ЖАК МАРЖЕРЕТ. СОСТОЯНИЕ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ И ВЕЛИКОГО КНЯЖЕСТВА МОСКОВИИ С ОПИСАНИЕМ ТОГО, ЧТО ПРОИЗОШЛО ТАМ НАИБОЛЕЕ ПАМЯТНОГО И ТРАГИЧЕСКОГО ПРИ ПРАВЛЕНИИ ЧЕТЫРЕХ ИМПЕРАТОРОВ, ИМЕННО, С 1590 ГОДА ПО СЕНТЯБРЬ 1606. DrevLit.Ru

ЖАК МАРЖЕРЕТ

СОСТОЯНИЕ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ И ВЕЛИКОГО КНЯЖЕСТВА МОСКОВИИ

С ОПИСАНИЕМ ТОГО, ЧТО ПРОИЗОШЛО ТАМ НАИБОЛЕЕ ПАМЯТНОГО И ТРАГИЧЕСКОГО ПРИ ПРАВЛЕНИИ ЧЕТЫРЕХ ИМПЕРАТОРОВ, ИМЕННО, С 1590 ГОДА ПО СЕНТЯБРЬ 1606.

КАПИТАНА МАРЖЕРЕТА

Вышеназванные знатные воины должны иметь кольчугу, шлем, копье, лук и стрелу, хорошую лошадь, как и каждый из слуг; прочие должны иметь пригодных лошадей, лук, стрелы и саблю, как и их слуги; в итоге получается множество всадников на плохих лошадях, не знающих порядка, духа или дисциплины и часто приносящих армии больше вреда, чем пользы. Кроме того, есть казанские войска, которые, как считают, составляют вместе с черемисами почти 20000 всадников; есть, далее, татары, которые за ежегодную плату служат императору вместе с мордвинами, они составят от семи до восьми тысяч всадников, их жалованье — от восьми до тридцати рублей; затем есть черкесы, их от трех до четырех тысяч; затем иностранцы — немцы, поляки, греки, их две тысячи пятьсот, получающих жалованье от двенадцати до шестидесяти рублей, некоторые капитаны получают до 120 рублей, не считая земли, ее же от шестисот до тысячи четвертей.

Наконец, есть даточные люди (Datich-ney Ludej); их должны снаряжать патриархи, епископы, игумены и прочие священнослужители, владеющие землями, а именно одного конного и одного пешего с каждых ста четвертей, как сказано выше; порой, еcли нужно, берут у сказанных священнослужителей вместо людей большое количество лошадей, чтобы перевозить артиллерию и прочие боевые припасы, и для стрельцов и прочих, которых нужно снабжать лошадьми; этого бывает достаточно для кавалерии.

Их лошади большей частью приводятся из Ногайской Татарии, каковых лошадей называют конями (Koin); они среднего роста, весьма хороши в работе и скачут семь-восемь часов без отдыха, но если их совсем загнали, нужно [179] четыре-пять месяцев, чтобы восстановить их силы. Они весьма пугливы и очень боятся аркебузных выстрелов; их никогда не подковывают, так же как и местных лошадей; овса они едят мало или совсем не едят, и если есть намерение его давать, то нужно приучать их мало-помалу. Затем у них есть грузинские легкие верховые лошади, но они не распространены, это весьма красивые и хорошие лошади, но не сравнимые с конями по выносливости и скорости, разве только в беге на короткое расстояние. Затем у них есть лошади турецкие и польские, которых они называют аргамаками (Argamak), среди них есть хорошие; все их лошади — мерины; кроме того, среди ногайских встречаются, но довольно редко, очень хорошие лошадки, совсем белые и в мелких черных пятнах, как тигры или леопарды, так что их можно принять за раскрашенных. Местные лошади называются меринами (Merin), они обычно маленькие и хорошие, прежде всего те, что из Вологды и ее окрестностей, и гораздо скорее объезжаются, чем татарские. За двадцать рублей можно приобрести весьма красивую и хорошую татарскую или местную лошадь, которая послужит больше, чем аргамак — турецкая лошадь, которая будет стоить пятьдесят, шестьдесят и сто рублей. Все их лошади болеют больше, чем во Франции, они очень подвержены болезни, называемой норица (Naritse); это гной, скапливающийся спереди, и если его быстро не истребить, он бросается в ноги, и тогда нет спасения. Но как только его замечают, то прорезают кожу на груди почти между ногами и вкладывают туда веревку из пеньки и древесной коры, которую натирают дегтем, затем два-три раза в день заставляют лошадь бегать, пока она не будет вся в мыле, и часто передвигают названную веревку, и через три-четыре дня созревает нечистота, которая выходит через отверстие. Так продолжается до пятнадцати дней или трех недель, затем вынимают веревку, и дыра начинает закрываться, лошади после этого вполне пригодны. А чтобы избежать этой болезни, они загоняют всех лошадей в реку, когда та вскроется ото льда, [180] где держат их по шею в воде час или два, пока они едва смогут держаться на ногах от сильной дрожи, от чего они весьма истощаются; так как это продолжается в течение пятнадцати дней, но после того становятся весьма резвыми. Названные лошади также весьма склонны к запалу. Татарскую или местную лошадь считают пригодной к работе лишь с семи или восьми лет и продолжают считать таковой до 20 лет; я видел двадцатипяти-и тридцатилетних лошадей, несущих добрую службу, а с виду их можно было принять за молодых десяти-или двенадцатилетних; и среди них есть весьма хорошие иноходцы.

Лучшая пехота состоит, как было сказано выше, из стрельцов и казаков (Cosaks), о которых еще не было речи; помимо, десяти тысяч аркебузиров в Москве, они есть в каждом городе, приближенном на сто верст к татарским границам, смотря по величине имеющихся там замков, по шестьдесят, восемьдесят, более или менее, и до ста пятидесяти, не считая пограничных городов, где их вполне достаточно. Затем есть казаки, которых рассылают зимой в города по ту сторону Оки, они получают равно со стрельцами плату, и хлеб; сверх того, император снабжает их порохом и свинцом. Есть еще другие [казаки], имеющие земли и не покидающие гарнизонов. Из них наберется от 5000 до 6000 владеющих оружием. Затем есть настоящие казаки, которые держатся в татарских равнинах вдоль таких рек, как Волга, Дон, Днепр и другие, и часто наносят гораздо больший урон татарам, чем вся русская армия; они не получают большого содержания от императора, разве только, как говорят, свободу своевольничать как им вздумается. Им позволяется иногда являться в пограничные города, продавать там свою добычу и покупать что нужно. Когда император намеревается обратиться к ним, он посылает им пороха, свинца и каких-нибудь 7, 8 или 10 тысяч рублей; обычно именно они приводят из Татарии первых пленников, от которых узнают замысел неприятеля. Тому, кто взял пленного и привел его, обычно дарят хорошего сукна и камки, [181] чтобы из того и другого сделать платье, 40 куниц, серебряную чашу и 20 или 30 рублей. Они располагаются по рекам числом от 8 до 10 тысяч, готовясь соединиться с армией по приказу императора, что происходит в случае необходимости. Казаки с верховьев Днепра держатся чаще всего в Подолии, отряжая по одному человеку с каждых ста четвертей; все это крестьяне, более способные управляться с плугом, чем с аркебузой, хотя их не отличишь по одежде, так как они должны быть одеты по-казацки, именно в платье ниже колен, узкое, как камзол, с большим воротником, отвернутым назад, доходящим до пояса. Половина из них должны иметь аркебузы, по два фунта пороха, четыре фунта свинца и саблю.

Остальные подчиняются тем, кто их посылает, и должны иметь лук, стрелы и саблю или нечто вроде рогатины, пригодное скорее для того, чтобы проткнуть медведя, вылезающего из берлоги, чем для всего того, что им делают. Не нужно забывать про саблю. Кроме того, и купцы должны при необходимости снаряжать воинов в соответствии, со своими средствами, кто трех, кто четырех, более или менее.

Как замечено выше, казаки обычно в начале великого поста приводят пленников, от которых узнают, не собирается ли татарин, и в соответствии со сведениями по всей стране отдается приказ, чтобы, пока лежит снег, все отправляли съестные припасы в города, у который решено встретить неприятеля. Эти припасы перевозят на санях в сказанные города; они состоят из Suchary, то-есть хлеба, нарезанного на мелкие кусочки и высушенного в печке, как сухарь. Затем, из крупы (Group), которая делается из проса, очищенного ячменя, но главным образом из овса. Затем у них есть толокно (Tolotna), это прокипяченный, затем высушенный овес, превращенный в муку; они приготовляют его по-разному, как для еды, так и для питья: всыпают две-три ложки названной муки в хорошую чарку воды с двумя-тремя крупинками соли, размешивают, выпивают и считают это вкусным и здоровым напитком. Затем [182] соленая и копченая свинина, говядина и баранина, масло и сушеный и мелко толченный, как песок, сыр, из двух-трех ложек его делают похлебку; затем много водки и сушеная и соленая рыба, которую они едят сырой. Это пища начальников, так как остальные довольствуются сухарями, овсяной крупой и толокном с небольшим количеством соли. Они редко выступают в поход против татар, пока не появится трава. Относительно других врагов придерживаются того же порядка, если только они не являются неожиданно. Таким образом, и во время войны, и без нее император почти ничего не тратит на воинство, разве только на вознаграждения за какие-нибудь заслуги, именно тому, кто возьмет пленного, убьет врага, получит рану и тому подобное, так как им в соответствии со званием дарят кусок золотой парчи или другой шелковой материи на платье.

Русские императоры имеют сношение с римским императором, королями английским и датским и шахом персидским; также имеют и имели с древности с королями польским и шведским, но в настоящее время только для виду, так как они постоянно подозревают друг друга, не зная, когда разразится война. Что касается турок, то с тех пор, как они сняли осаду Астрахани, которую осадили около сорока лет назад с ногайскими татарами и некоторым числом пятигорских черкесов, т. е. грузин, в России побывали всего лишь два турецких посла и два русских — в Константинополе, так что хотя они вовсе, не воюют друг с другом, но меж ними не было переписки и приветствий в течение тридцати лет, как если бы они были гораздо более удалены. С тех пор не было войн, кроме как с крымскими татарами и пятигорскими черкесами, т, е. грузинами, потому что на их землях и границах были построены четыре или пять городов и замков, главные — Терский городок и Самара. В 1605 году грузины взяли один из ближайших к их границам замков при некоторой помощи турок, но это дело было несерьезное. Грузины — люди воинственные, лошади у них весьма хороши и большей частью легкой верховой породы; [183] они вооружены легкими нагрудными латами превосходного закала, весьма ловки и все носят пики или дротики; они могли бы нанести большой урон России, если бы были столь же многочисленны, как прочие ее соседи, хотя их и разделяет Волга, так как они живут между морем Каспием и Понтом Евксинским.

Вернемся к Борису Федоровичу, ставшему императором первого сентября тысяча пятьсот девяносто восьмого года и в большем благоденствии, чем при любом из его предшественников, мирно вкушавшему власть; который изменил обычаю выслушивать каждое ходатайство и прошение особо, и вместо того скрывался, показываясь народу редко и с гораздо большими церемониями и неохотой, чем любой из его предшественников. У него был сын, по имени Федор Борисович, и дочь. Тогда он начал действовать с целью породниться с какими-нибудь чужеземными государями, чтобы утвердиться на троне самому и закрепить его за своими родственниками. Кроме того, он начал ссылать тех, в ком сомневался, и заключал браки по своему усмотрению, соединяя узами родства со своим домом важнейших из тех, кем надеялся воспользоваться; и в городе Москве осталось лишь пять или шесть домов, с которыми он не породнился, а именно дом Мстиславского, неженатого и имевшего двух сестер, одна из которых вышла за царя Симеона, другую, незамужнюю, он отдал против ее воли в монахини и не позволил сказанному Мстиславскому жениться; затем был дом Шуйских, их было три брата; чтобы породниться со сказанным домом, он выдал за среднего брата, по имени Дмитрий ²³, сестру своей жены, не разрешив жениться старшему, князю Василию Ивановичу Шуйскому ²⁴, ныне правящему в Московии, о котором будет подробно говориться ниже, из опасения, чтобы какие-нибудь дома, соединившись, вместе, не оказали бы ему сопротивления. В конце концов он отправил в ссылку царя Симеона, о котором пространно говорилось выше, женатого на сестре сказанного Мстиславского. Когда тот был в ссылке, сказанный император Борис послал [184] ему в день своего рождения, день, широко празднуемый по всей России, письмо, в котором обнадеживал его скорым прощением, и тот, кто принес письмо и посланное одновременно Борисом испанское вино, дал ему и его слуге выпить за здоровье императора, и спустя немного времени они ослепли, и сказанный царь Симеон и поныне слеп, этот рассказ я слышал из его собственных уст.

