НИККОЛО МАККИАВЕЛЛИ

О ВОЕННОМ ИСКУССТВЕ

КНИГА ШЕСТАЯ

ЗАНОБИ. Мне кажется, я должен сейчас сложить свои обязанности и передать их Баттисте, так как разговор наш переходят на другие предметы. Мы последуем в этом примеру хороших полководцев, которые, по словам синьора Фабрицио, размещают лучших солдат спереди и сзади, дабы передовые линии отважно начали бой, а задние также отважно его завершили. Козимо разумно повел беседу, и Баттиста столь же разумно ее закончит. Мы с Луиджи поддерживали ее, как могли. Каждый из нас нес свою долю охотно, и Баттиста, думается мне, тоже не откажется.

БАТТИСТА: Я подчинялся до сих пор руководству друзей, готов подчиняться ему и дальше. Итак, синьор, благоволите продолжать вашу речь и простите, что мы прерываем вас этими любезностями.

ФАБРИЦИО: Я уже говорил вам, что это мне только приятно. Прерывая меня, вы не утомляете, а, наоборот, освежаете мою мысль.

Вернемся, однако, к главному предмету беседы — нам надо теперь устроить лагерь для войск. Вы знаете, что все в мире стремится к отдыху и безопасности, ибо, когда нет настоящего спокойствия, отдых не полон. Может быть, вы считали бы более правильным, чтобы я сначала расположил войско в лагере, затем рассказал бы вам о походном порядке и закончил боевым построением, между тем как [164] мы шли обратным путем. Мы были вынуждены так поступить, ибо, описывая вам походный порядок и перестройку его из походного в боевой, мне нужно было сначала показать, как войско строится к бою.

Возвращаясь, однако, к началу беседы, я должен сказать, что лагерь безопасен только тогда, когда он крепок и благоустроен. Благоустройство дается распорядительностью полководца, крепость — природой и искусством. Греки любили защищенные места и никогда не остановились бы лагерем там, где нет ни скал, ни речного обрыва, ни леса, ни другой естественной защиты. Римляне же полагались в этих делах не столько на природу, сколько на искусство, и никогда не устроили бы лагеря в местности, где было бы невозможно развернуть все войско по принятым у них правилам. Это давало им возможность всегда придерживаться одной формы лагерного устройства, ибо они не подчинялись природе местности, а, наоборот, подчиняли ее себе.

Греки не могли так поступать, ибо приноравливались к местности, а так как характер ее меняется, то им точно так же приходилось изменять лагерное расположение войск в форму самого лагеря. Римляне же действовали иначе, и, если природа защищала их слишком слабо, они восполняли этот недостаток искусством и знанием.

В течение всей нашей беседы я настаивал на подражании римлянам и сейчас буду следовать им в деле лагерного устройства войск, но возьму не все установления: а лишь то, что, по-моему, применимо к нашему времени.

Я вам уже несколько раз говорил, что консульские войска состояли из двух легионов римских граждан, т. е. примерно 11000 пехоты, 600 всадников, помимо еще 11000 вспомогательных союзнических войск. Численного превосходства союзнических сил над своими никогда не допускалось, и только для конницы делалось исключение, так как в этих частях союзников могло быть даже больше, [165] чем римлян; кроме того, римские легионы всегда сражались в центре, а союзники — на флангах. Такое же расположение войск сохранялось и в стане, как вы могли прочесть об этом у древних историков. Поэтому я не собираюсь описывать вам во всех подробностях устройство римского лагеря, а хочу рассказать только о том, как бы я расположил войско в лагере теперь, в наше время. Вы увидите тогда, в какой мере я следую римским образцам.

Вы знаете, что я, сообразуясь с силами двух римских легионов, составил свое войско из двух бригад пехоты, по 6 000 пехоты и 300 человек конницы на бригаду; вы помните также, на какое число батальонов делится бригада, их вооружение и обозначение. Вы знаете, что при описании походного и боевого порядков я не вводил никаких новых войск, а только указал, что при удвоении сил достаточно вздвоить ряды.

Сейчас, когда я намерен показать вам лагерное расположение, я уже не ограничусь двумя бригадами, а возьму настоящее войско, составленное по римскому примеру из двух бригад и такого же числа вспомогательных сил. Делаю я это потому, что форма лагеря, вмещающего целую армию, будет более правильной и законченной. Для предыдущих рассуждений этого не требовалось.

Итак, нам надо расположить лагерем войско полного состава, т. е. 24 000 пехоты и 2 000 конницы, разделенное на четыре бригады, из коих две вспомогательные. Как только место для лагеря будет выбрано, я прикажу поставить в середине его главное знамя; вокруг него будет очерчен квадрат, стороны которого отстоят от знамени на 50 локтей каждая и обращены к четырем странам света - востоку, западу, югу и северу; в этом пространстве должна находиться ставка командующего. Я считал бы правильным, отчасти подражая в этом римлянам, отделить войска от нестроевых и обозов. Все строевые части или большинство их размещаются в восточной, нестроевые и обоз — [166] в западной части лагеря, причем восточная часть будет фронтом, западная — тылом, южная и северная — флангами.

Теперь нам надо отметить участок лагеря, отведенный строевым войскам. Для этого от главного знамени к востоку проводится черта 680 локтей длиною. По обеим сторонам ее, на расстоянии 15 локтей, проводятся еще две параллельные линии такой же длины, крайняя точка которых обозначит место восточных ворот, а пространство между ними образует улицу, идущую от восточных ворот к ставке командующего. Ширина улицы — 30 локтей, длина — 630, так как пространство в 50 локтей отходит под ставку; улица эта называется Главной. Другая улица проводится от южных ворот к северным; соприкасаясь с концом Главной, она идет мимо ставки командующего к востоку от нее и пересекает весь лагерь; эта улица, называется Перекрестной; длина ее — 1250 локтей, ширина — 30 локтей.

Обозначив таким образом место ставки командующего и проложив две основные улицы, я приступаю к расположению двух бригад собственных войск; одна из них будет размещена справа, другая — слева от Главной улицы. Перейдя Перекрестную улицу, я расположу справа и слева от Главной по 32 ставки, причем между 16-й я 17-й остается свободное пространство в 30 локтей, образующее новую улицу, так называемую Поперечную, пересекающую все пространство, занятое ставками войск, как это будет видно из их распределения.

