ИСААК МАССА

КРАТКОЕ ИЗВЕСТИЕ

О НАЧАЛЕ И ПРОИСХОЖДЕНИИ СОВРЕМЕННЫХ ВОЙН И СМУТ В МОСКОВИИ, СЛУЧИВШИХСЯ ДО 1610 ГОДА ЗА КОРОТКОЕ ВРЕМЯ ПРАВЛЕНИЯ НЕСКОЛЬКИХ ГОСУДАРЕЙ

[Борис желает выдать свою дочь за иноземца] У царя Бориса была дочь, которая в то время была на выданьи (houbaer), и он всяческими путями и всеми средствами старался выдать ее замуж за немецкого князя или королевича, ибо он не хотел выдать ее за кого-нибудь из бояр: ни за Мстиславского, ни за Шуйского, которые поистине были более знатного и благородного происхождения, чем Годуновы, ибо он смотрел на всех вельмож своей земли, как на холопов (knechten), и ему казалось, что царю неприлично выдать свою дочь замуж за одного из своих слуг; сверх того он боялся за свою измену получить возмездие от своих и постоянно жил в страхе, как вор, который всегда страшится быть пойманным. Поэтому он полагал более безопасным иметь зятем немецкого князя, который был бы во всем ему верен и всегда готов сражаться за него.

Для своего сына он намеревался искать невесту с другой стороны: у черемисов, у персов или у какого-нибудь другого народа, так, чтобы обезопасить себя с обеих сторон — с запада и с востока, ибо он опасался Польши, ожидая от нее во всякое время неприятельских действий. Тревожимый совестью, он думал тогда о предстоящих ему несчастьях, и они вскоре его постигли.

В это время молодой герцог, по имени Густав, сын Эрика, короля шведского, бежал из своего отечества, где его намеревались, как достаточно известно, погубить, и молодой Густав бежал в Польшу, пробыв [55] некоторое время в Данциге, в доме Христофора Катера (Christophorus Cater); он отдал себя под покровительство Польши; но дела его шли вовсе не так, как ему было обещано, и он тайно отправил известие к московскому дарю. Царь Борис не желал лучшего, рассчитывая поймать важную птицу (grooten vogel te vangen) и надеясь, что он будет ему служить и женится на его дочери, употребил все хитрости, чтобы заманить Густава в Москву: писал ему письма, в которых советовал, как ему бежать и в какое место на московском рубеже он должен прибыть в назначенное время.

Густав бежал и благополучно добрался до Московии; не прошло и трех часов после перехода его через рубеж, как из Польши послали погоню: посланные всюду спрашивали на рубеже, не видали ли кого похожего, но московиты так искусно скрыли его, что поляки в то время ничего не узнали; когда он вступил в пределы Московии, навстречу ему было послано несколько придворных с немецкими переводчиками, повозки, лошади и многие другие княжеские вещи, необходимые для дороги, и всевозможные припасы. Даже дорога между Москвою и Ивангородом была ради него осмотрена и исправлена; его принимали с таким почетом, что большего не смогли бы оказать и королю; итак, 8 августа 1600 г. Густав торжественно въехал в Москву, его встречали с великой пышностью почти все дворяне, ехавшие верхом в дорогих одеждах; и его посадили на царскую лошадь и так проводили до дома, для него приготовленного, и здесь его снабжали всем: лошадьми, припасами провизией, слугами и рабами, как если бы он был царь; и сверх того Борис послал ему много драгоценных подарков, парчу и шелковые ткани на одежду ему самому и его людям, и сверх того ему каждодневно присылали с царского стола кушанья на блюдах из чистого золота ⁶¹.

19 августа по уговору явился он в первый раз на прием к царю, который во всем своем величии — в короне, со скипетром и державою ⁶² в руках — сидел со своим сыном и приветствовал принца, выразил сожаление о его несчастии и обещал покровительство Московского государства; и после того как поблагодарил он царя, его проводили обратно в отведенный для него дом, куда вновь принесли из царской казны много подарков ему и его людям.

21 ноября, зимою, Борис с сыном проезжал мимо дома [Густава], и царевич московский поклонился ему. И в другой раз ему сказано было милостивое слово в присутствии всех бояр.

[Принц Густав представляется Борису] 23 августа 1601 г. принц Густав во второй раз представился царю Борису, и в это время он собрал вокруг себя много молодых [56] дворян, которые хорошо знали его и, услыхав, что он так благоденствует в Москве, прибыли к нему на службу; большая часть их принадлежала к благородным родам (van goeden huyse); но случилось не так, как они ожидали, ибо [Его [Густава] наложница] Густав, видя, что ему оказывают такой почет, весьма возгордился и призвал из Данцига жену своего хозяина Христофора Катера, от которой он во время своего пребывания в Данциге прижил несколько детей, и она приехала к нему и жила с ним в Москве.

Эта женщина научала его всему дурному и сделала таким надменным, что он всем перечил и часто бил своих дворян и слуг, также и московитов, будучи вспыльчивым и сумасбродным, так что его стали считать наполовину безумным, и он велел эту женщину, [жену Катера], возить в колымаге (koetse), запряженной четверней белых лошадей, как ездят царицы, в сопровождении многих слуг; одним словом, он вел себя слишком досадительно и безумно, возомнив, что все ему дозволено, и полагая, что если царь его укорит в чем-нибудь, то случится великая несправедливость.

[Борис презирает Густава] Царь Борис, все это слышавший и видевший, приметя, что это за человек (merele wel wat dit vadt al in hadde), почел неприличным отдать за него свою дочь Ксению (Oxinia) и считал его полоумным и совершенно неспособным к тем делам, которые вознамерился было поручить ему, и однажды повелел объявить ему, что неприлично королевскому сыну брать чужую жену и оказывать ей царские почести, а сверх того следовать во всех делах советам женщины, также надлежит ему удерживать себя от сумасбродств (dat by synen haestigen cop wat bedwingen soude) и еще несколько подобных увещеваний; услышав это, принц, полагая, что ему оказывают великую несправедливость, весьма расстроился и ни в чем не хотел уступать.

Сначала все придворные принца и дворяне отошли от него и поступили на службу к царю, который благосклонно принял их, назначил им хорошее жалование и пожаловал им отличные поместья, так что они могли жить, как господа, и [у принца] осталось только трое или четверо придворных, над коими главными были красивый молодой человек, Вильгельм Шварцгоф (Willem Swartshoff), и еще один швед по имени Симон, остававшийся при нем до самой смерти.

Хотя Борис отлично видел, что от принца нет проку, однако не захотел прогнать его и пожаловал ему область с городом Угличем (Oulitz) на Волге со всеми прибытками и повелел отвести его и дозволил ему там плотничать и строить все, что ему вздумается; и он учинил там много сумасбродств (veele grillen bedreven), о чем [57] пришлось бы долго говорить, и царь приставил к нему одного дворянина, который должен был услужать ему и наблюдать за всеми его действиями, но с женщиной его разлучили, и он еще жил в Угличе, когда умер Борис.

[Польский посол в Москве заключает мир с московитами] В 1600 г. ожидали великое посольство из Польши, чтобы на несколько лет заключить мир и начать жить в дружбе с новым царем Борисом, а также принести ему поздравления и подарки.

Итак, 6 октября посольство прибыло в Москву ⁶³ с большим великолепием и было встречено всеми дворянами, одетыми в самые драгоценные платья, а кони их были увешаны золотыми цепями. И посольство разместили в приготовленном для него дворе, отлично снабженном всем необходимым, и оно состояло из девятисот трех человек, имевших две тысячи отличных лошадей, как нельзя лучше убранных, и множество повозок.

[1601] 16 ноября посол получил первую аудиенцию ⁶⁴ и передал царю подарки: четыре венгерских или турецких лошади, которых, не взирая на то, что ноги их были спутаны, было не легко привести, и они были весьма богато убраны; кроме того небольшая, весьма искусно сделанная карета на четырех серебряных колонках (pilaren), много чаш, кубков и других вещей. Передав царю свою грамоту и подарки, посол сказал речь, но в тот день ничего не решили, приняли грамоту, подарки возвратили с благодарностью, затем посол остался у царя обедать.

Посла, верховного советника польской короны, звали Львом Сапегою (Leo Sapiega), и он был у царя раз двадцать, и они расставались то друзьями, то врагами, и ежели расставались друзьями, то послу оказывали большой почет: довольствовали его со всей свитой и лошадьми; а когда расставались врагами, то строго следили за послом; он должен был по дорогой цене покупать воду в Москве и не смел ни с кем говорить. Наконец был заключен мир или перемирие (vreede oft stilstant) на двадцать два года между царем и королем польским; и это случилось 22 февраля по старому стилю, в 1601 году. И в тот день все посольство с утра до поздней ночи пировало у царя на пиру, таком пышном, как только можно себе представить, даже невероятно, не стоит рассказывать.

Меж тем из Польши прибыл еще один гонец с письмами от короля к послу, так как, кажется, что-то забыли при заключении договора, и спустя два дня по заключении мира посол отправил этого гонца с письмами и двумя секретарями, и никому не было ведомо, что Это значило; гонца звали Ильею Пилграмовским (Elias Pilgrammofsci); хотя некоторые проницательные люди и подозревали, что король [58] польский, вероятно, уведомляет царя о появлении человека, выдававшего себя за сына тирана Ивана Васильевича, но ничего не могли узнать с уверенностью; и Борис тогда не обратил на это внимания.

[Уезжает из Москвы] 1 марта помянутый посол Сапега и вся его свита получили прощальную аудиенцию у царя; и было ему выдано содержание на людей и лошадей; можно себе представить, сколько это стоило; 3 марта он в сопровождении великолепной свиты отбыл в Польшу.

[Посольство от королевы Елизаветы в Москве] В том же году блаженной памяти добрая королева английская Елизавета отправила к царю московскому посла, который прибыл морем на кораблях компании английских купцов, торгующих и промышляющих в Московии. Это был добрый, набожный старик. С ним приехало сорок молодых людей из дворян, одетых в красные плащи. Посольство везли до Москвы бесплатно на ямских лошадях (met vrуе posten), и аудиенция была назначена 8 марта ⁶⁵. Подарки были: искусной работы кровать (sclaepcoetse oft Iedecant), сделанная весьма красиво, также много кубков и чаш, наполненных драгоценностями (lieffelycke dingen) и благовониями, и прекрасные сукна, весьма искусно вытканные. Передав грамоту, содержавшую только изъявление дружбы и поздравление Бориса со вступлением на престол, посол остался у царя на обед, во время которого вели дружескую беседу о доброй королеве и о некоторых других предметах.

И так как англичане давно изыскивали всяческие средства для того, чтобы захватить в свои руки торговлю в стране, и желали отстранить от нее голландцев, то посол обратился к царю и просил за англичан и обещал, что они будут снабжать Московию всем необходимым, что их товары будут дешевле и лучше, нежели у голландцев и других народов.

Будучи проницательным государем и желая жить мирно со всеми государями и владетелями (coningen en potentaten), любя немцев и сверх того зная славные, необыкновенные и победоносные дела голландцев, в особенности деяния светлейшего нашего герцога Мориса Нассаускаго, достаточно известные ему по нашим рассказам, и хорошо зная, как ему в этом случае надлежит поступить, Борис отвечал, что все нации в этом отношении для него равно любезны, что он желает со всеми жить в дружбе; сверх того [другие иностранцы] исправно платят подати и пошлины, составляющие доход государей московских, и значит имеют право вести торговлю, так же как и англичане; для англичан, по правде, довольно и того, что они свободны от всякой пошлины во всем государстве московском и ничего не платят государю; если бы они были мудры, то они не почли бы приличным [59] предлагать это и завидовать торговле (ymant anders benyden te trafficqueeren) близких соседей; и другие подобные речи [говорил Борис] ⁶⁶. Посол простился с царем и 17 апреля выехал из Москвы через Ливонию и далее [в Англию]; его освободили от всех издержек и сверх того одарили дорогими мехами.

Борис также отправил посла в Англию для возобновления дружбы с королевой; звали его Григорием Никулиным (Micolin).

[Дороговизна в Москве] В то время, по воле божией, во всей московской земле наступила такая дороговизна и голод, что подобного еще не приходилось описывать ни одному историку. Даже голодные времена, описанные Альбертом, аббатом Штаденским (Stadensis) ⁶⁷ и многими другими, нельзя сравнить с этим, так велик был голод и нужда во всей Московии. Так что даже матери ели своих детей; все крестьяне и поселяне (bоеrеnн en lantlieden), у которых были коровы, лошади, овцы и куры, съели их, невзирая на пост, собирали в лесах различные коренья, грибы (campernoellie, duvelsbroot) и многие другие и ели их с большой жадностью; ели также мякину, кошек и собак; и от такой пищи животы у них становились толстые, как у коров, и постигала их жалкая смерть; зимою случались с ними странные обмороки, и они в беспамятстве падали на землю. И на всех дорогах лежали люди, помершие от голода, и тела их пожирали волки и лисицы, также собаки и другие животные ⁶⁸.