Во второй год своего правления он сумел заманить в страну Густава ²⁵, сына шведского короля Эрика ²⁶ (который был низложен своим братом, шведским королем Иоанном) ²⁷, пообещав дать ему в жены свою дочь, если тот оправдает его надежды. Он действительно был принят с большим великолепием и удостоен больших подарков от императора, именно: серебряной посуды для своего двора, многих тканей — золотой и серебряной персидской парчи, бархата, атласа и других шелковых тканей для всей его свиты, драгоценностей, золотых и жемчужных цепей, многих прекрасных лошадей с полной сбруей, всевозможных мехов и суммы денег, которая поистине не соответствовала дарам, именно десяти тысяч рублей. Он въехал в Москву как принц, но проявил себя не лучшим образом; в конце концов, как впавший в немилость, был выслан в Углич (город, где, как полагали, был умерщвлен Дмитрий Иванович); его годовой доход, при надлежащей экономии, поднимался до четырех тысяч рублей.

В тысяча шестисотом году явилось великое посольство из Польши, именно Лев Сапега ²⁸, нынешний канцлер Литвы, с которым был заключен мир на двадцать лет; его долго задерживали против воли, и он жил в Москве с августа до конца великого поста 1601 года, поскольку Борис был тогда болен. В день, когда он получил свои грамоты, он поцеловал руку императора, сидевшего в приемной палате на императорском троне, с короной на голове, скипетром в руке, золотой державой перед собой; сын его сидел рядом по левую руку, вельможи из думы и окольничие сидели на скамьях кругом палаты, одетые в платья из очень дорогой золотой парчи, обшитые жемчугом, в шапках из черной лисы; [185] по обе стороны от императора стояли по два молодых вельможи, одетых в платья из белого бархата, снаружи кругом обшитые горностаем на ширину в полфута, в белых шапках, с двумя золотыми цепями крестообразно на шее и каждый с дорогим боевым топором из дамасской стали, они держат их на плече, словно готовясь нанести удар; все это олицетворяет величие государя. Большая зала, через которую проходят послы, полна скамей, на которых сидят прочие дворяне, одетые так же; никто не смеет присутствовать там без платья из золотой парчи; они не шевельнутся, пока посол не проследует по проходу, оставленному для этой цели, и там такая тишина, что можно было бы счесть палату и залу пустыми. Таков обычный порядок приема послов. Он обедал в присутствии императора, с ним и все его люди, числом до трехсот человек, им подавали на золотой посуде, которой там великое множество, я имею в виду блюда, так как ни о тарелках, ни о салфетках там и речи нет, даже император ими совсем не пользуется, и ели очень хорошую, но плохо приготовленную рыбу, так как это было в великий пост, когда они не едят яиц, масла, ничего молочного, и много выпил за здоровье обеих сторон; он был отправлен с хорошими и почетными дарами.

А нужно заметить, что по древнему обычаю страны императору подают на стол весьма пышно, а именно двести или триста дворян, одетых в платья из золотой или серебряной персидской парчи, с большим воротником, расшитым жемчугом, который спускается сзади по плечам на добрых полфута, и в круглых шапках, также расшитых, сказанные шапки совсем, без полей, но сделаны в точности как суповая чашка без ручек, а сверху сказанной шапки высокая шапка из черной лисы, затем массивные золотые цепи на шее; и сказанные двести или триста человек, число которых увеличивают смотря по количеству приглашенных, назначены подносить императору кушанья и держать их до тех пор, пока он не спросит того или другого. Порядок таков, что после того, как усядется император, а также послы [186] или другие приглашенные, вышесказанные дворяне, одетые как сказано, начинают проходить по двое перед столом императора, низко ему кланяются и отправляются также по двое, одни за другими, выносить кушанья из кухонь и подносят их императору; но перед тем, как появится кушанье, приносят на все столы водку в серебряных сосудах вместе с маленькими чашками, чтобы наливать в них и пить. На сказанных столах только хлеб, соль, уксус и перец, но совсем нет ни тарелок, ни салфеток. После того как выпьют или пока пьют водку, император посылает со своего стола каждому в отдельности кусок хлеба, называя громко по имени того, кому его предназначает, тот встает, и ему дают хлеб, говоря: Zar hospodar y veliqui knez: N.fsia Russia jaloet tebe, то есть, император, господин и великий герцог наш, всей России, оказывает тебе милость; тот его берет, кланяется и затем садится, и так каждому в отдельности. Затем, когда приносят кушанье, император отправляет полное блюдо кушанья каждому из знатных, и после этого на все столы подаются яства в великом изобилии. Затем император посылает каждому отдельно кубок или чашу какого-нибудь испанского вина, с вышеописанными словами и обрядами; затем, когда обед перевалит за середину, император снова посылает каждому большую чашу красного меда, какового есть у них различные сорта. После этого приносят большие серебряные тазы, полные белого меда, которые ставят на столы, и все большими чашами черпают оттуда, и по мере того, как один опустеет, приносят другой, с другим сортом, более или менее крепким, смотря какой спросят. Затем император в третий [раз] посылает каждому чашу крепкого меда или вина кларета. В заключение, когда император отобедает, он посылает каждому в четвертый и последний раз очередную чашу, полную паточного меда (Patisni mied), т. е. напитка из чистейшего меда, он не крепкий, но прозрачный как родниковая вода и весьма вкусный. После этого император посылает каждому в отдельности блюдо с кушаньем, которое тот отсылает домой, [187] а для тех, к кому император более всего благоволит, он, прежде чем послать, отведывает сказанного кушанья, причем повторяются вышеназванные слова, как и всякий раз при подношении во время обеда. Кроме приглашенных, император посылает домой каждому дворянину и всем тем, кого он жалует, блюдо кушанья, которое называется подача (Podadh); и не только с пиршеств, но ежедневно по разу, что соблюдается возможно точнее. Если император не расположен пировать с послом после приема, то, по обычаю страны, император посылает обед к нему домой следующим порядком: прежде всего посылают знатного дворянина, одетого в золотую парчу, с воротником и в шапке, расшитыми жемчугом, который перед обедом отправляется верхом, чтобы передать послу приветствие и объявить милость императора, а также чтобы составить ему компанию за обедом. Его лошадь окружают пятнадцать или двадцать слуг, за ним идут два человека, несущие каждый по скатерти, свернутой в свиток, затем следуют двое других, несущие солонки, и еще двое с двумя уксусницами, полными уксуса, затем еще двое, один из которых несет два ножа, а другой две ложки, весьма дорогие; далее следует хлеб, который несут шесть человек, идущих по двое, далее следует водка, и за ними дюжина человек, несущих каждый по серебряному сосуду примерно в три шопина каждый, с разными винами, но большей частью крепкими винами — испанскими, канарскими и другими, после этого несут столько же больших кубков немецкой работы; дальше следуют кушанья, именно: сначала те, которые едят холодными в первую очередь, затем вареное и жареное и наконец пирожное, все эти кушанья приносятся в больших серебряных блюдах, но если император благоволит послу, то вся посуда, которой накрывают на стол, — золотая; затем появляются восемнадцать или двадцать больших жбанов меда различных сортов, каждый из них несут два человека, далее следует дюжина людей, несущих каждый пять-шесть больших чаш для питья, и после всего следуют две или три тележки с медом и сикерой для прислуги, все несут назначенные [188] для этого стрельцы, которые весьма парадно одеты. Я видел до трех-и четырехсот их, несущих, как рассказано, кушанья и напитки для одного обеда, и видел, как в один день посылали три обеда разным послам, но одному больше, другому меньше; однако тем же вышеописанным порядком.

В 1601 году начался тот великий голод, который продлился три года; мерка зерна, которая продавалась раньше за пятнадцать солей, продавалась за три рубля, что составляет почти двадцать ливров. В продолжение этих трех лет совершались вещи столь чудовищные, что выглядят невероятными, ибо было довольно привычно видеть, как муж покидал жену и детей, жена умерщвляла мужа, мать — детей, чтобы их съесть. Я был также свидетелем, как четыре жившие по соседству женщины, оставленные мужьями, сговорились, что одна пойдет на рынок купить телегу дров, сделав это, пообещает крестьянину заплатить в доме; но когда, разгрузив дрова, он вошел в избу, чтобы получить плату, то был удавлен этими женщинами и положен туда, где на холоде мог сохраняться, дожидаясь, пока его лошадь будет ими съедена в первую очередь; когда это открылось, признались в содеянном и в том, что тело этого крестьянина было третьим. Словом, это был столь великий голод, что, не считая тех, кто умер в других городах России, в городе Москве умерли от голода более ста двадцати тысяч человек; они были похоронены в трех назначенных для этого местах за городом, о чем заботились по приказу и на средства императора, даже о саванах для погребения. Причина столь большого числа умерших в городе Москве состоит в том, что император Борис велел ежедневно раздавать милостыню всем бедным, сколько их будет, каждому по одной московке, т. е. около семи турских денье, так что, прослышав о щедрости императора, все бежали туда, хотя у некоторых из них еще было на что жить; а когда прибывали в Москву, то не могли прожить на сказанные семь денье, хотя в большие праздники и по воскресеньям получали денинг, т. е. вдвойне, и, впадая в еще большую [189] слабость, умирали в сказанном городе или на дорогах, возвращаясь обратно. В конце концов Борис, узнав, что все бегут в Москву, чтобы в Москве умереть, и что страна мало-помалу начала обезлюдевать, приказал больше ничего им не подавать; с этого времени стали находить их на дорогах мертвыми и полумертвыми от перенесенных холода и голода, что было необычайным зрелищем. Сумма, которую император Борис потратил на бедных, невероятна; не считая расходов, которые он понес в Москве, по всей России не было города, куда бы он не послал больше или меньше для прокормления сказанных нищих. Мне известно, что он послал в Смоленск с одним моим знакомым двадцать тысяч рублей. Его хорошей чертой было то, что он обычно щедро раздавал милостыни и много богатств передал священнослужителям, которые в свою очередь все были за него. Этот голод значительно уменьшил силы России и доход императора.

В начале августа тысяча шестьсот второго года приехал герцог Иоанн ²⁹, брат короля датского Христиана ³⁰, чтобы жениться на дочери императора. По обычаю страны, он был встречен с большими почестями; в его свите было около двухсот человек, охрана состояла из двадцати четырех аркебузиров и двадцати четырех алебардщиков. Через три дня после приезда он имел аудиенцию у его величества, который принял его весьма ласково, называя сыном; для него было приготовлено в приемной палате кресло рядом с сыном [императора], на которое его усадили. После приема он отобедал вместе с императором за его столом, чего прежде не бывало, так как против обычая страны, чтобы там сидел кто-либо, кроме сыновей [императора]. После того как поднялись от стола, сделав ему богатые подарки, проводили в его жилище. Дней пятнадцать спустя он заболел, как считают, от невоздержанности, от чего умер спустя некоторое время. Император со своим сыном трижды навещал его во время болезни и много сожалел о нем; все врачи впали в немилость. Император не допустил, чтобы его набальзамировали, так как это противоречит их религии. Он был [190] похоронен в немецкой церкви, в двух верстах от города; все дворяне сопровождали его до сказанной церкви, где они оставались до самого конца обряда; император и все его дворянство три недели носили по нему траур. Немного позже умерла императрица — сестра его, вдова Федора Ивановича; она была похоронена в женском монастыре.

Все это время его беспокойство и подозрительность постоянно возрастали; он много раз ссылал Шуйских, подозревая их больше всех остальных, хотя средний брат был женат на сестре его жены; многие были безвинно подвергнуты пыткам за то, что навещали их даже тогда, когда они были в милости. Без приказания императора ни один врач под страхом изгнания не смел посещать вельмож или давать им что-либо, так как во всей России никогда не бывало никаких врачей, кроме тех, которые служат императору, даже ни одной аптекарской лавки. Наконец, прослышав в тысяча шестисотом году молву, что некоторые считают Дмитрия Ивановича живым, он с тех пор целые дни только и делал, что пытал и мучил по этому поводу. Отныне, если слуга доносил на своего хозяина, хотя бы ложно, в надежде получить свободу, он бывал им вознагражден, а хозяина или кого-нибудь из его главных слуг подвергали пытке, чтобы заставить их сознаться в том, чего они никогда не делали, не видели и не слышали. Мать сказанного Дмитрия была взята из монастыря, где она жила, и отправлена примерно за шестьсот верст от Москвы. Наконец осталось совсем мало хороших фамилий, которые не испытали бы, что такое подозрительность тирана, хотя его считали очень милосердным государем, так как за время своего правления до прихода Дмитрия в Россию он не казнил публично и десяти человек, кроме каких-то воров, которых собралось числом до пятисот, и многие из них, взятые под стражу, были повешены. Но тайно множество людей были подвергнуты пытке, отправлены в ссылку, отравлены в дороге и бесконечное число утоплены; однако он не почувствовал облегчения.

