ИСААК МАССА

ПИСЬМА ИСААКА МАССЫ ИЗ АРХАНГЕЛЬСКА К ГЕНЕРАЛЬНЫМ ШТАТАМ

(Оригинал этих трех писем составляет по академическому собранию фолиaнт № 15. — Князь Оболенский, в упомянутом нами выше издании (см. стр. 130, ссыл. 2), поместил, в приложениях к т. I, оригинальный текст этих писем, но без перевода на французский язык, как то сделано им для “Истории московских смут”.).

(1614 г.)

Благородные, высокомогущественные Господа, мои всемилостивейшие Господа Генеральные-Штаты Соединенных Нидерландских провинций!

Письмо ваше, от 16 минувшего июля (Т. е. нового стиля, а по старому 6-го июля.), мне было исправно вручено; из этого письма я с удовольствием узнал о приеме, учиненном Вашими Благородствами послу светлейшего и могущественнейшего князя Московского. Сверх того меня подробно уведомили об издержках на их содержание и о подарках, розданных всем, от первого до последнего. Возвращающееся посольство (Т. е. русское, из Голландии.) прибыло сюда в полном здравии под вашим надежным конвоем: но оно отправилось в Москву до возвращения моего из сей столицы в Архангельск: мы разъехались дорогою по случаю встретившихся па пути [234] нашем препятствий, так что я с послом не виделся. Это впрочем лучше, что мы не встретились. Весьма хорошо также, что он поспешил отправиться отсюда в Москву, так как уже носились слухи, что скоро прибудут послы датский и английский; а из послов будет приятнее тот, кто первый приедет. Посол же, который вернулся от нас, пользуется милостью некоторых из сановников, и донесение его будет выслушано с любопытством, особенно, когда при дворе узнают, что ему оказан был ласковый прием в стране столь отдаленной от их государства. — Подарки наши будут также приятны молодому царю (В голландском оригинале: keyser.), и я надеюсь, что Бог обратит их сердца к нам более прежнего, что они более и более убедятся в нашей силе и могуществе нашей страны, не взирая на завистников, которые смотрели бы неохотно на наше сближение, и которые всеми силами будут стараться тому препятствовать. Но силою любви к нашему отечеству тому следует противиться.

Что же касается до дел наших, т. е. до изыскания средств уведомить царское величество о приеме, оказанном у нас его послу, и довести до его сведения то, что благоволили мне поручить мои Господа Штаты, то это более трудно, чем полагают.

