Г. Ф. МИЛЛЕР

ИСТОРИЯ СИБИРИ

Глава третья

ПРИСОЕДИНЕНИЕ СИБИРИ К МОСКОВСКОМУ ГОСУДАРСТВУ

§ 1. Удачный исход описанных выше казацких походов в Сибирь не мог помешать тому, что вогулы, жившие в верхнем течении реки Тавды, продолжали в то же время беспокоить русские города в Пермской земле. Их предводитель имел пребывание на реке Пелыме, надо думать, в том месте, где потом был построен город Пелым, отчего и назывался Пелымским князем. Он перешел Югорские горы с многочисленным отрядом вогулов, разорил новые Строгановские поселения по реке Каме, сжег много деревень, увел с собой многих жителей в плен и осенью 1681 г. держал в осаде один из Строгановских городков на реке Чусовой. Это дало основание тогдашним старшим представителям строгановской семьи Семену Аникиеву сыну и Максиму Яковлеву сыну обратиться к Московскому правительству с просьбой о присылке помощи людьми из Чердыни – тогдашнего главного города Пермской земли. Они просили также, чтобы их двоюродному брату Никите Григорьеву сыну Строганову было приказано стоять с ними заодно и вместе с ними отражать нападения вогулов. Эти обстоятельства известны из царской грамоты 6 ноября 7080 (1591) г. Никите Григорьеву сыну Строганову, ¹ а эта грамота и сейчас еще сохраняется в семье Строгановых. Она во всех отношениях соответствовала просьбе Строгановых. Так как они могли теперь противопоставить вогулам большую силу, их земли не подвергались дальнейшим неприятельским нападениям.

§ 2. Спустя год, с наступлением осени, те же вогулы 1 сентября напали на город Чердынь, причем многие жители города были убиты, а их имущество разграблено. В это время в Москву пришло первое известие о походе Ермака в Сибирь. Чердынский воевода Василий Пелепелицын искал при этом случая очернить Строгановых и сообщал, что будто бы во всем этом деле виноваты они, так как оказывали помощь донским казакам, и что казаки своими разбоями возмутили вогулов, так как было известно, что в тот же день, когда вогулы приступали к Чердыни, казаки предавали вогульские жилища огню и мечу. Еще более старался он открыть глаза на опасность, которая грозит государству, если сибирский хан захочет отомстить русским за казацкие нападения. Одним словом, он писал, как человек, [238] который не имел представления о тогдашнем состоянии Сибири и не получил еще известии об удачном исходе предприятия Ермака.

§ 3. Так как Москва плохо знала настоящее положение вещей, то от царя Ивана Васильевича была послана Строгановым 16 ноября 7091 (1582) г. грамота ² со строжайшим выговором за то, что они, без ведома Москвы, принимали у себя таких разбойников, которые принесли уже столько зла, особенно же за то, что они вооружили и направили их против ясачных вогулов. Строгановым угрожала царская опала в случае, если дела примут неблагоприятный для государства оборот, им приказано было отозвать казаков из Сибири, держать их для защиты границы и ни в коем случае не допускать, чтобы они своими разбоями наводили новых врагов на русские владения. О нападениях казаков на вогулов летописи ничего не говорят. Но этот царский выговор, по всей вероятности, тот самый, о котором говорилось выше ³ на основании известий летописи.

§ 4. Из этого видно, что казаки, посланные в Москву Ермаком, тогда еще не прибыли туда. Летописи ничего не говорят о времени их прибытия, но сообщают, что важность их доклада очень скоро доставила им доступ ко двору; царь удостоил их милостивого приема, вовремя которого была принята и прочитана царю челобитная Ермака. Казаки как для себя, так и для оставшихся в Сибири товарищей получили просимое ими прощение за все прежние преступления. По сообщению летописей, они были окружены при дворе многими знаками царской милости, им давали во все время пребывания в Москве казенный корм, и каждый получил от царя в подарок деньги и по куску сукна. У Витзена ⁴ прибавлено к этому, что царь по получении столь радостных известий приказал отслужить в главном соборе Москвы благодарственный молебен и раздать нищим много милостыни. Когда же казаки стали просить о том, чтобы послать в Сибирь воеводу, чтобы управлять ею, то на это последовало также согласие, но царю угодно было, чтобы до приезда воеводы Ермак, от имени царя, попрежнему вел тамошние дела.

§ 5. Как сообщают летописи, при обратном отправлении казаков им была вручена царская похвальная грамота Ермаку, составленная в самых милостивых выражениях. В ней прославлялись его заслуги, и он получал полное прощение всех своих прежних преступлений и уверения в царской милости. Вместе с этим в подарок Ермаку царь послал два драгоценных панцыря, серебряный ковш, шубу с собственного плеча и кусок сукна. Всем прочим казакам царь велел отправить денежные подарки и каждому по куску сукна. Витзен пишет, ⁵ что будто бы в грамоте, отправленной с казаками, разрешалось всем русским, кто только пожелает, переселяться со своими семьями в Сибирь, и будто казаки в пути нашли много желающих отправиться туда, и что в Сибирь прибыло с ними 1500 семейств. Он же [239] сообщает, что к вологодскому епископу одновременно была послана грамота об отправке в Сибирь вместе с казаками 10 священников с их семьями и т. п. Но эти сообщения Витзена являются сомнительными, так как трудно допустить, чтобы сибирские летописи, в которых ничего не упоминается об этом, умолчали бы о столь значительном подкреплении казаков в Сибири, совершившемся по государеву указу. В то же время весьма вероятно, что, желая привлечь людей, казаки в пути так расхваливали привольную жизнь в Сибири и тамошние неисчерпаемые богатства, что и без государевой грамоты многие гулящие и беглые люди охотно к ним присоединялись и с ними вместе отправились в Сибирь, и таким образом их отряд получил сильное подкрепление. В Ремезовской летописи рассказывается, что они прибыли в Сибирь к Ермаку 1 марта 7090, т.е. 1582 г., но тут, кажется, в летопись вкралась описка и, по всей вероятности, казаки снова встретились с Ермаком в Сибири только в 1583 г.

§ 6. В то время, как все это происходило, Ермак не упускал случая, чтобы распространить свою власть дальше по Сибири. Он получил 20 февраля 1582 г. известие от жившего недалеко и преданного ему татарского мурзы Сенбахты Тагина, что царевич Маметкул с немногими своими людьми кочует на реке Вагае, впадающей в Иртыш, приблизительно в 100 верстах от города Сибири. Так как Ермак не имел обыкновения упускать благоприятные обстоятельства, то он тотчас же отправил 60 отборных людей с тем, чтобы они попробовали свое счастье и напали на царевича. Они застали его около озера Кулара, недалеко от Иртыша, где впоследствии стояла Куларовская слобода, значит, гораздо ближе, чем указал Сенбахта. По всей вероятности, Маметкул намеревался напасть на казаков, но они ему на этот раз помешали. Ночью, когда все спали, казаки напали на царевича так неожиданно и с такой силой, что большая часть татар при этом была перебита, и сам царевич попал в руки казаков.

§ 7. Это был первый знатный пленник казаков, что имело важные последствия, так как знатное происхождение его сулило казакам большие выгоды. В то же время это служило им некоторым утешением, так как от его храбрости и враждебных действий они раньше много терпели. 28 февраля его торжественно доставили в город Сибирь, где он приветливо был принят Ермаком, который заверил его в царской милости. Ему отвели в городе отдельное жилище, но приставили к нему особый караул, который должен был следить за всеми его действиями. Некоторые обыкновенные сибирские летописи сообщают, что Ермак вскоре после этого отправил в Москву новых послов для сообщения о счастливом случае, а также и для того, чтобы получить указ, как поступить с этим знатным пленником, и когда затем пришел указ, то Ермак отправил царевича с довольно многочисленными провожатыми в Москву. Ермак мог иметь еще другие причины удерживать царевича при себе некоторое время. Он мог надеяться, что благодаря этому можно будет заставить Кучума вступить в переговоры и признать на известных условиях царскую власть, так как освобождение [240] царевича за представленных вместо него других аманатов могло бы весьма помочь в этом отношении. Но Кучум не давал о себе знать, и нет также известий о том, чтобы он предпринял что-либо для освобождения царевича, несмотря на то, что, помимо этого, на него посыпались еще другие несчастия, которые легко могли бы заставить его пойти на уступки.

§ 8. На основании преданий тобольских татар я уже сообщил в своем месте кое-что о князе Сейдяке, последнем отпрыске прежнего сибирского владетельного рода. ⁶ Я говорил там, что он вернулся из Бухары в Сибирь задолго до прибытия казаков, чтобы оспаривать наследство своих предков у Кучума, незаконно завладевшего им. Мною было также упомянуто, что в последующем рассказе по этому поводу может возникнуть некоторое сомнение, которое теперь должно быть отмечено. Все сибирские летописи единогласно сообщают, что первый слух о появлении князя Сейдяка дошел до хана только в это время; это тем более его напугало, что ему было сообщено также, что Сейдяк, услышав о приходе казаков и о победе последних над ханом Кучумом, имел намерение напасть на него с другой стороны, чтобы отомстить за смерть отца. ⁷ Если это было так, как рассказывают летописи, то приведенное выше известие не имеет никаких оснований. Я не беру на себя смелость высказываться за то или другое, но каждое сообщаю в своем месте.

§ 9. Другой случай, который принес Кучуму в то же время не меньшее огорчение, был следующий. Вышеупомянутый Карача, ⁸ самый могущественный из всех тамошних татарских мурз, вышел из повиновения Кучуму и, покинув хана, избрал местом своего жительства верхнее течение реки Иртыша, около реки Тары, при озере, которое в обыкновенные сибирских летописях называется Ялынским, а в Ремезовской летописи Чулымским озером. Этим власть хана была почти так же ослаблена, как если бы он потерял сражение: многочисленное войско Карачи при прежних нападениях не мало ему помогало.

§ 10. У казаков же, напротив, владения их все увеличивались. Тою же весной они привели к подчинению татар и остяков, живших вниз по Иртышу, и заставили их платить ясак, для чего Ермак отправил туда пятидесятника Богдана Брязгу с 50 людьми. Известие о том, что там произошло, в Ремезовской летописи написано позднейшей рукой и находится на двух вклеенных листах, но по обстоятельствам времени и в связи с последующими событиями изложенные там известия представляются настолько вероятными, что об этих событиях должна итти речь именно здесь.

§ 11. Брязга со своим отрядом казаков отправился в путь 5 марта, и так как все жившие по дороге до речки Аримдзянки были уже раньше покорены, то он спокойно продвигался вперед. В устье же этой речки он встретил сильное сопротивление со стороны татар, которые засели в маленьком [241] городке и не хотели слышать о сдаче. Брязга принужден был взять это место приступом. Он считал необходимым примерно наказать сопротивлявшихся для устрашения остальных, которых еще предстояло привести к повиновению. Поэтому он велел привести к себе самых видных из них, а также главных зачинщиков, которые подстрекали татар к сопротивлению, приказал некоторых из них повесить за ноги, других расстрелять или иным каким-либо образом умертвить. После этого оставшиеся шертовали в верности, целуя обрызганную кровью саблю, и все до одного были положены в ясак, который состоял из разной мягкой рухляди; Брязга отослал ее Ермаку в Сибирь вместе с большим запасом собранного хлеба и рыбы. С тех пор эти татары называются Аримдзянскою волостью. По описанному способу принесения присяги можно заключить, что эти татары тогда еще не приняли магометанской веры, и что то же самое, следовательно, можно предполагать и об остальных, живших вниз по реке. Этим подтверждается сказанное в первой главе этой истории ⁹ о слабом распространении магометанства при хане Кучуме.

§ 12. От этого места отряд направился далее к так называемой теперь Надцинской и следующей за ней Карбинской волости. Обе эти волости, зная уже о наказании, которому подверглись их соседи, объявили себя без малейшего сопротивления согласными на все. Но когда Брязга двинулся далее в Туртасскую волость, получившую название от впадающей в Иртыш реки Туртаса, к которой принадлежали также живущие несколько далее уватские татары, то он нашел там всех в большом возбуждении. Из татарских юрт собирался народ, который оказал казакам сильное сопротивление. При этом упоминается старинная татарская крепость, под названием Туртасского городища. Хотя во время моего пребывания в тех местах я этого городища не приметил, но из-за этого я не хочу подвергать сомнению его существование. Очень может быть, что по прошествии стольких лет следы этого городища не так уже заметны, как это было раньше. Небольшое сражение окончилось в пользу казаков. Подобно предыдущим, и эти татары были также положены в ясак.

