тех, кто имел [от него] пользу. Ведь толпа подобна стаду, в котором следуют друг за другом и один может возглавить тысячи.

Султан приказал отрубить голову тем тридцати у ворот цитадели, и их тащили за ноги к воротам города и главным местам кварталов.

Что касается Бандара, который особенно усилил смуту и разбил султанский трон, установленный здесь еще Мухаммадом ибн Малик-шахом ⁸⁵, то он был жестоко казнен и его тело было изрублено в куски.

Султан находился в Гяндже семнадцать дней, ожидая, что покажут [события], пока не было принято решение выехать. Согласились на том, что нужно просить у ал-Малика ал-Ашрафа Мусы помощи против татар. Султану это посоветовали Утур-хан и группа трусливых [ханов и эмиров]. Султан внешне был согласен, но в душе был против них. Он направился в Хилат по дороге через Килакун, и набеги [снова] перевернули вверх дном страну грузин там, где еще что-то оставалось.

Султан продолжал посылать своих послов к ал-Малику ал-Ашрафу, призывая [его] на помощь, хотя здравый смысл отвергал это как нечто невероятное. Увы! Поистине, ненависть, если овладевает душами, остается [навсегда], а иногда передается по наследству. Ведь тот, кто просит у разгневанного помощи против врага, подобен ищущему убежища от палящего зноя в огне!

Когда ал-Малик ал-Ашраф узнал, что к нему посланы послы [279] с просьбой о подкреплении и о выступлении против врагов, он отправился в Египет ⁸⁶ и оставался там. А послы султана не могли идти дальше и собрались в Дамаске. К ним поступали письма ал-Малика ал-Ашрафа, который сообщал, что «мы скоро прибудем из Египта с его войском на службу к султану».

Обещания сияют, как мираж в пустыне безлюдной!
    И так изо дня в день и из месяца в месяц!

Да! Когда султан на своем пути достиг крепости Бджни, где находился Авак, сын Иване ал-Курджи, он остановился напротив крепости на час. В это время из крепости вышел Авак и издали поцеловал землю. Затем он ушел [в крепость] и прислал султану подарки.

Когда они достигли Валашджирда, /264/ люди стали жаловаться на сильную жару и отсутствие дождей и на вред, который приносили мухи людям и животным, и они решили вызвать дождь с помощью имевшихся у них камней, [вызывающих дождь] ⁸⁷. Поистине, мы не признавали этого совершенно, но потом мы несколько раз видели, как судьба помогла их действию. И может быть, это соблазн и заблуждение, но так же заблуждались и те, кто был очевидцем до них.

Султан сам проводил действие с камнями в дни пребывания перед Валашджирдом. Затем пошли дожди и стали идти ночью и днем, так, что людям это надоело и они стали раскаиваться в совершенном колдовстве. К султанскому шатру стало трудно добраться из-за непролазной грязи. Я слышал, как Дайа-хатун говорила: «Я сказала султану: “Ты как будто властелин мира (худаванд-и 'алам)! — а люди обращались к нему только так, — но в вызывании дождя ты не искусен, ведь ты уже навредил людям обилием твоих дождей. Другие, кроме тебя, вызывали дождь только в необходимом количестве”.

Султан ответил: “Дело обстоит не так, как ты думаешь. Это действие — результат старания, а мое усердие не может сравниться с усердием кого-либо из моих гулямов”».

Затем к нему прибыло письмо от Мухтасс ад-Дина — главного посла из отправленных к ал-Малику ал-Ашрафу. Это письмо лишило султана надежды на содействие [ал-Малика ал-Ашрафа] и прекратило ожидания его помощи. [Посол писал], что ал-Малик ал-Ашраф вернется из Египта только тогда, когда решится дело султана с татарами в ту или другую сторону: или [султанская] держава будет мощной и почитаемой, или сражение закончится крахом всех надежд. Пусть султан заботится о своих делах, не ожидая ответов от своих послов.

Султан после этого послал меня к ал-Малику ал-Музаффару [280] Шихаб ад-Дину Гази ибн ал-Малику ал-'Адилу Абу Бакру ибн Аййубу, чтобы я призвал его самого с войсками и с правителями [областей] вокруг него, такими, как правители Амида и Мардииа. Он сказал: «Если они явятся, то не нужна будет помощь ал-Малика ал-Ашрафа» — и добавил: «Передай ал-Малику ал-Музаффару следующее: “Спеши ко мне на помощь и пособи мне при нападении татар. И поистине, если Аллах, да возвысится Его имя, дарует мне победу над ними, я отдам тебе во владение такие земли, что Хилат с его окрестностями, на которые позарился твой брат, покажутся незначительными и у него не будет [таких] по размерам”».

/265/ Такую миссию он [возложил на меня] в присутствии всех ханов и эмиров. А когда собрание опустело, султан сказал мне: «Мы никогда не сомневались в том, что они не помогут нам и не предпочтут нашей победы над врагом. И не надо жаловаться тому, кто немилосерден. Что же касается этих — он имел в виду тюрок из его эмиров, предводителей его войск и вельмож, — то они питают себя тем, чем нельзя соблазняться, — ложными надеждами, что они избегнут тяжелой войны. Этим своим желанием они внесли путаницу в наши цели. Поэтому мы и избрали тебя послом, чтобы ты вернулся от того, к кому ты был послан, в отчаянии, после которого нет надежды. После [этого] мы направимся в Исфахан, ведь только там мы сможем усилиться и опериться».

До моего отъезда [султан] послал шесть тысяч всадников, которые напали на города Хартберт, Арзинджан и Малатию и в результате вернулись, отягощенные добычей, после чего два десятка овец продавали за динар. Он сделал это потому, что был разгневан на 'Ала' ад-Дина Кай-Кубада за его постоянные требования в письмах в отношении Хилата и за то, что он склонился к ал-Малику ал-Ашрафу, оставив султана. Султан не знал, как обращался вазир [Шараф ал-Мулк] с послами ['Ала' ад-Дина], что привело к утрате доверия и злу в глубине души ⁸⁸.

После того как я передал послание ал-Малику ал-Музаффару, тот сказал: «Поистине, клятва, которую я дал султану, подобна клятве, которую я дал 'Ала' ад-Дину Кай-Кубаду. Я узнал о нападении на его страну и о том, что было доставлено к султанскому шатру из награбленного. Что предохраняет нас от подобного нападения? Ведь обе клятвы одинаковы! Но при всех обстоятельствах я не могу высказать свое мнение независимо, так как считаюсь одним из наместников (на'иб) своих братьев. Как я могу помочь султану без их разрешения? И еще скажу, что количество моих войск по сравнению с войском султана подобно заливу по сравнению с морем или одинокому всаднику [281] рядом с бесчисленной массой. Что касается правителей Амида и Мардина, то они не [станут] слушать меня и не последуют моему приказу. Для нас не тайна, что они вели переписку с султаном, поэтому пусть султан испытает их намерения присоединиться к нему и их искренность в деле помощи султану против /266/ татар. Пусть он узнает, что их обещание — лицемерие, не заслуживающее веры, и пустая бессмыслица. А ал-Малик ал-Ашраф заботится о том, чтобы служить султану, он стоит на своем слове и отправился в Египет лишь для того, чтобы доставить [египетские] войска на султанскую службу».

Рассказ о записке, попавшей из Хилата в Майафарикин ⁸⁹, сообщающей о том, что татары переправились в Беркри в поисках султана, и о моем возвращении от ал-Малика ал-Музаффара

Когда я прощался с ал-Маликом ал-Музаффаром, из Беркри пришла записка, в которой упоминалось, что татары переправились к городу, разузнавая вести о султане, следуя за ним по пятам. Ал-Малик ал-Музаффар отослал эту записку мне и сказал: «Люди уже переправились к окрестностям Хилата и разыскивают султана, и в эти дни встреча между ними неизбежна. Как ты думаешь, не остаться ли тебе у меня, и мы увидим, что произойдет».

Я прочел: «“Не равняются сидящие из верующих, не испытывающие вреда, и усердствующие на пути Аллаха” (Коран IV, 97 (95)). Я не дороже, чем султан, и не из числа тех, которые избрали [жребием] жизнь после него».

Когда я пришел к нему для прощания, я сказал ему: «Возможно лишь одно из двух положений — [дело обернется] либо в пользу султана, либо против него. И безразлично — любое из них обернется для вас раскаянием и будет иметь следствием порицание». Он спросил: «Как это так?» Я ответил: «Если [победа] будет за султаном, то вы, отказавшись помогать ему, можете расходовать все сокровища земли, чтобы удовлетворить его, но это будет бесполезно. А если [обстоятельства] окажутся против него, то вы вспомните о нем, [282] когда испытаете соседство татар, но сожаление уже не поможет». Он сказал: «Я не сомневаюсь в правоте этих слов, однако сам я подвластен».

