МИЛЛЕР Г. Ф.

Описание морских путешествий по Ледовитому и по Восточному морю, с Российской стороны учиненных

О второй Камчатской экспедиции

Капитан Беринг чинил о сем вторичном отправлении свои предложения, которыя весьма милостиво были приняты, и как он, так и лейтенанты Шпанберг и Чириков предъявили себя готовыми отправиться вторично на Камчатку и производить в действо прочия изобретения по тамошнему морю. В разсуждении сего в начале 1732 году капитан Беринг пожалован в капитаны-командоры, а лейтенанты Шпанберг и Чириков флота капитанами. Намерение первой экспедиции здесь не повторялось, понеже тогда находились в таком мнении, будто по оному уже исполнено, но вместо того положено предпринять морем путь под восток к матерой земле Америки и под полдень к Японии, да в тож время, буде можно, проведать проход по Ледовитому морю, который англичане и голландцы неоднократно сыскивать покушались. Правительствующий Сенат, государственная Адмиралтейская коллегия и Императорская Академия наук приняли в учреждении сей экспедиции общее участие, а тогдашней Сената обер-секретарь, бывшей потом штатской советник господин Кирилов рачил особливо о сем деле так, что экспедиция скоро желаемой успех возъимела.

Первой до ней касающейся из высокаго Кабинета в Сенат указ состоялся апреля 17 дня 1732 году. Правительствующий Сенат требовал от Академии, чтоб предложить оному известия о Камчатке и о ближних к ней странах и реках, по то время ведомых. Сие дело поручено было от Академии профессору Делилю, которой в силу того сочинил карту ³⁹, означив на ней Камчатку, землю Езо по описанию корабля Кастрикома, остров Голландских Штатов, землю компании, Японию и виденной ишпанским корабельным капитаном дон Жуан де Гама берег. И к сей карте приобщил он уведомление, в коем, описав прежния изобретения, предложил способы и средства для учинения новых. По сему явствует, что господин Делиль по возвращении своем в Париж запамятовал прямыя сего дела обстоятельства, когда в поданном 1750 году Парижской Академии наук сочинении ⁴⁰ показал он, якобы помянутая карта и уведомление сочинены им еще в 1731 году, и тем будто подал он повод к отправлению второй Камчатской экспедиции.

По взнесенной от Академии в Правительствующий Сенат карте и с уведомлением воспоследовал указ, чтоб Академия назначила в предприемлемой капитаном-командором путь профессора для определения подлиннаго новоизобретаемых земель положения астрономическими обсервациями и для наблюдения достопамятных в натуральной истории вещей, а именно: какие звери, произращения и минералы усмотрены будут. Для благоуспешнаго произведения наук учинилось так, что к вступлению в сей путь оказали охоту двое профессоров Академии, а именно: профессор химии и натуральной истории Иоган Георг Гмелин да профессор астрономии Людовик Делиль де Ла Кроер, кои, по взнесенному в [68] Правительствующий Сенат от Академии об них доношении, к показанным делам и назначены были. По сем в начале 1733 году объявил и я свое желание к сочинению сибирской истории, к описанию древностей, нравов и обыкновений народов, также и приключений самаго путешествия, что от Правительствующаго Сената потому ж за благо принято ⁴¹. Поистинне можно сказать, что едва производилось ли где столь многотрудное и долговремянное путешествие от всех во оном участие имевших персон с большею охотою и удовольствием, как сие, ибо ни в чем недостатку не было, что принадлежало к поощрению путешествовавших и что к пользе препорученных дел некоторым образом могло способствовать.

Для произведения разных по морю путей приданы от Адмиралитейской коллегии капитану-командору еще следующие морские офицеры, а именно: флота лейтенанты Петр Ласениус, Виллиям Вальтон, Дмитрей Лаптев, Егор Ендауров, Дмитрей Овцын, Свен Ваксель, Василий Прончищев, Михайло Плаутин да мичман Александр Шелтинга. Из них трое назначены к изобретению хода по Ледовитому морю, а именно: велено было одному восприять путь с Оби до Енисея-реки, другому итти с Лены-реки на запад до Енисея ж, а третьму с Лены же реки на восток и, обшедши Чукоцкой нос, следовать до Камчатки. Произведение морскаго пути от Архангельскаго города до Оби предоставила Адмиралитейская коллегия безпосредственно своему ведомству, к чему определены были от оной флота ж лейтенанты Муравьев, Малыгин да Скуратов. А прочие морские офицеры назначены на суда, коими капитан-командор Беринг и капитаны Шпанберг да Чириков командовать будут, кроме что одному из помянутых лейтенантов приказано было иметь особое судно, потому что определено было с Камчатки четырем судам итти в море.

Капитан Шпанберг отправился наперед из Санкт-Петербурга февраля 21 дня 1733 году с командою и с тяжелыми судовыми припасами, а но нем апреля 18 дня следовал и капитан-командор, произвождая путь от Твери до Казани водою, а от Казани чрез Екатеринбург сухим путем до Тобольска. Тем же путем следовали и мы, Академии наук профессоры. Мы отправились из Санкт-Петербурга августа 8 дня того ж году и капитана-командора в генваре месяце 1734 году застали еще в Тобольске. Командор ехал чрез Тару, Томск и Красноярск до Иркутска, а из Иркутска по большой части водою до Якутска по реке Лене. Напротив того, капитан Чириков путь производил летом 1734 году от Тобольска по Иртышу, Оби, Кети, Тунгусске и Илиму рекам до Илимска и прибыл в Якутск уже следующаго году. Между тем мы, не желая то время, в кое в Охотске производится корабельное строение, препроводить втуне, но паче в полезных по наукам нашим упражнениях, отправились разными дорогами и в разные пути, от чего положенныя на нас дела получили немалое приращение. А именно: де Ла Кроер поехал с капитаном Чириковым водою и, разлучившись с ним при устье реки Илима, отправился в Иркутск, а оттуда поехал чрез озеро Байкал в Селенгинск, Нерчинск и на [69] реку Аргун. Напротив того, Гмелин и я имели путь вверх по Иртышу до Усть-Каменогорской крепости, оттуда поехали чрез Колывано-Воскресенской завод, Кузнецк и Томск в Енисейск и далее чрез Красноярск в Иркутск, а оттуда в вышереченныя же по ту сторону озера Байкала страны, в коих препроводили мы все лето 1735 году. Весною 1736 году собралися мы все в верьхних местах реки Лены. Де Лa Кроер поехал прямо в Якутск, нигде не останавливаяся. А Гмелин и я препроводили паки целое лето, идучи по Лене, дабы нам для своих дел тем более времени получить.

Капитан-командор находился тогда в Якутске для отправления оттуда в Охотск провианта, а капитан Шпанберг обретался в Охотске при строении корабельном. Но оба имели не много в делах своих успеху. Все происходило так медленно, что тогда не можно было еще узнать, когда путь на Камчатку воспоследует. Между тем для убежания праздности положили мы восприять вновь разныя путешествия. Понеже во время приключившагося в Якутске у Гмелина пожара все путевыя его записки згорели, между которыми паче сожалеть было о тех, которыя он учинил прошедшаго лета при реке Лене, ибо с прежних копии в Санкт-Петербург уже посланы были, то сия утрата побудила его летом 1737 году паки вверьх ехать по Лене, а де Ла Кроер производил путь вниз по реке Лене до Жиганскаго и Сиктакскаго зимовей и до реки Оленика. Я же ехал с Гмелиным, чтоб от него при худом моем здоровье пользоваться. Потом сия болезнь была причиною, что ни я, ни Гмелин в Якутск назад не возвратились, ибо воспоследовал из Правительствующаго Сената указ, коим освобожден я был от продолжения пути на Камчатку; вместо же того велено было мне прочия Сибирския страны, где я еще не бывал, а хотя и был, но на малое время, по возможности объездить, дабы всей Сибири учинить описание тем обстоятельнее. На сие смотря, просил также и Гмелин увольнения от Камчатскаго путешествия, кое потому ж и получил. По щастию, послали мы в бытность свою в Якутске на Камчатку студента Степана Крашенинникова для учинения там до нашего приезду разных приуготовлений, на коего могли надеяться, что он нужнейшее на Камчатке исправит. После сего приехал к нам в 1738 году посланной от Академии профессору Гмелину в помощь адъюнкт Георг Вильгельм Штеллер, который показывал столь великую охоту к восприятию пути на Камчатку, а оттуда купно с морскою экспедициею морем, что нельзя было по прошению его не исполнить ⁴². Оными двумя, что на Камчатке приращению наук чинить надлежало, исправлено со многим искусством ⁴³.

Между сим времянем, которое помянутым образом проходило токмо в приуготовлениях к главному намерению, производились разныя морския путешествия подле берегов Ледовитаго моря, дабы проведать, можно ли будет сею дорогою дойти до Камчатки. К предприятию морскаго пути от Архангельского города до Оби-реки, во-перьвых, определен был лейтенант Муравьев, который в перьвое лето 1734 году далее не дошел, как до [70] реки Печеры, и зимовал в Пустозерском остроге. В следующее лето прошел он Вейгатским проливом так, что остров Вейгат остался у него по левую, а матерая земля по правую руку. Русские промышленые, кои ходят на Новую землю для промыслу моржей, тюленей, песцов и белых медведей, называют сей пролив Югорским шаром. Другой между островом Вейгатом и Новою землею проход не проведан. Оттуда вышел он опять на пространное море, которое по реке Каре, в губу сего моря впадающей, Карским морем называется. Кара-река известна учинилась еще с тех времен, когда торговые и промышленные люди ежжали от Архангельского города на Обь-реку и до Мангазеи. Кочи свои оставляли они обыкновенно на сей реке, а по ней хаживали они вверьх сухим путем до другой реки, впадающей в Обскую губу, при которой, построив новыя суда, на оных далее отправлялись. Таким же образом и возвратной путь производили, а чтоб они объежжали большой мыс, от реки Кары до 73 градуса и далее на север простирающейся и от самояди Ялмал называемой, оное почти невероятно. Подле сего мысу ехал лейтенант Муравьев в 1735 году до 72 градусов и 30 минут широты. За ним следовали лейтенанты Малыгин и Скуратов, которые, объехав мыс Ялмал и присмотрев остров против онаго в севере, наименовали его белым островом и прибыли в Обскую губу, чего ради можно сей путь почесть за совершенно изобретенной и окончанной. Сие учинено в 1738 году.

В сем же году совершен путь и от Оби до реки Енисея двумя судами, построенными в Тобольске лейтенантом Овцыным и флота мастером Иваном Кошелевым. Сперьва лейтенант Овцын ездил один и имел только одно судно дубель-шлюпку, «Тоболом» называемое, длиною в 70, а шириною в 15 футов, которое в 1734 году построено при Тобольске и зделано узко для того, дабы тем удобнее между льдинами проходить можно было. На сем судне дошел он перьваго лета до 70 градуса широты и принужден был для осенняго времяни возвратиться в Березов. Следующаго потом лета доехал он до 69 градуса, под которою высотою Тазовская губа соединяется с Обскою губою. Третьяго лета возвратился он назад для многих льдов от 72 градуса и 30 минут, оставшись в сумнении, можно ли сей путь благополучно окончить. Тогда прислан был от государственной Адмиралтейской коллегии ему в помощь мастер Кошелев, которой, построив при Тобольске же корабельной бот почтилион «Обь», отправился вместе с лейтенантом Овцыным, и в 1738 году оба суда не токмо мыс Матзол, от Обской губы на восток лежащей, обошли благополучно, но и без всякаго препятствия в реку Енисей прибыли.

Оной же бот отправлен того ж лета под командою штурмана Федора Минина в другой путь, чтоб тому судну, коему приказано было идти с Лены до Енисея-реки, следовать навстречу. Однако сие не удалось. Минин ехал до 73 градусов и 15 минут к северу, пока для протянувшейся далеко в море матерой земли можно ему было поворотить на восток. А [71] проехав устье реки Пясиды, принужден был возвратиться назад за большими льдинами, кои никакого проходу не дозволяли.

То же случилось и отправившейся из Якутска дубельшлюпке, «Якутск» называемой, коей велено было проведать путь от реки Лены к реке Енисею. Сим судном командовал лейтенант Прончищев, которой, отправясь из Якутска июня 27 дня 1735 году, дошел того лета не далее как до устья реки Оленека, при которой несколько верст от ея устья находится Русская деревня, где он зимовал. Следующаго лета проехал он реки Анабару, Хатангу и Таймуру, только не дошел до устья реки Пясиды. Тут увидел он множество островов, лежащих рядом от материка к северо-западу, между коими проливы везде наполнены были льдом так, что пройти ими никак было невозможно. А хотя Прончищев и всячески старался, чтоб оные острова объехать, однако сего не учинилось. Ибо под 77 градусом и 25 минутами дошел он до твердо стоящаго льду, чего ради принужден был назад возвратиться. Он и жена его, которая от горячей к нему любви поехала с ним в сей трудной морской путь, отправились из зимовья уже весьма больны, а болезнь их день от дня умножалась. Возвратившись августа 26 дня на реку Оленек, скончался Прончищев по прошествии нескольких часов. Потом вскоре скончалась и жена его. Всякой, кто его знал, засвидетельствует, что он был офицер весьма искусной и прилежной, и для того все об нем сожалели.

На место его прислан в 1738 году из Санкт-Петербурга лейтенант Харитон Лаптев, которому велено было берега описать сухим путем, ежели нельзя будет далее итти морем. Понеже он сие учинил, то было оно главною пользою его путешествия. Ибо в восприятом 1739 году морском пути имел он такия же препятствия, какия Прончищева возвратиться с моря принудили.

Последней путь по Ледовитому морю восприят был для изъискания от Лены на восток проходу до Камчатки. Назначенное к тому судно назвалось бот «Иркутск», на коем лейтенант Лассениус определился командиром. Отправившись из Якутска июня 30 дня 1735 году, вышел он с устья реки Лены, или, лучше сказать, от Быковскаго мыса, в море августа 7 дня, но еще в 14 день того ж месяца за противным ветром, густым туманом, носимым льдом и идущим великим снегом принужден был искать пристани для зимования. Несколько дней прошло, пока нашли место, к сему намерению способное. Августа 19 дня Лассениус зашел в реку Хараулах, впадающую между Леною и Яною реками в Ледовитое море. От устья оной реки в версте находилось несколько якутских пустых юрт. Подле их приказал Лассениус построить большую казарму с несколькими перегородками, чтоб перезимовать ему в ней с людьми своей команды. Но напала на него и на большую часть людей такая жестокая цынготная болезнь, что из 52 человек, на судне из Якутска отправившихся, кроме шести человек, октября 14 дня посланных к капитану-командору в Якутск с репортом, осталось живых только священник, подштурман Ртищев да [72] 7 человек рядовых. Сам Лассениус умер всех прежде декабря 19 дня. Да в том же месяце умер еще один человек. В генваре было умерших 7, в феврале-12, в марте-14, в апреле-3 человека. В маие уже никто не умер. Еще при жизни лейтенанта Лассениуса некоторые люди его команды сказали на него слово и дело, чего ради, команду у него отняв, препоручили оную подштурману Ртищеву. Как о том известно учинилось в Якутске, то послал туда капитан-командор подштурмана Щербинина да 14 человек рядовых с приказом, чтоб ответчика и доносителей возвратить в Якутск. Но они уже все померли, как июня 9 дня Щербинин пришел на реку Хараулах. Ртищеву надлежало ответствовать, чего ради пошел он июня 11 дня в Якутск с достальными 7 человеками. Во время зимования сей команды видно было там солнце ноября 6 дня впоследние, а генваря 19 дня показалось оно опять вперьвые. Маия 29 дня начало лед ломать на реке Хараулах. Высота полюса в тамошнем месте, по наблюдению лейтенанта Лассениуса, усмотрена 71 градус и 28 минут. А преемником его 71 градус и 11 минут.

На место Лассениуса отправлен был лейтенант Дмитрей Лаптев, которой из Якутска поехал в начале лета 1736 году с новою командою и с провиантом. Как он прибыл на устье Ленское, то море льдом было наполнено, однако между льдом и берегами находился узкой фарватер, по коему в лодках пройти можно было. Сим способом приехал он на реку Хараулах, где бот стоял, токмо нельзя ему было пуститься оттуда в море ранее, как августа 5 дня. Перьвое его старание было, чтоб принять на судно провиант, который при устье Лены-реки был оставлен. Потом вступил он августа 15 дня в настоящей путь. А дабы скоряе дойти до находящагося между рекою Яною и Индигиркою или, свойственнее говоря, между Чендоном и Хромою реками и далеко в море протянувшагося мыса, Святым носом называемаго, ибо море тогда ото льду было чисто, то держал он курс на северо-восток, но чрез двои сутки увидел к востоку и северу столь много стоячаго льду, что пресеклась у него вся надежда к дальнему проходу. По имении совета единогласно заключено, чтоб возвратиться к реке Лене. Между тем судно окружено было льдом так, чтоб с юго-западной стороны осталось ходу только на четыре румба. Однако прибыл он благополучно к устью Ленскому и следовал вверьх по реке Лене, пока сентября... дня (пропуска в тексте. – Ред.) при устье речки Хотюштаха для великаго множества встречающаяся с ним льду остановился и там зимовал. Цынготная болезнь начала и тут между матрозами сильно разпространяться, однако они пользовались декоктом, вареным из шишек растущаго там нискими деревцами кедра, и по тамошнему обычаю сырою мерзлою рыбою. Сим способом и прилежною работою, и движением тела большая часть людей от оной болезни предохранены, а кои больны были, те выздоровели. [73]

Мы находились тогда в Якутске, как в начале 1737 году получен был от лейтенанта Лаптева репорт о предъявленном неудачном пути, вторично предприятом. В данной от Правительствующаго Сената капитану-командору инструкции написано было, ежели де какой морской путь перьвым проходом не совершится, то отведать в другой раз в тот же путь отправиться. А буде и тогда явятся препятствия, то б командующей офицер прислан был в Санкт-Петербург для учинения Правительствующему Сенату и Адмиралтейской коллегии об оных путях известия. Тогда предприиманы были уже два путешествия. Но лейтенант Лаптев ходил из оных токмо в один путь. Для сей причины капитан-командор находился в сумнении, какое в сем случае определение учинить. По той же Правительствующаго Сената инструкции велено ему в сумнительных случаях иметь совет с нами. Того ради он и требовал нашего о том мнения. Но мы не могли разсудить инако, как, чтоб дело сие представить на высокое Правительствующаго Сената разсуждение. В то время уже собраны были мною из архивы Якутской канцелярии известия о прежних морских путешествиях, по Ледовитому морю учиненных, о коих в начале сего описания представил я сокращенно, к которым присовокупив еще другие известия о тогдашнем Ледовитаго моря состоянии, кои получил я от людей, при Ледовитом море бывших, сообщил я оное сочинение для споспешествования при новых отправлениях общей пользы господину капитану-командору, а от него оно послано в Санкт-Петербург, где в 1742 году в «Санкт-Петербургских примечаниях» и напечатано.

Посему капитан-командор послал к лейтенанту Лаптеву ордер, чтоб он на боте «Иркутск» со всею командою назад в Якутск ехал. По приезде своем туда восприял он путь в Санкт-Петербург, а отсюда в 1738 году паки в Сибирь возвратился с таким определением, чтоб чинить еще один опыт, не можно ли будет пройти по Ледовитому морю, как то по обретенным мною известиям за много лет до того учинено было действительно. Ежели же найдет он непреодолимыя трудности, то б ему итти по берегам сухим путем и, оныя описав обстоятельно, сочинить им достоверную ландкарту. Должно признаться, что сей искусной и трудолюбивой офицер всеми мерами старался, чтоб по данному ему указу учинить совершенное исполнение, хотя не везде имел он успехи, с желанием его согласные. Прибыв в Якутск по перьвой полой воде 1739 году и отправяся на прежнем своем судне, приехал к Ледовитому морю, на кое вышед июля 29 дня, прибыл августа 15 числа к Святому носу, а в конце сего месяца к устью реки Индигирки, где уже были столь великие морозы, что судно его 1 сентября замерзло. Он бы зашел в одно из устей реки Индигирки, ежели бы они не явились для судна его мелки. Ветром бот с того места оторвало и отнесло далее в море, где сентября 9 дня вторично замерз верстах в 60 от берегу. Старание было только о том, чтоб судовые и съестные припасы перенесть на землю, что и учинено. Судно же по необходимости на море оставлено. После того лейтенант Лаптев, препроводив зиму при реке Индигирке, отправился в небольшом судне подле [74] берегов на реку Колыму. А далее за опасностию от чукоч ни берегом, ниже водою следовать не мог. Того ради пошел он сухим путем в Анадырск, а оттуда к устью реки Анадыря, и тем окончил путь свой, после коего других путешествий по Ледовитому морю предприимано не было ⁴⁴.