Наконец в 1604 году объявился тот, кого он так [191] опасался, а именно Дмитрий Иванович, сын императора Ивана Васильевича, которого, как было сказано выше, считали убитым в Угличе. Он примерно с четырьмя тысячами человек вступил в Россию через Подольскую границу, осадил сначала замок под названием Чернигов, который сдался, затем другой, который также сдался, затем они пришли в Путивль, очень большой и богатый город, который сдался, и с ним многие другие замки, как Рыльск, Кромы, Карачев и многие другие, а в стороне Татарии сдались Царьгород, Борисов Город, Ливны и другие города. И поскольку его войско выросло, он начал осаду Новгород-Северского, это замок, стоящий на горе, губернатора которого звали Петр Федорович Басманов ³¹ (о котором будет сказано ниже), который оказал столь хорошее сопротивление, что он не смог его взять.

Наконец 15 декабря армия императора Бориса расположилась верстах в десяти от его армии. Князь Федор Иванович Мстиславский, бывший генералом основной армии, ждал еще подкрепления; несмотря на это, 20 декабря две армии сошлись и после двух-трёхчасовой стычки разошлись без особых потерь, разве что Дмитрий упустил там хороший случай из-за неопытности своих капитанов в военном искусстве: вступив в схватку, он повел три польских отряда в атаку на один из батальонов столь яростно, что сказанный батальон опрокинулся на правое крыло и также на основную армию в таком беспорядке и смятении, что вся армия, кроме левого крыла, смешалась и обратила врагам тыл, так что если бы другая сотня всадников ударила во фланг или по другому батальону, наполовину смешавшемуся, то без сомнения четыре отряда разбили бы всю армию императора; притом сказанный Мстиславский, генерал армии, был сбит с лошади и получил три или четыре раны в голову и был бы взят в плен Дмитрием, если бы не дюжина аркебузиров, которые избавили его от пленения. Словом, можно сказать, что у русских не было рук, чтобы биться, несмотря на то что их было от сорока до пятидесяти [192] тысяч человек. Армии, разойдясь в стороны, пребывали в бездействии до рождества; пленники, между которыми находился капитан польской кавалерии по имени Домарацкий ³², были отправлены в Москву.

Двадцать восьмого декабря Дмитрий Иванович, видя, что ничего не может сделать, снял осаду Новгорода и ушел в Северскую землю, которая весьма плодородна, где большая часть поляков его покинула. Несмотря на это, он собрал все силы, какие смог, как русских, казаков, так и поляков и доброе число крестьян, которые приучались к оружию. Армия Бориса также крепла С каждым днем, хотя одна его армия находилась в стороне Кром и преследовала сказанного Дмитрия (но так медленно, что можно было бы подумать, что они не хотят встретиться). Наконец, миновав леса и чащи, через которые армию проводили в течение целого месяца, они снова приблизились к войскам Дмитрия, который, узнав, что армия расположилась в деревне в такой тесноте, что невозможно было двинуться, решил напасть ночью врасплох и предать огню сказанную деревню при помощи нескольких крестьян, которые знали к ней подходы. Но они были со всех сторон обнаружены дозорами и так настороженно держались до утра; а это было утро 21 января 1605 года. Армии сблизились и, после нескольких стычек, при пушечной стрельбе с обеих сторон, Дмитрий послал свою главную кавалерию вдоль ложбины, чтобы попытаться отрезать армию от деревни; узнав об этом, Мстиславский выдвинул вперед правое крыло с двумя отрядами иноземцев. Сказанный поляк, видя, что его предупредили, пошел ва-банк, атаковав с какими-нибудь десятью отрядами кавалерии правое крыло с такой яростью, что после некоторого сопротивления, оказанного сказанными иноземцами, все обратились в бегство, кроме основной армии, которая была как в исступлении и не трогалась, словно потеряв всякую чувствительность. Он двинулся вправо, к деревне, у которой находилась большая часть пехоты и несколько пушек. Сказанная пехота, видя поляков так близко, дала залп в десять или [193] двенадцать тысяч аркебузных выстрелов, который произвел такой ужас среди поляков, что они в полном смятении обратились в бегство. Тем временем остаток их кавалерии и пехота приближались с возможно большим проворством, думая, что дело выиграно. Но, увидев своих, бегущих в таком беспорядке, пустились догонять; и пять или шесть тысяч всадников преследовали их более семи или восьми верст. Дмитрий потерял почти всю свою пехоту, пятнадцать знамен и штандартов, тридцать пушек и пять или шесть тысяч человек убитыми, не считая пленных, из которых все, оказавшиеся русскими, были повешены сбреди армии, другие со знаменами и штандартами, трубами и барабанами были с триумфом уведены в город Москву. Дмитрий с остатком своих войск ушел в Путивль, где оставался до мая.

Армия Бориса приступила к осаде Рыльска, сдавшегося сказанному Дмитрию. Но, пробыв там в бездействии пятнадцать дней, сняли осаду с намерением распустить на несколько месяцев армию, которая очень устала. Однако Борис, узнав об этом, написал командующим своей армии, безоговорочно запретив ее распускать. После того как армия немного оправилась и отдохнула в Северской земле, Мстиславский и князь Василий Иванович Шуйский (который был послан из Москвы в товарищи сказанному Мстиславскому) направились к другой армии, которая, прослышав о поражении Дмитрия, осадила Кромы. Обе соединившиеся армии пребывали под Кромами, не занимаясь ничем достойным и только насмехаясь друг над другом, до кончины сказанного Бориса Федоровича, который умер от апоплексии в субботу двадцать третьего апреля, в сказанный год.

А прежде чем перейти к дальнейшему, следует отметить, что меж ними совсем не бывает дуэлей, так как, во-первых, они не носят никакого оружия, разве только на войне или в путешествии, и если кто-нибудь оскорблен словами или иначе, то должно требовать удовлетворения только через суд, который приговаривает того, кто задел честь другого, к штрафу, называемому бесчестие (Beshest), т. е. [194] удовлетворение за оскорбление, который всегда определяется пострадавшим, именно: подвергнуть ли его битью батогами (что происходит таким образом: ему обнажают спину до рубахи, затем укладывают его на землю на живот, два человека держат его, один за голову и другой за ноги, и прутьями в палец толщиной бьют его по спине в присутствии судьи и оскорбленного, и все это до тех пор, пока судья не скажет «довольно»); или же обязать его выплатить заинтересованному в качестве возмещения сумму жалованья, которое тот ежегодно получает от императора, но если тот женат, он должен заплатить вдвое больше в удовлетворение за оскорбление его жены, так что если тот получает пятнадцать рублей ежегодного жалованья, он платит ему пятнадцать рублей в удовлетворение за оскорбление и тридцать рублей для его жены, что составляет сорок пять рублей, и так поступают, каким бы ни было жалованье. Но оскорбление может быть таким, что оскорбившего высекут кнутом, водя по городу, сверх того он заплатит сказанную сумму и затем будет сослан. Если в непредвиденном случае, какому я был свидетелем один раз за шесть лет, произойдет дуэль между иностранцами и если одна из сторон будет ранена, будь то вызвавший или вызванный, так как для них это безразлично, его наказывают как убийцу, и ничто ему не служит оправданием. Более того, хотя бы человек был сильно оскорблен словами, однако ему не разрешается ударить хотя бы только рукой под угрозой вышесказанного. Если это случается и другой возвращает ему удар, то, в случае жалобы, их обоих приговаривают к вышеназванному наказанию или к уплате штрафа императору, по той же причине, как они говорят, что, отомстив за себя оскорблением или возвратив удар оскорбителю, оскорбленный присвоил власть суда (который один только и сохраняет за собой право разбирать проступки и наказывать за них); и поэтому суд намного более скор и строг при этих спорах, оскорблениях и клевете, чем при любых других делах. Это соблюдается весьма строго не только в городах в мирное время, но также [195] в армиях во время войны, относясь лишь к дворянству (так как удовлетворение за оскорбление простолюдина и горожанина всего лишь два рубля). Правда, они не придираются к каждому слову, потому что весьма просты в разговоре, так как употребляют только «ты», и даже были еще проще, так как, если идет разговор о чем-либо сомнительном или небывалом, то вместо того, чтобы сказать: «Это по-вашему», или «Простите меня», или тому подобное, они говорят: «Ты врешь», и так даже слуга своему господину. И хотя Иван Васильевич был прозван и считался тираном, однако не считал за дурное подобные уличения во лжи; но теперь с тех пор как среди них появились иностранцы, не прибегают к ним так свободно, как каких-нибудь двадцать или тридцать лет назад.

Тотчас после смерти сказанного Бориса, до того как армия узнала о его смерти, князья Мстиславский и Шуйский были отозваны его женой императрицей и Федором Борисовичем, сыном покойного ³³. Двадцать седьмого [апреля] для того, чтобы привести воинство к присяге, и для того, чтобы занять место своих предшественников, в армию приехал Петр Федорович Басманов (который был губернатором Новгорода, когда Дмитрий его осаждал) и с ним еще один [воевода]. Армия, признав императором, присягнула в верности и послушании Федору Борисовичу, сыну покойного, который послал весьма благосклонные письма в армию, увещевая ее хранить по отношению к нему ту же верность, что она показала по отношению к его усопшему отцу Борису Федоровичу, заверяя в своей щедрости к каждому по истечении шести недель траура.

Князья Василий Иванович Голицын ³⁴ и Петр Федорович Басманов со многими другими семнадцатого мая перешли к Дмитрию Ивановичу и взяли в качестве пленников двух других воевод, Ивана Ивановича Годунова ³⁵ и Михаила Салтыкова ³⁶. Остальные воеводы и армия пустились бежать в Москву, бросив в окопах все пушки и военные припасы. Изо дня в день города и замки сдавались сказанному Дмитрию, [196] который выступил из Путивля навстречу армии. У него было только шесть отрядов польской кавалерии, т. е. шестьсот человек, некоторое число казаков с верховьев Дона и Днепра и немного русских. Он немедленно послал приказ распустить армию на отдых недели на три-четыре, именно тех, у кого были земли по эту сторону от Москвы, а остаток армии послал отрезать съестные припасы от города Москвы. Сам же с двумя тысячами человек отправился короткими переходами к сказанному городу Москве, ежедневно посылая туда письма как к дворянству, так и к простому люду, уверяя их в своем милосердии, если они сдадутся, и указывая, что прежде бог, а затем и он не преминут наказать их за упрямство и непокорность, если они останутся при своем. Наконец, получив одно из сказанных писем, народ собрался на площади перед замком. Мстиславский, Шуйский, Бельский ³⁷ и другие были посланы, чтобы усмирить волнение; тем не менее письма были публично прочитаны; и, распалив друг друга, те и другие побежали в замок, захватили императрицу — вдову покойного императора Бориса с сыном и дочерью и сверх того всех Годуновых, Сабуровых и Вельяминовых, это все одна семья ³⁸, и разграбили все, что нашли.

Дмитрий Иванович был в Туле — городе, удаленном от Москвы на сто шестьдесят верст, когда он получил известие о происшедшем, и поспешил отправить князя Василия Голицына, чтобы привести город к присяге. Вся знать вышла навстречу сказанному Дмитрию к Туле. Наконец двадцатого июня императрица — вдова покойного — и его сын Федор Борисович были, как считают, удавлены, но был пущен слух, что они отравились. Дочь была оставлена под стражей, все другие родственники сосланы кто куда. Покойный Борис Федорович был по просьбе вельмож вырыт в Архангельской церкви, месте погребения великих князей и императоров, и захоронен в другой церкви.

