Г. Ф. МИЛЛЕР

ИСТОРИЯ СИБИРИ

Г. Ф. Миллер как историк Сибири

Предисловие

Знаменитый историк Сибири Г. Ф. Миллер во многих отношениях недостаточно оценен в нашей специальной литературе. Его значение в русской историографии очень крупное. В лице Миллера историческая наука России порывала с наивными и безграмотными методами феодальной историографии и переходила к более совершенным научным приемам буржуазной исторической науки Западной Европы. Его «История Сибири», первый том которой вышел в 1760 г. под заглавием «Описание Сибирского царства», является в этом отношении краеугольным моментом в развитии русской исторической науки в XVIII столетии. Работа эта явилась результатом многолетних трудов – основным делом жизни автора. Одно собирание материалов взяло 10 лет, подготовка к печати той части ее, которая была опубликована, – около 20 лет. Параллельно шли работы по другим отделам русской истории, не менее заслуживающие внимания, но, в общем итоге, и по количеству затраченного труда и по значительности достигнутых результатов «История Сибири» была тем основным вкладом, который Миллер внес в избранную им науку. Благодаря ему этот раздел истории был уже разработан, и разработан научно в то время, когда русская история в целом ждала еще своего историографа.

Не случайно, что научно-исследовательская деятельность Миллера направилась на изучение одной из самых далеких и малоизвестных окраин «Российской державы». Остро ощущавшаяся в начале XVIII в. потребность в развитии собственной промышленности, которая нашла себе выражение в мероприятиях Петра I по подъему туземного производства, имевших целью освободить экономически отсталую страну от зависимости от западноевропейского капитала, ставила на очередь интенсивную эксплуатацию Зауральской колонии как сырьевой базы. Такая эксплуатация была возможна лишь при условии предварительного изучения представляемых ею возможностей. Отсюда тот интерес, который правящие классы проявляют к Сибири, и энергичный приступ к всестороннему обследованию таящихся в ней богатств. Не надо забывать, что северная Азия еще оставалась в начале XVIII в. «погруженной для географов в глубокий мрак». «Вся страна слыла под именем Татарии, пишет Гмелин, современник и товарищ Миллера по научной работе, все народы, в ней обитавшие, почитались за татар; не знали даже, как далеко (на восток) тянется суша и продолжается ли она до Америки или отделяется от нее морем». ¹ Капитальный труд голландского географа [6] Витзена «Noord en Oost Tartarye» (1692 г.), вышедший вторым дополненным изданием в 1705 г., представляя огромную компиляцию разнообразных и не всегда проработанных сведений об Азии, скорее будил любопытство, чем давал точно проверенные факты, и, составленный на довольно случайном материале XVII в., не удовлетворял тем требованиям, которые выдвигались хозяйственными запросами стремившейся к промышленному развитию страны. В той части, которая касалась Сибири, Витзен, в сущности, оперировал почти исключительно материалом, почерпнутым из русских источников, новым и любопытным для западноевропейского читателя, но мало дающим русскому администратору и заводчику. Предстояло поэтому произвести самостоятельное обследование Зауральской колонии.

I

Первые попытки научного обследования Сибири относятся к последним десятилетиям XVII в., когда на основании материалов Сибирского приказа было составлено краткое «Описание новые земли Сибирского государства», ² в которое вошли и географический обзор страны, и некоторые сведения по этнографии (краткие сообщения о сибирских народах и довольно подробное описание быта калмыков и ламаистского культа), и известия о Китайском государстве и, наконец, историческая повесть о завоевании Сибири Ермаком. По существу мы имеем план будущего всестороннего исследования Сибири именно в том разрезе, в каком впоследствии задумана была Миллером его «История Сибири», т. е. как сводка всего доступного исторического, географического и этнографического материала по этому краю. Почти одновременно в 1681 г. из Москвы было предписано сибирским воеводам «про Китайское и про Индейское, и про Никанское царства, и про городы, и про золотую руду, и про серебро, и про жемчуг, и каменье, и медь, и олово, и свинец, и железо, и про бархаты, и про атласы, и камки, и кость и про всякие узорочья распрашивать»; особенно настойчиво повторялись из года в год предписания о поисках месторождений руды. ³ Рост интереса к Сибири нашел себе выражение и в ряде отдельных исследований, появившихся в то же приблизительно время. Достаточно назвать замечательное этнографическое описание Камчатки, составленное якутским служилым человеком, больше известным своими грабежами и разбоями, чем склонностью к научным трудам, Владимиром Атласовым, которое в некоторых отношениях опередило западноевропейские этнографические исследования северной Азии и явилось предшественником знаменитого «Описания земли Камчатки» Крашенинникова. [7]

Начало планомерного научного изучения Сибири было положен в 1696 г. указом Петра, которым было предписано тобольскому сыну боярскому Семену Ремезову, к тому времени уже достаточно зарекомендовавшему себя своими трудами по географии, составить географический атлас Сибири. Над этим атласом Ремезов работал около 6 лет, и работа его вышла далеко за рамки поставленной ему задачи. Он дал не просто географический атлас: у него мы найдем и чертежи городов, довольно точные, насколько можно судить по сверке с другими документами, и направление главных путей, иногда сведения о зоологических богатствах того или иного уезда (так, в Мангазее он показал оленей и песцов); очень тщательно отмечает он местожительство отдельных сибирских народов и, на ряду с русскими деревнями, показывает также «юрты» остяков, татар и других «иноземцев»; наконец, он дает и ряд исторических справок, внося на свои карты краткие заметки исторического содержания. Интересовался он и археологией изучаемого им края, и сам рассказывает, что при собирании географических материалов расспрашивал и про «древних чюдских и кучумовских жилья, мольбища, крепости и курганы», и в его атласе попадаются указания на «городища», на развалины («мечеть урочище Калбагасун пустой») и т. д.

Словом, мы имеем вкратце ту же схему научного изучения Зауралья, которую впоследствии осуществил Миллер – собирание данных по географии, этнографии и истории колонии. Сам Ремезов сообщает нам о методах, к каким он прибегал в своей работе: он использовал, во-первых, имевшиеся в библиотеке Сибирского приказа многие «географические книги» и «чертежные переводы (планы)» сибирских городов; из архива Тобольской съезжей избы почерпнул оп подробные статистические сведения о Тобольске, начиная с 1683 г., и т. д. Не довольствуясь письменными источниками, Ремезов обращался к опросу «старожилов, памятных бывальцев», «ведомцев», «бывальцев в непроходимых местах и каменех безводных, на степях и на морях, по различным землям подлежащих жительств языков», не только русских людей, но и туземцев – «иноземцев – бухар, и татар, и калмыков и новокрещеных». Характерной стороной работ Ремезова является то, что его географические исследования тесно переплетаются с исследованиями историческими. Он, по-видимому, собрал довольно большой исторический материал; в составленной им, параллельно атласу, «Сибирской истории» можно уловить следы пользования по крайней мере тремя летописными текстами (Есиповским и двумя неизвестными летописями), не считая отрывков Кунгурской летописи, вклеенных уже по окончании «Истории» в основной текст. Таким образом, уже в конце XVII в. изучение современной Сибири приводило и к изучению исторического ее прошлого. ⁴

Мы видим, что к началу нового столетия не только был сделан серьезный шаг к историко-географическому исследованию Сибири, но уже наметились [8] и основные методы этого обследования – использование официальных данных, собирание исторических источников и опрос «бывальцев», т. е. те пути, по которым пойдут все последующие научные экспедиции.

При всей широте плана, тобольский сын боярский, с его доморощенной ученостью, не мог удовлетворить требованиям тогдашней науки. В 1719 г. в Сибирь был направлен доктор Даниил Готтлиб Мессершмидт, которому в силу специального договора правительство поручало изучить географию страны, естественные ее богатства, этнографию и, наконец, исторические памятники и древности и, вообще, все «замечательное». Этот план обследования Сибири показывает в достаточной мере отчетливо направление и размах интереса, который проявлялся правящими кругами к много обещавшей в будущем колонии. Чрезвычайно интересные дневники Мессершмидта, в которых на ряду с географическим и этнографическим материалом имеются и ценные данные по археологии, им не были обработаны и до сих пор целиком не напечатаны. ⁵

