ГРАФ АНДРЕЙ АРТАМОНОВИЧ МАТВЕЕВ

ЗАПИСКИ

Два брата, господа Алексей и Михаила Лихачевы, мужи целомудренные, бывшие тогда в крайней милости и в близости у царя Феодора Алексеевича, и сын вышеименованного боярина Языкова Семен и некоторые от стрельцов полковники, которые ими же, стрельцами, сысканы и привожены были к пытке и к той же смертной чаше, но смотрением Божиим свыше чаяния человеческого от того избавлены и посланы из Москвы по дальним городам в разные ссылки, [389] откуда по том времени честно назад возвращены были. Сын же вышеименованного боярина Матвеева Андрей на третий день того бунта, всемилосердным предведением Божиим, со двора царского под следующим видом сведен был от верного тогда государю царю Петру Алексеевичу и в милости его великой Никиты карла, прозвищем Комаря, в уме догадливого человека, который его, Матвеева, одев в простое платье стряпчего конюха, данного в службу ему, карле, и утвердил его, Матвеева, чтоб отнюдь не боялся и за ним, карлою, шел смело. И вышли оба по дворцовой Каретной лестнице за ворота; карла сел на свою лошадь, а ему, Матвееву, велел за собою идти, и поехали из Кремля и из Белого города в Смоленские ворота по большой улице, у которых обеих ворот множество караульных стрельцов стояло; однако ж нимало ни от кого из них он, Матвеев, признан не был. Потом он же, карла Комарь, довед его за ворота те ж в приход церкви Сошествия Святого Духа в дом бывшего тогда священника, именем Матвея Тимофеева, и вруча его крепко тайным указом государыни царицы Наталии Кириловны свойственнику своему, стремянному конюху Кирилу Суворову. И в то короткое время он, Матвеев, переменя собственное свое имя, назвался Кондратьем, и живя не знаем, скитался в простом платье, и потом у разных низких самых людей странствованием себя спас.

В 15-й день июня месяца оба братья, государи цари Иоанн Алексеевич, Петр Алексеевич, рукою Иоакима патриарха московского по древнему чину царскому в соборной великой церкви Успения Пресвятой Богородицы царским венцом были венчаны.

Бунтовое ж то время человекоугодники придворные скрывая называли “смутным временем”. В ту же пору он, вышеименованный боярин Милославский, прозорливыми усмотря очами внутреннего коварства из природного в нем лютого коварства с сообщниками своими, яко перводеиствительныи сочинитель всего того стрелецкого воровства и оного бунта, и всегда остротою совести бесспокойной своей пронзен был, от сего в высоком кабинете злоконечно предостерегал себя, ради необходимого впредь ожидаемого ему в Российской империи и в будущих со временем новых перемен в неукоснительном времени по его злой заслуге воздаяния. Умыслил при том же еще бунте от всего того прежнего учиненного вышепомянутого стрельцами соединения, в сторону уклоняся тайно, представил ей, царевне Софии Алексеевне, чтоб тогда все правление то стрелецкое поручить бывшим боярам, князю Ивану Андреевичу и сыну его князю Андрею Ивановичу Хованским. Из которых первый всенародно Тараруем называем был тою причиною, что он, где при полках воеводою ни служивал, везде непостоянством и безумною трусостию не токмо благополучный случай к находке над неприятелями бывшими, а именно над поляками и шведами, упускал, но и разных [390] российских людей рядом везде ж терял. Вышеименованный же сын его самомнительный был человек, токмо по фамилии своей княжеской всякого властолюбия суетного желал, но выскоумно безосновательную голову имел. Вместо же ожидаемого впредь большого им себе благополучия они оба до горшего сами себя злосчастия и великой погибели довели; о чем на своем месте покажется.

Как подобно мудрого из старых философа Эзопа притче, всегда нижеименованный Милославский вельми хитрым своим пронырством во всем сходно то учинил, и по существу его Эзопову примеру, когда обезьяна пожелала каштана, то есть некоторого плода с древес меньше грецкого ореха, вкусом гороховым, испекши, из горячих углей выбрать и в снедь свою употребить, тогда, поймав та обезьяна кошку и взяв лапы ее кошечьи в свои руки, скоро оный плод выбрав, в желаемую себе сладость получила и ими удовольствовалася. Так точно с тем же действием он, господин Милославский, людей тех, безрассудливых Хованских князей, равно как обезьяна, в свои лукавые руки яко кошек помкнул и сделал участниками гнусных своих дел. И то все правление велено ведать им, боярам князьям Хованским, и Стрелецкий приказ, которую власть они с лепотою любочестия своего приняли, ко многому себе якобы почтению со всемерным удовольствием. Отчего они, князья Хованские, со дня на день в славе и той их стрелецкой радости превосходить начали, и во всем им, стрельцам, больше от безумия своего любительно снисходили и слепо угождали, что уже стрельцы его, старого князя Хованского, лукаво любя, “батюшкой” своим называли и завсегда за ним ходили и бегали в бесчисленном множестве, и куда он ни ехал, во все голоса перед ним и за ним кричали: “Большой, большой!” И в такой великий кредит тем своим безумным поведением они, князья Хованские, к ним, стрельцам, вошли, что они, стрельцы всех бывших полков, в собственной их, князей Хованских, воле и во власти были. В ту ж пору старый князь Хованский, за жестокими угрозами, по убиении думного дьяка Лариона Иванова, в самом кратком времени принудил жену его, вдову, за себя замуж идти; сын же его князь Хованский так высоко разгордился, что многим особам знатным публично ими, стрельцами, смертным убийством угрожал. Тогда за таким великим страхом их стрелецким им, князьям Хованским, ничего вопреки никогда прямо говорить никто не смел. И таким порядком оное время еще при той скоропостижной и тщетной власти в Москве продолжалося. Держава же ее, царевны Софии Алексеевны, внутренне у выборных и сильных стрелецких тех полков людей повсемерно и сильно прирастала и во всем укреплялася, и тайные выходы и сношения и советы с ними непрестанно умножалися. Хотя она ж, царевна, их, Хованских князей, властию тою стрелецкого правления ради вышепомянутых причин повысила тогда, наибольше [391] за видностную токмо особую их фигуру, но до времени ведала, что их, Хованских князей, правлению слабому и природному долгостоятельному быть не можно.

Тогда ж они, князья Хованские, угождая стрельцам, многие суммы денег из царской казны им раздали, как бы заслуженное; тако ж побитых бояр и иных чинов пожитки забрав, продавали, а деньги им же, стрельцам, в раздачу раздавали, хотя быть ими любимыми и чрез их вышнюю честь охранение тем получить.

Содержал же он, старый князь Хованский, тайно у себя капитонского еретического раскола старых раскольников, Аввакума, бывшего протопопа Казанского собора Пресвятой Богородицы, что в Китае городе в Москве, и сообщников его распопов, таких же раскольников, которые уже за тот свой раскол и ересь давно прокляты от Восточной святой Церкви, и в Пустоозерский острог в земляные тюрьмы заточены, и потом за великие на царский дом хулы сожжены были.

Тогда ж объявилися в стрельцах многие раскольники. Получа своему зломыслию угодное время, начали советовать, “как бы им раскол свой паки вновь утвердить и православную Церковь, их еретичеству противную, разорить и правоверных побить?”. Того ради изобрали они себе предводителем князя Хованского, и в ту же злополучную пору явившегося Никиту распопа, прозванием Пустосвята, и чернцов неучев, бродяг и пьяниц. Оный же Никита, от той своей ереси преждеотступник, уже было покаялся под лицемерием, как давний неистовый Арий, и на свои прежние блевотины, тому же подобно, возвратился. И вместе они, мятежники капитоны, начали общему народу на площади и по улицам свою проповедь чинить: “Чтоб в церковь не ходили, святого креста и святых икон новописанных не почитали и всех таинств Церкви Восточной совершаемых гнушалися бы и не принимали, книг же новоисправных не чли, а держали бы старую, ими называемую капитонскую веру”. Оные же недавно пришедшие премногие простецы мужики, не зная совершенного древнего устава в законе, чарованьми лютыми у лжеучителей своих наученные, по лесам временному и вечному огню себя безрассудно на сожжение предавали, страждуще горше проклятого Ария, не ведая ни писания, ни истины Божией. И по челобитью тому ж раскольничью чрез помощь его, князя Хованского, уже подущено было о всем том, и прению у них стрельцов и Капитонов лжеучителей о вере с самим святейшим патриархом Иоакимом и со архиереями соборно в Грановитой палате положено быть.