[Великое бедствие] В самой Москве было не лучше; провозить хлеб на рынок надо было тайком, чтобы его не отняли силой; и были наряжены люди с телегами и санями, которые каждодневно собирали множество мертвых и свозили их в ямы, вырытые за городом в поле, и сваливали их туда, как мусор ⁶⁹, подобно тому, как здесь в деревнях опрокидывают в навозные ямы телеги с соломой и навозом, и когда эти ямы наполнялись, их покрывали землей и рыли новые; и те, что подбирали мертвых на улицах и дорогах, брали, что достоверно, много и таких, у коих душа еще не разлучилась с телом, хотя они и лежали бездыханными; их хватали за руки или за ноги, втаскивали на телегу, где они, брошенные друг на друга, лежали, как мотовила в корзине (haspelen in manden), так что поистине иные, взятые в беспамятстве и брошенные среди мертвых, скоро погибали; и никто не смел подать кому-нибудь на улице милостыню, ибо собиравшаяся толпа могла задавить того до смерти. И я сам охотно бы дал поесть молодому человеку, который сидел против нашего дома и с большой жадностью ел сено в течение четырех дней, от чего надорвался и умер, но я, опасаясь, что заметят и нападут на меня, не посмел. Утром [60] за городом можно было видеть мертвых, одного возле кучи навоза, другого наполовину съеденного и так далее, отчего волосы становились дыбом у того, кто это видел.

Голландец Арендт Классен ⁷⁰, долго служивший в царской аптеке и пользовавшийся почетом у тамошних вельмож, как правду рассказывал мне, что он поехал в свое поместье (lande) или деревню, и это случилось зимой, и проезжая по запустелой стране, он нашел дитя, казалось, еще живое и лежащее в снегу без памяти от холода и голода; он поднял дитя и положил в сани под шубы и медвежьи шкуры, которые там были, и, прибыв в одну деревню, где еще оставалось в живых несколько человек, он принес закутанное в шубу дитя в избу и тотчас положил на горячую печку, и когда маленькая девочка стала приходить в себя, он немного покормил и напоил ее горячим, тем, что у него было, так что она оправилась и могла немного говорить и понимать слова, то сказала, что вся семья се умерла от голода и в живых осталась только мать. И говорила она: “Мать бродила со мною; не могла видеть, как я умираю с голоду, убежала в глухое место в кустарник и оставила меня в снегу, на дороге”.

[Чудеса в Москве во время голода] Больше ничего нельзя было узнать от нее, и так как Арендту Классену еще предстоял долгий путь, то он оставил ребенка там в избе, и дал кое-что на его пропитание, сказав: “Я скоро ворочусь и возьму ее с собой, поберегите ее до сего времени”. И когда он снова возвратился в ту деревню, то никого не нашел — все жители вымерли, и он был твердо убежден, что ребенка вместе с оставленными им припасами съели, а потом сами умерли с голоду. Кто без ужаса может слышать о том? Все это было правдиво передано Классеном и вполне достоверно; и сверх того в то время повсеместно случалось много подобного, и московиты, у которых был достаточный запас хлеба, пренебрегали этим бедствием и ставили его ни во что.

Иные, имея запасы года на три или на четыре, желали продления голода, чтобы выручить больше денег, не помышляя о том, что их тоже может постичь голод. Даже сам патриарх, глава духовенства, на которого смотрели в Москве, как на вместилище святости (tempel der heyligegt), имея большой запас хлеба, объявил, что не хочет продавать зерно, за которое должны будут дать еще больше денег; и у этого человека не было ни жены, ни детей, ни родственников, никого, кому он бы мог оставить свое состояние, и так он был скуп, хотя дрожал от старости и одной ногой стоял в могиле. Столь удивительно было наказание божие; это наказание было столь велико и удивительно, что ни один человек, как бы ни был он хитроумен [61] (ingenieux van geeste), не мог бы описать его. Ибо запасов хлеба в стране было больше, чем могли бы его съесть все жители в четыре года, и они были прожорливее, чем в сытые времена, и ели, если у них было, много более, чем обыкновенно; постоянно страшась недостачи, они беспрестанно ели и никогда не могли насытиться; у знатных господ, а также во всех монастырях и у многих богатых людей амбары были полны хлеба, часть его уже погнила от долголетнего лежания, и они не хотели продавать его; и по воле божией царь был так ослеплен, невзирая на то, что он мог приказать все, что хотел, он не повелел самым строжайшим образом, чтобы каждый продавал свой хлеб. Хотя он сам каждый день раздавал милостыню из своей казны, но это не помогало.

[Милости, которые не ценит господь, которые не приносят никакой пользы] Многие богатые крестьяне, у которых были большие запасы хлеба, зарыли его в ямы (in putten) и не осмеливались его продавать; другие же, продававшие и получавшие большие деньги, из страха что их или задушат или обкрадут, повесились от такой заботы в своих собственных домах.

Царь Борис от доброго усердия повелевал раздавать милостыню во многих местах города Москвы, но это не помогало, а стало еще хуже, чем до того, когда ничего не раздавали: ибо для того, чтобы получить малую толику денег, все крестьяне и поселяне вместе с женами и детьми устремились в Москву из всех мест на сто пятьдесят миль вокруг ⁷¹, усугубляя нужду в городе (benauwende de stadt noch veel) и погибая, как погибают мухи в холодные дни; сверх того, оставляя свою землю невозделанною, они не помышляли о том, что она не может принести никакого плода; сверх того приказные (officiers), назначенные для раздачи милостыни, были воры, каковыми все они по большей части бывают в этой стране; и сверх того они посылали своих племянников, племянниц и других родственников в те дома, где раздавали милостыню (deelbuysen), в разодранных платьях, словно они были нищи и наги, и раздавали им деньги, а также своим потаскухам (hoeren), плутам и лизоблюдам (scuymers), которые также приходили, как нищие, ничего не имеющие, а всех истинно бедствующих, страждущих и нищих давили в толпе или прогоняли дубинами и палками от дверей; и все эти бедные, калеки, слепые, которые не могли ни ходить, ни слышать, ни видеть, умирали, как скот, на улицах; если же кому-нибудь удавалось получить милостыню, то ее крали негодяи стражники, которые были приставлены смотреть За этим. И я сам видел богатых дьяков, приходивших за милостынею в нищенской одежде. [62]

Всякий может себе представить, как шли дела. Хлеб, который в этой стране пекли, не обращая внимания на вес, было приказано выпекать определенного веса по определенной цене; тогда пекари для увеличения тяжести пекли его так, что в нем было наполовину воды ⁷², от чего стало хуже прежнего, и хотя некоторых наказали смертью, это не помогало. Голод, бедствия и ожесточение людей были слишком велики. Также рассказывали о необыкновенных кражах, совершавшихся с диковинною ловкостью на рынках, о том, что на рынках и в толпе уводили лошадей, даже у тех, которые вели их за узду, и много подобных историй. На дорогах было множество разбойников и убийц, а где их не было, там голодные волки разрывали на части людей; также повсюду тяжелые болезни и моровое поветрие. Одним словом, бедствия были несказанно велики, и божия кара была так удивительна, что ее никто надлежащим образом не мог постичь. Однако люди становились чем дальше, тем хуже, вдавались в разбой и грабежи все более, ожесточились и впали в такое коснение, какого еще никогда не было на свете; и такая дороговизна хлеба продолжалась четыре года, почти до 1605 года.

Меж тем в некоторых местностях распространилось моровое поветрие, а затем началась удивительная междоусобная война, самая удивительная из всех войн от начала света.

[Заботы Бориса] Царь Борис, терзаемый совестью за то, что совершил так много жестокостей и незаконным путем достиг престола, жил в непрестанном страхе и заботах, как бы где-нибудь не объявился соперник, а посему он никому не доверял и редко появлялся на людях, только по большим праздникам, но с ним случилось то, чего он страшился.

Ибо в то время уже поговаривали, что в Польше прошел слух о Димитрии, царском сыне ⁷³; и это дошло до слуха Бориса, но он не имея еще верных известий, не мог этого понять надлежащим образом.

Взвесив все обстоятельства, Борис полагал, что не может быть лучшего жениха для его дочери, чем один из братьев короля датского; сказывают, что он [Борис] сперва пытался сосватать герцога Ульриха, но тот не пожелал, так что Борис заполучил напоследок Иоганна.

Поэтому царь возобновил дружбу с королем датским как с ближайшим соседом, и они поделили между собою Лапландию (Lapland) — каждый из них взял свое — и заключили вечный мир и тесный союз (vaste aliantie). Для совершения раздела из Москвы послали одного придворного, которого звали князь Федор Борятинский (Fedor Boraetinsco), служившего при царском дворе. А для заключения мира [63] и брака отправили послом Посника Димитриева (Posnic Dimitroff) ⁷⁴, взявшего с собой изображение (het conterfeytsel) молодой княжны, весьма искусно сделанное ювелиром Яковом Ганом (Jacop de Haen), который также отлил 12 апостолов, Иисуса Христа и архангела Гавриила, коим Борис расположил воздвигнуть большой храм, для чего было приготовлено место в Кремле; и он хотел назвать его “Святая святых” ⁷⁵, полагая в добром усердии последовать в том царю Соломону, ибо он боялся бога и думал тем его умилостивить, но, увы, он не помыслил о том, что всемогущий бог требует не храмов, построенных руками человеческими, а очищения души, за спасение которой умер сын божий. Сверх того он [Борис] забыл, что золото и драгоценные камни, назначенные им для храма, были по большей части взяты и похищены у лиц, принадлежавших к знатнейшим родам в стране [Московии], коих он, как было сказано, невзирая на их невинность, изводил сотнями, ибо был слеп и, не получая ниоткуда света, пребывал в совершенном мраке.

Он говорил также, что дал обет в течение нескольких лет не проливать крови ни убийц, ни мошенников, ни воров. Увы, он думал обмануть бога и обманывал самого себя, ибо, не дозволяя проливать кровь, он приказывал изводить людей (versmachten) — забивать палками до смерти и спускать под лед; так поступали с знатнейшими в государстве. Сверх того он выпустил всех воров, и они свободно ходили по московским улицам и подслушивали, что говорили люди о царе и о делах государственных, и если кто-нибудь где-нибудь разговаривал на улице (in te buyten gine met spreecken), то эти злодеи хватали его, утверждая, что он говорил о царе, и так многие прежалостным образом погибали, ибо их пытали, а они под пытками говорили то, что сами не знали; эти плуты были во всех кабаках, домах и местах, где только собирались люди; и звали их доносчиками (danotsicken); поэтому каждый приучался молчать, однако все еще продолжали хватать многих невинных; и так велось почти до самой его [Бориса] смерти.

В то время как он учинял все это, на него часто нападал великий страх, словно его преследовали Фурии, ибо из множества доносов и наговоров тех людей, которые, увы, от пыток и по божьему наущению много наговаривали, Борис узнавал то, что понуждало его во всякое время опасаться несчастий и искать всяких средств к спасению.

[Датский гонец в Москве] Итак, Борис, как было сказано, отправил посла в Данию, и 27 мая 1602 г. прибыл из Дании в Москву гонец, и прибыл ночью, так что никто не знал; и в ту ночь он получил аудиенцию у царя. Его [64] сообщение состояло в том, что король все решения и ответ отправит из Дании с послом. Гонца звали Аксель Браге (Axel Brahe), и он был отпущен 16 февраля следующего года; так долго пробыл он в Москве.

[Папский легат] 15 августа 1601 г. прибыл в Москву папский легат; он просил о свободном проезде через Московию в Персию ⁷⁶, что ему и дозволили, но когда бы великий князь Борис знал, что он [легат] прибыл за тем, чтобы высмотреть и разведать все в стране (om't lant rontom te bespien), чтобы узнать характер (nature) народа, дабы потом сделать донесение своему владыке, папе и осуществить свое предательское намерение, то Борис дал бы этому послу совсем иной ответ и угостил бы его таким обедом, на котором он подавился бы куском. Но Борис не подозревал тогда, что ему ставили западню, в которую со временем он должен был попасть.

