БУРХАРД ХРИСТОФОР МИНИХ. ОЧЕРК УПРАВЛЕНИЯ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ.DrevLit.Ru

БУРХАРД ХРИСТОФОР МИНИХ

ОЧЕРК УПРАВЛЕНИЯ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ

Наконец статьи эти были определены и мир заключен согласно проекту, присланному Остерманом Вильневу, по которому:

1) границы Украины были значительно расширены со стороны Крыма, так что

2) запорожские казаки остались под владычеством России.

3) Азов не был возвращен Порте, но Россия обязалась разрушить и срыть его; новая пограничная линия должна была пройти через центр Азова.

4) Порта не могла строить новых крепостей иначе, как на расстоянии тридцати верст от Азова со стороны моря, а Россия — на таком же расстоянии от крепости св. Анны.

Сначала полагали, что исполнение этой статьи будет постоянно встречать разные затруднения.

5) Вопрос о Таганроге и русском флоте на Черном море был весьма искусно обойден, так что Россия имеет право выстроить там, когда найдет это нужным, крепость и завести флот по примеру Петра Великого.

6) Границы за Днепром не были вовсе определены, так что русские имеют право там водворяться; на этих самых местах теперь [299] находятся новые сербские колонии, крепость св. Елисаветы и другие укрепления, к большому вреду Польши, которой принадлежат эти земли и которая, таким образом, очутилась окруженной.

7) Император Петр Великий по Прутскому договору, заключенному с Портой в 1711 г., обязался более не вмешиваться в дела Польши. В Белградском договоре эта статья не была вовсе затронута; таким образом, Порта не может порицать Россию, если последняя вмешается в польские дела для того, чтобы поддержать спокойствие в государстве, пограничном с нею.

Вот приблизительно сущность договора Порты с Россией, в силу которого был срыт Азов и определены новые границы, дающие России право провести за рекой Самарой новую линию, более удобную и короткую, нежели прежняя, для прикрытия Украины от набегов татар и более близкую для того, чтобы предпринять завоевание Крыма, напасть на Очаков и действовать на Черном море.

Со времени этой войны турки и татары стали уважать русское войско и хорошо обходиться с русскими пленными, которых, однако, у них было очень мало. Татары говорили, что теперь русские стали уже не те; что в прежнее время десять татар обращали в бегство сто русских, а теперь сто татар отступают при виде десяти русских.

Турки сознавались, что не могли выдержать атаки и огня русских войск ни в поле, ни в крепостях; что австрийские войска годятся только для того, чтобы рубить их, но что они (турки) боятся и уважают русских и что если бы я был их предводителем, то они отдали бы мне половину Оттоманской империи.

Во время этой войны с Турцией необходимо было щадить соседей, которые давали повод к беспокойству и подозрениям относительно их, и в том числе калмыков, находившихся под начальством хана, или князя Дондук-Омбо.

Эта война была одной из самых славных для русского оружия, которое проникло далеко во владения Порты, и не расстроила нисколько финансов императрицы Анны. Государыня эта скончалась 17 октября 1740 г. от камня, образовавшегося в почках, признаки которого чувствовала еще десять лет назад, но ни один из ее врачей, не подозревая о его существовании, не лечил ее от этой болезни. Она умерла в полном сознании, не думая, что жизнь ее находится в опасности. Последние произнесенные ею слова были: “Прости, фельдмаршал!”

Она придала своему двору пышность, построила императорский дворец, умножила гвардию Измайловским и конногвардейским полками, значительно увеличила артиллерию, содержала в блестящем [300] состоянии войско и флот, учредила кадетский корпус и, умирая, оставила в своей казне два миллиона наличными деньгами.

Герцог Курляндский, граф Остерман и князь Алексей Михайлович Черкасский составили от имени императрицы духовное завещание.

Остерман, который под предлогом, что болезнь ног мешает ему ходить, в течение многих лет не выезжал из своего дома, приказал внести себя в креслах во дворец, к изголовью постели императрицы, за несколько часов до ее кончины; здесь он вынул из кармана бумагу и спросил государыню, не угодно ли ей позволить, чтобы он прочитал ей ее завещание. Императрица спросила: “Кто писал это завещание?” — доказательство, что она не приказывала этого и что духовная была составлена без ее ведома.

Остерман приподнялся с кресел и, поклонившись, отвечал: “Ваш нижайший раб”.

Затем он начал читать завещание, и когда дошел до той статьи, которой герцог Курляндский назначался регентом на шестнадцать лет, до совершеннолетия юного государя Ивана Антоновича, то императрица спросила герцога Бирона: “Надобно ли это тебе?” — доказательство, что императрица не думала готовить подобную будущность для герцога.

Предполагают, что императрица, находившаяся в большой слабости, подписала это завещание, а герцогиня Курляндская заперла его в шкаф, где хранились драгоценности государыни.

После этого Остерман приказал перенести себя в приемную императрицы, где уже собрались все вельможи, извещенные врачами о том, что императрица была при смерти. Адмирал граф Головин и обер-шталмейстер князь Куракин, обратясь к Остерману, сказали: “Мы желали бы знать, кто наследует императрице”. — “Молодой принц Иван Антонович”, — отвечал Остерман, но при этом ни слова не сказал ни о завещании, ни о назначении герцога Курляндского регентом империи, и потому все ожидали, что императрица назначит своей наследницей племянницу свою принцессу Анну Мекленбургскую. Но это не согласовалось с видами Бирона, который, не довольствуясь тем, что сделался герцогом Курляндским, хотел управлять Российской империей, а Остерман и Черкасский рассчитывали устроить через это свое благосостояние (Необходимо, чтобы его превосходительство генерал-фельдмаршал взял на себя труд отвечать на то, что герцог Курляндский рассказывает об этом важном событии в своей “Записке...” (напечатанной в IX т. Бюшингова магазина), потому что рассказ герцога по своим подробностям весьма правдоподобен и нисколько не согласуется с рассказом его превосходительства генерал-фельдмаршала. Главная сущность рассказа герцога заключается в следующем.

1) Императрица Анна при начале своей болезни послала графа Левенвольде к графу Остерману спросить его мнение о том, что следовало делать.