Так назревала постепенно мысль о большой «академической» экспедиции, которая бы коллективными усилиями специалистов разрешила те разнообразные задачи, которые, конечно, не были под силу одному исследователю. Такая экспедиция, имевшая целью «разные надлежащие до наук обсервации», и была организована Сенатом и Академией Наук в 1733 г., под начальством Беринга, в составе академиков – астронома Людовика Делиль-де-ля-Кройер, натуралиста Иоганна-Георга Гмелина, историка Герарда-Фридриха Миллера, пяти студентов (в их числе был Крашенинников) и учеников инструментального дела, четырех геодезистов, двух живописцев, к которым впоследствии присоединились два адъюнкта – Стеллер и Фишер, переводчик Линденау и еще несколько лиц. ⁶ Официально экспедиции намечалась чисто научная цель. Морской состав экспедиции во главе с Берингом должен был продолжить начатое за несколько лет перед тем обследование береговой линии Камчатки для окончательного выяснения поставленного еще Петром I вопроса, «сошлась ли» Азия с Америкой. Во-вторых, предстояло произвести подробное обследование Сибири по плану, какой был выработан Мессершмидтом. Для последней цели и были введены в состав экспедиции лица, «способные не только к совершению путешествий, но и к тому, чтобы принести известную пользу в деле землеописания, осветить историю дотоле неизвестных стран, через которые лежал путь, и населяющих их народов и точно изучить естественную историю, познания в которой необходимы для сознательного знакомства с страной, и вообще узнать все, [9] что имеет научный интерес». ⁷ На Делиля была возложена «обсервация астрономическая», на Гмелина «все, что касается до натуральной истории и физики, а именно трав, зверей, рыб, птиц, минералов», и на Миллера – «география земли, древности, обыкновения, обряды различных народов». Но мы бы очень ошиблись, если бы полагали, что этими научными целями исключительно объясняется посылка столь обширной и дорого стоящей экспедиции. Этому противоречили бы те усилия, которые впоследствии принимало правительство, чтобы не допустить разглашения научных результатов экспедиции, в частности, открытий на Тихом океане,-запрещение печатать карту Сибири, раздражение по поводу опубликования Гмелином своего дневника без предварительной цензуры. На первом плане стояли не научные, а чисто практические цели. В первую очередь имелось в виду изучение производительных сил колонии, чтобы соответственно использовать в интересах господствующих классов скрытые в ней богатые возможности. На эту сторону дела больше всего было обращено внимания при осуществлении замысла Академии, как видно из самого снаряжения экспедиции: один специалист горного дела (Berg-probierter) был предварительно командирован на Камчатку, а унтер-штейгер Кутузов должен был присоединиться к экспедиции на Лене, где в окрестностях Орленги были замечены признаки серебряной руды. Сибирская горная канцелярия требовала от Миллера и Гмелина соображений о возможности находок серебряной руды в окрестностях Селенгинских и Аргунских заводов; с своей стороны, и тобольский губернатор побуждал их совершить поездку по Алтаю, так как «настоящая ценность тамошних залежей серебра и меди далеко не была широко известна». ⁸ И Гмелин и Миллер в своих путевых дневниках с большой подробностью описывают посещенные ими заводы и рудники. Среди бумаг Миллера сохранился целый ряд заметок, касающихся разработки природных богатств Сибири, как то: «известие о слюде», «известие о рудоплавных заводах в Сибири и в Великой Пермии», описание и чертеж соляного озера Ямыша и др. ⁹ Соответствующую цель должны были преследовать и чисто исторические исследования. На ряду с «обстоятельным известием о нынешнем состоянии рудокопных и плавильных заводов в Сибири и в Великой Пермии» Миллер сочинил «Историческое описание Аргунских серебряных заводов». Царское правительство отлично учитывало пользу, которую оно могло извлечь из такого рода исторических экскурсов. Уже по возвращении экспедиции в Петербург, из «Кабинета» императрицы Елизаветы последовал запрос в Академию: «не безызвестно есть, что в Сибирской губернии в Томском уезде при речке Каштаке бывшими мастерами греками производилась горная работа – добыча и плавка серебряных руд, о чем имел из архивных дел и прочих обстоятельств описание бывший там профессор Миллер; того ради [10] имеет канцелярия Академии Наук помянутому профессору Миллеру приказать те все обстоятельства, также буде и в других тамошних местах такие произведены были, отыскав, выписать и в Кабинет ее императорского величества сообщить немедленно». ¹⁰ Запрос очень показательный, если вспомнить, что в 1747 г. Алтайский горный округ, как доходная статья, был взят в Кабинет. В результате этого распоряжения появилась статья Миллера: «Известие о промысле серебряной руды, который в уезде города Томска при речке Каштаке с 7205 по 7208 производился».

Вторую задачу диктовали интересы торговли. Экспедиция была, «по истине сказать, нужным испытанием для купечества и мореплавания». ¹¹ «Хотели,– пишет Миллер,–устраивать сообщение по Ледовитому океану, чтоб выяснить, нельзя ли таким образом открыть в интересах торговли более удобный путь на Камчатку, чем длительная сухопутная дорога через всю Сибирь». ¹² Таким образом, имелись в виду «явные выгоды для торговли». ¹³

Миллер в бытность в Сибири добросовестно собирал материалы, которые могли бы быть полезны для целей «коммерции». Им составлены были обстоятельные «Примечания о торгах сибирских», которые вызвали большой интерес в правительственных кругах, судя по тому, что один экземпляр этого сочинения пошел к президенту Коммерц-коллегии кн. В. Г. Юсупову, а другой к генерал-прокурору кн. Н. Ю. Трубецкому. ¹⁴ С своей стороны, Гмелин представил «описание Ирбитской ярмарки». На ряду с торговлей собирались сведения о промыслах: «под смотреньем» обоих академиков студент Крашенинников составил «описание соболиному промыслу»; ¹⁵ сам Миллер написал «о китовой ловле около Камчатки». ¹⁶

Несомненно, что задачей открытия более удобного морского пути Ледовитым океаном объясняется специальное историческое исследование «о северном ходе из устья Лены реки для проведывания восточных земель», «сочиненное» Миллером «из дел якутской архивы, и из словесных сказок якутских обывателей». ¹⁷ Некоторый интерес к вопросам торговли замечается и в той части «Истории Сибири» Миллера, которая была напечатана при его жизни. Таковы его замечания, касающиеся «преполезного повеленья о бухарских торгах» в конце XVI в., которое имело целью бухарских купцов «больше приучить к Сибири». «Толь милостивое повеление, – замечает он нравоучительно, – не могло остаться без желаемого действия». ¹⁸ [11]

Но научная экспедиция должна была не только выявить возможности обогащения феодального государства. Нащупывались пути для дальнейших колониальных захватов. Первая экспедиция Беринга не дала решающих результатов. Теперь «хотели продолжить обследование Камчатского моря до (Американского) материка, хотели выяснить положение Японии в отношении Камчатки». Так намечался путь дальнейшей экспансии в одном направлении – на восток. Открытия на Тихом океане живо интересовали правящие круги Петербурга, и им придавалось большое политическое значение. 9 апреля 1746 г. было предписано «взнесть в Кабинет ее императорского величества» «имеющиеся при Академии карты Камчатской экспедиции, черные и белые, какие есть, письменные или печатные, не оставливая ничего, какие недавно присланы в Академию от адъюнкта Огеллера и описания той экспедиции»; одновременно послан был в «Кабинет» и «журнал морского вояжа капитан-командира Беринга до Американских берегов». Все это составляло государственную тайну, особенно «новоизобретенные капитаном Шпанбергом в его морском вояже от Камчатки до Японии острова», и все это приобретало необычайную ценность с точки зрения возможности новых захватов. ¹⁹ Не случайно поэтому Миллер подвергся нареканиям за то, что сам он уклонился от поездки на Камчатку. Впрочем, он внес свою лепту и в этот вопрос. Его «повествование о причинах столкновения французов с англичанами из-за границ колоний обоих народов в Америке», представленное им в мае 1756 г., ²⁰ несомненно, являлось справкой, нужной для политических соображений относительно захвата части американской территории. В январе следующего года он представил диссертацию о «географических открытиях вокруг Камчатки». Появившееся в 1758 г. исследование о морских открытиях русских на Ледовитом океане преследовало определенную политическую цель исторического обоснования прав России на Берингов пролив и близлежащую к нему американскую территорию и так и было понято за границей. ²¹ Наконец, несомненную связь с вопросом о господстве на Тихом океане имеет и упоминавшаяся выше статья о «китовой ловле близ Камчатки», долженствовавшая показать одну из возможностей эксплуатации морей северо-восточной Сибири.

Но если Миллер в отношении Тихого океана, Америки и Японии дал меньше, чем от него ожидали, он превосходно выполнил свою миссию в вопросе об экспансии России на юг и на юго-восток – на Иртыш и в Приамурье. Сам Миллер откровенно объясняет причину особенного своего интереса к истории захвата верхнего течения Иртыша; он угадывал, что целью Петра при постройке здесь крепостей было «себе и своим наследникам [12] открыть путь в страну калмыков, в Бухару, в Индию, чтобы присвоить золотой песок, в изобилии доставляемый тамошними реками». «Об этих важных намерениях императора и об их последствиях» он и составил специальное небольшое исследование на основании архивных материалов, которое было напечатано в 1760 г. в «Сочинениях и переводах к пользе и увеселению служащих» под заглавием «Известие о песошном золоте в Бухарии, о чиненных для оного отправлениях и о строении крепостей при реке Иртыше». ²²

