1. (1) Об уже свободном римском народе – его деяниях, мирных и ратных, о годичных должностных лицах и о власти законов, превосходящей человеческую, пойдет дальше мой рассказ. (2) Эта свобода была тем отраднее, что пришла вслед за самовластьем последнего царя, полного гордыни. Ибо до него цари правили так, что все они по заслугам могут быть названы основателями хотя бы новых частей города, добавленных, чтобы было где жить умножившемуся при них населению. (3) И бесспорно, тот самый Брут, что стяжал столь великую славу изгнанием Гордого царя, сослужил бы наихудшую службу общему делу, если бы, возжелав преждевременной свободы, отнял бы царскую власть у кого-нибудь из прежних царей. (4) В самом деле, что сталось бы, если бы толпа пастухов и пришлых, разноплеменных перебежчиков, обретших под покровительством неприкосновенного храма свободу или безнаказанность1, перестала страшиться царя, взволновалась бы под бурями трибунского красноречия (5) и в чужом городе стала бы враждовать с сенаторами, раньше чем привязанность к женам и детям, любовь к самой земле, требующая долгой привычки, сплотили бы всех общностью устремлений. (6) Государство, еще не повзрослев, расточилось бы раздорами, тогда как спокойная умеренность власти возлелеяла его и возрастила так, что оно смогло, уже созрев и окрепши, принести добрый плод свободы. (7) А началом свободы [509 г.] вернее считать то, что консульская власть стала годичной2, нежели то, что она будто бы стала меньшей, чем была царская. (8) Все права и все знаки этой власти3 были удержаны первыми консулами, только позаботились об одном, чтобы не удвоился страх, если сразу оба будут иметь фаски4.

Брут первым с согласия товарища принял знаки власти и не менее горяч был как страж свободы, чем прежде как освободитель. (9) Сначала он, чтобы народ, жадный к новообретенной свободе, и впоследствии не мог быть прельщен уговорами или дарами царей, заставил граждан присягнуть, что они никого не потерпят в Риме царем. (10) Затем, чтобы само многолюдство сената придало сил сословию, поредевшему из-за царских бесчинств, он пополнил число сенаторов до трехсот5 знатнейшими из всадников; (11) с этого-то времени, говорят, и повелось, чтобы, созывая сенат, приглашать и отцов, и «приписанных»6: последнее имя означало внесенных в список, то есть новых сенаторов. Мера эта была очень полезна, способствуя согласию в государстве и привязанности простого народа к сенаторам.

2. (1) Затем позаботились о делах божественных, и поскольку некоторые общественные священнодействия прежде выполнялись самими царями, то, чтобы нигде не нуждаться в царях, учредили должность царя-жреца7. (2) Его подчинили понтифику8, чтобы почтение к царскому званию не стало помехой к свободе, о которой тогда больше всего пеклись.

И я не знаю, не перестарались ли тогда, оберегая свободу со всех сторон и во всех мелочах. (3) Так, второй консул, в остальном безупречный, имя носил неугодное гражданам. Тарквинии, дескать, привыкли к царской власти – начало было положено Приском, потом царствовал Сервий Туллий, но, несмотря на этот перерыв, Тарквиний Гордый не забыл о царской власти как о принадлежащей уже другому. Преступлением и насилием он возвратил ее, будто наследственное достояние рода. А изгнали Гордого, так Коллатин у власти – не умеют Тарквинии жить сами по себе. (4) В тягость нам это имя, опасно оно для свободы. Такие толки подстрекателей, исподволь смущавших умы, разошлись по всему городу. И вот Брут созывает возбужденных подозрениями плебеев на сходку. (5) Там он прежде всего громко читает народу его присягу: не потерпят в Риме ни царя, ни кого другого, опасного для свободы. Надо бдительно за этим следить и ничем не пренебрегать. Неохотно-де он говорит, зная этого человека, и не говорил бы, если бы не пересилила в нем любовь к общему делу. (6) Не верит римский народ в надежность вновь обретенной свободы: царский род, царское имя по-прежнему в городе, и даже у власти; это препятствует, это противостоит свободе. (7) «Устрани же ты сам этот страх, Луций Тарквиний, – сказал Брут, – устрани добровольно. Мы помним, мы признаем, ты выгнал царей, но доверши свое благодеяние, унеси отсюда само царское имя. Твое имущество не только отдадут тебе граждане по моему предложению, но, если чего не хватает, щедро добавят. Удались другом, освободи город от бремени страха, может статься напрасного. Все убеждены в том, что лишь с родом Тарквиниев уйдет отсюда царская власть».

(8) Изумленный столь новым и неожиданным поворотом дела, консул поначалу лишился дара речи, а потом, когда попытался заговорить, его обступили первейшие граждане, всячески умоляя о том же. (9) Эти речи его мало трогали, но, когда наконец Спурий Лукреций, который был и старше его, и почтеннее, и притом приходился ему тестем, стал его всячески увещевать, перемежая просьбы с советами, уговаривая уступить единодушному мнению граждан, (10) консул из опасения, как бы ему потом, вновь ставши частным лицом, не лишиться еще и имущества, не испытать еще и бесчестия, отрекся от консульской власти, отправил в Лавиний свое добро и покинул город. (11) Брут по решению сената предложил народу объявить изгнанниками всех, принадлежащих к роду Тарквиниев. В центуриатном собрании он взял себе в сотоварищи Публия Валерия, того самого, с чьею помощью изгонял царей.

3. (1) Хотя никто не сомневался, что со стороны Тарквиниев грозит война, но пришла она позже, чем все думали. А случилось то, о чем не тревожились: свобода чуть не была погублена коварством и изменою. (2) Нашлись среди римской молодежи кое-какие юноши, и не последние по знатности, чьим страстям было больше простору при царях: сверстники и товарищи молодых Тарквиниев, сами привыкшие жить по-царски. (3) Тоскуя среди общего равноправия по прежнему своеволию, они стали сетовать меж собой, что чужая свобода обернулась их рабством: царь – человек, у него можно добиться, чего нужно, тут законного, там незаконного, он способен к благодеянию и милости, может и прогневаться и простить, различает друга от недруга; (4) а закон – глух, неумолим, он спасительней и лучше для слабых, чем для сильных9, он не знает ни снисхождения, ни пощады для преступивших; опасно среди стольких людских прегрешений жить одною невинностью.

(5) Эти души были уже затронуты порчей, когда вдруг являются царские послы и требуют теперь не возвращения царя, а хотя бы выдачи царского имущества. Сенат, выслушав их просьбу, совещался несколько дней: не вернуть имущество значило дать повод к войне, а вернуть– дать средства и вспоможение для войны. (6) Тем временем послы заняты были другим: въяве хлопоча о царском имуществе, втайне строили козни, готовя возвращение царской власти. С просьбами будто о явном своем деле обходили они дома, испытывая настроения знатных юношей. (7) Кому речи их приходились по душе, тем вручали они письма от Тарквиниев и сговаривались о том, чтобы ночью тайком впустить в город царскую семью.

4. (1) Сперва этот замысел был доверен братьям Вителлиям и Аквилиям. Сестра Вителлиев была замужем за консулом Брутом, и от этого брака были уже взрослые дети – Тит и Тиберий; их тоже посвятили дядья в свой заговор. (2) Нашлись и другие соучастники из знатной молодежи, чьи имена забылись за давностью. (3) Между тем в сенате взяло верх решение выдать царское имущество, и послы воспользовались этим поводом задержаться в городе, испросив у консулов срок, чтобы приготовить повозки для царского добра. Все это время проводят они в совещаниях с заговорщиками, настойчиво требуя от них писем к Тарквиниям: (4) ведь иначе как те поверят, что не пустые слова о столь важном деле несут им послы? Эти-то письма, данные в залог верности, и сделали преступление явным.

(5) А дело было так: накануне своего отъезда к Тарквиниям послы как раз обедали у Вителлиев, и там, удалив свидетелей, заговорщики вволю, как это бывает, толковали о недавнем своем умысле. Разговор их подслушал один из рабов, который и раньше уже подозревал неладное, (6) но выжидал, пока письма окажутся в руках у послов, чтобы можно было взять их с поличным10. Поняв, что письма переданы, он обо всем донес консулам. (7) Консулы вышли, чтобы схватить послов и заговорщиков, и без шума подавили всю затею, позаботившись прежде всего о том, чтобы не пропали письма. Изменников немедля бросили в оковы, а насчет послов некоторое время колебались, но потом, хотя вина, казалось, и приравнивала их к врагам, все же принятое между народами право возобладало.

5. (1) Дело о царском имуществе, которое решили было отдать, вновь поступает в сенат. Сенаторы в порыве гнева запрещают выдачу, но запрещают и передачу в казну: (2) царское добро отдается на разграбление простому народу, чтобы каждый, прикоснувшись к добыче, навсегда потерял надежду на примирение с царями. Пашня Тарквиниев, находившаяся между городом и Тибром, посвящена была Марсу и стала отныне Марсовым полем11. (3) Говорят, там как раз стоял хлеб, уже готовый к жатве. А так как пользоваться урожаем с этого поля было бы кощунством, то посланная туда огромная толпа народу, сжав хлеб, вместе с соломою высыпала его корзинами в Тибр, обмелевший, как всегда, в летний зной. (4) Осевшие на мели кучи соломы занесло илом, а со временем из этого и других наносов вырос остров, потом, я думаю, его укрепили искусственной насыпью, чтобы место это стало достаточно высоким и твердая почва выдерживала бы даже храмы и портики12.

(5) По расхищении царского имущества был вынесен приговор предателям и совершилась казнь, особенно примечательная тем, что консульское звание обязало отца казнить детей и того, кого следовало бы удалить даже от зрелища казни, судьба назначила ее исполнителем. (6) Знатнейшие юноши стояли, прикованные к столбам, но, минуя их, словно чужих, взоры всех обращались к сыновьям консула. Не столько сама казнь вызывала жалость, сколько преступление, заслужившее казнь: (7) эти люди решились предать и только что освобожденное отечество, и освободителя-отца, и консульство, происходящее из Юниева дома, и сенат, и простой народ, и все, что было в Риме божеского и человеческого, – предать бывшему Гордому царю, а ныне ненавистному изгнаннику. (8) Консулы взошли на свои места, ликторы отправляются вершить казнь; обнаженных секут розгами, обезглавливают топорами13, но все время все взгляды прикованы к лицу и взору отца, изъявлявшего отцовское чувство, даже творя народную расправу14. (9) По наказании виновных, чтобы пример, отвращающий от преступления, был прославлен не только казнью, но и поощрением, донесшему дарована была награда: денежная мзда из казны, свобода и гражданство. Говорят, что это он первый был освобожден из рабства виндиктой15, (10) а некоторые и само название это выводят отсюда, потому что того раба звали Виндицием. С тех пор принято соблюдать, чтобы освобожденные таким способом считались принятыми в гражданство.

6. (1) Получивши весть об этих событиях, Тарквиний, раздосадованный обманувшею надеждою и пылая гневом и ненавистью, понял, что его коварству путь загражден, и задумал открытую войну. Он пошел просителем по городам Этрурии, (2) особенно взывая к вейянам и тарквинийцам, чтобы не дали они ему, человеку одного с ними происхождения, одной крови, исторгнутому из такого царства, ввергнутому в нищету, погибнуть на их глазах вместе с юными еще детьми. Других из чужой земли в Рим приглашали на царство, а его, царствовавшего, воевавшего за распространение римского могущества, преступным заговором изгнали близкие люди! (3) Они, не найдя меж собою кого-нибудь одного, достойного быть царем, расхватали по частям царскую власть, имущество царское отдали на разграбленье народу, чтобы не был никто к преступлению непричастен. Отечество свое, царство свое хочет он себе возвратить и наказать неблагодарных граждан; пусть поддержат его, пусть помогут, пусть отметят и за собственные былые обиды, за побитые не раз легионы, за отнятые земли. (4) Речи его взволновали вейян – они с грозным шумом требуют смыть позор и силой вернуть потерянное, хотя бы и под водительством римлянина. А тарквинийцев столь же волнует имя, сколь и родство: лестным кажется видеть своих царствующими в Риме. (5) И вот два войска двух городов устремляются за Тарквинием, чтобы вернуть ему царскую власть и войною покарать римский народ.

Вступив в римские земли, враги встретили обоих консулов: (6) Валерий вел пехоту боевым строем, а Брут – передовую конную разведку. Точно так же шла конница и перед вражеским войском, возглавлял ее царский сын Тарквиний Аррунт, а сам царь следовал за ним с легионами. (7) Угадав издали консула сперва по ликторам, а потом уже ближе и вернее – в лицо, Аррунт, возгоревшийся гневом, воскликнул: «Вот кто изгнал нас, исторг из отечества. Вот как важно он выступает, красуясь знаками нашей власти! Боги – мстители за царей, будьте с нами!» (8) И, пришпорив коня, мчится он прямо на консула. Брут заметил, что на него скачут. Тогда считалось почетным, чтобы вожди сами начинали сражение: (9) рвется и Брут к поединку, и столь яростна была их сшибка, что ни тот ни другой, нанося удар, не подумал себя защитить, так что оба, друг друга пронзив сквозь щиты, замертво пали с коней, насаженные на копья. Тотчас вступила в битву вся конница, за ней подоспела пехота; (10) бой шел с переменным успехом, и никто не взял верх: оба правые крыла победили, левые – отступили: (11) вейяне, привыкшие к поражениям от римлян, рассеялись и бежали; тарквинийцы же, новые нам враги, не только выстояли, но даже сами потеснили римлян.

7. (1) Хотя битва закончилась так, Тарквиния и этрусков вдруг охватил ужас, столь сильный, что, оставив затею как тщетную, оба войска, тарквинийцев и вейян, ночью разошлись по домам. (2) О битве этой рассказывают и чудеса: будто в ночной тишине из Арсийского леса раздался громовой голос, который сочли за голос Сильвана16; он произнес: «У этрусков одним павшим больше: (3) победа у римлян!» Как бы то ни было римляне оттуда ушли победителями, этруски – побежденными, ибо, когда рассвело и ни одного врага не было видно вокруг, консул Публий Валерий собрал с павших доспехи и с триумфом17вернулся в Рим. (4) Товарищу своему он устроил похороны, пышные, сколь это было возможно по тем временам. Еще почетнее для погибшего был общественный траур, особенно замечательный тем, что матери семейств целый год18, как отца, оплакивали его – сурового мстителя за поруганную женскую честь.

(5) А оставшийся в живых консул (так изменчиво настроение толпы!) из народной милости вскоре попал в немилость и даже был заподозрен в ужасном преступлении. (6) Пошла молва, будто он домогается царской власти, потому что не поспешил он с выбором товарища на место Брута и потому что начал строить дом на вершине Ведийского холма19 – там на высоком и укрепленном месте это была бы неприступная крепость. (7) Возмущенный тем, что такое говорилось повсюду и что такому верили, консул созвал народ на сходку и вошел в собрание, склонивши фаски20. Это зрелище пришлось толпе по душе: склонены были перед ней знаки власти и тем было признано, что величием и силой народ выше консула. (8) Тут, потребовав внимания, консул стал восхвалять судьбу товарища, который пал освободителем отечества в высшей должности, сражаясь за общее дело, в расцвете славы, еще не успевшей обратиться в ненависть, а вот он, пережив свою славу, уцелел для обвинения и для ненависти, из освободителя отечества обратился в подобие Аквилиев и Вителлиев. (9) «Неужели,– сказал он,– никогда никакую доблесть вы не оцените так, чтобы сумели не оскорбить ее подозрением? Мне ли, злейшему врагу царей, опасаться было обвинения в желании царствовать? (10) Да живи я хоть в самой Крепости21, хоть на Капитолии, – мог ли бы я поверить, что мои сограждане станут меня бояться? От такой малости зависит у вас мое доброе имя? И так шатко ваше доверие, что для вас больше значит, где – я, чем кто – я! (11) Нет, квириты, не станет дом Публия Валерия на пути вашей свободы, безопасна для вас будет Велия. Не только на ровное место, но к самому подножию холма перенесу я свой дом, чтобы жить вам выше меня, неблагонадежного гражданина; на Велии же пусть строятся те, кому лучше доверить вашу свободу, чем Публию Валерию». Тотчас он перенес все заготовленное для стройки к подножию Велии (12) и поставил дом под ее склоном, где теперь стоит храм Вики Поты22.

8. (1) Вслед за тем предложил он законы, которые не только сняли с него подозрение в желании царствовать, но дали делу такой поворот, что он даже стал угоден народу. Отсюда и пошло его прозванье Публикола23. (2) С наибольшей благодарностью приняты были законы о праве жаловаться народу на магистратов24 и о проклятии и имуществу и самой жизни всякого, кто помыслит о царской власти. (3) Законы эти провел он один, чтобы одному получить и признательность, и только тогда созвал собрание для выборов второго консула. (4) Избран был Спурий Лукреций, который из-за преклонных лет не имел сил справляться с консульскими обязанностями и через несколько дней умер. (5) На место Лукреция был выбран Марк Гораций Пульвилл. У некоторых старых авторов я даже не нахожу Лукреция в списках консулов – после Брута они тотчас называют Горация; я думаю, что, поскольку ничего примечательного Лукреций не совершил, его консульство и забылось.

(6) Еще не освящен был храм Юпитера на Капитолии. Консулы Валерий и Гораций бросили жребий, кому освящать храм. Жребий выпал Горацию, а Публикола отправился на войну с вейянами. (7) Близкие Валерия не в меру досадовали, что освящать столь славный храм досталось Горацию. Они всячески пытались этому помешать, а когда все их старания оказались напрасными и консул уже возносил богам молитвы, держась за косяк, ему принесли страшную весть, что сын его умер и он из-за смерти в доме не может освящать храм25. (8) Не поверил ли Гораций в правдивость известия26, или такова была крепость его духа, точных сведений нет, а понять трудно – получивши известие, он лишь распорядился вынести из дому труп, сам же, не отрывая руки от косяка, довершил молитву и освятил храм.

(9) Таковы были события на войне и дома в первый год после изгнания царей.

9. (1) Затем консулами стали Публий Валерий повторно и Тит Лукреций [508 г.]. Тарквинии тем временем бежали к Ларту Порсене, царю Клузия. Здесь они, мешая советы с мольбами, то просили не покидать в нищете и изгнании их, природных этрусков по крови и имени, (2) то даже заклинали не позволять, чтобы гонения на царей безнаказанно вводились в обычай. Слишком сладостна, мол, свобода: (3) если не станут цари так же бороться за свои царства, как граждане за свободу, то высшее сравняется с низшим и не останется в государствах ничего выдающегося, ничего поднимающегося над прочим; приходит конец царской власти, лучшему, что есть средь богов и людей. (4) Порсена, полагая для этрусков важным, чтобы в Риме был царь, и притом этрусского рода, двинулся на Рим с вооруженным войском27. (5) Никогда прежде не бывало в сенате такого ужаса – настолько могущественным был тогда Клузий, настолько грозным имя Порсены. Боялись не только врагов, но и собственных граждан, как бы римская чернь от страха не впустила в город царей, не приняла бы мир даже на условиях рабства. (6) Поэтому сенат многое сделал тогда, чтобы угодить простому народу. Прежде всего позаботились о продовольствии: одни были посланы за хлебом к вольскам, другие – в Кумы28. Затем приняли постановление о продаже соли, которая шла по непосильной цене, государство взяло на себя это дело, отобравши его у частных лиц29. Плебеев освободили от пошлин и налогов: пусть платят те, у кого хватает дохода, с неимущих довольно того, что они растят своих детей. (7) Эта уступчивость сенаторов перед лицом надвигающихся невзгод, осады и голода настолько сплотила граждан, что имя царей одинаково было ненавистно высшим и низшим (8) и никто никогда потом никакими хитростями не мог склонить к себе народ так, как в ту пору сенат своей распорядительностью.

10. (1) Когда подошли враги, все перебрались с полей в город, а вокруг него выставили стражу. (2) Защищенный с одной стороны валом, с другой – Тибром, город казался в безопасности. Только Свайный мост чуть было не стал дорогою для врага, если бы не один человек – Гораций Коклес30; в нем нашло оплот в этот день счастье города Рима. (3) Стоя в карауле у моста, он увидел, как внезапным натиском был взят Яникульский холм, как оттуда враги бегом понеслись вперед, а свои толпой побежали в страхе, бросив оружие и строй. Тогда, останавливая бегущих по-одиночке, (4) становится он на их пути и, людей и богом призывая в свидетели, начинает объяснять, что бессмысленно так бежать без оглядки; ведь если они, перейдя через мост, оставят его за спиною, то сразу же на Палатине и на Капитолии будет еще больше врагов, чем на Яникуле. Потому-то он просит, приказывает им разрушить мост огнем ли железом ли, чем угодно; а сам он примет на себя натиск врагов и в одиночку будет держаться, сколько сумеет.

(5) И вот он вышел один к началу моста, хорошо заметный среди показавших врагам свои спины, его оружие было изготовлено к рукопашной, и самой этой невероятной отвагой он ошеломил неприятеля. (6) Двоих еще удержало с ним рядом чувство стыда: Спурия Ларция и Тита Герминия, известных знатностью и подвигами. (7) С ними отразил он первую бурю натиска и самый мятежный порыв схватки; а когда от моста оставалась уже малая часть, он и их отослал на зов разрушавших в безопасное место. (8) Грозный, свирепо обводя взглядом знатнейших этрусков, он то вызывает их поодиночке на бой, то громко бранит всех разом: рабы надменных царей, не пекущиеся о собственной свободе, они ли это пришли посягать на чужую? (9) Некоторое время те медлят, оглядываясь друг на друга, кто первым начнет сражение; но потом стыд взял верх, и под громкие крики в единственного противника со всех сторон полетели дротики. (10) Все их принял он на выставленный щит и, твердо стоя, с тем же упорством удерживал мост – его уже пытались, напирая, столкнуть в реку, как вдруг треск рушащегося моста и крик римлян, возбужденных успехом своих усилий, отпугнули нападение. (11) Тогда-то воскликнул Коклес: «Отец Тиберин! Тебя смиренно молю: благосклонно прими это оружие и этого воина!» – и как был, в доспехах, бросился в Тибр. Невредимый31, под градом стрел, переплыл он к своим – таков был его подвиг, стяжавший в потомках больше славы, чем веры. (12) Столь великая доблесть была вознаграждена государством: ему поставили статую на Комиции32, а земли дали столько, сколько можно опахать плугом за день. (13) С общественными почестями соперничало усердие частных лиц; сколь ни скудно жилось, каждый сообразно с достатком принес ему что-нибудь от себя, урывая из необходимого.

11. (1) Порсена, отраженный в своем первом натиске, принял решение перейти от приступа к осаде: выставил стражу на Яникуле, а лагерь расположил на равнинном берегу Тибра, собрав к нему отовсюду суда и для надзора, (2) чтобы не было в Рим подвоза продовольствия, и для грабежа, чтобы воины могли переправляться при случае где угодно. (3) Скоро римские окрестности стали так небезопасны, что, не говоря о прочем, даже скот из окрестностей сгоняли в город, не решаясь пасти его за воротами. (4) Впрочем, такую волю этрускам римляне предоставили не столько из страха, сколько с умыслом, ибо консул Валерий, ожидая случая внезапно напасть на врагов, когда они будут и многочисленны и рассеяны, не заботился мстить по мелочам и готовил удар более грозный. (5) Чтобы заманить грабителей, он приказал своим выгнать на следующий день большое стадо через Эсквилинские ворота, самые удаленные от противника, в расчете на то, что враги узнают об этом заранее от неверных рабов, перебегавших к ним из-за осады и голода.

(6) Действительно, по доносу перебежчиков неприятели, в надежде на богатую добычу, переправились через реку в большем, чем обычно, числе. (7) Тогда Публий Валерий приказывает Титу Герминию с небольшим отрядом до поры засесть в засаду у второго камня33 по Габийской дороге, а Спурию Ларцию – с вооруженным отрядом молодежи стать у Коллинских ворот, ожидая врагов, чтобы отрезать им путь к отступлению. (8) Второй консул, Тит Лукреций, с несколькими манипулами34 воинов выступил к Невиевым воротам, сам Валерий вывел отборные когорты к Целиеву холму – (9) его-то первым и обнаружили враги. Услышав, что схватка началась, Герминий налетает из засады и, повернув врагов на Лукреция, бьет их с тыла; справа, слева от Коллинских ворот, от Невиевых слышны крикии: (10) так, окруженные, были перебиты грабители, не имевшие ни сил для боя, ни путей к отступлению. Так был положен конец далеким вылазкам этрусков.

12. (1) Осада тем не менее продолжалась, продовольствие скудело и дорожало, (2) и Порсена уже надеялся взять город не сходя с места, когда объявился знатный юноша Гай Муций35, которому показалось обидным, что римский народ, ни в какой войне ни от каких врагов не знавший осады, даже в те времена, когда рабски служил царям, (3) ныне, уже свободный, осажден этрусками, столько раз уже им битыми. И вот, решившись смыть этот позор каким-нибудь отчаянным поступком невероятной дерзости, он замыслил проникнуть в неприятельский лагерь. (4) Однако из опасения, что, пойдя без ведома консулов и втайне от всех, он может быть схвачен римскою стражею как перебежчик, Муций явился в сенат. (5) «Решился я, отцы-сенаторы,– сказал он,– переплыть Тибр и, если удастся, проникнуть во вражеский лагерь; не грабить, не мстить за разбой, – нечто большее замыслил я совершить, если помогут боги». Сенаторы одобряют. И он удаляется, скрыв под одеждою меч.

(6) Придя в лагерь, попал он в густую толпу народа перед царским местом. (7) Там как раз выдавали жалованье войскам и писец, сидевший рядом с царем почти в таком же наряде, был очень занят, и воины к нему шли толпою. Боясь спросить, который из двух Порсена, чтобы не выдать себя незнаньем царя, он делает то, к чему толкнул его случай, – вместо царя убивает писца. (8) Прорубаясь оттуда окровавленным мечом сквозь смятенную толпу, в шуме и давке, он был схвачен царскими телохранителями, и его приволокли к царю. Здесь, перед возвышением, даже в столь грозной доле (9) не устрашаясь, а устрашая, он объявил: «Я римский гражданин, зовут меня Гай Муций. Я вышел на тебя, как враг на врага, и готов умереть, как готов был убить: римляне умеют и действовать, и страдать с отвагою. (10) Не один я питаю к тебе такие чувства, многие за мной чередою ждут той же чести. Итак, если угодно, готовься к недоброму: каждый час рисковать головой, встречать вооруженного врага у порога. (11) Такую войну объявляем тебе мы, римские юноши; не бойся войска, не бойся битвы, – будешь ты с каждым один на один».

(12) Когда царь, горя гневом и страшась опасности, велел вокруг развести костры, суля ему пытку, если он не признается тут же, что скрывается за его темной угрозой, (13) сказал ему Муций: «Знай же, сколь мало ценят плоть те, кто чает великой славы!» – и неспешно положил правую руку в огонь, возжженный на жертвеннике. И он жег ее, будто ничего не чувствуя, покуда Царь, пораженный этим чудом, не вскочил вдруг со своего места и не приказал оттащить юношу от алтаря. (14) «Отойди,– сказал он,– ты безжалостнее к себе, чем ко мне! Я велел бы почтить такую доблесть, будь она во славу моей отчизны; ныне же по праву войны отпускаю тебя на волю целым и невредимым». (15) Тогда Муций, как бы воздавая за великодушие, сказал: «Поскольку в такой чести у тебя доблесть, прими от меня в дар то, чего не мог добиться угрозами: триста лучших римских юношей, поклялись мы преследовать тебя таким способом. (16) Первый жребий был мой; а за мною последует другой, кому выпадет, и каждый придет в свой черед, пока судьба не подставит тебя удару!»

13. (1) Когда был отпущен Муций, которого потом за потерю правой руки нарекли Сцеволой36, Порсена послал в Рим послов; (2) так потрясло его и первое покушение, от которого он уберегся лишь по ошибке убийцы, и опасность, грозящая впредь столько раз, сколько будет заговорщиков, что он сам от себя предложил римлянам условия мира. (3) Предложение возвратить Тарквиниям царскую власть было тщетным, и он сделал его лишь потому, что не мог отказать Тарквиниям, а не потому, что не предвидел отказа римлян. (4) Зато он добился возвращения вейянам захваченных земель и потребовал дать заложников, если римляне хотят, чтобы уведены были войска с Яникула. На таких условиях был заключен мир, и Порсена увел войско с Яникула и покинул римскую землю. (5) Гаю Муцию в награду за доблесть выдали сенаторы поле за Тибром, которое потом стали называть Муциевыми лугами.

(6) Такая почесть подвигла даже женщин к доблестному деянию во имя общего дела: одна из девушек-заложниц, по имени Клелия37, воспользовавшись тем, что лагерь этрусков был расположен невдалеке от Тибра, обманула стражу и, возглавив отряд девушек, переплыла с ними реку под стрелами неприятеля, всех вернув невредимыми к близким в Рим. (7) Когда о том донесли царю, он поначалу, разгневанный, послал вестников в Рим вытребовать заложницу Клелию – остальные-де мало его заботят; (8) а затем, сменив гнев на изумление, стал говорить, что этим подвигом превзошла она Коклесов и Муциев, и объявил, что, если не выдадут заложницу, он будет считать договор нарушенным, если же выдадут, он отпустит ее к своим целой и невредимой. (9) Обе стороны сдержали слово: и римляне в соответствии с договором вернули залог мира, и у этрусского царя доблесть девушки не только осталась безнаказанной, но и была вознаграждена; царь, похвалив ее, объявил, что дарит ей часть заложников и путь выберет кого хочет. (10) Когда ей вывели всех, она, как рассказывают, выбрала несовершеннолетних; это делало честь ее целомудрию, и сами заложники согласились, что всего правильней было освободить тех, чей возраст наиболее беззащитен. (11) А по восстановлении мира небывалая женская отвага прославлена была небывалой почестью – конной статуей: в конце Священной улицы воздвигли изображение девы, восседающей на коне38.

14. (1) Столь мирное отступление этрусского царя от города трудно согласовать со старинным обычаем, средь других священнодействий дожившим до наших дней, – с распродажею имущества царя Порсены. (2) Обычай этот наверняка либо возник во время войны, но не забылся и в мирное время, либо зародился при обстоятельствах более спокойных, чем те, на которые указывало бы объявление о продаже вражеского имущества. (3) Из существующих объяснений правдоподобнее то, по которому Порсена, отступая с Яникула, оставил в дар Риму, истощенному после долгой осады, богатый лагерь, полный припасов, свезенных с недалеких плодородных полей Этрурии; (4) а чтобы народ, заполучив это добро, не разграбил его как вражеское, и было объявлено о распродаже имущества Порсены. Таким образом, название это означает скорее благодарность за услугу, чем продажу с торгов царского имущества, которое даже не было во власти римского народа.

(5) Прекратив войну с римлянами, Порсена, чтобы не казалось, будто он привел сюда войско понапрасну, послал своего сына Аррунта с частью войск осадить Арицию. (6) Арицийцы поначалу пришли в замешательство от неожиданности, но затем, получив помощь от латинских племен из Кум, настолько воспряли духом, что решились на сражение. Начался бой таким ударом этрусков, что арицийцы бросились врассыпную, (7) но куманские когорты, употребив против силы искусство, несколько отошли в сторону, пропустивши врагов, пронесшихся мимо, а затем, поворотив знамена, напали на них с тыла. Так этруски, уже почти победители, были окружены и перебиты. (8) Лишь очень немногие, потеряв полководца и не найдя никакого пристанища ближе, добрались до Рима; безоружные, пришедшие как просители, они были радушно приняты и распределены по домам. (9) Залечив раны, одни отправились домой, рассказывая о гостеприимстве благодетелей, а многие из любви к приютившему их городу остались в Риме. Им было предоставлено место для поселения, которое потом назвали Этрусским кварталом39.

15. (1) Затем Спурий Ларций и Тит Герминий стали консулами, за ними – Публий Лукреций и Публий Валерий Публикола [507—506 гг.]. В том году в последний раз пришли послы от Порсены хлопотать о возвращении Тарквиниев на царство. Им сказано было, что сенат отправит к царю своих послов, и тотчас были посланы почтеннейшие из сенаторов. (2) Не потому, что не могли ответить кратко, что царей не примут, предпочли послать к Порсене выбранных сенаторов, не давая его послам ответ в Риме; сделано было так для того, чтобы навечно покончить с разговором об этом деле и не бередить сердец после стольких взаимных благодеяний, ибо просил царь о том, что противно свободе римского народа, и римляне, если сами своей погибели не хотели, должны были отказать тому, кому ни в чем отказать не желали бы. (3) Не во власти царей, но во власти свободы находится римский народ; уже решено, что скорее врагам, нежели царям, распахнут они ворота; конец свободы в их Городе будет и концом Города – таков общий глас. (4) Посему и просят они, если хочет царь благополучия Риму, пусть позволит им остаться свободными. (5) Царь, покоренный их почтительностью, ответил: «Если это столь твердо и непреложно, то не стану я более докучать напрасными просьбами и обманывать Тарквиниев надеждой на помощь, которую не могу оказать. Для мира или для войны, пусть ищет он пристанища в другом месте, чтобы не нарушать моего с вами согласия». (6) Слово свое подкрепил он делом еще более дружественным: вернул остававшихся у него заложников и возвратил земли вейян, отнятые им по договору, заключенному при Яникульском холме. (7) Лишась всякой надежды на возвращение, Тарквиний отправился изгнанником в Тускул40 к зятю своему Мамилию Октавию, а у римлян с Порсеною установился прочный мир.

16. (1) Консулы Марк Валерий и Публий Постумий. В этом году [505 г.] была удачная битва с сабинянами; консулы праздновали триумф. (2) Тогда сабиняне стали еще усердней готовиться к войне. Чтобы им противостоять и чтобы отразить опасность со стороны Тускула, откуда тоже ожидали войны, консулами избрали Публия Валерия – в четвертый, а Тита Лукреция – во второй раз [504 г.]. (3) Так как у сабинян возник раздор между сторонниками войны и мира, то часть их сил перекинулась к римлянам. (4) Тогда-то и Аттий Клавз, позже известный в Риме как Аппий Клавдий, будучи тесним как поборник мира подстрекателями войны и не умея их осилить, со множеством клиентов41 перебрался из Инрегилла в Рим42. (5) Им предоставили гражданство и земли за Аниеном43; потом, с прибавлением новых поселенцев из тех же мест, они стали называться старой Клавдиевой трибой. Избранный сенатором Аппий вскоре стал по достоинству одним из первых.

(6) Консулы, ударив с войском на сабинян, сначала опустошением, а затем битвою настолько подорвали силы врагов, что можно было долго не опасаться угрозы с той стороны, и вернулись в Рим триумфаторами. (7) Публий Валерий, первый, по общему мнению, в искусствах войны и мира, умер год спустя при консулах Агриппе Менении и Публии Постумий [503 г.]; слава его была велика, но средства настолько ничтожны, что их недоставало для погребения; расход был оплачен из общественной казны. Матери семейств оплакивали его, как Брута. (8) В том же году два латинских поселения, Помеция и Кора, отпали к аврункам. Началась война с аврунками44, но, после того как огромное их войско, храбро встретившее вторгшихся консулов, было разбито, вся она сосредоточилась вокруг Помеции. (9) Но и после битвы кровопролития не умерились, и убитых было больше, чем пленных, и пленных убивали без разбора, и даже заложников, число которых достигло трехсот, не пощадила жестокость войны. И в том году в Риме праздновали триумф.

17. (1) Следующие консулы, Опитер Вергиний и Спурий Кассий [502 г.], подступили к Помеции сперва с войском, а затем с осадными навесами и другими орудиями45. (2) На них вновь напали аврунки, движимые скорее непримиримой ненавистью, нежели какой-либо надеждой или же обстоятельствами: вооружившись для вылазки больше факелами, чем мечами, они наполнили все вокруг кровью и пламенем: (3) навесы были сожжены, много осаждавших ранено и перебито, один из консулов – который именно, писатели не уточняют – тяжело ранен, сбит с лошади и едва не убит. (4) После такой неудачи войско вернулось к Риму. Среди множества раненых несли и консула, почти без надежды, что он выживет. Но спустя недолгое время, достаточное для залечивапия ран и пополнения войска, предпринимается новое нападение на Помецию – с еще большей яростью и умноженными силами. (5) Когда навесы и другие осадные сооружения были отстроены и дело шло уже к тому, чтобы приступом взойти на стены, город был сдан, (6) но аврункам от такой сдачи было не легче, чем от приступа: вожди были обезглавлены, остальные проданы в рабство, город разрушен, земля пошла с торгов. (7) Более из чувства удовлетворенной мести, нежели из-за важности окончившейся войны, консулы праздновали триумф.

18. (1) Следующим был год консулов Постумия Коминия и Тита Ларция [501 г.]. (2) В этом году в Риме во время игр сабинские юноши из озорства увели несколько девок, а сбежавшийся народ затеял драку и почти что сражение. Казалось, что этот мелкий случай станет поводом к возмущению; (3) кроме того, боялись войны с латинами и стало известно, что Октавий Мамилий побудил к сговору тридцать городов46. (4) В ожидании столь тревожных для государства событий впервые заговорили о необходимости избрать диктатора47. Однако, в каком году это произошло, каким консулам не было веры (потому что они-де были из Тарквиниевых сторонников – передают и такое!) и кто стал первым диктатором, – в точности не известно. (5) Но у древнейших писателей я нахожу, что первым диктатором был Тит Ларций, а начальником конницы Спурий Кассий – оба из бывших консулов, как и предписано было законом об избрании диктатора48. (6) Поэтому я и склонен верить, что начальником и распорядителем над консулами был поставлен Ларций, сам бывший консул, а не Маний Валерий, сын Марка и внук Волеза, еще не бывавший консулом, – (7) если уж очень хотелось выбрать диктатора из этой семьи, то скорее выбор пал бы на отца, Марка Валерия, человека признанной доблести и бывшего консула.

(8) После того как в Риме впервые избрали диктатора и люди увидели, как перед ним несут топоры, великий страх овладел народом – теперь еще усерднее вынуждены были они повиноваться приказам, теперь не приходилось, как при равновластии, надеяться на защиту другого консула или на обращение к народу, единственное спасение было в повиновении. (9) Даже сабиняне после избрания в Риме диктатора почувствовали страх, зная, что это сделано из-за них, и прислали (10) послов для переговоров о мире, прося диктатора и сенат иметь снисхождение к проступку молодых еще людей. Им ответили, что можно извинить юнцов, но нельзя простить стариков, затевающих одну войну за другой. (11) Все же мирные переговоры начались, и дело уладилось бы, если б сабиняне согласились возместить затраты на подготовку к войне – такое было выдвинуто требование. Война была объявлена, но молчаливое перемирие продолжалось еще год.

19. (1) Консулы Сервий Сульпиций и Маний Туллий [500 г.]; ничего достопамятного не сделано. За ними Тит Эбуций и Гай Ветусий [499 г.]. (2) В их консульство Фидены осаждены, Крустумерия взята, Пренеста49 перешла от латинов к римлянам. Нельзя было дольше откладывать латинскую войну, исподволь тлевшую уже несколько лет. (3) Диктатор Авл Постумий и начальник конницы Тит Эбуций выступили с большими пешими и конными силами и у Регилльского озера в тускуланской земле встретили войско неприятеля; (4) услышав же, что в латинском войске были Тарквинии, не могли сдержать гнева и тотчас начали сражение. (5) Оттого эта битва была тяжелей и жесточе других. Не только распоряжаясь, вожди заправляли делом, но и сами бились врукопашную, смешиваясь с другими воинами, и почти никто из знатных, кроме римского диктатора, ни свой, ни чужой, не вышел из боя непораненным. (6) На Постумия, что ободрял и выстраивал воинов в первом ряду, направил коня Тарквиний Гордый, уже отяжелевший с годами и силой врагу уступавший; он был поражен в бок, и свои, подбежав, увели его в безопасное место. (7) И на другом крыле начальник конницы Эбуций бросился на Октавия Мамилия, но не застал тускуланского вождя врасплох, и тот, обратившись к нему, пришпорил коня. (8) Враги налетели друг на друга с копьями наперевес, и удар был так силен, что Эбуцию пробило руку, Мамилия ранило в грудь. (9) Он отступил во второй ряд латинов, Эбуций же, чья поврежденная рука не могла удержать дротика, ушел с поля боя. (10) Латинский вождь, ничуть не устрашенный раною, хочет разжечь битву и, увидев, что воины его отступают, призывает колонну римских изгнанников во главе с сыном Луция Тарквиния50. И эти, сражаясь с великой злобой за отобранное добро и родину отнятую, на время взяли верх в битве.

20. (1) И уже отступали тут римляне, когда Марк, брат Валерия Публиколы, заметил пылкого молодого Тарквиния, величавшегося в первом ряду изгнанников, (2) и, воспламенясь славою своего дома, захотел умножить честь изгнания царей честью их уничтожения; пришпорив коня, он направил оружие навстречу Тарквинию. (3) Видя устремленного на него врага, Тарквиний отступает в свои ряды, а Валерия, опрометчиво въехавшего в строй изгнанников, кто-то из них пронзает, подоспев сбоку; конь продолжает бег, умирающий римлянин соскальзывает на землю, а оружие падает на его тело. (4) Диктатор Постумий, видя, что такой муж погиб, что изгнанники стремительно напирают, а собственные его воины отступают под ударами, (5) дает приказ отборной когорте, состоявшей при нем для охраны: считать врагом всякого, покинувшего строй. Двойной страх удержал римлян от бегства; они поворачивают на врага и восстанавливают ряды. (6) Когорта диктатора первой вступает в бой; ударив со свежими силами и отвагою, рубят они обессилевших изгнанников.

(7) Тогда произошел другой поединок между предводителями. Латинский полководец, увидев когорту изгнанников почти окруженной воинами римского диктатора, поспешно ввел в первые ряды несколько вспомогательных манипулов. (8) Их передвижение заметил легат51 Тит Герминий, среди прочих по приметной одежде и доспехам он узнал Мамилия и с еще большим неистовством, чем прежде начальник конницы, кинулся на вражеского вождя, (9) с одного удара пронзил и убил Мамилия, сам же, снимая доспехи с вражеского тела, был поражен копьем; победивший, он был перенесен в лагерь и, как только начали его перевязывать, скончался. (10) Тогда диктатор подлетает к всадникам, умоляя их спешиться и принять на себя бой, потому что пехота уже обессилела. Те повинуются, соскакивают с коней, выбегают в первые ряды и прикрывают передовых щитами. (11) Тотчас воодушевляются полки пехотинцев, видя, что знатнейшие юноши сражаются наравне с ними, подвергаясь такой же опасности, чтобы преследовать неприятеля. Тут-то и дрогнули латины, подавшись под ударами: (12) всадникам подвели коней, а за ними последовали пехотинцы. Тогда, говорят, диктатор, уповая и на божественные и на человеческие силы, дал обет посвятить храм Кастору52 и объявил награду тому, кто первым, и тому, кто вторым ворвется в неприятельский лагерь. (13) Столь велико было воодушевление, что единым напором римляне погнали врага и овладели лагерем. Такова была битва у Регилльского озера. Диктатор и начальник конницы вернулись в город триумфаторами.

21. (1) Три года подряд не было потом ни прочного мира, ни войны [498—495 гг.]. Консулами были Квинт Клелий и Тит Ларций, затем Авл Семпроний и Марк Минуций. (2) В их консульство освящен храм Сатурна и учрежден праздник Сатурналий53. (3) Потом консулами стали Авл Постумий и Тит Вергиний. У некоторых авторов я нахожу, что только в этом году было сражение у Регилльского озера и что Авл Постумий, усомнившись в товарище, отказался от консульства, а затем был назначен диктатором. (4) Такие ошибки в отсчете времени запутывают дело: у разных авторов – разный порядок должностных лиц, так что трудно разобраться, какой за каким следовал консул и что в каком году было, – дела эти давние и писатели древние.

(5) Потом консулами стали Аппий Клавдий и Публий Сервилий [495 г.]. Тот год ознаменован известием о смерти Тарквиния. Скончался он в Кумах, куда после разгрома латинов удалился к тирану Аристодему54. (6) При этом известии воспрянули духом патриции, воспрянули и плебеи. Но патриции в радости стали вести себя опрометчиво: до сих пор все усердно угождали плебеям, а теперь власть имущие начинают чинить им обиды. (7) В том же году поселение Сигния, выведенное еще при царе Тарквинии, было пополнено новыми поселенцами и основано заново. В Риме теперь насчитывалась 21 триба. В майские иды освятили храм Меркурия55.

22. (1) С племенем вольсков во время латинской войны не было ни войны, ни мира; вольски, однако, уже приготовили отряды и послали бы их на помощь латинам, не упреди их римский диктатор; а торопились римляне, чтобы не воевать разом и с латинами и с вольсками. (2) Раздраженные всем этим, консулы двинули легионы в землю вольсков. Вольски, не ждавшие возмездия за одни только замыслы, застигнуты были врасплох; не помышляя о сопротивлении, они дают в заложники триста детей из знатнейших семейств Коры и Помеции56. Так легионы были отведены без боя. (3) Но немного спустя вольски, оправившиеся от страха, вновь принялись за прежнее; опять они тайно готовят войну, вступают в военный союз с герниками (4) и повсюду рассылают послов, чтобы поднять на борьбу Лаций. Однако недавнее поражение при Регилльском озере настолько исполнило латинов гневом и ненавистью к любому подстрекателю войны, что они не остановились даже перед оскорблением послов: схватили вольсков и отправили в Рим, а там выдали их консулам и доложили, что вольски и герники готовят войну против римлян. (5) За это сообщение сенаторы были так благодарны латинам, что вернули им шесть тысяч пленных и передали новым должностным лицам дело о договоре, о котором прежде не хотели и слышать. (6) Тогда латины наконец-то вздохнули свободно, миротворцев громко прославляли, в дар Юпитеру Капитолийскому послали золотой венец. Вместе с послами и этим даром явилась большая толпа бывших пленников, уже отпущенных к своим: (7) они расходятся по домам тех, у кого прежде были в услужении, благодарят за обходительное и мягкое с ними обращение в пору их несчастья, сговариваются о взаимном гостеприимстве57. Никогда прежде не были столь едины Лаций и римская власть в делах как государственных, так и частных.

23. (1) Но война с вольсками надвигалась, а государство и само было раздираемо междоусобной ненавистью между патрициями и плебеями главным образом из-за кабальных должников58. (2) Плебеи роптали о том, что вне Рима они сражаются за свободу и римскую власть, а дома томятся в угнетении и плену у сограждан, что свобода простого народа в большей безопасности на войне, чем в мирное время, и среди врагов, чем среди сограждан. Общее недовольство, и без того усиливавшееся, разожжено было зрелищем бедствий одного человека. (3) Старик, весь в рубцах, отмеченный знаками бесчисленных бед, прибежал на форум. Покрыта грязью была его одежда, еще ужасней выглядело тело, истощенное, бледное и худое, (4) а лицу его отросшая борода и космы придавали дикий вид. Но узнали его и в таком безобразном облике и говорили, что он командовал центурией, и, сострадая ему, наперебой восхваляли его военные подвиги; сам же он в свидетельство своих доблестей показывал, открыв грудь, шрамы, полученные в разных сражениях. (5) Спросили его, отчего такой вид, отчего такой срам, и, когда вокруг него собралась толпа не меньше, чем на сходке, ответил он, что воевал на сабинской войне, и поле его было опустошено врагами, и не только урожай у него пропал, но и дом сгорел, и добро разграблено, и скот угнан, а в недобрый час потребовали от него налог59, и вот сделался он должником. (6) Долг, возросший от процентов, сначала лишил его отцова и дедова поля, потом остального имущества и, наконец, подобно заразе, въелся в само его тело; не просто в рабство увел его заимодавец, но в колодки, в застенок. (7) И он показал свою спину, изуродованную следами недавних побоев. Это зрелище, эта речь вызвали громкий крик. Волнению уже мало места на форуме, оно разливается по всему городу: (8) должники в оковах и без оков вырываются отовсюду к народу, взывают к защите квиритов60. Повсюду являются добровольные товарищи мятежников; и уже улицы заполнены толпами людей, с криком бегущих на форум.

(9) Те из отцов, которые случайно оказались на форуме, к великой для себя опасности были застигнуты этой толпой, (10) и не избежать бы им расправы, если бы консулы Публий Сервилий и Аппий Клавдий не приняли мер к подавлению мятежа. (11) Обращаясь к ним, толпа показывает кто – оковы, кто – увечья; вот что, негодуют они, каждый из них заслужил – кто на какой войне – своею службой! Не столько прося уже, сколько грозя, они требуют, чтобы консулы созвали сенат, окружают курию, хотят сами быть свидетелями и распорядителями обсуждения государственных дел. (12) Лишь немногих сенаторов, случайно встреченных, консулам удалось собрать, остальные и показаться боялись не только что в курии, но даже на форуме, – и сенат из-за малолюдства ничего не мог предпринять. (13) Тут народу представилось, что над ним издеваются и морочат его, что отсутствуют сенаторы не случайно и не из страха, но не желая дать делу ход, что консулы и сами увиливают, глумясь над народной бедой. (14) Уже близко было к тому, что власть консулов не сдержит людского гнева, когда и те, кто не знал, что опасней – идти или медлить, все-таки явились в сенат. Однако и в заполнившейся наконец курии согласия не было – ни между отцами, ни даже между самими консулами. (15) Аппий, крутой нравом, предлагал употребить консульскую власть: схватить одного-другого, и остальные успокоятся. Сервилий же, склонявшийся к более мягким мерам, полагал, что возбужденные умы лучше переубедить, чем переломить, – оно и безопасней, и легче.

24. (1) Среди таких бедствий надвигается опасность еще страшней: в Рим прискакали латинские всадники с грозной вестью, что на город движется готовое к бою войско вольсков61. Государство настолько раскололось раздором надвое, что известие ато было совсем по-разному принято сенаторами и плебеями. (2) Простой народ ликовал. Боги мстят за своеволие сенаторов, говорили плебеи; они призывали друг друга не записываться в войско, ведь лучше вместе со всеми, чем в одиночку; сенаторы пусть воюют, сенаторы пусть берутся за оружие, чтобы опасности войны пришлись бы на долю тех, на чью и добыча. (3) Сенат же, приунывший и напуганный двойной опасностью и от граждан, и от врагов, стал просить консула Сервилия, чей нрав был приятней народу, выручить государство в столь грозных обстоятельствах. (4) Тогда консул, распустив сенат, выступил на сходке. Там он заявил, что сенаторы полны забот о простом народе, однако плебеи – лишь часть гражданского целого, хотя и большая, поэтому думам о них помешала сейчас тревога об общем деле. (5) Возможно ли, когда враги почти у ворот, заниматься чем-либо прежде войны? Да если бы и нашлось какое-то облегчение, разве было бы к чести простому народу, что взялся он за оружие только в обмен на уступки, да и отцам пристало ли печься о своих обездоленных согражданах лишь от страха, а не добровольно и после войны? (6) Доверие к своей речи укрепил он указом, чтобы никто не держал римского гражданина в оковах или в неволе, лишая его возможности записаться в консульское войско, и чтобы никто, пока воин в лагере, не забирал и не отчуждал его имущества, и не задерживал бы его детей и внуков. (7) После такого указа и собравшиеся здесь должники спешат тотчас записаться в войско, и со всего города сбегаются люди на форум, вырвавшись из-под власти заимодавцев, и торопятся принести присягу. (8) Из них составился большой отряд, и никакой другой не выказал столько доблести и усердия в войне с вольсками. Консул выводит войска против врага и невдалеке от него располагается лагерем.

25. (1) Следующей ночью вольски, зная о римских раздорах и рассчитывая, что ночью может объявиться перебежчик или предатель, нападают на лагерь. Стража всполошилась, подняла войско, по сигналу все бросились к оружию, (2) и затея вольсков оказалась тщетной. Остаток ночи оба войска отдыхали. (3) На рассвете вольски, забросав рвы, устремляются на вал. И уже со всех сторон шло разрушение укреплений, когда консул, хотя отовсюду все, а громче других должники требовали знака к наступлению, чуть-чуть еще переждал, как бы испытывая боевой дух войска, и, как только пыл его сделался явным, подал наконец знак и выпустил воинов, жаждавших битвы. (4) Первым же натиском отброшены были враги; бежавших, пока поспевала за ними пехота, били с тыла; конница гнала перепуганных до самого лагеря. Вскоре и лагерь был окружен легионами, а так как страх выгнал вольсков даже отсюда, взят и разграблен. (5) На следующий день легионы двинулись к Свессе Помеции, куда сбежались враги; через несколько дней город был взят и отдан на разграбление. Здесь уставшие воины получили передышку. (6) А консул с великой славой для себя отвел победившее войско в Рим. По пути к нему являются послы от эцетрийских62 вольсков, страшившихся после взятия Помеции и за свою судьбу. По постановлению сената им был дарован мир, а земля отнята63.

26. (1) Тут же и сабиняне потревожили римлян; однако это было скорей беспокойство, чем война. Ночью в город пришла весть, что войско сабинских грабителей подошло к реке Аниену и там повсюду разоряет и жжет усадьбы. (2) Тотчас со всей наличной конницей послали туда Постумия, того, что в латинскую войну был диктатором, за ним следовал консул Сервилий с отборным отрядом пехоты. (3) Большинство рассеявшихся врагов окружено было всадниками, а подошедшей пехоте сабинский легион не оказал никакого сопротивления: обессиленная походом и ночным грабежом, большая часть сабинян, объевшись и перепившись в усадьбах, едва имела силы бежать.

(4) В одну ночь и услышали о сабинской войне, и покончили с ней, а назавтра, когда уже вознадеялись, что мир восстановлен повсюду, вдруг являются в сенат послы от аврунков – они объявляют войну, если римляне не уйдут с земли вольсков. (5) Одновременно с послами выступило из дому и войско аврунков; весть о том, что его уже видели близ Ариции, вызвала такое смятение среди римлян, что не могло дело быть обсуждено обычным порядком в сенате и невозможен был мирный ответ врагам, напавшим с оружием, от тех, кто за оружие взялся. (6) Боевым порядком выступает войско к Ариции и неподалеку от нее единственным сражением оканчивает войну с аврунками.

27. (1) Разбив аврунков, римляне, выигравшие за считанные дни столько войн, ожидали исполнения обещаний консула, подтвержденных сенатом, как вдруг Аппий и по присущему ему высокомерию, и чтобы подорвать доверие к сотоварищу по должности, начал самым суровым образом править суд о долгах. Немедля стали и прежде закабаленных должников возвращать заимодавцам, и кабалить других. (2) Когда дело касалось воинов, они искали заступничества у второго консула. Они стекались к Сервилию, напоминали о его обещаниях, корили его, перечисляя свои заслуги, показывая рубцы от ран, полученных на войне. Требовали, чтобы он либо обратился к сенату, либо сам был защитником им – гражданам как консул, воинам как полководец. (3) Консула это беспокоило, но обстоятельства вынуждали его изворачиваться; столь рьяно сопротивлялся не только товарищ его, но и вся знать. Из-за такой своей нерешительности он не сумел ни избежать ненависти плебеев, ни снискать расположение отцов. (4) Сенаторы считали его слишком мягким и угодливым, плебеи – обманщиком; вскоре обнаружилось, что его ненавидят так же, как Аппия. (5) Между консулами случился спор, кому освящать храм Меркурия64. Сенат передал решение этого дела народу: тот из них, кому повелено будет народом освятить храм, станет ведать хлебным снабжением65, учредит торговую коллегию66, совершит торжественный обряд в присутствии понтифика. (6) А народ предоставил освящение храма Марку Леторию67, первому центуриону первого манипула, и, конечно, не столько ради того, чтобы его почтить – ибо такая честь не подобала человеку его звания, – сколько ради посрамления консулов.

(7) Решение это вывело из себя консула Аппия и сенат, но укрепило дух плебеев; они стали действовать совсем иначе, чем было решили. (8) Действительно, разуверившись в помощи консулов и сената, они теперь, если видели должника, ведомого в суд, быстро сбегались к нему отовсюду. (9) И тут уже ни консульского решения нельзя было услышать из-за шума и крика, ни повиноваться этому решению никто не хотел: на глазах у консула все бросались толпою на одного и дело решалось силой, так что бояться и подвергаться опасности приходилось не должникам уже, а заимодавцам.

(10) Ко всему этому возникла опасность сабинской войны; но, когда был объявлен воинский набор, никто не пришел записываться. Аппий неистовствовал и обвинял товарища в заискивании: (11) это он-де, угождая народу своим молчанием, предал общее дело, это он отказался вершить суд о долгах, а теперь еще из-за него, вопреки решению сената, не проводит воинский набор; не совсем, однако, заброшено общее дело и не пала еще консульская власть, он один будет защитником величия своего и сенаторов. (12) И вот, когда, как обычно, окружила его толпа, возбуждаемая безнаказанностью, приказал он схватить одного приметного главаря мятежников. Схваченный ликторами, тот взывал к народу, и суждение народа было очевидно, но консул не уступил бы, не будь упорство его с большим трудом поколеблено скорее советами и влиянием знатнейших людей, нежели криком народа: столь тверд он был перед лицом чужой ненависти. (13) Зло между тем возрастало день ото дня, и не столько в открытых шумных беспорядках, сколько в тайных сборищах и разговорах, что гораздо опаснее. Наконец ненавистные народу консулы сложили с себя полномочия, Аппий – на редкость угодный сенаторам, а Сервилий – никому.

28. (1) В консульство вступили Авл Вергилий и Тит Ветузий [494 г.]. Однако плебеи, не зная, чего ждать от этих консулов, собирались по ночам, кто на Эсквилине, кто – на Авентине, чтобы потом на форуме быть готовыми быстро принять решение и не действовать опрометчиво и наудачу. (2) Это консулы справедливо сочли опасным и обратились в сенат, но даже обсудить их сообщение обычным порядком не удалось: такой шум и крик поднялся со всех сторон, так негодовали сенаторы, что в деле, которое подвластно консулам, ненависть к себе они перекладывают на сенат. (3) Конечно, говорили они, будь в государстве настоящие правители, не было бы в Риме собраний, кроме общенародного; теперь же по тысяче курий и народных сходок рассеяно и разделено общее дело – иные на Эсквилине, а иные на Авентине. (4) Право же, один истинный муж (ведь это поважнее, чем консул), такой, как Аппий Клавдий, мгновенно разогнал бы все эти сборища. (5) Когда же после такого порицания консулы осведомились, чего же от них ожидают, ибо они готовы действовать по воле сенаторов незамедлительно и сурово, то было решено как можно строже провести воинский набор: это праздность, мол, развратила народ.

(6) Распустив сенат, восходят консулы на трибунал68 и поименно выкликают юношей. Но никто не отозвался на свое имя, а собравшаяся вокруг толпа стала, как на сходке, кричать, что больше не удастся обманывать простой народ: ни одного воина консулы не получат, пока не исполнят всенародно обещанное; (7) пусть каждому сначала вернут свободу, а затем уж дадут оружие, чтобы сражался он за свое отечество и сограждан, а не за своих господ. (8) Консулы понимали, чего хочет от них сенат, но никого из тех, кто столь пылко говорил в стенах курии, не было рядом с ними, чтобы разделить народную ненависть; а ясно было, что борьба с плебеями предстоит жестокая. (9) Поэтому, прежде чем решиться на крайность, сочли они за лучшее вторично обратиться к сенату. Но тут некоторые из самых младших сенаторов прямо бросились к креслам консулов, требуя, чтобы те отказались от консульской должности и сложили с себя власть, к защите которой они не способны.

29. (1) Взвесив обе возможности69, консулы наконец заявили: «Не говорите, что вас не предупреждали, отцы-сенаторы: начинается грозный мятеж. Мы требуем, чтобы те, кто упрекает нас в бездействии, участвовали с нами в наборе войска. Тогда, если вам так угодно, мы поведем дело по самому суровому вашему решению». (2) Консулы возвращаются на трибунал и нарочно приказывают выкликнуть по имени одного из тех, кто на виду. Поскольку тот стоит молча, а вокруг него кольцом становятся люди, чтобы его как-нибудь не обидели, консулы посылают ликтора. (3) Когда ликтора отогнали, сопровождающие консулов сенаторы кричат, что это возмутительно, и сбегаются к нему на помощь. (4) Однако ликтору толпа лишь не позволила схватить человека, а на сенаторов она обратила всю свою горячность, и только вмешательством консулов остановлена была драка, в которой, правда, обошлось без камней и оружия, так что больше было криков и раздражения, чем насилия.

(5) В страхе созывают сенат, в еще большем страхе совещаются, пострадавшие требуют разбирательства, каждый предлагает самые суровые меры, но не столько толковыми суждениями, сколько криками и шумом. (6) Затем, когда гнев стих и консулы попеняли, что в курии не больше здравомыслия, чем на форуме, заседание пошло по порядку. (7) Было три мнения. Публий Вергиний не рассматривал предмета широко, он считал, что следует обсудить только дело тех, кто, положась на обещания консула Публия Сервилия, ходил воевать с вольсками, аврунками и сабинянами. (8) Тит Ларций полагал, что не такое теперь время, чтобы лишь вознаграждать заслуги; весь народ опутан долгами, и с делом не покончить, если не позаботиться обо всех: ведь если люди окажутся в неравных условиях, это только разожжет недовольство, а не ослабит его. (9) Аппий Клавдий, и по природе суровый, и ожесточенный как ненавистью плебеев, так и восхвалениями отцов, утверждал, что вся смута пошла не от бед, а от распущенности и плебеи больше дурят, чем неистовствуют. (10) А корень всех бед – право обжалования70; если все можно обжаловать перед такими же виноватыми, то от консульской власти остаются одни пустые угрозы. (11) «Давайте,– сказал он,– назначим диктатора, на которого нет обжалования71, – и сразу стихнет ярость, которою теперь все горят. (12) Пусть тогда попробует тронуть ликтора тот, кто знает, что спина его и жизнь в полной власти диктатора, чье величие он оскорбил!»

30. (1) Многим предложение Аппия казалось суровым и жестоким, каким оно, впрочем, и было; с другой стороны, предложения Вергиния и Ларция подавали дурной пример, в особенности последнее, уничтожавшее всякую веру в денежных делах. Самым беспристрастным и сдержанным представлялся обеим сторонам совет Вергиния; (2) но по личным и междоусобным отношениям, которые всегда мешали и будут мешать общественным обсуждениям, верх взял Аппий, и дело едва не дошло до того, чтобы он и стал диктатором, (3) а это неминуемо оттолкнуло бы простой народ в самое опасное время, когда вольски, эквы и сабиняне разом двинулись войною на Рим. (4) Однако консулы и старшие сенаторы позаботились, чтобы должность со столь мощною властью передать человеку сдержанному. (5) Диктатором избрали Мания Валерия, сына Волеза. Плебеи хотя и понимали, что избрание диктатора направлено против них, но, памятуя, что закон об обжаловании дал им его брат, ничего крутого и недоброго от этого рода не ожидали. (6) А диктаторский указ, весьма схожий с указом консула Сервилия, подкрепил это мнение; и рассудив, что и на этого человека, и на его власть можно положиться, плебеи оставили пререкания и стали записываться в войско. (7) Набралось неслыханное войско из десяти легионов; по три легиона отдали консулам, а четыре – в распоряжение диктатора.

(8) Дольше нельзя было откладывать войну. Эквы вступили на латинскую землю. Латинские послы обратились в сенат с просьбой или направить им помощь, или позволить вооружиться самим для защиты своих границ. (9) Решено было, что безопаснее встать на защиту безоружных латинов, чем позволить им вновь взяться за оружие. Послали консула Ветузия, и набегам был положен конец. Эквы отступили с полей и, больше полагаясь на выгоды местности, чем на оружие, отсиживались на вершинах гор.

(10) Другой консул пошел на вольсков и, чтобы не терять времени, жестоким опустошением полей сам вынудил врага приблизить лагерь и приготовиться к бою. (11) В поле между двумя лагерями выстроились оба войска, каждое перед своим валом. (12) Вольски превосходили противника численностью, поэтому они начали бой нестройно и беспечно. Римский консул приказал войску не двигаться и не отвечать на бранный крик, а стоять на месте, воткнув копья в землю, и, лишь вплотную подпустив врага, всею силою ударить на него с мечами. (13) Вольски, утомленные бегом и криками, кинулись было на римлян, казалось, остолбеневших от страха, но, неожиданно встретив отпор и увидев перед глазами сверкающие мечи, пришли в смятение, словно попав в засаду, и повернули назад. Но и для бегства у них не было уже сил, потому что бегом они начинали бой; (14) римляне же, встретившие битву спокойно стоя, со свежими силами легко настигли утомленных и одним натиском взяли лагерь. Из лагеря враг бежал в Велитры; в погоне за ним вместе с побежденными и победители ворвались в город; больше крови было пролито в общей резне, нежели на поле боя. Были помилованы лишь немногие: те, кто сдался в плен, бросив оружие.

31. (1) Пока эта война велась у вольсков, диктатор нападает на сабинян, воевать с которыми было гораздо труднее, разбивает их, обращает в бегство и выбивает из лагеря. (2) Конным ударом он смял середину неприятельского строя, недостаточно укрепленную вглубь, так как весь он был слишком растянут вширь. На смешавшихся двинулась пехота. Тем же натиском взят был лагерь и кончена война. (3) После сражения при Регилльском озере не было в те годы битвы славнее этой. Диктатор с триумфом вступил в город. Сверх обычных почестей ему и его потомкам предоставили место в цирке, поставив там курульное кресло. (4) У побежденных вольсков отобрали велитрийское поле, в Велитры послали из Города поселенцев и вывели колонию72.

Спустя некоторое время произошло сражение с эквами, правда против воли консула, потому что подступать к неприятелю приходилось в невыгодной местности; (5) однако воины обвиняли консула в том, что он оттягивает дело, чтобы полномочия диктатора истекли до их возвращения в Город и остались невыполненными его обещания, как раньше консульские. Воины добились того, чтобы консул почти наудачу послал войско на противолежащие холмы. (6) Это неосторожное предприятие закончилось успешно из-за малодушия врагов: прежде чем римляне подошли на перелет дротика, оторопевшие от такой дерзости враги покинули лагерь, укрепленный самой природой, и рассыпались по противолежащей долине. Добычи здесь было много, а победа была бескровной.

(7) Так в трех местах удачно завершились военные действия. Между тем ни сенаторы, ни простой народ не переставали заботиться об исходе дел в Городе. Пользуясь своим влиянием или хитростями, ростовщики сумели подстроить так, что не только плебеи, но и сам диктатор оказался против них бессильным. (8) В самом деле, по возвращении консула Ветузия диктатор Валерий первую же речь в сенате произнес в защиту народа-победителя и доложил о том, что считал нужным сделать относительно закабаленных должников. (9) Когда его предложение отклонили, он сказал: «Неугоден я вам как поборник согласия; и все же, богом клянусь, скоро вы еще пожелаете, чтобы защитники римских плебеев были подобны мне. А я больше не хочу морочить сограждан, не буду напрасным диктатором. (10) Внутренние распри и внешняя война принудили государство поставить диктатора: внешний мир достигнут, внутреннему – препятствуют; лучше мне частным лицом, чем диктатором, присутствовать при мятеже». И, покинув курию, сложил он с себя диктаторские полномочия. (11) Видно было, что оставил он свою должность, негодуя из-за обид простого народа, потому что не в его власти было добиться успеха; плебеи проводили его до дома с похвалами и благодарностью, как если бы он исполнил обещанное.

32. (1) Тут сенаторы встревожились, как бы с роспуском войска не начались вновь тайные сходки и сговоры. Рассудив, что, хотя воинский набор проведен был диктатором, но присягу воины приносили консулам и по-прежнему связаны ею, они распорядились вывести легионы из Города под предлогом того, что эквы, мол, опять начинают войну. (2) Это распоряжение ускорило мятеж. Сначала, говорят, затевалось убийство консулов, чтобы потеряла силу присяга, но затем, узнав, что никакое преступление не разрешает от святости обязательства, войска, по совету некоего Сициния, без позволения консула удалились на Священную гору в трех милях от города за рекой Аниеном (3) (это мнение встречается чаще, чем иное, которого держится Пизон, будто они ушли на Авентин73). (4) Там без всякого предводителя обнесли они лагерь валом и рвом и выжидали, не предпринимая никаких действий, кроме необходимых для пропитания. Так несколько дней держались они, никого не тревожа и никем не тревожимые.