14 марта 1602 г. прибыл из Дании гонец, привезший известие, что брат короля со всем своим двором едет в Москву; Борис весьма этому известию обрадовался и, щедро одарив гонца, отпустил его из Москвы 14 апреля.

[Чудеса в Москве] В это время происходило в Москве много ужасных чудес и знамений (spoockereyen), и большей частию ночью, близ царского дворца, так что солдаты, стоявшие на карауле, часто пугались до смерти и прятались. Они клялись в том, что однажды ночью видели, как проехала по воздуху колесница, запряженная шестеркой лошадей, в ней сидел поляк, который хлопал кнутом над Кремлем и кричал так ужасно, что многие караульные убежали со страху в горницы. Солдаты каждое утро рассказывали об этих видениях своим капитанам, которые передавали своим начальникам (hooger), так что эти и им подобные рассказы доходили до царя, оттого боязнь его день ото дня возрастала, и он желал скорее исполнить свое намерение выдать Ксению за датского герцога, ибо он боялся и сам не знал чего ради, и более всего поляков, опасаясь, что с их стороны придет еще что-нибудь чудесное, ибо это все были предвестники грядущей напасти, и хотя эта страна, претерпевая голод и нищету, исполненная бедствий, была сурово наказана, казалось, ее ожидала еще большая кара.

[Приготовлеиия к свадьбе] Борис со всем тщанием делал приготовления к тому, чтобы совершить свадьбу тотчас по прибытии герцога, послав в Иван-город, куда он прежде всего должен был прибыть, всякого рода съестные припасы и царскую утварь (allerley vivres, victalie en conincklycke meublen), как-то: постели, подушки и различную кухонную посуду, все, что было необходимо для конюшни и погреба; туда же посланы [65] были многие придворные, которые должны были ожидать прибытия герцога. Сверх того царь отправил от имени своего дьяка, и дьяка этого звали Афанасием Ивановичем Власовым (Offonassy Wasof) ⁷⁷, это был человек разумный, несколько раз бывавший посланником при дворе римского императора, ибо был образован и умел хорошо говорить; сверх того в помощники ему был послан Михаил Глебович Салтыков (Michale Glebovits Soltecoof); они с нетерпением ожидали прибытия кораблей из Дании.

23 июля 1602 г. из Дании прибыл еще один гонец с известием, что корабли отплыли и герцог в дороге; гонца щедро одарили и отпустили тотчас 25 июля.

[Герцог Иоанн приехал из Дании в Москву] Меж тем герцог прибыл на нескольких судах к Иван-городу или Нарве; прибывших с ним было до 400 человек, в том числе много дворян; и знатные вельможи, дворянство, а также все горожане встретили его с большим торжеством и великолепием, радостно приветствуя от имени царя, и для него и для его свиты были приготовлены лучшие дома, где они поместились и провели несколько дней весьма весело. Тем временем разгрузили кладь, много утвари, вина и денег было отправлено на царских почтовых лошадях в Москву. Из Москвы также прибыло несколько колымаг, и для герцога царская колымага, весьма искусно (seer constich en antycx toebereyt) сделанная, и по дороге во всех почтовых домах были приготовлены лошади для перевозки свиты, клади и съестных припасов; также ежедневно слали гонцов с известием к царю и снова от царя к герцогу, каждый час; итак, после того как разгрузили все [с кораблей], герцог, пробыв несколько дней в Нарве, отправился в сопровождении большой свиты из московских дворян и придворных в Москву, куда и прибыл 19 сентября 1602 г. Его встречали с радостью и по московскому обычаю весьма пышно и торжественно.

Царь Борис повелел наперед объявить всем немцам, полякам, ливонцам и другим иноземцам (en andere volcken), состоящим у него на службе, чтобы они запаслись самыми дорогими платьями, каждый по обычаю своей страны, и добыли себе изрядных лошадей с дорогою сбруей и убором, на что им даны были деньги, и все было исполнено по его повелению.

И в день, назначенный для въезда герцога, в Москве с раннего утра ведено было бирючам (roepers) повсюду объявить, чтобы все иноземны (natien) в Москве, а также все жители — бояре, дворяне, приказные, купцы и простолюдины — оделись как можно красивее каждый в самое лучшее платье, и чтобы все оставили в тот день всякую [66] работу и шли в поле за Москву встречать брата короля датского; и всякий, у кого была лошадь, должен был ехать навстречу в красивейшем уборе, что и было исполнено и являло издали столь красивое зрелище, что казалось взираешь на золотую гору, покрытую различными цветами, ибо все бояре, дворяне и иноземцы ехали верхом и позади каждого из них 30, 20, 10 или 5 слуг на лошадях, и все слуги были одеты столь великолепно, как и сами господа, также купцы и множество народа всякого звания, каждый по своему достатку.

По приказанию царя утром послали ясельничего (oppersten stalmeester) Михаила Игнатьевича Татищева (Michale Ingcnalovits Tatisof), человека весьма ученого и красивого (fray man), подле него вели царскую лошадь, убранную золотом и драгоценными камнями, и ведено ему было встретить герцога за милю от Москвы и приветствовать его от имени царя, и посадить на царского аргамака (Argomack), на котором герцог должен был въехать в Москву, что и было исполнено по приказанию царя; и герцог, встреченный за одну милю от Москвы, был выведен из колымаги и посажен на коня с большим почетом и поклонами. Его окружали 30 алебардщиков и несколько стрельцов (muscettiers), одетых в белые атласные кафтаны и красные бархатные штаны (broecken), позади его ехала вся его свита на царских лошадях и в колымагах. Его платье было из гладкого черного бархата и такой же плащ, обшитый кругом золотом и жемчугами ⁷⁸.

[Торжественный въезд в Москву] Дивно было смотреть на великое множество народа, вышедшего из Москвы навстречу герцогу, так что с великим удивлением взирали [иноземцы] на пышность и великолепие московитов, которые все были верхом; не видать было конца по всему полю, что за Москвой, так что казалось, то было сильное войско (leger), почти все одеты в парчу и разноцветные одежды ⁷⁹.

Так въехал герцог в город через Тверские ворота (Otphirse poort); все улицы были полны народом, празднично разодетым, также много женщин, в узорочьи из жемчуга и драгоценных камней; и герцога привезли в отведенный для него двор, снабженный всеми необходимыми припасами и слугами, как-то: дровосеками, водовозами, истопниками, рабами и лошадьми словно для самого царя.

И царь приставил к нему [герцогу] Семена Никитича Годунова, своего дядю, прозванного правым ухом царевым, ибо ему вверены были сокровища и тайны царские; он был также человек весьма жестокий.

И герцог привез из Дании Акселя Гюльденстерна (Axel Guldestarn), который был верховным советником датского государства, человека доброго и умного. [67]

Царь с сыном тайно смотрели на въезд с кремлевской стены и отсюда видели всю свиту герцога, ибо он должен был проехать мимо Кремля.

Герцог привез с собой пасторов, докторов и хирургов, также палача и других лиц, состоявших на службе при его дворе, к коему сверх того в Москве были определены и другие лица; также к его двору была приставлена стража, которая днем и ночью охраняла его от пожара и других несчастий; и ему и его свите услужали во всем и обращались с ним, как с королем.

28 сентября пригласили его обедать к царю со всею свитою, с малыми и большими, с господами и слугами, как заведено по московскому обычаю вместе с гостем приглашать и некоторых слуг его, которые едят с ним за одним столом. И с приглашением пришли к его двору и привели царских лошадей, на которых герцог и его свита ехали весьма торжественно. Герцог ехал между двумя боярами (groote heeren), и вся его свита и дворяне провожали его до Грановитой палаты (groote sale), где царь и его сын обняли герцога и спрашивали друг друга о здоровье, причем царь Борис изъявлял чрезвычайную радость; царица и молодая княжна видели герцога сквозь смотрельную решетку (secrete tralien) ⁸⁰, но герцог их не видел, ибо московиты никому не показывают своих жен и дочерей и держат их взаперти.

[Обед у царя Бориса] Царь Борис во всем своем величии восседал на возвышенном троне, за столом по правую руку от него сидел сын его Федор, царевич московский, а рядом с ним герцог; они втроем сидели за одним столом, далее, кругом стояли столы, [которые были ниже царского], где каждый занимал место по своему чину, и всем [гостям] прислуживали вельможи, и царь ел и пил из посуды чистого золота, также царевич и герцог, а остальные по большей части из серебряной, и угощение было чрезвычайно и великолепно, и все веселились от полудня до ночи; в Кремле повсюду горели огни на особо приготовленных высоких жаровнях; также духовенство обедало у царя — все епископы, митрополиты и другие, также многие богатые купцы и иноземные ратники, бывшие на службе в Московии в качестве дворян и придворных. Царь милостиво и долго беседовал с герцогом о короле и других владетельных государях, трижды пил за здоровье герцога и всякий раз в честь его снимал с своей шеи цепь и надевал на него, пожаловав ему таким образом три цепи.

По окончании пира знатнейшие бояре по царскому повелению проводили герцога до спальни, после того как он дружественно простился с царем. [68]

[Герцог опасно заболевает] 16 октября 1602 года герцог Иоанн внезапно заболел, что весьма опечалило придворных, царя и свиту герцога, и эта болезнь оказалась горячкою и все более и более усиливалась, так что царь весьма испугался и послал к нему всех своих докторов, аптекарей и хирургов ⁸¹, наказав им быть при нем [герцоге] днем и ночью поочередно и сам посетил его 26 октября ⁸²; придя к нему, царь горько плакал и сердечно сожалел его, страшась, что все его намерения заполучить герцога своим зятем противны воле божией, и потому боялся несчастья.

Московитам было не по сердцу такое унижение царя, и они в глубине души сильно роптали, некоторые тайком говорили, что царь, посетив больного язычника, чрезвычайно умалил свою честь, и полагали, что он поступил так, лишившись разума, ибо они считают своего царя за высшее божество; некоторые вельможи также были весьма раздосадованы тем, что иноземец и нехристь, каким они почитают всякого иноземца, будет властвовать в их стране и женится на царской дочери, да и они, верно, желали ему смерти, но не смели много говорить.

Семен Никитич Годунов ⁸³ говорил, царь верно обезумел, что выдает свою дочь за латина (latuys) и оказывает такую честь тому, кто недостоин быть в святой земле — так они называют свою землю; Это слово латин — самое презрительное прозвище, каким только ругают немцев, и его нельзя перевести на немецкий язык, чтобы можно было его понять и постичь; и когда бы герцог остался жив, то Симеон Никитич и многие другие поплатились бы жизнью; [Умирает в Москве 28 октября] но болезнь герцога все более и более усиливалась, и он опочил 28 октября; и повсюду была о нем великая печаль; в особенности сокрушался о нем царь и многие иноземцы, бывшие в Москве и надеявшиеся иметь в нем доброго господина и заступника перед царем; но я полагаю, что московиты радовались, хотя не показывали виду; тотчас по кончине герцога царь отправил гонца в Данию — объявить королю печальное известие, и гонца звали Рейнольд Дрейер (Reynolt Dreyer), и с ним вместе Юрген Бювар (Jurgen Buyar) ⁸⁴, а также несколько человек из свиты герцога.

Меж тем делали приготовления к погребению и предполагали похоронить его в немецкой церкви за Москвой, в Немецкой слободе. Эта слобода (slaboda), селение в расстоянии одной английской мили от Москвы, расположена на реке Яузе (Jawus) ⁸⁵, впадающей в реку Москву; там жили все ливонцы, приведенные тираном Иваном Васильевичем плененными из Ливонии и получившие свободу, исключая выезда из Московии, где они могли легко себе добыть пропитание; там [в слободе] у них была лютеранская церковь, и царь дозволил [69] похоронить там герцога, и там был устроен хороший подвал со сводом, чтобы поставить гроб или гробницу (kist oft tombe).

[Похороны герцога] Набальзамированное тело герцога положили в дубовый гроб, отделанный медью, обитый большими крепкими обручами и кольцами черного цвета. И этот гроб поставили на большую черную колесницу, запряженную четырьмя вороными конями, покрытыми траурными попонами, и так повезли к помянутому селению на реке Яузе. Впереди вели восемь коней, один из них был покрыт черным бархатом, другие черным сукном, затем шли трое дворян герцога с его тремя гербами, за ними один с короною и скипетром; далее следовали двадцать дворян, каждый держал герб и зажженную свечу черного воска; затем следовало трое придворных верхом, каждый держал в руках знамя с тремя гербами; далее следовало несколько человек с трубами и барабанами; потом траурная колесница с гробом, за нею шел адмирал с большим гербом Дании, Норвегии, Виндии и Готии; за ним следовали все придворные герцога, дворяне, чиновники (officiers) и слуги герцога в траурной одежде и, наконец, все иноземцы (uutlantse natien).