Наконец тридцатого июня Дмитрий Иванович вступил в город Москву; приехав туда, он поспешил отправить [197] Мстиславского, Шуйского, Воротынского ³⁹, Мосальского ⁴⁰ за своей матерью, императрицей, которая находилась в монастыре за 600 верст от Москвы. Дмитрий отправился встречать ее за версту от города, и, после четвертьчасовой беседы в присутствии всех дворян и жителей города, она взошла в карету, а император Дмитрий и все дворянство, пешком, окружив карету, препроводили ее до императорского дворца, где она жила до тех пор, пока не был перестроен для нее монастырь, в котором похоронена императрица — вдова императора Федора, сестра Бориса. Наконец в конце июля он короновался, что совершилось без больших торжеств, разве только весь путь от покоев до церкви Богоматери и оттуда до Архангельской был устлан алым сукном, а сверху золотой персидской парчой, по которой он шагал. Когда он вошел в сказанную церковь Богоматери, где его ждал патриарх со всем духовенством, то после молитв и других обрядов ему вынесли из сокровищницы корону, скипетр и золотую державу, которые были ему вручены; затем, когда он выходил из сказанной церкви, направляясь в Архангельскую, по пути бросали мелкие золотые монеты, стоимостью в полэкю, в экю и некоторые в два экю, отчеканенные для этого случая, так как в России совсем не делают золотых монет; а из Архангельской [церкви] он возвратился в свой дворец, где был накрыт стол для всех, кто мог усесться. Так они обычно поступают при коронации.

Немного времени спустя князь Василий Шуйский был обвинен и изобличен в присутствии лиц, избранных от всех сословий, в преступлений оскорбления величества и приговорен императором Дмитрием Ивановичем к отсечению головы, а два его брата — к ссылке. Четыре дня спустя он был приведен на площадь, но, когда голова его была уже на плахе в ожидании удара, явилось помилование, испрошенное императрицей — матерью названного Дмитрия, и одним поляком, по имени Бучинский ⁴¹, и другими; тем не менее он был отправлен в ссылку вместе с братьями, где находился недолго. Это было самой большой ошибкой, когда-либо [198] совершенной императором Дмитрием, ибо это приблизило его смерть ⁴².

Тем временем он спешно отправил Афанасия Ивановича Власьева послом в Польшу, как считают, чтобы исполнить данное сандомирскому воеводе ⁴³ секретное обещание жениться на его дочери ⁴⁴, когда богу станет угодно вернуть ему трон его усопшего отца Ивана Васильевича; это было обещано для того, чтобы получить от него помощь при завоевании империи. Афанасий приехал ко двору и провел переговоры так хорошо, что в Кракове была отпразднована свадьба, на которой присутствовал сам польский король. В это время император Дмитрий велел нанять иноземную гвардию, чего прежде не видывали в России, а именно отряд в сотню стрелков для охраны своей особы, которыми я имел честь командовать, и двести алебардщиков. Он разрешил жениться всем тем, кто при Борисе не смел жениться: так, Мстиславский женился на двоюродной сестре матери сказанного императора Дмитрия, который два дня подряд присутствовал на свадьбе. Василий Шуйский, будучи снова призван и в столь же великой милости, как прежде, имел уже невесту в одном из сказанных домов, его свадьба должна была праздноваться через месяц после свадьбы императора. Словом, только и слышно было о свадьбах и радости, ко всеобщему удовольствию, ибо он давал им понемногу распробовать, что такое свободная страна, управляемая милосердным государем. Каждый день или дважды в день он навещал императрицу-мать. Он вел себя иногда слишком запросто с вельможами, которые воспитаны и взращены в таком унижении и страхе, что без приказания почти не смеют говорить в присутствии своего государя; впрочем, сказанный император умел иначе являть величие и достоинство, присущее такому, как он, государю, к тому же он был мудр, достаточно образован, чтобы быть учителем для всей думы. Несмотря на это, начали вскрываться какие-то тайные интриги, и был схвачен один секретарь или дьяк, которого пытали в присутствии Петра Федоровича Басманова, [199] самого большого любимца императора; который не сознался и не выдал главаря этой интриги, кем. был, как позднее стали известно, Василий Шуйский; а сказанный секретарь был отправлен в ссылку.

Наконец императрица прибыла к границам России со своим отцом и братом, зятем, по имени Вишневецкий ⁴⁵, и многими другими вельможами. 20 апреля Михаил Игнатьевич Татищев ⁴⁶, вельможа, пользовавшийся большим доверием императора, был удален, попав в немилость за какие-то пренебрежительные слова, обращенные к императору в поддержку князя Василия Шуйского, поспорившего тогда с императором о бывшем на столе телячьем жарком, поскольку это противоречит их религии. В конце концов он вернул себе милость в день пасхи по ходатайству Петра Федоровича Басманова, хотя все, и сам император (который вовсе не был подозрительным государем), подозревали, что существует какой-то скверный заговор, так как он до этого обычно не выказывал себя так, как за пятнадцать дней до своего изгнания; его возвращение было ошибкой подобно возвращению Шуйского, так как его злобный ум, не забывавший никакой обиды, был всем известен.

В конце апреля император Дмитрий получил известие, что между Казанью и Астраханью собрались около четырех тысяч казаков (сказанные казаки, как и все те, о которых говорилось выше, — пешие воины, что подразумевается в настоящем рассказе постоянно; а не кавалеристы, как казаки, живущие в Подолии и Черной Руси под властью польского короля, известные в армиях Трансильвании, Валахии, Молдавии и других, каковые казаки с древности ездили верхом и вооружались, как татары, и подражали им во всем, разве только с недавнего времени большинство их пользуется аркебузами, но они не носят никакого оборонительного оружия, хотя многие из них привешивают саблю), которые разбойничали вдоль Волги и говорили, что с ними находится молодой принц по имени царь Петр (Zar Pieter) ⁴⁷, истинный (как они пустили слух) сын императора [200] Федора Ивановича, сына Ивана Васильевича и сестры Бориса Федоровича, правившего после сказанного Федора, который родился около 1588 года и был тайно подменен, так как, по их словам, на его место подставили девочку, которая умерла в возрасте трех лет, как мы упомянули выше. Если бы они говорили правду, то этому царю Петру могло быть от шестнадцати до семнадцати лет; но было хорошо известно, что это всего лишь предлог, чтобы грабить страну, из-за недовольства сказанных казаков сказанным Дмитрием ввиду того, что они не были им вознаграждены, как надеялись. Несмотря на это, император написал ему письмо, в котором оповещал его, что если он истинный сын его брата Федора, то пусть будет желанным гостем, и приказывал предоставлять ему в дороге все необходимое из съестных припасов, что они называют кормом; но если он не истинный, то пусть удалится из его пределов. Пока гонцы ездили туда и обратно, названный несчастный Дмитрий был убит, как расскажем ниже; но до моего отъезда из России сказанные казаки захватили и разграбили три замка вдоль Волги, захватили несколько маленьких пушек и другое военное снаряжение и разделились: большинство отправились в татарские равнины, другие ушли в замок, находящийся на полдороге между Казанью и Астраханью, в надежде грабить купцов, торгующих в Астрахани; или по меньшей мере чем-нибудь у них поживиться. Но, будучи в Архангельске, я получил известие, что там все успокоилось, и сказанные казаки все это оставили.

В пятницу 12 мая императрица — супруга Дмитрия — вступила в Москву более торжественно, чем когда-либо видели в России. В ее карету впряжены были десять ногайских лошадей, белых с черными пятнами, как тигры или леопарды, которые были так похожи, что нельзя было отличить одну от другой; у нее было четыре отряда польской кавалерии на весьма хороших лошадях и в богатых одеждах, затем отряд гайдуков в качестве телохранителей, в ее свите было много вельмож. Ее отвезли в монастырь к [201] императрице — матери императора, где она прожила до семнадцатого числа, когда ее доставили в верхние покои дворца. Назавтра она была коронована с теми же обрядами, что и император. Под правую руку ее вел посол польского короля каштелян малогощский ⁴⁸, под левую жена Мстиславского, а при выходе из церкви ее вел за руку император Дмитрий, а под левую руку ее вел Василий Шуйский. В этот день на пиршестве присутствовали только русские; девятнадцатого начались свадебные торжества, где присутствовали все поляки, за исключением посла, потому что император отказался допустить его к столу. И хотя по русскому обычаю посла не сажают за императорский стол, однако ж сказанный каштелян малогощский, посол польского короля, не преминул заметить императору, что его послу была оказана подобная честь королем — его повелителем, так как во время свадебных торжеств его всегда усаживали за собственным столом короля. Но в субботу и в воскресенье он обедал за отдельным столом рядом со столом их величеств. В это время и тесть, сандомирский воевода, и секретарь Петр Басманов, и другие предупредили императора Дмитрия, что против него затеваются какие-то козни; кое-кто был взят под стражу, но император, казалось, не придал этому большого значения.

Наконец в субботу 27 мая (здесь, как и в других местах, подразумевается новый стиль, хотя русские считают по старому стилю), в шесть часов утра, когда менее всего помышляли об этом, наступил роковой день, когда император Дмитрий Иванович был бесчеловечно убит и, как считают, тысяча семьсот пять поляков зверски убиты, потому что они жили далеко друг от друга. Главой заговорщиков был Василий Иванович Шуйский. Петр Федорович Басманов был убит в галерее против покоев императора и первый удар получил от Михаила Татищева, которому он незадолго до этого испросил свободу, и были убиты несколько стрелков из телохранителей. Императрица — супруга сказанного императора Дмитрия, ее отец, брат, зять и многие другие, избежавшие народной ярости, были заключены под стражу, каждый в [202] отдельном доме. Покойного Дмитрия, мертвого и нагого, протащили мимо монастыря императрицы — его матери — до площади, где сказанному Василию Шуйскому должны были отрубить голову, и положили сказанного Дмитрия на стол длиной около аршина, так что голова свешивалась с одной стороны и ноги — с другой, а сказанного Петра Басманова положили под сказанный стол. Они три дня оставались зрелищем для каждого, пока сказанный глава заговора Василий Иванович Шуйский, тот, о котором мы столько говорили, не был избран императором (хотя это королевство не выборное, а наследственное, но, поскольку Дмитрий был последним в роду и не оставалось никого из родственников по крови, сказанный Шуйский был избран в результате своих интриг и происков, как сделал Борис Федорович после смерти Федора, о чем мы упоминали выше); он велел зарыть сказанного Дмитрия за городом у большой дороги.

В ночь после того, как он был убит, наступил великий холод, продлившийся восемь дней, который погубил все хлеба, деревья и даже траву на полях, чего прежде не бывало в это время. Поэтому по требованию тех, кто следовал партии сказанного Шуйского, несколькими днями спустя Дмитрия вырыли, и сожгли, и обратили в пепел. В это время слышен был лишь ропот, одни плакали, другие горевали, а некоторые другие радовались — словом, это была полная перемена. Дума, народ и страна разделились одни против других, начав новые предательства. Провинции восставали, не зная, что произойдет дальше. Польский посол {находился} под строгой охраной. Сослали всех тех, к кому сколько-нибудь был благосклонен покойный. Наконец императрицу — вдову покойного императора Дмитрия Ивановича — препроводили в жилище ее отца — воеводы со всеми статс-дамами и другими польками и очень строго охраняли.

Пытаясь усмирить народное волнение и ропот, избранный Василий Шуйский отправил своего брата Дмитрия и Михаила Татищева и других родственников в Углич, чтобы извлечь тело или кости истинного Дмитрия, который, как они [203] утверждали, был сыном Ивана Васильевича, умерщвленным около семнадцати лет назад, как мы упоминали выше. Они обнаружили, что (как они распустили слух) тело совершенно цело, одежды же свежие и целые, какими были, когда его хоронили (так как принято хоронить каждого в той одежде, в которой он был убит), и даже орехи в его руке целы. Говорят, что после того, как его извлекли из земли, он сотворил много чудес как в городе, так и по дороге. Крестным ходом, в сопровождении всех мощей, имеющихся у них во множестве, патриарх и все духовенство, избранный император Василий Шуйский, мать покойного Дмитрия и все дворянство перенесли его в город Москву, где он был канонизирован по приказу сказанного Василия Шуйского. Это почти не усмирило народ, так как сказанный Василий дважды был очень близок к низложению, хотя он и короновался двадцатого июня того же года.

Он выслал в Польшу большое количество поляков, а именно слуг, людей низкого положения, задержав в плену знатных, чтобы принудить польского короля к миру; сандомирского воеводу с дочерью-императрицей он сослал в Углич, чтобы содержать их там под стражей, причем сказанный воевода был очень болен.

В заключение, покойному императору Дмитрию Ивановичу, сыну императора Ивана Васильевича, прозванного Грозным, было около двадцати пяти лет; бороды совсем не имел, был среднего роста, с сильными и жилистыми членами, смугл лицом; у него была бородавка около носа, под правым глазом; был ловок, большого ума, был милосерден, вспыльчив, но отходчив, щедр; наконец, был государем, любившим честь и имевшим к ней уважение. Он был честолюбив, намеревался стать известным потомству. Он решился и отдал уже своему секретарю приказание готовиться к тому, чтобы в августе минувшего тысяча шестьсот шестого года отплыть с английскими кораблями во Францию, чтобы приветствовать христианнейшего короля, о котором он говорил мне много раз с великим почтением, и завязать с ним [204] отношения. Короче, христианский мир много потерял с его смертью, если таковая случилась, что весьма вероятно; но я говорю так потому, что своими глазами не видел его мертвым, поскольку я был тогда болен.