Москва теперь уже не та, что была до разорения. Я не знаю в настоящее время государства, которое было бы в большей опасности. Царь, правда, избран войском, и происходит от настоящего потомства прежних царей, т. е. от Ивана Васильевича (Очевидно, здесь разумеется Иван Васильевич Грозный.). Ему около двадцати лет от роду. А что в этом?! Он подобен солнцу, которого часть покрыта мрачными облаками, так что земля Московская до сих пор не может от него получить ни теплоты, ни света; все князья его кровные, имеют мало власти; он вполне необразован и до такой степени, что мне неизвестно, может ли он даже читать письма. Мать его — монахиня. Господин Отец его, после того, как царя Шуйского выдали Польше, был отправлен в Польшу с посольством, где и удерживается до сих пор, в противность слову и чести, а потому от него ему помощи ожидать нельзя. Кроме сего, поляки, шведы, крымские татары со стороны Астрахани, но всего более туземная необузданная, дикая и вооруженная толпа, называемая казаками, делают беспрестанные набеги, все жгут, грабят, режут. [235] Недавно еще, вскоре после Пасхи, крымский хан из-под Москвы внезапно увел более 25,000 человек в плен. Всю прошедшую весну казаки делали набеги, опустошали, жгли остальные уцелевшие области, вместо того, чтоб идти под Новгород против шведов; все это происходит от разорения и нужды. На польской границе, настоящею весной, казаки одержали славную победу. Благодаря Всевышнему, здесь получены и хорошие вести из Астрахани, что Заруцкий, бывший прежде полководцем польским, потом русским, а затем снова взбунтовавшийся, осажден с частью мятежного войска в Астраханском остроге тамошними жителями. Заруцкий имел при себе бывшую царевну с сыном ее от умершего царя Дмитрия (монаха); она же дочь воеводы Сендомирского в Польше, как о том вы, Милостивые Господа, знаете из книги, содержащей описание “Московских смут” (См. выше заглавие этого сочинения, на стр. 130.) и представленной его княжескому превосходительству (Т. е. Морицу, принцу Оранскому, штатгальтеру Голландии.). Во время управления князя Дмитрия Пожарского, когда народ требовал царя, а Пожарский шел в Москву, чтоб содействовать отнятию ее от поляков, Заруцкий поссорился с Пожарским и пустился с частью войска грабить и разорять неприятельски всю страну. Он дошел до Астрахани, что на Каспийском море, заключил союз против Mocковии с ногайскими татарами, говоря, что при нем находятся сын настоящего царя Дмитрия и сама царица. Он поднял астраханцев против Московии и укрепил за собою это царство. Для большей верности, он послал просить помощи у короля персидского, но сей последний не поверил ему и отказал в помощи. Заруцкий, в страхе, послал просить всех казаков, стоявших в эту зиму под Новгородом и Смоленском. Находившиеся под Новгородом, по-видимому, согласились соединиться с ним и обещались весною идти к нему на встречу, даже если бы для исполнения своего намерения им пришлось употребить силу; они обещали идти водою по Волге или сухим путем. Он не довольствовался и этим, а послал еще к туркам, обещая отдать им царство Астраханское, если они прикажут крымским татарам помочь ему завоевать царство Казанское, а потом Московское, от имени государя его, юного царя Ивана Дмитриевича. Между тем, нынешний царь, происходящий от прямого царского рода, укрепился в Москве, и вместе со всеми князьями государства употребил все усилия, чтоб устранить эту грозу [236] и потушить пламя, которого все государство опасалось более, нежели всех прочих своих неприятелей. Отсюда отправлено было лучшее набранное войско и Казань, затем пустили вниз по Волге более 1000 лодок с войском для занятия всех городов вплоть до Самары, маленького города на границе диких лугов Татарии. Вместе с сим посланы были отряды и против других неприятелей, так что неудивительно, если вследствие этих затруднительных обстоятельств правительство совершенно обеднело. Как выше сказано, теперь пришло известие, что астраханцы покинули Заруцкого за то, что он намеревался отдать туркам царство Астраханское. Они его тесно осаждают в остроге, так что ему придется сдаться. Я твердо уверен, что paнее двух месяцев будет ему конец. Кроме того, все ногайские татары присягнули в верности Москве, а мятежные казаки, видя, что им на Заруцкого надеяться нельзя, пустились снова все под Новгород, грабя дорогою. Все почти войско, отправленное в Казань, теперь будет отозвано назад и отправлено под Смоленск и Новгород. Словом, это одна из главнейших побед царя, и великое будет счастье для России, если все таким образом кончится. Не достает лишь доброго совета; все приближенные царя — несведущие юноши; ловкие же и деловые приказные — алчные волки; все без различия грабят и разоряют народ. Никто не доводит правды до царя; к царю доступу нет без больших издержек; прошения подать нельзя в приказ без огромных денег, и тогда еще не известно, чем кончится дело, будет ли оно задержано или пущено в ход. Если все это так останется, то и году не пройдет! Но я надеюсь, что Бог откроет глаза юному царю, как то было с прежним царем Ивановичем (Очевидно, здесь разумеется опять Иван Васильевич Грозный.), ибо такой царь нужен России, или она пропадет; народ этот благоденствует только под дланью своего владыки, и только в рабстве, он богат и счастлив. Вот почему все пойдет хорошо тогда лишь, когда царь по локти будет сидеть в крови (Приговор голландского современного наблюдателя жесток и странно его выслушивать от гражданина Соединенных Нидерланд, только что освободившихся от герцога Альбы и других наместников Филиппа II, испанского короля. Можно подумать, что Масса нам желает того же благодеяния, которое Филипп II думал сделать для голландцев. Но в словах Массы нас сбивает слово: “народ”, которое так часто употребляется для выражения части народа, подобно тому как в языке допускается обратное, а именно pars pro tota. Из слов Массы видно, что царю приходилось бороться не с народом, но с “ловкими и деловыми приказными — алчными волками”, что этого рода “народ” стоял между царем и настоящим народом. Наконец, воззвание к памяти Ивана Грозного — комментирует до конца мысль Массы, а именно так, как мы ее понимаем.). [237]