(5) В городе воцарился великий страх: все боялись друг друга и все приостановилось. Плебеи, покинутые своими, опасались, что сенаторы прибегнут к насилию, а отцы страшились оставшихся плебеев, не зная, что лучше: чтобы те ушли или чтобы остались. И долго (6) ли будут сохранять спокойствие те, что ушли? А если опять внешняя война? (7) Тут, конечно, надеяться не на что, кроме как на согласие граждан; всеми правдами и неправдами следует восстановить в государстве единство. (8) Тогда-то было решено отправить к плебеям посредником Менения Агриппу, человека красноречивого и плебеям угодного, поскольку он и сам был родом из них. И, допущенный в лагерь, он, говорят, только рассказал по-старинному безыскусно вот что. (9) В те времена, когда не было, как теперь, в человеке все согласовано, но каждый член говорил и решал, как ему вздумается, возмутились другие члены, что всех их старания и усилия идут на потребу желудку; а желудок, спокойно сидя в середке, не делает ничего и лишь наслаждается тем, что получает от других. (10) Сговорились тогда члены, чтобы ни рука не подносила пищи ко рту, ни рот не принимал подношения, ни зубы его не разжевывали. Так, разгневавшись, хотели они смирить желудок голодом, но и сами все, и все тело вконец исчахли. (11) Тут-то открылось, что и желудок не нерадив, что не только он кормится, но и кормит, потому что от съеденной пищи возникает кровь, которой сильны мы и живы, а желудок равномерно по жилам отдает ее всем частям тела74. (12) Так, сравнением уподобив мятежу частей тела возмущение плебеев против сенаторов, изменил он настроение людей.

33. (1) После этого начались переговоры о примирении, и согласились на том, чтобы у плебеев были свои должностные лица с правом неприкосновенности, которые защищали бы плебеев перед консулами, и чтобы никто из патрициев не мог занимать эту должность75. (2) Так были избраны два народных трибуна – Гай Лициний и Луций Альбин [493 г.]. Они выбрали себе трех помощников; среди них был Сициний, зачинщик мятежа; двух других не все называли одинаково. (3) А некоторые говорят, что всего два трибуна были избраны на Священной горе и что там же был принят закон об их неприкосновенности.

За время отсутствия плебеев консулами стали Спурий Кассий и Постум Коминий. (4) При этих консулах был заключен союз с латинскими народами76. Для его заключения один консул остался в Риме. Другой консул, посланный на войну с вольсками, разбил и обратил в бегство антийских вольсков77, преследовал их до города Лонгулы и овладел городскими стенами. (5) Вслед за этим он захватывает Полуску78, другой город вольсков, после чего с большим войском появляется у Кориол79.

Был тогда в лагере среди знатной молодежи юноша Гней Марций, быстрый и умом и делом, которого впоследствии прозвали Кориоланом. (6) Когда римское войско, осадившее Кориолы, обратило все силы против горожан, запертых в стенах, и позабыло об опасности нападения со стороны, на него вдруг ударили легионы вольсков из Антия и одновременно сделали вылазку враги из города – как раз в том месте, где случилось стоять на страже Марцию. (7) С отборным отрядом воинов он не только отразил вылазку, но и сам свирепо ворвался в открывшиеся ворота, (8) устроил резню в ближайшей части города и, схватив факел, поджег прилегающие к городской стене постройки. Поднявшийся среди жителей переполох, смешанный с плачем детей и женщин, как это бывает при появлении неприятеля, воодушевил римлян и смутил вольсков; показалось, будто город, куда они спешили на помощь, уже взят. (9) Так были разбиты антийские вольски и взят город Кориолы. Марций настолько затмил своей славой консула, что если бы не остался памятником договор с латинами, вырезанный на бронзовой колонне, который заключен был одним Кассием, поскольку его товарищ отсутствовал, то стерлась бы память о том, что войну с вольсками вел Коминий.

(10) В том же году умер Менений Агриппа, всю жизнь равно любимый патрициями и плебеями, а после Священной горы ставший еще дороже простому народу. (11) На погребение этого посредника, поборника гражданского согласия, который отправлен был сенатом к плебеям и вернул римских плебеев в город, не хватило средств. Похоронили его плебеи, внеся по шестой части асса80 каждый.

34. (1) Потом консулами стали Тит Геганий и Публий Минуций. В том году [492 г.] на границах настало успокоение от войн и дома прекратились междоусобия, зато другое и худшее несчастье постигло Город: (2) сначала вздорожал хлеб из-за того, что поля по случаю ухода плебеев остались невозделанными, потом начался голод, как при осаде. (3) И дошло бы до гибели рабов и плебеев, если бы консулы не распорядились послать для закупки продовольствия не только в Этрурию, по морю направо от Остии, и не только налево, мимо ойласаи вольсков до самых Кум, но даже в Сицилию; враждебность ближних соседей вынуждала искать помощь вдали. (4) Когда было закуплено продовольствие в Кумах, тиран Аристодем задержал римские корабли в счет имущества Тарквиниев, наследником которого он остался; у вольсков и у помптинов81 купить ничего не удалось, сами закупщики оказались под угрозой нападения; (5) от этрусков хлеб был доставлен по Тибру, им поддержали простой народ. Война, несвоевременная при таких трудностях с продовольствием, была бы мучительной, но тут вольсков, уже готовившихся к войне, постиг великий мор. (6) Несчастье это так перепугало врагов, что, даже когда болезнь пошла на убыль, они не могли оправиться от страха, а римляне и увеличили число поселенцев в Велитрах, и в Норбу, в горы, вывели новую колонию, ставшую укреплением в помптинской земле82.

(7) Когда затем в консульство Марка Минуция и Авла Семпрония [491 г.] из Сицилии привезли очень много зерна, в сенате стали обсуждать, по какой цене его продавать плебеям. (8) Многие полагали, что настало время прижать плебеев и взять назад уступки, насильно вырванные у сената их уходом83. (9) Одним из первых высказался Марций Кориолан, враг трибунской власти: «Если хотят они прежних низких цен на хлеб – пусть вернут патрициям прежние права. Почему я должен из-под ярма глядеть на плебейских должностных лиц, на могущество Сициния, как выкупивший свою жизнь у разбойников? Я ли вытерплю такое унижение дольше необходимого? (10) Я ли, не снесши царя Тарквиния, снесу теперь Сициния? Пусть теперь удаляется, пусть зовет за собой народ – вот ему дорога на Священную гору и на другие холмы тоже. Пусть они грабят урожай с наших полей, как грабили три года назад; вот им хлебные цены, виной которых – их собственное безумие. (11) Смею сказать, укрощенные этой бедой, они сами предпочтут возделывать поля, чем с оружием в руках мешать их возделыванию». (12) Нелегко сказать, следовало ли поступить именно так, но легко было, как я полагаю, сенаторам, снизив цены на хлеб, купить себе этим избавление от трибунской власти и взять назад все уступки, навязанные им против воли.

35. (1) И сенату такое мнение показалось слишком суровым, и плебеи в ярости уже было взялись за оружие: вот уже, как врагам, угрожают им голодом, лишают пищи и средств; заморское зерно, единственное пропитание, паче чаяния посланное судьбой, вырывают у них изо рта, если они не выдадут трибунов Гнею Марцию связанными, если он не насытится бичеванием римских плебеев. Вот какой объявился для них новый палач и велит выбирать: смерть или рабство. (2) И не миновать бы Марцию нападения при выходе из курии, если бы, по счастью, не призвали его трибуны к суду84. Тогда раздражение стихло, каждый видел себя судьей недругу и господином его жизни и смерти. (3) Поначалу Марций свысока выслушивал угрозы трибунов: им дано право защищать, а не наказывать, они трибуны для плебеев, а не для сенаторов! Но такое негодование поднялось среди плебеев, что патриции смогли откупиться лишь ценой выдачи одного. (4) Тем не менее они сопротивлялись злобе противников и поодиночке, кто как мог, и всем сословием. Прежде всего испытали следующую меру: нельзя ли, разослав своих клиентов85, угрозами отвратить людей порознь от сходок и совещаний. (5) Затем стали действовать сообща – можно было подумать, все сенаторы под судом, – умоляя плебеев уступить им одного только гражданина, одного сенатора, – если не хотят они отпустить его невиновным, пусть простят его как виноватого. (6) В день разбирательства Марций в суд не явился – от этого раздражение против него усилилось. Он был осужден заочно и отправился в изгнание к вольскам, угрожая отечеству и вынашивая враждебные умыслы.

Явившись к вольскам, он был принят радушно, и с каждым днем они делались тем благосклонней к нему, чем сильней возгорался он ненавистью к своим, чем чаще слышались от него то жалобы, то угрозы. (7) Гостеприимство ему оказал Аттий Туллий. Знатнейший человек среди вольсков, он всегда был враждебен римлянам. И вот, побуждаемые – один – давней ненавистью, другой – недавней яростью, замышляют они против римлян войну. (8) Но они знали, как нелегко подтолкнуть к войне свой народ, столько раз неудачно бравшийся за оружие: потери, понесенные молодежью в частых войнах, от последовавшего за ними мора, сломили боевой дух; следовало действовать искусно, и, так как старая ненависть уже остыла, нужен был новый повод, чтобы воспламенить гневом души.

36. (1) В Риме как раз готовились повторить Великие игры86. Поводом для повторения их было следующее. В назначенное для них утро, незадолго до зрелища какой-то хозяин прогнал розгами прямо через цирк раба с колодкой на шее, а затем начались игры, как будто случившееся нисколько не повредило священнодействию. (2) Немного погодя одному плебею, Титу Латинию, явился во сне Юпитер, который сказал, что неугоден был ему первый плясун на играх; если не будут игры повторены с подобающим великолепием, то быть Городу в опасности; пусть он пойдет, передаст это консулам. (3) Но, хотя Латиний и не чужд был богобоязни, все же робость перед консульским величием и страх стать всеобщим посмешищем одержали верх. (4) Дорого обошлась ему эта нерешительность: через несколько дней лишился он сына. Чтобы не было сомнений в причине внезапного несчастья, страждущему вновь явилось то же видение с вопросом, достаточно ли он получил, пренебрегши волею божества. Пусть ожидает он худшего, если не поторопится с вестью к консулам. (5) Все было ясно, а когда он все же стал медлить и колебаться, то поразила его внезапным бессилием страшная болезнь. (6) Тогда только гнев богов наставил его на ум. Измученный прежними и сущими несчастьями, созвал он на совет близких, изъяснил им увиденное и услышанное, и двоекратное явление Юпитера, и угрозы и гнев небожителей, явленные в его несчастьях, – тогда с общего и явного согласия несут его на носилках к консулам на форум. (7) Внесенный по приказанию консулов в курию, повторяет он свой рассказ перед сенаторами, к великому всеобщему изумлению. Тут явилось новое чудо: (8) он, внесенный в курию неспособным пошевелиться, по исполнении долга вернулся домой, как гласит предание, на своих ногах.

37. (1) Сенат постановил справить игры как можно торжественнее. По наущению Аттия Туллия на эти игры пришла огромная толпа вольсков. (2) Перед началом игр Туллий, как заранее было условлено у них с Марцием, является к консулам и говорит, что хотел бы негласно заявить о деле государственной важности. (3) По удалении свидетелей он сказал: «Не хотелось бы мне дурно говорить о своих согражданах. Впрочем, пришел я не обвинять их в проступке, а лишь предостеречь о возможности его. (4) Более, чем хотелось бы, присуща нам вспыльчивость. (5) Это мы чувствуем по многим собственным бедствиям: ведь и тем, что живем невредимы, обязаны мы не собственным заслугам, а вашему долготерпению. Нынче вольсков здесь великое множество; идут игры; граждане заняты будут зрелищем. (6) Я помню, что по такому же случаю позволила себе в этом городе сабинская молодежь; боюсь, как бы опять не вышло случайно чего неожиданного. Вот я и рассудил, что ради вас и ради нас следует об этом предупредить вас, консулы. (7) Что до меня, то намерен я тотчас же удалиться домой, чтобы не пала на меня тень чьего-нибудь слова или дела». С этими словами он удалился.

(8) Когда консулы доложили сенаторам об этом сомнительном деле. сославшись на верного человека, тогда, как водится, не по делу, а по человеку отмерены были меры предосторожности, пусть даже и лишние. Сенат постановил, что вольски должны уйти из города, и разосланы были глашатаи с приказанием всем вольскам покинуть город до темноты. (9) Поначалу вольсков, поспешивших за своими пожитками по домам, где они останавливались, охватил сильный страх; затем, по пути, пришло негодование на то, что они, будто осквернители или преступники, удалены с игр в дни праздника, как бы объединяющего богов и людей.

38. (1) Так и шли они почти сплошной вереницей, а обогнавший их Туллий ждал у Ферентинского источника, каждого знатного человека встречая жалобами и возмущением; и собственному раздражению чутких слушателей вторили его слова, и с помощью знати он всю толпу свел с дороги на поле. (2) Там, как на сходке, помянул он перед ними все прежние беды и обиды Вольскому племени от римского народа и сказал так: «Но, если даже забыть все прежнее, неужто стерпите вы это вот нынешнее оскорбление, ваш позор при открытии игр? (3) Или непонятно, что сегодня отпраздновали над вами триумф? Что уход ваш был зрелищем для всех: для граждан и для чужих, для стольких окрестных народов, что ваши жены и ваши дети стали всеобщим посмешищем? (4) Что, по-вашему, подумали те, кто слышал слова глашатая, видел вас уходящими, встретил на дороге это позорное шествие? Не иначе, решили они, что совершено нечестье, что своим присутствием на зрелище мы осквернили бы игры и пришлось бы умилостивлять богов, потому и прогнали нас из собрания благочестивых, с их мест, из их совета. (5) Чего же более? Не кажется ли вам, что и живы-то мы потому только, что поспешили уйти? Если, конечно, это уход, а не бегство. И этот город, в котором, задержись вы еще на день, вас всех ожидала бы гибель, не считаете вы враждебным? Вам объявили войну, и горе тем, кто ее объявил, если только вы мужчины!» (6) Так, и сами разгневанные и еще подстрекаемые, разошлись они по домам, возбуждая свои племена, и достигли того, что вся страна вольсков отложилась от Рима.

39. (1) Полководцами в этой войне, по согласному решению всех племен, были избраны Аттий Туллий и Гней Марций, римский изгнанник, на которого надеялись больше [488 г.]. (2) Этих надежд он не обманул, чтобы всем было ясно: римская мощь крепче вождями, чем войском. Сначала он двинулся на Цирцеи, выгнал оттуда римских поселенцев, а освобожденный город передал вольскам; потом обходными путями вышел на Латинскую дорогу, отнял у римлян недавно покоренные города: (3) Сатрик, Лонгулу, Полуску, Кориолы; затем отбил (4) Лавиний, взял Корбион, Вителлию, Требий, Лабики и Пед87. (5) От Педа он ведет вольсков к Риму и, расположившись лагерем у Клуилиева рва в пяти милях от Города, начинает отсюда набеги на римские поля, (6) но с опустошителями рассылает и сторожей, чтобы следить за неприкосновенностью полей патрициев, – то ли потому, что плебеи больше ему досадили, то ли чтобы посеять вражду между патрициями и плебеями. (7) И она не заставила себя ждать – настолько к тому времени трибуны нападками на знатнейших граждан разожгли и без того сердитый простой народ; однако внешняя опасность – главная скрепа согласия, – несмотря на взаимную подозрительность и неприязнь, соединяла друг с другом людей.

(8) Не сходились, однако, в главном: сенат и консулы возлагали все надежды на военную силу, простой же народ предпочитал что угодно, только не войну. (9) Консулами уже были Спурий Навтий и Секст Фурий. Когда они делали смотр легионам и расставляли сторожевые отряды по стенам и всюду, где требовалась охрана, то большая толпа народа, требуя мира, даже напугала их мятежными выкриками, а потом принудила созвать сенат и внести предложение отправить к Гнею Марцию послов. (10) Видя, что простой народ пал духом, сенаторы согласились, и к Марцию послали с предложением мира. (11) Послы принесли суровый ответ: если вольскам будет возвращена их земля, то можно говорить о мире; если же римляне рассчитывают спокойно пользоваться плодами завоеванного, то он, Марций, не забудет ни обид от сограждан, ни добра от чужих и постарается показать, что изгнание ожесточило его, а не сломило. (12) Послов отправили вторично, но они не были допущены в лагерь. Жрецы тоже, как рассказывают, во всем облачении приходили во вражеский лагерь с мольбами, но не более, чем послам, удалось им смягчить сердце Марция.

40. (1) Тогда римские матери семейств толпой сходятся к Ветурии, матери Кориолана, и к Волумнии, его супруге. Общее ли решение побудило их к этому или просто женский испуг, выяснить я не смог. (2) Во всяком случае, добились они, чтобы и Ветурия, преклонных уже лет, и Волумния с двумя Марциевыми сыновьями на руках отправились во вражеский лагерь и чтобы город, который мужчины не могли оборонить оружием, отстояли бы женщины мольбами и слезами.

(3) Когда они подошли к лагерю и Кориолану донесли, что явилась большая толпа женщин, то он, кого не тронуло ни величие народа, воплощенное в послах, ни олицетворенная богобоязненность, представленная жрецами его взору и сердцу, тем более враждебно настроился поначалу против плачущих женщин. (4) Но вот кто-то из его приближенных заметил Ветурию между невесткой и внуками, самую скорбную из всех. «Если меня не обманывают глаза,– сказал он,– здесь твои мать, жена и дети». (5) Как безумный вскочил Кориолан с места и когда готов уже был заключить мать в объятия, то женщина, сменив мольбы на гнев, заговорила: «Прежде чем приму я твои объятия, дай мне узнать, к врагу или к сыну пришла я, пленница или мать я в твоем стане? (6) К тому ли вела меня долгая жизнь и несчастная старость, чтоб видеть тебя сперва изгнанником, потом врагом? (7) И ты посмел разорять ту землю, которая дала тебе жизнь и вскормила тебя? Неужели в тебе, хотя бы и шел ты сюда разгневанный и пришел с угрозами, не утих гнев, когда вступил ты в эти пределы? И в виду Рима не пришло тебе в голову: „За этими стенами мой дом и пенаты, моя мать, жена и дети?” (8) Стало быть, не роди я тебя на свет – враг не стоял бы сейчас под Римом, и не будь у меня сына – свободной умерла бы я в свободном отечестве! Все уже испытала я, ни для тебя не будет уже большего позора, ни для меня – большего несчастья, да и это несчастье мне недолго уже терпеть; (9) но подумай о них, о тех, которых, если двинешься ты дальше, ждет или ранняя смерть, или долгое рабство». Объятия жены и детей, стон женщин, толпою оплакивавших свою судьбу и судьбу отчизны, сломили могучего мужа. (10) Обнявши своих, он их отпускает и отводит войско от города прочь.

Уведя легионы из римской земли, вызвал он против себя тяжкую ненависть и погиб, (11) – какою смертью, о том рассказывают по-разному. Впрочем, у Фабия, древнейшего из писателей, сказано, будто дожил он до глубокой старости – во всяком случае, будто на склоне лет он не раз говаривал, что старику изгнание еще горше. Не оставили без внимания женскую доблесть римские мужи – так чужда была им зависть к чужой славе: (12) в память о случившемся был воздвигнут и освящен храм Женской Фортуны88.

Вольски вновь напали на римскую землю, на этот раз в союзе с эквами, но эквы никак не желали признать вождем Аттия Туллия. (13) Из этого спора – вольски ли или эквы дадут полководца объединенному войску – возник сначала раздор, потом – жестокая битва. И здесь в сражении столь же упорном, сколь и кровопролитном счастье римского народа истребило оба вражеских войска.

(14) Консулами стали Тит Сициний и Гай Аквилий [487 г.]. Сицинию были поручены вольски, Аквилию – герники, которые тоже взялись за оружие. Герники в этот год были побеждены окончательно, а война с вольсками не принесла ни успеха ни поражения.

41. (1). Затем консулами стали Спурий Кассий и Прокул Вергиний [486 г.]. С герниками был заключен договор; у них отобрали две трети земли89. Консул Кассий намеревался половину этой земли отдать латинам и половину плебеям. (2) К этому дару прибавлял он часть общественных земель, которыми завладели, на что он и пенял, частные лица. Многие сенаторы были напуганы – они и сами были такими владельцами и ощущали опасность, грозившую их имуществу. Тревожило их и положение дел в государстве: своими щедротами-де консул обеспечивает себе влияние, опасное для свободы. (3) Вот когда был впервые предложен земельный закон – с той самой поры и до самых недавних времен такие предложения всегда вызывали величайшие потрясения.

(4) Второй консул был против этих щедрот, причем его поддержали не только сенаторы, но и часть плебеев, которые с самого начала гнушались принять дар, общий для граждан и союзников, (5) а потом на сходках стали прислушиваться к консулу Вергинию, предрекавшему, что дар его товарища пагубен, что земля эта принесет рабство тому, кому достанется, что пролагается путь к царской власти. (6) Почему, в самом деле, приняты в долю союзники и латины? Зачем было отдавать обратно треть земли герникам, недавним врагам, если не затем, чтобы эти племена вместо Кориолана признали вождем Кассия? (7) И уже народ стал склоняться к Вергинию, противнику земельного закона; и уже оба консула пустились наперерыв угождать простому народу. Вергиний говорил, что не будет противиться разделу земель, лишь бы наделы не предоставлялись никому, кроме римских граждан; (8) Кассий же, который земельными щедротами угождал союзникам и тем самым стал менее дорог гражданам, попытался вернуть их расположение, приказав возвратить народу деньги, вырученные от продажи сицилийского зерна. (9) Но и этим плебеи пренебрегли как мздой, предлагаемой за царскую власть; подозрение это засело так глубоко, что все дары Кассия отвергались плебеями, как будто у них и так всего в изобилии90.

(10) Известно, что Кассий, как только оставил должность, был осужден и казнен. Некоторые пишут, что это сделал своею властью91 его отец: после домашнего разбирательства он его высек и умертвил, а имущество92 сына посвятил Церере93; на эти-де средства была сделана статуя с надписью «Дар из Кассиева дома». (11) Но у других писателей сказано, и это правдоподобнее, что квесторы Цезон Фабий и Луций Валерий привлекли его к суду за преступление против отечества94, народ приговорил его к смерти, а дом его был по решению народа разрушен: теперь там пустое место перед храмом богини Земли95. (12) Так или иначе, домашним ли или народным судом, осужден он был в консульство Сервия Корнелия и Квинта Фабия [485 г.].

42. (1) Недолог был гнев народа на Кассия. Соблазн земельного закона и сам по себе, когда его поборник был уже устранен, овладевал душами, желание это подогревалось еще скупостью сенаторов, которые после победы в том году над вольсками и эквами обошли воинов добычею: (2) все отнятое у врагов консул Фабий продал, а деньги отдал в казну. Из-за этого консула само имя Фабиев стало ненавистно плебеям; и все же патриции добились, чтобы вместе с Луцием Эмилием консулом стал Цезон Фабий [484 г.]. (3) Это ожесточило плебеев, и их мятеж приблизил внешнюю войну. Войною и были приостановлены гражданские разногласия. Патриции и плебеи, объединенные общим порывом, в удачном сражении под началом Эмилия разбили вольсков и эквов.

(4) И больше врагов было уничтожено в бегстве, чем в битве, так ожесточенно преследовала бегущих конница. (5) В том же году в квинтильские иды был освящен храм Кастора. Этот обет дал во время латинской войны диктатор Постумий; освящал храм уже его сын, избранный для этого в дуумвиры96.

(6) И в этом году заманчивость земельного закона смущала простой народ. Народные трибуны старались возвеличить свою угодную народу власть угодным народу законом; а сенаторы, полагая, что и без того достаточно буйствует толпа, страшились щедрот и соблазнов, влекущих народ к безрассудству. (7) Самыми рьяными вождями сенаторского противодействия были консулы. Их сторона взяла верх в государстве, предоставив консульство на следующий год [483 г.] Марку Фабию, брату Цезона, и еще более ненавистному плебеям Луцию Валерию, который был обвинителем Спурия Кассия. (8) Борьба с трибунами продолжалась и в этом году, но закон не прошел, и его сторонники, несмотря на возбужденное ими волнение, остались ни с чем. Зато великой стала слава Фабиев, которые на протяжении трех консульств подряд испытывали себя в противоборстве с народными трибунами; потому-то консульская должность еще какое-то время оставалсь в их доме, словно в надежных руках.

(9) Потом начали войну вейяне, восстали и вольски. Впрочем, для внешних войн сил было более чем достаточно, а тратились они в междоусобной борьбе. (10) К общему беспокойству добавились грозные небесные знамения, почти ежедневные в городе и округе; прорицатели, гадая то по внутренностям животных, то по полету птиц, возвещали государству и частным лицам, что единственная причина такого беспокойства богов – нарушение порядка в священнодействиях. (11) Страхи эти разрешились тем, что весталку Оппию осудили за блуд и казнили.

43. (1) Консулами стали Квинт Фабий и Гай Юлий [482 г.]. В том году внутренние раздоры были не меньшими, а внешняя война более грозной. Эквы взялись за оружие, а вейяне вторглись в римскую землю и разоряли ее. (2) Эти войны внушали все больше тревог, когда консулами сделались Цезон Фабий и Спурий Фурий. Эквы осаждали Ортону, латинский город; вейяне, пресытясь уже грабежами, грозили осадой самому Риму.

(3) Эти пугающие события, которые должны были утихомирить плебеев, напротив, только придали им смелости. Но не по собственному почину вновь стал отказываться простой народ от военной службы – это народный трибун Спурий Лициний, рассудив, что пришла пора воспользоваться крайней опасностью, чтобы навязать сенаторам земельный закон, стал мешать военным приготовлениям. (4) Однако все раздражение трибунской властью обратилось на самого зачинщика, на него восстали не только консулы, но и его же товарищи – с их-то помощью провели консулы военный набор. (5) Для двух сразу войн набирается войско: Фабий должен вести войско на вейян, Фурий – на эквов97. В войне с эквами ничего достопамятного не произошло; (6) у Фабия же было больше хлопот с согражданами, чем с врагами. Сам-то он как консул сумел один постоять за общее дело, которое воины из ненависти к нему, как могли, предавали. (7) Ведь когда консул, уже показав себя превосходным полководцем в подготовке и ведении войны, так выстроил свое войско, что одною конницей рассеял вражеский строй, пехотинцы не захотели преследовать бегущих; (8) ни призывы ненавистного им вождя, ни даже собственное бесчестье и позор перед лицом сограждан, ни даже опасность, что враг вновь воспрянет духом, не могли заставить их не только ускорить шаг, но хотя бы оставаться в строю: (9) нет, они самовольно поворачивают, знамена и, унылые – можно подумать, побежденные, – проклиная то полководца, то усердие конницы, возвращаются в лагерь. (10) Против столь гибельного примера ничего не смог изыскать полководец; настолько даже выдающимся умам труднее бывает справиться с гражданами, чем победить врагов. (11) Консул вернулся в Рим, не столько умножив военную славу, сколько раздражив и озлобив ненавидящих его воинов. Однако патриции добились, чтобы консульство осталось за родом Фабиев: Марк Фабий был избран в консулы, а в товарищи ему дан Гней Манлий.

44. (1) И в этом году [480 г.] нашелся трибун, предложивший аграрный закон. То был Тиберий Понтифиций. Он и пошел тем же путем, как если бы Спурию Лицинию сопутствовала удача, и ненадолго сумел помешать воинскому набору. (2) Сенаторы вновь пришли в замешательство, но Аппий Клавдий сказал им, что в минувшем году была уже одержана победа над трибунской властью: применительно к делу – на время, а как образец – навечно, ибо стало ясно, что она разрушается собственными своими силами. (3) Всегда ведь найдется трибун, который захочет, послужив общественному благу, взять верх над товарищем и заручиться расположением лучших; таких трибунов, если понадобится, к услугам консулов найдется и больше, но даже и одного достаточно против остальных98. (4) Так пусть же консулы и старейшие сенаторы постараются привлечь на сторону государства и сената если не всех, то хоть кого-нибудь из трибунов. (5) Послушавшись Аппия, сенаторы всем сословием стали ласково и обходительно обращаться с трибунами, а бывшие консулы, пользуясь своими частными правами в отношениях с отдельными лицами и действуя где – влиянием, где – давлением, добились того, что люди с трибунской властью захотели стать полезными государству; (6) таким образом, при поддержке девяти трибунов против одного99, оказавшегося помехой общественному благу, консулы произвели набор войска.

(7) Потом они отправились воевать с вейянами, к которым стеклись вспомогательные отряды со всей Этрурии, – не столько из расположения к вейянам, сколько в надежде, что римское государство может наконец распасться от внутренних раздоров. (8) Первейшие мужи всех этрусских племен кричали на шумных сходках, что мощь римлян будет вечной, если только сами они не истребят себя в мятежах. Это единственная пагуба, единственная отрава для процветающих государств, существующая для того, чтобы великие державы были тоже смертны. (9) Это зло, долго сдерживавшееся и мудростью отцов, и терпением простого народа, дошло уже до предела: единое государство раскололось на два, у каждой стороны свои власти, свои законы. (10) Вначале неистовствовали лишь при наборе войска, но на войне подчинялись вождям; как бы ни шли дела в Городе, могло государство держаться воинским послушанием. Теперь же привычку к непослушанию властям римский воин принес и в лагерь. (11) В последней войне, говорят, прямо в строю в разгар сражения все войско по сговору уступило победу побежденным эквам и, оставив знамена, покинув полководца на поле боя, самовольно вернулось в лагерь. (12) Действительно, если постараться, может быть побежден Рим его же воинами. Для этого нужно только объявить и начать войну, об остальном позаботятся судьба и боги. В таких надеждах вооружились этруски, не раз уже бывшие и побежденными и победителями.

45. (1) Да и римские консулы не боялись ничего, кроме собственных воинов и собственного оружия. Память о горчайшем уроке последней войны предостерегала их от сражения, в котором пришлось бы ждать худа от обоих войск сразу. (2) Ввиду этой двойной опасности отсиживались они в лагере, ожидая, что, может быть, время и обстоятельства сами собой смягчат гнев и отрезвят души. (3) Тем сильнее спешили враги – вейяне и этруски; они подстрекали римлян к битве – сначала приближаясь к их лагерю и выманивая на бой, потом, ничего не добившись, громко понося то самих консулов, то войско: (4) нашли, мол, средство от страха – притворные раздоры, ведь не своих воинов опасаются консулы, но их трусости. А молчаливое безделье, оказывается, новый род военного мятежа; да что там, сами они – новый род и племя. Дальше в ход шли и правда и выдумки о происхождении римлян. (5) Эта шумная брань из-под самого вала, из-за ворот не действовала на консулов; но сердца множества неискушенных воинов мятутся стыдом и негодованием, отвлекаясь от внутренних неурядиц. Не желают они оставить врагов без отмщения, не желают и подчиняться сенаторам и консулам; ненависть к чужим и к своим борется в их душах. (6) Ненависть к чужим побеждает – до того нестерпимо и нагло издевались враги. Воины толпой собираются к палатке консулов, просят битвы, требуют дать знак к бою. (7) Консулы, как бы раздумывая, склоняются друг к другу, долго переговариваются. И сами они хотели сражения, но следовало сдержаться и скрыть это желание, чтобы промедлением и противодействием прибавить пыла возбужденным воинам. (8) Консулы отвечают: рано, еще не время для боя, пусть все остаются в лагере. И объявляют: от столкновений воздерживаться, а кто ослушается приказа, тех казнить как врагов. (9) С тем воины и разошлись, и, чем меньше видели они у консулов желания сражаться, тем больше пылали сами. А враги, как только стало известно, что консулы постановили не начинать сражения, расходятся еще пуще: (10) им понятно теперь, что и дальше безнаказанно будут они глумиться над римлянами, оружия воинам не доверят, дело вот-вот дойдет до мятежа, конец пришел римскому владычеству. Положившись на это, подбегают они к воротам лагеря, выкрикивают ругательства, едва удерживаются от приступа. (11) Но и римляне не в силах дольше терпеть оскорблений: по всему лагерю с разных сторон бегут воины к консулам, подступают к ним уже не с осторожностью, не через центурионов, как раньше, а все наперебой с громкими криками. Час настал, но консулы медлят. (12) И тут Фабий, когда товарищ его из страха мятежа был готов уступить нарастающему волнению, дал трубный знак к тишине и сказал: «Я знаю, Манлий, что победить они могут, но их вина, что не знаю, хотят ли. (13) Поэтому твердо решено не давать знака к выступлению, покуда не поклянутся они, что вернутся из этого боя победителями. Римского консула воины раз обманули в битве, но богов никогда не обманут». Был тут центурион Марк Флаволей, среди первых рвавшийся к битве. (14) «Победителем я из боя вернусь, Марк Фабий!» – возглашает он, призывая на себя гнев отца-Юпитера, Марса Градива и других богов, если солжет. Ту же клятву, каждый за себя, дает и все войско. После клятвы дают сигнал к наступлению, хватаются за оружие, бросаются в бой, исполненные надежды и гнева. (15) Пусть теперь посмеют браниться этруски, пусть теперь, перед оружием, попридержит враг языки! (16) В этот день все, и плебеи и патриции, выказали редкую доблесть и самой блистательной стала слава Фабиев. Озлобившие плебеев во многих гражданских распрях, этой битвой пожелали они их с собой примирить.

46. (1) Строят ряды, не уклоняется и враг: ни вейяне, ни этрусские легионы. Почти твердой была их уверенность, что и с ними сражаться будут не лучше, чем недавно с эквами; больше того, что при таком раздражении римских воинов и в столь двусмысленных обстоятельствах их нельзя считать неспособными даже на худшее преступление100. (2) Вышло же все по-иному; грозно, как ни в какой прежде войне, начали сражение римляне, так их разъярили враги насмешками, консулы промедлением. (3) Этруски едва успели развернуть строй, среди первой сумятицы не метнув даже, а наугад пустив дротики, как дело уже дошло до рукопашной; меч на меч, когда бой всего неистовей.

(4) В первых рядах лучшее зрелище, лучший пример являл согражданам род Фабиев. Квинта Фабия, позапрошлогоднего консула, первым бросившегося на строй вейян и забывшего осторожность в толпе врагов, этрусский воин, умелый и сильный, поразив мечом в грудь, пронзает насквозь; вырвавши клинок, Фабий падает ничком. (5) Гибель одного этого мужа сразу сделалась ощутимой в обоих войсках; и римляне уже было начали отступать, когда консул Марк Фабий, перепрыгнув через простертое тело и выставив вперед круглый щит, воскликнул: «В том ли клялись вы, воины, что вернетесь в лагерь беглецами? (6) Или вы больше боитесь трусливейшего врага, чем Юпитера и Марса, которыми вы клялись? А я, не клявшийся, либо вернусь победителем, либо тут найду смерть в бою возле тебя, Квинт Фабий!» Отозвался консулу Цезон Фабий, консул предыдущего года: «Словами ли этими, брат, ты думаешь призвать их к бою? (7) Призовут их боги, которыми они поклялись; нам же, как и подобает лучшим, как достойно имени Фабиев, должно убеждать воинов боем, а не увещеваниями!» С копьями наперевес устремляются оба Фабия вперед и увлекают за собою все войско.

47. (1) Итак, на этом крыле сражение возобновилось, а на другом столь же деятельно разжигал битву консул Гней Манлий, и удача была там такой же изменчивой. (2) Как за Квинтом Фабием на другом крыле, так и здесь, за консулом Манлием, гнавшим врагов, словно уже разбитых, неутомимо следовали воины; но, когда он, тяжело раненный, покинул строй, воины, думая, что он убит, подались назад (3) и покинули бы поле, если бы не прискакал сюда во весь опор другой консул с несколькими конными турмами101, крича, что жив товарищ его, а сам он, разбив врага на другом крыле, явился сюда победителем. Этим он поддержал пошатнувшееся усердие, (4) а тут и сам Манлий объявляется перед войском, чтобы восстановить строй. И знакомые лица обоих консулов воодушевляют воинов.

Неприятельский строй между тем поредел, так как враги, понадеявшись на свое численное превосходство, послали запасные отряды брать римский лагерь. (5) Здесь их натиск не встретил больших препятствий; и пока они, больше думая о добыче, чем о сражении, тратили время впустую, римские триарии102, не сумевшие отразить первого нападения, отправили консулам донесение о положении дел, а сами, собравшись у консульской палатки, на свой страх возобновили сражение. (6) Консул Манлий возвратился к лагерю и, поставив отряды у всех ворот, преградил врагам путь к отступлению. Отчаяние пробудило в этрусках не отвагу даже, а бешенство. Мечась в поисках выхода, они сделали несколько бесплодных попыток прорваться, а потом кучка молодежи бросилась на самого консула, узнав его по доспехам. (7) Первые удары приняли на себя его спутники, но им не хватило сил для защиты: консул падает, смертельно раненный, и все разбегаются по сторонам. (8) Этруски воодушевляются; перепуганные римляне в ужасе бегут по лагерю; и не миновать бы самого худшего, если бы легаты, подхватив тело консула, не открыли одни ворота, освободив путь врагам. (9) Устремясь в эти ворота беспорядочной толпой, враги сталкиваются со вторым консулом, уже победоносным – и здесь их вновь бьют и гонят.

Победа была блистательная, но омраченная гибелью двух славных мужей. (10) Поэтому на решение сената о триумфе консул ответил, что если может войско без полководца справлять триумф, то в этой войне оно его заслужило, и он охотно даст свое позволение; но сам из-за смерти брата. Квинта Фабия, погрузившей в скорбь его дом, из-за утраты второго консула, наполовину осиротившей государство, не примет лаврового венка, неприличного ему в государственных и домашних печалях.

(11) Славнее любого отпразднованного был этот отвергнутый им триумф; так, отстраненная в свой час слава иногда возвращается сторицей. Дважды кряду затем совершил он похоронный обряд – над товарищем и над братом; тому и другому сказал он похвальное слово и, уступая им свою славу, прославился сам. (12) Не забыл он и о том, что задумывал в начале консульства: чтобы восстановить доверие плебеев, он распределил раненых воинов по патрицианским домам для лечения – Фабии приняли к себе очень многих, и нигде уход за ранеными не был лучше. С той поры Фабии были любимы народом, и только за их честность и благородство, спасительные для общего дела.

48. (1) И вот, стараниями как патрициев, так и плебеев консулом стал Цезон Фабий в паре с Титом Вергинием [479 г.]. Ни о войне, ни о наборе войска, ни о чем другом он не заботился столько, сколько о том, чтобы вслед открывшейся надежде на общее согласие поскорей примирить с патрициями плебеев. (2) Поэтому уже в начале года высказал Фабий мнение: покуда не объявился с земельным законом какой-нибудь трибун, самим сенаторам следовало бы его упредить, взяв это на себя, и по возможности поровну распределить между плебеями захваченную землю: ведь справедливо, чтобы ею владели те, кому досталась она потом и кровью. (3) Сенаторы пренебрегли предложением Цезона; иные даже посетовали, что в излишней погоне за славой расточился и изнемог его живой некогда ум. Никаких раздоров потом в городе не было. Латины тревожимы были набегами эквов. (4) Цезон, посланный туда с войском, вступил в земли эквов и стал их разорять. Эквы отошли в города и прятались за стенами. Поэтому никаких достопамятных сражений не было.

(5) Но в войне с вейянами опрометчивость второго консула привела к поражению и войско было бы погублено, не подоспей вовремя Цезон Фабий на помощь. С той поры не было с вейянами ни войны, ни мира – действия их были чем-то вроде разбоя: (6) завидев римские легионы, они прятались в город, а зная, что легионов нет, разоряли поля, как бы в насмешку оборачивая войну миром, а мир – войной. Так что нельзя было ни бросить все это дело, ни довести его до конца. Угрожали и другие войны: угроза исходила от вольсков и эквов, остававшихся спокойными, лишь пока свежа была горечь последнего поражения, или – на недалекое будущее – от всегда враждебных сабинян, а также от всей Этрурии. (7) Но враждебные Вейи досаждали скорей неотвязностью, нежели силою, чаще обидами, чем опасностью, поскольку все время требовали внимания и не позволяли заняться другим.

(8) Тогда род Фабиев явился в сенат. От лица всего рода консул сказал: «Известно вам, отцы-сенаторы, что война с вейянами требует сторожевого отряда скорей постоянного, чем большого. Пусть же другие войны будут вашей заботой, а вейских врагов предоставьте Фабиям. Мы порукою, что величие римского имени не потерпит ущерба. (9) Эта война будет нашей, как бы войной нашего рода, и мы намерены вести ее на собственный счет, от государства же не потребуется ни воинов, ни денег». Сенат отвечает им великой благодарностью. (10) Выйдя из курии, консул в сопровождении отряда Фабиев (они дожидались решения сената, стоя у дверей) отправился домой. Получив приказ на следующий день в оружии явиться к дому консула, они расходятся по домам.

49. (1) Молва расходится по всему Городу. Фабиев превозносят до небес: один род принял на себя бремя государства, вейская война передана в частные руки, частному оружию. (2) Будь в Городе еще два рода такой же силы – один взял бы на себя вольсков, другой – эквов, и римский народ мог бы подчинить все соседние, сам благоденствуя в безмятежном мире. На другой день Фабии берутся за оружие и сходятся, куда ведено. (3) Консул, выйдя из дому в военном плаще, видит род свой построенным для похода; став в середину, он приказывает выступать. Никогда еще ни одно войско, столь малое числом и столь громкое славой, при всеобщем восхищении не шествовало по Городу. (4) Триста шесть воинов, все патриции, все одного рода, из коих любого самый строгий сенат во всякое время мог бы назначить вождем, шли, грозя уничтожить народ вейян силами одного семейства. (5) Их сопровождала толпа103: тут были и свои – родственники и друзья, забывшие про обыкновенные надежды и страхи, помышлявшие лишь о великом; были и другие, взволнованные заботой об общем деле, охваченные сочувствием и восхищением. (6) Им желают сил, желают удач, чтоб не хуже начинания был исход; а на дальнейшее – и консульских должностей, и триумфов, и всех наград, всех почестей. (7) Когда проходили они мимо Капитолия, Крепости и других храмов, то всем богам, которых видел и вспоминал народ, всякий раз возносил он молитвы, чтобы счастлив был поход и удачен, чтобы вскорости вернулись все невредимыми в отчизну к родителям. (8) Тщетны были эти мольбы. Несчастливой104 улицей вышли они через правую арку Карментальских ворот из Города и дошли до реки Кремеры105. Это место показалось подходящим для постройки укрепления.

(9) Затем Луций Эмилий и Гай Сервилий стали консулами [478 г.]. И, пока действия ограничивались лишь разорением полей, Фабиев хватало не только для защиты своего укрепления, но и всех земель вдоль границы римлян и этрусков; охраняя свое, тревожа врагов, бродили они по обе стороны границы. (10) Потом в набегах был небольшой перерыв – вейяне, вызвав войско из Этрурии, осадили укрепление на Кремере, и римские легионы, приведенные консулом Луцием Эмилием, сошлись лицом к лицу с этрусками. Впрочем, у вейян почти не было времени развернуть войско: (11) еще среди первой сумятицы, пока они после данного знака выстраивали ряды и размещали запасные отряды, внезапно налетевшая сбоку конная ала106 римлян не дала им не только начать сражение, но даже и устоять на месте. (12) Отброшенные назад, к Красным Скалам107, где был у них лагерь, смиренно запросили они мира; а получив его, по прирожденному непостоянству стали о том жалеть еще до отвода римских войск с Кремеры.

50. (1) И вновь начались столкновения вейян с Фабиями – без подготовки, какой требовала бы настоящая война; и все же дело не ограничивалось разорением полей и внезапными нападениями на разорителей; несколько раз сражались и под знаменами в открытом бою. (2) И часто один только римский род одерживал победу над сильнейшим по тем временам этрусским городом. (3) Вейяне сначала огорчились и негодовали; но потом, рассудив по обстоятельствам, задумали заманить неустрашимого врага в ловушку и даже радовались тому, что от успехов дерзость Фабиев все росла. (4) Не однажды, когда выходили Фабии на добычу, навстречу им, как бы случайно, выпускали скот, селяне разбегались, оставляя свои поля, а вооруженные отряды, высланные для отпора, обращались в бегство, чаще в притворном, чем в действительном страхе.

(5) А Фабии уже настолько презирали врага, что поверили, будто он нигде и никогда не сможет их победить. Эта самонадеянность и довела их до того, что, увидев с Кремеры стадо, пасущееся далеко в поле, они к нему ринулись, хотя кое-где и можно было разглядеть вооруженных врагов. (6) И, когда Фабии, ничего не замечая, стремительно пронеслись мимо расставленных вокруг дороги засад и, рассыпавшись по полю, стали ловить разбежавшийся в переполохе скот, вдруг перед ними из засад появились враги. (7) Со всех сторон сперва поднялся пугающий крик, затем полетели дротики; сходясь отовсюду, этруски окружали Фабиев уже плотной толпой вооруженных, и, чем сильней был напор врагов, тем меньше оставалось места для кольцевой обороны (8) и делалось все заметней, как малочисленны Фабии и как много этрусков, теснивших их все умножающимися рядами. (9) Тогда, перестав отбиваться по всему кругу, обратились они в одну сторону. Действуя и оружием, и собственным телом, они, построившись клином, пробивают себе дорогу. (10) Путь их привел на высокий пологий холм. Здесь они сначала остановились; а затем, когда выгодное местоположение позволило им перевести дух и приободриться, даже отбили поднимавшихся к ним врагов. В столь удобном месте малый отряд стал было побеждать, но посланные в обход вейяне вышли на вершину холма. Превосходство опять было у врагов. (11) Фабии были все до одного перебиты, а их укрепление взято. Все сходятся на том, что погибло триста шесть человек и в живых остался только один почти взрослый отпрыск Фабиева рода108, чтобы впоследствии в обстоятельствах трудных для римского народа приносить ему величайшую пользу.

51. (1) Когда стало известно об этом несчастье, консулами были уже Гай Гораций и Тит Менений [477 г.]. Менений тотчас был послан против этрусков, гордых своей победой. (2) Но опять битва была неудачна: враги заняли Яникульский холм, и не миновать бы осады Городу, теснимому, помимо войны, и бесхлебьем (ведь по обе стороны Тибра стояли этруски), если бы не подоспел консул Гораций, вызванный из земли вольсков. Война настолько приблизилась к самым стенам Города, что сражаться пришлось сначала у храма Надежды109, где не осилил никто и еще раз – у Коллинских ворот. (3) Тут римляне получили – пусть незначительный – перевес, и это вселило в воинов прежнюю уверенность, укрепив их для будущих битв.

(4) Консулами сделались Авл Вергиний и Спурий Сервилий [476 г.]. Потерпевшие только что поражение, вейяне воздержались от битвы и начали разорять поля; с Яникульского холма, как из крепости, они нападали на все римские земли – ни скот, ни селяне нигде не были в безопасности. (5) Пойманы были враги точно так же, как сами раньше поймали Фабиев. Гонясь за выгнанным там и сям для приманки скотом, они угодили в засаду. Насколько их было больше, настолько кровопролитней была резня. (6) Злость и ярость от этой неудачи послужили причиной и началом еще худшего поражения. Переплыв ночью Тибр, они подступили к лагерю консула Сервилия. Отбитые, с большими потерями, кое-как возвратились они на Яникул. (7) Консул тотчас сам переходит Тибр и становится лагерем под Яникулом. Утром следующего дня он, ободренный вчерашней удачей и жаждавший битвы, а главное, побуждаемый нехваткою продовольствия к предприятиям хоть опасным, да более скорым, опрометчиво повел строй вверх по Яникулу на вражеский лагерь, но был отбит с еще большим позором, чем накануне враги, (8) и только прибытием второго консула он и войско его были спасены. (9) Оказавшись между двух консульских армий и обращая тыл то к одной, то к другой, этруски были полностью уничтожены. Так счастливая опрометчивость положила конец вейской войне.

52. (1) С установлением мира продовольствие в Городе стало даже дешевле прежнего: и потому, что было привезено зерно Кампании, и потому, что, когда исчезла угроза грядущего голода, каждый вытащил припрятанное на черный день. (2) От сытости в праздности люди вновь распустились и, когда не стало прежних зол внешних, затосковали по внутренним. (3) Трибуны стали возбуждать плебеев своим зельем – земельным законом, подстрекать их против сопротивляющихся сенаторов, не только против всех вообще, но и против отдельных лиц. Квинт Консидий и Тит Генуций, предложившие земельный закон, вызвали в суд Тита Менения. Ему вменяли в вину гибель укрепления на Кремере, когда он, будучи консулом, стоял лагерем неподалеку. (4) Это его погубило, хотя сенаторы старались ради него не меньше, чем когда-то ради Кориолана, и общее расположение к отцу его Агриппе тоже еще не позабылось. (5) Наказание, однако, трибуны умерили: хоть и требовали они смертной казни, приговорили его к выплате двух тысяч ассов110. Но и это обернулось смертным приговором. Он, как рассказывают, не перенес позора и горя, заболел и умер.

(6) Другой обвиняемый, Спурий Сервилий, как только истек срок его консульства, был – при консулах Гае Навтии и Публии Валерии [475 г.], уже в начале года, – вызван в суд трибунами Луцием Цедицием и Титом Стацием; но он в отличие от Менения встретил трибунское нападение не просьбами, своими или сенаторов, но твердой верой в свою невиновность и в свое влияние. (7) И ему вменяли в вину сражение с этрусками у Яникула. Но он, человек горячий, своей дерзостью отвел от себя опасность, как прежде – от государства: в резкой речи обличил он не только трибунов, но и всех плебеев, обвиняя их в осуждении и смерти Тита Менения, чьему отцу обязаны они тем, что, возвращенные некогда в Город, обрели для себя те законы, тех самых трибунов, благодаря которым теперь и свирепствуют111. (8) Помог Сервилию и товарищ его Вергиний – вызванный как свидетель, он поделился с ним своей славой; но наибольшую пользу ему принесло все-таки дело Менения – так переменилось общее настроение.

53. (1) Внутренние распри закончились; началась война с вейянами, к которым присоединились сабиняне. Консул Публий Валерий призвал вспомогательные отряды от латинов и герников и, посланный с войском к Вейям, тотчас напал на сабинский лагерь, расположенный перед стенами союзников, и навел такой страх, что, покуда враги пытались небольшими рассеянными вылазками сдержать напор римлян, он ворвался в лагерь через первые же атакованные им ворота, (2) а внутри была уже скорее резня, чем сражение. Смятение из лагеря перекидывается и в город; как если бы Вейи были взяты, – в таком страхе кидаются вейяне к оружию. Часть их идет на помощь сабинянам, другая нападает на римлян, полностью занятых вражеским лагерем. (3) Ненадолго римлян удалось привести в замешательство; но затем они, обратив в обе стороны свои знамена, выдерживают натиск, а конница, высланная консулом, рассеивает этрусков и обращает их в бегство. В течение часа два войска, два сильнейших и многолюднейших соседних народа были побеждены.

(4) Пока шла эта война под Вейями, вольски и эквы стали лагерем на латинской земле и разоряли поля. Но латины сами в союзе с герниками, без римской подмоги и предводительства, выбили их из лагеря, (5) отбив собственное добро и сверх того захватив большую добычу. Тем не менее из Рима против вольсков был послан консул Гней Навтий; в Риме, думаю, не понравилось, что без римского войска и предводителя воюют союзники собственными силами и разумением. (6) Каких только бед и обид не пришлось теперь вытерпеть вольскам, и все же римлянам не удалось принудить их драться в открытом бою.

54. (1) Затем были консулы Луций Фурий и Гай Манлий [474 г.]. Манлию по жребию достались Вейи. Войны здесь, однако, не было; по просьбе вейян заключено было сорокалетнее перемирие112; их обязали поставлять зерно и платить дань. (2) С установлением мира незамедлительно возобновились внутренние раздоры. Трибуны предложили земельный закон, и возбужденный этим простой народ бушевал. Консулы, не устрашенные ни осуждением Менения, ни опасностью для Сервилия, всеми силами сопротивлялись. По сложении ими полномочий народный трибун Гней Генуций тут же потребовал их к суду.

(3) Луций Эмилий и Опитер Вергиний вступили в консульство [473 г.]; впрочем, в некоторых летописях вместо Вергиния консулом значится Вописк Юлий. В этом году, на чье консульство он бы ни приходился, Фурий и Манлий, привлеченные к ответу перед народом, в скорбных одеждах обходят не столько плебеев, сколько младших сенаторов. (4) Убеждают, предупреждают, предостерегают от должностей, от участия в делах государства; говорят им, что консульские фаски, окаймленную тогу, курульное кресло следует почитать разве за погребальное великолепие, ведь украшенные этими знаками, как жертвенное животное лентами, консулы обречены на заклание. (5) А если для них все же так прельстительно консульство, то пусть поймут, что оно теперь в плену и под гнетом трибунской власти; консул, будто прислужник трибуна, все должен делать по его указке и приказанию; (6) если он только напомнит о себе, если уважит сенаторов, если подумает, будто в государстве есть еще что-нибудь, кроме плебеев, то пусть перед взором его будет изгнание Гнея Марция, осужденье и смерть Менения. (7) Возбужденные такими речами, сенаторы стали тогда совещаться не в курии, а частным образом, не доводя дела до сведения слишком многих. И поскольку решено было правдой или неправдой, но вырвать обвиняемых из-под суда, то самое крайнее мнение имело наибольший успех; нашелся и исполнитель отчаянного замысла. (8) Итак, в день суда сошедшиеся плебеи стояли на форуме в ожидании, сначала они удивлялись, почему не является трибун; (9) затем, когда задержка его стала уже подозрительной, сочли, что запуган он знатью, стали сетовать, что брошено и предано народное дело. Наконец из дома трибуна приходит известие, что он найден у себя мертвым113. Когда эта весть обошла собравшихся, они все разбежались кто куда, как войско рассеивается, потеряв вождя. Сильнейший страх напал на трибунов: гибель товарища показала им, что никакие законы о священной неприкосновенности им не защита. (10) А сенаторы не старались сдерживать радость; и настолько никто не тяготился виной, что даже непричастные желали казаться соучастниками и открыто шли разговоры о том, что трибунская власть должна быть укрощаема карой.

55. (1) Сразу после этой пагубнейшей победы был объявлен набор, и, поскольку трибуны были запутаны, консулы провели его беспрепятственно. (2) Плебеи меж тем больше гневались на молчанье трибунов, чем на могущество консулов, и говорили, что с их свободой покончено, что снова вернулись к старому. С Генуцием погибла и похоронена трибунская власть. Чтобы выстоять против сенаторов, нужно думать и действовать иначе, (3) а путь к этому только один: чтобы плебеи, лишенные всякой другой защиты, сами себя защищали. Двадцать четыре ликтора состоят при консулах, и сами они – плебеи; нет власти презреннее и бессильнее, были бы люди, способные ее презирать, а то каждый внушает себе, что она велика и страшна. (4) Такими речами они возбуждают друг друга, а между тем консулы послали ликтора к Волерону Публилию, плебею, который отказывался служить рядовым, потому что прежде был центурионом. (5) Волерон взывает к трибунам. Так как никто не пришел ему на помощь, консулы приказывают раздеть его и высечь. «Обращаюсь к народу,– говорит Волерон,– поскольку трибунам приятней смотреть, как секут римского гражданина, чем самим гибнуть в своей постели от ваших кинжалов!» Чем громче кричал он, тем ожесточеннее рвал с него ликтор одежду. (6) Тогда Волерон, который и сам был сильнее, да еще помогали ему заступники, оттолкнув ликтора, бросается в гущу толпы, где наиболее громок был крик негодующих, и оттуда уже кричит: «Взываю, молю народ о защите! (7) На помощь, граждане, на помощь, соратники, нечего ждать от трибунов, которым самим впору искать вашей помощи!» (8) В возбуждении люди готовятся будто к битве; стало ясно, что ждать можно чего угодно и никто ни во что не поставит ни общественное, ни частное право. (9) Когда консулы явились на форум встретить эту страшную бурю, они убедились сразу, что без силы величие беззащитно. Ликторы были избиты, фаски сломаны, а консулы с форума были загнаны в курию и не знали, как воспользуется Волерон своею победой. (10) Когда волнение улеглось, они созвали сенат, стали сетовать на причиненные им обиды, на насилие простонародья, на дерзость Волерона. (11) Но над множеством раздраженных голосов взяло верх мнение старших сенаторов, которые не захотели сталкивать гнев сенаторов с безрассудством плебеев.

56. (1) Отдав свое расположение Волерону, плебеи на ближайших выборах избрали его народным трибуном – в тот год [472 г.], когда консулами были Луций Пинарий и Публий Фурий. (2) Все полагали, что Волерон воспользуется трибунским званием для преследования прошлогодних консулов; но он, поставив общее дело выше личной обиды, ни словом не задев консулов, предложил народу закон о том, чтобы плебейские должностные лица избирались в собраниях по трибам. (3) В безобидном на первый взгляд предложении речь шла о предмете отнюдь не малозначительном; но о том, чтобы отобрать у патрициев возможность через посредство своих клиентов добиваться избирать угодных себе трибунов. (4) Этой мере, столь желательной для плебеев, всеми силами сопротивлялись сенаторы, и, хотя ни консулам, ни знатнейшим людям не удалось своим влиянием добиться того, чтобы кто-нибудь из трибунов выступил против (а это была единственная возможность провалить предложение), тем не менее дело это, по самой своей значительности чреватое спорами, растянулось на целый год. (5) Плебеи вновь избирают трибуном Волерона; сенаторы, полагая, что дело дойдет до решительного столкновения, избирают консулом Аппия Клавдия, сына Аппия, ненавистного и неугодного плебеям уже памятью о стычках с его отцом. В товарищи ему дают Тита Квинкция.

(6) С самого начала года [471 г.] речь прежде всего пошла о новом законе. Но теперь поборником закона, предложенного Волероном, был и товарищ его Леторий, только что взявшийся за это дело; он был еще решительнее. (7) Горячности добавляла ему громкая слава, обретенная на войне, ибо вряд ли был в то время более храбрый воин. И если Волерон не говорил ни о чем, кроме закона, воздерживаясь от порицания консулов, то Леторий выступил с обвинением Аппия и его семейства, надменнейшего и жесточайшего к простому народу: не консула, (8) утверждал он, избрали сенаторы, а палача, чтобы терзать и мучить плебеев. Грубый язык военного человека был недостаточен для его свободолюбивого духа. (9) И вот, когда не хватило ему слов, он сказал: «Не так складно я говорю, квириты, как держусь сказанного; будьте здесь завтра. Я либо погибну на ваших глазах, либо проведу закон».

(10) На следующий день трибуны занимают освященное место114. Консулы и знать приходят в собрание, чтобы помешать принятию закона. Леторий приказывает удалить всех, кроме участников голосования. (11) Знатные юноши стояли перед посыльными, не двигаясь с места. Тогда Леторий приказывает схватить кого-нибудь из них. Консул Аппий возражает; право трибунов, говорит он, распространяется лишь на плебеев, (12) это должность не общенародная, но только плебейская; даже и сам он, по обычаям предков, не мог бы своей властью разгонять народ, ведь говорится так: «Если вам угодно, удалитесь, квириты». Такими пренебрежительными рассуждениями о праве он легко выводит Летория из себя. (13) Кипя негодованием, направляет трибун к консулу посыльного, консул – к трибуну ликтора, выкрикивая, что трибун – частный человек, нет у него власти, нет должности; (14) не миновать бы насилия, если бы все собрание не восстало яростно за трибуна против консула, а взволнованная толпа не сбежалась на форум со всего города. Но Аппий, невзирая на эту бурю, упорно стоял на своем; (15) столкновение готово было обернуться кровопролитием, если бы не второй консул – Квинкций; он поручил консулярам115 силой, если иначе нельзя, увести товарища с форума, он смягчил мольбами разбушевавшийся простой народ, он уговорил трибунов распустить собрание: (16) пусть уляжется раздражение – время не лишит их силы, но прибавит к ней разумение, и отцы подчинятся народу, и консул – отцам.

57. (1) Трудно было Квинкцию утихомирить плебеев, еще труднее сенаторам – второго консула. (2) Когда наконец народное собрание было распущено, консулы созвали сенат. Там страх и гнев заставляли говорить разное, но, по мере того как в ходе долгого заседания порыв уступал место обсуждению, сенаторы отвращались от вооруженной борьбы и наконец уже благодарили Квинкция за то, что его стараниями успокоена была распря. (3) Аппия уговаривали, чтобы он искал такого величия консульской власти, какое совместимо с согласием среди граждан: а пока трибуны и консулы тянут каждый в свою сторону, никакой средней силы не остается, разъято и растерзано оказывается государство – думают больше о том, в чьих оно будет руках, чем о том, чтобы сохранить его в целости. (4) Аппий, напротив, призывал богов и людей в свидетели того, что государство предано и покинуто из трусости, что не сенату недостает консула, а консулу – сената; законы принимаются более тягостные, чем были приняты на Священной горе. Однако, побежденный единодушием сенаторов, он умолк. Закон прошел спокойно.

58. (1) Впервые тогда трибуны избраны были на собрании по трибам; (2) число их увеличилось, к прежним двум прибавили еще троих – так пишет Пизон и перечисляет их имена: Гней Сикций, Луций Нумиторий, Марк Дуиллий, Спурий Ицилий, Луций Мецилий.

(3) Среди этих городских беспорядков началась война с вольсками и эквами. Они захватили поля, чтобы на случай нового ухода плебеев было к их услугам прибежище, когда же у римлян все обошлось, отодвинули лагерь. (4) Аппий Клавдий послан был против вольсков, Квинкцию достались эквы. В походе Аппий был так же крут, как и дома, чувствуя себя вольнее без трибунских ограничений. (5) Ненавидел плебеев он еще больше, чем его отец. Как? Они его пересилили? И это при нем, при единственном консуле, избранном наперекор трибунской власти, принят был тот закон, которому предыдущие консулы успешно противостояли с меньшей тратой сил и при меньших упованиях сенаторов? (6) Гнев и негодование побуждали его жестокую душу мучить войско своею свирепой властью. Но никакой силой не мог он его смирить, так впиталась в души вражда. (7) Все выполнялось лениво, небрежно, нехотя, с упрямством; не действовали ни стыд, ни страх. Если приказывал он ускорить шаг, нарочно шагали медленнее; если являлся он поощрить работы, все ослабляли проявленное без него усердие; (8) он приходил – от него отворачивались; он мимо шел – тихо проклинали, так что временами это волновало даже его не побежденный ненавистью плебеев дух. (9) Исчерпав наконец свою суровость, он уже ничего не приказывал воинам, говорил, что войско развращено центурионами, и порой, насмехаясь, звал их народными трибунами и Волеронами.

59. (1) Обо всем этом вольски знали и тем пуще грозили, надеясь, что римское войско столь же будет враждебно к Аппию, сколь было – к консулу Фабию. (2) Аппия ненавидели даже больше, чем Фабия: воины не только не хотели победить, как то было при Фабии, но желали быть побежденными. Выведенные для сражения, они в постыдном бегстве бросились назад в лагерь и остановились не раньше, чем увидели знамена вольсков перед самым своим укреплением и позорное избиение своего тыла. (3) Это заставило их собрать силы к бою, так что враг, почти уже победитель, был отброшен от вала; и все-таки было достаточно ясно, что римские воины не желают лишь отдавать лагерь, а в остальном рады были своему поражению и позору. (4) Этим не сломлен был неукротимый дух Аппия; он хотел крутых мер: объявил о сходке, но к нему сбежались трибуны116 и легаты, советуя не испытывать свою власть, вся сила которой в добровольности послушания. (5) Воины не скрывают, что на собрании, говорили ему, всюду только и слышишь о том, что пора уходить из вольской земли. (6) Победоносный враг только что уже был у самых ворот и вала; не какие-то там подозрения, явный образ бедствия – перед глазами.

Консул не спорил, ведь уступка только отсрочивала наказание, и отменил сходку. Выступление он назначил на следующий день и с первыми лучами солнца дал трубный сигнал. (7) Как только войско было выведено из лагеря, вольски, будто поднятые теми же трубами, напали на него с тыла. Смятение, прокатившись от последних до передних рядов, смешало и ряды, и знамена, так что нельзя было ни слышать приказаний, ни строиться к бою. Никто не думал ни о чем, кроме бегства. (8) Врассыпную, через груды тел и оружия бежали римляне и остановились не раньше, чем враг прекратил преследование. (9) Консул, следовавший за своими, тщетно их призывая, собрал наконец разбежавшихся и расположился лагерем в невраждебной земле. Здесь, созвавши сходку, он справедливо обвинил войско в предательстве, в непослушании, в бегстве из-под знамен; (10) у каждого спрашивал он, где знамя его, где оружие. Воинов без оружия и знаменосцев, потерявших знамена, а также центурионов и поставленных на двойное довольствие117, оставивших строй, (11) он приказал высечь розгами и казнить топором; из прочих по жребию каждый десятый был отобран для казни118.

60. (1) Напротив, в походе на эквов консул и воины соперничали в предупредительности и уступчивости. Квинкций и от природы был мягче, и злополучная суровость товарища еще более склоняла его следовать врожденному нраву. (2) Не дерзая сопротивляться такому согласию вождя и войска, эквы терпеливо сносили опустошения в своих полях: ни в какой из предыдущих войн римлянам не доставалась добыча со столь обширных земель. (3) Вся она была отдана воинам, да еще с похвалами, которые радуют воинов не меньше, чем вознаграждение. Не только к вождю, но благодаря вождю и ко всем отцам войско сделалось благосклоннее. Воины говорили, что сенат дал им родителя, а другому войску – господина.

(4) При переменном военном счастье, среди жестоких раздоров дома и в войске прошел год, примечательный прежде всего выборами по трибам. Эти выборы были важней как победа в начатой борьбе, чем как полезное достижение, (5) ибо отстранение сенаторов от совещаний больше повредило значению собраний, чем добавило сил плебеям или отняло у патрициев119.

61. (1) Еще беспокойнее был следующий год [470 г.] – в консульство Луция Валерия и Тита Эмилия – как из-за межсословной борьбы вокруг земельного закона, так и из-за суда над Аппием Клавдием. (2) Ярый противник этого закона, отстаивавший, будто третий консул, дело всех владельцев общественного поля120, он был привлечен к суду Марком Дуиллием и Гнеем Сикцием. (3) Никогда еще перед судом народа не представал человек, столь ненавистный плебеям, накопившим так много гнева и против него, и против его отца. (4) Сенаторы тоже недаром старались ради него больше, чем ради любого другого: поборник сената, блюститель его величия, его оплот против всех трибунских и плебейских смут, хоть порой и не знавший меры в борьбе, выдавался разъяренным плебеям.

(5) Один только из сенаторов, сам Аппий Клавдий, ни во что не ставил ни трибунов, ни плебеев, ни суд над собою. Ни угрозы плебеев, ни мольбы сената не могли принудить его ни к скорбной одежде, ни к смиренным просьбам, ни даже к тому, чтобы он хоть слегка умерил или сгладил свою обычную резкость речи при защите перед народом. (6) То же выражение лица, та же непреклонность взора, тот же дух в словах – так что многие плебеи не меньше боялись Аппия-подсудимого, чем прежде Аппия-консула. (7) Одну лишь речь произнес он – и, как всегда, с привычным ему обвинительным пылом; этой верностью себе настолько он поразил и трибунов, и всех плебеев, что они сами, по собственной воле, отсрочили день суда, а затем позволили затянуть дело. (8) Не столь уж долго все это продлилось, но, прежде чем наступил назначенный день, заболел Аппий и умер121. (9) Похвальное ему слово народные трибуны попытались было запретить, но простой народ не захотел, чтобы без этой установленной почести совершен был погребальный обряд над таким мужем: похвалы мертвому выслушал он так же благосклонно, как выслушивал обвинения живому, и толпой сопровождал похоронное шествие.

62. (1) В тот же год консул Валерий с войском выступил против эквов и, поскольку не мог выманить врагов на бой, приступил к осаде их лагеря. Помешала ему страшная буря, градом и громом навалившаяся с неба. (2) Это было тем удивительнее, что при сигнале к отступлению возвратилась спокойная ясная погода, так что богобоязненность не допустила второй раз подступиться к лагерю, как будто охраняемому какой-то божественной силой. Вся ярость войны обратилась на разорение полей.