Царь с сыном плача провожал усопшего две улицы по Москве и воротился, приказав всем своим боярам, дворянам и дьякам провожать тело до церкви, где оно будет погребено. И это приказание чрезвычайно удивило московитов, и они не могли забыть его; после похорон повесили все знамена и гербы в церкви, и пастор герцога, по имени Иоганн Лунд (Joannes Lundius) ⁸⁶, сказал надгробное слово, и все лифляндцы, пасторы, учителя и ученики хорошо пели, за что впоследствии были щедро пожалованы, также и церковь их; все сие происходило в присутствии московских вельмож и бояр, смотревших на это с великим изумлением и отвращением. Церковь получила сверх разных подарков две тысячи рейхсталеров.

7 мая 1603 г. Рейнольд Дрейер, отправленный в Данию с известием о смерти герцога, снова возвратился в Москву; он сказал нам, что в Дании были уверены в том, что герцог отравлен; никто не был так опечален его смертью, как его сестра, нынешняя королева Англии; то, что он якобы отравлен, недостоверно, ибо его люди постоянно были при нем и хорошо знали, какая болезнь у него была и как он умер в полном сознании и мог говорить до самого конца ⁸⁷.

Он был юноша высокого роста, красивый, благонравный и скромный, с большим носом. Борис очень его любил и впал в глубокую печаль, так что едва мог утешиться, ибо с очевидностью убедился, что бог всемогущий обращает в ничто все его намерения и начинания; одним словом, он не знал, что ему предпринять. [70]

[Посольство, отправленное из Москвы в Грузию] Он отправил также посольство в Грузию, страну, расположенную между Каспийским морем и Понтом Эвксинским, чтобы отыскать там княжну в невесты его сыну, но и тут не посчастливилось. Так все, что бы ни предпринимал Борис для обеспечения своего государства, расстраивалось, и никто еще не тревожил его, и собственная совесть наполняла его страхом, и он все время боялся несчастья, что можно почесть чудом.

[Датские дворяне выезжают из Москвы] 3 июня с дозволения царя Аксель Гюльденстерн со всей свитою отъехал в Данию, после того как всех [участвовавших в посольстве] больших и малых — щедро одарили богатыми подарками и назначили к ним много приставов (uutgeleyde), чтобы проводить их до моря ⁸⁸.

Среди этих дворян некоторые весьма желали остаться в Москве и служить царю, но царь велел им сказать, что им надлежит сперва отъехать и предстать перед своим государем и поведать ему, как с ними обращались; затем, если кто-нибудь захочет возвратиться и служить в Московском государстве, то будет хорошо принят и награжден, ибо, если бы они теперь, после смерти герцога, остались в Москве, то в Дании могли бы подумать, что их задержали силою, поэтому они все отъехали. И впоследствии один из них, Матфей Киутсен (Matthys Cnoetsen) возвратился из Дании, был щедро награжден и его произвели в ротмистры, поставив над двумястами всадников, и сверх годового жалованья дали ему поместье, так что он мог жить, как господин.

[Ганзейские послы в Москве] В то время когда происходили описанные происшествия, прибыли в Москву из Любека послы, отправленные ганзейскими городами ⁸⁹, чтобы просить царя и великого князя московского о дозволении торговать по-прежнему в Новгороде, где у них до начала кровопролитных войн в Ливонии между московитами, поляками и шведами было складочное место (stapel), сверх того просили они освободить их от пошлин, от которых они прежде были избавлены; все было им даровано царем, но пошлины они должны платить, ибо, сказал царь Борис, на них государи ведут войны, и это не нарушает царской чести (en sulcx compt alien princen met ceren toe), довольно того, что ганзейские города будут пользоваться по всей стране полной свободой как в религии, так и в торговле и во всем прочем, так что для них безделица (cleyn saecke) то, что они заплатят право и пошлину (recht en tol); и, согласившись на то, что им было дозволено, [Их подарки] они поднесли подарки, кои были следующие; прежде всего был поднесен двуглавый орел с большими крыльями, держащий в лапе золотой скипетр; затем лев, держащий в правой лапе меч, а в левой — державу; затем одноглавый орел, носорог, слон, лошадь, олень, медведь, единорог, [71] заяц, борзая собака, лось, саламандра, дракон, змея (serpent); затем изображение веры, надежды, любви, а также Венеры и Купидона, и из каждого предмета можно было пить, все из позолоченного серебра и сделано весьма искусно, потому царь принял их ради их изящества, иначе бы он их не принял, и все подарки несли на белых и красных покрывалах (ор sluyers) юноши, одетые в черное [платье]. После аудиенции послов отвели на приготовленный для них двор и к обеду пожаловали им с царского стола сто блюд с яствами; все блюда были из чистого (fynen louteren) золота, и каждое блюдо нес слуга, одетый в красное платье, кроме того множество сосудов, кубков и кружек с различными напитками; при этом был послан один дворянин верхом на лошади, который должен был держать к ним речь от имени царя, уверить их в царской милости и пожелать им всякого счастья. Далее каждодневно отпускали им, послам, и слугам их съестные припасы, также корм для их лошадей; и, получив окончательный ответ и будучи освобождены от всяких издержек (van alle oncosten), они [послы] в сопровождении приставов отъехали 11 июня.

[Персидское посольство в Москве] Также прибыл 4 сентября в Москву посол из Персии ⁹⁰ для поздравления и возобновления дружбы с царем Борисом, ибо Московит и Шах (Sophi) персидский были отменно добрыми друзьями. Посол привез в подарок драгоценные камни, прекрасные ковры и различные красивые камки (damasten) и парчу, также отличный бальзам в золотых сосудах и благовонные коренья; и всю зиму ему оказывали царские почести, и в начале весны отправился он в сопровождении большой свиты на больших судах по реке Москве и по великой Волге к Астрахани, а отсюда на корабле по Каспийскому морю. Этот посол также не платил издержек.

[Грабежи по дорогам] В этом месяце сентябре крепостные холопы (lyfeygene knechten), принадлежавшие различным московским боярам и господам, частию возмутились, соединились вместе и начали грабить путешественников от них дороги в Польшу и Ливонию сделались весьма опасными и они укрывались в пустынях и лесах близ дорог; против них царь послал отважного молодого человека, Ивана Федоровича Басманова, и с ним примерно сотню лучших стрельцов, чтобы захватить тех воров (scelmen), но те воры скоро проведали о том и подстерегли его [Басманова со стрельцами] на узкой дороге посреди леса, окружили и перестреляли почти всех бывших с ним ⁹¹, и царя весьма опечалило, что так случилось с таким доблестным витязем (helt), и он повелел проявить рачение и тех разбойников (rovers) изловить, а, изловив, повесить всех на деревьях на тех же самых дорогах. [72]

В конце сентября месяца почила в бозе старая царица Александра ⁹², вдова блаженной памяти царя Федора Ивановича, сестра нынешнего царя Бориса, постригшаяся в монахини, как о том было прежде сказано; она умерла, как говорят, единственно от душевной скорби, ибо видела несчастное положение страны и великую тайную тиранию своего брата, погубившего все знатные роды, и предсказала ему много несчастий, которые падут на него; однако всегда была хорошо расположена к нему и была ему доброю советницей, так что он был ее смертью чрезвычайно опечален, но бог всемогущий взял эту царственную жену из сей плачевной юдоли, чтобы она не видала и не испытала приближавшегося несчастья; и ее похоронили в церкви Вознесения (Vosnesenia) в Кремле, и весь народ горько плакал и выл; царь со своим сыном ехали на санях позади гроба, провожаемого с громким воем и плачем мужчинами, женщинами и детьми; и это было 27 сентября.

Все еще продолжалось бедственное время голода, как то описано нами выше.

[Борис несчастлив во всех своих предприятиях] Борис, во всем встречая неудачу и видя в смерти герцога Иоанна, сестры своей и многих других благочестивых людей, по большей части умерших в то время, что бог не посылает ему никакого счастья но, напротив, опрокидывает (omstiet) все его намерения, проникся страхом и впал в отчаяние и потерял надежду, что сбудется что-нибудь по его желанию, однако вознамерился испытать еще одно средство, полагая, что, если ему будет противиться какая-нибудь партия, то он обещает одному из своих бояр выдать за него свою дочь и дать за ней в приданое значительную часть государства, надеясь по крайности, что таким образом он достигнет того, что сбудется по его желанию. Как было сказано выше, Борис отправил в Грузию посольство, которое выехало весной из Москвы и отправилось по Волге ⁹³.

Во главе посольства стоял Михаил Игнатьевич Татищев (Michale Ingenatovits Tatisov), умный и благочестивый человек, до того бывший ясельничим, и при нем подьячий, по имени Андрей Иванов (Andre Ivanoff), также человек образованный и благочестивый, и около сорока других придворных и слуг; они ничего не успели в Грузии, хотя долго пробыли в ней, и труд их оказался напрасным; ибо там, где они разведывали, были по большей части мелкие незначащие князьки (cleyne coningen), преданные языческим обычаям и ведшие грубую и дикую (barbarisch) жизнь. Одним словом, посольство ничего не достигло и возвратилось в Москву после смерти Бориса. Они взяли с собою много дорогих подарков: меха и другие вещи, чтобы почтить турецких и татарских правителей, которых они должны были [73] посетить; это посольство, как известно, было отправлено для того, чтобы сыскать для царевича княжну знатного происхождения и с достатком, чтобы приобрести в Грузии друзей, ибо [Борис] полагал, что если приключится какая беда (als hem yet soude hebben overgecomen), то он во всякое время найдет помощь у татар; но и в этом предприятии он не имел успеха.

[Описание путешествия послов, отправленных в Грузию] Страна, называемая московитами Грузиею, лежит между двумя морями, Каспийским и Понтом Эвксинским, в 200 немецких милях от Пятигорья (Petigoria); полагают, что Кавказские горы находятся в Грузии; путешествовавшие по этой стране встретили много различных татар и мелких князей, с коими они весьма подружились, и в бытность свою в горах они слышали, что некоторые татары и турки неподалеку от Каспийского моря жестоко грабят и убивают тех, которые были подданными московитов (onder de subjectie der Moscovitren); однако из Астрахани и других мест давно уже посылали известия к московскому двору, и Борис, для того чтобы защитить от них, отправил 50 000 человек, в числе коих были также поляки и ливонцы, и они по большей части погибли как от татар и турок, так от лишений и дурных дорог, так что немногие вернулись ⁹⁴; и в Москве были люди, рассказывавшие столько о тамошней стране и народах, что с избытком хватило бы на несколько книг, и они сказывали, что в некоторых местах встречали людей сильных, как великаны, которые никогда не расстаются с оружием, ни в поле за плугом, ни дома, и жилища их [устроены] в больших пещерах, ибо там много гор, а также весьма жарко, как сказывали, и прекрасные долины притом, и в горах много скота, и различные племена часто нападают друг на друга, и грабят, и никогда не живут в мире и согласии.

В некоторых местах там на Кавказе почитают имя Александра, рассказывая, что некоторое время он стоял там со своим войском, и там сохранились развалины стен, сложенных из мрамора; на них весьма искусно высечены и вырезаны греческие письмена, золотые и серебряные и много иных подобных предметов. Также почитают они Темирайсайха, которого считают Тамерланом. Мы уже упоминали об этом при описании жизни тирана Ивана Васильевича. Тот, кто сообщил нам эти известия, был [в походе] поранен многими стрелами, и сообщил нам, что он с товарищами долго блуждал, прежде чем они достигли Каспийского моря, а достигши его, странствовали еще четыре недели, прежде чем прибыли в Астрахань; и они питались рыбою, которую ловили, и мясом диких лошадей, которых стреляли, ибо там их много; и четыре недели не видели ни городов, ни людей, но [74] только прекрасные зеленые поля, поросшие вереском и кустарником, а также прекрасными травами, и находили там также ревенный корень и многие другие прекрасные коренья, которые им были неведомы; словом, они говорили, что та земля подобна раю.

Итак, в Москву воротились немногие, ничего не достигнув, но потом не было слышно о турках, занятых персидскими делами.