Ежели теперь разсуждать по всем предъявленным путешествиям, то польза приобретена сия, что посредством их отчасти география тамошних стран получила великое приращение и большую достоверность, а отчасти доказана совершенно невозможность судоваго ходу по Ледовитому морю, как то прежде сего англичане и голландцы для сыскания ближайшаго пути в Индию по сему морю пройти покушались, чего ради уповательно ныне уже никому на мысль не придет, чтоб еще производить кораблеплавание по показанному морю. Ибо надобно, во-перьвых, чтоб такой путь, дабы происходил с пользою, мог буть совершен одним летом. Но мы видели, что не по всякое лето и от Архангельского города до Оби, а оттуда до Енисея-реки проходить можно. Четыре года прошли, как предприятыя порознь сии путешествия окончаны токмо по однажды. И не имели ли також голландцы и англичане в путях своих чрез пролив Вейгатской премножество трудностей? К тому ж надлежало бы о всякой по Ледовитому морю стране знать точно, что там ни матерая земля, ниже острова судовому ходу нигде препятствовать не будут. Но как сие можно сказать о стране между Енисеем и Таймурою реками, где от матерой земли, которая и сама далеко подалась к Северу, простирающимися весьма далеко по морю островами как с одной, так и с другой стороны дальней проход пресекается. Земля Ельмерская, означенная Газием ⁴⁵ на его ландкарте о Российской империи по старинным известиям, якобы изобретена в 1664 году, и коею соединил он Новую землю с Сибирью, хотя и совсем неосновательна, но сии острова не меньше трудностей причинять могут. То же сказать можно и о превеликих льдинах, усмотренных в восточной стороне от Ленскаго устья, кои стоят там неподвижно. Оне и подают причину сумневаться о справедливости того мнения, по которому иные разсуждают, что не подле берегов, но далее от них по свободному морю близ севернаго полуса путь произвесть должно. Сие правда, что такой путь был бы гораздо короче, но препятствия, чаятельно, явятся те же. Ибо когда реченныя большия льдины, каковы присмотрены и около Гренландии и Новой земли, стоят неподвижно, то должно чему ни есть быть, чтобы удерживало их от движения, в которое приведены бы были они от ветров и от моря. Сие может делаться от того, что лед до севернаго полуса продолжается безпрерывно, или под полусом, или близ онаго есть земля, о которую означенныя большия льдины упираются, что делаться может и к большим по морю мелям, ибо под водою находятся оне еще глубже, нежели стоят поверьх оной. Как сильно капитан Воод ⁴⁶ в 1676 ни утверждал еще до вступления своего в путь, что де можно по морю пройти, следуя близ севернаго полуса, однако невозможность сего очувствовал он, когда в самом пути о всех обстоятельствах онаго [75] удостоверился. Я хотя выше сего при описании морских путешествий, в прежния времена по Ледовитому морю учиненных, не мог найти достоверных доказательств о той большой земле, о которой слух тогда произходил, что в Ледовитом море находится. Но из того не следует, чтоб совсем оной не было. Берег американской, находящейся против земли Чукотской, может простираться на знатное разстояние к западу и северу, хотя нам того неизвестно. Буде же сие так, то как оной, так и стоящия у онаго неподвижно высокия льдины препятствием будут тем, кои близ полуса путь свой производить станут. Да и подле берегов нельзя уже надеяться такого свободнаго ходу, каковой с лишком за сто лет пред сим промышленые и торговые люди имели. Общее наблюдение, что вода в море убывает, и здесь примечается. По берегу Ледовитаго моря находятся дерева, водою принесенныя, на таких вышинах, до коих ныне ни прилив морской, ни волны не доходят. Не в дальнем разстоянии от устья Янскаго по западную сторону, как сказывают, стоит старинной коч уже в 5 верстах от нынешняго морскаго берега. По сему должно заключить, что там берег на немалое разстояние чрезвычайно отлог, что подтверждается и словесными объявлениями тех людей, которые многократно при Ледовитом море бывали. Сия же перемена судовому ходу весьма неполезна, ибо оной производился от большой части между льдом и матерою землею по фарватеру не очень широкому, которой от времени до времени становится мельче. Между Индигиркою и Колымою реками еще в 1709 году едва можно было ходить на шитиках, которые, однако, меньше прежних кочей и ходят по воде не столь глубоко, что засвидетельствуется письменными доказательствами. Буде же употреблять суда еще меньше шитиков, то, хотя оне для таких мелких мест и способны будут, но понеже местами есть и крутые каменные мысы, в море простирающиеся, то такия суда при них тем меньше полезны быть имеют, умалчивая, что и к намерению путешествия совсем негодны. Другая препятствия касаются особливо до судов иностранных, буде в сей путь они отправятся. Как в наше время велено было производить путешествия по Ледовитому морю, то высланы были на все в Ледовитое море впадающия реки люди, коим приказано было при устьях поставить с наноснаго лесу большие маяки, дабы мореплаватели при прибытии их в тамошния страны по оным путь свой направлять могли. На разных местах по берегам построены были магазейны, дабы из них в случае нужды брать съестные припасы. Всем языческим народам, около тамошних стран живущим, дано знать о предприемлемых тогда путешествиях с таким приказом, чтоб они мореплавателям по первой ведомости ускоряли вспоможением. Таковыми выгодами чужестранцы пользоваться не могут. Им надобно только надеяться на себя самих, но такая надежда скоро может быть тщетною. Чего они с собою не возьмут, того достать там им нельзя, а хотя бы и можно надеяться, что тамошние народы и иностранным судам помогать не отрекутся, токмо редко бывают они по берегам морским, но охотнее ходят вверьх по рекам для зверинаго промыслу. Каких же печальных [76] следствий иностранному судну ожидать не должно, когда оно (как Геемскерк на Новой земле) зазимовать принуждено будет? Обычай чужестранных мореходцев и содержание их себя пищею ни мало для зимования в северных странах негодны. Водкою, солониною и сухарями не можно спастись от цынготной болезни. А то здоровью еще вредительнее, что матрозы, находяся без дела, кроме что исправить надобно им в их жилище, поневоле не будут иметь движения телу. В таковых случаях может служить примером обычай Русских людей, кои от города Архангельскаго почти погодно ходят на Новую землю и там без всякаго вреда зимуют. Последуя в сем самояди, пьют они часто оленью свежую кровь. Вино, которое берут в путь, еще не доехав до Новой земли выпивают, не едят ничего соленаго и сушенаго, но питаются свежею дичиною, которою промышляют, а паче дикими оленями. К хождению за зверьми на промысел требуется всегдашнее движение, и потому на всякой день не остается никого из них в жилище, разве воспрепятствует иногда вытти им чрезвычайно большая буря и снег превеликой. К тому ж защищаются они от стужи добрыми теплыми шубами, а у иностранных мореходцев такой одежды не бывает. Сих причин, по моему мнению, кажется довольно к отвращению всякаго народа от таковых предприятий. Мы же и поныне находились бы во всегдашнем о сем сумнении, естьли бы предъявленныя путешествия по Ледовитому морю о том нас не удостоверили ⁴⁷.

Теперь приступаем мы к главному второй Камчатской экспедиции намерению, которое состояло в том, чтобы производить от Охотска на восток и на юг морския путешествия для сыскания пути в Японию и для изобретения ближайших стран Северной Америки. Капитан Шпанберг прибыл в Якутск еще в июне месяце 1734 году, отправился оттуда на тех же судах, на коих до Якутска ехал, производя путь по Алдану, Мае и Юдоме рекам, в такой надежде, чтоб еще до наступления зимы поспеть к Юдомскому кресту. Но за наставшими морозами принужден он был остановиться, не доехав до помянутаго места за 150 верст с лишком. Оттуда разсудил он за благо с небольшим числом людей команды своей наперед итти пешком до Юдомскаго креста и до Охотска. А дабы не иметь ему там в нужнейших вещах недостатку, то капитан-командор послал туда весною в 1735 году на сте лошадях муки, положа по тамошнему обыкновению на каждую лошадь по пяти пуд. Посем старание произходило о перевозе из Якутска к Юдомскому кресту судовых материалов и съестных припасов на предбудущие годы, к чему употреблены были пришедшия с капитаном-командором суда и другая, кои построены в Якутске и при устье реки Маи. Сия перевоска учинилась в 1736 году летом под командою капитана Чирикова, которой следующею зимою поехал в Охотск. А в 1737 году летом перевезено к Юдомскому кресту по той же дороге лейтенантом Вакселем 33 000 пуд провианту и материалов. Оттуда же они отправлены были зимою на реку Урак, где между тем времянем построили новыя суда, и на оных сплавка того провианта и материалов по [77] перьвой полой воде, потому что сия река летом бывает весьма мелка, производилась далее до Охотска. Место вверьху реки Урака, где суда нагружают, названо Уратским плотбищем. Оно находится почти на половине дороги от Юдомскаго креста до Охотска. А от онаго по кривизнам реки Урака считают до моря верст около 200, которое разстояние для быстраго реки течения суда в 17 часов переходят без гребли. Между тем капитан Шпанберг построил в Охотске для предприемлемаго им до Японии пути два судна, а именно гукор под именем «Михайла Архангела», да дубельшлюпку «Надежду», которыя к концу лета 1737 году совсем изготовлены были. Капитан-командор Беринг, прибыв тем же летом в Охотск, заложил там два пакетбота для пути к Северной Америке да два ж судна провиантских для употребления их до Камчатки. Все сии суда отделаны летом 1740 году, и пакетботам даны имена: одному «Святый Петр», другому «Святый Павел». Перевозка провианта от Якутска до Юдомскаго креста, а оттуда до Охотска продолжалася все те годы безпрерывно, чему весьма способствовало то, что, по представлению капитана-командора, присланы были в Сибирь от Адмиралитейской коллегии в 1738 году двое от флота лейтенантов Василей Ларионов да Гаврило Толбухин, из коих перьвой пребывал в Якутске, а другой в Иркутске, и имели старание о исправлении всяких для Камчатской экспедиции потребностей.

В 1738 году восприят путь в Японию ⁴⁸. Капитан Шпанберг взял для себя гукор «Михайла Архангела», а лейтенант Вальтон дубельшлюпку «Надежду». Бот «Гавриил», построенной во время перьвой Камчатской экспедиции, употреблен был к сему ж пути и препоручен мичману Шелтинге. С сими тремя судами пошел капитан Шпанберг в море в половине месяца июня 1738 году. Ранее нельзя было ему выехать для того, что по морю множество льду ходило; он и тогда еще имел немало труда промеж льда пробиваться. Курс свой держал он, во-перьвых, на Камчатку и, пришед на Большую реку, делал приуготовления к предбудущему своему зимованию. Немного побыв там, восприял путь к Курильским островам и, следуя подле оных между югом и западом, дошел до 46 градуса широты, но оттуда за поздным осенним временем принужден был возвратиться на Камчатку с тем намерением, чтоб будущаго лета вытти ранее в море и окончить путь свой. Во время зимования своего на Камчатке построил капитан Шпанберг в Большерецком остроге из березоваго лесу большую яхту, или покрытую шлюпку о 24 веслах, назвав оную «Большою рекою», а намерение при том было такое, чтоб употреблять сие судно тем способнее при проведывании островов, буде гукером и дубельшлюпкою удобно между ими пройти не можно будет.

В 1739 году маия 22 дня начат путь с Большой реки на помянутых четырех судах. Они дожидалися друг друга у первых Курильских островов, где капитан находящимся у него в команде офицерам дал потребныя [78] инструкции и учинил разпределение о произвождении сигналов. После сего, отправяся июня 1 дня далее в путь, держали они курс свой, во-перьвых, промеж юга и востока почти до 47 градуса широты, токмо земли не видали, а потом шли между югом и западом, дабы притти им опять к островам Курильским, что и учинилось. Июня 14 дня возстала жестокая буря с густым туманом. Сие было причиною, что лейтенант Вальтон с дубельшлюпкою отдалился от капитана Шпанберга, и, хотя они искали себя два дни и сигнал давали пушечными выстрелами, однако нигде в сем пути не сошлися. Каждой из них путь производил особо. Оба пристали к Японии в разных местах и, по возвращении своем оттуда, объявили капитану-командору репортами следующее:

Капитан Шпанберг июня 18 дня, подъехав к Японии, стал на якоре на глубине 25 сажен и, по усмотрению своему, числил, что он находился под 38 градусом 41 минутою широты. Там оказались множество японских судов и несколько деревень на земле, также и хлеб, стоящей на поле, а какой, того признать не можно было. Вдали видны были и леса нарочито высокие. Два японския небольшия судна шли к нашему на гребле, но, остановяся на веслах саженях в 40 от гукора, не хотели подойти ближе. Как наши им махали, чтоб они к судну приближились, то и они чинили то ж, давая знать, чтоб капитан подошел ближе к берегу. Но он к берегу пристать опасался, также и долго не стоял на одном месте, чтоб японцы не напали на него нечаянно; иногда разъежжал он по морю, а иногда, по усмотрению обстоятельств, к земле опять приближался. Июня 20 дня видели паки множество судов японских, на коих людей было человек по двенатцати. Июня 22 числа капитан стал на якоре в другом месте под 38 градусом 25 минутами широты. Там подъехали к нему японцы в двух рыбачьих лодках и, взошед на его судно, променивали свежую рыбу, сарачинское пшено, листовой табак, соленые огурцы и другия мелочи на разные Российские товары. Казалось, что сукна и суконное платье, также синей стекляной бисер пред прочими товарами японцам были приятны. Бумажных и шелковых материй, зеркал, ножей, ножниц, игол и других подобных сим вещей, кои показывали им, не брали, потому что все сии товары в их земле находятся. При промене своих товаров поступали японцы учтиво и справедливо. Получено от них и несколько золотых денег, кои делаются у них продолговатыми четыреугольниками, таких же, каковыя описаны и изображены Кемпфером в его путешествии ⁴⁹. Цветом оне не столь ярки, как голландские червонцы, также и весом их несколько легче, ибо случилось мне оныя видеть, и, сравнивая их с голландскими червонцами, приметил я в весу между ими разность до двух гран. На другой день увидели наши в близости 79 таких же рыбачьих лодок, кои были все с кормы плоски, а с носу востры, шириною от 4½ до 5, а длиною около 24 футов, посредине с палубою, а на палубе по небольшому очагу. Руль снимается, и когда в нем нужды нет, кладется в лодку. У иных находилось по два руля кривых, один на одной стороне, а другой на другой. На сих судах веслами гребут стоя. Также были на них небольшие [79] железный якори четверорогие. Сверьх сего примечено, что как на сих, так и на других японских судах вместо обыкновенных у нас железных гвоздей и скоб были медныя. Другаго манеру суда были бусы, кои употребляются у них к развозу товаров на окололежащие острова, также и по местам на самых берегах японских, в дальнем разстоянии находящимся. Сии суда гораздо более прежних и сзади таковы ж востры, как и спереди, людей на них бывает более и ходят хорошо на парусах, токмо не инако как по ветру, и для того при противных погодах часто в море заносятся, где обретающиеся на них люди за незнанием мореплавательной науки сами себе помогать не умеют, но предают себя судьбине. Такия бусы заношены бывали в разныя времена к берегам камчатским. Японцы от большой части малорослы, лицом смуглы, глаза имеют черные, а носы плоские. Срослые мужескаго полу люди волосы бреют ото лба до темя, а оставшияся назади волосы чешут гребнем и намазывают клеем, так что лоснятся, на затылке же их завязывают и обертывают бумагою. У малых робят выбривают только на теме лысину величиною от полутора до двух дюймов, а волосы около ея убирают таким же образом, как и срослые. Платье носят долгое и широкое, похожее на европейские шлафоры, штанов не употребляют, но вместо оных нижнюю часть тела обертывают полотном. Прежде отъезду от сего места капитана Шпанберга пришла к судну его большая лодка, в коей, кроме гребцов и других работных людей, находилось четыре человека, которые по шитому их платью и по другим признакам казалися быть людьми знатными. Капитан позвал их к себе в каюту. При входе во оную поклонилися ему до земли, подняв руки вверьх и сложа их вместе, держали над головою и стояли на коленах до тех пор, пока капитан их встать не принудил. Он подчивал их водкою и кушаньем, что казалось им не неприятным. Как капитан показал им морскую карту сим странам и глобус, то узнали они тотчас свою землю, которую называли именем Нифон. Они приметили и острова Матмай и Садо, также и на мысы Сангар и Homo перстами указывали. При отходе поклонилися они также в землю, изъявляя свою благодарность за то, чем они довольствованы были. Того же дня пришед опять и вышеобъявленные рыбачьи лодки, привезли с собою на продажу разныя мелочи, кои променивали на Российские товары. Тогда капитан Шпанберг находился в том мнении, что он главное путешествия своего намерение, которое касалось до проведания подлиннаго положения Японии в разсуждении Камчатки, исполнил. И того ради по прошествии нескольких дней вступил он в путь возвратной, в коем из виденных им прежде островов, мимо которых ехать ему паки надлежало, присмотрел он один, о коем я здесь несколько предъявлю, ссылаяся, впрочем, на сочиненную о сем путешествии карту, которая напечатана в «Российском Атласе» ⁵⁰. Он держал курс свой на норд-ост и, прибыв июля 3 дня под 43 градус 50 минуту широты к большому острову, стал пред оным на глубине 30 сажен и послал яхту свою с ботом к берегу для сыскания свежей воды. Отправленные люди не могли нигде пристать, потому что берег состоял [80] из камня утесу. Для сего капитан поехал на другое место и оттуда послал опять бот, которой и привез хорошей свежей воды 13 бочек. На острове ростет березник, сосняк и другой лес, нашим незнаемой. Посланные присмотрели и людей, кои, увидя их, разбежались. Найдены там коженыя лодки и лыжи, деланныя по курильскому и камчатскому манеру. Сим побужден был капитан подъехать к острову ближе и зайти в залив, где стал на глубине восьми сажен на якоре. На берегу сего залива стояла деревня. К ней отправил капитан несколько человек в шлюпке, которые, взяв из островных жителей восемь человек, привезли их с собою к судну. Оные жители станом и лицем походят на курилов и тем же говорят языком, а главная разность между ими состоит в том, что по всему телу имеют долгие волосы. Бороды у них черныя, а у старых людей все седыя; некоторые носят в ушах кольцы серебреныя, платье их, до пят простирающееся, делано из шелковых матерей разнаго цвету. Притом сие особливо, что ни чулков, ни башмаков на них не усмотрено, но что босыя ноги долгим платьем покрываются. Наши подчивали их вином и дарили разными мелочами, кои принимали они с великою благодарностию. На судне увидев живаго петуха, пали они на колена и, жжав руки, держали над головою и покланялися до земли, как пред петухом, так и за полученные подарки. Потом приказал капитан отвесть их опять на берег.

Июля 9 дня, отправившись от сего острова далее, проведывал он положение и прочих островов, в тамошней стране находящихся, чтоб с достоверностию означить оные на карте. В сем пути было не без опасностей и злоключений. Иногда судно шло глубиною не более трех, четырех и пяти сажен. Многие матрозы заболели, и некоторые из них померли. По сем июля 23 дня, держа курс на юго-запад, пришел он под 41 градус 22 минуту широты к острову Матмаю и там, застав три большия японский буса, приуготовился к бою, ежели оне его атакуют. Для сей притчины не посылал он ни судна на берег, ни сам не остановлялся на якоре, но отправился июля 25 дня в обратный путь на Камчатку. Августа 15 дня, прибыв на устье Большой реки, там остановился, чтоб матрозам дать немного отдохнуть. Августа 20 дня вступил он опять в путь, и того ж месяца 29 дня прибыл в Охотск, куды еще прежде его возвратился лейтенант Вальтон, из котораго репорта предложу я здесь также достопамятное.

Лейтенант Вальтон, разставшись июня 14 дня во время непогоды с капитаном Шпанбергом и стараясь, но без успеху, с ним опять сойтися, принял намерение искать Японии без дальнаго потеряния времяни, которую и увидел чрез два дни, а именно июня 16 дня под высотою полуса 38 градусов и 17 минут. По его изчислению, находился он тогда от перьваго Курильского острова в 11 градусах 45 минутах долготы под запад. Идучи далее к полудню до 33 градуса 48 минуты, следовал он по большой части подле берегов и усмотрел следующее. Июня 17 дня, по приближении своем к берегу, увидел он 39 японских судов величиною с Российския галеры, [81] и казалось, что они из гавани выходили, но вскоре по разным местам разошлися. На них парусы были прямые, китайчетые, полосатые, синие да белые, а иные все белые. Вальтон следовал за одним из сих судов, чтоб найти гавань, но вместо того увидел большую слободу, или город, пред которым он остановился на глубине 30 сажен. 19 числа подошло к нему японское судно с 18 человеками. Понеже японцы весьма учтиво поступали и всеми признаками давали знать, чтоб наши сошли к ним на берег, то лейтенант отправил туда на елботе подштурмана Льва Казимерова да квартирмейстера Черкашенина с 6 солдатами с ружьем, дав им две порожния бочки для взятия свежей воды, также и некоторыя вещи для подарения японцам, дабы склонить их к дружбе. Как сии посланные приближились к берегу, то встретили их мелкия суда, коих более 100 было, и шли подле елбота столь блиско, что насилу можно было весла на нем поворачивать. Японские гребцы были по пояс наги и показывали червонцы, коих у них было немало, в знак, как казалось, того, что они с приежжими в торг вступить желают. Между тем елбот привалил к берегу, а мелкие суда в некотором разстоянии назади остались. На берегу находилось превеликое множество народа. Все кланялися приежжим. Японцы, вынявши две порожния бочки из елбота, с великою услужливостию налили оныя водою и принесли опять туды же. Между тем подштурман и квартирмейстер с 4 человеками салдат вышли на берег, а двое салдат остались на елботе для караулу. В городе находилось домов деревянных и каменных с 1500 и занимали вдоль по берегу места около трех верст. Казимеров, видя в которой дом несли бочки, вошел во оной. Хозяин встретил его у дверей весьма ласково, привел его в один покой и подчивал вином из фарфоровых чашек, также и закусками, принесенными на фарфоровой же посуде. Закуски состояли из винограду, яблоков, померанцов и редьки в сахаре. Из сего дому пошел он в другой, где его приняли с такою же учтивостию, и сверьх того поставили ему варенаго сарачинскаго пшена для кушанья. Таким же образом угощены были и квартирмейстер, и салдаты, с ним находившиеся. Казимеров дарил благодетелей своих, также и тех людей, кои потрудились водою налить бочки, бисером и другими мелочами. Потом ходил он небольшое время по городу и присмотрел везде чистоту и порядок как в домах, так и по улицам. В некоторых домах находились лавки, в коих продавались от большой части бумажные товары. Шелковых материй за скоростию не приметил. Лошадей, коров и кур было множество. Тамошние полевые плоды состояли из пшеницы и гороху. Возвратно идучи на елбот, увидел Казимеров двух человек с саблями, а один имел в руках и две сабли. Их опасаясь, поспешал он к судну. Японския мелкия суда, коих числом было более 100 и на которых находилось человек по 15, следовали за елботом, чтоб осмотреть российское судно в близости. На одном японском судне ехал знатной человек, которой приказал бросить в елбот канат, дабы наши притянули оным ближе к себе малое его судно. По изрядному его шелковому платью и по чести, отдаванной ему от людей, с ним бывших, наши заключили, [82] что он был начальник того места. Взошедши на судно к лейтенанту, подарил он ему сосуд с вином, которое лейтенант привез с собою в Охотск. Вино было темно-красно, нарочито крепко и вкусом не неприятно, только несколько кисловато, но, может быть, что кислость получило оное вино на море от теплаго воздуха. Напротив того, лейтенант подчивал гостя своего и его свиту кушаньем и питьем, причем оказалося, что Русское вино японцам не было противно. В тож время торговали Российские матрозы с японцами. Все, что у них ни было, так что и старыя рубахи, чулки и другия многия вещи японцам нравились, и они платили за них медными деньгами, которыя имели посредине, равно как и китайския, четыреугольную диру, и надеты были на нитку. Напоследок предъявленной знатной японец поехал назад в город с засвидетельствованием своего удовольствия и благодарности. Вальтон же, видя множество мелких судов, судно его окружающих и час от часу еще более умножающихся, начал их опасаться и для того приказал поднять якорь и пошел далее в море, учинив наперед один выстрел из пушки. Июня 22 дня, прибыв опять к земле, бросил он якорь на глубине 23 сажен, но якорь не здержал, чего ради принуждены были опять оной вытащить. Они проведывали, не находится ли где лучшаго места для пристанища, но берег везде состоял из крутаго камня. В одном месте увидели суда, которые, хотя немалые были, однако встаскиваны были на берег за неимением удобнаго пристанища. Сего ради Вальтон возвратился назад на то место, где якорь не действовал. Там подошло к нему несколько мелких судов, коим дал он знать, что есть ему в воде нужда. Японцы, тотчас взяв бочки на свои суда, поехали с ними к берегу и привезли оныя полны свежей воды. Они показывали нашим лист писанной бумаги, а наши почли оной лист за указ, коим велено им показывать иностранным всякое вспоможение. Казалось, якобы японцы давали знать лейтенанту, чтоб он подошел к земле ближе, что там есть гавань, в которую может заведено быть его судно, а при том помогать хотят. Но как еще Вальтон к сему намерения не принял, то пришел от берегу бот, которой запретил японцам иметь дальнее с нашими сообщение. В боту сидел человек военной при шпаге, в руке пистолет держащий. Посему оной японской бот в репорте лейтенанта Вальтона назван караульным ботом. Следующаго дня стали наши на другом месте близ земли на глубине двух сажен, где дно состояло из крупнаго песку и из раковин. При великих жарах старались наши всегда запастись больше свежею водою. Сверьх того сие подавало повод к получению о земле той больше известий. Для сей причины послал Вальтон июня 24 дня на елботе подконстапеля Юрья Александрова с некоторым числом людей на берег, причем находился и ученик лекарской Иван Дягилев. Воды не нашли, но видели японцов в белых балахонах. Тамошния лошади темно-кария и вороныя. С собою привезли они померанцовое дерево, несколько жемчужных раковин и сук еловой. А лекарской ученик набрал трав и по большой части сосновых шишек, из коих после для больных варили [83] декокт. Потом Вальтон, походя несколько еще времени подле берегов японских, путь свой предприял на немалое разстояние на восток, дабы проведать, нет ли где другой какой земли или островов близко, но сего не явилось. Того для поехал он обратно на Камчатку и июля 23 дня, пришед на Большую реку, пробыл там по 7 число августа, дожидаяся капитана Шпанберга. Но понеже сей в то время туда еще не бывал, то отправился он в Охотск, куда августа 21 дня и прибыл. О третьем судне, коим командовал мичман Шелтинга, объявлять причины нет, потому что оно было во всем пути с капитаном вместе. Шпанберг и Вальтон сочинили своему пути карты, из коих сложена одна и напечатана в «Российском Атласе».