(3) Другой консул – Эмилий двинулся войной на сабинян, но и там враг скрывался за стенами, и поэтому были только опустошены поля. (4) Когда выжжены были не только усадьбы, но даже и поселения, раздраженные сабиняне выступили навстречу грабителям, однако после нерешительного сражения отступили и на следующий день перенесли лагерь в более защищенное место. (5) Это консул счел достаточным, чтобы оставить врага как побежденного и уйти, так и не начав настоящей войны.

63. (1) Во время этих войн, сопровождавшихся внутренними раздорами, консулами стали Тит Нумидий Приск и Авл Вергиний [469 г.]. (2) Было ясно, что плебеи не допустят дальнейшего промедления с земельным законом и готовятся действовать силой, но тут по дыму горящих усадеб и бегству селян узнали о приходе вольсков. Это сдержало назревший и едва не начавшийся мятеж. (3) Консулы, незамедлительно посланные сенатом, вывели из города на войну молодежь, без нее остальные плебеи стали спокойнее. (4) А враги, всего лишь понапрасну встревожив римлян, поспешно ушли. (5) Нумиций двинулся против вольсков на Антий, а Вергиний выступил против эквов. Там, попавши в засаду, он чуть было не потерпел тяжелое поражение, но доблесть воинов спасла дело, едва не загубленное беспечностью консула. (6) Лучше велась война против вольсков: разбитый в первом сражении, неприятель бежал в город Антий, очень богатый по тем временам. Консул не решился взять его приступом, он взял у антийпев Ценон122, город поменьше и отнюдь не такой богатый. (7) Пока римское войско было занято эквами и вольсками, сабиняне, разоряя поля, дошли до самых ворот Города. Но через несколько дней они, когда оба консула в гневе вторглись в их землю, понесли больше потерь, чем причинили.

64. (1) В конце года ненадолго установился мир, но он, как всегда, нарушался борьбою патрициев и плебеев. (2) Возмутившиеся плебеи не захотели участвовать в консульских выборах; сенаторы и их клиенты123 избрали консулами Тита Квинкция и Квинта Сервилия. Год их консульства [468 г.] был похож на предшествующий: начался он раздорами, потом внешняя война принесла спокойствие. (3) Сабиняне быстро пересекли крустуминские поля, с огнем и мечом объявились у реки Аниен. Они были отброшены почти что от Коллинских ворот и городских стен, однако успели угнать добычею много людей и скота. (4) Их преследовал консул Сервилий с войском, и хотя настичь неприятеля в открытом поле он не сумел, но так разорил его землю, что не оставил ничего не затронутого войною, а захваченную врагами добычу вернул сторицей.

(5) И в земле вольсков дело велось превосходно стараниями полководца и воинов. Прежде всего сразились под знаменами в открытом поле, с огромными потерями у обеих сторон. (6) И римляне, по своей малочисленности тяжелее чувствуя эти потери, отступили бы, если бы консул спасительной ложью не подбодрил войско, восклицая, что на другом крыле враг обращен в бегство. Воины ударили на неприятеля и, поверив, что побеждают, победили. (7) Консул, опасаясь излишним напором возобновить сражение, дал сигнал к отбою. (8) Несколько дней длилась передышка как бы по молчаливому соглашению сторон; за это время в лагерь вольсков и эквов собираются большие силы от всех их племен, у них нет сомнений, что римляне, если только узнают об этом, ночью снимутся с места. (9) Поэтому за полночь124 они сами подошли к римскому лагерю. (10) Уняв сумятицу, вызванную внезапной тревогой, Квинкций приказал воинам спокойно оставаться в палатках и вывел в сторожевое охранение когорту герников, затем велел посадить трубачей и горнистов на коней: пусть трубят перед валом и до света держат врага в тревоге. (11) Остаток ночи прошел в лагере так спокойно, что римляне могли даже спать. А вольсков держал в напряженном ожидании нападения вид вооруженных пехотинцев, принятых ими за многочисленных римлян, и топот и ржание коней, растревоженных неумелыми седоками и трубными звуками, будоражащими слух.

65. (1) Когда рассвело, римляне, свежие и ободренные сном, были выведены в строй и первым же ударом сокрушили вольсков, обессиленных бдением настороже. (2) Однако враги скорей отступили, чем были отброшены, потому что в тылу у них были холмы, куда они, прикрываемые передовыми, и отошли без потерь. Дойдя до подъема в гору, консул остановил войско. Воины, едва сдерживаемые, шумно требовали идти на побитых. (3) Еще неукротимее были всадники: окружив полководца, они громко кричали, что пойдут впереди знамен. Пока консул, веря в надежность воинов, но не местности, медлит, они кричат, что идут уже, и подтверждают слова делом: воткнув в землю копья, чтобы легче взбираться, устремляются вверх. (4) Вольски, истратившие свои дротики при первом нападении римлян, кидают в них камни, подбираемые из-под ног, чтобы градом ударов столкнуть вниз уже смешавшихся. Так почти подавлено было левое крыло римлян, и они уже отступали, когда консул, ругая их и за опрометчивость, и за малодушие, пробудил в них стыд и прогнал страх. (5) Сначала они, ободрившись, остановились, затем, укрепясь на захваченном месте, сами отважились наступать и вновь двинулись с боевыми криками; напрягшись в последнем усилии, делают они новый рывок и преодолевают трудный подъем. (6) Уже почти выбрались они на хребет, когда враги обратили тыл. Быстро несясь, преследователи почти вместе с бегущими врываются в лагерь. В общем смятении лагерь был взят. Те из вольсков, которые смогли убежать, устремились в Антий. (7) К Антию приведено было и римское войско. После нескольких дней осады город сдался – и не из-за нового натиска осаждающих, но потому, что враги уже после неудачной битвы и потери лагеря пали духом.

1. (1) После захвата Антия1 консулами стали Тит Эмилий и Квинт Фабий [467 г.]. Это был единственный уцелевший из истребленного при Кремере рода Фабиев. (2) Эмилий уже при первом своем консульстве ратовал за наделение плебеев землею, а теперь, когда он сделался консулом во второй раз, укрепились в своих надеждах и те, кто домогался принятия закона о разделе земли, и трибуны взялись за дело в уверенности, что с помощью консула сумеют добиться того, чему обыкновенно консулы и противились; консул не отступал от своего замысла. (3) Землевладельцы и значительная часть сенаторов роптали, что глава государства, усвоив замашки трибунов, выказывает-де щедрость к народу за чужой счет, и всю свою ненависть обратили с трибунов на консула. Предстояла жестокая борьба, не найди Фабий решения, не ущемляющего ни одной из сторон: (4) в прошлом году под верховным руководством Тита Квинкция у вольсков отняли много земли, (5) и можно было вывести поселение в удобно расположенный приморский город Антий, дабы плебеи получили свои наделы, землевладельцы не роптали, а в государстве бы воцарилось согласие2. Так и решили. (6) Триумвирами для раздачи наделов Фабий поставил Тита Квинкция, Авла Вергиния и Публия Фурия. (7) Все, кто хотел получить землю, должны были объявить об этом. Но, как водится, сама возможность сразу отбила охоту и желающих оказалось так мало, что в число поселенцев пришлось включить вольсков3; большинство же пожелало получить наделы не где-нибудь, а в Риме. (8) Эквы запросили мира у Квинта Фабия, который пришел к ним с войском, но сами же и нарушили его внезапной вылазкой в земли латинов.

2. (1) На следующий год [466 г.] Квинт Сервилий – он стал консулом вместе с Спурием Постумием – был послан против эквов, но из-за болезней в войске не начал военных действий, а простоял лагерем во владениях латинов. (2) Война затянулась на третий год, когда консулами стали Квинт Фабий и Тит Квинкций [465 г.]. Фабий был вне порядка4 назначен полководцем, так как именно он, одержав однажды победу над эквами, дал им мир. (3) Он выступил, нисколько не сомневаясь в том, что один звук его имени утихомирит эквов, и велел послам объявить в собрании этого народа, что-де консул Квинт Фабий, вернувшийся от эквов в Рим с миром, идет к ним из Рима с войной, взявши оружие в ту же руку, которую прежде протягивал им для примирения. (4) Нынче боги будут свидетелями против того, кто вероломно нарушил клятвы, а вскоре и отомстят за это. Сам он, однако же, и теперь еще предпочитает, чтоб эквы раскаялись по собственной воле и не пали жертвой войны. (5) Если они раскаются, он-де обеспечит их безопасность, ведь его доброта им известна; если же они хотят остаться клятвопреступниками, то войну им придется вести не столько с неприятелем, сколько с разгневанными богами. (6) Слова эти никого ни в чем не убедили, и послов чуть было не растерзали, а на Альгид5 против римлян было двинуто войско. (7) Когда об этом стало известно в Риме, другой консул был вынужден оставить город, причем скорее вследствие оскорбления, чем подлинной угрозы. Итак, два консульских войска в боевом порядке пошли на врага, чтобы немедленно завязать сражение. (8) Но, так как день уже был на исходе, кто-то из вражеского стана прокричал: (9) «Это не война, а хвастовство, римляне, кто ж на ночь глядя готовится к бою! Для предстоящей битвы нам нужен целый день. Возвращайтесь завтра на рассвете, и мы сразимся, не бойтесь!»

(10) Разозленные этими словами, римляне отошли в лагерь, и ночь показалась им долгой отсрочкой сражения. Но все-таки они выспались и подкрепились и, когда на следующий день рассвело, уже были готовы к бою; вскоре явились и эквы. (11) Обе стороны сражались с ожесточением, римляне – потому, что были исполнены ненависти и гнева, а эквы были готовы на все, потому что осознали навлеченную на себя собственным проступком угрозу и отчаялись снова войти в доверие к римлянам. (12) Однако они не устояли перед натиском римлян и, разбитые, убрались в свои владения, нисколько не склонившись к примирению, а необузданная толпа даже набросилась на полководцев за то, что те вели сражение боевым порядком, в котором римляне были искуснее; (13) эквы же сильны в опустошительных набегах и лучше ведут войну множеством мелких отрядов, чем одним большим и сплоченным войском.

3. (1) И тогда, оставив в лагере прикрытие, эквы вторглись в римские владения и этим вызвали столь великое смятение, что даже Город был охвачен страхом. (2) Неожиданность нападения усугубляла этот страх, ведь всего менее можно было опасаться, что побежденный и почти осажденный в лагере неприятель станет думать о набеге, и вот трусливые поселяне, со страху преувеличивая опасность, (3) прибежали в Город с воплями, что-де не маленькие отряды занимаются грабежом и разбоем, но легионы неприятельских воинов неудержимым потоком несутся на Рим. (4) Те, кто услышал от них эти небылицы, пересказывали потом другим еще большую нелепицу. Суматохи и криков «К оружию!» было не меньше, чем в захваченном городе – страха. (5) По счастью, в Рим с Альгида вернулся консул Квинкций, что и послужило лекарством против страха: подавив волнения и обвинив римлян в том, что те боятся побежденного врага, он расставил у ворот караулы. (6) Затем Квинкций созвал сенат, с его одобрения приостановил рассмотрение судебных дел6, оставил Рим на попечение Квинта Сервилия и выступил на защиту римских границ, но неприятеля не нашел. (7) У другого консула дела шли превосходно: зная, где покажется отягощенный добычей и из-за этого потерявший боевой порядок неприятель, он атаковал эквов, которых погубил их собственный разбой. (8) Немногие враги избежали засады, а добыча была отнята у них целиком. Восстановив рассмотрение судебных дел – на четыре дня оно было приостановлено, – консул Квинкций возвратился в город.

(9) Проведя перепись7, Квинкций принес очистительную жертву. Говорят, по всеобщей переписи, насчитывались сто четыре тысячи семьсот четырнадцать граждан, не считая вдов и сирот. У эквов же не произошло ничего достойного упоминания: (10) они укрылись в городах, позволив жечь и опустошать свои владения. Пройдя вдоль и поперек вражеские земли со своим грозным войском, готовым опустошить все вокруг, консул возвратился в Рим, стяжав и славу, и добычу.

4. (1) Затем консулами стали Авл Постумий Альб и Спурий Фурий Фуз [464 г.]. Некоторые вместо Фурия писали Фузий; говорю это, чтоб кто-нибудь не подумал, что речь идет о другом человеке, а не о другом написании его имени. (2) Очевидно было, что одному из консулов придется вести войну с эквами. Вот почему эквы запросили помощи у эцетрийских вольсков; таковая была охотно предоставлена – оба народа соперничали в постоянной ненависти к римлянам, – и подготовка к войне пошла полным ходом. (3) Герники заметили и донесли римлянам о том, что эцетрийцы перешли на сторону эквов. Под подозрением было и поселение Антий, ведь по взятии города многие его граждане перебрались к эквам; во время войны с эквами эти солдаты дрались свирепее всех. (4) Когда наконец эквы были разбиты и укрылись в крепостях, то сражавшиеся на их стороне воротились в Антий и сумели отколоть от римлян и без того уже неверных поселенцев. (5) Сенату донесли о готовящемся отпадении, и, пока еще решение не вполне созрело, консулам поручили вызвать в Рим вождей этого поселения и расспросить, в чем там дело. (6) И, хотя те явились без промедления и были представлены консулами сенату, они давали такие ответы на заданные вопросы, что отправились восвояси под еще большим подозрением, чем до прибытия в Рим.

(7) Отныне не было сомнений в том, что предстояла война. Спурий Фурий, которому выпало быть военным консулом, выступил против эквов, вторгшихся во владения герников для грабежа; и, хотя он не представлял себе численности врагов, которые никогда не показывались все вместе, опрометчиво ввел в бой войско, уступавшее противнику в силе. (8) Получив отпор при первом же нападении, оно воротилось в лагерь. Но положение не стало от этого менее опасным, потому что на следующую ночь и на другой день лагерь осадила и пошла на приступ такая сила, что невозможно было даже отправить в Рим гонца. (9) О проигранном сражении и об осаде, в которую попал с войском консул, сообщили герники, до того напугав этим известием сенаторов, что те поручили консулу Постумию следить, чтобы государство не потерпело ущерба, а сенатские постановления в таких выражениях принимались лишь в обстановке, чреватой исключительной опасностью8. (10) Самого консула сочли необходимым оставить в Риме для проведения набора всех, кто только способен носить оружие, а вместо него отправить в лагерь подкрепление союзников под началом Тита Квинкция. (11) Латинам, герникам и поселенцам Антия было приказано составить войско из солдат непредвиденного набора – так называлось тогда срочно собранное подкрепление.

5. (1) Превосходящие силы неприятеля действовали в те дни повсюду, нанося одновременные удары с разных сторон в надежде измотать римлян, у которых не было сил обеспечить круговую оборону. (2) Одновременно с осадою лагеря часть неприятельского войска была послана опустошать римские владения, а если повезет, попытаться захватить и Город. (3) Оборонять Рим должен был Луций Валерий, тогда как консула Постумия послали для пресечения грабежей в стране. (4) Ничто не осталось без внимания, позаботились обо всем: в Городе расставлена стража, у ворот – караулы, вдоль стен – дозорные, и перед лицом столь тревожных обстоятельств на несколько дней приостановлено было судопроизводство.

(5) Тем временем в лагере консул Фурий, поначалу легко выдерживавший осаду, сделал вылазку через задние ворота и, хотя мог преследовать утратившего бдительность неприятеля, замешкался в страхе, как бы по лагерю не ударили с другой какой-нибудь стороны. (6) Но брат консула – легат Фурий9 – вырвался слишком далеко и в упоеньи боя не заметил, что свои отступают, а неприятель заходит с тыла. Отрезанный от своих, он тщетно пытался проложить себе дорогу в лагерь и пал в ожесточенной рубке; консул же, узнав о том, что брат его окружен, вновь устремился в бой, но выказал больше безрассудства, чем осторожности, (7) затесавшись в самую гущу сражавшихся, он был тяжело ранен и едва спасен теми, кто стоял рядом. (8) Гибель легата и рана консула поколебали боевой дух римлян и еще больше раззадорили врагов: их теперь не могло остановить никакое сопротивление, тогда как запертые в лагере римляне оборонялись, не надеясь больше на свои силы, и дело уже шло к гибельному исходу, не подоспей Тит Квинкций с чужеземным подкреплением – войском латинов и герников. (9) Он подошел к эквам с тыла, когда те уже нацелились взять лагерь, в неистовстве потрясая отрезанной головой легата, но тут по данному издали знаку из лагеря была предпринята вылазка, и значительная часть вражеского войска попала в окружение. (10) В римских владениях бой был слабей, зато отступление эквов – беспорядочней: Постумий, расставивший отряды в нескольких удобных для нападения местах, ударил на эквов, когда те разделились, угоняя свою добычу. Рассыпавшееся воинство стало быстро отступать, но наткнулось на Квинкция, уже одержавшего победу и возвращавшегося вместе с раненым консулом. (11) Тут уж войско консула, отлично проведя бой, отомстило за его рану, за гибель когорт и легата. Обе стороны понесли в те дни большие потери. (12) За давностью событий трудно с уверенностью назвать точное число сражавшихся и убитых, однако Валерий Антиат решается подвести такие итоги: (13) в стране герников пало пять тысяч восемьсот римлян, Авл Постумий убил две тысячи четыреста эквов из тех, кто опустошал владения римлян, те же, кто уже уходил с добычей и наткнулся на Квинкция, понесли еще больший урон: из них истреблены были четыре тысячи, а если верить Антиату и быть точным до конца – то четыре тысячи двести тридцать человек10.

(14) По возвращении войска в Риме возобновилось судопроизводство. На небе было видение – множество пылающих огней; и другие пугающие явления можно было либо наблюдать воочию, либо рисовать со страху в собственном воображении. Чтобы прогнать страхи, было назначено трехдневное празднество, когда толпы мужчин и женщин наполняли храмы, моля богов о мире11. (15) Войска латинов и герников были отпущены домой с благодарностью от сената за безупречную службу. А тысяча антийских воинов, опоздавших с помощью – они явились, когда сражение уже кончилось, – были отосланы домой, можно сказать, опозоренными.

6. (1) Затем состоялись выборы; консулами стали Луций Эбуций и Публий Сервилий [463 г.]. Они вступили в должность в секстильские календы, с которых тогда начинался год12. (2) Время было тяжелое: как раз в тот год на Город и окрестности напал мор, поразивший равно и людей, и скот13; мор усиливался оттого, что из страха перед опустошительными набегами поселяне и их стада были размещены в городе. (3) При таком скоплении всякого рода живых существ горожане испытывали мучения из-за непривычной вони, поселяне – из-за того, что ютились в тесных помещениях, где духота не давала заснуть, а уход за больными и просто общение с ними распространяли заразу. (4) И вдруг в Город, едва сносивший эту гибельную напасть, явились послы от герников, сообщавшие о том, что вольски и эквы расположились в их землях лагерем, откуда все войско совершало опустошительные набеги на владения герников. (5) И не только сама малочисленность сената показала послам от союзников, что силы римского государства подорваны мором, но также и переданный им удручающий ответ, что пусть, мол, герники с латинами защищаются самостоятельно: из-за внезапного гнева богов болезнь опустошает Рим, но, если беда хоть немного отступит, римляне, как и в прошлом году и как всегда, окажут союзникам помощь. (6) Союзники возвратились домой с горестной вестью – куда горестней, чем та, с которой они отбывали: еще бы, ведь им самим теперь нужно было выстоять в войне, в которой и с римской поддержкой они едва б устояли. (7) Неприятель, однако, недолго оставался у герников и ринулся оттуда во владения римлян, разоренные и без бедствий войны. Не встретив на своем пути даже безоружных – ведь продвигались они не только по незащищенной, но и по запустевшей местности, – неприятели достигли третьего камня на Габийской дороге.

(8) Римский консул Эбуций умер, а в его сотоварище Сервилии жизнь еле теплилась, не оставляя надежд на выздоровление. Болезнь поразила большинство знатных людей, большую часть сенаторов и почти всех, кто по возрасту подлежал призыву на военную службу, так что не только для походов, столь необходимых при нынешних обстоятельствах, но даже для караульной службы сил не хватало. (9) Стражу несли сами сенаторы, насколько позволяли им возраст и здоровье, а обходом сторожевых постов занимались плебейские эдилы14: к ним теперь перешли и верховная власть, и консульское величие.

7. (1) В этом всеобщем запустении обезглавленному и обессиленному Городу пришли на помощь боги и покровительница Рима – Фортуна, внушившая эквам и вольскам мысль заняться не войной, а разбоем. (2) Они сочли безнадежным делом не то что взять, но даже приблизиться к стенам Рима, и, еще издалека завидев крыши Города на холмах, отказались от этого намерения, (3) а по всему лагерю прокатился ропот, что-де не стоит попусту тратить время в этой опустошенной и брошенной стране, среди падали и трупов, тогда как можно двинуться в безопасные места, например в богатые добычей окрестности Тускула; и вот, внезапно снявшись с места, они прошли стороной, пересекли лабиканские земли и взошли на Тускуланские холмы. Здесь и разразились со всей силою бедствия войны. (4) Тем временем герники и латины, движимые состраданием и стыдясь не выступить против общего врага, рьяно наступавшего на Рим, и не послать осажденным союзникам никакого подкрепления, соединив свои войска, двинулись на помощь римлянам. (5) Не обнаружив там неприятеля, они стали его выслеживать и встретили, когда тот уже спускался с Тускуланских холмов в Альбанскую долину. Сраженье было неравным, и верность союзников не принесла успеха.

(6) В Риме от болезни умерло не меньше людей, чем погибло у союзников на поле боя. Умер и другой консул, умерли прочие славные мужи, авгуры Маний Валерий и Тит Вергиний Рутил, верховный курион15 Сервий Сульпиций; в полной мере всю свою силу показала болезнь среди простого люда. (7) Не надеясь на человеческие силы, сенат велел народу дать обеты богам: всем было приказано, взяв жен и детей, идти и молить богов, чтоб смилостивились. (8) То, к чему каждого понуждала своя беда, теперь почиталось общественным долгом, и храмы заполнились людьми. Повсюду распростертые ниц матроны мели волосами храмы, прося небожителей утолить свой гнев и положить конец чуме.

8. (1) Мало-помалу – по милости ли богов или потому, что миновало самое трудное время года, – те, кто перенес болезнь, стали поправляться. Снова предметом общей заботы сделались дела государства, а после нескольких (2) периодов междуцарствия16 Публий Валерий Публикола, став интеррексом, на третий день [462 г.] объявил консулами Луция Лукреция Триципитина и Тита Ветурия (или, может быть, Ветузия) Гемина. (3) Они вступили в должность консулов накануне третьего дня после секстильских ид17, когда государство уже вполне окрепло и было в силах не только отразить нападение врага, но и само начать войну. (4) Вот почему герникам, сообщившим о том, что неприятели вторглись в их владения, была немедленно обещана помощь. Набрали два консульских войска. Ветурий был послан начать войну с вольсками, (5) Триципитин оставался в стране герников, охраняя их владения от грабежей. Ветурий разбил и обратил неприятеля в бегство в первом же сражении; (6) Лукреций же не заметил, как грабители перевалили за Пренестинские горы и спустились в долину. Там они разорили окрестности Пренесты и Габий, а потом повернули к Тускуланским холмам. (7) Сильный страх охватил и Рим, но вызван он был скорее внезапностью нападения, потому что в Городе было довольно сил для отражения неприятеля.

Рим был оставлен на попечение Квинта Фабия. Вооружив молодежь, он расставил караулы, обезопасив и успокоив Город. (8) Итак, неприятель грабил ближайшие окрестности, не решаясь подступиться к Риму, но, когда, развернувшись, двинулся назад, по мере удаления от вражеского города стал терять бдительность и наткнулся на консула Лукреция, который заранее разведал дороги и теперь стоял наготове в ожидании сражения. (9) Напав, таким образом, из засады на перепуганного от неожиданности неприятеля, римляне, хотя и уступали ему числом, разгромили и обратили в бегство множество врагов, загнали их в ущелье, откуда невозможно было выбраться, и окружили. (10) Там было истреблено чуть ли не все племя вольсков. В некоторых летописях я нашел сведения о тринадцати тысячах четырехстах семидесяти павших в бою и во время бегства, о тысяче семистах пятидесяти взятых в плен живыми и о двадцати захваченных знаменах18: даже если это и несколько преувеличенные сведения, перебиты там были действительно многие. (11) Одержав победу, консул с богатой добычей вернулся в свой лагерь. Затем оба консула объединили войска и эквы с вольсками собрали свои раздробленные силы. Произошло третье за этот год сражение. И снова удача была на стороне победителей, неприятель разгромлен, а лагерь его захвачен.

9. (1) Таким образом, римское государство вернулось в прежнее положение, но военные успехи немедленно вызвали смуту в Городе. Народным трибуном был в тот год Гай Терентилий Гарса. (2) Сочтя, что в отсутствие консулов трибуну открыт путь к действиям, он несколько дней кряду обвинял перед плебеями патрициев в высокомерии, но особенно ополчился он против консульской власти, которую объявлял ненужной и нетерпимой в свободном обществе. (3) Само-то имя не вызывает ненависти, но, по существу, она страшней даже царской; (4) ведь вместо одного государя здесь – двое, и власть их безгранична и безмерна: своевольные и необузданные, они карами внушают плебеям страх перед законом. (5) Так вот, дабы не простирать это владычество на вечные времена, он предлагает принять закон об избрании пяти уполномоченных для составления законов о консульской власти, согласно которым консулы пользовались бы лишь теми правами, какими наделит их народ, и не считали бы законом собственные прихоти и произвол19.

(6) Патриции опасались в отсутствие консулов попасть под ярмо нового закона, и тогда Квинт Фабий, на чье попечение был оставлен Город, созвал сенат и с такой страстью обрушился на само это предложение и на того, кто его внес, (7) что и обоим консулам нечего было бы добавить к произнесенным угрозам и брани, окажись они теперь возле ненавистного трибуна, которого обвинили в злокозненном нападении на государство при первом же удобном случае: (8) «Если бы боги в гневе наградили нас таким трибуном в прошлом году, в разгар войны и чумы, мы не смогли бы остановить его. А ведь тогда – после смерти двух консулов, в ослабленном болезнями Городе, при расстройстве всех дел – внести закон об упразднении консульской власти означало бы стать полководцем осаждавших Рим вольсков и эквов. И для чего все это? (9) Разве за своевольное и жестокое обращение консула с любым гражданином не может трибун вызвать консула в суд и обвинить его перед теми самыми судьями, одним из которых оказался бы тот, кто стал жертвой консульской жестокости. (10) Терентилий делает невыносимым и ненавистным не консульское правление, но власть трибунов, уже примирившихся было с патрициями и теперь вновь совращенных на прежний гибельный путь. (11) Не уговаривая Гарсу прекратить то, что он начал, я прошу вас, трибуны, не забывать о том, что вы наделены полномочиями для помощи отдельным гражданам, а не для всеобщей погибели: вы избраны трибунами простого народа, а не врагами отцов. (12) Нападки на наше брошенное на произвол судьбы государство сделают нас жалкими, а вас – ненавистными. Речь идет об уменьшении не ваших прав, но ненависти к вам. Договоритесь с вашим товарищем отложить все это дело до возвращения консулов. Даже эквы с вольсками, когда в прошлом году чума унесла обоих консулов, не стали глумиться над нами и воздержались от нападения».

(13) Трибуны переговорили с Терентилием, и предложение его было как будто отложено, а на деле провалено; консулов же немедленно отозвали в Рим.

10. (1) Стяжав большую добычу и гораздо большую славу, вернулся Лукреций. Слава же его возросла оттого, что тотчас по возвращении он разложил всю добычу на Марсовом поле, чтобы каждый мог в течение трех дней уносить домой то, что признает своим. То, что не нашло хозяина, распродали. (2) По общему мнению, консулу полагался триумф, но дело было отложено из-за трибуна, не дававшего покоя с новым законом, который и консулу казался более важным делом. (3) Несколько дней кряду этот вопрос разбирался то в сенате, то в собрании. Наконец трибун, подчинившись влиянию консула, отступился. Тогда полководцу и войску воздали причитающиеся им почести: (4) за победу над вольсками и эквами Лукреций был удостоен триумфа, вслед за полководцем шествовали его легионы. Другому консулу присудили овацию, и он вошел в Рим без войска20.

(5) И на следующий год закон Терентилия, предложенный теперь уже всеми трибунами, досаждал новым консулам, каковыми стали Публий Волумний и Сервий Сульпиций. (6) В тот год [461 г.] в небе стояло зарево, а земля сотрясалась страшными толчками21. Говорящая корова, в которую в прошлом году никто не верил, теперь не вызывала сомнений. Среди прочих знамений упоминают о падавших с неба кусках мяса и об огромной стае птиц, которые на лету склевывали этот дождь, а то, что упало и рассыпалось по земле, не протухло и по прошествии нескольких дней. (7) Через дуумвиров по священным делам обратились к Сивиллиным книгам22: предсказано было, что угроза исходит от собравшихся вместе чужеземцев, которые могут напасть на Город и погубить его; было дано также предостережение не затевать смут. Трибуны обжаловали его как умышленное препятствование закону, и теперь предстояла открытая борьба.

(8) Как вдруг, словно события обратились вспять, герники сообщают о том, что эквы и вольски, несмотря на подорванные силы, вновь снаряжают войско; главную ставку они делают на Антий, жители которого открыто собираются и совещаются в Эцетрах; отсюда, по их словам, война берет начало и силы. (9) Как только сенат был извещен об этом, объявили набор. Одному консулу приказали идти на вольсков, другому – на эквов.

(10) Но трибуны объявили войну с вольсками разыгранной на форуме комедией, в которой была заготовлена роль и для герников: не умея отнять у римлян свободу в открытом бою, они ловчат и лгут; (11) никто не поверит, чтоб почти уничтоженные вольски и эквы по собственному почину вновь подняли оружие, и вот выискался новый враг: (12) невинным антийцам объявляют войну, а воевать будут римские плебеи. Обремененных оружием, консулы быстро погонят их из Рима, мстя трибунам удалением, а вернее, изгнанием граждан; (13) закон, таким образом, не пройдет, нечего и думать об этом, если только плебеи, пока они еще дома, пока они еще не на военной службе, не позаботятся о том, чтоб не попасть под ярмо и навсегда не лишиться Города. (14) Было бы только мужество, а силы найдутся: все трибуны уверены в этом. Ничто не угрожает нам извне, и никаких трудностей тоже нет: в прошлом году боги позаботились о том, чтоб народ смог защитить свободу. Так сказали трибуны.

11. (1) На глазах у них консулы расставили в противоположной стороне форума кресла и начали набор. Туда, увлекая за собой собравшуюся толпу, сбежались трибуны. Кое-кого вызвали как бы для выяснений, но тотчас применена была сила. (2) Кого бы по приказу консула ни хватал ликтор, трибун повелевал отпустить; стремление соблюсти личные права нарушило порядок, каждый полагался на себя, и желаемое приходилось вырывать силой.

(3) Точно так же, как вели себя, запрещая набор, трибуны, действовали сенаторы, не допуская голосования о законе, который предлагался народному собранию всякий раз, как оно созывалось. (4) Драка начиналась всегда с того, что всякий раз, как трибуны приказывали народу разойтись для голосования, патриции отказывались двигаться с мест. Знатнейшие почти не принимали в этом участия, ибо дело вершил не разум, а наглый произвол.

(5) По большей части в стороне держались и консулы, чтоб при таком обороте дела не было как-нибудь оскорблено их достоинство.

(6) Больше других своей знатностью и силой кичился в то время статный юноша Цезон Квинкций. К тому, чем наградили его боги, он присовокупил блестящие подвиги на войне и красноречие на форуме, так что никто в Риме не мог считаться ни более храбрым, ни более речистым. (7) Появляясь среди патрициев, он выделялся из всех, в его голосе и силе словно бы воплощались все консульства и диктатуры. Он в одиночку сдерживал натиск трибунов и неистовство народа. (8) Под его предводительством с форума нередко прогоняли трибунов, расталкивали и обращали в бегство толпу; сопротивлявшихся избивали и выгоняли, сорвав с них одежду, и не оставалось сомнений, что если он и впредь так будет себя вести, то закон не пройдет.

(9) И тут, при почти полном замешательстве остальных трибунов, один из них, Авл Вергиний, обвинив Цезона в уголовном преступлении23, вызывает его в суд. Но это вовсе не устрашило, а только распалило неукротимый дух Цезона; он стал еще непримиримее к предложенному закону, возмутил народ и пошел настоящей войной против трибунов. (10) Обвинитель не сдерживал обвиняемого, позволив ему самому возбудить против себя ненависть и дать новые доказательства своей виновности: закон вносился на обсуждение уже не затем, чтобы быть принятым, а чтобы раздразнить опрометчивого Цезона. (11) К тому же многие необдуманные слова и поступки молодежи приписывались Цезону, ибо только его и считали на них способным. Но противодействие закону не прекращалось. (12) Авл же Вергиний все твердил народу: «Неужто вам непонятно, квириты, что нельзя одновременно числить Цезона среди сограждан и получить желанный закон? (13) Да что говорить о законе! Ведь он отнимает у вас свободу, превосходя гордыней всех Тарквиниев. Вы дождетесь, что тот, кто, будучи частным лицом, благодаря своей силе и наглости ведет себя как царь, сделается консулом или диктатором!» Многие соглашались с ним, жалуясь на нанесенные побои и требуя от трибуна, чтобы тот довел дело до конца.

12. (1) Приближался день суда, и люди, казалось, уверовали в то, что от осуждения Цезона зависит их свобода. Только это и заставило его, вызывая еще большую ненависть, кое-кого просить о помощи. С ним пришли его близкие, первые люди государства. (2) Тит Квинкций Капитолин, трижды бывший консулом, много говорил о своих и рода своего подвигах, чтобы объявить, (3) что никогда еще ни в роду Квинкциев, ни в целом Риме не было человека, от природы наделенного такой доблестью. Цезон, говорил он, уже в самом начале своей воинской службы на его глазах вступал в единоборство с неприятелем. (4) Спурий Фурий рассказал, как Цезон, будучи послан Квинтом Капитолином, в трудный час подоспел к нему на выручку: «Никому не обязан я так, как ему, спасением дела». (5) Консул прошлого года Луций Лукреций, чья слава еще не успела померкнуть, заявил, что делит свои заслуги с Цезоном, вспомнил о боях, перечислил подвиги его в походах и сражениях, просил и настаивал на том, что (6) столь замечательного, щедро одаренного природой и судьбой юношу, призванного занять выдающееся место в любом государстве, куда бы он ни пришел, предпочтительней числить в своих, а не в чужих согражданах. (7) Его горячности и дерзости, вызывающих теперь неприязнь, с возрастом убудет, а рассудительность, в которой он так нуждается, день за днем прибывает; чтоб порочность его истощилась, а доблесть созрела, такому человеку надобно дать состариться в Риме.

(8) Среди защищавших Цезона был и отец его, Луций Квинкций, по прозванию Цинциннат, который просил простить его сыну ошибки молодости и, чтобы перечнем сыновних заслуг не усугубить ненависти, умолял помиловать его и напоминал о том, что сам он, Цинциннат, ни словом ни делом ни перед кем не провинился. (9) Одни не слушали эти мольбы – кто из застенчивости, кто из страха, другие в ответ жаловались сами, выставляя следы побоев, и их злоба предвещала приговор.

13. (1) Всеобщую ненависть к обвиняемому усугубляло еще одно преступление, свидетелем которого выступил Марк Вольсций Фиктор, бывший за несколько лет до того народным трибуном. (2) Вскоре после избавления Города от чумы он наткнулся на Субуре24 на шайку бесчинствующих юнцов. Завязалась ссора, во время которой Цезон ударил и сбил с ног старшего брата Фиктора, еще не вполне окрепшего после болезни: (3) полуживого, его на руках отнесли домой, и умер он, как полагали, от этого удара, но консулы прошлых лет не дали довести до конца расследование столь темного дела. Людей так взбудоражили разоблачения Вольсция, что толпа едва не растерзала Цезона.

(4) Вергиний приказал схватить Цезона и заточить в темницу. Но патриции на силу ответили силой. Тит Квинкций говорил, что нельзя нападать на того, кто обвинен в уголовном преступлении и должен предстать перед судом. (5) Трибун возразил, что не казнит Цезона до вынесения приговора, но что до суда тот останется в темнице и только римский народ вынесет свой приговор убийце. (6) Были призваны другие трибуны, и они приняли промежуточное решение: воспользовавшись своим правом заступничества, они запретили держать Цезона в заточении, но объявили о привлечении его к суду и сказали, что в случае неявки потребуют обещания об уплате пени. (7) О размерах пени, достаточной для обещания, договориться не удалось, и вопрос передали сенату. Пока совещались с сенаторами, обвиняемого держали под стражей. (8) Было решено назначить поручителей, из которых каждый вносил залог в три тысячи медных ассов. Определить число поручителей было вверено трибунам. Сошлись на десяти: столько поручителей обвинитель счел достаточной порукой для обвиняемого. Так Цезон первым в Риме представил общественных поручителей. Отпущенный с форума, он ближайшей ночью удалился в Этрурию25. (9) И, хотя в день суда в его оправдание говорили, что он ушел как изгнанник, тем не менее Вергиний не закрывал собрания26 и люди были отпущены другими трибунами. (10) У отца Цезона безжалостно отобрали все деньги; распродав свое имущество, он довольно долго жил, точно в ссылке, в заброшенной лачуге где-то за Тибром.

14. (1) И судебное разбирательство, и закон занимали государство, а неприятель не тревожил оружием. (2) И, хотя трибуны, сочтя себя победителями, не сомневались в принятии закона, патриции после изгнания Цезона пали духом, а знатнейшие из них готовы были уступить управление государством; но молодежь, особенно из Цезонова окружения, не оробела и все больше ожесточалась против плебеев; (3) правда, успех им сопутствовал, когда они несколько сдерживали свой пыл. (4) Как только после изгнания Цезона был внесен на рассмотрение закон, они во главе целого воинства клиентов27выступили против трибунов, лишь тогда, когда те, попытавшись прогнать их, сами предоставили повод к нападению. Затем юноши разошлись по домам, равно увенчанные славой и ненавистью: вместо одного Цезона, жаловался простой народ, явилась тысяча.

(5) В обычные дни, когда трибуны не добивались принятия закона, никто не вел себя тише и миролюбивее этих юношей: они радушно приветствовали плебеев и говорили с ними, приглашали домой, часто были вместе на форуме, не чиня ни малейших помех трибунам, когда те созывали другие собрания. (6) Ни в общественной, ни в частной жизни они никому не угрожали до тех пор, пока не начиналось обсуждение закона; во всех других случаях эти юноши пользовались расположением народа. А трибуны не только спокойно завершили остальные дела, но даже были вновь избраны на следующий год. Без единого грубого слова, не говоря уже о применении силы, но одним лишь ласковым обхождением плебеи были постепенно укрощены. В продолжение целого года эти уловки позволяли уклоняться от принятия закона.

15. (1) Консулы Гай Клавдий, сын Аппия, и Публий Валерий Публикола застают государство уже вполне успокоенным. Новый год [460 г.] не принес новых волнений. Провести и принять ли закон – вот о чем была забота в Городе. (2) Чем сильнее патрицианская молодежь располагала к себе плебеев, тем яростней противодействовали ей трибуны, своими обвинениями внушая подозрение плебеям: уже составлен заговор, Цезон в Риме; (3) первым делом порешили убить трибунов и обезглавить плебеев; старшие патриции поручили молодым уничтожить власть трибунов и возвратить государству тот образ правления, что был в нем до захвата Священной горы.

(4) Опасались и ставшей почти привычной войны с вольсками и эквами, которая возобновлялась чуть ли не каждый год, но вдруг гораздо ближе грянула новая нежданная беда28. (5) Изгнанники и рабы, числом до двух с половиною тысяч29, ведомые сабинянином Аппием Гердонием, ночью заняли капитолийскую Крепость. (6) Те в Крепости, кто отказался примкнуть к ним и взяться за оружие, были перебиты; остальные в суматохе и страхе помчались сломя голову на форум. «К оружию! Враг в городе!» – кричали они. (7) Не зная, откуда – извне или изнутри – пришла нежданная беда, из-за ненависти ли плебеев, из-за предательства ли, рабов разразилась она над Римом, консулы опасались и вооружать плебеев и оставлять их безоружными. Консулы обуздывали волнения, но, обуздывая, лишь возбуждали новые, и охваченная страхом толпа была уже не в их власти. (8) Они все же раздали оружие, но не всем, а столько, сколько нужно, чтоб иметь надежную охрану против неизвестного врага. Остаток ночи они провели в заботах, расставляя караулы в ключевых местах по всему городу, не зная о врагах, ни сколько их, ни кто они такие. (9) Утром стало ясно, кто нападает и под чьим предводительством. Аппий Гердоний с Капитолия призывал рабов к свободе: он-де встал на защиту самых несчастных30, намереваясь вернуть на родину несправедливо изгнанных и снять с рабов их тяжкое иго; он предпочитает, чтоб римляне совершили все сами, но, если надежда эта не оправдается, решится на самые крайние меры и31 призовет на помощь вольсков и эквов.

16. (1) Сенаторам и консулам все стало ясно. Кроме того что им было известно, они опасались заговора вейян и сабинян, которым стоило только подвести заранее набранные легионы к Городу, где уже угнездился неприятель, (2) а тогда вольски и эквы, вечные враги Рима, явятся не для опустошения страны, как прежде, но войдут в самый Город, уже отчасти взятый. (3) Многое вызывало опасения, но сильней всего был страх перед рабами: в каждом доме мог оказаться враг, которому опасно доверять и опасно не доверять, чтобы не ожесточить еще сильней. Казалось, согласию сословий пришел конец. (4) В захлестывающей пучине бедствий никто не боялся ни трибунов, ни плебеев: эта беда, пробуждающаяся, лишь только пройдут другие беды, казалось, уступила место внешним угрозам. (5) Но нет, она-то и обрушилась в час худших испытаний. Трибунами овладело настоящее безумие, и они уверяли, что на Капитолии дело идет не о войне, но лишь о призраке войны, призванном отвлечь внимание плебеев от обсуждения их закона; если же по принятии закона гости и клиенты патрициев увидят, что их напрасно растревожили, то они уйдут оттуда тише, чем пришли.

(6) После этого трибуны призвали народ, оставив оружие, проголосовать за принятие закона. Тем временем консулы, которым трибуны внушали больше страха, чем ночное нападение на Капитолий, созвали сенат.

17. (1) После того как стало известно, что люди, бросив оружие, оставили караулы, Публий Валерий вышел из курии32, где другой консул задерживал сенат, и пришел к трибунам на освященное место33. (2) «В чем дело, трибуны?– спросил он.– Под водительством и с благословения Аппия Гердония вы намереваетесь ниспровергнуть государство? Счастлив же тот, кто, не сумев возмутить рабов ваших, совратил вас самих! И вот вы бросаете оружие и обсуждаете законы, когда враг у вас над головами?» (3) Затем он обратился с речью к толпе: «Если вас, квириты, не касаются дела Города и ваши собственные, то потревожьтесь за ваших богов, захваченных неприятелем. Осаждены и Юпитер Всеблагой Величайший, и царица Юнона, и Минерва34, и прочие богини и боги, лагерь рабов занимает место ваших пенатов. (4) Значит, так, по-вашему, должно выглядеть процветающее государство? Враг не только за городскими стенами – он уже в Крепости, над форумом и курией, а тем временем на форуме толпится народ, в курии заседает сенат, сенатор выступает так, словно квириты голосуют и царит мир. (5) Но не пора ли патрициям и плебеям, консулам, трибунам, богам и людям, вооружившись, броситься на Капитолий, освободить и вернуть мир в священную обитель Юпитера Всеблагого Величайшего? (6) Отец наш Ромул, даруй своим потомкам ту волю, с которой ты некогда отнял Крепость у тех же сабинян, захвативших ее с помощью денег!35 Вели нам идти тем же путем, каким ты, вождь, шел и вел свое войско! А я, консул, первым последую за тобой, если я, смертный, смогу идти по стопам бога!» (7) Под конец речи он сказал, что берется за оружие сам и всех квиритов призывает к оружию. Если же кто ему помешает, он не станет и думать ни о консульских полномочиях, ни о власти трибунов, ни о законе об их неприкосновенности, но поведет себя с ним как с врагом, кто б он ни был, где б ему ни попался – на Капитолии или на форуме. (8) Пусть-ка трибуны прикажут повернуть оружие против консула Публия Валерия, раз они запретили поднять его против Аппия Гердония: он, Валерий, осмелится выступить против трибунов, как когда-то основатель его рода выступил против царей36.

(9) Казалось, разразится жестокая борьба и распрю между римлянами будет наблюдать неприятель. Закон не мог быть внесен, консулу не было пути на Капитолий. Ночь прекратила разгоревшийся спор, ночью, устрашенные консульским оружием, трибуны отступили. (10) Когда зачинщики смуты удалились, патриции обошли плебеев и, находясь среди них, искусно завязывали разговоры, заставляя понять, какому испытанию те подвергают государство: (11) борьба, мол, идет не между патрициями и плебеями, но Крепость, и храмы богов, и общественные, и частные пенаты37 выдаются врагу. (12) Пока на форуме пытались справиться с раздорами, консулы обошли ворота и стены, дабы удостовериться, не заметно ли приготовлений сабинян или вейян.

18. (1) В ту же ночь о захвате Крепости, занятии Капитолия и об остальном происходящем в растревоженном Городе узнали в Тускуле. (2) Диктатором там был тогда Луций Мамилий. Он тотчас созвал сенат и привел туда вестников, настойчиво убеждая сенаторов не ждать, пока из Рима явятся послы с просьбой о помощи: (3) ее требуют и угрожающее положение, и верность договорам, и боги – покровители союза38. Такой возможности оказать благодеяние столь же могущественному, сколь и близкому государству боги никогда больше не предоставят. (4) Решено было помочь римлянам: начался набор молодежи и раздача оружия. Подойдя на рассвете к Риму, они были издали приняты за врагов (показалось, что это наступают эквы или вольски), но, когда наконец напрасный страх исчез, их впустили в Город и они строем прошли на форум.

(5) Там уже выстраивал войско Публий Валерий, оставив другого консула охранять ворота. (6) За ним пошли, доверившись его ручательству не чинить помех собранию, если, освободив Капитолий и утихомирив Город, плебеи позволят ему объяснить, что за коварный умысел таится в предлагаемом трибунами законе, и не забыть о своем прозвище, которое ему как наследство от предков передает заботу о народе. (7) За этим-то вождем, под напрасные призывы трибунов вернуться, плебеи в боевом порядке взобрались на Капитолийский холм. К ним присоединился и тускуланский легион. Союзники и римляне заспорили, кому должна принадлежать честь освобождения Крепости: оба полководца настраивали на это своих. (8) Тут неприятель растерялся, не уповая более ни на что, кроме самой Крепости; воспользовавшись этой растерянностью, римляне и их союзники пошли на приступ и уже ворвались в преддверие храма, как вдруг убивают Публия Валерия, который пошел в бой одним из первых. Его падение заметил бывший консул Публий Волумний. (9) Он приказал своим воинам спрятать тело, а сам быстро занял место убитого консула. В пылу атаки воины не заметили случившегося и одержали победу прежде, чем увидали, что сражались без полководца.

(10) Много изгнанников осквернило храм своею кровью, многих взяли в плен, Гердония казнили. Так был отвоеван Капитолий. Для пленных уготован был род казни, соответствовавший их положению свободных или рабов39; тускуланцев поблагодарили; Капитолий очистили и освятили. (11) Плебеи, как сообщают, бросали к дому консула по четверти асса, чтоб почтить его более пышными похоронами40.

19. (1) Когда спокойствие было восстановлено, трибуны стали взывать то к сенаторам, чтоб те выполнили обещанное Публием Валерием, то к Гаю Клавдию, чтобы тот избавил манов своего убитого товарища41 от лжи и дозволил обсуждение закона. Однако до избрания нового консула Клавдий не давал разрешения на обсуждение закона и голосование. (2) Споры эти затянулись до выборов нового консула. В декабре стараниями патрициев консулом становится Луций Квинкций Цинциннат, отец Цезона, который должен был немедленно вступить в должность. (3) Плебеи опасались иметь консулом человека, озлобленного против них, твердо опирающегося на поддержку сенаторов и собственную доблесть, отца троих сыновей, из которых ни один не уступал Цезону в мужестве, а рассудительностью и сдержанностью могли бы, если потребуется, превзойти брата.

(4) Вступив в должность, Квинкций беспрестанно выступал с речами, но выказал меньше строгости, сдерживая плебеев, чем выговаривая сенаторам за бездействие: трибуны-де уже увековечили свою власть, которой распоряжаются так, словно они не в государстве римском, а в заброшенном доме. (5) Вместе с его сыном Цезоном из Рима безвозвратно изгнаны доблесть, стойкость и все прочие достоинства молодежи, необходимые и для войны, и для дома. А болтуны, заговорщики, сеятели раздоров, в другой и в третий раз благодаря самым гнусным ухищрениям ставшие трибунами, хозяйничают вовсю.

(6) «Неужто этот вот Авл Вергиний за то, что не был с ними на Капитолии, меньше заслуживает казни, чем Аппий Гердоний? Готов поклясться, что даже больше, если только правильно смотреть на вещи. Гердоний по крайней мере, объявив себя врагом, почти заставил вас взяться за оружие, а этот, отрицая всякую войну, лишил вас оружия и незащищенными предал вашим рабам и изгнанникам. (7) И вы – не в обиду Гаю Клавдию и павшему Публию Валерию будь сказано – пошли на приступ Капитолийского холма, не изгнав сначала врагов с форума? Перед богами и людьми стыдно! Враг был в Крепости, на Капитолии, предводителю изгнанников и рабов, оскверняющему все вокруг, жилищем служит храм Юпитера Всеблагого Величайшего, а в Тускуле взялись за оружие раньше, чем в Риме! (8) Сомневались, Мамилию ли, предводителю тускуланцев, или консулам Валерию и Клавдию освобождать твердыню Рима, и вот теперь мы, не позволявшие латинам вооружаться для их собственной защиты от вторгшихся врагов, были б пленены и разбиты, если б те же латины по собственной воле не взялись за оружие. (9) Обречь безоружных на смерть от вражеского меча – это значит, трибуны, по-вашему помочь народу? Так что если какой-нибудь ничтожный человечишко из тех плебеев, что вы отторгли от остального народа, создав этим как бы собственное отечество и отдельное государство, если кто-то из них известит вас о том, что дом его осажден вооруженной челядью, то вы сочтете необходимым прийти к нему на помощь (10), а Юпитер Всеблагой Величайший, которого обступили вооруженные рабы и изгнанники, человеческой помощи уже не заслуживает? И те, для кого боги не священны и не святы, требуют, чтоб с ними обращались как со святынею? (11) Под бременем преступлений против богов и людей вы с прежним упорством домогаетесь нового закона. Но готов поклясться, что, если вы проведете закон, день моего избрания консулом принесет государству куда больше горя, чем день гибели консула Публия Валерия».

(12) «Прежде всего, квириты,– продолжал он,– я и товарищ мой задумали двинуть легионы против вольсков и эквов. Какой-то рок дарит нас покровительством богов, когда мы воюем, а не пользуемся благами мира. Сколькими бедами грозили б нам эти народы, если б они узнали, что Капитолий захвачен изгнанниками, – об этом теперь лучше догадываться, чем когда-нибудь познать на деле».

20. (1) Речь консула взволновала плебеев, а воспрянувшие духом патриции уверились в том, что государство спасено. Другой консул, готовый скорее помогать, чем применять власть, легко уступал своему старшему товарищу самые трудные предприятия, для себя требуя лишь консульского почета. (2) Тут трибуны, желая высмеять консулов за пустословие, спросили, каким же образом те собираются снарядить войско, если не будет позволено произвести набор. (3) «А нам и не нужен набор, – ответил Квинкций.– В тот час, когда Публий Валерий для того, чтоб отбить Капитолий, вооружил плебеев, все они дали слово по приказу собраться и без приказа не расходиться. (4) И вот теперь всем тем, кто дал слово, мы приказываем завтра с оружием в руках явиться к Регилльскому озеру». В желании освободить народ от клятвы трибуны пытались отговориться тем, что, дескать, Квинкций был частным лицом, когда плебеев приводили к присяге. (5) Однако захватившего нынешний век неуважения к богам тогда еще не знали и никто не старался истолковать законы и клятвы к собственной выгоде, а скорее приноравливался к ним сам. (6) И вот трибуны, потеряв всякую надежду на отмену набора, решили задержать войско, тем более что, по слухам, к Регилльскому озеру надлежало прибыть и авгурам для освящения места, где можно было бы, совершив птицегадания, обратиться к народу42 и на собрании отменить все то, чего трибуны добились бы насилием в Риме. (7) Люди, конечно, примут то, что велят консулы, ведь и право обжалования не распространяется далее, чем на милю от Города43, и сами трибуны, приди они туда в толпе сограждан, должны будут подчиниться власти консулов. (8) Этого и опасались трибуны. Но самые сильные опасения внушал Квинкций, настойчиво повторявший, что выборов консулов не будет: не таков, мол, у государства недуг, чтоб можно было излечить его обычными средствами; ему нужен диктатор, дабы всякий, кто вознамерится подорвать общественный строй, помнил, что самовластье диктатора обжаловать невозможно.

21. (1) Сенат заседал на Капитолии, туда и явились трибуны в окружении взволнованной толпы, которая, крича и подымая шум, стала упрашивать о покровительстве то консулов, то сенаторов; но консул не отменил своего решения до тех пор, пока трибуны не дали обещания подчиниться сенату. (2) Тогда, после доклада консула о требованиях трибунов и плебеев, сенат постановил, что трибуны в этом году не внесут своего закона, а консулы не выведут из Города войска. Впредь сенат объявил опасным для государства продление срока полномочий консулов и переизбрание трибунов.

(3) Консулы подчинились предписаниям сената, а трибуны, несмотря на возражения, были избраны снова. Тогда и сенаторы, чтоб ни в чем не уступать плебеям, вознамерились вновь избрать консулом Луция Квинкция. И тут консул совершил свой самый запомнившийся за целый год поступок. (4) «Стоит ли удивляться, отцы-сенаторы,– сказал он,– что ваше влияние на плебеев так ничтожно? Вы же сами его и умаляете! Стоило плебеям нарушить сенатское постановление о продлении срока полномочий, как вы решаетесь тоже его нарушить, чтоб не уступить толпе в безрассудстве. (5) Или, по-вашему, кто проявляет большее легкомыслие и произвол, тот и большего стоит в государстве? Но ведь нарушать собственные постановления и указы не только легче, чем чужие, но и совершенно бессмысленно. (6) Что же, сенаторы, подражайте безрассудной толпе, повторяйте чужие проступки, вместо того чтобы быть образцом для других, дабы другие брали пример с вас, а я не стану подражать трибунам и не потерплю, чтоб, вопреки сенатскому постановлению, меня объявляли консулом. (7) Тебя же, Клавдий, я призываю обуздать своеволие римлян и поверить мне в том, что я не сочту твои действия помехою моему консульству, ибо сам отказываюсь от него, полагая, что этот отказ прибавит мне славы и ослабит ненависть, угрожающую мне в случае продления моих полномочий». (8) Итак, принимается общее постановление не предлагать в консулы Луция Квинкция, а если кто и предложит, этот голос учитываться не будет.

22. (1) Консулами стали Квинт Фабий Вибулан в третий раз и Луций Корнелий Малугинский. В тот год [459 г.] была проведена перепись, а очистительные жертвы по случаю захвата Капитолия и убийства консула принесены не были – из благочестивого страха44.

(2) Уже в самом начале консульства Квинта Фабия и Луция Корнелия спокойствие было нарушено: трибуны подстрекали плебеев, вольски и эквы, по сообщениям латинов и герников, угрожали войной, а войска вольсков были уже в Антии. Особенно опасались возможного отпадения антийцев и с трудом добились от трибунов дозволения заняться сначала войной45. (3) Затем консулы распределили обязанности: Фабию предоставили вести легионы на Антий, Корнелию – остаться для охраны Рима на случай, если неприятельский отряд, как это водится у эквов, явится для грабежа. (4) От герников и латинов, согласно договору, потребовали ополченцев, так что две трети войска составляли союзники, а треть – римские граждане. После того как в установленный для них день явились союзники, консул стал лагерем за Капенскими воротами. Оттуда, по совершении очистительных обрядов, он двинул войско на Антий и остановился невдалеке от города и неприятельского лагеря. (5) Вольски, не осмеливаясь начать сражения без помощи эквов, чье войско еще не подошло, спокойно предоставили свою защиту валу. На следующий день Фабий разместил вокруг вала не общее войско римлян и их союзников, но три отдельных отряда трех народов, а сам остался посредине с римскими легионами. (6) Затем он приказал союзникам по данному им знаку одновременно вступать в бой и поворачивать назад, если сыграют отступление. За первыми рядами каждого отряда он поставил еще и конницу. (7) С трех сторон двинувшись на приступ, он окружил лагерь и, отовсюду тесня противника, сбросил с вала вольсков, не сдержавших напора. Преодолев укрепления, он выбил из лагеря трусливо сбившуюся в кучу толпу. (8) Рассеявшись в беспорядочном бегстве, вольски были настигнуты и изрублены всадниками, которые до тех пор только наблюдали за боем, не решаясь перебраться через вал, но теперь в чистом поле радостно добывали победу. (9) И в лагере, и по ту сторону укреплений перебито было множество врагов, но еще большей оказалась добыча, ведь бежавшие едва успели унести оружие. Если бы не леса, укрывшие вольсков, их войско было бы истреблено.

23. (1) Одновременно с этими событиями у Антия эквы выслали вперед отборные силы и внезапно захватили тускуланскую крепость, а остаток войска – чтоб заставить неприятеля растянуть силы – расположили недалеко от стен Тускула. (2) Новость стала быстро известна в Риме, из Рима дошла до лагеря антийпев, вызывая у римлян тот же отклик, что и весть о взятии Капитолия: столь свежа была благодарность тускуланцам, да и само сходство опасностей, казалось, требовало отплатить за оказанную помощь. (3) Бросив все, Фабий немедля свез добычу из лагеря в Антий, оставил там небольшое прикрытие и спешно двинулся в Тускулу. Воинам не позволили взять с собою ничего, кроме оружия и того, что было под рукой съедобного: продовольствием должен был снабдить их из Рима консул Корнелий.

(4) Война в Тускуле шла несколько месяцев. С частью войска консул осаждал лагерь эквов, другую часть он вверил тускуланцам для отвоевывания крепости. Прорваться туда силой так и не удалось, и только голод выгнал врагов оттуда. (5) Доведенных до крайности, их всех – раздетыми и безоружными – провели под ярмом46 тускуланцы. С позором бежали они домой, но на Альгиде их нагнал римский консул и перебил всех до единого. (6) Отведя войско, победитель стал лагерем в месте, называемом Колумен. Теперь, когда враг был отброшен от римских стен и опасность миновала, другой консул тоже выступил из Рима. (7) Итак, оба консула с двух сторон с боем вторглись в неприятельские владения и разоряли один эквов, другой – вольсков.

У большинства писателей я нахожу известие о том, что в этом же году отпали антийцы, что консул Луций Корнелий вел против них войну и занял город. Настаивать на истинности этого не осмеливаюсь, ибо более древние летописцы всего этого даже не упоминают47.

24. (1) Кончилась одна война, и страх перед другой – с трибунами в Риме – объял патрициев. Трибуны кричали, что войско-де намеренно задерживали в чужих краях, что пора прекратить проволочки с законом – все равно, мол, они доведут начатое дело до конца. (2) Однако Луций Лукреций, на чье попечение был оставлен Город, добился отсрочки обсуждения предложений трибунов до возвращения консулов.

(3) Волнения возбуждала и еще одна, новая причина. Квесторы Авл Корнелий и Квинт Сервилий вызвали в суд Марка Вольсция за то, что тот явно лжесвидетельствовал против Пезона. (4) Из многих показаний выяснилось, что, во-первых, брат Вольсция, как только заболел, так больше уже из дому не выходил, не вставал и после многомесячных страданий – так и умер в своей постели. (5) А во-вторых, в то время, к которому свидетель приурочил преступление, Цезона в Риме не видали, а те, кто были с ним вместе на войне, утверждали, что он неотлучно находился при войске. Если же это не так, Вольсцию предлагали обратиться к судье частным образом48. (6) Но он не осмеливался обратиться в суд49, и стечение всех этих обстоятельств делало столь же несомненным осуждение Вольсция, как перед тем – Цезона по Вольсциеву свидетельству. (7) Мешали трибуны, не позволяя квесторам назначить голосование о виновности ответчика прежде, чем проголосуют о законе. Так оба дела затянулись до прибытия консулов.

(8) Удостоенные триумфа, они вступили в Рим с победоносным войском, а так как о законе никто и не заикнулся, многие решили, что трибуны испугались. (9) Но был просто конец года, а так как они стремились остаться трибунами на четвертый срок, то борьбе за закон предпочли предвыборные козни. И, хотя консулы считали продление срока трибунских полномочий не менее опасным, чем принятие закона об умалении их собственной власти, победа в этой борьбе осталась за трибунами.

(10) В том же году был с эквами заключен мир, которого те просили. Завершена была перепись, начатая в прошлом году. Говорят, что тогда же было совершено десятое от возникновения Города очистительное жертвоприношение. Граждан насчитали сто семнадцать тысяч триста девятнадцать50.

(11) Консулы в тот год снискали большую славу и на войне и дома, ибо они добились мира с соседями; в Риме же, хоть и не было единодушия, вражда между согражданами стала слабей, чем прежде.

25. (1) После Квинта Фабия Вибулана и Луция Корнелия Малугинского консулами стали Луций Минуций и Гай Навтий [458 г.], которые и приняли два нерешенных дела предыдущего года. (2) По-прежнему консулы препятствовали принятию закона, а трибуны – осуждению Вольспия, однако новые квесторы были более сильны и более влиятельны. (3) Вместе с Марком Валерием, сыном Мания и внуком Валерия, квестором стал Тит Квинкций Капитолин, трижды бывший консулом. Поскольку уже было не вернуть семье Квинкциев – Цезона, а государству римскому – лучшего из юношей51, этот квестор обрушился на лжесвидетеля в честном и праведном гневе за то, что тот отнял у ложно обвиненного право на защиту перед судом. (4) Усерднее других трибунов ратуя за проведение закона, Вергиний добился того, что консулы, получив двухмесячный срок для ознакомления с законом, чтобы они, объяснив народу, какой в нем содержится скрытый вред, разрешили затем приступить к голосованию. Этот перерыв вернул Городу спокойствие.

(5) Непродолжительный покой был нарушен эквами: презрев заключенный в прошлом году с римлянами договор, они передали верховную власть Гракху Клелию, который к тому времени давно уже был среди них первым. (6) Под предводительством Гракха эквы явились как враги в лабиканские, а оттуда – в тускуланские земли, опустошили их и, отягченные добычей, стали лагерем в Альгидских горах. В этот лагерь и прибыли из Рима послы Квинт Фабий, Публий Волумний и Авл Постумий, намереваясь потребовать удовлетворения по договору. (7) Предводитель эквов повелел высказать то, что поручил им сенат, дубу, ибо сам он занят другими делами. Дуб этот был огромным деревом, раскинувшимся над палаткой предводителя, и в тени его было прохладно. (8) Тогда один из послов углубился в эту тень и сказал: «Пусть этот священный дуб52 и боги, какие ни есть, услышат, что вы нарушили договор, пусть сегодня слышат они наши жалобы, чтоб завтра помочь нам, мстящим за нарушение законов божеских и человеческих!» (9) Как только послы вернулись в Рим, сенат приказал одному консулу вести войско на Альгид, а другому поручил опустошить владения эквов. Трибуны по своему обыкновению препятствовали набору и даже чуть было не остановили его, но тут вдруг возникла новая угроза.

26. (1) Огромное войско сабинян, опустошая все вокруг, подошло чуть ли не к стенам Рима: разорены были окрестности, и страх охватил Город. Тогда плебеи согласились взяться за оружие и, несмотря на тщетные возражения трибунов, набрано было два больших войска. (2) Одно повел на сабинян Навтий, который разместил лагерь у Эрета53 и небольшими набегами, чаще ночными вылазками, так разорил земли сабинян, что по сравнению с ними римские владения казались почти не тронутыми войной. (3) А Минуцию в таком же деле не хватило ни удачи, ни силы духа: став лагерем недалеко от противника и не проиграв сколько-нибудь значительного боя, он струсил и не оставлял лагеря. (4) Заметив это, неприятель, чью смелость питал, как водится, чужой страх, ночью подошел к лагерю, но в открытом бою успеха не добился и на следующий день воздвиг вокруг лагеря укрепления. Правда, прежде чем сабиняне, окружив вал, перекрыли выходы, пять всадников проскочили мимо вражеских засад и сообщили в Рим, что консул и войско осаждены. (5) Ничего более неожиданного и непредвиденного случиться не могло. Ужас и страх был такой, точно неприятель осаждал не лагерь, но самый Город. (6) Послали за консулом Навтием. Его помощь, однако, показалась недостаточной, и, чтобы спастись, решено было назначить диктатора, которым с общего согласия стал Луций Квинкций Цинциннат54.

(7) Об этом полезно послушать тем, кто уважает в человеке только богатство и полагает, что честь и доблесть ничего не стоят, если они не принесут ему несметных сокровищ. (8) Последняя надежда римского государства, Луций Квинкций владел за Тибром, против того самого места, где теперь находится верфь, четырьмя югерами земли, называемой с тех пор Квинкциевым лугом55. (9) Копал ли он канаву или пахал – мы не знаем. Точно известно только, что послы застали его за обработкой земли и после обмена приветствиями в ответ на их просьбу нарядиться в тогу56 для того, чтоб выслушать послание сената, если он дорожит благополучием Рима и своим собственным, Квинкций удивленно спросил, что стряслось, и велел жене Рацилии скорей принести ему тогу из их лачуги. (10) Когда он, отерши пыль и пот, оделся и вышел к послам, те радостно приветствовали его как диктатора и, описав, в каком страхе пребывают воины, призвали в Рим. (11) Для Квинкция был на счет государства снаряжен корабль, у переправы его встретили вышедшие навстречу три его сына, затем остальные родственники и друзья и, наконец, почти все сенаторы. В окружении этой свиты и шествовавших впереди ликторов он был препровожден домой. (12) Сбежалась также большая толпа плебеев, глядевших на Квинкция без всякой радости и полагавших, что власть его чрезмерна, а сам он будет пострашнее этой власти. В ту ночь в Городе ограничились тем, что выставили караулы.

27. (1) Назавтра диктатор пришел на форум до рассвета и назначил начальником конницы Луция Тарквиция, родом патриция, но по бедности служившего в пехоте, а воинской доблестью далеко превосходившего римскую молодежь. (2) Вместе с начальником конницы Цинциннат явился на собрание, остановил судопроизводство, велел закрыть по всему городу торговлю и запретил какую бы то ни было частную деятельность. (3) Затем он приказал всем, достигшим призывного возраста, с оружием в руках явиться до захода солнца на Марсово поле, имея при себе пятидневный запас еды и по двенадцать кольев; (4) тем же, кто был уже стар для войны, он велел приготовить еду для своих соседей-воинов, занятых подготовкой оружия и кольев. Итак, молодежь кинулась разыскивать колья, где только можно. (5) Никому не было отказа, и все явились в полной готовности точно в назначенное диктатором время. (6) Войско, построенное походным порядком, было готово в случае надобности развернуться к бою – легионы, ведомые самим диктатором, и всадники под предводительством начальника конницы. И тем и другим было одно напутствие: прибавить шагу! (7) Надобно было спешить, чтоб еще ночью настигнуть неприятеля. Вот уже третий день заперты в осаде консул и римское войско; неизвестно, что принесет ближайшая ночь или день, но решить все может мгновение. (8) «Быстрей, знаменосцы! Не отставайте, воины!» – раздавались возгласы тех, кто старался угодить полководцам. К полуночи они достигли Альгида и, заметив, что враг совсем рядом, остановились.