[Ногайцы подчиняются Московиту] Ногаи, всегда платившие дань Турку, отложились от них и признали владычество Московита; к ним царь тотчас же послал одного из детей своего дяди, умного юношу, Степана Степановича Годунова. с большою свитою и богатыми подарками для старейшин ногайских (oversten in Nagaia) и повелел привести их к присяге, но в пути ему случилась помеха, и он был принужден остановиться в Саратове, городе на Волге, куда пришли к нему многие купцы из Астрахани, жаловавшиеся, что на Волге повсюду полно разбойников, всё казаки (casaeken), которые грабят суда в 1 000 ласт и убивают людей, того ради многие купцы с товарами, не осмеливаясь плыть по Волге, остались в Астрахани, а те, что были в Саратове, почли за лучшее отправиться через великую степь и так по прошествии 12 недель прибыли в Москву; и Степан Степанович не мог продолжать путь, ибо казаки возмутили всю страну; то было начало пришествия Димитрия.

[Расстрига монах бежит из Москвы в Польшу и выдает себя за Димитрия, который мертв] В Польше знали все, что происходило в Московии; туда бежало из Москвы также много воров, поступавших на службу к некоторым польским вельможам, к пану Вишневецкому (Vesnevetzei), к воеводе (paltzgrave) Сандомирскому и многим другим, называть которых нет надобности. В числе их был один человек, некогда бывший в Москве служкою (jongen) у одного монаха или игумена в Чудовом монастыре (Tsoedewo monaster oft clooster van miraculen); этот служка был потом пострижен в монахи, и он списывал или копировал многие книги своего учителя и таким образом достиг разумения всех тайн в государстве, также обладал он острым умом и знал все деяния Бориса, и как он, Борис, повелел убить Димитрия, и это убийство было затемнено многими другими происшествиями и забыто, как о том было довольно сказано. Все эти и подобные им дела накрепко запечатлелись в его памяти и, взяв то, что ему было нужно, и похитив у своего учителя несколько тайных бумаг (secreeten), он бежал, нищим прошел всю страну и пришел в Польшу, где хорошо научился польскому языку, и затем несколько раз побывал в Московии, то как батрак (boerenknecht), то как нищий странник (bedelaer loopende), также был он в Москве в 1601 г. вместе с польским послом, заключившим мир [75] между Польшею и Московией на 22 года, и выдавал себя за дворянина и слышал все тайны государства (alle secreeten) и [узнал] все, что там происходило; с давнего времени он выдавал себя в Польше за сына Ивана Васильевича, коего считали убитым в Угличе, и умел привести многие доказательства (bewysredenen), рассказывая о том, как и каким способом он спасся при помощи некоторых царедворцев (hovelingen), которых он мог назвать по имени, но из коих ни одного не было в живых, также умел он слово в слово перечислять все обстоятельства, ничего не упуская, и как вместо него убили другого, одетого в его платье и совершенно на него похожего, одним словом, он твердо стоял на своем, и в [Иезуиты в Польше совещаются о том, как оказать помощь мнимому Димитрию в Московии] Польше иезуиты, подвергнув его строгим испытаниям и допросам, как сказано, заставили подтвердить под присягою (met sware eeden geconfirmeert); также мог он сказать час и день своего рождения, убиения и похорон, как они полагали, что он узнал из книг и летописей (boecken en historien) своего учителя, так что ему твердо верили; и пан Сандомирский и многие его единомышленники, все иезуиты известили обо всем том с начала до конца папу, испрашивая у него совета; тот, по зрелому обсуждению и взвесив все обстоятельства, разрешил приступить к чудесному предприятию против Московии, сперва послав в Москву своего легата, будто для того, чтобы испросить свободный проезд через Московию в Персию, между тем ни за чем другим, кроме как для того, чтобы найти удобный случай разведать о стране и о характере народа, его состоянии (conditie), легковерии и бедности; и, получив обо всем этом обстоятельное донесение, [папа] вознамерился надежными и быстрыми средствами (cloecke rasse middelen) одолеть и присовокупить эту страну (overweleligen en incorporeeren) именем Димитрия, сына покойного великого князя, так как простонародье любит смену государей и всегда надеется получить лучшего государя, сверх того они, московиты, повидимому, получили законного наследственного государя, так что полагали, что предприятие не должно потерпеть неудачи а завершиться успехом.

Этот Димитрий начал чем дальше, тем больше заявлять о себе и держаться все смелее, добиваясь помощи от польских чинов и вельмож, чтобы отвоевать свой наследственный удел и наказать изменника, беззаконно овладевшего его отцовским престолом в Москве, сверх того обещал жениться на дочери воеводы (graven) Сандомирского, но не прежде, чем он [Димитрий] займет отцовский престол, и обещал сделать ее царицей московской, также искал помощи от короля и во всем ему открылся ⁹⁵. [76]

[Предостережение римского императора Московиту, переданное через посла] Из Польши тотчас же написали обо всем вышеизложенном императору римскому и другим государям, так что в том не было никакого сомнения, и римский император, всегда бывший в дружбе с Московским государем, известил его о том и увещевал его быть по крайности предусмотрительным и осторожным и отправил к царю великолепное посольство; сперва прибыл в Москву, в мае 1604 г., гонец с ведомостью об отправлении посла и с просьбою о дозволении свободного проезда к Москве и, получив дозволение, отправился обратно ⁹⁶.

15 июля прибыл в Москву сам посол, человек роста малого, но доброго разума, и был он рыцарем Мальтийского ордена, и его приняли торжественно; при нем было 30 алебардщиков, одетых в платье белого и синего бархата, и он ехал на царской лошади, 19-го он представился царю и вручил ему свою грамоту вместе с подарками и держал прекрасную речь (scoone oratie), в коей просил его от имена своего государя быть предусмотрительным и осторожным, ибо сей Димитрий нашел в Польше много приверженцев, которые окажут ему в походе немалую помощь и причинят государству московскому великое разорение, и поляки как извечные враги московитов не преминут нанести им много вреда; и еще другие подобные речи [говорил посол]. Борис, не вняв сему, сказал, что он может одним перстом разбить этот сброд и для этого даже не понадобится всей руки; затем он поблагодарил императора, называя его своим братом, а также повелел письменно изложить, как Димитрий истинно был умерщвлен и погребен, а тот, [называвший себя Димитрием], — злодей (boosen geest) и изменник, коему поляки споспешествуют для возмущения страны (om tlant in roeren te stellen), и он дал эту грамоту послу для передачи императору, и в тот день посол со всей свитою обедал у царя; и затем еще два раза был наверху, и после того, как его щедро одарили со всей свитою, он отъехал 13 августа, будучи освобожден от всех издержек.

В Польше, однако, не угомонились; но, получив окончательное согласие папы и всех иезуитов в Польше, Димитрий заключил с воеводой Сандомирским договор, по коему он должен был взять в жены его дочь и сделать ее царицею, как только займет отцовский престол на Москве; сверх того должен был он уплатить все, что польские паны (de heeren) и иезуиты из некоторых монастырей дадут ему взаймы. И обещал воеводе Сандомирскому княжества Псковское и Новгородское, сыну его — Смоленск и, далее, землю Северскую (Sibiria) ⁹⁷, а сверх того он должен был прежде всего обещать папе, что [77] вся страна так скоро, как он сможет, переменит религию и перейдет в римско-католическую [веру], также должен был он обещать переменить все церковные обряды и повелеть совершать их подобно тому, как определят те, коих к тому определит папа, также повелеть учредить школы в городах и деревнях, подобно существующим повсеместно в Польше, дабы юношество, которое в Московии воспитывают глупо и невежественно, было направлено на путь, по их [поляков] мнению истинный; одним словом, он обещал им все и твердо вознамерился исполнить обещание, но всемогущее провидение тому воспрепятствовало.

[Казаки переходят к Димитрию и признают его истинным Димитрием] Вслед за тем полагали употребить все старания к тому, чтобы в других местах склонить на сторону Димитрия казаков на реке Волге и в других местах, что весьма усилило бы его силу и почтение к нему.

Эти казаки различных племен (is een soorte von alderley natie), из Московии, Татарии, Турции, Польши, Литвы, Корелии (Corelen) и Неметчины, по большей части московиты и говорят по большей части по-московски, но сверх того между собой они употребляют особый язык (bysonder gemaeckte spraecke), который они называют “отверница” (Otvernitza) ⁹⁸, и это народ — по большей части бежавшие от своих господ холопы (lyfeygene knechten), плуты, и воры, и различные бездельники (boeven), и поселяются они главным образом в татарских степях, близ реки Волги, также неподалеку от Дона (Donauwe) и Борисфена [Днепра] и переходят с место на место и строго соблюдают между собою справедливость и добрый порядок, сами избирают себе начальников, коим беспрекословно повинуются, и называют их атаманами (Ottomanni) по народу, от которого происходят турки, как о том можно прочесть в истории их происхождения.

Эти казаки служат за деньги почти всем государям, которые их призывают, а также и без денег, ради одного грабежа, но впрочем прежде они почти всегда служили московитам, когда на них нападали различные татары, что часто случалось; но как раз в то время по попущению божьему казаки взбунтовались против Московии и начали грабить всех купцов, торговавших в Персии, Армении, Шемахе и по берегам Каспийского моря, и даже убивали многих, не ведая за что.

К ним-то и послал Димитрий из Польши нескольких тайных гондов, чтобы известить их о своем предприятии и заверить клятвою, что он законный наследник Московского государства, и просить их о помощи, ибо его дело правое и нет сомнения окончится удачею, [78] и тогда они все будут возвеличены за их верную службу, которую они ему окажут, и многие иные подобные речи и письма.

Казаки, услышав о том, собрали сход, на который пришло свыше восьми тысяч со своими атаманами, и зрело рассудили об этом деле (rypelyc op dat stuck geractslaecht), и, наконец, порешили также послать от себя несколько гонцов в Польшу, дабы разузнать обо всем и так ли все [на самом деле], как им передали, и ежели они найдут, что он истинный Димитрий, то помогут ему вступить на царство, а ежели нет, то пойдут против него. И так как восемь тысяч казаков не могли долго ожидать на одном месте, ибо должны были искать себе пропитание в поле, то они не думали долго стоять и назначили гонцам срок, и когда к уреченному времени они не воротятся, то каждый пойдет своею дорогою, но до того времени все должны были оставаться [на месте]; и выбрали гонцов по жребию, и они отъехали.

Прибыв в Польшу, они увидели, что они не смогут так скоро воротиться к своим товарищам, чтобы поспеть к уреченному времени, и отправили к ним несколько человек с известием для своих товарищей и с просьбою прибавить к тому положенному сроку еще четырнадцать дней, полагая, что тогда они смогут прибыть с самыми полными сведениями (met vol besceet), что они и исполнили ⁹⁹.

[Первое вступление Димитрия в Московию] В Польше, невзирая на самые прилежные розыски, они не сумели узнать ничего другого, кроме того, что то был истинный Димитрий, сын Ивана Васильевича, коего считали убиенным в Угличе, и видя, что некоторые паны, а также при дворе Сандомирского уже делают великие приготовления к войне, они [казаки] признали Димитрия своим государем, предложили ему свою службу и тотчас стали величать его царем и великим князем московским, и так отъехали к своим товарищам и объявили им обо всем, и тогда все пристали к нему, Димитрию, и двинулись всем войском к московской границе, к Чернигову (Tsernichoff), на который они прежде всего напали и овладели им и связали воеводу по рукам и по ногам, крича по всей стране: “Да хранит бог здравым царя нашего Димитрия Ивановича всея Руси”. Это было началом войны, приблизительно в октябре месяце 1604 г. ¹⁰⁰

Овладев также тамошним большим монастырем и всеми окрестными местами, казаки тотчас двинулись на Путивль (Potivili), город весьма населенный и ведший торговлю в той области; этот город тотчас покорился Димитрию; и повсюду шумели и кричали и провозглашали его царем ¹⁰¹; там почти всю зиму была его резиденция (stoel), а также весь его военный совет, все его военные и съестные [79] припасы; сюда же приводили изменников и перебежчиков, и там были право и суд (recht en justicie) и все управление (de gantse commissie) Димитрия.

Борис, царь Московский, получавший все известия об этом Димитрии, как о том довольно было рассказано, не знал покоя в еще большей степени, нежели прежде, до появления известий о Димитрии, и воображение, каким он мучал самого себя, происходило от беспокойной совести, однако, он не помышлял, что так скоро придется сражаться, полагая, что для начала и приведения в исполнение такого предприятия понадобится еще некоторое время, также полагал, что по крайности польский король как-нибудь упредит его; но так не случилось, что весьма удивило его и повергло в великий страх, и он повелел пустить в народ доносчиков (danotsicken oft verklickers), как о том раньше было рассказано, не только не оставив сего, но и весьма усилил, и когда находили кого, кто произнес имя Димитрия, того предавали жалкой смерти вместе со всеми его родственниками, женой и детьми.