Милостивые Господа! предшествующее изложено мною в виде предисловия к моему ответу, для того, чтоб вы удобнее поняли то, что я пишу теперь, ибо если б я ныне отправился в Москву, то я остался бы в дороге по крайней мере три недели, туда и назад, и в пять недель не окончил бы дел в Москве и не мог бы дать вам известий чрез отправляющиеся в непродолжительном времени корабли. На предложение наше в Москве согласились бы с трудом, и на счет оного учинено было бы много совещаний. Если б даже согласились на наше предложение благоразумные советники, в каковых московский двор ныне имеет недостаток, то путь в Астрахань, не говоря уже о пути в Персию, еще не свободен, и народ не вполне успокоился, после всех мятежей. Дело наше возбудило бы зависть и негодование, которых последствия и предвидеть всех не могу. Вот почему, зная лучше других слабые стороны сего государства, я остаюсь пока спокоен, не предпринимая ничего. Я однако ж не премину исполнить данных мне приказаний, буду поступать так, как того потребует честь и польза нашего отечества, не пожалею живота своего, докажу, что я истинный патриот, и из пламенной любви к отечеству готов служить даже ему с ущербом для себя. Хотя есть люди, которые сказали господину Ольденбарневельдту (Иоанн Барневельдт, которого справедливо можно назвать Вашингтоном Голландии, был Великим-Пансионером Голландии, и не задолго перед этим временем вынудил в 1609 г. подписать акт, положивший начало независимости его страны. Он пал в 1619 г. на эшафоте, казненный по проискам своего соперника Морица Оранского, как глава республиканской партии.), из одной зависти (чем чрезвычайно обесславлены наши голландские брабантцы), что почтенный господин и друг мой Геррит Яков Витсен (Witsen) имел в виду одни лишь собственные выгоды, когда он, по моему совету, просил, чтоб московскому послу оказываемы были ласки и дружеский прием. Кто знает, не будет ли это полезно нашей стране? Я в присутствии Бога, который все видит, объявляю, что в поступках наших мы имели в виду лишь честь, доброе имя и выгоды всего нашего отечества. Если б в Голландии было много таких честных, богобоязненных и добродетельных людей, то страна наша пользовалась бы продолжительным благоденствием. Меня в то время не было в Гаге, а то этот Адриан Себрехтсен (Adryaen Sebrechtsen) не [238] оболгал бы таким образом почтенного человека. Он не сказал бы и не повторял: “Разве вы хотите, чтоб к царю с подарками мы послали мальчишку”. Пусть он встретится с этим “мальчишкою” и посоперничает с ним в верности, или решит дело оружием. Отец, его был беглый монах Петропавловского монастыря в Антверпене. Мои же предке проливали кровь за отечество во Франции и в брабантских войнах, а отец мой, скромный и благочестивый человек, богобоязненно скончался в Гарлеме, где он торговал сукнами. Пусть Себрехтсен лучше прикажет у себя чтоб больше заботились о благе общем, и коль скоро ныне прибудут корабли, то пусть он заметит адмиралтейству, чтоб оно предписало комиссару своему усерднее наблюдать за ввозом московских товаров. Я уверен, что многие тысячи мехов контрабандою будут перевезены на его кораблях, в бочках, под именем сала или рыбьего жира; а на кораблях г. Витсена этого не случится, даже об этом и помышлять не станут.