Но особенно показательно реальное значение историко-географических изысканий Миллера для политики захватов на Амуре. Он еще находился в Сибири, как 11 февраля 1740 г. последовал собственноручный указ императрицы Анны, которым ему предписывалось составить очерк Амура и вручить его иркутскому вице-губернатору. «Намеренье было, – говорит Миллер, – очерк этот положить в основу трактата с Китаем об установлении границ». ²³ Он и дал «с возможною точностью» описание не только Амура, но и впадающих в него рек и речек, подчеркнув, на что, по его мнению, следовало обратить особое внимание при заключении договора о границах. ²⁴ В этом он видел исполнение «патриотического долга (eine patriotische Pflicht)». ²⁵ Эта записка ставит себе целью, во-первых, доказать целесообразность захвата Амура и с экономической и с политической точек зрения. «Положение Амура, – пишет Миллер, – возбуждает в каждом желание, чтоб Россия опять получила во владение сии берега или, по крайней мере, приобрела право плаванья по ним к Камчатскому и Японскому морю». Тут же указывается, что «можно в окрестностях Нерчинска строить морские и транспортные суда, снабдить их там всякого рода припасами и плавать на них вниз и вверх по Амуру беспрепятственно». Далее отмечается значение Амура для развития русского экспорта на Дальний Восток: «может начаться торговля с Индией, даже торговля с самим Китаем может производиться удобнее или по морю или посредством реки Шингала». Наконец, с большой осторожностью Миллер позволяет себе намекнуть на значение Приамурья, как базы новых колониальных захватов на Тихом океане: «намерения относительно Японии и Американских открытий легче приведутся в исполнение». Записка и имеет задачей историческое обоснование притязаний России на Амур. «Если китайцы думают, что по смыслу (Нерчинского) договора все впадающие в Амур реки и ручьи с их источниками должны оставаться за Китаем, то стоит только [13] сослаться на свидетельство иезуитов, присутствовавших при заключении договора, чтоб показать несправедливость их притязаний... Составленный иезуитами протокол нерчинских переговоров, мимо желания составителей, содержит в себе известие в пользу России». ²⁶ Ту же цель служить «российской претензии в пользу» преследует статья «Изъяснение сумнительств, находящихся при установлении границ между Российским и Китайским государствами в 7197 (1689) году». Наконец, назначение специального исследования–«История о странах, при Амуре лежащих, когда они состояли под российским владением»–доказать, «что тамошняя страна прежде китайского владенья принадлежала до Российского государства, что россияне несправедливым образом премогающею силою неприятелей из оной выгнаны и что еще несправедливее насильственным мирным заключением при Нерчинске она за китайцами осталась». ²⁷ В связи с этой темой находятся, несомненно, и некоторые другие работы Миллера, напр., статья «О первых российских путешествиях в Китай». ²⁸ Позднее, в 60-х годах, правительство опять прибегало к историческим познаниям Миллера по тому же вопросу о русско-китайских отношениях. По «секретному» поручению Екатерины II он должен был в 1763 г. составить записку «о предприятии войны с китайцами, о законной причине к оной, о способах приуготовления к действию, о пользе» и в следующем 1764 г., когда от плана военного разрыва с Китаем уже отказались, другую: «о посольстве в Китай, и именно о качествах посланника, о принадлежащих к его свите людях, о его отправлении и путешествии, и о его негоциациях или переговорах». ²⁹

Мы видим таким образом, что научная деятельность Миллера должна была обслуживать реальные интересы господствующих классов России в колониях. Это обстоятельство не могло не наложить большого отпечатка на все его научные труды, и при определении их объективной ценности надо поэтому, всегда учитывать цели, которые они преследовали.

II

Герард Фридрих (в русском просторечии Федор Иванович) Миллер (род. в 1705 г., умер в 1783 г.) происходил из интеллигентной бюргерской семьи старого Ганзейского города Герфорда в Вестфалии; отец его, «ученый муж», был ректором гимназии. К сожалению, мы мало знаем, что представляла собою семья историка; невидимому, его отец был пастор, мать, по одним известиям, происходила из купеческой семьи, по другим, была дочерью профессора богословия. Сыну они дали хорошее образование: из отцовского дома он вынес основательное знакомство с классической литературой; 17-летним юношей вступил в число студентов Ринтельнского [14] университета, но не окончил его, а затем непродолжительное время учился в Лейпциге. Типичный представитель мелкой немецкой буржуазии, он при первом подвернувшемся случае отправился искать счастья и богатства в далекую и страшную Россию, с тою же легкостью, с какой вообще в необеспеченных мещанских семьях Германии сыновья, подрастая, шли на поиски удачи в чужой город. «В те годы, по словам Шлецера, сильно распространено было стремление из Германии в Россию, особенно среди студентов. Эти дураки полагали, что нигде нельзя легче сделать себе счастье, как в России. У всех в голове был выгнанный из Иены студент богословия, который впоследствии сделался русским государственным канцлером» (Остерман). Многие отправлялись «не только без всяких рекомендаций, но и с последним червонцем в кармане». ³⁰ 20-летним молодым человеком, с званием бакалавра, Миллер в 1725 г. прибыл в Петербург, куда уже раньше по тем же соображениям поехал его брат, и поступил на службу в Академию Наук. ³¹

Первая четверть XVIII в. была эпохой большого подъема исторической науки в Германии. К этим годам относятся первые шаги германского источниковедения и критики, первые опыты в области подсобных исторических наук, как нумизматика, генеалогия и другие. ³² В 1701–1722 гг. печатал Иоанн Генрих Михаэлис свои критические замечания о тексте библии. Несколько позже другой Михаэлис – Иоганн-Давид – издал «Критический трактат о разноречиях Нового завета». На критике библии учились вообще методу научной критики. К тем же годам относится ряд научных изданий первоисточников, начиная с первого научного издания библии, выпущенного старшим Михаэлисом в 1720 г. на основании 19 печатных и 5 рукописных текстов. Миллер не мог остаться совершенно в стороне от новых течений в области источниковедения. В Лейпциге он пользовался руководством (Anfuhrung) И. Б. Менке, известного издателя «Писателей германской истории, особенно саксонской». Впрочем, по-видимому, Миллер первоначально не предполагал специализироваться по истории и больше «прилежал полигистории Моргофа, к истории учености, к сведениям, требуемым от библиотекаря» («Книговедение и история науки ему были по сердцу еще со времен отцовского дома»). ³³ Миллер думал, что с такой специальностью он легче сделает «счастье» в Петербурге, где в первую голову нужны были практические дельцы, способные организовать ученый аппарат. Первое время он в скромном звании «студента» [15] преподавал в гимназии все, что ему ни поручали – историю, географию, латынь и... красноречие и даже «искусство писать письма». ³⁴ В 1728 г. он был допущен «к архиве и для сочинения курантов»; желание найти покровителей среди знати побудило его заняться генеалогическими изысканиями. Как высшее достижение в будущем, ему грезились звание библиотекаря Академии и рука дочери всемогущего Шумахера, которому он вначале угождал, пока не рассорился с ним. Назначение его профессором в 1730 г. прошло не вполне гладко; академики, недолюбливавшие его за наушничество Шумахеру, провалили его «по пристрастью», и потребовалось вмешательство самого президента; фактически он стал профессором по назначению, а не по выборам. Впрочем, в 1728–1730 гг. он состоял редактором «Санкт-Петербургских Ведомостей» и «Примечаний» к ним, которые были встречены «с великим одобрением публикой». Когда в 1733 г. стала организовываться Камчатская экспедиция, он неожиданно вызвался принять в ней участие. По-видимому, к этому времени он уже разочаровался в своих честолюбивых планах, и ему хотелось временно исчезнуть из Петербурга, чтобы выйти из того неловкого положения, в которое он себя поставил сначала своим заискиванием перед Шумахером, а потом ссорой с ним. Возможно, что его влекли и интерес к малоизвестной в Европе части света, и страсть к новым и необычным впечатлениям, и расчеты на обещанное повышение жалованья. А главное – это было средство получить сразу известность и положение в научном мире России и Европы. Словом, вызываясь ехать в экспедицию, он далеко еще не представлял себе размеров, в которые суждено было развернуться его работе. Известную предварительную подготовку Миллер, конечно, имел. Еще в 1728 г., когда в связи с экспедицией Беринга «все говорили про Камчатку, как про неведомый мир», он дал довольно неудачную статью о земле Иессо (по Витзену), от которой впоследствии отказался. И почти накануне отъезда 16 февраля 1733 г. он представил алфавит тангутского языка с соображениями о способе читать этот язык. Определились к 1733 г. его интересы и к этнографии Сибири; к этому времени относятся его первые исследования о калмыках. Эти исследования для нас любопытны в том отношении, что показывают определенное устремление его внимания к вопросам истории и этнографии Сибири. Основным пособием и тут был для него труд Витзена, но он уже не довольствовался компиляцией голландского ученого XVII в., привлекал русские источники (журнал Унковского) и «рукопись на калмыцком языке», собирал через калмыцких посланников, приезжавших в Петербург, предания о древних монгольских ханах. Словом, это был первый опыт, на котором молодой Миллер искал новые пути в деле собирания материалов для истории одного из малоизвестных народов Азии, первый черновой набросок тех методов исторического исследования, которые он впоследствии так [16] блестяще развил. ³⁵ Эти экскурсы в историю Средней Азии позволили Миллеру уже в 1733 г. заявить печатно, что он намеревается избрать наравне с русской историей «историю востока, в качестве дополнительного предмета занятии (Nebenbeschaftigung)». В этих целях он проштудировал основательно труд Витзена и составил к нему указатель. ³⁶ Это было, конечно, хорошее начало, но только начало. Так же недостаточны были и общие его познания по русской истории. Когда за год перед отъездом он затеял издавать «Sammlung Russischer Geschichte», то это было, по его собственному признанию, «смелое предприятие», так как он «еще ничего не сделал в этой области и был еще не совсем опытен в русском языке». ³⁷