2) Граф Остерман считал более всего необходимым объявить принца Иоанна наследником престола.

3) Но императрица и ее министры опасались, чтобы дед принца, герцог Мекленбургский, не произвел в русской империи больших беспорядков.

4) На этом основании г-н генерал-фельдмаршал граф Миних и многие другие сановники обратились к герцогу Курляндскому с объявлением, что признают самым выгодным для империи, если герцог согласится взять на себя бремя правления на время малолетства юного принца, причем отстаивали свое предложение против всех возражений и затруднений, представленных герцогом.

5) Через несколько дней после этого граф Миних и некоторые другие вельможи отправились к императрице и просили ее не только утвердить проект присяги на верность принцу Иоанну, но и объявить вместе с тем герцога Курляндского регентом империи.

6) Правда, императрица не дала г. Миниху никакого положительного ответа относительно этой просьбы, но сообщила о ней герцогу.

7) Спустя два дня граф Остерман и многие другие вельможи, придя в комнаты императрицы, настоятельно просили герцога принять на себя регентство и прочитали ему просьбу, поданную ими по этому поводу императрице. Герцог наконец уступил их просьбам с условием, что может отказаться от регентства, когда этого пожелает.

8) Затем этот документ — по всем вероятиям завещание — был представлен императрице, которая хотела тотчас же подписать его, но герцог сам удержал ее от этого. Тогда императрица положила эту бумагу не подписанной под свое изголовье.

9) Дело оставалось в таком положении несколько дней, в течение которых сановники империи решили признать герцога регентом даже в том случае, если б императрица умерла, не подписав вышеупомянутой бумаги. Те же сановники, созвав во дворец всех знатных лиц, сочинили к императрице просьбу, в которой просили ее объявить герцога регентом на время малолетства принца; эта просьба была подписана генерал-фельдмаршалом Минихом и двенадцатью другими вельможами.

10) Императрица, пригласив к себе Остермана, подписала эту бумагу и сказала ему, чтобы он успокоил вельмож, о которых идет речь, объявив им, что она согласилась на их просьбу.

11) Граф Остерман тотчас же запечатал бумагу, подписанную императрицей; государыня отдала ее супруге подполковника Юшкова, которая положила эту бумагу в шкатулку, где хранились драгоценные вещи императрицы.

12) Императрица после этого жила несколько дней, и по кончине ее завещание это было публично вскрыто и прочитано князем Трубецким, и проч., и проч.). [301]

На другой день, 18 октября 1740 г., когда все вельможи собрались во дворец, Остерман по-своему объявил им о кончине императрицы. Вышеупомянутое духовное завещание было прочитано; войска стояли под ружьем; герцог Курляндский был признан регентом России, а принц Иван — императором. Все сановники подписали присягу в верности, к которой были затем приведены гвардейские войска, коллегии и проч., согласно с обычаем, установленным в России. [302]

Характер императрицы Анны

Эта великая государыня обладала от природы великими достоинствами. Она имела ясный, проницательный ум, знала свойства окружавших ее лиц, любила порядок и великолепие, и никогда двор не был так хорошо устроен, как при ней; она была великодушна, и одним из ее удовольствий было делать добро и щедро награждать заслуги. Но недостаток ее заключался в том, что она любила спокойствие и совсем не занималась делами, предоставляя все произволу своих министров. Этому обстоятельству должно приписать несчастие, постигшее Долгоруких и Голицыных, которые сделались жертвами Остермана и Черкасского потому, что превосходили их умом и заслугами. Бирон погубил Волынского, Еропкина и их друзей за то, что Волынский подал императрице записку, которая клонилась к тому, чтобы удалить и низвергнуть Бирона. Я сам был свидетелем, как императрица горько плакала, когда Бирон в раздражении угрожал покинуть ее, если она не пожертвует ему Волынским и другими.

Образ правления при императрице Анне Ивановне

Мы видели, что большая пустота, существовавшая между самодержавной властью государыни и властью Сената, была пополнена кабинет-министрами графом Остерманом и князем Черкасским, однако же не вполне достаточно, потому что оба названных министра находились в совершенном подчинении у обер-камергера герцога Бирона и не осмеливались делать ничего, что не нравилось бы этому фавориту. Благодаря этому обстоятельству из России были вывезены несметные суммы, употребленные на покупку земель в Курляндии, постройку там двух скорее королевских, нежели герцогских дворцов и на приобретение герцогу друзей в Польше. Кроме того, многие миллионы были истрачены на покупку драгоценностей и жемчугов для семейства Бирона, и можно сказать, что в Европе не было ни одной королевы, которая имела бы их в таком количестве, как герцогиня Курляндская. Не злое сердце этой великой государыни, но ее любовь к спокойствию, дававшая министрам возможность делать то, что согласовывалось с их честолюбием и выгодами, была причиной пролития крови Долгоруких и Волынского, что дало повод иностранным дворам говорить, будто императрица Анна велела отрубить головы тем, которые возвели ее на престол.

В ее царствование в Сенате присутствовали только два лица: генерал-кригс-комиссар Новосильцев и Сукин, который был обвинен в лихоимстве за то, что взял десять тысяч рублей с поставщиков [303] провианта во время персидского похода. Хотя фельдмаршал Трубецкой и являлся изредка в Сенат, но только по своим частным делам или для того, чтобы выказать там все свое ничтожество. Остальные же сенаторы, недовольные Кабинетом, никогда не ездили в Сенат. В видах Остермана и Черкасского было, чтоб в Сенате присутствовали только лица, ничего не значащие.

По этому легко можно судить, до какой степени образ правления и Кабинет императрицы Анны были несовершенны и даже вредны для государства.

Правление регента герцога Курляндского

Мы видели выше, что 18 октября 1740 г. этот вельможа был признан и объявлен регентом Российской империи в силу завещания императрицы Анны. Он принес присягу в качестве регента перед фельдмаршалом графом Минихом.