Месяца июля в 5-й день собралися в Грановитую благочестивые государи цари и благоверные царицы, благородные царевны, святейший патриарх с освященным собором, царский синклит и прочие правоверные народы, в то ж время пришли и мятежники те стрельцы [392] со всеми лжеучителями капитонами и прочим своим прельщением и с прельщающим богопротивным сонмищем любомятежным, нося пред собою свечи возженные и налой; многие же от них вошли напившися вина, чтоб им или неистово тогда по своему злому умыслу возмутиться, или дерзновенно на побиение неповинных устремляться; ибо едва не у всех пазухи камением были наполнены.

По прочтении поданного от них блядословного и буесловного, а не благословенного письма, просто зовомые челобитные, патриарх и архиереи начали по чину обличать их от Божественного Писания, показывая древние книги во свидетельство. Но они, нимало тем не вразумляяся, тотчас в смятение пришли, как пьяные, великим воплем восшумели, свои безумные, необыкновенному их бунту приличные речи на воздух испущать дерзали.

При том же соборе был один из архиереев Афанасий, архиепископ холмогорский и важский, муж слова и разума зело доволен, прежде предержащийся оных расколов, рассмотрев же опасно их лживые и безумные забабоны, того ради от оных к Восточной церкви обратися, явился крепкий православия защитник и тотчас начал их, Капитонов, лживые изобретения и уничтоженные забабоны изобличать и яко стрелами уязвлять.

Они же, не могшие истинного изобличения его стерпеть, на него устремилися неистово убить его. Увидев же все то благочестивые государи цари, таковой неукротимый раскольников на людей, паче же на церковь святую мятеж, встали и со гневом из палаты вышли, зело скорбя о таком возмущении междоусобном. Тогда ж прочие стрельцы, не имевшие раскола, познав самую неправду раскольников, выслали их из Кремля тотчас. Нечестивый Пустосвят, идучи якобы с победою и вышедши из ворот Спасских, как новый Симон волхв, всенародно дьяволом на землю поражен был. И с той поры они, стрельцы, свою братью почали от раскола того помалу усмирять. После того же вскоре оного Пустосвята отдали церковному суду, и на утре он казнен был смертию на Болоте; а те чернцы, бродяги пять человек, разосланы по разным епархиям в вечное заточение. Прочие же стрельцы под совестию своею, и не хотя, умолкнули, беспомощными оставшись, но из сердец злобы той своей отнюдь не искоренили.

В то правление их, князей Хованских, они ж, московские стрельцы, будто бы их предстательством невидимым от того ж вышнего кабинета соизволением получили себе на все стрелецкие полки печатные на больших бумагах государевы первые грамоты, по которым они за учиненный в Москве бунт, яко бы за праведные причины показанных вин те бояре и знатные особы от них, стрельцов, были побиты, которые вины ложно и сходно с теми ж, как на вышепомянутом каменном их стрелецком столбе о всяком написаны были, и в [393] тех же помянутых грамотах все их стрелецкие полки почтены особою честию и названы были надворною пехотою. Таковые грамоты раздаваны были их выборным людям при дворе царском. И приняв те, из самого Кремля они, стрельцы, несли на головах своих с великим почтением до самых своих съезжих изб, и везде полки все, будучи в строю, принимали их с чрезвычайною встречею и звоном церковным в приходах своих во все колокола.

Свобода оная после того от времени до времени тех бунтовщиков и стрельцов в большее еще превозношение и чрезмерную так привела гордость, что горше прежнего стали в них глубокие вмещаться замыслы, и выборных людей их все бояре бояся почитали и при столах своих сажали.

В те же поры произошла между вышеименованными боярами, Милославским и князем Иваном и князем Андреем Хованскими, великая ссора, по которой уже до того было дошло, что они, стрельцы, всемирно возлюбя их, обоих князей Хованских, не токмо его, Милославского, прежнюю к себе внутреннюю любовь покинули, но потом всячески случая искали, по навождению их, князей Хованских, его, боярина Милославского, убить, как и других бояр они побивали. И он, Милославский, везде многие имел по всевременным слухам к себе о том вести, и, ездя по подмосковным своим вотчинам, всячески укрывался, как бы подземный крот, и паче меры тайно вкапывался внутрь земли. Там искал себе удобного случая, как бы их, князей Хованских, искоренить и им от себя тою монетою заплатить. Намерение его, Милославского, было, по прямой догадке старожилых людей, тогда политиков московских, к тому окончанию исполнить двух ради сих нижеследующих причин: первая та была, чтобы по бывшей той великой их, князей Хованских, над ними, стрельцами, команде и власти и по всесовершенной от них, стрельцов, к ним горячей любви, чтобы прежнее скрытое, сочиненное от него, боярина Милославского, тогда вышепомянутого бунта с совета его и сообщников возбуждение к воровству от тех стрельцов со временем чрез их, князей Хованских, явно не открылося и ими не изобличилося подробно о всем. Вторая ж причина тому Милославскому зело опасная и гораздо подозрительная не меньше той первой была, что они, князья Хованские, вступя в великий кредит их стрелецкий и очень сильно ими владев, чего б они ни хотели, чрез них, стрельцов, учинить могли. От того великий страх мучил его, Милославского, против тех противных ему острых случаев к бедствию, и зело многовымышленными и хитрыми обыкновенного своего коварства стал утверждаться пронырствами, и дошедши до пристанища кремлевского, многие внушения во уши высочайшие тогда на тех князей Хованских, предстерегая себя, изнес тако: “Первое: оный старый князь Хованский в такую крепкую силу у всех полков [394] стрелецких пришел, что их вновь великим бунтом на всеконечное их царского дома искоренение приводит; второе: сын его князь же Хованский публично говорил, что по своей высокой породе из фамилии старых королей литовских Ягеллы, Наримунта и Карибута, похвалялся замуж царевну Екатерину Алексеевну за себя взять и по той наследственной линии быть царем московским”.

Что все вышепоказанное царевна София Алексеевна, зело чувственно от него, боярина Милославского, себе приняв, в сущую истину вменила, и все то слагала в сердце своем тайно до подобного времени, и удобные свои к будущему исследованию точного намерения своего над ними, князьями Хованскими, принимала меры; однако ж все то оного кабинета бывшее и зело скрытое таинство еще продолжалося.

Чрез их же, Хованских, те самовольные стрельцы начали на многих доносить им, будто о взятках денежных, и будто им на службу и в посылки не давана была подмога, и долги их затейные на многих тот старый князь Хованский без всякого испытания на ответчиках править велел. Отчего вновь мятеж и обиды восстали, и в народе вопль и слезы умножилися. Притом же их стрелецкого оного бунта в Москве самовластно ярость больше повременно распалялася и распространялася, и в то же последовательное время из полковников их стрелецких Афанасья Барсукова бесчестно сковали и многих между ими ж, из солдатских других полковников Матвея Кравкова, понеже в тот же бунт их стрелецкий бутырские и других полков в Москве бывшие солдаты, единомышленно с ними ж, стрельцами, соединясь, пристали и, без челобитья их и без главного суда и надлежащего судейского приговора, с них, вышеименованных полковников, многие тысячи денег бесчеловечно, тиранским своим правежом сами себе доправили и домы их вконец разорили.

Из них же, стрелецких полковников, старого и заслуженного и гораздо знатного мужа Степана Янова, который их, стрельцов, тогда правильно и крепко в своей по артикулам воинским команде содержал, как при бытности [в] московских, так и при отлучении и при службе в черкасских, малороссийских городах, откуда он, по самовластной их стрелецкой нарочной туды из Москвы посылке, нечаянно взят и за многим крепким караулом их в Москву привезен. И тогда они ж, бунтовщики, не смотря ни на какие государственные права, по своему необузданному жестокосердию и вольному самосудству, ухватя его, полковника Янова, повели с собою в Константиновский застенок. Там-то лютыми самыми, как бы государственного злодея, истязывали пытками, не показав ни единой законной и того мучения жестокого достойной ему вины, кроме одной своей воровской и вымышленной на него злобы. И после тех еще не довольных ему тиранских мук, оттуда из застенка выведши его за [395] Спасские ворота на Красную площадь, четвертовали воровскою казнью ругательски, мерзостное свое всему христианству злосердие своим варварством совершили, и при том каменном учрежденном от них столбе положили отсеченную его, господина Янова, голову на труп его, и вместо чести, надлежащей от них, стрельцов, чину полковника, отправили память лаями, всякими скверными укоризнами, подобными видом их древнему бесчеловечеству. И таким страдальчества своего неповинного мечом он, полковник, по чистоте сердца своего мученически скончал живот свой.