Первые две ставки с обеих сторон Перекрестной улицы отводятся начальникам тяжелой конницы; в остальных пятнадцати с каждой ее стороны размещаются жандармы, по десяти человек на ставку, так как на всю бригаду жандармов приходится 150. Ширина ставки начальника — 40 локтей, длина — 10 локтей, причем под шириной я всегда разумею протяжение с юга на север, а под длиной — линию с запада на восток. Ставки жандармов рассчитаны на длину в 15 и на ширину в 30 локтей. [167]

За Поперечной улицей начинаются с обеих сторон новые ряды по 15 ставок, одинаковых по объему со ставками тяжелой конницы и занятых легкой кавалерией. В каждой ставке по тому же расчету помещается десять человек; 16-я, свободная ставка отводится начальнику и по размерам своим равна помещению начальника жандармов. Таким образом, ставки всей конницы обеих бригад расположатся по обе стороны Главной улицы и будут основой для разбивки походного лагеря, о чем я скажу дальше. Прошу вас запомнить, что я разместил 300 человек конницы каждой бригады с их начальниками в 32 ставках по Главной улице, начиная от Перекрестной, оставив между 16-й и 17-й ставками пространство в 30 локтей, образующее новую улицу — Поперечную.

Приступим теперь к расположению 20 батальонов, сосставляющих мои две бригады; для этого я отвожу каждым двум батальонам помещение прямо за конницей. Размеры пехотных ставок - 15 локтей длины и 30 ширины, т. е. одинаковы со ставкой конницы, к которой они непосредственно примыкают. Первое помещение с каждой стороны, начиная от Перекрестной улицы, в одном ряду со ставкой командира жандармов, назначается начальнику батальона; протяжение его - 20 локтей в ширину и 10 в длину. В остальных 15 отделениях с каждой стороны до Поперечной улицы размещается походный батальон в 450 человек, так что в каждой ставке будет по 30 солдат.

Следующие 15 отделений примыкают к ставкам легких конных частей и одинаковы с ними по размерам; здесь расположится другой батальон пехоты. Последняя ставка отводится начальнику пехоты и стоит в одном ряду с помещением командира легкой конницы; длина ее 10, а ширина — 20 локтей. Таким образом, первые два ряда ставок будут заняты частью кавалерией, частью пехотой. Я считаю, что вся конница должна быть строевой, и не даю ей людей для чистки и присмотра за лошадьми, а возлагаю [168] эту обязанность на пехотных солдат, помещенных в примыкающих ставках и освобожденных, по римскому примеру, от всякой другой лагерной службы.

За первыми двумя рядами ставок остается с каждой стороны Главной улицы свободное пространство в 30 локтей, образующее новые улицы, которые будут называться Первой улицей справа и Первой улицей слева; по их сторонам располагается опять двойной ряд из 32 отделений, примыкающих друг к другу; размеры их одинаковы с первыми, а 16-е и 17-е отделения разделены той же Поперечной улицей.

В этих рядах будут размещены с каждой стороны по четыре батальона пехоты с их начальниками в том порядке, о котором я уже говорил. За ними снова идет с каждой стороны Главной улицы свободное пространство в 30 локтей для новых улиц, которые мы назовем Второй улицей справа и Второй улицей слева. По сторонам их располагается двойной ряд из 32 ставок, в которых разместятся еще по четыре батальона пехоты с их начальниками. Таким образом, три двойных ряда помещений с каждой стороны улицы будут заполнены конницей и пехотой, составляющими вместе две обыкновенные бригады. Другие две вспомогательные бригады такого же состава размещаются как и первые две бригады своих войск, т. е. в таких же двойных рядах ставок, причем первые ряды, назначенные для пехоты и конницы, отделяются от последних рядов основных бригад пространством в 30 локтей, образующим Третью улицу справа и Третью улицу слева. Сзади этих рядов расположатся с каждой стороны еще два ряда помещений совершенно такого же устройства, как и ставки основных бригад, образуя другие две улицы, обозначаемые по номеру и по их положению справа или слева от Главной.

Таким образом, для размещения всего войска потребуется 12 двойных рядов ставок и 13 улиц, включая Главную [169] и Перекрестную. Наконец, между крайними лагерными помещениями и валом остается свободное пространство в 100 локтей, а вся площадь, занятая войсками, составит 680 локтей, считая от середины ставки командующего до восточных ворот.

Теперь у нас есть еще две незанятые площади от ставки командующего до южных и северных ворот, каждая в 625 локтей. Если вычесть отсюда пространство в 50 локтей, занятое ставкой командующего, 45 локтей, оставленных с обеих сторон главной ставки, улицу в 30 локтей, разделяющую каждое из этих пространств надвое, и 100 локтей между крайними ставками и валом, то с каждой стороны главной ставки остается еще место в 400 локтей ширины и 100 локтей длины для лагерных помещений, считая длину их одинаковой с длиной ставки командующего. Разделив это пространство в длину пополам, я размещу с каждой стороны по 40 ставок в 50 локтей ширины и 20 локтей длины, т. е. всего у меня получится 80 ставок для командующих бригадами, казначеев, квартирьеров и всех служащих, оставляя некоторые помещения для приезжающих иностранцев и для добровольцев, отправившихся на войну под покровительством командующего.

Сзади главной ставки прокладывается с юга на север улица в 30 локтей ширины, идущая вдоль всех этих 80 помещений и называющаяся Головной, так что ставка командующего и 80 других по обеим сторонам ее окажутся между улицами Головной и Перекрестной. От этой Головной улицы против главной ставки пройдет другая улица к западным воротам в 30 локтей шириной; она будет продолжением Главной и называется Торговой.