Впоследствии Миллер говорил, что все, что он знает, дала ему Сибирь, и в этом не было преувеличения: «без этих странствований, мне было бы трудно добыть приобретенные мною знания». Из немецких университетов он вынес, по-видимому, хорошие по тому времени лингвистические познания, знание классической литературы, знакомство с новейшими теориями в области лингвистики и этнографии. Большое влияние оказали на него работы по местной истории Лейбница, научные изыскания которого в брауншвейгских архивах, несомненно, послужили ему образцом. Он был знаком и с его работами по этнографии и лингвистике. Но ни откуда не видно, чтобы он прошел хорошую школу работы над источником. Расцвет исторической критики в Германии был еще впереди, когда Миллер выехал в Россию. «Величайшие люди, поседевшие над библейской и классической критикой в западной и восточной истории средних веков», про которых пишет Шлецер, – Хр. Готл. Гейпе, Йог. Сол. Землер, Йог. Якоб Гризбах, знаменитый Йог. Крист. Гаттерер, младший Михаэлис, сам Шлецер – все принадлежали к следующему поколению. Общение с издателем «Памятников германской, преимущественно саксонской истории» – Менке, который руководил его занятиями в Лейпцигском университете, могло дать ему основное понятие о предмете. Но метод свой Миллер, по-видимому, выработал самостоятельно на сибирском материале. В этом отношении он был «self-made man». Работа в академическом архиве должна была дать ему некоторые навыки в пользовании документами. К моменту отъезда он имел, однако, лишь некоторое «знакомство с теми из находившихся в академической библиотеке книгами и рукописями», которые он «учился переводить при помощи переводчика». Это были первые еще очень слабые шаги, свидетельствовавшие о больших способностях, тонкой наблюдательности и далеко недостаточном умении. Его первая [17] самостоятельная работа о летописи Нестора ³⁸ сразу показала верный взгляд. Миллер понял и оценил значение этого исторического памятника. Но вместе с тем она свидетельствует еще об очень большой технической слабости исследовательских методов. Завися всецело от переводчика, Миллер допустил крупную ошибку, приписав составление летописи Феодосию Печерскому (в рукописи говорилось о черноризце Федосьева монастыря), ошибку, которая обошла всю образованную Европу и которую Миллеру пришлось впоследствии самому опровергать. Зато уже тогда бросается в глаза широкий размах научных интересов и уменье быстро ориентироваться в научных вопросах. Тут сказалось то «полигисторическое» образование, которое он получил на родине. Уже в 1732 г., еще не твердо владея русским языком, он выступает с планом издания источников русской истории, поражающим разносторонностью и полнотою.

Отправляясь в дальний путь, Миллер имел, таким образом, в голове широкие научные планы, свидетельствовавшие о ясности мысли и понимании стоявших перед ним задач. Но нельзя сказать, чтобы научная подготовка его соответствовала вполне обширности этих планов. В 1733 г. из Петербурга выезжал еще новичок, приступавший лишь к работе над историческими источниками.

Через десять лет Миллер вернулся уже выдающимся специалистом не только в области истории, но и географии и этнографии. Десять лет непосредственной работы в архивах и наблюдений на месте дали ему не только обширные и всесторонние познания, широте которых поражался Шлецер. За эти годы выработались его научные методы, его приемы работы над источниками, его принципиальные взгляды на задачи и приемы исторического исследования. Его научной лабораторией, в которой сложилась его научная техника и скристаллизовались его взгляды на задачи исторического труда, были сибирские архивы. С исключительной работоспособностью, с поразительной неутомимостью извлекал он из массы «архивных писем» необходимые ему данные и на ходу обрабатывал их. На ходу составлял один научный очерк за другим, с пути из каждого большого города посылая в Академию целую кипу ученых «обсервации» по самым разнообразным вопросам. Необходимые книги были с ним, либо высылались, по его требованию, Академией. На живом деле сложился выдающийся исследователь, на непосредственной работе над источниками выросла отличавшая его высокая техника. Можно сказать, что десять лет Камчатской экспедиции создали Миллера как ученого европейского масштаба.

Поездка в Сибирь, послужившая исходным моментом научной деятельности Миллера и создавшая ему ученое имя, не оправдала в первое время его честолюбивых надежд, не дала ему ни чинов ни почета; даже обещанной прибавки жалованья он не получил. Эти неудачи на пути карьеры были тем чувствительнее для самолюбия Миллера, что, выехав в 1733 г. из [18] Петербурга начинающим и еще не уверенным в своих силах молодым исследователем, он вернулся через 10 лет уже крупным ученым, с большим количеством научных трудов и записок самого разнообразного содержания, которые он успел составить в пути, с сознанием достигнутых больших научных результатов. Он требовал к себе внимания, с настойчивостью добивался осуществления во что бы то ни стало своих проектов и встречал холодное непризнание своих заслуг и нежелание его слушать. Горячий и неуживчивый, он, не находя «сатисфакции», чувствуя себя недостаточно оцененным, не скрывал, по-видимому, своего раздражения.

С другой стороны, его по существу справедливые претензии вызывали недоброжелательный отпор со стороны враждебно настроенных к нему товарищей по Академии и академической Канцелярии, бюрократического и деспотичного учреждения, не допускавшего ни малейшего проявления независимости среди подчиненных ей ученых.

На мелкие уколы он отвечал резкостями, с «присутствием духа, очень близким, по словам его врагов, к нахальству». ³⁹ Живой, всегда готовый на острый ответ, он обладал способностью на «язвительные реплики» (beis-sende Repliken), «из его маленьких глаз так и выглядывала сатира». Его «исключительная резкость» и несдержанность обостряли отношения. ⁴⁰ Он сумел восстановить против себя самого всемогущего Теплова, фаворита и правую руку президента Академии графа К. Г. Разумовского, а тот с своей стороны настроил против него своего патрона. Придирки, оскорбления и всяческие унижения в течение ряда лет преследовали каждый шаг историографа. Его третировали, обращались с ним как с наемным приказчиком, от которого требовали только исполнения заданий заказчика, его знания использовались для казенных нужд правительства. В 1748 г. его принудили принять русское подданство, но этим унизительным отречением от родины он не купил себе спокойствия. В следующем году, уличенный в «подозрительных поступках» политического свойства, он подвергся серьезным репрессалиям и был переведен с должности профессора на должность адъюнкта.

Только в середине 50-х годов он, по-видимому, добился признания своих научных заслуг: с 1754 он – конференц-секретарь Академии, с 1755 г. – ответственный редактор заведенного, по его проекту, научно-популярного журнала, выходившего под заглавием «Ежемесячные сочинения». Но окончательно его положение упрочилось после переворота 1762 г., в котором академическая Канцелярия приняла известное участие; сам Миллер приписывал и себе некоторые, впрочем довольно скромные, заслуги в этом деле (он помогал редактировать перевод манифеста о вступлении Екатерины на престол). Новая императрица, щеголявшая ролью покровительницы наук, относилась к нему благосклонно, выказывала «милостивое [19] удовольствие» его научными работами и давала ему поручения, связанные с его специальностью, словом, для Миллера «наступило благоприятное время». Испытания не прошли бесследно для него, научили его быть осторожным и «умерять ошибки своего темперамента» и, когда его в 1764 г. перевели на службу в Москву, он не стал стремиться обратно в столицу, хотя и воспринял это назначение как почетную ссылку. Должность начальника Московского архива Коллегии иностранных дел (с 1766 г.,), впрочем, вполне удовлетворила и его научные интересы и его честолюбие.

Буржуа по происхождению, Миллер в частной жизни оставался таковым. В его «большом новом каменном доме» на Васильевском острове, в котором он жил до переезда в Москву, «все возвещало, конечно, не роскошь, но счастливое благосостояние». Он держал хороший немецкий стол. Дом его был полон прислуги и нахлебников. ⁴¹ Но, благодаря экономии, он ухитрялся не входить в долги, а это было редко среди лиц его профессии. В этом ему помогала его жена, вдова немецкого хирурга, на которой он женился во время своего путешествия, – «во всех отношениях отличная и при том безупречная женщина и превосходная хозяйка». ⁴²

Большую часть жизни он «провел за письменным столом на службе другим и на пользу других, а не на собственную»; «сам неутомимый и пунктуальный работник, он в той же мере требовал этих качеств от других». ⁴³ Интересы его оставались буржуазными: «природная ревность» влекла его к вопросам, касающимся «умножения земледелия, мануфактур и купечества». ⁴⁴ Все это были черты, вынесенные Миллером из отеческого дома, из мещанской обстановки скромного пасторского дома старого ганзейского города.

Но обстановка феодального барства, среди которой он жил, близость ко двору, связи с знатными «фамилиями» наложили известный отпечаток и на герфордского буржуа. Собственный экипаж, многочисленная дворня – все это были черты, свидетельствующие о том, что профессор Академии, по мере возможности, тащился за дворянскими примерами. Он хлопотал даже о пожаловании его «небольшим числом деревенского недвижимого имения в наследство не в весьма дальнем от Москвы расстоянии». ⁴⁵

Не осталась эта обстановка без влияния и на характер и на идеологию Миллера.

От русских бар он воспринял презрительное отношение к «подлому» народу, к «легкомысленным людям подлого состояния, которым употребление рассуждения незнакомо». Не случайно в выработанном им [20] проекте устройства гимназии он предлагал резко отделить учеников «благородных» от происходящих из «подлого» народа. ⁴⁶ «Ни доброе отношение, пи снисходительность, ни дружелюбное обращение, – пишет он, – не действуют на сибиряков, но приходится применять к ним наивысшую строгость, чтобы заставить их что-нибудь сделать. И такие люди называются христианами!».

Не только в отношении сибирского простонародья научился Миллер прибегать к «наивысшей строгости» (ausserste Strenge); студент Крашенинников, будущий профессор, автор совершенно исключительного исследования о Камчатке, в бытность в Сибири был у него «под батожьем». ⁴⁷ Неудивительно, что среди своих подчиненных он наделал себе много врагов своей «суровостью» (Harte). ⁴⁸ Так в характере Миллера переплетались черты, унаследованные от буржуазной семьи герфордского пастора, с навыками, приобретенными в быту феодальной России. Такое же противоречие, как мы увидим, есть и в научной идеологии историографа.