Затем я расстался с ним и поскакал в сторону Хани ⁹⁰, потому что непрерывно поступающие сведения говорили о появлении султанских знамен на границах Джабахджура ⁹¹. На закате солнца я остановился в селении под названием Магара («пещера») покормить лошадей, чтобы затем продолжать путь всю ночь. [Здесь] я задремал и увидел сон, как будто моя голова лежит у меня на коленях, а волосы на голове и борода исчезли, как будто /267/ сгорели. Затем я во сне же истолковал свой сон и сказал самому себе: «Голова — это султан: он погибнет и не спасется. Борода означает султанских жен: они станут невольницами в плену, а волосы — это имущество, которое будет уничтожено». То, что я увидел, привело меня в ужас, и я проснулся в испуге. Я продолжал ехать, и печаль овладела мной так, что я всю ночь молчал, пока не прибыл в Хани. Там, в долине, я застал войсковой обоз и жен воинов. Я узнал, что султан находится в засаде в Джабахджуре и что ему сообщили о прибытии татар. А Кокэ Беджкем (?) — один из татарских эмиров, предводитель тысячи всадников, — покинул татар и перешел к султану, опасаясь за свою жизнь из-за совершенного им проступка, и сообщил ему (султану), что татары подковали лошадей, чтобы преследовать султана, где бы он ни был. Он посоветовал султану оставить добычу на пути татар, а самому скрыться в засаде, пока они займутся [этой] приманкой, и руками мщения напоить их из чаши смерти. Его совет был здравым, и султан снарядил Утур-хана — а он его всегда отличал и приближал, считая, что его верность и храбрость не требуют испытания и не нуждаются в доказательстве, — во главе четырех тысяч всадников в качестве авангарда. Он приказал Утур-хану увлечь за собой татар, когда они приблизятся, чтобы они потянулись к логову смерти и пришли к месту раскаяния. Но упомянутый (Утур-хан) возвратился и сообщил, что татары отошли от границ Маназджирда. Это была ложь, продиктованная ему его слабостью, трусостью и страхом перед предстоящим концом. Да!

Когда пришла весть о султане и о его засаде в Джабахджуре, я направился на службу к нему. Я встретил его по дороге, когда он возвращался к обозам. Он первый заговорил со мной, спросив, каков ответ на [его] послание. Я повторил ему все, что услышал от ал-Малика ал-Музаффара, а затем упомянул о записке и переправе татар к Беркри.

Он рассказал мне о прибытии Кокэ Беджкема и о том, как [283] тот сообщил ему об их готовности напасть на него, рассказал мне и всю историю о засаде и о том, как возвратился авангард, сообщив об отходе татар от Маназджирда. Я ответил: «То, что они возвратились после того, как выступили с намерением встретиться в бою, очень странно!» Султан сказал: «Это не удивительно потому, что татары выехали, чтобы сразиться с нами в области Хилата, а когда узнали, что мы находимся в центре страны аш-Шам, то подумали, что [ее правители] вступили в союз с нами и присоединились к нам, поэтому они вернулись». Но я прекратил разговор, так и не согласившись [с ним], считая невозможным, что татары возвратились, не сразившись.

Рассказ об остановке султана в округе Амида и о его решении направиться в Исфахан. Отказ от этого мнения после прибытия посла правителя Амида ал-Малика ал-Мас'уда. Нападение татар на султана утром второго дня после его прибытия

Когда султан остановился в городе Хани, он вызвал к себе ханов и эмиров и попросил [меня] повторить ответ на его послание. Я прочел им знамения безнадежности и дал им знать, что они бьют по холодному железу, и о том, что нет ни помощника, ни пособника. Затем они договорились о том, что оставят свои обозы в Дийар-Бакре и направятся налегке с дорогими им женщинами и детьми в Исфахан, так же как они и ранее направлялись туда, уставшие и разбитые, а он (Исфахан) прибавлял силы усталому и ободрял удрученного.

Затем, на второй день после этого, прибыл 'Алам ад-Дин Санджар по прозвищу Касаб ас-Суккар — посол от правителя Амида — с письмом, которое содержало изъявление службы и подчинения. Он соблазнял [султана] походом на ар-Рум, подстрекая его к захвату этой страны, и писал: «Поистине, [ар-Рум] — достижимая цель для султана, и он, как только направится туда, овладеет страной, не имея соперников, и будет править им беспрепятственно. А если султан победит малика ар-Рума и будет опираться на дружественных кыпчаков, которые желают [служить] ему, то татары будут бояться его, и [этим] будет достигнута победа».

Далее в письме он упоминал, что если султан решится на это, то он сам прибудет к нему с четырьмя тысячами всадников [284] и не оставит [султанской] службы, пока это государство не будет подчинено и не станет частью султанских владений.

Правитель ар-Рума в том году возбудил гнев в душе правителя Амида ал-Малика ал-Мас'уда, захватив несколько его крепостей.

Султан благосклонно отнесся к его словам, отступив от принятого прежде намерения идти к Исфахану. Он направился в сторону Амида и остановился у моста близ города. Его можно было сравнить с утопающим, который, не умея плавать, хватается за соломинку. Он пил в ту ночь (Середина шавваля 628 г.х. (16—17.VIII 1231 г.)) и опьянел, и у него из-за опьянения закружилась голова и затруднилось дыхание, и [было видно, что] отрезвление наступит только тогда, когда протрубит труба и «будет изведено то, что в могилах» (Коран С. 9 (9)).

Глубокой ночью к султану пришел один /269/ туркмен и сказал: «Я видел на твоей вчерашней стоянке войска, одежда которых не похожа на одежду твоих войск, с конями, большая часть которых серой масти». Но султан уличил его во лжи и сказал: «Это выдумка тех, кому не нравится наше пребывание в этой стране». И он продолжал наслаждаться всю ночь до рассвета, а утром он и его войска были окружены татарами.

Он пожелал им доброй ночи, и был им постелью шелк,
    а пришел к ним утром — ложем их стала пыль.
И те из них, у кого в руках было копье,
    стали подобны тем, у кого руки окрашены хной.
Выпали зародыши из слабого чрева,
    и [верблюдица] выбросила недоношенного из утробы ⁹².

И они (войска султана) были рассеяны руками Сабы по странам подобно тому, как распространяются притчи.

Я долго сидел в ту ночь, составляя письма, но в конце ночи меня одолел сон, и я не чувствовал ничего до тех пор, пока меня не разбудил гулям, закричав: «Вставай! Наступил Судный день!» Я быстро оделся и поспешно вышел, оставив в жилище все, что имел, и произнес:

Если мы вернулись, [сохранив] невредимыми благородные души,
    которые надеялись на доброе, но обманулись в надеждах,
То наши души — наилучшая добыча. Поистине, они возвращаются,
    и в них — их достоинство и стыд.

Когда я сел на коня, то увидел отряд татар, окруживший шатер султана, а он, пьяный, все еще спал. Но вдруг появился Ур-хан со своим знаменем и воинами и напал на них, отогнав [285] их от шатра. Несколько слуг султана вошли [в шатер], взяли султана за руку и вывели. Он был в белой рубашке, его усадили на коня и ускакали. В это время он вспомнил только о малике Фарса, дочери атабека Са'да.

Он приказал Дамир-Кыйыку (Железное Шило) и амир-шикару Дорт-Аба отправиться к ней и служить ей там, где она окажется после бегства.

Когда султан увидел, что его преследует погоня татар, он приказал Ур-хану отделиться от него со своими войсками, чтобы татары стали преследовать его с отрядом, а сам султан смог бы освободиться от них. Это была его ошибка. Ведь когда Ур-хан отделился от него, к нему тут же присоединилось немало крепких воинов, а когда он достиг /270/ Ирбила, то с ним было четыре тысячи всадников, и он направился в Исфахан. Он владел им некоторое время, пока на город не напали татары ⁹³. После этого Ур-хан до этого года, то есть до шестьсот тридцать девятого года (12.VII 1241 — 30.VI 1242 (год составления «Жизнеописания»)), находился под стражей в Фарсе.

Несколько человек из тех, кто остался с султаном после того, как он отделился от Ур-хана, такие, как Утур-хан, амир-ахур Талсаб (?) и табунщик Махмуд ибн Са'д ад-Дин, рассказывали мне следующее. Когда султан отделился от Ур-хана, он направился к укреплениям Амида, а погоня — вслед за ним. Амид в это время был в смятении, и жители его думали, что хорезмийцы хотят поступить с ними вероломно. Поэтому они стали биться с султаном, бросали в него камни и прогнали его прочь.