Шпанберг по возвращении своем получил от капитана-командора позволение зиму препроводить в Якутске, а на следующую весну ехать в Санкт-Петербург, дабы ему самому о пути своем как Правительствующему Сенату, так и государственной Адмиралитейской коллегии подать репорты. Между тем репортовал и капитан-командор о том же. Но хотя проведания Шпанберговы и Вальтоновы сперьва в Санкт-Петербурге за благо приняты были и подали причину к подтверждению определения капитана-командора о возвращении капитана Шпанберга в Санкт-Петербург, однако мнения вскоре переменились. Доказательства Шпанберговы, что он был в Японии, за совершенно достоверныя почтены еще не были. Кирилова генеральная ландкарта о Российской империи представляла, по примеру Страленберговой, ⁵¹ Японию почти под одним меридианом с Камчаткою. Напротив того, по Шпанбергову и Вальтонову курсу и по их примечаниям надлежит Японии находиться 11 или 12 градусами далее к западу. Думали, что, может быть, они почли берега Корейские за Японию. Того ради разсуждено за благо, чтоб капитан Шпанберг отправился туда во второй путь и чтоб с ним послать двух учеников, которые у приехавших в 1732 году в Санкт-Петербург японцов японскому языку учились. Указ о том получил Шпанберг в июле месяце 1740 году в Киренском остроге, будучи уже в пути, чтоб возвратиться в Санкт-Петербург. Он поехал назад в Якутск, а оттуда в Охотск, где едва застал капитана-командора, потому что к предприемлемому им морскому путешествию тогда уже все в готовности было. Между тем не токмо прошло уже того лета удобное к восприятию в Японию пути время, но не было и судна, потому что одно из тех, которыя употреблены были Шпанбергом в перьвом пути, отправлено было от капитана-командора на Камчатку для некоторых приуготовлений. Сего ради надобно было построить судно новое, и строение сие производилось следующей зимы под смотрением его, Шпанберга. Летом 1741 году отправился он опять в море. Но в судне, вновь построенном, скоро явилась великая течь, так что с великою нуждою можно было дойти на нем до берегов камчатских. Причиною сему было поспешное онаго судна строение, и что недоставало довольнаго времени к высушению леса. И хотя судно починкою исправляемо было на [84] устье Большой реки и Шпанберг для сего препроводил зиму в Большерецком остроге, однако все сие желаемаго успеху не имело. Ибо он, отправяся маия 23 дня 1742 году в морской путь, лишь только проехал перьвые Курильские острова, то судно опять начало течь сильно, так что всех полых мест законопатить не можно было. При таких обстоятельствах Шпанберг не хотел возвратиться, не учиня никаких проведаний. Он отправил мичмана Шелтингу для разведания мест до устья реки Амура. Но и сие отправление осталось без успеху. Словом, все второе путешествие капитана Шпанберга соединено было с великими неудобствами. Все три судна возвратились на Камчатку и в Охотск, а нельзя сказать, чтоб ими в сем пути полезное что изобретено было. Такое безплодное предприятие можно почесть натуральным следствием принуждения, с коим второй сей путь производился. Перьвое путешествие произходило добровольно. Всяк дело свое исправлял для своей чести. Тогда преодолены были разныя трудности, которыя малодушному могли бы быть препятствием. Напротив того, при сем втором отправлении оказалися всякие затруднения во всей своей силе. При таких обстоятельствах ум человеческой переменяется и теряет свою способность, чтоб во времени сыскать способы к отвращению или к предупреждению препятствий, но как бы то ни было, токмо сим путешествием предприятия, до Японии касающияся, окончились. От времени до времени стали умножаться доказательства, что наши мореплаватели и в перьвом пути в достижении намерения своего не ошиблись, и ныне о том никто уже не сумневается. Ибо славные францусские географы д'Анвиль ⁵², Буаш ⁵³ и Беллин ⁵⁴ на картах своих полагают между Камчаткою и Япониею столько же или еще более разности в долготе, нежели Шпанберг и Вальтон.

От воспоследовавшаго в 1738 году отправления капитана Шпанберга в Японию причинился при оставшейся в Охотске главной команде такой в провианте недостаток, что паки прошло два года, пока новою привозкою довольно опять не запаслись. В сие время построенны в Охотске два пакетбота «Святый Петр» и «Святый Павел», кои определены были к предприемлемым американским проведываниям. Капитан-командор отправил наперед себя осенью 1739 году штурмана Ивана Елагина на одном из бывших с капитаном Шпанбергом судов на Камчатку, чтоб у восточнаго берегу проведать Авачинскую губу, где бы для пристанища были все потребныя удобства, и в оной бы поставить магазейны и казармы, дабы там зимовать можно было. Весною 1740 году приехали в Охотск профессор Делиль дe Лa Кроер ⁵⁵ и адъюнкт Штеллер. И в то ж время прибыли туда из Санкт-Петербурга от флота лейтенант Иван Чихачев да от флота ж мастер Софрон Хитров на место других больных и уволенных от службы офицеров. Понеже тогда уже ни в чем недостатку больше не находилось, то еще того же лета отправились на Камчатку, но отъезд воспоследовал не прежде как сентября 4 дня. Капитан-командор командовал пакетботом «Петром», а капитан Чириков пакетботом «Павлом». [85]

Другия два судна ластовыя нагружены были провиантом. Де Ла Кроер и Штеллер получили по тому ж для себя и для своей провизии особое судно, на коем сентября 8 дня за прочими судами в путь вступили. По прибытии пакетботов сентября 20 дня к устью Большой реки приказал капитан-командор провиантским судам в оную реку войти. Де Ла Кроер и Штеллер там же остановились, потому что они вознамерились в Большерецком остроге чинить некоторыя наблюдения и испытания. А командиры пакетботов, усмотрев, что устье помянутой реки для их судов довольной глубины не имеет, на другой день пошли далее и, объехав полуденной нос Камчатской, называемой Лопаткою, поехали в Авачинскую гавань.

Проходя пролив, что между Лопаткою и первым Курильским островом, капитан-командор усмотрел из опасности, которой был он там подвержен, что предосторожность, когда оставил он на Большой реке суда с провиантом, употреблена им была не втуне. Посреди сего пролива, почитаемаго нашими в широту на полторы, а в длину на полмили немецких, лежит ряд больших камней, чрез которыя волны морския переливаются; и можно сим проливом проходить по обеим сторонам оных камней, однако проход по южную сторону севернаго удобнее тем, что шире. Как способен и силен ветр ни был, при котором капитан-командор оной пролив пройти надеялся, однако действие не так воспоследовало, потому что в то же самое время стретился с ним сильной морской пролив, котораго наши за незнанием обстоятельств сего моря предъусмотреть не могли. Чрез целой час не можно было приметить, чтоб судно хотя мало вдаль подвинулось. Волны, кои ходили весьма высоко из-за кормы, плескали чрез все судно, а бот, плавающий за пакетботом на канате 40 сажен, об оной ударяем был многократно с великою силою, а однажды волнами едва его за пакетбот не взбросило. Глубины было там от 10 до 12 сажен. А когда пакетбот с волнами вниз опускался, то оставалось глубины едва на три сажени. Ветр был столь силен, что нельзя было поднять более парусов, кроме фоку и большаго марселя. Присем не сыскано инаго способу, кроме чтоб судно держать по ветру прямо против прилива. Ибо ежели бы оно поворотить хоть мало в сторону, то бы не безопасно было между волнами, а однако сильной ветр не допустил бы, чтоб назад итти. Сверьх сего предъявленной ряд камней лежал весьма близко, коего надлежало опасаться, чтоб об оной не разбиться. А как сила прилива несколько утихла, то начали помалу вперед подвигаться, и напоследок, по совершенном переходе пролива получили свободу от всех дальних препятствий. Сие затруднение случилось только капитану-командору, а напротив того, Чириков, которой прошел тем проливом полутора часом пожже, не имел никакой остановки. Помянутым проливом проежжали они сентября 26 дня. На другой день пришли пред Авачинскую губу, но понеже в то самое время поднялся густой туман, которой отнял из виду вход в сию губу, то принуждены были держаться к морю. Тогда претерпели они от сильной бури много беспокойства, тогда и бот, привязанной к судну, утратился, а оной, [86] уповательно, уже немало поврежден был и прежде, когда волнами его ударяло часто о судно. Наконец, пощастливилось обоим пакетботам войти в губу и в гавань Авачинскую октября 6 дня, где они следующую зиму препроводили.

Сия губа названа по имени реки Авачи или свойственнее по произношению камчадальскому Суаачу, которая с западной стороны в оную губу впала. Губа почти кругла. Поперек ея верст с 20. Вход в нее шириною около 400 сажен, которой лежит от юго-востока к северо-западу и имеет такую глубину, что и самые большие корабли могут им проходить свободно. Равным образом и в самой губе немалая глубина находится. Она разделена от натуры на три губы меньшия, а именно: Ниакину, Раковую и Тарейную. Все три для гавани способны, а разнятся только величиною. Штурман Елагин выбрал Ниакину губу, яко наименьшую, для гавани, где стоять пакетботом, построив при ней приказанные ему магазейны, домы и казармы. Во время зимования капитана-командора поставлена там и церьковь во имя святых апостол Петра и Павла. Для сего, также и потому, что пакетботам наречены те же имена, прозвал капитан-командор сию гавань Петропавловскою. Некто из офицеров, которой 40 лет ездил морем во все части света и тогда находился в Камчатской экспедиции, засвидетельствовал о сей гавани, что она наилучшая всех, кои ему видать случилось. В ней могут способно уместиться 20 кораблей. Она от всех ветров закрыта, грунт из мягкаго песку и глубина от 14 до 18 футов, так что морские суда и более пакетботов стоять в ней могут. Сверьх сего находится в близости весьма изрядная и здоровая пресная вода, а паче в реке Аваче, которая пред водою других тамошних рек и речек, из болот вышедших, гораздо лучше. От устья губы до гавани ходят на норд-норд-вест и на норд-вест к норду, глубины находятся на 8, 9, 10 и 11 сажен, и ход судовой безопасен, потому что дно пещаное, кроме что версты за 3 пред гаванью посредине форватера лежат подводные камни, коих опасаться надобно, для того что в том месте глубины усмотрено только на 9 футов. Высокая прибылая вода во время новолуния и полнолуния подымается по учиненным там наблюдениям до 5 футов и 8 дюймов аглинских.

Во время зимования в Петропавловской гавани старались всеми силами о перевозе туда из Большерецкаго острогу провианта. Но не можно было оной перевесть весь на подводах, ибо, хотя между сими двумя местами находится разстояния не больше 212 верст, однако, понеже тогда еще на Камчатке лошадей не было и употребляли в их место собаки, то случались в том превеликия затруднения. Собак надлежало иногда пригнать верст за 400 или за 500. Их потребно было в восмеро или в десятеро более против лошадей, ибо когда одна лошадь в России по зимнему пути везет 40 пуд, то сия тягость на Камчатке подъимается не меньше как 8 или 10 собаками. Камчадалы к поставке таких подвод и в толь далеком от жилищ их разстоянии не приобыкли. От того произошли многия препятствия, однако оныя наперед предусмотрены и старание [87] приложено было о закупке в Анадырском остроге довольнаго числа оленей и о пригоне их к Авачинской губе, которые там ходили на хорошей траве и зимою употребляемы были в пищу. Также получено было довольно от камчадалов и вяленой рыбы, чем збережена была половина порционов обыкновеннаго морскаго провианта. Весною же следующаго 1741 году приказал капитан-командор одному из оставшихся в Большерецком остроге ластовых судов с достальным провиантом быть к себе в Авачинскую гавань, которое еще до вступления его в морской путь там и прибыло благополучно, и съестные припасы выгружены были отчасти на находящияся в готовности к выходу в море суда, а отчасти в тамошние магазейны.

По последнему зимнему пути приехали туда ж профессор де Лa Кроер и адъюнкт Штеллер, чтоб быть при производимых американских проведываниях. Капитан-командор взял к себе адъюнкта Штеллера, а профессор де Ла Кроер остался при капитане Чирикове. Дабы наперед утвердить, в которую сторону в предприемлемом пути курс держать, то капитан-командор созвал к себе маия 4 дня всех офицеров, также и профессора де Ла Кроера для совету. Тогда каждому известны были признаки о находящейся в близости от Камчатки земле к востоку. Офицеры всю зиму разсуждали, что курс должно держать на восток или несколько к северу. Но с тем не согласовала Делилова карта ⁵⁶, о которой показано выше, что она предложена была от Академии Правительствующему Сенату, а от Сената дана она капитану-командору, чтоб ему поступать по ней в своем путешествии. Да Ла Кроер имел же с нея копию, которую принес с собою в собрание. На сей карте не было означено земли к востоку ⁵⁷. Но напротив того показан на ней на юго-востоке от Авачинской губы под 46 и 47 градусами широты берег, около 15 градусов от запада к востоку в длину простирающейся, с подписью: «Terres vues par Dom Jean de Gama», то есть «Земля, усмотренная дон Жаном де Гама». Вследствие сего произходило в морском совете такое разсуждение: когда сия земля в оной стране находится действительно, а сочинителю карты верили, что без достоверных оснований ничего не показал, то, может быть, оная земля, которая усмотрена только с южной стороны, еще и далее под север простирается, и следовательно, можно найти оную тем способнее. Того ради положено было, во-перьвых, искать оной земли, идучи на юго-восток к востоку, а как найдена будет, то следовать по берегам ея на север и на восток. Ежели же под 46 градусом широты не обрящется, то курс переменить и итти на восток и на восток к северу дотоле, пока земля какая усмотрена будет, и в виду ея итти между севером и востоком или севером и западом до 65 градуса широты, и путь учредить так, чтоб в сентябре месяце в Петропавловскую гавань возвратиться. Понеже сие определение от морских служителей, бывших при экспедиции, почитается причиною всем произшедшим в том путешествии злоключениям, то за нужное признаваю о том упомянуть несколько пространнее. [88]

Неизвестно, кто был Жан де Гама, также и когда учинено приписанное ему изобретение. Все, что ведомо, состоит в том, что в Португаллии королевской козмограф Тексеира в 1649 году издал карту, на коей в 10 или в 12 градусах на северо-восток от Японии под 44 и под 45 градусом широты представил множество островов и простирающейся на восток берег с подписью: «Теrrе vue par Jean de Gama Indien en allant de La Chine a La Nouvelle Espagne» (Considerations Geographiques et Physiques par Mr. Buache, p. 128. [«Земля, увиденная Жаном де Гама индийским на пути из Китая в Новую Испанию» (фр.). – Ред.). И тако изобретение сие учинено или в одно время с тем, что проведано голландским кораблем Кастрикомом, или еще прежде, и положение земли, объисканной де Гамом, как она на карте Тексеировой описана, кажется, что от изобретенной кораблем Кастрикомом земли Компанейской не разнствует. Когда наши мореплаватели мнят, что Делилова карта их обманула и подала причину к восприятию совсем бесполезная морскаго путешествия, то сие правда в разсуждении производившагося пути в Америку, о котором спорить не можно, что оной от сего произходил весьма медленно, но погрешность состоит токмо в том, что Делиль положил землю, де Гамом обретенную, далее к востоку, как надлежало, определив ей место между изобретенными Американскими землями вместо того, что надлежало было ея положить между Японскими и Езойскими ⁵⁸ проведываниями. Естьли бы сие было, то проведание оной поручено бы было капитану Шпанбергу, а хотя бы она и не явилась, то бы от того вреда не воспоследовало, равномерно как и земля Езо, остров Голландских штатов и земля Компанейская не найдены. Может статься, что с землею, де Гамом найденною, или и с землею Компанейской учинилось то ж, что с землею Езо, каковыя перемены ныне уже никому удивительны не кажутся. Впрочем, земля, де Гамом изобретенная, ныне от географов либо вовсе не приемлется, либо представляется очень мала и весьма блиско Японии и земли Компанейской полагается, так что едва есть какая разность между ею и землею Компанейскою. Сие можно видеть на новейших картах д'Анвила, Беллина, Греена, Буаша и самаго Делила.

По изготовлении всех прочих потребностей, к поспешествованию пути принадлежащих, а паче по удовольствовании судов толиким числом съестных припасов, сколько вместить могли, оба пакетботы июня 4 дня 1741 году в путь отправились. Курс держали они, как соглашенось, на юго-восток к югу до 12 числа помянутаго месяца и тогда находились под 46 градусом северной широты. Сего довольно было, чтобы удостовериться о неосновательном положении земли, де Гамом обретенной, которой на сем пути никаких признаков не явилось. Того ради воротились оттуда на север до 50 градуса широты и намерение приняли следовать далее на восток для проведания матерой земли Американской, но 20 числа капитан Чириков во время густаго тумана и бури с [89] капитаном-командором разстался. Сие было перьвое в сем пути приключаемое нещастие. Суда лишилися от того взаимнаго себе вспоможения, для котораго конца нарочно изготовлены были два судна, и в инструкции предписано им было, чтоб никогда между собою не разлучаться. Капитан-командор употребил все меры к сысканию Чирикова. Три дни ходил он между 50 и 51 градусом и назад отъезжал на юго-восток до 45 градуса, но без успеху. Чириков путь восприял на восток от 48 градуса, а капитан-командор вступил в оной уже июня 25 дня под 45 градусом. По сей причине не сошлися они нигде с собою, однакож учинили изобретения, между собою совершенно сходственныя. По 18 число июля не происходило ничего особливаго. А сего дня капитан-командор, склонивши путь свой от времени до времени больше на север, увидел под 58 градусом 28 минутами высоты полуса матерую землю Американскую ⁵⁹ и по морскому исчислению полагал, что он от Авачинской губы отошел 50 градусов долготы. Капитан Чириков приехал к тем же берегам 3 днями ранее, а именно июля 15 дня под 56 градусом широты, а переменной долготы, по его исчислению, от Авачинской губы имел около 60 градусов. Может быть, что оба в разности долготы несколько ошиблись, ибо по возвратному пути кажется, что капитан-командор был под 60, а капитан Чириков под 65 градусом долготы от Авачинской губы. А понеже долгота Петропавловской гавани в Авачинской губе по астрономическим наблюдениям от перваго мередиана, которой полагается чрез остров Ферро, определена 176 градусов 12 минут, то в разсуждении долготы предъявленных берегов американских придет на перьвое 236, а на другое место 241 градус. Ежели разсуждать о сих местах по ближайшим известным местам Калифорнии, то между белым мысом (кап Бланк), который всех прочих стран в Калифорнии лежит больше к северу, и тем местом, где стоял капитан Чириков, разность в широте находится 13, а в долготе не более как 5 градусов; разстояние весьма невеликое, о котором сожалеть надобно, что не изследовано, а паче для того, что страна сия находится в числе тех, которым приписываются сумнительныя изобретения адмирала Дефонте, но об них тогда наши мореплаватели никакого известия не имели.

Берег, против котораго капитан Чириков находился, состоял из каменных утесов, а островов не было. Сего ради не отважился он близко к нему подойти, но остановился в некоем разстоянии. Он хотел берег проведать, к тому ж недоставало у него и воды свежей, того ради послал он туда штурмана Аврама Дементьева с 10 человеками лучших людей на большом боте, снабдив их на несколько дней съестными припасами, огнестрельным и другим ружьем, и медною пушкою с принадлежностьми, и дав им обстоятельную инструкцию, как при каких случаях поступать, и о том давать знать чрез сигналы. Бот зашел за малой мыс на гребле. Что оной благополучно пришел к берегу, сие заключили по тому, что выпалено было из пушки, как то в сем случае учинить велено было. Но прошло несколько дней, и бот не возвратился, однакож сигналы [90] продолжались. Сие привело капитана в такое мнение, что бот, может быть, приставая к берегу, повредился и что за тем нельзя ему назад быть, и того ради послал он июля 21 дня туда еще на малом боте ботсмана Сидора Савельева с тремя, а по другому известию, с шестью человеками, в том числе плотника да конопатчика, вооруженных и снабденных потребными материалами. Савельеву приказано было по исправлении бота с Дементьевым или и одному без замедления возвратиться. Но и он остался на берегу. Между тем видели с пакетбота, что на берегу безпрестанно сильной дым подымается. На другой день появились у берегу два судна гребныя, которыя шли к пакетботу, одно было более другаго. Смотря на них издали, наши думали, что Дементьев и Савельев едут. В сем будучи мнении, Чириков приказал всем матрозам на дек вытти и к отъезду чинить приуготовления. Но ехали американцы, которые в таком разстоянии, в каком нельзя распознать еще в лице человека, гресть перестали, уповательно, по той причине, что увидели множество людей на пакетботе, и вставши в лодках, громким голосом кричали: «Агай, агай» и с поспешением погребли назад к берегу. Ежели сие правда, что американцы, увидя на пакетботе множество людей, стали их опасаться, и ежели они пришли в таком мнении, что на нем людей нет или малое их число и они могут овладеть пакетботом, то лучше бы было, ежели бы Чириков людей своих на пакетботе скрыл. Американцы взошли бы на пакетбот, и можно бы было их взять в плен и разменяться ими на наших, находящихся на берегу, также и лодками их на наши боты. Но радость о мнимом возвращении Дементьева и Савельева была столь велика, что никому и на мысль не пришло употребить сию предосторожность. Посему осталось мало надежды, чтоб посланных опять видеть. На пакетботе не было более малых судов. Приближиться с оным к берегу за каменными утесами было весьма опасно. В то же время возстал сильной западной ветр, судно же стояло на свободном море без всякаго прикрытия на якоре, и сего ради, чтоб не прибило онаго к берегу, принуждены были поднять якорь и итти далее в море. Однако Чириков ходил еще дни с два близ того берегу, и как погода утихла, то подошел он опять к тому месту, где посланные на берег вышли. Сие должно приписать ему в похвалу, что весьма не хотелось ему подчиненных своих оставить в толь отдаленной стране между дикими народами. Но понеже и тогда их не видно, ниже слышно что об них было, то по имевшемуся с прочими морскими офицерами совету единогласно положено было восприять путь обратно на Камчатку, в которой 27 июля и вступили.