Вы, Милостивые Господа, положитесь на меня в исполнении данных мне поручений Вашими Благородствами, для успеха коих необходимо пожертвовать несколькими подарками для некоторых господ и князей. Вы, Милостивые Господа, не боитесь больших издержек, следовательно и за малыми не остановитесь. Говорят, что finis coronat opus; а если будут строже наблюдать за ввозимыми товарами, то эти издержки воротятся; коль скоро я буду снабжен письмами его княжеского превосходительства (Т. е. Морица Оранского.) и от вас, мои Милостивые Господа, то я исполню все, что нужно и что будет справедливо, дабы совесть ни в чем меня не упрекнула. В будущее лето я вас обо всем обстоятельно уведомлю — лично или письменно. Теперь я должен пока только хоть залечить по возможности рану: если я не успею, по краткости времени, в нынешнем году исполнить всего, то я устрою по крайней мере то, чтобы мы были записаны в “книгу Московитян” (bock van de Moscoviten) столь же близко как другие государи, и даже еще ближе. Судя по последней победе, я уверен, что царь этот будет иметь счастливое и блистательное царствование, если только Всемогущий откроет ему глаза и поможет ему выполоть дурную траву во дворе и неправду своих приближенных. На все нужно время, и сам царь обнаружил добрые признаки: когда немедленно после избрания его, ему доложили об одном господине, которого следовало наказать за важный, учиненный [239] им проступок, то он ответил: “Вы разве не знаете, что наши московские медведи в первый год на зверя не нападают, а начинают лишь охотиться с летами”. Если он будет поступать по сим правилам, то скоро водворится мир в стране; наши дела пойдут хорошо и в домогательстве нашем нам отказано не будет.

Милостивые Господа! Сегодня прибыл сюда из Англии, в качестве королевского посла, вновь пожалованный кавалер, по имени Марк (M-r Marck) (Де Мерик.). Он в прошедшем еще году был здесь служителем (dienner) у купцов в английской кампании. В чем состоит данное ему поручение, об этом я узнаю в Москве. Я полагаю, что цель сего посольства — вытеснить нас из этой страны, чего они уже не раз добивались. Но я думаю, что это им не удастся. Я всеми силами и средствами буду им противодействовать, под покровительством вас, Милостивые мои Государи; пусть это будет стоить 1000 фунт. стер.! Я представлю царю, что Милостивые мои Господа сделают все возможное, чтоб помирить его со Швециею; далее, что мы будем ходатайствовать у турок об освобождении московских пленных, и о том, чтоб султан (Groote Herr) приказал крымским татарам не делать более набегов на московское государство и помирился бы с Москвою. Всего более я постараюсь поставить на вид, сколь велики выгоды, полученные доселе царем от нидерландских купцов; что вдесятеро более еще можно от них ожидать, если нам даровано будет просимое нами в переговорах дозволение свободно торговать по Каспийскому морю. Если все это будет изложено и договорено как следует, если задобрить князей, чтоб они нашептывали царю в нашу пользу, то я уверен, что мы будем иметь успех, не взирая на пышность и хвастовство голышей английской кампании. Свита этого посла, или лучше сказать новоиспеченного кавалера, весьма многочисленна, но фигура его отказывается принять на себя кавалерскую посадку: он похож на мужика, каковым он был, впрочем, всегда. Англичане одеты пышно, по-королевски; дворяне его свиты набраны отовсюду; слуги его, числом до двадцати, носят красную одежду; при нем четыре пажа, три лакея и еще трое или четверо других, добровольно присоединившихся к посольству.

Но дайте нам, голландцам, дожить до того, чтобы явиться в наших черных бархатных, длинных кафтанах с золотыми цепями, то насколько я знаю русских, мы произведем лучшее [240] впечатаете и привлечем их к себе. Англичане же наряжены были словно комедианты.