§ 13. Туртасская и Уватская волости в тех местах последние, в которых живут татары. Далее начинаются остяки. Но в первом остяцком поселении, которое встречается здесь под русским названием Лебауцких юрт, остяки и татары живут совместно. Это поселение, которое остяками называется Нум-пуглъ, татары называют Назым-аул, от чего произошло название Назымской волости, которое с этих пор было присвоено тамошним остякам. Впрочем, сами остяки объясняют это название тем, что их родоначальник носил имя Нозинг, по которому и волость до сих пор называется Нозинг-ях, т. е. люди Нозинга или его потомки. То же рассказывают они про одного князца, которого звали Кошель, владевшего ими в древние времена и жившего в той местности, где находится небольшой городок на горе, [242] названный по его имени Кошель-ваш, а по-русски Кошелево городище. Ничего не говорится при этом, что Брязга встретил там какое-либо сопротивление, или что он их легко подчинил, так как летопись переносит его непосредственно с Туртаса в Демьянку. Судя по тому, что в начале рассказа об этом походе целью его были названы Назымская и Демьянская волости, можно заключить, что они еще не были покорены. Рассказ же о подчинении назимских остяков потому мог быть опущен, что покорение их и следующей за ними волости составляло одну и ту же задачу.

*§ 14. В предыдущей главе ¹⁰ рассказывается о некоем князце Бояре с реки Демьянки, который, вскоре после взятия Ермаком города Сибири, добровольно подчинился ему. Этому, кажется, противоречит то, что князец Демьянской волости называется здесь Демьяном, и при этом описывается, как упорно сопротивлялся он казакам. Но можно предположить, что за это время Бояр уже умер, и под властью нового князца остяки вышли из прежнего повиновения, или что у демьянских остяков было два князца, которые действовали с совершенно различными намерениями – один из них признавал казацкую власть, а другой из упрямства не хотел ей подчиниться. Это последнее потому является вероятным, что Демьянская волость по обыкновенным ясачным книгам делилась на две части, причем в первой из них были описаны остяки, жившие по Иртышу, во второй – остяки, жившие по верхнему течению реки Демьянки. По произношению остяков следовало выговаривать имя князца Демьяна Нимнян. Тем же именем они называют реку Демьянку. Но когда они разговаривают с русскими и желают подражать русским окончаниям, то всегда говорят Нимнянка.

*§ 15. Демьян или Нимнян собрал до 2000 человек остяков и вогулов, которые, вероятно, пришли с реки Конды. Он ожидал казаков с тем большей смелостью, что для обороны имел на горе большой и крепкий городок. Казакам было весьма трудно овладеть этим местом. В течение трех дней они упорно старались взять городок, но ничего не достигли. Так как они захватили с собой из Туртасской волости недостаточное количество продовольствия, в надежде найти его здесь в изобилии, то скоро начался у них голод, и они стали уже думать о возвращении назад, когда Брязга случайно узнал от татар, которые служили у него в обозе подводчиками, о причине упорства остяков. Среди татар был один чуваш, которого хан Кучум когда-то вывез из Казани; он часто бывал прежде среди остяков; по его словам, у них имеется идол, про которого остяки рассказывают, что он привезен к ним из России, где его почитали под именем Христа. Этот идол вылит из золота и сидит в чаше, в которую остяки наливают воду, и после того как они выпьют этой воды, они твердо верят, что с ними не может случиться никакого несчастья. Вероятно, это и является причиной их упорства. Он прибавил, что если ему разрешат, он отправится к остякам и попытается украсть идола; во всяком случае, он [243] надеется проведать намерения остяков для того, чтобы казаки могли принять свои меры.

§ 16. Это предложение было принято, и вечером того же дня чуваш был отпущен в городок к остякам под видом перебежчика. На следующее утро он опять был в казацком лагере и принес следующее сообщение. Остяки находятся в большом страхе, они поставили идола на стол, а вокруг него жгут в особых чашах сало и серу. Сами же в великом множестве стоят и сидят перед столом и возносят идолу непрестанные молитвы, что и помешало чувашу украсть его. При этом они гадают – сдаваться ли им казакам, или продолжать сопротивление, и уже пришли к тому заключению, что лучше сдаться. После этого казаки с новой силою начали наступление, которое едва только началось, как большинство остяков и вогулов бежали из городка и рассеялись по своим юртам. Оставшиеся прекратили сопротивление, и казаки могли без особых усилий овладеть этим местом.

* § 17. Нужно сказать, что после сдачи городка казаки искали идола, но нигде его не нашли. Если на этом основании рассказ об идоле считать за басню, то можно впасть в ошибку, потому что остяки легко могли скрыть свою святыню или перевести ее в другое место. Как известно, остяки еще в недавнее время, после того как их привели в христианскую веру, тщательно скрывали своих важнейших идолов, и спустя многие годы о них нельзя было получить какие бы тони было известия. Что же касается того обстоятельства, будто бы упомянутый идол был привезен из России, и что остяки его называли именем Христа, то, судя по описанному изображению его, как сидящему в чаше, это сообщение о происхождении его из России вызывает большие сомнения, и надо думать, что это добавление принадлежит составителю летописи, в особенности когда при этом говорится, что этот идол был известен во времена Владимира Великого, который велел крестить всех русских, о чем остяки едва ли могли иметь какие-либо сведения.

§ 18. Надо также заметить, что, по рассказу летописи, кроме князца Демьяна с остяками в городке находился другой знатный князец, по имени Роман, который при сдаче бежал вверх по реке Конде. Это дает возможность определить местонахождение городка. В устье реки Демьянки, где теперь находится село Демьянский ям, не видать никаких следов старого остяцкого укрепления. По имени же Романа названа остяцкая деревня, находящаяся в 30 верстах ниже Демьянки. Так как против этой деревни на восточной стороне реки Иртыша на горе можно видеть остатки какого-то старого остяцкого укрепления, то я думаю, что это и есть старый Демьянский городок. Остяки называют теперь это место Чукас. Среди окружающей низменности это отдельно стоящая гора, которая не имеет никакого соединения с остальным высоким восточным берегом Иртыша, где горы значительно отошли от реки. Можно было бы думать, что эта гора – произведение человеческих рук, но ее чрезвычайная величина дает повод сомневаться в последнем: у подножья она имеет в окружности около двух верст, а в высоту около 30 и более саженей. [244]

* § 19. Между тем, наступила весна, и казаки были принуждены остаться здесь, пока не пройдет лед. За это время они построили небольшие легкие суда, чтобы ехать дальше вниз по Иртышу. Они прежде всего прибыли к остяцкому местечку Рачеву городищу, которое получило свое название от идола Рача, который был в этом месте очень почитаем. Там находилось в это время собрание шайтанщиков, которые ходили из одного места в другое и собирали дары для приношения в жертву этому идолу. Но как только казаки высадились на берег, все от них побежали и спрятались в густых лесах. Казаки нашли только остатки жертвы, которая была приготовлена остяками идолу. Хотя казаки оставались здесь до следующего дня, надеясь, что жители опять вернутся, но никто не показался. Несколько ниже Демьянского яма находятся остяцкие Рачевы юрты и дальше от них, вниз по течению, впадает в Иртыш речка Рачевка. Все эти названия произошли, несомненно, от имени находившегося в этих местах идола Рача.

§ 20. Так как здесь дальше было нечего делать, то Брязга не хотел задерживаться и продолжал свой путь. По дороге, когда ему встречались остяцкие юрты, он приводил остяков к шерти и вместо ясака брал все, что ему попадалось. Вскоре после того ему пришлось проезжать одно очень опасное место в Цингальской волости, где Иртыш необыкновенно узок и с обеих сторон окружен горами. Эта местность казалась остякам благоприятной для нападения на казаков. Они собрались поэтому в большом числе, готовые на все, чтобы не допустить казаков проплыть далее. Я не знаю о каких крюках рассказывается при этом в летописи: остяки будто бы хотели задержать ими казаков или их суда. Ведь Иртыш там совсем уже не так узок, чтобы можно было надеяться при этом на удачу. Однако, Брязгу это весьма беспокоило. Он велел остановиться вблизи этого места и не хотел итти далее, пока все его люди не принесут молитвы богу о помощи против врагов. Учинив это на рассвете следующего дня, он двинулся в путь, как только взошло солнце, и был так счастлив, что несмотря на то, что остяки с силой напали на него с обоих берегов, ему удалось их прогнать и рассеять одним выстрелом из всего мелкого оружия. Таким образом были взяты без всякого дальнейшего сопротивления не только Цингальские юрты, но и другое остяцкое местечко, которое в летописи называется Нарымским городком.

§ 21. Упомянутые здесь по обе стороны реки Иртыша горы могут вызвать сомнение, потому что в других местах только восточный берег покрыт горами, а на западном, напротив, повсюду находятся низкие луга. Но подтверждением этому рассказу служит мое географическое описание Сибири, где говорится, что только в этой местности на западном берегу Иртыша находится большая гора, немного выше остяцкого селения Цингальских юрт. Остяки рассказывали мне, что в древние времена эта гора служила им убежищем от неприятельских набегов и что на вершине ее можно и сейчас еще видеть остатки прежнего укрепления, почему это место и [245] называюг по-русски Цингальским старым городищем. Можно предполагать, что в прежнее время эта гора составляла одно целое с теми горами, которые находятся на восточном берегу. Еще сейчас можно видеть на западной стороне этой горы следы старицы, где прежде протекал Иртыш. После того, как эта гора по неизвестным причинам, может быть, из-за землетрясений, здесь, впрочем, необычных, или из-за рыхлости почвы, которая могла обвалиться, отделилась от остальных гор, Иртыш проложил свой путь по вновь образовавшемуся руслу, и, таким образом, эта гора оказалась одиноко стоящей на его западном берегу. Еще и теперь ниже Цингальских юрт можно видеть устье старого протока Иртыша, который, как говорят остяки, называется русскими Старым Иртышем. Верхнее же устье, которое должно было находиться немного выше названной горы, уже больше не видно, так как за давностью времени превратилось в крепкий плотный берег, поросший повсюду тальником.

§ 22. В обоих названных местечках, в Цингальских юртах и Нарымском городке, казаки не нашли никого, кроме жен и детей тех остяков, которые подстерегали их в узком проходе. Они не задержались поэтому в первом местечке, а поехали далее и переночевали в Нарымском городке, который, вероятно, находился приблизительно там, где стоят теперь Сотниковы юрты, хотя я не слышал, чтобы прежде там было какое-то укрепление, как можно было бы думать по названию Нарымский городок. Что же касается волости, то она еще и в наше время известна под именем Нарымской, что на языке остяков означает болотистую местность. С наступлением вечера остяки стали приходить поодиночке, чтобы посмотреть, что делают казаки в их юртах. Они боялись, что из мести за их нападение жены и дети их могут сильно поплатиться. Однако, Брязга показал себя по отношению к ним очень милостивым и своим приветливым обращением привлек их к себе и совершенно рассеял их страхи. Это привело к тому, что на другой же день большинство остяков вернулись в свои юрты, учинили шерть в постоянном повиновении и изъявили готовность добровольно платить ясак.