И вот день и ночь не делали ничего иного, как только пытали, жгли и прижигали каленым железом и спускали людей в воду, под лед. Одним словом, бедствия были непомерно велики, страна была полна дороговизны, безумия, поветрий, войн и беспокойной совести, ибо никто не смел сказать правду, и тот, кто имел врага, должен был трепетать, ибо всякий мог оклеветать другого одним словом, и того губили, не выслушав; и никто не мог видеть царя, скрывавшегося во всякое время, и когда он в некоторые праздничные дни выходил, то челобитчиков (supplianten) отгоняли палками. И все приказные (officieres) были воры, никому не оказывавшие справедливости, так что бедствие было повсюду.

[Борис объявляет о неожиданном несчастий и приготовляется к обороне] Борис тотчас разослал повсюду людей узнать о начале [возмущения] и велел разгласить по всей Московии, что шайка бунтовщиков казаков возмутилась и напала на Северскую землю, и тотчас повелел всем воеводам готовиться к походу и по всем областям собирать ратных людей, также монастыри были обязаны выставить многолюдное войско, так что скоро было собрано до двухсот тысяч ратников (strytbaer mannen); воеводами (opperste veltheeren) были посланы следующие князья (hertogen) и бояре (bеerеn), все из родственников (maechscappe) царя Бориса: князь Иван Иванович Годунов, князья Василий и Димитрий Ивановичи Шуйские, князь Василий Голицын, князь Василий Морозов (Vasili Morosof), князь Андрей Телятевский (Andre Teletoffsci), Петр Басманов и Михаил Салтыков ¹⁰².  [80]

Названные князья, ибо князь означает герцог, и бояре были главными начальниками войска; далее следовали также все ротмистры, капитаны (capiteynen) и другие начальники, большею частию служившие при дворе и ранее прославившиеся. [Мстиславский— главный воевода московского войска] Впоследствии из Москвы был послан князь Федор Иванович Мстиславский (Missisloffski), знатный боярин, состоявший в родстве с царским домом, родом из Венгрии (Hongaria); он всегда был человеком благочестивым, и его употребляли во всех войнах, также как и его отца; Борис всегда старался погубить его, ибо желал того, когда казнил родовитых людей, но его [Мстиславского] ни в чем не могли обвинить, так беспорочно он жил, а также весьма скромно, ибо холопы его жили лучше, чем он сам; однако Борис запретил ему жениться, чтобы он не имел наследников, и он умер бездетным; также приказал Борис его сестру, красивую девушку (scoone deerne), насильно заточить в монастырь и постричь в монахини, чтобы она не вышла замуж; этого Мстиславского царь Борис избрал главным воеводою и обещал ему выдать за него дочь свою и дать ей в приданое царство Казанское и все царство Сибирское (Sibiria), ежели он одержит победу над Димитрием, одолеет его и умертвит; и Мстиславский обещал употребить все старания и пребывать верным до гроба и так отъехал к войску.

Весь народ в Московии уже хорошо знал причину этой войны и что причиной ее были казаки, но все по всей стране, а также в московском войске звали Димитрия расстригой (Demetrio Rostrigo), что значит расстрижен (herscooren), ибо говорили, что он, будучи монахом, сам сбросил с себя монашескую рясу и расстригся, и говорили, что он изменник и что он должно быть чародей, продавший себя дьяволу. Одним словом, давали ему еще много подобных прозваний, как то проставлено во многих грамотах (articulen), как услышим о том, и звали его не иначе, как расстригою.

Борис послал толмача или немецкого переводчика, по имени Ганс Ангеляр, в Швецию, Германию и другие государства, чтобы разведать, что говорят об этом Димитрии и какого держатся о сем мнения и, для крайности, поискать какого-нибудь принца, который бы принял начальство над московским войском; но этот Ганс Ангеляр не возвратился из Швеции, и полагают, что король Карл заточил его в темницу и казнил неведомо за что ¹⁰³.

[Борис отправляет посла в Польшу с обвинением короля в нарушении клятвы] Также к польскому королю царь Борис отправил посла, коего звали Постником Огаревым (Posnick Olgaroff), с подьячим Захарием Языковым (Zachari Jasicoff) с грамотами, в которых стояло, что московиты и не могли и думать, что король, так мало дорожа своей [81] клятвою, нарушит ее, чтобы подать помощь не законному врагу Московии, но предательскому монаху и чародею, которого диавол подстрекнул возмутить народ, и, вопрошая [короля] вторично, не он ли заключил прочный договор с московитами на двадцать два года, дабы жить в мире, а не подавать помощь кому-нибудь, кого Московия считает своим врагом, доказывая ему, королю, изустными речами и в письме, что Димитрий давно мертв, также как он был убиен и каким образом, но не сказали, что он, Борис, был тому виновник.

[Польский король оправдывается] Король в свое оправдание отвечал: ежели то истинный Димитрий, как меня уверяли великими клятвами, то всемогущий бог поспешествует его правому делу, а ежели он не Димитрий, как говорите вы, то царство его не устоит, но только будет карой всемогущего бога. Сверх того король отвечал, что он ни помощи, ни заступления Димитрию не подавал, и приводил имена всех, кто ему [Димитрию] поспешествовал и оказывал заступление, то были вольные паны, сверх того он, Димитрий, сам привлек к себе казаков, так что мы, поляки, в этом деле не повинны, но остаемся, как прежде, друзьями Московита до тех пор, пока он не подаст причины расторгнуть дружбу. С этим ответом они, послы, удалились.

[Победы Димитрия. Все ему покоряются] Димитрий, или расстрига, как его именовали в Москве, одерживая победы, быстро подвигался вперед и прошел волость, называемую Комарицкою (lant Camaritza), землю весьма плодородную, богатую хлебом, медом и воском, также льном и коноплей и населенную богатыми крестьянами; войско Димитрия не причинило этой волости ни малейшего наклада; он брал только то, что крестьяне приносили ему от щедроты (uut liberaelheyt), и, видя, что он вступил [в их землю] как враг, чтобы завоевать Московию, дивились тому, что он никому не причинял вреда, но защищал всех, и полагали, что он доподлинно законный наследник [престола], ибо кто другой стал бы так щадить их земли, кроме законного наследственного государя (erfheer), но, увы, они не помыслили о том, что он, Димитрий, так поступал, дабы привлечь к себе их сердца, и когда они видели, что московское войско, куда бы оно ни пришло, опустошает всю страну, не щадя никого из своего народа, который они должны были защищать и охранять от нападения неприятеля, того ради и переходили па сторону Димитрия сотнями и признавали его законным своим государем.

[Жестокий указ Бориса о разорении Комарицкой волости] Услыхав, что Димитрий прошел волость Комарицкую и все [жители] перешли к нему и присягнули ему, Борис призвал к себе касимовского царя Симеона, который был сыном царя казанского, как о том сказано при описании жизни тирана, и был женат на [82] сестре главного воеводы Мстиславского. Этому Симеону Бекбулатовичу (Bicbolatiovits) как повелителю всех касимовских татар велено было собрать все свое войско (gantse macht), которое составило до сорока тысяч конных татар; Борис повелел ему напасть с этим [войском] на Комарицкую волость и все разорить, пожечь и истребить; да и повелел всех мужчин, подвергнув ужаснейшим пыткам, умертвить, также старух (oude wyven), а молодых женщин (jonge vrouwen) и детей повелел он пощадить и взять на вечное рабство к себе в Татарию, что и было исполнено, ибо татары на это мастера; им последовали также некоторые московиты и другие, и они так разорили Комарицкую волость, что в ней не осталось ни кола, ни двора (tuyn noch staec) ¹⁰⁴; и они вешали мужчин за ноги на деревья, а потом жгли, женщин, обесчестив, сажали на раскаленные сковороды (ор gloeyende pannen), также насаживали их на раскаленные гвозди и деревянные колья (steeckende de selve ор gloeyende pinnen en houte staecken), детей бросали в огонь и воду, а молодых девушек продавали за 12 стейверов ¹⁰⁵; и чем больше мучали людей, тем более они склонялись признать Димитрия своим законным государем, и никакие пытки не могли заставить. их отступиться от него; они оставались верны ему, и чем дальше, тем более упорствовали (hoe langer hoe obstinater). Увидев и услышав это, жители окрестных мест стали думать: ежели наши соотечественники и наши правители (onsen heere) в Москве так с нами обходятся, то нам лучше скорее перейти к Димитрию, который будет нас защищать; и присягали Димитрию все, кто только мог притти к нему или добраться до его стана, и никто не хотел слышать о Москве; московское войско ничего не могло достичь и только всю зиму грабило и разоряло, тогда как войско Димитрия подвигалось все далее и далее без остановки, занимая все, что оно могло захватить.

[Советники Бориса] Борис часто совещался с епископами и монахами, коим он более всех доверял, но они не знали, что предпринять, хотя употребляли все средства, чтобы захватить изменников и погубить Димитрия. Борис был в таком отчаянии, что, зная, что истинный Димитрий мертв, не доверял сам себе и часто терял рассудок (dul wirdt); он спрашивал у многих, однако, не называя себя: может ли человек, совершивший то, что он совершил, спасти себя, а когда отвечали: да, ежели [такой человек] придет к покаянию (tot boetveerdicheyt quam) и будет молиться об отпущении грехов, исповедуясь в них, то он, Борис, возражал, что это невозможно, и, сомневаясь в божьем милосердии, он иногда думал, что в будущей жизни нет блаженства, одним словом, был исполнен безумия. [83]

Также ходил он часто к ворожее (waersegstcr), которую в Москве считают святою и зовут Елена Юродивая (Olena Olrodliva). Она живет в подземелье подле одной часовни, с тремя, четырьмя или пятью монахинями, кои находятся у нее в послушании, и живет она весьма бедно. Эта женщина обыкновенно предсказывала будущее и никого не страшилась, ни царя, ни короля, но всегда говорила все то, что должно было, по ее мнению, случиться и что подчас сбывалось. Когда Борис пришел к ней в первый раз, она не приняла царя, и он принужден был возвратиться; когда он в другой раз посетил ее, она велела принести в пещеру короткое четырехугольное бревно, когда это было сделано, она призвала трех или четырех священников с кадилами и велела совершить над этим бревном отпевание (dootsang) и окадить его ладаном, дав тем уразуметь, что скоро и над царем Борисом совершат то же самое. Царь более ничего не мог узнать от нее и ушел опечаленный, но ежели бы я был царем, я велел бы покадить ей ладаном прежде, чем дошло бы до меня, но они, московиты, считают ее святою, чему нечего удивляться, ибо они, увы до сих пор погружены в невежество, да просветит их господь.

Войско Бориса, хотя и весьма многолюдное, ничего не достигало тем, что жгло и палило [имение] своего же народа и казнило перебежчиков, сверх того совершая в разные стороны походы, что недостойно описания; когда же Димитрий затворялся в крепости, они, московиты, облагали ее кругом, ничего не предпринимая, и допускали его вновь что-нибудь отвоевывать. Также толпами (met menichte) переходили [московиты] на сторону Димитрия, а среди них много господ и несколько дьяков, в том числе и князь Василий Михайлович Мосальский (Mosalsci), до конца оставшийся верным Димитрию, также Михаил Глебович Салтыков (Soltecoof) ¹⁰⁶, который трижды перебегал из одного лагеря в другой, смотря по тому, где видел выгоду (waer hyt scoonst sach), пока наконец не был заключен в темницу. Из Москвы к войску отправили с деньгами Богдана Ивановича Сутупова (Sotoepoff) ¹⁰⁷, и он бежал с ними в лагерь Димитрия и доставил те деньги в Путивль, бывший тогда стольным городом (hoofstat) всей земли, которой завладел Димитрий. Он уже завоевал и снабдил сильным гарнизоном следующие города: Брянск, (Brensco), Рыльск (Riletz), Чернигов, Карачев (Caratzou) и многие другие, и сверх того намеревался завоевать Северскую землю с главным городом Новгородом-Северским; и эта богатая страна изобилует различными хлебами, скотом, медом, льном, мехами, воском и салом. Московиты весьма страшились за эту землю и послали туда доблестного витязя (cloecken helt) Петра Федоровича [84] Басманова с войском; он вступил в Новгород-Северский и, укрепив его со всех сторон, засел в нем, но не имел времени запастись съестными припасами, так как подоспел неприятель и город обложили со всех сторон поляки и казаки, и это случилось зимою ¹⁰⁸.