Когда он потерял надежду войти в город, он уклонился влево от города, а к нему присоединилось около сотни всадников из числа верных людей. Затем страх забросил его вместе с ними к границам ал-Джазиры ⁹⁴, где были укрепленные проходы, но ему воспрепятствовали пройти туда, а те, кто жаждал [схватить султана], уже ожидали его в ущельях. Некоторых из них убил шихна Хамадана Сарир-Малик.

Потом Утур-хан посоветовал султану возвратиться назад и сказал: «Самый безопасный путь сегодня — это путь, по которому к нам шли татары». И он вернулся, следуя его мнению, так что его гибель была подстроена им (Утур-ханом) со всех сторон. Султан добрался до одного из селений Майафарикина и сошел с коня на току, а коней отпустил пастись, чтобы затем выехать. [В это время] Утур-хан оставил его из-за своей трусости и малодушия. Он (Утур-хан) надеялся на то, что в переписке между ним и ал-Маликом ал-Музаффаром Шихаб [286] ад-Дином Гази был уговор, который утверждал верность и взаимное уважение между ними, но стал свидетельством горечи в их согласии и призрачности их дружбы. В дальнейшем Утур-хан был схвачен и находился в заточении, пока его не затребовал ал-Малик ал-Камил, что произошло в год овладения им Амидом. Он вызвал его к себе, в Египет, там он упал с крыши и умер.

Султан же оставался на току, и ночь укрыла его от всех врагов, пока на заре опять не появились татары. Он тут же вскочил на коня, а большая часть [его] отряда не успела сесть на коней и была перебита.

Рассказ о том, что произошло с султаном и каков был конец его дела

Когда нападение [татар] разлучило меня с султаном, я после этого в течение трех дней прятался в пещере, и наконец страх забросил меня в Амид. Затем, после двухмесячного пребывания в Амиде, где мне нельзя было /271/ выходить, я попал в Ирбил, а позже, после различных невзгод и беспрестанных несчастий, попал в Азербайджан. Затем, претерпев трудности, нужду и безденежье, я оказался полуголым в Майафарикине. И в каком бы месте в султанских странах я ни останавливался, люди везде распространяли слух о том, что султан жив, собрал свои войска и готовится в поход. Эти известия были ложны, а надежды — обманчивы, их порождала любовь [к султану] и создавала преданность и покорность ему. [Я слышал все это], пока не вернулся в Майафарикин и не убедился, что он погиб. Тогда я почувствовал отвращение к жизни и упрекал судьбу за свое спасение. Я горько вздыхал и говорил: «О, если бы господь Мухаммада [-пророка] не сотворил бы Мухаммада [-автора] !» И если бы возможно было каким-то образом отсрочить время его гибели, то я разделил бы с ним срок моей жизни и выбрал бы для себя в жеребьевке ту стрелу, которая короче. Но когда я подумал, что поводья выбора выхвачены из рук обладателей силы, то сказал с печалью в душе и пылающим углем в сердце:

Я предсказывал, что после тебя разгорится пламя,
    и полным было после тебя, о Кулайб, собрание!
Они обсуждали обстоятельства каждого несчастья,
    а если бы ты присутствовал при этом — не промолвили бы слова ⁹⁵.

Когда татары напали на него (султана) в селении, как мы об этом уже говорили, его спутники, попавшие в плен, сообщили [287] татарам, что это был султан. Они тотчас же отрядили погоню, послав вслед за ним пятнадцать всадников. Двое из них догнали его, но он убил их, а остальные потеряли надежду захватить его и вернулись.

Затем султан поднялся на гору, где курды стерегли дороги с целью захвата добычи. Они, по своему обычаю, поймали султана и ограбили, как они делали это и с другими захваченными ими [людьми]. Когда они хотели его убить, он по секрету сказал их вожаку: «Я в самом деле султан, и не спеши решать мою судьбу. У тебя есть выбор: или доставь меня к ал-Малику ал-Музаффару Шихаб ад-Дину, и он вознаградит тебя, или отправь меня в какую-либо мою страну — и ты станешь князем».

И человек согласился отправить его в его страну. Он отвел его к своему племени, в свое селение ⁹⁶ и оставил его у своей жены, а сам пошел в горы, чтобы привести лошадей.

Во время отсутствия этого человека вдруг появился презренный негодяй — курд с копьем в руке. Он сказал женщине: «Что это за хорезмиец? И почему вы его не убили?» Она ответила: «Об этом нечего говорить, мой муж пощадил его, узнав, что он /272/ султан». Курд ответил: «Как вы поверили ему, что он султан? У меня в Хилате погиб брат, который лучше его». И он ударил его копьем так, что другого удара не потребовалось, и отправил его душу в вечный мир.

Так злодей пренебрег правом своего предводителя и обагрил землю запретной кровью. И было этим [деянием] разорвано сердце времени, пролит напиток судьбы, из-за него опустились знамена веры и разрушено здание ислама. Разверзлось небо, молнии которого видели сыны веры, а безбожные и неблагородные боялись его мечей.

И сколько сражений он дал в разных краях земли, вырвался в них из клыков смерти и освободился из пасти бедствий! А когда пришло его время, гибель могучего льва случилась от лап лисиц. И лишь всевышнему Аллаху жалуются на беды времени и превратности судьбы! Да!

Через некоторое время ал-Малик ал-Музаффар послал [людей] в те горы, и они собрали вещи султана, взяли его коня, седло, его знаменитый меч и палочку, которую он вставлял в свои волосы. Когда все это было доставлено, все присутствующие из числа его приближенных, находившихся с ним в те дни, такие, как Утур-хан, амир-ахур Талсаб и другие, засвидетельствовали, что это — вещи, взятые у него. Он послал также за останками султана, и они были доставлены и погребены ⁹⁷.

Поистине, этот преступивший право негодяй причинил великое несчастье и оставил сей мир без него осиротевшим. [288]

О тот, кто заставлял кровь литься из шей врагов!
    После твоей гибели ты заставил глаза плакать кровью.
Если превратности судьбы погубили его,
    посмотри же на державу и на ислам:
Вера опорочена, и государство разбито,
   и отрезана веревка величия и славы.

Кое-что о поведении султана, его качествах, его указах, о том, как он обращался и как обращались к нему от имени халифа и других государей

Он был смуглым, небольшого роста, тюрком по речи и по выражениям, но говорил также и по-персидски. Что касается его храбрости, то, чтобы сказать о ней, достаточно упомянутых мной его битв. Это был лев среди львов и самый отважный среди своих смельчаков-всадников. /273/ Он был кротким, не сердился и не бранился. Он был серьезен, никогда не смеялся, а только улыбался и не был многословен. Он любил справедливость, однако время смуты, с которой он встретился, возобладало, [изменив его нрав]. Он любил облегчать жизнь подданных, но правил во время упадка и поэтому прибегал к насилию.

[Джалал ад-Дин] обычно писал халифу в первое время после прихода из Индии, хотя между ними и была неприязнь, как при его отце: «Его (халифа) послушный слуга Манкбурны, сын султана Санджара». А когда халиф облачил его в Хилате в почетные султанские одежды — как мы упоминали об этом, — он писал ему: «Его (халифа) раб» — и обращался к нему [со словами]: «Господину и покровителю нашему, Эмиру верующих, имаму муслимов, халифу Посланника господа обоих миров, имаму Машрика и Магриба, высочайшей вершине из рода Лу'аййа ибн Галиба».

[Джалал ад-Дин] писал в посланиях 'Ала' ад-Дину Кай-Кубаду и государям Египта и аш-Шама полное свое имя и имя своего отца, называя себя султаном, и не писал ничего такого, что было в обычае, как-то: «слуга», «возлюбленный» или «брат».

Его знак на указах был: «Помощь только от одного Аллаха!» Если он переписывался с Бадр ад-Дином, правителем Мосула, и с подобными ему, то ставил этот знак самым красивым почерком. Калам для написания знака был расщеплен на две части, чтобы [линии] знака были толстыми. [289]

К нему обращались от халифа вначале, после его прихода из Индии, так: «Высокочтимый господин хакан», но он постоянно просил обращаться [к нему] только как к султану, однако они не соглашались на это, так как, по обычаю, никто так не обращался к предшествовавшим великим властелинам. А когда он стал на этом настаивать, то они титуловали его, уже после облачения в почетные одежды, так: «Высокочтимый господин шахиншах».