Несколько дней спустя после этого убийства разошелся слух, что был убит не Дмитрий, но некто на него похожий, которого он поместил на свое место после того, как за несколько часов до рассвета был предупрежден о том, что должно произойти, и выехал из Москвы, чтобы посмотреть, что же произойдет, не столько из страха, так как иначе он мог это предотвратить, сколько для того, чтобы узнать, кто ему верен, чего он не мог устроить иначе, как избрав самый опасный путь. Это можно объяснить тем, что он, по-видимому, мало сомневался в верности своих подданных. Этот слух держался до моего отъезда из России, произошедшего четырнадцатого сентября тысяча шестьсот шестого года; я думаю, что в действительности это были козни какой-нибудь новой партии с целью сделать ныне правящего Василия Шуйского, главу заговора, ненавистным для народа, чтобы легче было достичь своих замыслов; я не могу предположить что-либо иное, имея в виду то, что будет сказано ниже. Для подтверждения этого слуха русские ссылаются, во-первых, на то, что после полуночи от имени императора Дмитрия явились взять из маленькой конюшни, которая находится в замке, трех турецких лошадей, которые не были приведены обратно, и до сих пор неизвестно, что с ними стало; того, кто их выдал, позднее замучили до смерти по приказу Шуйского, вынуждая его сознаться, как это было. Далее, на то, что хозяин первого жилья, где сказанный Дмитрий должен был отдыхать после своего отъезда из Москвы, показал, что говорил со сказанным Дмитрием, и даже принес письмо, написанное (как он говорил) его рукой, в котором он жаловался на русских, упрекая их в неблагодарности и в забвении его доброты и милосердия, и грозил вскоре покарать виновных. И сверх того обнаружилось много записок [205] и писем, разбросанных на улицах, сводящихся к тому же, и даже [писем] о том, что его узнали в большинстве мест, где он брал почтовых лошадей. В августе также обнаружилось много других писем, свидетельствовавших о том, что они ошиблись, нанося удар, и что вскоре, в первый день года, сказанный Дмитрий с ними повстречается.

Я отмечу заодно то, что мне сообщил французский купец по имени Бертран де Кассан ⁴⁹, который по возвращении с площади, где находилось тело сказанного Дмитрия, сказал мне, что он считал, что у Дмитрия совсем не было бороды, так как он не замечал ее при его жизни (потому что ее и в самом деле не было), но что тело, лежавшее на площади, имело, как можно было видеть, густую бороду, хотя она была выбрита; и также говорил мне, что волосы у него были гораздо длинее, чем он думал, так как видел его за день до смерти. Кроме того, секретарь сказанного Дмитрия, поляк по имени Станислав Бучинский ⁵⁰, уверял его, что был один молодой русский вельможа, весьма любимый и жалуемый сказанным Дмитрием, который весьма на него походил, только у него была небольшая борода, который совершенно исчез, и, по словам русских, неизвестно, что с ним сталось.

Затем я узнал от одного француза, бывшего поваром у сандомирского воеводы, что императрица — жена сказанного Дмитрия, узнав о ходившем слухе, полностью уверилась, что он жив, утверждая, что не может представить себе его иначе, и с того времени казалась гораздо веселее, чем прежде.

Некоторое время спустя после выборов сказанного Шуйского взбунтовались пять или шесть главных городов на татарских границах, пленили генералов, перебили и уничтожили часть своих войск и гарнизонов, но до моего отъезда в июле прислали в Москву просить о прощении, которое получили, извинив себя тем, что их известили, будто император Дмитрий жив. В это время в Москве происходил большой раздор между дворянами и прочими из-за того, что Василий Шуйский был выбран без их согласия и одобрения, и [206] сказанный Шуйский едва не был низложен; в конце концов все успокоилось, и он был коронован двадцатого июня.

Против сказанного Шуйского после его коронации начались новые секретные козни, в пользу (как я предполагаю) князя Федора Ивановича Мстиславского, который происходит из знатнейшего во всей России рода и получил много голосов при выборах и был бы избран, если бы жители страны собрались. Несмотря на это, он отказался от избрания, утверждая, как толкуют слухи, что сделается монахом, если выбор падет на него. Сказанный Мстиславский был женат на двоюродной сестре матери Дмитрия, которая (как мы упомянули) из рода Нагих, так что есть вероятность, как я полагаю, что эти происки происходят более от родственников его жены, чем с его согласия. Затем знатный вельможа Петр Никитович Шереметев ⁵¹ в свое отсутствие был обвинен и изобличен свидетелями как глава этих происков; он из сказанного рода Нагих; и из города, где он находился, он был отправлен в ссылку и, как я слышал, был впоследствии отравлен в дороге.

Тогда же было однажды ночью написано на воротах большинства дворян и иностранцев, что император Василий Шуйский приказывает народу разорить сказанные дома, как дома предателей; и, чтобы выполнить это, собрался сказанный народ (который приучен к добыче ранее случившимися переменами и, думаю, был бы доволен на таких условиях каждую неделю иметь нового императора), который был усмирен с некоторым трудом. Спустя некоторое время в воскресенье к выходу Шуйского созвали от его имени перед замком народ, под предлогом, что он хочет говорить с ним; я случайно находился около императора Шуйского, когда он выходил, чтобы идти на службу. Узнав, что народ собирается от его имени на площади, он был весьма удивлен и, не трогаясь с места, где узнал об этом, велел разыскать тех, кто затеял сказанное собрание. Когда все туда прибежали, сказанный Шуйский начал плакать, упрекая их в непостоянстве, и говорил, что они не должны пускаться на такую хитрость, [207] чтобы избавиться от него, если они того желают; что они сами его избрали и в их же власти его низложить, если он им не нравится, и не в его намерении тому противиться. И, отдавая им род посоха, который не носит никто, кроме императора, и шапку, сказал им: если так, изберите другого, кто вам понравится; и, тотчас взяв жезл обратно, сказал: мне надоели эти козни, то вы хотите меня убить, а то дворян и даже иноземцев, по меньшей мере вы хотите их хотя бы пограбить; если вы признаете меня тем, кем избрали, я не желаю, чтобы это осталось безнаказанным. Вслед за этим все присутствующие вскричали, что они присягнули ему в верности и послушании, что они все хотят умереть за него и что пусть те, кто окажутся виновными, будут наказаны. До этого народу было дано приказание расходиться по домам, и были схвачены пять человек, которые оказались зачинщиками этого созыва народа. Считают, что если бы сказанный Шуйский вышел или собрался бы весь народ, то он подвергся бы такой же опасности, как и Дмитрий. Несколько дней спустя сказанные пять человек были приговорены к битью кнутом среди города, т. е. к обычному наказанию, и затем высланы. При оглашении приговора упомянули, что Мстиславский, который был обвинен как глава этих происков, невиновен, вина же падает на вышеназванного Петра Шереметева.

Сказанный Василий Шуйский подвергся другой опасности, когда в Москву привезли тело истинного Дмитрия (как о том пустили слух), умерщвленного шестнадцать лет назад, как я упоминал выше, и сказанный Шуйский с патриархом и всем духовенством отправился встречать его за город; там сказанный Шуйский, как говорят, был едва не побит камнями, хотя дворяне усмирили народ прежде, чем он собрался.

В это время взбунтовалось Северское княжество, по рассказам русских уже присягнувшее сказанному Шуйскому; и, утверждая, что Дмитрий жив, в поход отправились семь или восемь тысяч человек, совсем без предводителей, которые поэтому были разбиты войсками, посланными [208] туда Василием Шуйским, включавшими от пятидесяти до шестидесяти тысяч человек и всех иноземцев; известия об этом я получил в Архангельске. Те, кто спаслись, ушли в Путивль — один из главных городов сказанного Северского княжества; говорили также, что сказанный город сдался и что все эти восстания учинили какие-то польские шайки, скопившиеся у пределов России и Подолии, которые распускали слух, что Дмитрий живет в Польше. Это все, что произошло в подтверждение предположения, что Дмитрий жив, до четырнадцатого сентября тысяча шестьсот шестого года.

Что до мнения тех, кто считает, что Дмитрий Иванович не сын или не был сыном Ивана Васильевича, прозванного Грозным, но самозванцем, я отвечу на это, рассказав, как мне это представляется.

Возражение русских исходит, во-первых, от правившего тогда Бориса Федоровича, государя весьма хитрого и лукавого, и от других его врагов. Якобы он был самозванец, так как истинный Дмитрий был убит в возрасте семи-восьми лет в Угличе семнадцать лет тому назад, как мы упомянули выше; а он был расстрига (Rostrigue), а именно монах, покинувший свой монастырь, по имени Гришка, или Григорий Отрепьев.

Те же, кто считают себя самыми проницательными, как иностранцы, знавшие его, так и прочие, приводят суждение, что он был не русским, но поляком, трансильванцем. или другой национальности, взращенным и воспитанным для этой цели.

Выше я упомянул в ответ причину, почему Борис Федорович, правитель империи при Федоре Ивановиче, сыне Ивана Васильевича и брате сказанного Дмитрия Ивановича, отправил сказанного Дмитрия с матерью-императрицей в ссылку в Углич; можно судить по рассказу, что это сделал не сказанный Федор, его брат, как по простоте своей, так и потому, что сказанный Дмитрий был тогда всего лишь ребенком четырех-пяти лет, который не мог ему чем-либо повредить, но что это были козни сказанного Бориса Федоровича. Вполне [209] вероятно, что мать и другие из оставшейся тогда знати, как Романовичи, Нагие и другие, зная цель, к которой стремился сказанный Борис, пытались всеми средствами избавить ребенка от опасности, в которой он находился, А я знаю и считаю, что, убедившись в том, что нет никакого другого средства, как подменить его и подставить другого на его место, а его воспитать тайно, пока время не переменит или вовсе не смешает замыслы сказанного Бориса Федоровича, они это и проделали, и столь хорошо, что никто, кроме принадлежавших к их партии, ничего не узнал. Он был воспитан тайно, и, как я считаю, после смерти императора Федора, его брата, когда сказанный Борис Федорович был избран императором, он был отправлен в Польшу, в монашеской одежде, чтобы его провели за пределы России со сказанным вышеупомянутым расстригой. Как считают, прибыв туда, он стал служить одному польскому вельможе по имени Вишневецкий ⁵², зятю сандомирского воеводы; затем перешел на службу к сказанному воеводе и открылся ему. Тот послал его к польскому двору, где он получил небольшое вспомоществование; вышесказанное послужит для ответа и разъяснит, что в Угличе был умерщвлен не он, а подмененный.

Что касается того, кого называют расстригой, то вполне достоверно, что спустя немного времени после избрания Бориса Федоровича объявился один монах, бежавший из монастыря, где он жил, которого называют расстригой, по имени Гришка Отрепьев, который прежде был секретарем патриарха и бежал в Польшу, именно с тех пор Борис начал сомневаться, кто же это был, в чем можно убедиться из его жизни. Чтобы ответить на это, скажу, что совершенно точно в монашеской одежде бежали двое, именно этот расстрига и другой, до сих пор совершенно безымянный. Ибо правивший тогда император Борис послал ко всем границам гонцов со срочным приказом сторожить все переходы и задерживать всякого, не пропуская даже тех, у кого есть паспорт. Потому что (так говорилось в письменном приказе [210] сказанного Бориса, как я узнал) два предателя империи бежали в Польшу; и сказанные дороги были перекрыты таким образом, что в течение трех или четырех месяцев никто не мог ни въехать, ни выехать из одного города в другой из-за застав (Sastafs), т; е. рода стражи, охранявшей дороги, которую ставят только во время морового поветрия.

