Военные действия на Оксусе и падение Хивы

IV.

Картина войны.

На следующее утро мы продолжали свой путь сожигая и истребляя все на пути. Мы оставляли позади себя обнаженную полосу, около трех миль шириною, где были одни только груды тлеющего пепла. Желая посмотреть поближе как производилась операция сожигания, я поехал вместе с отрядом который получил приказание жечь все на правой стороне пути. Дело было разумеется отталкивающее, тем не менее в нем было что-то возбуждающее и интересное, что-то льстящее духу разрушения, который вероятно в скрытом состоянии существует во всяком даже самом мирном и цивилизованном человеке.

Мы скакали туда и сюда, перепрыгивая через канавы и стены, пробираясь чрез изгороди и выламывая ворота, знаменуя наше поступательное движение столбами дыма и яростным пламенем.

Тишина жилищ которые мы таким образом истребляли представляла резкий контраст с суматохой и насилием наших действий. Во всех домах царствовало полнейшее молчание. Во многих мы могли еще встретить следы мирной повседневной жизни их обитателей, отпечатки маленьких детских ног, остатки женских домашних работ, простые снаряды которыми они пользовались при своих занятиях.

Они жили здесь в спокойном довольстве — потому что если и принимали участие в войнах, то это было далеко, на русской и персидской границе, — жили в своем маленьком оазисе окруженном обширною пустыней, настолько разобщенные со внешним миром как какой-нибудь еще не открытый островок в южной части Тихого Океана. Но факел коснулся их жилищ, и они узнали, слишком дорогою ценой, об этом великом внешнем мире.

Мы редко находили что-нибудь в домах. Немного кухонной посуды, иногда несколько цыплят, которых тотчас же ловили казаки, старую лошадь или молодого теленка, которые не в силах были следовать за поспешным бегством; часто можно было встретить кошку мирно [259] сидящую на стене или на крыше, умывающуюся лапкой и с любопытством смотрящую на происходившее вокруг, пока жгучее пламя не сгоняло ее прочь. По временам, но редко, мы находили собаку, которая была оставлена, или же с кошачим инстинктом отказалась сама оставить дом; при нашем приближении она бросалась прочь с отчаянным лаем. Раз я был поражен страшным визгом нескольких щенят неожиданно очутившихся среди непроходимого пламени.

Мы завтракали около десяти часов жареными цыплятами, во фруктовом саду примыкавшем к дому который был подожжен нами. Так как пехота осталась далеко позади и стало-быть нам не зачем было торопиться, то мы растянулись на траве под деревьями, и некоторые заснули, другие наблюдали пламя, огненное дыхание которого поджигало и корчило деревья и иногда почти достигало до нас горячими, сердитыми вспышками. Тяжелый черный дым висел густыми столбами и садился на деревья, скрывая до половины казаков, которые весело заваривали свой чай, и лошадей, роскошно лакомившихся богатою туркменскою пшеницей. Надо всем этим воздымалось русское знамя, неясно различаемое сквозь дым, лениво развевавшееся и казавшееся каким-то громадным коршуном парящим над этою сценой разрушения.

Мы стали лагерем около двух часов пополудни, отойдя около двадцати верст от последнего места стоянки, и провели остаток дня в расстоянии шестидесяти верст от Хивы.

Движение следующего дня было подобно предыдущему: мы продолжаем истребление огнем, прилагая горящие головни ко всему что только может гореть, и оставляя за собою чернеющую пустыню. К полудню мы достигли равнины Кизил-Текир. Это голая, открытая, песчаная пустыня, и на ней на протяжении нескольких верст только две хозяйственные постройки. Впрочем во всех направлениях она перерезана каналами, в некоторых из них есть еще вода, что доказывает что место это когда-то было прекрасно обработано. Но какая-нибудь война подобная настоящей вероятно превратила прежние фруктовые сады в эту бесприютную обнаженную пустыню. Это место где Маркозов должен [260] был впервые вступить в оазис после перехода Туркменскою степью. Около полудня мы стали лагерем на равнине близь дома с садом, который повидимому был уже давно покинут обитателями.