§ 23. После этого казаки поехали дальше и прибыли 9 мая в так называемую теперь Тарханскую волость, которая в летописи, по всей вероятности, по тамошнему князцу, называется Колпуховой. При этом упоминается также Колпухов городок, память о котором сохранилась доныне в названии Колпуховские юрты. Тарханские остяки производят себя от татар и говорят, что их предки жили в окрестностях Тобольска, где один из них был тарханом. Но они не знают, когда и по каким причинам произошло переселение их в эти места. Казаки встретили здесь незначительное сопротивление. После трехчасового боя, во время которого полегло много остяков, остальные сдались казакам и уплатили изобильно требуемый ясак. Таким же образом и остальные остяки, жившие в отдельных юртах выше по течению реки, частью добровольно, частью по принуждению должны были платить ясак. [246]

§24. На Иртыше оставалось только одно место, которое надо было еще завоевать. Оно было особенно важно, потому что там имел местопребывание главный князец остяков, живших по Иртышу и Оби, Самар; по его имени местечко названо Самаровским ямом, так как оно построено там, где жил Самар. Кроме того, Самар имел еще для убежища небольшой городок, остатки которого можно и сейчас еще видеть; этот городок находился на высокой и крутой горе, которая кажется очень близкой от Самаровского яма, если плыть вниз по Иртышу, но если совершить этот путь по берегу, то расстояние будет около двух верст. Я только с большим трудом мог подняться на эту гору со стороны Самаровского яма; со стороны же реки, а также с той стороны, которая лежит ниже по реке, на гору совершенно невозможно подняться. Очень может быть, что со стороны суши долинами между прилегающими горами доступ был несколько удобнее. Высоту горы можно считать по отвесу от реки 30–40 саженей. Так как вершина была прежде очень острой, то ее пришлось несколько срезать, и осыпанной землею образовать кругом нее ровное место, как это можно видеть там до сих пор. Нельзя представить себе более простого естественного укрепления. Все место имело не более 10 саженей в поперечнике. Кажется, там стояли только две избы, как можно заключить по двум ямам; избы были построены наполовину в земле, наполовину над землей и сделаны из досок и, по тогдашнему обыкновению остяков, были покрыты землею. Такие избы встречаются у них теперь очень редко. Из описания места видно, что оно могло служить в тревожное время убежищем не более как одной семье с ее челядью. На основании этого можно судить о подобных же небольших остяцких укреплениях, которые имели своей задачей во время вражеского нападения дать безопасный приют женам и детям остяков вместе с лучшими их пожитками. Сами же остяки не прятались в такие городки, а встречали недруга в поле или в своих юртах.

§ 25. Так было и 20 мая, когда казаки подошли к юртам князя Самара. Они поехали по небольшой протоке реки Иртыша, которая теперь называется Казенной протокой и лежит подле восточного берега (по ней ездят обычно весной во время высокой полой воды). Так как эта протока вблизи Самаровского яма опять соединяется с Иртышом, то казаки доехали по ней прямо к остяцким юртам. Дело происходило рано утром, и они нашли на берегу только спящий караул, который был тут же перебит. Самар с восемью другими князцами, призванными им на помощь, проснулся от шума и хотел со своими людьми оказать сопротивление, но тотчас же был убит казаками. Это так напугало остальных, что они обратились в бегство, а немногие оставшиеся простые остяки не оказали никакого сопротивления, обещали покорность и обязались платить ясак.

§ 26. Казаки полагали, что бежавшие понемногу опять вернутся назад, и потому оставались здесь целую неделю. Летопись рассказывает только об одном богатом остяцком князе Алаче, которого Брязга поставил на место Самара, как главного над всеми тамошними остяками. [247] Впоследствии мы увидим, что Алач и его потомки занимали видное положение среди остяков. Так называемые Кодские городки, под именем которых подразумеваются все прежние укрепленные места остяков и теперешние местечки и волости по реке Оби почти от устья реки Иртыша до тогдашних границ Березовского уезда, по большей части были им подчинены, а живущие в этой местности остяки долгое время даже платили этим князьям дань, примеров чего не было среди других остяков и подобных им народов.

*§ 27. Близость реки Оби позволила Брязге произвести разведки по ее берегам. Он дошел только до Белогорской волости, которая была первой от устья Иртыша вниз по течению. Эта волость получила свое название от кажущихся белыми гористых берегов Оби, которые тянутся по восточной ее стороне от устья Иртыша вниз по течению. Как рассказывает летопись, там в древние времена было место поклонения некоей знаменитой богине, которая вместе с сыном восседала на стуле нагая. Ей остяки приносили часто жертвы и дары, за что она оказывала им помощь на охоте, рыбной ловле и во всех их делах. Если кто-либо не исполнял данное ей обещание принести что-либо в жертву, то она до тех пор устрашала и мучила его, пока он не выполнял свое обещание. Если же кто-либо приносил ей дары не от доброго сердца, то он должен был ожидать внезапной смерти. Эта богиня, перед которой тогда как раз собралось множество народа, при приближении казаков приказала себя ухоронить, а самим остякам куда-либо спрятаться. Это было исполнено, и когда казаки высадились на берег, то они не нашли там ничего, кроме пустых юрт.

*§ 28. Можно предоставить легковерному летописцу верить в то, что он рассказывает про остяцкую богиню и что ни в какой мере не подтверждается последующими известиями. Некоторое сходство с этим рассказом имеет еще более древний рассказ про языческую богиню, державшую ребенка на коленях, которую почитали в низовьях реки Оби под именем «Златой бабы». ¹¹ Я расспрашивал про нее тамошних остяков и самоедов, но ничего не узнал, и то, что нам сейчас рассказывают на реке Оби про Белогорского шайтана, ¹² совсем не похоже на вышеприведенный рассказ. [248] Достоверно лишь то, что белогорские остяки имели знаменитого шайтана, от имени которого делал предсказания приставленный к нему шайтанщик. Вероятно также и то, что при приближении казаков шайтанщик тщательно укрыл свою святыню и посоветовал остякам также спрятаться от казаков.

§ 29. Хотя Брязга не имел случая заняться распространением в этой местности русской власти, он все же пробыл там три дня. Далекие пространства по берегам этой реки казались никем ненаселенной пустыней, так как не было никаких сведений о жителях этих мест. Причиной этого отчасти была действительно большая удаленность названного выше главного места Белогорской волости, где стоял шайтан, от Кодских поселений и волостей, отчасти, и пожалуй больше всего, это происходило от того, что остяки обычно очень редко остаются на реке Оби весной и переезжают внутрь страны на многочисленные находящиеся там озера. Эти озера соединены протоками с Обью и во время половодья получают от нее в изобилии воду. Занимаясь ловлей рыбы, зашедшей сюда для метания икры, остяки имеют здесь прекрасную пищу. В виду отсутствия в этих местах людей Брязга 29 мая отправился в обратный путь.

§ 30. Теперь на Иртыше уже никто не оказывал казакам сопротивления и не угрожал вражескими нападениями. Куда бы ни приходили казаки, остяки и татары принимали их сейчас же с почестями и добровольно приносили положенный на них ясак. В каждом местечке лучшие люди с покорностью выезжали к ним навстречу и с такой же покорностью провожали их от юрт до юрт. Казаки с своей стороны держали себя надлежащим образом, так как хотели внушить этим людям уважение к себе и русскому народу. При каждом приеме или в собраниях, в которых они участвовали, казаки надевали свое самое лучшее и дорогое праздничное платье, которое, конечно, [249] при всех добытых ими сокровищах в Сибири и в России, было по тому времени весьма богато. Самое примечательное здесь то, что по возвращении в город Сибирь они не потеряли ни одного человека, несмотря на то, что имели в пути много столкновений и сражений. Стрелы врагов, видимо, были не столь остры, чтобы причинить им вред, и только на их телах осталось много ран от них.

§ 31. Остальная часть лета была проведена казаками в Сибири без особых происшествий. Как только наступила зима следующего 7091 г., согласно Ремезовской летописи, Ермак отправил второе посольство в Москву для того, чтобы доставить туда взятого в полон царевича Маметкула, ¹³ а также собранный к тому времени ясак. Это отправление Витзеном ¹⁴ и Страленбергом ¹⁵ неправильно смешивается с первым, которое было в предшествующую зиму. Витзен рассказывает, что тогда были отправлены в Москву три знатных пленника. Страленберг же считает, что вся семья Кучума уже была тогда взята в плен и отправлена в Москву. При описанном выше первом отправлении не могли быть вообще посланы в Москву полоненники, так как в то время в руки казаков не попал еще ни один человек знатного рода, и, как будет видно из последующих событий, когда речь будет итти о женах и сыновьях хана, как попавших в полон, так и сохранивших свою свободу, единственным знатным пленником казаков ко времени второго отправления был царевич Маметкул. Но в сообщении Витзена имеется указание о том, кто из казаков сопровождал царевича в Москву, о чем сибирские летописи ничего не говорят. Во главе посольства, как сопровождающий знатных полоненников, назван Гроза Иванович. Так как выше ¹⁶ говорилось об атамане Иване Грозе, который вместе с атаманом Иваном Кольцовым, совершившим первое путешествие в Москву, был в великой милости у Ермака, то на этом основании можно предположить, что Гроза, как второй по чину, принимая во внимание, что это поручение было не менее важным, чем первое, должен был на этот раз отправиться в Москву.

§ 32. В виду разных сомнений и противоречий, о чем речь будет итти далее, ¹⁷ нельзя, однако, следовать Ремезовской летописи в отношении времени, когда она отправление царевича Маметкула в Москву относит к 21 ноября 7091 (1582) г. Вероятно, тогда была отослана только отписка об его пленении и о собранном до того ясаке, сам же Маметкул был отправлен только следующим летом или осенью. С этим согласны обыкновенные сибирские летописи, причем они, не указывая месяца и дня, отмечают только год – 7091 (1583)-й, а перед этим излагают те события, которые произошли в этот же самый год и о которых будет итти речь дальше.

§ 33. В начале весны. 7091 (1583) года Ермак прежде всего предпринял [250] поход на реку Обь, чтобы продолжить там завоевания, которые так счастливо начал по Иртышу год тому назад пятидесятник Брязга. Об этом походе обыкновенные летописи рассказывают только то, что много небольших городков, местечек и юрт по Иртышу и по Оби было взято, и среди них Назымский городок, причем Назымского князца взяли в полон; у него были найдены большие богатства. В Ремезовской же летописи говорится сначала о так называемых Кодских городках или о Кодских волостях, лежащих на нижнем течении, которые Ермак покорил и, получив богатую добычу, заставил платить ясак. И только после того рассказывается в ней об этом городке, но название его написано так неясно, что трудно сказать, как его читать: Назымский или Казымский. На основании того, что ясак был наложен сначала на Кодские волости, можно думать, что последнее чтение более правильно, так как Казым есть река, на которой живет много остяков и которая впадает ниже Кодских волостей, а именно против города Березова, с восточной стороны в реку Обь. В древние времена на Казыме находился значительный остяцкий городок, остатки которого еще и сейчас известны под названием Казымского городища. Несмотря на это он, кажется, не является тем местом, о котором говорится в летописи, так как древний Казымский городок отстоит от устья реки Казыма в 160 верстах. Потребовалось бы слишком много усилий и времени, чтобы в течение одного похода пройти так далеко вверх по реке Казыму. Кроме того, сомнительно, чтобы Ермак был осведомлен о местности, лежащей так далеко в стороне. Мало вероятно также, чтобы только что покоренные остяки, по собственному желанию, открыли ему местонахождение городка и предложили бы себя в проводники. Потому следует считать более правильным название Назымский, о котором мы находим более подходящие и точные сведения. Как известно, имеется река Назым или вернее, по произношению остяков, Мозым, которая впадает в Обь с севера выше устья Иртыша. На ней мы видим остатки прежнего остяцкого городка, который находился недалеко от Оби и который казаки легко могли без чужой помощи открыть. Следовательно, именно это место надо понимать под названием Назымского городка. Ермак мог еще до Кодского похода или, если следовать Ремезовской летописи, на обратном пути, идя вверх по течению Оби, заняться завоеванием этой местности. Впрочем, название Назымского городка теперь больше не употребляется. Остяки называют его Янк-ваш, что значит Клин-городок, потому что городок лежит на высокой остроконечной горе, которую, по ее виду, сравнивают с клином. Назымская волость, название более часто употребляемое, обозначает в тобольских ясачных книгах остяков, живущих по реке Назыму и в местностях по Оби, и ее не нужно смешивать с упомянутой выше волостью, ¹⁸ которая лежит на Иртыше и носит то же название. Ремезовская летопись указывает также день, 20 июня, когда Ермак вернулся из Обского похода. [251]

§ 34. В этой же летописи затем рассказывается, что первого июля Ермак предпринял новый поход по реке Тавде для покорения тамошних вогулов. Она кратко сообщает, что Ермак завоевал Лабутинский городок, взял в полон князца Лабуту, завладел большими богатствами, имел сражение при реке Паченке, после чего Поганое озеро наполнилось трупами, и заставил волости Кошуки, Кондырбай ¹⁹ и Табары платить ясак. Эти немногие обстоятельства достаточно подтверждают те предположения, которые я сделал во 2-й главе по поводу похода вверх по реке Тавде, говоря, что эти два похода, по всей вероятности, являются одним и тем же. Следовательно, необходимо здесь привести из указанного там источника подробности этого похода.