Post-scriptum (Все нижеследующее место у кн. Оболенского издано с большими пропусками.). — Милостивые Господа! В ответ на лестные письма Ваших Благородств (От 23-го мая и 16-го июля), я прошу вас положиться на меня точно также, как бы вы все были сами здесь. Я буду соображаться с обстоятельствами времени, и Милостивые мои Господа не будут верить болтунам, которые ищут более свои выгоды, нежели благо общее. Не следует забывать, что на дверях судилища надписано: Audi alteram partem. Я полагаю, что тот болтун (Т. е. Себрехтсен, который, как видно из дальнейшего, также живал в Москве.) более занимался кружками (пива), чем книгами, более водкой, нежели вежливостью. Кроме сего, он до последней минуты добивался от царского посла npeимуществ и льгот собственно для себя одного, под предлогом будто он причиною почестей, оказанных послу (русскому) в Голландии. Его не мешало бы теперь почтительнейше спросить: исполнены ли просьбы его? Я же прошу объявить ему, что я “мальчишку” вырастил и сделал из него мужа. Вот разница между его и моими словами. Я прошу извинить меня за лишнее в моем писании, и молю Бога Всемогущего, дабы он принял вас, Милостивые мои Господа, под свое покровительство, сохранил бы В. Б. в оном, одарил бы мечем нерушимой веры, и я надеюсь, что Милостивые мои Господа Генеральные-Штаты Соединенных нидерландских провинций положатся на то, что я писал из Архангельска 2-го августа 1614 года.

Воскресенье, 4-го августа 1614 г. в Архангельске.

Написав Вашим Благородствам прилагаемое у сего письмо, я послал лазутчика в дом помянутого английского посла Марка. Мне донесли (это оказалось верным), что он произнес речь контрабандистам (interlopers), т. е. английским и шотландским, говоря им, чтоб они сами позаботились спастись от немилости короля, а не думали бы более торговать в здешней стране, иначе все их движимое и недвижимое имущество здесь и в Англии будет конфисковано.

Он важно сидел на седалище, вышитом золотом по красному бархату: вокруг него все убрано было парчовыми [241] занавесами. Все это занято у кампании и доказывает, что они умеют показать свою пышность пред этим глупым народом, который однако не так глуп, как англичане полагают.

Он сказал воеводам царским (о чем я впрочем писал в прошедшем году), что мы — мятежники, бунтуем против своего короля (Англичане, очевидно, рассказывали у нас о восстании Нидерланд против испанских королей, прежних владетелей Голландии, и тем хотели внушить в Mocкве дурное понятие о голландцах.), и много других вещей, о которых я боюсь даже писать. Он клялся, что морские разбойники и их товарищи, здесь у московских берегов, подходившие к нашим судам, и ограбившие московские ладьи, посланы из нашей страны. Он присовокупил, что мы — подданные английского короля (Вероятно потому, что королева Мария Тудор была за Филиппом II-м, испанским королем и владетелем Нидерланд.), и, для большего уверения, хвастался пред москвитянами, говоря, что они, англичане, имеют от нас в залоге города, лежащие в лучших областях наших, и что из этих именно городов отправлены были означенные морские разбойники. Он прибавил еще много других мерзостей, которых нам перенести нельзя! Милостивым моим Господам следует обратить внимание на эти пункты, как касающееся драгоценной голландской чести нашей. Все, что англичане здесь рассказывают, немедленно пишется в Москву. Если они осмеливаются до такой степени нагло лгать здесь, то тем более оклевещут нас у самого царя. Я узнал также, в чем состоит их предложение царю, а именно: они предлагают платить ежегодно сполна все пошлины, которые получаются от голландцев, с тем, чтоб сим последним запрещен был въезд в эту страну. С этим намерением англичане пожаловали Марка в кавалеры, отправили его в качестве посла, ибо он знает все обычаи и особенности этой страны, а поэтому лучше другого в состоянии исполнить данные ему поручения. Он имеет много средств, хотя не весьма обширных, которыми надеется подействовать на юного царя и склонить его на принятие предложений Англии. Он между прочим обещает, или будет обещать способствовать к заключению мира между Швециею и Московиею. Сколько я понимаю дело, это им не удастся. Я еще молодой человек, недавно служу, и не смею открыть всего, что мне известно по сему делу и многим другим делам. Но я все-таки предупреждаю В. Б. и прошу не слишком доверяться англичанам: [242] нужно смотреть не только на лицо, но и на хвост. Я не из пристрастия или предубеждения, но основываюсь на том, что мне вполне известно. Вам, Милостивые мои Господа, не худо было бы обо всем уведомить нашего посла в Швеции, дабы он не переставал прислушиваться. Нам следует быть внимательными и не слишком надеяться на счастье, ибо хотя мы, за грехи, заслуживаем наказания, но Бог тем не менее посылает нам предостережение. Соседи наши (англичане) готовят нам более забот и неприятностей, чем когда-либо причиняли нам испанцы. Знает ли обо всем, или нет, английское величество, известно одному Богу. Я постараюсь разузнать все и займусь делом, будто оно поручено мне словесно В. Б., Милостивыми моими Господами, и если нужно будет делать издержки для охранения чести нашей страны, то я не побоюсь их, надеясь, что вы меня оправдаете всем, что я предприму для выгод и чести отечества нашего.