III

Результатом десятилетних «странствований» Миллера явился обширный исторический труд по истории Сибири, который он успел довести до 60-х годов XVII в. и напечатал, кончая VIII гл. на русском языке и X гл. на немецком; целиком все 23 главы появились в сжатом изложении Фишера. ⁴⁹ На ряду с общим своим историческим трудом он, однако, дал несколько монографий по отдельным вопросам, являющихся как бы главами незаконченной части его истории, которые выходят далеко за эту хронологическую грань: «История о странах при Амуре лежащих» заканчивается Нерчинским договором 1689 года, «Описание морских путешествий» доведено до 1749 г. и «Известие ... о строении крепостей на Иртыше» до 1720 г.; кроме того, и в «Описании Сибирского царства» отдельные стороны сибирской истории доведены до 1711 г. Таким образом печатные работы Миллера охватывают фактически всю историю Сибири с завоевания до его времени.

Значение трудов Миллера заключается не только в широте охватываемого им периода, но и в попытке построить их на основах строгой научности. В лице Миллера в русской историографии выступал серьезный ученый типа исследователя-монографиста, необыкновенно четко ограничивавший свои задачи точным восстановлением фактов. «История, – говорит он, – не довольствуется одними критическими рассуждениями (гипотезами), она [21] должна показать дела (факты), из которых иные утверждаются на подлинных, а иные на вероятных доказательствах». ⁵⁰ «Я не требую,-писал он в одном частном письме,-чтобы историк рассказывал все, что он знает, ни также все, что истинно, потому что есть вещи, которые нельзя рассказывать и которые, быть может, мало любопытны, чтобы рассказывать их перед публикою, но все, что историк говорит, должно быть строго истинно, и никогда не должен он давать повод к возбуждению к себе подозрения». ⁵¹ Такие требования к историку, представляющиеся нам сейчас детскими, шли в разрез с традицией тенденциозного подкрашивания исторических фактов в господствовавшей феодальной историографии со стороны тех, кто, по выражению одного из современников Миллера, «привык восхищаться не столько исторической верностью, сколько красноречием панегирика (sermonibus panegyricis)». ⁵² Большинство держалось иной точки зрения. «Благоприятность и предосторожность требуют, – писал Тредьяковский в 1750 г., – чтобы правда была предлагаема некоторым приятнейшим образом. Гибкая, говорю я, и удобообращающаяся поступка приобретает множество другов». Поэтому он рекомендует в историческом повествовании кое-что «переменить, исправить, умягчить, выцветить для того, дабы... не подать ни мало причины к осуждению и порицанию автора». ⁵³ При господстве таких взглядов постоянный призыв Миллера к историку «быть верным истине, беспристрастным и скромным» звучит как призыв к подлинной научности.

Исходя из своих принципиальных положений, Миллер стремится строить свои выводы исключительно на показаниях источников и избегает всяких соблазнительных догадок, всего того, что «ни по каким историческим известиям доказано быть не может». Все, что он пишет, по его собственным словам, утверждается «на достовернейших и по большей части на неопровержимых доказательствах». ⁵⁴ Он поэтому уклоняется от разрешения этнографических загадок о древнейшем населении Сибири, которые в то время были в моде в научной литературе. «Лучше будет, – говорит он, – чтоб древние истории о народах за неимением основательных доказательств, в прежней темноте оставить, нежели сообщать к ним ложное изъяснение». ⁵⁵ Таковы приемы работы, которых, по мнению Миллера, должен держаться «предосторожный и беспристрастный истории писатель». В те времена, когда еще не вполне были изжиты средневековые домыслы, и Синопсис продолжал оставаться главным пособием по истории России, такие требования к [22] научному труду являлись большим шагом вперед в области методики исторического исследования. Центром внимания для Миллера является исторический источник, на основании которого он утверждает тот или иной факт. К источнику у него устанавливается какое-то особенно бережное отношение, почти культ. «Кто, – говорит он в проекте предисловия к «Истории Сибири», – к архивным письмам и к штилю оных привыкнет, тот подлинно оные читать будет с удовольствием, как бы намерения читателей или причины удовольствия различны ни были». ⁵⁶ Самый слог актов приводил его в восторг. Этой любовью к подлинному памятнику, «к старинным архивным письмам», объясняется то, что он жалеет пропустить из него малейшее известие, за что его нередко обвиняли (и несправедливо) в отсутствии критики. «Должность истории писателя, – говорит он, – требует, чтоб подлиннику своему в приведении всех, хотя за ложное почитаемых, приключений верно последовать. Истина того, что в историях главнейшее, тем не затмевается, и здравое рассуждение у читателя вольности не отнимает». ⁵⁷ Поэтому, «сам себе насилие делая», он приводит баснословные рассказы Ремезова о всяких чудесах. Это требование к историку держаться всех подробностей текста объясняется, конечно, слишком свободным отношением его современников к источникам, хотя, с нашей точки зрения, более прав в этом вопросе один из его критиков, когда выразил сомнение, «надлежит ли историографу следовать всему без изъятия, что ни находится в каком подлиннике, хотя бы иное было явно ложное или негодное, и вносить оную в свою сочиняемую историю». ⁵⁸

Шлецер позже установил для XVIII в. три типа историков, которые, по его представлению, сменяют один другого. Это, во-первых, «историк-собиратель» (Geschichtssammler), собирающий материалы и располагающий их в системе, удобной для исследования. Когда эта работа проделана, на его смену является историк-исследователь (Geschichtsforschcr), который подвергает собранные материалы всесторонней критической поверке. И, наконец, третий высший этап развития исторической науки представляет историк-повествователь (Geschichtserzahler), который на основании критически проверенного материала изложит исторические факты в цельном рассказе. Если принять эту классификацию историков, поскольку она отвечала научным представлениям и требованиям времени, Миллер в первую очередь является убежденным и страстным Geschichtssammler–собирателем материалов, и в этом отношении нельзя отказать ему в большом здравом смысле. Собирание материалов в той стадии исторической науки, которую он застал в России, было действительно очередной задачей. Эту работу он и проделал не только добросовестно, но с увлечением. «Устраивать архив, приводить его в порядок и сделать его полезным для политики и для истории – вот занятия совершенно сообразные с моими склонностями и познаниями», – [23] пишет он в полном соответствии с понятием о роли Geschichtssammler'a, которое дает Шлецер. Он первый приступил к систематическому обследованию архивных фондов, просмотрел в Сибири до 20 архивов в городах и острогах «для извлечения из них того, что пригодно было для истории», и пришел к заключению, что «хотя по большей части архивные письма от древности и мокроты погнили, мышами и червями съедены или разодраны и побросаны в кучи», но «по прилежном пересматривании оных, всегда что-нибудь найдется, которое к изъявлению истории служить может». ⁵⁹ Так, составил он в Сибири грандиозную коллекцию «архивных списков до истории и до прочих обстоятельств той земли касающихся, которые в 35 больших книгах в десть состоят, не упоминая примечаний и выписок из оных архивов, вкратце... сочиненных (Миллером)». ⁶⁰

Нельзя сказать, чтобы работа была произведена безупречно. Миллер действовал ощупью: «но сознаюсь при том, – говорил он сам впоследствии, – что я еще не очень знал все, что мне следовало требовать и о чем спрашивать; для этого нужны практические сведения, которые приобретаются только опытом». «Первоначальная моя работа, – рассказывает Миллер, – состояла в том, чтоб старинны» столбцы и книги расположить по годам, потом просматривать одни за другими и отмечать, что следовало из них для меня выписывать... Мне только надобно было ставить знаки на полях, а в переписчиках, которые мне давались (из местных канцелярий)... не было недостатка, и я мог быть уверенным, что все, мною отмеченное, будет списано». Впрочем, он не сразу дошел до такой системы. Сначала, по словам его, «требовал я токмо реестры архивным делам и по оным замечал, что мне потребно было, а где реестров не было, то переводчик и студенты дела читали и, ежели они по своему рассуждению к моему намерению и к выписке в мои книги что находили полезного, оное особо откладывали и потом мне для пересмотру приносили». Только в начале 1736 г., начиная с илимской архивы, Миллер изменил свой метод: «понеже архивным письмам реестру еще не сделано было, то я сам трудился в перекладывании оных по годам и между тем, как реестры изготовлялись, одну книгу за другою пересматривал и, что к моему намерению прилично было, оное приказывал выписывать. Сей труд подал мне великую ясность в обстоятельном познании подлинного архивного состояния. Притом же удостоверился я, как то впредь на чужие глаза не надлежит надеяться. Потом, хотя архивы сколь велики ни были, однако, я в пересматривании оных поступал всегда вышепоказанным образом и имел от того великую пользу». ⁶¹ Таким образом, по мере развития работы, усовершенствовались ее приемы, и хотя, благодаря пользованию малограмотными переписчиками, в миллеровских копиях наблюдаются большие [24] дефекты, ⁶² они до сих пор остаются тем более ценным пособием при изучении сибирской истории, что многие из подлинников с тех пор пропали.