Он погиб в середине шавваля шестьсот двадцать восьмого года (Середина августа 1231 г.), и это было величайшее несчастье. Даже если бы заря разорвала из-за этого свое покрывало, то была бы права, ведь это самое большое горе! И если бы луна покрыла свой лик царапинами, то беда заслуживала этого, и небеса могли бы одеться в траур, а звезды — превратиться в пепел. Я думаю, что если они встретились ночью, то горько причитали и оплакивали горе чем дальше, тем больше. И как будто Абу Таммам имел в виду именно его, когда сказал:

/274/ Разве не на пути Аллаха тот, перед кем закрылись
    ущелья этого пути и открылся просвет!
Юноша пал под ударами копья и меча,
    но смерть его обернулась победой, хотя победа миновала его.
Он не умер, пока не погибло лезвие его меча
    от удара и не поднялось над ним темное копье.
На трясину смерти он крепко поставил ногу —
    и сказал: «Под изгибом твоей ступни Судный день!»
Он ушел утром, и благословение осенило его плащом,
    он не сошел с пути, пока наградой ему не стал саван.
Он облачился в одежды смерти, обагрив их кровью,
    но еще ночь не скрыла их, а они стали зеленой тафтой.
Он ушел в чистом одеянии, и не было такого клочка земли,
    который в день его смерти не жаждал бы стать его могилой!
Да будет приветствие Аллаха уделом твоим! Поистине, я
    увидел вольного благородного, лишенного жизни! ⁹⁸

Да успокоит его Аллах милостью, прохлаждающей его душу и освещающей его могилу, и да признает его усердие в защите веры Аллаха и его старания ради Аллаха! Да осенит его Аллах разными Своими благами, как об этом просит молитва, проистекающая от чистой любви и дружбы, и о чем льются [мои] слезы верности и преданности!

О мой друг, навеки, навеки!
    То, что меня тревожит, — долгая забота!
Нас постигла [утрата] сокровища, а тот,
    кто был имамом вчера, [награжден] достаточным богатством. [290]
Разве могила, в которой [помещен] щит [от] безбожников
    в сырой земле, не изменит ее лик?
Он уже раньше был украшением престола,
    и его ум был преисполнен проницательности!
Скольких главенствующих погребла под собой земля!
    Скольких постигла гибель — самая страшная из бед! ⁹⁹

Хвала Аллаху, который Своей милостью делает совершенными блага и по Его велению возникли земля и небеса. Да благословит Аллах господина нашего Мухаммада и его род наилучшими молитвами и благороднейшими приветствиями и да дарует ему благополучие до [самого] Судного дня!

Конец. Оригинал написан в году шестьсот шестьдесят шестом, в месяце сафаре (?) (22.Х — 19.XI 1267 г.).

Комментарии

1 О Нусрат ад-Дине Хазараспе см. гл. 11, примеч. 110.

2 Отрывок из стихотворения Ибрахима ибн Харма (710—780), придворного поэта халифа ал-Мансура (полностью стихи см.: ал-Бухтури, с. 116—117). Ан-Насави, как видно, сожалеет о том, что султан оставил без ответа письмо сестры. В приведенном стихе можно видеть сдержанный упрек султану за то, что он оставил свои родовые владения.

3 Правитель Арзан ар-Рума (с 1225 г. ) Рукн ад-Дин Джахан-шах ибн Тогрул-шах ибн Кылыдж-Арслан II перешел на сторону Джалал ад-Дина после взятия им Хилата в надежде захватить Конию у своего двоюродного брата 'Ала' ад-Дина Кай-Кубада I. См.: ал-Хамави Мухаммад, л. 181а.

4 Речь идет об озере Назик, что в 20 км к с-з от Ахлата (Хилата).

5 Маназджирд (Маназкерт, Манцикерт, совр. Малазгирт) — крепость к северу от оз. Ван. См.: Йакут, 8, с. 164. В 1071 г. здесь сельджукский султан Алп-Арслан наголову разбил византийского императора Романа Диогена.

6 У О. Удаса (ан-Hacaвu, Удас, с. 308—309) вместо сестры — жена Сулайман-шаха.

7 Речь идет о крепости Бахар в Курдистане. См.: ал-Казвини. Нузхат, с. 106.

8 По Ибн Биби (с. 159), малик Кайкамар был взят в плен во время разгрома войск Джалал ад-Дина у Йассы-Чамана 28 рамадана 627 г. х. (10 августа 1230 г. ).

9 Ниже (гл. 88) говорится о двух послах халифа ал-Мустансира к хорезмшаху Джалал ад-Дину — хаджибе Са'д ад-Дине ибн ал-Хасане и Фалак ад-Дине [Мухаммаде] ибн Сункуре ат-Тавиле. За время осады Хилата к Джалал ад-Дину было два посольства от Высокого дивана. В составе второго Ибн ал-Фувати (4/3, С. 516—517) называет Абу-л-Бараката 'Абд ар-Рахмана ибн Шайх аш-Шуйуха, Фахр ад-Дина Абу Талиба Ахмада ибн ад-Дамгани и эмира Фалак ад-Дина Мухаммада ибн Сункура ат-Тавила.

10 Бадр ад-Дин Лу'лу' ибн Махмуд (1223—1259) — атабек Мосула, захвативший власть после смерти последнего представителя династии Зангидов (1127—1222).

'Имад ад-Дин Абу-л-Музаффар Пахлаван ибн Нусрат ад-Дин Хазарасп — правитель Страны луров из династии Хазараспидов.

11 Му'аййид ад-Дин Мухаммад ибн Мухаммад ибн 'Абд ал-Карим ал-Куми (ум. в 1231 г. ) — с 1200 г. вазир халифов ан-Насира, аз-Захира и ал-Мустансира. О нем см.: Нахичевани, с. 336—344.

12 Владевший Амидом и Хисн Кайфой ал-Малик ал-Мас'уд Рукн ад-Дин Маудуд ибн Насир ад-Дин Махмуд (1222—1232) — правитель из династии Артукидов Дийар-Бакра.

13 Насир ад-Дин Артук-Арслан ал-Малик ал-Мансур (1201—1239) — правитель из династии Артукидов Mapдина и Майафарикина.

Оба артукида (см. примеч. 12) переметнулись на сторону султана Джалал ад-Дина, несмотря на то что перед этим они клялись в верности султану 'Ала' ад-Дину Кай-Кубаду I. См. также гл. 106.

14 Мукарраб ад-Дин Мухаммад ибн Ибрахим ал-Пахлаван ал-Хорезми, ар-ра'ис (ум. в Исфахане в 1228 г. ). Ибн ал-Фувати, 5, с. 733: «Он был вельможным сановником государства Хорезмшахов и его доверенным лицом по части войск и воинов. Ему был дан лакаб мехтар мехтаран. Он пользовался большим уважением султана Джалал ад-Дина Манкбурны. Это он приказал ему построить Мадрасу в Исфахане в 620 году, выделив для этой цели 30 тысяч динаров». См. также примеч. 35 к гл. 21.

15 Хусам ад-Даула Ардашир ибн 'Ала' ад-Даула (Шараф ал-Мулук) Хасан (1172—1206) — правитель Табаристана и Гиляна из династии Бавендидов (ветвь Испахбадийа).

16 Йамин ад-Даула Махмуд ибн Себюк-Тегин (998—1030) — султан из династии Газневидов.

17 Айюбидский принц ал-Малик ал-Му'изз Муджир ад-Дин Йа'куб ибн ал-Малик ал-'Адил (ум. в 1256 г. ). См.: Абу Шама, 1/2, с. 194.

18 В тексте ал-хиндуванийа. По-видимому, речь идет о воинах из Хиндувана — местности в области Фарс. См.: ал-Казвини. Нузхат, с. 129—130.

19 Хакк (араб., мн. ч. хукук) — «должное», «доля» — выплата за выполнение определенных обязанностей или узаконенная плата при приезде или отъезде и т. п. См.: Horst, с. 78.

Идрар (мн. ч. идрарат) — пенсия, выплата воинам или чиновникам, назначаемая из податных сумм. См.: Horst, с. 79.

Тасвиг (мн. ч. тасвигат) — «разрешение», «разрешенная сумма», «пособие». См.: Horst, с. 79.

20 «... с подневольными людьми» (би-ра'иййа ал-мусаххара) — букв. «с подданными, обязанными нести повинность сухра» (принудительный труд).

21 Речь идет, по-видимому, о тканях, доставленных из Китая. Ал-Хитта (ал-Хита) — монгольское название Северного Китая.

22 Амир-шикар — глава султанской охоты. О должности см.: ал-Калкашанди, 4, с. 22.

23 Конийский султан 'Ала' ад-Дин Кай-Кубад I видел в действиях хорезмшаха угрозу для своих владений. Вступив с ним в переговоры, он пытался получить от хорезмшаха гарантии в том, что хорезмийцы не совершат вторжения в его земли. 'Ала' ад-Дин передал с послами требование прекращения осады Хилата и посоветовал Джалал ад-Дину не повторять ошибок своего отца. Это же советовала Джалал ад-Дину и его сестра Хан-Султан. Но 'Ала' ад-Дин не надеялся, конечно, повлиять на хорезмшаха. Он просто хотел выиграть время и завершить переговоры с Айюбидами о союзе против Джалал ад-Дина.