Кроме того, совершенно бесспорно и достоверно то, что сказанному расстриге было от тридцати пяти до тридцати восьми лет, в то время как сказанному Дмитрию, когда он вернулся в Россию, могло быть только от двадцати трех до двадцати четырех лет. Потом он вернулся домой, и всякий, кто хотел, видел его; еще живы его братья, имеющие земли под городом Галичем. Этого расстригу знали до бегства как человека дерзкого, приверженного к пьянству, за каковую дерзость он и был сказанным Дмитрием удален за двести тридцать верст от Москвы в Ярославль, где есть дом английской компании. И тот, кто там жил, когда сказанный Дмитрий был убит, мне ручался, что сказанный расстрига уверял его даже тогда, когда явились известия, что сказанный Дмитрий умерщвлен, а Василий Шуйский избран императором, что сказанный Дмитрий был истинным сыном императора Ивана Васильевича и что он выводил его из России; он подтверждал это великими клятвами, уверяя, что невозможно отрицать, что он сам — Гришка Отрепьев, прозванный расстригой, это его собственное признание, и немного найдется русских, которые думали бы иначе. Спустя некоторое время Василий Шуйский, избранный императором, прислал за ним, но я не знаю, что с ним сталось. Этого довольно будет для приведенного возражения.

Что касается возражения, которое высказывают большинство иностранцев: что он был поляк или трансильванец, самозванец сам по себе или воспитанный для этой цели, то они хотят доказать это тем, что он говорил по-русски не так чисто, как ему подобало, кроме того, не имел русских привычек, над которыми насмехался, соблюдал их религию только для вида, и другими подобными доводами, так что, [211] в заключение (говорят они), во всех его поступках и в обращении чувствовался поляк.

Итак, если он был поляк, воспитанный с этой целью, то нужно было бы в конце концов знать кем; притом я не думаю, чтобы взяли ребенка с улицы, и скажу мимоходом, что среди пятидесяти тысяч не найдется одного способного исполнить то, за что он взялся в возрасте 23—24 лет. Но, сверх того, какое соображение могло заставить зачинщиков этой интриги предпринять такое дело, когда в России не сомневались в убийстве (Дмитрия); далее, Борис Федорович правил страной при большем благоденствии, чем любой из его предшественников, народ почитал и боялся его как только возможно; притом мать названного Дмитрия и многочисленные родственники были живы и могли засвидетельствовать, кто он. И, что правдоподобно, это было бы проделано с согласия польского короля и сейма, так как совершенно невероятно без ведома короля предпринимать дело столь большой важности, весь урон от которого, если оно не удастся, падет на Польшу в виде большой войны в невыгодное время. А если бы так было, то война не была бы начата с 4000 человек и сказанный Дмитрий получил бы, как я полагаю, несколько советников и опытных людей из польских вельмож, уполномоченных королем, чтобы советовать ему в этой войне. Далее, я считаю, что они помогли бы ему деньгами; также неправдоподобно, что, когда он снял осаду Новгорода-Северского, его покинули бы большинство поляков, как мы упомянули выше, тем более что он удерживал уже около пятнадцати городов и замков, а его армия крепла с каждым днем. И, как мне кажется, было бы неблагоразумно поверить предположению, что это самозванец, который предпринял все самостоятельно, и, всего лишь 20 или 21 года от роду, когда он объявился, или до того, выучился с этой целью русскому языку, даже читать и писать по-русски, притом что можно спросить, где бы он мог его выучить, потому что, как я полагаю, он внятно и разумно отвечал на каждый заданный вопрос, когда он объявился; ибо Россия — не свободная страна, [212] куда можно отправиться обучаться языку и разузнать о том-то и о том-то, а затем уехать; так как сверх того, что она недоступна, как мы уже упомянули, все вещи там столь секретны, что весьма трудно узнать правду о том, чего не видел собственными глазами. Мне также кажется неправдоподобным, что он смог бы осуществить этот замысел так, чтобы никто о нем не узнал. А если бы кто-нибудь о нем узнал, то объявился бы при его жизни или после его смерти. Наконец, если бы он был поляком, то вел бы себя иначе по отношению к некоторым из них. И я не думаю, что сандомирский воевода дал бы ему некое обещание столь поспешно, не узнав сначала получше, кто он такой. Предположить, что воевода этого не знал,— неправдоподобно, как заметим ниже.

Касательно тех, кто считает, что он был воспитан и выращен иезуитами, то к какой же нации, по их мнению, он принадлежал; так как он не поляк, как явствует из вышесказанного и будет замечено ниже, еще менее — другой нации, кроме русской. Если признать это (предположение), то спрашивается, где они его взяли, так как до прихода Дмитрия во всей России не бывало иезуитов, разве только при послах, с которых не спускают глаз, так что они не смогли бы вывезти ребенка из России. Итак, вывезти ребенке из страны было возможно только во время войн, которые польский король Стефан вел с Россией около тридцати лет назад. И если бы даже они нашли способ сыскать ребенка во время войны Швеции с Россией, насколько возможно, чтобы они сыскали такого, который был бы не сравним, ни с одним в России? Я думаю также, что они не смогли бы воспитать его в такой тайне, что кто-нибудь из польского сейма, а следовательно, и сандомирский воезода, в конце концов не узнали бы. Признаем по меньшей мере; что сказанный Дмитрий не мог не знать, кто он такой; и, если бы он был воспитан иезуитами, они без сомнения научили бы его говорить и читать по-латински.

Но совершенно верно, что он совсем не говорил на латыни, [213] я могу это засвидетельствовать, еще менее умел по-латински читать и писать, как я могу показать по его имени, которое он написал не слишком уверенно. Он также больше жаловал бы сказанных иезуитов, чем он это делал, принимая во внимание, что их было всего трое во всей России, приехавших вслед за польскими военными, у которых не было других монахов; после коронации Дмитрия один из этих иезуитов был по их просьбе отправлен в Рим.

Касательно других возражений, что он неправильно говорил по-русски, я отвечу, что слышал его спустя немного времени после его приезда в Россию и нахожу, что он говорил по-русски как нельзя лучше, разве только, чтобы украсить речь, вставлял порой польские фразы. Я видел также письма, продиктованные им по разным поводам до того, как он въехал в Москву, которые были так хороши, что ни один русский не мог бы найти повода для упреков. А если и были ошибки в произношении некоторых слов, этого недостаточно, чтобы осуждать его, принимая во внимание его долгое отсутствие в стране и с такого юного возраста.

Ссылаются на то, что он насмехался над русскими обычаям и следовал русской религии только для виду; этому не нужно удивляться. Особенно если принять во внимание их нравы и образ жизни, так как они грубы и необразованны, без всякой учтивости, народ лживый, без веры, без закона, без совести, содомиты и запятнаны бесчисленными другими пороками и скотскими страстями. Ведь Борис.Федорович, в котором никто не усомнится, ненавидел не столько их, сколько их пороки, и так мало преуспел в их исправлении. Как же Дмитрий, который узнал отчасти, что такое светское общество, воспитывался некоторое время в Польше- свободной стране, и среди знатных, не мог по меньшей мере делать некоторого исправления и просвещения своих подданных.

Говорят еще, что он не соблюдал их религию. Но так же поступают многие русские, которых я знал, среди прочих некто по имени Посник Дмитриев, который, побывав с посольством Бориса Федоровича в Дании, узнав отчасти, что такое [214] религия, по возвращении среди близких друзей открыто высмеивал невежество московитов. Почему бы Дмитрию, который для своих лет не лишен был здравого смысла, предавался чтению священного писания и без сомнения слышал в Польше рассуждения о религиозных спорах и познал смысл догматов веры, которые надлежит почитать всем христианам, не презирать их невежество ⁵³. Я рассуждаю, исходя из их утверждения, хотя я уверен, что, за редким исключением, никто из его иностранных и даже русских обвинителей не заметил ничего такого, что дало бы им право его в этом обвинять, так как он обычно соблюдал все их обряды; хотя я и знаю, что он решил основать университет. В заключение, если бы он был поляком, он не причинил бы никому из них неудовольствия; а если бы сами русские, например Борис и его приверженцы и ныне правящий император Василий Шуйский, могли с правдоподобием показать, что Дмитрий — иностранец, они не упустили бы столь надежного подспорья.

Касательно тех, кто, подобно некоторым русским, хочет возразить, что кто бы он ни был, но сандомирский воевода не находился в неведении, кто он; если это так и если бы он был не истинным Дмитрием, то какова вероятность, что он так скоро вступил бы с ним в родство, хотя был осведомлен об измене, в которой был уличен Шуйский вскоре после приезда Дмитрия в Москву? Кроме того, поскольку он хотел породниться с ним, он, вероятно, посоветовал бы не распускать бывших при нем поляков и казаков, которых он мог удержать, не вызывая никаких подозрений, если принимать во внимание, что все его предшественники всегда старались привлечь к себе на службу столько иностранцев, сколько было возможно; этого не случилось, так как он распустил всех их, за исключением отряда в сотню всадников. Я полагаю также, что воевода привел бы большее войско со своей дочерью-императрицей, чем было, и изыскал бы способ разместить поляков вблизи друг от друга, вместо того чтобы поселять их на значительном [215] отдалении во власти русских. Также после совершения свадьбы, когда, как мы увидели из вышесказанного, столько говорилось об измене, он смог бы упросить Дмитрия и мог бы столько указать ему и посоветовать, что они могли бы вез предотвратить с большой легкостью.

Самым большим доказательством того, что если он не был истинным сыном Ивана Васильевича, то не был русским, я считаю, во-первых, то, что его противники постарались бы и при его жизни и после его смерти найти его родственников, кем бы те ни были, особенно если принять во внимание порядок и способ ведения дел у русских. Далее, если бы он чувствовал свою вину, он, вероятно, стремился бы всегда и во всем угождать русским; и поскольку ему было хорошо известно, что Борис мог одержать верх, только провозгласив его еретиком, он, следовательно, не разрешил бы ни одному иезуиту войти в Москву; и поскольку он знал хорошо, что Борис вызвал недовольство народа, пытаясь породниться с каким-нибудь иноземным государем, он, следовательно, предотвратил бы это, породнившись, как все его предшественники, с каким-нибудь русским родом, что укрепило бы его ъъположение. Но если мы примем во внимание его уверенность, мы увидим, что он должен был быть по меньшей мере сыном какого-нибудь государя. Его красноречие очаровало всех русских, а также в нем светилось некое величие, которого нельзя выразить словами и невиданное прежде среди русской знати и еще менее среди людей низкого происхождения, к которым он неизбежно должен был принадлежать, если бы не был сыном Ивана Васильевича. Его правоту, кажется, достаточно доказывает то, что со столь малым числом людей, что он имел, он решился напасть на столь огромную страну, когда она процветала более чем когда-либо, управляемая государем проницательным и внушавшим страх своим подданным, породнившимся с большинством знатных фамилий в россии и изгнавшим, предавшим смерти и сославшим всех тех, в ком он сомневался, любимым всем духовенством, как можно было судить, благодеяниями и подаяниями завоевавшим сердца всех [216] подданных, замирившимся со всеми соседями и мирно правившим восемь или девять лет. Примем во внимание и то, что мать Дмитрия и многочисленные оставшиеся в живых родственники могли бы высказать противное, если бы это было не так.

Затем рассмотрим его положение, когда большинство поляков покинули его; с какой уверенностью он отдался в руки русских, в которых еще не мог быть вполне уверен, притом их силы не превышали восьми-девяти тысяч человек, из которых большая часть были крестьяне, и решился противостоять более чем стотысячной армии; затем, проиграв сражение, причем все его сказанные войска были разгромлены, утрачены немногие имевшиеся у него пушки со всеми боевыми припасами, он с тридцатью или сорока людьми вернулся в город под названием Рыльск, который сдался ему немного раньше, не имея никакой уверенности в его преданности, и оттуда в Путивль — большой и богатый город, где жил с января по май того же года. В своих невзгодах он никогда не изменял себе, хотя Борис прилагал все усилия, стремясь то путем тайных происков, то открыто отравить, убить или захватить его в плен, а позднее ложными утверждениями убедить народ в том, что он самозванец. И при этом Борис ни разу не захотел допросить всенародно его мать, чтобы засвидетельствовать, кто он такой; и в конце концов пришлось объявить, что даже если бы он и был истинным сыном Иоанна Васильевича, за ним не может быть признано право на престол, так как он незаконный, поскольку является сыном седьмой жены, что противоречит их религии, и потому что он еретик; и тем не менее это вовсе не может послужить против него. Затем скажем о его милосердии ко всякому после его въезда в Москву, и особенно к нынешнему императору Василию шуйскому, который был уличен в измене, и ему было доказано из русских летописей и по его поступкам в отношении Бориса, что ни он, ни его род никогда на были верными слугами своих государей, также и все присутствующие просили Дмитрия предать его [217] смерти, так как он всегда был возмутителем общественного спокойствия, я говорю то, что слышал своими ушами и видел своими глазами; и, несмотря на это, Дмитрий его простил, хотя хорошо знал, что никто не посмеет стремиться к короне, кроме сказанного рода Шуйских; он простил также многих других, так как был чужд подозрений.