28. (1) Диктатор объехал неприятельский лагерь и, осмотрев, насколько ночью можно было что-то разглядеть, его расположение, повелел военным трибунам отдать приказ воинам, чтобы те, сложив в одном месте снаряжение, вернулись в строй с оружием и кольями. Приказ был исполнен. (2) Тогда диктатор, растянув походный строй в одну шеренгу, окружил ею лагерь и приказал, чтобы по условному знаку каждый, издавая воинственный клич, начал возводить насыпь с частоколом. Затем был подан сигнал. (3) Войско стало проводить приказ в исполнение. Крики слышались со всех сторон, они донеслись до вражеского, а затем до консульского лагеря, сея в одном страх, а в другом – истинную радость. (4) Римляне поздравляли друг друга с тем, что слышат клич явившихся на помощь сограждан, и вот уже их караульные отряды сами угрожают осаждающему врагу. (5) Консул решил не тянуть, ибо доносившиеся крики означали, что свои не только подошли, но и взялись за дело: невозможно поверить, чтобы они не пошли на приступ вражеского лагеря. (6) Консул приказывает своим воинам взяться за оружие и следовать за ним. Бой завязался ночью, и криками они дали знать легионам диктатора, что тоже вступили в решающую схватку. (7) Эквы уже готовы были помешать окружению своего лагеря, но, так как, в свою очередь, изнутри сражение завязал и осажденный враг, они повернули оружие против него, опасаясь прорыва через свой лагерь и уступая осаждающим целую ночь для работы, ибо с консулом бой шел до рассвета. (8) А к восходу солнца насыпь с частоколом была готова, и успешно сопротивляться даже одному войску враг уже едва ли мог. Тут воины Квинкция, окончив возведение насыпи, вновь взялись за оружие и начали наступление со стороны вала. Предстояло новое сражение, но пока и начатое не утихало. (9) Нависшая с двух сторон опасность вынудила эквов перейти от сраженья к мольбам; они заклинали и диктатора, и консула не превращать победу в резню и позволить им удалиться, оставив оружие. Консул велел им идти к диктатору, а тот в гневе обрек их на еще больший позор: (10) полководца Гракха Клелия вместе с другими предводителями приказал привести к себе в оковах, а город Корбион очистить. Крови эквов он-де не жаждет, пусть себе уходят, но, чтобы они наконец признали, что покорен и смирен их народ, пройдут они под ярмом. (11) Ярмо это делается из двух копий, воткнутых в землю, и третьего, служащего перекладиной. Под таким ярмом и прогнал диктатор эквов.

29. (1) После захвата лагеря и всех его богатств – ведь врагов выпустили оттуда раздетых – диктатор отдал всю добычу своим воинам, (2) а консульскому войску и самому консулу грубо бросил: «Не про вашу честь, воины, добыча, отнятая у врага, для которого вы чуть сами не стали добычей. (3) А ты, Минуций, пока не обретешь необходимого консулу мужества, останешься во главе своих легионов как легат». Так Минуций сложил с себя консульские полномочия и в соответствии с приказом остался при войске. Но в то время к справедливым приговорам относились с такой кротостью, что воины, памятуя больше об оказанном им благодеянии, чем о позоре, поднесли диктатору золотой венок в фунт весом и, провожая, чествовали его как своего покровителя.

(4) А в Риме Квинт Фабий, на чье попечение был оставлен Город, открыл заседание сената, предписавшего Квинкцию войти в Рим с триумфом и в том же боевом порядке, в каком он покидал его. Перед колесницей провели вражеских предводителей и пронесли знамена, далее шли воины, нагруженные добычей. (5) Говорят, перед каждым домом было выставлено угощение, пирующие следовали за колесницей, распевая триумфальную песнь с ее обычными вольными шутками57.

(6) В тот день с общего одобрения было предоставлено гражданство тускуланцу Луцию Мамилию58. Диктатор был готов уже сложить с себя полномочия, если б его не задержало голосование о лжесвидетельстве Марка Вольсция: воспрепятствовать голосованию не дал трибунам страх перед диктатором. Осужденный Вольсций удалился изгнанником в Ланувий59. (7) Квинкций на шестнадцатый день сложил с себя диктаторские полномочия, полученные на шесть месяцев. В эти дни консул Навтий блестяще выиграл сраженье с сабинянами при Эрете, присовокупив к этому разгрому опустошение сабинских полей. (8) На смену Минуцию на Альгид послали Фабия. На исходе года трибуны снова пытались провести закон, но сенаторы добились запрета вносить какие бы то ни было предложения народу, пока отсутствуют оба войска. А плебеи одержали свою победу, переизбравши трибунов на пятый срок. (9) Говорят, на Капитолии видели, как собаки гнались за волками, и из-за этого знамения там принесли очистительные жертвы. Так прошел этот год.

30. (1) Следующими консулами стали Квинт Минуций и Марк Гораций Пульвилл. В начале года [457 г.] никто не угрожал Риму извне, и те же трибуны сеяли смуту дома, требуя принятия того же закона. (2) Могло бы случиться худшее, так разгорелись страсти, если б, как нарочно, не пришла весть о том, что эквы, неожиданно напав среди ночи, перебили сторожевой отряд в Корбионе. (3) Консулы созвали сенат и получили приказ двинуть на Альгид войско чрезвычайного набора. Спор о законе был отложен, но начались новые раздоры – о наборе, (4) и консулы уже готовы были уступить под натиском трибунов, когда возникла еще одна опасность: войско сабинян явилось опустошать римские земли и уже идет на Рим. (5) Страх заставил трибунов разрешить набор, но при условии, что отныне – поскольку они пять лет терпели издевательства и мало чем помогли плебеям60 – избираться будут десять трибунов. (6) Нужда заставила сенаторов дать согласие, обусловив его единственно запретом избирать в трибуны одних и тех же. Выборы в трибуны были проведены немедленно, из опасения, что после войны эта возможность, как и прежние, будет упущена. (7) На тридцать шестой год существования трибуната избирают десять народных трибунов, по два от каждого разряда, предусматривая этот порядок избрания и на будущее61. (8) Наконец произвели набор, Минуций выступил против сабинян, но неприятеля не обнаружил. И только когда сабиняне, уничтожив сторожевой отряд в Корбионе, заняли еще и Ортону, Гораций сразился с ними на Альгиде, многих перебил, а вражеское войско прогнал и с Альгида, и из Корбиона, и из Ортоны. А Корбион он срыл за то, что там были преданы римские воины.

31. (1) Затем консулами стали Марк Валерий и Спурий Вергиний [456 г.]. И дома, и с соседями был мир, но из-за непрерывных дождей худо было с продовольствием. Был проведен закон о распределении наделов на Авентинском холме62. Избрали тех же народных трибунов. (2) Они и в следующем году [455 г.], в консульство Тита Ромилия и Гая Ветурия, во всех своих выступлениях ратовали за тот же закон: им, мол, стыдно, что увеличили число трибунов, и напрасно, поскольку за два года, как и за предыдущие пять лет, дело не сдвинулось с места. (3) В разгар этих обсуждений от тускуланцев пришла тревожная весть – на их земли напали эквы. Позорно было медлить с оказанием помощи народу, чьи заслуги перед римлянами еще свежи в памяти. Оба консула отправились с войском на врага и нашли его там, где он и должен был быть, – на Альгиде. Здесь и сразились. (4) Более семи тысяч неприятельских воинов было убито, остальные бежали, римлянам досталась огромная добыча. Консулы продали ее с торгов для пополнения истощенной казны. Это, однако, и дало трибунами пищу для обвинения консулов перед народом.

(5) Итак, стоило им сложить с себя полномочия, как – уже в консульство Спурия Тарпея и Авла Атерния – народный трибун Гай Кальвий Цицерон призвал на суд Ромилия, а плебейский эдил Луций Алиен – Ветурия. (6) К негодованию сената, обоих приговорили к уплате пени, Ромилия – в десять, Ветурия – в пятнадцать тысяч медных ассов. Но ущерб, понесенный старыми консулами, не отвратил новых от их трудов. Можно осудить и нас, говорили они, но все равно плебеям и трибунам не удастся провести закон. (7) Тогда трибуны, забросив это устаревшее от проволочек законопредложение, повели дело мягче: пусть-де сенаторы наконец прекращают борьбу. Если им не нравится предложенный плебеями закон, пусть позволят и из плебеев, и из патрициев избрать законодателей, чтобы они радели о пользе тех и других и об уравнении их в правах. (8) Сенаторы не отклонили этого предложения, но заявили, что законодателями могут быть лишь патриции. Итак, согласие о законодательстве было достигнуто, спор шел только о законодателях, когда, получив приказ переписать знаменитые законы Солона и познакомиться с учреждениями, нравами и законами греческих государств, в Афины отправились послы Спурий Постумий Альб, Авл Манлий и Публий Сульпиций Камерин63.

32. (1) Этот год прошел без войн, а следующий [453 г.], когда консулами стали Публий Куриаций и Секст Квинктилий, прошел бы еще спокойнее, ибо трибуны, ожидая возвращения из Афин отправленного за чужеземными законами посольства, голоса не поднимали, (2) если бы вдруг не обрушились сразу два несчастья – голод и мор, беда для человека, пагуба для скота. В запустении лежали поля, все новые смерти опустошали Город, многие славные семейства предавались скорби. (3) Умерли фламин Квирина Сервий Корнелий, авгур Гай Гораций Пульвилл (на его место авгуры с тем большей охотою избрали Гая Ветурия, что тот был осужден плебеями). (4) Умерли консул Квинктилий и четыре народных трибуна. Оскверненный столькими смертями, этот год, однако, обошелся без войны.

(5) Потом консулами стали Гай Менений и Публий Сестий Капитолин. Войны не было и в этом [452 г.] году, но зато начались волнения в Риме. (6) Послы уже возвратились с аттическими законами. Тем настойчивей требовали трибуны приступить к составлению законов. Решено было упразднить в этом году все другие должности и избрать только децемвиров, чьи действия не подлежали бы обжалованию. (7) Некоторое время шел спор о том, допускать ли в число их плебеев, но те наконец уступили патрициям, лишь бы только не был отменен закон Ицилия об Авентинском холме и все прочие нерушимые законы64.

33. (1) В триста втором году от основания Рима [451 г.] в государстве переменился образ правления: как раньше от царей к консулам, так теперь власть перешла от консулов к децемвирам. Эта перемена продолжалась недолго и потому не была столь значительна. (2) К тому же, хорошо начав, децемвиры повели себя столь разнузданно, что вскоре раздалось требование вернуть верховную власть консулам.

(3) Децемвирами же были избраны Аппий Клавдий, Тит Генуций, Публий Сестий, Луций Ветурий, Гай Юлий, Авл Манлий, Публий Сульпиций, Публий Куриаций, Тит Ромилий, Спурий Постумий. (4) Клавдий и Генуций получили звание в обмен на консульское, ведь на этот год они были избраны консулами, а с ними и Сестий, консул прошлого года, – за то, что против воли товарища защищал в сенате новый образ правления. (5) Затем – в награду за дальность путешествия, а также как люди, сведущие в чужеземных законах, что было сочтено полезным для создания нового законодательства, – звания децемвиров были удостоены три посла, побывавшие в Афинах. Остальные просто заполнили требуемое число мест. (6) Говорят даже, что при последнем голосовании выбирали только стариков, которые не могли бы противодействовать чужим решениям. (7) У власти стоял любимец народа Аппий, который так переменил свой нрав, что из жестокого и беспощадного гонителя плебеев сумел стать угодником толпы, ищущим ее благосклонности.

(8) Раз в десять дней каждый из децемвиров председательствовал на суде, происходившем при всем народе, имея при себе двенадцать ликторов, тогда как девяти его товарищам причиталось по одному служителю. При необыкновенном единодушии, которое порою превращается в гибельный сговор против простых людей, они ко всем относились с полнейшим беспристрастием. (9) Достаточное доказательство их умеренности даст такой пример. Хотя действия децемвиров не подлежали обжалованию, все же, когда в доме патриция Публия Сестия и откопали труп, выставленный затем для всеобщего обозрения, децемвир Гай Юлий, принужденный столь ужасным обстоятельством, (10) призвал Сестия к суду, а сам выступил перед народом обвинителем: имея законное право быть по делу судьею, он от этого права отказался, дабы ценой ослабления собственной власти расширить полномочия народа65.

34. (1) Вынося всем – и лучшим и худшим – решительные и непреложные, как у оракула, приговоры, децемвиры одновременно трудились над составлением законов, и, выставив, в ответ на ожидания народа, десять таблиц, они призвали людей прийти на собрание (2) и прочитать законы, предлагаемые ради благоденствия Рима, собственного их благополучия и счастья их детей. (3) Они сказали, что уравняли в правах всех – и лучших и худших, но предусмотрели лишь то, что позволяли способности десяти человек, а ведь многие люди сообща могут сделать больше. (4) Пусть, мол, каждый сам обдумает каждую статью, потом вместе обсудят и, наконец, сведут воедино, чего в какой статье с избытком, а чего недостает. (5) Тогда у римского народа будут законы, принятые с общего согласия, а не одобренные по приказу. (6) Когда в соответствии с замечаниями, высказанными по каждой главе, свод законов стал казаться вполне выправленным, законы десяти таблиц, которые и сегодня, несмотря на целую гору нагроможденных друг на друга законов, остаются истоком всего государственного и гражданского права66, передали для голосования по центуриям. (7) Но потом пошли толки, что недостает еще двух таблиц, добавив которые можно было бы считать настоящий свод римского права завершенным. Это ожидание и приближающийся день выборов побудили к новому избранию децемвиров. (8) Ведь плебеи, которым имя консулов было так же ненавистно, как и царское, не нуждались и в помощи трибунов, коль скоро децемвиры в ответ на жалобы по очереди уступали друг другу.

35. (1) После того как было объявлено, что выборы децемвиров состоятся через три недели, добиваться этого звания принялись столькие, что (2) даже лучшие из граждан – я полагаю из опасения, как бы, отказавшись от власти, не уступить ее недостойным, – стали охотиться за голосами, изо всех сил заискивая перед той самой толпой, против которой недавно выступали. (3) Аппий Клавдий, добившийся в свои годы столь высокого положения, вступил в борьбу из-за угрозы лишиться этого положения. Неясно было, считать его децемвиром или соискателем. (4) Он более домогался своей должности, чем исполнял ее: браня знатных соискателей и превознося негоднейших и ничтожнейших, он носился по форуму среди бывших трибунов, Дуиллиев и Ицилиев, (5) и с их помощью набивал себе цену у толпы, пока наконец остальные децемвиры, до сих пор безраздельно преданные ему, не воззрились на него в недоумении – чего, мол, ему надо. (6) Неискренность его очевидна, недаром этот гордец ведет себя так скромно; сделавшись своим у низшего сословия и якшаясь с частными лицами, он не столько стремится отказаться от должности, сколько добивается того, чтоб быть избранным снова. (7) Не осмелившись в открытую воспротивиться этим проискам, децемвиры смягчали его натиск уступками. По уговору его – как самого молодого – обязали председательствовать на выборах. (8) Уловка была в том, что он не должен был избрать себя сам, ибо таких чреватых бедствиями примеров никто, кроме народных трибунов, никогда не подавал.

(9) А он, хоть и взялся, к общей радости, председательствовать на выборах, обратил это себе на пользу и, кознями отстранив от власти наряду с другими гражданами такого же звания обоих Квинкциев, Капитолина и Цинцинната, своего дядю и стойкого защитника патрициев Гая Клавдия, децемвирами сделал людей, неизмеримо менее достойных, и прежде всего себя самого, (10) вызвав негодование всех честных граждан, никто из которых и не подозревал, на что тот дерзнет. (11) Вместе с Аппием Клавдием были выбраны Марк Корнелий Малугинский, Марк Сергий, Луций Мануций, Квинт Фабий Вибулан, Квинт Петилий, Тит Антоний Меренда, Цезон Дуиллий, Спурий Опий Корницин и Маний Рабулей67.

36. (1) Вступив в должность, Аппий Клавдий сбросил маску и показал свое истинное лицо, а новых товарищей еще раньше пытался переделать на свой лад. (2) Они собирались ежедневно, без свидетелей решая, как достичь полновластия, о котором мечтали втайне от остальных, уже не скрывали гордыни, были малодоступны, грубили просителям и так вели дела до майских ид68. Тогда было принято вступать в должность в майские иды.

(3) Первый же день их правления ознаменован был всеобщим страхом. В то время как прежние децемвиры придерживались правила приставлять ликторов только к одному из десяти и этот знак достоинства предоставлялся всем по очереди, нынешние явились каждый в окружении двенадцати ликторов. (4) Сто двадцать ликторов с привязанными к фаскам топорами заполнили форум: истолковано это было в том смысле, что секиры – раз действия децемвиров не подлежат обжалованию – ликторов можно уже и не отнимать.

(5) Они походили на десять царей, наводя страх на простой люд и первых сенаторов, понимавших, что децемвиры только и ищут повода начать казни и стоит кому-нибудь в сенате или в собрании упомянуть о свободе, как тотчас для острастки в ход будут пущены топоры и розги. (6) В придачу к тому, что после запрета обжалованья народ перестал быть им защитой, децемвиры отменили и право взаимного обжалования, тогда как их предшественники таким образом исправляли приговоры своих товарищей или передавали народу дела, казалось бы подведомственные самим децемвирам.

(7) Некоторое время в страхе равно держали всех, но мало-помалу его жертвою остались одни плебеи. Патрициев не трогали, с незнатными же децемвиры обращались жестоко и своевольно. Разбирательству подвергались люди, а не дела, и пристрастие заняло место справедливости. (8) Приговоры они сочиняли дома, а оглашали их на форуме. Тот, кто жаловался децемвирам на их товарища, уходил, досадуя на себя за то, что не довольствовался прежним приговором. (9) Само собою сложилось мнение, что они замыслили творить беззакония не только ближайшее время, но заключили скрепленный клятвою тайный договор об отмене выборов, об увековечении звания децемвира и пожизненном пребывании у власти.

37. (1) Намеки на освобождение плебеи искали в выражении лиц патрициев, прежде говорившем им лишь о рабстве, в страхе перед которым они сами и довели государство до такого состояния. (2) Знатнейшие сенаторы ненавидели децемвиров, ненавидели они и плебеев: не одобряя происходившего, они, однако, полагали, что плебеям досталось по заслугам; они не желали помогать тем, кто, возжаждав свободы, угодил в рабство, и даже усугубляли бесправное положение плебеев в надежде, (3) что из отвращения к настоящему те захотят вернуться к прошлому, когда у власти оставались два консула.

(4) Вот уже прошла большая часть года [449 г.], к десяти прошлогодним прибавлено было две новых таблицы с законами, принятие которых на собраниях центурий означало бы, что государство не нуждается более в децемвирах. (5) Ждали, когда же объявят консульские выборы. Плебеев уже волновало только одно – восстановление приостановленной власти трибунов, залога их свободы, но о выборах не было и помину. (6) И если раньше децемвиры, дабы понравиться народу, появлялись перед ним в обществе бывших трибунов, то теперь их окружала патрицианская молодежь. (7) Эти юнцы толпами осаждали судилище, расхищали плебейское добро, ибо во всем, за что они с жадностью хватались, удача сопутствовала сильнейшему. (8) Наконец, перестали щадить и людей: с одних срывали кожу розгами, другие гибли под топором, а чтоб из этих зверств извлечь еще и выгоду, за казнью хозяина следовала раздача его имущества. Благородные юноши, продавшиеся за такую цену, не только не сопротивлялись беззаконию, но в открытую предпочли свою вольницу всеобщей свободе.

38. (1) Наступили майские иды. Никем не замещенные децемвиры, хоть и стали частными лицами, с прежней твердостью держались за власть и по-прежнему выставляли напоказ знаки своего достоинства. В том, что децемвиры уподобились царям, уже не оставалось сомнений. (2) Свободу оплакивали так, словно потеряли ее навеки; поборников у нее не было, да и не предвиделось. Не только римляне пали духом, но уже и соседние народы стали считать для себя позором подвластность тем, кто сам не свободен.

(3) Сабиняне с большим войском вторглись во владения римлян, опустошив все вокруг и безнаказанно угнав отовсюду добычу – людей и скот; затем они подошли к Эрету, где стали лагерем в надежде, что раздоры в Риме помешают там набору. (4) Теперь уже не только вестники, но и беженцы из окрестностей несли смятение в Город. Ненавистные и патрициям и плебеям, децемвиры решали, что следует предпринять, но тут судьба уготовила новую опасность. (5) Эквы стали лагерем у Альгида и оттуда совершали опустошительные набеги на тускуланские земли. Послы сообщили, что из Тускула просят о помощи.

(6) Страх перед двумя войнами заставил децемвиров держать совет с сенатом. Приказав сенаторам собраться в курии, децемвиры понимали, какой взрыв ненависти им угрожает: (7) на них свалят вину за опустошение полей и за предстоящие беды и постараются отстранить их от власти, если они не воспрепятствуют этому общими усилиями, подавляя попытки многих применением самых крутых мер против немногих злостных зачинщиков. (8) После того как на форуме прозвучал голос глашатая, призывающий сенаторов в курию к децемвирам, пораженные этой удивительной переменой плебеи – ведь обычаю совещаться с сенатом не следовали уже давно – стали спрашивать, что произошло, отчего после такого перерыва вдруг прибегли к забытому средству. (9) Неужели войне с неприятелем надо быть благодарными за это проявление хоть какой-то свободы в государстве?

(10) Плебеи высматривали сенаторов на форуме, но почти никого не нашли, а потом заметили, что децемвиры, поняв отсутствие сенаторов как выражение ненависти к себе, восседают в пустой курии, тогда плебеи истолковали неявку сенаторов тем, что частным лицам запрещено созывать сенат. Если плебеи последуют примеру сенаторов и как те не явились на заседание, так и они воспротивятся набору, то, значит, появилась надежда вернуть свободу! Такие возгласы раздавались в толпе. (11) Почти никто из сенаторов не пришел на форум, да и в Городе вообще их осталось совсем немного. В негодовании отвернувшись от происходящего, они, не имея забот общественных, занялись своими делами в деревне и решили, что, чем скорей они откажутся от сношений с всевластными правителями, тем свободней станут и от чинимых теми беззаконий. (12) После того как никто из сенаторов не явился на зов децемвиров, домой к каждому из них послали служителей, которые должны были взять залог69 и узнать, умышленной ли была неявка; они, однако, вернулись с сообщением о том, что все сенаторы в деревне. Это известие децемвиры восприняли спокойней, чем если б им сообщили, что сенаторы остались в Городе и оказывают сопротивление их власти. (13) На следующий день всем сенаторам было приказано собраться и их явилось так много, как они и сами не ожидали. Плебеи решили, что сенаторы предали свободу, ибо сенат повиновался – как законным – приказам тех, которые по истечении срока полномочий должны были б считаться частными гражданами, если бы не прибегли к насилию.

39. (1) Однако, послушно явившись в курию, сенаторы повели себя там, насколько известно, отнюдь не трусливо. (2) По преданию, после выступления Аппия Клавдия и прежде чем по порядку стали высказывать мнения, Луций Валерий Потит потребовал, чтоб ему дали говорить о положении государства70, а в ответ на грозный запрет децемвиров вызвал их замешательство, объявив о своем намерении обратиться к плебеям. (3) Столь же бесстрашно вступил в борьбу Марк Гораций Барбат, назвавший децемвиров десятью Тарквиниями и напомнивший о том, что под предводительством Валериев и Горациев71 и изгнали царей. (4) Людям отвратительно было не имя царя, коим благочестие дозволяет называть Юпитера, да и Ромула, основателя Города, и тех, кто царствовал после; при отправлении священных обрядов имя царя тоже привычно72, ибо вызывало ненависть не оно, но царская гордыня и произвол! (5) Если прежде этого не могли стерпеть от царя или царского сына, то кто будет терпеть их от частных граждан? (6) Как бы они, запрещая людям свободно высказываться в курии, не заставили поднять голос тех, кто стоит на площади! И если им дозволено было собрать сенаторов, то почему ему, Горацию, тоже частному лицу, не созвать народ на собрание? (7) Если хотят, пусть на деле испытывают, насколько мстящий за попранную свободу сильней жаждущего неограниченной власти. (8) Они говорят о войне с сабинянами, как будто у народа римского есть война более важная, чем против тех, которые, будучи избраны для составления законов, вовсе упразднили в государстве правосудие, выборы, ежегодную смену должностных лиц и преемственность власти, всех поровну обеспечивающую свободой, и, окружив себя ликторами, присвоили царскую власть. (9) После изгнания царей должностные лица избирались из патрициев, потом, после удаления простого народа, – и из плебеев, а к какому стану73 принадлежат эти люди? К сторонникам народа? Но что ими сделано через посредство народа? К сторонникам лучших? Те, кто почти год не созывали сената, а на нынешнем заседании запрещают даже высказываться о положении в государстве? (10) Пусть не слишком надеются на угрозу войны. То, от чего люди страдают, важнее для них, чем то, чего они боятся.

40. (1) Пока децемвиры придумывали, каким образом выразить свой гнев или снисхождение к произнесшему все это Горацию, и еще не нашли выхода из положения, дядя децемвира Аппия Гай Клавдий выступил с речью, больше похожей на заклинание, чем на отповедь. В этой речи (2) просил он племянника, ради манов его отца и своего брата, остаться верным гражданскому обществу, в котором рожден, а не сговору, скрепленному нечестивой клятвой десятерых. (3) Он, мол, просит его об этом больше ради него самого, чем ради государства, которое (4) против их воли восстановит свои неотъемлемые права. Но жаркая схватка разжигает гнев, вот почему он так страшится за ее исход.

(5) Хоть децемвиры и запретили отступать от предмета обсуждения, все ж уважение к Клавдию не позволило им перебивать его. А он заявил, что сенатского постановления принимать не следует. (6) Всем стало ясно, что Клавдий считает децемвиров частными гражданами, и многие из бывших консулов вслух поддержали его. (7) По другому предложению, более суровому на вид, но имевшему на деле меньшую силу, сенаторам приказывалось бы сойтись для назначения интеррекса. Однако, чтобы принятием решения не подтверждать полномочий децемвиров на созыв сената, от сенатского постановления отказались, и таким образом Клавдий показал всем, что децемвиры – частные граждане.

(8) Но тут, когда те были уже на грани падения, брат децемвира Марка Корнелия Луций Корнелий Малугинский, по уговору получивший слово последним, выказал мнимую озабоченность военной опасностью и стал защищать брата и сотоварищей его, недоумевая, (9) что же это за роковое совпадение, что на децемвиров ополчились сильней всего и главным образом те, кто сам хотел стать децемвирами, и почему (10) в мирное время в течение стольких месяцев никто не затевал споров о законности их пребывания у власти, а теперь, когда враг почти у ворот, сеют междоусобицу в надежде, что смута скроет их намерения. (11) Но теперь у всех на уме более важное дело, и столь трудная задача не может быть решена наспех – вот почему разбирательство в сенате выдвинутых Валерием и Горацием обвинений против децемвиров, которые должны были якобы к майским идам сложить с себя полномочия, он предлагает отложить до тех пор, пока не будет покончено с угрозой войны и в государстве не восстановится мир. (12) Однако Аппию Клавдию уже сейчас нужно быть готовым к тому, что придется ему – как ведавшему выборами децемвиров – дать отчет в том, были ли они избраны на один год или до тех пор, пока не будут проведены недостающие законы. (13) Но пока нужно, мол, забыть обо всем, кроме войны, и если сенаторы считают слухи о ней заведомо ложными и полагают, что не следует верить ни слухам, ни самим послам тускуланцев, то, по его мнению, для получения самых надежных сведений следовало бы послать разведчиков; (14) если же поверить и послам, и слухам, то надобно, оставив все дела, немедленно произвести набор, а децемвирам следует вести войско туда, куда они сочтут необходимым.

41. (1) Младшие сенаторы склоняли остальных к принятию этого решения. Но Валерий и Гораций восстали еще смелее, снова потребовав разрешения говорить о положении государства, а если им не позволят выступить в сенате, они-де обратятся прямо к народу, ибо частные лица не вправе мешать им ни в курии, ни в собрании, и они не отступят перед мнимыми фасками. (2) Тогда Аппий, понимая, что если он не ответит с той же дерзостью, то лишится власти, воскликнул: (3) «Несдобровать всякому, кто говорит то, о чем его не просили!» – и, в ответ на отказ Валерия молчать по приказу частного лица, посылает к нему ликтора. (4) Валерий с порога курии уже взывал о помощи к квиритам, когда Луций Корнелий обнял Аппия и из притворного сочувствия к Валерию прекратил этот спор. Хотя после этого Валерию и позволили говорить что угодно, децемвиры добились своего – ведь свобода не шла дальше слов. (5) Бывшие консулы, вместе со знатнейшими сенаторами питавшие прежнюю ненависть к власти трибунов, потерю которой они считали более тяжкой утратой для плебеев, чем для себя потерю консульской власти, готовы были предпочесть впоследствии добровольный отказ децемвиров от их полномочий новому восстанию ненавистных им плебеев в надежде, (6) что если народ не будет роптать и удастся мало-помалу вернуться к консульскому правлению, то плебеям помогут забыть о трибунах или новые войны, или сдержанность вернувшихся к власти консулов.

(7) Набор был объявлен без сопротивления сенаторов. Приказы децемвиров обжалованью не подлежали, и молодежь записывалась в войско. После того как легионы были набраны, децемвиры договорились, кто станет во главе войск. (8) Вождями децемвиров были Квинт Фабий и Аппий Клавдий. Война в Риме, казалось, будет труднее, чем с неприятелем. Решили, что суровость Аппия более пригодна для подавления волнений в Городе. Фабий от природы был более склонен к добрым делам, чем к злодейству. (9) Но даже такого человека, прославившегося и на военном и на гражданском поприще, так переменило пребывание у власти и общение с децемвирами, что он предпочел стать похожим на Аппия, а не на себя самого. Ему, вместе с Манием Рабулеем и Квинтом Петилием, поручили войну с сабинянами. (10) Марка Корнелия вместе с Луцием Минуцием, Титом Антонием, Цезоном Дуиллием и Марком Сергием послали на Альгид. Спурий Оппий вместе с Аппием Клавдием был оставлен на страже Рима; при этом все децемвиры обладали одинаковыми полномочиями.

42. (1) На войне дела шли ничуть не лучше, чем в Риме. (2) Вина полководцев состояла лишь в том, что они вызывали ненависть к себе со стороны сограждан; во всем остальном виноваты были воины, которые не желали добиваться успеха под предводительством децемвиров и терпели поражения, позоря и себя, и полководцев. (3) Войска римлян были рассеяны и сабинянами под Эретом, и эквами на Альгиде. Бежавшие под покровом ночи из-под Эрета стали лагерем неподалеку от Рима, на возвышенности между Фиденами и Крустумерией: (4) не встретив преследующего противника в открытом бою, они вверили свою защиту не собственному мужеству и оружию, но естественным укрытиям местности и валу. (5) На Альгиде войско испытало еще больший позор и было полностью разгромлено: бежав из лагеря и побросав имущество, воины укрылись в Тускуле, надеясь на милосердие и гостеприимство тускуланцев, в чем и не обманулись. (6) Когда столь грозные вести дошли до Рима, сенаторы забыли о ненависти к децемвирам и, решив оставить в Городе стражу, приказали всем, кто был в состоянии носить оружие, охранять стены и выставить караулы к воротам. (7) В Тускул же велели выслать оружие и подкрепление, а децемвирам по их решению надлежало оставить тускуланскую крепость и держать войско в лагере, другой лагерь – перевести из Фиден во владения сабинян и начать наступление, чтоб отбить неприятелю охоту идти на приступ Рима.

43. (1) К поражениям от неприятеля децемвиры прибавили два ужасных преступления: одно было совершено на войне, другое – в Городе. (2) Разведать место для лагеря во владениях сабинян был послан Луций Сикций74, ненавидевший власть децемвиров и тайно призывавший соратников избрать трибунов и покинуть лагерь. (3) В спутники ему отрядили воинов, которым было поручено в укромном месте напасть на Сикция и убить его. (4) Но убийство это не прошло им даром, ибо Сикций оказал сопротивление, а будучи человеком богатырской силы и храбрости, он уложил и нескольких злодеев. (5) Оставшиеся сообщили в лагерь, что Сикций вместе с несколькими воинами попал в засаду и пал в неравном бою. (6) Этому сперва поверили, но потом с разрешения децемвиров для погребения убитых была послана когорта и Сикция нашли лежащим в нетронутых доспехах в окружении трупов, среди которых не было ни одного неприятеля, не было и никаких их следов; тело Сикция доставили в лагерь, в точности установив, что он был убит своими. (7) Преисполненные ненависти, воины готовы были немедленно переправить тело Сикция в Рим, но децемвиры успели устроить ему воинское погребение на государственный счет. Велика была скорбь в лагере во время этих похорон, покрывших децемвиров позором.

44. (1) Вслед за этим в Городе свершилось другое преступление, порожденное похотью и вызывающее не меньшее содрогание своими последствиями, чем самоубийство обесчещенной Лукреции, из-за чего Тарквинии лишились престола и были изгнаны из Города: так что не только конец правления, но и даже причина отстранения от власти царей и децемвиров были совсем одинаковыми75.

Аппий Клавдий воспылал страстью к девушке из народа и решил удовлетворить свою похоть. (2) Отец девушки, центурион Луций Вергиний, несший службу у Альгида, был образцовым воином и гражданином. Так же была воспитана его жена, так воспитывались и дети. Дочь он просватал за бывшего трибуна (3) Луция Ицилия, храбреца, доблестно отстаивавшего права плебеев. (4) Девушка редкой красоты, она была уже взрослой и не соблазнилась подарками и обещаниями Аппия, и тогда тот, от страсти потеряв голову, решился на грубое насилие. (5) Он поручает своему клиенту Марку Клавдию, чтобы тот объявил ее своею рабыней и не уступал требованиям временно оставить ее на свободе, полагая, что в отсутствие ее отца Вергиния это беззаконие будет возможно. (6) Когда она пришла на форум, где среди лавок была и школа, в которой она обучалась грамоте76, Клавдий, слуга децемвирской похоти, остановил наложением руки77 девушку и, объявив ее дочерью своей рабыни и, следовательно, рабыней, приказал без промедленья следовать за ним, иначе, мол, он уведет ее силой. (7) Бедная девушка остолбенела, но на крики кормилицы сбежался народ. Имена ее отца Вергиния и суженого Ицилия были хорошо известны. Тех, кто знал их, объединяла дружба, а толпу – негодование против козней Клавдия. (8) Девушка была уже спасена от насилия, но тут предъявивший на нее свои нрава заявил, что ни к чему собирать такую толпу: он, мол, намерен действовать не силой, но по закону. И вот он вызывает девицу в суд. (9) По совету близких, присматривавших за ней, она явилась к трибуналу Аппия78. Истец поведал свою выдумку судье, который сам и был сочинителем этой басни, что, мол, девушка родилась-де в его, Клавдия, доме, откуда была похищена и подброшена Вергинию, (10) а сам он узнал об этом благодаря доносу и готов представить доказательства, будь судьею сам Вергиний, более всего запятнанный совершенным беззаконием; пока же, конечно, рабыня должна следовать за господином. (11) Защитники девушки сказали, что Вергиний отсутствует по делу государства и если ему сообщат о случившемся, то он будет в городе через два дня, (12) а посему несправедливо в отсутствие отца тягаться о детях, и потребовали отсрочить дело до его возвращения. Вергинию же на основании закона, внесенного самим Аппием, следует временно оставить на свободе, чтобы взрослая девица не была обесчещена прежде, чем лишится свободы.

45. (1) До оглашения приговора Аппий заметил, что о том, насколько он покровительствует свободе79, можно судить по самому закону, на который ссылаются в своей просьбе друзья Вергиния, (2) хотя закон лишь в том случае будет неоспоримой порукой свободы, если не окажется обстоятельств, меняющих дело – по сути или в том, что касается лиц. (3) В делах прочих лиц каждый может законно отстаивать свободу другого – это по праву, но в деле той, что находится во власти отца80, нет некого другого, кому мог бы передать ее господин. Итак, он, Аппий, согласен послать за ее отцом, а истец покуда пусть останется при своем неущемленном праве, с тем чтобы он увел с собой девушку, под обещание доставить ее в суд, как только объявится тот, кто называет себя ее отцом. (4) На неправый приговор81 роптали, но никто не осмеливался ему воспротивиться, пока не вмешались дядя Вергинии Публий Нумиторий и ее жених Ицилий. (5) Толпа расступилась в надежде, что Ицилий сумеет противостоять Аппию, но тут ликтор объявляет, что приговор уже вынесен, и отталкивает Ицилия, не давая ему говорить. (6) Такое оскорбление разозлило бы и кроткого человека. А Ицилий вскричал: «Ты получишь то, к чему стремишься, лишь мечом прогнав меня отсюда! Я женюсь на этой девушке, и моя невеста пребудет невинной. (7) Ты можешь, кроме своих, созвать и всех децемвирских ликторов и приказать им пустить в ход топоры и розги, но моя суженая вернется в отцовский дом. (8) Пусть вы лишили нас трибунов и прав обжалованья пред народом римским – двух столпов, на которых держалась наша свобода, но пока еще ваша похоть не властна над нашими женами и детьми. (9) Лютуйте на наших спинах и шеях, но на их целомудрие не покушайтесь! А если вы прибегнете к насилию, то в защиту моей невесты и единственной дочери Вергилия я призову на помощь стоящих здесь сограждан, он – воинов и все мы – богов и людей, и твой приговор исполнится лишь ценой нашей смерти. (10) Подумай, Аппий, еще и еще подумай, на что идешь! (11) Когда Вергиний вернется, он решит, что ему делать с дочерью, пусть только знает, что, если он уступит притязаниям Клавдия, может сватать дочь за кого-нибудь другого. Я же, отстаивая свободу невесты, меньше дорожу жизнью, чем верностью».

46. (1) Толпа была возбуждена, и стычка казалась неминуемой. Ицилия обступили ликторы, но дальше угроз дело не пошло, поскольку Аппий сказал, что Ицилий, человек беспокойный и (2) не забывший еще, как был трибуном, вовсе не защищает Вергинию, но ищет повода для смуты. (3) Однако повода он ему не даст, и не из-за наглости Ицилия, а лишь покровительствуя свободе и считаясь с отцовским званьем Вергиния, в чье отсутствие не будет совершен ни суд, ни приговор. Марка Клавдия он попросит поступиться своим правом и до завтра отпустить девушку. (4) А если завтра ее отец не прибудет, пусть, мол, Ицилий и ему подобные знают – он выкажет твердость, достойную законодателя и децемвира. А для того, чтоб обуздать зачинщиков смуты, ему не понадобятся ликторы других децемвиров: он обойдется своими.

(5) После отсрочки несправедливого приговора защитники девушки разошлись, первым делом поручив брату Ицилия и сыну Нумитория, безупречным юношам, немедленно собраться в путь и как можно скорей вызвать пз лагеря Вергиния, (6) ведь спасение его дочери от беззакония зависело от того, успеет ли он вернуться в срок. Они поскакали во весь опор и передали эту весть отцу. (7) А Ицилий, в ответ на требование истца принять девицу и представить поручителей, говорил, что этим-то он и занят, а сам нарочно тянул время, пока гонцы не доберутся до лагеря. Тем временем из толпы тянулись руки – каждый выказывал Ицилию готовность стать его поручителем. (8) Со слезами на глазах тот благодарил их: «Завтра будет нужда в вашей помощи, а теперь уж довольно поручителей». Так Вергиния была отдана на поруки близким.

(9) Аппий еще немного помедлил, чтобы не показалось, что он пришел сюда ради одного этого дела, но другие людей не волновали, никто больше не приходил, и он вернулся домой писать децемвирам в войско, чтоб те не давали Вергинию отпуска и даже взяли его под стражу. (10) Как и следовало ожидать, этот подлый приказ запоздал: Вергиний, получив отпуск, отбыл еще до полуночи, а бесполезное письмо об его задержании было доставлено назавтра поутру.

47. (1) А в Риме уже на рассвете все граждане в нетерпении собрались на форуме, куда Вергиний, одетый как на похоронах, привел дочь, обряженную в лохмотья, в сопровождении нескольких матрон и толпы защитников. (2) Здесь Вергиний стал обходить людей; обращаясь к ним, он не только просил содействия, но требовал его как должного: он-де каждый день идет в бой за их жен и детей, и никто не сравнится с ним ни храбростью, ни числом совершенных на войне подвигов. Но что в них пользы, когда в городе, не задетом войною, наши дети стоят на краю гибели, как если б он был уже захвачен врагом? (3) Будто держа речь перед собранием, он обходил людей. Подобное говорил и Ицилий. (4) Но сильнее всяких слов действовал на толпу тихий плач женщин. Вопреки всему, с прежним упорством – вот до чего довело его вожделение или, лучше сказать, безумие – Аппий взошел на трибунал, и не успел истец договорить о том, что накануне благодаря ходатаям приговор вынесен не был, и снова изложить свое требование, а Вергиний – получить ответное слово, как он вмешался.

(5) Возможно, какая-то из переданных древними писателями речей, в которой Аппий обосновал свой приговор, и подлинная, но ни одна из них не отвечает чудовищности самого приговора82, вот почему, мне кажется, следует изложить его голую суть – Вергиния была признана рабыней. (6) Сперва все оцепенели, потрясенные такой жестокостью, и на некоторое время водворилась тишина. Но потом, когда Клавдий собрался было, отстранив матрон, схватить девицу, женщины ответили на это жалобным плачем, а Вергиний, погрозив Аппию, сказал: (7) «За Ицилия, а не за тебя, Аппий, просватана моя дочь, и вырастил я ее для брака, а не для разврата. Тебе угодно, как скоту и зверю, совокупляться, с кем захочешь? Эти, быть может, и стерпят такое, но, я уверен, не те, в чьих руках оружие». (8) Толпа женщин и стоящие рядом защитники отталкивали Клавдия, но глашатай восстановил тишину.

48. (1) Децемвир, потерявший от похоти разум, заявил, что не только по вчерашним нападкам Ицилия и буйству Вергиния, свидетели коих были все римляне, но и по другим достоверным сведениям он понял, что с целью посеять смуту в Городе всю ночь собирались сходки. (2) И потому, мол, он, зная о предстоящей борьбе, пришел сюда в сопровождении вооруженных людей, но не ради притеснения мирных граждан, а для того, чтобы, не роняя высокого сана, обуздать тех, кто нарушает общественное спокойствие. «И потому советую вам успокоиться, – сказал он. (3) – А вы, ликторы, расчистите путь в толпе, чтобы хозяин мог вернуть свою собственность!»

Он произнес это громовым голосом и с такою злобой, что толпа расступилась, сама принося девушку в жертву насилию. (4) И тогда Вергиний, увидев, что помощи ждать не от кого, с мольбой обратился к Аппию: «Прости отцу ради его горя, если я сказал против себя неразумное слово, но позволь напоследок здесь, в присутствии девицы, расспросить кормилицу, как обстояло дело, чтобы я, если и правда не отец, ушел отсюда со спокойным сердцем». (5) Получив разрешение, он отошел с дочерью и кормилицей к лавкам, что расположены возле храма Венеры Очистительницы83 и зовутся теперь Новыми84, и, выхватив там у мясника нож, воскликнул: «Только так, дочь моя, я могу сделать тебя свободной». Тут он пронзает грудь девушки и, обернувшись к судилищу, произносит: «Да падет проклятье за эту кровь на твою голову, Аппий!»

(6) При виде ужасного злодеяния поднялся крик, и Аппий, выйдя из оцепенения, приказывает схватить Вергиния. Но тот, размахивая ножом, под защитой шедшей за ним толпы прокладывал себе путь к воротам. (7) Ицилий и Нумиторий, подняв бездыханное тело, показывали его народу, оплакивая красоту девушки, навлекшую на нее злодеяние Аппия, осуществить которое вынужден был отец. За ними шли рыдающие матроны: (8) для того ли растим мы наших детей? И таким образом вознаграждается целомудрие? Произнося и все остальное, что в таких случаях требует от женщин скорбь, они рыдали все сильней, не в силах сдержать слезы. (9) Мужчины, а больше всех Ицилий, негодуя говорили о потере трибунской власти и права на обжалование перед народом.

49. (1) Толпу взволновала как чудовищность злодеяния, так и надежда, воспользовавшись происшедшим, вернуть себе свободу. (2) Аппий то вызывал Ицилия, то приказывал схватить его, но служителям не дали подойти, и тогда он сам, окруженный патрицианской молодежью, ринулся в толпу и приказал заключить Ицилия под стражу. (3) Ицилия, однако, обступила уже не просто толпа, рядом с ним были и Луций Валерий и Марк Гораций, которые оттолкнули ликтора, утверждая, что если Аппий прибегнет к праву, то они могут защитить Ицилия от частного лица, а если он применит силу, то и тогда они ему не уступят. Тут-то и вспыхнула жестокая распря. (4) Ликтор децемвира напал было на Валерия и Горация, но толпа разломала его фаски. Аппий поднялся, чтоб обратиться к народу, но Гораций и Валерий пошли вслед за ним. Народ слушал их, а децемвиру не давал говорить. (5) Уже Валерий, словно он был облечен властью, приказывал ликторам оставить в покое частного человека – это сломило дух Аппия, и в страхе за свою жизнь, закутав лицо, он бежал с форума и незаметно укрылся в близлежащем доме.

(6) На помощь ему с противоположной стороны форума врывается Спурий Оппий. Он видит, что сила одержала победу над властью. Приведенный в замешательство подаваемыми со всех сторон советами, с многими из которых он соглашался, Оппий наконец приказал созвать сенат. (7) И это успокоило толпу, питавшую надежды с помощью сената положить конец власти децемвиров, чьи действия вызывали очевидное недовольство большинства сенаторов. (8) Сенат решил не раздражать плебеев и прежде всего позаботиться о том, чтоб появление Вергиния в войске не вызвало волнений.

50. (1) В лагерь, располагавшийся тогда на Вецилиевой85 горе, были отправлены младшие сенаторы с приказом децемвирам не допустить восстания в войске. (2) Но Вергиний вызвал здесь еще больше волнения, чем в Риме. (3) Ведь помимо того, что он привел с собою толпу почти в четыреста человек, которые пошли за ним, воспламененные гнусностью случившегося, весь лагерь был поражен, увидав, что в руках у него клинок, а сам он забрызган кровью. Мелькавшие повсюду тоги заставляли думать, что горожан в лагере значительно больше, чем на самом деле. (4) На вопрос, что все это значит, Вергиний долго не отвечал ни слова и только плакал. Наконец те, кто в смятении метался по лагерю, собрались вместе. Воцарилась тишина, и Вергиний по порядку изложил, как было дело. (5) Простирая руки и взывая к соратникам, он заклинал не приписывать ему преступления Аппия Клавдия и не отворачиваться от него как от убийцы дочери86. (6) Дороже собственной была ему жизнь дочери, если б только она могла жить, сохраняя свободу и достоинство, но когда он увидел, как ее, точно рабыню, схватили, чтоб обесчестить, то предпочел ее смерть позору, так что его жестокость была лишь выражением милосердия. (7) Сам же он остался жить в единственной надежде с помощью соратников отомстить за смерть дочери. Ведь и у них есть дочери, сестры, жены, а похоть Аппия Клавдия не угасла вместе с Вергинией, и безнаказанность сделает его еще более необузданным. (8) Пусть чужое несчастье предостережет их против подобных посягательств. Что же касается его самого, то судьба уже лишила его жены, а дочь, не пережившая позора, приняла хоть и мучительную, но славную смерть – (9) в его доме некому теперь утолить похоть Аппия. При новых притеснениях он сумеет постоять за себя с тем же присутствием духа, с каким мстил за дочь, а остальные пусть сами позаботятся о себе и своих детях.

(10) В ответ на жалобы Вергиния собравшиеся кричали, что отомстят за его муки и постоят за свою свободу. Смешавшиеся с толпою воинов граждане, жалуясь, как и он, старались показать, насколько зрелище происшедшего было страшней того, о чем говорил Вергиний. и сообщали, что (11) в Риме с децемвирами покончено, – тут вновь прибывшие из города в лагерь сказали, что Аппий, едва спасшись от смерти, удалился в изгнание, затем призвали наконец воинов бросить клич «К оружию!» и под знаменами двинуться на Рим. (12) Децемвиры, потрясенные как тем, что видели сами, так и тем, что, по сообщениям, творилось в Риме, сновали по лагерю, пытаясь унять волнения. Не подчинялись даже тем из них, кто действовал мягко, те же, кто пытался пользоваться властью, слышали в ответ, что против них найдутся и силы, и оружие. (13) Итак, войско пошло на Рим и заняло Авентинский холм, призывая плебеев выступить за возвращение свободы и избрание народных трибунов. Другой крамолы в их речах не было. (14) Спурий Оппий открыл заседание сената. От принятия суровых мер решено было отказаться: ведь повод к мятежу подали сами децемвиры. (15) К войску отправили посольство в составе трех бывших консулов – Спурия Тарпея, Гая Юлия и Публия Сульпиция, чтоб те от имени сената спросили, кто отдал приказ оставить лагерь, для чего они с оружием в руках пришли на Авентинский холм и, бросив воевать с врагом, напали на собственное отечество. (16) Ответ у воинов, конечно, был, не было лишь того, кто произнес бы его, им недоставало вождя, и никто не хотел навлечь на себя зависть остальных. Из толпы выкрикнули только, чтоб прислали Луция Валерия и Марка Горация: им, мол, мы дадим ответ.

51. (1) Когда послы удалились, Вергиний стал внушать воинам, что причина их колебаний в столь нетрудном деле кроется в отсутствии предводителя, а потому ответ они дали хотя и разумный, но все же случайный, принятый хотя и с общего согласия, но не по здравом размышлении. (2) Он предлагает избрать десять верховных предводителей и, памятуя об их воинском звании, объявить их военными трибунами87. (3) Но, когда ему первому предложили это почетное звание, он отказался: «Приберегите это ваше решение до лучших времен; (4) и мне, не отмстившему еще за дочь, не доставит радости почетное званье, и вам в это тревожное для государства время не нужны предводители, заранее вызывающие ненависть. (5) А если я могу быть вам полезен, вы можете воспользоваться мною и в качестве частного лица». (6) Таким образом, избрали десять военных трибунов.

(7) Неспокойно было и в войске, воевавшем против сабинян. По почину Ицилия и Нумитория здесь тоже отвергли власть децемвиров, ибо воспоминание о возмутившем всех убийстве Сикция усугубилось известием о гнусном преследовании девушки, павшей жертвой похоти. (8) Как только Ицилий услышал об избрании на Авентине военных трибунов, то, опасаясь, как бы городские выборы не оказались повторением предварительных войсковых, а те, кого избрали военными трибунами, не стали бы трибунами народными, (9) он, как человек опытный в обращении с народом а сам стремившийся к трибунской власти, позаботился о том, чтоб еще до похода на Рим столько же военных трибунов было избрано и здесь. (10) Войдя в Коллинские ворота, они пересекли Город и строем под знаменами пошли на Авентин. Там оба войска соединились и поручили двадцати военным трибунам избрать из своего числа двух верховных предводителей. Избрали Марка Оппия и Секста Манилия.

(11) Встревоженные положением государства, сенаторы заседали каждый день, больше времени потратив на склоки, чем на совещания. (12) Децемвирам вменялись в вину и убийство Сикция, и Аппиева похоть, и неудачи в войне. Валерию и Горацию предложили отправиться на Авентин. Те отказывались идти, если децемвиры не сложат с себя полномочия, срок которых истек еще в прошлом году. (13) Децемвиры возражали, что сложат с себя власть и перейдут в разряд частных граждан не раньше, чем будут приняты законы, ради которых они и были избраны.

52. (1) Бывший народный трибун Марк Дуиллий довел до сведения войска, что дело не двигается с места из-за бесконечных споров, а сенаторы-де только тогда вполне осознают случившееся, когда увидят пустой город. (2) Он и убедил народ перебраться с Авентина на Священную гору88: пусть Священная гора напомнит о стойкости плебеев, пусть все задумаются, сможет ли в государстве восстановиться согласие без восстановления власти трибунов. (3) Войско прошло по Номентанской дороге, которая ныне зовется Фикулейской, и стало лагерем на Священной горе, подражая предкам в сдержанности и не применяя насилия. За войском отправились остальные плебеи: дома остались лишь немощные старики. (4) Следом шли жены и дети, жалобно причитая, на кого их оставляют в городе, где не святы ни целомудрие, ни свобода.

(5) Обезлюдевший Рим превратился в пустыню, на форуме не было никого, кроме нескольких стариков. И вот когда собравшиеся на заседание сенаторы увидали опустевший форум, многие из них, а не только Гораций с Валерием стали громко выражать недовольство: (6) «Чего еще вы ждете, отцы-сенаторы? Децемвиры не желают покончить со своим упрямством, а вы намерены допустить, чтоб все было предано огню и разрушению? А вы, децемвиры? Что же это за власть, за которую вы так крепко держитесь? (7) Или вы собираетесь вершить суд над крышами и стенами? И вам не стыдно, что ликторов на форуме чуть ли не больше, чем остальных граждан? Что вы будете делать, если на Город нападет неприятель? Что если плебеи, увидав, что на нас не действует их уход, вернутся с оружием в руках? (8) Или вы хотите, чтобы ваша власть пала вместе с самим Городом? Придется, стало быть, либо расстаться с плебеями, либо вернуть народных трибунов. Мы легче обходимся без своих должностей, чем они. (9) Неожиданно для себя они добились от наших отцов власти, а, вкусив однажды ее сладость, неужели они смирятся с ее утратой, тем более что мы свою власть не делаем более терпимой, дабы у них не было надобности защищать себя?» (10) Эти слова, раздававшиеся со всех сторон, заставили децемвиров подтвердить, что, раз так, они подчиняются сенату и признают себя побежденными его единодушием. (11) Они заклинали лишь о том, чтобы их уберегли от людской ненависти и пролитием их крови не приучали плебеев к тому, что патрициев можно казнить.

53. (1) Тогда Валерий и Гораций были посланы к плебеям, чтобы на условиях, какие они сочтут нужными, возвратить их и привести дело к соглашению; также им было поручено оберечь децемвиров от гнева и ярости толпы. (2) По прибытии в лагерь Валерий и Гораций были встречены плебеями с восторгом как несомненные освободители – такими они показали себя и в начале волнений, и при их исходе. За это им и воздали благодарность. (3) От имени толпы говорил Ицилий. Когда речь зашла об условиях, он в ответ на вопрос послов о требованиях плебеев в соответствии с заранее принятым решением заявил, что на справедливость своих требований они возлагают больше надежд, чем на оружие. (4) Ибо требуют они, во-первых, восстановления власти трибунов и права обжалованья перед народом – того, что было их опорой, пока не избрали децемвиров, а во-вторых, помилования для тех, кто призывал войско и народ добиваться возвращения свободы. (5) Только для децемвиров требовали они жестокой казни, полагая, что по справедливости децемвиры будут им выданы, они грозились сжечь их живьем. (6) «Размышляя здраво, – отвечали послы, – ваши требования справедливы настолько, что были бы выполнены и без их предъявления, ибо вы просите поруки вашей свободы, а не разрешения притеснять других. (7) А гнев ваш заслуживает только прощения, но не поощрения, ибо, ненавидя жестокость, вы сами выказываете жестокость и, не обретя еще свободы, уже хотите господствовать над противником. (8) Неужели никогда не перестанут плебеи Рима казнить патрициев, патриции – плебеев и мир не водворится в нашем государстве? (9) Вам теперь нужнее щит, чем меч. Более чем достаточным унижением будет для них сделаться простыми гражданами, не нанося и не испытывая ущерба. (10) А если даже когда-нибудь вы захотите внушать страх, то, вернув себе ваших должностных лиц и ваши законы, вы получите в свои руки суды о нас самих и о нашем имуществе; тогда и будете выносить приговоры, как того потребует каждое дело, а теперь вам довольно возвращенья свободы».

54. (1) Получив от собрания разрешение действовать по своему усмотрению, послы обещали вернуться в лагерь, завершив дело в Риме. (2) Явившись в Город, они изложили сенаторам условия плебеев, с которыми тут же согласились все децемвиры, не найдя в них упоминаний о казни, чего так опасались. (3) Только Аппий, вызывавший своею чрезмерной жестокостью особое озлобление плебеев и мерою собственной ненависти измерявший ненависть к себе других, сказал: «Я знаю, какая судьба меня ждет. (4) Вижу, что нападение на нас отложено до тех пор, пока наш враг не получит оружия. Ненависть утоляется только кровью. Но и я, не колеблясь, откажусь от звания децемвира!» (5) Сенатское постановление предписывает децемвирам немедленно сложить с себя полномочия, а великому понтифику89 Квинту Фурию – избрать народных трибунов и запрещает преследовать кого бы то ни было за уход войска и плебеев.

(6) После принятия постановления сенаторы разошлись, а децемвиры явились на форум и при всеобщем ликовании сложили с себя полномочия.

(7) Новость эту сообщили войску. Послов в лагерь сопровождали все остававшиеся в Городе. Навстречу одной толпе шла в веселье другая – из лагеря. Все поздравляли друг друга с восстановлением в Риме свободы и согласия. (8) Послы обратились к собравшемуся народу: «Во имя блага, счастья и процветания вашего и Рима вернитесь в отечество, к богам, женам и детям вашим, но не теряйте той воздержности, благодаря которой здесь не было тронуто ни одного поля, несмотря на острую нужду в столь многом у такого множества людей. Идите на Авентин, откуда вы выступили! (9) Там, на счастливом месте, где впервые положено было начало вашей свободе, вы изберете народных трибунов. Там будет ждать вас великий понтифик, чтобы провести выборы». (10) Все это было встречено с одобрением. А потом они взяли свои знамена и двинулись в Рим, радуясь не меньше тех, кто выходил им навстречу. С оружием в руках они спокойно прошли через Город на Авентин.

(11) Там под предводительством великого понтифика были немедленно избраны народные трибуны: первым – Луций Вергиний, за ним – Луций Ицилий и дядя Вергиния Публий Нумиторий – зачинщики ухода плебеев, (12) затем – Гай Сициний, потомок того Сициния, что, по преданию, был избран на Священной горе первым народным трибуном, и Марк Дуиллий, отменно исполнявший свой долг трибуна перед тем, как были избраны децемвиры, и позже весьма усердно помогавший плебеям в борьбе с ними. (13) Больше в надежде на будущие, чем за настоящие их заслуги избрали также Марка Титиния, Марка Помпония, Гая Апрония, Аппия Виллия и Гая Оппия. (14) По вступлении в должность Луций Ицилий сразу внес в собрание, а народ утвердил запрет на преследование кого бы то ни было за уход, случившийся по вине децемвиров. (15) Тотчас же Марк Дуиллий провел предложение об избрании консулов с правом обжалования их действий перед народом. Собрание плебеев приняло эти решения90 на Фламиниевом лугу, который теперь зовется Фламиниевым цирком91.

55. (1) Затем интеррекс провел избрание консулов, каковыми стали Луций Валерий и Марк Гораций, тут же вступившие в должность. Эти консулы пользовались расположением народа, не притесняли патрициев, но все-таки раздражали их, (2) ибо все, что вело к упрочению свободы плебеев, рассматривалось патрициями как умаление их могущества. (3) Прежде всего, чтобы разрешить спорный в некотором роде вопрос о том, должны ли патриции подчиняться плебейским постановлениям, консулы в народном собрании по центуриям провели закон, который делал решения, принятые плебеями на собраниях по трибам, обязательными для всего народа и таким образом дал трибунам сильнейшее оружие для проведения их законопредложений92. (4) Вслед за тем они не только восстановили закон об обжаловании консульских действий перед народом, единственный залог свободы, отнятый пришедшими к власти децемвирами, но даже упрочили его на будущие времена, (5) объявив нерушимым новый закон, запрещавший избрание каких бы то ни было должностных лиц без права обжалования их действий: всякого, кто его нарушит, можно и должно убить, и это убийство не будет считаться уголовным преступлением. (6) Вслед за возвращением прав на обжалование и поддержку трибунов, чем консулы достаточно укрепили положение плебеев, они восстановили также почти уже позабытую священную неприкосновенность самих трибунов, (7) обновив после большого перерыва прежнее чиноположение и прибавив к священной клятве блюсти неприкосновенность трибунов закон, по которому всякий, кто причинит ущерб народным трибунам, эдилам93 или десяти судьям94, обрекается в жертву Юпитеру, а имущество его распродается в пользу храма Цереры, Либера и Либеры95. (8) Законоведы говорят, что законом этим еще не утверждается чья-либо священная неприкосновенность, но тот, кто причинил какой-нибудь вред кому-нибудь из упомянутых должностных лиц, обрекается в жертву Юпитеру; поэтому, хоть само задержание и заключение эдила под стражу высшими должностными лицами и незаконно, ибо закон запрещает причинять им какой-либо вред, (9) все же оно доказывает, что эдил не считается обладающим священной неприкосновенностью; (10) трибуны же благодаря старинной клятве, данной плебеями при первом их избрании96, неприкосновенны. (11) Были и такие, кто толковал закон Горация в том смысле, что он обеспечивает безопасность также и консулов и преторов, которых выбирают с соблюдением тех же обрядов97, что и консулов; (12) а консул, мол, назывался также и судьею98. Это толкование следует, однако, отвергнуть на том основании, что в те времена консула принято было называть не судьею, но претором. (13) Такие законы были приняты в консульство Валерия и Горация.

Эти же консулы постановили препровождать плебейским эдилам в храм Цереры сенатские решения, а прежде они утаивались или искажались по произволу консулов. (14) Народный трибун Марк Дуиллий предложил плебеям закон, который они приняли, о том, что всякий, кто оставит плебеев без трибунов или захочет избрать консулов без права обжалования, подлежит каре розгами или топором. (15) Все это было утверждено хотя и против воли, но и без противодействия патрициев, потому что никто из них пока не подвергся такой жестокости.

56. (1) После того как и власть трибунов, и свобода плебеев были вполне обеспечены, трибуны сочли своевременным и безопасным начать по одному преследовать децемвиров и выбрали первым обвинителем Вергиния, первым ответчиком – Аппия. (2) Когда Вергиний призвал Аппия к суду и тот пришел на форум в плотном окружении патрицианской молодежи, все, как только взглянули на Аппия и его спутников, сразу вспомнили об ужасном времени его правления. (3) Тогда Вергиний сказал: «Речи придуманы для изложения сомнительных дел, и потому я не собираюсь тратить время на обвинение против того, чью жестокость вы сами пресекли силой оружия, и не позволю, чтоб к прочим своим злодеяниям он прибавил бесстыдную самозащиту. (4) Все нечестивое и богомерзкое, что совершал ты день за днем в продолжении двух лет, я прощаю тебе, Аппий Клавдий! Есть только одно преступление, в котором ты должен оправдаться перед судьею, и, если ты не докажешь, что своим приговором не передал, вопреки законам, свободного человека в рабство99, я прикажу взять тебя под стражу!»

(5) У Аппия не было никакой надежды ни на помощь трибунов, ни на суд народа, а все-таки он обратился к трибунам, но никто не вмешался, и, когда уже был послан человек100 схватить его, Аппий воскликнул: «Я обращаюсь к народу!» (6) Это слово – единственная защита свободы – произнесено было устами того, кто недавно сам оспаривал свободу другого, и, когда оно было услышано, воцарилась тишина. (7) Но каждый думал про себя, что есть еще боги, которым небезразличны дела людей, и хоть поздно, но тяжко карают они за гордыню и жестокость. (8) Перед нами обжалует приговор тот, кто сам упразднил право на обжалованье; отнявший у народа все права к народу же и взывает о помощи; узником, лишенным права на свободу, становится тот, кто своим приговором объявил свободного человека рабом, – вот о чем шептали в толпе, пока Аппий взывал о помощи к римлянам. (9) Он напоминал и о заслугах перед государством, которые имели на военном и гражданском поприще его предки, и о том, что ему самому принесла несчастье преданность плебеям, заставившая его для уравнения законов отказаться от консульства, что вызвало страшное озлобление патрициев, и о своих законах, бесполезных теперь для их создателя, которого ведут в темницу. (10) Впрочем, о том, что есть в нем дурного и хорошего, он будет спорить лишь тогда, когда ему предоставят возможность защищаться; а теперь, мол, по общему праву гражданства в назначенный ему, римскому гражданину, день суда он просит дозволения говорить перед судом римского народа. Он не настолько боится ненависти к себе, чтобы не надеяться более на справедливость и милосердие своих сограждан. (11) Если же его поведут в темницу без суда, он будет жаловаться народным трибунам, заклиная их не подражать тем, кто им ненавистен. (12) А если трибуны признаются в том, что они сговорились упразднить право обжалованья, в чем были уже обвинены децемвиры, то он призовет на помощь народ, взывая к консульским и трибунским законам об обжаловании, принятым в этом году. (13) Для кого существует право обжалованья, если он не может им воспользоваться до приговора и суда? Защитят ли эти законы незнатного человека, если даже он, Аппий Клавдий, не нашел в них опоры? На его примере будет видно, что именно – свобода или произвол – упрочено новыми законами и имеет ли действительную силу право обжалованья беззаконий должностных лиц перед трибунами и народом, или это только пустые слова101.

57. (1) Вергиний возразил на это, что один лишь Аппий Клавдий стоит вне закона, не причастный ни государству, ни согражданам. (2) Взгляните, люди, на трибунал102, оплот всех его преступлений, откуда этот пожизненный децемвир, от которого не было защиты ни имуществу граждан, ни их достоинству, ни самой их жизни, (3) всем грозил розгами и топором, в презрении к богам и людям окружив себя палачами вместо ликторов. От грабежей и убийств он перешел к утолению своей похоти и, на глазах народа римского вырвав из объятий отца родную дочь, отдал ее, как военную добычу, своему спальнику. (4) С этого места произнес он свой жестокий и нечестивый приговор и вложил в руку отцу оружие против дочери; отсюда, взволнованный больше неудачей своей гнусной затеи, чем самим убийством, он отдал приказ бросить в темницу жениха и деда, поднявших бездыханное тело девушки. И для него воздвигнута темница, которую он привык называть жилищем для плебеев Рима. (5) А потому, сколько б раз ни просил Аппий обжалованья, столько же раз и он, Вергиний, будет обвинять его перед судьей в том, что он свободного человека объявил рабом, а в случае отказа предстать перед судом Вергиний прикажет заключить его под стражу. (6) Без чьих-либо возражений, но при большом волнении плебеев, которым уже казалась чрезмерной вольность, с какою они карали такого человека, Аппий был препровожден в темницу. Трибун заранее назначил день суда.

(7) Между тем от герников и латинов явились в Рим послы с поздравлениями по случаю восстановления согласия между патрициями и плебеями, в честь которого они принесли на Капитолий в дар Юпитеру Всеблагому Величайшему золотой венок – небольшой, по мере их скромных возможностей, ибо благочестия в тогдашних богослужениях было больше, чем роскоши. (8) От этих же послов были получены сведения о том, что эквы и вольски изо всех сил готовятся к войне. (9) Итак, консулы поделили между собою обязанности. Горацию достались сабиняне, Валерию – эквы. Когда для этих войн объявили набор, плебеи выказали такую готовность, что записалась не только молодежь, но и немало добровольцев из числа уже отслуживших свой срок, благодаря чему войско было и умножено, и укреплено опытными воинами. (10) Прежде чем войско покинуло Город, для всеобщего обозрения были выставлены вырезанные на меди законы децемвиров, известные под названием законов двенадцати таблиц103. Как пишут некоторые, это сделали по приказу трибунов эдилы.

58. (1) Гай Клавдий, ненавидевший децемвиров за их злодеяния и больше всех озлобленный дерзостью племянника, давно уже перебрался на свою старую родину, в Регилл, но теперь, несмотря на преклонный возраст, явился вымаливать прощенье тому, от чьих пороков бежал сам. В лохмотьях, сопровождаемый родными и друзьями, ходил он по форуму, обращаясь к каждому, кого встречал, с заклинаниями не пятнать несмываемым позором род Клавдиев, чтобы (2) никто не думал, что они достойны заключения в темницу. Человек, чье изображение будет в величайшем почете у потомков104, законодатель и основоположник римского права, сидит сейчас под стражей среди ночных воров и бродяг! (3) Он призывал хоть ненадолго сменить гнев на здравое размышление и в ответ на мольбы целого рода Клавдиев помиловать Аппия, чтобы из ненависти к нему одному не оттолкнуть от себя стольких просителей. (4) И сам он, Гай Клавдий, сделал это лишь ради родового имени, а не потому, что заключил мир с Аппием, желая вызволить его из беды. Свобода была добыта доблестью, а упрочить согласие сословий может лишь кротость.

(5) Некоторые почувствовали сострадание к нему самому, а не к его подзащитному, Вергиний же заклинал пожалеть его и дочь и внимать мольбам не рода Клавдиев, уже властвовавших над плебеями, но родичей Вергинии, трех трибунов, которые, хотя и избраны в помощь плебеям, сами ищут у них защиты и помощи. Слезы Вергиния были убедительней. (6) Лишенный надежды, Аппий покончил с собой, не дождавшись суда.