§ 35. До самой Тавды ничего особенного не произошло, так как все эти местности уже были подвластны казакам. В низовьях Тавды жили тогда татары, которых летопись делит на две волости: Красноярскую и Калымскую. Она упоминает также князца Лабуту, о котором остальные летописи рассказывают, что он жил в Лабутинском городке. Теперь, правда, под этими названиями нет особых волостей, и вообще татары больше не живут на реке Тавде, так как после возникновения здесь русских деревень они переселились на реку Тобол. Однако, недалеко от устья Тавды, впадающей в Тобол, находится татарская деревня Красноярские юрты, жители которой рассказывают, что они когда-то жили на Тавде. Про князца Лабуту мы имеем несколько больше данных. В тобольских ясачных книгах упоминается татарская волость Лабутинская. Кроме того, известна речка Лабута, впадающая в Тавду, где, вероятно, и находился вышеназванный городок и где еще и сейчас под этим старым названием находится русская деревня. Когда эти татары принуждены были отражать первое нападение Ермака, то они думали сопротивляться и собрались около речки Паченки, на которой теперь построена деревня того же названия. Жестокая битва принесла казакам полную победу, и татары были так разбиты, что ни одного из них не осталось в живых. Среди убитых был князец, по имени Печенег. Находящееся там озеро было полно мертвыми телами и потому получило название Поганого озера. Составитель летописи пишет, что даже в его время озеро было полно человеческих костей. Что же касается теперешних жителей, то никто из них не мог дать мне объяснения этому названию.

§ 36. После этого Ермак подошел к вогульским юртам, во главе которых стоял тогда Кошук. Кошуцкий городок и Кошуцкая волость до сих пор известны на реке Тавде. Этот слабый народ сдался после первого же наступления и принес в дар все имевшиеся у него в запасе меха, которые Ермак принял, как ясак. Есаул, по имени Ичимха, сообщил казакам о том, какие народы живут далее по реке Тавде, как велико число жителей там, какое они имеют оружие, чем они питаются и тому подобные сведения, [252] которые вообще необходимы завоевателям неизвестных земель. Казаки никогда не забывали усердно собирать подобные сведения.

*§ 37. Одно местечко, которое далее попалось им на пути, называлось тогда Чандырским городком. Теперь это только деревня, последняя в Кошуцкой волости. Здесь казаки также встретили слабое сопротивление. Они нашли там известного шайтанщика, который по приказу Ермака показывал казакам свое искусство. Если верить летописям, оно заключалось в следующем: он дал себя связать и воткнуть себе в живот нож, который до тех пор не вынимали, пока шайтанщик не дал ответа на все предложенные вопросы. После того, как он ответил и нож из него был вынут, шайтанщик вскочил и, освобожденный от пут, выпил несколько горстей крови, текущей из раны, намазал той же кровью рану, после чего она сейчас же зажила, и от нее не осталось следа. В этом рассказе нет ничего сомнительного, кроме того, что он велел себя вязать другим и не сам колол себя, как это обыкновенно делают другие, ему подобные. Таким фокусам могут удивляться только глупые люди. Если внимательно следить за движениями рук шайтанщика, то обман обнаружится очень быстро. ²⁰ Возможно, что Ермак сказал шайтанщику, что он хочет вернуться на Русь через горы и потребовал от него предсказания своей судьбы. Шайтанщик, должно быть, отвечал, что Ермак дойдет до Тавды, не дальше пелымских вогулов, оттуда вернется по Иртышу и будет иметь успех в борьбе с татарами. Он дал бы лучшие доказательства своего пророческого дара, если бы мог предсказать Ермаку его печальный конец. Об этом же, как говорит летопись, он не обмолвился ни словом.

§ 38. Затем казаки пришли к вогулам, во главе которых стоял Табар или, по их произношению, Тобар. Здесь Ермак не хотел задерживаться и довольствовался тем, что успели собрать с вогулов наспех: время года не позволяло ему долго останавливаться, если он хотел дойти до пелымских вогулов, о чем было ему предсказано. От этого Табара ведет свое название главное местечко этой волости – Табаринский городок или Табаринская слобода. Оно лежит при устье небольшой речки Иксы и, по своему положению, возвышается над прочими низкими и болотистыми местами. Летопись добавляет, что здесь был убит некий воин, который был ростом в 2 сажени и мог схватить и сразу раздавить 10 человек; много усилий было сделано, чтобы взять его живым и увезти с собой, но ничто не помогло, добровольно же он не хотел сдаться, и нужно считать чудом, что его удалось убить. Подобные сказки не могут относиться к бедным вогулам, в которых так мало воинственного и из среды которых едва ли кто-либо достигал двухаршинного роста.

§ 39. Пелымские вогулы были своевременно предупреждены своими соседями о предстоящем появлении казаков. Их первой заботой было укрыть в безопасном месте на реке Конде своих жен и детей. В городке остались [253] только самые видные и сильные, которые под начальством князца Патлика храбро сопротивлялись казакам. Однако, казаки победили, и почти все вогулы были перебиты. Ермак велел явиться к нему нескольким из оставшихся в живых и расспрашивал их о пути с верховьев Тавды в Пермскую землю и на Русь. После этого 4 октября он двинулся в обратный путь, во время которого не произошло ничего замечательного, кроме того, что он у табаринцев и кошуков, занимавшихся земледелием, взял вместо ясака хлеба, чтобы обеспечить себя на зиму. С тех пор так и пошло, что и в последующее время они платили ясак хлебом.

*§ 40. В то время, как все это происходило в Сибири, царь Иван Васильевич выполнил свое обещание, данное при обратном отправлении атамана Ивана Кольцова в Сибирь о посылке туда воеводы. ²¹ По сибирским летописям выбор пал на князя Семена Волконского. Но мы вскоре увидим, что это был князь Семен Дмитриевич Болховской и что головы, посланные с ним, были Иван Киреев и Иван Глухов. Они отправились из Москвы водным путем 10 мая 7091 (1583) г. с 500 человек, посланных для подкрепления сибирских казаков. Они поехали той же самой дорогой, по которой и Ермак совершил свое путешествие в Сибирь, а именно по Волге, Каме и Чусовой. Их путь отличался от пути Ермака тем, что дорогою они не зимовали и прибыли в город Сибирь уже следующей осенью 2 ноября 7092 (1583) г.

§ 41. Грамота царя Ивана Васильевича от 7 января 7092 (1584) г. ²² к жившим тогда в Перми Строгановым: к Семену Аникиеву сыну, Максиму Яковлеву сыну и Никите Григорьеву сыну дает нам некоторые подробности об этом отправлении. Прежде всего мы узнаем из нее имя князя Болховского и о том, что с ним было два головы, тогда как летописи упоминают только об одном Иване Глухове. Правда, об Иване Кирееве впоследствии нигде не упоминается, и весьма вероятно, что он или совсем не поехал в Сибирь, или же умер вскоре после того. Кроме того, летописи называют Глухова вторым воеводой, тогда как он не был назначен на эту должность. Далее, в грамоте говорится, что Болховской должен был дождаться в Перми зимнего пути и взять у Строгановых для сопровождения через горы 50 человек конных людей. Но так как стало известно, что в зимнее время переезд через Камень на лошадях был очень затруднителен, то поэтому было решено, что Строгановы дадут воеводе 15 судов, из которых каждое должно было вместить по 20 человек со всеми их запасами. Они должны были поехать по реке Чусовой, а дальше через волок к реке Тагилу. Это показывает, что в Москве тогда не было еще известно о быстром продвижении воеводы и о том, что он не останавливался в Перми, а сразу совершил весь свой путь. О том, что приезд воеводы в Сибирь следует отнести не к 1584, а к 1583 г., будет ясно из последующих событий.

§ 42. По всему видно, что именно тогда была получена в Сибири грамота об отправлении в Москву царевича Маметкула, и можно считать [254] днем отправления его 21 ноября 7092 (1583) г., как это указано в Ремезовской летописи. Что это не могло произойти в ноябре предыдущего года, ²³ ясно из того, что, по словам всех прочих летописей, приезд царевича в Москву состоялся только после смерти царя Ивана Васильевича, который скончался 19 марта 7092 (1584) г. Его сын и преемник царь Федор Иванович имел радость встретить этого знатного пленника. Он приказал его торжественно принять, оказал ему много почестей, а казаков, сопровождавших царевича, осыпал наградами.

§ 43. В разрядных книгах находим указание, что царевич Маметкул упоминается впоследствии, как русский полковой воевода. В 1590 г. он принимал участие в походе против шведов, а в 1598 г. вместе с царем Борисом Федоровичем Годуновым, в виду ожидавшегося нападения крымских татар, ходил под Серпухов. В тех же разрядных книгах называется он сибирским царевичем Маметкулом Алтауловичем. Это доказывает, что его отца звали Алтаул и что он, следовательно, не мог быть сыном Кучума, как это утверждают сибирские летописи, ²⁴ а также не был братом последнего, как об этом говорит вышеприведенное известие, так как отца Кучума звали Муртазой. ²⁵ Муртаза и Алтаул могли быть братьями, и, имея в виду это родство, Маметкула называли по русскому обыкновению братом Кучума, т.-е., его двоюродным братом.

§ 44. До сих пор Ермаку с его казаками все удавалось в Сибири. Но вот начинается время, когда судьба их круто изменилась, и можно было опасаться, что все новые завоевания будут опять окончательно потеряны. Вскоре после приезда воевод в Сибирь казаки стали терпеть такой недостаток в продовольствии, что летописцы не находят достаточно жалостных слов для его описания. Голод продолжался всю зиму до самой весны, причем многие умерли голодной смертью, а оставшиеся в живых по нужде употребляли в пищу мертвые тела своих товарищей. Казакам пришлось перенести много болезней, в особенности цынгу, от чего также немало людей погибло. Сам воевода князь Болховской умер во время этого всеобщего несчастия. Хотя оставался голова Иван Глухов, но, как можно думать на основании последующих событий, он, кажется, мало интересовался делами или же не пользовался у Ермака и прочего народа достаточным уважением. Летописи не упоминают о нем до самой смерти Ермака, когда все управление осталось в его руках.

§ 45. Хотя летописи не указывают причину голода, но ее нетрудно угадать. С воеводой Болховским прибыло 600 человек ратных людей, ²⁶ которые, как видно, везли с собой небольшое количество продовольствия, чтобы оно не мешало им быстро продвигаться вперед. Они, должно быть, предполагали, что в Сибири у казаков можно найти все в избытке. Но казаки не [255] подготовились к приему стольких гостей, и недостаток продовольствии сказался тотчас же, как только начали делить имеющиеся запасы. Так как казаки сами получали припасы от татар и остяков, то этот недостаток легко можно было бы устранить подвозом нового продовольствия, если бы в это время все те местности не были охвачены новым восстанием против русских, благодаря чему были отрезаны все пути для подвоза продовольствия.

§ 46. Еще до приезда воеводы, а именно 10 сентября 7092 (1583) г., прибыл к Ермаку посол от татарского мурзы Карачи, который, как рассказывается выше, ²⁷ изменил хану Кучуму и разбил свой стан около реки Тары. Посол просил дать ему нескольких людей для защиты от Казакской орды, которая грозила нападением на их кочевье. Ермак поверил этому сообщению и тем охотнее исполнил его просьбу, что надеялся таким способом привлечь на сторону русских этого знатного татарина и через него мало-помалу и тех, которые отпали от хана. Он послал поэтому атамана Ивана Кольцова с 40 казаками на помощь Караче. Но вскоре стало известно, что казаки сделались жертвой обмана, целью которого было разбить их силы и тем легче захватить один отряд за другим и, наконец, всех их разбить. Иван Кольцов и посланные с ним казаки были все перебиты. Так как Карача имел повсюду среди татар и остяков своих людей, то ему без труда удалось поднять всеобщее восстание против русских. Казаки, находившиеся среди остяков для сбора дани, были также перебиты. Синодик Тобольской соборной церкви, о котором я уже неоднократно говорил выше, ²⁸ считает днем убийства атамана Кольцова и казаков 17 апреля, но, как видно по времени следующего события, это неверно.