Между тем, как сие произходило с капитаном Чириковым, старался и капитан-командор Беринг получить о усмотренном им береге обстоятельное известие и достать оттуда свежую воду. На земле находились превысокия горы, снегом покрытыя. Он старался подойти к земле ближе, но понеже веяли небольшие переменные ветры, то нельзя было к ней приближиться прежде, как июля 20 дня, и в сей день стали наши на якоре пред островом нарочитой величины не в дальном от матерой земли [91] разстоянии на 22 саженях глубины, где дно состояло из мягкаго илу. Нос, протянувшейся там в море, назван Носом святаго Илии, потому что в тот день сему святому праздновали. Другому носу, лежащему против сего под запад, дано имя святаго Гермогена. Между обоими находилась губа, в которую думали зайти для отстою, ежели паче чаяния обстоятельства потребуют искать гавани. Для сего капитан-командор отправил от флота мастера Хитрова с некоторым числом вооруженных людей, приказывая ему проведать сию губу, да в то время послал и другой бот за водою, на коем поехал и адъюнкт Штеллер.

Хитров нашел в губе между островами удобное к стоянию судовому место, которое от всех ветров закрыто, но не было случая пользоваться оным. На одном острове стояли порожжие шалаши, о коих думали, что жители матерой земли приежжают туда для рыбной ловли. Сии шалаши построены были из бревен и нагладко обиты досками, которые местами вырезаны фигурами. По сему заключено, что тамошние жители не столь дики, как, впрочем, описываются народы Северной Америки. В шалашах найдены коробочки из тополоваго дерева, глиняной пустой шар, в коем гремел камешек, что походил на детскую игрушку, и оселка, по коей видно было, что медные ножи на ней точили. Так-то научает нужда употреблять один металл вместо другаго. Найдены и в Сибири в верьховье реки Енисея в старинных языческих могилах разныя к резанию употребляемыя орудия медныя, а не железныя, что служит доказательством, что употребление меди на такие инструменты в той стране старее было, нежели железа.

Что принадлежит до Штеллеровых наблюдений, то упомяну токмо о главнейших. Он нашел погреб, а в нем несколько копченой лососины и сладкой травы (Sphondylium foliolis pinnatifidis. Linn. Hort. Cliff/ 103 ⁶⁰), которая приготовлена была к кушанью таким же образом, как то делается на Камчатке. Притом находились веревки и всякая домашняя збруя. Он пришел на иное место, где пред его приходом американцы отобедали, но, увидев его, убежали. Попалася ему там стрела и деревянное огниво, зделанное по камчадальскому обыкновению, а именно: доска с несколькими дирами и при том палка, которая одним концом вкладывается в диры, а другой ея конец между руками скоро туда и сюда вертят до тех пор, как дерево в дирах загорится, а притом трут имеют в готовности, которым огонь доставают и употребляют на свои нужды. Сии и другая такия вещи американцы при побеге своем оставили. В некотором оттуда разстоянии на холме, лесом прикрытом, горел огонь, по которому признавалось, что люди туда ушли. Штеллер не отважился итти далее, да и крутой камень пресекал туда дорогу. Впрочем, собирал он травы и принес их с собою на пакетбот множество, которыя после того описал. А описания употреблены профессором Гмелиным при сочинении Флоры его Сибирской ⁶¹. Штеллер ни о чем так не сожалел, как о том, что [92] дозволено было ему только малое время быть на берегах американских, ибо пробыл он там не более 6 часов. А как бочки свежею водою налили, то принужден он был на пакетбот возвратиться.

Матрозы, которые ездили за водою, объявили, что они видели два огнища, на коих только лишь пред их приходом огонь горел, и при них дрова рубленыя, а по траве следы человеческие. Также они видели пять красных лисиц, которыя от них не бежали, будто к рукам приучены были. Они привезли с собою несколько конченой рыбы, похожей на большие караси и вкусом преизрядной. Они видели еще землянку, и она, уповательно, та же, которую Штеллер назвал погребом. Я сношу известия, от разных источников произходящия, по моей возможности. Но не дивно, что иногда найдется некоторая небольшая разность.

Капитан-командор, удовольствовав судно водою, хотел американцам дать знать, что они напрасно от него скрываются. Для того послал он к ним на берег некоторыя вещи в подарок, а именно: конец зеленой крашенины, два котла железные, два ножа, 20 штук большаго бисера, две китайския табашныя трубки железные да фунт черкаскаго табаку, приказав оныя положить в предъявленной землянке.

На другой день, то есть июля 21 дня, принято намерение опять итти в море и в силу приговору, в Авачинской гавани пред отъездом их учиненнаго, производить путь подле берегов американских до 65 градуса на север, ежели положение их в том не воспрепятствует, но намерение сие не исполнилось. Не токмо не можно было итти далее под север, но принуждены были курс держать к югу, потому что берега простирались на юго-запад. Притом имели что далее, то более препятствия от многих островов, которыми матерая земля почти везде окружена была. Когда казался ход безопаснейшим, то случалось им видать вдруг нечаянно впереди и по обеим сторонам землю, и сего ради принуждены были несколько раз назад возвращаться для сыскания другаго свободнаго ходу. Иногда случалось по ночам при одном ветре и при одной погоде ходить то по морю, сильно волнующемуся, то по воде тихой, а чрез несколько часов попадали опять вдруг промеж великих валов, так что судном насилу править можно было. Сие значило не иное что, как что во время тишины находились на прикрытом фарватере между островами, коих за темнотою нощною усмотреть не можно было. Чрез несколько дней, не видав земли, пришли июля 27 дня около полуночи на глубину 20 сажен. За великою темнотою нельзя было узнать банк ли тут пещаной, или матерая земля, или не острова ли там находятся, коих остерегаться надлежит. Отведывали то в ту, то в другую сторону подвигаться, но везде фарватер становился мельче. На якоре стать не отважились, ибо ветер был силен, а волны велики. Сверьх сего надлежало опасаться, чтоб не стать от земли очень далеко или бы к ней гораздо не приближиться. Напоследок принято намерение путь производить наудачу под юг, и тем вышли опять на чистое море, имея еще глубины чрез несколько часов на 20 сажен. Один остров, усмотренной 30 июля при туманной погоде, назван Туманным, к [93] которому пришед грунтом на 7 или 8 сажен, бросили в самой скорости якорь. А как воздух прочистился, то увидели, что они уже прошли остров и находятся от него в разстоянии с лишком на версту.

Весь август месяц прошел в таковых приключениях. Морские служители почувствовали в себе сильную цынготную болезнь, которою не меньше страдал и сам капитан-командор Беринг. В воде появился недостаток, того ради восприяли курс августа 29 дня на север и усмотрели скоро опять матерую землю, наподобие перервавшагося берегу, а пред нею множество островов, между которыми стали на якоре. Сии острова находятся под 55 градусом 25 минутами широты. Они названы Шумагинскими, потому что сим прозвищем назывался матроз, которой перьвой в сем мореплавании умер и там погребен был. Августа 30 дня послан штурман Андрей Гейссельберг на один из больших островов для сыскания воды. Он ездил недолго и привез с собою две воды для опыту, которые хотя не признаны за довольно хорошия, потому что явились солоноваты, однакож, понеже упускать времени не надлежало, и разсуждено было, что де лутче плохую воду иметь, нежели никакой, ибо де можно оную по крайней мере употреблять на варение, а на питье с бережливым держанием, уповательно, станет и прежней, то приказано было привесть сей воды сколько потребно. Она взята из озера. По мнению Штеллерову, которой в том спорил, чтоб ее не брать, во время прилива морская вода вливается в те озера, а при отливе опять стекает. Но ежели бы сие было, то бы вода в озерах от частаго смешения с морскою водою зделалась бы гораздо солоняе. Однако, как бы сие ни было, Штеллер причитал потом воде все худыя следствия, которыя при усилившейся цынготной и других болезнях многим людям смерть причинили.

Пакетбот стоял на месте не безопасном. Все с юга ветры могли его тревожить, а с севера находилися по берегам и в море большие камни. Сего ради торопилися как бы скоряе отправиться опять в свободное море. Но прошедшей ночи увидели на небольшом острове к норд-норд-осту огонь, и от флота мастер Хитров, яко тогдашней дежурной офицер, представлял, чтоб между тем, как послать большой бот за водою, притом бы и на малом проведать о людях, огонь оной разведших. Тогда капитан-командор Беринг за болезнию своею уже не выходил из каюты, а судном командовал лейтенант Ваксель, которой не хотел при той опасности, в коей судно находилось, малой бот отпустить далеко. Ибо, по его мнению, когда при усиливающейся [не]погоде принужден он будет искать чистаго моря, то де сумнительно, можно ли будет посланным людям подать помощь, когда им противной и сильной ветр воспрепятствует к пакетботу возвратиться. Но понеже Хитров от мнения свого не отступал и приказал оное записать в журнал, то Ваксель, предложив оное капитану-командору, получил резолюцию, что когда Хитров охоту имеет сие проведание на себя взять, то должно его отправить и притом позволить ему взять из морских служителей, кои ему покажутся. [94]

Хитров взял пять человек с собою, в числе коих находился и толмач чукоцкаго языка. Всем дано ружье и несколько мелочных вещей для подарения людем, коих найдут. Они пришли августа 30 дня в полдень к острову, которой находился разстоянием верстах в 20 от пакетбота. На огнищах огонь еще горел, а из людей никого не было, да и, впрочем, не найдено на том острову ничего достопамятнаго. Пополудни Хитров хотел возвратиться к пакетботу, но сильной противной ветр принудил его искать прибежища у другаго в стороне лежащаго острова, при коем он едва спас жизнь свою. Ибо сильныя и великия волны малаго бота чуть не поглотили, и людей из него выбросили. А сие отвращено было небольшим парусом, который Хитров прямо против опасных волн ставил, и оным их перехватывал. К великому щастию послужило то, что как от одной волны налился бот воды полон, то другою волною Хитров и с людьми выброшен был на берег. Вскоре по прибытии своем на сей остров приказал Хитров большой огонь развесть, отчасти, чтоб обсушиться и согреться, а отчасти, чтоб дать знать на пакетбот, дабы учинено было ему оттуда вспоможение. Но в то время ветр усилился толь жестокой, что должно было, во-перьвых, пакетбот привесть в безопасность. Сего ради на пакетботе, подняв якорь, стали за одним островом. Между тем наступила ночь. Хитров, видя, что судно пошло с прежняго места, токмо не зная, куда оно поворотило, ниже какое на оном принято было намерение, пришел в великую печаль и нужду. Сие продолжалось по 2 число сентября, в которой буря утихла. Но понеже он и того дня еще не возвратился, то на другой день поутру послан к нему большой бот с таким приказом, буде паче чаяния малой бот повредился, то б оной оставить на острове, а ехать бы назад на большом. И подлинно малому боту в то время, как взброшен был на берег, немалой вред учинился, и за тем нельзя было на оном ехать. Оной оставлен на острову, а Хитров прибыл назад на большом боту.

Потом отдан того ж часу приказ, чтоб, подняв якорь, итти далее в море. Токмо за сильным противным ветром нельзя было следовать далеко, но под вечер принуждены были паки искать отстою между островами. То же учинилось и сентября 4 дня. Ибо хотя в море опять и вышли, но продолжавшейся сильной противной ветр принудил их возвратиться на прежнее место. Во всю ночь продолжалась жестокая буря.

На другой день услышан на одном острову громкой крик человеческой, также и огонь был виден. Вскоре потом появились двое американцов, едущих к пакетботу в разных лодках, подобных тем, какия употребляются у диких жителей гренландских и по проливу Давискому, но в некотором разстоянии от судна остановились. Они держали в руках по палке с привязанными к одному концу сокольими крыльями. Таковыя палки употребляют американские северные народы для изъявления миролюбных своих мыслей. Казалось, что они словами и киванием призывали наших к себе на землю, а наши маханием и подарками, кои к ним бросали, старалися призывать их к себе на пакетбот. Токмо американцы на то не склонились, но возвратилися паки на свой остров. [95]

Посему принято было намерение туда к ним съездить, чего ради большой бот спустили на воду, на коем лейтенант Ваксель и адъюнкт Штеллер с 9 человеками, все вооруженные, на оной остров поехали. Усмотрев тамошней берег, большими и вострыми каменьями окруженной, остановились они от острова в 3 саженях, а паче что тогда была погода бурная. Покушалися наперед американцов, коих девять человек на берегу стояли, призывать на бот к себе ласкою и разными подарками, токмо сим ничего не успели. Американцы напротив того наших приглашали к себе на остров, чего ради Ваксель приказал трем человекам своей команды, в числе коих находился и толмач чукоцкаго и коряцкаго языков, вытти на берег и бот привязать канатом за камень. Во всех местах примечено, что чукоцкие и коряцкие толмачи не разумели языка сих народов. Однако они много пользы делали в предводительстве, потому что были смелы, и американцы почитали их, яко себе подобных. Итако, весь разговор состоял и тут в одних знаках, которые с обеих сторон засвидетельствовали всякия дружелюбныя мысли. Американцы, желая нашим услужить, дали им китоваго мяса, ибо других припасов у них не было. Кажется, что они туда пришли для китовой ловли. Ибо наши видели у берегу толикое число лодок, сколько их людей было, а юрт и женщин не видали, почему заключили, что настоящия жилища их на матерой земле находятся. Лодки были такия же, каковы прежния, вкруг обиты тюленьею кожею и не более, как только в них сесть по одному человеку. Посреди сделано круглое отверстие, в кое человек садится и кожею обвязывается вкруг себя так крепко, что в лодку ни капли воды попасть не может. На них только по одному веслу, которое с обоих концов похожо на лопату, и так ходят сии лодки не токмо между островами, которые часто по 30 и более верст промеж себя отстоят, но и на чистом море по большим волнам, хотя их иногда ими и опрокидывает. Поворотливости, с какою сии люди в столь узких и долгих своих суденках умеют содержать равновесие, дивиться должно. Сие делают они с такою удобностию, что кажется, будто никакого труда у них к тому не требуется. У сих американцов не усмотрено ни луков, ни стрел, ниже другаго какого оружия, чего нашим опасаться было надобно. Того ради пробыли на острове немалое время и ходили с американцами по оному, однако, как им приказано было, не отдалялися из виду от бота. Между тем один американец осмелился прийти на бот к лейтенанту Вакселю. Казалось, что он был старшим и главнейшим между его товарищами. Ваксель поднес ему чарку водки. Но сей напиток был оному гостю совсем незнаемой и неприятной. Выплюнув, закричал он громко, якобы жалуяся своим, как худо с ним поступают. Не было никакого способу к его удовольствованию. Давали ему иглы, бисер, железной котел, табашныя трубки и другия вещи, но он не взял ничего, токмо хотел, чтоб его выпустили на берег, чего ради его и отпустили. Напротив того, приказал Ваксель и своих людей, находившихся на острове, кликать, чтоб они шли на судно. Сие американцам не показалось, и они являли такой вид, что хотят всех трех [96] у себя удержать. Напоследок двух Русских отпустили, а толмача у себя оставили. Некоторые из них, пришед к канату, коим бот привязан был к берегу, тянули за оный из всей силы. Может быть, думали такого ж легко встянуть оной на берег, как свои малыя лодки, или хотели, чтоб он о камни у берегу разбился. А чтоб до сего не допустить, то приказал Ваксель отрубить канат. Между тем толмач кричал, чтоб его не оставили. А к отпуску его ни словами, ни маханием рук с боту не можно было склонить американцов. Сего ради выпалил Ваксель из двух мушкатонов, что как учинил было токмо в том намерении, дабы их устрашить, то оно и желанное действие имело. Американцы от необыкновеннаго сего стуку, которой от находящейся в близости горы еще более раздавался, все, яко оглушенные, упали на землю, а толмач освободился из рук их. Вскоре потом, пришед в чувство, руками и криком показывали великую злобу и давали знать, что они никого из наших не хотят видеть на своем острове. В то время настала ночь, и погода была бурная, а пакетбот стоял версты с две от острова, чего ради Ваксель не разсудил за благо искать дальняго с сими людьми обхождения.

Объявлено мною выше, что у американцов ни луков, ни стрел не примечено. Но по сему заключить не должно, что они таких орудий не имеют, паче сим подтверждается догадка, что они вышли тогда на китовую ловлю, при которой таковые инструменты не употребляются. Один американец имел на боку у себя нож повешенной, которой для особливаго его виду показался нашим, яко вещь диковинная. Длиною был он до 8 дюймов, к концу же не востер, но широк и весьма толст. Не можно угадать, к чему такой нож употребляется. Верьхнее их платье делано из кишок китовых, чулки из тюленевых кож, шапки из кожи морских львов, которой зверь на Камчатке называется сивучою, и для прикрасы пришиты разныя перья, а особливо сокольи. Нос у них заткнут был травою, которую иногда вынимали, и тогда изтекало из него множество мокроты, кою языком облизывали. Лица у них красною, а у иных разноцветными красками выкрашены были. Видом они различны, как европейцы, а у некоторых носы плоские, как у калмыков. Все были великорослы. Должно думать, что они питаются по большой части морскими зверями, коих добывают в тамошнем море, а именно: китов, манатов, сивучей, морских котов, бобров и тюленей. Видели наши, что ели они и коренья, вырывая их из земли и пред ядением только немного земли отряхивали. О других обстоятельствах их более ничего не примечено, по крайней мере в тех известиях, которыя служат основанием сему описанию, ничего не записано.

Некто утверждал, что он по реэстру слов, которой приобщен Лагонтаном к его описанию Северной Америки, некоторым образом с сими людьми говорить мог, ибо де когда он по тому реестру говорил слова, воду или дерево значащия, тогда люди на такия места на берегу указывали, где оныя вещи находятся. Но я думаю, что сие учинилось случаем, или движения тела, при произношении слов чиненныя, к разумению [97] способствовали, ибо Лагонтан не полагается в числе достовернейших путешественных писателей, а хотя бы не было и сего сумнительства, однако в разсуждении немалаго земель разстояния нельзя поверить, чтоб тамошние жители все одним языком говорили. Не упоминая, чтоб европеец, а паче француз, слова такого языка перенять и написать мог так точно, чтоб они другому народу, хотя б оной почти и тот же язык имел, вразумительны были. Итак, лейтенант Ваксель возвратился назад к пакетботу.

На другой день поутру, как приуготовлялся он оттуда к отъезду, семь человек из тех же американцов, приехав к пакетботу в семи же лодках, стали подле онаго весьма близко. Двое, вставши в лодках своих и держася за фальрепы у пакетбота, дали нашим в подарок две свои шапки и вырезанную из кости личину человеческую, которую наши признали за идола. Притом подносили они опять обыкновенной свой мирной знак, состоящей из пятифутовой палки, у которой на верьхнем и тонком ея конце привязаны были всякия перья безпорядочно. По сему явствует, что подобие американскаго калюмета с Меркуриевым жезлом, путешественниками, которые в Северной Америке бывали, описанное, не везде находится. Напротив того, даны и от наших им подарки, и они бы взошли на пакетбот, естьли бы не начал дуть ветр сильной, от котораго принуждены были в самой скорости убираться назад к берегу. По возвращении своем на остров стали они кучею и подняли великой крик, которой с четверть часа продолжали. После сего отправились наши того ж часа в путь свой. И как тот остров, на коем находились американцы, миновали, то закричали они опять из всей мочи. Сие не меньше почитать можно за дружественное засвидетельствование, коим они нашим благополучнаго пути желали, как за радостное восклицание, что от незнаемых гостей избавились.

Курс держали на пакетботе по большой части к югу, чтоб от земли отдалиться, да инако итти и не можно было, потому что ветр стоял западной и западно-южной к западу. От сего времени до самой поздной осени и до конца путешествия переменялся ветр редко инако, как между вест-зюйд-вестом и вест-норд-вестом. Посему вероятно, что в сие года время западные ветры в оных странах почти всегда продолжаются. Хотя случался иногда и восточной ветр, однако более не стоял, как чрез несколько часов и поворачивался паки к западу. От сего было нашим в произвождении обратнаго пути великое препятствие. Сверьх того погода стояла всегда туманная, так что иногда чрез 2 или 3 недели ни солнца, ни звезд не видно было, и за тем не можно было чинить никаких наблюдений для широты. Следовательно, мореплавательныя исчисления без направления остались. Какое нашим произходило от того безпокойствие, странствуя таким образом по незнаемому морю в долговременном безвестии, о том легко разсудить можно. Один офицер, при том бывшей, о сем путешествии изъяснился таким образом: «Я не знаю, может ли бедственнее и хуждьшее житие быть на свете, как ходить по неописанному морю. Я [98] говорю сие по искусству и сказать могу по сущей правде, что, будучи 5 месяцов в сем пути и не видав знаемой земли, не много спокойных часов спал, ибо находился всегда в крайней опасности, чтоб не лишиться живота своего».

Путь происходил по большой части противными ветрами и бурями по 24 число сентября, в которой день увидели наши опять землю, из высоких гор состоящую, и множество островов в нарочитом от нея разстоянии. На том месте находились они, по исчислению своему, под 51 градусом 27 минутами широты и под 21 градусом 39 минутами долготы от Петропавловской гавани. Понеже в оной день совершалась память зачатия Иоанна Предтечи, то высокая гора, на берегу стоящая, названа горою святаго Иоанна. После того думали положение берега определить точнее, положив оной под 52 градусом и 30 минутами широты, но сему капитан Чириков в репорте своем прекословит, ибо и он у сего берега был и показал оной под 51 градусом и 12 минутами, как объявлено будет о том в своем месте.

Тут ничего не произходило более, потому что для сильного южнаго ветра подойти ближе к земле не отважились, но за полезнее разсуждено было лавировать против ветру, которой вскоре потом переменился в жестокую бурю с западу, и оною пакетбот отнесен назад весьма далеко к зюд-осту. Буря продолжалась 17 дней безперерывно, чему подобных примеров, может быть, мало находится. По крайней мере, штурман Андрей Гейссельберг, о коем уже упомянуто выше, ездив чрез 50 лет в разныя части света, сказал, что не видал он никогда столь долго продолжавшейся жестокой бури. Парусами, сколько возможно, ходили немногими, чтоб не занесло их очень далеко. Октября 12 дня, когда буря утихла, находились они под 48 градусом 18 минутами широты. Но сие разуметь должно по одному корабельному изчислению, ибо за мрачною погодою нельзя было учинить никаких обсерваций.

Когда уже прежде на пакетботе многие были больны, то в сие время начала цынготная болезнь так сильно разпространяться, что редко день проходил, в которой бы кто сею болезнию не умер. И едва уже осталось столько людей здоровых, сколько потребно было к управлению судна.