Затем я устрою в начале Торговой и напротив ставки командующего площадь для рынка, примыкающую к Головной улице; она должна иметь форму квадрата в 121 локоть по каждой стороне. Справа и слева от Рыночной площади идут два ряда помещений по восьми двойных ставок [170] в каждом; длина их — 20 локтей, ширина — 30 локтей. Таким образом, с каждой стороны этой площади будет по 16 ставок, всего 32. В них разместится излишек конницы вспомогательных бригад, и если места не хватит, им будут отведены ставки в одном ряду с Главной, прежде всего ближайшие к лагерному валу. Остается устроить запасных пикинеров и велитов, состоящих при каждой бригаде. Ведь вы помните, что по нашему порядку в каждой бригаде, помимо 10 батальонов, имеется 1000 запасных пик и 500 запасных велитов. Таким образом, в двух бригадах запасных пикинеров будет 2 000, запасных велитов — 1 000, при таком же числе их у вспомогательных войск. Приходятся, следовательно, подумать о помещениях еще для 6000 пехотинцев; все они разместятся на западной стороне лагеря по валу. Для этого я оставлю вдоль вала свободное пространство в 100 локтей и расположу, начиная от северного конца Головной, двойной ряд из пяти ставок в 75 локтей длины и 60 ширины, так что, при разделении их поперек, длина каждой ставки будет 15, а ширина — 30 локтей. В этих десяти помещениях расположатся 300 пехотинцев по 30 человек в каждом.

На расстоянии 31 локтя от первое ряда будет поставлен другой двойной ряд, также по пяти ставок, такого же размера, и так далее до пяти двойных рядов, расположенных по прямой в 100 локтях от вала и вмещающих 1 500 человек пехоты. Затем я поворачиваю налево к западным воротам и возвожу от угла лагеря по валу еще пять двойных рядов совершенно таких же ставок, с той только разницей, что промежутки между рядами будут не более 15 локтей. Получается помещение еще для 1 500 пехотинцев. Таким образом, я устраиваю между северными и западными воротами вдоль вала 100 помещений, расположенных в десяти рядах по пяти двойных ставок в каждом, и располагаю в них всех запасных пикинеров и велитов моих собственных бригад. [171]

Далее, между западными и южными воротами пойдут также десять рядов помещений для запасных пикинеров и велитов вспомогательных войск. Начальники их, в частности командующие батальонами, могут выбрать на стороне, обращенной к валу, ставки, которые они сочтут более удобными. Артиллерия будет расположена вдоль всего окопа, а все оставшееся свободное пространство на западной половине лагеря назначается для нестроевых и лагерного обоза.

Вы знаете, что древние называли нестроевыми всех людей, следовавших за войском и необходимых для него, кроме солдат. Сюда, например, относятся плотники, слесари, кузнецы, каменщики, инженеры, бомбардиры (последние могли бы считаться строевыми), пастухи со стадами быков и баранов, необходимых для продовольствования войска, наконец, всякого рода мастеровые при обозе с военными припасами и продовольствием. Не буду входить в подробности их размещения и укажу только на места, которых они не должны занимать. Нестроевым отводится все свободное пространство между улицами, разделенное на четыре части; одна часть назначается для пастухов, другая — для мастеровых, третья — для повозок с продовольствием, четвертая — для боевых припасов. Незанятыми остаются Торговая, Головная и еще одна улица, которая будет называться Средней и пройдет с севера на юг, пересекая Торговую и вполне соответствуя Поперечной улице восточной части лагеря. Наконец, сзади, вдоль помещений запасных пикинеров и велитов, пройдут еще особые улицы в 30 локтей ширины. Артиллерия, как я уже сказал, расставляется по внутренней стороне вала.

БАТТИСТА: Признаюсь, что я в этих делах плохой знаток, и могу сказать это не стыдясь, так как военное искусство никогда не было моим призванием. Тем не менее все, что вы сказали, удовлетворяет меня вполне, и мне хотелось бы только спросить о двух вещах: во-первых, [172] почему улицы и свободные места вашего лагеря так широки, а во-вторых, — и это меня больше затрудняет, — как размещаются люди на отведенном для них пространстве?

ФАБРИЦИО: Я провожу улицы шириной в 30 локтей, чтобы по ним мог свободно проходить пехотный батальон в боевом порядке, занимающий по линии фронта от 25 до 30 локтей. Пространство в 100 локтей между валом и лагерем необходимо для свободного движения войск и артиллерии, провоза добычи и возведения в случае необходимости второго ряда окопов.

Кроме того, лучше устраивать лагерь подальше от вала, чтобы противнику было труднее его обстреливать или иным способом ему вредить.

Что касается второго вопроса, то я вовсе не имею в виду, что каждое место, отведенное под лагерные помещения, будет всегда занято только одной палаткой; оно используется, как это удобно живущим в нем, и они могут ставить там больше или меньше палаток, лишь бы не переходить указанную им границу.

Вообще для разбивки лагеря нужны люди очень опытные и прекрасные строители, которые сейчас же по указанию командующего устанавливают форму лагеря, делят его на участки, проводят улицы, обозначают помещения посредством веревок и кольев и выполняют это с такой быстротой, что все готово мгновенно.

Во избежание замешательства необходимо всегда разбивать лагерь одинаково, чтобы каждый солдат знал, на какой улице и на каком участке он найдет свою палатку. Это должно соблюдаться в любое время и в любом месте, дабы лагерь походил на подвижной город, сохраняющий, куда бы он ни перемещался, те же улицы, те же дома и тот же внешний вид. Этой выгоды лишены полководцы, ищущие для лагеря неприступную позицию, ибо тогда необходимо изменять его форму, смотря по характеру местности. Римляне же укрепляли самый лагерь рвами, валами и [173] насыпями, обносили его палисадом и выкапывали кругом ров шириной в 6 локтей и глубиной в 3 локтя, увеличивая его размеры, если собирались долго пробыть на одном месте или опасались неприятеля.

Лично я в настоящее время устроил бы палисад только в том случае, если бы мне пришлось стоять на месте всю зиму. Ров и вал были бы у меня не меньше римского, а даже больше, смотря по необходимости. Кроме того, я устроил бы для артиллерии в каждом углу лагеря окоп в виде полукруга и получил бы таким образом возможность обстреливать продольным огнем неприятеля, штурмующего ров.

Необходимо обучить войска этим работам по устройству лагеря, чтобы начальники умели быстро набрасывать его план, а солдаты знали, как найти свою палатку. Упражнение это совсем нетрудное, и я потом скажу об этом подробнее. Сейчас же я буду говорить об охране лагеря, ибо без точного указания обязанностей часовых все наши труды пропадут даром.

