САМУИЛ МАСКЕВИЧ

ДНЕВНИК

МАСКЕВИЧ

Самуил Маскевич, Maskiewicz, был родом Литвин, благородной фамилии, имевшей свои поместья в Новогрудском, Пинском и Слонимском поветах. Рано вступил он на поприще войны и не оставлял его до конца жизни своей. Польша в конце XVI века и в начале XVII кипела тревогою бранною: беспрестанные рокоши или восстания дворянства против короля и сената, войны со Шведами, с Татарами, с Турками, с казаками, не давали ей ни минуты покоя, и необузданная шляхта не опускала меча. С появлением Самозванцев в нашем отечестве, открылся ей театр обширнейший: паны бросились в Россию за славою, за добычею, сперва по следам Отрепьева, потом за Тушинским Вором, под знаменами Жолкевского, Струся, Рожинского, Лисовского, Сапеги и других вождей, которыми так славится время Сигизмунда III. Увлекаемый и общим примером и врожденною отвагою, Маскевич покинул мать, поместья и пошел к Смоленску, в войске Сигизмунда, по тогдашнему обыкновению на собственных конях, с небольшим отрядом пахоликов. Здесь он простоял около 8 месяцев; ходил неоднократно на приступ, дивился доблести Шеина, мужеству Русских; но не дождался окончания осады: хоругвь князя Порыцкого, в которой был он поручиком, присоединилась к отряду гетмана Жолкевского, посланного королем отразить Русских, спешивших с наемными Немцами на помощь Смоленску. Жолкевский взял с собою не боле 3,000 человек, [8] при четырех орудиях, с намерением рассеять 60,000 Москвитян, овладеть Москвою, свергнуть Шуйского с престола и возвести Владислава. Смелый гетман напал на укрепленный лагерь наш под Клушином: бой был жестокий; Pyccкие стояли твердо, Поляки бились отчаянно; каждая рота их вступала в дело по 10 и 12 раз; роте Порыцкого было наиболее жарко; хоругвь республики готова была пасть; но Немцы нам изменили, и наше войско, разбитое на голову, обратилось в бегство, в Москве. Жолкевский шел за ним по пятам, подступил к столице, где между тем уже свергли Шуйского, заключил с боярами договор и возвел на царский престол королевича Владислава, которому вскоре присягнула вся Pocсия.

Вo всех упомянутых действиях Маскевич принимал деятельное участие: в Клушинской битве он сражался до изнеможения сил; целый день преследовал бегущих Россиян; вел переговоры с Немцами; а под Москвою, по заключении мира, приводил бояр и народ к присяге. По возвращении Жолкевского к Сигизмунду, он остался в Москве, уже преданной в руки Поляков, под главным начальством Гонсевского. Тут познакомился он со знатными Москвитянами; часто пировал у них на свадьбах, на приятельских вечеринках; осматривал столицу, замечал ее достопамятности, наблюдал наши нравы и обыкновения. Между тем, жители Москвы, обманутые в своих надеждах, решились изгнать дерзких иноземцев, и по гласу Ермогенову, единодушно напали на Поляков. Маскевич успел запереться в Кремле вместе с отрядом Гонсевского; жег и разрушал столицу; бился с Ляпуновым, с Трубецким; неоднократно выходил на поиски с паном Струсем и Ходкевичем. Когда же увидел, что Полякам не удержать за собою Россию убрался в отечество, незадолго до восстания Пожарского. В Польше он присоединился к конфедератам, требовавшим от короля жалованья за поход Московский, и вооруженною рукою брал доходы с королевских поместьев. Наконец получив [9] все, чего желал, прекратил свою беспокойную деятельность, уже со званием полковника.

Маскевич вел подробный дневник, с 1594 года по 1621, всему, что казалось ему замечательным, что сам он большею частью видел и делал, что его радовало и печалило. Записывая день за день, для себя, без всякой мысли о потомстве, он расскажет нам о набеге Наливайки, о смерти отца, о свадьбе сестры, о борьбе короля с рокошанами, о Тушинском Воре, о пропаже палаша, об осаде Смоленска, о Клушинской битве, о разорении Москвы, о голоде, о холоде, о Родненской капусте, о потери изумрудного крестика, о герое Ляпунове, о гуляке Бржезицком, о чертях, о пирах, о битвах Жолкевского с Турками. Сочинения подобного рода всегда драгоценны для потомства: даже летопись монастырская, келейная тетрадь отшельника, собирающего народные толки, может объяснить многое, чего нельзя найти в самых важных актах государственных; Маскевич же видел своими глазами такие дела, которые вероятно никогда не повторятся. Мало того: он смотрел на вещи взором наблюдателя, описывал виденное не без искусства, и, что всего важнее, любил говорить правду. Как Поляк, враг Русских, он мог винить нас иногда без основания; по крайней мере слепая злоба и несносное самохвальство, отличающая многих других Польских писателей, не руководили пером его: не давая пощады нам, он не щадил и своих. Довольно указать на описание Смоленской осады, Клушинской битвы, разрушения Москвы, в подтверждение наших слов о высоком достоинстве автора: как исторической источник времени Самозванцев, сочинение его драгоценно не менее записок Бера и Маржерета.

Дневник Маскевича доселе вполне не издан. Немцевич в своем Zbior pamietnikow historycznych о dawney Polszcze (tom. II. p. 341 — 432) напечатал только выбор из него, по весьма неисправной рукописи, со многими пропусками, важными для нашей истории смутного времени. В Немцевичевом издании [10] нет ни описания Москвы, ни изображения наших нравов. Тщательно сличение его с бывшею у меня рукописью обнаружило до 40 пропущенных мест, более или менее важных; иные пропуски простираются за 20 страниц Я переводил его с рукописи полной, хотя не древней, но очень исправной, принадлежавшей Полоцкой иезуитской Академии, быв обязан ею благосклонности и любознанию графа Д. Н. Блудова. Полоцкая рукопись в 16 долю листа, нового почерка; состоит из двух частей: в первой заключается Commentarius Alberti Stanislai Radziwill, Cancellarii Magni Ducatus Litliuaniae (история в письмах Сигизмунда III, Владислава IV и Яна-Казимира); во второй (264 стр.) Dyaryusz Samuela Maskiewicza.

Считаю излишним говорить, что в переводе моем читатель не найдет ни малейшего пропуска против подлинника. Самые ничтожные известия, вовсе чуждые нашему делу, переданы мною с возможною точностью: тогда только можем оценить автора, когда узнаем его вполне.