Материалы из сибирских древлехранилищ Миллер пополнял документами, почерпнутыми из частных архивов. Из архива Строгановых он извлек ценнейшие данные о первом этапе завоевания Сибири, в значительной степени корректировавшие имевшиеся в других источниках сведения; у потомков Бабинова, в деревне Чикмане, он видел грамоту царя Михаила, данную их предку за открытие дороги через Верхотурье. ⁶³

Но Миллер чувствовал недостаточность использования одних местных архивов с дополнением из архивов частных и мечтал обратиться к фондам центральных архивов, в особенности Сибирского приказа, знакомство с документами которого должно было способствовать «пополнению Сибирской истории» и «возвращению» имевшихся в его источниках пробелов. «Несомненно, – писал он, подготовляя к печати свою «Историю Сибири», – сию историю гораздо полнее описать и оную почти в совершенство привесть можно будет, ежели мне дастся позволение в Москву ехать и Сибирского приказа архиву таким же образом, как я делал во всех сибирских городах, употребить в общую пользу». Он и ходатайствовал о поездке в Москву для того, чтобы «в Сибирском приказе... архиву пересмотреть и из оной надлежащие до Сибирской истории документы отдать списывать». «Пока сие не делается, – заключал он свое ходатайство, – то Сибирская история будет неполная». ⁶⁴

Однако Миллер скоро убедился, что архивные материалы «не простираются до самых древних времен». «Сей недостаток, – писал он, – награждают отчасти общие российские летописи, хронографы и степенные книги, сообщая о первых из России в Сибирь поездках, о изобретениях (открытиях) тамошних стран и народов и о завоевании оных, хотя краткие, однако ясные известия; отчасти же служат нам с пользою и сибирские летописи». В Сибири Миллер собрал «у некоторых до истории своего отечества любопытных людей разные сибирские летописи», которые послужили ему «к немалому его вспоможению». Ему удалось, между прочим, открыть знаменитую Ремезовскую иллюстрированную летопись, которая, как он правильно отмечает, «в своем роде только есть одна, и списков с ней ни у кого нет». Эту летопись он приобрел за «сносную» цену, благодаря властному содействию тобольской канцелярии, которая «хозяина той летописи, не хотевшего лишиться сего сокровища, к тому склонила». «На ней,– говорил Миллер, – основывается вся история завоевания, как я ее написал в I части моей истории». ⁶⁵ [25]

К числу летописей Миллер относит, по-видимому, и те погодные записи, составленные па основании официальных данных, которые дошли до нас в «Книге Записной» Тобольского собора, в «Записках, к истории Сибири служащих» Новикова и других аналогичных памятниках. ⁶⁶ Этот источник он, очевидно, подразумевает, когда называет «росписи о строении городов и острогов и бывших в оных воеводах», которые обыкновенно продолжаются «до исходу прошедшего столетия». ⁶⁷ К тому же типу источников относится и полученный Миллером в Березове «от некоторого тамошнего жителя» «реестр всем бывшим там воеводам от начала города до нынешнего времени». ⁶⁸

Очень важно, что Миллер не ограничивался изучением одних русских источников. Он пользовался источниками и на азиатских языках, и в проекте Исторического департамента он указывал необходимость собирать «письменные на татарском языке исторические книги». ⁶⁹ Одним из основных пособий для истории татар в Сибири ему служит «татарская рукописная книга Абулгазова». ⁷⁰ Через «некоторого ученого мунгальского ламу или попа» он имел возможность воспользоваться сведениями «из тангутских и мунгальских книг о начале Чингизова владычества». ⁷¹ Из «письменного мунгальского летописца» для него были переведены имена преемников Чингисхана. ⁷² Наконец, он пользовался «сокращением китайской истории», составленным «из наилучших китайских и манчжурских летописцев» академическим переводчиком «искусным и трудолюбивым» Россохиным. ⁷³ Один из китайских источников – дневник путешествия китайских послов к Аюке-хану – он в переводе поместил в «Ежемесячных сочинениях». ⁷⁴

Историю Сибири Миллер вообще не мыслил вне истории Средней Азии в целом, и в этом отношении он очень опередил свой век; можно сказать, что его пожелания в этой области далеко не осуществлены до сих пор. «История соседственных азиатских народов, – писал он, – и состояние их земель, сколько обстоятельства дозволяют, есть должность российского историописателя, потому что в нашей части севера еще мало о том известно». ⁷⁵ Очевидно, этими соображениями были внушены его специальные монографии: «История и описание Китайского государства», которую он представил [26] в Историческое собрание Академии в 1748 г., и «Известия о Бухаре», относящиеся к октябрю 1771 г.

Помимо письменных источников, Миллер придавал большое значение устному преданию – «сказкам и изустным объявлениям» – и умел ими пользоваться. Указывая на необходимость собирать «словесные повести о прежде бывших случаях в России, у простых людей находящиеся в памяти», он, однако, требует строго критического к ним отношения, так как они «записаны легкомысленными людьми подлого состояния, которым употребление рассуждения незнакомо». «Понеже, – говорит он, – в них много баснословного случается, того ради с осторожностью принимать должно». Поэтому их следует «по всем свойственным и подлинным обстоятельствам довольно испытать». В частности, он отмечал неизбежность вариантов в словесном предании, «понеже такие словесные сказки по разному искусству раскащиков необходимо и разнствовать должны», и тщательно собирал подобные варианты. ⁷⁶ Предупреждает он неопытных этнографов и от слишком доверчивого отношения к ответам туземцев, делая тонкое наблюдение, что «такой незнающий народ обык охотно говорить то, чего от него требуют». ⁷⁷ Миллер является одним из первых собирателей фольклора как русского, так и туземного; в его книге встречаются беспрестанно ссылки на словесные источники – предания или показания очевидцев. Так, он собрал много легенд об Ермаке. Он признает возможным «последовать повестям тамошних жителей» о пути Ермака по Баранче; ⁷⁸ об его судах, остатки которых видны «еще и поныне» между Баранчею и Серебрянкою, он узнал от «многих живущих на тех местах русских и вогуличей»; ⁷⁹ «по словесному преданию тамошних жителей» о пещере на берегу Чусовой, в которой Ермак будто бы спрятал свои сокровища, он спрашивал людей, «которые в той пещере были»; ⁸⁰ о том, как Ермак ехал по Чусовой «помощию распростертых парусов... на подобие слюзов», ему сказывали чусовские жители. ⁸¹ С особой тщательностью собирал он предания о построении городов в Сибири: «по словесным сказкам» он установил, что Тобольск первоначально был заложен «на том месте, где ныне стоит архиерейский дом». ⁸² Со слов остяков он записал известие о пушке, привезенной на Березов по так наз. Зырянской дороге, «о которой и березовские жители подтверждают, что она на Березове находилась до 1738 г.» ⁸³ Опрашивал он и участников тех или иных экспедиций; так, им «некоторые... получены словесные изъяснения» от якутского сына боярского Федора Амосова [27] относительно открытого им в 1723 г. па Ледовитом океане острова; ⁸⁴ точно так же он расспрашивал офицеров, участвовавших в экспедициях на верховья Иртыша для постройки крепостей при Петре I. ⁸⁵

Особенно любопытны записанные Миллером туземные предания, в частности, «словесные сказки» тобольских татар; он сам говорит, что всячески «старался изведать, сколько оных еще ныне у сего народа содержится». «От многого обходительства, которое (он) имел с разными тобольскими бухарцами и татарами», Миллер «надеялся» приобрести ценные исторические сведения, тем более, что сумел заслужить их доверие, и они «не сомневались» открывать ему свои «тайности». Он допытывался от них известий о татарских летописях и был «подлинно уверен», что татары «для дружеского... (его) обхождения», ему бы «по частым предложенным им о таких источниках вопросам ... не умолчали». ⁸⁶ «По словесному объявлению татар и бухарцев», он записал легенды о введении Кучумом магометанского исповедания в Сибири и об установлении культа местных святых, «которых память татаре и поныне празднуют». ⁸⁷ От них же он «о подлинных происшедших случаях князя Сейдяка боле обстоятельно услышал». ⁸⁸ Из татарских, вероятно, устных источников попала в его книгу родословная сибирских сеитов. ⁸⁹ Точно так же «повесть» о том, что китайцы в древности жили в Сибири, по словам Миллера, среди татар «еще и ныне слышать можно». ⁹⁰ У тюменских татар он разузнавал про древнее название их города. ⁹¹ «Некоторый би или аялинских татар князец» сказывал ему об «идолопоклонническом суеверии» его родителей и сродников. ⁹² Его опросы туземцев не ограничивались татарами. У кочующих около Байкала бурят он выведывал про местонахождение легендарного Чингисханова «тагана». ⁹³ В Красноярске он разыскал старика-аринца, единственного человека из этой народности, говорившего еще на своем родном языке, и через него поверял точность записанных Страленбергом легенд о происхождении аринцев. ⁹⁴ Сведения о прибытии якутов на Лену с юга он почерпнул из якутской легенды. ⁹⁵ «Старые люди из якутов» сообщили [28] ему об изобилии в прежнее время соболей близ Якутска. ⁹⁶ Он пользовался точно также встречами с бухарскими и калмыцкими послами, чтоб узнать «по своей науке разные чужестранные известия». ⁹⁷ Приведенных примеров достаточно, чтобы показать, как далеко шли изыскания Миллера в области туземного фольклора Сибири, а точность его записей подтверждается многими из записей такого крупного специалиста, как Радлов.