БАТТИСТА: Раньше чем вы перейдете к часовым, я просил бы вас сказать мне, какие необходимы предосторожности при разбивке лагеря поблизости от неприятеля. Я не представляю себе, чтобы тогда можно было безопасно производить все необходимые работы.

ФАБРИЦИО: Прежде всего вы должны знать, что полководец располагается, поблизости к неприятелю только в том случае, если он хочет дать бой, а противник намерен его принять. Опасность тогда не больше обычной, ибо две трети войска готовы к битве, и только последняя треть занята устройством лагерных помещений. Римляне в таких обстоятельствах употребляли на работы по укреплению лагеря триариев, а гастаты и принципы стояли под оружием.

Так поступали потому, что триарии вступали в бой последними и, следовательно, при появлении врага успевали бросить работы и занять свое место в строю. Следуя этому примеру, мы точно так же должны употреблять для [174] разбивки лагеря те воинские части, которые, подобна триариям, будут стоять в последней боевой линии.

Однако, вернемся к часовым. Я, кажется, не встречал у античных писателей указаний на то, что охрана лагеря ночью велась передовыми постами, стоявшими за валом, подобно нашим велетам. Древние, вероятно, считали, что войско таким образом легко может быть застигнуто врасплох, так как эа часовыми трудно наблюдать, а, кроме того, они могут быть подкуплены или захвачены неприятелем.

Следовательно, нельзя доверяться этому способу охраны ни всецело, ни даже отчасти. Все часовые были сосредоточены внутри лагеря, и сторожевая служба выполнялась с величайшей точностью и строгостью, так как всякому провинившемуся грозила смертная казнь.

Не буду утомлять вас подробностями, с которыми вы можете ознакомиться сами, если до сих пор об этом не читали. Скажу только коротко о том, какие меры я бы принял сейчас. Ночью треть войска должна быть под оружием; четвертая часть этой трети — всегда на ногах; она размещается по всему валу и по всем важным пунктам лагеря. На каждом углу лагеря выставлены двойные сторожевые отряды, причем одни стоят на часах, а другие непрерывно переходят от одного конца лагеря к другому. Если неприятель близко, тот же порядок соблюдается и днем.

Не буду распространяться о паролях, о необходимости менять их каждый вечер и о других мерах обычной предосторожности, так как все это известно. Упомяну только об одной мере, потому что она важнее всех и соблюдение ее приносит большую пользу, а небрежность в этом отношении может кончиться несчастьем. Следите самым тщательным образом за всеми, отлучающимися вечером из лагеря, и за всеми, прибывающими вновь. Наш порядок очень облегчает наблюдение, потому что каждая палатка рассчитана на точно определенное число людей, и можно очень легко убедиться, есть ли в ней лишний народ или, наоборот, [175] кого-нибудь нехватает. Самовольно отлучившиеся наказываются, как беглые, а лишним устраивается допрос о том, кто они, зачем пришли в лагерь и обо всем прочем, их касающемся.

Такая бдительность затрудняет врагу возможность заводить сношения с кем-либо из начальников твоего войска и узнавать твои намерения. Будь карфагеняне более бдительны, Клавдий Нерон никогда бы не мог почти на глазах у Ганнибала тайно выйти из своего лагеря в Лукании, совершить поход в Пиценум и вернуться, не возбуждая ни малейшего подозрения у противника. Однако, все эти хорошие меры недостаточны, если они не соблюдаются с величайшей строгостью, ибо нигде не требуется такой точности, как в военном деле. Поэтому все законы воинской дисциплины должны быть суровы и жестоки, а исполнители — беспощадны.

Римляне карали смертью всякого, провинившегося в карауле, покинувшего боевой пост, вынесшего тайком что-нибудь из лагеря, всякого, лживо хваставшегося боевым подвигом, вступившего в бой без приказа начальника или бросившего со страху оружие. Если такой проступок совершался когортой или целым легионом, то, во избежание общей казни, бросали в мешок записки с именами всех солдат и вынимали десятую часть, обреченную жребием на смерть. Наказание, как видите, исполнялось так, что, постигая не всех, оно устрашало каждого.

Однако, там, где сильна кара, должна быть велика и награда, дабы в людях одновременно поддерживались надежда и страх. Поэтому римляне щедро награждали всякий боевой подвиг, например, того, кто спасет в бою жизнь согражданину, взойдет первым на стену неприятельского города или первым ворвется в неприятельский лагерь, убьет или ранит в бою врага, сбросит его с лошади. Подвиг ознаменовывался открытым признанием его консулом, наградой и всеобщей похвалой, а воины, получившие подарок за храбрость в бою, помимо славы, приобретаемой [176] этим в войске, имели право по возвращения на родину торжественно выставить свою награду на показ родным и друзьям.

Не приходится удивляться могуществу народа, который так хорошо знал меру наказания и награды для всякого, заслужившего за хорошее или дурное дело хвалу или осуждение. Все эти установления должны были бы в значительной мере сохраниться и у нас.

У римлян существовало еще одно особое наказание, о котором нельзя не упомянуть; оно состояло в том, что, когда консул или трибун считали подсудимого уличенным, они слегка ударяли его тростью. Виновному после этого позволялось бежать, а солдатам разрешалось его убить; в него летели камни и стрелы, на него со всех сторон сыпались удары, и уйти живым ему удавалось только в самых редких случаях. Вернуться домой виновный тоже не мог, ибо его встречали таким презрением и бесчестьем, что лучше было умереть. Это наказание отчасти перенято швейцарцами, которые приказывают своим солдатам убивать осужденных сотоварищей перед всем войском. Мера эта хороша по замыслу и еще лучше по выполнению. Если вы хотите, чтобы люди не укрывали преступника, то лучшее средство - заставить их самих его карать; когда человек сам является исполнителем наказания, его интерес к осужденному и стремление к возмездию совершенно иные, чем когда исполнение приговора поручено другому.

Поэтому, чтобы не делать народ пособником проступка, лучше всего сделать его судьей. В подтверждение своих слов сошлюсь на пример Манлия Капитолийского: преданный суду Сената, он нашел защиту у народа; но тот же народ приговорил его к смерти, как только стал вершителем его судьбы. Вы видите, что это — действительное средство подавления бунтов и соблюдения правосудия.