§ 47. После этого Карача, собрав отовсюду большое войско, двинулся к городу Сибири, надеясь продолжительной осадой принудить русских, из-за отсутствия у них продовольствия, к сдаче. 12 марта 1684 г. он окружил город со всех сторон, и осажденным оставалось мало надежды на спасение. Но это сделало их еще более неустрашимыми, и они решили или отбить неприятеля, или погибнуть со славою, чем ждать позорного конца от недостатка съестных припасов. Им ничего не оставалось делать, как произвести вылазку, для чего они выбрали ночь на 9 мая, накануне праздника св. Николая, которого с самого начала сибирского похода они считали своим особым покровителем и на помощь которого они надеялись. Было решено ничего не начинать против татар, которые окружали город, но, незаметно обойдя их, внезапно напасть на главный стан Карачи, который он, ради большей безопасности, разбил для себя и своей семьи недалеко от Саусканских юрт, на западном берегу Иртыша.

§ 48. Чем менее можно было надеяться на удачу этого предприятия, вызванного только отчаянием, тем успешнее оно было выполнено. Карача думал, что ему нечего опасаться, так как вполне полагался на бдительность [256] своих. Но русские сумели незаметно пройти мимо татарских караулов вблизи города и так неожиданно напали на своих врагов в Саусканских юртах, что большая часть из них поплатилась жизнью, прежде чем они успели схватиться за оружие для защиты. Среди убитых были два сына Карачи. Сам Карача бежал не более чем с 3 людьми. Но дело еще не было выиграно. Татары, которые осаждали город, получили тем временем известие о русском нападении. Они поспешили на помощь своему предводителю и, может быть, победили бы при первом же нападении, если бы оставленный Карачею обоз не послужил русским защитою. Благодаря этому русские выиграли время и нашли себе, кроме того, еще прикрытие в находившихся поблизости кустах; они оказались в лучшем положении и могли даже обсудить, что же им делать дальше. Коротко говоря, татары, после нескольких повторных нападений, продолжавшихся до полудня, были отбиты с большими потерями, и русские победоносно вернулись в город.

§ 49. Этот успех несколько улучшил пошатнувшееся положение русских, так как татары и остяки, потеряв надежду на Карачу, снова принуждены были признать власть русских и не могли в дальнейшем отказывать в снабжении их съестными припасами, и таким образом, голод, наконец, прекратился. Скоро произошло новое несчастье, которое было хуже всех прежних, так как Ермак погиб при этом. Обыкновенные сибирские летописи рассказывают об этом следующим образом. Один татарин, подосланный ханом Кучумом, якобы желая русским добра, принес Ермаку ложное известие, что в пути находится бухарский купеческий караван, который собирается вести с русскими торговлю в Сибири, хан же будто бы его задерживает и не дает возможности купцам проехать. Это известие заставило Ермака сейчас же отправиться в путь со 150 казаками навстречу каравану. Достигнув устья реки Вагая и ничего не слыша о бухарцах, он продолжал свой путь вверх по Вагаю. Ремезовская летопись прибавляет, что известие о прибытии бухарского каравана дошло до Ермака 1 августа 7092 (1584) г. и что тогда же он отправился поспешно навстречу бухарцам с 50 казаками, причем в этом числе, вероятно, имеется описка. Но прежде чем он дошел до устья реки Вагая, где Иртыш делает большую дугу, ²⁹ между концами которой находится прямая дорога, Ермак приказал перекопать ее с тем, чтобы в будущем не нужно было делать такой далекий объезд рекою. Когда это было сделано и когда о бухарцах попрежнему не было, никаких известий, он продолжал свой путь дальше вверх по Вагаю.

§ 50. Нет никакого сомнения, что эта перекопь была вырыта Ермаком или по его приказанию. Она и сейчас еще называется Ермаковой перекопью, или по-татарски Тескерь. Она длиною с версту и заканчивается недалеко от устья реки Вагая. После своего поворота Иртыш делает дугу более чем в шесть верст. Все это я сам видел. Следует, однако, прибавить, что теперь в этом изгибе Иртыша очень мало воды. Так как с давних пор почти вся вода [257] проходит по перекопи, то по берегам ее нет никаких следов, что эта перекопь была когда-то прорыта людьми. В этой местности к югу от перекопи виден на низком ровном лугу большой бугор, который, без сомнения, не является естественным, а насыпан руками людей. Он весьма крут и в вышину простирается на 10 саженей, а на верху его есть ровная площадка, имеющая в поперечнике около 30 саженей. Тамошние русские называют его Царевым городищем, вероятно, из-за его величины, так как, по их мнению, такую большую работу мог произвести только могущественный царь или хан, имевший, должно быть, на этом бугре свое жилище. Татары же рассказывают, что бугор этот насыпан девушками, которые наносили сюда землю в своих подолах. Они называют его поэтому Кысым-Тура, т. е. Девичьим городом или городком, из чего явствует, что, по их мнению, в древности на этом бугре было чье-то жилище. Тем же именем Кысым-Тура называют они место, в двух верстах выше города Сибири на высоком восточном берегу Иртыша, где стоит Преображенское село, принадлежащее Тобольскому архиерейскому дому. Это название они объясняют тем, что в древние времена одна из дочерей хана была увезена и там изнасилована своим похитителем. Когда же посланные в погоню догнали их и застигли в объятиях друга друга, они убили их обоих вместе с лошадью, на которой была увезена дочь хана, и закопали в землю на этом месте.

§ 51. Но это только случайные замечания, не относящиеся к делу. Я считаю необходимым обратить больше внимания на то обстоятельство, о котором будет говориться далее, а именно, что Ермак в том же году, 6 августа, таким образом на шестой день по отъезде из города Сибири, как рассказывает Ремезовская летопись, покончил свою жизнь у той же перекопи, которую он велел выкопать. Так как этих шести дней едва ли достаточно для того, чтобы проехать вверх по Иртышу или Вагаю и опять обратно до перекопи, то ясно, что работа по рытью перекопи не могла относиться к тому времени, а, вероятно, была произведена прежде, или, по крайней мере, Ермак получил раньше того известие о приезде бухарского каравана и, следовательно, ранее отправился из города. Это последнее подтверждается следующим известием.

§ 52. Уже несколько раз было мною отмечено, ³⁰ что в Ремезовскую летопись, по окончании ее, внесены были некоторые дополнения, написанные другой рукой. Также и в этом месте находится в ней вставной лист, главное содержание которого состоит в том, что Ермак по получении известия о прибытии бухарского каравана отправился в путь, но, раньше чем направиться вверх но Вагаю, совершил большой поход вверх по Иртышу, дойдя почти до того места, где теперь находится город Тара. По окончании этого похода он вторично получил известие о приближении каравана, и для того чтобы пойти ему навстречу, он, как сообщают прочие летописи, отправился вверх по Вагаю. Если это произошло так, как это видно из приведенного далее [258] сообщения, то, следовательно, этот путь по Вагаю был совершен вскоре после поражения Карачи. Таким образом, можно думать, что и работа по прорытию перекопи производилась в то время, когда Ермак совершал свой путь от устья Вагая вверх по Иртышу. Прорытие этой перекопи было произведено казаками, которых он оставил для этого дела.

§ 53. Главным доказательством в пользу того, почему я считаю достоверными известия, приведенные в дополнении к Ремезовской летописи, являются следующие соображения. До того времени татары, жившие вверх по Иртышу, из-за постоянной опасности от ханов Кучума и Карачи, не могли быть приведены к полному подчинению, теперь же, благодаря полному поражению Карачи, Ермак имел в руках большие преимущества. Вся страна была опять охвачена страхом, и можно было с полной уверенностью думать, что никто из татар не окажет сопротивления столь великому и славному победителю. Кроме того, опытному воину, как Ермак, было небезызвестно, что результатами всякой победы необходимо пользоваться до тех пор, пока позволяют обстоятельства. Может быть, он даже надеялся, что во время нового похода ему удастся настичь бежавшего Карачу и справедливым отмщением завоевать себе еще большую честь и славу среди тамошних народов. К этому надо прибавить, что известие Ремезовской летописи говорит не о 50 и не о 150, а о 300 казаках, которые были с Ермаком в этом походе. О том, что это последнее число вполне правильно, подтверждает не раз упоминавшийся мною синодик Тобольской ссборной церкви, где названо 300 погибших в одно время с Ермаком, которым поется вечная память. Поэтому я считаю себя в праве привести некоторые подробности этого похода, обстоятельно описанного на вставном листе Ремезовской летописи.

§ 54. От города Сибири до реки Вагая все жившие там были теперь в полной покорности. Но стоило только казакам проехать устье этой реки, как татары выше по Иртышу показали себя настолько непокорными, что Ермак стал сомневаться даже в счастливом исходе своего предприятия. Находящееся там Бегишевское озеро, которое лежит на высоком восточном берегу наподобие полумесяца и тянется на расстоянии трех верст, имеет исток в Иртыш. Позади этого озера или около него у высокого берега, на том месте, где теперь стоит русская деревня Игнатьево, находился тогда татарский городок, остатки которого видны еще и поныне. Один знатный князец, по имени Баиш или Бегиш, имел там свое пребывание. От его имени получило свое название не только вышеупомянутое озеро, но и село, принадлежащее знаменскому Тобольскому монастырю и находящееся на высоком мысу озера по направлению к Иртышу, названо Бегишевским погостом. Это название не сходно с тем, которое приводится в одном из татарских сказаний, где название этого места связывалось с именем сына Бегиша Тобозеем, а потому носило у татар название Тобозе-Кул.

§ 55. Бегиш, получив известие о приближении русских, принял надлежащие меры предосторожности, чтобы принять их по-настоящему. Кроме [259] своих собственных людей и тех, которых ему удалось собрать из соседних мест, у него находились многие из людей Карачи. Как только Ермак подошел к городку, в надежде без особых затруднений овладеть им, началась кровопролитная битва. Татары, укрепившиеся на возвышении, имели большие преимущества, но Ермак повел наступление с такой силой, что татары пришли в смятение, и победа досталась русским. Казаки были настолько ожесточены, что из татар никого не оставили в живых. Все были перебиты, и только весьма немногим удалось спастись бегством.

§ 56. Я не знаю, о каких двух пушках здесь опять говорится в летописи: пушки будто бы были привезены из Казани, и князец Бегиш употребил их против русских. Можно вспомнить из предыдущего, что в большой битве у мыса Чувашского упоминалось уже о двух пушках, ³¹ которые казаки будто бы заговорили, так что они не могли причинить им никакого вреда, почему хан велел их потопить в Иртыше. Те же рассказы о заговоре и о потоплении пушек повторяются здесь. Поэтому можно думать, что ранее случившееся происшествие приведено здесь вторично по недоразумению. Так как Иртыш протекает от Бегишевского озера не близко, а на расстоянии двух верст, то тем больше оснований сомневаться в этом рассказе о пушках. После битвы Ермак получил в добычу много драгоценностей и всяких съестных припасов, которые до своего возвращения он приказал закопать в землю.

§ 57. Оттуда Ермак, как рассказывается далее, отправился в Шамшу, Рянчик, Салы и Каурдак, из которых три последних места еще поныне, в том же порядке, как их указывает летопись, и под теми же названиями находятся на Иртыше. Шамши же нет более в тех местах, но имеется татарская деревня Шамшинские юрты, по-татарски Шангшу-аул, которая лежит в 20 верстах от Абалака. ³² В Салах опять имело место небольшое сражение, а в Каурдаке, где впоследствии был построен острог для защиты татар от нападений калмыков и Казакской орды, все население скрылось в леса.

§ 58. Вслед затем казаки наехали на некоего татарского старосту или начальника, предки которого будто бы получили право суда над всеми татарами еще от прежних ишимских ханов, а именно от сомнительного хана Саргачика, о котором, как сказано в первой главе этой истории, ³³ упоминает только одна Ремезовская летопись. Этот староста, надеясь на свою силу, хотел было сопротивляться казакам, но его быстро привели к подчинению. По порядку мест, упоминаемых в этом походе, надо думать, что это происходило в Саургаш-ауле в Саргацкой волости, о котором уже упоминалось в вышеназванном месте первой главы.

§ 59. Далее следовал городок Тебенда, по-татарски Тювенда, теперь Тебендинский острог, где жил князец Елегей потомок ишимского хана Саргачика. Войско его было невелико, и так как он слышал, что Ермак не причиняет вреда добровольно сдавшимся, то согласился без особых [260] возражений на требуемую уплату ясака и принес, кроме того, еще богатые подарки. Он хотел доставить Ермаку удовольствие и честь, приведя к нему свою прекрасную дочь, которую хан Кучум требовал в жены одному из своих сыновей. Ермак не принял этой учтивости и запретил своим людям до нее касаться.