Он лично председательствовал в Кабинете, членами которого тогда были граф Остерман, князь Черкасский и Алексей Петрович Бестужев, во всем содействовавший герцогу и по его указанию назначенный императрицей кабинет-министром для того, чтобы уравновесить власть Остермана, о котором ее величество говорила всегда, что он лукав и не может никого терпеть около себя.

В одном из пунктов завещания императрицы было сказано, чтобы герцог-регент обходился с племянницей ее, принцессой Анной, и принцем, ее супругом, почтительно и сообразно с их положением и званием; но герцог поступал совершенно напротив: он обращался с ними высокомерно, постоянно осыпая угрозами, и я видел сам, как принцесса трепетала, когда он входил к ней. Так как герцог уже стоил империи многих миллионов в бытность свою только обер-камергером, то сановники внушили принцессе, что теперь, сделавшись на шестнадцать лет регентом и правителем империи, он, по всем вероятиям, вытянет из России по крайней мере еще шестнадцать миллионов, если не более. Так как другим пунктом того же завещания герцог и министры были уполномочены по достижении молодым принцем Иоанном семнадцатилетнего возраста испытать его способности и обсудить, в состоянии ли он управлять империей, то никто не сомневался, что герцог найдет средство представить молодого принца слабоумным и, пользуясь своей властью, возведет на престол сына своего принца Петра, который два года тому назад должен был, как говорили, жениться на принцессе Анне. Таким образом, принцессу убедили, что для блага государства следует арестовать регента Бирона и отправить его с семейством в ссылку, а вместо него сделать герцогом Курляндским принца Людовика Брауншвейгского. [304]

Вследствие этого регент, как мы увидим ниже, был арестован в ночь с 7 на 8 ноября.

Характер регента герцога Курляндского Бирона

Этот человек, сделавший столь удивительную карьеру, не имел вовсе образования, говорил только по-немецки и на своем природном курляндском наречии; он даже довольно плохо читал по-немецки, в особенности же если при этом попадались латинские или французские слова. Он не стыдился публично говорить при жизни императрицы Анны, что не хочет учиться читать и писать по-русски для того, чтобы не быть обязанным читать ее величеству прошений, донесений и других бумаг, присылавшихся ему ежедневно.

У него были две страсти, одна весьма благородная — к лошадям и верховой езде; в бытность свою обер-камергером он отлично выезжал себе лошадей и почти каждый день упражнялся в верховой езде в манеже, куда императрица очень часто приезжала и куда по ее приказанию иногда являлись министры для представления к ее подписи государственных бумаг, изготовленных в Кабинете. Герцог убедил ее величество сделать большие издержки на устройство конских заводов в России, где был недостаток в лошадях. Племенные жеребцы для заводов доставлялись из Испании, Англии, Неаполя, Германии, Персии, Турции и Аравии. Было бы желательно, чтобы эти великолепные заводы поддерживались и после него.

Вторая страсть его была — игра. Он не мог провести ни одного дня без карт и играл вообще в большую игру, находя в этом свои выгоды, что ставило часто в весьма затруднительное положение тех, кого он выбирал своими партнерами.

Он был довольно красивой наружности, вкрадчив и очень предан императрице, которую никогда не покидал, не оставив около нее вместо себя свою жену. Императрица не имела вовсе стола, но обедала и ужинала с семейством Бирона и даже в комнатах своего фаворита. Он жил великолепно, но вместе с тем был бережлив, весьма коварен и крайне мстителен, доказательством чему служит жестокая участь кабинет-министра Волынского и его друзей, вся вина которых заключалась только в том, что они желали удалить Бирона от двора.

Образ правления при регенте герцоге Бироне

Регент, как мы уже сказали выше, в § 48, каждый день присутствовал в Кабинете. Его министрами были те же лица, которые [305] занимали эти должности в царствование императрицы Анны, т. е. граф Остерман, Черкасский и Бестужев.

Он был уверен в преданности ему гвардии; я командовал Преображенским полком, а моим помощником был майор Альбрехт — его креатура и шпион; Семеновский полк находился под начальством генерала Ушакова, весьма преданного Бирону; Измайловским полком командовал Густав Бирон, брат герцога, а конногвардейским — сын его принц Петр, но так как он был еще очень молод, то обязанности полкового командира исполнял за него Ливен, курляндец, впоследствии фельдмаршал.

Однако тотчас же, как Бирон сделался регентом, против него составился заговор, в котором принял участие секретарь принца Брауншвейгского Грамматин, что было одной из причин грубого обращения герцога с принцем и принцессой Анной. Секретарь и его сообщники, подвергнутые допросу и пытке, сознались во всем. Этим началось регентство Бирона.

Будучи врагом прусского короля, он вступил в новые сделки с венским двором, оставшиеся однако без последствий, потому что регентство его продолжалось только двадцать дней, с 18 октября по 7 ноября, когда он был арестован и на другой же день отправлен в Шлиссельбург, а затем в Пелым в Сибири. Место его заключения было выбрано ему мнимым другом его князем Черкасским, который прежде находился губернатором в Тобольске и знал все места, где обыкновенно содержались лица, навлекавшие на себя немилость.

Правление принцессы Анны Мекленбургской

Выше мы видели, что поведение регента герцога Бирона побудило благонамеренных лиц представить принцессе Анне, матери юного императора, что для блага государства необходимо удалить Бирона и его семейство.

Принцесса, подвергаемая вместе с принцем, своим супругом, постоянным оскорблениям со стороны Бирона, одобрила это предложение. Так как регент жил в летнем дворце и имел при себе караул от Преображенского полка, которым я командовал, то принцесса в ночь с 7 на 8 ноября приказала мне арестовать его, что и было исполнено в полночь. Герцог был отвезен в зимний дворец, где жила принцесса, а на другой день отправлен в Шлиссельбург (История ареста герцога рассказана в “Жизни прусского генерал-майора г. Манштейна”, описанной профессором Паули, который слышал ее от самого г. Манштейна. Гершельман списал ее у Паули, и я читал этот рассказ в его жалкой, так называемой прагматической истории Российской империи.). [306]

В тот же день, 8 ноября, когда все сановники собрались во дворец, принцесса Анна, племянница императрицы Анны Ивановны, была объявлена великой княгиней и правительницей Российской империи. Все государственные сословия принесли ей, а равно и молодому императору Ивану Антоновичу, присягу на верность; когда гвардия исполнила этот долг, то молодой принц был показан ей в окно.