Римляне понимали, что страх законов у людей слишком слаб и этим нельзя держать в руках вооруженную толпу; [177] поэтому они усиливали закон авторитетом религии, всячески старались укрепить ее в сознании солдат и заставляли их с величайшей торжественностью приносить клятву неуклонного соблюдения воинской дисциплины, дабы нарушителям ее грозили не только законы и люди, но и боги.

БАТТИСТА: Допускалось ли у римлян присутствие в войске женщин и позволяли ли они солдатам забавляться игрой, как это принято сейчас?

ФАБРИЦИО: Они запрещали и то и другое. Запрет этот было легко осуществить, ибо ежедневных военных упражнений, занимавших солдат целыми частями или в отдельности, было так много, что воинам некогда было думать ни о Венере, ни об играх, ни о прочих вещах, способствующих безделию или бунту.

БАТТИСТА: Все это прекрасно. Скажите мне теперь, каким образом войска выступали из лагеря?

ФАБРИЦИО: Для этого трубили три раза. По первому сигналу палатки свертывались и укладывались на повозки, по второму — вьючили животных, по третьему — выступали в том порядке, о котором я вам уже говорил, т. е. обозы шли в хвосте колонны, а легионы — в центре войска. Поэтому и у вас сперва выступает вспомогательная бригада со своим обозом и четвертой частью общевойскового обоза, размещенного на одной из четырех лагерных площадей, которые я вам только что показал. Необходимо к каждому полку прикрепить его обоз, дабы при выступлении войска было точно известно его место в колонне. Таким образом, за полком пойдет в хвосте его собственный обоз и четвертая часть общего обоза в том порядке, в каком двигалось римское войско.

БАТТИСТА: Были ли у римлян еще другие правила расположения войск в лагерях, кроме тех, о которых вы нам рассказали?

ФАБРИЦИО: Повторяю, что римляне всегда стремились сохранять одну и ту же форму лагеря, и это было [177] для них важнее всего. Далее, они, главным образом, заботились о двух вещах — о здоровой местности для лагеря и об устройстве его там, где неприятель не мог ни обложить их, ни отрезать им воду и подвоз продовольствия. Для предупреждения болезней римляне избегали местностей болотистых или открытых зловредным ветрам. Они судили в этом случае не столько по свойствам почвы, сколько по виду жителей, и если: находили их бледными, узкогрудыми или вообще больными, то относили лагерь дальше.

Что касается риска быть обложенным неприятельскими войсками, то надо как следует изучить характер местности, где стоят враги или союзники, и составить себе мнение о том, может ли противник запереть тебя в лагере. Поэтому командующий должен быть опытнейшим знатоком местности и окружить себя людьми, столь же хорошо знающими страну, как и он сам. Избежать болезней и голода можно также путем строгого наблюдения за правильным образом жизни солдат: заставьте их ночевать в палатках, разбивайте лагерь там, где деревья дают тень и дрова для варки пищи, не выступайте в самый зной. Поэтому летом надо сниматься с лагеря на рассвете, а зимой во время метелей и морозов позаботиться о разведении костров на привалах, об одежде солдат, о том, чтобы они не пили мутной воды. Больных надо лечить и всегда помнить, что полководец беззащитен, если он должен одновременно воевать и с болезнями и с противником.

Однако, самое полезное для здоровья войск — это упражнения; недаром они производились у древних ежедневно. Ценность их лучше всего подтверждается тем, что в лагере они сохраняют людям здоровье, а в бою доставляют победу. Наконец, надо позаботиться о том, чтобы войска не голодали. Для этого недостаточно следить за неприятелем, который может отрезать вам пути подвоза; надо обеспечить себе места заготовки продовольствия и наблюдать за тем, чтобы запасы не расточались. Поэтому надо [179] всегда обеспечивать себя на месяц, а затем наложить на ближайших по соседству союзников повинность ежедневной доставки. Устраивайте склады в крепостях, а главное — заботьтесь о бережливом расходовании, давайте солдату ежедневный разумно рассчитанный паек и вообще никоим образом не допускайте в этом деле беспорядка. Все трудности на войне преодолеваются со временем, и только в этом единственном деле время сильнее тебя.

Ни один враг, который может победить тебя голодом, не будет стараться победить тебя мечом, ибо победа будет, правда, не столь почетной, но более спокойной и верной. Не может избежать голода войско, не соблюдающее правил и безрассудно истребляющее все, что попадает ему в руки. Если нет порядка в доставке продовольствия, оно не получается вовсе; если нет порядка в выдаче, наличные запасы проедаются зря. Поэтому древние устанавливали и количество и время еды, ибо ни один солдат не ел, если не ел полководец. Всякий знает, как соблюдается это правило современными армиями, которые являются не благоустроенным и трезвым войском, подобно древнему, а вполне заслуженно могут быть названы толпой развратников и пьяниц.

БАТТИСТА: Описывая устройство лагеря, вы говорили, что расположите в нем не две, а четыре бригады, чтобы показать, как размещается настоящее войско. Поэтому я хочу спросить вас о двух вещах: как устроите вы лагерь на большее или меньшее количество солдат и какова должна быть численность войска для успешной борьбы против любого неприятеля?

ФАБРИЦИО: На первый вопрос я отвечу, что если войско будет на 4 000 или б 000 солдат больше или меньше, то надо прибавить или убавить число рядов, в которых размещаются палатки, и это можно делать до бесконечности. Однако, когда римляне соединяли два консульских войска, то разбивали два лагеря, примыкавших друг к другу площадями, отведенными для нестроевых. [180]

На второй вопрос я скажу, что в обычном римском войске было примерно 24 000 солдат; когда же приходилось воевать с очень крупными неприятельскими силами, римляне выставляли самое большее 50 000. С таким числом войск они вышли против 200 000 галлов, напавших на них после первой Пунической войны; такое же войско было противопоставлено Ганнибалу.

Заметьте, что римляне и греки воевали малыми силами, крепкими боевым строем и искусством. Другие народы, западные и восточные, действовали огромными полчищами, причем на западе главной силой была врожденная безудержность, а на востоке — слепое повиновение царю. В Греции и Италии не было ни врожденной лихости, ни слепого повиновения, а потому необходимо было прибегнуть к дисциплине, и она оказалась силой, доставившей малочисленному войску победу над безудержностью и природной стойкостью огромных масс.