§ 60. При устье реки Ишима казакам пришлось опять встретить сильное сопротивление. Обе стороны дрались не оружием, так как на казаков напали, повидимому, врасплох, а в рукопашную. В этом сражении пять казаков были убиты, в память чего татары сложили песнь, которая называется «Царицин плач» и начинается словами: «Яным, яным биш казак», что означает: «Воины, воины, пять человек». Победа, как всегда, была на стороне русских. Убитых похоронили и пошли дальше вверх по Иртышу.

§ 61. Куллара была тогда укрепленным местом на западном берегу реки Иртыша, при озере Аусаклу, где ныне находятся татарские зимние юрты Куллар-аул. Раньше это место служило хану Кучуму для защиты границ от нападений калмыков, а потому на укрепление его обращалось много внимания, и по всему верхнему Иртышу не было другого лучше укрепленного места. Это, действительно, пришлось узнать Ермаку, когда он начал брать его приступом. В течение пяти дней он прилагал все усилия, но взять его не мог и решил двинуться дальше в надежде, что на обратном пути ему удастся завоевать это укрепление.

*§ 62. Следующий на пути татарский городок назывался Ташаткан. Жители его сдались без боя и принесли все, что от них требовали. Они участвовали в свое время в той битве, которая была у казаков с ханом Кучумом под Чувашским мысом и потому питали к ним особое почтение. По всей вероятности, этот городок лежал в той местности, где теперь находятся зимние юрты Ташаткан-аул у озера Кулачок, на восточном берегу Иртыша. Там, говорят, можно было видеть тогда большой камень багрового цвета величиной с санный воз. Татары рассказывали про этот камень, что он якобы упал с неба и что он приносит холод, дождь и снег. По моему мнению, здесь мы имеем дело с тем же суеверием, в силу которого еще и ныне татары имеют при себе некоторые камни, которые они называют иил-таш, что значит камень, производящий погоду, о чем в своем месте будет сказано подробнее.

§ 63. Ясно, что в приведенном выше рассказе названы только главные места, которые лежали на пути Ермака, потому что около них произошли какие-либо важные события или потому что около них делались остановки, пли, наконец, потому, что летописец по дням описывал поход казаков от места до места. Лежащие между этими местами юрты, очевидно, также подчинились русским. Таким образом летопись переносит Ермака сразу из Ташатканпа, не упоминая никаких других мест, в Шиш-тамак, татарские юрты, которые, как указывает название, находились у впадения реки Шиша в Иртыш. ³⁴ Здесь встретились с казаками еще раз некоторые из людей [261] Карачи и среди них те, которые бежали из казацкого плена. Надо заметить при этом, что тамошние жители названы туралинцами. Это название дается еще и теперь некоторым татарам, живущим около города Тары, и, возможно, происходит оно от тех татар, которые ведут кочевой образ жизни или, может быть, от калмыков. Башкиры называют тюменских и тобольских татар также туралинцами. ³⁵ Туралинцы жили в чрезвычайной бедности, что и заставило Ермака отнестись к ним с необычайным великодушием: он не потребовал с них ясака и даже не принял от них подарков.

§ 64. По всей вероятности, именно здесь Ермак узнал, что далее вниз по Иртышу нельзя было найти зажиточных татар, и потому он решил из Шиш-тамака двинуться в обратный путь. Если правда, что уже тогда калмыки со своими кочевьями доходили до Кулларского городка, ³⁶ то можно легко поверить, что этот народ, живший в то время в диком и бедственном состоянии под управлением бесчисленных князьков, вряд ли оставлял много имущества татарам, жившим выше Кулларского городка. Можно думать, что набеги этого беспокойного народа, беспрестанно менявшего свое местожительство и находившегося в частых междоусобных войнах, не могли быть постоянными, и я больше склонен думать, что во времена Кучума еще не было калмыков по сю сторону Алтайских гор, а то, что рассказывается о Кулларском городке, относится скорее не к калмыкам, а к нагайским татарам, которые еще до калмыков владели всеми землями по верхнему течению рек Иртыша и Тобола. О калмыках в этих местах говорится с достоверностью только много лет спустя.

§ 65. На обратном пути в Ташаткане Ермаку донесли, что бухарские караваны приближаются, и что путь их лежит по реке Вагаю. Это заставило его, не задерживаясь, продолжать свой путь к Вагаю. Следующие затем обстоятельства его похода по Ремезовской летописи отличаются только незначительными подробностями от того, что рассказывается в остальных сибирских летописях. Ермак шел вверх по течению реки Вагая до того места, где на его западном берегу находится бугор, который татары издавна называют Атбаш, что означает лошадиная голова. На том месте позднее построили острог, который по имени бугра называли Атбашским. В Ремезовской летописи рассказывается, что Ермак будто бы ехал навстречу каравану до Агицкого городка. Но так как место под таким названием на реке Вагае неизвестно, то будет правильнее следовать здесь рассказу других летописей.

§ 66. Между тем Ермак не встретил никаких бухарцев и не получал каких-либо достоверных известий, где же они находятся. Из этого легко заключить, что полученное сообщение было ложным. Не желая терять напрасно времени Ермак двинулся назад в город Сибирь. На обратном пути он дошел до перекопи, которую незадолго до того велел копать. ³⁷ Люди, [262] производившие эту работу, по всей видимости, находились еще там в ожидании своего начальника. Ермак решил остаться здесь до следующего утра, вероятно, из-за наступающей темной ночи, а, может быть, для того, чтобы дать своим людям возможность несколько отдохнуть от утомительного похода. Так как казаки не предполагали здесь какой-либо опасности, они заняли для отдыха берег острова, находящегося между рекой и перекопью. Некоторые летописи прибавляют, что они поставили на ночь караул, но от сильного проливного дождя, который шел в ту ночь, караульные заснули. Это известие весьма вероятно, так как караульные, уверенные в полной безопасности, укрылись от дождя и, вероятно, крепко спали.

§ 67. Хан Кучум, который все время издалека следил за движением русских, решил воспользоваться представившимся удобным случаем. В известии, вставленном в Ремезовскую летопись, сообщается при этом весьма неправдоподобно, что хан приказал построить плотину или мост через реку, чтобы удобнее напасть на русских. Он неоднократно посылал разведчиков для того, чтобы узнать, где можно пройти на лошадях через реку, чтобы иметь точные сведения о ночном стане Ермака. Один из разведчиков, который за свои прежние вины был приговорен ханом к смерти, но получил обещание, что его помилуют, если он выполнит данный ему приказ, принес известие о том, как он на лошади беспрепятственно перебрался через Иртыш и застал русских, уверенных в своей безопасности, спящими. Но так как хан не поверил его рассказу, то этот разведчик должен был во второй раз пробраться в русский лагерь и для большей верности принести оттуда что-нибудь. Он прошел вторично и в доказательство точности первого донесения доставил 3 русских пищали и 3 лядунки.

§ 68. Хан решил больше не медлить и, как только его люди были готовы, двинулся в путь. Приблизительно около полуночи достиг он русского стана и таким образом мог спокойно осуществить свое намерение. Он не встретил там никакого сопротивления. Храбрость татарская проявилась в том, что они просто душили спящих русских. Ремезовская летопись сообщает, что только один казак спасся на маленьком судне и принес в город Сибирь печальную весть о происшедшем несчастии. Ермак, правда, не был убит. Он пробил себе дорогу через врагов к самому берегу, где стояли струги. Он был уже почти в полной безопасности и одним прыжком в струг был бы окончательно спасен, если бы, на его несчастье, этот струг как раз в это время не отошел от берега. Прыжок его был неудачным, и он оступился. На Ермаке было два панцыря, ³⁸ мешавшие ему плыть, и он утонул и, таким образом, в реке покончил свою жизнь, которой не могли отнять у него бесчисленные враги при неоднократных нападениях на него. Это произошло в ночь с 5 на 6 августа 7092 (1584) г.

§ 69. Ремезовская летопись дает при этом описание отважного Ермака и ставит его в ряд с величайшими героями. Она хвалит его [263] проницательный ум и отменное благоразумие, благодаря которым он во всех случаях умел находить быстрое и превосходное решение. Летопись говорит также об его храбрости, в которой, конечно, никак нельзя усомниться после всех приведенных ранее рассказов. Она восхваляет и его внешний вид; правда, был он только среднего роста, но сильного телосложения, широкий в плечах, имел плоское благообразное лицо, черную бороду, черные слегка вьющиеся волосы и обладал острым взглядом. К этому можно еще прибавить, что во всех предприятиях ему постоянно сопутствовало счастье, которое покинуло его только в минуту смерти. Относительно же того, что он использовал в прежнее время дарованные ему природою душевные и телесные свойства для злых дел, нет надобности вновь говорить, так как он искупил свои вины последующими добрыми делами и получил за все от царя величайшие милости и полное прощение. Но все же неизбежное возмездие за все дурное проявилось и здесь, так как при этом поражении поплатились жизнью вместе со своим предводителем большинство остававшихся еще в живых казаков, которые вместе с Ермаком занимались на Волге разбоями и пролили столько неповинной крови.

*§ 70. Мертвое тело Ермака, как сообщает Ремезовская летопись, было найдено 13 августа у татарских Епанчинских юрт, лежащих в 12 верстах выше Абалака. Татарин, по имени Яныш, внук князца Бегиша, ловил там рыбу и увидел человеческие ноги, торчащие из воды. Он сделал петлю, забросил ее в воду и вытянул тело на берег. По чертам лица и одежде он легко узнал, что перед ним был русский, и так как он слышал о большом сражении, то по драгоценным панцырям, которые он увидел на трупе, Яныш заключил, что имеет дело не с простым человеком. Он побежал в деревню, чтобы позвать тамошних жителей придти посмотреть на знатного мертвеца. В последующем много рассказывается о чудесах, которые якобы совершались над мертвым телом Ермака. Из этого видно, что сочинитель этой летописи имел сильное желание видеть Ермака причисленным к лику святых.

§ 71. Когда собрались жители деревни, то, зная, что Ермак получил от царя в подарок два драгоценных панцыря, они по этому отличию легко догадались, что перед ними сам Ермак. Мурза Кайдаул хотел снять с трупа панцыри. Тотчас же полилась изо рта и носа мертвеца обильная кровь, как будто у живого человека. Это привело татар в немалое удивление, и они послали немедля во все близлежащие места гонцов, чтобы собрался народ посмотреть нетленное тело, на котором можно еще отмстить за всю пролитую татарскую кровь, так как его собственная кровь течет еще как у живого. Для этого они положили нагое тело Ермака на помост, и каждый, кто проходил мимо него, пускал в него стрелу, причем из ран текла при этом свежая кровь. Наконец, к мертвецу прибыл хан Кучум со всеми знатными татарскими мурзами и даже самые отдаленные остяцкие и вогульские князцы, чтобы таким же образом отомстить Ермаку. Надо при этом заметить, что сколько ни прилетало птиц, ни одна из них не садилась на труп. [264]

*§ 72. Это продолжалось шесть недель. Многим татарам и, между ними, князю Сейдяку были в это время видения во сне, которыми им указывалось, что они должны похоронить тело. Некоторые от этого даже лишились рассудка. Когда было уже достаточно доказательств, что здесь происходит что-то необычное, татары начали раскаиваться, что они так дурно обращались с телом и не выбрали Ермака еще при жизни своим ханом. Его похоронили на Бегишевском кладбище под кудрявой сосной, и в память его, по татарскому обычаю, устроили погребальный пир, на котором было съедено 30 быков и 10 баранов. Его оружие и одежды были разделены: один панцырь был принесен в жертву в мольбище знаменитого белогорского шайтана остяков, откуда его потом получил кодско-остяцкий князец Алач, а другой панцырь дали мурзе Кайдаулу. Князь Сейдяк взял себе кафтан Ермака, а сабля с поясом досталась мурзе Караче.