При сих обстоятельствах весьма трудно было принять резолюцию, куда путь восприять. Стараться ли еще, чтоб возвратиться сего лета на Камчатку или у американских берегов искать пристани и там зимовать? Взирая на общее злоключение, на поздное года время, на недостаток в свежей воде и на весьма далекое от Петропавловской гавани разстояние, казалось, что кроме последняго способа спастись нельзя, однакож перьвое определение было в произходившем на пакетботе совете. Понеже ветр повеял благополучной, то шли наши паки на север, а октября от 15 дня на запад. Они проехали мимо одного острова, которой надлежало было им видеть еще на прежнем их пути, как то показывала чиненная ими о их плавании морская карта, и Штеллер объявлял, что будто около тех мест, как шли еще вперед к Америке, действительно землю и видели. Но в [99] морских журналах о том ничего не показано. Да и невероятно, чтоб стали земли искать в толь дальном разстоянии, ежели бы она еще прежде усмотрена была гораздо ближе. Может быть, что в означении курса на карте учинена ошибка, которая на незнаемом море скоро произойти может. Или нельзя было, вперед идучи, видеть онаго острова за туманом. Ему дано имя Святаго Макария, другие же после того в западной стороне усмотренные острова названы именами Святаго Стефана, Святаго Феодора и Святаго Авраама. Два острова, к коим октября 29 и 30 чисел приближились, без наименования оставлены, потому что они положением, величиною и прочим внешним видом явились подобны перьвым двум Курильским островам, за кои и почтены были. Сего ради поворотили наши курс свой к северу, а надлежало было, как после оказалось, только дни чрез два продолжать путь к западу, чтоб войти в Авачинскую гавань. Для сей причины называю я их островами обманчивыми (Isles de la Seduction), а учинившейся от них обман произвел по себе весьма худыя следствия.

Понеже чаяннаго против западу берегу Камчатскаго не видно было, следовательно, при столь поздном года времени не оставалось надежды к сысканию гавани, а людем при своих недостатках и болезнях на стуже и мокроте безпрестанно работать надлежало, то всяк пришел в отчаяние. Дошло до того, что матрозов, определенных к рулю, водили двое другие больные, кои еще несколько ходить могли. Когда один не мог больше сидеть и править, то сажали на место его другаго не в лучшем состоянии. Парусов много подымать нельзя было, потому что в случае нужды некем было подбирать оные. К тому ж они уже изтончали и погнили, так что от сильнаго ветру разодрались бы они все на мелкия части, а других вместо их приготовить за недостатком людей нельзя было. Безпрестанные дожди начались переменяться в град и в снеги, ночи от времени до времени становились долее и темняе, а с тем и опасность умножалась, потому что на всякую минуту надлежало бояться, чтоб судно не разбилось. В то ж время в воде был почти крайней недостаток. Немногие люди, кои еще на ногах ходили, не могли сносить многой работы, они извинилися невозможностию и желали себе скорой смерти, которую почитали необходимою, и далеко ее предпочитали бедственной своей жизни. Пакетбот был дни с два без всякаго управления, носился по воде, равно как колода, оставленная во власть волнам и ветрам. Нельзя бы было тогда пришедших в отчаяние людей принуждать к работе строгостию. Гораздо лучше командующий лейтенант уговаривал матрозов ласкою, дабы они о помощи Божией не совсем отчаявались, но паче бы последния силы к избавлению своему приложили, которая, может быть, скоряе воспоследует, нежели как думается. На сие некоторые склонившись, остались на деке и принялися дело свое исправлять, пока у них мочь будет.

В сем состоянии находился пакетбот, как пошли на нем поутру рано 4 ноября к западу, не зная ни градуса широты, ниже в каком разстоянии от Камчатки тогда находились. Но сего и знать было не по чему, ибо чрез [100] долгое время не учинено никаких обсерваций, от чего корабельное исчисление, не будучи чрез долгое время поправлено, становилось день ото дня сумнительнее. Между тем остался только западной курс, коим надежда еще была на Камчатку возвратиться. Коль велика была у всех на судне радость, как вскоре после того поутру около 9 часа увидели землю! Старалися к ней приближиться, но она находилась еще в дальном разстоянии. Сперьва видны были токмо верьхи гор, снегом покрытые. А когда надлежало было к ней пристать, то наступила ночь, чего ради за полезнее разсуждено лавировать по морю, чтоб судно не подвергнуть опасности. В сем намерении столько парусов поставили, как можно было с ними управиться. Но следующаго утра увидели, что большая часть канатов на правой стороне пакетбота перелопались. Тогда все грозило всеконечною погибелью; люди почти все были больны, и для того не с кем было отвратить сего злоключения.

Лейтенант Ваксель, отрепортовав о сем капитана-командора, получил от него приказ, чтоб собрал всех обер-и унтер-офицеров и имел бы о том совет. В совете довольно разсуждаемо было о настоящей опасности, ибо судно для худаго такелажу к дальнему пути неудобно стало. Небезъизвестно было, что и запасные канаты также были ломки. В самое время советования еще некоторые канаты лопнули. Болезни и в воде недостаток час от часу умножились. Как прежде безпрестанная мокрота производила великое неудобство, то теперь настала стужа тем чувствительнее, что от позднаго осенняго времяни не оттепели, но паче больших морозов ожидать надлежало. По всему вышеписанному принята резолюция такая, чтоб как-нибудь к усмотренной земле пристать, дабы по крайней мере спасти живот свой. А может быть, удастся и пакетбот завесть в безопасное место. Буде же сего невозможно, то надлежит жребий свой предать во власть провидению.

Того ж часа, парусы подняв за слабостию машт хоть немногие, стали курс держать к земле оной. Ветр дул к северу, а они шли на вест-зюйд-вест и на зюйд-вест, имея под собою глубины 37 сажен и грунт пещаной. Потом часа чрез два, что было пополудни в 6 часу, пришли на глубину 12 сажен, где грунт был пещаной же. Тогда бросили якорь, с коим выпустили канату до трех четвертей длины его, но в начале 7 часа канат лопнул. Ужасныя волны нанесли пакетбот на камень, о которой дважды сильно ударен был, хотя показывал глубины на 5 сажен. В то же время волны хлестали чрез все судно столь жестоко, что оно от того трещало. Бросили другой якорь, но канат у него прежде треснул, как еще не успели приметить, зацепил ли он за дно морское. При всем оно послужило еще то щастие, что больше якорей не было изготовлено. Они бы в нужде, в которой тогда находились, на сем опасном месте бросили бы и последней, и оной бы потому ж потеряли, ибо большая волна, подняв пакетбот, кинула оной чрез камень в то самое время, когда еще якорь к брошению в море изготовляли. Вдруг стали на тихой воде, где глубины было 4½ сажени, грунт же пещаной, саженях в 300 от берегу. На другой день [101] увидели они, какое прибежище щастие им даровало и каким чудесным образом милосердное провидение их привело к сему, хотя весьма опасному месту, однако из всех в окружности лежащих единому, где им еще спасение свое найти можно было. Со всех сторон явились великие камни, далеко в море простирающиеся, кроме сего единаго места. Кажется, что в прежния времена подводные камни, чрез кои перешло судно, также составляли оной берег и, может быть, оторваны от него землетрясением. Они протягаются вдоль по берегу, и чрез них туда находится узкой проход, самой тот, на которой наши, по щастию своему, попали. А ежели бы они хотя на 20 сажен севернее или южнее шли, то бы судно всеконечно разбилось, и в темную ночь нельзя бы было спастися ни одному человеку.

Понеже нужда привлекла тут зимовать, то перьвое старание было землю осмотреть и сыскать к зимованию выгодное место. Бот изнуренными матрозами, кои с утра до обеда немного отдохнули, не без великаго труда на воду был спущен. Ноября 6 дня в начале 2 часа пополудни поехали на оном лейтенант Ваксель и адъюнкт Штеллер. Они застали землю, снегом везде покрыту. Изтекающая из гор речка и не в дальнем разстоянии от того места, где наши пристали, впадающая в море, еще была незамерзлая и имела воду светлую и здоровую. Токмо лесу ни на строение, ниже на дрова не видали, кроме что морем принесено и выброшено туда было, да и то лежало уже под снегом, и скоро онаго достать не можно было. Из чего же строить избы или казармы? Где держать больных? Чем защищаться от стужи? При показанной речке находились много бугров пещаных, а промеж их нарочито глубокия ямы. Разсуждено было ямы внизу несколько вычистить и сверьху накрыть парусами, дабы по крайней мере можно было прожить в них до того времени, пока сыщется столько приноснаго лесу, сколько к строению казарм потребно. Под вечер, приехав назад на пакетбот, отрепортовали капитану-командору, что ими усмотрено.

Определено было послать следующаго утра столько людей, сколько еще ходить могут, для приуготовления, во-перьвых, некоторых ям промеж пещаных бугров к пребыванию больным, что и учинили. Ноября 8 дня начали больных возить на берег, но некоторые в ту же минуту умерли, как только из интрюма на свободной воздух выведены были, другие, будучи на деке, иные в боту, а некоторые как только на берег выведены были, конец жития своего возъимели. Тут увидели наши, с коликою жадностию прибегали к мертвым телам песцы, коих безчисленное множество там находилось, знатно, что они еще никогда от людей пуганы не были. По-видимому, наши были перьвые пришлецы на сию землю, того ради песцы их и не боялись и прочь не бегали, хотя кто к ним и подходил весьма близко. С великою силою отогнали их от тел мертвых. Они объели у некоторых руки и ноги, пока еще в землю закопаны не были. По сему обстоятельству уже тогда догадались, что та земля остров. И подлинно так было, о чем после того больше удостоверились. [102]

Ноября 9 дня вынесли на берег капитана-командора Беринга, окутанного от внешняго воздуха, четыре человека на носилках, зделанных из двух шестов и веревками перевязанных. Для него приготовлена была особая яма. На всякой день больных выносили. На всякой день и умирало их по нескольку, коих погребали. Ни один из тех, кои еще на пакетботе больны лежали, не выздоровел. Но то были люди наипаче такие, кои сами от беззаботливости и робкости подали к тому причину, что цынга в них столь сильно распространилась. Болезнь сия начинается слабостию по всему телу, делает человека ко всему непроворным и скучливым, ум приводит в уныние и от времени до времени при малом движении причиняет удушье. Посему немощному желается лучше лежать, нежели прохаживаться. Но сие ему наибольше вредительно. Потом последует лом во всех членах, ноги пухнут, лице все желтеет, по телу выступают синия пятна, из роту, а особило из десн, кровь идет, и все зубы начинают шататься. Тогда больному обыкновенно не хочется тронуться с места. Жить или умереть почитает он за равномерное. Все сей болезни степени видны были на пакетботе. У некоторых больных примечена была крайняя боязливость, что они от всякаго крику, без коего, однако, на судне обойтись не можно, тотчас в великой страх приходили. Притом многие были с хорошим аппетитом, не думая про себя, что они столь больны, как то действительно было. Ибо когда приказано было больных сводить на берег, то они, сему весьма обрадовавшись, встали на ноги, надели на себя платье, думая, что они теперь скоро оздоровеют. Но, вышед из своего места, находившагося в интрюме пакетбота, где был воздух задхлой и многими худыми частицами наполненной, на дек и на вышней свободной воздух, тотчас пали оземь мертвы. Те изрядно в сем случае поступили, кои не поддавалися болезни, береглись от всегдашняго лежания и принуждали себя, сколько возможно, ходить и быть в движении, также и те, кои по веселому их нраву всегда при прежней бодрости остались. Такой человек делал и другим великую пользу примером и советом своим. Особливо примечено было сие в офицерах, которые по командам своим всегда имели дело и, дабы ничего упущено не было, время препровождали по большой части на деке и почти всегда в движении находились. Им нельзя было приходить в робкость, имея при себе Штеллера, которой не токмо болезни телесныя, но и смущенной дух пользовал, ободряя всякаго веселым и приятным своим обхождением. Одному только капитану-командору сие не помогало. Немолодыя лета и темперамент его были причиною, что он более склонности имел к покою, нежели к движению. Напоследок не стал он никому доверять и всякаго почитал себе неприятелем, так что и Штеллер, котораго он прежде весьма любил, больше к нему допущен не был. Ваксель и Хитров до приходу к сему месту были в нарочитом здоровье и прожили на пакетботе всех долее, потому что им желалось, дабы все наперед перенесено было на берег, также что на судне для них более выгодности было. Но от сего почти крайнее неблагополучие им последовало. Недостаток ли в движении, или исходящия от больных из [103] интрюма пары произвели сие действие. В немногие дни зделались они так больны, что 21 ноября надлежало их свесть долой с судна. Они сведены были на берег таким же образом, как и прочие. И понеже искусство уже научило, как при выходе из судна и при вступлении на свободной воздух поступать должно, то окутали их плотно и не давали им скоро принимать в себя свободным дыханием внешняго воздуха, пока помалу ко оному опять не привыкли.

Потом оба пришли в прежнее здоровье, но Хитров пожже, нежели Ваксель, а капитан-командор Беринг декабря 8 дня там скончался, чего ради в честь его тот остров назван Беринговым островом. Он был датской нации и в малых летах еще ходил морем в Индию и Америку. Неусыпное старание безсмертныя славы императора Петра Великаго о учреждении морскаго флота возбудило в нем охоту искать щастия своего в России. Я нашел в некоторых записках, что в 1707 году служил он при Российском корабельном флоте лейтенантом, а в 1710 — капитан-лейтенантом; когда он пожалован капитаном, того заподлинно показать не можно. Таким образом, служив при Кронштате во флоте с самаго его начала и находившись при всех в тогдашнюю с Швециею войну морских предприятиях, присовокупил он к надлежащей по своему чину способности и долговремянное искусство, которое наипаче учинило его достойным к чрезвычайным делам, каковыя то были двукратныя на него положенныя проведания. Только о том сожалеть должно, что он жизнь свою скончал таким нещастливым образом. Можно сказать, что он еще при жизни почти уже погребен был. Ибо в яме, в которой он больной лежал, песок, со сторон всегда осыпаяся, заваливал у него ноги, коего он напоследок больше огребать не велел, сказывая, что ему от того тепло, а впрочем де, он согреться не может. И так песку навалилось на него по пояс, а как он скончался, то надлежало его из песку вырывать, чтобы тело пристойным образом предать земле.

Подобному злоключению подвержено было и другое судно, которым командовал капитан Чириков, о коем объявлено уже выше, как он июля 27 дня от дальнейших американских берегов в обратной путь отправился. Он чувствовал все те же препятствия, которыя имел капитан-командор в своем путешествии. Всегдашней противной ветр, всегдашнее замешательство от берегов и островов, коих, к великому своему сожалению, идучи к Америке, он не видал, его безпокоили. А сверьх сего имел он еще и то неудобство, что, лишившись двух своих ботов, не мог нигде запастись свежею водою. Сентября 20 дня пришел он под 51 градус и 12 минуту высоты полуса к берегу, которой, по всякой вероятности, есть тот же, у коего, спустя после того 4 дни, был и капитан-командор Беринг. Берег окружен был каменьями, из-под воды торчащими, чего ради употреблены были все силы к избежанию опасности, которой подвергнули бы себя необходимо, естьли бы ближе подвинулись к оному берегу. Другова не было, как чтоб стать в 200 саженях от берегу на якоре. Из тамошних жителей приехали к пакетботу 21 человек, каждой в особой коженой [104] лодке, показывая вид дружеской, якобы желают помощь оному подать, и притом весьма дивились пакетботу так, что не могли на него довольно насмотреться. Но некому было говорить с ними, также не можно было там стоять долго, ибо канат якорьной, обтершись о камни, лопнул. Капитан Чириков старался только о том, чтоб вытти опять на свободное море, что, хотя и учинилось, однако путь за продолжившимися по большой части противными ветрами происходил таково же медленно. Как начал появляться в свежей воде недостаток, то искусились на пакетботе оной наградить тем, что морскую воду перегонять стали. А хотя сим соль из ней вывели, токмо обыкновенная в ней горькость осталась. Между тем не нашли инаго способу к содержанию себя водою, как что перегоненную морскую воду мешали с оставшеюся еще свежею водою по половине и раздавали малыми порциями, чтоб долее ее стало. Какая же была радость, когда при сей нужде дождь шел? Тогда пробавлялися скопленною дождевою водою, которую из парусов выжимали. Можно себе представить, что сие обстоятельство принесло с собою и болезнь цынготную, которая также и у капитана Чирикова многих жизни лишила. Он сам с 20 сентября находился безпрестанно болен. Сентября 26 дня умер констапель Иосиф Качиков, октября 6 дня — лейтенант Чихачев, 7 — лейтенант же Плаутин. Напоследок, 8 октября увидели Камчатку, а 9 числа вошли в губу Авачинскую. 10 числа хотел было профессор де Лa Кроер, которой также давно уже был болен, сойти с судна на берег, но как только взошел на дек, то, упадши на пол, умер. Из 70 человек, на пакетботе находившихся, всех умерло в разныя времена 21 человек. Штурман Елагин был один еще здоров из офицеров. Им приведен пакетбот 11 числа назад в Петропавловскую гавань, от коей с лишком 4 месяца были в отлучке.

Следующею весною капитан Чириков по выздоровлении своем ходил по морю, не увидит ли где капитана-командора, а после того отправился в Охотск, где ожидал из Санкт-Петербурга указа, что чинить ему повелено будет. По возвращении его в Санкт-Петербург пожалован он в капитаны-командоры, но вскоре потом скончался, заслуживши себе честь не токмо искуснаго и прилежнаго офицера, но и праводушнаго и богобоязненнаго человека, чего ради память его у всех, кои его знали, в забвение не придет.

Теперь возвращаюся я паки к объявлению о Беринговом острове, где незадолго пред кончиною капитана-командора случилось еще сие нещастие, что наши главнейшаго своего утешения и единаго способу, коим надеялися из сего злоключения свободиться, а именно судна своего лишились. Оно стояло, как выше упомянуто, против свободнаго моря на якоре. На нем не оставлено было ни человека для караулу, ибо немногие люди, которые еще ходить могли, употреблены были на острове к присмотру за больными и к исправлению других дел. В ночи на 20 число ноября возстала с ост-зюйд-оста жестокая буря, которою канат у якоря перервало, [105] а судно близ того места, где наши пребывание свое имели, прибило к берегу и в глубину футов на 9 песком занесло. Знатно в то же время оно и на дне и по бокам весьма повредилось, ибо после усмотрено было, что во время приливу морская вода снизу в оное входила, а при отливе опять вытекала. От сего пропало в нем много муки, круп и соли, а что при убывании воды мало-помалу хотя спасено было, однако тому немалой вред причинился. Но притом должно было почитать еще то за особливое щастие, что судно к берегу прибито, а не в море унесено было. Ибо как бы им в сем случае можно было с сего пустаго острова назад возвратиться, потому что не находилось на нем никакого лесу, из коего бы могли построить новое судно? А тогда осталась еще надежда, что, хотя бы пакетбот сам явился негоден, но можно будет из онаго зделать небольшое другое судно к возвращению своему на Камчатку. Токмо о сем тогда еще не думали. Все отдалися на волю проведения и старались по возможности препроводить жизнь свою, к чему учинили следующия распоряжения.

Первое попечение было, чтоб проведать обитаемую ими землю: какого она состояния? Есть ли на ней люди, от коих можно получить себе помощь или коих опасаться должно? Какие звери или другая произведения натуры там находятся? Нет ли где в отдаленных местах к строению или к топлению удобнаго лесу? Материк ли она есть, или остров? Ибо сперьва знать о сем нельзя было. По видимым в дали каменным горам казалось, что то матерая земля. Да и может быть, что матерая земля в прежния времена до сих мест доходила и что сия часть трясением земли от ней оторвана. Понеже наши находилися на восточном сего острова берегу, то посланы были люди сперьва к северу и к югу, кои столь далеко ходили, сколько дозволили им ходу простирающиеся в море высокие камни. Иные возвратились чрез 2, а другие чрез 3 дни. Все согласно показали, что они не токмо людей, но и следов их не видали. А по берегам везде усмотрели множество морских бобров, таких же, которые на Камчатке называются бобрами, но их свойственнее надлежало было именовать морскими выдрами (Lutra Marina Marggranii, Brasiliensium Icya, siue Curigueibeiu.); внутри же острова видели немалое число песцов голубых и белых. И понеже как помянутые бобры, так и песцы людей не боялись, то по сему заключить должно, что сии звери прежде их других людей не видывали. После сего отправлены люди внутрь острова, которые перешед около 15 верст, взошли на высокую гору и усмотрели к западу такое же чистое море, какое в виду имели к востоку. Чрез то наши удостоверились, что они на острову находятся. Стоячаго лесу нигде не найдено, да и наноснаго чрез всю зиму столь мало сыскано было, что едва на жжение стало. Ибо принуждены были вырывать оной с великим трудом из-под снегу. А как снег сошел, то уже в нем недостатку не было, и то есть доказательством, что неподалеку оттуда находится земля с лесом, откуда оной приносится. Ширину сего острова положили наши на самом [106] широком месте с лишком на 20 верст, а длину онаго, которая простирается от юго-востока к северо-западу, точно не проведали. Оной лежит с устьем реки Камчатки под одною высотою полуса, и разстояние между обоими местами в следующем пути изчислено на 30 миль немецких, то есть около 200 верст. Везде по нему находятся высокия горы и камни, а промеж их в долинах по большой части текут хорошия речки, высокою травою обростшия. При немногих речках ростет и тальник низким кустарником, но оной к употреблению не годится, потому что ветьви его толще перста не бывают. Старалися искать, не найдется ли где у берегу безопаснаго места для судов к отстою, токмо не сыскали. Во время приливу вода там прибывает до 7 и до 8 футов. Из зверей других не видали, кроме предъявленных песцов, больше голубых, нежели белых. Но шерсть у них не так мягка, как у сибирских, чему разность корму и воздуха причиною быть может.

Предосторожность требовала, чтоб учинить смету, сколько съестнаго припасу осталось и на коликое время его станет. Потому разделили порции, которыя от времени до времени, хотя еще человек с 30 на острову от болезней померло, так малы стали, что нельзя бы было никому оными прожить, ежели бы недостаток мясом морских зверей не награжден был. Муки 20 пуд оставлено для предбудущаго пути, когда щастие послужит приготовить новое судно к возвращению на Камчатку. В сем случае никакого преимущества наблюдаемо не было. Офицеры и рядовые получали по равной порции. Все ели вместе, которые в одной яме жили. Кажется, что состояние натуральной свободы и равенства тут возстановлено было. Того ради и не можно было вести по регулам команды, ибо по смерти капитана-командора, хотя лейтенант Ваксель оную и принял, однако не смел никого штрафовать, опасаясь, чтоб за то ему отмщено не было.

Что надлежит до морских зверей, коими наши питались, то сперьва употребляемы были к тому вышепомянутые бобры, но мясо их, а особливо самцовое весьма жестко и вязко, как кожа, так что едва жевать его можно. Чего ради принуждены были резать оное мелкими кусками, кои не жевав глотали. В бобре одного мяса без костей фунтов с 50, требушиною и кишками от большой части больных кормили. Штеллер некоторых из сих морских зверей описал обстоятельно, и сие описание напечатано во 2 томе «Комментариев» здешней Академии. В оном, выхваляя мясо бобровое лекарственным от цынготной болезни, утверждает, якобы больные от онаго выздоровели. Но сколько же больных, кои также если оное мясо, умерло? Болезнь продолжалась немалое время, и потому выздоровление от ней можно причитать и другим причинам. Били множество бобров и не для употребления их в пищу, но также ради изрядной их шерсти, ибо китайцы на границе при Кяхте каждаго бобра по 80 и по 100 рублей покупают. Сие было нашим некоторым утешением. Таких кож накопили они до 900, которыя всем разделены были. Но всех щастливее был Штеллер. Он, яко медик, получил себе многая кожи в подарок, а иныя купил у тех, которые, будучи в сумнении, увидят ли они [107] опять людей, коим бы те бобры надобны были, мало их почитали. Сказывают, что одна его доля состояла из 300 бобров, коих он с сего острова на Камчатку и в Сибирь с собою вывез. Сии звери, хотя научились помалу ловцов своих бояться, однакож часто находили и таких, которые спали или сходились. В последнем сем случае казались они быть в таком восхищении, что мало труда и уменья требовалось к их убитию.