Кроме того, если, как они говорят, он был самозванцем и истина открылась лишь незадолго до убийства, почему он не был взят под стражу? Или почему его не вывели на площадь, пока он был жив, чтобы перед собравшимся там народом уличить его, как самозванца, не прибегая к убийству и не ввергая страну в столь серьезную распрю, при которой многие лишились жизни. И вся страна должна была без всякого другого доказательства поверить словам четырех или пяти человек, которые были главными заговорщиками. Далее, почему Василий Шуйский и его сообщники взяли на себя труд измыслить столько лжи, чтобы сделать его ненавистным для народа? Почему они приказали публично читать письма, в которых говорилось, что Дмитрий хотел подарить большую часть России польскому королю, а также своему тестю-воеводе — словом, что он хотел разделить Россию, а также, что он отправил всю казну в Польшу? И что он намеревался на следующий день, в воскресенье, собрать весь народ и дворянство за городом под предлогом, что хочет развлечь своего тестя-воеводу и показать ему всю артиллерию, которую с этой целью должны были вывезти из города, и намеревался приказать полякам всех их изрубить в куски, разграбить их дома и предать город огню. И что он послал в Смоленск приказ учинить то же, и другие бесконечные вымыслы, к чему прибавили, как рассказано выше, что тело истинного Дмитрия, убитого семнадцать лет назад, когда ему было восемь лет, было найдено совсем целым и, как мы уже упомянули, канонизировали его по приказу сказанного Шуйского. Все это для того, чтобы убедить народ в своих словах, И я заключаю, что если бы Дмитрий был самозванцем, то было бы достаточно доказать чистую [218] правду, чтобы сделать его ненавистным для каждого; что если бы он чувствовал себя виновным в чем-либо, он с полным основанием был бы склонен поверить, что вокруг него замышляются и строятся козни и измена, о которых он был в достаточной мере осведомлен и мог предотвратить их с большой легкостью. Посему я считаю, что раз ни при его жизни, ни после смерти не удалось доказать, что он — некто другой; далее, по подозрению, которое питал к нему Борис, и по тирании, к которой он поэтому прибег; далее, по разногласиям во мнениях о нем; далее, по его поступкам, его уверенности и другим бывшим у него качествам государя, качествам, невозможным для подложного и узурпатора, и также потому, что он был уверен и чужд подозрений; особенно принимая во внимание то, что сказано выше о сказанном Дмитрии, я заключаю, что он был истинный Дмитрий Иванович, сын императора Ивана Васильевича, прозванного Грозным!

Конец

23 Шуйский Дмитрий Иванович (ум. в 1613 г.), младший брат Василия Шуйского; впервые упомянут в 1575 г., боярин с 1586 г. Был женат на свояченице Бориса Годунова Марии Скуратовой. При Лжедмитрии был приближен ко двору. Участник заговора против самозванца. По воцарении Шуйского занимал высокие государственные и военные должности. Назначенный главные воеводой, неоднократно терпел поражение. После низложения царя Василия был взят в плен и увезен в Польшу, где и умер. (Разрядная книга 1550-1636 гг., с. 80, 224, 243, 255; Шепелев И. С. Освободительная и классовая борьба в Русском государстве в 1608-1610 гг. Пятигорск, 1957).

24 Шуйский Василий Иванович (1552-1612), князь, боярин; с 1606 по 1610 гг. царь. В 1605 г. признал Лжедмитрия, но очень скоро был им уличен в измене, приговорен к смерти и помилован в последний момент. Стал во главе заговора против самозванца; после переворота 17(27) мая 1606 г. избран боярами на царство. Проводил крепостническую политику, следуя интересам крупнейших землевладельцев. Крестьянское восстание И. Болотникова (1606-1607) было подавлено правительственными войсками; гораздо менее удачно для Шуйского складывалась борьба против польско-шведской интервенции. В 1610 г. Шуйский был свергнут, пострижен в монахи; в 1611 г. увезен в качестве пленника в Польшу, где и умер. (Смирнов И.И. Восстание Болотникова, с. 396-429 и др.).

25 Густав (1558-1607)-сын шведского короля Эрика ХП, жених царевны Ксении. Борис Годунов, видимо, полагал, что заключение этого брака укрепит международные связи новой царской династии. 3 августе 1599 г. Густав был торжественно встречен в Москве. Но брак расстроился. Густав оказался откровенным ставленником иезуитов и реакционных католических кругов. Они рассматривали брак иностранного принца с московской царевной как начало осуществления совершенно фантастического плана перехода России в католичество. Уже находясь в Москве, Густав скомпрометировал себя тайными сношениями с противниками России. Он был отправлен в Углич, при Лжедмитрии I переведен в Ярославль, а оттуда в Кашин, где и умер. (Буссов К. Московская хроника, с. 35, 340; Реляция Петра Петрея о России начала XVII в., с. 101-102).

26 Эрик XIV (1533-1577)-король Швеции с 1560 г. В 1567 г. в Москве послами Эрика XVI был заключен союзный договор с Русским государством. С помощью этого союза Иван IV надеялся добиться отказа Литвы от претензий на Ливонию. Договор встретил оппозию шведских феодалов и не был подтвержден королем. В 1568 г. недовольство дворянства внутренней политикой короля привело к возникновению заговори, в результате которого Эрик Х1У был свергнут о престола. (История Швеции. М., 1974, с. I63-I54).

27 Иоанн, герцог финляндский (1537-1592)-младший брат Эрика ХIV. Пытался вести самоcтоятельную внешнюю политику, добиваясь отделения Финляндия от Швеции а превращения ее в самостоятельное государство, но в междоусобной войне с королем в 1563 г. потерпел поражение. В 1568 г. стал одним из организаторов заговора против Эрика XIV и захватил престол под именем Иоанна III. (История Швеции, с. 163-164).

28 Сапега Лев (1557-1633)-воевода виленский, гетман и канцлер великий литовский. Польское посольство во главе с Сапегой прибыло в Москву 6 (16) октября 1600 г. для переговоров о "вечном мире". Переговоры велись с перерывами до февраля 1601 г. и завершились заключением 20-летнего перемирия. (Флоря Б.Н. Русско-польские отношения и балтийский вопрос, с. 142-150, 158-160).

29 Принц Иоанн (1580-1602)-брат датского короля Христиана IV, второй жених царевны Ксении. В сентябре 1602 г. принц Иоанн приехал в Москву. Ему было обещано Тверское княжество. Неожиданно принц Иоанн заболел и умер 23 октября. (Буссов К. Московская хроника, с. 87, 342).

30 Христиан IV (1577-1648), король Дании с 1596. г. В период его правления была сделаны шаги к упрочению русско-датских связей. Христиан IV продолжал враждебную политику своих предшественников по отношению к Швеции, стремился к укреплению датского влияния на севере Европы. В войне 1611-1613 гг. Швеции было нанесено поражение. Но неудачное вмешательство Христиана IV в Тридцатилетнюю войну (1613-1648) на стороне антигабсбургской коалиции привело к потере политического влияния Дании. (Геделунд Л. Н. История Дании. СПб., 1907, с. 142-152; История Швеции, с. 185-191).

31 Басманов Петр Федорович- воевода, стольник (1590 г.), окольничий (1601 г.), приближенный Бориса Годунова. В 1604 г. возглавил оборону Новгород-Северского, безуспешно в течение 3 недель осаждаемого войсками Лжедмитрия I, за что был пожалован чином думного боярина. В апреле 1605 г. был назначен командовать войсками, ведущими осаду г. Кромы. 7 мая 1605 г. перешел на сторону самозванце и стал его ближайшим советником. Был убит во дворце Лжeдмитрия 17(27) мая 1606 г. (Разрядная книга 1559-1605 гг. Составитель Л.Ф.Кузьмина. Ответственный редактор В. И. Буганов. М., 1974. с. 259, 319, 320, 354; Платонов С. Ф. Очерки по истории смуты, с. 198, 210).

32 3 авантюре Джедмитрия I принимали участие несколько польских шляхтичей Домарацких. Маржерет имеет в виду, очевидно, Матвея Домарацкого, львовского подстолего; он был ротмистром в войске Джедмитрия I, попал в плен под Добрыничами. Вновь служил самозванцу после его вступления в Москву. В 1609-1610 гг.-участник польской интервенции. (Polski Slownik biograficzny. Krakow, 1939. t. V, str. 303-304; Русская историческая библиотека, t.I. СПб., 1872, с. 804 и др. Масса И. Краткое известие о Московии в начале ХVII в. М., 1937, с. 121).

33 Федор Годунов (1568-1605)-сын Бориса Годунова. После смерти царя Бориса население и войска присягнули Федору; I июня того же года, при волнениях в Москве, вызванных "прелестными письмами" Лжедмитрия, Федор, его мать Мария и сестра Ксения были взяты под отражу. Через два дня, 3 июня, Федор и Мария Годуновы были убиты. (ПСРЛ, T.XIV. М., 1965, с. 65; Скрынников Р. Г. Борис Годунов, с. 183).

34 К самозванцу 7(17) мая 1605 г. в числе других перешел Василий Васильевич Голицын, сводный брат П.Ф.Басманова, один из крупнейших деятелей смуты. В 1601 г. В. В. Голицын был воеводой; в Смоленске: в 1604 г.-воевода в передовом полку, участник сражении Новгород-Сeверский и под Добрыничами. В 1605 г.-один из организаторов заговора против Лжедмитрия. Имя В. В. Голицына называлось в числе претендентов на русский престол. В 1610 г. участвовал в посольстве к Сигизмунду. Был отправлен в качестве пленника в Польшу, где умер в 1619 г. (Разрядная книга 1550-1636 гг., с. 135, 226, 261, 320; Платонов С. Ф. Очерки по истории смуты, с. 215, 346).

35 Бояре, перешедшие на сторону Лжедмитрия 7(17) мая 1605 г., взяли в качестве пленника Ивана Ивановича Годунова-троюродного племянника Бориса Годунова. В 1598 г. И. И. Годунов был кравчим, в 1603 г.-окольничим. При Лжедмитрии I находился в ссылке. Являясь противником Василия Шуйского, в 1608 г. примкнул к "тушинскому вору"; был им казнен в 1610 г. (Разрядная книга 1550-1636 гг., с. 166, 205, 248. Шепелев И.С. Освободительная и классовая борьба в русском государстве в 1608-1610 гг., с. 199-200).

36 Салтыков Михаил Глебович- видный-политический, деятель конца ХVI-начала XVII вв. В 1595 г. окольничий и воевода, с 1601 г. боярин. В 1600-1602 гг.-глава русского посольства в Кракове. Б 1605 г.-воевода в войске Бориса Годунова; 7(17) мая перешел на стороку Лжедмитрия. Один из активных участников заговора против самозванца. При Василии Шуйском был удален воеводой в Ивангород; в 1609 г. примкнул к Лжедмитрию II. Являясь сторонником польского короля, в 1611 г. отправился с посольством в Польшу добиваться присылки новых войск. В Россию не вернулся, умер в Польше до 1621 г. (Разрядная книга 1550-1636 гг., с. 218, 219, 227, 254; Шепелев И. С. Освободительная и классовая борьба в Русском государстве в 1603-1610 гг., с. 95, 130, 502).

37 Бельский Богдан Яковлевич (ум. в 1611 г.)-видный деятель опричнины, участник Ливонской войны; пользовался особым доверием Ивана IV и был им назначен членом регентского совета при Федоре. После смерти Грозного организовал заговор, но потерпел неудачу, и был сослан воеводой в Нижний Новгород. В 1598 г. он был возвращен в Москву и стал одним из приближенных Бориса Годунова. В 1600 г. был вновь обвинен в измене, заключен в тюрьму, за тем сослан

В 1605 г., при приближении Лжедмитрия к Москве, всенародно подтвердил истинность самозванного царевича и вскоре сделался его доверенным лицом. По воцарении Шуйского был отправлен воеводой в Казань. (Разрядная книга 1550-1636 гг., о. 83, 163, 170, 227; Скрынников Р.Г. Борис Годунов, с. 18-19, I32-I33).

38 Сабуровы-костромской боярский род. Годуновы и Вельяминовы-младшие ветви этого рода. (Веселовский С.Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. М., 1969, с. 162-168).

39 Воротынский Иван Михайлович, князь, боярин, воевода. В 1585 г. сослан как сторонник Шуйских; возвращен в 1592 г.; с 1598 г. находился в Москзе. В 1605 г. был среди бояр, встречавших Лжедмитрия I в Туле. Примкнул к заговору Шуйского против самозванца. В 1606 г. он воевода в передовом полку. Воротынский был участником низложения Шуйского в 1610 г., членом правительства "семибоярщины". В 1613 г.-один из кандидатов на русский престол. В 1620-1621 гг.- воевода в Москве. Умер в 1627 г. (Разрядная книгa 1550-1636 гг., с. 227, 243, 256, 312; Платонов С.Ф. Очерки по истории смуты, с. 214, 244 и др.).