§ 73. Если мертвый Ермак творил чудеса еще до погребения своего, то они не прекращались и после того. Летописец сообщает, что не только тело, но и платье и оружие Ермака имели особую чудодейственную силу больных делать здоровыми и родильницам помогать во время родов. Они содействовали успешной охоте, говорит он далее, и оказывали во время войны значительную помощь против врага. Татарское духовенство стало беспокоиться, что их магометанский закон может пострадать от этих чудес, и поэтому решительно запретило связывать с Ермаком какие-либо надежды и даже упоминать его имя. Чтобы положить конец суеверию, было строго запрещено тем людям, которые его хоронили, указывать кому-либо место его погребения. Но, несмотря на это, оно не осталось в тайне. Будто бы каждую субботу видели над могилой в головах свет, как от свечи, а в те субботы, когда православная церковь назначает заупокойные службы (в родительские субботы), над могилой появлялись целые столбы пламени, которые доходили до неба. Летописец говорит, что еще в его время можно было наблюдать это явление.

*§ 74. Ремезовская летопись сообщает, что в 7158 (1650) г. были в Тобольске послы от калмыцкого тайши Аблая, которые просили от имени своего государя, чтобы его царское величество царь Алексей Михайлович соизволил переслать в дар ему доспехи, полученные когда-то Ермаком от царя Ивана Васильевича и перешедшие потом к татарскому мурзе Кайдаулу и кодскому князю Алачу. После сношений по этому поводу с Москвой через год была получена грамота, в которой приказано было взять панцыри у наследников Кайдаула и Алача и переслать тайше. Тобольский воевода князь Иван Андреевич Хилков приложил все усилия, чтобы лаской и угрозами получить эти панцыри. Но наследники Алача и слышать не хотели о возвращении панцыря. Достали только один панцырь от потомков Кайдаула. Этот панцырь был послан тайше 18 июня того же года со стрелецким сотником Ульяном Моисеевым сыном Ремезовым, по всей вероятности, составителем летописи. Панцырь состоял из железных колец и поэтому назывался кольчугой. Надо было изумляться искусству, с каким каждые [265] пять колец этого панцыря были сплетены между собою. Длина его равнялась двум аршинам, ширина в плечах одному с четвертью аршина, грудь и спина были украшены царскими мишенями, с золотым двуглавым орлом, низ подола и рукава имели медную опушку шириной в 3 вершка.

*§ 75. Я не упоминаю здесь о том, с какими почестями был принят тайшей посланный, который должен был передать столь желанный дар, как тайша принял панцырь с глубоким уважением в знак величайшей царской милости, поднял его высоко над головой и поцеловал. Аблай подробно рассказывал обо всех вышеупомянутых происшествиях с Ермаком, начиная от его прибытия в Сибирь, и особенно о том, что произошло с его мертвым телом, как оно было найдено, как в него пускали стрелы, как текла кровь, где и как его похоронили, как над могилой показывались огненный столб и пламя будто бы от свечи, которые были невидимы для русских, как были поделены панцыри и одежды, какие про них рассказывались чудеса и как татарам под страхом смерти было запрещено показывать русским могилу и рассказывать о чудесах. Он прибавил к этому, что испытал также на себе проявление этой чудесной силы. Когда однажды в юности он был болен, принесли земли с могилы Ермака, смешали ее с водой и дали ему выпить, и он тотчас же выздоровел. По его словам он имеет обыкновение, идя на войну, брать с собой немного этой земли, и тогда всегда имеет удачу в своих предприятиях; когда же с ним не было этой земли, то в большинстве случаев он возвращался домой без успеха. Это и есть причина, почему он просил у царя панцырь. Он хочет теперь итти войной против Казакской орды и надеется на постоянный успех, если будет иметь при себе присланный панцырь. Весь его рассказ был записан сотником Ульяном Ремезовым и заверен приложением печати тайши Аблая. Из сказанного ясно, что эта запись служит единственным основанием приведенного в летописи рассказа. В настоящее время место погребения Ермака татарам совершенно неизвестно и о бывших там чудесах они ничего не знают, хотя нет теперь у них причины, почему они должны бы об этом умалчивать.

§ 76. Мы вернемся теперь опять к настоящей истории и посмотрим, какое впечатление произвело описанное поражение на тех русских, которые остались в городе Сибири и особенно на голову Ивана Глухова. Они могли опасаться, что Кучум, воодушевленный одержанным успехом, проявит большую отвагу, и что они не смогут сопротивляться ему со своими малыми силами. К этому надо прибавить еще недостаток съестных припасов, происшедший от общего восстания татар, остяков и вогулов. Поэтому Глухов покинул 15 августа 7092 (1584) г. город Сибирь со всем своим отрядом, который, по Ремезовской летописи, состоял только из 150 человек, и отправился в путь на судах. Он опасался живших при реке Тоболе татар и боялся возвращаться назад на Русь обычной дорогой по рекам Тавде или Туре, на что он должен бы потратить много времени. Для ускорения пути он поехал по Иртышу и Оби и, перевалив через Югорский камень, достиг реки Печоры. По этому пути в то время часто ходили не только зыряне для охоты и [266] торговли, но и русские, которые из Соли Вычегодской и других тамошних мест ездили на реку Обь за сбором ясака с остяков и самоедов нынешнего Березовского уезда.

§ 78. ³⁹ Для татар была большая радость, когда ханская столица Сибирь оказалась таким образом покинутой русскими и когда по всему Иртышу, Тоболу и другим тамошним местам ничего не стало слышно об этих ужасных для них врагах. Кучум хотел вновь вступить во владение Сибирью и послал туда одного из своих сыновей, по имени Алея, который и обосновался там с несколькими своими людьми. Но это продолжалось недолго, пока не появился князь Сейдяк, который, как сообщают летописи, незадолго перед тем прибыл из Бухары ⁴⁰ или, если верить некоторым другим приведенным ранее известиям, ⁴¹ жил до тех пор тайно среди татар. Он собрал своих людей, прогнал царевича Алея и сам стал жить в городе Сибири.

§ 79. В это время и прежде чем в Москве стало известно что-либо о происшедших в Сибири больших переменах, царь Федор Иванович послал туда в 7093 (1585) г. на смену голове Ивану Глухову нового воеводу Ивана Мансурова с 100 служивыми людьми и несколькими пушками. Когда Мансуров ехал обычным путем по Тоболу и приехал к Иртышу, то тут он вскоре узнал от встретивших его вооруженных татарских отрядов, что Сибирь покинута русскими и снова находится в татарском владении. Он легко мог догадаться, что значительно превосходившие неприятельские силы могла заставить его предшественников спасаться бегством и, следовательно, имея еще меньшее войско, он должен был особенно бояться того же самого. Поэтому он решил итти вслед за Глуховым, что и выполнил, даже не приставая к берегу Иртыша.

§ 80. Этот поход дал повод к построению небольшого городка, который был первым, построенным в Сибири русскими. Была уже поздняя осень, и удобное водное сообщение прекратилось. Итти же сухим путем на лыжах и тащить за собой нарты было очень затруднительно и опасно, следовательно, нужно было где-нибудь остановиться на зимовку. Для этого было выбрано место на правом или северо-восточном берегу реки Оби, против устья реки Иртыша, и из предосторожности против вражеских нападений укреплено тыном. Теперь это место известно под названием Старого городища. Оно существовало только одну зиму, а потом было покинуто. Остяки же, чтобы отличить это укрепление от своих собственных городков, называют его Руш-Ваш, т. е. Русский городок. Он лежит у подошвы высокой Белой горы, ⁴² которая начинается от устья Иртыша вниз по течению Оби по ее правому берегу. У Иртыша три устья: именно Неулева протока, по которой идет путь вверх по Оби, затем большое среднее устье и, наконец, Березовская протока, по которой ездят вниз по Оби. Помянутый городок находился [267] против последнего из этих устьев. Старинный остяцкий городок был здесь же поблизости, именно там, где поднимается возвышенность против среднего устья Иртыша и как раз на самом высоком месте ее; этот городок остяки называют Гуланг-ваш, т. е. Восточный городок. Остатки этого городка еще немного заметны, тогда как от Русского городка почти не осталось никаких следов.

§ 81. Мансуров вскоре убедился, что он не напрасно занялся укреплением своего зимовья. Множество остяков, живших на Иртыше и на Оби, подошли однажды к городку и целый день с такой силой наступали на него, что русские только с великим трудом могли их отразить. Хотя к ночи остяки и отступили, но на следующий день, еще до рассвета, они стали готовиться к новому более сильному наступлению. Они принесли с собой своего знаменитого шайтана, которого белогорские остяки почитают больше всех других, ⁴³ поставили его в виду городка на дерево и приносили ему жертвы, прося его помощи для победы над русскими. Но благодаря этому шайтану русским удалось освободиться сразу от всех вражеских нападений. Мансуров велел навести на шайтана пушку, и когда он был разбит на мелкие куски, то этого было достаточно, чтобы рассеять толпы остяков, которые теперь ни на кого уже больше не могли надеяться. Они отправились назад в свои юрты, а те, которые жили поблизости, через несколько дней вернулись к Мансуровскому зимовью с ясаком и поминками, прося установить с ними мирные отношения, чтобы им больше не опасаться русских.

§ 82. Возможно, что в течение той же зимы Мансуров посылал отряды казаков за съестными припасами или за сбором ясака к отдаленным кодским остякам, а, может быть, одно только известие о строении нового городка на реке Оби и уничтожении знаменитого белогорского шайтана сильно напугало остяков, живших по нижнему течению реки Оби. Поэтому остяки и вогулы с реки Сосвы, впадающей в Обь, на которых со стороны Оби еще никто никогда не нападал, очень боялись прихода Мансурова, хотя они знали русских на реках Выми и Вычегде, и успокоились только тогда, когда испросили себе против этих новых пришельцев особую царскую защиту. Среди них самым видным считался князец Лутуй, который отправился в Москву челобитчиком от шести городков: Куповата, Илчмы, Ляпипа, Мункоса, Юила и Березова. Он получил там разрешение каждые два года доставлять самому на реку Вымь ясак по семи сороков самых лучших соболей, причем начать уплату его в Димитриев день (26 октября) 7096 (1587) г. Кроме того, он просил для этих городков позволения не платить ясака и поминков русским, которые поселились в устье реки Иртыша. Эта просьба была уважена царем, и Лугуй получил охранную жалованную грамоту, согласно которой воеводам нового городка на реке Оби запрещалось требовать с Лугуя и шести городков ясак и поминки. Охранная грамота была дана в августе месяце 7094 (1586) г. и хранится ныне у остяков [268] Куповатской волости; с нее я сделал список в Березове. Она имеет государеву печать, а на оборотной стороне грамоты находится обычная подпись царя: «Царь и великий князь Федор Иванович всея Русии». ⁴⁴

§ 83. Несколько примечаний к этой охранной грамоте не будут излишними. Прежде всего в ней важно то, что вполне согласно с сибирскими летописями она указывает место, где был построен новый русский городок по реке Оби против устья Иртыша, а также время, когда он был построен. Строение городка производилось зимою после 7093 г., т. е. в начале 7094 г. Жалованная грамота дана только в августе 7094 г., и в ней встречаются следующие выражения: «от тех воевод, которые ныне сидят в городе в нашем на великой реке Оби» и дальше: «которые ныне на усть Иртыша на Оби новой городок поставили». На основании их построение городка будто бы произошло только в это время, а воевода со своими ратными людьми будто бы тогда находился еще в городке, по нетрудно понять, что приведенные слова взяты из челобитной князца Лутуя, который, повидимому, уехал оттуда еще до наступления зимы, когда начали строить городок. Более поздних известий в Москве тогда еще не могли иметь. Так как жалованная грамота во всем, что касается нового городка, ссылается только на челобитную Лугуя, то, вероятно, что сам же Лугуй привез в Москву первое известие о нем.

§ 84. Может показаться странным, почему Лугуй предпочитал отвозить ясак на далекую реку Вымь, чем доставлять его воеводам соседнего нового городка. Я выше говорил о том, что места по нижней Оби были первоначально открыты зырянами и русскими, жившими по рекам Вычегде и Выми, и ими были подчинены Русскому государству. ⁴⁵ Некоторые из них в указанных местах получали до тех пор большие прибыли от выгодной торговли и от побочных доходов, связанных со сбором ясака. Одни из них жили на Оби постоянно и особенно в зимнее время, когда бывала там охота. Они очень опасались, что потеряют большую часть своих доходов, когда местные народы подчинятся другой власти. Без сомнения, те, которые жили среди остяков в то время, когда пронесся слух о новом городке, склонили князца Лугуя и других остяков к вышеупомянутому решению. Достигнуть этого им было нетрудно, достаточно было описать довольно яркими красками обращение воевод и насилия находящихся при них ратных людей и противопоставить этому кроткое и ласковое обхождение на реке Выме их приказного человека, который, вероятно, был незнатного происхождения.