(7) Вслед за этим другой ненавистнейший человек, Спурий Оппий, подвергся преследованию Публия Нумитория за то, что был в Городе при оглашении его товарищем неправедного приговора. (8) Однако его собственные беззакония вызывали еще большую ненависть, чем непротивление чужим. Привели свидетеля, который побывал в двадцати семи походах, восемь раз был награжден один от всей центурии, он принес для всеобщего обозрения свои награды и, разорвав на себе одежду, выставил напоказ исполосованную розгами спину, выражая полную готовность отдать себя на растерзание Оппию уже как частному лицу, если тот докажет перед судом, что знает за ним хоть какую-то провинность. (9) Оппия тоже отвели в темницу, где, не дожидаясь дня суда, он кончил жизнь самоубийством. Имущество Клавдия и Оппия трибуны обратили в доход государства. Остальные децемвиры отправились в изгнание, и их имущество отошло в казну. (10) Притязавший на Вергинию Марк Клавдий был осужден по приговору, но прощен самим Вергинием и отпущен, после чего ушел изгнанником в Тибур105, а маны Вергинии, которой после смерти повезло больше, чем при жизни, – столько домов обошли они, требуя пени, – успокоились не прежде, чем покарали последнего преступника.

59. (1) Великий страх обуял патрициев, перед которыми трибуны явились в том же обличьи, что и децемвиры, но тут народный трибун Марк Дуиллий благоразумно пресек это чрезмерное своевластие. (2) «Врагам, покушавшимся на нашу свободу, мы отплатили сполна, – сказал он.– И потому в этом году я не позволю, чтоб хоть кто-нибудь был вызван в суд или препровожден в темницу. (3) Ибо в другой раз не взыщешь за старые и уже забытые прегрешения, после того как и новые искуплены казнью децемвиров, а неустанная забота обоих консулов, охраняющих вашу свободу, служит залогом того, что вмешательства трибунов не потребуется».

(4) Сдержанность трибуна сразу избавила патрициев от страха, но зато заронила в них ненависть к консулам, которые казались им всецело преданными плебеям, так что о благополучии и свободе патрициев больше пеклись плебейские должностные лица, чем патрицианские, и даже своими карами трибуны пресытились прежде, чем консулы собрались воспротивиться их произволу. (5) Вот почему многие объясняли нерешительность сената, утвердившего внесенные консулами законы, лишь опасным положением, в какое попало тогда государство.

60. (1) Уладив дела в Городе и упрочив положение плебеев, консулы занялись каждый своим делом. Валерий на Альгиде расчетливо сдерживал наступление объединенного войска эквов и вольсков, (2) ведь если б он пустил дело наудачу, то, весьма вероятно, после несчастливого исхода правления децемвиров боевой дух римлян и их врагов сулил консулу поражение. (3) Он удерживал войско в лагере, расположив его в тысяче шагов от неприятеля. Тот выстроился в полной боевой готовности на полпути между двумя лагерями, но на призывы сразиться римляне ответа не давали. (4) Потом вольскам и эквам надоело стоять, понапрасну ожидая боя, и, уверенные в том, что их победа чуть ли не признана римлянами, они отправились грабить, одни – герников, другие – латинов. В их лагере осталось достаточно сил для обороны, но не для сраженья. (5) Как только консул это заметил, он вывел войско и вызвал неприятелей на бой, в свой черед нагнав на них страху. (6) Понимая, что сил у них мало, те не вступали в сражение, чем укрепили боевой дух римлян, которые сочли уже побежденным дрожащего за стенами врага. (7) Простояв целый день в напряженном ожидании сражения, они уступили ночи. Римляне были полны надежд и собирались с силами, враги же пали духом и поспешили разослать гонцов за теми, кто занимался грабежом. Те, кто был рядом, поспешно вернулись в лагерь, тех, кто забрался далеко, не нашли.

(8) Как только рассвело, римляне выступили из лагеря, с тем чтобы, если сражение состоится, идти на приступ. И вот, после того как большая часть дня прошла без всякого движения со стороны врага, консул приказывает наступать. Эквы и вольски исполнились негодования: победоносное войско ищет защиты не в доблести и оружии, а за крепостной стеной! Но вот и они получили от своих вождей желанный приказ вступить в бой. (9) Часть из них уже вышла за ворота, другие, соблюдая порядок, занимали свои места, как вдруг консул, не дожидаясь, пока все вражеские силы изготовятся к бою, (10) обрушился на противника, упреждая тех, кто не вышел или не успел развернуться для сраженья, так что удар пришелся прямо в мечущуюся толпу врагов, которые озирались в поисках своих, теряя мужество под напором поднявших боевой крик римлян. (11) Вольски с эквами поначалу отступили, но потом, собравшись с духом и вняв упрекам своих вождей, не собираются ль, мол, они сдаваться, вернулись на поле боя.

61. (1) Со своей стороны консул призывал римлян помнить: в этот день они, свободные, впервые сражаются за свободный Город, победу они одерживают для себя, а не приносят в дар децемвирам. (2) И не Аппий ведет их в бой, а консул Валерий, потомок освободителей народа римского и сам освободитель106. Пусть все увидят, что прежние сражения были проиграны по вине полководцев, а не воинов. (3) Стыдно, сражаясь с врагом, выказывать меньше храбрости, чем в борьбе с согражданами, и страшиться порабощения дома, а не на войне. (4) В мирное время опасность грозила целомудрию одной лишь Вергинии и опасна была похоть лишь одного Аппия, а вот если военное счастье отвернется от римского войска, то детям каждого римлянина будет грозить опасность от многих тысяч врагов. (5) Он, сказал консул, не хочет предрекать, чему не дадут случиться Юпитер и Марс в Городе, основанном под их покровительством. Он лишь призывает римлян вернуть славу непоколебимого могущества на Авентин и Священную гору, где несколько месяцев назад они получили свободу, и показать всем, (6) что римские воины после изгнания децемвиров – те же, что были до их избрания, а доблесть народа римского не умалена равенством всех перед законом. (7) Сказав это пехотинцам, консул поспешил к всадникам.

(8) «Вперед, юноши! Покажите пехоте, что доблестью вы превосходите ее так же, как званьем и почетом! В первой стычке пехота поколебала неприятеля, но с поля боя врагов прогоните вы! Они не выдержат натиска и уже теперь колеблются вместо того, чтоб сопротивляться». (9) Всадники пришпорили коней, пустив их на врага, уже потрепанного в сражении с пехотинцами, прорвали передовую линию, ворвались во вражеский тыл, куда часть конницы в объезд дошла на рысях, отрезая пути отступления тем, кто в страхе пытался бежать к лагерю. (10) Пехота во главе с самим консулом бросает все силы на захват лагеря и после кровавого побоища завладевает богатой добычей.

(11) Слух о победе, достигнув не только Города, но и войска, выступившего против сабинян, вызвал ликование в Риме, а воинов в лагере вдохновил на состязанье с ними в подвигах. (12) Мелкими стычками и набегами Гораций уже приучил своих воинов быть более уверенными в себе и поменьше вспоминать о позоре поражения под предводительством децемвиров; так в незначительных столкновениях росла и крепла их надежда. (13) К тому же, обнаглевшие после прошлогоднего успеха, сабиняне дразнили римлян вопросами, что это, мол, те, точно разбойники, шныряют туда-сюда и тратят время на множество мелких стычек вместо того, чтоб дать одно, решающее сражение. (14) Почему бы им не сойтись в чистом поле и не попытать счастья разом?

62. (1) Римляне и сами собрались с духом для такого боя, но теперь их негодование подогревалось тем, что другое войско придет в Город с победой, а над ними по-прежнему будут глумиться враги. (2) Когда же, если не теперь, они отомстят врагу за позор? Как только консул заметил в лагере ропот, он собрал воинов. «Вы, я думаю, слышали,– сказал он,– о подвигах, совершенных на Альгиде. Войско свободного народа достойно показало себя. Благоразумием консула и доблестью воинов была добыта победа. (3) А что касается меня, то я уповаю лишь на разум и мужество, каким вы, воины, поделитесь со мной. Мы можем извлечь выгоду, оттягивая войну, а можем и быстро закончить ее. (4) Если придется тянуть, то я, следуя прежнему моему начертанию, добьюсь того, что ваши надежда и доблесть будут крепнуть день ото дня. Если же вам достанет мужества для решающей схватки, тогда киньте боевой клич, пусть прогремит голос воли и доблести вашей!» (5) Тут поднялся такой оглушительный крик, что консул тотчас согласился с требованиями воинов и постановил назавтра вести их в бой. Остаток дня ушел на подготовку оружия.

(6) На следующий день, едва увидав, что римское войско стоит наготове, выступили и заждавшиеся сражения сабиняне. То была битва, какие бывают между уверенными в своих силах противниками, один из которых навек прославлен прежними победами, другой воодушевлен одержанной недавно. (7) Сабиняне с умом распорядились своими силами: уравняв свое войско с неприятельским, они придержали две тысячи воинов, которым приказано было в разгар боя потеснить левое крыло римлян. (8) Но, когда напавшие сабиняне стали теснить почти окруженное крыло, около шестисот всадников двух легионов спешились, бросились наперерез уже отступающим соратникам, отбросили врага и воодушевили пехотинцев, сперва подвергнув себя равной с ними опасности, а потом заставив их устыдиться. (9) Стыдно же им было оттого, что всадники, сражаясь верхом и в строю, даже в рукопашном бою превзошли пехотинцев.

63. (1) Вот уже снова идут в бой пехотинцы и, заняв свое место в строю, не только выравнивают ход битвы, но и наносят урон правому крылу сабинян. (2) Всадники под прикрытием пехоты вернулись к своим коням. Весть об одержанной победе всадники немедленно передали остальному войску и ринулись на врага, изрядно напуганного поражением наиболее сильного своего крыла. Никто в том бою не мог сравниться доблестью с конницей. (3) Консул наблюдал за всеми, поощряя храбрых, стыдя уклоняющихся от сраженья: эти тотчас становились образцом мужества, ибо страх позора поднимал их дух так же, как других – похвала. (4) С новой силой прогремел воинский клич, римляне, ринувшись разом, оттеснили врага, а потом уже ничто не могло сдержать их натиска. Разбежавшиеся сабиняне оставили лагерь на разграбление римлянам. Те, однако, захватили не имущество союзников, как на Альгиде, а то, что было похищено у них самих во время вражеских набегов.

(5) Несмотря на двойную победу консулов в двух разных сражениях, сенат, поскупясь, назначил благодарственное молебствие в честь обоих консулов на один день. Народ же сам пришел молиться на другой день, и это неупорядоченное народное молебствие отмечено было еще большим рвением. (6) Консулы договорились, что каждый из них подойдет к Городу в свой день, и после этого призвали сенат на Марсово поле. Знатнейшие сенаторы возмутились, что консулы докладывают о своих подвигах здесь, среди воинов, с целью внушить страх сенату. (7) И тогда консулы, чтоб лишить их повода для обвинений, призвали сенаторов перебраться на Фламиниев луг, где теперь храм Аполлона, то есть на то место, которое уже в то время было посвящено Аполлону107. (8) Но после того, как сенаторы единогласно отказали консулам в триумфе, народный трибун Луций Ицилий внес этот вопрос на рассмотрение народа, чему многие воспротивились, (9) а больше всех – Гай Клавдий, заявивший, что консулы желают отметить триумф не над врагами, а над сенаторами и вместо награды за доблесть требуют благодарности за частные услуги трибунам. Никогда еще триумф не присуждался народным собранием, этим всегда полностью ведал сенат. (10) Даже цари, мол, не умаляли достоинства высшего сословия. Пусть и трибуны знают границы своей власти и не пытаются отменить решения государственного совета. Государство останется свободным, а законы – одинаковыми для всех, только если каждое сословие сохранит свои права и не утратит своего достоинства.

(11) Несмотря на то что многое в таком же роде было высказано остальными знатнейшими сенаторами, предложение Ицилия было принято всеми трибунами. Тогда впервые триумф был утвержден велением народа без утверждения сената.

64. (1) После этой победы своеволие народных трибунов дошло до того, что они сговорились остаться в своей должности на новый срок, а чтобы властолюбие их не бросалось в глаза, предложили также продлить срок консульских полномочий. (2) Оправдывались они тем, что-де сенаторы, унижая консулов, подрывают и права народных трибунов. (3) А что будет, если, избрав консулами своих единомышленников, сенаторы с их помощью начнут борьбу против новых трибунов прежде, чем законы войдут в силу? Ведь не всегда же консулами будут Валерии и Горации, которым свобода плебеев дороже собственной выгоды.

(4) По счастливому стечению обстоятельств жребий председательствовать на выборах выпал тогда Марку Дуиллию, человеку предусмотрительному и понимавшему, что продление полномочий неминуемо вызовет ненависть к трибунам. (5) После того как на его отказ поддержать старых трибунов те выдвинули требование, чтобы он либо позволил провести свободное голосование по трибам, либо уступил председательство своим товарищам, которые будут руководствоваться законом, а не пожеланиями патрициев, (6) Дуиллий, настаивая на своем, призвал консулов к трибунским скамьям и, задав им вопрос об их намереньях, услышал, что консулов они хотят избрать новых. Тогда вместе с ними – любезными народу защитниками нелюбезного народу решения – он и явился на собрание. (7) У консулов, представших перед народом, вновь спросили о том, как поступят они, если римский народ, памятуя и о возвращенной ими дома свободе, и об их подвигах на войне, вновь сделает их консулами; и, когда они своего решения не изменили, (8) Дуиллий им воздал хвалу за твердое их желание ни в чем не уподобиться децемвирам и открыл выборы народных трибунов. Но после того, как было избрано пять народных трибунов, а другие соискатели из-за откровенных притязаний девяти старых трибунов не набрали голосов в трибах, он распустил народ и больше на выборы не призывал. (9) Он, по его словам, следовал закону, который вовсе не определяет числа трибунов, лишь бы только они вообще избирались, но велит тем, кто вступил в дожность, самим выбрать себе сотоварищей. (10) Дуиллий прочитал слова закона: «Предлагается десять народных трибунов. Если сегодня вы изберете меньшее число народных трибунов, тогда пусть те, кого они сами выберут себе в товарищи, в соответствии с этим законом считаются такими же народными трибунами, как те, кого вы сами сегодня избрали». (11) Дуиллий стоял на своем, отказываясь признать право на существование в государстве пятнадцати народных трибунов, и, пересилив наконец своих властолюбивых товарищей, сложил с себя полномочия, чем угодил и отцам и простому народу.

65. (1) Новые народные трибуны, выбирая себе сотоварищей, уважили волю сенаторов выбором двух патрициев и бывших консулов – Спурия Тарпея и Авла Атерния108. (2) Консулами стали Спурий Герминий и Тит Вергиний Целимонтан [448 г.], которые не слишком старались принять сторону патрициев или плебеев, зато не знали тревог ни в домашних делах, ни в военных. (3) Народный трибун Луций Требоний злобствовал на патрициев за то, что те, по его словам, своими каверзами мешали трибунам выбрать его себе в товарищи, и внес на рассмотрение закон, (4) предписывающий тому, кто избирает народных трибунов, не закрывать выборов до тех пор, пока не наберется десяти трибунов. Его прозвали Непреклонным, ибо весь срок трибунских полномочий он посвятил преследованию патрициев.

(5) Ставшие затем консулами Марк Геганий Мацерин и Гай Юлий [447 г.] пресекли распрю между трибунами и патрицианской молодежью, не посягнув на полномочия трибунов и не поступившись достоинством патрициев. (6) Приостановив объявленный и вызвавший было волнения набор против вольсков и эквов, консулы уверяли плебеев, что только согласие в Риме обеспечивает мир с соседями, которых воодушевляют на войну распри между согражданами. (7) Так забота о мире стала предлогом к сохранению внутреннего согласия. Но одно из сословий вечно раздражала сдержанность другого, и утихомирившихся плебеев начали притеснять молодые патриции. (8) Уже первые попытки трибунов помочь обиженным успеха не принесли, а потом перестала соблюдаться и собственная неприкосновенность трибунов, которых в последние месяцы, пользуясь тем, что к концу года власть несколько ослабевает, неотступно преследовали их сильные противники. (9) Плебеи возлагали теперь надежды лишь на трибунов, подобных Ицилию; по их словам, те, что были у них два последних года, только назывались трибунами. (10) Знатнейшие сенаторы, напротив, хотя и видели необузданность молодежи, все-таки, раз уж приходится нарушить меру, предпочитали, чтоб у своих боевой дух был выше, чем у противника.

(11) Трудно, защищая свою свободу, соблюсти меру, пока под видом сохранения равенства кто-то хочет возвыситься, чтоб угнетать другого, пока люди пугают других, чтоб не бояться самим, пока, отражая обиду, мы причиняем ее другим, как будто этот выбор между насилием и страданием неизбежен.

66. (1) Избранные затем консулами Агриппа Фурий и в четвертый раз Тит Квинкций Капитолин [446 г.] избежали как волнений в городе, так и войны внешней, хотя угрожало и то и другое. (2) Предотвратить раздоры между согражданами было уже невозможно, ибо и плебеи, и трибуны, настроенные против патрициев, превращали в настоящее сражение каждый вызов в суд кого-либо из знатных людей. (3) В поднятом ими шуме эквы и вольски сразу услышали призыв к оружию, да и собственные алчущие добычи вожди уверяли их в том, что из-за неповиновения трибунов провалился набор, объявленный два года назад, вот почему, мол, против них и не выслали войско. (4) Вольница сделала римское войско неуправляемым, и Рим перестал быть для них общим отечеством. Весь свой гнев и вражду к чужим они обратили против самих себя. Междоусобица поможет нам передушить ослепших от бешенства волков. (5) Объединив войска, враги опустошили сперва владения латинов, а потом, нигде не встретив отпора, к полному восторгу зачинщиков войны, подошли под самые стены Рима со стороны Эсквилинских ворот и к позору римлян, прямо на виду у Города, начали опустошать окрестности. (6) После того как они всем войском безнаказанно ушли, гоня перед собой добычу, назад в Корбион, консул Квинкций созвал народ на собрание.

67. (1) Он произнес там, как говорят, такую речь: «Хоть я и не знаю за собой никакой вины, квириты, однако, стоя здесь, перед вами, я испытываю жгучий стыд. Отныне и вы знаете, и потомкам будет известно, что эквы и вольски, слабей которых, может быть, одни только герники, в четвертое консульство Тита Квинкция с оружием в руках безнаказанно подошли к стенам Рима! (2) И, хотя то, как мы живем, давно уже не может предвещать ничего хорошего, если бы только я мог узнать, что именно в этом году меня ждет такой позор, я бы спасся от него изгнанием или смертью, лишь бы избавиться от консульского звания. (3) И если бы вчера с оружием перед нашими воротами встали настоящие воины, то в мое консульство мог бы пасть Рим. Хватит почестей, незачем жить. Следовало бы мне умереть, когда в третий раз я был консулом. Но кого, однако же, осмелились презреть ничтожнейшие из наших врагов? (4) Нас, консулов, или вас, квириты? (5) Если виноваты мы, отнимите у нас власть, а если этого мало, покарайте нас. Если же вина лежит на вас, то не найти таких богов и людей, которые взыскали бы с вас за ваши прегрешения: лишь вам самим надлежит раскаяться в них. Но враги презирали не вашу трусость и полагались не на свою доблесть: слишком часто бывали они разгромлены, оставляли лагеря, отдавали в уплату земли, проходили под ярмом, чтобы не знать себя и вас. (6) Разлад между сословиями, раздоры между патрициями и плебеями губительны для Города. Когда мы не ведаем границ нашей власти, а вы – вашей вольности, вам внушают отвращение представители патрицианской, а нам – плебейской власти – вот что вселяет смелость в этих наших врагов. Во имя богов, чего еще вы хотите? (7) Вы пожелали народных трибунов – мы уступили, чтобы сохранить согласие, вам понадобились децемвиры – мы допустили их избрание, децемвиры вам опротивели – мы заставили их отказаться от власти. (8) Но и, сделавшись частными людьми, они остались жертвой вашей злобы, а мы позволили этим родовитейшим, отмеченным высшими почестями мужам умирать и отправляться в изгнание. (9) Вы снова пожелали избрать народных трибунов – и избрали их. Консулами стали ваши сторонники, и эти представители патрицианской власти, враждебные самим патрициям, стали нашим даром вам, плебеи. Заступничество трибунов, право обжалования перед народом, обязательность постановлений простого народа для патрициев – во имя равенства перед законом мы терпеливо сносим попрание наших прав. Куда приведут раздоры? (10) Когда станет единым Город, когда мы сможем сказать, что это общее наше отечество? Побежденные, мы держимся спокойнее вас, победителей. (11) Так не довольно ли вам страха, который вы нам внушаете? Угрожая нам, вы заняли Авентин, угрожая нам, захватили Священную гору, вот и Эсквилинской холм почти уже взят вольсками, но никто не сбросил карабкающегося по склону врага, потому что оружие в ваших руках повернуто против нас.

68. (1) Вот вы тут осадили курию, сделали форум небезопасным, наполнили темницу знатнейшими людьми, так выйдите-ка с тою же храбростью за Эсквилинские ворота, (2) или, если не отваживаетесь, поглядите со стен, как огню и мечу предают ваши поля, как угоняют добычу, как дымятся подожженные повсюду дома! (3). А ведь общему делу от этого приходится еще хуже: горят поля, осажден Город, военная слава досталась врагам! Что дальше? В каком состоянии ваши собственные дела? Вот вы узнаете каждый о понесенном ущербе. Откуда и чем вам здесь его восполнить? (4) Трибуны восстановят и отдадут вам потерянное? Речей и слов для вас у них будет сколько угодно, и обвинений против знати, и законов один лучше другого, и сходок. Но ведь с этих сходок никто из вас никогда не возвращался домой обогащенным или осчастливленным. (5) Приносил ли хоть кто-то из вас жене и детям что-нибудь, кроме ненависти, обид и вражды – как общественных, так и частных? Но вы не можете сами, своей безупречной доблестью, защитить себя от этого и пользуетесь чужою помощью. (6) Клянусь, когда вы служили под нашим, консулов, началом, а не трибунов, и не на форуме, а на войне, и крик ваш приводил в трепет врага на поле брани, а не римских патрициев в собрании, то вы с триумфом возвращались домой, к пенатам, нагруженные добычей, обогащенные отнятой у врага землею, обласканные удачей, причастные и общей славе, и той, что каждый снискал себе сам; а теперь вы позволяете неприятелю уйти, унося с собою ваше добро. (7) Оставайтесь при своих сходках, живите на форуме, но война, от которой вы прячетесь, неминуемо настигнет вас. Вам трудно было выступить против эквов и вольсков, а война сама пришла к воротам, и, если не отразить ее, она перекинется через стены, захлестнет твердыню Капитолия и застигнет вас в собственном доме. (8) Два года назад сенат приказал произвести набор и повести войско на Альгид, а мы беззаботно сидим себе дома, по-бабьи чешем языки, радуясь наступившему миру и не замечая в этой короткой передышке, что грядет война, еще опаснее прежних. (9) Я знаю, есть речи приятней моей, но необходимость заставляет меня говорить правду, а не любезности, даже если бы моя собственная природа не требовала этого. Я хотел бы добиться вашего расположения, квириты, но еще больше жажду я вашего спасения, что бы вы потом ни думали обо мне. (10) Так уж устроено природой, что тот, кто перед толпою говорит о своем, ей любезней того, кому ничто нейдет на ум, кроме общественной пользы. Может, вы думаете, что эти угождающие толпе, эти радетели за народ, не давая вам ни взяться за оружие, ни насладиться миром, подстрекают и смущают вас для вашего блага? (11) Им выгодны только времена смут, они понимают, что при согласии сословий им не видать ни почестей, ни барышей, они думают, что лучше быть вождями бедствующих, чем совсем ничьими. (12) Но коль скоро вы можете пресытиться и этим и захотите вернуть строй своих предков, то я готов отдать голову на отсечение, если в несколько дней не разгромлю разорителей наших полей, (13) не отниму у них лагерь и, отвратив от наших ворот вызывающие теперь у вас содрогание бедствия войны, не поражу ими вражеские города».

69. (1) Мало какому трибуну удавалось своей речью снискать у народа большее расположение, чем добился тогда самый суровый из консулов. (2) Даже молодежь, привыкшая считать уклонение от воинской службы в час опасности лучшим оружием против патрициев, готова была к битвам. Беженцы из деревень, израненные и ограбленные, рассказывали еще более ужасное, чем то, что открывалось взорам, и весь Город переполнился гневом. (3) Когда собрался сенат, взоры всех обратились к Квинкцию, единственному, кто мог спасти величие Рима, кто, по мнению знатнейших сенаторов, сказал свое слово, достойное консульского звания, достойное его прежних консульств, достойное всей его жизни, часто отмечавшейся почестями, но еще чаще заслуживавшей их. (4) По мнению сенаторов, одни консулы, предавая патрицианское достоинство, льстили плебеям, другие, строго охраняя права своего сословия, притеснениями ожесточали толпу, и только Тит Квинкций не забыл упомянуть в своей речи ни о патрицианском величии, ни о согласии сословий, ни о тяжелых временах. (5) Его и товарища его по консульству просили взять на себя заботу о государстве, трибунов заклинали вместе с консулами отвести войну от Города и плебеям внушили при столь тревожных обстоятельствах слушаться сенаторов: это-де взывает к трибунам общее отечество, моля заступиться за разоренные земли и почти захваченный Город. (6) С согласия всех был назначен и проведен набор. Объявив в собрании, что теперь некогда расследовать, все ли записались, консулы приказали юношам на следующий день прибыть на Марсово поле, а для расследования, мол, придет время после окончания войны, и тот, кто не найдет оправдания, будет считаться беглым. (7) На следующий день явились все. (8) Каждая когорта избрала своих центурионов, а во главе когорт было поставлено по два сенатора. Все это, как рассказывают, сделано было так быстро, что знамена, в тот же день извлеченные квесторами из казначейства109 и доставленные на Марсово поле, были подняты еще до полудня и новое войско, в сопровождении немногих когорт, составленных из опытных воинов-добровольцев, остановилось у десятого камня110. (9) Уже на следующий день они увидели врага и близ Корбиона перед их лагерем поставили свой. (10) А на третий день побуждаемые – римляне злобой, те – отчаяньем и сознанием вины за столь частые мятежи111 без малейшего промедленья вступили в бой.

70. (1) Хотя оба консула располагали в войске одинаковыми полномочиями, ибо это наилучший способ ведения больших дел, все же с согласия Агриппы вся полнота власти была передана другому консулу, который, в ответ на незлобивость и уступчивость, по-дружески делился с ним и замыслами, и славою, возвышая того, кто не мог с ним равняться. (2) В бою Квинкций был на правом крыле, Агриппа на левом, середина вверялась легату Спурию Постумию Альбу, конница была отдана под начало другого легата – Публия Сульпиция. (3) На правом крыле пехота отлично дралась против упорно оборонявшихся вольсков. (4) Публий Сульпиций с конницей прорвал в середине вражескую оборону. Хоть ему и можно было тем же путем вернуться к своим, прежде чем неприятель поправит смешавшиеся ряды, но всадники предпочли ударить во вражеский тыл и в мгновение ока рассеяли бы с двух сторон войско, если б конница вольсков и эквов не навязала им боя. (5) Тогда Сульпиций закричал своим, что медлить нельзя, что они отрезаны и будут окружены, если только, отдав все силы, не справятся с неприятельской конницей. (6) Мало прогнать врага, надо перебить людей и коней, дабы никто не смог вернуться на поле битвы и снова вступить в бой. Да они и не смогут сопротивляться тем, перед кем не устояла сомкнутая в тесные ряды пехота! (7) И всадники вняли его словам. Одним ударом они смяли вражескую конницу: многие попадали с коней, и их самих и лошадей их пронзали копьями. Так завершилось сражение с конницей. (8) Напав после этого на пехотинцев, всадники лишь тогда известили о своих подвигах консула, когда неприятельское войско уже дрогнуло. Это известие воодушевило одерживавших верх римлян и вызвало замешательство среди отступающих эквов. (9) Поражение врагов началось в середине строя, где ряды обороны прорвала конница; (10) потом консул Квинкций подавил сопротивление на левом крыле, и только на правом дело еще требовало больших усилий. Тут Агриппа, молодой и горячий, как только заметил, что в других местах дело идет лучше, чем у него, стал выхватывать знамена у знаменосцев и даже, бросаясь вперед, швырять их в сомкнутые неприятельские ряды. (11) Страшась позора112, воины ринулись на врага. Так победа была уравновешена между всеми. Но тут от Квинкция пришло известие, что он победил и грозит уже неприятельскому лагерю, но не хочет туда врываться, пока не узнает, что бой выигран и на левом крыле; (12) Если же Агриппа уже разбил врага, пусть присоединяется, чтобы все войско разом овладело добычей. (13) Одержавший победу Агриппа прибыл поздравить победителя Квинкция уже к неприятельскому лагерю. Мгновенно разогнав немногих защитников, они без боя преодолели укрепления, а вышли оттуда с войском, захватившим богатую добычу и к тому же вернувшим свое имущество, отнятое неприятельскими набегами. (14) Мне известно, что консулы сами не требовали триумфа, и сенат его им не предоставил, но я не имею сведений о причине, из-за которой они пренебрегли этой почестью или не понадеялись на нее. (15) Я полагаю, насколько позволяет давность случившегося, что вследствие отказа сената почтить триумфом консулов Валерия и Горация, снискавших славу победителей не только вольсков и эквов, но также и сабинян, этим консулам стыдно было требовать триумф за свои подвиги, вполовину меньшие совершенных теми, ведь, добейся они его, и могли бы подумать, что в расчет были приняты сами люди, а не их заслуги.

71. (1) Слава одержанной над врагом победы была омрачена позорным приговором, вынесенным в Риме по поводу спора союзников о границах. (2) Ардеяне и арицийцы, изнуренные частыми войнами, которые велись из-за спорных земель и наносили большой урон обеим сторонам, попросили римский народ рассудить их. (3) Когда они явились для изложения дела и консулы созвали народ, завязался продолжительный спор. Уже после того, как были выслушаны свидетели и пора было созывать трибы, а народу приступить к голосованию, поднялся некто Публий Скаптий, престарелый плебей, и сказал: «Если мне, консулы, позволено высказаться о государственном деле, то я не потерплю, чтоб народ оставался в заблуждении касательно этого спора». (4) Консулы отказались выслушать его заявление как вздорное, но он кричал о предательстве ими общего дела; консулы приказали прогнать Скаптия, и тот воззвал к трибунам. (5) Трибуны, которыми толпа правит чаще, чем они ею, в угоду жаждущим выслушать его плебеям позволили Скаптию говорить, что хочет. (6) И тот стал рассказывать, что ему пошел уже восемьдесят третий год, а в тех местах, о которых идет спор, он был на военной службе, но не юношей (то был уже двадцатый его поход), и война тогда шла близ Кориол. Он, мол, говорит о деле, многими по давности забытом. (7) Ему же врезалось в память, что земля, о которой идет спор, входила во владения Кориол и после захвата города стала по праву победителя общественным достоянием римского народа. Поэтому его удивляют ардеяне и арицийцы, до поражения Кориол никогда не предъявлявшие своих прав на эту землю, а теперь вознамерившиеся перехватить ее у римского народа, произведенного ими из хозяина в третейские судьи. (8) Ему уже недолго остается жить, но он не мог позволить себе не предъявить своих прав на эту землю, к захвату которой он приложил руку, когда был воином, и не возвысить свой голос, последнее оружие старика. Он настоятельно советует народу из напрасной стыдливости не выносить приговора против себя самого.

72. (1) Консулы, заметив, как тихо и с каким сочувствием слушают Скаптия, призвали богов и людей в свидетели против этой гнусной затеи и пригласили знатнейших сенаторов. (2) Вместе с ними они обходили трибы, заклиная народ не совершать бесчестного поступка, который послужит образцом для худших беззаконий, и, оставаясь судьями, не обращать в свою пользу спорный предмет, ибо, даже если б судье и дозволено было преследовать собственную выгоду, приобретение этой земли даст прибыль, неизмеримо меньшую того убытка, который будет понесен, когда из-за бесчестного поступка от Рима отпадут союзники. (3) Ущерб, который будет нанесен нашему доброму имени, столь велик, что его и не измеришь: ведь об этом послы расскажут дома, об этом узнают все – дойдет до союзников, дойдет и до врагов, какое огорчение для одних, какая радость для других! (4) Вы думаете, у соседних народов поверят, что все затеял этот старый Скаптий, торчащий на собраниях? В таком вот виде он и прославится, а о римском народе станут говорить как о падком на барыши клеветнике и захватчике имущества в чужом споре. (5) Видел ли кто-нибудь судью по частному делу, чтоб он самому себе присуждал спорную вещь? Даже сам Скаптий,. хоть в нем уже молчит совесть, такого не сделает. В один голос твердили об этом консулы и сенаторы; (6) но верх взяла алчность и пробудивший ее Скаптий. Созванные трибы объявили спорную землю собственностью римского народа. (7) Утверждают, что и при других судьях все было бы так же, но в таких обстоятельствах даже правота не могла бы смыть позор с этого приговора, и римским сенаторам он был не менее гадок и горек, чем ардеянам и арицийцам. Остаток года прошел спокойно – без волнений в Городе и без угроз извне.

1. (1) Затем консулами стали Марк Генуций и Гай Курций. Тот год [445 г.] был недобрым как в домашних делах, так и в военных. Уже в самом его начале трибун Гай Канулей обнародовал предложение (2) о дозволении законных браков между патрициями и плебеями1, в чем патриции усмотрели угрозу чистоте их крови и упорядоченности родовых прав2. Трибуны поначалу осторожно заговорили о том, чтобы один из консулов мог быть плебеем, и дошло наконец до того, что девять трибунов предложили закон, (3) согласно которому народ имел бы право избирать консулов по своему усмотрению, из патрициев ли или из плебеев, – в этом случае, по мнению патрициев, им пришлось бы де делиться властью с плебеями, но попросту уступить всю ее толпе.

(4) Вот почему в сенате с такой радостью встретили весть о том, что отпали ардеяне (у которых римляне беззаконным судейством отняли часть земли), что вейяне разоряют пограничные земли, а вольски и эквы ропщут из-за укрепления Верругины3: настолько война, даже безуспешная, была для патрициев предпочтительней постыдного мира. (5) Приняв и преувеличив эти известия, дабы шумом войны заглушить голоса трибунов, сенат постановил произвести набор войска и готовиться к войне с еще большим, если возможно, рвением, чем в консульство Тита Квинкция. (6) Тогда Гай Канулей произнес в сенате речь: никаким запугиванием, сказал он, не отвлечь консулам плебеев от помыслов о новых законах; покуда он жив, не бывать набору, прежде чем плебеи не примут решение о том, что предложено им и его сотоварищами. Тут же он созвал плебеев на сходку.

2. (1) Меж тем консулы настраивали сенат против трибунов, а трибуны – народ против консулов. Безумство трибунов, говорили консулы, делается нестерпимым: дальше некуда – в Городе разжигается больше войн, чем в чужих землях. И виной тому – как народ, так и патриции, как трибуны, так и консулы. (2) Что в государстве вознаграждается, то всегда быстро и разрастается: так воспитываются добрые граждане и храбрые воины. (3) А в Риме ничто не вознаграждается лучше, чем мятежи: они всегда приносили уважение и почет всем и каждому. (4) Пусть поразмыслят сенаторы, в чем состояло величие сословия, унаследованное ими от их отцов, таким ли они его передадут своим сыновьям; и чем могут похваляться плебеи, говоря о своей возросшей силе и славе. И этому нет и не будет конца, пока мятежи имеют успех, а зачинщики мятежей в такой чести. (5) К чему клонит Канулей, и с таким упорством? К тому, чтобы роды смешались в сброд, чтобы поколебался чин общественных и частных птицегаданий, чтобы не осталось ничего не испорченного, ничего беспримесного, чтобы с утратою всех различий никто не знал бы уже ни себя, ни своих? (6) Что такое эти смешанные браки, как не простое, словно у диких зверей, спаривание между патрициями и плебеями? Чтобы появившийся. на свет не знал, чьей он крови, чьим причастен святыням4, – полупатриций, полуплебей, сам с собой в разладе! (7) Но недостаточным кажется смешать порядок божеский и человеческий: подстрекатели черни уже рвутся к консульству! Сперва они. лишь произносили речи, добиваясь того, чтобы одним из консулов был плебей5, а теперь уже требуют и закона, согласно которому народ избирал бы консулов из патрициев, из плебеев ли по своему произволу! Ясно, что избраны будут из плебеев мятежнейшие и станут консулами Канулеи да Ицилии. (8) Да не попустит Юпитер Всеблагой Величайший, чтобы власть, отмеченная царским величием, пала столь низко! Лучше тысячу раз умереть, чем сносить такой позор. (9) Нет сомнения, что наши предки, если бы могли предвидеть, что уступками не смягчат народ, а лишь озлобят в его все более несправедливых притязаниях, с самого начала решились бы на самую отчаянную борьбу, но не подчинили бы себя принятым тогда законам. (10) Ведь как тогда уступили толпе с трибунатом, так приходилось уступать и потом. (11) И этому нет конца: не могут ужиться в одном государстве народные трибуны и сенаторы: либо сословье одних, либо должность других должны перестать существовать; лучше поздно воспротивиться наглости и безрассудству, чем никогда. (12) Неужто им дано сперва безнаказанно сеять чреватые войною раздоры с соседями, а потом мешать согражданам вооружаться и обороняться от тех, кого сами же и подстрекнули? Только что не пригласив к нам неприятеля, они не дают собрать против него ополчение, а Канулей даже смеет объявлять в сенате, что запретит набор войска, (13) если сенаторы, словно побежденные, не утвердят его законы! Что это, как не угроза предать отечество, дождаться нападения и сдаться? Кого должны воодушевить эти призывы? Нет, не римлян, но вольсков, эквов, вейян. (14) Уж не под водительством ли Канулея надеются они взойти на капитолийские твердыни? Но если трибуны, отняв у патрициев их права и величие, не лишили их также и мужества, то консулы готовы вести их прежде против преступных сограждан, а потом уж против вооруженных врагов.

3. (1) Пока в сенате кипели такие страсти, Гай Канулей выступил в защиту своих законов и против консулов с такою пространною речью: (2) «Я и прежде, квириты, не раз замечал, как гнушаются вами патриции, считая вас недостойными жить с ними в тех же самых стенах единого Города; теперь это мне совершенно ясно – с такой яростью ополчились они на наши предложения, (3) в которых нет ничего иного, кроме напоминания о том, что мы – их сограждане и хоть разный у нас достаток, но отечество – то же самое. Предлагаем же мы всего две вещи. (4) Первое: мы требуем право на законный брак, которое обычно предоставляется и соседям, и чужеземцам6: ведь даже побежденным врагам мы даруем право гражданства7, которое куда как важней. (5) Второе: мы не требуем ничего нового, а лишь домогаемся того, что и так уже принадлежит народу римскому, – права вверять власть тому, кому он сам пожелает. (6) Почему же в ответ они подняли такую бурю, почему чуть ли не нападают на меня в сенате, почему готовы дать волю рукам и осквернить насилием освященный неприкосновенностью сан трибуна? (7) Если римскому народу будет дано право свободно выбирать тех, кому хочет он вверить консульские полномочия, и плебей, достойный высшей, самой высокой должности, не будет лишен надежды ее получить, то неужели не устоит Город? Да разве вопрос, „не быть ли плебею консулом”, равнозначен тому, как если бы в консулы предлагался раб или отпущенник8? (8) Чувствуете ли вы теперь, каково их к вам презрение? Будь это возможно, они отняли бы у вас и вашу долю дневного света; их бесит уже то, что вы дышите, что подаете голос, что имеете человеческий облик, (9) и вот – боги милостивые – они объявляют, что нечестиво делать плебея консулом. Так вы думаете, мы, не имея доступа ни к фастам, ни к записям понтификов9, не ведаем и того, что знает любой чужеземец? Что когда-то консулы сменили у власти царей, что права их и власть не больше, чем некогда царские? (10) Или вы сомневаетесь в том, что когда-то по воле народа и утверждению сената царствовал в Риме Нума Помпилий, не только не патриций, но даже и не римлянин, а пришелец из сабинской земли? (11) Ну а Луций Тарквиний, объявленный царем при живых наследниках Анка, – он ведь не только не римлянин, и даже не италиец, а поселившийся в Тарквиниях сын коринфянина Демарата. (12) И разве Сервий Туллий, сын пленной корникуланки, не природной доблестью одержал царскую власть: его матерью ведь была рабыня, а отцом, стало быть, никто. А что говорить о Тите Тации Сабине, с которым сам Ромул, отец нашего Города, разделил царскую власть? (13) Только так, не отталкивая спесиво никого, в ком блеснула доблесть, и смог подняться в своем величии Рим. Вам теперь стыдно иметь в консулах плебея, а вот предки наши не гнушались и приглашенными царями, изгнание которых отнюдь не закрыло город для достойного чужеземца. (14) Сабинский род Клавдиев уже после изгнания царей был удостоен не только гражданства, но принят даже в число патрицианских. (15) Значит, чужеземец мог стать патрицием, мог стать потом консулом, а римскому гражданину, если он плебей, не будет надежды на консульство? (16) Что ж, нам остается только не верить, будто и среди плебеев отыщется муж отважный и честолюбивый, что и на войне хорош и в мирной жизни, – словом, похожий на Нуму, Тарквиния, Сервия Туллия. (17) Но, и объявись такой, к кормилу государства мы его не подпустим – предпочтем иметь консулов, подобных децемвирам, худшим из смертных (хоть все они были патриции), а не лучшим из царей, хоть и новым людям.

4. (1) Но ведь с тех пор, как изгнали царей, никто из плебеев не был консулом. Что ж из того? Неужто нет больше надобности в переменах? И если что-то до сих пор не вошло в обиход, а в молодом государстве многое не успевает войти в обиход, то следует ли отсюда, что новое, пусть даже полезное, не может быть принято? (2) Ни понтификов, ни авгуров при Ромуле не было – учредил их Нума Помпилий10. Не было в государстве ни ценза, распределения граждан по центуриям и разрядам, все это – дело Сервия Туллия11. (3) Никогда прежде не было консулов – их учредили лишь по изгнании царей. Диктаторской власти и звания не было – они появились при наших отцах. Народных трибунов, эдилов и квесторов не было – эти должности учреждались по мере надобности. Должность децемвиров для записи законов и учреждена и отменена в последнее десятилетие. (4) Да и неужто в Городе, созданном на века и растущем, не зная предела, можно обойтись без учреждения новых гражданских и жреческих должностей, без новых правовых установлений? (5) И не децемвиры ли всего каких-нибудь три-четыре года назад предложили это самое запрещение браков между патрициями и плебеями, нанеся великий вред государству и поправ права плебеев?

Возможно ли большее и столь откровенное глумление над согражданами, которые, точно запятнанные12, сочтены недостойными законного брака. (6) Что это – заточение в стенах собственного дома или, напротив, изгнание? Не позволяя нам вступать с ними ни в свойство, ни в родство, они охраняют чистоту крови. (7) Но если такие браки пятнали эту вашу родовитость, которою, кстати, вы отчасти обязаны альбанцам и сабинянам, пополнившим патрицианские роды не потому, что были знатны, а по выбору царей или – после их изгнания – по воле народа, так почему же вы не смогли сохранить в чистоте свою родовитость, не женясь на плебейках и не отдавая своих дочерей и сестер стер в жены плебеям? (8) Никто из плебеев не причинит насилие девушке патрицианке; до таких забав охочи патриции. Никто не заставит заключать брачный договор против воли. (9) Но запрет и отмена законных браков между патрициями и плебеями преследуют лишь одну цель – унизить плебеев. В самом деле, почему вам тогда не запретить законные браки между богатыми и бедными? (10) То, что везде и всюду было частным делом каждого, – кому в какой дом приводить жену, из какого дома приходить за женой мужу13 – вы забиваете в колодки надменнейшего закона, грозя расколоть граждан и сделать из одного гражданства – два. (11) Вам осталось только нерушимо постановить, чтобы плебей не селился рядом с патрицием, не ходил по одной с ним дороге, не участвовал в общем застолье, не стоял на одном форуме. Чем же, скажите, это отличается от женитьбы патриция на плебейке или плебея – на патрицианке? Да где же тут изменение права? Разве не отцу следуют сыновья14? (12) И нам от права на законный брак с вами нужно только одно: чтобы вы видели в нас и людей, и сограждан. У вас нет никаких доводов в этом споре, кроме разве желания нас унизить и обесчестить.

5. (1) Так кому же принадлежит высшая власть – вам или римскому народу? А изгнание царей послужило не всеобщему равноправию, что оно дало и кому: владычество вам или равную свободу всем? (2) Следует ли дозволить римскому народу принимать закон, если он пожелает, или отныне, в ответ на любое законопредложение, вы будете объявлять воинский набор? И, как только я, трибун, созову трибы для голосования, ты, консул, тотчас приведешь молодежь к присяге, и уведешь в лагерь, и будешь оттуда грозить народу, грозить трибунам? (3) Не убеждались ли вы уже дважды15, что угрозы ведут лишь к сплочению плебеев? Или вы отказались от схватки, заботясь о нашей пользе? А может, более сильный оказался и более сдержанным? (4) Да и теперь, квириты, битвы не будет, ведь до сих пор они испытывали только ваше мужество и не будут испытывать вашу силу. (5) Правду или нет говорите вы, консулы, об угрожающих нам отовсюду войнах, – плебеи готовы повиноваться вам, если вы восстановите право законного брака и сделаете это гражданство единым; если они смогут сжиться, соединиться, смешаться с вами в частной жизни; если надежда на должности, если доступ к ним будут даны мужам деятельным и храбрым; если в согласии, в товариществе будет делаться общее дело; если, как того требует равная свобода, каждому ежегодная смена должностных лиц позволит попеременно то подчиняться, то повелевать. (6) Но, если кто-нибудь воспрепятствует этому, можете и впредь сеять слухи, преувеличивая опасности войны: никто не станет записываться в войско, браться за оружие, сражаться за надменных господ, с которыми нету общности прав: в делах государства на должности, в частных делах – на законный брак».

6. (1) Когда консулы явились в собрание, а обмен речами обернулся перебранкой, один из них на вопрос трибуна, почему не может стать плебей консулом, (2) дал ответ, быть может и верный, но почти бесполезный в споре. Он сказал, что никто из плебеев не посвящен в птицегадания16, из-за чего децемвиры и запретили им браки с патрициями, чтоб сомнительное потомство не поколебало чина обряда. (3) Отказ посвящения в тайны птицегаданий на том основании, что бессмертные боги якобы гнушаются плебеями, особенно распалял их гнев. Страсти – ведь и трибун плебеям попался горячий, и сами они упрямством могли с ним поспорить – улеглись не прежде, чем побежденные сенаторы уступили в споре о смешанных браках, (4) рассчитывая прежде всего на то, что трибуны либо вовсе откажутся от требования о консульстве для плебеев, либо отсрочат его до конца войны, между тем как, удовлетворенные законом о браках, плебеи не станут противиться набору.

(5) Однако победою над сенатом и своим влиянием на плебеев Канулей столь возвысился, что другие трибуны, подстрекаемые к соперничеству с ним, принялись всеми силами отстаивать свое предложение и препятствовать набору как раз тогда, когда слухи о войне стали усиливаться день ото дня. (6) Консулы совещались со знатнейшими сенаторами с глазу на глаз – ибо в открытую действовать через сенат из-за вмешательства трибунов было невозможно17. Было ясно, что уступить победу придется либо врагу, либо согражданам. (7) Из бывших консулов в совещаниях не участвовали только Валерий и Гораций. По мнению Гая Клавдия, консулам следовало действовать против трибунов силой. Квинкции – Цинциннат и Капитолин – противились неминуемому насилию и убийству тех, кто по заключенному с плебеями договору был признан неприкосновенным. (8) После всех совещаний решили, чтобы сенаторы допустили избрание военных трибунов с консульской властью – и из патрициев и из плебеев без различий, в порядок же избрания консулов никаких изменений внесено не было. И этим удовольствовались и трибуны, и простой народ. (9) Назначаются выборы трех трибунов с консульской властью18. Тотчас по назначении выборов домогаться должности, шныряя по городу и ища у людей поддержки, стали те, кто речами или делом причиняли когда-либо более всего беспокойств, и особенно бывшие трибуны. (10) Патриции прониклись ужасом, сперва отчаявшись при таком озлоблении толпы получить должность, а затем вознегодовав на то, что с такими людьми им предстоит в этой должности пребывать. В конце концов, все-таки убежденные первейшими из них, они предъявили свои права, чтобы не казалось, будто они уступили управление государством. (11) Исход выборов показал, что с одними настроениями борются за свободу и достоинство и с другими – выносят беспристрастное решение, когда борьба уже окончена. Ведь трибунами народ выбрал одних патрициев, довольствуясь уже тем, что с интересами плебеев посчитались. Где теперь сыщешь даже в одном человеке такие скромность, справедливость и высоту духа, какие в те времена были присущи целому народу?

7. (1) На триста десятый от основания Рима год [444 г.] впервые вступили в должность военные трибуны, заместившие консулов: Авл Семпроний Атратин, Луций Атилий и Тит Клуилий, чье согласное правление обеспечило и мир с соседями. (2) Некоторые авторы полагают, что, так как война с эквами и вольсками и отпадение ардеян усугубились войною с вейянами, два консула не справились бы со столькими войнами, потому и избраны были три военных трибуна; при этом они даже не упоминают законопредложение об избрании консулов из плебеев с вручением им консульской власти и ее знаков19. (3) Должность военных трибунов так и не получила законного утверждения, ибо спустя три месяца трибуны сложили с себя полномочия как огрешно избранные, потому что Гай Курций, который проводил выборы, не вполне правильно поставил шатер для птицегаданий20.

(4) В Рим явились послы из Ардеи, так жалуясь на притеснения, что было ясно: стоит им дать послабление – возвратить отнятую землю, и они сохранят верность договору о дружбе. (5) От сената был им ответ, что отменить решение народа сенат не может, нет для того ни примера, ни права, а главное, сенаторы озабочены тем, чтобы сохранить согласие сословий. (6) Если ардеяне хотят дожидаться своего часа, то пусть предоставят сенату заботу о восстановлении справедливости – впоследствии они будут сами рады, что сдержали свой гнев, и пусть знают, что сенаторы равно озабочены как тем, чтобы не было им новых обид, так и тем, чтобы прежние не оказались чересчур долгими. (7) Итак, послов, обещавших доложить своим обо всем этом деле, отпустили с лаской.

Когда государство осталось без высших должностных лиц, патриции собрались и назначили интеррекса. Спорами о том, кого избрать – консулов или военных трибунов, было занято затянувшееся междувластие. (8) Интеррекс и сенат настаивали на избрании консулов, а народные трибуны и плебеи – на том, чтобы избраны были военные трибуны. Верх взяли патриции, ибо плебеи, намереваясь возложить на патрициев отправление как той, так и другой должности, оставили напрасный спор, (9) и вожди плебеев предпочитали выборы, в которых им не пришлось бы участвовать, тем, в которых они вынуждены были бы уступить как недостойным избрания. И народные трибуны тоже оставили бесполезную борьбу в угоду вождям патрициев. (10) Интеррекс Тит Квинкций Барбат назначил консулами Луция Папирия Мугилана и Луция Семпрония Атратина. В их консульство был возобновлен договор с ардеянами21; и это доказывает, что они были консулами того года [444 г.], хотя ни в старых летописях, ни в списках должностных лиц22 они не упомянуты. (11) Я полагаю, что правление военных трибунов пришлось на начало года, из-за чего имена избранных вместо них консулов были пропущены, как если бы трибуны оставались у власти весь год. (12) Лициний Макр23 пишет, что их имена значатся в договоре с ардеянами и в полотняных книгах24 храма Монеты25.

И за рубежами – хоть часто грозили войной соседи – и в Городе было спокойно.

8. (1) За этим годом – был ли он отмечен одними трибунами или также избранными им на смену консулами – следует другой, когда несомненно были консулами Марк Геганий Мацерин во второй и Тит Квинкций Капитолин в пятый раз [443 г.]. (2) Этот же год дал начало должности цензоров26, сначала малозначительной, а потом так возвысившейся, что цензорам подчинялись римские нравы и образ жизни, что в сенате и во всаднических центуриях им сделалось подвластно вынесение приговоров о достойном и недостойном, что им подчинены были общественные и частные постройки, что сбор податей с народа римского был отдан на полное их усмотрение. (3) Установление это ведет начало свое от того, что консулам нельзя было более отсрочивать вот уже много лет не проводившуюся перепись граждан, однако угроза войны со столькими народами мешала им взяться за дело. (4) В сенате было высказано мнение, что эту хлопотную и малоподобающую консулам обязанность следует возложить на особых должностных лиц, под началом которых трудились бы писцы и хранители дел и которым вверялось бы проведение переписи. (5) Итак, сенаторы с радостью, ибо в государстве стало больше – пусть и незначительных – должностей для патрициев, ее учредили, надеясь, я полагаю, и на то, что уже само богатство тех, кому она будет вверена, придаст этой почетной обязанности законную внушительность. (6) Трибуны же, думая, что речь идет о службе необходимой, а не показной (как оно и было тогда), не возражали, дабы не препираться по мелочам. (7) Поскольку знатнейшие сенаторы этой должностью пренебрегли, народ вверил перепись граждан Папирию и Семпронию, консульство которых вызывает сомнения, чтобы отправлением этой должности они восполнили ущербность своего консульства27. По роду деятельности (census) им дано было имя цензоров.

9. (1) Пока так обстоят дела в Риме, из Ардеи являются послы и во имя старинных союзнических отношений и только что возобновленного договора умоляют о помощи их почти погибшему городу. (2) Насладиться миром, достигнутым выгоднейшим соглашением с римлянами, им не удалось из-за междоусобиц. Их причина и источник, как известно, коренятся в соперничестве сторон, (3) что для многих народов было и будет худшей опасностью, чем война, чем голод и мор, и что, как самый страшный из пороков общества, вызывает гнев богов. (4) К девушке из плебейского сословия, которая была очень хороша собой, сватались двое юношей; один – равный ей по происхождению – действовал через ее опекунов28, также принадлежавших к одному с ним сословию, а другой, происхождения знатного, пленен был только ее красотою. (5) Ему обеспечена была поддержка знати, из-за чего соперничество сословий нашло место и в доме девушки. Мать рассудила в пользу знатного, потому что желала для дочери самого блестящего замужества. Опекуны же, преследуя и в этом деле выгоду своих сторон, стояли на своем. (6) Это дело не смогли разрешить по-домашнему, передали его в суд. Выслушав требования матери и опекунов, приговор о браке выносят в соответствии с волей матери. (7) Но дело все же решилось силою: опекуны, окруженные на форуме сторонниками, во всеуслышанье объявляют это решение незаконным29 и силой уводят девушку из дома матери; (8) в гневе ополчившаяся на них знать поддерживает оскорбленного юношу. Завязывается жестокая распря. Разбитые плебеи, ничем не похожие на плебеев Рима, с оружием ушли из города и, заняв какой-то холм, стали делать вылазки, предавая земли знати мечу и пожарам. (9) Привлекши надеждами на добычу целую толпу ремесленников, прежде к спору не причастных, они приготовились осадить и город. (10) И бедствий войны им хватило сполна, словно государство заразилось бешенством от двух этих юношей, идущих к скорбной свадьбе через гибель отечества. (11) Обеим сторонам казалось, что им мало собственных сил и оружия; знатные призвали на помощь осажденному городу римлян, плебеи30 – вольсков, чтоб вместе заставить Ардею сдаться. (12) Предводительствуемые эквом Клуилием вольски первыми подошли к Ардее и обложили вражеские стены валом. (13) Об этом известили Рим, и тотчас прибывает с войском Марк Геганий и в трех милях от врага начинает разбивать лагерь; а уже в середине дня он велит воинам подкрепить силы отдыхом. Наконец в четвертую стражу31 он выводит воинов из лагеря. Взявшись за дело, они справились с ним столь быстро, что к восходу солнца вольски обнаружили, что окружены римским валом, более прочным, чем их собственный, воздвигнутый вокруг города; (14) а с противоположной стороны32 консул подвел вал к стене Ардея, чтобы свои в городе могли сообщаться с ним.

10. (1) Предводитель вольсков, который не заготовил для своих воинов провианта, а предоставил им самим добывать его каждодневным грабежом у местных жителей, увидев, что вал разом лишил его всякой возможности предпринять что-либо, призвал консула и сказал, что если римляне пришли для снятия осады, то он уведет отсюда вольсков. (2) Консул ответил, что побежденным подобает принимать условия, а не выдвигать их и что, раз вольски так легко решились напасть на союзников римского народа, уйти им отсюда так же просто не удастся. (3) Он велит выдать полководца, сложить оружие и, признав поражение, повиноваться победителю; а иначе – останутся они или отступят – он, как непримиримый их враг, предпочтет известить Рим о разгроме вольсков, чем о непрочном мире с ними. (4) Вольски питали, правда, слабую надежду на силу оружия, ведь ничего другого им не оставалось, но, к прочим напастям, для сражения они выбрали неудачное место, особо неудобное для бегства. (5) Когда же повсюду началась резня, вольски от борьбы перешли к мольбам, чтобы им, выдав полководца и сложа оружие, сняв доспехи, пройти под ярмом и убраться восвояси, неся бремя позорного поражения. Но во время привала возле города Тускула им, безоружным, пришлось испытать старинную ненависть тускуланцев и понести наказание, от которого едва спаслись те, кто потом смог сообщить о разгроме.

(6) Римский же полководец в Ардее, отрубив головы подстрекателям смуты и отобрав их имущество в казну ардеян, привел в порядок дела, расстроенные мятежом; ардеяне считали, что этим благодеянием римский народ загладил вину за несправедливый приговор33; а римскому сенату казалось, что нужно еще что-то для того, чтобы изгладить воспоминания об алчности римлян. (7) Консул вернулся в Город с триумфом, ведя перед колесницей вождя вольсков Клуилия и выставив захваченные в бою доспехи, расставшись с которыми вражеское войско прошло под ярмом.

(8) Консул Квинкций на гражданском поприще сравнялся славою, что бывает нелегко, с своим коллегой, который вел войну. В заботе о мире и спокойствии в государстве он так уравновесил права низших и высших, что патриции сочли его строгим, а плебеи достаточно кротким консулом. (9) И трибунам он противостоял больше влиянием, чем вступая с ними в столкновения. Пять консульских сроков, проникнутые одною заботой, да и вся жизнь, прожитая как подобает консулу, внушали глубокое почтение скорее к нему самому, чем к его должности. Вот почему при этих консулах о военных трибунах вовсе и не вспоминали.

11. (1) После Гегания Мацерина и Квинкция Капитолина консулами стали Марк Фабий Вибулан и Постум Эбуций Корницин [442 г.]. (2) Фабий и Эбуций понимали, что они пришли на смену консулам, прославленным подвигами и дома и на войне, и что соседям – врагам и союзникам – прошедший год особенно памятен тем, как находящимся в смертельной опасности ардеянам была оказана столь решительная помощь, особенно действенная из-за стремления навсегда стереть из памяти людей позорный суд. (3) Вот почему консулы провели сенатское постановление, согласно которому в Ардею, где из-за междоусобицы осталось совсем мало граждан, для их защиты от вольсков вербовались поселенцы. (4) Выставленное на досках постановление составлено было так, чтобы плебеи и трибуны не заметили в нем намерения отменить прежний приговор; решено же было в поселенцы вербовать по большей части рутулов, а не римлян, землю нарезать именно ту, что была захвачена постыдным судом, и не давать ни клочка земли никому из римлян прежде, чем ею будут наделены все рутулы. (5) Так земля была возвращена ардеянам.

Триумвирами для выводимого в Ардею поселения были избраны Агриппа Менений, Тит Клуилий Сикул и Марк Эбуций Гельва. (6) Исполнив службу далеко не так, как хотел народ, – ведь землю, которую римский народ считал своею, они назначили в собственность союзникам, – триумвиры вызвали возмущение плебеев, да и первейшим из сенаторов не чересчур угодили, поскольку ничем их не уважили. (7) Спаслись они от наказания лишь тем, что, уже вызванные в суд, записались поселенцами и остались в Ардее, которой выказали свою справедливость и честность.

12. (1) И в этом году, и в следующем [442—441 гг.], при консулах Гае Фурии Пакуле и Марке Папирии Крассе, мир был и дома и с соседями. (2) В этом году состоялись игры, обещанные децемвирами согласно сенатскому постановлению, во время отпадения плебеев от патрициев34. (3) Тщетно искал повода к мятежу Петелий, который за свои мятежные речи и был избран снова в трибуны. (4) Он так и не добился, чтобы консулы доложили сенату о том, как распределяются земли между плебеями, а когда отчаянной борьбой он заставил сенаторов держать совет о том, кого лучше избрать – консулов или военных трибунов, приказано было выбирать консулов. (5) Когда же он пригрозил, что воспрепятствует набору, над ним посмеялись, потому что с соседями был мир и ни в военных действиях, ни в приготовлениях к войне не было нужды.

(6) За этим годом покоя последовало консульство Прокула Гегания Мацерина и Луция Менения Ланата [440 г.], памятное многими напастями, опасностями и голодом. Погрязшие в раздорах, римляне чуть было не попали под ярмо царской власти; недоставало лишь войны, и если бы положение усугубилось ею, то и (7) с помощью всех богов едва ли удалось бы одолеть невзгоды. Начались они с голода; год ли был неурожайный, или, соблазнившись городской жизнью и сходками, земледельцы оставили невозделанной пашню – точно неизвестно. Патриции винили плебеев в праздности, а народные трибуны – то патрициев в коварстве, то консулов в нерадивости. (8) Наконец, плебеи без помех со стороны сената добились того, что распорядителем продовольственного снабжения35 избрали Луция Минуция, который, занимая эту должность, больше преуспел в защите свободы, чем в выполнении своих прямых обязанностей, хотя, в конце концов наладив подвоз хлеба, он по заслугам снискал и благодарность, и славу. (9) Он разослал сушей и морем посольства к соседним народам, но тщетно – (10) лишь из Этрурии подвезли немного хлеба, – и занялся распределением остатков, принуждая всех объявлять об имеющихся запасах и продавать излишки сверх положенного на месяц, урезая дневной паек рабов, обвиняя и тем обрекая народному гневу хлеботорговцев. (11) Строгими мерами он скорее обнажил, чем ослабил, нужду, и многие потерявшие надежду, чтоб не испускать дух в мучениях, закутав голову, бросались в Тибр36.

13. (1) Тогда Спурий Мелий из сословия всадников – по тем временам богач – показал худший пример того, как с дурными намерениями браться за доброе дело37. (2) На свои деньги скупив через гостеприимцев38 и клиентов хлеб из Этрурии – что уже само по себе было помехой общественному снабжению, – он устроил раздачи, чтобы дарами привлечь к себе плебеев. (3) Всюду, где он ни появлялся, он с гордым видом, неприличным частному человеку, ходил в окружении благодарной и исполненной надежд толпы плебеев, обещавшей ему верное консульство. (4) Но так как дух человеческий не довольствуется тем, что дарует ему судьба, то и Мелий вознесся в мечтах слишком высоко. Коль скоро ему и консульство пришлось бы захватывать вопреки воле отцов, он замахнулся на царскую власть – единственное, что стоило таких затрат и вознаграждало за борьбу в будущем. (5) Приближались выборы консулов, и, поскольку план действий еще не составился и не вполне созрел, это обстоятельство и погубило дело.

(6) Консулом в шестой раз становится Тит Квинкций Капитолин – человек наименее удобный для того, кто замыслил переворот, с ним был избран Агриппа Менений по прозвищу Ланат [439 г.]. (7) А Луций Минуций был то ли вновь избран, то ли уже раньше поставлен распорядителем продовольственного снабжения на неопределенный срок, пока того требует дело; ничего не известно, разве то, что в полотняных книгах упоминается среди должностных лиц обоих годов и имя распорядителя. (8) Этот Минуций, от государства принявший на себя ту же заботу, за которую частным образом взялся Мелий, представил в сенат достоверные (ведь у обоих дома толклись одни и те же люди) сведения о том, что в доме Мелия имеется склад оружия и бывают сходки и сам он наверняка замыслил стать царем. (9) Время совершить задуманное еще не настало, но все уже улажено: трибуны подкуплены и готовы предать свободу, а среди вождей толпы уже распределены обязанности. С доносом он чуть было не опоздал, поскольку хотел удостовериться вполне, что раскрыл действительно важное дело.

(10) Когда все это было выслушано, знатнейшие сенаторы в один голос разбранили и прошлогодних консулов – за то, что при их попустительстве состоялись раздачи и сходки, и консулов новых – за то, что те дожидались, пока распорядитель продовольствия донесет сенату о деле, которое именно от консула требовало не только расследования, но и кары за него. (11) Тит Квинкций же возразил, что консулов бранят понапрасну, ведь они связаны законом об обжаловании, внесенным для ослабления их власти, и если им хватает духу свершить возмездие, соответствующее тяжести преступления, то полномочий на это они не имеют; тут нужен не просто храбрый человек, но свободный, не связанный путами закона. (12) А потому он намерен назначить диктатором Луция Квинкция: вот человек, достойный этого звания.

Всеми одобренный, Луций Квинкций поначалу отказывался и все спрашивал, как это понять, что именно ему, уже старику, доверено столь опасное дело. (13) Затем, когда отовсюду раздались голоса о том, что в этой старческой душе не только разума, но и доблести хватит на всех остальных, когда засыпали его вполне заслуженными славословиями, а консул не отступал, (14) тогда и обратился Цинциннат к бессмертным богам с мольбами о том, чтобы в столь тревожные времена старость его не принесла государству позора или урона; тогда консул объявляет Луция Квинкция диктатором39. Наконец, диктатор назначает Сервилия Агалу начальником конницы.

14. (1) Когда назавтра диктатор, расставив стражу, пришел на форум, к нему повернулись плебеи, растерявшиеся от неожиданной перемены. (2) Люди Мелия, да и он сам, еще не поняли, что мощь этой власти направлена против них, и, пока непосвященные в сговор о царской власти только спрашивали, из-за каких таких напастей, из-за какой внезапной войны у государства возникла нужда в диктатуре или в Квинкции, которому перевалило за восемьдесят, (3) Сервилий, начальник конницы, посланный диктатором к Мелию, сказал ему: «Тебя вызывает диктатор». Побледнев, тот спросил зачем, и, когда Сервилий заявил, что надобно ему держать ответ, чтобы снять обвинение, внесенное в сенат Минуцием, Мелий попятился к своим и поначалу, выжидая, не давался. (4) Когда же служитель по приказу начальника конницы повел его, Мелий с помощью спутников вырвался и побежал, слезно умоляя римских плебеев поверить ему, говоря, что патриции решились погубить его за оказанные им плебеям благодеяния; (5) он молил, чтобы они помогли ему в этот решающий час и не допустили, чтобы его убивали прямо у них на глазах. (6) Агала Сервилий догоняет кричащего, закалывает его и, забрызганный кровью, возвышаясь над столпившимися вокруг молодыми патрициями, объявляет диктатору, что вызванный к нему Мелий оказал сопротивление и подстрекал толпу, за что и поплатился по заслугам.

(7) «Честь и хвала тебе, Гай Сервилий, за спасение государства!» – ответил диктатор.

15. (1) Толпу, растерянную и взбудораженную случившимся, диктатор велел созвать на сходку, где объявил, что казнь Мелия законна, даже если тот и неповинен в стремлении к царской власти, ибо он не явился к диктатору по вызову начальника конницы. (2) Он добавил, что собирался разобрать дело в суде, и по разборе Мелия ждала бы подобающая его вине участь: силой воспротивившись правосудию, он и укрощен был силой. (3) Да и можно ли было обращаться с ним как с гражданином, если, появившись на свет в свободном обществе, уважающем законы и право, в Городе, из которого – и он знал об этом – были изгнаны цари и где в том же году сыновья царской сестры40 и спасшего отечество консула были обезглавлены родным отцом, когда раскрылся заговор, имевший целью восстановление царской власти; (4) в Городе, где консулу Коллатину Тарквинию приказано было из-за ненавистного имени сложить с себя полномочия и уйти в изгнание; в Городе, где спустя несколько лет вознамерился было царствовать Спурий Кассий41, за что был казнен; где-недавно децемвиры за царскую гордыню поплатились имуществом, родиной, головой – в этом Городе он взлелеял мечты о царстве? (5) Но кто он такой, Спурий Мелий?