Комментарии

61 О пребывании Густава в Москве см. также Буссов (стр. 13—14) и Петрей (стр. 178—180).

62 Держава, или яблоко, царского чина употреблялось при торжественных приемах послов. См. П. И. Савваитов, Описание старинных царских утварей, Спб., 1896, стр. 321 и 325.

63 В 1600 г. 6 октября “пришел к Москве литовский посол, канслер Сапега...”, Разр. кн., Симб. сборн., 143, “Новый летописец”: “Придоша ко царю Борису из Литвы великие послы, Лев Сапега с товарищи, о мирном поставлении. Царь же Борис им воздаде велию честь, и ездиша в ответ многое время и едва поставиша на мирном договоре и взяша перемирия на двадцать лет. После же мирных записей были у государя у стола, и государь их пожаловал своим государевым великим жалованием и отпусти их к Жижиманту, к королю польскому” (стр. 54).

64 17 ноября, Разр. кн., Симб. сборн., 143.

65 Так и в Разр. кн., Симб. сборн., 144.

66 Послу Ричарду Ли благодаря поддержке, оказанной английским купцам думным дьяком Афанасием Власовым, удалось добиться повторения указа, направленного против соперничества голландцев, однако он не добился полного устранения их конкуренции. О приезде Ричарда Ли см. Сборник русск. ист. общ., т. 38, стр. 364 и сл.

67 Альберт Штаденский — приор и с 1232 г. аббат в Штаде. В 1240 г. приступил к составлению большой хроники, доведенной им до 1256 г. См. W. А. Potthast, Wegweiser durch die Geschichtswerke des Europeischen Mittelalters bis 1506, В. 1895, s. 52.

68 Буссов: “Свидетельствуюсь истиною и богом, что в Москве я видел собственными глазами людей, которые, валяясь на улицах, летом щипали траву, подобно скотам, а зимою ели сено; у мертвых находили во рту, вместе с навозом, человеческий кал. Везде отцы и матери душили, резали и варили своих детей, дети своих родителей, хозяева гостей, мясо человеческое, мелко изрубленное, продавалось на рынках за говяжье в пирогах; путешественники страшились останавливаться в гостиницах” (стр. 38). Также Петрей: “Я видел в Москве, как одна бедная, изнуренная женщина шла по улице со своим ребенком на руках, схватила его на ходу кулаками и от сильного голода со злобой откусила два куска от руки младенца и ела их, сидя на улице. Так бы она и умертвила ребенка, если бы другие не отняли его у нее силой и не спасли его жизнь. Никто не смел открыто носить на рынке хлеб и продавать его, потому что нищие и бедняки отнимали его силой, а иногда и убивали до смерти разносчиков и продавцов хлеба. Бочка ржи стоила 19 талеров, тогда как прежде не стоила больше 12 грошей” (стр. 192). Ср. “Новый летописец”: “Бысть же в земле глад велий, яко и купити не добыть. Такая же бысть беда, что отцы детей своих метаху, а мужие жен своих метаху же, и мроша людие, яко и в прогневание божие так не мроша, в поветрие моровое. Бысть же глад три годы” (стр. S5). Ср. “Сказание Авраамия Палицына” в Русск. ист. библ., т. XIII, ст. 479—482 и 977—980; Сборник Русск. ист. общ., т. 32, стр. 437—441).

69 “Новый летописец”: “Царь же Борис, видя такое прогневание божие, повеле мертвых людей погребати в убогих домах и учреди к тому людей, кому те трупы сбирати” (стр. 5S). Буссов: “По воле государя назначены были особенные люди, которые подбирали на улицах мертвые тела, обмывали их, завертывали в белое полотно, обували в красные башмаки, вывозили в божий дом для погребения” (стр. 39). Петрей (стр. 192).

70 Арендт Классен фан Стелингсверф, или, как его звали русские, Захарий Николаев, нидерландский аптекарь, приехал в Москву в 1576 г. Буссов говорит о лично знакомом ему аптекаре, служившем “лет сорок сперва старому тирану, потом сыну его, после того Годунову и наконец Димитрию". Петрей, передавая это известие Буссова, называет этого аптекаря Арендтом Кляуссеном (см. “Сказ. совр. о Димитрии Самозванце”, II, стр. 103; Петрей, стр. 243). Кордт полагает, что Буссов считает сорокалетнюю службу Арендта Классена от его приезда до 1616 г., когда Буссов составлял свою хронику. См. Сборник Русск. ист. общ., т. 116, стр. CCXCIV.

71 Маржерет: “Голод свирепствовал с такою силою, что кроме умерших в других городах в одной Москве погибло от него более 120000 людей; их похоронили за городом на трех кладбищах, иждивением государя, повелевшего выдавать даже саваны для погребения. Столь великая смертность в Москве произошла от того, что царь Борис приказал раздавать ежедневно милостыню всем бедным обитателям столицы, каждому по московке, т. е. около 7 динариев. Услышав о таковой щедрости государя, жители окрестные устремились в Москву, хотя некоторые из них еще имели средства кормиться; прибыв же в столицу с пустыми руками, не могли содержать себя означенною милостынею, несмотря на то, что в каждый большой праздник и воскресенье получали по деньге, т. е. вдвое; посему, терзаемые голодом, одни умирали на улицах,. другие дорогою на возвратном пути” (стр. 75). См. также Буссов (стр. 39),. Петрей (стр. 192), ср. в “Сказании Авраамия Палицына”: “Мнози же тогда от ближних градов пририщуще к царьствующему граду, пропитатися хотяще от милостыни царевы; славе бо велице преходящи о милостыни. И тии убо приходящей такожде погибаху скудости ради пищав (Русск. ист. библ., т. XIII, ст. 978).

72 Указ 1601 г. о хлебной спекуляции в “Сборнике князя Хилкова”, Спб., 1879, MS 62. См. также “Историко-юридич. акты XVI и XVII вв.” М. И, Семевского, Спб., 1892, стр. 55—60.

73 Маржерет говорит, что молва о Лжедимитрии разнеслась уже с 1600 г. “С 1600 года, когда разнеслась молва о Димитрии Иоанновиче, Борис занимался ежедневно только истязаниями и пытками; раб, клеветавший на своего господина в надежде сделаться свободным, получал от царя награждение, а господина его, или главного из служителей дома, подвергали пытке, дабы исторгнуть признание в том, чего они никогда не делали, не слыхали и не видали” (стр. 77—78). См. там же П. Пирлинг. Из Смутного времени, Сп6. 1902, стр. 2—3.

74 В Данию были отправлены думный дворянин И. С. Ржевский и дьяк Посник Дмитриев. См. “Наказная речь царских послов И. С. Ржевского и дьяка Дмитриева к датскому королю Христиану IV, с извещением о вступлении царя Бориса Федоровича на престол, с предложением королю царской дружбы и с приглашением к царю великих послов” (Рукописные акты Копенгагенского государственного архива, извлеченные Ю. Н. Щербачевым, Спб., 1897, Стр. 329—334). См. также грамоты и крестоцеловальные записи послов и царя, заключающие условия брака герцога Иоанна с Ксенией Годуновой, № 79 — 83, там же, стр. 333—362.

75 Это указание Массы в русских источниках находит подтверждение только во Временнике Тимофеева: “Первое убо и верховнейшее дело его: основание в уме своем положи и промчеся всюду, еже о здании святая святых храма сего весь подвиг бе; яко же во Иерусалиме, во царствии его хотяше устроити, подражая мняся по всему Соломону самому, яве, яко уничижив толик древнего здания святителя Петра храм Успения божия матери” (Русск. ист. библ., т. XIII, ст. 342).

76 В 1601 г. через Москву в Персию проехали два представителя папы — дон Энрикес Миранда и Франциск Коста. Папа Климент VIII посылал их к шаху Аббасу I, чтобы условиться о союзе против турок и об учреждении католической миссии в Персии. См. Р. Рiеrling, La Russie et le Saint-Siege, II, p. 378.

77 В издании Археогр. комисс., стр. 41, столб. 2: Wasof, в издании Линде, 63: Blasof. В 1602 г. 26 июня “посылал царь и великий князь в Ывань город боярина Михаила Глебовича Салтыкова да дьяка Афанасия Власьева”, Разр. кн., Симб. сборн., 146; “Новый летописец”, стр. 36.

78 “Когда мы подъехали к Москве на расстояние четырех миль, нас встретил царский ясельничий, по имени Михаил Игнатьевич Татищев, имевший при себе прекрасную серую лошадь со сплошной серебряной сбруей из кованого серебра, шириною в три пальца, и с позолоченным, усаженным драгоценными каменьями оплечьем на шее. Поводья были в виде позолоченных через звено цепей в три пальца шириною из кованого серебра, на лошади было русское седло, обтянутое парчей и в прочих отношениях роскошно убранное”, “Дневник Акселя Гюльденстерна", в пер. Ю. Н. Щербачева (“Чтения Моск. общ. ист. и др.”, 1911 г., кн. 111, отд. II, стр. 14).

79 Аксель Гюльденстерн говорит, что во встрече участвовало “10 или 11 тысяч всадников русских и немцев: впрочем, русские говорили, будто (всадников) 30 000, но на самом деле их было не больше, чем указано”. Он отмечает интересную подробность этой торжественной встречи: “Когда мы въезжали в город, ни из крепости, ни из города не стреляли, но давка от пеших и конных была невообразимая, (русские) предполагали, что во время этого въезда множество бедного люда было задавлено до смерти” (“Чтения в Моск. общ. ист. и др.”, 1911, кн. III, стр. 15).

80 Для того чтобы царица, малолетние царевичи, старшие и младшие царевны и другие родственники царицы могли смотреть на церемонии, происходившие в Грановитой палате, была устроена “смотрильная палатка” или “тайник". Более подробное описание этой палатки и смотрильной решетки см. И. Забелин.. Домашний быт русских царей, ч. I, изд. 2-е, М., 1872, стр. 241.

81 “19 октября утром в 9 часов к герцогу Гансу (Иоанну) с Симеоном Микитичем явились пятеро царских докторов медицины, а именно: доктор Каспар Фидлер из Кенигсберга, доктор Иоганн Хилькен из Риги, доктор Генрих Шрейдер из Любека, доктор Давид Васмар из Любека и доктор Христофель Райтингер, уроженец страны Венгрии... В это самое утро царь приказал собрать у ворот Кремля по крайней мере с тысячу бедняков, каковые все подучили милостыню, причем у ворот Кремля был такой шум и крик, что слышно было на нашем подворье, и мы могли предположить только, что это пожар” (“Дневник Гюльденстерна”, стр. 28—29).

82 Борис посетил больного герцога Иоанна два раза — 27 и 28 октября. “27 октября его царское величество сам был на подворье у моего господина, несмотря на то, что никто из побывавших у больного не смеет в течение трех дней являться пред очи царя — и даже (не смеет явиться перед царем) побывавший на подворье, где есть больной или покойник, если не прошло трех дней после его выноса, — так боятся русские болезней, — несмотря на это, в этот день царь сам приехал к моему господину посетить его в болезни, и как он нашел герцога очень больным и слабым, то стал горько плакать и жаловаться” (“Дневник Гюльденстерна”, стр. 32). Борис посетил герцога Иоанна также в день его смерти 28 апреля и несколько раз принимался горько плакать, “и все бывшие с ним бояре выли и кричали так, что сами не могли друг друга понять; наш толмач тоже не мог ни расслышать, ни понять, что они говорят, так они выли и кричали; и делали они это всякий раз, как начинал плакать царь” (там же, стр. 33).

83 На недоброжелательство и даже злой умысел Семена Годунова по отношению к датскому “королевичу Егану” указывают и русские источники. Например “Новый летописец”: “Доиде же то до царя Бориса, что его любят всею землею. Он же яростию наполнися и зависти и начаяше тово, что по смерти моей не посадят сына моево на царство, начат королевича не любити и не пощади дочери своей и повеле Семену Годунову, как бы над ним промыслити. Той же боярин Семен Годунов, не бояся праведного суда божия, начат он окаянный удумывати. Королевич же впаде в болезнь и присла по дохтуров. Дохтуры же быша у тово боярина Семена в приказе. Он же их посылаше. Дохтуры ж его смотриша и, пришед, возвестиша Семену, яко можно ему пособити. Он же на них свирепым оком зряще и ничево к ним не проглаголаше. Они же то провидяху, яко негодно бысть. Королевич же и умре не крещен” (стр. 56—57).