Великая княгиня и правительница принцесса Анна начала свое правление щедрыми наградами. Она назначила:

супруга своего, принца Брауншвейгского, генералиссимусом русских войск.

Генерала графа Миниха — главой совета и первым министром.

Графа Остермана — генерал-адмиралом, министром иностранных дел и членом Кабинета.

Князя Черкасского — великим канцлером и членом Кабинета.

Графа Головкина — вице-канцлером и членом Кабинета.

Адмиралу графу Головину, обер-шталмейстеру князю Куракину и генералу Ушакову, подполковнику Семеновского полка, были пожалованы ордена св. Андрея.

Гофмейстер Шепелев был награжден многими поместьями.

Генерал-майор Апраксин, премьер-майор Семеновского полка, получил также большие поместья. Были розданы еще многие другие награды, следовавшие одна за другой.

Всюду выражалось удовольствие по поводу удаления герцога Курляндского и провозглашения великой княгини Анны правительницей империи.

Принц Людвиг Брауншвейгский был вызван в Петербург. Во время проезда его через Курляндию тамошние министры и дворянство единогласно избрали и признали его герцогом Курляндским и Семигальским. По прибытии своем в Петербург он был принят с большим почетом, получил орден св. Андрея и был помещен в императорском дворце, причем все расходы на его содержание уплачивались из казны.

Характер великой княгини и правительницы принцессы Анны

Эта принцесса, воспитанная под надзором своей матери царевны Екатерины Ивановны, герцогини Мекленбургской, получила с детства дурное направление.

Императрица Анна, нежно любившая принцессу, взяла ее к себе, поместила в императорском дворце, учредила для нее особый штат и назначила к ней гувернанткой госпожу Адеркас; но эта госпожа, [307] совершенно не способная к исполнению обязанностей, сопряженных с порученной ей должностью, была внезапно выслана из России с повелением никогда туда не возвращаться, причем не была даже допущена проститься с ее величеством императрицей.

Характер принцессы обнаружился вполне, когда она сделалась великой княгиней и правительницей. Она была от природы ленива и никогда не присутствовала в Кабинете; когда я приходил к ней поутру с бумагами, заготовленными в Кабинете или требовавшими какого-нибудь решения с ее стороны, то она, сознавая свою неспособность, часто говорила мне: “Как бы я желала, чтобы мой сын находился в таком возрасте, когда мог бы царствовать”. Я всегда отвечал, что ей, как величайшей государыне в Европе, стоит только выразить мне свои желания, и все будет исполнено без всякого для нее беспокойства.

Она была от природы неряшлива, повязывала голову белым платком, не носила фижм и в таком виде являлась к обедне, в публике, за обедом и после него, когда играла в карты с избранными партнерами, которыми были: принц, ее супруг; граф Линар — посланник короля польского и любимец великой княгини, его доверенный маркиз Ботта — посланник венского двора, оба враги короля прусского; г. Финч, английский посланник, и мой брат. Прочие иностранные министры и придворные сановники никогда не допускались в эту партию, которая собиралась в комнатах фрейлины Юлии Менгден, наперсницы великой княгини и в то же время поверенной графа Линара, которому великая княгиня из своих рук пожаловала орден св. Андрея, причем наградила его поцелуем, находясь еще в постели, хотя и была совершенно здорова.

Она дурно жила с принцем, своим супругом, и спала отдельно от него; когда же он желал войти к ней поутру, то обыкновенно находил двери запертыми. Она имела частые свидания с графом Динаром в третьем дворцовом саду, куда отправлялась всегда в сопровождении фрейлины Юлии, пользовавшейся там минеральными водами. Когда же принц Брауншвейгский намеревался также проникнуть в этот сад, то для него ворота были всегда заперты и часовым было приказано никого туда не пускать. Так как Линар жил подле ворот сада в доме Румянцева, то принцесса приказала построить вблизи дачу, что ныне летний дворец.

Летом она приказывала ставить свою кровать на балкон зимнего дворца, выходивший на реку; хотя при этом ставились и ширмы, чтобы скрыть кровать, однако со второго этажа домов, соседних ко дворцу, можно было все видеть.

В это время я заболел сильнейшей коликой, которой до тех пор никогда не испытывал; я думал, что умру в тот же день; доктора, а с ними и все полагали, что я был отравлен. Однако ж я выздоровел [308] от этой болезни через три недели; в продолжение всего этого времени в Кабинете не делалось решительно ничего.

Прежде всего я позаботился о возобновлении оборонительного договора с королем прусским, и вследствие моих домогательств было договорено выставлять взаимно в помощь не 6000 человек, как это было условлено в прежнем трактате, а 12000 войска.

Но этот договор, хотя ратификованный и размененный министрами обоих дворов, существовал недолго. Скоро в Дрездене составили другой договор, которым венский и саксонский дворы обязывались объявить войну королю прусскому, лишить его владений и отнять у него Силезию. Маркграфство Бранденбургское должно было достаться Саксонскому принцу римско-католического вероисповедания.

Этот договор был подписан в Дрездене графом Вратиславом — министром венского двора и гофмейстером польской королевы, дипломатом очень пронырливым, одним иезуитом, уполномоченным для ведения этих переговоров венским двором, и графом Брюлем, министром польского короля.

Копия с этого договора была прислана великой княгине русским посланником при польском короле бароном Кейзерлингом, причем эта государыня приглашалась принять в нем участие и объявить войну своему союзнику королю прусскому.

Принц Брауншвейгский, граф Остерман, канцлер князь Черкасский и вице-канцлер граф Головкин, поддавшись влиянию маркиза Ботта и графа Линара, не только не сделали никаких возражений против этого предложения, но убедили великую княгиню и правительницу принять его. Русские войска получили приказание выступить в поход к Риге, чтобы напасть на прусского короля со стороны королевской Пруссии.