Жара в это время стала невыносима, так что оказалось необходимо сделать дневку, чтобы дать отдых войскам. Я вскоре узнал что в это утро был взят в плен один туркменский мальчик. Не ведая об ужасах происходивших вокруг, бедный малый, когда его нашли спал глубоким сном в тени дерева близь дома; ему было лет двенадцать, но черты его были удивительно грубы для ребенка, голова очень большая, с сильно выдавшимися скулами, с коротким вздернутым носом, желтою кожей, и большими черными глазами, сердитыми и блестящими. Он говорил что у него нет ни отца ни матери. Дядя его, у которого он жил, убежал, оставив его спящим. Но ребенок, как мы узнали после, был оставлен без намерения, так как дядя его, узнав по окончании похода что мальчик находится у Русских, пришел за ним и просил отдать его, выражая величайшую радость при свидании с ним. Мальчик сопровождал нас во время похода и сделался любимцем солдат, которые снабдили его новою парой платья, из числа вещей взятых у его соотечественников, дали ему осла для езды и учили говорить по-русски

Я воспользовался этою остановкой чтобы посетить развалины крепости Имукчира, близь которых мы стояли лагерем. Они занимают пространство около четырех акров, и стены, доходившая в некоторых местах до тридцати футов вышины, довольно хорошо еще сохранились; построены они были не из сырого, но из превосходного обожженого кирпича, бледно-красного цвета, шести дюймов в квадрате и полтора дюйма толщины; все это показывает что крепость не хивинской постройки. Время построения ее можно отнести ко временам китайского или персидского владычества. Пока мы стояли здесь, мимо нас проследовали Иомуды, бывшие в заключении в Хиве по распоряжению главнокомандующего и направлявшиеся к месту где могли встретить своих бежавших соплеменников. Они были освобождены с поручением убедить своих [261] соплеменников подчиниться требованиям Русских и уплатить военные издержки. Судя по тому что произошло дальше, старания их, если только они прилагали старания, остались безуспешны.

Утром 12-го (24-го) числа мы опять двинулись в поход. В этот день однако мы ничего не жгли, потому что находились в пересекавшей оазис песчаной полосе, где нечего было жечь. За это время мы уже прошли всю землю Иомудов и опустошили страну на протяжении около 150 квадратных верст. Теперь мы приближались к местности обитаемой Узбеками, которые были нам дружественны. На дороге мы нашли Персиянина которого Иомуды оставили умирать в песках. На нем было не меньше пятнадцати или двадцати сабельных ран. Раны были перевязаны нашим доктором и он был помещен в лазарет, но никто не надеялся что он останется в живых, хотя кажется в последствии он неожиданно поправился.

В десять часов мы опять видим сады и зеленеющие деревья, и к одиннадцати располагаемся в тени их лагерем, на самом краю пустыни, верстах в трех расстояния от города Ильялы. Пока мы разбиваем свои палатки слышится радостный крик: «базар!» Всякий оставляет свою работу и спешит на указанное место. Нетерпение наше понятно, потому что уже много дней мы не имели ни свежего хлеба, ни плодов, ни молока, ни мяса; а на базаре, как нам было известно, мы могли раздобыться всеми этими предметами роскоши.

Я должен пояснить что слово базар прилагается ко всякому месту, большому или малому, богатому или бедному, где что-нибудь продается. Хотя бы весь товар состоял из одной телеги с дынями или из одного мешка хлеба, тем не менее употребляется это звучное слово. На нашем базаре мы нашли пять или шесть телег наполненных дынями, горячими пшеничными лепешками и кринками молока. Нужно ли говорить что мы разобрали весь запас этих лакомых вещей? На этом месте жило человек двадцать Узбеков, которые, как я уже имел случай нередко упоминать прежде, в течении всей экспедиции доставляли пищу и питье для утоления голода и жажды русских войск.

Мы разбили свои палатки в тени яблонь и тополей, [262] расстелили свои ковры на траве и вскоре наши чайники запели свои приветные песни. Приятна тень и прохлада деревьев после жары; приятна после поста эта усладительная пища; приятно после долгого перехода растянуться на траве! Мы отдаемся настроению минуты, переговариваемся лишь ленивыми полусловами, и вскоре «усталые веки смежают усталые очи».