84 В издании Линде, стр. 68: Iurgen Buran, в издании Археогр. комисс., стр. 44, столб. 2: Iurgen Burow Ерген Буров — “Дневник Гюльденстерна” (стр. 41). См. грамоты Бориса Годунова к королю Христиану IV и вдовствующей королеве Софии с извещением о кончине герцога Иоанна (Рукоп. акты Копенг. гос. архива, Спб., 1897, № 85 и № 86, стр. 363 — 370).

85 В издании Линде, стр. 68: Iairus в издании Археогр. комисс., стр. 44, столб. 2: Iawas.

86 Путешествие Иоанна Датского в Москву описано в анонимной Реляции, вышедшей в 1603 г. в Магдебурге ("Warhafftige Relation der Reussischen und Muscowitischen Reyse”), составление которой Аделунг приписывает придворному проповеднику герцога Иоанна М. Иоанну Лунду или его секретарю доктору И. Веберу. См. Ф. Аделунг, Критико-литературное обозрение путешественников по России до 1700 г., пер. А. Клеванова, М., 1864, стр. 66 — 75. См. также дневник советника Акселя Гюльденстерна, сопровождавшего принца Иоанна, переведен Щербачевым и напечатан в “Чтениях Моск. общ. ист. и др.”, 1911 г., кн. III, стр. 1 — 64. Другие документы, относящиеся к этому путешествию, см. Ю. Щербачева, Датский архив, стр. 159 — 173 и “Журнад мин. нар. просв.”, 1887 г., июнь.

87 Указание Массы на то, что герцог Иоанн умер в полном сознании и мог говорить до конца, неверно. Ср. в “Дневнике Гюльденстерна”: “И царь сильно предавался горю. Тут герцог Ганс два или три раза весьма быстро и с силою поднялся в постели и повернул голову к царю, но ничего понятного сказать не мог” (стр. 34).

88 См. царскую грамоту к королю Христиану IV об отпуске из Москвы посла Акседя Гюльденстерна со свитою и о похоронах герцога Иоанна (Рук. акты Копенг. гос. архива, Спб., 1897, № 91, стр. 387—392).

89 Послы ганзейские явились в Москву 25 марта 1603 г., были представлены царю 3 апреля, были на отпуске 7 июня и выехали из Москвы 11 июня. См. отчет о поездке ганзейского посольства из Любека в Москву и Новгород в 1603 г. в книге “Сборник материалов по русской истории начала XVII в.”. Перевод, введение и примечания И. М. Болдакова, Спб., 1896, стр. 2 — 45. Ср. Буссов (стр. 28), Петрей (стр. 183). “Hist. Russ. Monum”, II, М XXXII — XXXIV.

90 Посол персидский Лачин-Бек въехал в Москву в 1603 г., 23 августа. В Разр. кн., сентября 4 “был у государя царя и великого князя казылбаской посол, в первой”, Симб. сборн., 152.

91 Иван Федорович Басманов, отправленный против Хлопка, в битве с ним под Москвою был убит. См. “Новый летописец”, стр. 58. Это событие относится к 1603 — 1604 гг.

92 Она умерла в 1603 г. 26 октября. П.С.Р.Л., т. IV, 321.

93 В мае 1604 г.

94 Масса, вероятно, говорит здесь о гибели в Дагестане (“в Тарках") русского отряда. См. “Новый летописец”: “Всех же побише на том бою болши 7000 окроме боярских людей” (стр. 57).

95 Свидетельства иностранцев о личности первого Лжедимитрия весьма разноречивы: Масса согласен с официальной московской версией и отожествляет его с Григорием Отрепьевым. Петрей также согласен с этим, но добавляет, что Гришка “свел еще короткое знакомство с одним лукавым монахом”, который им и руководил. “Заметив, что таилось в Гришке, монах познакомил его с русскими летописями и происшествиями и научил многим мошенническим проделкам, потому что он был чернокнижник, ловкий и способный на всякие дела, а Гришка имел большое понятие и расположение ко всему подобному. Монах думал, что из него выйдет что-нибудь необыкновенное, особливо потому, что у него на правой руке и на носу был такой же знак, как и у Димитрия, убитого сына Ивана Васильевича, он имел такое же маленькое лицо, жесткие, черные волосы, был низкого роста и коренастого сложения” (стр. 186). “Научив Гришку всему, монах простился с ним, извернулся опять в Русь, в широкую степь к казакам, распустил между ними такую молву, что ему известно доподлинно, что законный, наследственный государь всех русских, Дмитрий Иванович, на самом деле жив и пользуется большим значением и почетом в Литве” (стр. 187). Буссов полагает, что Гришка Отрепьев, “зная хорошо все происшествия своего отечества”, бежал из монастыря и “нашел в Белоруссии какого-то благородного юношу (то был побочный сын, Стефана Батория, как мне открыли, по доверенности, польские вельможи) и дал ему нужные наставления для своего умысла: уговорил его сделаться слугою князя Адама Вишневецкого и потом, при удобном случае, открыть ему, вельможе, с притворною горестью, будто бы ему, еще младенцу, приготовлена была насильственная смерть” (стр. 32). Маржерет считает его истинным царевичем Димитрием и передает рассказ о его спасении (стр. 20—21). Несомненно, это был польский ставленник и типичный авантюрист.

Вопрос о личности первого Лжедимитрия вызвал большую литературу. См. например Н. И. Костомаров, Кто был первый Димитрий? М., 1864. (Ср. Соловьев, История России с древнейших времен, изд. 2-е, кн. 2, Спб., 1896, стр. 742 — 753), Н. Бицин (Н. М. Павлов), Правда о Лжедимитрии, “Русский архив”, 1886 г., кн. II, В. С. Иконников, Новые исследования по истории Смутного времени, Киев, 1889, Е. Sсерkin, Wer war Pseudodemetrius I (“Archiv fuеr slavische Philologie”, Bdd. XX — XXII, 1898 — 1900, A. Hirschberg, Dymitr. Samozwanice, 1898, П.Пирлинг, Из Смутного времени, Спб., 1902 (в особенности стр. 1 — 38 и 221 — 235).

Большее значение для определения личности первого Лжедимитрия имеет открытое П. Пирлингом собственноручное письмо Лжедимитрия от 24 апреля 1604 г. к папе Клименту VIII и последующий анализ этого письма И. А. Бодуэном де Куртепе и С. Д. Пташицким, установившими московское происхождение Самозванца. См. Л. Пташицкий. Письмо первого Самозванца к папе Клименту VIII, в “Известиях Отд. русск. яз. и слов. Академии наук”, т. IV, кн. 2, Спб., 1899. Р. Pierling. Lettre de Dmitri dit le Fause a Clement VIII, Paris, 1898.

96 “Цезарев гонец Балсарь пришел к Москве в 1604 г. мая 31”, Памятники дипл. снош., т. II, стр. 818, “Цезарский посол Генрих Логау в 1604 г. 6 июля прибыл в Торжок, откуда направился в Москву” (там же, стр. 919). Буссов: "В июне 1604 года прибыл в Россию императорский посланник, барон Фон Логау, из Праги, с значительною свитою: до приезда его отдано было царское повеление, чтобы ни один нищий не встречался ему на пути и чтобы все рынки, которые мог он видеть, изобиловали жизненными припасами (стр. 41), Письмо варя Бориса к императору Рудольфу помечено ноябрем 1604 г. (См. сборник Болдакова, стр. 59 — 74).

97 См. Бутурлин, История Смутного времени, т. I, Спб., 1839, прил. № 5 и 6; Собр. госуд. грам. и догов., т. II, №76.

98 Отверница — или отверницкое наречие — название условного или тайного (искусственного) языка. Засвидетельствовано в рукописи 1786 г. Андрея Мейера, Описание кричевского графства или бывшего староства. См. “Могилевская старина”, вып. 2, Могилев — 1901, стр. 80 — 137: “Сие наречие, подобно многим российским, а особенно суздальскому, введено в употребление праздно-шатавшимися и в распутстве жившими мастеровыми, которые, привыкнув уже к лености и пьянству, принужденными находились для прокормления своего оное выдумать и сплесть, дабы посторонние их не разумели и они всех тем удобнее обкрадывать и мошенничать могли. Оно не основано ни на каких правилах и, кроме множества произвольно вымышленных, состоит из переломанных немецких и латышских слов. Употребляемая между ними таковая речь называется здесь отверницкою или отвращенкою” (стр. 90). Повидимому, этот язык складывался не столько из чужеземных слов, сколько из слов своего языка, но с “отворачиванием” слогов, перестановкой их и заменой и вставкой различных частиц (Ку, Хер, Шаце и т. д.), см. П. Симони. Искусственные языки, “Известия Отд. русск. яз. и слов. Академии наук”, т. I, 1896 (библиография)..

99 “Новый летописец”: “И уведаша же про нево такие ж воры собаки донские казаки и послаше к ному з Дону атамана Корелу, с ним же послаша к нему казаков и дары: многие и биша ему челом, чтобы он не замешкал, шол в Московское государство, а они ему все рады” (стр. 61).

100 Чернигов “поддался” 25 октября (по новому стилю 4 ноября). Собр.. госуд. грам. и догов., т. II, № 80; “Новый летописец”: “Той же окаянный Гришка, собрався с литовскими дюдми и с Черкасы, прииде на Украину под град Чернигов и начал к Чернигову приступати. Воевода и бысть тут князь Иван Татев и начат с ними битися, не ведя тово, что в ратных людех измены, и приидоша ж вси ратные люди и ево поимаше и сами здалися к Ростриге и крест ему целовали” (стр. 61 — 62).

101 Буссов говорит, что весть о покорении Путивля “ужаснула Бориса”. Он сказал князьям и боярам в глаза, что это было их дело (в чем и не ошибся), что они “изменою и крамолами стараются свергнуть его с престола”. (стр. 45 — 46).

102 Масса ошибочно называет Ивана Годунова и Морозова князьями.

103 Петрей: “Великий князь отправил послов к римскому императору и датскому королю; он сильно жаловался им на происки поляков с их Лжедимитрием и на неверность своих подданных, дружески прося при этом прислать ему на выручку иноземного войска, о чем уже гласно толковали в стране” (“Чтения в Моск. общ. ист. и др.”, 1866 г., кн. II, стр. 199).

104 Буссов: “Московитяне же, после победы, занимались казнью своих единоверцев, присягнувших Димитрию в Комарицкой волости: они повесили на деревьях за ноги несколько тысяч крестьян, с женами и детьми, и стреляли в них из ружей. Далеко были слышны вопли сих несчастных” (стр. 49). Об этом же говорит и Временник дьяка Ивана Тимофеева.

105 Стейвер — мелкая разменная монета в Голландии, равна 1/20 гульдена.

106 в “Також и в Путимле окаянной князь Василий Рубец Масальский да дьяк Богдан Сутупов здумаше, также окольничево Михаила Салтыкова поимаше, а к нему послаше с повинною, той же Гришка нача тово князь Василья жаловать”, “Новый летописец” (стр. 62).

107 Петрей: “Меж тем великий князь Борис послал в стан одного большого боярина, Василия Михаиловича Мосальского, с 80 тысячами талеров в подарок войску, чтобы оно было верно; но боярин не нашел туда дороги, а зашел с деньгами в стан Димитрия, где принят был с большим уважением, с крестом и знаменами, с игрою на трубах и барабанным боем, и остался маршалком у Лжедимитрия. Деньги, принесенные им, Димитрий роздал своим казакам и ничего не дал полякам, отчего эти хотели выйти из службы, не желая продолжать ее без денег, почему оба воеводы, Сандомирский и Киевский, бывшие с Димитрием, должны были ехать в Польшу доставать денег и набирать людей, и взяли с собою 2000 поляков” (стр. 196).

108 Войско Лжедимитрия подступило к Новгороду-Северскому 21 ноября (по и. стилю). Собр. госуд. грам. и догов., II, № 169. Войско московское под начальством Мстиславского подступило к Новгороду-Северскому 18 декабря. Собр. госуд. грам. и догов., т. II, № 171. Сведения о численности войска, собранного Борисом против Самозванца, весьма разноречивы. Буссов утверждает, что войско “около Мартинова дня состояло уже почти из 200000 человек” (стр.46). Маржерет, служивший в царском войске, говорит, что число ратников в нем “простиралось от 40 до 50000” (стр. 80). Паерле утверждает, что на помощь Новгороду-Северскому сперва подошло 60000 воинов из Москвы, а потом это войско усилилось до 130000 (стр. 13 и 17). Петрей вслед за Буссовым определяет численность московского войска в 200000 (стр. 17). Об осаде Новгорода-Соверского см. также Акты Моск. гос., I, № 42, “Новый Летописец”, стр. 62.