Еще в начале зимы выброшен был морем на остров мертвой кит, чему наши весьма ради были, хотя 5 верст ходить к нему принуждены были. Длиною он был около 8 сажен, и, может быть, носило его по морю немалое время, ибо жир его несколько кисловат был. Однако не препятствовало сие употреблению его в пищу. Наши называли его провиантским своим магазином, потому что он им всегда надежен, ежели других зверей не достанет. Жир резали в мелкие четыреугольные куски и в воде долго варили, чтоб большая часть изтекающаго из него сала от онаго отделилась, а что оставалось жестко и жиловато, оное, равно как и самое мясо, не жевав, глотали. По сем под весну выкинуло море им еще такого же кита, прежняго свежае, которой употребляли они в пищу таким же образом.

В марте месяце бобры скрылись, а на их место появился другой зверь, которой на Камчатке по долгим волосам по обе стороны рта его, как у кошек торчащим, называют котами морскими. Сей зверь находится также за экватором во многом числе, где Дампиэр онаго описал и называл морскими медведями. Западной того острова берег якобы покрыт был ими. Ибо они водятся семьями, так что один самец имеет у себя по 15 и по 20 самок, которых со всеми их детьми держит при себе как в море, так и на берегах до тех пор, пока дети поведутся особыми семьями. Самые большие из них весом тянут по 18 и по 20 пуд. Сей зверь весьма дик и боек, и за тем нельзя подходить к нему близко. Но его и не промышляли, кроме когда крайняя нужда того требовала. Ибо мясо имеет вкус весьма противной, а кожа почти не к чему не годна, разве что от самых молодых или от выпоротков, коих кожи некоторые на шубы употребляют. Их били по большой части сонных, потому что старые, когда весною очень разжиреют, подобно как настоящие медведи зимою, спят месяца по два, ничего не жравши.

А как и сей зверь в конце маия месяца с острова отдалился, то чрез некоторое время другаго пропитания не было, кроме что от тюленей, но они были более обыкновенных и такие, коих на Камчатке «лахтан» называют. Величиною они с быка, и весу в них будет пуд по 20. Но понеже мясо их вкусом противно и скоро приедается, то по щастию, стали иногда попадаться молодые морские львы, которые в пищу гораздо лучше годились.

Морские львы суть такие звери, которые на Камчатке называются «сивучами». Они вдвое более самых больших морских медведей. Весом тянут по 36 и по 40 пуд и шерстью, состоящею из коротких и желтых волосов, от прочих зверей разнствуют. Понеже они за морскими котами гоняются, [108] то может быть, что по сей причине коты в толь великом множестве на берега выходят, а морские львы на оном редко видны. Они садятся больше по большим камням, в некотором разстоянии от берега находящимся, которые, по-видимому, брошены туда с материка землетрясением. На них сидя, подымают они ужасный рев, которой за три и за четыре версты слышан бывает. Все другие звери разбегаются, как только сего льва услышат. Их страшной и лютой вид являет, что они злы в драке, сего ради наши на них напускать не скоро отважились. Старых убили немногих, да и то сонных, а молодых случалось убивать чаще, коих мясо особливо вкусно показалось. Они уже описаны Дампиэром прежде Штеллера, и сходствуют с обыкновенными львами несколько длинными вверьх стоящими волосами, кои у самцов около шеи бывают.

Наконец питалися наши иногда и мясом того зверя, которой по-русски, равно как по-голландски и по-аглински «морскою коровою», от гишпанцов же «манаты», а от французов «ламентин» называется. Можно было думать, что сходство их с коровами весьма велико, когда разные народы и путешествующие, кои, конечно, друг друга не знали, с самаго перьваго взгляду, когда незнаемой вещи дается какое имя, согласно так назвали. Но сходство сие состоит только в рыле, которое, как думать надлежит, прежде прочих частей тела и, может быть, сначала только одно, увидели. Ибо у сего зверя нет ни рогов, ни стоящих вверьх ушей, ни ног, ниже другаго, чем бы походил он на корову, паче подобен он тюленю, только несравненно его более. Напереди у него две ласты, коими плавает, а между ими у самок находятся титьки, коими они кормят детей своих. Сие сходство членов с человеческими, а паче когда самки могут употреблять ласты к держанию детей своих у титек, подало причину к наименованию их у гишпанцов «манатами», то есть зверем, имеющим руки. Ибо гишпанцы ласты их уподобили рукам человеческим. «Ламентином» же французы назвали потому, что он громко не кричит, но аки бы воет, или стонет. Христофор Колумб почел сего зверя за сирену, какия описаны у древних авторов. Когда морская корова плавает по морю, тогда выставляет из-под воды обыкновенно часть спины, которая кажется наподобие обращенного вверьх дном корабельнаго бота, по морю плавающего. Сей зверь водится не токмо в тамошнем, но и во всех морях около Азии, Африки и Америки. И потому некоторые путешествующие, как-то Лопец, Дампиэр, Колб, Аткинс и Лабат об нем упоминают, но в некоторых обстоятельствах себе прекословят, что и причину подало Клузию, Ионстону, Раиу, Клейну, Артелу, Линнею и другим к неисправностям в натуральной истории, к поправлению коих Штеллерово описание едва достаточно ли быть может. Особливой род сего зверя находится также в реке Амазоновой в Южной Америке, которой господином де Ла Кондамине в путешествии его описан. В «Тюбингских ученых ведомостях» 1752 году на странице 74 при объявлении о Клеиновой истории о четвероногих упоминается о морском звере, находящемся в Ледовитом и Камчатском морях и от тамошних [109] Русских жителей по белой его коже «белугою» называемом, которой сочинитель почитает за одно с морскою коровою, или с манатом. Но в том я с ним согласиться не могу. Морской зверь белуга, которой от рыбы белуги, в Волге-реке находящейся, различать должно, хотя еще совершенно неизвестен, однако некоторыя свойства, мне об оном объявленныя, к разпознанию онаго от морской коровы довольны. На нем есть кожа белая, по которой и прозван, а на морской корове кожа черная. На белуге редкая шерсть, а морская корова совсем гола. Белуга питается рыбою, а морская корова травою. Белуга заходит иногда в Охотское море и является около устья реки Уди, в которой тогда морская рыба прибежище от онаго ищет, что жителям Удскаго острога причиняет богатую ловлю, но о морской корове в тамошнем море не слышно. Да и не то же ли доказывается различностию Российских имен, и что оба имена употребительны в одних местах, например на Камчатке и в Анадырском остроге, где оба звери Российским жителям известны? О сем я находил за потребно упоминать, потому что оной артикул в «Тюбингских ученых ведомостях», кажется, сочинен бывшим со мною в путешествии товарищем покойником профессором Гмелиным, дабы другие истории натуральной писатели, смотря на такого искуснаго сочинителя, не взяли повод к ошибкам, а Гмелинову ошибку одному запамятованию приписать должно. Я возвращаюсь к прежнему, чтоб объявить, какое наши пропитание от морских коров имели. Некоторые из тех, коих ловили, были величиною с рыла до самаго конца хвоста по 3 и по 4 сажени, а весу в себе по 200 пуд имели. Одного ставало с довольством на две недели. Притом мясо было весьма вкусно, как самая добрая говядина, а молодых зверей, равно как телятина. Больные чувствовали немалое себе облегчение, когда они вместо противнаго и жесткаго боброваго мяса от манатов ели, только трудно было осачивать сего зверя. На землю не выходил он никогда, но приближался только к берегу, чтоб жрать морскую траву, которая подле берегов ростет или морем выкидывается. Сей хорошей корм, может быть, много способствует, что мясо онаго не как других зверей, рыбою питающихся, противнаго вкусу не имеет. Молодые звери, в коих весу было с лишком по 30 пуд, оставалися иногда после отлива морскаго между каменьями на суше. При сем убивать их способно было, а старые, будучи осторожнее, убиралися от берегу далее с отливом заблаговременно, и ловили их не инако как острогами с привязанными к ним долгими веревками. Но иногда веревки изрывались, и зверь уходил, ежели скоро не успевали поколоть его в другой раз. Впрочем, сей зверь видим был и зимою, и летом. Жир на нем, как на свиньях, толщиною перста на три или на 4, оной топили и употребляли наши вместо масла. Также и мяса несколько бочек в запас насолили, которое на возвратном пути, о коем теперь предлагать имею, великое делало им в провизии подспорье.

В конце месяца марта 1742 году, когда снег с земли сходить начал, созвал лейтенант Ваксель оставшихся морских служителей, коих числом [110] 45 человек было, для имения совету, как легче и способнее будет на Камчатку возвратиться и какие меры к сему концу принять должно. По сем самой последней матроз давал свой голос не меньше, как и офицер командующей. От сего произошли разныя мнения, и в том числе некоторыя совсем неосновательныя, коих надлежало доводами опровергнуть и совсем уничтожить, дабы надежнейшему и полезнейшему способу место дали. Например, думали некоторые, что надлежит де на корабельном боте зделать дек из парусины и привесть оной в такое состояние, дабы на нем по морю итти можно было, и на оном бы послать 6 человек прямо под запад, которые бы подали на Камчатке известие о состоянии людей, на острову находящихся, и требовали бы оттуда помощи. Сие возможно бы было в тихую погоду, но мог ли кто поручиться, что во время сего пути бури не будет и бот волнами не затопится? Известно ли было, что капитан Чириков или другое какое мореходное судно, кое бы на вспоможение притти могло, находится подлинно на Камчатке? В каком бы сумнении не остались ли прочие на острове? Что им делать между тем временем, пока им с Камчатки помочь придет? Сидеть ли им праздным и подвергнуть ли себя той опасности, чтоб еще другую зиму на острове проводить? Сии обстоятельства всякому явствовали. Наконец, разсуждено за полезнее с самаго начала избрать такой способ, которой бы не токмо прежняго надежнее был, но коим и можно бы было всем на острову обретающимся в одно время оттуда отправиться.

Сего ради некоторые предлагали, что стараться надобно содвинуть пакетбот с берегу на глубину и, где повредился, починить, дабы на нем опять итти можно было. Но как сие учинить? У пакетбота дно занесено было песком в глубину до 8 футов. Не знали, цело ли оно, или нет. Может статься, что и все переломалось. Но хотя бы оно и цело было, однако наличное число людей не довольно бы было, чтоб спехнуть его на воду. Где ж взять было бревна, чтоб из песку его вырыть? Канал копать пред ним в море, как от некоторых предложено было, для спуску онаго в прибылую воду, нельзя было потому, что берег, на коем пакетбот стоял, состоит из подвигающагося песку, которой при копании канала всегда бы оплывать стал, о том не упоминая, что приходящим приливом всегда б множество песку опять наносило, и от того труды были бы тщетны.

Для сих причин Ваксель и Хитров предложили, что можно де пакетбот разломать и из частей его построить судно поменьше, на коем бы всем с провизиею на две недели уместиться. Сим де можно будет всем купно свободиться из нужды. Ежели же последует паки неблагополучие, то все вместе и друг другу завидовать не станут. Сие предложение единогласно апробовано было, но как за благо обретено сочинить писменное о том определение, под которым бы каждой подписался, то при подписке уродились новыя сумнения. Некоторые не хотели подписаться для того, дабы быть без ответу в разломке судна, построеннаго на казенном коште, однакож те сами в собранном вновь совете, большинством голосов побеждены будучи, напоследок на общее мнение склонились. Потому в начале [111] апреля месяца начали пакетбот разснащивать и ломать. Сия работа продолжалась целой месяц, за которую сами офицеры всегда перьвые принимались, дабы рядовых своим примером наивящше побудить к прилежанию.

Самое большое затруднение состояло в том, что не знали, кому бы поручить смотрение над строением новаго судна. Ибо хотя взяты были в сей путь трое корабельных плотников, но все на острову померли. По щастию, сыскался сибирской казак урожденец города Красноярска Сава Стародубцов, которой при строении в Охотске пакетботов употреблен был к плотничному делу, и принимался за сие дело, ежели только пропорция судна ему показана будет. За сию его услугу награжден он после чином сына боярскаго, когда по возвращении морской команды Енисейской провинциальной канцелярии о том предложено было. Маия 6 дня заложили судно длиною по килю в 40, шириною в 13, а глубиною в 6 футов. В конце того ж месяца вставили все штевени и в перьвых числах июня начали оное снаружи и изнутри обшивать досками. Было то судно с одною маштою и с одним деком. В корме зделана каюта, а в носу кухня; на каждой стороне находились по четыре весла. К конопачению пеньки и старых канатов было довольно. Но понеже в смоле было оскудение, то пользовались следующим способом. Взяли новой канат якорьной, которой в воде еще не был, разрубили его на части длиною по футу и, развив крученыя веревки, наклали их в большой медный котел, которой покрыли плотно деревянною крышкою, а посереди крышки зделали небольшее отверстие. Потом, взяв деревянное судно и зделав к нему равномерную с отверстием крышку, закопали оной по самую крышку в землю. На сие судно поставили медной котел вверх дном, так, что крышка на крышку, а отверстие на отверстие легли плотно. Котел обсыпали землею столь высоко, чтоб огонь не мог проходить до деревянного судна. После сего расклали огонь около меднаго котла, котораго большая половина поверьх земли стояла. Находящаяся в канатной пенке смола от жару разтопилась и стекла в нижнее деревянное судно. Сим способом достали себе смолы столько, что нижнюю часть судна оною высмолить могли, а верьхнюю вымазали топленым салом. Таким же образом построили и небольшую лодку, в которой человек 8 или 10 могли уместиться. По совершении сего взнесены на судно машта, парусы, канаты, якорь, бочки с водою и провиант, и так оно совсем изготовлено было.

В конце июля осталось только зделать сани, на коих бы судно спустить в море. Они зделаны длиною в 25 сажен. Ибо для прибывающей во время прилива нарочито высоко морской воды нельзя было строить судно на самом краю морскаго берега. Оно спущено на воду августа 10 числа. Наречено ему имя то ж, как пакетбот именовался, из коего оно построено, а именно «Святый Петр». Можно назвать оное одномаштовым гукером, потому что такелажем своим на сей род судов больше походило. Множество пушечных ядер и картечей и оставшаяся от пакетбота всякая железная збруя употреблены были вместо баласту. По щастию, стояла тогда погода тихая, без которой едва можно бы было делом исправиться. [112]

Судно с стороны моря на половину компаса, а именно от норд-норд-веста до зюйд-зюйд-оста всем ветрам было подвержено. Ежели бы восстала буря, то бы могло оно скоро о берег разбиться. В глубину ходило оно на пять футов. Можно бы было грузу прибавить в него и более, однако и сего было довольно по тогдашнему намерению.

Как все взошли на судно, то августа 16 дня под вечер от берегу отвалили. Маленькой бот привязали на канате за судном только для опыту, можно ли вести его с собою, а ежели нельзя будет, то хотели оное оставить. По камням и по другим мелким местам шли завозом, глубины было на 4, 5, 7 и 9 сажен, потом пошли на гребле, и как отдалились от острова мили на две, то поднялся небольшой северной ветр, коим путь свой продолжали. Надлежало дивиться, сколь судно в ходу хорошо и в поворотах способно было. Лучше не зделал бы и самой настоящей мастер. На другой день около полудня имели они в виду юго-восточной нос Берингова острова в расстоянии двух миль против норду-тен-осту, называя оной «Кап маната» или «Манатовым носом», потому что вышеписанныя морския коровы на нем более других мест водились. Сей мыс лежит под высотою полуса 54 градусов 55 минут, или близ 55 градусов. А то место, где наши зимовали, усмотрено по обсервациям почти под 56 градусом. Августа 18 дня поутру повеял сильной ветр противной от юго-запада, чего ради разсуждено было бот оставить на море, дабы он тягостию своею не вредил слабому судну. Того ж дня около полудня появилась в судне сильная течь, двух пумп к выливанию воды было не довольно, они принуждены были воду лить ведрами. Множество ядер, картечей и других тяжелых вещей выбрасано в море, чтоб судно облегчить и усмотреть место, коим течь идет. Она унята исправлением худаго места, хотя не совершенно, однако сколько изнутри то учинить можно было. После к выливанию воды довольно было одной пумпы, да и ту не всегда употребляли. Августа 25 дня увидели берег земли Камчатки и имели щастие 26 числа войти в Авачинскую губу, а 27 в Петропавловскую гавань ⁶².

Коль великую то учинило радость у всех, в сем пути участие имеющих, оное всяк легко разсудить может. Вся нужда и все бедствия миновались, которым они весьма много подвержены были. Они пришли к исполненному съестным запасом магазину, которой от капитана Чирикова там был оставлен, вступили в спокойныя жилища, коих чрез столь долгое время лишались. А хотя той же осени и на том же судне в Охотск отправиться желали, но за противными и жестокими ветрами сего не воспоследовало, и в Петропавловской гавани зимовали.

Между тем судно приведено в состояние, что в маие месяце следующаго 1743 году могли итти в Охотск со всею командою. Оттуда отправился Ваксель в Якутск и препроводил там зиму, поехал в Енисейск, где по приезде своем в октябре месяце 1744 году застал еще капитана Чирикова, которому по указу Правительствующаго Сената там, яко на месте съестных припасов изобильном, велено жить, пока о продолжении [113] или отменении Камчатской экспедиции резолюция воспоследует. По сей причине остался и Ваксель в Енисейске, и по отъезде Чирикова в 1745 году в Санкт-Петербург по присланному к нему о том приказу принял над обретавшимися там морскими служителями команду. А возвратился он со всею командою в Санкт-Петербург в конце генваря месяца 1749 году, что можно почесть за конец второй Камчатской экспедиции, и потому она мало не чрез 16 лет продолжалась.

Что же до академической свиты принадлежит, то профессор Гмелин и я, объехав все Сибирския страны, возвратились в Санкт-Петербург в 1743 февраля 15 и 14 чисел. А Штеллер, оставшись после Вакселя на Камчатке за тем, что пожелал учинить еще некоторыя испытания, до натуральной истории касающияся, не пользовался сим щастием. Он вступил, хотя с добрым намерением, однако без нужды, в дела, не принадлежащия до его должности. За сие на возвратном своем пути имел он ответствовать в Иркутской провинциальной канцелярии. Как о сем репортовано было в Санкт-Петербург Правительствующему Сенату, то хотя Штеллер в Иркутске совершенно и оправдался, и от тутошнаго вице-губернатора в Санкт-Петербург совсем был отправлен, но репорт о проезде его чрез Тобольск дошел прежде Правительствующему Сенату, нежели тот о отпуске его из Иркутска, того ради из Правительствующего Сената послан был ему навстречу куриер, чтоб его в Иркутск назад отвесть. А понеже вскоре потом репорт получен был, что дело его в Иркутске совсем решено, то отправлен был другой куриер с указом, чтоб пропустить его без задержки до Санкт-Петербурга. Между тем перьвой куриер, застав Штеллера у Соли Камской, вез его с собою до Тары, в коем месте другой куриер его настиг. Но Штеллер на возвратном своем пути не доехал далее, как до города Тюмени. Тут он ноября 12 дня 1746 году при лекаре Лaye, бывшем также при Камчатской экспедиции, горячкою умер. Сие обстоятельство приводить за нужно разсудилось, потому что в иностранных государствах много фальшиваго о том было разсеяно, а некоторые и о смерти его сумневались. Он родился в 1709 году марта 10 дня в городе Винсгейме в Франконии. Прилежанием и искусством своим еще много бы принес он пользы ученому свету, ежели бы промыслу Божию угодно было более продлить жизнь его. Гмелин поехал в отечество свое в город Тюбинген в 1747 году и там, будучи профессором ботаники и химии, умре в 1755 году маиа 20 дня к немалому также ущербу ученаго света. Ибо он учиненныя им в Сибири наблюдения еще не привел все в совершенное состояние ⁶³. Больше похвалы ему приписать не смею, дабы не навести на себя подозрение, будто я оное учинил по бывшему между нами дружеству. Только объявлю, что он родился в 1709 году августа 14 дня в городе Тюбингене, в 1727 году, учинившись лиценциатом медицины и по отбытии его в том же году еще доктором, приехал в Санкт-Петербург служить при Академии адъюнктом. В 1730 году произведен профессором химии и натуральной истории и прежде еще путешествия своего в Сибирь [114] сочинил разныя диссертации, которыя напечатаны в «Комментариях» Академии, а по возвращении своем засвидетельствовал он свету еще более в особливых книгах искусство в своей науке. Сего довольно к учинению памяти его у всех, кои истинныя заслуги почитают незабвенною.

С того времени, хотя по особливым ея имперторскаго величества указам не чинили по тамошнему морю дальнейших проведываний, однако партикулярные люди ходили иногда и после на судах к Берингову острову и на другие острова, которыя мореплавания, как слышно, еще продолжаются. Прибытычной тамошней бобровой промысел привлек людей к тому, и они никогда без доброй прибыли назад не возвращались. От збору десятиннаго приходят в казну нарочитые доходы, потому самые начальники в Якутске, Охотске и на Камчатке поощряли к тому купцов и промышлеников. И понеже дали им прежней гукор для употребления, то приносило сие судно и после еще великую пользу. В самом деле должно быть такому судну, каково сие, или еще меньшему, ежели ходить на тамошние острова для боброваго промыслу. Наши мореплаватели о том размышляли, будучи еще на острову. Мнение их было сие: надлежит избрать место для пристанища, где нет каменьев и, напротив того, песчаной берег плоско в море простирается. Тут можно приставать во время прилива и судно на берегу привязывать, которое по стечении назад воды во время отливу на сухом песке останется. После можно стянуть его до следующаго прилива еще далее на берег, где будет стоять сохранно без всякой опасности. Такия места, где таким образом пристать можно, объисканы и на западной стороне Берингова острова. Напротив того, вокруг онаго, как выше упомянуто, нет никакой гавани, или губы, где бы судно на якорь стать могло, не опасаясь, что в сильной ветер либо о камень разобьется или на мель взогнано и песком засыпано будет.

Надобно еще упомянуть о некоем письме о предъявленных же морских путешествиях, в Берлине 1753 году напечатанном под заглавием: «Lettre d'un Officier de La Marine Russienne a un Seigneur de la cour», то есть «Письмо офицера Российскаго флота к некоторому придворному господину» ⁶⁴. Сему письму притчина была следующая. Когда господин Делиль в Париже камчатския и ишпанскому адмиралу де Фонте приписуемыя изобретения на карте представил и приобщил к ней печатное изъяснение (Explication de la Carte des nouvelles Deconvertes au Nord de la mer du Sud. Paris, 1752. В четверть листа.), то сочинителю письма приказано было подать о том свое мнение. Он усмотрел, что господин Делиль карту свою сочинил по известиям весьма недостаточным, и нашел как на карте, так и в изъяснении разныя погрешности и неправды, также приметил, коль несправедливо он себе и брату своему, на Камчатке умершему господину Делилу де Ла Кроеру честь изобретений присвояет ⁶⁵.