Первым из русских историков обратился Миллер и к археологии. ⁹⁸ Он первый оценил важность изучения археологических древностей, «из которых о древних временах и приключениях хотя не совершенное, однако же не совсем отметное свидетельство получить можно». Археология, по его словам, «как получает свет из истории, так и взаимно ей самой сообщает». ⁹⁹ В бытность в Сибири он поэтому производил с увлечением археологические поиски и привез из своей поездки большую коллекцию разных «могильных древностей», которые достал «из старинных могил в степи между Иртышом и Обью» и «в степи Енисея реки». ¹⁰⁰ На основании раскопок, произведенных в этих могильниках, он и сделал некоторые выводы. «В южных странах Сибири находящиеся в великом множестве древности, –пишет он,–доказывают, что история Чингисхана и некоторых его потомков с историею Сибирскою не малое сообщенье имеет... Сколько не видно следов на разных местах по степям городов! Коликое множество в память поставленных каменных маяков, болванов, старинных могил и других принадлежащих к тому вещей, золотых и серебряных из могил не выкопано!» ¹⁰¹ С захватывающим интересом читается в дневнике Гмелина обследование академиками развалин калмыцких монастырей, вроде «Семи палат», «Аблай-кита», Калбасунской башни и «некоего в степе строения между Семипалатной и Усть-Каменогорской крепости находящегося»; из «Аблай-кита» было вывезено два ящика с тангутскими и мунгальскими печатными и письменными листами и с писаными досками и с печатными формами; ¹⁰² в результате этого открытия явилось исследование Миллера «De scriptis tanguticis in Sibiria repertis commentatio». ¹⁰³ Нельзя без волнения читать в описании Гмелина не лишенное опасности проникновение в пещеру, где будто бы похоронен был «кочевой царь». При реках Томи и Енисее Миллер списывал руны, изображенные на «фигурных камнях» и т. д. ¹⁰⁴ [29]

Особенно тщательно обследовал Миллер татарские, остяцкие и вогульские городища, упоминаемые в его источниках. Он обстоятельно описал «остатки» «столичного города» Кучума–Искера, ¹⁰⁵ следы «старинного татарского городка» под Тюменью, «от которого поныне видны вал и ров», и Бегишева городка под Тобольском; ¹⁰⁶ «на высоком берегу Иртыша... в 40 верстах ниже Черполуцкой слободы» он разыскал Черное городище, в котором угадал «остатки» татарского городка ¹⁰⁷ и т. д. Из остяцких городищ он описал «Самарово городище», ¹⁰⁸ «Куноватское старое городище», ¹⁰⁹ Гуланг-Ваш близ Обского городка, ¹¹⁰ «следы» двух городов на Пудовальском мысу близ Березова, ¹¹¹ в Сургутском уезде «высокое место, где князец Бардак имел свой городок», ¹¹² и т. д. Обращает он внимание и на тунгусское «Урлюково или Орликово городище», «где тунгусский князец Урлук имел свое жительство». ¹¹³

Но Миллер не ограничивался изучением туземных городищ. Он направляет свои исследования и на русские городища и в этом опережает специалистов-археологов, которые лишь в недавнее время стали подходить к сознанию необходимости производства раскопок на местах позднейших поселений. Его внимание привлекали и некоторые «оставшиеся признаки и следы бывшего крепостного и домового строенья», которые свидетельствовали о местоположении уничтоженного Лозвинского городка, ¹¹⁴ следы первого русского города на сибирской почве – Обского, ¹¹⁵ «остатки соленой варницы» в Пелымском уезде, ¹¹⁶ даже «следы старинной зимней дороги» между Березовым и Ляпиным городком. ¹¹⁷

Миллер далее ставил историю в тесную связь с этнографией, и в этом отношении он также далеко опередил свой век. «Хотя,–писал он, –к истории какого государства описание нравов и обычаев живущих в оном народов свойственно и не касается, однакож, историограф охотно в оном деле трудиться может, а притом случается, что народные обычаи и поведения многократно с историей участие имеют». ¹¹⁸ В бытность в Сибири он не упускал случал наблюдать «обыкновения, обряды, религии народов». ¹¹⁹ В Тобольске он [30] присутствовал на татарской свадьбе и на обряде обрезания; при проезде через различные местпости он вызывал к себе шаманов окрестных племен и заставлял их шаманить перед собой, и т. д. ¹²⁰ Он собрал довольно значительную этнографическую коллекцию «иноземческого платья, вещей идолопоклоннических», «шаманского платья и бубен», в частности, «якутское и тунгусское платье и болваны и идолатрические и жертвоприносные посуды» и вообще «немалое число разного платья сибирских народов»; все это собрание оп передал в академическую кунсткамеру. Особенно высоко ценил оп сам коллекцию «вещей, надлежащих к мунгальскому и калмыцкому идолослужению» – «сие собрание весьма редких вещей, каких во всей Европе еще не видано», на которое он «чрезвычайный труд и многие подарки употребил». ¹²¹

Свои наблюдения над сибирскими народами Миллер предполагал обработать в специальном сочинении под заглавием «Описание сибирских народов вообще» или «Описание о всяких поведениях и вере всех в Сибири иноземских народов», первую часть которого он уже в апреле 1745 г. представил в Академию «для аппробации». Этот первый том, по-видимому, содержал сведения о народах Казанской губернии. Судя по всем данным, Миллер не успел довести до конца задуманный им труд. ¹²²

В «Описании Сибирского царства» мы можем найти несколько примеров, как использовал Миллер свои этнографические познания для исторических выводов. В подтверждение своего мнения о том, что якуты первоначально жили на юге в соседстве с татарами, оп приводит факт поклонения якутов богу, «который именем сего древнего татарского владельца называет». ¹²³ Комментируя рассказ Ремезова о шайтанщике (шамане), к которому обращался Ермак за предсказанием, он сравнивает его описание с теми формами камланья, которые сам наблюдал, и сентенциозно добавляет: «в моем описании народов найдутся разные такие приметы, которые я сам видал, а по оным хитрый обман сих людей явен будет». ¹²⁴ [31]

Комментарии

1. Gmеlin. Reise durch Sibirien, т. I, предисловие.

2. «Описание новые земли Сибирского государства» напечатано Археографической комиссией в издании «Сибирские летописи», СПб., 1907 в А. А. Титовым в сборнике «Сибирь в XVII в.». Описание относится приблизительно к 1683–1692 гг. (СВ. Бахрушин. Очерки по истории колонизации Сибири в XVI и XVII вв., вып. I, М., 1928, стр. 185–186.)

3. ГАФКЭ, Сибирский приказ, ст. № 1081.

4. О Ремезове как историке см. С. В. Бахрушин, Очерки, стр. 17–24, и его же, Туземные легенды в «Сибирской истории» Ремезова, в «Исторических известиях», 1916, № 3–4.

5. О Мессершмидте см. П. Пекарский, Наука и литература в России при Петре Великом. т. I, стр. 360–362. Отрывки его дневников, касающихся археологии, напечатаны Б. В. Радловым в «Сибирских древностях», т. I, в. 3, СПб., 1890.

6. Академической «Камчатской экспедиции» Миллер посвятил много места в своем историческом очерке Академии Наук (напечатано в «Материалах для истории Академии Наук», т. VI, СПб., 1889). О составе экспедиции подробнее см. «Материалы для истории Академии Наук», т. V, ер. 939–941 и т. VI, стр. 576. Л. С. Берг. Открытие Камчатки и камчатские экспедиции.

7. Gmеlin. Reise durch Sibirien, т. 1, предисловие.

8. Материалы для истории Академии Наук, VI, стр. 341, 347, 419.

9. См. далее обзор рукописей Миллера, хранящихся в московских и ленинградских архивах и библиотеках.

10. Материалы для истории Академии Наук, II, стр. 673.

11. См. предисловие к «Описанию Сибирского царства» Миллера.

12. Материалы для истории Академии Наук, VI, стр. 253.

13. Gmеlin. Reise, т. I, предисловие.

14. Напечатано с сокращениями в «Ежемесячных сочинениях», 1755, II, 1766, I

15. Напечатано во II т. его «Описания земли Камчатки».

16. Напечатано в «Ежемесячных сочинениях», 1757, май.

17. ГАФКЭ, Портфели Миллера, № 10, тетр. 9. Напечатано в переработанном виде под заглавием: «Описание морских путешествий по Ледовитому морю с российской стороны учиненных» в «Сочинениях и переводах, к пользе и увеселению служащих» за 1758 г.

18. «Ежемесячные сочинения», 1764, I половина, стр. 8.

19. Материалы для истории Академии Наук, VIII, стр. 75.

20. Протоколы Конференции Академии Наук, II, СПб., 1899, стр. 329. Очевидно, соответствует статье, напечатанной в «Ежемесячных сочинениях», 1755, июнь, под заглавием «Известие о ссорах англичан и французов в Америке».

21. См. у Вuesсhing’a полемику по поводу обвинений Миллера в немецкой печати в тенденциозности сообщений о русских поездках по Ледовитому океану (Beytraege, III, стр. 136).

22. Материалы для истории Академии Наук, VI. «Сочинения и переводы», 1760, январь.

23. Материалы для истории Академии Наук, VI, стр. 516.

24. «Ведомость о реке Амуре и особливо о стороне ее полунощной, такожде о положенных между Российским и Хинским империем в границу горах и о стороне реки Удо и других между Удом и Амуром, которые в окиян впали, по ее императорского величества собственноручному указу от 11 февраля 1740 г. сочинено». Записка эта напечатана была на немецком языке в «Buesching's Magazin», II.

25. Материалы для истории Академи Наук, VI, стр. 404.

26. Перевод С. М. Соловьева (Современник, 1854, V, т. 47, отд. II, стр. 121–122).

27. Обе статьи напечатаны в «Ежемесячных сочинениях» за 1757 г.

28. То же, 1755, июль.

29. Пекарский. История Академии Наук, I, стр. 427.

30. Schloezers oeffentliches u. Privat-Leben, 1802, стр. 31; Пекарский. История Академии Наук, I, стр. 376.

31. Автобиография Миллера в Материалах для истории Академии Наук, т. VI, Buesching, Beytraege zu der Lebensgesch. denkwuerdiger Personen, III Teil, Halle, 1785. Пекарский. История Академии Наук, I

32. См. Geschichte der histor. Forschung und Kunst von L.Wachler, Goettingen, 1816.