§ 85. Но самое важное в этой грамоте связано с вопросом о том, каким же теперешним местам соответствуют указанные в жалованной грамоте остяцкие и вогульские городки. Городок Куноват легко отыскать, так как еще сейчас имеется остяцкая волость на реке Оби, которая носит это название, а кроме того имеется довольно значительная речка Куноват, впадающая [269] в Обь с восточной стороны. Остяки называют Куп-аут или Куп-авот высокий мыс, на котором стоял городок. Оттуда производят они Кун-аут-ваш, как прежнее название городка. Русские же называют его Kyнo-ват или Куноватское старое городище. Остатки его видны еще и сейчас: они находятся на северном берегу большого озера, через которое протекает река Куноват, поблизости от места впадения ее в реку Обь.

§ 86. Второе название Илчма больше не встречается теперь ни на Оби, ни на впадающих в нее реках. Я предполагаю поэтому, что его надо искать к западу от Югорского камня. Там течет в реку Печору река Олеш, которую зыряне называют Илыч. По этой реке шла в прежнее время дорога с реки Сосвы на Русь. Возможно, что жившие по Илычу вогулы заключили договор с князцом Лугуем, чтобы совместно обороняться от притеснений проезжавших воевод.

§ 87. Третье название Ляпин вполне сходно с тем, которое было уже упомянуто ⁴⁶ в рассказе о первом югорском походе. Оно и сейчас еще употребляется в одном вогульском селении на реке Сыгве. Ляпин лежит приблизительно в 30 верстах от места впадения Сыгвы в реку Сосву, на небольшой речке Ляпиной, которую вогулы называют Лопынг-сойм, а по ней и бывший там городок Лопынг-уш. Оттуда получила свое наименование Ляпинская волость Березовского уезда, и в Березове часто можно слышать, как даже реку Сыгву обычно называют Ляпиной. Еще и теперь там находятся вогульские зимние юрты. В древности же и в то время, о котором идет речь, это место было известно торгами, которые вели там русские и зыряне с вогулами и остяками. В зимнее время обе дороги, с Шокура на Сыгву и с Илыча на Сосву, ⁴⁷ сходились здесь. Поэтому, как рассказывают тамошние вогулы со слов своих предков, там были русские торговые лавки, от которых теперь не осталось никаких следов. Это могло быть, конечно, ранее построения города Березова, который, как вполне понятно, завладел и всей торговлей этих мест.

§ 88. По поводу четвертого названия Мункос я могу привести в объяснение только то, что в верхнем течении реки Сыгвы имеется вогульская деревня под названием Мункес-пауль, по-русски Мункаские юрты. Но я не слышал, чтобы там находился когда-либо городок.

§ 89. Пятое название Юиль или Юильский городок известно там в двух местах. Во-первых, в верховьях реки Сыгвы был вогульский городок, который прежде так называли. То же наименование носил и остяцкий городок на реке Казыме. ⁴⁸ Но без помощи зырянского языка нельзя, однако, выяснить значение этого слова. По-вогульски городок в верховьях Сыгвы именуется Сек-теллек-уш, что имеет своим основанием только тамошнее положение места, так как «Сек» – вогульское название Сыгвы и «теллек» означает исток или верховье реки. Вогульские юрты, которые там сейчас [270] находятся, только по-русски сохраняют прежнее наименование Юильских юрт, а вогульское обозначение их Волкуотль-пауль не имеет с ним никакого сходства. Правда, был еще один старый вогульский городок на реке Сосве, называвшийся Ели-уш, из которого, при неправильном произношении, легко могло произойти Юиль или Юильский, но это объяснение кажется мне не таким вероятным. Зыряне в свое время превратили Ели в Лули, переведя вогульское «уш» зырянским «карра», что так же, как и «уш», означает город или городок, и назвали это место Луликарра, о чем свидетельствует название одного из тамошних селений – Луликарские юрты. Как мне кажется, под именем Юильского городка надо подразумевать верхний городок на реке Сыгве.

§ 90. Что же касается шестого и последнего названия – Березов городок, то ясно, что под ним подразумевается тот остяцкий или вогульский городок, на месте которого построен впоследствии город Березов. Высокий Пудовальный мыс находится в нескольких верстах выше города по реке Сосве; на нем-то и стоял этот старый городок. На этом мысе видны остатки двух различных городков, но неизвестно, были ли они обитаемы в одно и то же время или один после другого. Остяки называли их Сугмут-ваш, вогулы Халь-уш, что дало повод для образования русского названия, так как по-остяцки сугмут, а по-вогульски хал означают березу. Из этого вполне ясно, что я выше, ⁴⁹ не без основания, сомневался в правдивости древнего предания о времени первого поселения русских в Березове, так как во времена упомянутой жалованной грамоты это было только остяцкое местечко. Однако, возможно, что вскоре после того и еще до построения города Березова там был основан небольшой острог с малым числом ратных людей с реки Выми. Меня уверяли, что еще сейчас видны следы старой зимней дороги, которая проходила тогда между Березовым и Ляпиным городком по реке Вогулке, которая впадает в Сосву ниже города. Эту дорогу остяки называют Зырян-юш, т. е. зырянская дорога, а русские – Русским тесом. ⁵⁰ По этой дороге, по рассказу остяков, будто бы однажды перевезли на санях пушку в Березов. Жители Березова подтверждают это сообщение и говорят, что пушка находилась в Березове до 1738 г., когда по царскому указу все медные орудия были увезены в Россию. Если это действительно так, то там, вероятно, было укрепление, где стояла эта пушка, и, конечно, нельзя было оставить ее без караула или гарнизона. Ясно, что этой дорогой должны были везти пушку еще до построения города Березова, потому что в последующее время в город был более удобный путь, именно через Тобольск, откуда Березов снабжался всем необходимым.

*§ 91. В царском титуле вышеупомянутой жалованной грамоты замечается некоторое прибавление, которого обычно не встречается в других царских грамотах того времени. Прежде, во времена царя Ивана [271] Васильевича и Федора Ивановича, в той части титула, где говорится о Сибири, всегда стояло «Удорский, Обдорский, Кондинский и обладатель всея Сибирские земли и Северные страны повелитель». Но в жалованной грамоте 7094 г., кроме того, находятся слова: «и великия реки Оби». Поводом для этого дополнения, вероятно, послужил новый Мансуровский городок на Оби. Но приведенный титул просуществовал не дольше, чем самый городок. В последующее время стали употреблять в титуле лишь общее наименование Сибири, не приводя при этом названий отдельных областей и народов, которые год от году присоединялись к Российскому государству.

*§ 92. Так как в жалованной грамоте было сказано, чтобы воевода Мансуров из нового городка на реке Оби не нападал на князца Лугуя и на зависевших от него 6 городков и не требовал с них ясака, то Лугуй, без сомнения, еще на обратном пути узнал, что принятые им по этому поводу предосторожности были излишними. Если здесь что-либо случилось, то оно должно было произойти летом 7094 г. во время отсутствия Лугуя. Все летописи согласны в том, что по окончании зимы Мансуров покинул построенный им городок и продолжал свой путь по воде вниз по Оби и через Югорский камень возвратился со всем своим отрядом обратно на Русь.

Комментарии

1. Прилож. № 6.

2. Прилож. № 7.

3. Гл. 2, § 36.

4. Стр. 740.

5. Указ. место его труда.

6. Гл. 1, § 81.

7. Там же, § 69.

8. Гл. 2, § 60 и 73.

9. § 78

10. Гл. 2, § 78.

11. Herberstein,– в Auctores rerum Moscov., p. 61. Guagnini, Sarmat. Europ., fº, 85 в.

12. Место, где стоял шайтан, называлось тогда по остяцки Лонк-Пугль, а по-русски Шайтанские юрты, теперь его называют Троицким Белогорским погостом, потому что там, со времени обращения остяков в христианство, была построена церковь. В Сургутском уезде известны два Лумпукольских погоста: Верхний и Нижний, где о прекращении идолопоклонства говорят вновь построенные церкви. Лунк или лонк означает на остяцком языке шайтан, а лунк-пугль или лонк-пугль – место, где открыто почитается шайтан. То же самое значит Шайтанские юрты, название, заимствованное русско-сибирским языком из татарского. Шайтан, которого почитали тогда белогорские остяки, был уничтожен через несколько лет после того, о чем будет сказано в § 81 этой же третьей главы. Но на его место белогорские остяки поставили позже другого шайтана. Иог. Берг. Мюллер описывает нам в «Nachricht von dem Leben und der Gewohnheit der Ostiaken» (Вебер, «Veraendertes Russland», I часть, стр. 200) того шайтана, который стоял там в его время. Но он мог дать о нем, конечно, только некоторые сведения, так как находился в свите митрополита Филофея – апостола остяков, при приближении которого остяки прежде всего думали о том, чтобы скрыть предметы своего поклонения, стараясь унести их в какие-нибудь отдаленные места. Я сообщу поэтому то, что мне стало известно из рассказов тамошних остяков. По их словам, этот шайтан представлял фигуру человека небольшого роста, очень грубо сделанную из дерева. Но дерево нельзя было заметить, так как все лицо идола был покрыто белой жестью и имело только отверстия для глаз, носа и рта; большая меховая шапка скрывала голову, и множество одежд и мехов покрывали прочие части шайтана. По сторонам его стояли две женские фигуры, соединенные между собой березовыми обручами; на них были одеты женские одежды, какие носят прислужницы. Отдельно стоящая небольшая юрта, где сохранялся шайтан, вся была обтянута изнутри красным сукном, а на полу ее лежал персидский ковер. Поклонение шайтану состояло в том, что остяки свистели перед ним, подобно тому, как манят собаку, и только в этом одном состояла их молитва. Они приносили ему в дар лучшие одежды и меха и, наконец, убивали ему в жертву быка или лошадь, если им удавалось добыть их у татар. Впрочем, при этом самое большое удовольствие получали они сами, съедая мясо жертвенного животного. За этой святыней наблюдал шайтанщик, причем он же делал предсказания. Таким шайтанщиком был в последние годы язычества остяков Мастерко, поэтому русские называли этого шайтана «Мастерков шайтан». Остяки же, отмечая его большее значение перед прочими, дали ему имя Орт-лонк, что означает «князь шайтанов». Рассказывают далее, что остяки при переселении из Пермской земли в Сибирь принесли его с собой и с той поры всегда почитали его, пока, наконец, в недавнее время они не приняли христианства, и русские, найдя этого шантана, не сожгли его вместе с прочими остяцкими шайтанами.

13. §§ 5 и 6.

14. Назв. соч., стр. 709.

15. « » 237.

16. Гл. 2, § 35.

17. § 42.

18. § 13.

19. Может быть, она должна называться Чандыр, который упоминается в тех местах. Прибавление «бай» показывает, что так звали прежнего владельца, так как бай или бий означает на татарском языке видного человека или господина, то же самое, что по-турецки бек.

20. Gme1in, Reisebeschreibung; 2. Theil, SS. 87, 494.

21. Гл. 3, § 4.

22. Прилож. № 7.

23. § 31.

24. Гл. 2. § 18.

25. Гл. 1, § 71.

26. § 40.

27. § 9.

28. Гл. 2, § 69 и 81.

29. Она называется Вагайской или Вагицкой лукой.

30. Гл. 2, § 61 и сл., гл. 3, § 10 и сл.

31. Гл. 2, § 70.

32. То же, § 81.

33. § 52.

34. Тамак по-татарски означает устье.

35. Гл. 1, §62.

36. § 61.

37. § 49, 50.

38. Это, должно быть, те панцыри, которые царь послал Ермаку в подарок. См. выше гл. 3, § 5.

39. § 77 пропущен Г. Ф. Миллером.

40. Гл. 3, § 8.

41. Гл. 1, § 81.

42. Гл. 3, § 27.

43. Гл. 3, § 27 и 28.

44. Прилож. № 9.

45. Гл. 2, § 1-10.

46. Гл. 2, § 5.

47. То же, § 14.

48. Гл. 3, § 33.

49. Гл. 2, § 13.

50. Тес – от тесать, потому что первоначально по этой дороге, чтобы не заблудиться, на деревьях были тесаны или зарублены знаки.