Поэтому я и говорю, что, следуя римскому примеру, войско не должно превышать 50 000 солдат. Пусть оно лучше будет меньше, ибо большая численность приводит к замешательству, нарушениям дисциплины и боевого строя. Пирр любил говорить, что с 15 000 солдат он готов идти на весь мир.

Перейдем теперь к другому предмету. Мы одержали победу в бою и показали, какие случайности возможны во время сражения. Мы видели войско в походе и говорили обо всех трудностях, с которыми оно может встретиться. Наконец, мы расположили его лагерем, где надо хоть немного отдохнуть от понесенных трудов и вместе с тем подумать о способах окончания войны. В лагере вообще дела много, особенно, если в окрестностях еще есть враги и остались колеблющиеся города. Надо себя от них обезопасить и взять те, которые окажутся враждебными.

Необходимо показать вам, как надлежит поступать во всех этих случаях, дабы преодолеть эти трудности с той [181] же славой, с какой мы победили в бою. Допустим, в частности, что большинство жителей страны или весь народ решается на дело, очень выгодное для тебя и очень вредное для него самого, например, разрушение городских стен или изгнание многих граждан. В этом случае их надо обмануть и внушить всем, что тебе до них никакого дела нет, дабы они не поддерживали друг друга и, таким образом, оказались целиком в твоей власти. Можно также наложить на всех в один и тот же день какую-нибудь тяжелую повинность, дабы каждый был уверен, что она касается только его, и думал об исполнении приказа, а не о самозащите. Таким образом, повеление твое будет исполнено всеми без малейшего шума. Если ты подозреваешь жителей страны во враждебности и хочешь себя обезопасить или внезапно ее захватить, то для сокрытия своего намерения лучше всего сообщить им о каком-нибудь совершенно другом твоем замысле, просить их помощи и притвориться, что ты против них ровно ничего не имеешь. Они и не подумают обороняться, так как вполне уверены, что ты совсем не собираешься на них напасть, — и дело твое удастся легко.

Если ты чувствуешь, что в войске у тебя есть изменник, сообщающий о твоих планах неприятелю, то надо постараться извлечь пользу из его вероломства, сообщив ему о вымышленном замысле и скрывая этим действительный. или сказать о несуществующих опасениях, умолчав о том, чего ты боишься по-настоящему. Неприятель, в уверенности, что он знает твои намерения, сделает ложный шаг, и тебе будет легко его обмануть и разбить.

Если ты хочешь, подобно Клавдию Нерону, выделить не заметно для врага часть своего войска для помощи союзнику, не сокращай размеров лагеря, оставь на месте все знамена и прежние ряды палаток, не уменьшай числа огней и часовых; точно так же, если ты получишь подкрепление и захочешь это скрыть, не расширяй лагерь, ибо самое полезное - это всегда таить свои дела и мысли. [182]

Когда Метелл начальствовал над войсками в Испании, кто-то задал ему вопрос, что он думает делать завтра. "Если бы об этом знала моя рубашка, — ответил Метелл, — я бы тут же ее сжег". Один из воинов Марка Красса спросил его, когда он прикажет войску выступать. "Думаешь ли ты, что один не услышишь трубы?" — был ответ.

Чтобы разгадать тайны неприятеля, некоторые полководцы наряжали к нему послов, отправляя с ними под видом служителей опытнейших воинов, которые высматривали устройство неприятельского войска, узнавали, в чем его сила и слабость, и сообщениями своими облегчали победу. Другие нарочно отдаляли от себя кого-нибудь из приближенных, который притворно передавался неприятелю, а потом открывал своим замыслы противника. Иногда это удавалось сделать через пленных. Марий во время войны с кимврами для испытания верности галлов, живших в нынешней Ломбардии и находившихся в союзе с римским народом, послал им одновременно несколько писем, причем одни были запечатаны, а другие нет. В незапечатанных письмах он предписывал вскрыть остальные только в известное, указанное им время; затем он до срока потребовал письма обратно и, получив их распечатанными, понял, что на галлов рассчитывать нельзя.

Некоторые полководцы, вместо того чтобы идти навстречу наступающему неприятелю, отправлялись грабить его земли и этим вынуждали его уйти обратно на защиту собственных границ. Этот способ часто удавался, ибо он приучает солдат к успеху, обогащает их добычей и дает им веру в себя, а войска противника, наоборот, падают духом и чувствуют себя уже не победителями, а побежденными. Многие полководцы, прибегавшие к подобным набегам, имели успех. Однако, это можно позволить себе только в том случае, когда твоя страна обеспечена и укреплена лучше неприятельской, иначе дело кончится плохо. Полководцу, запертому неприятелем в лагере, иногда удавалось [183] добиться па несколько дней перемирия. Неприятель становился беззаботнее, и это давало осажденному возможность ускользнуть, пользуясь какой-нибудь небрежностью врага.

Сулла таким путем дважды спасался от неприятеля, и та же хитрость помогла Газдрубалу в Испании уйти от окружавшего его со всех сторон Клавдия Нерона.

В такой же обстановке бывает очень полезно озадачить неприятеля каким-нибудь непредвиденным движением. Здесь возможно одно из двух: или бросить в атаку часть своих войск, оттянув на нее неприятельские силы, и этим высвободить остальные или изобрести что-нибудь совсем неожиданное, дабы удивить врага невиданным зрелищем, напугать его и принудить к бездействию. Вы помните рассказ о Ганнибале, окруженном войсками Фабия Максима, и знаете, что карфагенский полководец велел ночью привязать к рогам волов, следовавших за войском, связки зажженного хвороста. Фабий был настолько встревожен этой небывалой картиной, что не подумал о защите проходов.