Хотя ни знатность, ни почетные должности, ни заслуги никому не открывают пути к власти, все-таки Клавдии и Кассии42 дерзнули на захват ее, как консулы или децемвиры, памятуя о своем блестящем происхождении, о собственных и предков своих отличиях. (6) А Спурий Мелий, который мог только мечтать – но никак не надеяться – стать народным трибуном, поверил в то, что он, богатый хлеботорговец, за два фунта полбы купил у сограждан свободу, вообразил, что своими подачками сумеет заманить в рабство народ, восторжествовавший над всеми соседями, а государство, едва терпевшее его в качестве сенатора, стерпит, (7) чтобы отличия и власть родоначальника Ромула, богами рожденного и возвращенного к богам, достанутся ему как царю. (8) Тут кроется нечто не просто преступное, но чудовищное43, что не вполне искуплено его кровью, пока стоят стены и держится крыша, под которой созрел столь безумный замысел, а добро, запятнанное сделками для приобретения царской власти, не отошло государству. И потому диктатор приказал квесторам распродать это добро, а доход поместить в казну44.

16. (1) Наконец, он тотчас же отдал приказ срыть дом, чтобы место это стало памятником крушению преступных надежд. Оно. получило название Эквимелий45. (2) Луций Минуций за Тройными воротами46 получил в награду – и притом с одобрения плебеев, за то, что разделил между ними хлеб Спурия Мелия, назначив в уплату по ассу за модий47, – золоченого быка48. (3) У некоторых писателей я наткнулся и на сообщение о том, что этот Минуций перешел из патрициев в плебеи49 и, выбранный одиннадцатым в число трибунов, усмирил волнение, вызванное убийством Мелия; (4) трудно, однако, поверить в то, что патриции допустили увеличение числа трибунов, что человеком, показавшим пример этого, оказался патриций, и, наконец, в то, что плебеи не сохранили за собой однажды позволенного, да и не покушались на это. Но в первую очередь лживость того, что написано на его статуе, обличается законом, принятым несколькими годами ранее, который запрещает трибунам самим выбирать себе сотоварища50. (5) Из трибунов только Квинт Цецилий, Квинт Юний и Секст Титиний не вносили предложения о чествовании Минуция и, не переставая, чернили перед плебеями то Минупия, то Сервилия, оплакивая постыдное убийство Мелия.

(6) Добившись в конце концов созыва собрания для выборов военных трибунов вместо консулов, они и не сомневались, что из шести мест – именно столько уже разрешалось выбрать – на какие-то попадут и плебеи, стоит им только объявить, что те будут мстить за убийство Мелия.

(7) А простой народ, хоть и был подвержен в тот год [438г.] многим и переменчивым страстям, избрал всего трех трибунов с консульской властью, и среди них Луция Квинкция, сына Цинцинната, диктатора, ненависть к которому чуть не стала причиной мятежа. Квинкция обошел по числу голосов Мамерк Эмилий, достойнейший человек. Третьим выбрали Луция Юлия.

17. (1) Во время их правления к Ларсу Толумнию51 и вейянам отпала римская колония Фидены. (2) Отпадение усугубилось еще большим преступлением: по приказу Толумния были убиты Квинт Фульциний, Клелий Тулл, Спурий Антий и Луций Росций, римские послы, выяснявшие причины неожиданного сговора. (3) Некоторые оправдывают поступок царя тем, что, дескать, какое-то его двусмысленное восклицание при удачном броске во время игры в кости показалось фиденянам приказанием совершить убийство и послужило причиной смерти послов. (4) Невозможно поверить, что фиденяне, новоиспеченные союзники, явившиеся за советом об убийстве, грозящем нарушить право, принятое между народами, не сумели отвлечь его от игры и не выдавать потом преступление за недоразумение. (5) Более правдоподобно то, что Толумний хотел связать фиденский народ сознанием совершенного преступления, не оставляющего никакой надежды на милосердие римлян. (6) Статуи казненных фиденянами послов были установлены на Рострах для всеобщего обозрения52. Предстояла жестокая борьба с вейянами и фиденянами – ближайшими соседями, развязавшими войну столь гнусным способом.

(7) Так, при безмолвии простого народа даже у трибунов не возникло никаких возражений против того, чтобы забота о высшем благе государства была вверена консулам Марку Геганию Мацерину в третий раз и Луцию Сергию Фиденату [437 г.], получившему это прозвище, я полагаю, уже после войны, в которой он принял участие. (8) Ведь он первый выиграл сражение у царя вейян еще по нашу сторону Аниена, но победу добыл не бескровную. Вот почему гибель сограждан принесла больше горя, чем поражение врагов – радости, а сенат – как бывает при чрезвычайных обстоятельствах – постановил назначить диктатора, каковым стал Мамерк Эмилий. (9) Тот выбрал в начальники конницы Луция Квинкция Цинцинната, своего сотоварища по прошлому году, когда оба они были военными трибунами с консульской властью, юношу, достойного отцовской славы. (10) Набранному консулами войску были приданы имеющие боевой опыт, испытанные командиры центурий, а потери последнего сражения восполнены. Диктатор приказал Титу Квинкцию Капитолину и Марку Фабию Вибулану следовать за ним в должности легатов. (11) И само высокое звание, и достойный его человек изгнали врагов из римских владений за Аниен; те же, отступив к холмам меж Аниеном и Фиденами, разбили лагерь и воздерживались от вылазок до тех пор, пока не подошли на помощь отряды фалисков53. (12) Только тогда этруски стали лагерем под стенами Фиден. Невдалеке, ближе к слиянию Аниена с Тибром, остановился и римский диктатор, соединивший, где это было возможно, укреплениями берега обеих рек. На следующий день он выступил на поле битвы.

18. (1) У неприятеля мнения разделились. Фалиски, тяготясь воинской службой вдали от дома и вполне уверенные в себе, требовали сражения; вейяне и фиденяне больше надежд возлагали на затягивание войны. (2) Толумний, хоть ему были больше по душе доводы своих, опасался, как бы фалискам не надоел затянувшийся поход, и объявил, что намерен сражаться завтра. (3) То, что враг уклонялся от сражения, подбадривало диктатора и римлян, и уже на следующий день, когда воины зашумели, грозя пойти на приступ лагеря и города, если им не позволят сразиться, войска обеих сторон выходят в поле между лагерями. (4) Вейяне были чрезвычайно многочисленны, и они нашли, кого послать в обход через холмы для вторжения в римский лагерь в разгар сражения.

Войска трех народов были расставлены так, что правое крыло занимали вейяне, левое – фалиски, а середину – фиденяне. (5) Фалисков справа атаковал диктатор, вейян слева – Квинкций Капитолин, а против фиденян выступил начальник конницы. (6) На мгновение воцарилась полная тишина, ведь ни этруски не собирались вступать в бой, пока их не принудят, ни диктатор, оглядывавшийся на римские укрепления, где авгуры, буде птицегадание окажется благоприятным, по уговору должны были подать знак. (7) Чуть только он его заметил, как первыми выслал на неприятеля всадников, понесшихся с криком на врага; затем всею силою ударила следовавшая за ними пехота. (8) Нигде не сдержали этрусские легионы натиска римлян. Упорное сопротивление оказывала конница – это сам царь, храбрейший из всадников, появляясь то тут, то там перед римлянами, рассеявшимися в преследовании, оттягивал исход боя.

19. (1) Среди римских всадников был там военный трибун Авл Корнелий Косс, собою на редкость красивый, отвагой и силой под стать знатности рода, который он оставил потомству прославленным и приумноженным. (2) И вот когда он увидал, что под натиском Толумния, где тот ни появись, римская конница отступает, и когда по богатству одежды и по тому, с каким видом носился тот по всему полю, он признал в нем царя, Косс спросил: (3) «Тот ли это, кто нарушил договор меж людьми, кто попрал право народов? Так это его, если боги хотят, чтобы на земле осталось хоть что-то святое, я заколю, принеся жертву манам54 послов». (4) Пришпорив коня, он нацеливает неотвратимое острие на своего единственного противника, сшибает его с лошади и, опираясь на копье, спешивается сам. (5) Ударом щита он опрокидывает приподнявшегося было царя на спину и, ударяя его раз за разом, пригвождает его к земле. И вот победитель со снятыми с бездыханного доспехами и посаженной на копье отрезанной головой царя ужасает врагов этим зрелищем. Так была рассеяна также и конница – из-за нее одной неясен был исход сражения. (6) Преследуя разбитые легионы, диктатор прижимает их к лагерю и истребляет. Множество фиденян, знакомых с местностью, разбежались по горам. Косс, переправившись с конницей через Тибр, привез в Город богатую добычу с полей вейян.

(7) В разгар сражения и возле римского лагеря завязался бой с отрядом, который, как уже сказано было, заслал в лагерь Толумний. (8) Поначалу Фабий Вибулан вел оборону в осаде, но, когда неприятель взобрался на укрепления, он сделал вылазку за правые главные55 ворота и внезапно ударил со старшими воинами56. Враги, хоть и очень напуганные, не понесли большого урона, ибо их и самих было меньше, и бегство было столь же поспешно, что и на поле главного сражения.

20. (1) Повсюду добившись успеха, диктатор по постановлению сената и велению народа возратился в город с триумфом. (2) Самое роскошное зрелище являл в триумфальном шествии Косс, несший тучные доспехи убитого царя57. Воины распевали о нем нестройные песенки, в которых уподобляли его Ромулу. (3) Доспехи, снабдив их обычной посвятительной надписью, он преподнес храму Юпитера Феретрия, где укрепил их возле тех, что посвятил Ромул, – в те времена только они одни и назывались «тучными»; он отвлек на себя внимание сограждан от колесницы диктатора и, в сущности, один пожал тогда славу. (4) Диктатор по велению народа на общественный счет принес в дар Юпитеру на Капитолии золотой венок весом в фунт58.

(5) Следуя всем предшествующим мне писателям, я написал было, что Авл Корнелий Косс принес вторые полководческие доспехи в храм Юпитера Подателя, будучи военным трибуном59. (6) Однако, не говоря о том, что под «тучными» мы разумеем доспехи, снятые с вождя вождем, а вождя мы знаем только того, под чьим началом ведется война, главное, ведь и надпись, сделанная на доспехах, показывает в опровержение наших слов, что Косс добыл их, будучи консулом. (7) Когда я услышал от Августа Цезаря60, основателя или восстановителя всех храмов, что, он, войдя в храм Юпитера Феретрия, который разваливался от ветхости и был потом им восстановлен, сам прочитал это на льняном нагруднике, то я почел почти что за святотатство скрывать, что Цезарь, тот, кому обязаны мы самим храмом, освидетельствовал эти доспехи Косса. (8) В чем тут ошибка и почему в столь древних летописях и в списке должностных лиц, хранящемся в храме Монеты в виде полотняных книг, свидетельства откуда беспрестанно приводит Макр Лициний, Авл Корнелий Косс числится консулом десятью годами позднее, вместе с Титом Квинкцием Пунийцем61, – это общий предмет размышленья для всех. (9) Добавим только, что и столь славная битва не может быть отнесена к тому году, ибо около трех лет до и после консульств Авла Корнелия Косса прошли без войны, но зато была чума и такой голод, что некоторые летописи, словно скорбные списки, содержат лишь имена консулов. (10) Третий год, прошедший от консульства Косса, застает его трибуном с консульской властью, тот же год – начальником конницы, в должности которого провел он другое замечательное конное сражение. (11) Тут можно строить догадки, но, я думаю, понапрасну: ведь откажешься от любых предположений, если человек, решивший судьбу сражения, возлагая только что снятые доспехи к священному престолу и обращаясь чуть не прямо к Юпитеру, кому они и были обещаны, и к Ромулу (свидетелям, от которых не скрыть присвоенного обманом), подписался консулом Авлом Корнелием Коссом.

21. (1) В консульство Марка Корнелия Малугинского и Луция Папирия Красса [436 г.] в земли вейян и фалисков вторглось войско, захватившее людей и скот. (2) Неприятеля нигде не застали, и сразиться не пришлось. Города же потому не были взяты приступом, что на войско напал мор. И в Риме народный трибун Спурий Мелий затеял было, да не смог возбудить смуту. (3) Он решил, что из-за благосклонности народа к его имени сумеет чего-нибудь добиться; он вызвал в суд Минуция, внес предложение об изъятии в пользу государства имущества Сервилия Агалы, доказывая, (4) что Мелий был оклеветан Минуцием, приписавшим ему мнимые преступления, и обвиняя Сервилия в казни гражданина без суда62. Обвинения эти волновали народ еще меньше, чем тот, кто их выдвигал. (5) Больше всего тревожили набиравшая силу чума и устрашающие знамения, особенно вести о том, что от непрерывных землетрясений рушатся сельские строения. И тогда, ведомые дуумвирами, совершили всенародное молебствие63.

(6) В следующем году [435 г.], при консулах Гае Юлии (во второй раз) и Луции Вергинии, чума была еще страшней и так опустошила Город и окрестности, что не только римляне не совершили ни одной вылазки за добычей и ни плебеи, ни патриции не вспоминали о выступлении в поход, (7) но и фиденяне, державшиеся поначалу своих холмов и крепостей, спустились в римские земли для разбоя. (8) Наконец, когда призвано было и войско вейян (ибо фалисков к возобновлению войны не смогли побудить ни бедствия римлян, ни уговоры союзников), оба войска перешли Аниен и стали лагерем у самых Квиринальских ворот.

(9) Тревога в Городе была не меньшей, чем за его стенами. Консул Юлий расположил своих воинов на валу и стенах, Вергиний совещался с сенаторами в храме Квирина64. Сошлись на том, чтоб провозгласить диктатором Авла Сервилия по прозванию Приск, как говорят одни, или Структ, как передают другие. (10) Вергиний, посовещавшись с Юлием, дождался его согласия и ночью провозгласил диктатора. Тот объявил начальником конницы Постума Эбуция Гельву.

22. (1) При первых лучах солнца диктатор повелел всем быть за Квиринальскими воротами. У кого были силы носить оружие, явились в полной готовности. (2) Лежавшие наготове знамена приносят из казначейства к диктатору. Во время этих приготовлений неприятель отступил на возвышенность. Диктатор подошел туда со своим войском, в сражении близ Номента рассеял войско этрусков и, отогнав их за стены Фиден, обложил город валом. (3) Но высоко расположенный и хорошо укрепленный город нельзя было взять приступом, да и в осаде не было никакого смысла, потому что продовольствия не только хватало, но благодаря обильному подвозу было даже с избытком. (4) Тогда, потеряв надежду как на захват, так и на добровольную сдачу города, диктатор, которому вследствие близкого соседства знакома была местность, приказал сделать подкоп под крепость с противоположной стороны города, которую оставили без всякого внимания, потому что она была, казалось, вполне защищена самой природой. (5) На подступах к другим участкам стены диктатор ввел в бой войско, разделенное – для смены – на четыре отряда, и днем и ночью отвлекал врага, (6) пока сквозь прорытую от лагеря гору не открылся путь к крепости, а неприятельский клич над головами не открыл этрускам, отвлеченным мнимыми угрозами от подлинной опасности, что город взят.

(7) В тот год цензоры Гай Фурий Пацил и Марк Геганий Мацерин осмотрели и одобрили общественное здание на Марсовом поле65, в котором впервые была проведена перепись населения.

23. (1) Эти же консулы, по сведениям Макра Лициния, были избраны и на следующий год [434 г.]: Юлий – в третий раз, Вергиний же – во второй. (2) А Валерий Антиат и Туберон называют консулами того года Марка Манлия и Квинта Сульпиция. Однако, несмотря на разноречивость сведений, и Туберон, и Макр объявляют своим источником полотняные книги и ни тот ни другой не замалчивают сообщений древних авторов о том, что в том году избирались военные трибуны. (3) Лициний предпочитает уверенно следовать полотняным книгам, Туберон сомневается в их достоверности. Пусть же с тем, что осталось скрыто покровом старины, уйдет в неизвестность и это.

(4) После взятия Фиден трепет объял всю Этрурию – не только вейян, устрашенных угрозой такого же разорения, но даже фалисков, не забывших о начатой в союзе с ними войне, хоть они и не помогли вейянам, когда те ее возобновили. (5) Когда же два эти города, разослав послов к двенадцати городам, добились созыва совета всей Этрурии возле святилища Волтумны66, сенат, как если бы оттуда исходила угроза большой войны, приказал снова назначить диктатором Мамерка Эмилия. (6) Тот объявил Авла Постумия Туберта начальником конницы, а подготовка к войне была тем решительней, чем более опасности исходило на этот раз от всей Этрурии, а не от двух лишь ее племен.

24. (1) Дело обошлось гораздо проще, чем все ожидали. (2) А именно когда от купцов стало известно, что вейянам отказано в помощи и предложено своими силами продолжать войну, начатую по их собственному усмотрению, и не искать себе товарищей по несчастью среди тех, с кем они отказались разделить мирные чаяния, (3) диктатор, чтобы не носить свое звание понапрасну (ведь у него была отнята возможность стяжать военную славу), пожелал и в условиях мира совершить нечто такое, что стало бы памятником его диктаторства, и решился ограничить полномочия цензоров потому ли, что счел их чрезмерными, потому ли, что был недоволен не столько значимостью этой должности, сколько продолжительностью пребывания в ней.

(4) На созванной им сходке он сказал, что заботу о внешних обстоятельствах и полной безопасности государства взяли на себя бессмертные боги, ему же предстоит принять меры к тому, чтобы защитить свободу народа римского в стенах Города. А лучший способ для этого в том, чтобы большая власть не была продолжительной и ограничение срока возмещало бы неограниченность полномочий. Прочие должности ограничены годом, цензорство – пятью. (5) Тяжко, сказал он, столько лет, значительную часть жизни, жить под властью одних и тех же, и я предлагаю закон о том, чтоб срок цензорства не превышал полутора лет67. (6) На следующий день он провел закон при полном согласии народа; «а чтобы вы,– сказал он,– убедились на деле, как претит мне слишком долгое пребывание у власти, я слагаю с себя звание диктатора!» (7) Сложив свои полномочия и наложив ограничения на чужие, с почестями и благодарениями, возносимыми народом, он возвратился к домашнему очагу. (8) Озлобившиеся на Мамерка за ограничение полномочий должностных лиц римского народа, цензоры исключили его из трибы и, обложив восьмикратной податью, перевели в эрарии68. Мамерк, насколько известно, стойко перенес случившееся, больше думая о причине своего позора, чем о самом позоре, а знатнейшие патриции, хоть и не желали ослабления цензорства, были возмущены примером жестокости цензоров, да и каждый из них хорошо понимал, что подчиняться цензорской власти им предстоит и дольше и чаще, чем самим располагать ею; (9) ну а народ, говорят, разгневался настолько, что отвести от цензоров угрозу насилия не в состоянии был никто, кроме самого Мамерка.

25. (1) Неотступно противодействуя созыву собрания для избрания консулов, народные трибуны все же сумели, когда дело едва не дошло до междуцарствия, добиться того, что избраны были военные трибуны с консульской властью. (2) Но желанной награды за победу – избрания человека из плебейского сословия – они не получили: избрали патрициев – Марка Фабия Вибулана, Марка Фолия, Луция Сергия Фидената. Чума в тот год [433 г.] отвлекла от других забот. Аполлону обещали посвятить храм69. (3) Из-за чумы дуумвиры корпели над толкованием Сивиллиных книг, дабы унять гнев богов и отвести его от людей; но (4) великий урон нанесен был и селеньям, и Городу, где погибали без разбору – и скотина, и люди. Из страха перед голодом – чума охватила и селения – в Этрурию, и в помптинские села, и в Кумы, и, наконец, на Сицилию послано было за хлебом. Ни о каком избрании консулов даже не вспоминали, а (5) военными трибунами с консульской властью были избраны только патриции – Луций Пинарий Мамерк, Луций Фурий Медуллин и Спурий Постумий Альб.

(6) В тот год [432 г.] болезнь пошла на убыль и неурожай благодаря сделанным запасам был не опасен. (7) На собраниях вольсков и эквов и у этрусков, у алтаря Волтумны, шли споры об открытии военных действий. (8) Решение было отложено на год, и еще постановили до истечения этого срока собраний не созывать – напрасны оказались стенания вейян о том, что Вейям угрожает участь Фиден.

(9) Между тем в Риме, пока сохранялся мир с соседями, вожди плебеев, уже давно питавшие тщетные надежды на высшие должности, назначали сходки в домах народных трибунов: (10) тут обсуждались тайные замыслы, раздавались жалобы на презрение простого народа к вождям: ведь хотя уже столько лет избираются военные трибуны с консульской властью, ни один плебей еще не был допущен к этой должности. (11) Говорили о большой прозорливости предков, бдительно следивших за тем, чтобы никому из патрициев не могла быть открыта плебейская должность: иначе уже и народными трибунами были бы патриции; вожди плебеев говорили, что даже своим они так опротивели, что плебеи презирают их так же, как и патриции. (12) Иные оправдывали плебеев и возлагали вину на патрициев: их, мол, искательством и уловками плебеям отрезан путь к высшим должностям. Пусть только плебеи получат возможность перевести дух от патрицианских просьб, смешанных с угрозами, они при голосовании не забудут о своих людях, а, предоставляя поддержку, будут и притязать на власть. (13) Чтобы покончить с искательством, было решено, что трибуны внесут на рассмотрение закон, запрещающий оторачивать белым одежду, выказывая этим свои домогательства. Ныне это показалось бы пустяком и едва ли было бы принято всерьез, а тогда вызвало жаркие споры между плебеями и патрициями. (14) Трибуны, однако же, одержали верх, и закон был принят70. Раздраженные плебеи явно собирались оказать поддержку своим. Чтоб не давать им волю, было принято сенатское постановление о назначении консульских выборов.

26. (1) Поводом к назначению консульских выборов послужило готовящееся нападение эквов и вольсков, о котором сообщили латины и герники. (2) Консулами стали Тит Квинкций Цинциннат, сын Луция, по прозвищу Пуниец, и Гней Юлий Ментон [431 г.]. Угроза войны на этот раз не рассеялась. (3) Набрав воинов на основании священного закона71, который имел чрезвычайную силу при наборе на военную службу, два сильных войска с двух сторон сошлись у Альгида и там стали лагерем, эквы – своим, вольски – своим. (4) К укреплению лагеря, как и к закалке воинов, никогда еще не прилагали столько стараний предводители эквов и вольсков. (5) Известия об этом только усиливали тревогу в Риме. Сенат решил назначить диктатора, ибо эти народы, хоть и часто бывали разбиты, никогда еще не приступали к войне с такой решимостью, тогда как в Риме стольких мужчин истребила чума. (6) Но главное – всех пугало криводушие консулов, их раздоры и стычки при совещаниях. Некоторые летописцы говорят о неудачном сражении, данном этими консулами на Альгиде, каковое и послужило причиной избрания диктатора. Известно только, что, несогласные в прочем, они лишь сошлись, противодействуя воле сенаторов и препятствуя избранию диктатора до тех пор. Но вот стали поступать вести, одна страшней другой. (7) А поскольку консулы сенату не подчинились, Квинт Сервилий Приск, выказавший свои достоинства на высших должностях, обратился к народным трибунам: (8) «К вам, раз уж дело дошло до крайности, взывает сенат, чтобы в столь решающий миг вы своею властью понудили консулов избрать диктатора». (9) Трибуны, вняв этому обращению и найдя в нем возможность для расширения своего влияния, удаляются, а затем от имени всей коллегии объявляют о том, что консулам надлежит повиноваться решениям сената, а если они и далее будут противиться единодушному мнению высшего сословия, трибуны отдадут приказ о заточении их в темницу. (10) Консулы предпочли покориться трибунам, а не сенату, обвиняя сенаторов в том, что те пожертвовали полномочиями верховной власти и отдали консульство во власть трибунов, коль скоро те в состоянии принудить к чему-либо консулов и даже – что может быть страшнее для частного лица?– заключить их в оковы! (11) Назначить диктатора по жребию – ибо даже и в этом консулы не смогли прийти к согласию – должен был Тит Квинкций. Он объявил диктатором Авла Постумия Туберта, своего зятя, правителя очень строгого; тот назначил начальником конницы Луция Юлия. (12) Тут же объявляется набор, прекращение судопроизводства и запрет заниматься в городе чем бы то ни было, кроме подготовки к войне. Разбор дел об уклонении от военной службы откладывается до окончания войны. Теперь и те, кто, быть может, не подлежал призыву, предпочли записаться. От герников и латинов тоже затребованы были ополченцы; и те и другие ревностно исполнили приказ диктатора.

27. (1) Все это произошло очень быстро. Оставив для обороны Города консула Гнея Юлия, а начальника конницы Луция Юлия – для снабжения войска в неожиданных обстоятельствах, чтобы все, что потребуется, доставлялось в лагерь без промедления, (2) диктатор по предписанию верховного понтифика Авла Корнелия дал ввиду тревожного положения обет устроить Великие игры72 и, поделив войско с консулом Квинкцием, выступил из Города на врага. (3) Увидав два неприятельских лагеря, разделенные небольшим промежутком, они и сами примерно в тысяче шагов от врага стали двумя лагерями – диктатор ближе к Тускулу, консул – к Ланувию73. (4) Таким образом четыре войска в четырех крепостях окружили равнину, достаточно просторную не только для небольших вылазок и стычек, но и для развертывания всех сил обоих неприятелей. (5) С того дня, как против двух лагерей стали два других, легкие стычки происходили непрерывно, причем диктатор допускал это и даже велел своим воинам наращивать силы в надежде на конечную победу, мало-помалу нащупывая удачу в сражениях.

(6) Тогда неприятель, потерявший надежду на победу в честном бою, ночью напал на лагерь консула, рассчитывая на случайный успех. Внезапно поднявшийся шум разбудил не только стражу консула, а потом и все войско, но и диктатора. (7) Там, где дело требовало немедленных действий, консулу хватало и духу, и рассудительности: частью воинов были усилены посты у ворот, часть воинов он поставил цепью вдоль вала. (8) Насколько спокойнее было в другом лагере, у диктатора, настолько же там легче было следить за тем, чтобы все делалось как следует. К лагерю консула было тотчас выслано подкрепление во главе с легатом Спурием Постумием Альбой; сам диктатор с отрядом, сделав небольшой крюк, вышел к отдаленному от схватки месту, чтобы оттуда неожиданно ударить на врага. (9) В лагере он оставил легата Квинта Сульпиция, а легату Марку Фабию поручил конницу, которую не велел вводить в бой до рассвета, ибо ею трудно управлять в ночном сражении. (10) Все, что предпринял и довершил бы при таких обстоятельствах всякий усердный и осмотрительный военачальник, по порядку предпринял и довершил диктатор. Но вот пример исключительной проницательности и присутствия духа, снискавших ему необычайную славу: узнав о том, что большая часть неприятельского войска выступила из лагеря, он послал Марка Гегания брать приступом лагерь с отборными когортами. (11) Тот подошел, когда внимание оставшихся в лагере поглощено было опасностями, угрожавшими их товарищам, так, что они не позаботились о страже и караулах, и овладел лагерем едва ли не прежде, чем неприятель догадался о нападении. (12) Как только диктатор заметил поданный оттуда дымом условленный знак, он громко воскликнул, что вражеский лагерь взят, и велел всех о том оповестить.

28. (1) Уже становилось светло, и все открылось взорам. Фабий напал со своей конницей, и консул вышел из лагеря на уже напуганного неприятеля; (2) диктатор же, напав с тыла на части подкрепления и вторую линию, со всех сторон бросал на врагов, захваченных врасплох и поворачивавшихся на шум, победоносную пехоту и конницу. (3) Полностью окруженные, враги все до одного поплатились бы теперь за развязанную войну, если бы не вольск Веттий Мессий, более славный подвигами, чем происхождением, который с бранью набросился на своих, уже сбившихся в кучу, и громко сказал: (4) «Вы хотите быть перебитыми тут, не сопротивляясь, не мстя?! Трусы на войне, храбрецы дома, зачем вам оружие, зачем вы начали войну? На что вы надеетесь, оставаясь здесь? Не думаете ли вы, что боги вас защитят и вырвут отсюда? Надо мечом проложить себе дорогу! (5) Идите туда, куда я, идите со мной, если хотите увидеть дом, родителей, жен и детей! Ведь не стена и не вал, а воины противостоят воинам. Доблестью равные им, вы превосходите их крайним и лучшим средством – безысходностью положения». (6) За ним, делом подтвердившим свои слова, вольски перешли в наступление на окружавшие их когорты Постумия Альба и поколебали победителя, пока к уже отступающим римлянам не подоспел диктатор и не изменил этим всего хода сражения. Удача неприятеля держалась на одном только Мессии. (7) Много раненых было с обеих сторон и повсюду много убитых. Даже римские полководцы сражались раненными. (8) Только Постумий, которому проломили голову камнем, покинул строй, но ни диктатора рана в плечо, ни Фабия его пригвожденное к коню бедро, ни консула обрубленная рука не заставили выйти из боя, исход которого еще не был ясен.

29. (1) Через трупы его врагов атака вынесла Мессия с кучкой храбрейших соратников к лагерю вольсков, который еще не был взят. Туда же подошло и все войско. (2) Консул, преследовавший бегущих до самого вала, пошел на приступ лагеря, с противоположной стороны туда двинул войско диктатор. (3) Взятие лагеря было столь же стремительно, что и битва. Консул даже перебросил через вал знамя, чтоб воины устремились туда с большим рвением, и первый приступ был, говорят, предпринят с целью вернуть знамя; диктатор сквозь пробитый вал перенес сражение в лагерь. (4) Тут неприятели стали бросать оружие и сдаваться; по взятии и этого лагеря вражеские воины – все, кроме сенаторов, – были проданы в рабство. Латинам и герникам возвратили ту часть добычи, в которой они узнали свое имущество, прочее продал с торгов диктатор; оставив лагерь под началом консула, он вошел в Рим с триумфом и сложил с себя полномочия. (5) Память о славной диктатуре омрачена рассказами тех, кто сообщает об Авле Постумии, который собственного сына-победителя обезглавил за то, что тот без приказа оставил свое место, увлеченный случаем отличиться в сражении. (6) Этому верить и не хочется, и не следует, ибо есть и другие мнения, опровержением же служит то, что мы называем такую суровость Манлиевой74, а не Постумиевой; и отмечен прозвищем, прославляющим его жестокость, мог быть лишь тот, кто дал первый образчик такой суровости. Прозвище у Манлия было Грозный, а на имени Постумия нет никакого зловещего знака.

(7) В отсутствие другого консула Гней Юлий сам, а не по жребию посвятил храм Аполлону. Вернувшись в город после роспуска войска Квинкций воспринял это болезненно, но жалобами в сенате ничего не добился.

(8) Тот год [431 г.], ознаменованный великими событиями, отмечен еще одним, которое тогда казалось не имеющим отношения к римским делам: во время сицилийских междоусобиц карфагеняне, ставшие потом столь грозными врагами римлян, впервые – для подкрепления одной из противоборствующих сторон – переправили войско на Сицилию75.

30. (1) В Городе народные трибуны побуждали избрать военных трибунов с консульской властью, но не имели успеха. Консулами стали Луций Папирий Красс и Луций Юлий [430 г.]. Послы эквов, обратившиеся к сенату с просьбой о договоре, в ответ услышали требование сдаться, но добились перемирия на восемь лет; (2) а у вольсков, потерпевших поражение на Альгиде, дело дошло до заговоров и ожесточенной борьбы между теми, кто стоял за войну, и теми, кто за мир, так что римлян все оставили в покое. (3) Благодаря предательству одного из народных трибунов консулам стало известно, что те готовят любезный народу закон о предельном размере пени; консулы успели предложить такой закон раньше от своего имени76.

(4) Консулами следующего года стали Луций Сергий Фиденат во второй раз и Гостилий Лукреций Триципитин [429 г.]. В их консульство не случилось ничего достойного упоминания. Вслед за ними консулами были Авл Корнелий Косс и Тит Квинкций Пуниец во второй раз [428 г.]. На владения римлян совершали набеги вейяне. (5) Прошел слух, что в этих грабежах принял участие и кое-кто из фиденян, и Луцию Сергию, Квинту Сервилию, а также Мамерку Эмилию было поручено расследование дела. (6) Тех, о ком не было точно известно, почему в указанные дни они отсутствовали в Фиденах, выслали в Остию. Было увеличено число поселенцев, и им была передана земля погибших на войне77. (7) В тот год случилась сильная засуха, воды недостало не только с неба, но и земля, оскудевшая природною влагой, едва питала большие реки. (8) Отсутствие воды в других местах привело к падежу домашних животных, подыхавших от жажды возле пересохших родников и ручьев; часть скота пала от чесотки, и зараза распространилась на людей. Поначалу она бушевала в селах и среди рабов, а затем перекинулась в город. (9) Не только тела подвержены были заразе, но и души были охвачены разнообразными и по большей части чужеземными суевериями. Стараньями тех, кто наживался на людском легковерии, в домах устанавливался новый порядок жертвоприношений, (10) до тех пор пока знатнейшие граждане не осознали, сколь позорно для всего общества, что на каждом углу и в каждом святилище милость богов вымаливают принесением жертв по непривычному и чуждому обычаю: (11) эдилам было поручено проследить за тем, чтоб никакими иными способами, кроме принятых в отечестве, и никаким иным богам, кроме римских, не поклонялись.

(12) Месть вейянам была отложена до следующего года [427 г.], когда консулами стали Гай Сервилий Агала и Луций Папирий Мугилан. (13) Но и тогда страх богов еще не позволил тотчас объявить войну и выслать войско и было решено прежде послать фециалов для предъявления требований78. (14) Хотя незадолго перед тем вейяне разгромлены были в сражении между Номентом и Фиденами и мир заключен не был, а только объявлено перемирие, срок которого истек и которое еще раньше было нарушено новым восстанием, мятежом, фециалы все-таки были посланы. Но и их речи, хоть требования они выдвигали, принося присягу по обычаю предков, услышаны не были. (15) Поэтому возник спор, объявлять ли войну от имени народа, или достаточно будет сенатского постановления. Верх взяли трибуны, угрожавшие воспротивиться набору, и консул внес предложение о войне в народное собрание. Все центурии высказались за войну. (16) И тут плебеи вновь добились успеха, настояв на том, чтоб на ближайший год не выбирали консулов.

31. (1) Избрали четырех военных трибунов с консульской властью – Тита Квинкция Пунийца, бывшего консула, Гая Фурия, Марка Постумия и Авла Корнелия Косса [426 г.]. (2) В Риме остался Косс, трое других, снарядив войско, двинулись на Вейи и показали, сколь вредно на войне многовластье. Отстаивая каждый собственное решение (ведь всякий предпочитает свое), они предоставили хорошие возможности противнику: (3) пока войско, с одной стороны слыша приказ о наступлении, а с другой – об отходе, пребывало в недоумении, вейяне улучили миг для нападения. Римляне в замешательстве побежали и укрылись в лагере, до которого было недалеко. Позора было больше, чем потерь. (4) Уныние охватило непривычный к поражениям Город; в досаде на трибунов стали требовать диктатора, возлагая на него все надежды. Но так как и здесь богобоязненность не позволяла назначить диктатора без участия консула79, обратились к авгурам, и те нашли, что благочестие от этого не пострадает. (5) Авл Корнелий объявил диктатором Мамерка Эмилия, а тот его самого назначил начальником конницы. Так, когда положение государства потребовало человека, воистину доблестного, то и цензорское взыскание нисколько не помешало обрести главу государства в доме, незаслуженно заклейменном80.

(6) Окрыленные успехом, вейяне разослали по всей Этрурии послов, хвастаясь победой в одном сражении над тремя римскими полководцами, и, хотя им не удалось добиться прямой поддержки союза, все-таки отовсюду привлекли польстившихся на добычу добровольцев. (7) Только фиденский народ постановил возобновить войну, и, как будто бы нечестиво не осквернить начало войны преступлением, фиденяне обагрили свое оружие кровью новых поселенцев (как прежде – послов) и присоединились к вейянам. (8) Затем вожди обоих народов стали совещаться, вести ли войну из Вей или из Фиден. Решили, что из Фиден. И тогда, переправившись через Тибр, вейяне перенесли военные приготовления в Фидены. (9) Римом овладел страх. Отозвав от Вей войско, приведенное в замешательство неудачей, лагерь разместили у Коллинских ворот, по стенам расставили вооруженных воинов, в Городе прекратили судопроизводство, закрыли лавки, и Рим стал больше походить на военный лагерь, чем на город.

32. (1) Разослав глашатаев по всему городу, диктатор созвал встревоженных граждан на собрание и разбранил их за то, (2) что малейшая неудача делает их малодушными, и за то, что они, хотя понесенное ими мелкое поражение было следствием не храбрости вейян или трусости римлян, но лишь раздоров между тремя полководцами, испугались вейян, противника, уже шесть раз побежденного, и Фиден – города, который сдавали едва ли не чаще, чем осаждали. (3) И римляне, и неприятели, говорит он, остались теми же, что были всегда: столько же у них мужества, столько же сил и оружие то же, что прежде; и сам он – тот же диктатор Мамерк Эмилий, что у Номента рассеял вейян и фиденян вкупе с фалисками81; (4) и начальником конницы в бой идет тот же Авл Корнелий, что в минувшую войну, будучи военным трибуном, на виду у обоих воинств убил царя вейян Ларта Толумния и принес тучные доспехи82 в дар храму Юпитера Феретрия. (5) Пусть же римляне берутся за оружие, памятуя о том, что это у них триумфы, у них снятые с врага доспехи, у них победа, а их враг убийством послов попрал установления народов, в мирное время перебил поселенцев в фиденах, нарушил перемирие и в седьмой раз на свое несчастье разорвал с Римом. (6) Он, диктатор, вполне уверен, что стоит только двум лагерям стать друг против друга, и оскверненному злодействами неприятелю уже не придется радоваться позору римского войска, а народ римский уразумеет, (7) что государство куда большим обязано тем, кто в третий раз объявил его диктатором, нежели тем, кто за отобранную им у цензоров царскую власть наложил клеймо на вторую его прошлогоднюю диктатуру. (8) Произнеся вслед за тем обеты, диктатор выступил и, прикрытый справа горами, а слева Тибром, поставил лагерь, не доходя полутора миль до Фидена. (9) Легату Титу Квинкцию Пунийцу он приказал занять в горах и тот скрытый из виду перевал, что в тылу у врага.

(10) На следующий день, когда этруски, вдохновленные скорее удачным, чем выигранным накануне, сражением, вступили в бой, диктатор чуть-чуть помедлил, пока разведчики не донесли ему о том, что Квинкций вышел к перевалу недалеко от фиденской крепости83, и тогда, подняв знамена, двинул на врага стремительную пехоту, (11) а начальнику конницы не велел вступать в бой без приказа: если понадобится помощь конницы, он, мол, сам подаст знак. Вот тогда, в деле, пусть не забывает про поединок с царем, про тучный свой дар Ромулу и Юпитеру Феретрию. (12) Полон ярости напор легионов. Пылает ненавистью римлянин, обзывает нечестивцем фиденянина, предателем вейянина, а их обоих нарушителями перемирия, злодейски пролившими кровь послов и запятнавшими себя кровью поселенцев в своем городе, неверными союзниками и трусами: и делом и словом утоляет он свою ненависть.

33. (1) При первом же столкновении римляне поколебали неприятеля, как вдруг из распахнувшихся ворот Фиден вырвалось новое воинство, доселе неслыханное и невиданное: (2) большая толпа, вооруженная огнем, вся озаренная пылающими факелами, в каком-то исступлении хлынула на врага и своим необычным оружием поначалу смутила римлян. (3) Тогда диктатор, бросив в бой конницу под предводительством Авла Корнелия и отозвав с гор отряд Квинкция, сам поспешил на левое крыло, отступавшее в сражении, похожем скорей на пожар, и прокричал: (4) «Уж не дым ли одолел вас, что вы, как пчелиный рой, изгнанный из улья, уступите безоружному противнику? Или вам не сбить пламени мечами? И почему, если надо сражаться уже не мечом, а огнем, вы и сами не пустите в ход факелы, отобравши их у врага? (5) Ну же, во имя Рима и в память об отчей и собственной вашей доблести, обратите это пламя на вражеский город, уничтожьте Фидены их же огнем, коли вы не смогли замирить их благодеяниями. Этого требуют от вас разоренные земли, кровь ваших послов и поселенцев». (6) Приказ диктатора воодушевил все войско. Одни подхватывали брошенные факелы, другие выхватывали их из вражеских рук силой, и оба войска вооружились огнем. (7) Начальник конницы тоже придумал, как всадникам сражаться по-новому: приказав разнуздать коней, он первым пришпорил своего и ринулся в самую гущу огней, и все остальные кони, разгоряченные, в свободном беге понесли всадников на врага. (8) Клубы пыли смешались с дымом и заслонили свет людям и коням. Но зрелище, испугавшее войско, не вызвало никакого испуга у лошадей. И, где бы ни промчалась конница, она, обрушиваясь, сокрушала все. (9) И тут снова раздался голос, заставивший оба войска в удивлении обернуться: это диктатор крикнул, что с тыла пошел на врага отряд легата Квинкция; прокричав в другой раз, он сам еще яростней повел воинов в нападение. (10) Когда два войска, ударив в лоб и с тыла, зажали этрусков в кольцо, не пуская их ни назад в лагерь, ни в горы, откуда неожиданно для них появился неприятель, а освобожденные от узды кони римлян носились повсюду со своими всадниками, большинство вейян в беспорядке кинулись к Тибру, а уцелевшие фиденяне рванулись к Фиденам. (11) С перепугу они попали в самое пекло и были изрублены на берегу, а тех, кого столкнули в воду, поглотила пучина: даже опытные пловцы шли на дно от изнеможения, страха и ран – лишь немногие переплыли реку. Другая часть неприятельского войска кинулась через лагерь в город. (12) Туда же увлекла атака преследующих их римлян, особенно Квинкция и его людей, только что спустившихся с гор и еще свежих для ратного труда – ведь они подоспели к концу сражения.

34. (1) Смешавшись с врагами, они вошли в ворота, взобрались на стены и оттуда дали знать своим, что город взят. (2) Как только диктатор, сам проникший в оставленный неприятелем лагерь, заметил поданный знак, он, прельстив своих воинов, уже жаждавших начать разграбление лагеря, еще большей добычей в городе, повел их к воротам и, очутившись в городских стенах, двинулся прямо к крепости, куда, как он видел, устремилась толпа беглецов. (3) В городе резня была не меньше, чем на поле битвы, покуда противник не побросал оружия и не сдался, моля диктатора о пощаде. И город, и лагерь были разграблены. (4) На следующий день каждый всадник-центурион получил по жребию пленника, а те, кто выказал особую доблесть, – двоих; оставшихся пленных продали в рабство. И диктатор, вернувшийся с триумфом в Рим во главе победоносного и нагруженного богатой добычей войска, (5) приказал начальнику конницы сложить полномочия, а затем и сам, с приходом мира, отказался от власти, которую шестнадцатью днями раньше принял перед лицом грозившей военной опасности.

(6) Некоторые авторы летописей сообщают, что в битве с вейянами у Фиден принимал участие и флот – трудное дело, в которое невозможно поверить, ведь и теперь эта река недостаточно широка, а тогда, (7) насколько мы знаем от древних, она была еще уже, разве что эти писатели, как водится, в угоду тщеславию объявили победой флота действия нескольких суденышек, воспрепятствовавших неприятельской переправе.

35. (1) В следующем году [425 г.] военными трибунами с консульской властью были Авл Семпроний Атратин, Луций Квинкций Цинциннат, Луций Фурий Медуллин и Луций Гораций Барбат. (2) С вейянами было заключено перемирие на двадцать лет, а с эквами – на три года, хотя они просили большего срока. Спокойно было и в Городе. (3) Следующий год [424 г.] не был примечателен ни войною за рубежами, ни внутренними раздорами; славу ему доставили игры, обещанные во время войны, великолепные стараниями военных трибунов и собравшие многих соседей. (4) А трибунами с консульскими полномочиями были Аппий Клавдий Красс, Спурий Навтий Рутил, Луций Сергий Фиденат и Секст Юлий Юл. Благодаря радушию гостеприимцев, оказанному с всеобщего одобрения, зрелище доставило гостям еще большее удовольствие. (5) После игр народные трибуны на сходках в мятежных речах бранили толпу за ее преклонение перед теми, кого она ненавидит, за то, что слепо отдается в вечное рабство (6) и не только не осмеливается требовать участия в соискании консульства, но и не заботится ни о себе, ни о своих даже в общих патрициям и плебеям собраниях, где избирают военных трибунов. (7) Так что нечего и удивляться, почему это никто ничего не делает для блага простого народа. На тяжкий труд, на опасность идут лишь там, где есть надежда на вознаграждение и успех. Нету такого, за что не взялся бы человек, лишь бы только большие усилия обещали большие награды. (8) Нечего требовать, нечего ждать, чтобы какой-нибудь народный трибун ринулся слепо туда, где опасности велики, а воздаяния нет, где, сражаясь против патрициев, он наверняка превратит их в своих непримиримых врагов, а от плебеев, за которых он будет бороться, не дождется хоть уважения. (9) Великие души рождаются для великих почестей. И ни один плебей не станет себя презирать, когда плебеи не будут больше презренными. Надо, наконец, на том или ином человеке проверить, можно ли кому-нибудь из плебейского сословия предоставить отправление высших должностей – неужели невозможно, чтобы нашелся дельный и храбрый человек незнатного рода. (10) С величайшими усилиями удалось отвоевать для плебеев право быть избранными в военные трибуны. Люди, отличившиеся на военном и гражданском поприще, предъявили свои права. В первые годы их оскорбляли, отстраняли и поднимали на смех патриции и, наконец, те перестали выставлять себя на поношенье. (11) Нам не ясно, говорили на сходках, отчего не отменят закон, дозволяющий то, чему никогда не бывать: ведь узаконенное неравенство не столь оскорбляет, как презрение к будто бы не достойным избрания.

36. (1) Такого рода речи выслушивали с сочувствием, и они побуждали некоторых стремиться к должности военного трибуна, и каждый сулил по избрании сделать что-нибудь на пользу простому народу. (2) Обещали и разделить общественное поле84, и вывести новые поселения, и обложить налогом владельцев земель85 ради выплаты жалованья воинам. (3) Тогда военные трибуны, удачно выбрав время, когда многие разъехались из Города, тайно созвали к определенному дню сенаторов; (4) в отсутствие народных трибунов было принято сенатское постановление об избрании консулов и об отправке военных трибунов для проверки достоверности слухов о грабительском набеге вольсков на владения герников. (5) Выехав из Рима, они оставили начальником в Городе сына децемвира Аппия Клавдия, юношу деятельного и с колыбели впитавшего ненависть к народным трибунам и простому люду. Народным трибунам не о чем стало спорить ни с отсутствовавшими виновниками сенатского постановления, ни с Аппием – дело ведь уже было сделано.

37. (1) Консулами избраны были Гай Семпроний Атратин и Квинт Фабий Вибулан [423 г.].

В тот год, по преданию, произошло событие хоть и в чужих краях, но все же достойное упоминания: самниты86 захватили этрусский город Вультурн, нынешнюю Капую87, и назвали его Капуей – по имени своего предводителя Капия или, что вероятнее, потому, что город расположен был на равнине. (2) Поначалу они приняли город и окрестности в совладение от изнуренных войною этрусков, но потом как-то в праздник новоявленные поселенцы напали ночью на старых жителей, которых сморило сном после пиршеств, и перебили их.

(3) После этих-то событий вышеназванные консулы и вступили в должность в декабрьские иды. (4) О том, что вольски грозят войной, доносили не только те, кто был отправлен разведать об этом, но уже и посланники латинов и герников сообщали, что никогда прежде вольски не отбирали предводителей и не набирали войска столь тщательно: (5) у них-де повсюду твердят о том, что надо либо навеки сложить оружие и не помышлять о войне, либо уж не уступать тем, чье господство оспариваешь, – ни в храбрости, ни в стойкости, ни в воинской выучке. (6) То были не пустые слова, но они не слишком взволновали сенаторов, и Семпроний, которому по жребию досталось отправиться в те края, положился на счастье как на что-то совсем неизменное (а ведь прежде он предводительствовал победителями в борьбе с уже побежденным народом) и стал действовать наудачу, и притом так небрежно, что у вольсков римского порядка было больше, нежели в войске самих римлян. (7) Потому-то и счастье, как вообще бывает, перешло на сторону доблести. (8) В первом же сражении, опрометчиво и неосторожно завязанном Семпронием, передовые части не были обеспечены подкреплением, а конница была плохо размещена. (9) Громкий и частый крик неприятельского войска был первым признаком того, куда клонилось дело; римляне отвечали нестройно и вяло, при каждом повторении их голос выдавал страх. (10) Тем яростней бросался враг, тесня их щитами и слепя блеском мечей. А с противоположной стороны шевелились лишь шлемы озирающихся воинов, в неуверенности и страхе тесней сбивалась толпа. (11) Знамена то оставались покинуты передовыми, то отодвигались в свои манипулы. Пока еще не было ни побежденных, ни победителей: римляне скорей прикрывались, чем сражались, а вольски шли в бой всем войском, видя, что враг несет потери, но не бежит.

38. (1) Но тщетны призывы консула Семпрония: вот уже повсюду началось отступление, и теперь ничего не стоит ни его приказ, ни консульское звание; (2) неприятелю вот-вот уже показали бы спину, не подоспей тут декурион88 Секст Темпаний, который, хоть и видел, что дело гиблое, сохранил присутствие духа. (3) Стоило ему воскликнуть, чтобы всадники, если только они хотят спасения государства, спешились, как вся конница, словно по консульскому приказу, встрепенулась. «Государству конец,– сказал он,– если этот отряд со своими легкими щитами89 не сдержит натиска врага. Пусть вашим знаменем90 будет наконечник моего копья; покажите и римлянам и вольскам, что, как ничья конница не сравнится с вашими всадниками, так ничьи пехотинцы – с такою пехотой». (4) В ответ на шумное одобрение он шагнул вперед, высоко вздымая копье. Везде, где бы они ни проходили, дорогу прокладывали силой; прикрываясь щитами неслись они туда, где римлянам приходилось всего тяжелей. (5) Повсюду, куда они поспевали, ход боя выравнивался, и, если бы их было побольше, неприятель, без сомненья, бежал бы.

39. (1) Никто не в силах был оказать им сопротивление, и тогда предводитель вольсков дал знак пропускать новый неприятельский отряд, приметный легкими круглыми щитами, до тех пор, пока он в пылу схватки не оторвется от своих. (2) Когда это случилось, окруженные всадники не смогли прорваться назад, той же дорогой, что пришли, ибо там уже повсюду на их пути были враги; (3) консул и римские легионы, нигде не видя тех, кто только что оборонял целое войско, готовы были пойти на все,. чтоб не позволить врагу сокрушить самых смелых воинов. (4) Вольски разделились, чтобы, на одном направлении сдерживая натиск консула и легионов, на другом подавить Темпания и его всадников, которые после многих безуспешных попыток прорваться к своим заняли на одном из холмов круговую оборону и, защищаясь, наносили заметный урон врагу. Сражение не прекращалось до самой ночи. (5) И консул, не ослабляя накала битвы, пока было еще светло, сдерживал неприятеля. Ночь развела их, не решив исхода боя. (6) Эта неизвестность сделалась причиной такого ужаса в обоих лагерях, что, бросив раненых и большую часть обоза, и то и другое войско, сочтя себя побежденными, отступили в горы. (7) Холм, однако же, осаждали почти всю ночь, но когда осаждавшие узнали о том, что их лагерь брошен, они решили, что войско разбито, и в страхе разбежались кто куда. Темпаний, опасаясь засады, продержал своих до рассвета. (8) Затем, с несколькими воинами спустившись с холма на разведку, он выведал у раненых врагов, что лагерь вольсков пуст, и, созвав своих, радостно направился к лагерю римлян. (9) Но когда и там он нашел все брошенным в таком беспорядке, как у врага, то, не зная, куда двинулся консул, он собрал, сколько смог, раненых и с ними, пока вольски, поняв ошибку, не воротились, кратчайшей дорогой поспешил в Рим.

40. (1) Сюда уже дошел слух о том, что битва проиграна и лагерь оставлен, особенно же оплакивали всадников, и весь Город – не только их родственники – был охвачен скорбью и страхом, (2) понудившим консула Фабия поставить перед воротами караульных, которые не без трепета увидели вдалеке всадников, недоумевая, кто это такие, до тех пор, пока не узнали своих. Тут испуг сменился радостью и по всему Городу стали раздаваться поздравления коннице, вернувшейся домой с победой и без потерь. Из домов, еще вчера предававшихся скорби и оплакивавших своих, (3) выбегали, дрожа, матери и жены, на радостях позабыв о приличиях, они устремлялись навстречу отряду и, едва владея от радости душою и телом, кидались каждая в объятия своему. (4) Народные трибуны, которые уже призвали к суду Марка Постумия и Тита Квинкция за то, что это их попустительством было отдано сражение у Вей, не преминули воспользоваться случаем, чтобы оживить еще не забытую ненависть к консулу Семпронию и направить ее против этих двоих.

(5) Итак, созвана была сходка, где было много криков о том, что под Вейями полководцы предали государство, а потом, так как это осталось без наказания, и консул в войне с вольсками предал войско, бросил на погибель храбрейших всадников и позорно оставил лагерь. (6) Потом Гай Юний, один из народных трибунов, велел позвать к себе всадника Темпания и, обратившись к нему, спросил: «Ответь мне, Секст Темпаний, как ты думаешь, вовремя ли консул Гай Семпроний начал сражение, было ли войско обеспечено подкреплением, было ли вообще что-нибудь позволяющее судить о нем как о хорошо справившемся с должностью и не сам ли ты после разгрома римских легионов приказал всадникам спешиться и тем выправил ход боя? (7) А когда ваш отряд оказался отрезанным от остального войска, подошел ли к вам консул, или он выслал тебе и твоим всадникам подкрепление? (8) И наконец, получил ли ты подкрепление на следующий день, или же вы с отрядом прорвались к лагерю благодаря собственному мужеству? Нашел ли ты в лагере консула и войско, или лагерь был оставлен, а раненые воины брошены? (9) Теперь, во имя твоего мужеста и верности, а только они и спасли государство в этой войне, отвечай! Скажи, наконец, и о том, где теперь Гай Семпроний, где легионы? Ты оставил консула и войско или это они бросили тебя? Побеждены мы в конце концов или победили?»

41. (1) Говорят, ответная речь Темпания была безыскусна и по-солдатски строга, в ней не было ни тщеславия, ни злорадства из-за чужих преступлений. (2) Не ему, воину, сказал он, судить о том, насколько сведущ в военном деле Гай Семпроний, его полководец: это решали римляне, когда избирали его консулом. (3) Пусть поэтому его не спрашивают ни о полководческом опыте, ни о достоинствах консула, пусть размышляют об этом другие великие умы и такие же дарования (4). Но о том, что сам видел, он сказать может. А видел он, пока отряд еще не был отрезан, что консул сражается в первых рядах, ободряя своих, что он снует среди римских знамен и вражеских стрел. (5) А потом они потеряли друг друга из виду, но по ударам и крикам он заключил, что бой затянулся до самой ночи, и вполне уверен, что к удерживаемому им холму консул не смог прорваться из-за многочисленности неприятеля. (6) Где находится войско, он не знает, но полагает, что, как и сам он, когда положение сделалось угрожающим, спрятался с отрядом в хорошо защищенном месте, так и консул, чтобы сохранить войско, стал лагерем в более безопасном месте. (7) Он не верит, чтобы у вольсков дела обстояли лучше, чем у римлян. Та роковая ночь вызвала всеобщую сумятицу у тех и других. Он просил, чтобы его, изнуренного ратным трудом и ранами, не задерживали, и был отпущен с большими почестями, воздаваемыми ему за скромность не в меньшей мере, чем за отвагу. (8) Тем временем консул подходил уже по Лабиканской дороге к храму Спокойствия91. Из города туда выслали вьючных животных с повозками, чтобы забрать войско, силы которого после сражения и ночного перехода были на исходе. (9) Вскоре после этого в Рим вошел консул, который столь же рьяно отводил от себя вину, сколь воздавал заслуженную хвалу Темпанию. (10) Огорченные скверным ведением войны и разгневанные на полководцев, граждане судили Марка Постумия, который в войне с Вейями был военным трибуном с консульской властью, и оштрафовали его на десять тысяч тяжелых ассов92. Его сотоварища Тита Квинкция, сваливавшего на него, уже осужденного, всю вину за случившееся, трибы оправдали, памятуя об его удачах в бытность консулом в войне против вольсков под предводительством диктатора Постумия Туберта и легатом под Фиденами при другом диктаторе, Мамерке Эмилии. Говорят, его выручила память об его отце, Цинциннате, человеке, чтимом всеми, и Капитолин Квинкций93 на закате дней слезно молил судей о том, чтобы ему не пришлось доставлять Цинциннату столь печальное известие94.

42. (1) Плебеи заочно избрали народными трибунами Секста Темпания, Марка Азеллия, Тита Антистия и Тита Спурилия, которых всадники по совету Темпания сделали своими центурионами95. (2) А сенат, так как из-за ненависти к Семпронию ненавистно было и консульское звание, приказал избрать военных трибунов с консульской властью. Ими стали Луций Манлий Капитолин, Квинт Антоний Меренда и Луций Папирий Мугиллан [422 г.]. (3) В самом начале года народный трибун Луций Гортензий призвал прошлогоднего консула Гая Семпрония на суд. Когда же четверо других трибунов на глазах у римского народа стали просить Гортензия не преследовать их ни в чем не повинного полководца, которого можно упрекнуть лишь в неудаче, он рассердился, (4) потому что увидел в этом попытку испытать его твердость, а также расчет не на мольбы трибунов, которые казались ему показными, а на их действенное вмешательство. (5) Тогда он для начала обратился к Семпронию, вопрошая, где же его патрицианская гордость, где твердость духа, где уверенность в невиновности, как же это консул прячется под сенью трибунской власти. (6) А потом, повернувшись к трибунам, спросил: «А что будете делать вы, если я подведу его под приговор? Лишите народ его прав и упраздните трибунскую власть?» (7) Когда же трибуны заявили, что и Семпроний и все остальные подчинены высшей власти римского народа, что они не хотят и не могут упразднить принадлежащую народу судебную власть, но, что если мольбы их за полководца, которого почитали они как отца, не подействуют, они, как и он, сменят одежду96, тогда Гортензий ответил: (8) «Римский народ не увидит своих трибунов опозоренными. И если Гай Семпроний за время своей службы сделался так дорог воинам, я не задерживаю его более». (9) И плебеям и патрициям пришлась по душе не столько преданность четырех трибунов, сколько доступность Гортензия справедливым мольбам.

Удача не благоволила более эквам, присвоившим сомнительный успех вольсков.

43. (1) В следующем году [421 г.], в консульство Нумерия Фабия Вибулана и Тита Квинкция Капитолина, сына Капитолина, когда войском по жребию командовал Фабий, не случилось ничего достойного упоминания. (2) Эквы, выставившие было свое робкое воинство, постыдно бежали, и большой чести консулу в том не было. В триумфе ему отказали, но все же, за то что он загладил позор Семпрониева поражения, позволили вступить в город с овацией97.

(3) Но, чем меньших, против опасения, усилий потребовала война, тем неожиданней оказалась среди этой безмятежности распря между патрициями и плебеями, возникшая из-за удвоения числа квесторов98. (4) Когда это предложение – избирать, кроме двух городских квесторов, еще двоих в помощь консулам для ведения войны – было внесено консулами в сенат, где получило полное одобрение, народные трибуны стали бороться за то, чтобы часть квесторов – а в те времена в квесторы избирались только патриции – была из плебеев. (5) Поначалу и консулы и сенаторы всячески противодействовали этим стараниям, а потом уступили, согласившись на то, чтобы квесторов, как и военных трибунов с консульской властью, народ выбирал свободно из патрициев и плебеев, но эта уступка ничего не дала, и тогда они вовсе отказались от замысла увеличить число квесторов. (6) Но от него не отказались народные трибуны, и вот уже стали раздаваться новые предложения, сулившие смуту; среди них – закон о разделе земли. (7) Из-за этих волнений сенат предпочел избрать консулов, а не военных трибунов, но так как трибуны возражали – они даже не давали сенаторам собраться, – сенатское постановление принято не было и в государстве – не без упорной борьбы – возникло междуцарствие.

(8) Так как большая часть следующего года [420 г.] была потрачена на борьбу новых народных трибунов со сменяющими друг друга интеррексами, в ходе которой трибуны либо мешали сенаторам собраться для передачи власти очередному интеррексу, либо чинили помехи последнему, чтобы он не вносил сенатского постановления об избрании консулов, (9) то в конце концов Луций Папирий Мугиллан, в свою очередь ставший интеррексом, в укор и сенаторам, и народным трибунам напомнил, что заброшенное людьми государство еще не пало лишь благодаря промыслу и попеченью богов, да еще потому, что с вейянами перемирие, а эквы медлят. (10) Может, они хотят, чтобы государство, не обеспеченное властью патрициев, чуть грянет первая гроза, было уничтожено? Может, не надо набирать войско, а набранному войску не нужен полководец? Или внутренней войною они собираются предотвратить войну с неприятелем? (11) Если так пойдет дело, то и боги будут не в силах спасти государство римлян. Отчего бы, отбросив крайности, не добиться взаимного согласия, уважающего права обеих сторон: (12) пусть патриции не возражают против военных трибунов с консульской властью, а народные трибуны не вмешиваются в назначение четырех квесторов на основании свободного народного голосования, без различий сословий.

44. (1) Сначала состоялись выборы военных трибунов с консульской властью. Ими стали одни патриции: Луций Квинкций Цинциннат в третий раз, Луций Фурий Медуллин во второй, Марк Манлий и Авл Семпроний Атратин. (2) Выборами квесторов ведал этот последний, а среди нескольких плебеев, домогавшихся этой должности, был сын народного трибуна Антистия и брат другого народного трибуна, Секста Помпилия, которым, однако, не помогли ни могущество, ни поддержка при голосовании: им предпочли знатных, тех, чьих отцов и дедов видели консулами. (3) Все народные трибуны пришли в ярость, а более всех – Помпилий с Антистием, задетые тем, что отвергли их родичей. (4) Да что же это такое? Разве они не оказывали благодеяний, разве не терпели несправедливости от патрициев, разве теперь наконец не дано им пользоваться правами, которые были отняты. Так почему же не только в военные трибуны, но и в квесторы не был избран никто из плебеев? (5) Значит, ничего не стоят мольбы отца за сына, брата за брата – народных трибунов, чья власть священна и учреждена для защиты свободы? В этих выборах, говорили они, был какой-то обман, а Семпроний выказал больше ловкости, чем честности. Именно его несправедливость, жаловались они, и привела к тому, что их люди не прошли на должности. (6) А так как напасть на него самого, защищенного как невиновностью, так и занимаемой должностью, они не могли, то и направили гнев свой на Гая Семпрония, двоюродного брата Атратина, и с помощью трибуна Марка Канулея вызвали его на суд за поражение в войне с вольсками. (7) Одновременно теми же трибунами в сенате был поднят вопрос о разделе земли, чему всегда решительно противился Гай Семпроний – обстоятельство, которое и было взято в расчет, – ибо, сними он свои возражения, и у патрициев пропало бы к нему всякое доверие, а если бы он стал упорствовать в преддверии суда, то восстановил бы против себя плебеев. (8) Семпроний предпочел обречь себя ненависти противников, пострадать самому, но не нанести ущерб государству. (9) Он твердо стоял на том, чтобы ни в чем не попустительствовать трем трибунам: ими движет не столько желание добиться земли для плебеев, сколько ненависть к нему, Семпронию, а у него достанет мужества преодолеть эти напасти, лишь бы только сенату не приходилось, щадя его одного, наносить ущерб всему обществу. (10) Ни разу не потеряв присутствия духа, он сам, когда настал день суда, провел свою защиту, но все старания патрициев не смогли утихомирить народ, и Семпрония присудили к пене в пятнадцать тысяч ассов.

(11) В том же году от обвинения в нарушении целомудрия защищалась неповинная в этом преступлении весталка Постумия, сильное подозрение против которой внушили изысканность нарядов и слишком независимый для девушки нрав. (12) Оправданная после отсрочки в рассмотрении дела99, она получила от великого понтифика предписание воздерживаться от развлечений, выглядеть не миловидной, но благочестивой. В том же году кампанцы захватили Кумы, город, до тех пор принадлежавший грекам100.

(13) На следующий год военными трибунами с консульской властью стали Агриппа Менений Ланат, Публий Лукреций Триципитин и Спурий Навтий Рутил [419 г.].

45. (1) Этот год благодаря счастью народа римского оказался отмечен лишь грозной опасностью, а не бедствием. Рабы сговорились поджечь Город в разных местах, чтобы, пока повсюду народ будет занят спасением своих жилищ, захватить силой оружия Крепость и Капитолий. (2) Осуществление преступного замысла предотвратил Юпитер: схваченные по доносу двоих рабов, преступники были казнены. А доносчикам отсчитали в казначействе по десять тяжелых ассов – целое состояние по тем временам! – и дали в награду свободу.

(3) Затем эквы снова принялись готовиться к войне, причем из самых достоверных источников в Риме стало известно о том, что в союзе со старым врагом выступит новый – Лабики101. (4) В Риме уже привыкли к тому, что с эквами приходится воевать чуть ли не каждый год, когда же отправили послов в Лабики, то получили двусмысленный ответ, из которого явствовало, что они пока к войне не готовятся, но мир не будет долгим. Поэтому тускуланцам было поручено следить за тем, как бы в Лабиках не созрела угроза новой войны. (5) На следующий год [418 г.] к военным трибунам с консульской властью – Луцию Сергию Фиденату, Марку Папирию Мугиллану и Гаю Сервилию, сыну Приска, в чье диктаторство были взяты Фидены, – явились послы из Тускула. (6) Они сообщили, что жители Лабик взялись за оружие и, опустошив совместно с войском эквов тускуланские земли, стали лагерем на Альгиде. (7) Тотчас Лабикам объявлена была война, но, когда сенат постановил, что воевать отправятся двое трибунов, а один возьмет на себя попечение о внутренних делах Рима, между трибунами вдруг вспыхнула ссора: каждый считал себя превосходным полководцем, а заботу о Городе – неблагодарным, не приносящим славы поручением. (8) Пока сенаторы с изумлением глядели на эту непристойную ссору, Квинт Сервилий заявил, что если им не стыдно ни перед сенатом, ни перед государством, то он прекратит этот спор отеческой властью: «Мой сын, без жребия, останется начальствовать Городом. Пусть только те, кто просится на войну, ведут ее осмотрительнее и согласнее, чем ее домогаются».

46. (1) Было решено набирать войско не из всего народа, а из десяти триб102, на которые выпал жребий. Набранных воинов двое военных трибунов повели на врага. (2) Соперничество между трибунами, возникшее еще в Риме и подогреваемое одинаковым стремлением к полновластью, разгорелось в лагере с новой силой: единодушия не было у них ни в чем, каждый стоял на своем мнении, каждый принимал во внимание только свои решения и приказания, (3) отвечал другому презрением на презрение, покуда наконец упреки легатов не заставили их договориться о том, что каждый будет обладать всей полнотой власти через день на следующий. (4) Когда это стало известно в Риме, то, как рассказывают, умудренный годами и опытом Квинт Сервилий взмолился бессмертным богам, чтобы раздор между трибунами не принес еще больших бед государству, чем это было под Вейями, и внушил сыну, чтобы тот набрал и снарядил войско, как если бы уже теперь неминуемо грозила беда. Его пророчество сбылось. (5) Предводительствуемые Луцием Сергием, под чьим началом было в тот день войско, римляне, следуя за неприятелем, который в притворном страхе отходил к валу, очутились в неудобном месте под самым вражеским лагерем, куда увлекла их напрасная надежда взять его приступом и откуда неожиданной вылазкой неприятеля они были сброшены вниз по склону и даже не в бегстве, а в беспорядочной свалке затоптаны и зарублены. (6) Римский лагерь, едва удержанный в тот день, назавтра был почти со всех сторон окружен неприятелем и позорно покинут войском, бежавшим через задние ворота. Полководцы, легаты и лучшие воины, охранявшие знамена, устремились к Тускулу; (7) остальные, рассеянные в долине, по разным дорогам потянулись в Рим, в своих рассказах преувеличивая тяжесть понесенного поражения. (8) В Городе были не так напуганы, потому что случившееся отвечало опасениям и потому что военный трибун держал готовое подкрепление на случай опасности. (9) По его приказу, после того как младшие должностные лица103 успокоили волнение в городе, спешно посланные разведчики сообщили, что полководцы и войско в Тускуле, а неприятельский лагерь на прежнем месте. (10) Всех воодушевившим постановлением сената был назначен диктатор: им стал Квинт Сервилий Приск, человек, чья прозорливость в делах государственных много раз была испытана римлянами и прежде, но особенно в том, что касалось исхода этой войны, ведь он один еще до поражения предугадал, к чему приведут раздоры военных трибунов. (11) Начальником конницы он назначил того, кто его самого провозгласил диктатором, – собственного сына (так рассказывают некоторые, а другие пишут, что начальником конницы в тот год был Агала Сервилий); (12) с новым войском диктатор отправился на войну и, соединившись с теми, кто оставался в Тускуле, поставил лагерь в двух милях от неприятеля.