Все сие показано помянутым сочинителем откровенно. Письмо сперьва напечатано одно, а потом с поправлением некоторых типографских [115] погрешностей внесено в 13 том книги «Nouvelle Bibliotheque Germanique». В то же время напечатан онаго же письма перевод немецкой в Берлине же, а в Лондоне аглинской, и к аглинскому переводу приобщены от господина Артура Доббеса, сего великаго споспешника морским северным путешествиям, примечания. Всяк радовался читать истинныя обстоятельства Камчатскаго морскаго путешествия, которых вся Европа многое время ожидала с нетерпеливостию. Но некоторые хулили в письме то, что сочинитель якобы писал с некоторым огорчением, чего не надлежало было употреблять при опровержениях (Considerations Geographiques et Physiques sur les nouvelles decouvertes. Par Mr. Buache a Paris, p. 51. «Une bonne critique doit etre instructive et sans personalites. On trouve le premiere qualite dans le lettre dont il est question et j'aurois desire, d'y voir egalement la seconde».

Memoires des Trevoux, 1754, May, p. 185. Edit, de Holl. Mr. Buache condamne asses clairement quoiqu en termes indirects la partie de cet ecrit, qui est trop contentieuse, qui I'est meme au point de pouvoir passer pour une satyre. [«Хорошая критика должна быть поучительной и не затрагивать личности. Считают, что это первое письмо высокого качества, и я хотел бы получить такое же второе» (фр.) — Ред.]).

Сия есть одною из тех причин, для которых я о сем письме упоминаю. Ибо кажется, что можно извинить сочинителя от сего нарекания. Он намерения не имел к нарушению законов благопристойности, и никакой вражды с господином Делилом у него не было. Он принужден был по совести своей и для подтверждения правды о некоторых известиях, господином Делилом предложенных, объявить совсем противное. В том ли он погрешил? По моему мнению, должен в таковых случаях тот в вину себе причитать, которой подает повод к прекословию. Но дело состоит в избирании слов, и то поистинне не без трудности, а паче когда писатель думает, что к тому притчины нет. Сочинитель писал письмом. Известно, что в письмах употребляется более откровенности, нежели в публичных сочинениях. Но понеже напечатано оно без сочинителева ведома, то желал бы он сам, чтоб некоторыя места из него выключены были, а паче те, которыя касаются до находившагося при Камчатской экспедиции покойнаго профессора Делила de Лa Кроера, потому он ответствовать за себя не может, и сие справедливо.

Другая притчина, для которой упоминаю я здесь о письме оном, есть сия. В нем содержатся перьвыя известия о камчатских изобретениях, с Российской стороны в свет изданныя. Объявлено о всем кратко, писано вскорости, от того произошла небольшая разность, которая при сравнении письма с сообщенными здесь известиями о делах, до морских путешествий принадлежащих, примечается. В других случаях можно бы было заключить с довольным основанием, что тому, которой объявляет о себе, что он был очевидным свидетелем, должно более верить, нежели другому, которой только собирает чужия известия. Но здесь разсуждение сие не служит. Сочинитель письма, признавая свои неисправности, изъясняется, что он предъявленным здесь известиям прекословить не будет. [116]

Третью притчину еще подают мне предъявленныя в оном письме некоторыя примечания, кои до предложеннаго здесь описания касаются и еще более изъяснены быть могут. Например.

В печатной книге, называемой «Nouv. Biblioth. German.» ⁶⁶, на странице 68 присоветывается, чтоб Восточнаго океана, по крайней мере в тех странах, кои путешествиями капитана-командора Беринга и капитана Чирикова известны стали, более не называть Тихим морем (Маrе pacificum). Сие неприличное название введено геодезистами, бывшими на Камчатке и сочинившими оную карту, которое также вошло и в изданной при Академии «Новой Российской атлас». И потому примечание сие есть небезполезно, хотя нет причины опасаться, чтоб искусные географы, ведая, которой стране океана свойственно имя Тихаго моря приличествует, сему примеру стали последовать.

На странице 75 предлагается догадка, что Америка прежде сего соединялась с землею Чукотскою, а разделилась от оной, может быть, землетрясением или наводнением. Сочинитель хочет по сему заключить о населении Америки. А лучше и достоверняе можно потому изъяснить великое сходство народов Северной Америки с сибирскими в обычаях, в пропитании, в одежде да почти и во всех нравах, также и в законе; и оным засвидетельствуется издревле бывшее между ими обхождение, которое не могло легче произойти, как тогда, когда обе части света между собою еще соединены были.

На странице 79 находятся сомнения о достоверности того известия, в котором описано путешествие адмирала де Фонте. Хотя против того господин Артур Доббес ⁶⁷ предлагает некоторыя свои мнения, но оными доказана ли верность того известия, оное я разсуждению других оставляю. Господин Доббес, сам сумневаясь, почитает изданное сокращение о пути де Фонтоновом сумнительным и заключает, что нельзя онаго принимать основанием к сочинению карты. Сего довольно. Другие славные географы д'Анвиль, Беллин, Греен и прочие кажутся того ж мнения, ибо они изобретений гишпанскаго адмирала также на ландкартах своих не поставляют.

На странице 84 представляется, чтоб обретенную Российскими судами часть Северной Америки по примеру других народов называть Новою Россиею. Не могу я не упомянуть при сем о том, что господин Буаш (Considerations par Mr. Buache, стран. 55.) неправильно разсуждает, якобы сочинитель письма о изобретениях адмирала де Фонте сомневается только для того, чтоб претенсию россиян на сию найденную ими землю учинить тем сильняе. Какое же мнение должны иметь о сем господа д'Анвилъ и Беллин, кои также о том сумневаются?

На стран[ице] 86 предлагается о несправедливости, по которой проведания, кораблем Кастрикомом учиненныя в разсуждении земли Езо, предпочитаются изобретениям капитана Шпанберга. На сие, хотя [117] господин Буаш учинил изъяснение (Стран. 54.), что он ни голландских обысканий Российским, ниже Российских голландским не предпочитает, но хочет и те и другия согласить между собою, но посмотрим, как он их соглашает (Стран. 123 и следующая). Он признавает из объявленных капитаном Шпанбергом островов токмо те за действительные, кои простираются до острова Надежды. Острова же Три сестры, Цитронной, Зеленой, Кунашир почитает он за части земли Езо, будто Шпанберг заливами и выдавшимися каменными горами обманут, что почел он за острова непрерывную землю. Напротив того, господин Буаш не может себе представить, чтоб голландцы разные неподалеку друг от друга лежащие острова за один почесть могли (Стран. 124). Для чего сие? Разве описания морскаго путешествия корабля Кастрикома есть столь обстоятельно, что уже не подвержено никакому сомнению? Разве способнее признавать большую непрерывную землю за острова, нежели разные неподалеку лежащие острова за непрерывную землю? Где ж будет здесь обещанное безпристрастие? Ежели мое положение, что земля Езо после кораблеплавания голландскаго иной вид получила, за благо не примется, то имею я другия доказательства о достоверности Шпанберговых и о недостаточестве голландских на корабле Кастрикоме учиненных изобретений, которыя представлю я ниже сего ⁶⁸.

Осталось еще упомянуть о карте ⁶⁹, недавно при Академии напечатанной, о новых камчатских изобретениях. Понеже она сочинена под моим смотрением, то надлежит мне дать отповедь, по каким основаниям положил я на ней некоторыя страны таким, а не другим образом. Надпись положена на ней следующая: «Nouvelle Carte des Decouvertes faites paries Vaisseaux Russiens aux cotes inconnues de l'Amerique Septentrionale avec les pais adjacents: dressee sur des memoires authentiques de ceux qui ont assiste a ces decouvertes et sur d'autres connoissances dont on rend raison dans un memoire separe», то есть «Новая карта о изобретениях, Российскими судами учиненных на незнаемых Северной Америки и близлежащих земель берегах, утверждающаяся на точнейших записках тех, которые при сих изобретениях находились, и на прочих известиях в особом сочинении предложенных. В Санкт-Петербурге при императорской Академии наук 1758 году». Некоторые перьвые печатные листы представляют 1754 год. И в самом деле, карта в оном году сочинена и на меди вырезана. Но я оную в сем текущем году еще пересматривал, в некоторых местах исправил и число года переменил, чем последние имеют от прежних различие. Сочинение, о котором упоминается в надписи, есть сие самое. Зачнем разсматривать карту с западной стороны.

Часть Сибири, на сей карте умещенная, скопирована с новой карты Сибирской губернии, которая сочинена по учиненным в ней мною самим [118] наблюдениям и описаниям, но она еще не вырезана. По ней усмотрено будет весьма великое различие от сибирских карт в «Российском Атласе» ⁷⁰. Но сие не должно приводить кого в сумнение. Неисправности в «Российском Атласе» были причиною, чего ради старание приложил о сочинении новой карты, которая бы была исправнее и достовернее прежних ⁷¹.

Берега Ледовитаго моря положены по известиям, во время вышеписанных морских путешествий учиненным. А понеже части оных от города Архангельскаго до реки Оби, в коей стране также много новаго примечено, здесь предложить нельзя было, то сообщена будет оная впредь при другом случае. Предъявленных островов на Ледовитом море не положил я для сумнительства об них, о коем выше приведено было довольно разсуждений. Ибо что из того пользы представлять то, что всяким прекословием опять уничтожено быть может? Хотя не можно в географии о всем предложить безпрекословных доказательств, однако вероятность какой-либо вещи должна быть весьма велика прежде, нежели она представлена будет на карте. Из острова и большой земли против устья реки Колымы, кои господа Делиль и Буаш приняли в свое защищение ⁷², более ничего не выходит, как небольшой остров Копаев близ матерой земли, представленной на надлежащем его месте.

Потому ж я не изобразил представленную на генеральной карте «Российскаго Атласа» между Колымою и Чукотским носом Китовую ловлю. Сия выдумка гридоровальщикова, которая только служить имела к наполнению пустаго места, уже довольно людей привела на то мнение (Considerations par Mr. Buache, p. 4, not. 6.), будто в тамошних странах китовая ловля действительно кораблями по европейскому манеру отправляется ⁷³.

Чукотской нос представил я совсем в ином виде, как прежде оной на карте оказался. Кто прочитал со вниманием то, что я выше сего о сей материи объявил, тот причины тому скоро усмотрит. На Страленберговой карте находится нечто подобное, токмо нос представляет она гораздо уже. В сем месте носа живет самое многолюдство чукчей настоящими своими жилищами, а оттуда токмо по случаю к югу и западу разспространяются. Есть небольшой уской перешеек, чрез которой неоднократно от Колымскаго до Анадырскаго моря пешком хаживали, следовательно, за оным перешейком земля еще весьма далеко простираться должна. Я того опасаюсь, что нос еще мал представлен, того ради вокруг его для показания сомнительства означено точками.

Можно бы было около Чукоцкаго носу острова поставить, ежели бы имеющияся об них известия довольно согласны были, а паче не оставляли бы сомнения, чтоб в положении их не ошибиться. Что принадлежит до острова Пухоцкаго, которой на изданных по кончине его величества императора Петра Великаго в Голландии картах, также и на Страленберговой находится, то уже по вышеписанному явно, что оной места себе [119] найти здесь не может, да и имя сие в Сибири совсем неизвестно, разве вместо того Чукоцкой читать должно.

Анадырской острог и течение реки Анадыря означены далее к северу, нежели на прежних картах. В сем посылаюся я на усмотренную геодезистами в Анадырском остроге высоту полуса 66 градусов и 9 минут. По сему ж определено и положение Пенжинской губы. Ибо разстояние между Анадырским острогом и устьем реки Пенжины измерено геодезистами немного более 200 верст. Сверьх сего надобно, чтоб Пенжинская губа простиралась к северу далее, нежели как она означена на прежних картах, для многих больших рек, впадающих в оную, из коих токмо главнейшия на нашей карте показаны. Впрочем, сии берега еще никогда точно не описаны. Можно почти Камчатским экспедициям причесть в недостаток, что такия посторонния дела нимало не были приняты в разсуждение, а старание прилагалось токмо о исполнении главных намерений.

При определении на сей карте долготы Охотскаго порта учинена ошибка, о которой я покажу, дабы другие не взяли от того повод оной последовать. Когда я по возвращении моем из Сибири оную новую карту давал сочинять, о которой уже упомянуто, тогда не получены еще были из Охотска астрономическия наблюдения. Но мне показалось, что по вымеренной от Якутска до Охотскаго острогу и по компасу описанной дороге разстояние между обоими местами, как оно положено в «Российском Атласе», двумя градусами в долготе будет меньше. И сего ради поставлен мною Охотск 2 градусами ближе к западу до тех пор, пока, как надеялся я, получено будет о том подтверждение. Потом получены и наблюдения, кои между собою снесены, вычислены и в третьем томе «Новых Санкт-Петербургских комментарий» напечатаны, но моя догадка сими наблюдениями подтвердилась не совершенно. Подлинная долгота Охотскаго острога есть 160 градусов, 59 минут, 15 секунд, широта же 59 градусов, 20 минут. Чего в сей карте недостает, оное надлежит причитать тому, что при сочинении оной точно следовано прежней моей ландкарте и что определенное в «Комментариях» положение сего места не употреблено забвением.

Что принадлежит до берегу между Охотским и рекою Амуром, то объявил я уже свое мнение, что оному должно простираться не под юг, как на всех прежних картах означено, но от Охотска до Уди-реки под юго-запад, а от Уди до Амура под юго-восток. И, таким образом, на сей новой карте берег представлен. По чиненным в Удском остроге наблюдениям высоте полюса, однажды усмотрена она 55 градусов, 10 минут, а в другой раз 55 градусов 27 минут. Почему должно заключить, что средняя высота будет 55 градусов 18 минут. Основания мои, по коим представлен в оной стране берег вышеозначенным образом, утверждаются на измеренном и по правилам геодезии описанном от Якутска до Удскаго острога разстоянии, которое с принятым мною положением сходствует лучше и на множестве рек, между Охотским и Удским острогом в море впадающих, [120] также и на разстоянии их между собою, как о том сказывали мне люди, оныя страны знающие. Ибо ежели принять, что берег от Охотска под юго-запад протягается, то зделается он долее, для рек же останется более места, а разстояние промеж их будет сходнее. Дело только в том состоит, что подтвердится ли мое мнение предбудущим искусством, как я надеюся заподлинно. Сие правда, что тамошния страны должно обстоятельнее изследовать, ибо оне нам известны почти только по слуху.

Такого же состояния суть и острова Шантарские, как то можно легко видеть по вышесообщенному об них известию; того ради и означены они на карте яко бы только на удачу без сношения положения их с моим описанием. Но как бы такое описание тщательно сочинено ни было, однако не может оно совершенно согласным быть с натуральным положением. Кто впредь по тамошнему морю путь иметь будет с рачением, тот без сомнения положение, величину и число сих островов совсем инако найдет.

Понеже остров, против устья реки Амура лежащей, и все берега и страны, китайцам принадлежащия, поставлены по Дюгальдовым картам ⁷⁴, то о сем отвечать не должно, хотя бы в том и погрешно было. А что китайския ландкарты сих стран не могут быть без погрешностей, об оном признавается потому, что из езуит никто туда не ездил и что служители, от хана Канг-хия для описания того острова посыланные, мало о том старались. Посему уповательно могут и там учинены быть некоторыя проведания, ежели кораблеплавание туда предприято будет.

Я возвращаюсь еще к земле Езо, или к объявлению об островах, между Камчаткою и Япониею лежащих. Разныя мнения, какия географы о том имели, соединяя сию ими почитаемую землю то с Япониею, то с Америкою, то с Восточною Татарией, полагая иногда вместо ея Камчатку, или то один, то много островов из ней делая, все сии, говорю я, разныя мнения подают уже немного надежды о достоверности старинных изобретений. Обыкновенно полагаются они на известии корабля Кастрикома, напечатанном в собрании Тевенотовом в 3 части путешествия в север и в «Истории Японской» езуита Шарлевоа в томе 2 на странице 494. Но я не могу себя уверить, чтоб сие известие с господином Буашем признавать за решительное. В нем содержится весьма мало того, что в обыкновенных морских журналах пишется. Нельзя ни по чему заключить, чтоб командир корабля старался о усмотренной земле или о море, по коему он ехал, обстоятельное получить известие. Не находится нигде примечаний о долготе, а однако нельзя думать, чтоб корабельщик упустил оныя небрежением. От сего произошло, что обыкновенно думают, якобы курс корабля Кастрикома держан был по большой части под север, и для того на многих картах земля Езо представляется почти под одним меридианом или полуденным кругом с северным берегом Японии, но в сем учинена погрешность, которую только господин Данвилль на своей карте о Азии некоторым образом поправил. Известие корабля Брескеса, вместе с кораблем Кастрикомом отправившагося для проведания земли Езо, [121] содержит примечания гораздо обстоятельнее. Но оне мало ведомы и потому еще никем не вношены в географию, и хотя кажется, будто господин Данвилль несколько знал из них, потому что он землю Езо означил нарочито сходно с тем положением, какое по известию корабля Брескеса явствует, однако по другим обстоятельствам признавается противное. Господин Данвилль много утверждается на вероятностях. Сии подали причину ему не токмо землю Езо, остров Голландских Штатов и Компанейскую землю почитать с Езовскими островами от Японии до острова Надежды за одно, но и разныя места, в реляции корабля Кастрикома упоминаемыя, яко то Блейденберг, Тамары, Аниву, Мыс Анивской и другия соединить с восточною Татариею, а Мыс терпения, которой почитался за северной нос земли Езо, положить у полуденнаго конца острова Сахалин-Ула, но сие показать трудно, справедливо ли он в том поступил, или нет. Уповательно многие желают ведать обстоятельнее, в чем состоит известие корабля Брескеса. Оно находится у Витзена (Noord en Oost Tartarye, издание 2, стр. 138.), и я внесу оное все здесь для редкости.

«Корабль Брескес, отправившись в 1643 году вместе с кораблем Кастрикомом для проведания Татарии и отставши при восточном береге Японии от него во время бури, обрел также землю Езо и один сам собою в месяце июне перешел чрез пролив, землю Езо от Японии разделяющей. Сие было под 41 градусом 50 минутами широты и под 161 градусом и 48 минутами долготы. У мыса, во-перьвых, с сего корабля увиденнаго, показалися восемь или десять камней, парусам подобные, а от них простиралися камни ж рядом на милю в море. Там появились суда небольшия, гребцы имели по веслу в руке, коими гребли они попеременно, то одно, то другое весло опуская в воду, и ехали весьма скоро. Примечено, что сии люди были неглупы, бороды у них черныя, долгия и косматыя, лицо смуглое, спереди на голове шириною перста на три волосы висят долгие, а на затылке обстрижены. Присмотрено, что они в знак благодарности руки свои над головою вместе складывали, платье из медвежьей кожи, ружье у них лук да стрелы. Оттуда шел корабль на немалое разстояние под восток, и матрозы ловили в море много трески. Под высотою полуса 43 градусов 4 минут увидели с корабля паки землю. Под 44 градусами 4 минутами широты привалили к ним суда, на коих были люди телом толсты и в обхождении разумны. При них находились женщины лицем смуглыя, и губы, и руки у них синею краскою выкрашены. Волосы на голове кругло подстрижены ниже ушей шириною перста на три, и сим на молодых мущин походили. Сии люди весьма охотно пили водку. На некоторых из них было и платье, по японскому манеру шитое, а другие имели кресты на своих кафтанах. Сверьх стрел и луков употребляют они и сабли такия же, как у японцев. Ефесы у саблей выкладены мелким золотом, полосы по краям серебреныя, ножны и портупеи, серебром [122] вышитыя. В ушах висели у них серебреныя кольца и ниренбергской бисер. Видели у них тюленьи и бобровыя кожи и некоторыя индейския материи. Суда их выдолблены из одного дерева без досок набойных. Под 43 градусами 45 минутами, також и под 44 градусами 12 минутами широты, а под 167 градусами 21 минутою долготы усмотрели с корабля опять землю. Ими примечены только такия земли, кои высоко лежали. Попадалися им и многие острова и земля перервавшаяся. Немного подалее к северу видели множество тюленей и некакую траву, плавающую по морю. На широте 45 градусов 12 минут, а на долготе 169 градусов 36 минут показалась издали земля наподобие островов. Но по приближении к ней увидели, что то земля матерая, и покрыта была во многих местах снегом. Тут вышли они на берег, но жилья там никакого не видали. В одной долине недалеко от берега текла изрядная свежая вода. Притом находился низкой кустарник, вишенныя деревья, щавель, дикая капуста, лук и кропива. Только ни людей, ниже зверей, кроме одной лисицы, не видали. На широте 46 градусов 15 минут, а на долготе 172 градусов и 16 минут, також и 172 градусов и 53 минут оказались высокия горы. Также под 47 градусами 8 минутами широты, а под 173 градусами и 53 минутами долготы видели землю, токмо на нее не сходили. Сия земля лежит по веденному на корабле Брескесе журналу 12 градусами далее к востоку, нежели восточный мыс Японии, которой находится под 38 градусом 4 минутами широты, посему разность широты есть 9 градусов 38 минут, а курс на северо-восток к востоку и на юго-запад к западу».

Из сего следует, что положение предъявленной земли Езо есть то же, что и островов, как они на нашей карте представлены, и потому сии острова, как бы о том ни думать, могут приняты быть вместо оной земли весьма пристойно. Ибо ни путешествием корабля Брескеса, ни Кастрикома доказать не можно, чтоб проведанная оными кораблями вся земля простиралась непрерывно. Матзмей от господина Делила и Буаша почитается особым островом, хотя многия известия, а паче римских проповедников в Японии, да и самаго корабля Кастрикома их мнению прекословят. А ежели в том нам уступят, то также островами для чего не признавают Кунашира, Урупа, Фигурнаго, Цитроннаго и других? Остров Надежда принимается ими безспорно, буде же путешествия кораблей Кастрикома и Брескеса признавать за достоверныя и виденную ими землю всю почитать непрерывно простирающеюся, то и тот остров устоять не может. Итако явствует, что предъявленныя путешествия для самых господ Делила и Буаша доказывают более, нежели как надобно, и, следовательно, ничего не доказывают. Не служит и то им доказательством, что европейцы в Японии слыхали о земле Езо, якобы о большой и непрерывно простирающейся земле. По вышесообщенному известию жители всех сих островов называются от японцев общим именем Езо. Сие, может быть, подало причину к неправильному разумению. Корабли Кастриком и Брескес привезли с собою предуверительное мнение. Потому [123] почли они всю виденную ими землю за один и тот же остров. И, может быть, тем же отведены были они от учинения точных проведаний усмотренных ими промежек и заливов, которые, по всей вероятности, были промеж островов морские проливы. Таким образом, и не нужно принимать насильную перемену, как выше показано, к изъяснению нынешняго тамошних стран состояния. Есть и без того довольно понятно, каким образом сие неправое разумение могло произойти и разпространиться. Ежели позволено мне сослаться на согласие бургомистра Витзена, то слова его состоят в следующем: «Van Keulen steld in zyne Kaert neder, dat jesso aen Tartarye vast is, waer van tot noch toe met volle gewisheit niet kan worden gesproeken, hoe wel ik genoegsam versekert ben, jesso in Eilanden te zyn verdeelt» (Noord en Oost Tartarye, издание 2, стр. 966), то есть «Фан Келен представляет на своей карте землю Езо, яко соединенную с Татариею, о чем еще подлиннаго известия нет. Однако я довольно уверен, что Езо на разные острова разделяется». Таковыя свидетельства служат по крайней мере к тому, чтоб сего мнения не порицать весьма продерзским.