Так как этот договор был тотчас же сообщен мне и я имел его в руках в продолжение двух дней, то я объявил великой княгине, что нахожу отвратительным договор, направленный к тому, чтобы лишить престола и владений государя, который, подобно его предшественникам с начала этого столетия, был вернейшим союзником России и в особенности Петра Великого, что Россия в продолжение сорока лет вела тягостные войны и нуждается в мире для приведения в порядок внутренних дел государства и что когда вступит на престол юный государь, ее сын, то я и все министерство ее императорского высочества должны будем отвечать перед ним, если начнем новую войну в Германии в то время, когда у нас еще не кончена война со Швецией и когда ее императорское высочество столь недавно заключила союзный договор с прусским королем.

Великая княгиня, находясь в полном подчинении у графа Динара и маркиза Ботта и не слыша противоречий ни от кого из своих [309] министров, за исключением лишь одного меня, рассердилась и с запальчивостью сказала мне: “Вы всегда за короля прусского, но я уверена, что как только наши войска выступят в поход, то король прусский выведет свои из Силезии”.

С этого дня великая княгиня стала дурно принимать меня, и так как я не мог помешать тому, чтобы войска не были двинуты к Риге, то и попросил отставку, которая и была дана мне с неудовольствием. Я удалился в Гостилицы. Впрочем, через несколько дней дурное расположение духа принцессы прошло и она пожаловала мне ежегодный пенсион в пятнадцать тысяч рублей и назначила караул от Преображенского полка к моему дому.

Доказательством непростительной беспечности великой княгини служит то, что за несколько дней до ее падения она была предупреждена английским посланником г. Финчем, что будет низвергнута, если не примет предосторожностей. Но она не только не приняла никаких мер для отражения удара, но даже имела слабость сообщить обо всем принцессе Елизавете, которая вследствие этого ускорила исполнение своего смелого плана — взойти самой на престол.

Образ правления при великой княгине-правительнице принцессе Анне

Мы видели, что большая пустота и промежуток, существовавшие между верховной властью и Сенатом, были совершенно восполнены советом, или Кабинетом принцессы, где я занимал место первого министра и где вместе со мною были граф Остерман, канцлер князь Черкасский и вице-канцлер граф Головкин. Мы уже сказали выше, что граф Головкин, недовольный тем, что не был назначен при императрице Анне членом Кабинета, оставался в постели в продолжение девяти или десяти лет. Но как только его назначили по моему предложению вице-канцлером и кабинет-министром, он тотчас же встал с постели, явился ко двору и сказал: “Я в состоянии работать”. Затем я позаботился разделить Кабинет по роду дел на различные департаменты.

Военный департамент находился в моем ведении.

Департаменты морской и иностранных дел были предоставлены графу Остерману.

Внутренние же дела империи составляли департамент канцлера князя Черкасского и вице-канцлера графа Головкина.

То, что каждый определял и решал в своем департаменте, вносилось затем в Кабинет на общее рассмотрение, после чего уже изготовлялись соответственные указы. Этот порядок был создан мною [310] одним. Число сенаторов было увеличено назначением г. Брылкина и других.

Сенат был также разделен на несколько департаментов, но моя отставка воспрепятствовала мне устроить все согласно общему плану, который я себе составил.

Регентство великой княгини принцессы Анны продолжалось только год и шестнадцать дней, т. е. с 8 ноября 1740 г. до ночи с 24 на 25 ноября 1741 г., когда она была арестована в постели самой принцессой Елизаветой, сопровождаемой Преображенскими гвардейцами.

Царствование императрицы Елизаветы Петровны

Эта великая принцесса, сознавая, что она дочь и единственная наследница Петра Великого и императрицы Екатерины, с величайшим прискорбием переносила, что по устранении ее от престола русская корона была предназначена юному принцу Ивану, находившемуся еще в колыбели, а регентство империи на время малолетства этого ребенка вручено сначала герцогу Курляндскому Бирону — иностранцу, не связанному родством ни с императорским домом, ни с какой-либо знатной русской фамилией, а затем принцессе Анне Мекленбургской.

Елизавета Петровна выросла окруженная офицерами и солдатами гвардии и во время регентства Бирона и принцессы Анны чрезвычайно осторожно обращалась со всеми лицами, принадлежавшими к гвардии. Не проходило почти дня, чтобы она не крестила ребенка, рожденного в среде этих первых полков империи, и при этом не одаривала бы щедро родителей или не оказывала бы милости кому-нибудь из гвардейских солдат, которые постоянно называли ее “матушкой”.

Таким образом, в гвардии составилась партия горячих приверженцев принцессы, и ей не трудно было воспользоваться их содействием для достижения престола. Гвардейцы жили в построенных мной для них казармах. У принцессы Елизаветы был подле Преображенских казарм дом, известный под именем Смольного; здесь она часто ночевала и виделась с Преображенскими офицерами и солдатами. Правительница принцесса Анна была предуведомлена об этих собраниях, но считала их пустяками, не могущими иметь последствий; при дворе говорили с насмешкой: “Принцесса Елизавета водит компанию с Преображенскими гренадерами”.

В ночь с 24 на 25 ноября эта великая принцесса приехала в казармы Преображенского полка и, собрав своих приверженцев, сказала им: “Ребята, вы знаете чья я дочь, идите за мной!” [311]

Все было условлено, и офицеры и солдаты, узнав, чего от них требуют, отвечали: “Матушка, мы готовы, мы их всех убьем”.

Принцесса великодушно возразила: “Если вы хотите поступать таким образом, то я не пойду с вами”.

Она повела этот отряд прямо в зимний дворец, вошла в комнату великой княгини, которая была в постели, и сказала ей: “Сестрица, пора вставать”.

Приставив караул к великой княгине, ее мужу, принцу Брауншвейгскому, и сыну их, принцу Ивану, она возвратилась в свой дворец, находившийся возле Летнего сада, и в ту же ночь приказала арестовать меня, моего сына, графа Остермана, вице-канцлера графа Головкина, обер-гофмаршала графа Левенвольде, президента коммерц-коллегии барона Менгдена, действительного статского советника Темирязева и некоторых других; все мы были отправлены в крепость.