Месяца сентября в 1-й день по усмотрению вышеозначенных от них, крамольников стрельцов, в Москве тех мятежных страхов и от беспокойств их царские величества пошли в ближнее село Коломенское. И бывши там того ж месяца во второй день, у передних дворцовых ворот на щите объявилося прилепленное письмо, а в нем написано: князь Хованский с сыном и с единомышленниками умыслили на великих государей, на патриарха и на бояр убийство и хотят сами овладеть царством Московским.

Но тот ков видимо был сложен из природной политики того ж боярина Милославского и сообщников его. И уведав то, великие государи опасшеся из села Коломенского того ж дня в Саввин монастырь Сторожевский пошли и с поспешением путь предприяли. Хованский же, от стрельцов услышав о скором их величеств шествии, впал в великое размышление.

По том приходе в Саввин монастырь вскорости послали грамоты к Москве и во все города, чтоб палатные и всяких чинов ратные люди были к ним, великим государям. И сами из Саввина монастыря пошли в село Воздвиженское. В том деле сама она, вышеименованная царевна, во многом подозрении на них, стрельцов, и в опасности от тех князей Хованских начала быть, и, упреждая нижеследующим порядком отвратить, себя же в совершенном безопасении впредь утвердить мыслила и, не упустя того времени, вскоре свои же приняла меры.

По прибытии их царских величеств со всем их царским домом в село Воздвиженское, вышеименованная царевна на лице в думе с бывшими тогда боярами и с палатными людьми была и объявила им вышеименованные тех князей Хованских неистовства и предприятые злые умыслы. И того ж месяца сентября в 17-й день, то есть в самое торжество ее, царевнина, тезоименитства, внезапу по полученной ведомости велено боярину князю Ивану Михайловичу Лыкову и всем знатным бывшим тогда в том походе стольникам и другим царедворцам указ сказать: что те князья Хованские по некотором умедлении уже из Москвы в оный же поход рушилися, чтобы их, наехав на пути и поймав обоих, привесть в то вышепомянутое село. [396]

Оный боярин князь Лыков и те во многом числе царедворцы и при них их служители по тому указу в самой скорости поехали. И едучи сперва чрез посылку малолюдную, наведывались об них, князьях Хованских, где они будут; и получили весть, что из них старый князь Хованский стоит в ставке своей, приехав в патриаршее село Пушкино, в крестьянских гумнах, от дороги большой Троицкой под горою.

Того ж часу, ничего не медля, он, боярин князь Лыков с царедворцами во многолюдстве том, спешно со всех сторон нападши на оную ставку его, князя Хованского, нечаянно поймал и бывших при нем нескольких из стрелецких полков выборных людей поймали и приняли под крепкий караул.

Усмотри же, что сына его князя Андрея Хованского с ним нет, и разведав об нем, что он не в дальнем расстоянии от того села Пушкина, в подмосковной своей вотчине на Клязьме реке, едучи особо там остался; тотчас он, боярин князь Лыков с тем же многолюдством царедворцов в великом поспешении к оной его вотчине прибыл. И хотя вышеименованный тот князь в лукавстве своем не безосторожно и о себе прежде не безвестно был и при себе у дома своего в воротах имел немалое число заправленного и готового ручного ружья, якобы уже ко ожидаемой тогда поимке и ко обороне своей, однако ж от того с ним, боярином князем Лыковым, прибывшего многолюдства отовсюду был окружен и пойман вместе с прилучившимися у него выборными стрельцами и потом же связан был. И те оба князья Хованские привезены, и от него, боярина князя Лыкова, по приезде их объявлены.

И того ж вышеозначенного дня съехався все бывшие в походе том бояре и палатные люди ко дворцу, без всякого розыска, как бы надлежало, изготовили уже приговор и сказку и велели: выведши пред ворота оного дворца князей Хованских, казнить смертию, отсечь им головы.

Из них старый князь Хованский не безответно с сильными очистками в тех сказанных ему винах, при том же и сын его себя оправили и слезно просили, чтоб “господа бояре выслушали причины те о совершенных заводчиках с начала оного бунта стрелецкого, от кого вымышлен и учинен был, и их царским величествам милостивно донесли, чтоб им с теми дать очные ставки и безвинно их так скоро не казнить. Если же сын его то все чинил, как в одной сказке было, за то он, отец его, предаст проклятию”.

Слыша [это] боярин Милославский чрез пересылки свои в комнате, вышеименованной царевны указом понудил бояр, чтоб не взирая отнюдь ни на какие их, князей Хованских, отговорки, тотчас казнить их вели. Зная и весьма бояся по своей внутренней совести, что он, боярин Милославский, с сообщниками своими от него, князя [397] Хованского, во первых оговорен и во всем изобличен будет и все те прежние с начала умыслы и возбуждения к тому бунту их стрельцов наружу явно выйдут. И хотя в то время не прилучилося прямого заплечного мастера, тотчас сыскав из Стремянного полка стрельца, приказали ему немедленно тех князей Хованских вершить, головы их отсечь.

Когда же из них отцу отсечена была голова, то сын его, поцеловав труп отца в спину, и сам казнен был. И в то же время обоих их, князей, тела, положенные в гробе, отвезены и погребены были в Троицком селе, Городце называемом, недалеко от церкви в ближнем расстоянии от села Воздвиженского.

Того же дня с ними, князьями Хованскими, и выборным из стрелецких полков, Бориске Одинцову с товарищи, за великие их измены к тому же головы отсечены, и какую злую меру неповинным особам меряли, таковою и они, стрельцы, воры и бунтовщики, от праведного отмщения Божия мерою возмерилися.

Тогда же князя Ивана Хованского сын, князь Иван же, государя царя Петра Алексеевича комнатный стольник, наскоро побежав в Москву, уведомил стрельцов, что отцу и брату его и выборным людям учинена смерть. О том услышав, стрельцы тотчас почали бить в набаты и в барабаны, испущая свой зело ярый зык на кипячий убийством их воздух, не токмо младенцев, но и престарелых людей сердца трепетным чинили ужасом, яко бы от жестокой бури листвия падали. И собрався скоропоспешно, устремилися они, стрельцы, все в Троицкий монастырь с ружьями и с пушками бунтом идти; но, убояся царедворцев и их людей и размысля оный намеренный свой путь, тогда ж остановились. В Москве ж везде была царская пушечная, оружейная и пороховая кладка; ту всю по себе разобрали, и всякой черни людям ружье то от себя раздавали, и, укрепя себя в Москве по всем стенам и по улицам крепкими караулами, сами засели в осаде, а в Москву и из Москвы никого не пропускали.

Сентября в 18-й день прибыл из похода от великих государей к патриарху стольник, Петр Петров сын Зиновьев, с грамотою объявительною о измене и казни помянутых князей Хованских.

Того стольника стрельцы изымав едва не умертвили и, приведши его к партиарху, принудили вслух ту грамоту честь. Услышав же князьям Хованским и выборным учиненную казнь, все во един голос закричали: пойдем все сами и побьем бояр всех, и прочая тому подобная.

Стольник же тот, воротясь, объявил, что слышал и видел, как мятутся они, стрельцы, и что умышляют. По той ведомости их царские величества со всем домом своим из села Воздвиженского вскоре в Троицкий монастырь пришли и, утвердяся тамо крепкими караулами, приказали вооружиться к обороне. [398]

Тогда ж царедворцы и рядовые дворяне в тот Троицкий монастырь вскорости радетельно прибыли, обещаяся за их царское здравие против всех тех изменников последнюю каплю крови своей вылить.

По отъезде их, князей Хованских, из Москвы и по учиненной им вышеписанной казни, в то же самое время указом царским велено надлежащим правлением ведать Москву боярину Михаилу Петровичу Головину с товарищи. Как муж в гражданстве искусный и по кротости своей целомудренный на мятежи те большие, теми он бунтовщиками стрельцами непоколеблемо восхотел управлять порученное ему то дело. И к тем обычным их прежним неистовствам и самовольствам не пускал их, несмотря на их страх, и по всей своей возможности подчинял и приводил стрельцов в прежнее и достодолжное их во всем послушание и в надлежащую покорность. Убитых бояр в домах в тот их стрелецкий бунт расхищенные ими пожитки, по доводам сысканные, назад всем возвращал и в царскую казну по росписям отсылал, за которое то правосудие свое и честное правление от всех был почтен. Стрельцы, увидя, что уже невозможно было противу зело сильного рожна пратися, тотчас послали выборных своих к святейшему Иоакиму патриарху со всенижайшею своею покорностью, милости просить о высоком предстательстве, чтобы великие государи пожаловали указали те все вины им отпустить, и что они впредь всегда в повелении их царского величества будут послушными. Святейший же патриарх чрез многие их стрелецкие прошения своим письмом утолил царский праведный на тех мятежников гнев. И их царские величества, милосердуя к ним, те вины простили, а самых их главных воров в то же время смертию казнить указали. И от той поры, Божиею милостию, жестокосердого того стрелецкого бунта убийства на неповинных, как бы волны морские, утихать начали.