Благородные великомогущественные Господа, Милостивые мои Господа!

Сегодня, 29-го августа, ничего не случилось особенного. Только английский посол выехал; я полагаю, что мы последуем чрез 3 или 4 дня. Поручение его состоит не в чем ином, как в старании вытеснить нашу нацию из страны; они не хотят запретить нам торговать в Архангельском порте, ищут запереть нам торговлю внутри государства, в чем доселе и состоит главная слава, честь и выгода наша: ибо какая нам будет польза, если нам нельзя насладиться плодами трудов наших, т. е. возможностью распространять славу нашего отечества. Издержками и многим мы превосходим другие нации, а нас хотят лишить средств прибрести честь и выгоды на столько, сколько получают другие; у нас хотели бы отнять свободную торговлю, которою везде пользуются соседи наши, англичане и ганзейские города! Я ни во что не ставлю доступ к берегам и береговую торговлю, которую мы имеем во всех государствах, благодаря мужеству и мудрости наших мореходцев. Вот почему этим делом следует, Милостивые мои Господа, заняться своевременно. В. Б в состоянии делать большие пожертвования, так за малыми дело не станет; хотя от того для меня собственной выгоды произойти не может, я тем не [243] менее всячески хлопотать буду, так точно как если бы вы, Благородные Господа, отправили чрезвычайное посольство собственно по этому делу, и готов служить в этом деле как надлежит служить слуге Ваших Благородств.

Главный цвет, который принимают на себя англичане, состоит в том, чтоб уверить, что они одни могут установить мир, и что в сем деле одно слово короля их более устроит, нежели старания всех соседних держав вместе. Вот почему мои Господа должны просить шведское величество не заключать мира, не спросясь наперед могущественных его соседей, В. Б., Господ мощных Генеральных Штатов Соединенных Нидерландских провинций. Если это удастся, то я уверен, что мы до того замараем цвет, в который англичане выкрасили намерение свое, что и красок распознать нельзя будет. При их посольстве находится английский дворянин, которого они хотят из Москвы отправить чрез Новгород к шведскому величеству. Они всячески стараются приобрести особое уважение двора московского, и действительно умеют поддержать честь, и во всем подделываться под русских: они получили бы уже значительный успех, если б не встретили с нашей стороны противодействия. Но к чему все это вам послужит! Частная ненависть, которую наши купцы питают друг к другу, так велика, что она разоряет торговлю нашу во многих отношениях. Ненависть эта происходит частью от различия веры, частью от различия наций; а в прочной кампании ничего такого не может быть. Англичане же успевают в делах своих, потому что одно лишь лицо у них пользуется почестями и умеет поддержать национальную честь. Москвитяне во многом похожи на англичан; они также хитры, также любят блеск и деньги, а поэтому две эти нации легко сходятся и хорошо уживаются. Англичане пользуются большим доверием, и во время всех здешних внутренних беспорядков, они успели сохранить все преимущества свои, как относительно пошлин, так и относительно других пунктов, — между тем как ненависть и зависть некоторых из наших купцов между собою уничтожают все наши старания. Если мы предлагаем что-либо в пользу страны нашей, то они из личной ненависти обманывают друг друга, вредят себе самим и другим, не щадя даже брата родного. Купцы других наций поддерживают друг друга; если б наши действовали одинаково, то мы получили бы все, что требуем, — даже позволение проехать чрез Московию до Tатарии, до самой Персии, в землю ханскую, если б можно было отбросить наши частные распри. [244] Не следует молчать о том, что полезно, необходимо и выгодно для общей пользы. Я не упущу ничего, но напротив того займусь делами этими точно так, если б сами В. Б., Господа Генеральные Штаты, находились здесь на месте. Издержки же будут не отяготительны для нашей страны. Я представлю количество потребных расходов, или сам заплачу. Если у меня не станет средств, то безденежно закабалю себя скорее, нежели допущу, чтобы честь наших благочестивых батавцев была еще более затронута в этом великом княжестве.