В ту же ночь принцесса Елизавета была признана императрицей и самодержавной российской государыней всеми сановниками, прибывшими в ее дворец, перед которым по ту сторону канала собралась многочисленная толпа народа; гвардейцы же заняли улицу и кричали: ура!

Наутро Елизавета в открытой коляске отправилась в зимний дворец, где была провозглашена императрицей и где все принесли ей присягу в верности (История восшествия принцессы Елизаветы на российский престол. У Елизаветы было два плана достигнуть престола. Первый заключался в том, чтобы исполнить это при содействии Швеции, которой были сделаны большие обещания за помощь, истолкованные шведами в том смысле, будто Елизавета по вступлении своем на престол возвратит им провинции, завоеванные ее отцом, что вовсе не входило в ее намерения. Второй план состоял в том, чтобы подкупить гвардию раздачей известной суммы денег в день Крещения и водосвятия 6 января 1742 г., когда вся гвардия, находившаяся в Петербурге, обыкновенно собиралась. Планы эти были известны французскому посланнику маркизу де ла Шетарди, доставившему принцессе значительные суммы. Но когда правительнице Анне было сообщено об этих замыслах письмом, врученным ей 20 ноября 1741 г., в котором ей советовали наблюдать за принцессой Елизаветой и арестовать Лестока, и когда в приемный день 23 ноября правительница имела неосторожность сообщить о полученных ею сведениях принцессе Елизавете, то Лесток убедил принцессу не откладывать более исполнение плана и тем оградить ее личную свободу и спасти жизнь ее верных слуг. Изданный в это время указ о том, чтобы большая часть гвардии готовилась в поход в Финляндию, представлял благоприятный случай к осуществлению плана. Лесток не мог привлечь на сторону принцессы ни одного офицера, но многие солдаты Преображенского полка были подкуплены в ее пользу; притом же Лесток имел несколько шпионов, сообщавших ему обо всем, что происходило при дворе. Он убедил принцессу привести в исполнение план в ночь с 24 на 25 ноября. В одиннадцать часов вечера он отправился к маркизу де ла Шетарди, чтобы взять у него деньги, но при этом не открыл ему своих настоящих намерений. В полночь он узнал через своих шпионов, что во дворце все успокоилось и что там находится только обыкновенный караул. Принцесса была в страхе и нерешимости, и Лестоку стоило немало труда вдохнуть в нее мужество. Наконец она воодушевилась, надела на себя, по убеждению Лестока, орден св. Екатерины и, принеся перед образом Богородицы горячую молитву и обеты, села в сани, на запятки которых встали Воронцов и Лесток. Подкупленные солдаты были посланы в канцелярию Преображенского полка, чтобы склонить находившихся там караульных в пользу принцессы и объявить о ее прибытии. Когда она приехала, то все солдаты присягнули ей и затем в числе 200 или 300 человек последовали за ней к императорскому дворцу. Когда она подъезжала к нему, то Лесток отделил три отряда по двадцать пять человек в каждом, чтобы схватить фельдмаршала графа Миниха, графа Остермана и вице-канцлера Головкина. Лесток распорядился занять все входы, в чем караульные ему не воспрепятствовали. Принцесса Елизавета вместе с Воронцовым и Лестоком отправилась на дворцовую гауптвахту, где гвардейцы на коленях принесли ей присягу. Тридцать гренадеров получили приказание проникнуть в комнату, где правительница спала на одной постели со своим мужем. Они оба были схвачены и отправлены во дворец принцессы Елизаветы, куда было собрано все семейство правительницы и перед которым выстроились гвардейские полки для принесения присяги. Несколько ранее Лесток в сопровождении нескольких солдат отправился к принцу ГессенТомбургскому, ничего не знавшему о случившемся, и к фельдмаршалу графу Ласи, которому не доверяли, чтобы известить их о перевороте. Через несколько дней вся герцогская Брауншвейгская фамилия и фрейлина Юлия Менгден были отправлены в Ригу, где оставались полтора года, а оттуда — в крепость Динамюнд, где прожили также полтора года. Из Динамюнда их перевезли в Холмогоры, где они находились все вместе до кончины принцессы Анны. После этого принца Ивана перевезли в Шлиссельбург, где император Петр III виделся с ним и говорил в марте 1762 г. Императрица Елизавета видела его и говорила с ним несколько ранее в Петербурге, в доме графа Шувалова.). Все совершилось тихо и спокойно, и не было [312] пролито ни одной капли крови; только профессор академии г. Гросс, служивший в канцелярии графа Остермана, застрелился из пистолета, когда его арестовали.

Подробности царствования этой великой государыни не могут иметь здесь места, славные же дела, сопровождавшие его, всем известны.

Характер императрицы Елизаветы Петровны

Она родилась 5 сентября 1709 г. — памятного Полтавской битвой, поражением Карла XII и в то же время совершенным ослаблением шведского королевства. Так как в это военное время император Петр I часто уезжал из своего государства, а императрица Екатерина всюду следовала за ним в чужие края, то обе принцессы, Анна и Елизавета Петровны, не имели своего двора и находились под надзором только двух женщин: одной русской по имени Ильинична и другой, корелки, звавшейся Лизаветой Андреевной. Таким образом, им было [313] дано воспитание, не соответствовавшее их происхождению. Только после смерти Петра Великого для обучения их французскому языку к ним была приставлена француженка г-жа Лонуа, но эта дама не жила во дворце и виделась с принцессами лишь в те часы, когда давала им уроки.

Обер-полицеймейстер генерал Девьер исполнял, как мы сказали выше, обязанность воспитателя принцесс до тех пор, пока в 1725г. был арестован и отправлен в ссылку князем Меншиковым.

В этом же году, который был первым годом царствования императрицы Екатерины I, цесаревна Анна Петровна была выдана замуж за герцога Голштинского. В 1727 г. вследствие честолюбия и самовластия князя Меншикова она была выслана в Киль, где и умерла.