Ноября же в 6-й день великие государи со всем царским домом из Троицкого монастыря возвратиться соизволили со всенародным избавителю Богу благодарением и со всенародною от всего московского народного множества встречею.

В лето наставшее, то есть 7191, от Рождества же Христова 1683, месяца января в 11-й день, в третьем часу дня явилося в Москве на небеси знамение: отдался круг от солнца светел и велик, как было, и по нем недалеко от солнца с обеих сторон два круга, видом и сиянием подобные солнцу; а на них и самом солнце были кресты светлые четвероконечные, в средине же круга большого стоял серп острыми концами от солнца прочь, цветом же как бы радуга, бывающая во время дождя. И то знамение стояло над Москвою до самого вечера.

По двух же летах правления своего вышеименованная царевна повелела имя свое в челобитных и во всяких делах писать вместе с [399] братьями своими, великими государями, таким образом: “Великим государям и великим князьям Иоанну Алексеевичу, Петру Алексеевичу и благородной великой государыне царевне и великой княжне Софии Алексеевне, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцам”, и на монетах больших на другой стороне изображать свою персону.

В возрастающем же благочестивом государе царе и великом князе Петре Алексеевиче, любомудром и остроумном монархе в юных летах, но и в детских летах издалека прозорливом и беспокойном, в нем распространялася к тому любимая его воинских наук высокохвальная охота. Того ради его царское величество повелел набрать из разных чинов людей молодых и учить их пехотному и конному упражнению во всем строю, а с некоторыми и сам повсевременным тем обучениям и трудами своими как российских, так и окрестных государств военным наукам и хитростям преизрядно изучася уже навык.

Оных молодых солдат, не по летам своим всему воинству строго обученных, повелел мундиром темно-зеленого цвета убрать, и всем надлежащим ружьем в самом прямом порядке честно учредить, и назвать их в то время “потешными”, к которым приставлены были тогда штаб-, обер- и унтер-офицеры из фамилий изящных, комнатные его царского величества люди, для содержания всегдашнего их в добром воинском обучении, как бы к прямой какой впредь ожидаемой с неприятелем войне. И не токмо его высокопомянутое величество неусыпно от молодых своих ногтей оный корпус молодых солдат сам всегда назирал, но и все те, начав от барабанщичья чина, солдатские чины прямыми своими заслугами прошел. В селе же своем Преображенском в рощах во всегдашних обучениях тех воинских солдат потешных содержал. При том же его царское величество, чтобы они, солдаты его, к приступам и осаде крепостей в обучении своем воинском со временем навыкали, того ради повелел в том же селе, при реке Яузе, сделать потешную регулярным порядком фортецию, или крепостцу, назвав Пресбургом, который город в венграх столицею есть. И действительно по временам к осаде той приступал с притворными из мортиров бомбами, которому искусству они, потешные солдаты, прямо изучались. И со дня на день оный корпус тех потешных умножался, которые уже потом все в лейб-гвардию употреблены на два, Преображенский и Семеновский, полка и поселены были слободами в тех же селах в Преображенском и Семеновском, о чем всем известно есть.

Царевна же София Алексеевна, издалека бодрственно усмотря, что монарх сей в великом целомудрии и с чрезвычайными талантами рожден был и показывал в себе от самой младой юности разум проницательный и понятный и что по неописанной глубине остроты [400] своей исследовать может предбудущие зело великие намерения ее, весьма была предусмотрительна и осторожна, и, ведая неукротимо, что по вышеписанным злопагубным делам мятежникам от его царского величества незабвенно отмщение достойное не минет, всячески уже мыслила к надежному своему впредь утверждению и ко избытию тех последований от стороны его царской, начала принимать благополучные и безопасные для себя меры. Того ради при своей начатой властолюбивой державе она, царевна, избрала из Разряда дьяка Феодора Щекловитого, великого лукавства и ума человека бессовестного, и пожаловала его в думные дьяки, и вместо князей Хованских поручила ему Стрелецкий приказ. Все тайные секреты свои между собой и стрелецкими полками к будущим намерениям ко обороне своей ему открыла и в великой содержала его при себе верности. И потом уже он, Щекловитый, в скором времени до палатной окольнической чести, по крайней ее к себе царевниной милости, произведен, вотчинами, и богатством, и дачею в Белом городе на улице Знаменке отписным двором князя Андрея Хованского удовольствован и обогащен был, и намеренные злые дела на сторону его, государя царя Петра Алексеевича, в пользу ее, царевны, совершить намерился; о чем на своем месте подлиннее изъявлено будет.

Потом в то же время боярин князь Василий Васильевич Голицын вступил в великую ее, царевнину, и в крайнюю к ней милость, и для управления государственных и иностранных дел повелено ему ведать Посольский приказ, и писать имя его везде “ближним боярином, новогородским наместником и государственных посольских дел и государственной большой печати сберегателем”. Но, однако ж, в прямом всех тайных ее, царевниных, дел секрете скрытно самым видом, особливо же в советах стрелецких, всегда первенствовал Щекловитый.

В те же часы с умною предосторожностью рассмотря, он, боярин князь Голицын, самую крепкую сторону его, государя царя Петра Алексеевича, и впредь прочное основание будущей державы его величества и напротив того, сторона царевнина по всем бывшим тогда и явновидимым зело противным делам непрочна была, себе же из того предвидя впредь весьма слабую надежду, под видом политическим уже приготовлял себе путь, как бы от того бедственного ему угрожаемого упадка благими случаями безбедно удалиться; а другого лучшего к тому и бесподозрительного себе он, боярин князь Голицын, способа не нашел, токмо чтобы куда в поход военный отрешиться и не прогневать ее, царевнину, волю.

В лето 7195 (1687), по постановлении вечного мира с короною Польскою, повелела вышеозначенная царевна собрать многочисленное войско и послать на крымского хана войною. Дворцовым же воеводою в большом полку быть тогда сказано ему, боярину князю [401] Василию Васильевичу Голицыну; а в сходных с ним воеводах с Новогородским разрядом боярину Алексею Семеновичу Шеину; с Белогородскими полками боярину Борису Петровичу Шереметеву; с Рязанским разрядом боярину князю Владимиру Дмитриевичу Долгорукову; да к тому же велено быть черкасскому гетману Ивану Самойловичу, по казацкому назвищу Попейку, со всем малороссийским войском.

В том походе пришедши оные воеводы за реку Самару, хотели в Крыму татарские юрты разорить. Они же, татары, увидя многое российское войско, на войну не вышедши, в степях зажгли траву ковыль, от сожжения которой, також и от ядовитой той степной пожженной пыли и дыму многая теснота и тягость российскому войску припала; а от бескормицы за лишением травы и воды лошадям учинился великий урон. От чего воротясь российское войско пришло на реку Самару без всякого из той чаемой себе войны поиска.

При том походе, в украинских местах бесчисленная саранча нападши, хлеб пожрала, доходила до Москвы и исчезла вскоре.

При оной вышепомянутой армии великой, или войске, тогда ж некоторые от старшин черкасских, возненавидя гетмана своего Ивана Самойловича, оклеветали его дворцовому воеводе князю Голицыну: “Будто он, гетман, посылал в Крым”. О чем помянутый воевода, несклонный к нему, гетману, писал на него царскому величеству в Москву. И по указу, присланному тогда из Москвы, велено гетмана оного, от гетманства отставя, послать в Сибирь в ссылку; а гетманом на прежнее место учинил он, князь Голицын, генерального есаула Ивана Мазепу, который видом и делом уподобился древнему Иуде, потом во время Шведской войны его царскому величеству изменя, проклятою и ужасною исчез кончиною; о чем уже есть известно. Воевода ж и воинские люди возвратилися в домы свои тщетно. И того ж лета построена для предосторожности впредь от набегов Орды на реке Самаре крепость, и названа Богородицкою.