Впрочем, удержал я здесь тот же порядок и те же имена островов, как оные по путешествию капитана Шпанберга в «Российском Атласе» означены, не следуя словесным вышеупомянутым объявлениям. Сравнение сих с оными может при производимом впредь оных стран проведании учиниться лучшим образом, которое, уповательно, и оставлено так не будет, и желать надобно, дабы тем всякое еще оставшее сомнительство, касающееся до земли Езо, совершенно уничтожено было.

Япония положена по примеру господ д'Анвиля (Carte d'Asie.) и Беллина («Histoire Generale des Voyages», т.е. в «Генеральной истории путешествий», том 10 или по немецкому переводу в 11 томе.). А езуит Шарлевоа хотя и объявляет (Histoire du Japon. Tome I, p. 4.), что сие государство находится по некоторой новой карте, исправленной езуитами по астрономическим наблюдениям между 157 и 175 градусом долготы, однако сие есть очевидною погрешностию, из которой в противность искусства следовало бы, что от Камчатки к Японии надлежит ехать прямо под полдень.

Мои исправления при Камчатке можно, равномерно как и все предъявленныя, усмотреть по сравнению с прежними картами. Камчатка является теперь нарочитою частию долее, нежели прежде, потому что Пенжинская губа простирается далее к северу. Река Пенжина течет по карте Ивана Кирилова ⁷⁵ с западной, а по карте в «Российском Атласе» ⁷⁶ с восточной стороны в губу. Здесь же впала она в самой крайней северной угол оныя; почти все реки приведены в другое положение, также и многих имена поправлены. Знатнейшия погрешности находились при реках Олюторе и Тигиле, или Кигиле, из коих перьвая положена была градуса [124] на два ближе к югу, другая на такое же разстояние к северу. Между устьями обеих не оставалось широты ни на градус, а разности надлежало быть до 5 градусов. Понеже сии реки принадлежат к числу знатнейших рек в той стране, и жители обоих при реке Камчатке острогов часто на оные ездят; также дорога от реки Пенжины до реки Тигиля, а с сей до Камчатки, до Большой реки и далее геодезистами описана, и напоследок на Камчатке обстоятельно ведомо, которыя из впадающих с обеих сторон в море рек одна против другой находятся, то здесь не можно извиниться неведением или сомнением. Из Анадырскаго острога ездят на реку Камчатку, переправляяся через реку Олютору на половине дороги. По сему должно сей реке быть под высотою полуса около 61 градуса. Ибо устье реки Камчатки находится под 56 градусом или малым чем ближе к северу. О Тигиле же известно заподлинно, что устье его с устьем Камчатки состоит под оным градусом широты.

В Большерецком остроге и в Петропавловской гавани учинены астрономические обсервации, по которым стоит Большерецкой острог под 52 гр[адусом] и 54½ мин[уты] и под 174 гр[адусом] 10 мин[утами] долготы. Петропавловская гавань 53 гр[адуса] и 1 мин[уты] широты, 176 гр[адусов] и 12 мин[уты долготы]. Другая усмотренныя высоты полуса: при устье Большой реки 52 гр[адуса] 54 мин[уты], у полуденнаго носу Камчатского 51 гр[адус] 3 мин[уты]. И сего в разсуждении Камчатки будет довольно.

Осталась еще часть карты, представляющая американския изобретения. Изъяснение ея предложу я вкратце, ибо не надобно, чтоб я сносил сию карту с вышесообщенными известиями, потому что она сочинена не по ним, но по картам обоих судов, согласив оныя между собою сколько возможно было ⁷⁷. И для сей вины ответствовать мне в том не должно, естьли усмотрится в некоторых местах между описанием и картою какая разность. Мой труд при сем состоял только в том, что я виденные на разных местах берега по всей вероятности соединил пунктами. Сие сочинитель вышеозначеннаго письма уже учинить советовал. А господин Буаш, которой прежде сего усмотренной между 51 и 52 градусом широты и под 21 градусом долготы (по Делилову же несправедливому объявлению — 12 градусом) от Авачинской губы берег почитал за особливую землю, или остров, в новейших своих картах сему совету следовал. И сие удалось ему угадать изрядно, хотя некоторые берега, к соединению же оной земли принадлежащие, ему неизвестны были, а понеже здесь может тот же случай быть, о котором мы при объявлении о земле Езо говорили, а именно, что, может быть, острова за матерую землю признаны и так почтены были, то осторожность требует, чтоб на сию догадку не весьма полагаться, но подтверждения оной ожидать от предбудущаго обстоятельнейшаго проведания.

Также усмотрел я за потребно изобретения, нашими судами учиненныя, [125] по примеру господ Делила и Буаша соединить с ведомыми уже Американскими странами. При сем надлежало следовать такой карте о Америке, которая бы не подавала причины к прекословию для ея неисправности. А понеже таких есть не одна, то я выбрал карту господина Грена для того, что она в самое то время, как наша карта сочинялась, в Академию из Англии была прислана. И тако означены на ней знаемыя Американский страны ⁷⁸. Ежели бы на наших судах астрономическия наблюдения, как то в намерении состояло, чинены были, то можно бы было разстояние между новоизобретенными и прежде знаемыми странами определить с большею достоверностию. Но за недостатком их утверждаться должно на едином корабельном исчислении, и в том спору от нас не будет, ежели предбудущими путешествиями окажется разность от нашего тех стран положения.

Равным образом можно и сомнительство, господином Доббесом предлагаемое, оставить до того времени к решению. Он не хочет признавать ничего того, что наши видели, за матерую землю, разве подтверждено сие будет новыми изобретениями, но все почитает одним большим островом («It can't — пишет он, — without a further discovery be considered otherwise than as an Island of a considerable extent". Стран. 47. [Без новых открытий это не может считаться не чем иным, как островом значительных размеров" (англ.). — Ред.]). Правда, что чаемой проезд от северо-запада чрез Гудзонской пролив в Южное море трудняе, да почти и невероятным становится, ежели матерая земля Северной Америки столь далеко простирается под запад. Но я предъявил доказательства, для чего так думать можно. Я желал бы, чтоб сие было по мнению господина Доббеса, Россия при том ничего бы не потеряла. Будущия ея там владения были бы тем безспорнее, что никакому европейскому народу нельзя бы было похвалиться, чтоб кто когда имел известие о сем великом острове. Напротив того, можно бы было аглинским предприятиям при северо-западном проезде, коего изобретения для многих причин желать надлежит, тем лучше способствовать. Однако противное сему мнению кажется мне поныне гораздо вероятнее.

Для чего Западное море господина Вильгелма Делила и предъявленныя адмирала де Фонте изобретения здесь не означены, о том паки объявлять здесь нет нужды, ибо о том показано выше. По моему мнению, справедливее всегда оставлять порожнее место для будущих достоверных изобретений, нежели наполнять оныя таковыми сумнительными. Также и сию страну надобно проведать новым кораблеплаванием, когда есть желание с основанием удостовериться об истиннее или неправде оных стран положении.

Прошу позволить мне заключить сие общим примечанием. Явно есть, что все к тому склоняется, что хотя много проведано, однако и несколько еще проведать осталось. Не можем ли мы надеяться столь важное дело видеть в совершенном его исполнении? Августейшие Российские монархи ищут по примеру безсмертныя славы государя императора Петра [126] Великаго в разпространении наук величайшей славы и стараются оныя не токмо подданым своим учинить от времени до времени известнее и приятнее, но сообщают и другим народам то, что их учреждениями и иждивениями в науках открывается и к размножению самих наук служить может. Нет другой славы сей долговременнее. Сим созидают себе государи монументы, которые ни продолжением времени уничтожиться, ни каким случаем раззориться не могут. Такой поставляет перьвая Камчатская экспедиция его величеству императору Петру Великому, яко своему основателю. Такой же прославляет и благополучныя времена нашея непобедимейшия монархини августейшия Елисаветы, от второй Камчатской экспедиции сооруженной, что она при благополучнейшем государствовании ея величества к окончанию приходила, и о том, что оною учинено, по указу ея величества в пользу всему свету объявляется. Щастливы государи, кои являются в таком сиянии. Наша великая государыня может еще более славу свою умножить. Она может начатыя изобретения привесть в совершенство, она может целую часть света пременить в иной образ, она может мрак разогнать, покрывавший немалую часть географической науки. Будущее кораблеплавание по Камчатскому и Американскому морю не может соединено быть с такою трудностию, как прежния. Путь уже отверст. Способы и затруднения знаемы по искусству. Только требуется согласное с тамошними обстоятельствами учреждение, и тогда о желаемом сего предприятия успехе сумневаться не должно. Я уповаю, что все поспешествованию наук усердствующие со мною желать будут, чтоб сие вскоре исполнилось.

Комментарии

32. Я. А. Ельчин (Елчин)- полковник, якутский воевода, организовавший по указаниям сибирского губернатора М. П. Гагарина ряд экспедиций из Якутска на Камчатку (1713-1716 гг.). См., например: «Карта якутская и Камчатскому мысу и прежнему пути на Камчатской мыс, тако ж и новой» (Атлас географических открытий. № 56). На ней показан маршрут «Большого Камчатского наряда» Елчина. См. также: Греков В. И. Очерки по истории русских географических открытий и исследований 1725-1765 гг. М., 1960.

33. Штраленберг-Страленберг, см. примеч. 28.

34. Сибирский губернатор М. П. Гагарин в 1721 г. был казнен за злоупотребления властью и хищения.

35. Экспедиция геодезистов Ивана Евреинова и Федора Лужина (1719-1721 гг.) была направлена для исследования Курильских островов, которые были ими нанесены на карту. В 1722 г. карта была представлена Евреиновым Петру I и получила одобрение. См.: Русские открытия на Тихом океане и в Северной Америке в XVIII в.: Сб. документов / Под ред. А.И. Андреева. М., 1948; Атлас географических открытий. № 61.

36. Первая Камчатская экспедиция (1725-1730 гг.) освещена Миллером по тем источникам, которые были в его распоряжении. Среди них, по-видимому, была Краткая реляция-отчет Беринга, представленный им в Адмиралтейств-коллегию по возвращении 10 февраля 1730 г., вместе с отчетом, а также вахтенный журнал бота «Св. Гавриил» и карта. Однако итоговая карта и журнал не были в то время глубоко изучены. Введение в научный оборот вахтенного журнала экспедиции и его анализ с использованием достижений современной науки, а также моделирование плавания дали возможность более полно оценить сделанные открытия и их значение. См.: Сопоцко А. А. История плавания В. Беринга на боте «Св. Гавриил» в Северный Ледовитый океан. М., 1989.

37. На изложение результатов первой Камчатской экспедиции Миллером могло оказать влияние то, что Адмиралтейств-коллегия, вначале положительно оценив ее итоги, в 1738 г. пришла к мнению, что полностью своей задачи экспедиция не выполнила (см.: Экспедиция Беринга: Сб. документов / Под ред. и со вступ. ст. А.А. Покровского. М., 1941).

38. Более полно морской поход М. Гвоздева и И. Федорова к островам Диомида по маршрутам Первой экспедиции Беринга прослеживается по их рапортам и картам. См.: Ефимов А. В. Из истории великих русских географических открытий. М., 1971.

39. Карту Ж. Н. Делиля см.: Атлас географических открытий. № 78. Она имеет следующее название: «Carte, representant la situation et la distance de la Tartarie Orientale jusqaux terres les plus voisines de l'Amerique. Dressee pour la conduite des nouvelles navigations que Ton enteiprendra sur ces Mers».

40. Доклад Ж. Н. Делиля Парижской Академии наук 8 апреля 1750 г. о новейших морских экспедициях, предпринятых с целью отыскания пути из Атлантического океана в Тихий, и экспедиции адмирала В. де Фонте, совершившего плавание из Перу для открытия морского пути из Атлантики в Южное и Тартарское моря.

41. Включению Миллера в состав второй Камчатской экспедиции способствовали обер-секретарь Сената, ученый и картограф И. К. Кирилов и капитан В. Беринг.

42. Участники второй Камчатской экспедиции-академики и адъюнкты Академии Миллер, И. Г. Гмелин, Л. Делиль де Ла Кройер, Г. В. Стеллер, И. Э. Фишер, С. П. Крашенинников, Я. И. Линденау- вели огромную переписку разностороннего содержания и имеющую большое значение (см.: Андреев А. И. Очерки по источниковедению Сибири. М.; Л., 1965. Вып. 2).

43. Крашенинников С.П. Описание земли Камчатки. Спб., 1755. Миллер заканчивал издание труда Крашенинникова и написал для него биографию ученого. Большое научное наследие Г. В. Стеллера, в том числе его описание морского путешествия к берегам Америки, описание Камчатки, его записки, дневники, рапорты, переписка полностью еще не изданы. Об этом см.: Андреев А. И. Очерки по источниковедению Сибири. М.; Л., 1965.

44. В результате работ северного отряда второй Камчатской экспедиции был обследован и картографирован огромный регион Восточной Сибири и берегов Ледовитого океана. См.: «Карта от города Иакуцка реки Лены, Алдана, Май и Юдомы до судовой пристани Юдомского креста, в которой положена опись и реки Урака и часть берегов Пенжинского моря з журналов штурмана Дементьева 1737 г.» (Атлас географических открытий. № 92), «Генеральная карта сочинена с разных карт от А до В описи Муравьева и Павлова, от В и С описи лейтенантов Малыгина и Скуратова, от С до D и Енисея описи Овцына, от Енисея до Е штюрмана Стерлигова, от Е до F штюрмана Челюскина и геодезиста Чекина, от F до Чукоцкого берега описи Лаптева. В Морской Академии 1742 года» (Там же. № 91), Генеральная карта второй Камчатской экспедиции с маршрутами следования судов В. Беринга и А. И. Чирикова 1741 г., М. Шпанберга, составленная в 1742 г. (Там же. № 93).

45. Histoire genеalogique des Tatars. Traduit du manuscrit tartare d'Abulgasi-Bayadur-Chan. Avec Jes cartes geographique. Leyden, 1726.

46. Английский капитан Д. Вуд (Wood) в 1676 г. предполагал открыть морской путь в Ост-Индию через северо-восток, плывя к Новой Земле и далее «к Татарии и Японии». Один из кораблей разбился у берегов Новой Земли, второе судно подошло к месту аварии через 10 дней (см.: Сибирь в известиях иностранных путешественников и писателей. Иркутск, 1936. Т. 1, вып. 2).

47. Миллер стремился показать практическую невозможность свободной навигации Северным морским путем из-за суровости климата и состояния ледовой обстановки у побережья Ледовитого океана. Однако ему не удалось убедить в этом своих оппонентов. После опубликования данного труда Миллера дискуссии вспыхнули с новой силой. Северный морской путь остался центральной проблемой и второго труда Миллера-«Известия о новейших мореплаваниях...».

48. Карты плаваний М. Шпанберга от Охотска до Большерецка, на Курильские острова и в Японию 1736-1739 гг. см.: Атлас географических открытий. № 105; карту Курил капитана Вальтона-Там же. № 104; сводную карту по данным Шпанберга, Вальтона и Шхельтинга-Там же. № 106.

49. См. примеч. 30.

50. Атлас Российский императорской Академии наук. СПб., 1745.

51. И. К. Кирилов-создатель Генеральной карты Российской империи, Атласа Российского 1734 г. и ряда географических и экономических трудов. Использовал данные Ф. Страленберга (Strahlenberg Ph. J. Das Nord und Oеstlische Teil... Stockholm, 1730).

52. Д'Анвиль-французский географ, использовавший, в частности, карту В. Беринга 1730 г. Эта карта и отчет В. Беринга опубликованы в труде Дюгальда (Du Halde J. B. Description gеographique, historique, chronologique, politique et physique de l'Empire de la Chine et de la Tartarie Chinoise. Paris, 1735).

53. Buache Ph. Considеrations gеographiques et physiques sur les nouvelles dеcouvertes au Nord de la Grande Mer, appelle vulgairment la Mer du Sud. Paris, 1753.

54. Карта Японии Беллина была получена Миллером в 1753 г., и на ее основании он вносил дополнения в свою уже готовую карту. О карте Беллина см. также: Golder F. А. Bering's voyages. New York, 1925. Vol. 2. P.'101.

55. Л. Делиль де Ла Кройер- французский астроном и географ.

56. Карта Ж. Н. Делиля, выполненная для ориентирования второй Камчатской экспедиции.

57. См.: Атлас географических открытий. № 78.

58. Поиски «Земли Езо», которую Делиль расположил между Камчаткой и «Островами Японии». На карте Делиля надписи: «Terre d'Eso»; «Terre de la Compagne»; «Terres vues par Don Jean de Gama»; «I. des Etats» («Земля Эзо»; «Земля Компании»; «Земли, виденные Ж. де Гама»; «Остров Штатов».-Атлас географических открытий. № 78).

59. Итоговая карта, показывающая маршруты Беринга и Чирикова и их открытия 1741 г. Завизирована сибирским губернатором Д. Чичериным. См.: Атлас географических открытий. № 117.

60. Миллер обращается для определения растения, описанного Стеллером, к трудам естествоиспытателя К. Линнея (Linnе К.). Возможно, он считает, что это растение-гортензия скальная (Hort. cliff.). Однако есть и другие определения. См. об этом: Golger F. А. Bering's voyages. New York, 1925. Vol. 2. P. 101.

61. Gmelin J. G. Flora Sibirica. SPb., 1747-1749. T. 1-2.

62. Карты плавания «Св. Петра» см.: Атлас географических открытий. № 99-102.

63. И. Г. Гмелин в 1751-1752 гг. издал свое описание путешествия в Сибирь (Gmelin J. G. Reise durch Sibirien von dem Jahre 1733-1743. Gottingen, 1751-1752. T. 1-2).

64. Миллер в косвенной форме раскрывает свое авторство «Письма», опубликованного в 1753 г. без имени автора (Lettre d'un officier de la marine Russienne... Amsterdam, 1753). «Письмо» было опубликовано в качестве первого ответа на издание книги и карты Делиля.

65. Ж. Н. Делиль в своем труде высказывал мнение о том, что В. Беринг не достиг берегов Америки, сделал это лишь А. И. Чириков на корабле «Святой Павел», где вместе с ним был брат Ж. Н. Делиля-Л. Делиль де Ла Кройер. А. И. Андреев отмечает, что многие путевые журналы и карты в момент отъезда Делиля из России еще не были получены Адмиралтейств-коллегией (см.: Андреев А. И. Очерки по источниковедению Сибири. М.; Л., 1965. Вып. 2).

66. Nouvelle Bibliotheque Germanique ou Histoire litteraire des pays du Nord. Amsterdam, 1753. Vol. XIII.

67. При издании «Письма» в английском переводе были приведены замечания английского мореплавателя Артура Доббса «A letter from a Russian sea-officier to a person of distinction at the court of St. Petersburg, containing his remarks upon Mr de l'Isles chart and memoir relative to the new discoveries northward and eastward from Camtschatka, together with some observations on that letter by Arthur Dobbs, Esq., Governor of North Carolina. To which is added Mr de l'Isle's explanatory memoir on his chart, published at Paris and now translated from the original French» (London, 1754).

68. В этой части своего труда Миллер, отвечая на замечания в адрес анонимного автора «Письма морского офицера», как бы возвращается к вопросам, более подробно рассмотренным им ранее. Главным аргументом Миллер считает создание сводной карты, которая взамен не вполне ясных и по-разному толкуемых упоминаний (например, о Земле Езо и др.) представляет достоверные знания, добытые участниками научных экспедиций.

69. Карта Миллера сохранилась и известна исследователям в двух вариантах-1754 и 1758 гг. Карту 1758 г. под названием «Карта, представляющая изобретения, Российскими мореплавателями на Северной части Америки с около лежащими местами учиненныя» см.: Гнунева В. Ф. Материалы для истории экспедиций Академии наук в XVIII и XIX вв. М.; JL, 1940; Сопоцко А. А. История плавания В. Беринга на боте «Св. Гавриил» в Северный Ледовитый океан. М., 1983.

70. См. примеч. 50. Атлас состоял из Генеральной и 19 региональных карт, был крупным достижением своего времени, высоко оценивался д'Анвилем, французским картографом, которому был послан на отзыв (см.: Медушевская О. М. Картографические источники XVII-XVIII вв. М., 1957).

71. «Доброе принятие сего Атласа во всей Европе» отмечал Миллер в статье «Известия о ландкартах, касающихся Российского государства» (Сочинения и переводы, к пользе и увеселению служащие. 1761. Т. 2. С. 505). В то же время Миллер отмечал, что в нем не были учтены новейшие данные о Сибири; предложенные Миллером исправления не были приняты во внимание при подготовке академического «Атласа Российского» 1745 г. Именно тогда Миллер и приступил к созданию новых карт Сибири. В 1746 г. «большая генеральная карта сочинения профессора Миллера» и другие его карты вместе с имевшимися при Академии наук печатными и рукописными картами второй Камчатской экспедиции (всего свыше 35 карт и планов) были переданы в Кабинет, что на ряд лет приостановило работу (см.: Андреев А. И. Очерки по источниковедению Сибири. М.; Л., 1965. Вып. 2).

72. О Большой земле против устья реки Колымы см. примеч. 13.

73. Изображение «китовой ловли» в Ледовитом океане восходит к традициям представления этого региона на западноевропейских картах. Так, например, на карте плаваний В. Баренца все морское пространство до полюса содержит изображение китов (Амстердам, 1598). См.: Атлас географических открытий. № 23. В свою очередь, видя на картах свободный ото льдов океан, западноевропейские географы и картографы с трудом верили утверждениям Миллера о трудностях плаваний по Северному морскому пути из Европы вокруг северо-востока Азии в Тихий океан.

74. Дюгальдовы карты-изданный французским ученым Дюгальдом труд иезуита Жербильона, бывшего в 1676-1707 гг. при дворе китайского императора в Пекине (Du Halde J. В. Description g6ographique, historique, chronologique, politique et physique de l'Empire de la Chine et de la Tartarie Chinoise. Paris, 1735).

75. Атлас Российской империи И. К. Кирилова. СПб., 1734.

76. См. примеч. 50.

77. Источниками для изображения северо-западного побережья Америки послужили Миллеру карты двух плаваний-В. Беринга и А. И. Чирикова, которые потеряли друг друга в океане и действовали далее раздельно, достигнув Америки в разных местах. Миллер на своей обобщающей карте свел эти данные воедино. На карте Миллера, о которой идет речь в данном его труде, отмечены пунктиром «Путь корабля Св. Павла под командою капитана Черикова» и «Путь корабля Св. Петра под командою капитана командира Беринга» (см.: Сопоцко А.А. История плавания В. Беринга на боте «Св. Гавриил» в Северный Ледовитый океан. М., 1983. Рис. 5).

78. По английским картам у Миллера изображены очертания северо-востока Америки-Гудзонов залив, Баффинов залив, Баффинов пролив и др.