Таким образом, принцесса Елизавета осталась одна. Императрица Екатерина назначила к ней воспитательницей мою жену, тогда вдову Михаила Алексеевича Салтыкова, родственника Прасковьи Федоровны, матери императрицы Анны. Наши старшие дочери, Юлия Салтыкова и София Миних, а также Мавра Шепелева, вышедшая впоследствии замуж за Петра Ивановича Шувалова, были сделаны фрейлинами принцессы; Мавра давно была посвящена во все сокровенные дела принцессы.

Императрица Елизавета была одарена от природы самыми высокими качествами, как внешними, так и душевными. Еще в самой нежной юности, а именно в двенадцатилетнем возрасте, когда я имел честь ее увидеть, она уже была несмотря на излишнюю дородность прекрасно сложена, очень хороша собой и полна здоровья и живости. Она ходила так проворно, что все, особенно дамы, с трудом могли поспевать за ней; она смело ездила верхом и не боялась воды.

У нее был живой, проницательный, веселый и вкрадчивый ум и большие способности. Кроме русского, она в совершенстве изучила французский, немецкий, финский и шведский языки и имела красивый почерк. Она любила пышность и порядок и от рождения питала страсть к постройкам великолепных дворцов и церквей. Она любила все военное и благодаря этому при ней русская армия победила столь хваленые в то время прусские войска. Введя при своем дворе французский язык и обычаи высшего общества, она сделала его самым блестящим в Европе. Она умела притворяться; была милостива и до такой степени не жестока и человеколюбива, что никогда не хотела проливать крови и не наказывала смертью ни убийц, ни грабителей по большим дорогам, ни других преступников. Таким образом излишняя доброта государей делается слабостью.

Однако она была злопамятна, хотя не столько по врожденной склонности, сколько по внушению окружавших ее лиц, и никогда не хотела простить ни графа Остермана, ни графа Левенвольде, ни Головкина, ни Менгдена, ни меня, ни моего сына, несмотря на то [314] что последний не принимал никакого участия в моих проступках, если можно назвать проступком повиновение приказаниям императрицы Анны, моей государыни.

Она от рождения была чрезмерно сластолюбива и часто говорила своим приближенным, что была довольна только тогда, когда влюблялась. Вместе с тем она была очень непостоянна и часто меняла фаворитов. Так как подобная слабость сопровождается всегда снисходительностью, то и она позволяла своим любимцам делать все, что им хотелось. Последствием этого было полное расстройство финансов, причиненное Петром Ивановичем Шуваловым, и обогащение множества частных лиц, в то время когда казна нуждалась в деньгах; отсюда произошли разорительные монополии, ужасный таможенный сбор, плохое состояние флота и совершенное уничтожение брянской и воронежской флотилий, о которых так много заботился Петр Великий. От тех же причин произошли: дурное состояние Ладожского канала, разрушение города Кронштадта и столь вредные беспорядки по управлению сибирскими рудниками, а также и громадная цена, по которой продаются водка, соль и табак — предметы, без которых не может обойтись народ и из-за которых столько тысяч людей перенесли пытку и были доведены до нищеты. К той же снисходительности следует отнести и причины жестокой и губительной войны с королем прусским, в течение которой были пролиты потоки христианской крови, разорены и опустошены целые провинции и израсходованы несметные суммы, вывезенные из России, которая при этом не приобрела никаких выгод. Эта великая государыня скончалась от сокрушения о таком положении дел. Рассказывали, хотя это и может казаться невероятным, что она проливала горячие слезы всякий раз, когда ей сообщали известия о победе и при этом докладывали о числе убитых и раненых.

Образ правления при императрице Елизавете

Первое время по вступлении своем на престол она намеревалась устроить государственное управление по той же системе, которая существовала во время Петра Великого, ее беспримерного отца. Таким образом она уничтожила Кабинет и передала все дела в Сенат.

Но с 1756 г., чувствуя, что ее физические и нравственные силы слабеют, она учредила совет, названный конференцией. Это учреждение по своим инструкциям и предписаниям стояло выше Сената, что, по-видимому, должно было снова пополнить пустоту, существовавшую во вред государству между верховной властью и властью Сената. [315]

Но это новое учреждение не удовлетворяло своему назначению, и большая часть важных дел, как, например, дела, касавшиеся союзов с иностранными державами, военные и финансовые, зависели от способностей и ума лиц, находившихся в милости. Таким образом, императрица не управляла ничем, и формой государственного управления при ней был произвол ее фаворитов.

Она умерла 25 декабря 1761 г. от мучительной и тяжкой болезни.

Царствование императора Петра III

Петр Федорович, который с 1741 г. был признан и почитаем под именем внука Петра Великого, после смерти императрицы Елизаветы был тотчас же объявлен императором 26 декабря 1761 г.

Он прежде всего возвратил свободу государственным узникам, а именно: герцогу Курляндскому Бирону и его семейству, мне, моему сыну и его семейству, а также графу и графине Лесток. Другие же лица, сосланные в предшествовавшее царствование, как, например, граф Остерман, граф Головкин, граф Левенвольде и барон Менгден, умерли в местах своего заточения.

Император имел сердечное желание возвратить от Дании герцогство Шлезвиг-Голштинское, и вероятно, что в этих именно видах он спешил заключить мир с королем прусским для того, чтобы иметь возможность употребить войска против датского короля. Но 6 июля 1762 г. он умер, прежде нежели мог осуществить свое намерение.

Характер императора Петра III

Этот государь был от природы пылок, деятелен, быстр, неутомим, гневен, вспыльчив и неукротим.

Он очень любил все военное и не носил другого платья, кроме мундира. Он с каким-то энтузиазмом подражал королю прусскому как в отношении своей внешности, так и относительно всего, касавшегося войска. Он был полковником прусского пехотного полка, что казалось вовсе не соответственным его сану, и носил прусский мундир; точно так же и король прусский был полковником русского Второго Московского пехотного полка.

Император некоторое время не надевал вовсе ордена св. Андрея, а носил прусский орден Черного Орла.

Неизвестно, каковы были религиозные убеждения императора, но все видели, что во время богослужения он был крайне невнимателен и подавал повод к соблазну, беспрестанно переходя с одной стороны церкви на другую, чтобы болтать с дамами. [316]

Было также нечто восторженное и в той поспешности, с какой он хотел выступить во главе русской армии в поход, чтоб возвратить герцогство Шлезвигское и начать войну против датского короля, которого, по его словам, следовало низложить и отправить в Малабар.