В то же лето, Божиим всемогуществом, христианские нивы хлебом со многим удовольствием милосердно угобзило; ибо в Москве четверть ржи покупали ценою тогда по четыре алтына, овса по семи копеек.

Всепресветлейший же государь царь Петр Алексеевич, от времени до времени из юного своего возраста в большие лета приходя, неусыпными своими добрыми очами смотрел на властолюбивое восхищение сущей законной державы своей, и правление то свое пред правлением Софии Алексеевны не стерпел больше меньшим быть, и до самовластной воли не хотел так дерзновенно впредь допускать, и великой силе по хотению ее, царевнину, распространяться. Того ради вскоре тогда ж начал сам в думу входить, где в палате она, царевна, и бояре собирались и думали об управлении государственном. [402]

Того ж лета, июля [в] 8-й день отправлялся соборный крестный ход в церковь Богородицы, явления образа ее бывшего в Казани, в котором ходу, по древнему обычаю, присутствовали великие государи цари, и пришедши в соборную церковь Успенскую, стали оба на своем царском месте. Пришла же тогда, в ту пору, и она, царевна. Из соборной церкви за святыми иконами, при том же ходе, с их царскими величествами чрезвычайно пошла вместе чином и она, царевна, публично. Государь же царь Петр Алексеевич, увидя то, сказал ей, что “не прилично при той церемонии зазорному ее лицу по необыкновению быть”, но она в том исполнила по своей воле. Того ради он, государь царь Петр Алексеевич, за святыми иконами вместе с нею не пошел, но вступил в церковь Архангела Михаила и пошел в село Коломенское, царевна ж, то его братнее презрение увидав, впала в немалое мнение.

Рвение же ярости и неукротимой злобы, пременяющей крепость разума, подвигло уже к злопагубным промыслам, и за вышеписанные царского величества показанные выше сего ей, царевне, причины ко скорому отмщению ускоряла. И того ж месяца августа в первых числах в Кремле у Никольских ворот, на дворе, тогда называемом Лыковым, где ныне цейхгауз, то есть пушечный каменный двор построен, поздно по ночам, чрез пересылки тайные с Феодором Щекловитым, изо всех стрелецких полков выборные по нескольку человек надежных стрельцов собиралися для некоторого самого злого намерения их, коего исполнение и секрет за присяжною верностью у них вельми крепко и скрытно был содержан, что никому отнюдь уведать того было невозможно.

Государь же царь Петр Алексеевич, вместе с матерью своею и со всем царским своим домом из того села Коломенского в тех же самых числах воротяся и мало побыв в Москве, пошел в село Преображенское.

Августа месяца против 8-го числа, внезапу, в глубокую самую ночь из тех сонмищ стрелецких с Лыкова двора наскоро прибежали в село Преображенское из Стремянного полка знатные четыре человека, а именно Ипат Ульфов, Дмитрий Мелков с товарищами, и с великим поспешением донесли его высокопомянутому величеству, что уже разных полков стрельцы, собрався в Кремле на том Лыкове дворе с ружьем, намерены за ними тотчас идти в помянутое село по совету Щекловитого бунтом и убить его, царя, матерь его и супругу его царицу ж, сестру его царевну и всех знатных при его величестве особ, и чтоб, ни часу не мешкав, изволили их величества наскоро идти и спасать себя, куда заблагорассудит.

Услышав о том стрелецком воровском умысле, они, высокоименованные величества, в самые короткие часы, ночью собрався налегке, без ведома всех походных бояр и ближних людей и стольников [403] бывших тогда, покинув все, с малолюдством самым наскоро в Троицкий Сергиев монастырь побежали и туда пришли, о чем тогда никто не ведал. И многие бояре и ближние люди, уведав о том, в самой же скорости за их величествами в тот Троицкий поход из Москвы последовали. В ту же пору из Сухарева полка стрельцы, их величествам верные, с поспешением великим за ними побежали и не во многие часы в Троицкий монастырь прибыли.

Вышеименованная же царевна, о внезапном шествии их царском уведав, наипаче тяжко совестию утесняема, по премногу начала быть в большем смущении; а ближние ее люди и стрельцы были в великом страхе, увидя, что тайное их бывшее намерение на среду вынесено, ожидали последования весьма уже злополучного.

Потом его высокопомянутое царское величество указал всем боярам, царедворцам, полковникам московским и всех городов всякого служивого чина людям к нему, государю, из Москвы во оный Троицкий монастырь быть в крайней скорости. И что учинилось без замедления, кроме некоторых бояр, князя Голицына и других содержащихся палатных людей при стороне ее, царевниной, которые потом вскоре ж указом позваны были.

Увидя она, царевна, все то видимое себе и при ее стороне ближним людям следующее несчастие, просила святейшего патриарха, чтобы он в Троицкий монастырь пошел и у его царского величества просил, чтоб гнев его и все бывшие ссоры уничтожить.

По оному прошению ее, патриарх в монастырь тот пошел. Уведомившись там совершенно о злом том стрелецком умысле, по навождению Щекловитого и прочих с ним сообщников, что они намерены учинить, и для того оттуда уже в Москву не возвратился, а пробыл с его царским величеством в монастыре том до самого его возврата непоколебимо, и во всем содержал его царскую сторону, уклоняся от той стороны противной.

Времени же ко всемерному злополучию ее, царевны, уже близ сущему не чаемо, отчаянно она, царевна София Алексеевна, с некоторыми из сестер своих, взяв на руки свои икону Спасителеву, якобы объявляя тем пред светом и всем народом свою невинность и напрасный на себя царский гнев, пошла из Москвы в оный Троицкий монастырь с чиновным походом и, прибыв в село Воздвиженское, там стала с безотложным намерением в тот монастырь идти и видеться с его царским величеством.

О вышеименованном том походе из села Воздвиженского весть того ж часу донесена была, по которой, нимало не медля, от лица его царского величества послан был наскоро из комнатных стольников Иван Иванов сын Бутурлин говорить ей, царевне, чтобы она в тот монастырь отнюдь не ходила; но она, царевна, в том упорно стоя, в ответ сказала ему, Бутурлину, что она конечно идет. [404]

Комнатный вышеименованный стольник учиненную от нее, царевны, ему отповедь его царскому величеству подлинно донес. И потом еще послан был к ней же, царевне, в село Воздвиженское боярин князь Иван Борисов Троекуров с последним словом, чтобы “она, царевна, никак отнюдь в Троицкий монастырь не шла; ежели же дерзновенно придет, то с нею нечестно в тот ее приход поступлено будет”.

По той обсылке услыша она, царевна, ведомость ту, несходную с ее желанием, зело постыдно с великою печалию в самой скорости назад из помянутого села поворотилась в Москву. По том же времени вскоре к ней же, царевне, послан из бояр Петр Васильевич меньшой Шереметев и с ним стрелецкий подполковник Иван Нечаев, чтобы она, не отговариваясь ничем, вора Щекловитого им отдала. Послан был с ним, боярином Шереметевым, особый приказ к государю царю Иоанну Алексеевичу.

Хотя она, царевна София Алексеевна, всякими человеческими уму постижными отговорками выручала его, Щекловитого, якобы сущую его во всем невинность и ложный на него донос, тогда в своих хоромах тайно его, Щекловитого, всячески укрывала; однако ж велела в запас всех христианских таинств его сподобить. В тот же самый час от него, государя царя Иоанна Алексеевича, прислан был к ней, царевне Софии Алексеевне, дядька его, боярин князь Петр Иванович Прозоровский, в крепких словах говорить ей, чтобы “она, напрасно больше не отговариваясь отнюдь ничем, того Щекловитого во властные руки тому присланному подполковнику Нечаеву вместе с другими стрельцами, воровства того сообщников, отдать велела, ибо он, государь царь Иоанн Алексеевич, ни в чем и ни для ее, царевны, с любезным братом, а не токмо для такого вора Щекловитого ссориться не будет”.

Тогда она, царевна, видя прямую стороны своей явную слабость и крайнее безмочество и что никакими уже мерами у себя его, Щекловитого, удержать ей было невозможно, принуждена была с великими слезами его, Щекловитого, и сообщников его в руки вышеименованному подполковнику отдать.

По малых днях он, подполковник, его, вора Щекловитого, и сообщников его воров, полковника Семена Юрьева сына Резанова, из выборных стрельцов Оброську Петрова и Кузьку Чермного с прочими, в монастырь тот за крепким караулом привез. И в тот привоз его в монастырь у ворот бесчисленное собрание народа было, и пыль такая встала, что едва возможно было в той одному другого видеть. И та встреча была ему, Щекловитому, от народа с великими угрозами и ругательством.