40 Мосальский-Рубец Василий Михайлович, князь, в 1603 г. воевода в Путивле. В 1604 г. он перешел на сторону Лжедмитрия I. Один из организагоров убийства Годуновых. После воцарения Шуйского удален воеводой в Корелу. В 1608 г. примкнул к Лжедмитрию II. Был выслан к Сигизмунду в 1610 г. (Разрядная книга 1550-1636 гг., с. 206, 226-228, 230; Платонов С.Ф. Очерки по истории смуты, с. 231, 322, 355).

41 Бучинский, Ян, польский шляхтич, протестант, секретарь Лжедмитрия I. Пользовался большим доверием самозванца и был весьма влиятельным лицом при его дворе. Зимой 1606 г. ездил в качестве посла Лжедмитрия в Польшу и сопровождал в Россию Марину Мнишек. После переворота 17 (27) мая Шуйский обнародовал показания Яна и его брата Станислава, согласно которым Лжедмитрий замышлял обманом выманить за городскую черту знатных московских бояр и дворян и там их перебить (Собрание Государственных Грамот и Договоров, ч. II. М., 1819, с. 296). Поздлее Ян Вучинский примкнул к Лжедмитрию II. (Polski Slownik biograficzny, t. III, str, 88-39).

42 Сообщение Маржерета о суде над Шуйскими весьма интересно. Известие о применении летописей для чисто практических целей в политическом процессе, о их привлечении как исторического источника по генеалогии уникально. Более того, из подведенного эпизода узнаем, что вся история "измен" рода Шуйских была почерпнута из летописей. Подобный источник выступает в качестве официальных материалов обвинения. Следовательно, летописи носили характер государственных хроник, официальных юридических установлан.г.. чей материал и оценки деяний не подлежали сомнению. На авторитетность и представительность подобного суда указывал еще H. М Карамзин: "Взяли Шуйского с братьями под стражу и велели судить, как дотоле еще никого не судили в России: Собором, избранным людям всех чинов и званий. (Карамзин Н. М. История государства Российского, т. ХI. СПб., 1824, с. 230).

Рассмотренный эпизод интересен также и тем, что дает возможность объяснить причины создания одного из интересных памятников публицистики периода "Смуты". Для того, чтобы ослабить впечатление от судилища, на котором Шуйский был признан виновным, и подкрепить его права на царский трон, ровно через полгода, в середине 1606 г. было создано специальное публицистическое произведение-"Повесть, како отомсти всевидящее око Христос Борису Годунову пролитое неповиные крови нового своего страстотерпца благоверного царевича Дмитрия Углечского". В нем подвергнут уничтожающей критике тщеславный, гордый, "обуреваемый дыханием славобесия" Борис Годунов и еретик, вероотступник, „угодник сатаны" самозванец Гришка Отрепьев. Им противопоставлен Василий Шуйский, "муж добродетельный", представитель знаменитого рода, который назначала от прародителей своих" держал в сердце своем "к богу велию веру и к человеком нелицемерную правду". Основываясь все на тех же летописях, автор "Повести" подчеркивает значение нового царя "прежних великих благородных царей корени". Т.о., в сообщении Маржерета о летописях и их роли в процессе над Шуйским находим уникальное известие, объясняющее появление одного из памятников публицистики, призванного опровергнуть приговор сопернику Лжедмитрия I и обосновать избрание на московский престол нового „императора", царя Василия Ивановича. (Буганов В.К., Корецкий В.И., Станиславский А.Л. "Повесть како отомсти"-памятник ранней публицистики Смутного временя. ТОДРЛ, т. 28. Л., 1974, с. 231-254).

43 Мнишек Юрий (ум. в 1613 г.)- сандомирский воевода, сказал активную помощь Лжедмитрию I. Преследовал при этом самые корыстные цела, так как, являясь управляющим королевскими имениями, к концу 1603 г. очередной раз находился на грани полного разорения, Ипользуя свои связи при дворе и при резиденции папского нунция, стремился к тому, чтобы склонять Сигизмунда III к поддержке самозванца. Сопровождал Лжедмитрия в походе в Россию, но после неудачи под Новгород-Северским уехал вместе с большинством поляков. Прибыл в Москву со свитой Марины в мае 1605 г., после переворота был сослан в Ярославль. В 1608 г. отпущен в Польшу, но вместо того отправился в Тушинский лагерь. Окончательно уехал в Польшу в конце 1608 г. (Записки гетмана Жолкевского о Московской войне. Спб., 1871, стб. 7-11; Пирлинг П. Дмитрий Самозванец. в. , 1912, с. 310-320 и др.).

44 Марина Мнишек (ок. 1588-ок. 1614 гг.), дочь сандомирского воеводы. Став женой Лжедмитрия I, она получила в удел Новгород и Псков. После переворота 17 (27 мая) 1606 г. содержалась в Ярославле, откуда в 1608 г. отпущена в Польшу с условием отказаться от претензий на русский трон. Вместе с отцом Юрием Мнишеком бежала в Тушино, где признала Лжедмидтрия и своим мужем. Последовала за "тушинским вором" в Калугу. После гибели самозванца сын Мараны и Лжедмитрия II Иван (рожд. в 1611 г.) был "провозглашен" казаками атамана И. Заруцкого царевичем. В 1614 г. казаки выдали Марину правительственным войскам; умерла в заточения. (Пирлинг П. Дмитрий Самозванец; Гиршберг А. Марина Мнишек. М., 1908).

45 Константин Вишневецкий (1564-1641 гг.)-князь, воевода Черной Руси, староста кременецкий, зять Марины Мнишек. Вместе со своим братом князем Адамом Вишневецким принимал самое непосредственное застиг в авантюре самозванца. Последний "объявился" в 1603 г. в имении князя Адама, городке Брагине. Оттуда самозванец попадает в имение Константина Вишневецкого на Волыни, в замок Вишневец на реке Горынь. Вскоре "царевич" был отправлен в Самбор. Здесь, в доме князя Константина и произошла его первая встреча с воеводой Сандомирским Юрием Мнишеком. После "воцарения" Лжедмитрия I Вищневецкий приезжал в Москву со свитой Марины Мнишек. После убийства самозванца был захвачен в плен, но вскоре отпущен "в Литву". В дальнейшем Константин Вишневецкий принял самое активное участие в польской интервенции, в осаде Троицко-Сергиевского монастыря, в походах королевича Владислава. (Пирлинг П. Дмитрий Самозванец, с. 78, 37; Буссов К. Московская хроника, с. 346).

46 Татищев Михаил Игнатьевич, ясельничий (1598), окольничий (1607), думный дворянин. В 1605 г. ~ участник заговора против Самозванца. В 1607 г. послан воеводой в Новгород, где был убит в 1609 г. по подозрению в измене Шуйскому. (Разрядная книга 1550-1636 гг., с. 146, 239; С.Ф.Платонов. Очерки по истории смуты, с. 227, 293-296; И.С.Шепелев. Освободительная и классовая борьба в Русском государстве в 1608-1610 гг., с. 239).

47 „Царь Петр", Илья Горчаков (Илейка Муромец)-самозванец. Был захвачен, вместе с Болотниковым, в Туле и казнен в 1607 г. Весной 1606 г. он возглавил поход на Москву терских и волжских казаков. В.И.Корецкий пишет: „Казаки прорвались мимо Астрахани на Волгу и дошли до Самары, где их встретил с грамотою от Лжедмитрия Третьяк Юрлов, велевший им "итти к Москве наспех". Они дошли до Вязовых гор (в десяти верстах выше Свияжска), где узнали об убийстве Лжедмитрия и повернули назад". В дальнейшем участники похода примкнули к восстанию Болотникова. исследователь отмечает также, что сообщение Маржерета о царевиче Петре заслуживает всяческого внимания, ибо в основном подтверждается документальными материалами. Исключение составляет противопоставление „царевича Петра" Лжедмитрию I: "... версию Маржерета о том, что выступление направлялось непосредственно против Лжедмитрия, принять нельзя". Это противоречит не только показаниям "царевича", но и его приходу в Путивль, гда князь Григорий Шаховской правил от имени Лжедмитрия I. Сохранялись письма, в титуле которых упоминаются оба самозванца одновременно. В них читаем: „Божиею милостью великого государя царя и великого князя Дмитрея Ивановича всеа Руси и государя благоверного царевича и великого князя Петра Федоровича, всеа Руси самодержцев". (Корецкий В. И, Формирование крепостного права и первая крестьянская война в России, с. 253-255. См. также. Назаров В. Д, Флоря Б.Н. Крестьянские восстания под предводительством И. И.Болотникова и Речь Посполитая. В кн.: Крестьянские войны в России ХVIII-ХVIII веков: проблемы, поиски, решения. М. 1974, с. 326-352).

48 Олесницкий Николай (ок. 1558-1629), кастелян г. Малогощ; прибыл в Москву на коронацию Марины в качестве посла Сигизмунда III., Позднее был каштеляном радомским (1613 г.) и воеводой люблинским (1619 г.). Автор записок "Gody moskiewskie, czyli diariusz, o Dymitrze i Marynie". (Polski Slownik Biograficzci, t. XXIII, str. 771-773).

49 Бертран де Кассан- французски купец из города Ла-Рошель; впервые приехал в Россию в 1560 г. После гибели Лжедмитрия I иностранным купцам, имевшим с ним дело, в том числе и Бертрану, было отказано в выплате денег. Бертран просил заступничества у Генриха IV; ответом была грамота французского короля царю Шуйскому, содержащая просьбу содействовать купцу в получении денег. (Жордания Г. Очерки..., с. 109-115).

50 Бучинский Станислав- секретарь Лжедмитрия I, брат Яна Бучинского. (Polski Slownik biograficzcy, t. III, str. 88-89).

51 Шереметев Петр Никитович, боярин, воевода, после воцарения Василия Шуйского оказался в оппозиции. В конце мая- начале июня 1605 г. ездил в Углич за мощами царевича Дмитряя; таким образом, как указывает Маржерет, отсутствовал в Москве при происходивших волнениях. Вскоре был послан воеводой во Псков. В сентябре 1608 г, когда псковичи признали царем "тушинского вора" П.Н. Шереметев был схвачен, посажен в тюрьму и казнен. (Разрядная книга 1550-1636 гг., с. 13, 122, 132-133; И.С. Шепелев. Освободительная и классовая борьба в Русском государстве в 1608-1510 гг., о. 130. 221-229).

52 Вишневецкий Адам, князь, крупнейший землельный магнат Речи Посполитой, брат князя Константина Вишневецкого. Лжедмитрий I получал от него помощь в приобретении оружия и вербовке наемников-шляхты и казаков. Это вызвало пеписку между Адамом Вишневецким и королем Сигизмундом III. После убийства Лжедмитрия I князь Адам помогал „тушинскому вору". В январе 1603 г. в Орел к "царику" Адам Вишневецкий призвал войска для борьбы с Москвой. (Пирлинг П. Дмитрий Самозванец, с. 63-74; Буссов К. Московская хроника, с. 565; Реляция Петра Петрея о России начала ХVII в., с. 112-114).

53 Показательно, что углубленное изучение Священного Писания, столь типичная черта протестанта времени становления новой религии, служила для Маржерета признаком рассудительности, ума и положительных душевных качеств человека и монарха. Оценивая поведение Лжедмитрия I и его пренебрежительное отношение к православной религии, капитан подчеркивал, что это произошло от ряда причин. Основные заключались в том, что он был в Польше, где познакомился с различными религиями (и, следовательно, не только с католицизмом, но и протестантизмом) и где мог познать истинный смысл догматов веры, которые все христиане (и, конечно, наиболее рьяно протестанты) должны почитать. Все эти рассуждения о уме и "культуре" самозванца и, наоборот, о "невежестве" его подданных интересны не только потому, что указывают на знакомство Лжедмитрия I с протестантами в Польше, о чем был осведомлен Маржерет, но и определяют саму религиозную принадлежность автора рассматриваемой книги.

Текст воспроизведен по изданиям: Россия начала XVII в. Записки капитана Маржерета. М. Институт истории РАН. 1982

ЖАК МАРЖЕРЕТ

СОСТОЯНИЕ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ И ВЕЛИКОГО КНЯЖЕСТВА МОСКОВИИ

Комментарии