Неблагоприятный прием послов 'Ала' ад-Дина Кай-Кубада I, как видно, представляет собой крупную ошибку в дипломатии хорезмшаха, наиболее пагубную по дальнейшим последствиям (ср.: Петрушевский, Вазир, с. 38). Г. Готтшалк (al-Kamil, с. 183), анализируя развитие отношений между сельджукским султаном ар-Рума и хорезмшахом, приходит к выводу, что Кай-Кубад I хотел лишь выиграть время, пока затеянные в это же время переговоры с Айюбидами не приведут к благоприятному завершению. Г. Готтшалк приводит ряд фактов в пользу своего предположения. Среди них особенно важно то, что Джалал ад-Дин, поддерживая Рукн ад-Дина Джахан-шаха, рассчитывал посадить его на престол Конийского султаната.

Ясно, что разрыв с 'Ала' ад-Дином не был плодом замыслов вазира Шараф ал-Мулка. Его заносчивость объясняется не столько скромностью подарков, сколько расчетом на то, что 'Ала' ад-Дин Кай-Кубад I в его положении мог бы быть более почтительным просителем. Но как объяснить поведение ан-Насави, протестовавшего против такой грубости? По-видимому, его, как катиба ал-инша', заботили мысли о нарушении этикета, что могло привести к ухудшению отношений с конийским султаном. Как видно из «Жизнеописания», из этих переговоров ничего не вышло и послы 'Ала' ад-Дина Кай-Кубада I возвратились ни с чем (детали о переговорах см.: Ибн Биби, с. 146—153; Бар Эбрей, 2, с. 527).

Камал ад-Дин Камийас был кади Арзинджана. Убит в 1238 г.

24 Хилат был взят после полутора лет осады 14 апреля 1230 г.

25 Каймур — средневековая крепость между Мосулом и Хилатом. См.: Йакут, 7, с. 199.

26 Сыновей ал-Малика ал-'Адила звали: ал-Малик ал-Му'изз Муджир ад-Дин Йа'куб ибн ал-Малик ал-'Адил и ал-Малик ал-Амджад Таки ад-Дин Абу-л-Фада'ил 'Аббас ибн ал-Малик ал-'Адил (ум. в 1271 г. ). См.: Ибн Тагриберди, 6, с. 172; 7, С. 232.

27 «Поистине, только из любви к 'Изз ад-Дину. . . » — по поводу этого места О. Удас пишет: «Tout ce passage est assez mal redige». Далее идет толкование текста, из которого следует, что султан не придает никакого значения узам, связывавшим 'Изз ад-Дина с его вассалами Муджир ад-Дином и Таки ад-Дином. Султан же подчеркивает, что 'Изз ад-Дин Айбек — «служилый» человек, что только воля его государя дала ему власть, т. е. только ал-Малик ал-Ашраф мог предоставить ему ее.

28 Валашджирд (Валасджирд, Валашгирд) — город севернее Хартберта. См.: Йакут, 8, с. 433.

29 Хусам ад-Дин ал-Каймури (ум. в 1259 г. ) — в дальнейшем правитель Халеба от имени Айюбидов.

30 Правитель Арзана в области Дийар-Бакр — Хусам ад-Дин Тогрул, союзник ал-Малика ал-Ашрафа, был представителем незначительной династии Туган-Арслан, владевшей Арзаном.

31 Мауди' рахли (в тексте — мауди' риджли). Здесь рахл — местопребывание. Имеются в виду стихи, ставшие пословицей:

... Словно месяц, который освещает землю на востоке и западе,
    но место моей стоянки [оставлено им] в кромешной тьме.

32 Осада и взятие Хилата были последним успехом султана Джалал ад-Дина и поворотным пунктом в его жизни и деятельности. Бесчинства его войск, мародерство и насилие над населением привели к тому, что коалиция правителей окрепла и вскоре Джалал ад-Дину был нанесен удар, от которого он уже не смог оправиться (детали относительно осады Хилата см.: Ибн ал-Асир, 9, с. 380—381; Бар Эбрей, 2, с. 528).

У ал-Джувайни (2, c. 445—449) приводится копия победной грамоты (фатх-наме) по случаю взятия султаном Джалал ад-Дином Хилата:

«Хвала и благодарственные молебны творцу — да будет славным и величественным Его упоминание, — который явился причиной победы и успеха наших мирозавоевательных знамен и укрепившему августейшую инициативу и наше благоприятное мероприятие.

В одно движение все страны перешли во владение и под контроль слуг нашего дома — да будет он вечен, — а следующим шагом вся армия [врага] попала в плен нашего могущества и подчинилась нашему командованию. И это — “из милости Господа моего, чтобы испытать меня — буду ли я благодарен или неверен” (Коран XXVII, 40).

И вот, наши триумфальные знамена, развевающиеся над нами, несут изображение победы. В течение восьми месяцев (с августа 1229 по апрель 1230 г. ) они образовывали круг вокруг города Хилата и окружали его. . . Многочисленные воины из Дийар-Бакра и с берегов Евфрата, из Египта и Сирии, а также некоторое число из стран Востока и из туркменских и тюркских племен заполнили город. Всевозможные люди собрались со всех сторон и полагались на мощь своего оружия, крепчайшие стены и осадные орудия. И поистине, их башни состязались с восьмым небом, в то время как рвы с водой своим дном достигали хребта рыбы-быка, [на которой покоится Земля].

Безумие спеси проникло в середину этих восставших сердец, так что не осталось пути для принятия предостережений. В итоге в конце джумада первого (апрель 1230 г. ) наши победоносные сподвижники получили разрешение на сражение, а приказ был таков, чтобы каждый пробивал брешь в том месте, где он стоял, и каждый воин искал вход в [город] перед собой. Наша, подобная львам, свита и доблестные сподвижники, которые устали от длительного бездействия и искали все пути, ведшие к битве, в течение трех дней и ночей были заняты сражением, выискивая любые пути вторжения в город.

В воскресенье, 28 джумада первого (14 апреля 1230 г. ), на закате солнца, когда башни и зубцы стен были снесены авангардом знамен и штандартов, подобным небесам со звездами, и залпы и крики неслись со всех сторон города, противники нашего дома отступили в цитадель в центре города и наши победоносные сподвижники нагрузились добычей и награбленным. И хотя жители Хилата, если взирать на их упорство в заблуждении, недостойны прощения, все же только наша справедливость и благожелательный совет пощадили их жизни, и мы дали команду нашим людям прекратить грабежи.

Некоторые из наших противников, почувствовав, что путь к бегству закрыт и ворота нашего всеобъемлющего прощения открыты, предложили извинения и запросили милости, говоря: “Господи наш! Мы обидели самих себя” (Коран VII, 22).

И сегодня братья ал-Малика ал-Ашрафа, а именно: Муджир ад-Дин и Таки ад-Дин, так же как и 'Изз ад-Дин Айбек, правитель Арзана, и эмир Аксам, — каждый из них совместно с Асадом ибн 'Абдаллахом ал-Михрани и всеми должностными лицами Айюбидов, хотели они этого или нет, изъявили покорность. . . »

В Хилате была взята в плен жена ал-Малика ал-Ашрафа — дочь Иване Мхаргрдзели Т'амт'а, которая на некоторое время стала женой хорезмшаха Джалал ад-Дина. После разгрома Джалал ад-Дина монголами Т'амт'а попала к ним в руки. Долгие годы она провела в Монголии и возвратилась оттуда по просьбе царицы Русуданы. По распоряжению каана Менгу ей были возвращены все ее владения в округе Хилата (см.: Гандзакеци, Тер-Григорян, с. 116; Гандзакеци, Ханларян, с. 182).

33 Кунак — средневековая крепость юго-восточнее Сурмари.

33а См. гл. 91.

34 Мухйи ад-Дин Абу Мухаммад Йусуф ибн Фарадж 'Абд ар-Рахман ибн 'Али [ибн] ал-Джаузи (1184 — убит монголами в 1258 г. ) — устоздар халифа ал-Муста'сима (1242—1258), мухтасиб Багдада и ханбалитский факих в мадрасе ал-Мустансирийа в Багдаде. См.: Ибн Биби, с. 100—102; Хусайн Амин, с. 67, 130.

35 Харран — средневековый город на севере ал-Джазиры (в настоящее время на территории Турции).

36 Таки ад-Дин был отправлен в Багдад в цепях. Халиф принял его весьма пышно, и он оставался в Багдаде вплоть до бегства хорезмшаха. Его брат Муджир ад-Дин сблизился с хорезмшахом и в 1231 г. был им послан к его братьям за помощью против монголов. См.: Бар Эбрей, 2, с. 529; ал-Йунини, 1, с. 37—39. См. также гл. 98.

37 Каб'ан — современный Кебан, в 100 км западнее Харпута (Турция). Харишин локализовать не удалось.