В монастыре оном тогда, того ж дня все бояре и палатные люди во дворце в собрании были. Тотчас по привозе за великим караулом [405] оный Щекловитый в царские палаты приведен, и пред боярами спрашивай, и на воловьем монастырском дворе жестоко пытан, и по изобличении с очных ставок не токмо во всем вышепоказанном воровства своего умысле винился, но и потом все обстоятельства всех своих бывших намеренных воровских дел, своею рукою написав, подал. Токмо зело удивительно всем показалося затмение его ума: когда он, Щекловитый, пред боярами по пытке с дыбы был снят, просил у них, бояр, чтобы его велели накормить, понеже несколько дней не ел.

В коротком том же времени, по приговору боярскому, за те воровские его поступки на площади близ монастыря, что к Московской дороге, он, Щекловитый, по прочтении громогласном от думного дьяка Гаврилы Деревнина тех его всех вин, никакого слова к оправданию своему не учиня, казнен смертию: отсечена ему голова. При той казни и сказке стоял тогда боярин Борис Васильевич Бутурлин.

С ним же, Щекловитым, в ту же пору казнены смертию выборные из разных полков стрельцы, а именно Оброська Петров с товарищами: отсечены им головы ж. Конечно из тех памяти годно и пристойно есть то, что Оброська Петров зело прямодушно учинил; ибо к той казни шедши, дерзновенно при своем прошении перед всем народом голосно со слезами о тех воровских своих винах чистое покаяние свое приносил, объявя подлинно, что поистине он такой поносной смерти достоин, и чтобы другие, на его смерть смотря, явно казнились и впредь от такого погибельного случая и от действия себя оберегали.

В тот же день полковнику Резанову за его воровство учинена торговая казнь: там же бит кнутом, и язык ему до половины урезан, и в Сибирь он в ссылку на вечное житье с другими послан.

Тогда же указом его царского величества сказано боярину князю Ивану Борисовичу Троекурову: быть в Стрелецком приказе; понеже был он человек умный и зело строптивый и ярый, который принял их, стрельцов, в прямые ежовые рукавицы, в принадлежащее свое правление. И вышепомянутого розыскные дела вора Щекловитого тогда ж поручены в отправление боярину Тихону Никитичу Стрешневу.

Вскоре по том же времени близ города Смоленска, в Бизюкове монастыре, пойман был старец Сильвестр Медведев, преждебывший в Приказе тайных дел подьячий, именем Симеон, который чернец великого ума и остроты, ученый сообщник о всем том воровском умысле был с ним же, Щекловитым, и по розыскам во всех винах своих оный расстрига винился, и в том же Троицком монастыре на площади за то воровство свое казнен смертию: отсечена ему голова.

По некоем же обождании из Москвы в Троицкий монастырь прибыл боярин князь Василий Васильевич Голицын, который у [406] монастырских ворот был удержан, и велено ему ехать на постоялый двор до указа. И вскоре после того позвали на монастырь и, не допусти его до царских палат, на крыльце, в присутствии боярина Стрешнева, от думного дьяка Деревнина при всенародном собрании сказывана была сказка гораздо пространная о винах, за которые у него, князя Голицына, боярство было отнято, а у сына его поместья, и вотчинные дома, и все пожитки описаны на его царского величество; а потом, назнача им в приставы из царедворцев Павла Михайлова сына Скрябина, посланы они были, оба князья Голицыны, со всем домом их в Пустоозерский острог на вечное житие. Однако ж потом велено им быть на Мезени и после того на Пинеге. Там старый князь скончался, а сын его князь взят по-прежнему в Москву. В те же самые числа от его царского величества из Троицкого похода в Москву к государю царю Иоанну Алексеевичу послан был вышеименованный боярин князь Троекуров со объявлением: чтобы за известные подыскательства, учиненные ею, царевною Софьею Алексеевною, не допуская впредь до горшего от нее последования, нимало не умедля, из дворца шла она в Новодевичий монастырь. И хотя она много тогда отговаривалася, но необходимо принуждена была разлучиться с сестрами своими царевнами во многом плаче и, оставя свое прежнее властолюбие, идти в тот монастырь, где ей назначено жить.

Для крепкого ее содержания от неприличной впредь с другими подобно прежним пересылками, вскоре поставлен был пред монастырем тем крепкий караул из потешных солдат Преображенского полка, над которыми командовал тогда в главном правлении из комнатных стольников князь Феодор Юрьевич Ромодановский, муж верный и твердый, со всегдашним надзирательством. И по некоторых летах, простригшеся в той же обители, она, царевна, наречена во инокинях Сусанною; там она пребыла до самой кончины своей неисходно и там же погребена честно.

К стороне же ее, царевниной, в благополучное ее время принадлежащие из палатных людей: окольничий Алексей Ржевский, ведавший Приказ Большого дворца, Богдан Полибин, который Поместный приказ ведал, и прочие из ее комнаты, Василий Нарбеков, князь Петр Львов, посланы были в город Богородицкий, то есть на Самару, и в другие малороссийские города по малым воеводствам тайно. И такс вся власть преждебывшая ее, царевнина, весьма сокрушися.

Октября в 1-й день его царское величество с государынею царицею матерью своею и с государынею супругою своею и со всем своим царским домом из Троицкого похода отправилися в Москву. И не дошед до села Алексеевского, встретили их величества всяких чинов люди в чрезмерном множестве с несказанною всенародною радостию; а стрельцы из полков, принесши топоры и плахи за вины свои, лоском лежали при том пути и просили милосердого в своих [407] винах всепокорно у его царского величества прощения. Но потом из них приличные воры, по розыску боярина князя Троекурова, достойную казнь себе получили и многие полки из них в ту пору по разным городам в службу из Москвы были разосланы, оставя их, стрельцов, в Москве перед прежним с великою убавкою.

Вшедши же их величества в самый город Москву с торжественною радостию и со вненародным утешением, не заходя в свои хоромы, пришли в великую соборную церковь с премногим благодарением Господу Богу и Пресвятой Божией Матери за всемилосердое их избавление от преждебывших многообразных их бедствий. И в то же самое время брат его государев, царь Иоанн Алексеевич, встретил их величества с всекрайнею своею братнею любовию и со многою честию; понеже его величество ни малые причины, противные к бывшему озлобительству тому, и раздражению его, брата своего государя царя Петра Алексеевича, и к вышеозначенным мятежам ни в чем отнюдь не имел; но токмо душевными своими добродетелями сияя, с чрезмерною кротостию, в непрестанной молитве и твердом посте ко Господу Богу присвоися и все царственное управление с любовию равноангельскою ему, брату своему, государю царю Петру Алексеевичу вручил. И от того времени его высокопомянутое величество государственный прямого своего правления скипетр приняв, начал всесовершенно царствовать, утвердя себя от всех впредь бед крепко.

Того ж октября месяца вышеозначенного числа снег с вьюгами и морозом выпадши, повсевременно множая, совершенно зимний путь без всякой отмены утвердил.

После всего того он, государь царь Петр Алексеевич, познав из истории соседних чужестранных государств, что поведение тогда бывшее державы и империи его величества, которое видел при своем возвышении на тот всероссийский престол, было несходно; тако ж что и народы его не были толь обходительными, рачительными во всем и мудрыми, сколь бы им быти желал. И вымышлял всячески, как бы их в равномерное с другими государствами совершенство произвесть; однако же никаким образом того учинить и переменами чрез то свое остроумие и высокохвальное намерение исправить не обнадеживал себя.

Ради такой себе и всему государству весьма благожелаемой впредь и прочной пользы [царь Петр] необходимо предпринял намеренный тот путь к прямому исполнению того с нужнейшим тщанием, чтобы ехать скрытно к цесарю и в прочие европейские края, стараясь достичь правильного учреждения и сделать надлежащие расположения, во всем совершенные, и все, что бы могло быть впредь его государству честно и полезно. Там смотря чрез некоторое время в государственную столицу оттуда не возвращался, но токмо [408] неусыпно трудился там паче всего о великом том своих подданных благополучии; ибо нравоучительных сведений и правильных наук народ российский от своего прежнего уничижения многих своих многомнительных обычаев не имел, и ниже регулярного учения войска, кроме одной инфантерии, или пехоты, для обороны токмо его государства, которых потом уже прямыми солдатами его величество свыше самых европейских в превосходное состояние на бессмертную своего имени славу и на бесприкладную память теми бесчисленными вышепомянутыми своими трудами произвесть соизволил.