Вдруг неожиданно трубят тревогу: получилось известие что Туркмены приближаются через пустыню. Мы немедленно вскакиваем с земли, поспешно одеваемся, хватаем револьверы, и взбираемся на телеги или другие возвышенные места чтобы видеть приближение неприятеля.

V.

Стычка.

Туркмены поспешно приближались нестройными массами по пустыне, все верхом, по повидимому имея в виду скорее рекогносцировку нежели нападение.

Чтобы сделать понятным последующее я должен припомнить что мы стояли лагерем между пустынею и садами, в стороне от дороги по которой пришли. Здесь дорога входила в сады и продолжая идти садами до города Ильялы, в трех верстах расстояния, была совершенно скрыта деревьями и стенами. К югу и западу тянулась пустыня, далеко расстилаясь широкою, слегка волнистою плоскостью, поросшею мелкою сорною травой.

Туркмены приближались со стороны пустыни. Две роты пехоты были уже высланы им на встречу и кавалерии отдан был приказ готовиться к делу. Генерал Головачов с своим штабом выехал из лагеря на небольшое возвышение, с которого можно было следить за ходом дела.

Я сел на лошадь и поехал к передовому отряду, который подвигался в расстоянии около версты впереди лагеря. Я догнал их когда они тянулись вдоль высохшего канала: правым крылом командовал полковник Дрешерн, левым полковник Новомлинский. Туркмены были в расстоянии около версты в значительном числе; они скакали взад и [263] вперед по равнине, но не обнаруживали расположения подъезжать ближе. Застрельщики там и сям стреляли по временам, иногда раздавался раскат выстрела картечницы, по повидимому эти выстрелы не причиняли большого вреда.

Так продолжалось несколько минут, когда оглянувшись в сторону лагеря, я увидел поднимающееся над деревьями и приближающееся вдоль дороги от Ильялы густое облако пыли, очевидно поднятое толпою всадников приближавшихся в галоп.

Это было нападение на лагерь с другой стороны, и оно угрожало опасностью, так как все, офицеры и солдаты, собрались в стороне ближайшей к равнине, наблюдая действия нашей передовой линии стрелков; кроме того нападающие были скрыты деревьями и стенами.

Казалось никто в лагере не ведал о их приближении, и одну минуту можно было опасаться что Русские будут захвачены врасплох, благодаря самой простой и немудреной военной хитрости. Теперь стала понятна причина появления неприятелей на равнине и их повидимому бесцельное скаканье взад и вперед.

Я повернул лошадь чтобы дать знать о приближении неприятеля когда увидел что полковник Новомлинский заметил его почти в то же время и поворотил своих людей чтобы дать отпор нападению. Через минутку солдаты бежали бегом в направлении Ильялской дороги.

Тем временем Туркмены показались из-за деревьев и мы неясно могли различать их темные фигуры среди пыли и кустов, в расстоянии около ста сажень от лагеря.

Если бы неприятель продолжал смело двигаться вперед, он несомненно мог иметь хотя минутный перевес над Русскими, которые, собравшись в другой стороне лагеря и наблюдая за происходившим в равнине, ни мало не подозревали об опасности им угрожавшей. Вместо того однакоже, Туркмены остановились и начали угонять лошадей и верблюдов бродивших вблизи лагеря. Это дало время поднять тревогу. Русские бросились к оружию, солдаты сомкнулись в ряды и изготовились к битве почти без помощи офицеров.

Между тем полковник Новомлинский приблизился на расстояние ста сажен от дороги, зайдя во фланг Туркменам. Он скомандовал полуоборот, затем быстро последовала [264] команда: «жай», «клатс», «пли! » Резкий звук пронизал воздух и рой штуцерных пуль полетел через небольшое поле отделявшее нас от Туркмен. Затем последовали быстро один за другим три новые залпа из американских винтовок. Туркмены не выдержали такого сильного и меткого огня; повернув лошадей они поскакали назад с такою же поспешностью с какою приближались к лагерю. Я видел как некоторые из них падали, видел как их товарищи останавливались и подбирали их, несмотря на убийственный огонь с нашей стороны.