38 Захват Хилата не укрепил политического престижа султана Джалал ад-Дина среди правителей прилегающих областей, но еще более втянул его в водоворот событий. Уведомленный Рукн ад-Дином о создании враждебной коалиции, Джалал ад-Дин уже упустил время, к тому же болезнь помешала ему осуществить план раскола сил противника. Союзники, собравшись в Сивасе, двинули свои войска на Арзинджан по долине Западного Евфрата. С востока по этой же дороге навстречу двигались войска султана Джалал ад-Дина.

39 Конийский султан 'Ала' ад-Дин Кай-Кубад до прибытия к нему войск союзников решил разведать силы хорезмшаха сам. По сообщению Афлаки (с. 137—139), 'Ала' ад-Дин, после того как шпионы сообщили ему о превосходстве сил хорезмшаха, «однажды ночью переоделся и с группой воинов кружным путем добрался до войск хорезмшаха и пристал к ним. Хорезмийские эмиры стали выяснять, кто они такие. Те ответили: “Мы из числа тюрок этой страны и живем в горных округах Арзан ар-Рума. Наши предки жили на берегах реки Джейхун. Вот уже несколько лет султан Кай-Кубад перестал с нами знаться и поставил нас в затруднительное положение. Мы постоянно ждем прихода войск Хорезма, с помощью которых мы, может быть, сумеем спастись от его притеснений”.

Когда об этом сообщили хорезмшаху, он очень обрадовался и счел это хорошим предзнаменованием. Он распорядился, и для них устроили трапезу. Вокруг согласно рангам расселись эмиры, вазиры, придворные и вельможи. Во время приема ввели гостей. Они склонили головы перед хорезмшахом и перезнакомились со всеми, кто был на приеме. Хорезмшах оказал им благосклонность, одарил почетными одеждами и обнадежил обещаниями. Гостям отвели шатер и определили для них содержание.

Этой же ночью хорезмшаху подумалось, что все жители страны султана 'Ала'ад-Дина весьма положительно отзываются о нем и довольны им. Почему же эти несколько тюрок жалуются на него? Эти тюрки определенно его лазутчики. Он вызвал к себе правителя Арзан ар-Рума Мугис ад-Дина и после беседы с ним приказал утром выяснить, кто они такие. А султан 'Ала' ад-Дин этой же ночью увидел во сне святого, который приказал ему тотчас же уехать. Он разбудил своих людей, и в полночь они оседлали коней и выехали. Наутро выяснилось, что гостей и след простыл».

40 Отдаленность сравнения в стихах объясняется использованием слов одного корня (таджнис): малахим («битвы») и лухум («мясо», «плоть»).

41 25 рамадана 627 г. х. (7. VIII 1230 г. ) на равнине Йассы-Чаман, у Арзинджана, произошло первое столкновение между войсками 'Ала' ад-Дина и хорезмшаха, причем 700 всадников Джалал ад-Дина разбили трехтысячный отряд конийцев (описание этого сражения см.: Ибн Биби, с. 153—154; ал-Хамави Мухаммад, л. 196).

42 Хорезмшах не стал преследовать разбитого противника, и его промедление спасло войска 'Ала' ад-Дина от поражения. На следующий день стали прибывать войска его союзников ал-Малика ал-Ашрафа, Насир ад-Дина Артук-Арслана ал-Малика ал-Мансура и др.

43 Генеральное сражение между войсками Джалал ад-Дина и коалиции произошло 28 рамадана 627 г. х. (10. VIII 1230 г. ). Армия хорезмшаха была разгромлена и рассеяна. Сам Джалал ад-Дин покинул войска и ускакал к Хилату. Вскоре он вывел остатки войск в Азербайджан.

В сражении против войск хорезмшаха кроме армии 'Ала' ад-Дина Кай-Кубада I и ал-Малика ал-Ашрафа принимали участие со своими войсками правитель Химса ал-Малик ал-Мансур Ибрахим Ширкух (ум. в 1246 г.), правитель Хартберта Hyp ад-Дин Уртук-шах, правитель Халеба Шамс ад-Дин Саваб (ум. в 1243 г. ), правитель Майафарикина ал-Малик ал-Музаффар (ум. в 1247 г. ), правитель Банйаса ал-'Азиз 'Усман (ум. в 1232 г. ), отряды туркмен, арабов, крестоносцев и др.

Подробности о сражении у Йассы-Чамана и поражении Джалал ад-Дина см.: Ибн ал-Асир, 9, с. 381; ал-Хамави Мухаммад, л. 197а—199а; Ибн Биби, с. 154—159; Сибт ибн ал-Джаузи, с. 436—440; Ибн Васил, рук., л. 266б—267а; ал-Макризи, 1/1, с. 240; Абу-л-Фида', 3, с. 146-147; Рашид ад-Дин, пер., 2, с. 29.

44 Об этом см.: ал-Хамави Мухаммад, л. 201б и сл.

45 Полное имя посла — Шамс ад-Дин Мухаммад Хасс-бек ибн ал-Хасан ибн Карим ат-Тикрити (ум. в 1240 г. ). Детали о переговорах между ал-Маликом ал-Ашрафом и 'Ала' ад-Дином Кай-Кубадом I, с одной стороны, и султаном Джалал ад-Дином — с другой, см.: Ибн ал-Асир, 9, с. 282; Ибн Васил, рук., л. 267а.

Шамс ад-Дин ат-Тикрити ездил с письмами ал-Малика ал-Ашрафа также к грузинам и к «владетелю Дербенда Ширвана». См.: ал-Хамави Мухаммад, л. 203б_3—4

46 Махмуд-шах ибн Абу Мансур (1219—1231) — атабек Йезда из династии Каквайхидов.

47 Ал-Мухташом («почтенный», «уважаемый») — высший лакаб у исмаилитов. Этот лакаб носили правители областей. См.: Строева, с. 203—210.

48 О Бадр ад-Дине Ахмаде — после Аламута — см.: ал-Джувайни, 2, с. 703; ал-Кашани, с. 205.

49 Фирузкух — средневековая крепость в горах Демавенда. См.: Йакут, 6, с. 411.

50 Речь идет, вероятно, о договоре 624/1227 г., заключенном вазиром Шараф ал-Мулком. Однако Л. В. Строева (с. 217) предположила, что существовал какой-то иной, не упомянутый ан-Насави договор.

51 Султан Шихаб ад-Дин Абу-л-Музаффар Мухаммад ибн Сам ал-Гури бьи убит исмаилитами 1 ша'бана 602 г. х. (13. III 1206 г. ). Подробности см.: Ибн ал-Асир, 9, с. 272—273.

52 Весьма возможно, что динары ар-рукни имеют отношение к лакабу кого-либо из сельджукских султанов Рукн ад-Динов, вероятнее всего Рукн ад-Дина Тогрула III. Для сравнения см. сункури (Хинц, с. 60).

53 Джаванийа (хасикийа) — мамлюки исмаилитских правителей Аламута. См.: ал-Макризи, 1/3, с. 676.

54 Салим ибн Дара — поэт, выходец из племени Гатафан. Известен своими язвительными стихами в адрес племени Фазара. См.: ал-Майдани, с. 208.

55 См. гл. 74.

56 Перефразировка известного стиха ал-Мутанабби, ставшего пословицей: «Если видишь обнаженными клыки льва, то не думай, что лев улыбается».

57 См. гл. 40.

58 В гл. 40 датировка иная — 627 г. х. Возможно, следует принять чтение рукописей В и Т и перевести: «он был убит после того, как татары распространили свою власть на Сукманабад».

59 Стих ал-Мутанабби из касиды в честь 'Адуд ад-Даулы Абу Шуджа' Хусрау, бувейхидского правителя Фарса (949—983). См.: ал-Мутанабби, с. 541.

60 Ибн ал-Асир (9, с. 383) датирует это наступление монголов на Азербайджан 628 г. х. (9. XI 1230—28. Х 1231) и сообщает об этом следующее: «Когда Джалал ад-Дин бежал от 'Ала' ад-Дина Кай-Кубада I и [ал-Малика] ал-Ашрафа, глава еретиков-исмаилитов отправил к татарам сообщение о слабости Джалал ад-Дина и его бегстве и стал торопить их с выступлением против него, слабого, гарантируя им победу.

Джалал ад-Дин был человеком дурного поведения, плохо управлял своим государством. Не было ни одного из соседних правителей, с которым бы он не враждовал, не посягал бы на его владения и не был бы для него нежелательным соседом. Поэтому все они покинули его и не протянули ему руку помощи».

61 Вместо «Мардж Шарвийаз» в текстах стоит «Ширван».

62 Арминан — селение на пути между Табризом и Ахаром. См.: ал-Казвини. Нузхат, с. 174.