Случай же еще оного шествия в чужестранные земли его царского величества был, кроме вышепомянутого одного великого тщания и снискательства подданным своим всеполезного познания, не меньший для некоторых государственных важных дел и для учинения с соседями и другими державами впредь крепких союзов. Понеже до того времени никаких письменных обстоятельств в союзах тех и утверждений корреспонденции, или пересылки, с европейскими государствами в России, как у прочих коронованных глав, кроме случайных и временных дел и чрезвычайных посольств не бывало.

Тех ради вышепоказанных всех государственных установлений к цесарю римскому Леопольду и к другим чужестранным державам учреждены и отправлены были великими и полномочными послами: генерал-адмирал Франц Яковлевич Лефорт, Феодор Головин и думный дьяк Прокофий Возницын с богатым своим иждивением и со многолюдством всякого чина. При том же посольстве тогда и его высокопомянутое величество благовременный случай найти соизволил и в обществе том вышепоказанном путь свой скрытно предпринял.

Самого ж того времени указом его величества все комнатные стольники для обучения разных языков, навигации, то есть мореплавания, и других свободных наук из Москвы были отправлены.

Во время вышепомянутого шествия в иностранные края его царского величества все правление государственное приказано было тогда боярам, особливо же боярину Тихону Никитичу Стрешневу и комнатному стольнику князю Феодору Юрьевичу Ромодановскому, чтобы они о приключившихся важных делах сносилися и советовались со старыми боярами, тогда присутствовавшими в Москве.

Того же лета в июне месяце, по отлучении его царском, с Великих Лук в Москву получена нижеписанная ведомость: прежде отправленные из Москвы на литовские границы ради оберегательства от поляков четыре полка московских стрельцов, будучи там, забунтовали и, бывших тогда при них полковников и офицеров самовластно отставя, выбрали себе иных начальных людей из своей братии; и пошли без указа в поход с пушками, вооружася нарядным делом, в Москву с умыслом их воровским, чтоб бояр и знатных фамилий [409] людей побить, а его царское величество из вышепомянутого похода в Москву не допустить; и по своем походе том, сообщась заодно с чернью, поручить государственное все правление по-прежнему царевне Софии с ее сестрами.

О том самоначальстве их стрелецком по вышеозначенной ведомости бояре и вышепомянутые правители с нарочным курьером, посланным к его царскому величеству в крайней скорости, обстоятельно донесли, в которое время его величество был у Леопольда, цесаря римского, в самой его столице, в городе Вене.

По прибытии оного курьера и по докладу о таком чрезвычайном и внезапном случае, по той ведомости его величество, отложа тогда прежнее намерение пути своего в Италию, пошел из Вены с великим самым поспешением в Москву.

В ту пору они, стрельцы, ускоряя путем своим, уже пришли в город Тверь. Известившеся о том в Москве бояре, что те бунтующие полки спешно приближаются к Москве самой, собралися, сколько их прилучилося, во дворец и в учиненной своей думе определили: “Тотчас послать воеводою боярина Алексея Семеновича Шеина, а с ним генерала Петра Ивановича Гордона с полками царедворцев, и всякого чина людей, и солдат с несколькими пушками, и велели ему, боярину Шеину, наскоро в тот поход идти, чтоб тем их, злонамеренных бунтовщиков стрельцов, впредь отнюдь до Москвы не допустить”.

Тем временем они, стрельцы, всемерно со всяким поспешением оный путь свой тогда управляли и пришли уже под Воскресенский монастырь, что на речке Истре, в 50 верстах от Москвы расстоянием, в которую пору он, воевода боярин Шеин, и генерал господин Гордон с полками в вышеписанный монастырь, упредя их, стрельцов, приспели, и все полки свои, по порядку воинскому в надлежащем строю к бою учредя, поставили, и в том монастыре о мнимой от них же, стрельцов, осаде должные предосторожности учинили, однако ж не вступали с ними, бунтовщиками, в воинский промысел. Прежде он, воевода Шеин, посылал к ним, стрельцам, от себя говорить из знатных особ царедворцев, чтоб они конечно от того злоначатого дела своего престали и принесли бы повинную свою царскому величеству со всякою нижайшею покорностию; но от той старой повадни воры, не внимая на те посылки, отнюдь слышать о том не хотели и со многим лаем и с угрозами оных посыльных от себя назад отсылали. В последнее же [время], с совету его воеводского, генерал господин Гордон, муж целомудренный, наипаче же во всех воинских делах чрез многие лета везде будучи при войсках царских верным слугою и заобычным солдатом, ездил сам к полкам тех стрельцов бунтовщиков и, напоминая им, всячески их отвращал от того злонамеренного их начинания, что “они противу его царского величества, [410] законного нашего государя, вооруженною рукою так дерзают чинить, и чтобы они, стрельцы, конечно от своего воровства престали и вину свою принесли, за что еще могут они получить его царскую к себе милость, буде же они, по прежнему упорству своему, утвердятся в той же своей жестокосердой замерзелости, то бы уже впредь никакого милосердия от его царского величества отнюдь себе они, стрельцы, не ожидали”.

Но ему, господину генералу, потому же как и прежде, с многим невежеством от противных и грубых слов ответ учинили, в которое время уже у них, стрельцов, по молебному их с попами сообщниками отправлению, все те четыре их стрелецких полка при лагере их в строю под ружьем к бою готовыми стояли.

Вышеименованный господин генерал, приехав от них, о всем том ему, воеводе господину Шеину, объявил. В те часы под монастырем к реке Истре, на горе, из царского наряда многое число уже в готовности заряжено было на удобном месте, чтобы им, стрелецким тем полкам, на низу в лагере своем будучи, никаким образом от той пальбы укрыться не можно было.

Потом для опыта сперва велели на них, стрельцов, из нескольких пушек выпалить пыжами, а не ядрами, будучи в том мнении, что они, стрельцы, устрашатся того, и тотчас придут в покорное свое послушание, и, положа ружья, отдадутся вышеименованным господам, воеводе и генералу. Чаяние же оных господ воевод в иной вид обратилось противно, понеже они, стрельцы, того ж часу сами из полковых своих пушек на полки царедворецев и солдат почали ядрами палить, от чего не без некоторого тогда малого урона было. Усмотря воевода и генерал тех бунтовщиков отчаянное непокорство, в тот же час велели от себя по них, стрельцам, изо всего того пушечного наряда палить, а коннице и пехоте приступать вооруженною рукою. И тако те воры, праведным на них Божиим гневом видя себя из тех пушек побитых и пораженных и не вступя в бой, в конечную пришедше робость, весьма испугались и из своего строя врознь побежав, рассыпались, как прах пред лицом ветра; из полков же тех его, воеводы господина Шеина, конница и пехота наскоро поспеша и нападши на них, воров стрельцов, не упустя никого, всех до единого переловили, и весь тот воровской их обоз, и пушки, и ружье, и с попами их побрали. Тогда из них же, воров стрельцов, которые в том общем умысле с Новодевичьим монастырем в Москве к тому возбуждению пересылку тайно письменно тогда имели, рассудя, в Воскресенском монастыре по кельям и по палатам порознь [разместили], также и других стрельцов состоявшихся числом 3000 человек, под крепкими караулами держав, разыскивали, при которых розысках с пыток во всем вышеписанном своем злом умысле и воровстве винилися, все объявя подробно. И за оное воровство их, [411] в ту же пору из них, заводчиков воров, несколько перед тем же помянутым монастырем на площади казнены смертию, а достальные стрельцы те во многом числе по иным монастырям и по тюрьмам разосланы и содержаны были за многими караулами до самого возвращения его царского величества из чужих краев до будущего впредь об них указа.

По присутствии же своем тогда его царское величество в Вене, хотя из Москвы по известию себе о вышепомянутом злодействе не в беспечальном сердце себя быть находил, однако ж со всесильною помощию защитителя своего Бога, правды содержателя и злодейству их отмстителя, великодушно возблагодаря Господа, пресекшего тот злоковарный их стрелецкий умысел, из Вены августа 4-го поворотяся, пришел в Москву того ж месяца в 27-й день, во благополучном своем здравии, к бесприкладному синклита своего и всенародного множества ко всенародному утешению.