33. Пекарский. История Академии Наук, I, стр. 317. Бюшинг (Beytraege, III, стр. 6) говорит: «Специальный предмет, который он изучал, мне неизвестен».

34. Материалы для истории Академии Наук, VI, стр. 63.

35. Nеueste Historiе der Oestl. Calmueckey в Samml. Russ. Geschichte, II, 1733; Entwurf emes ausfuehrlichen Werckes Chalmueckischer Geschichte, там же, II, 1733 и Chalmueckische Geschichte und Begebenheiten aus N. Witsens Noord en Oost Tartarye, там же, V, 1734.

36. См. в IV т. Samml. Russ. Geschichte (1734) извещение о книге Витзена и «Register» к ней.

37. Пекарский. История Академии Наук, I, стр. 318.

38. Nachricht von einem alten Manuscript der Russ. Geschichte des Abtes Theodosie von Kiow.

39. Пекарский. История Академии Наук, I, стр. 369.

40. Schloezers oeffentliches u. Privat-Leben, стр. 28.

41. Schloezers offentliches u. Privat-Leben, стр. 28–30.

42. Schloezers offentliches u. Privat-Lebcn, стр. 30.

43. Там же, стр. 28. Buesching, назв. соч, стр. 130.

44. Пекарский. История Академии Наук, I, стр. 383.

45. Там же, I, стр. 400.

46. Описание Сибирского царства, гл. III, § 28; IV, § 11. Пекарский. История Академии Наук, II, стр. 598–599.

47. Пекарский. История Академии Наук, I, стр. 364.

48. Schloezers Offentliches u. Privat-Leben, стр. 29.

49. Fischer. Sibirische Geschichte. II B-de. St. Pet. 1768.

50. Описание Сибирского царства, изд. 1750, гл. I, § 50. Автор ссылается на первое русское издание «Описания Сибирского царства», поскольку при подготовке к печати этого первого издания выработался основной текст, легший потом в основание немецкого издания 1761 г. и общая научная концепция Миллера.

51. Пекарский. История Академии Наук, 1, стр. 381.

52. Библиогр. Записки, 1861, № 17.

53. Билярский. Материалы к биографии Ломоносова, стр. 706.

54. Описание Сибирского царства, гл. I, §§ 2, 23. гл. II, § 1

55. Там же, гл. I, § 45.

56. См. предисловие.

57. Описание Сибирского царства, гл. I, § 70.

58. Бибдлиогр. Записки, 1861 № 17. Отзыв Фишера.

59. Пекарский. История Академии Наук, I, стр. 394.

60. Материалы для Истории Академии Наук, VIII, стр. 190.

61. Пекарский. История Академии Наук, I, стр. 321–322, 325. Материалы для истории Академии Наук, VI, стр. 344–345. Ср. указания, которые дает Миллер в инструкции Фишеру (ГАФКЭ, Портфели Миллера, № 626, тетр. 1, л. 19 об.–20).

62. Оглоблин. Статьи в «Библиографе», 1889, № 1 и № 8–9 (Герард Миллер и его отношение к первоисточникам. К вопросу об историографе Миллере).

63. Описание Сибирского царства, гл. V, § 16. Инструкция Фишеру, § 11.

64. Пекарский. История Академии Наук, I, стр. 348. Проект предисловия к «Истории Сибири», кн. 1-й, составленной Миллером (см. далее, стр. 165) Инструкция Фишеру, § 12.

65. См. оба предисловия. Ср. Материалы для истории Академии Наук, VI, стр. 344.

66. Тыжнов. Заметки о городских летописях Сибири, ч. I Летописи г. Тобольска. Иконников. Опыт русской историографии, т. I, кн. 2, стр. 1451–1465. С. В. Бахрушин. Очерки, вып. I, стр. 33–35.

67. Ежемес. соч., 1764, I, стр. 400. Проект предисловия к кн. 1-й «Истории Сибири (см. далее, стр. 160).

68. Описание Сибирского царства, гл. IV, § 40.

69. Материалы для истории Академии Наук, VIII, стр. 186, 189. Инструкция Фишеру, § 13.

70. Описание Сибирского царства, гл. I, § 74.

71. Там же, гл. I, § 6.

72. Там же, гл. I, § 30.

73. Там же, гл. I, § 31.

74. 1764 г., II (и раньше в 1732 г. в «Sammlung Russ. Geschichte»).

75. Ежемес. соч., 1764, I, стр. 135.

76. Описание Сибирского царства, гл. III, § 28, гл. I, § 73. Материалы для истории Академии Наук, VIII, стр. 187.

77. Описание Сибирского царства, гл. I, § 49.

78. Там же, гл. II, прим. к § 43.

79. Там же, гл. II, § 43.

80. Там же, гл. II, § 36.

81. Там же, гл. II, § 38.

82. Там же, гл. IV, § 10.

83. Там нее. гл. III, § 90.

84. Ежемес. соч., 1758, I, стр. 115.

85. Материалы для истории Академии Наук, т. VI, стр. 362.

86. Описание Сибирского царства, гл. I, §§ 73, 79, 83, 84, гл. III, § 72. Материалы для истории Академии Наук, VI, стр. 346. Миллер сообщает, что он в Тобольске познакомился с «наиболее знатными» из бухарцев, в том числе с старым ахуном, говорившим по-русски.

87. Соответствующие легенды записаны В. В. Радловым. См. Катанов. Предания тобольских татар о прибытии в 1572 г. мухаммеданских проповедников в г. Искер (в Ежегоднике Тобольского музея, вып. VII) и о религиозных войнах учеников шейха Багауддина (там же, вып. XIV).

88. Описание Сибирского царства, гл. I, § 73.

89. Там же, гл. I, § 86. Родословная эта записана и В. В. Радловым (см. Ежегодник Тобольского музея, вып. VII, и Сибирский сборник, 1887).

90. Описание Сибирского царства, гл. I, § 15.

91. Там же, гл. I, § 62.

92. Там же, гл. I, § 81.

93. Там же, гл. I, § 5.

94. Там же, гл. I, § 44.

95. Там же, гл. I, § 34.

96. Ежемес. соч., 1756, I, стр. 197.

97. Пекарский. История Академии Наук, I, стр. 324.

98. См. в инструкции Фишеру (ГАФКЭ, Портфели Миллера, № 526, I, тетр. 1)–отдел, посвященный описанию «антикитетов». Эта часть инструкции в переводе на русский язык напечатана В. В. Радловым в «Сибирских древностях».

99. Материалы для истории Академии Наук, VIII, стр. 187. Ежемес. соч., 1764, II, стр. 491.

100. ГАФКЭ. Портфели Миллера, № 10, тетр. 9, лл. 79, об., 80. Buesching. Beytroege, III, стр. 38. Ср. инструкцию Крашенинникову (ГАФКЭ, Портфели Миллера, № 526, 1, тетр. 7).

101. Описание Сибирского царства, гл. I, § 4. Ср. Ежемес. соч., 1764, II, стр. 491–493.

102. ГАФКЭ. Портфели Миллера, № 10, тетр. 9, лл. 79 об., 80.

103. Напечатано в «Commentarii Academiae Scientiarum Petropolitanae», 1747, X.

104. Об археологических изысканиях Миллера см. у В. В. Радлова, Сибирские древности, т. I, в. 3.

105. Описание Сибирского царства, гл. II, § 88.

106. Там же, гл. III, § 60. гл. IV, § 4.

107. Там же, гл. IV, § 72.

108. Там же, гл. III, § 24.

109. Там же, гл. III, § 84.

110. Там же, гл. III, § 77.

111. Там же, гл. III, § 89.

112. Там же, гл. IV, § 51.

113. Ежемес. соч., 1764, I, стр. 203.

114. Описание Сибирского царства, гл. IV, § 18.

115. Там же, гл. III, § 77.

116. Ежемес. соч., 1764, 1, стр. 20.

117. Описание Сибирского царства, гл. III, § 90.

118. Материалы для истории Академии Наук, VIII, стр. 194.

119. Методы этнографических исследований Миллера изложены им в инструкции Фишеру (ГАФКЭ, Портфели Миллера, № 526, I, тетр. 1), Крашенинникову (там же, тетр. 7) и Стеллеру (там же, тетр. 6).

120. Gmеlin. Reise, т. I, стр. 97–100, 136–144, 163–167, 283–288; т. II, стр. 41–46, 82–89, 351–368, 491–497, 501–506, и др. Материалы для истории Академии Наук, VI, стр. 402–403, 405, 408–410. Ежемес. соч., 1764, II, стр. 125. Buesching, Beytraege, III. стр. 25–31, 41. Рисунки, изображающие типы сибирских туземцев, которые были сделаны для Миллера, впоследствии были использованы Георги (Материалы для истории Академии Наук, VI, стр. 410).

121. ГАФКЭ. Портфели Миллера, № 10, тетр. 9. Материалы для истории Академии Наук, VII, стр. 530, IX, стр. 12–13.

122. Протоколы Конференции Академии Наук, т. II, стр. 55. В 1757 г. он напечатал в «Ежемесячных сочинениях» «Описание трех языческих народов в Казанской губернии, а именно черемисов, чувашей и вотяков». Кроме того, он переслал в Академию из своего путешествия несколько черновых очерков, как, напр., «Описание тангутской веры» и др. (Материалы для истории Академии Наук, IX, стр. 12–13; ГАФКЭ, Портфели Миллера, № 10, тетр. 9). В портфелях сохранилось много черновых материалов по этнографии. См. ниже Обзор рукописей Миллера.

123. Описание Сибирского царства, гл. I, § 37.

124. Там же, гл. II, § 67.