Еслиб они решились пробиться чрез лагерь — что было бы вовсе не трудно — они избежали бы убийственного огня во фланг и соединились бы со своими, которые, как мы вскоре узнали, сделали диверсию к югу.

На юге, не более как во ста, саженях от лагеря, стоял пикет из пяти человек. Пока происходили только-что описанные события, между этим пикетом и толпою Туркмен завязалось непродолжительное но отчаянное дело. Как это случилось, осталось неизвестным. Молодой офицер, поручик Каменецкий, поверявший караулы, прибыл к этому пикету в то время когда началась битва на другой стороне, и вероятно они так пристально смотрели на происходившее в другом конце лагеря что допустили захватить себя врасплох. Когда битва на нашей стороне кончилась, на месте где стоял пикет найдено было шесть мертвых тел, обнаженных и обезглавленных. То обстоятельство что это произошло в расстоянии ста сажень от лагеря и не было никем замечено, свидетельствует об искусстве и смелости Туркмен.

Между тем четыре или пять сотен казаков двинуты были в равнину где в начале появился неприятель, с поручением убедиться расположен ли он дать сражение. Желая по возможности ближе видеть этот своеобразный способ ведения войны, я последовал за ними и вскоре опять очутился между сражающимися.

Сцена представившаяся моим глазам была несколько забавна и очень живописна.

Туркмены скачут вокруг в значительном числе, с криком и гиканьем, но не обнаруживают расположения сходиться с нашими войсками, а их великолепные кони делают для нас невозможным подойти к ним [265] ближе чем они находят для себя удобным. По временам мы стреляем по ним, нарочно доставляем им случаи для нападений, рассыпаясь в беспорядке, и крича им чтоб они приближались; но они отказываются.

Все это имеет вид забавы, которая нас много потешает. Наездническое искусство обнаруживаемое Туркменами поистине удивительно; и мы замечаем что у них нет недостатка в личной храбрости. Будь у них дисциплина, из них вышла бы самая грозная кавалерия.

Они обнаруживают также наклонности старого рыцарства и вызывают нас на единоборство. Подскакивают к нам по одному, по двое, по трое, сажень на двадцать, салютуют нам своими кривыми саблями, делая в то же время какие-то замечания на неведомом языке — может-быть касающиеся лично каждого из нас.

Некоторые из ваших Кавказцев так и рвутся померяться с ними, и еслиб не осторожность нашего полковника, мы могли бы иметь целый ряд великолепных турниров, которые вероятно окончились бы общею рукопашною схваткой. Судя по тому что я видел в последствии, я теперь расположен думать что для нас было лучше что дело не кончилось таким образом.

Один молодец, на великолепном вороном коне, подъезжает к нам сажень на двадцать и остановилась салютует нам грациозным движением своей сабли. Казаки начинают стрелять по нем. Ни мало не испугавшись, он пускает свою лошадь в легкий галоп и проезжает вдоль всей нашей линии, в то время как каждый из казаков разряжает по нем свое ружье. Мы видим как пули взрывают песок, иногда под самыми ногами его лошади; но он остается невредим, и возвращается к своим, очевидно с одинаковым презрением к нашей меткости в стрельбе и к нашей храбрости

— Не хотите ли принять участие в атаке? слышу я обращенный ко мне вопрос.

— С удовольствием.

— Я с сотней казаков хочу атаковать ту толпу которую вы видите там справа. Подтяните подпругу и будьте готовы.

Мы вытянулись в линию — сто человек, с обнаженными саблями. Туркмены находятся в расстоянии ста пятидесяти [266] сажен, столпившись в нестройную массу в которой человек 300 или 400.

— Готово? — В атаку! — раздается команда и мы несемся на них подобно лавине. Взвилось облако пыли, раздался топ лошадей, звякнули шпоры, блеснули сабли, и мы уже на месте.

Но Туркмен там нет.