По том своем царском пришествии, вскорости рассмотря в Москве по прежним розыскам оного воеводы боярина Шеина те все вышеписанные их стрелецкие воровские дела, зело недовольным быть изволил, а наипаче о том, что пущие из тех воров, в заговорах и вымыслах тех заводчики, не обождав его величества, казнены, и причтено было ему, боярину, как в дерзости, так и к несмотрению тех бывших тогда в Москве бояр своих. Однако ж потом указом князю Феодору Юрьевичу Ромодановскому в Преображенском приказе вновь о вышеписанном том их стрелецком воровском умысле и бунте еще оставшихся достальных стрельцов крепко разыскивать и исследовать те бывшие дела их велел.

Розыски те хотя чрез некоторое время по оговору их с очных ставок с некоторыми высокими особами и с иными всякого чина мужеского и женского пола людьми продолжительны были; однако ж к тому последованию в прибавку, кроме одного сообщения, тогда явно уже открытого, которое прежде тайно в пересылках с оными стрельцами было, больше не явилось.

По окончании же тех розысков и пыток, за их стрелецкое неистовое воровство, и за ужасную ту измену, и за бунт противу законного и наследного их государя больше в милосердии снисходить было не мочно, упоминая преждебывшие премногие их стрелецкие бунты и воровства, велено: всех бунтовщиков и воров, без всякой хитрости и христианской милости казнить смертию, чтобы те змеи впредь еще из жала своего с горшим вновь ядом не отродилися на неукротимую всем пагубу. Из оного воровства бунтовского, подобно во всем жидовскому сонмищу, яко фарисейского собрания, тогда ж прежде двум при них, стрельцах, бывшим распопам в Москве смертные казни учинены, а именно: один из них перед Тиунскою палатою повешен, а другому голова отсечена. [412]

В Преображенском селе достальным бунтовщикам и заводчикам, которые познатнее были, и в Москве на Красной площади и в иных местах головы были отсечены, а прочих всех на виселицах, нарочно учиненных около всех ворот Белого и Земляного городов, и по стенам, и по валам, и по Новодевичьему монастырю без остатка повесили, и тела их по полям, по большим дорогам зарыты в ямах, а над теми ямами по дорогам каменные столбы поставлены, которые и поныне видимы. И тако до конца века тот злой и Богу противный род и чин их стрелецкий исчез, по преждереченному и сбывшемуся прямо от царя того и пророка Давида: “Плод их от земли погубиша, и семя их от сынов человеческих”.

Врази же человецы домашние, не забыв воспомянуть еще древнее и злохитрое коварство и лукавое искательство, предание сына погибельного Искариота, отцом их дияволом внушенное и возбужденное, не укротяся от прешедших всех вышепомянутых злодейств пагубных, за многие причины такие достойную казнь понесли, еще вновь злой умысел совещали и сговаривалися, о чем явственнее ниже сего следует.

В 7207 году, от Рождества Христова в 1699, зимою тою объявилися из партии изменники палатного окольничего чина: Алексей Прокофьев сын Соковнин, потаенный великой капитонской ереси раскольник издревле по своей фамилии, а из думных дворян старого 7190 (1682) года воровства и бунта преждебывший возбудитель Иван Цыклер, главный всего того и нынешнего вновь их предводитель и приводец, которому до того времени, по окончании прежнего стрелецкого бунта, сказано было: на Таганроге быть за злой умысел. И намерение их было с некоторыми малыми, тогда ж еще оставшимися стрельцами, чтоб по совету окаянному тех вышепомянутых воров, от Бога и от всех людей уже проклятых врагов, на дорогах стеречь и, усмотря случай способный к тому, его царское величество в пребываемых переездах застрелить или убить.

Причина оного Соковнина к той злобе самая внутренняя и неукротимая в нем была та, что он, Соковнин, до боярства не допущен и перед другими своими одночинцами, будто бы по причине некоторого свойственника, обогащен не был.

Цыклерова же причина была всемерная его всегда опасность, чтоб впредь его царское величество, ведая преждебывшее умышление его и сообщение к начинанию в 7190 году бывшего великого бунта и воровства, при случае каком-либо, нашедши время, не припомнил бы всего того и не повелел бы ему учинить за то достойное воздаяние. При том же съезде со стрельцами сообщниками своими с сердечною от себя досадою он, Цыклер, негодовал на его царское величество, что по приезде его, Цыклерова, с Верхотурского воеводства в [413] Москву у многих вельмож в домах его царское величество везде милосердо бывал, а к нему, Цыклеру, заехать николи не изволил.

При том их, Соковнина и Цыклера, союзе и съезде Пушкин, по обязательству своего крайнего с Соковниным свойства, по простоте своей некоторые о его величества высочайшей особе чести, не опасшися, непристойные говврил с ними слова.

Не укрывающийся, по пословице народной, в траве уж в ней отнюдь утаиться не мог, так подобно и то вышепоказанное проклятое и всему христианству мерзостное подыскание и умысел, того ж времени, в той их воровской мысли и шайке не утаился; ибо некоторые еще верные из стрельцов тех пришедши, о всем том злодейственном их, Соковнина и Цыклера, заговоре и умысле его царскому величеству самому подробно донесли.

По тому их оговору вышеозначенные воры те изменники в крайней скорости внезапно из домов их побраны и за караулы в село Преображенское в приказ отвезены. И порознь расспрашивали их, и по многим пыткам вины свои точно принесли. И по некотором времени за такое бесчеловечное злодейство и измену перед Преображенским приказом, на площади, при бесчисленном множестве всякого чина людей четвертованы; а потом нарочно на учрежденном каменном столбе в Москве, где в 7190 году прежде неповинных тела на Красной площади лежали, тамо головы Соковнина и того прежнего столпотворителя старого Цыклера и Пушкина и сообщников их же воров стрельцов на железных рожнах расставлены были, с подлинною подписью объявления всего их точного воровства. И тако путь тех богомерзких и нечестивых злодеев бесконечно погиб.

Пред тою же казнию не миновало Божие правосудное отмщение и по смерти прежде помянутому беззаконному губителю, в 7190 году всего бунта воровского сочинителю, бывшему боярину Ивану Милославскому. Подобное в Англии пред некоторыми летами случилось злокозненному вору и всего того королевства бунтовщику, именуемому Кромвелю, некогда восставшему люто против законных его государей королей, Карла I и II Великобританских; ибо по некоторых летах его кончины кости его, Кромвелевы, из гроба вынуты, на части рассечены, смолою облиты и по всем дорогам проезжим знатным на воротах прибиты были, которые и доныне видимы суть.

То ж, не к малому сходствию с тем московским Кромвелем, Милославским, смотрение Божие, по 13-ти летах кончины его, совершенно сбылося на страх впредь другим живущим родам, ибо по указу из Преображенского приказа тело его, Милославского, в церкви святителя Христова Николая, именуемого Столпа, что на Покровке, из трапезы вынуто и по указу отвезено было в Преображенский приказ. [414]

Но воистину, по верном свидетельстве тогда знатных многих особ, присутствующих смотрителей, явившихся на оное зело ужасное и преестественное позорище, в нем усмотрено: по открытии гроба его, Милославского, чему надлежало быть по естеству человеческому тленну, голова согнила у него и так мала была, как бы ручной кулак, и борода его черная выросла до самого его пупа и ниже лежала; а чему надлежало по четыредесятом дне весьма разрушиться, то есть чреву и прочим членам, и все то было так крепко надуто, как бы тимпан; руки его и ноги в самой целости, как бы у тридневнего погребенного мертвеца, по котором черви, как ползающие, живы замерли, и камчатый на нем белый положенный саван был ни в чем отнюдь не рушим, токмо лишь от естетственной мокроты пожелтел.

Понеже он, Милославский, всегда всякого любочестия и властолюбия был исполнен и великим был желателен всякого всем зла, того ради равномерную себе честь и пристойное награждение получил. Ибо его смрадный труп до самого Преображенского приказа, с приличною ему честию, везен был на тележке о шести чудских свиньях со бережением палаческим, и по привозе в вышепомянутый приказ весь оный труп его от тех же заплечных мастеров топорами на части рассечен, и во всех застенках под дыбами на вечную его, Милославского, кровопролития бывшего память оные скаредные части его закопаны и умножаемою воровскою кровию и доныне обливаются, по псаломскому слову: “Мужа кровей и льсти гнушается Господь”.

После всех печальных действий, буди слава небесного Бога и Царя всех веков бессмертного, и истины содержателя премудрого, и злым скорого отмстителя, всегда благочестивых помазанных наместников своих, великих монархов избавльшего и сохранившего прехвально, а нечестивых же врагов на суд мучения соблюдающего; и да пребудем со всесмирнейшим от верных всех христиан за бесприкладные его Божественные щедроты и милости и приснопамятным благодарением на вечные веки.

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.