Все, что посол (Русский посол Ушаков.) сказал вам, ничего не значит, ибо он отправлен не прямо и собственно вовсе не к Вашим Благородствам (Как мы видели, Ушаков был отправлен только к цезарю в Вену и в Лондон.). Если бы они сделали нам честь отправить по именному приказанию особого чрезвычайного посла к нам, с царским словом, обещающим дружбу, для выгод нашей страны, то мы имели бы право жаловаться, что обещание не было сдержано; когда они ознакомятся с силами, которыми мы можем располагать против неприятелей, и узнают, сколь непобедимы мы, Божьею милостью, на море, то они будут нас почитать и бояться наравне с могущественнейшими державами.

Я пополнил здесь конскую сбрую, следующую царю в подарок; я купил еще нисколько других мелочей (jentilessen), относительно которых я знаю, что они будут ему приятны, суммою на 300 фунт. фламских приблизительно, потому что я не желаю явиться пред царем с одним высоким словом В. Б., великомощных Господ Штатов. Положитесь твердо на меня; я поступлю, как следует, и с наименьшими издержками. Если издержки эти не окажутся необходимыми, то это все-таки не будут брошенные деньги, как употребленные для общей пользы страны. Положитесь совершенно на меня; я с Божьею помощью исполню все, о чем писал; в предприятиях моих помогут мне молитвы В. Б., служителей слова Божьего. Я предаю В. Б. покровительству Всевышнего, который да сохранить вас на многие лета в мире и здравии на страх врагам, и на честь Бога и его св. церкви.

Я вам всем кланяюсь сердечно. В эту минуту пришло известие, что Заруцкий сделал вылазку из астраханского острога с 300 своих, пробился сквозь 8000 войска и бежал в царство тюменское. Хотя царь овладел Астраханью, но весьма жалко, что Заруцкого не захватили. [245]

Post-scriptum. — О последующем, Милостивые мои Господа, узнаете, с помощью Божьею, в будущем году, но я прошу В. Б. не разглашать, что я пишу: я на это имею особые причины, и преимущественно относительно шведского дела (Впрочем, Масса писал на следующий же день, 30 августа; но это письмо не вошло в наш сборник. Оно находится в упомянутом нами выше издании Кн. Оболенского, и мы познакомим читателей с этим письмом в особом приложении.).

Надежда Массы скоро покончить дело в Москве и явиться Голландию для личных донесений — не скоро оправдалась. Только в октябре 1615 года, он возвратился на родину, когда Соединенные Штаты, не задолго пред тем, решились наконец принять деятельное участие в русских делах, а быть может и Михаил Федорович требовал предварительно, чтобы Голландия оказала ему более существенную услугу, а именно, употребила бы свое содействие к примирению России с Швециею. В конце августа 1615 года, отправились в первый раз официальные послы из Голландии в Poccию, чтобы принять участие вместе с Англиею в примирении русских с шведами. По окончании миссии, голландские послы представили подробный отчет относительно данного им поручения. Но почти в то самое время, когда Бредероде, Басс и Иоакими садились на корабль для отплытия в Poсcию, король шведский Густав Адольф, овладевший уже Гдовом, встретил себе сильный отпор под Псковом. Английский посол де-Мерик еще до того времени успел склонить обе стороны к открытию переговоров. После многих прений, уполномоченные шведские, Горн, Яков Делагарди с другими, и pyccкиe, князь Данило Мезецкий и Алексей Зюзин условились съехаться в поместье Хвостова, сельце Дедерине, у английского посланника. В таком положении были наши дела со шведами, когда высадились голландские послы в Ревеле и оттуда направились в Новгород, поручив одному Иоакими заехать предварительно в Шведский лагерь под Псковом, к королю Густаву Адольфу.