Стремление раздробить неприятельские силы является едва ли не самой главной заботой полководца. Он должен употребить иа это все свое искусство и либо найти способ внушить противнику недоверие к ближайшим его помощникам, либо заставить его разделить свою армию и этим себя ослабить. Первая цель достигается особой внимательностью к некоторым приближенным неприятельского вождя, которая скажется, например, в том, что во время войны имущество его уцелеет, а сыновья или родственники будут отпущены без выкупа из плена. Вы знаете, что Ганнибал, сжегший все окрестности Рима, не тронул только владений Фабия Максима, а Кориолан, подойдя к Риму с войском, пощадил имущество патрициев, между тем как все принадлежащее плебеям было сожжено и разграблено. Метелл, начальствовавший над войсками в войне с Югуртой, убеждал всех послов, являвшихся к нему от Югурты, выдать царя; он писал им об этом письма и в короткое время добился [184] того, что Югурта уже не верил никому из своих советников и всех их разными способами истребил. Когда Ганнибал нашел убежище у Антиоха, то римские послы вступили с ним в такие доверительные переговоры, что Антиох встревожился и перестал слушаться его советов.

Для другой цели, именно для разделения вражеских войск, лучше всего вторгнуться в неприятельскую землю и этим заставить противника, бросить войну я поспешить на защиту своей страны. Так поступил Фабий, воевавший против соединенных сил галлов, этрусков, умбров и самнитов. Тит Дидий, силы которого были значительно меньше неприятельских, ждал из Рима на подкрепление легион, но враги приготовились загородить ему дорогу. Чтобы не допустить этого, консул объявил по всему войску о назначении боя на следующий день; затем он дал возможность убежать некоторым пленным, которые в свою очередь рассказали о его приказе у себя в лагере и произвели этим такое впечатление, что враги, из опасения себя ослабить, отказались от попытки преградить дорогу римскому легиону, благополучно присоединившемуся к войскам Дидия. Полководец достиг своей цели, состоявшей не в разделении неприятельских сил, а а удвоении его собственных.

Некоторые вожди, чтобы заставить противника разделяться, позволяли ему углубляться в свою страну и даже завладеть многими городами, дабы необходимость оставлять в них гарнизоны уменьшила его войско; пользуясь его раздробленностью, они переходили в наступление и побеждали. Другие, подготовляя вторжение в какую-нибудь область, притворялись, что собираются идти в совершенно другую сторону, и вели свое дело так искусно, что появлялись внезапно и захватывали край раньше, чем неприятель мог подоспеть на выручку. Противник, не зная, повернешь ли ты опять к месту, которому угрожал первоначально, вынужден оставлять там войска и в то же время [185] спасать другой пункт, а потому он часто не защищал ни того, ни другого.

Далее, полководец должен уметь искусно подавлять волнения и улаживать ссоры, начавшиеся между солдатами. Самое лучшее в таких обстоятельствах — наказать главарей, но необходимо при этом захватить их с такой быстротой, чтобы они даже не успели оглянуться. Если они находятся далеко, вызови к себе не только виновных, но и всю войсковую часть, дабы зачинщики ие догадались о готовящейся им участи и не успели убежать, а, наоборот, сами облегчили бы тебе суд и расправу. Если все произошло у тебя на глазах, окружи себя надежными войсками и усмиряй мятеж с их помощью. Если между солдатами начинаются ссоры, лучше всего послать их в бой; опасность сейчас же восстанавливает согласие. Однако, надо сказать, что единство поддерживается в войске прежде всего авторитетом главнокомандующего и создается оно единственно его талантом, ибо на войне уважение внушают не род и не власть, а только талант. Начальнику надлежит первым делом карать солдат и платить им жалованье; если нет жалованья, невозможна и кара. Солдата, которому не платят, нельзя наказывать за грабеж, потому что он не может не грабить, если хочет жить. Наоборот, если ты ему платишь, но не наказываешь, солдат наглеет и перестает с тобой считаться; ты уже не можешь заставить себя уважать, а неуважение к начальнику ведет прямо к мятежам и раздорам, т. е. к гибели войска.

У полководцев древности была еще одна забота, от которой современные почти совершенно свободны, — это разъяснение в выгодную для себя сторону дурных предзнаменований; стрела, упавшая в лагерь, затмение солнца или луны, землетрясение, падение начальника с лошади — все это толковалось солдатами как дурной знак и вселяло в них такой страх, что, случись в эту минуту бой, поражение было бы неминуемо. Поэтому античные полководцы в [186] таких случаях растолковывали происшедшее солдатам, сводя событие к его естественной причине, или толковали эти случайности в свою пользу. Когда Цезарь упал при высадке на африканский берег, он воскликнул: "Я взял тебя, Африка". Многие другие объясняли солдатам причину затмений луны или землетрясения. В наше время все это невозможно как потому, что нынешние солдаты не так суеверны, так и потому, что наша религия вообще исключает подобные страхи. Если бы нечто в этом роде все же произошло, надо подражать примеру древних. Если на тебя идет противник, ожесточенный до последнего предела голодом, нуждой или слепой яростью, оставайся в лагере и, насколько возможно, избегай сражения. Так поступали лакедемоняне в войне против мессенян и Цезарь в войне против Афрания и Петрея. Консул Фульвий, начальствовавший над войсками, действовавшими против кимвров, несколько дней подряд вступал с ними в конные стычки и заметил, что неприятель всегда выходил из лагеря для преследования. Устроив позади неприятельского стана засаду, он опять напал конницей на кимвров, а когда те вышли из окопов на преследование, Фульвий внезапно бросился на вражеский лагерь и разгромил его.

Очень полезной оказывалась и хитрость иного рода. Находясь на виду у противника, командующий раздавал своим войскам знамена, схожие с неприятельскими, и посылал их грабить собственную страну. Враги принимали их за прибывшие к ним подкрепления, присоединялись к грабившим отрядам, теряли боевой порядок и этим давали возможность себя разбить. Этой уловкой с успехом пользовались Александр царь Эпирский в войне с иллирийцами и сиракузянин Лептин против карфагенян. Многие добивались победы тем, что притворялись устрашенными и бросали лагерь со всеми стадами и вином, предоставляя врагу объесться и перепиться, а затем нападали на обессилевших от обжорства неприятельских солдат и опрокидывали [187] их. Так действовала Тамирис против Кира и Тиберий Гракх против испанцев. Другие старались облегчить себе успех тем, что отравляли вино и пищу.

Я уже говорил вам, что не встречал у древних указаний на обычай высылать ночью велетов за лагерные укрепления, и объяснял это желанием предупредить возможную опасность. Часто оказывалось, что даже днем причиной поражения были велеты, высланные для наблюдения за неприятелем; их брали в плен и силой заставляли подать сигнал к вызову своих из лагеря, а войска, выступившие по данному знаку, истреблялись или захватывались.