47. (1) Удачливость эквов вселила в них ту же самонадеянную небрежность, что была до того у римских полководцев. (2) А диктатор в первый же бой ввел конницу и, рассеяв передовой отряд врага, приказал легионам немедленно нападать под знаменами, зарубив за промедление одного из знаменосцев104. (3) Воины так рвались в бой, что эквы не сдержали натиска и, побежденные, в беспорядочном бегстве, устремились к лагерю с поля. Приступ лагеря потребовал еще меньше времени и сил, чем сражение. (4) На следующий день после того, как лагерь был взят и отдан диктатором на разграбление воинам, а всадники, преследовавшие бежавших из лагеря врагов, сообпщли, что все лабиканцы и большая часть эквов заперлись в Лабиках, (5) войско было приведено к этому городу, он окружен, взят приступом и разграблен. (6) Диктатор, с победой вернувшись в Рим, на восьмой день после вступления в должность сложил с себя полномочия; а сенат весьма кстати – пока народные трибуны не успели вызвать беспорядки, выступив с предложениями о разделе лабиканских земель, – в полном составе проголосовал за вывод в Лабики поселения. (7) Полторы тысячи римских поселенцев получили по два югера земли105.

После взятия Лабик и избрания в военные трибуны с консульской властью Агриппы Менения Ланата, Гая Сервилия Структа, Публия Корнелия Триципитина (всех во второй раз) (8) и Спурия Рутилия Красса, а – на следующий год – Авла Семпрония Атратина в третий, Марка Папирия Мугиллана и Спурия Навтия Рутила во второй раз. Два года подряд за рубежами был мир, а дома – раздоры из-за земельных законов.

48. (1) Толпу подстрекали народные трибуны – заочно избранные Спурий Мецилий в четвертый раз и Марк Метилий в третий. (2) Когда они внесли требование о разделе захваченной у неприятеля земли между всеми плебеями поименно – а это означало, что плебейским постановлением106 имущество большинства знатных людей делалось общественной собственностью107, (3) ведь в городе, расположенном в чужой области, нету участка, который не был бы добыт силой оружия, и нету такой земли, какая была бы продана108 или дана в надел кому-нибудь, кроме плебеев, (4) стало ясно, что предстоит жестокое противоборство между плебеями и патрициями. Военные трибуны ни в сенате, ни в частных обсуждениях в кругу первых граждан государства не находили выхода из положения, (5) когда Аппий Клавдий, внук того, кто был в числе децемвиров для записи законов, самый младший среди сенаторов, (6) как рассказывают, объявил, что он принес из дома старинный семейный завет: ведь еще прадед109 его, Аппий Клавдий, показал сенаторам, что единственный путь к ослаблению трибунской власти – через вмешательство другого трибуна. (7) Знатному мужу нетрудно подчинить себе волю выскочки110, надобно только в обращении с ним больше думать об обстоятельствах, чем о своем достоинстве. (8) У таких людей только успех на уме: стоит им увидеть, что другие трибуны обошли их в каком-то деле, снискали расположение простого народа, а для них самих там теперь места не осталось, (9) они без колебаний переходят на сторону сената, чтобы таким образом сблизиться со всем сословием и с первыми людьми в нем. (10) Все расхваливали юношу, особенно же Квинт Сервилий Приск, за то, что тот не изменил роду Клавдия, а вслед за этими восхвалениями каждому было дано поручение по мере сил склонять трибунов к вмешательству. Сенат был распущен, и патриции взялись за дело. (11) Наставлениями, увещеваньями и обещаньями быть отныне – и всем в отдельности и сенату в целом – должниками трибунов им удалось уговорить шестерых оказывать противодействие остальным трибунам. (12) И вот на следующий день, когда в сенате, по уговору, сообщили о заговоре, составленном Мецилием и Метилием в расчете на людскую алчность, знатнейшие сенаторы завели речь о том, (13) что сами они не видят никакого выхода и не знают другого решения, кроме как призвать на помощь народных трибунов. Как частное лицо, лишенное средств к существованию, так и обманутое государство уповают на их могущество. (14) Они ведь славятся тем, что власть их распространяется не только на то, чтоб вызывать распри между сословиями и держать в напряжении сенат, но и на то, чтоб силами самого трибуната дать отпор своим неуемным товарищам. (15) Тут по залу прокатился ропот: со всех сторон сенаторы взывали к трибунам. Вслед за этим в наступившей тишине подготовленные сенаторами трибуны заявили, что раз предложение, внесенное их товарищами, по мнению сената, приведет к распаду государства, то и они высказываются против него. Сенат выразил трибунам благодарность за вмешательство. (16) А те, кто внес предложение о разделе земли, созвав собрание, объявили шестерых трибунов предателями дела плебеев и рабами консулов, обрушив на них и другие грубые оскорбления, но намерения свои отложили.

49. (1) Две войны чуть было не пришлись на следующий год [415 г.], когда военными трибунами с консульской властью стали Публий Корнелий Косс, Гай Валерий Потит, Квинт Квинкций Цинциннат и Нумерий Фабий Вибулан. (2) Однако война с вейянами, чьи поля были опустошены, а усадьбы разрушены Тибром111, вышедшим из берегов, оказалась отсроченной из-за богобоязненности правителей Вей. (3) Также и эквы, понесшие три года назад поражение, не смогли оказать помощь родственным им жителям Бол112. (4) Те совершали набеги на владения соседей-лабиканцев и, таким образом, начали войну с римскими поселенцами. (5) Граждане Бол надеялись, что они будут спасены эквами от возмездия, но, оставленные на произвол судьбы в ходе войны, даже не заслуживающей упоминания, были осаждены и после короткого боя лишились города и земель. (6) Народный трибун Луций Деций попытался было внести предложение о том, чтоб и в Болы, как в Лабики, были выведены поселенцы, но оно было отклонено его сотоварищами, заявившими, что они не допустят принятия постановления плебеев без сенатского разрешения.

(7) В следующем году [414 г.] эквы отобрали Болы, вывели туда свое поселение и укрепили новыми силами этот город. В Риме военными трибунами с консульской властью стали Гней Корнелий Косс, Луций Валерий Потит, Квинт Фабий Вибулан во второй раз и Марк Постумий Регилльский. (8) Последнему и поручили войну с эквами, победа в которой еще явственней, чем сама война, обнаружила злобное безрассудство этого человека. (9) Быстро набрав и подведя к Болам войско, он в небольших стычках сломил боевой дух эквов и наконец ворвался в город. После этого он боролся уже не против врага, а против сограждан: в разгар приступа трибун обещал своим воинам добычу, а когда город был взят, не сдержал слова. (10) Именно это послужило, мне кажется, поводом к озлоблению войска, а вовсе не то, что в недавно уже разграбленном городе и в только что выведенном поселении добычи оказалось меньше, чем обещал военный трибун. (11) Его возненавидели еще сильнее, после того как, вызванный сотоварищами из-за городских распрей, он вернулся в Рим и на сходке, где народный трибун Марк Секстий предложил земельный закон, предусматривавший выведение поселенцев в Болы, отвечая на вопрос Секстия, не тем ли, кто захватил Болы с оружием в руках, должны принадлежать и город этот, и земли, в сердцах произнес слова глупые, почти что безумные: «Горе моим воинам, если они не утихомирятся!» Услышанное потрясло равно и сходку, и сенаторов. (12) А народный трибун, человек речистый и остроумный, воспользовавшись тем, что среди его противников оказался несдержанный на язык гордец, никого из военных трибунов не вызывал на словопрения чаще, чем Постумия, дразня и понукая его говорить такое, что возбуждало всеобщую ненависть не только к нему самому, но и ко всему его сословию. (13) А тогда, вслед за столь грубым и злобным высказыванием военного трибуна, Секстий воскликнул: (14) «Вы слышите, римляне, он грозит наказанием воинам, как рабам! И этого изверга вы сочтете более достойным его высокого звания, нежели тех, кто дарует вам город и землю для новых поселений, кто заботится о вашем пристанище в старости, кто ради вашего блага бьется с надменным и жестоким противником? (15) Вот и удивляйтесь тому, что ныне столь немногие отстаивают ваше дело. Чего ж от вас им ждать? Должностей, которые вы охотнее отдаете вашим врагам, чем защитникам римского народа? (16) Вы застонали, услышав то, что сказал Постумий. Но что из этого? Ведь если даже немедленно состоится голосование, того, кто вам угрожает, вы предпочтете тем, кто хочет наделить вас землею, кровом, богатством».

50. (1) Слова Постумия дошли и до войска, в лагере они вызвали еще большее озлобление: этот обманщик и похититель добычи им же и угрожает?! (2) И вот когда ропот зазвучал открыто, квестор Публий Сестий, полагая, что он сумеет подавить волнения тем же насилием, угроза которого была их причиной, послал к одному из самых шумливых воинов ликтора, но (3) вслед за раздавшимися оттуда бранными криками в Сестия полетел камень, и ему пришлось выбираться из толпы под злорадные вопли ранившего его солдата: квестор, мол, получил то, чем грозил своим воинам полководец. (4) Вызванный для подавления мятежа Постумий еще более ожесточил всех безжалостными пытками и жестокими наказаниями. В конце концов злоба его превзошла всякую меру, и, когда на вопли тех, кого приказано было казнить «под корзиной»113, сбежалась толпа, он, безрассудно оставив свое судилище, ринулся на тех, кто мешал исполнению приговора. (5) Но, когда ликторы и центурионы стали разгонять толпу, взрыв возмущения был такой, что военного трибуна побили камнями его собственные воины. (6) Когда весть об этом ужасном преступлении пришла в Рим, военные трибуны через сенат потребовали расследования смерти их товарища, чему воспротивились трибуны народные. (7) Этот спор, однако, возник из противоборства по совсем другому поводу, а именно из-за того, что сенаторы опасались, как бы народ, напуганный и озлобленный следствием, не избрал в военные трибуны плебеев, и потому всеми силами настаивали на избрании консулов. (8) Но, так как народные трибуны препятствовали изданию сенатского постановления и не допустили выборов, дело дошло до междуцарствия, после чего победу одержали сенаторы.

51. (1) Интеррекс Квинт Фабий Вибулан провел выборы консулов – ими стали Авл Корнелий Косс и Луций Фурий Медуллин. (2) В самом начале года их консульства [413 г.] было принято сенатское постановление, предписывавшее народным трибунам внести в собрание предложение о расследовании убийства Постумия, а плебеям – назначить следователя по их усмотрению. Плебеи единодушно предоставили эту заботу консулам. (3) Доведя дело до конца со всей возможной сдержанностью и мягкостью (ибо приговорены к казни были немногие и те, насколько известно, сами покончили с собой), консулы, однако, не смогли заставить плебеев спокойно перенести случившееся: (4) дескать, когда закон требует их крови, он обретает такую силу, что казнь совершается безотлагательно, а вот предложения, вносимые в пользу плебеев, ни к чему не приводят. (5) Теперь для успокоения умов после того, как устранили угрозу бунта, самое время было заговорить о разделе боланских земель, чтобы таким образом предупредить требование земельного закона, отнимающего у патрициев несправедливо присвоенные ими общественные земли. (6) Всех угнетало именно это бессовестное нежелание уступить плебеям не только те земли, что уже находились в цепких руках знати, государственную землю, но и пустующие поля, недавно захваченные у врага и предназначенные для того, чтобы скоро тоже стать добычей немногих.

(7) В том же году консул Фурий повел легионы на вольсков, которые разоряли владения герников, но, не встретив врага, взял Ферентин114, куда сошлось множество вольсков. (8) Добычи там оказалось меньше, чем рассчитывали, ибо вольски, не надеясь себя защитить, ночью со всем своим добром бежали из города, который был назавтра взят почти совсем обезлюдевшим. И сам город, и его земли пожалованы были герникам.

52. (1) По прошествии этого, спокойного благодаря сдержанности трибунов, года – в консульство Квинта Фабия Амбуста и Гая Фурия Пацила [412 г.] – народным трибуном стал Луций Ицилий. (2) Словно оправдывая свое родовое имя115, Ицилий тотчас по вступлении в должность начал сеять смуту, ратуя за принятие закона о разделе земли. (3) Но тут разразилась чума; она, правда, больше нагнала страху, чем унесла жертв, но принудила людей, забросив споры о государственных делах, печься о здравии и пропитании близких: по общему мнению, мор был не так пагубен, как угрожавшая Городу смута. (4) Консулами стали Марк Папирий Атратин и Гай Навтий Рутил [411 г.], когда в Рим, отделавшийся от болезни, которая поразила очень многих, но немногих унесла в могилу, на смену чумному году, как всегда оставившему невозделанными поля, пришел голодный. (5) Голод делался уже страшней чумы, когда ко всем народам, населяющие берега Тибра и Этрусского116 моря, были отправлены послы, чтобы закупками пополнить запасы зерна. (6) Самниты, владевшие Капуей и Кумами, высокомерно отказали послам, но у сицилийских тиранов те нашли радушие и помощь117, а особыми стараниями этрусков большую часть продовольствия доставили Тибром118. (7) Консулам пришлось иметь дело с Городом, настолько обезлюдевшим из-за болезни, что, едва набрав по одному сенатору на посольство, они придавали каждому еще по два всадника. (8) Не считая болезни и голода, два года кряду никакие другие напасти не беспокоили Город ни внутри, ни за его пределами. Стоило, однако, справиться и с этими бедами, как возвратилось все, что обычно тревожило государство, – распри среди своих, война с чужими.

53. (1) В консульство Марка Эмилия и Гая Валерия Потита [410 г ] стали готовиться к войне эквы, которым вольски, хотя их народное собрание не торопилось объявлять войну, предоставили в наемники добровольцев. (2) Народный трибун Марк Менений, предложивший закон о разделе земли, мешал консулу Валерию произвести набор войска, вызванный тем, что, по слухам, противник уже вступил в земли латинов и герников; никто не хотел идти к присяге, (3) как вдруг пришла весть о взятии неприятелем Карвентской крепости119. (4) За этот позор сенаторы возненавидели Менения, а остальные трибуны – ведь противники земельных законов были подготовлены заранее – усмотрели в этом поражении повод для сопротивления. (5) Принятие решения оттягивалось разгоревшимися спорами, во время которых консулы, призывая в свидетели богов и людей, винили в уже понесенных и во всех грядущих постыдных поражениях Менения, (6) который мешал набрать войско, а тот громко возражал: пусть-де незаконные хозяева общественных земель уступят, и он не будет препятствовать набору. (7) Наконец девять трибунов постановили прекратить споры и объявили общее решение оказывать поддержку консулу Гаю Валерию в принятии мер – наложении штрафа или иного наказания – против их сотоварища, чинящего помехи набору, и против уклоняющихся от воинской службы. (8) После того как вооруженный этим решением консул приказал схватить и немногих взывавших к трибуну, страх заставил остальных принести присягу. (9) Хотя войско, посланное к Карвенту, ненавидело и боялось консула, оно тотчас яростно бросилось на приступ и, отбросив защитников крепости, овладело ею: удобный случай для нападения предоставили те, что вышли из крепости на добычу и по небрежности разбрелись. (10) Награбленного врагами в непрерывных набегах оказалось не так уж мало: они все складывали в безопасном месте. Консул велел квесторам продать все это с торгов, а доход – в казну и сказал, что войско только тогда будет участвовать в дележе добычи, когда воины перестанут уклоняться от несения службы. (11) Ненависть к нему простого народа и воинов только усилилась. И вот, когда он, по сенатскому постановлению – с овацией, вступил в Рим, воины в безыскусных и по-солдатски дерзких стихах попеременно то бранили консула, то возносили хвалу Менению. (12) Стоило кому-нибудь из толпящегося кругом народа упомянуть имя трибуна, как войско наперерыв с толпой начинало рукоплескать и выкрикивать приветствия. (13) Последнее обстоятельство обеспокоило сенаторов куда больше, чем вошедшее в обычай поношение консула120; казалось, Менений, если захочет, наверняка будет избран в военные трибуны, во избежание чего и были назначены выборы консулов.

54. (1) Консулами стали Гней Корнелий Косс и Луций Фурий Медуллин во второй раз [409 г.]. (2) Никогда прежде плебеи не переносили столь болезненно лишение их возможности участвовать в выборах военных трибунов. Свое негодование они тотчас выказали на квесторских выборах, отомстив тем, (3) что впервые избрали квесторов из числа плебеев, уступив лишь одно место патрицию Квинту Фабию Вибулану и отдав трем плебеям – Квинту Силию, Публию Элию и Марку Пупию – предпочтение перед членами знатнейших семейств. (4) Насколько я знаю, на столь своевольное решение подвигли народ трое из весьма опасного для патрициев семейства Ицилиев, избранные на тот год в народные трибуны, так как они посулили множество великих свершений, которых жаждал народ, но притом и предупредили, что не сдвинутся с места, (5) если на квесторских выборах, которые сенат оставил равно доступными для плебеев и патрициев, у народа недостанет духу добиться того, чего он давно хочет и что разрешено законом. (6) Плебеи сочли, что ими одержана большая победа, но не потому, что полагали должность квестора для себя пределом, а потому, что им показалось, что консульское достоинство и триумфы открыты для новых людей121. (7) Патриции же возроптали на то, что пришлось им не просто разделить, но уступить эту должность, а если это так, то они-де отказываются растить своих детей для того, чтоб те, утратив положение, принадлежавшее их предкам, увидали, что их званиями облечены чужие, а им осталось в качестве салиев и фламинов122 сделаться жрецами толпы, лишенными не только военной, но и гражданской власти. (8) Поскольку в обоих станах царило возбуждение, а плебеи возгордились тем, что дело народа отстаивают теперь три вождя, носящие столь громкое имя, сенаторам стало ясно, что с любыми должностями, к которым допущены плебеи, произойдет то же самое, что и с квесторскими, и они настаивали на выборах консулов, пока еще не доступных для обоих сословий. (9) Ицилии же выступали за назначение военных трибунов, чтобы плебеи в конце концов были допущены и к высшим должностям.

55. (1) Не было, однако, ни одного консульского распоряжения, придравшись к которому народные трибуны смогли бы выжать то, к чему стремились, как вдруг нежданную удачу принесло им известие о грабительских вторжениях вольсков и эквов во владения латинов и герников. (2) Как только консулы, согласно сенатскому постановлению, приступили к набору войска, трибуны решительно воспротивились этому, славя как выпавшую на долю плебеев, так и собственную свою удачу. (3) Их было трое трибунов – мужей неукротимых и самых родовитых среди плебеев. Двое взяли на себя труд неотступно следить за каждым шагом обоих консулов, а третьему поручили то подстрекать, то осаживать толпу речами. (4) Консулы не могли добиться набора, трибуны – желанных выборов. Но удача уже склонялась на сторону плебеев, когда пришла весть о том, что эквы напали на Карвентскую крепость и, пока ее защитники грабили округу, захватили Карвент, уничтожив малочисленную стражу, а затем перебив как тех, кто вернулся в крепость, так и тех, кто бродил по окрестностям. (5) Эта неудача римлян придала трибунам новые силы. После тщетных попыток заставить трибунов не мешать ведению войны (их не остановили ни бедствия государства, ни ненависть к ним самим) они взяли верх, добившись сенатского постановления об избрании военных трибунов, (6) принятого, правда, с тем условием, что народные трибуны, избранные на этот год и переизбранные на следующий, в расчет приниматься не будут: сенаторы, конечно же, (7) имели в виду Ицилиев, подозреваемых в том, что в награду за мятежный свой трибунат они потребуют консульского достоинства123. (8) Но вот с согласия обоих сословий начался набор войска и подготовка к войне. Разные летописцы говорят разное о том, оба ли консула отправились к Карвентской крепости, или один остался для проведения выборов; все сходятся лишь в одном: после долгой бесплодной осады римляне отступили от Карвента, силами того же войска отняли у вольсков Верругину124 и, опустошив их владения, а также разграбив земли эквов, вернулись с богатой добычей.

56. (1) Тем временем в Риме, где победой плебеев стало назначение угодных им выборов, сам исход голосования означал, что победили патриции: (2) против общего ожидания в военные трибуны с консульской властью прошли три патриция – Гай Юлий Юл, Публий Косс и Гай Сервилий Агала [408 г.]. (3) Передают, что патриции применили тут хитрость, в чем их тогда же и обвинили Ицилии: смешав людей, достойных избрания, с множеством каких-то проходимцев и вызвав всеобщее отвращение к ним, они заставили народ отшатнуться от плебеев. (4) Потом прошел слух, что вольски и эквы, то ли вдохновленные тем, что удержали Карвент, то ли озлобленные тем, что потеряли Верругину, все силы бросили на войну; (5) во главе предприятия стояли антийцы: это их послы посетили оба народа и упрекали их в малодушии за то, что, укрывшись за крепостными стенами, они стерпели и прошлогодние грабежи римлян, хозяйничавших в их владениях, и уничтожение войска, оборонявшегося в Верругине. (6) В их земли посылают уже не только войска, но и поселенцев, римляне не только сами делят между собой их собственность, но даже подарили герникам захваченный у вольсков Ферентин. (7) От этих слов разгорались страсти, и, где бы ни появлялись послы, удавалось набрать немало воинов. Таким образом, молодежь отовсюду собралась в Антии, где в ожидании неприятеля устроен был лагерь125. (8) Как только известия об этом, сильно преувеличивавшие опасность, достигли Рима, сенат тотчас же принял отвечающее бедственному положению решение провозгласить диктатора. (9) Известно, что Юлий и Корнелий были очень уязвлены этим решением, вокруг которого бушевали страсти, (10) и когда после тщетных попыток знатнейших сенаторов подчинить военных трибунов сенатскому постановлению сенат наконец воззвал к помощи трибунов народных (сославшись на то, что в чрезвычайных обстоятельствах их власти подчинялись даже и консулы), (11) то народные трибуны, которым в радость были раздоры патрициев, объявили, что от тех, в ком не видят ни сограждан, ни просто людей, патрициям помощи не будет: (12) вот, когда их уравняют в правах и государство станет общим для всех, тогда они позаботятся и о том, чтобы возгордившиеся должностные лица не могли отменять сенатские постановления; (13) а пока патриции живут, не уважая ни законов, ни должностных лиц, трибуны тоже будут действовать по-своему.

57. (1) Эта распря, столь несвоевременно вспыхнувшая перед лицом военной опасности, занимала людей до тех пор, (2) покуда после долгих возражений Юлия и Корнелия против несправедливого лишения их полномочий, хотя они вполне подходили для этой войны как полководцы, (3) военный трибун Агала Сервилий не сказал, что не потому он так долго молчал, что колебался в выборе – хороший гражданин не отделяет своих забот от государственных, – а потому, что надеялся на добровольное подчинение своих сотоварищей власти сената, не дожидаясь, пока тот обратится за помощью в борьбе против них к народным трибунам. (4) Даже и теперь если бы он знал, что дело терпит, то охотно дал бы сотоварищам время превозмочь их чрезмерное упрямство, но война не ждет от него личных мнений, а потому согласию сотоварищей он предпочтет общественную пользу и если сенат держится того же мнения, (5) то ближайшей ночью провозгласит диктатора и по первому приказу выступит против всякого, кто воспротивится сенатскому постановлению. (6) Этим он снискал себе заслуженную похвалу и всеобщую благодарность, а провозгласив диктатором Публия Корнелия, сам был назначен им начальником конницы, показав своим изумленным товарищам, что почести и слава благоволят лишь тем, кто сам к ним не стремится. (7) А война была не примечательная ничем. Неприятеля разгромили у Антия в первом же (притом легком) бою, после чего победители опустошили земли вольсков, а у Фуцинского озера126 взяли приступом небольшую крепость, пленив три тысячи человек, тогда как прочие вольски заперлись в городе и страну свою не защищали. (8) Диктатор выиграл войну, казалось с избытком взысканный удачей, вернулся в город, снискав успех, но не славу, и сложил с себя полномочия. (9) Военные трибуны, даже не вспомнив о консульских выборах – такую злобу вызвало у них провозглашение диктатора, – снова объявили о выборах трибунов. (10) Тут патриции не на шутку встревожились, увидев, как свои же предают их дело. (11) И подобно тому, как в прошлом году, из-за того, что среди предложенных плебеями были люди недостойнейшие, народ отвернулся даже и от достойных, так и теперь, чтобы закрыть доступ плебеям, патриции выставили для избрания самых значительных в своем сословии людей, места для которых были обеспечены всеобщим почетом и уважением. (12) Военными трибунами стали четверо, каждому из которых уже предоставлялась такая честь – Луций Фурий Медуллин, Гай Валерий Потит, Нумерий Фабий Вибулан и Гай Сервилий Агала, обязанный незамедлительным повторным избранием как другим своим добродетелям, так и проявленному только что редкостному и всех к нему расположившему самообладанию.

58. (1) В этом же году [407 г.], по истечении срока перемирия, заключенного с вейянами127, через послов и жрецов-фециалов128 начались переговоры о возмещении убытков. Когда послы подошли к границе, им навстречу вышло посольство вейян. (2) Те просили их не появляться в Вейях до тех пор, пока сами они не обратятся с просьбой к римскому сенату. Измученным междоусобицами вейянам удалось уговорить сенат отсрочить взыскание: не водилось тогда, чтобы пользу для себя извлекали из чужих бедствий. (3) А вот во владениях вольсков римляне понесли урон, ибо истреблены были защитники Верругины: там все решало время, и просившие о помощи воины, которых осаждали вольски, могли бы быть спасены, если б она подоспела вовремя, но посланное к ним подкрепление пришло уже только затем, чтобы перебить неприятелей, которые, перерезав римлян, рассеялись для грабежа. (4) В промедлении этом не меньше сенаторов виноваты были трибуны: получая вести о том, что воины отдают все силы сопротивлению, они не учли того, что никакая доблесть не превзойдет предела человеческих сил. (5) И все же, живые или мертвые, эти храбрые воины не остались неотмщенными.

(6) В следующем году [406 г.], когда военными трибунами с консульской властью были Публий и Гней Корнелии Коссы, Нумерий Фабий Амбуст и Луций Валерий Потит, война с вейянами началась из-за высокомерия тамошнего сената, который в ответ на требования послов возместить убытки велел передать, чтоб они убирались вон из их города и владений, иначе они получат то, (7) что когда-то послы получили от Ларса Толумния129. (8) Уязвленные сенаторы постановили, чтобы военные трибуны в тот же день внесли в народном собрании предложение о войне с вейянами. (9) Не успели те сделать это, как начала роптать молодежь: еще не отвоевались с вольсками, только что истреблены были все до единого защитники двух крепостей, удержание которых чревато той же опасностью; (10) ни года не проходит без сражений, и снова, словно тоскуя по напастям, затевают войну с соседним и весьма могущественным народом, который может еще втянуть в нее всю Этрурию. (11) Волнения вспыхнули сами собой, а народные трибуны разжигали их все сильней. (12) Самая страшная война, не уставали повторять они, это война патрициев с плебеями, нарочно обреченными тяготам воинской службы, обреченными гибнуть от вражеского оружия; их усылают подальше от Города, чтобы в мирное время, у себя дома, они не вспоминали ни о свободе, ни о поселениях, чтобы не рассуждали о разделе общественных земель или о свободных выборах. (13) Старым воинам трибуны напоминали об их походах, пересчитывая их рубцы и увечья, вопрошая, есть ли у них на теле живое место, чтоб принять новые раны, хватит ли крови, чтоб пролить ее за государство. (14) Беспрестанно выступая в таком духе на сходках, они убедили плебеев не начинать войны, и внесение закона о ней было отсрочено, ибо стало ясно, что, рассмотренный в обстановке всеобщего озлобления, он будет отвергнут.

59. (1) Тем временем военным трибунам поручили возглавить нападение на земли вольсков, оставив в Риме одного Гая Корнелия. (2) Трое других, узнав о том, что вольски нигде не ставили лагеря и что, следовательно, им не придется принимать сражения, поделили войско на три части и принялись опустошать страну. (3) Валерий выбрал целью Антий, Корнелий – Эцетру, по пути круша дома и разоряя поля, чтобы привести в замешательство вольсков; Фабий же, не отвлекаясь на разорение полей, осадил Анксур130, который был их главной целью. (4) Город Анксур, нынешние Таррацины, стоит на склоне, спускающемся к болоту, со стороны которого (5) Фабий выказал намерение начать приступ. Но посланные в обход во главе с Гаем Сервилием Агалой четыре когорты, овладевши холмом, что навис над городом, с грозным криком ринулись вниз и преодолели не охраняемые в этом месте стены. (6) Оглушенный нападением, неприятель был так увлечен защитой от Фабия в нижнем городе, что позволил римлянам приставить к стене лестницы, и вот уже город полон врагов – они безжалостно разят бегущих и сопротивляющихся, вооруженных и безоружных. (7) Побежденные продолжали сражаться, ведь тем, кто прекращал борьбу, надеяться было не на что, как вдруг прозвучал приказ щадить безоружных, и все защитники города тотчас побросали оружие: (8) было взято около двух с половиной тысяч пленных. Фабий удержал своих воинов от дальнейшего разграбления города до тех пор, (9) пока не подошли его сотоварищи, ибо он полагал, что и они участвовали во взятии Анксура, отвлекая остальных вольсков от оказания помощи этому городу. (10) Когда же они подошли, все три войска разграбили этот наполненный долголетними богатствами город. Такая щедрость полководцев поначалу содействовала примирению плебеев и патрициев. (11) А потом к ней прибавился еще один, очень своеобразный дар от первейших людей простому люду: сенат – о чем перед тем не было и помину ни от плебеев, ни от трибунов – постановил, чтобы воины получали жалованье от казны, а ведь до того каждый нес службу за собственный счет131.

60. (1) Никогда еще, говорят, народ не принимал ничего с такой радостью. Плебеи сбежались к месту заседания сената, хватали за руки выходивших сенаторов и называли их истинными отцами, заверяя, что отныне за столь щедрое к ним отечество никто из них, сколь достанет сил, не пощадит ни крови, ни живота. (2) Ведь к возможности обеспечить благополучие семьи на то время, что сами они будут проводить в трудах и заботах для блага государства, прибавлялось еще и сознание того, что благодеяние это оказано им по доброй воле, без малейшего нажима со стороны народных трибунов, без всяких просьб, отчего плебеи все больше радовались и все сильнее благодарили. (3) Лишь народные трибуны не разделяли общей радости и согласия сословий, они говорили, что и сенаторы, и все остальные напрасно так уж рассчитывают на успех и благоденствие. Это решение, по их словам, лучше на вид, чем на деле. (4) Ведь где же взять для этого денег, как не обложив налогом народ? Значит, и щедрость их – за чужой счет. Да если даже все остальные одобрят выплату жалованья, то те, кто уже отслужил свой срок, не стерпят, чтоб другие несли воинскую службу в лучших условиях, чем когда-то они сами, теперь принужденные к тому же выплачивать жалованье другим после того, как сами платили за все. Некоторые плебеи прислушались к этим доводам. (5) А когда наконец военный налог был назначен, народные трибуны даже предложили тем, кто уклонится от его уплаты, свою поддержку. (6) Отцы очень старались для успеха своего предприятия и сами сделали первые взносы, свезя в казну – ведь серебряных денег тогда еще не чеканили132 – медные слитки в повозках; это придавало особую торжественность зрелищу. (7) После того как сенаторы честно уплатили все, что приходилось на их долю, то и самые видные из плебеев, друзья знати, начали вносить налог, как то было установлено. (8) Когда плебеи увидали, что патриции их превозносят, а те, кому по возрасту полагалось уже нести воинскую повинность, видят в них хороших сограждан, они отказались от помощи трибунов и наперерыв стали вносить положенные взносы. (9) Наконец, после утверждения закона об объявлении войны вейянам новые военные трибуны с консульской властью повели на Вейи войско, набранное по большей части из добровольцев.

61. (1) Трибунами стали Тит Квинкций Капитолин, Квинт Квинкций Цинциннат, Гай Юлий Юл во второй раз, Авл Манлий, Луций Фурий Медуллин в третий раз и Марк Эмилий Мамерк [405 г.]. Первым делом они осадили Вейи. (2) Хотя, как только началась осада, этруски толпою сошлись к святилищу Волтумны и совещались, но решения о том, чтобы общими усилиями всего народа оказать военную помощь вейянам, принято не было. (3) В следующем году осада пошла вяло, потому что часть трибунов была отозвана для войны с вольсками.

(4) На следующий год военными трибунами с консульской властью были избраны Гай Валерий Потит в третий, а Манлий Сергий Фиденат, Публий Корнелий Малугинский, Гней Корнелий Косс, Квинт Фабий Амбуст и Спурий Навтий Рутил повторно [404 г.]. (5) Сражение с вольсками произошло между Ферентином и Эцетрами, и здесь удача сопутствовала римлянам. (6) Затем трибуны предприняли осаду Вольского города Артены133. Здесь римлянам удалось пресечь неприятельскую вылазку и самим ворваться в город, захватив его весь, кроме крепости, которая была защищена самой природой и вмещала целое войско. (7) Много народу было перебито и взято в плен вокруг крепости, когда наконец осадили и ее самое: но взять ее приступом не могли, потому что для такого небольшого пространства защитников хватало, а надеяться на сдачу не приходилось, потому что еще до взятия города в крепость свезли все общественные запасы продовольствия, (8) и римлянам пришлось бы уйти ни с чем, если бы не предательство раба. Тот провел воинов над обрывом, и они захватили крепость: после того, как была перебита стража, охваченная ужасом толпа врагов немедленно сдалась. (9) И город Артена, и крепость были срыты, легионы оставили владения вольсков, и все римское войско сосредоточилось на Вейях. (10) Предатель получил в награду, помимо свободы, имущество двух семейств и был прозван Сервием Римским134. Некоторые полагают, что Артена принадлежала не вольскам, а вейянам. (11) Ошибка эта происходит оттого, что между Цере и Вейями был город с таким же названием, но тот был разрушен римскими царями, да и принадлежал он церянам, а не вейянам. Другая Артена была во владениях вольсков – об ее разрушении здесь и сказано.

1. (1) В других местах был заключен мир, а римляне и Вейи продолжали воевать с таким неистовством и злобой, что побежденному нечего было рассчитывать на пощаду. Комиции у обоих народов приняли совершенно противоположные решения; (2) римляне увеличили число военных трибунов с консульской властью, их было избрано восемь человек – сколько еще никогда раньше не избиралось: Марк Эмилий Мамерк во второй раз, Луций Валерий Потит в третий, Аппий Клавдий Красс, Марк Квинктилий Вар, Луций Юлий Юл, Марк Постумий, Марк Фурий Камилл1, Марк Постумий Альбин [403 г.]. (3) Напротив, вейяне выбрали царя, устав от вражды, которую всякий год разжигала борьба честолюбии. Это избрание глубоко оскорбило общины Этрурии, которым равно ненавистны были как царская власть, так и тот, кто ее получил2. (4) Этот человек уже раньше вызвал неприязнь всего народа этрусков, когда по его вине были нарушены торжественные игры3, которые священный закон запрещает прерывать: (5) высокомерно кичась своим богатством, он прямо в разгар представления отозвал актеров, большинство которых было его рабами, – и все от того, что он досадовал по поводу неудачи на выборах, где двенадцать общин проголосовали таким образом, что ему был предпочтен другой кандидат на жреческую должность. (6) А народ этот более всех других привержен религиозным обрядам, тем паче что отличается особым умением их исполнять. И вот этруски решили не оказывать вейянам помощи до тех пор, пока они будут под властью царя4. (7) В Вейях слухи об этом решении умолкли из-за страха перед царем, который всякого разносчика сплетен считал не пустым болтуном, но зачинщиком мятежа. Хотя до римлян и доходили благоприятные вести из Этрурии, (8) они тем не менее начали возводить двойные укрепления: одни на случай вылазок горожан были обращены против города, а другие – к Этрурии, если вдруг оттуда подоспеет подкрепление: ведь им доносили, что об этом только и говорят во всех собраниях.

2. (1) Поскольку римские полководцы возлагали надежды скорее на осаду, нежели на приступ, началось строительство зимнего лагеря, что было в новинку римскому воину; предстояло продолжать войну, стоя на зимних квартирах5. (2) Когда это стало известно в Риме, трибуны бросились в народное собрание, поскольку уже давно искали повод для смуты. Они распаляли души плебеев, (3) твердя, что именно для этого воинам и установили плату; да, они не ошиблись, опасаясь, что недруги сдобрили свой дар ядом! (4) Продана народная свобода! Молодежь, навсегда отосланная из Города и оторванная от общественных дел, уже ни зимой, ни в другое время года не сможет возвращаться, чтобы навестить дом и родных. (5) В чем, по-вашему, говорили они, причина продления военной службы? Конечно, не в чем ином, как в стремлении отстранить молодежь, воплощающую собою силу простого народа, от обсуждения вопросов, затрагивающих ваши интересы. (6) Кроме того, мы терпим куда более тяжкие муки и лишения, чем вейяне: ведь они проводят зиму под своей крышей и защищают город, используя огромные стены и выгодное природное положение, (7) а римский воин, засыпанный снегом, закоченевший, трудится на строительстве сооружений и проводит зиму в палатке из кож; даже зимой он не расстается с оружием, а ведь на это время прерываются все войны, на суше и на море6. (8) Ни цари, ни консулы, как ни были они спесивы до учреждения трибунской власти, ни суровое диктаторское правление, ни беспощадные децемвиры не пытались сделать военную службу бесконечной, наподобие рабства, но именно такое самовластие позволяют себе по отношению к римскому простому народу военные трибуны. (9) Какие же консулы и диктаторы вышли бы из этих людей, которые даже проконсульский образ7 сделали столь страшным и грозным! Но мы сами во всем виноваты. Ведь даже среди восьми военных трибунов не нашлось места ни для одного плебея. (10) Раньше патрициям доставалось три места, да и те после борьбы, а теперь уже восьмерка рвется к власти, и даже в эдакой упряжке не найти никого, (11) кто по крайней мере хоть напоминал бы своим товарищам, что на войну идут не рабы, а свободные люди и их сограждане, (12) которым хоть зимой хорошо бы возвращаться домой, под свой кров, хоть когда-нибудь видеть родителей, детей и жен, а также осуществлять свои права свободных людей на выборах должностных лиц.

(13) Крича все это и тому подобное, трибуны нашли достойного противника в лице Аппия Клавдия, который был оставлен сотоварищами в Городе для обличения трибунских интриг. Сей муж с юности привык к столкновениям с плебеями, (14) а несколько лет назад8, как было упомянуто, выступил зачинщиком ниспровержения трибунской власти посредством вмешательства коллег.

3. (1) Наделенный ярким талантом, он приобрел к тому времени и навык красноречия, пришедший с опытом; и вот что он сказал: (2) «Квириты! Если когда-то и возникали сомнения, вашими или своими интересами руководствуются народные трибуны, постоянно разжигая мятежи, то в этом году, я уверен, это сомнение рассеялось. (3) Радуясь тому, что вашему длительному заблуждению так или иначе положен конец, а также тому, что оно устранено прежде всего в ваших интересах, я поздравляю и вас, и государство с вашим прозрением. Сенат назначил жалованье всем отбывающим военную службу – (4) усомнится ли кто-нибудь, что этой милостью, которую сенат оказал плебеям, народные трибуны были так задеты и возмущены, как никогда не были возмущены никакими несправедливостями, если даже таковые по отношению к вам порой и случались? (5) Чего они, по-вашему, боялись тогда, что пытаются разрушить сегодня, как не согласие сословий, которое, на их взгляд, более всего служит к ниспровержению трибунской власти? (6) Клянусь, они ищут себе работы, словно бесчестные лекари: им хочется, чтобы в государстве всегда гнездилась какая-нибудь болезнь, для борьбы с которой вы призвали бы их. (7) Так защищаете вы простой народ или боретесь с ним? Противники вы тех, кто несет военную службу, или защищаете их интересы?

Вам не нравится все, что бы ни сделал сенат, на пользу это плебеям или направлено против них; (8) уподоблю вас хозяевам, которые не подпускают никого к своим рабам, предпочитая, чтобы по отношению к ним воздерживались равным образом и от благодеяний и от злодеяний9. Так и вы ограждаете плебеев от сенаторов из опасения, как бы мы своей обходительностью и щедростью не переманили их и как бы они не начали слушаться нас и нам повиноваться. (9) А ведь если бы было в вас хоть сколько-то, не скажу гражданского, но по крайней мере человеческого, чувства, вы должны были бы потакать и всеми силами способствовать и предупредительности сената, и послушанию плебеев – вы же действуете наоборот. (10) Если бы навсегда утвердилось согласие, всякий смело поручился бы, что очень скоро наша держава станет величайшей среди соседей!»

4. (1) «Я позже объясню, насколько решение моих сотоварищей, не пожелавших до завершения дела отводить войско от Вей, было не только полезным, но и необходимым, – теперь же мне хотелось бы поговорить о положении самих воинов. (2) Если бы эта речь была произнесена не только перед вами, но даже в военном лагере, то я думаю, что и само войско после обсуждения могло бы ее одобрить. Если бы в этой речи мне самому и не пришло в голову, что сказать, мне вполне хватило бы речей моих противников. (3) Недавно они утверждали, что воинам не следует платить деньги на том основании, что их никогда раньше не платили. Так на каком же основании они теперь негодуют по поводу соответственного увеличения новых тягот для тех, кому прибавились и новые блага? (4) Нигде и никогда не бывает ни трудов без выгоды, ни выгоды без затраты труда. Труд и удовольствие, при полном несходстве своей природы, соединены между собой некоей естественной связью. (5) Раньше воину было обременительно служить государству на собственный счет, но одновременно он радовался возможности часть года возделывать свое поле и тем содержать себя и своих домашних как в мирное, так и в военное время. (6) Теперь он радуется тому, что государство стало для него источником дохода, и с удовольствием получает жалованье – так пусть же не ропщет на чуть более длительную отлучку из дома, раз уменьшились расходы в его хозяйстве. (7) Разве государство не вправе было бы, призвав его к расчету, сказать: „Ты получаешь плату круглый год – так и служи же круглый год! Или ты считаешь, что справедливо получать за шестимесячную военную службу годовое жалованье?” (8) Против воли, квириты, столько говорил я об этом – ведь так должны считаться меж собой лишь те, кто прибегает к услугам наемного войска; мы же хотим обращаться с вами как с гражданами и считаем, что было бы справедливо, если бы с нами обращались как с отечеством».

(9) «Следовало или вовсе не начинать войну, или вести ее сообразно с достоинством римского народа и закончить как можно скорее. (10) А закончится она, если мы будем теснить осажденных, если уйдем от Вей не раньше, чем осуществим свои чаяния и возьмем город. Право же, если бы не существовало других причин, один только страх позора требовал бы умножить усилия. (11) Некогда вся Греция из-за одной-единственной женщины в течение десяти лет осаждала город, (12) находившийся за тридевять земель от родины, за далекими морями10. А мы тяготимся довести до конца даже годовую осаду в двадцати милях отсюда, ведь это место почти что видно из Города. Ну что же, верно, причина войны незначительна, ни в ком не вскипело справедливого негодования, некому побудить нас к упорству. (13) Семь раз вейяне возобновляли войну, никогда не соблюдали мирных договоров, тысячу раз разоряли наши поля, побудили фиденцев отложиться от нас, убили там наших поселенцев, (14) были виновниками противоправного и нечестивого убийства римских послов, хотели восстановить против нас всю Этрурию и не отказались от этого замысла до сих пор, чуть не совершили насилия над нашими послами, требовавшими удовлетворения».

5. (1) «Разве против такого врага можно воевать вяло и с перерывами? Но если даже столь праведный гнев нас ни к чему не побудил, может быть, спрашиваю я вас, побудит хотя бы следующее? (2) Город обведен громадными сооружениями, которые удерживают противника внутри городских стен. Осажденные не могут обрабатывать землю, а уже обработанные поля опустошены войной. (3) Кто может усомниться, что если мы отведем войско, то враги вторгнутся в нашу землю, и не только из жажды мести, но и по необходимости, которая заставит их грабить чужое, поскольку они лишились своего. Таким решением мы не отсрочиваем войну, но заполучаем ее в свои пределы. (4) Ну а как обстоит дело с непосредственными интересами самих воинов – тех самых, о которых теперь стали вдруг заботиться добрые народные трибуны, некогда хотевшие отнять у них жалованье? (5) Воины протянули на огромное расстояние ров и вал, причем и то и другое потребовало многих сил; построили крепости, сначала немного, а потом, когда войско было увеличено, вплотную одну к другой; возвели укрепления, обращенные не только к Городу, но и в сторону Этрурии, на тот случай, если оттуда подойдут подкрепления. (6) А что сказать об осадных башнях, навесах, „черепахах” и других приспособлениях для взятия городов11? Теперь, когда уже затрачено столько труда и строительство сооружений наконец завершено, – что же, по-вашему, бросить все это, чтобы летом в поте лица все начать сначала? Строить все заново на пустом месте? (7) Насколько же потребуется меньше усилий, чтобы охранять уже сделанное, – неослабное упорство быстрее освобождает от трудов. И ведь действительно, дело делается скоро, если мы не останавливаемся и сами не расслабляем своей воли всеми этими задержками да перерывами. (8) Я говорю о трате сил и времени. А что же, неужели сходки, что так часто собираются в Этрурии для обсуждения вопроса о помощи Вейям, не напоминают нам об опасности, которой мы подвергаем себя, откладывая войну? (9) Судя по тому, как дела обстоят сейчас, этруски озлоблены, разгневаны, они отказываются слать подкрепления; постольку, поскольку защита города зависит от них, Вейи можно взять. (10) Но, если война будет отсрочена, кто поручится, что их настроения останутся неизменными. Дайте им только передышку – и в Этрурию отправится более солидное и многочисленное посольство, и столь оскорбительное для этрусков избрание в Вейях царя может быть отменено – будь то по единодушному решению граждан, которые этой ценой захотят вернуть расположение Этрурии, или по воле самого царя, коль скоро он решит, что его царствование служит во вред согражданам. (11) Глядите, сколько опасных последствий подстерегает нас на предложенном вами пути: утрата сооружений, созданных с таким трудом; угроза опустошения наших собственных владений; война со всей Этрурией вместо войны только с Вейями. (12) Вот каковы ваши советы, трибуны, – клянусь, они не лучше того, как если бы кто-нибудь попустил больному долго, а может и неизлечимо, болеть из-за сиюминутной прихоти в еде или питье, в то время как, вытерпев решительные врачебные меры, больной немедленно выздоровел бы».

6. (1) «Клянусь богами, если бы это даже было не важно для теперешней войны, то прежде всего в интересах воинской дисциплины следовало бы приучить нашего воина к тому, что пользоваться плодами уже достигнутой победы – недостаточно. (2) В случае затяжки предприятия он должен сдерживать досаду, надеяться на достижение цели, как бы далека она ни была, и если не удалось окончить войну за лето, то и пережидать зиму – только перелетные птицы с приходом осени сразу начинают высматривать кров и убежище. (3) Скажите на милость! Страсть к охоте и связанное с ней удовольствие влекут людей в горы и леса, через снег и иней – а тут, при военной необходимости, мы не можем потребовать от них той выносливости, которую они обычно выказывают среди забав и удовольствий12! (4) Неужели мы думаем, что уж настолько изнежены тела наших воинов, настолько расслаблен их дух, что и одной зимы они не смогут провести в лагере, в разлуке с домом? Что не могут терпеть ни жары, ни холода, словно ведут морскую войну, в которой главное – следить за погодой и выжидать подходящее время года? (5) Они бы, конечно, покраснели от стыда, если бы кто-нибудь бросил им такое обвинение, и принялись бы заверять, что они, как и подобает мужам, выносливы и душой и телом, что они могут равным образом воевать и летом, и зимой, что они не поручали трибунам потворствовать изнеженности и бездействию и что они помнят: самую эту трибунскую власть наши предки создали не в безмятежности и не под мирной сенью13. (6) Помнить не только о Вейях и не только о той войне, которая нам предстоит, но искать славы на будущее – для других войн и среди других народов – вот это достойно доблести ваших воинов и имени римлян. (7) Или вы думаете, что не столь важно, какое мнение о нас сложится в результате этой войны: будут ли о нас думать, по крайней мере наши соседи, что римляне – это народ, которого никому не следует бояться, стоит лишь выдержать их первый натиск в течение кратчайшего времени. (8) Или же наше имя будет внушать ужас и о нас будут знать, что ни тяготы продолжительной осады, ни суровые условия зимы не могут отогнать римское войско от раз осажденного города, что оно не знает иного конца войны, кроме победы, что оно воюет не только натиском, но и упорством? (9) Последнее необходимо в любом воинском деле, но все же особенно при осаде городов: часто они бывают неприступны благодаря своим укреплениям и природному положению, (10) но само время завоевывает их, побеждая голодом и жаждой, как завоюет и Вейи, если врагам не придут на помощь народные трибуны и если вейяне не найдут в Риме ту поддержку, которой тщетно ищут в Этрурии. (11) Есть ли что-нибудь столь же желанное для вейян, как чтобы сначала Город римлян наполнился смутами, а потом, как бы заразившись, и военный лагерь? (12) Напротив, у врагов, клянусь, такое самообладание, что ни тяготы осады, ни царская власть не способны толкнуть их ни на какие новшества, и даже отказ этрусков в помощи не вызвал смятения умов. (13) Ибо немедленно погибнет всякий, кто станет зачинщиком смуты, и никто не смеет говорить того, что среди вас произносится безнаказанно. (14) Избиения палками до смерти14 заслуживает тот, кто бежит с поля битвы или покидает пост, – а тут не один воин, а все войско открыто, собравшись на сходке, слушает тех, кто подстрекает бежать и оставить лагерь. (15) Вот насколько вы привыкли спокойно выслушивать все, что бы ни говорил народный трибун, пусть даже речь идет о предательстве отечества, о гибели государства! Захваченные прелестью трибунской власти, вы согласны допустить любое преступление, совершенное под ее покровительством. (16) Не хватает только, чтобы им разрешили проповедовать в лагере перед воинами то, что они кричат здесь! Пусть разложение захватит и войско! Нечего ему подчиняться полководцам, (17) раз уж в Риме наступила такая свобода, что можно не уважать ни сенат, ни должностных лиц, ни законы, ни обычаи предков, ни установления наших отцов, ни воинскую дисциплину!»

7. (1) Аппий уже сравнялся влиянием на сходках с народными трибунами, когда внезапное известие о несчастье, случившемся под Вейями, сразу дало ему преимущество в этом соревновании, укрепило согласие сословий и вдохновило всех на упорную осаду города. А случилось вот что. (2) Когда насыпь была подведена к городу и осадные навесы вот-вот должны были соединиться со стенами, ворота внезапно открылись (ибо сооружения эти усерднее возводились днем, чем охранялись ночью), огромная толпа, вооруженная по преимуществу факелами, подпалила навесы15, (3) и пламя в одно мгновение поглотило и их, и насыпь, и все плоды столь длительных трудов. От оружия и огня погибли также и многие воины, тщетно пытавшиеся исправить дело. (4) Когда эта весть достигла Рима, всех охватило отчаяние, а сенаторов еще и озабоченность. Они опасались, что теперь уж не удастся справиться со смутой ни в городе, ни в лагере, что народные трибуны станут топтать государство так, будто оно побеждено ими. (5) И вот тогда, посовещавшись предварительно между собой, в сенат неожиданно явились те, кто по цензу принадлежал к всадникам, но кому не были назначены лошади от казны. Получив дозволение говорить, они заявили, что стремятся служить государству и готовы приобрести коней за свой счет16. (6) Сенат не пожалел слов, дабы выразить им благодарность. Когда об этом стало известно на форуме и в Городе, к курии внезапно сбежались плебеи. (7) Они говорили, что и тем, кому положено служить пешими, пора записаться в войско и порадеть государству, отбросив заведенный порядок набора. Пусть их ведут под Вейи или вообще куда будет необходимо. Они ручаются, что из-под Вей вернутся не раньше, чем вражеский город будет взят. (8) Тут уже сенаторам еле удалось совладать с бившим через край ликованием. (9) Если просьба всадников была передана на рассмотрение должностных лиц, а их самих приказано благодарить, то теперь ни плебеев не стали приглашать в курию, дабы выслушать ответ, ни сенаторы не в силах были оставаться в ее стенах. (10) С возвышения каждый из них от себя обращался к собравшейся на Комиции толпе, словами и жестами выражая радость, овладевшую государством, уверял, что проявленное сегодня согласие делает Рим блаженным, неодолимым, вечным, восхвалял всадников, восхвалял народ и сам сегодняшний день, признавал, что готовностью к примирению и великодушием они превзошли сенат. (11) То у сенаторов, то у плебеев выступали на глазах слезы радости. Но вот сенаторов призвали обратно в курию, (12) где и было принято постановление, обязывавшее военных трибунов поблагодарить на сходке и конных и пеших воинов и передать им, что сенат всегда будет помнить об их любви к родине, но считает все же необходимым всем тем, кто вызвался добровольно служить вне положенного срока, заплатить причитающееся им жалованье. Определенная сумма была назначена и всадникам17, (13) которые именно тогда впервые стали проходить службу со своими собственными конями. Это добровольческое войско, будучи приведено под Вейи, не только восстановило уничтоженные осадные сооружения, но даже возвело новые. Продовольствие из Города стали подвозить с еще большим тщанием, нежели раньше, дабы столь достойное войско не испытывало ни в чем недостатка.

8. (1) На следующий год [402 г.] военными трибунами с консульской властью стали Гай Сервилий Агала в третий раз, Квинт Сервилий, Луций Вергиний, Квинт Сульпиций, Авл Манлий во второй раз, Марк Сергий во второй раз. (2) При этих трибунах, в то время как все помыслы сосредоточились на войне с вейянами, оказавшаяся в небрежении Анксурская крепость была внезапно захвачена из-за предательства городской стражи. Дело в том, что многие из войска получили там отпуск, а в город, наоборот, было допущено много вольских купцов. (3) Воинов там погибло не много, ибо римляне усвоили манеру обозных слуг, и все, за исключением больных, разбрелись торговать по деревням и соседним городам. (4) В Вейях, к которым в то время были обращены общие помыслы, дела шли не лучше: с одной стороны, римские полководцы пылали гневом друг на друга больше, чем на врага, а с другой – война разгорелась еще сильнее из-за внезапного появления капенцев и фалисков18. (5) Две эти этрусские общины, будучи расположены по соседству, считали, что после разгрома Вей настанет их очередь; (6) фалиски же имели и свои причины для враждебности: они уже раньше ввязались в фиденскую войну19. Обменявшись послами и взаимно связав друг друга клятвами, они внезапно явились с войсками к Вейям. (7) Случилось так, что римский лагерь подвергся нападению с той стороны, где командовал военный трибун Марк Сергий. Римляне пришли в неописуемый ужас, думая, будто целая Этрурия пробудилась, снялась с мест и всей громадой обрушилась на них. Так же решили запертые в своем городе вейяне, и это подтолкнуло их к немедленным действиям. (8) Римский лагерь подвергся нападению с обеих сторон, воины метались, перенося боевые знамена то туда, то сюда, и в результате не удалось ни вейян удержать в их стенах, ни свои собственные отстоять от врага, наседавшего извне. (9) Оставалось лишь надеяться, что подоспеет помощь из главного лагеря и тогда одни легионы смогли бы противостоять капенцам и фалискам, а другие вылазке горожан. Но главным лагерем командовал Вергиний, ненавидевший Сергия и сам ненавистный ему. (10) Зная, что почти все бастионы пали, укрепления взяты и враг наступает с обеих сторон, он привел своих воинов в боевую готовность, но продолжал держать их в лагере, твердя, что, если появится нужда в подмоге, другой трибун пошлет за ней. (11) Упрямство одного не уступало заносчивости другого. Сергий предпочел потерпеть поражение от врага, чем победить вместе с соотечественником, лишь бы не показалось, что он одалживается у недруга. (12) Воины несли потери в окружении, пока наконец не покинули укрепления; немногие устремились в главный лагерь, а большинство, в том числе и сам Сергий, – в Рим. Поскольку там он перекладывал всю вину на Вергиния, решено было вызвать того из лагеря, возложив в его отсутствие командование на легатов. (13) Затем дело слушалось в сенате, где товарищи по должности наперебой поносили друг друга. Среди сенаторов лишь немногие защищали интересы государства, большинство стояло за одного или за другого из противников в зависимости от личной привязанности или признательности.

9. (1) Знатнейшие сенаторы считали, что не важно, вина ли командующих или их злополучие послужило причиной столь позорного поражения. Они требовали не дожидаться срока, установленного законом для созыва народного собрания, и немедленно избрать новых военных трибунов, которые вступили бы в должность на октябрьские календы20. (2) Это предложение было поддержано, согласилось с ним и большинство народных трибунов. (3) Одни лишь Сергий с Вергинием – те самые, которые и навлекли гнев сената на должностных лиц этого года, – сначала стали молить избавить их от бесчестья, а потом выступили против этого сенатского постановления, заявив, что не оставят должности до декабрьских ид – дня, когда новые магистраты торжественно вступают в свои полномочия. (4) Между тем народные трибуны, поневоле молчавшие, пока среди граждан царило согласие, а в государстве – благополучие, теперь, сразу распалившись яростью, начали грозить военным трибунам, что, если те не подчинятся воле сената, они прикажут заточить их. (5) Тогда военный трибун Гай Сервилий Агала сказал: «Что до вас, народные трибуны, я с удовольствием проверил бы на себе, решитесь ли вы привести в исполнение свои угрозы, или в вас еще меньше дерзости, чем в них законности. Но нечестиво восставать против власти сената. (6) Так что не пытайтесь выискивать в наших спорах местечко, куда побольнее ударить. Коллеги же мои пусть выполнят решение сената, а коли станут они упорствовать, я тотчас же назначаю диктатора, и уж он-то заставит их уйти с должности». (7) Эта речь встретила всеобщее одобрение, и сенаторы радовались тому, что нашлось средство достаточно сильное, дабы и без пугала трибунской власти найти управу на должностных лиц. (8) Побежденные всеобщим согласием, те сложили с себя полномочия и на следующий же день провели выборы военных трибунов, которым предстояло вступить в должность в октябрьские календы.

10. (1) Военными трибунами с консульской властью были избраны Луций Валерий Потит в четвертый раз, Марк Фурий Камилл во второй21, Марк Эмилий Мамерк в третий, Гней Корнелий Косс во второй, Цезон Фабий Амбуст и Луций Юлий Юл22 [401 г.]. При них произошло много событий как в Городе, так и на войне, (2) ибо и война шла одновременно на разных театрах – против Вей, против Капен и Фалерий и против вольсков за возвращение Анксура. (3) Да и в Риме приходилось нелегко – в одно и то же время там шел и набор в войско, и сбор подати, разгорелись страсти вокруг пополнения числа народных трибунов и немалое брожение вызвал суд над теми двумя, которые еще недавно располагали консульской властью.

(4) Прежде всего военным трибунам предстояло произвести набор, причем призывалась не только молодежь; пожилым людям тоже пришлось записываться, чтобы было кому охранять Город. (5) Но, насколько возрастало число воинов, настолько же больше требовалось денег на выплату им жалованья. Между тем взимание учрежденной для этого подати встречало сопротивление тех, кто платил ее, оставаясь в Риме: ведь остающиеся в Городе для его охраны также исполняли гражданский долг, работая на строительстве укреплений. (6) Все это и само по себе было непросто, а народные трибуны старались еще усугубить положение, утверждая на своих подстрекательских сходках, будто плата воинам для того и была установлена, чтобы извести одних плебеев службой, а других – податью. (7) Одну войну тянут уже третий год и нарочно ведут ее плохо, чтобы она длилась подольше, а теперь проводят такой призыв, чтобы хватило сразу на четыре кампании, и от семей отрывают уже не только юношей, но даже и стариков. (8) Уж теперь не различают, что лето, что зима, только б никогда не знали передышки простые люди, которых вдобавок и податью еще обложили! (9) Вернется человек от ратных трудов домой, притащится, согбенный годами, покрытый ранами, и найдет хозяйство в полном запустении – слишком долго оно ждало бывшего в отлучке хозяина. И из этого-то расстроенного имущества его к тому же заставят заплатить подать, чтобы он вернул свое воинское жалованье государству приумноженным, будто ссуду ростовщику!

(10) Среди забот о наборе, о налоге, о других важнейших делах собрание не смогло пополнить число народных трибунов. Тогда развернулась борьба за то, чтобы на пустующие места были приняты патриции. (11) Этого добиться не удалось, но все же трибунами выбрали Гая Лацерия и Марка Акупия – бесспорно, при поддержке патрициев, стремившихся подорвать закон23.

11. (1) Так совпало, что народным трибуном в этом году был Гней Требоний, считавший защиту этого закона своим родственным долгом. (2) Он кричал, что военные трибуны добились теперь того самого права, в котором некогда, при первой попытке, патрициям было отказано, что Требониев закон ниспровергнут и народные трибуны избираются не всеобщим голосованием. но властью патрициев; до того дошло, что народными трибунами становятся или патриции, или их подпевалы; (3) отняты священные законы, растоптана трибунская власть; и все из-за коварства патрициев, по гнусному предательству трибунов.

(4) Поскольку предметом пламенной ненависти сделались не только сенаторы, но даже и народные трибуны, как принятые, так и принимавшие других, – то, опасаясь за свое положение, трое из них – Публий Кураций, Марк Метилий и Марк Минуций – обрушились на Сергия и Вергиния, военных трибунов прошлого года, и привлекли их к суду, стремясь снять с себя и обратить на них ненависть и злобу плебеев. (5) «Все те,– твердили они,– кому в тягость набор, подать, долгая служба, далекая война, кто скорбит о поражении под Вейями, чьи дома в трауре по погибшим сыновьям и братьям, родным и близким, пусть помнят, что мы, трибуны, дали им право, дали им власть отомстить двум преступникам за свое личное и общее горе. (6) Ведь причина всех бед – Сергий и Вергиний, и ни один не придумает здесь ничего, что не было бы и так очевидно, – оба они виновны, оба сваливают вину друг на друга: Вергиний громогласно возмущается бегством Сергия, Сергий – предательством Вергиния. (7) Их безумие настолько невероятно, что гораздо естественнее предположить тут умысел – все это патриции разыграли, договорившись между собой заранее. (8) Ведь они уже и раньше дали вейянам возможность сжечь осадные сооружения, только бы затянуть войну, а вот теперь предали войско и оставили римский лагерь фалискам. (9) Делается все, чтобы молодежь состарилась под стенами Вей, чтобы трибуны не могли выносить на суд народа раздачу наделов и обсуждать с ним другие интересы простых людей, чтобы их деятельность не встречала отклика у городской толпы, чтобы лишить их возможности противостоять заговору патрициев. (10) Свой приговор Сергию и Вергинию вынесли все – и сенат, и римский народ, и их собственные товарищи: (11) ведь и сенатское постановление отрешало их от управления государством, и трибуны, пригрозив введением диктатуры, принудили их сложить с себя полномочия, как они ни сопротивлялись, и римский народ избрал трибунов, вступивших в полномочия не на декабрьские иды, в обычный срок, но немедленно, в октябрьские календы, – и все это потому, что не могло долее государство существовать, пока такие люди оставались на должности. (12) Между тем, столько раз осужденные, заранее приговоренные, они смеют обращаться к суду народа, думать, что, сложив полномочия на два месяца раньше, они уже сполна рассчитались и понесли достаточную кару. (13) Им невдомек, что тогда не наказание для них назначили, а лишь отняли возможность и дальше приносить вред – власти ведь лишились в ту пору и их сотоварищи, которых уж во всяком случае не за что было наказывать. (14) Пусть же граждане воскресят в себе чувства, обуревавшие их сразу после поражения, когда на их глазах израненные, охваченные паникой воины беспорядочно валили в городские ворота и проклинали не фортуну, не кого-либо из богов, а этих вот полководцев. (15) Наверняка не найдется на теперешней сходке никого, кто не призывал бы в тот день проклятий на головы Луция Вергиния и Марка Сергия, не желал погибели их семьям и имуществу. (16) Куда же это годится – сначала молить богов, чтобы они их покарали, а потом не наказать их даже собственной властью, которой можно и должно воспользоваться. Сами боги никогда не обрушивают своей десницы на злодеев, они лишь вооружают обиженных возможностью отомстить».

12. (1) Распаленный этими речами, плебс приговорил каждого из обвиняемых к уплате десяти тысяч тяжелых ассов24. Тщетно Сергий ссылался на фортуну и грозящие каждому превратности войны, а Вергиний молил не усугублять еще более его несчастья. (2) Ненависть к ним заставила плебеев забыть о пополнении числа трибунов и кознях против Требониева закона. (3) Победившие на выборах трибуны решили щедро вознаградить простой народ за то, что он избрал их: они обнародовали аграрный закон и запретили собирать подать, (4) и это в то время, когда многочисленные армии ждали жалованья, а выгодное военное положение оставляло надежду на победу во всех войнах: в самом деле, потерянный лагерь под Вейями удалось вернуть и даже укрепить бастионами и заставами (там командовали военные трибуны Марк Эмилий и Цезон Фабий). (5) Кроме того, и Марк Фурий у фалисков, и Гней Корнелий в капенской земле, обнаружив противника укрывшимся за городскими стенами, грабили и опустошали окрестности; они сжигали поместья и хлеба, но не пытались взять города ни приступом, ни осадой. (6) В земле вольсков поля тоже были разграблены, но штурм Анксура не удался, поскольку город раскинулся на горе. Убедившись в бесплодности своих усилий, римляне начали правильную осаду, окружив город валом и рвом. Жребий вести войну против вольсков выпал Валерию Потиту.

(7) При таком военном положении внутренние беспорядки представляли особенную опасность. Поскольку из-за трибунов не удалось собрать подать, командующим перестали посылать жалованье, и воины возмущенно требовали платы. Городская смута могла вот-вот перекинуться, подобно заразе, и на военный лагерь. (8) Ненависть плебеев к патрициям росла. Вот уже народные трибуны заявили, что пробил наконец час упрочения свободы, когда высшие посты будут отняты у Сергиев с Вергиниями и переданы решительным, предприимчивым мужам из народа. (9) Однако кончилось тем, что военным трибуном с консульской властью был избран всего лишь один плебей, Публий Лициний Кальв, да и его плебеи выбрали только для того, чтобы воспользоваться имеющимся правом. (10) Все остальные трибуны оказались из патрициев: Публий Манлий, Луций Тициний, Публий Мелий, Луций Фурий Медуллин, Луций Публилий Вольск. (11) Не только сам Кальв, но и все плебеи были озадачены таким своим успехом: Кальв не был ранее взыскан никакими почестями, если не считать долгого пребывания в сенате, и вдобавок был стар годами. (12) Не вполне понятно, почему именно ему довелось первым вкусить от неизведанной доселе почести. Одни уверены, что он был вознесен на эту должность благодаря славе своего брата Гнея Корнелия25, который, будучи военным трибуном предыдущего года, выдал всадникам тройное жалованье26. Другие полагают, будто он очень к месту произнес свою речь о согласии сословий, понравившуюся и патрициям и плебеям. (13) На радостях от этой победы в комициях народные трибуны уступили в том, что более всего мешало государству, а именно в вопросе о подати. Она была собрана без возражений и отправлена войску [400 г.].