63 См. об этом гл. 78.

64 О силахдаре Дёкчеке см. гл. 7. Монгольский титул нойан, неожиданный в имени Дёкчека, есть во всех рукописях.

65 Ал-Худжун — название горы у Мекки, где находятся кладбища мекканцев. См.: Йакут, 3, с. 227.

Ас-Сафа — речь идет о горе ас-Сафа, что к северу от Мекки. См. также: Йакут, 5, с. 86; ал-Казвини. Нузхат, с. 2, 3, 6, 7, 8.

66 Это первый стих из касиды Муддада ибн 'Амра ал-Джурхуми — одного из арабских владык доисламской эпохи. Одно время Муддад захватил горные высоты вокруг Мекки и взимал десятину со всех, кто шел на поклонение мекканским идолам. Затем он был изгнан из этих мест, и стихи им были написаны в изгнании, когда он тосковал о былом. См.: Йакут, 3, с. 227—228; аз-Зирикли, с. 152.

67 Хайзан — средневековая крепость в Арране, близ Байлакана. См.: Йакут, 3, с. 381.

68 Ибн ал-Асир (9, с. 384) сообщает, что в 1231 г. монголы захватили Марагу и перебили, по своему обыкновению, городских жителей. Он сокрушается, что не видит «ни одного из владык мусульманских стран, который имел бы желание начать против монголов священную войну».

69 Муджир ад-Дин Йа'куб, находившийся в плену у Джалал ад-Дина, очень сблизился с хорезмшахом, особенно после его поражения у Йассы-Чамана. В связи с вторжением монголов Джалал ад-Дин предложил ему отправиться в Дамаск, к его брату ал-Малику ал-Ашрафу, чтобы разъяснить обстановку и попросить у него войска для отражения монголов. Джалал ад-Дин послал также ко всем соседним правителям гонцов с просьбой о помощи: «Войска татар очень много, на этот раз больше, чем всегда, и воины этих стран страшатся их. Если вы не окажете помощь людьми и снаряжением, то я, который стою стеною против них, пропаду, а у вас не окажется возможности противостоять им. Щадя себя и детей и [всех] мусульман, каждый подайте помощь одним полком войска со знаменем, дабы, когда до них (врагов) дойдет молва о нашем соглашении, они получили бы хоть небольшой отпор, а также и наши воины приободрились бы. Если же в этом отношении будет допущено какое-либо пренебрежение, то сами увидите, что будет, и получите то, что достанется» (см.: Рашид ад-Дин, пер., 2, с. 30).

70 Махан — средневековая крепость в горах Карадага (Южный Азербайджан). См.: Йакут, 7, с. 374.

71 Хайзан (см. примеч. 67 к гл. 97) как древнее селение упомянут у Ибн Хордадбеха (IX в. ): изд. М. Я. де Гуе (BGA, 6), с. 123—124 (араб. текст), 96 (франц. пер. ).

72 Кличка вазира Шараф ал-Мулка читается двояко в зависимости от диакритики: Билдирчин («перепелка»), что более вероятно, и Йулдузчи («звездочет»). В рукописях Сират — Балдучин.

73 Ибн ал-Асир (9, С. 386), описывая сдачу Табриза монголам, пишет: «Когда владыка татар расположился со своими войсками близ Табриза, он предложил его жителям подчиниться ему, угрожая в противном случае [карами]. Они подчинились и прислали ему много денег и подарки, состоявшие из различных шелковых одежд и разных вещей, вплоть до вина. Он поблагодарил их и потребовал, чтобы явились их предводители. К нему отправились кади города, его ра'ис и несколько вельмож. Не пошел Шамс ад-Дин ат-Тугра'и, от которого зависело все, хотя он этого и не выказывал. Когда они явились к предводителю татар, он спросил их о причине неявки ат-Тугра'и. Они ответили: “Он человек не от мира сего и никакого отношения к владыкам не имеет. Главные лица — мы”».

74 Джалал ад-Дин действительно писал Иване Мхаргрдзели. Письмо это Иване переправил ал-Малику ал-Ашрафу в Арджиш. См.: ал-Хамави Мухаммад, л. 204а—205б.

75 В рук. P — Зибатра. Это явная ошибка, так как Зибатра находится между Малатьей и Сумейсатом, в Малой Азии, тогда как Кал'а Дара — средневековая крепость, развалины которой находятся близ одноименного села Каладара, южнее города Шуши НКАО Азербайджана.

76 Развалины крепости Зарис находятся близ села Зарислу Шушинского района НКАО Азербайджана.

77 Личность этого Фахр ад-Дина Хамзы ан-Нишапури установить не удалось.

78 Каркар (Гаргар, Гаргарчай) — река (приток Куры), текущая южнее города Агдама (Азербайджан).

79 Джамчкдар (перс. ) — служитель султанского диван ал-хасс, ведавший распределением жалованья султанским мамлюкам (или пахлаванам, т. е. личной гвардии). См.: ал-Макризи, 1/3, с. 699.

80 Му'аййид ад-Дин Абу Исма'ил ат-Тугра'и (1061 —1121) — арабский поэт и видный чиновник при сельджукских султанах Малик-шахе и Мухаммаде.

81 Бармекиды — персидский род, представители которого были вазирами дских халифов ас-Саффаха, ал-Мансура и Харуна ар-Рашида, при котором почти весь этот род был истреблен.

82 Ал-Джувайни (2, с. 454) и Рашид ад-Дин (пер., 2, с. 30) в связи с отстранением и казнью вазира Шараф ал-Мулка приводят слова Джалал ад-Дина: «Я поднял Билдирчина из бездны ничтожества до зенита величия, а он заплатил мне неблагодарностью за благодеяния».

83 'Имад ад-Дин Абу-л-Касим 'Абд ал-Карим ибн Мухаммад Раф'ан ал-Казвини (1160—1227) — известный факих шафиитского толка. Ему принадлежит комментарий к сочинению ал-Газали — Китаб фатх ал-'азиз фи шарх ал-ваджиз в 16-ти томах.

84 Это вторая часть двустишия ал-Мутанабби из касиды, посвященной Абу Шуджа' Фатаку, правителю ал-Файйума (ум. в 960 г. ). См.: ал-Мутанабби, с. 45.

85 Речь идет о Гийас ад-Дине Мухаммаде Тапаре ибн Малик-шахе (1105—1118) — седьмом великом сельджукском султане.

86 Ал-Малик ал-Ашраф выехал из Дамаска в Каир 10 джумада первого 628 г. х. (16. III 1231 г. ). См.: ал-Макризи, 1/1, с. 241.

87 О камне, вызывающем дождь, см.: ал-Джувайни, 1, с. 193, примеч. 6; Рашид ад-Дин, пер., 1/2, с. 121 —122.

88 См. гл. 85.

89 Майафарикин (совр. Сильвам в Турции) — название города и округа в области Дийар-Бакр. См.: Йакут, 8, с. 214—218.

90 Хани — город к востоку от Харпута (Турция). См.: Йакут, 3, с. 202—203.

91 Джабахджур — область к с-з от области Дийар-Бакр. См.: Йакут, 3, с. 49 (у него — Джабал Джур).

92 Стихи ал-Мутанабби (ал-Мутанабби, с. 384). Третий бейт взят из той же касиды, что и первые два, но в передаче ан-Насави искажен. См. примеч. 82 к гл. 32.

93 Исфахан был взят монголами в декабре 1237 г. Об этом свидетельствует также дата смерти поэта Камал ад-Дина Исма'ила ал-Исфахани. Он был убит монгольским воином в своем доме 21 декабря 1237 г. См.: ал-Джузджани, 2, С. 1226—1227; Самарканда, с. 148—154; см. также: Boyle, c. 332—336; Буниятов. Хорезмшахи, с. 119.

94 Ал-Джазира — название северной части междуречья Тигра и Евфрата.

95 Стих арабского поэта доисламской эпохи ал-Мухалхила ибн Раби'а, дяди знаменитого Имру' ал-Кайса (ум. около 540 г. ). Большинство своих стихов он посвятил своему брату Кулайбу ибн Раби'а.

96 Речь идет о селе 'Айн Дар, близ Майафарикина. Султан Джалал ад-Дин Манкбурны был убит в середине шавваля 628 г. х. (вторая половина августа 1231 г. ).

97 Когда Шихаб ад-Дин Гази спросил у дяди хорезмшаха Утур-хана, действительно ли убитый — Джалал ад-Дин, тот опознал его и заплакал. Они погребли его ночью близ Майафарикина и сровняли могилу для того, чтобы над телом султана не надругались монголы.