Для обмана противника полезно иногда менять какую-нибудь установившуюся твою привычку, потому что неприятель, зная ее, сообразует с ней свои действия и этим себя губят. Так поступил однажды один начальник, который всегда давал знать своим о приближении неприятеля ночью огнями, а днем — густым дымом. Он приказал беспрерывно подавать сигналы и светом и дымом, но прекратить все, как только покажется неприятель. Враг, не видя обычных знаков, решил, что идет незамеченным, двинулся без всяких предосторожностей и был разбит.

Желая выманить неприятеля из укрепленной позиции, Мемнон Родосский послал к врагам под видом перебежчика одного из своих воинов, который сообщил, что в войске начались бунты а большая часть его ушла совсем. Для подтверждения этого рассказа Мемнон устроил у себя в лагере притворный мятеж, а противник, решивший, что теперь ему удастся его опрокинуть, пошел на приступ и был разбит. Не следует, однако, доводить врага до отчаяния; это понял Цезарь во время войны с германцами: он заметил, что невозможность отступления заставляет их биться до последней крайности, и открыл им дорогу, предпочитая преследование бегущих победе над защищающимися. Лукулл, увидев, что часть бывшей в его войске македонской конницы переходит к неприятелю, сейчас же велел [188] трубить наступление и приказал всем остальным войскам идти за перебежчиками. Противник решил, что Лукулл начинает бой и бросился на македонян с такой яростью, что тем пришлось защищаться и невольно из беглецов превратиться в бойцов.

Очень важно после победы или до нее захватить город, которому ты не доверяешь; древность показывает нам немало примеров этого искусства. Помпей, не доверяя жителям Катины, предложил им впустить к себе нескольких заболевших римских солдат и послал под видом больных отборный отряд, который и захватил город. Публий Валерий, подозревавший эпидаврийцев, пригласил их в загородный храм на религиозные торжества, нечто вроде нашего отпущения грехов, и когда весь народ собрался, он велел запереть городские ворота и принял обратно только тех, кого считал надежными. Александр Великий, собираясь в Азию и желая обеспечить себя со стороны Фракии, взял с собой первых граждан страны, назначив их на разные должности в войске, и заменил их во Фракии людьми самого низкого происхождения. Таким образом, он удовлетворил аристократию деньгами и удержал в повиновении народ, лишив его вождей.

Однако, лучшее средство привлекать на свою сторону народы — это целомудрие и справедливость, примеры чего показал в Испании Сципион, возвративший отцу и мужу плененную дочь и жену и завоевавший этим Испанию больше, чем оружием. Цезарь в Галлии велел заплатить за деревья, срубленные на тын для лагеря, и приобрел этим славу справедливости, облегчившую ему покорение страны. Не знаю, могу ли я еще что-нибудь прибавить, так как рассмотрел как будто все, что можно сказать об этом предмете. Остается объяснить вам способы осады и защиты крепостей, и если вы не возражаете, я вам охотно о них расскажу.

БАТТИСТА: Ваша любезность так велика, что вы [189] исполняете все наши желания, и мы даже не боимся оказаться нескромными, так как вы щедро даете нам больше, чем мы решились бы попросить. Скажу вам поэтому только одно, что вы не можете сделать нам большего одолжения, чем продолжив вашу речь. Я прошу вас только — ответьте сначала на один вопрос: следует ли продолжать войну также зимой, как это принято сейчас, или вести ее только летом, а на зиму отправляться на стоянку, как это делали в древности?

ФАБРИЦИО: Вот, что значит мудрый вопрошатель! Ведь я мог бы без него забыть о весьма важном предмете. Повторяю, что древние поступали во всем лучше и осторожнее нас. Если мы часто делаем ошибки в делах гражданских, то в делах военных мы ошибаемся всегда. Нет ничего опаснее и неосторожнее зимней войны, причем для наступающего она еще много опаснее, чем для обороняющегося. Дело вот в чем: вся строгость военной дисциплины нужна только для того, чтобы войска были в полном порядке, когда наступает час сражения. Вот цель, к которой должен стремиться всякий полководец, ибо бой — это выигрыш или проигрыш войны.

Кто сумеет лучше к нему подготовиться и поддержать в своей армии большую дисциплину, тот приобретает безусловное преимущество над противником и может больше рассчитывать на победу. С другой стороны, нет ничего опаснее для движения войск, чем пересеченная местность или холодное и дождливое время. Неровная местность не позволяет развернуть войска по всем правилам военного искусства; ненастье и морозы не дают возможности держать их в совокупности и противопоставить противнику единую массу, а вынуждают располагать их разрозненно и в беспорядке, считаясь с требованиями замков, городов и деревень, которые могут их принять. Таким образом, весь труд, положенный на создание крепко устроенной армии, пропадет даром. Не удивляйтесь, что теперь воюют зимой, [190] ибо плохо обученные войска не понимают вреда разрозненного расположения и вовсе не хотят утруждать себя воинскими занятиями и соблюдением дисциплины, которой у них нет. А ведь им следовало бы подумать о бедствиях, к которым вела зимняя война, и вспомнить, что в 1503 г. французов под Гарильяно победила зима, а не испанцы.

Я уже говорил вам, что наступающему приходится особенно плохо, ибо дурная погода больше вредит тому, кто воюет на чужой земле. Чтобы не раздроблять своя силы, он вынужден терпеть ненастье и морозы, а если он захочет избежать этих неудобств, придется разделить армию на части. Обороняющийся может, наоборот, выбрать удобную местность и выжидать со свежими силами, а затем быстро их сосредоточить и напасть на отдельный неприятельский отряд, который перед ним не устоит. Так были разбиты французы и все, кто нападал зимой на осторожного противника. Поэтому каждый полководец, который не хочет, чтобы его войска утратили силу, порядок, дисциплину и доблесть, должен решительно восставать против зимней войны. Римляне хотели извлечь пользу из своих трудов и потому одинаково избегали зимних походов, горной войны, трудных условий местности и вообще всего, что помешало бы им показать во всей силе их искусство и доблесть. Этого довольно для ответа на ваш вопрос. А теперь перейдем к обороне крепостей, осаде городов и искусству возводить укрепления.