Ему напрасно представляли все опасности и трудности этого похода и доказывали, что придется действовать с многочисленной армией в такой стране, где нет ни жизненных припасов, ни фуража, ни магазинов; что датский король опустошит герцогство Мекленбургское, по которому нужно будет проходить русским войскам, и займет такую позицию, атака которой непременно поведет к поражению; что датская армия, обеспеченная с тыла, не будет иметь нужды ни в чем, тогда как русская армия будет нуждаться во всем, и что, наконец, император рискует не только не иметь успеха в этом походе, но и потерять в нем армию в самом начале своего царствования.

Он через Волкова приказал сказать совету, что не хочет слушать никаких возражений по этому поводу. Принц Георг уже готовился выехать, чтобы принять начальство над армией, авангард которой выступил в поход к герцогству Мекленбургскому, а император хотел вскоре следовать за ним, чтобы, предварительно повидавшись и переговорив с королем прусским, стать затем во главе армии.

Он был вспыльчив и горяч до такой степени, что оскорблял даже своих любимцев. Ему не могли простить его невоздержности и дурного обращения с ее величеством императрицей, которая одна только и могла сделать его царствование славным и счастливым.

Образ правления при императоре Петре III

Вместо Кабинета он учредил комиссию, членами которой были: два принца Голштинские — Георг и Петр-Август, я, канцлер граф Воронцов, генерал от кавалерии князь Волконский, генерал-фельдцейхмейстер Вильбоа, генерал-лейтенант Мельгунов и в последнее время действительный статский советник Волков.

Эта комиссия, в которой император лично председательствовал, сначала занималась только военными делами и составила новый регламент его величества, названный “Строевым Уставом”. Но наконец сюда стали стекаться все государственные дела, и казалось, что эта комиссия должна стать выше Сената и таким образом пополнить существующую между верховной властью и властью Сената пустоту, о которой было столько раз упоминаемо. Однако мнения Мельгунова, Гудовича и в особенности Волкова, исправлявшего [317] должность тайного секретаря, водившего пером государя и бывшего ближайшим его советником, имели значительный перевес над мнениями остальных членов комиссии. Таким образом то, с чем соглашался Волков, и составляло образ правления при императоре Петре III.

Из всего сказанного нами в немногих словах явствует, что в предшествовавшие царствования образ правления Российской империи не был определен, и пустота, существовавшая между верховной властью и властью Сената, была восполнена недостаточно и притом лицами, все заслуги которых заключались в их фаворе и которые злоупотребляли оказываемым им доверием в ущерб государству.

Таким образом, этот великий труд предстоит ее величеству нашей всемилостивейшей императрице, самой мужественной, сведущей и самой прилежной из государынь, которая может вполне служить образцом для всех тех, кого провидение избрало для управления народами.

Один из просвещенных министров ее величества удостоил сказать мне следующие слова: “Между высшей властью и властью Сената существует большое расстояние”.

Это именно расстояние я и называю пустотой, которую необходимо наполнить.

Вместе с тем он сказал мне: “Полагают, что блаженной памяти император Петр Великий сделал и устроил для блага государства все и что затем не остается ничего более, как только следовать по указанному им пути, но, по мнению министра, хотя этот государь сделал даже более, нежели думают, и хотя может казаться невероятным, чтобы один человек мог создать все те громадные учреждения и предприятия, которые мы теперь видим и которые принадлежат Петру Великому, однако ж, тем не менее, остается еще сделать многое, чтобы довести все это до совершенства, и необходимо предпринять немало дел первой важности для окончания того, что этот великий государь начертал, так как кончина его была преждевременна”.

Итак, очевидно, что благо государства требует, чтобы громадное расстояние, существующее между высшей властью и властью Сената, было восполнено учреждением совета. Этот совет должен состоять из многих лиц, которые, находясь у государственного кормила, могли бы искусно направлять все дела империи, облегчать этим труды ее величества императрицы и избавлять ее от тягости входить в подробности не особенно важных дел, для которых не хватит ее материнских забот без вреда для ее драгоценного здоровья. [318]

Следует еще распределить государственные дела между различными департаментами, как-то иностранных дел, военным, морским, финансов, торговли, внутренних дел и проч.

Главнейшее искусство государей состоит в умении выбирать лиц, способных исполнять доверяемые им обязанности и поручения — лиц, незапятнанность, прямодушие, честность, прилежание к делам, усердие и благочестие которых испытаны и известны. В русском народе благодаря Богу нет в настоящее время недостатка в хороших людях, а равно и у ее величества императрицы нет недостатка в проницательности, чтобы сделать из них лучший выбор.

Итак, одного из таких лиц следует поставить во главе департамента иностранных дел;

другого — во главе военного департамента;

третьего — во главе морского;

четвертого — во главе департамента финансов и торговли;

пятого — во главе внутренних дел империи и проч.

Эти пять лиц составляли бы совет ее величества, который представлял бы ей сущность дел и, руководясь мудрыми решениями государыни, изготовлял бы необходимые указы Сенату и тем присутственным местам, которые не находятся в прямой от него зависимости.

В каждом департаменте следовало бы иметь канцелярию, секретарей и способных и честных чиновников.

Такой образ правления, установленный однажды, избавил бы от трудов и сберег бы драгоценное здоровье нашей несравненной государыни, которая удостоила сказать мне, что было время, когда она работала по пятнадцати часов в сутки.

На это я имел смелость ответить, что не следует работать до усталости, напомнив ей при этом изречение Грациана об одном придворном или государственном человеке “Quis tot sustineat, quis tanta negotia solus”, т. е. кого может хватить на столько дел.

Такой образ правления, говорю я, раз определенный, установил бы в счастливое царствование ее величества удивительный порядок в управлении делами и даровал бы золотой век ее народам.

Текст воспроизведен по изданию: Перевороты и войны. М. Фонд Сергея Дубова. 1997

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

<<-Вернуться назад