Когда ал-Малику ал-Ашрафу сообщили радостную для него весть о гибели Джалал ад-Дина, он сказал: «Вы поздравляете меня с его смертью? Но вы будете пожинать последствия этого, ибо, клянусь Аллахом, его гибель означает вторжение татар в земли ислама. Теперь нет подобного хорезмшаху, который был стеной между нами и Гогом и Магогом (т. е. монголами)». См.: Сибт ибн ал-Джаузи, С. 443—444; Ибн Тагриберди, 6, с. 276.

Шихаб ад-Дин Гази приказал перебить мужское население села, где был убит Джалал ад-Дин, а село сжечь.

О смерти султана Джалал ад-Дина см. также: Гандзакеци, Тер-Григорян, с. 117; Гандзакеци, Ханларян, с. 151 —152; Вардан, с. 176—177; Армянские источники, с. 27; Бар Эбрей, 2, с. 529—530; ал-Джувайни, 2, с. 459—460; Раишд ад-Дин, пер., 2, с. 31; ал-'Умари, с. 124—125; Абу-л-Фида', 3, с. 147—151.

Ибн ал-Асир завершает свою «Летопись» печальным описанием вторжения монголов, которому подверглись страны Ближнего и Среднего Востока. Любопытно, что о Джалал ад-Дине через несколько десятков лет вспомнил историк Ибн Васил, который был очевидцем нового вторжения монголов и падения Багдада в 1258 г. Он пишет: «Несомненно, что Аллах наказал Джалал ад-Дина за грехи и не дал ему отсрочки, а вырвал его с корнями. Но, несмотря на это, гибель его была причиной уничтожения мусульман монголами. Ведь после смерти его отца 'Ала' ад-Дина, после разрушений стран и убийства населения монголами Джалал ад-Дин бежал в Индию, а затем он вернулся назад. Его дело укреплялось, его мощь увеличивалась, и он захватил Керман, Ирак, ал-'Аджам, Азербайджан и Арран, и его сопровождало огромное число войск. И если бы он вел добропорядочный образ жизни и был бы справедливым и не пролил бы столько крови, то он бился бы с монголами, так как его войско было преградой между нами и монголами. Но он вел порочный образ жизни, грешил, чинил несправедливости, враждовал с соседями, вел себя предательски и вызывал недовольство. Л затем последовали нашествие монголов и их победа над странами ислама. Если Аллах пожелает чего-нибудь, то Он подготавливает и причины» (см.: Ибн Васил, рук., л. 265а—266б).

98 Стихи из поминальной касиды Абу Таммама (см.: Абу Таммом, С. 319—321), посвященной Мухаммаду ибн Хумайду ат-Туси.

99 После гибели хорезмшаха Джалал ад-Дина стали ходить слухи о том, что он не погиб и что был убит его силахдар. Бар Эбрей, например, сообщает: «Некоторые говорят, что убитый был не Джалал ад-Дин, а его силахдар, Джалал ад-Дин был в тот день безоружным и султанской одежды не надевал. Он был в одежде суфия и стал бродить по областям. Люди стали говорить, что хорезмшаха видели в такой-то стране и в таком-то городе, что в 652 году (21. II 1254— 9. II 1255) группа купцов переправлялась через Джейхун и там стражи на переправе задержали неизвестного бедняка, следовавшего с купцами. Когда стали выяснять, кто он, то оказалось, что это Джалал ад-Дин хорезмшах. Они задержали его, стали бить и допрашивать. Однако он не отступился от своих слов и погиб под пытками. Но, конечно, это был не хорезмшах, этому верить нельзя, и, несомненно, это был помешанный» (см.: Бар Эбрей, 2, с. 530; Рашид ад-Дин, пер., 2, с. 31).

Ал-Джувайни (2, с. 459—460) к этому добавляет, что вазир султана Джалал ад-Дина в Ираке, Шараф ад-Дин 'Али ат-Тафриши, специально проверял все эти сообщения. Ал-Джувайни добавляет, что в 633 г. х. (16. IX 1235—3. IX 1236) в Устундаре (Исфизаре Мазандаранском) поднял восстание человек, назвавший себя султаном Джалал ад-Дином. «В правление Чин-Тимура монгольские эмиры послали нескольких людей, которые видели его и установили, что султан похож на него. Он был казнен за свою ложь».

После гибели хорезмшаха главой хорезмийцев был избран эмир Хусам ад-Дин Кыр-хан Малик, а командующим был Баракат-хан. Почти в полном составе хорезмийские войска перешли на службу к султану 'Ала' ад-Дину Кай-Кубаду I. Но после смерти 'Ала' ад-Дина его наследник Гийас ад-Дин Кай-Хусрау II арестовал по подозрению в заговоре против него Кыр-хана, который вскоре умер в заточении. Эмиры Сару-хан, Кушлу-хан и другие увели хорезмийцев из страны, грабя и сжигая на своем пути все. С этого времени хорезмийцев как мобильные военные формирования использовали различные правители в своей междоусобной борьбе.

В 634 г. х. (4. IX 1236—23. VIII 1237) хорезмийцев принял на службу правитель Амида ал-Малик ас-Салих. Но уже в следующем году недовольные своим содержанием хорезмийцы вышли из подчинения и ушли от него, захватив казну. Этим не преминул воспользоваться правитель Мосула Бадр ад-Дин Лу'лу' и напал на ал-Малика ас-Салиха, который вновь обратился за помощью к хорезмийцам, посулив им богатое содержание и земли во владение. Разбив войска Мосула, хорезмийцы получили за свою помощь Харран и ар-Руху.

Заручившись присутствием и поддержкой хорезмийцев в Сирии, ал-Малик ас-Салих активизировал свою борьбу за власть и в июне 1240 г., захватив Каир, объявил себя правителем Египта. Между тем в Сирии продолжались грабежи и бесчинства хорезмийцев.

В раби' I 638 г. х. (20. IX—19. Х 1240 г. ) они вторглись в пределы Халеба. Выступивший против них правитель Дамаска ал-Малик ал-Му'аззам был разбит и попал в плен. Однако взять Халеб хорезмийцам не удалось, и они отошли в Харран, откуда совершали молниеносные рейды на соседние округа. Против них выступили объединенные силы правителей Химса и Дамаска, которые преследовали хорезмийцев и в рамадане 638 г. х. (март—апрель 1241 г. ) в сражении близ Ракки нанесли им поражение и вытеснили их из Харрана и других городов.

После этого хорезмийцев привлек на свою сторону правитель Майафарикина ал-Малик ал-Музаффар, заключивший с ними союз на случай защиты от посягательств конийского султана Гийас ад-Дина Кай-Хусрау II и обещавший им поддержку при нападении на Амид. Но попытка завладеть Амидом оказалась безуспешной. Айюбидские войска отогнали хорезмийцев и вторглись во владения ал-Малика ал-Музаффара. В сафаре 640 г. х. (август 1242 г. ) хорезмийцы и их союзник были разбиты.

В 642 г. х. (9. VI 1244—28. V 1245) хорезмийцев снова пригласил на службу ал-Малик ас-Салих, который готовил большое наступление против сирийских Айюбидов и их союзников-крестоносцев. На помощь хорезмийцам он послал египетскую армию под командованием эмира Байбарса. 13 джумада I (17. X 1244 г. ) в районе Газы произошло грандиозное сражение, и объединенные силы правителей ал-Карака, Хамы и крестоносцев были разбиты. Окрыленные победой, войска Египта и хорезмийцы осадили Дамаск, который через год без боя сдался. Однако, не получив от ал-Малика ас-Салиха обещанных им в Сирии земель, хорезмийцы вышли из подчинения. О своем конфликте с египетским султаном хорезмийцы оповестили Байбарса и правителя ал-Карака ал-Малика ан-Насира и заручились их поддержкой. Совместными силами они двинулись на Дамаск, который осаждали три месяца. Тем временем правители Халеба и Химса начали наступление на хорезмийцев и их союзников, которые вынуждены были снять осаду Дамаска и повернуть к Химсу, где в мухарраме 644 г. х. (май 1246 г. ) они были разбиты войсками египетского султана и правителей Халеба и Химса. Баракат-хан был убит, а его армия рассеялась. Часть хорезмийцев укрылась в ал-Караке у ал-Малика ан-Насира, который во время осады ал-Карака выдал их Айюбидам. Другая часть, под командованием сына Баракат-хана, поступила на службу к халифу. Те же, кто находился под командованием Кушлу-хана, перешли на службу к монголам. См.: ал-Макин, с. 149, 154—156; Абу-л-Фида', 3, с. 159, 162, 167, 168, 170—175; Рашид ад-Дин, пер., 2, с. 125; Ибн Шаддад, с. 49, 62; ал-Макризи, 1/1, с. 316, 324; Ибн Тагриберди, 6, С. 293, 297, 299—300, 305, 321—325, 352, 357.

Подробнее о судьбе покинувших родину хорезмийцев см.: Буниятов. Хорезмшахи, с. 187—195.