Мы видим их сажень на полтораста дальше; они подвигаются легким галопом, повидимому ни мало не спеша и очевидно не допуская мысли что мы можем их настигнуть. Мы продолжаем скакать далее, но также безуспешно. Это может привести в отчаяние. С таким же успехом мы могли бы идти в атаку на стаю диких гусей; и мы оставляем наше намерение.

После нескольких стычек, без большой потери с обеих сторон, мы возвращаемся в лагерь. Но Иомуды немедленно поворачиваются и следуют за нами с насмешливыми криками, давая нам понять что считают нас величайшими из трусов.

Мы возвращаемся однако в лагерь мало обращая на них внимания, за исключением одного залпа из ружей когда они подошли уже слишком близко. Они продолжают следовать за нами и не доходя около полуверсты до лагеря удаляются. На возвратном пути мы находим два тела Туркмен убитых нашими застрельщиками; одному пуля пробила голову, другому попала в грудь. Я думаю что эти двое Туркмен были единственными убитыми оставленными на поле, хотя они должны были потерять не мало убитых стрелками полковника Новомлинского.

Потеря Русских состояла всего из шести человек.

Жара днем была необычайная, и мы были рады, возвратясь в лагерь, сбросить свои доспехи и растянуться для отдыха на коврах под тенью дерев. Скоро мы принялись весело толковать о событиях дня, за хорошим обедом, состоявшим из жареной баранины, молока, дынь и свежих, с пылу горячих, пшеничных лепешек доставленных нам Узбеками. [267]

VI.

В промежутке.

Это нападение со стороны неприятелей показывало что они действительно хотели биться, и еслиб они продолжали так-же как начали, то могли бы иметь сериозный успех. Мы увидали что слишком легко прежде относились к их храбрости и что это был неприятель которого нельзя было презирать. Следующие день мы провели в лагере ничего не предпринимая. Узбеки опять принесли нам провизию; мне, казалось любопытным каким образом они с таким безграничным доверием вверяли нам свою жизнь и собственность, когда мы так сурово поступали с их соседями. С своей стороны я находил очень мало разницы между ними и Туркменами, как по одежде так и по наружности; только когда они снимали свои бараньи шапки и можно было видеть очертание головы, тогда разница становилась заметна. Но даже и тогда в большей части случаев было трудно различить их, ибо между обоими племенами жившими в таком близком соседстве естественно должно было происходить смешение, и различие типов свойственных каждому из них должно было более или менее сглаживаться. На самом деле, хотя мы и были убеждены в противном, половина этих Узбеков могли быть Туркменами, которые приходили в лагерь для разведок. Однакоже, так как не было верного способа различать их, Узбеки же не были настолько преданы Русским чтобы выдавать своих единоверцев Магометан, и так как Туркмены ничего бы не поняли из русских военных порядков еслиб и видели их, то против шпионов и не принималось никаких мер.

В течении этого дня прибыли новые уполномоченные от Туркмен, повидимому для переговоров; но я мог узнать касательно их предложений только то что они не были приняты.

Что они готовы были помириться и не имели особенной злобы против Русских, это доказывается их отношением к Оренбургскому отряду, который проходил по этим самым местам всего три недели тому назад. На всем пути его они выходили во множестве, принося дыни, фрукты, [268] молоко и хлеб, и предлагали все это самым радушным образом, не требуя платы. Один офицер после раcказывал мне что войска этого отряда, находившиеся верст за пятьдесят ниже по реке, близь Куня-Ургенча, жили с Туркменами в самых дружеских отношениях, в то время как мы жгли и разоряли их страну по всем направлениям. Он говорил что никоторые из Иомудов даже пытались заключить с ними оборонительный и наступательный союз против нашего отряда. Они говорили наивно: «Мы поклялись с вами в дружбе и считаем себя вашими союзниками Но другое племя Русских, из Туркестана, затеяло с нами войну, и мы полагаем что вы должны помогать нам против них, как и мы стали бы помогать нам против ваших врагов.»

Текст воспроизведен по изданию:Военные действия на Оксусе и падение Хивы. Соч. Мак-Гахана. — М.: В Университетской типографии (Катков и К°), 1875.

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.