13. (1) У вольсков был вскоре отобран Анксур, поскольку по случаю праздника город охранялся без должной бдительности. Зима в этом году была особенно морозной и снежной, так что дороги стали непроезжими, а Тибр – несудоходным. Но благодаря заранее подвезенным запасам зерна цены не возросли. (2) Публий Лициний отправлял свою должность так же, как получил ее: без всяких потрясений, скорее на радость плебеям, чем на досаду сенаторам; и потому на ближайших же комициях народ поддался искушению выбрать военными трибунами плебеев. (3) Из всех патрицианских кандидатов один Марк Ветурий занял эту должность – почти все центурии при избрании военных трибунов с консульскими полномочиями проголосовали за плебеев: Марка Помпония, Гнея Дуиллия, Волерона Публилия, Гнея Генуция и Луция Ацилия [399 г.].

(4) Был ли этот резкий переход вызван нездоровым климатом или чем-то иным, но только суровую зиму сменило тяжкое, чумное лето. (5) Поскольку не разглядеть было ни причины, ни конца этому бедствию, сенат решил обратиться к Сивиллиным книгам. (6) Тогда впервые в городе Риме был устроен пир для богов27: и дуумвиры, ведавшие священнодействиями, застелив три ложа, в течение восьми дней со всей возможной тогда роскошью угощали Аполлона с Латоной28, Геркулеса и Диану, Меркурия и Нептуна29, пытаясь умилостивить их. (7) Этот обряд отправляли также и сами граждане. По всему городу растворяли двери, выставляли имущество на открытый воздух и пользовались всем, не разбирая своего и чужого, оказывали гостеприимство знакомым и незнакомым, приглашали чужестранцев, приветливо и ласково беседовали даже с недругами. Прекратились ссоры и тяжбы, (8) на эти дни сняли кандалы с узников и потом уже сочли кощунственным снова надеть их на тех, кому боги помогли подобным образом30.

(9) Между тем под Вейями три войны слились в одну, и страх римлян умножился: внезапно на помощь осажденным подошли капенцы и фалиски, так что пришлось, как и в прошлый раз, с двух сторон сдерживать на своих укреплениях удар трех армий. (10) Но еще свежо было в памяти осуждение Сергия и Вергиния: из того самого большого лагеря, откуда в прошлый раз тщетно ожидали подмоги, в тыл капенцам были выведены войска, как только враги развернулись против римского вала. (11) Разгоревшаяся битва посеяла страх и среди фалисков, врагов охватила паника, и удачная вылазка из лагеря обратила их в бегство. Победители пустились преследовать бегущих и учинили небывалую дотоле резню. (12) А через короткое время на уже рассеявшихся врагов вдруг наткнулись римские воины, разорявшие капенские поля, – они-то и добили тех, кто спасся после поражения. (13) Большие потери понесли и вейяне – как только началось бегство, городские ворота заперли, и все, кто остался снаружи, были перерезаны.

14. (1) Вот что произошло в течение этого года. Уже приближались выборы военных трибунов, и за их исход патриции беспокоились куда больше, чем за исход войны. Их страшило, что высшую власть придется делить с плебеями; мало этого – простой народ мог и совсем завладеть ею. (2) И вот к соискательству должностей начинают заранее готовиться славнейшие мужи, обойти которых, по расчетам патрициев, побоялись бы из почтения. При этом и остальные патриции, как если бы все они домогались должностей, усердно взывали не только к людям, но и к богам, объявляя кощунственными результаты выборов последних двух лет. (3) Страшная зима прошлого года, твердили они, как видно, была божественным предзнаменованием, а недавно были явлены уже не только знамения, но и их исход (4) в виде обрушившегося на поля и на Город мора; тогда уже не приходилось сомневаться, что боги гневаются, и обратились к книгам судеб, и они велели для обуздания мора умилостивить богов. Богам возмутительно, что на освященном ими народном собрании почести достаются кому попало и нарушаются естественные различия между людьми. (5) И вот, пораженные не только достоинством претендентов, но и доводами благочестия, римляне избрали военными трибунами с консульской властью одних лишь патрициев, правда самых заслуженных: Луция Валерия Потита в пятый раз, Марка Валерия Максима, Марка Фурия Камилла во второй раз, Луция Фурия Медуллина в третий, Квинта Сервилия Фидената во второй, Квинта Сульпиция Камерина во второй [398 г.]. (6) При этих трибунах под Вейями не произошло почти ничего достойного упоминания, все силы тратились на грабежи. (7) Командующим в войне против Фалерий был назначен Потит, против Капен – Камилл; оба собрали огромную добычу, а из того, что можно было извести огнем и мечом, не оставили в сохранности ничего.

15. (1) Между тем было объявлено о многих знамениях, из коих большинству не поверили и ими пренебрегли, ибо, во-первых, каждое из них было явлено всего одному свидетелю и, во-вторых, из-за враждебности этрусков не нашлось гаруспиков31, которые знали бы, как отвести беду. (2) Только одно из них привлекло внимание: вода в озере из священной Альбанской рощи, в отсутствие дождей или по другой причине, которая развеяла бы чудо, вдруг поднялась на небывалую высоту. (3) Были отправлены послы к дельфийскому оракулу, дабы вопросить, что пророчат боги этим знамением. (4) Но толкователь судеб объявился не столь далеко – то был некий старик вейянин32. Римские часовые и этрусские караульные осыпали его насмешками, а он, распевая подобно кудеснику, возвестил, что римлянам не овладеть Вейями, покуда не уйдет вся вода из озера Альбанского. (5) Сначала на это не обратили внимания, как на нелепую выходку, но вскоре начали обсуждать повсюду, и однажды какой-то римский часовой окликнул одного из горожан, проходившего неподалеку, и спросил, кто был этот старик, что столь околичио вещал об Альбанском озере (из-за продолжительности войны осаждающие стали вступать в разговоры с осажденными). (6) Услышав от вейянина, что то был гаруспик, богобоязненный воин попросил позвать прорицателя, ссылаясь на то, что хочет, если тому будет угодно, посоветоваться об искуплении за какое-то ему одному явленное знамение. (7) И вот, когда оба без оружия и без страха отошли от своих укреплений на довольно большое расстояние, римский юноша, превосходивший силой немощного старца, схватил его на глазах у всех и при смятении этрусков потащил к своим. (8) Он был доставлен к полководцу, а потом отослан в Рим, к сенату. Когда у него принялись допытываться, что он говорил насчет Альбанского озера, старик ответил: (9) уж верно, разгневались боги на вейян в тот день, когда внушили прорицателю разгласить роковую тайну погибели отечества. (10) Итак, он не в силах отречься от того, что напророчил по божественному наитию, – ведь умолчать о том, что богам угодно открыть, пожалуй, столь же нечестиво, как разболтать сокровенное. (11) Вот что заповедано в пророческих книгах, вот что говорит этрусская ученость: если разольются воды альбанские, даруется римлянину над Вейями победа. Пусть он, обряды сотворив, спустит воду; пока же этого не произойдет, не оставят боги стен вейских. Дальше объяснялось, в чем состоит ритуал опускания вод33. (12) Но сенаторы сочли старика болтуном, не заслуживающим доверия в столь важном деле, и решили дождаться послов с ответом пифийского оракула.

16. (1) Прежде чем послы вернулись из Дельф и стало известно, каковы должны быть искупления на альбанское чудо, в должность вступили новые военные трибуны с консульской властью: Луций Юлий Юл, Луций Фурий Медуллин в четвертый раз, Луций Сергий Фиденат, Авл Постумий Регилльский, Публий Корнелий Малугинский, Авл Манлий [397 г.]. (2) В этот год появился новый враг – жители Тарквиний34. Было очевидно, что римляне завязли одновременно во многих войнах – с вольсками у Анксура, где шла осада крепости, с эквами у Лабиков, где римская колония подверглась нападению, да к тому же еще с Вейями, фалисками и Капенами; мало этого, в самом Городе обстановка была крайне неспокойной из-за стычек патрициев с плебеями. (3) В Тарквиниях решили, что пора воспользоваться всем этим для нанесения удара, и послали легковооруженные отряды для грабежа римской земли. Расчет был на то, что римляне или снесут эту обиду и оставят ее неотмщенной, дабы не обременять себя новой войной, или пустятся за ними с маленьким и слабым войском. (4) Римляне были скорее разгневаны, чем встревожены произведенным тарквинийцами разором. Поэтому дела не откладывали, но и готовились к нему без особого тщания. (5) Авл Постумий и Луций Юл не стали объявлять принудительного набора – этому вдобавок противодействовали народные трибуны, – а горячими призывами собрали отряд почти из одних добровольцев. Пройдя окольными тропами через землю Цере, они обрушились на тарквинийцев, когда те возвращались от своих грабежей, обремененные добычей, (6) многих убили, отняли весь обоз и, прихватив награбленное в их земле, возвратились в Рим. (7) Был назначен двухдневный срок, в течение коего хозяева могли опознать свое имущество, на третий день невостребованное (по большей части имущество самих врагов) было распродано, а вырученные от этого деньги разделили между воинами35.

Исход остальных войн, в первую очередь с Вейями, оставался по-прежнему неясен. (8) Римляне уже изверились в человеческих усилиях и уповали лишь на судьбу и богов, когда вернулись послы из Дельф. Привезенный ими ответ оракула полностью совпадал с пророчеством пленного предсказателя: (9) «Римлянин! Остерегись воду альбанскую в озере держать, остерегись и в море ее спускать. Да растечется она по полям, да оросит их, да исчерпается, по рекам разлившись. (10) Тогда и воюй стены вражьи, да помни: прорицание своей победы ты получил из того самого города, который столько лет осаждаешь, ныне этот оракул лишь подтвердился. (11) По свершении рати пусть победитель принесет в мой храм богатые дары и восстановит обычайные отеческие священнодейства, что ныне небрежны».

17. (1) С этого момента пленный прорицатель удостоился большого уважения, а военные трибуны Корнелий и Постумий стали вместе с ним совершать искупительные жертвы по случаю альбанского знамения, чтобы надлежащим образом умилостивить богов. (2) Только тогда обнаружилось, где именно допущено нерадение о священных обрядах и нарушен порядок торжества, на что указывали боги. Как оказалось, дело было лишь в том, что должностные лица избраны были огрешно и о Латинских торжествах и жертвоприношении на Альбанской горе возвещено было не надлежащим образом36. (3) Искупить все это можно было лишь отставкой военных трибунов, проведением ауспиций, назначением интеррекса (4). По решению сената так и было сделано. Интеррексов назначили сразу трех: Луция Валерия, Квинта Сервилия и Марка Фурия Камилла. (5) Но народные трибуны ни на миг не прекращали подстрекать собрание, пока не было решено, чтобы большинство военных трибунов выбиралось из плебеев.

(6) В это время в храме Волтумны37 сошлись представители Этрурии. Когда капенцы и фалиски принялись требовать, чтобы все этрусские общины совместными усилиями вызволили Вейи из осады, им ответили так: (7) раньше этруски отказывали вейянам потому, что не след просить помощи у тех, у кого не спросили совета в таком важном деле. Теперь же их понуждают отказаться уже собственные интересы: (8) в этой области Этрурии38 осела большая часть невиданного племени; эти новые поселенцы – галлы, с которыми нет ни прочного мира, ни открытой войны. (9) Тем не менее, принимая во внимание кровные узы, славное имя и нынешние несчастья соплеменников, этруски готовы помочь им, не препятствуя добровольцам из своей молодежи отправиться на вейскую войну.

(10) В Риме разнеслась молва, будто вражеские ряды пополнились множеством добровольцев, и внутренние раздоры, как это обычно и бывает, отступили перед лицом общего страха.

18. (1) Прерогативные центурии39 с одобрения патрициев избрали военным трибуном Публия Лициния Кальва, хоть он этого и не домогался. Умеренность сего мужа была испытана во время первого прохождения им этой должности; кроме того, он был уже очень стар. (2) Да и вообще стало ясно, что переизбранными окажутся все члены прошлогодней коллегии: Луций Тициний, Квинт Манлий, Публий Мэний, Гней Генуций, Луций Ацилий [396 г.]. Прежде чем трибы в соответствии с законом стали называть имена избранных, Публий Лициний Кальв с разрешения интеррекса произнес такую речь: (3) «Квириты! Памятуя о последнем прохождении нами этой должности, вы, как я вижу, и на будущий год хотите сохранить столь необходимое нам теперь единство. (4) Однако мои сотоварищи с прошлых выборов не изменились и даже стали достойнее благодаря приобретенному опыту, а меня вы видите уже не прежним. От меня осталась лишь тень да имя Публия Лициния: сила покинула члены, острота зрения и слуха притупилась, память ослабла, бодрость духа сникла». (5) Взяв за руку своего сына, он продолжал: «Вот вам юноша, являющий собою образ и подобие того, кого вы некогда первым из плебеев произвели в военные трибуны. Я воспитал его – вручаю и посвящаю его теперь государству, чтобы он заменил меня. Мне эта должность была предоставлена помимо моего желания, он же домогается ее – так пусть же она ему и будет поручена. Присовокупляю к его соискательству свои за него просьбы». (6) Просьба отца была уважена, а его сын Публий Лициний объявлен военным трибуном с консульской властью вместе с теми, кого мы перечислили выше.

(7) Трибуны Тициний и Генуций отправились против фалисков и капенцев. Поскольку они вели войну, руководствуясь более порывом, нежели разумом, то и попали в засаду. (8) Генуций искупил свою опрометчивость достойной гибелью, сражаясь впереди всех и пав одним из первых, Тицинию же удалось собрать на высоком холме часть бежавших в панике воинов и восстановить боевой порядок, но он так и не решился вновь встретиться с противником на открытом месте. (9) Не столько страшны были жертвы, сколько позор, но именно он чуть не привел к тяжкому поражению. Ужас охватил не только Рим, куда эта весть докатилась сильно преувеличенной, но также и лагерь под Вейями. (10) Когда там распространился слух, будто полководцы и войско перебиты, а победоносные капенец с фалиском и всей этрусской молодежью уже рядом, воинов едва удалось удержать от бегства. (11) А в Риме паника была еще больше: там все решили, что лагерь уже взят и враги уже движутся на Город злобной ордой. Люди сбегались к стенам; матроны, которых всеобщий страх выгнал из дому, молились в храмах; (12) они заклинали богов отвратить погибель от жилищ, капищ и стен римских, умоляя перенести этот ужас на Вейи и обещая возобновить священнодействия по обряду и уважать предзнаменования.

19. (1) Но уже снова были устроены Латинские игры, уже вода из Альбанского озера была выпущена на поля – и вот рок навис над Вейями40. (2) А полководцем, которому судьбой было предназначено разрушить этот город и спасти родину, стал Марк Фурий Камилл41. Объявленный диктатором, он назначил начальником конницы Публия Корнелия Сципиона.

(3) С переменой полководца все внезапно переменилось: у людей появились новые надежды, новое мужество; казалось, что у Города – новое счастье (4). Прежде всего Камилл по законам военного времени казнил всех, кто во время паники бежал от Вей, и добился того, что противник перестал быть самой страшной грозой для воина. Затем диктатор назначил на определенный день набор, а сам между тем отправился к Вейям для укрепления воинского духа. (5) Вернувшись в Рим, он набрал новое войско, причем никто не уклонялся от повинности. Собралась также и молодежь из чужих земель – от латинов и герников, предлагая помощь в этой войне. (6) Диктатор обратился к ним в сенате с благодарственными словами и, поскольку все уже было готово к походу, объявил, что, согласно сенатскому постановлению, после взятия Вей будут устроены Великие игры и освящен обновленный храм Матери Матуты42, который был в свое время основан царем Сервием Туллием.

(7) Когда диктатор с войском тронулся из города, его провожали даже не с упованием на успех, а с полной уверенностью в победе. Глубоко все обдумав и рассчитав, он первым делом завязал бой с фалисками и капенцами на непетской земле43. (8) Как это обычно случается, расчету сопутствовала удача: диктатор не только разгромил врага в сражении, но выгнал из его собственного лагеря и овладел громадной добычей. Большая ее часть была отдана квестору, воинам же досталось куда меньше. (9) Оттуда Камилл повел армию к Вейям и возвел там дополнительные укрепления. Между городской стеной и валом нередко вспыхивали случайные стычки с неприятелем – диктатор запретил их, распорядившись, чтобы никто не вступал в бой самовольно. Воины были брошены на осадные работы. (10) Самая тяжелая и изнурительная из них состояла в сооружении подземного хода44 во вражескую крепость. (11) Чтобы и работа не прерывалась, и люди не изнемогали от длительного пребывания под землей, Камилл разбил землекопов на шесть команд. Работа велась круглосуточно, в шесть смен, днем и ночью, и закончилась не прежде, чем путь в крепость был открыт.

20. (1) Диктатор видел, что победа уже у него в руках, и тут им овладело беспокойство: после взятия этого богатейшего города к римлянам попадет столько добычи, сколько не было во всех предыдущих войнах, вместе взятых, – (2) с одной стороны, он боялся вызвать озлобление воинов, если их часть добычи окажется скудной; с другой стороны, опасался навлечь ненависть патрициев, если раздача будет слишком щедрой. И Камилл послал сенату письмо: (3) благодаря милости бессмертных богов, собственному его разумению, а также стойкости воинов Вейи вот-вот окажутся во власти народа римского. Как следует распорядиться добычей?

(4) Мнения в сенате разделились. Одно предложение исходило от старика Публия Лициния, которого, как передают, его сын попросил высказаться первым45: пусть, мол, прямо объявят народу, что каждый, кто хочет участвовать в разделе добычи, может отправиться в вейский лагерь. (5) Другое мнение выразил Аппий Клавдий. Он заявил: эта неслыханная щедрость ни с чем не сообразна и не желательна. Если уж сенаторы считают, что нечестиво пополнять опустошенную войной казну богатством, захваченным у врага46, то пусть из него назначат жалованье воинам, дабы простой народ платил поменьше подати. (6) Тогда этот дар поровну достанется всем семействам и не попадет в жадные до грабежа руки праздных городских жителей, готовых утащить награду прямо из-под носа у тех, кто храбро сражался: ведь всегда выходит так, что последним к дележу успевает тот, кто вынес на своих плечах наибольшие труды и опасности.

(7) Лициний со своей стороны твердил, что это богатство всегда будет давать пищу для подозрений и ненависти, что оно послужит для плебеев источником обвинений, мятежей, а там и отмены установленных законов. (8) А потому лучше умиротворить этим подарком их души, пойти навстречу людям, измученным и разоренным многолетней податью, позволить им вкусить от плодов той войны, на которой они почти что состарились. Приятнее и радостнее будет каждому своими руками принести домой то, что он захватил у врага, чем получить пусть даже больше, но по чужому соизволению. (9) Ведь и сам диктатор опасается, что это вызовет зависть и злодеяния, за тем он и послал к сенату. Сенат же доверенное ему обязан передоверить народу. Да будет позволено каждому владеть тем, чем подарит его военная удача.

(10) Более безопасным сочли то предложение, которое увеличивало популярность сената. Итак, было объявлено, что все, кто жаждет добычи, могут отправиться в лагерь к диктатору.

21. (1) Огромное множество народа заполонило лагерь. Тогда, по свершении ауспиций, диктатор отдал воинам приказ к оружию, сам же выступил вперед и возгласил: (2) «Под твоим водительством, о Пифийский Аполлон, и по твоему мановению вы ступаю я для ниспровержения града Вейи, и даю обет пожертвовать тебе десятину добычи из него. (3) Молю и тебя, царица Юнона, что ныне обихоживаешь Вейи: последуй за нами, победителями, в наш город, который станет скоро и твоим. Там тебя примет храм, достойный твоего величия». (4) Такую молитву произнес диктатор. Пользуясь численным перевесом, он начал приступ со всех концов одновременно, чтобы враги не заметили опасности, грозившей со стороны подкопа. (5) Вейяне не знали, что даже их собственные прорицатели, даже чужеземные оракулы их предали, что богов уже зовут к дележу вейской добычи, а других богов выманили из собственного города обетами и теперь их ждет новое жилище во вражеских кумирнях. Не знали вейяне и того, что этот день станет для них последним. (6) Но менее всего могли они ожидать, что под стенами вырыт подземный ход и в крепость уже проникли враги. Вооружившись чем попало, горожане бросились к стенам. (7) Они недоумевали, что случилось: на римских укреплениях в течение стольких дней не было заметно никакого движения – и вдруг римляне, словно охваченные внезапным бешенством, ринулись на приступ.

(8) К этому моменту приурочивают обычно такую легенду: вейский царь приготовился к совершению жертвенного обряда, и гаруспик объявил, что победа даруется тому, кто разрубит внутренности именно этого животного. Услышав его слова из подкопа, римские воины вывели подземный ход наружу, похитили внутренности жертвенного животного и принесли их диктатору47. (9) Когда описываешь столь глубокую древность, то и правдоподобное принимаешь за правду: зачем подтверждать или опровергать то, чему место скорее на охочих до чудес театральных подмостках, чем в достоверной истории48.

(10) Тем временем некоторые опытные воины с оружием в руках вышли из подземного хода и оказались в храме Юноны, прямо посреди вейской крепости. Тут одни с тыла напали на врагов, стоявших по стенам, другие сбили засовы с ворот, третьи запалили крыши домов, поскольку женщины и рабы швыряли оттуда камни и черепицу. (11) Повсюду поднялся вопль, в котором разноголосье ужаса и угроз смешалось с плачем женщин и детей. (12) В мгновение ока со всех стен были сброшены вооруженные защитники, а ворота отворены, и в то время, как одни римляне толпой стали прорываться в город, другие начали карабкаться по оставленным горожанами стенам. Город наполнился римлянами, (13) бой шел повсюду. После ужасающей резни битва начала ослабевать. Тогда диктатор приказал глашатаям объявить, чтобы не трогали безоружных, что и положило конец кровопролитию.

(14) Горожане стали складывать оружие и сдаваться, а воины с разрешения диктатора бросились грабить. Говорят, что, когда Камилл своими глазами увидел, насколько эта громадная добыча превосходит ценностью все упования, он воздел руки к небу и молился, (15) чтобы не слишком дорогой ценой пришлось платить за все это ему и римскому народу – ведь то невероятное счастье, которое досталось сегодня ему самому и всем римлянам, может вызвать зависть у богов и людей. (16) Передают, что посреди своей молитвы он оступился и упал: несколькими годами позже, когда Камилл был осужден, а Рим взят и разграблен, многие вспомнили про этот случай и сочли его предзнаменованием. (17) А тогда день прошел в избиении врагов и ограблении богатейшего города.

22. (1) Назавтра диктатор продал в рабство свободных граждан. Государству достались только эти деньги, но и этим плебеи были недовольны. Даже за ту добычу, которую плебеи принесли с собой, они не были признательны командующему, негодуя, что тот передал сенату дело, которое имел право решить самолично; по их мнению, он хотел лишь найти прикрытие для своей скупости. (2) Не были они благодарны и сенату, но лишь семье Лициниев, из коих сын сделал доклад сенату, а отец внес там свое столь понравившееся народу предложение.

(3) Когда все земные богатства были из Вей унесены, римляне приступили к вывозу даров божественных и самих богов, но проявили здесь не святотатство, а благоговение. (4) Из всего войска были отобраны юноши, которым предстояло перенести в Рим царицу Юнону. Дочиста омывшись и облачившись в светлые одежды, они почтительно вступили в храм и сначала лишь набожно простирали к статуе руки – ведь раньше даже на это, согласно этрусскому обычаю, никто не посягал, кроме жреца из определенного семейства. (5) Но затем кто-то из римлян, то ли по божественному наитию, то ли из юношеского озорства, произнес: «Хочешь ли, о Юнона, идти в Рим?» Тут все остальные стали кричать, что богиня кивнула. (6) К этой легенде добавляют еще подробность, будто слышен был и голос, провещавший изволение. Во всяком случае известно, что статуя была снята со своего места с помощью простых приспособлений, а перевозить ее было так легко и удобно, будто она сама шла следом. Богиню доставили на Авентин, где ей отныне предстояло находиться всегда; (7) именно туда звали ее обеты римского диктатора49. Позднее тот же Камилл освятил там для нее храм.

(8) Так пали Вейи. Самый богатый город этрусского племени даже в собственной гибели обнаружил величие: ведь римляне осаждали его долгих десять лет и зим, в течение которых он нанес им поражений куда больше, чем от них претерпел, и даже когда в конце концов пал по воле рока, то был взят не силой, но хитростью.

23. (1) Пусть были получены благоприятные знамения, пророчества прорицателей и оракул Пифии, пусть римляне сделали все, что могло в таком деле зависеть от человеческого разумения, и избрали командующим Марка Фурия, величайшего из полководцев, – (2) все равно, когда до Рима донеслась весть о взятии Вей, ликованию не было предела. Столько лет длилась эта война! Столько было испытано поражений! (3) Не дожидаясь решения сената, римские матроны заполонили все храмы, вознося благодарения богам. Сенат распорядился провести четырехдневные молебствия – ни в одной предыдущей войне не назначались такие сроки. (4) Въезд диктатора также был обставлен торжественнее, чем когда-либо раньше: люди всех сословий высыпали его встречать, и триумф далеко превзошел все почести, обычные в такой день. (5) Самое сильное впечатление производил сам диктатор, въехавший в город на колеснице, запряженной белыми конями: он не походил не только на гражданина, но даже и на смертного. (6) Эти кони как бы приравнивали диктатора к Юпитеру и Солнцу50, что делало церемонию кощунственной. По этой-то причине триумф был скорее блестящим, нежели радостным51. (7) Тогда же Камилл наметил на Авентине место для храма царицы Юноны и освятил капище Матери Матуты. Закончив все торжественные и мирские дела, он сложил с себя диктаторство.

(8) Затем стали обсуждать вопрос о даре Аполлону. Когда Камилл напомнил, что обещал ему десятину от добычи, понтифики сочли, что следует освободить народ от этого священного обязательства: (9) невозможно было заставить его отдать свою добычу, чтобы часть из нее выделить для выполнения религиозного обета. (10) Наконец сговорились на том, что казалось самым легким: пусть каждый, кто хочет освободить себя и свое имущество от обязанности благочестия, сам оценит собственную добычу и отдаст государству десятую часть этой стоимости, (11) дабы на эти средства создать дар, достойный римского народа и соразмерный величию храма и могуществу бога. Упомянутый взнос также отвратил от Камилла души плебеев.

(12) Среди всех этих событий явились просить о мире послы от вольсков и эквов. И они получили его: пусть это было недостойно римлян, но государство, измученное столь долгой войной, нуждалось в отдыхе.

24. (1) На следующий год [395 г.] после взятия Вей избрали шестерых военных трибунов с консульской властью: двух Публиев Корнелиев (Косса и Сципиона), Марка Валерия Максима во второй раз, Цезона Фабия Амбуста во второй, Луция Фурия Медуллина в пятый, Квинта Сервилия в третий. Воевать с фалисками выпало по жребию Корнелиям, с Капенами – Валерию и Сервилию. (2) Они не осаждали города и не брали их приступом, но разорили поля и забрали в добычу все продовольствие, не оставив там ни одного плодоносящего дерева, ни одного колоса. (3) Это несчастье потрясло капенский народ, он запросил мира и получил его. Война с фалисками продолжалась.

(4) Между тем в Риме не затихали разнообразные распри, и для смягчения их было решено вывести колонию в землю вольсков. Туда записались три тысячи римских граждан, и выбранные для этого триумвиры нарезали каждому по три и семь двадцатых югера земли52. (5) Эта раздача вызвала лишь негодование, поскольку ее сочли подачкой, призванной отвлечь народ от надежд на большее: зачем усылать плебеев к вольскам, когда под боком великолепный город Вейи, земли которого плодороднее и обширнее римских? (6) К тому же плебеи явно предпочитали Риму Вейи из-за их удобного местоположения, роскошных площадей и зданий, как общественных, так и частных. (7) Именно тогда зародился замысел переселения в Вейи53, наделавший столько шума уже после взятия Рима галлами. (8) Предполагалось, что часть плебеев и часть сената переберутся туда, чтобы два города могли быть объединены в одно государство и населены римским народом.

(9) Против этого выступили лучшие граждане54, заявляя, что они готовы скорее умереть, но только здесь, на виду у народа римского; (10) ведь теперь даже и в одном городе вон сколько раздоров – что же будет при двух городах? Неужели кто-то предпочтет побежденную родину победившей, допустит, чтоб взятые Вейи принесли больше несчастья, чем невредимые? (11) Одним словом, пусть сограждане оставят их на родине, а сами могут отправляться в Вейи за градозиждителем Титом Сицинием (именно он внес это предложение от имени народных трибунов). Их же никакая сила не принудит покинуть бога Ромула, сына бога, отца-основателя града Рима.

25. (1) Все эти споры сопровождались недостойными перепалками: патриции привлекли на свою сторону часть военных трибунов; одно не давало плебеям распустить руки – (2) лишь только поднимался крик, грозивший перерасти в потасовку, старейшие сенаторы первыми бросались в гущу толпы, призывая на себя побои, раны и смерть. (3) Поскольку чернь не смела осквернять достоинство почтенных старцев, то и в прочих грубых поползновениях почтительность заступала дорогу гневу.

(4) Камилл же везде и всюду бесперечь выступал с такими речами: неудивительно, что государство сошло с ума, если оно, будучи связано обетом, считает любую заботу важнее заботы об исполнении религиозного долга. (5) Что уж тут говорить о сборе десятины, а вернее, милостыни, – ведь каждый выплачивает ее частным порядком, а народ в целом освобожден. (6) Но ему, Камиллу, совесть не позволяет умолчать, что десятина назначается только из добычи в виде движимого имущества. О городе же, о попавшей в руки римлян земле, никто и не обмолвится – а они ведь тоже включены в обет.

(7) Поскольку этот вопрос показался сенату спорным, обратились к жрецам. Понтифики, собравшись и побеседовав с Камиллом, сочли, что Аполлону была посвящена десятина от всего, что перед принесением обета принадлежало вейянам, а потом перешло римлянам. Таким образом, при оценке следовало учитывать и город с землей (8). Деньги достали из казны, и военным трибунам-консулярам было поручено закупить на них золото. Поскольку его не хватало, матроны, посовещавшись об этом, обещали отдать военным трибунам золото – и действительно передали в казну все свои украшения. (9) Это деяние вызвало у сената глубочайшую признательность. Передают, что именно благодаря той щедрости матронам было предоставлено право выезжать в четырехколесных повозках к священнодействиям и на игры, а в одноколках как по праздничным, так и по будним дням55. (10) Взвесив и сосчитав полученное от отдельных лиц золото, трибуны уплатили за него деньгами. Решено было отлить золотую чашу, которая и была послана в Дельфы как дар Аполлону.

(11) Только люди отвлеклись от дел благочестия, как народные трибуны возобновили смуту. Они науськивали толпу на всех знатных, но вперед других – на Камилла: (12) он, мол, обратил в ничто вейскую добычу поборами в казну и на священные нужды. На отсутствующих народные трибуны обрушивались с ожесточением, присутствующих же робели, особенно если те сами шли навстречу их ярости. (13) Поскольку было очевидно, что этой тяжбы не закончить в истекающем году, на следующий народными трибунами были переизбраны те же лица – авторы законопроекта56. А патриции настояли на том же в отношении противников этого закона. Таким образом, народные трибуны были в большинстве своем переизбраны.

26. (1) На выборах военных трибунов патриции, приложив все усилия, добились избрания Марка Фурия Камилла [394 г.]. Они притворялись, будто в рассуждении войны заботятся о полководце, а на самом деле им требовался противоборец трибунским щедротам. (2) Вместе с Камиллом57 военными трибунами с консульской властью были избраны Луций Фурий Медуллин в шестой раз, Цезон Эмилий, Луций Валерий Публикола, Спурий Постумий, Публий Корнелий58 во второй раз.

(3) В начале года, пока Марк Фурий не отбыл в землю фалисков, война с которыми была ему поручена, народные трибуны не давали делу хода. В конце концов из-за проволочек о нем вообще забыли, а Камилл, чьего прекословия трибуны больше всего опасались, стяжал себе славу в войне с фалисками. (4) Дело в том, что враги почли за благо удалиться под защиту стен, считая это самым безопасным, а он, грабя поля и сжигая селения, принудил их выйти из города. (5) Однако страх не дал им продвинуться далеко – почти в миле от города они разбили лагерь. Выбранное место казалось им надежным лишь на том основании, что подход к нему был затруднен обрывами, крутыми склонами, а дороги были труднодоступны. (6) Но Камилл, выбрав в проводники пленного, родом из этих мест, глубокой ночью снялся с лагеря и уже на рассвете появился значительно выше той точки, где был неприятель. (7) Римские триарии принялись возводить укрепления, а прочее войско стояло, готовое к бою. Когда враги попытались помешать строительству, полководец разбил их и обратил в бегство. Фалисков объял такой страх, что, захваченные повальным бегством, они бросились к городу мимо собственного лежащего вблизи лагеря. Многие были убиты и ранены, (8) прежде чем охваченное паникой войско ворвалось в ворота. Лагерь был взят, добыча же отдана квесторам, к сильному недовольству воинов. Однако, сломленные суровостью командования, они при всей ненависти к Камиллу восхищались его непреклонностью. (9) Затем, во время осады, горожане совершали вылазки против римских укреплений, и даже заставы иногда подвергались беспорядочным нападениям. Происходили мелкие стычки: так тянулось время, но ни одна из сторон не получала перевеса, а между тем у осажденных продовольствия и других запасов было приготовлено больше, чем у осаждающих. (10) Казалось, что здесь потребуются усилия, столь же длительные, как под Вейями, но вдруг судьба даровала римскому полководцу вместе со скорой победой и случай проявить свою доблесть, однако не на военном поприще, где она была общеизвестна, а в деле неожиданном.

27. (1) У фалисков велось, чтобы учителем и воспитателем у ребенка был один и тот же человек; кроме того, на попечении одного воспитателя обычно находилось по многу детей, что и посейчас принято в Греции59. Детей знатных граждан, как это часто бывает, учил некий человек, преуспевший в науках. (2) Так вот, он еще во дни мира взял за правило выводить детей для игр и упражнений за город. Не отступился он от своей привычки и во время войны, уводя их то ближе, то дальше от ворот, и однажды, когда представился случай, завлек детей играми и беседами дальше обычного, привел к вражеским постам, потом к римскому лагерю и, наконец, – в палатку Камилла. (3) Там он преступное свое деяние усугубил речью еще более преступной: что-де, передав во власть римлян этих детей, (4) чьи родители главенствуют в Фалериях, он тем самым и город отдал в их руки. (5) Услыхав такое, Камилл сказал: «Не похожи на тебя, злодей, ни народ, ни полководец, к которым ты явился со своим злодейским даром. (6) Той общности, которая устанавливается между людьми по договору, у нас с фалисками нет, но есть и пребудет та, что природой врождена всем. Война так же имеет законы, как и мир, а мы умеем воевать столь же справедливо, сколь и храбро. (7) Наше оружие направлено не против тех, чей возраст принято щадить даже при взятии городов, но против вооруженных мужей, которые в свое время сами напали на римский лагерь под Вейями без всякого повода или вызова с нашей стороны. (8) Насколько было в твоих силах, ты, пожалуй, превзошел их еще большим злодеянием, я же собираюсь победить по-римски: доблестью, осадой и оружием, как это было и с Вейями». (9) Потом он приказал раздеть этого человека, связать ему руки за спиной и передать детям для возвращения в Фалерии, да велел вручить им розги, чтобы они гнали ими предателя к городу.

(10) Первым делом на это удивительное зрелище сбежался смотреть весь народ; затем должностные лица созвали сенат, чтобы обсудить неслыханное происшествие. Оно настолько изменило направление умов, что все без исключения стали требовать мира. А давно ли они, обезумев от злобы и ненависти, предпочитали скорее погибнуть, как вейяне, чем, подобно капенцам, попросить о мире. (11) И на форуме, и в курии все прославляли честность римлян, справедливость полководца. Со всеобщего согласия в лагерь к Камиллу были отправлены послы; оттуда они с его разрешения поехали в Рим, чтобы известить сенат о сдаче Фалерии. (12) Передают, что, когда их ввели в сенат, они заявили следующее: «Отцы-сенаторы! Мы сдаемся вам, побежденные вами и вашим полководцем, но победа эта такого свойства, что не может вызвать ничьей зависти – ни божеской, ни человеческой. Мы думаем, что нам лучше будет жить под вашей властью, чем под сенью собственных законов, – а что может быть слаще для победителя, чем такая уверенность побежденного! (13) Исход этой войны являет роду человеческому два достойных подражания примера: вы благородство в войне предпочли верной победе, мы же добровольно уступили ее вам, потрясенные этим благородством. Мы покоряемся вам. (14) Можете присылать за оружием и заложниками. Город открыл ворота – берите его. Ни вам не придется разочароваться в нашей верности, ни нам в вашей власти». (15) Камиллу были принесены благодарности как от врагов, так и от сограждан; с фалисков взыскали деньги на годовое жалованье воинам, чтобы освободить римский народ от подати, и по заключении мира войско вернулось в Рим.

28. (1) Победив врагов справедливостью и великодушием, Камилл вернулся в город. Его встречали куда теплее, чем в тот раз, когда он ехал по улицам в колеснице триумфатора, запряженной белыми лошадьми. Одного его скромного молчания было достаточно, чтобы сенат без промедлений освободил его от невыполненного обета.

(2) А золотую чашу в дар Аполлону повезли Луций Валерий, Луций Сергий и Авл Манлий, отправленные послами в Дельфы. Недалеко от Сицилийского пролива их военный корабль был перехвачен липарскими пиратами и уведен на Липары60. Тамошняя община обыкновенно делила добычу между всеми, считая плоды разбоя как бы государственным достоянием. (3) Но случилось так, что в этом году высшую должность у них занимал некто Тимасифей, муж, более похожий на римлянина, чем на своих соотечественников. (4) Он не только сам исполнился почтения к посольскому достоинству, к священному дару, к тому богу, которому дар был послан, и к той причине, что побудила дар послать, но и сумел внушить благоговение черни, которая всегда такова, каков правящий ею. Он предложил послам гостеприимство от имени государства, затем отправил их в Дельфы, дав еще и кораблей в охрану, а оттуда невредимыми вернул в самый Рим. (5) Сенат заключил с ним договор гостеприимства61 и послал ему подарки от казны.

В течение этого года продолжалась война с эквами, шедшая с переменным успехом, так что и в самом войске, и в Риме не могли поначалу решить, победили они или побеждены. У римлян там командовали военные трибуны Гай Эмилий и Спурий Постумий. (6) На первых порах они вели войну вместе, но затем, когда неприятель в открытом бою был разбит, решили, что Эмилий станет на стоянку в Верругине, а Постумий начнет опустошать окрестность. (7) Последнему сопутствовал успех, и потому его войско двигалось без всякой осторожности, не соблюдая строя. Тут-то на них и напали эквы. Римляне были застигнуты врасплох и разбежались по близлежащим холмам. Оттуда паника перекинулась на другую половину войска, стоявшую в Верругине. (8) Когда воины Постумия собрались в безопасном месте, тот принялся на сходке упрекать их в трусости, говоря, что они обратились в бегство от противника пугливого и робкого. В ответ все как один стали кричать, что укоры заслуженны, что они каются в допущенном проступке, но готовы загладить его; недолго врагам радоваться! (9) Требуя, чтоб их немедленно вели на неприятельский лагерь (он был виден внизу, на равнине), воины клялись, что если не захватят его до наступления ночи, то согласны на любую кару. (10) Похвалив их, Постумий велел всем отдохнуть, чтобы к четвертой страже62 быть готовыми.

Враги опасались, что римляне ночью убегут с холма – поэтому, чтобы отрезать дорогу на Верругину, они двинулись вперед, и битва завязалась еще до рассвета. Впрочем, всю ночь сияла луна, так что видно все было не хуже, чем днем. (11) Шум боя достиг Верругины, и, поскольку там решили, что взят римский лагерь, всех охватила паника. Тщетно Эмилий удерживал и умолял воинов – они в беспорядке бежали в Тускул. (12) Оттуда в Рим докатилась весть, будто Постумий с войском погибли.

А Постумий между тем дожидался, пока вместе с темнотой исчезнет угроза попасть в засаду, которая нередко подстерегает войско, увлеченное преследованием. Объезжая верхом боевые порядки, он напоминал воинам об их клятвах и вселил в них такой пыл, что эквы не выдержали римского натиска. (13) Началось избиение бегущих. На погибель врагам римлянами владел скорее гнев, чем доблесть. Не успел гонец из Тускула прибыть с ужасной вестью, не успела эта весть поднять в государстве ложную тревогу, как за ней последовало торжествующее донесение от Постумия: победа досталась римскому народу, войско эквов уничтожено.

29. (1) Поскольку требования народных трибунов не достигли еще цели, плебеи прилагали усилия, чтобы трибунами остались те люди, которые вносили законопроект63, а сенаторы стремились избрать тех, кто его отвергал. Но на своих комициях64 плебеи одержали верх. (2) Сенаторы же отомстили за это поражение, утвердив указ о назначении консулов: эта должность была ненавистна простым людям. Итак, после пятнадцатилетнего перерыва консулами были избраны Луций Лукреций Флав и Сервий Сульпиций Камерин [393 г.].

(3) В начале года народные трибуны, уверившись в том, что никто из них не выступит против закона, стали настаивать на нем с еще большей энергией. По той же причине против закона выступили консулы. Все граждане были заняты одним только этим делом, и тут вдруг эквы захватили Вителлию, римскую колонию в их земле. (4) Так как город был взят ночью, в результате измены, то большая часть поселенцев, бежав через задние ворота, целыми и невредимыми добрались до Рима. (5) Вести эту войну по жребию досталось консулу Луцию Лукрецию. Он выступил с войском, разбил врага в открытом бою и победителем вернулся в Рим, к схваткам куда более жарким.

(6) Были вызваны в суд народные трибуны последних двух лет – Авл Вергиний и Квинт Помпоний65, защита которых, по мнению патрициев, была для сената делом чести. Никто не вменял трибунам в вину ни уголовного преступления, ни служебного упущения – они обвинялись лишь в том, что в угоду сенату опротестовывали трибунские законопроекты. (7) И все же ярость простого люда оказалась сильнее благодарности сената. Ни в чем не повинных людей приговорили каждого к уплате десяти тысяч тяжелых ассов, подав тем самым дурной пример на будущее. Сенаторы были уязвлены. (8) Камилл прямо обвинял плебеев в преступлении: вот они уже пошли против своих, вот облыжно засудили трибунов, не понимая того, что сами же этим уничтожили право трибунского вмешательства. А уничтожение такого права подрывает и трибунскую власть. (9) Ибо заблуждаются плебеи, если они питают надежду, что сенаторы будут вечно сносить разнузданное своеволие трибунов. Если с трибунской властью не удастся справиться при помощи тех же трибунов, то сенаторы найдут другое средство. (10) И на консулов обрушился Камилл, зачем они смолчали, зачем стерпели – ведь эти трибуны положились на авторитет сената и оказались обмануты в своем доверии к государству. Он собирал сходки, говорил это там во всеуслышание, и ненависть к нему толпы возрастала день ото дня.

30. (1) Но Камилл непрестанно возмущал сенаторов против предложенного закона: пусть они помнят, за что им предстоит бороться на форуме в день голосования – за жертвенники и очаги, за храмы богов и землю, на которой родились! (2) Что до него самого (если только позволительно вспоминать о своей славе, когда отечество в опасности), то ему лишь к чести послужило бы, если бы завоеванный им город был полон людьми, если бы сам он каждый день вкушал хвалу в городе, воплощающем его славу, если бы постоянно у него перед глазами был город, изображение которого несли во время его триумфа66, если бы все ступали по камням, хранящим память о его подвигах. (3) Но нечестиво переселяться в заброшенный, покинутый бессмертными богами город! Нельзя, чтобы римский народ жил на полоненной земле, сменив победившую родину на побежденную.

(4) Воодушевленные призывами своего вождя, сенаторы – и старые, и молодые – в день голосования все плечом к плечу явились на форум. Разойдясь по своим трибам, они со слезами на глазах умоляли сограждан, брали их за руки, (5) заклинали не покидать отечества, за которое храбро и победоносно ратоборствовали и они сами, и их пращуры. Они указывали на Капитолий, на храм Весты, на прочие окрестные святыни: (6) да не станет народ римский изгнанником, да не уйдет с родной земли, от своих богов-пенатов во вражий город, да не переведет туда государство, дабы не пришлось пожалеть о взятии Вей опустевшему Риму!

(7) Поскольку патриции добивались своего не силой, но мольбами, перемежая их частыми упоминаниями богов, большая часть народа прониклась религиозным чувством. Закон был отклонен большинством в одну трибу. (8) Эта победа вселила в сенаторов такую радость, что на следующий день сенат по докладу консулов принял решение о разделе вейской земли между плебеями67. Давали по семь югеров, но в расчет принимались не только отцы семейств, а и все свободные домочадцы, дабы, одушевленные этой надеждой, плебеи плодились и множились.

31. (1) Умиротворенный этим даром, простой люд не стал противодействовать проведению консульских выборов. (2) Консулами были избраны Луций Валерий Потит и Марк Манлий, впоследствии нареченный Капитолийским68 [392 г.]. Они устроили Великие игры, обещанные диктатором Марком Фурием во время войны с Вейями. (3) В том же году был освящен храм царицы Юноны, обетованный тем же диктатором во время той же войны, и передают, что освящение прошло с большим блеском благодаря великим стараниям матрон.

(4) Война с эквами в Альгидских горах не заслуживает особого упоминания, поскольку враги бежали, даже не успев скрестить с нами оружие. Валерию за упорство в истреблении бегущего противника был дан триумф, а Манлию – право вступить в город с овацией69. (5) В том же году началась новая война – с вольсинийцами. Отправить туда войско не было возможности, ибо вследствие чрезвычайной засухи и жары в римской земле разразился голод и мор. Оттого вольсинийцы исполнились самоуверенности и безнаказанно совершили набег на римские поля, присоединив к себе еще и саппинатов70. (6) Тогда обоим народам была объявлена война.

Скончался цензор Гай Юлий, на его место был назначен Марк Корнелий. Впоследствии данное назначение было признано сомнительным, ибо в это пятилетие Рим пал; (7) и потом никогда больше не выбирали нового цензора на место умершего71. Когда заболели и оба консула, было решено возобновить ауспиции посредством междуцарствия. (8) Итак, консулы по указанию сената сложили с себя полномочия, а интеррексом был избран Марк Фурий Камилл. Следующим интеррексом он назначил Публия Корнелия Сципиона, а тот, в свою очередь – Луция Валерия Потита. (9) Последний же выбрал шестерых военных трибунов с консульской властью, чтобы в случае болезни кого-нибудь из них государство не осталось без должностных лиц.

32. (1) На квинктильские календы72 в должность вступили Луций Лукреций, Сервий Сульпиций, Марк Эмилий, Луций Фурий Медуллин в седьмой раз, Агриппа Фурий, Гай Эмилий во второй раз [391 г.]. (2) Из них Лукрецию и Гаю Эмилию выпало воевать с вольсинийцами, а Агриппе Фурию и Сульпицию – с саппинатами. (3) Война с вольсинийцами случилась раньше и была значительной, если судить по численности неприятеля, но с военной точки зрения не очень трудной. Восемь тысяч воинов сложили оружие и сдались после того, как их окружила конница. (4) Известие об этой войне привело к тому, что саппинаты даже не отважились на битву, но, вооружившись, вверили себя защите стен. Римляне, ни с чьей стороны не встречая сопротивления, повсеместно вывезли добычу и из земли саппинатов, и из вольсинийской земли. (5) Наконец изнемогшие от войны вольсинийцы запросили о двадцатилетнем перемирии и получили его на том условии, что вернут римскому народу награбленное и заплатят войску жалованье за текущий год.

(6) Тогда же некий Марк Цедиций, родом из плебеев, объявил трибунам, будто он слышал в ночной тиши голос, громче человеческого, и будто этот голос велел ему сообщить должностным лицам, что грядут галлы. Случилось это якобы на Новой улице, там теперь часовня73, повыше храма Весты. (7). Но знамением пренебрегли, во-первых, как нередко бывает, из-за низкого происхождения рассказчика, а во-вторых, из-за того, что племя это представлялось далеким и потому неведомым. Однако над Римом тяготел рок: не только предупреждением богов пренебрегли, но даже Марка Фурия, единственного смертного, который мог отвратить беду, удалили из города. (8) Народный трибун Луций Апулей вызвал его в суд из-за вейской добычи74, и как раз в это время он потерял юного сына. Пригласив домой своих земляков и клиентов75, в большинстве своем плебеев, Камилл стал расспрашивать об их настроениях, и они ответили, что вскладчину готовы внести любую сумму, к какой бы его ни приговорили, (9) но освободить его от суда они не могут. И тогда он удалился в изгнание, моля бессмертных богов, чтобы неблагодарный город, которым он был безвинно обижен, как можно скорее пожалел о нем. Камилл был заочно приговорен к уплате пятнадцати тысяч тяжелых ассов76.

33. (1) Вот как был изгнан единственный гражданин, который, случись он на месте, один был бы способен спасти Рим от падения, если только можно наверняка утверждать что-либо относительно человеческих дел. А между тем роковые для Города события приближались: явились послы от клузийцев, прося помощи против галлов.

(2) Говорят, что это племя перешло Альпы, привлеченное сладостью здешних плодов, но более всего – вина, удовольствия им неизвестного. Они заняли земли, которые раньше возделывали этруски. (3) Якобы клузиец Аррунт привез вино в Галлию именно для того, чтобы приманить это племя, – он, мол, гневался на Лукумона77, чьим опекуном он раньше был, за то, что тот соблазнил его жену, а поскольку сей юноша обладал большой властью, то невозможно было наказать его иначе, как прибегнув к чужеземной силе. (4) Дескать, этот Аррунт и перевел врагов через Альпы и стал виновником осады Клузия78.

Я, пожалуй, не стал бы отрицать, что на Клузий галлов навел Аррунт или кто другой из клузийцев. (5) Но совершенно ясно и то, что осаждавшие Клузий не были первыми, кто перешел через Альпы. Ведь галлы перевалили в Италию за двести лет до осады Клузия и взятия Рима79; (6) воинства же галльские сражались сперва не с этими этрусками; но еще много прежде они нередко сталкивались с теми из них, что жили между Апеннинами и Альпами. (7) Еще до возникновения римской державы власть этрусков широко распространилась и на суше и на море. Доказательством того, сколь велико было их могущество, служат названия верхнего и нижнего морей, которыми, подобно острову, окружена Италия; одно из них италийские племена зовут Тускским, по общему именованию этого народа, а другое Адриатическим – от Адрии, колонии тусков. (8) Греки называют эти моря Тирренским и Адриатическим80. (9) Туски заселили земли от одного моря до другого, сначала основав двенадцать городов81 по сю сторону Апеннин, на нижнем море, а потом выведя на другую колонии по числу городов. (10) Эти колонии заняли всю землю за Падом82 вплоть до Альп, кроме уголка венетов, живущих вдоль излучины моря83. (11) Несомненно, они же положили начало альпийским племенам, в первую очередь ретам. Правда, самые места, где обитают реты, сделали их свирепыми и не сохранили в них ничего из прежнего, разве что язык, да и тот испорченный84.

34. (1) Вот что мы узнали о переходе галлов в Италию85: когда в Риме царствовал Тарквиний Древний, высшая власть у кельтов, занимающих треть Галлии86, принадлежала битуригам, они давали кельтскому миру царя. (2) В доблестное правление Амбигата и сам он, и государство разбогатели, а Галлия стала так изобильна и плодами, и людьми, что невозможно оказалось ею управлять. (3) Поскольку население стремительно увеличивалось, Амбигат решил избавить свое царство от избытка людей87. Белловезу и Сеговезу, сыновьям своей сестры, он решил назначить для обживания те места, на какие боги укажут в гаданиях. (4) Они могли взять с собой столько людей, сколько хотели, дабы ни одно племя не было в состоянии помешать переселенцам. Тогда Сеговезу достались лесистые Герцинские горы88, а Белловезу, к огромной его радости, боги указали путь в Италию. (5) Он повел за собой всех, кому не хватало места среди своего народа, выбрав таких людей из битуригов, арвернов, сенонов, эдуев, амбарров, карнутов и аулерков89. Тронувшись в путь с огромными силами пехоты и конницы, он пришел в земли трикастинов90. (6) Впереди вздымались Альпы. Мне ничуть не удивительно, что преодолеть их показалось ему невозможным: ведь если справедливы исторические предания, никому до тех пор не удавалось перейти через них, разве что мы поверим сказкам про Геркулеса91. (7) Горы стенами высились со всех сторон. Потрясенные вышиной уходящих в небо хребтов, галлы принялись искать, как бы им перебраться через них в лежащий по ту сторону мир. Задержало их еще и суеверие: они узнали, что некие пришельцы, искавшие себе земель, подверглись нападению племени саллювиев92. (8) То были массилийцы, приплывшие кораблями из Фокеи93. Считая это предзнаменованием своей судьбы, галлы помогли им закрепиться в том месте, где они обосновались, как только высадились на сушу; и саллювии это стерпели. (9) Сами же они перешли Альпы по Тавринскому ущелью и долине Дурии94 и разбили тусков в сражении при реке Тицине. Узнав, что выбранное ими для поселения место называется Инсубрское поле, они сочли это благим предзнаменованием, поскольку инсубрами именуется одна из ветвей племени эдуев. Они основали там город Медиолан95.

35. (1) Затем новая орда, ценоманы, под водительством Этитовия, идя по следам первых галлов, перешла Альпы по тому же ущелью. Но им уже помогал Белловез. Они заняли те земли, где теперь находятся города Бриксия и Верона96. (2) После них осели либуи и саллювии, поселившись вдоль реки Тицина, рядом с древним племенем левых лигурийцев97. Вслед за тем по Пеннинскому перевалу пришли бои и лингоны, но, поскольку все пространство между Падом и Альпами было уже занято, они переправились на плотах через Пад, выгнали не только этрусков, но и умбров с их земли, однако Апеннины переходить не стали. (3) И наконец, сеноны, переселившиеся последними, заняли все от реки Утента вплоть до Эзиса. Я уверен, что именно это племя напало потом на Клузий и Рим98, неясно только, в одиночку или же при поддержке всех народов Цизальпинской Галлии99.

(4) Клузийцы боялись надвигавшейся войны: им было известно, сколь многочисленны галлы, сколь неслыханно велики ростом, как вооружены; они были наслышаны, сколь часто этрусские легионы бежали пред их лицом как по сю, так и по ту сторону Пада. И вот клузийцы отрядили послов в Рим. Они просили сенат о помощи, хотя с римлянами их не связывал никакой договор, ни о союзе, ни о дружбе. Единственным основанием могло служить то, что они в свое время не выступили против римского народа на защиту вейян, своих единоплеменников100. (5) В помощи было отказано, но к галлам отправили посольство – трех сыновей Марка Фабия Амбуста, чтобы они именем сената и народа римского потребовали не нападать на их друзей и союзников, которые вдобавок не причинили галлам никакой обиды; (6) если потребуется, римляне-де вынуждены будут защищать клузийцев с оружием в руках; однако предпочтительнее, если возможно, вовсе отказаться от войны и познакомиться с галлами, этим новым народом, в мирной тиши, а не в грохоте битвы.

36. (1) Это посольство было бы мирным, не будь сами послы буйными и похожими скорее на галлов, чем на римлян. Когда они изложили все, что им было поручено, на совете галлов, те ответили: (2) хоть они и слышат имя римлян впервые, но верят, что это храбрые мужи, раз именно к ним бросились за помощью клузийцы, оказавшись в беде. (3) Они, галлы, предпочитают искать союзников во время переговоров, а не боев, и не отвергают предложенного послами мира, но только при одном условии: клузийцы должны уступить нуждающимся в земле галлам часть своих пашен, поскольку все равно имеют их больше, чем могут обработать. Иначе они на мир не согласятся. (4) Пусть им немедленно, в присутствии римлян дадут ответ, и если в их требовании о земле будет отказано, то они в присутствии тех же римлян пойдут в бой, дабы послы могли дома рассказать, насколько галлы превосходят доблестью прочих смертных.

(5) Когда римляне спросили, по какому праву галлы требуют землю у ее хозяев, угрожая оружием, и что у них за дела в Этрурии, те высокомерно заявили, что право их – в оружии и что нет запретов для храбрых мужей. Обе стороны вспылили, все схватились за мечи, и завязалось сражение. (6) А над Римом уже нависал рок, ибо послы, в нарушение права народов, также взялись за оружие. И это не могло пройти незамеченным, коль скоро трое знатнейших и храбрейших римских юношей сражались впереди этрусских знамен – доблесть сих чужеземцев бросалась в глаза. (7) И в довершение всего Квинт Фабий, выехав на коне из строя, убил галльского вождя, неистово рвавшегося к этрусским знаменам. Он насквозь пробил ему бок копьем, а когда начал снимать доспехи, галлы узнали его, и по всем рядам разнеслось, что это римский посол.

(8) Клузийцы были тотчас забыты; посылая угрозы римлянам, галлы затрубили отбой. Среди них нашлись такие, кто предлагал немедленно идти на Рим, но верх одержали старейшины. Они решили сперва отрядить послов с жалобой на обиду и потребовать выдачи Фабиев за осквернение права народов. (9) Когда галльские послы передали то, что им было поручено, сенат не одобрил поступка Фабиев и счел требование варваров законным. Но поскольку речь шла о мужах столь знатных, то угодничество преградило путь долгу и решение не было принято. (10) Итак, сенат передал это дело народному собранию, чтобы снять с себя ответственность за возможные поражения в войне с галлами. А там настолько возобладало лицеприятие и подкуп, что те, кого собирались наказать, были избраны военными трибунами с консульскими полномочиями на следующий год. (11) После этого недостойного деяния галлы ожесточились и, открыто угрожая войной, вернулись к своим. (12) Военными же трибунами, кроме трех Фабиев, были избраны Квинт Сульпиций Лонг, Квинт Сервилий в четвертый раз, Публий Корнелий Малугинский [390 г.].

37. (1) Вот до какой степени ослепляет людей судьба, когда она не хочет, чтобы противились ее всесокрушающей силе! Уже надвигалась громада беды, уже от Океана, от самого края мира101 приближался с войною невиданный и неслыханный враг – (2) а государство не учредило никаких особых полномочий и не обратилось ни к кому за помощью, в то время как даже в войне с фиденянами, с вейянами и прочими окрестными народами оно принимало крайние меры, да и диктатора назначало множество раз. (3) Во главе всех приготовлений стояли те самые трибуны, из-за дерзости которых и началась война; они проводили набор ничуть не более тщательно, чем для обычной войны102, еще даже умаляя ходившие о ней слухи.

(4) А галлы, узнав, что осквернители общечеловеческих законов избраны на высшую должность, а посольство их подверглось оскорблениям, вскипели гневом, коего народ сей не умеет обуздывать. Немедля подняли они знамена и спешным маршем выступили в путь. (5) При виде их стремительно проходящих полчищ жители городов в страхе бросались к оружию, а поселяне разбегались. Однако они громким криком возвещали, что идут на Рим. Двигавшиеся колонны занимали огромное пространство; массы людей и лошадей растянулись и в длину, и в ширину. (6) Впереди врагов неслась молва о них, за ней спешили вестники от клузийцев, а потом и от других народов поочередно – и все же наибольший страх вызвала в Риме стремительность неприятеля: (7) вышедшее ему навстречу наспех собранное войско, как ни торопилось, встретило его всего в одиннадцати милях от города, там, где река Аллия, по глубокой ложбине сбегая с Крустумерийских гор, впадает в Тибр несколько ниже дороги103. (8) Не только впереди, но и вокруг все уже было полно врагов. Галлы и вообще по своей природе склонны производить бессмысленный шум, а тогда весь воздух был наполнен леденящими душу звуками: это варвары издавали дикие крики и горланили свирепые песни104.

38. (1) Тут военные трибуны, не выбрав заранее места для лагеря, не соорудив загодя вал на случай отступления, выстроили боевой порядок. Не позаботились они не только о земных, но и о божественных делах, пренебрегши ауспициями и жертвоприношениями. Римский строй был растянут в обе стороны, чтобы полчища врагов не могли зайти с тыла, (2) однако все равно уступал по длине неприятельскому – между тем в середине этот растянутый строй оказался слабым и едва смыкался. Резерв решили поставить на правом крыле, где была маленькая возвышенность; именно она послужила впоследствии как источником паники и бегства, так и единственным спасением для беглецов. (3) Галльский вождь Бренн105, при малочисленности неприятеля, весьма опасался какой-то хитрости, и вот он решил, будто этот холм занят для того, чтобы ударить резервом во фланг и тыл галлов, когда те столкнутся с легионами лицом к лицу. Тогда он развернул строй против резервов в твердой уверенности, что, если он выбьет их с холма, (4) победу на ровном поле при таком численном перевесе будет одержать легко. Вот до какой степени не только судьба, но и рассудительность была на стороне варваров!

(5) А в противоположном стане ни вожди, ни воины не напоминали римлян. Во всех душах царил лишь страх и мысль о бегстве; помрачение умов было таково, что, несмотря на препятствие в виде Тибра, подавляющее большинство бросилось в Вейи, чужой город, вместо того, чтобы бежать прямым путем в Рим, к женам и детям. (6) Лишь резервы еще недолгое время находились под защитой возвышенности, остальное же войско, как только передние сбоку, а задние с тыла услышали крики, враз обратилось в бегство от неведомого врага еще раньше, чем его увидело. Римляне бежали, не только не пытаясь померяться силами с неприятелем, не только не сразившись с ним и не получив ни одной царапины, но даже и не ответив на его клич. (7) Никто не погиб в сражении, все убитые были поражены в спину, когда началась давка, а толчея затрудняла бегство. (8) Страшная резня произошла на берегу Тибра, куда, побросав оружие, бежало целиком все левое крыло. Многих не умевших плавать или ослабевших под тяжестью доспехов и одежды поглотила пучина. (9) Тем не менее огромное большинство без затруднений добралось до Вей, откуда они не послали в Рим не только подмоги, но даже вести о поражении. (10) С правого крыла, стоявшего далеко от реки, под горой, все кинулись в Город, где укрылись в Крепости, даже не заперев городских ворот106.

39. (1) Галлы онемели от этого чуда. Повергнутые в страх своей собственной молниеносной победой, они сперва застыли, не понимая, что произошло. Потом начали подозревать засаду. Затем принялись собирать доспехи убитых и по своему обычаю нагромождать их оружие в кучи. (2) И лишь тогда, не видя никаких признаков неприятеля, они тронулись в путь и незадолго до захода солнца подошли к Риму. Когда высланные вперед всадники донесли, что ворота не заперты, перед ними не выставлены заставы, а на стенах не видно караулов, это диво поразило галлов, как и первое. (3) Опасаясь ночи и не зная расположения Города, они заночевали между Римом и Аниеном107 и разослали лазутчиков вокруг стен и ворот, чтобы разузнать, что намерены делать враги в своем бедственном положении.

(4) Поскольку большая часть войска бежала в Вейи и лишь немногие в Рим, горожане решили, что почти никому не удалось спастись. Весь Город наполнился причитаниями и по мертвым и по живым. (5) Но, когда стало известно о приближении неприятеля, личное горе каждого отступило перед лицом всеобщего ужаса. Вскоре стали слышны завывания и нестройные песни варваров, шайками рыщущих вокруг стен. (6) Время до утра тянулось в страхе, так как в любой момент ожидалось нападение на Город. Зачем они явились, как не для того, чтобы напасть? Не будь у них этого намерения, они остались бы на Аллии. (7) Потом, перед заходом солнца, когда светлого времени осталось уже немного, решили, что нападение произойдет вечером; позже стали думать, что оно для пущего страха отложено на ночь. К утру римляне окончательно обессилели. (8) И тут после долгих часов страха разразилась и сама беда: вражеские силы стали в воротах.

И тем не менее ни той ночью, ни на следующий день люди уже не напоминали тех трусов, что бежали при Аллии. (9) Не было никакой надежды защитить Город оставшимися столь малыми силами, и потому римляне решили, что способные сражаться юноши, а также самые крепкие из сенаторов должны вместе с женами и детьми удалиться в Крепость и на Капитолий, (10) свезти туда оружие, продовольствие и оттуда, с укрепленного места, защищать богов, граждан и имя римское. (11) Фламину108 и жрицам-весталкам поручили унести как можно дальше от резни и пожара общественные святыни, чтобы о почитании богов было забыто не раньше, чем сгинет последний из почитателей. (12) Если грозящее Городу разрушение переживут Крепость и Капитолий, обитель богов, если уцелеет боеспособная молодежь и сенат, средоточие государственной мудрости, то можно будет легко пожертвовать толпой стариков, оставляемых в Городе на верную смерть. (13) А чтобы чернь снесла это спокойнее, старики – триумфаторы и бывшие консулы – открыто заявляли, что готовы умереть вместе с ними: лишние люди, не способные носить оружие и защищать отечество, не должны обременять собою воюющих, которые и так будут во всем терпеть нужду.

40. (1) Вот какие речи раздавались среди старцев, которые сами обрекали себя на смерть. Потом напутствия были обращены к колонне юношей, которую они провожали до Крепости и Капитолия. Они вверяли Город их молодой доблести. А ведь какая бы судьба ни была ему уготована, в прошлом он на протяжении трехсот шестидесяти лет109 всегда выходил победителем из всех войн. (2) Для тех, кто уходил, была ужасна мысль, что они уносят с собой последнюю надежду и заступу остающихся, они не смели даже взглянуть на людей, решивших погибнуть вместе с захваченным городом. (3) Но вот когда поднялся женский плач, когда матроны стали в беспамятстве метаться, бросаясь то к одному, то к другому, вопрошая мужей и сыновей, на какую судьбу те их обрекают, тут уж человеческое горе дошло до последнего предела. (4) Все же большая часть женщин последовала за своими близкими в Крепость. Никто не звал их, но никто им и не препятствовал: если бы непригодных к войне было меньше, это давало бы выгоду осажденным, но было бы уж слишком бесчеловечно. (5) Остальная масса людей, в большинстве своем плебеи, которым не хватило бы ни места на столь маленьком холме, ни продовольствия, высыпала из Города и плотной толпой, наподобие колонны, устремилась на Яникул. (6) Оттуда часть рассеялась по деревням, а часть бросилась в соседние города. Не было у них ни предводителя, ни согласованности в действиях, но каждый искал спасения как мог и руководствовался собственными интересами, махнув уже рукой на общие.

(7) А в это время фламин Квирина и девы-весталки, забыв о собственном имуществе, совещались, какие из священных предметов следует унести с собой, а какие оставить, ибо не было сил унести все. (8) Раздумывая, где найти самое надежное укрытие, они сочли наилучшим заложить их в бочки110 и закопать в часовне поблизости от жилища фламина Квирина, там, где теперь священный обычай запрещает плевать. Остальной груз они разделили между собой и понесли через Свайный мост по дороге, ведущей на Яникул. Из Города тянулась вереница людей, непригодных к военной службе. (9) В толпе других увозил на телеге жену с детьми и некий римский плебей Луций Альбин. На середине моста он заметил весталок. (10) Даже в таких обстоятельствах не было забыто различие божественного и земного: считая святотатством, чтобы государственные жрицы шли пешком и несли на руках святыни римского народа, в то время как его семья на глазах у всех едет в повозке, Альбин приказал жене и детям сойти, разместил на телеге весталок со святынями и доставил их в Цере, куда жрицы держали путь.

41. (1) Между тем в Риме были закончены все приготовления к обороне Крепости, какие могли быть предприняты в подобных обстоятельствах. После этого все старцы разошлись по домам и стали ждать прихода неприятеля, душою приготовившись к смерти. (2) Те из них, кто некогда занимал курульные должности, желали умереть, украшенные знаками отличия своей прежней счастливой судьбы, почестей и доблесчи. Они воссели в своих домах на креслах из слоновой кости111, облачившись в те священные одежды, в коих вели колесницы112 с изображениями богов или справляли триумфы. (3) Некоторые передают, будто они решили принести себя в жертву за отечество и римских квиритов и будто сам великий понтифик Марк Фабий произнес над ними посвятительное заклинание113.

(4) За ночь воинственность галлов несколько приутихла. Кроме того, им не пришлось сражаться, не пришлось опасаться поражения в битве, не пришлось брать Город приступом или вообще силой – поэтому на следующий день они вступили в Рим без злобы и рвения. Через открытые Коллинские ворота они добрались до форума, обводя глазами храмы богов и Крепость, которая одна имела вид изготовившейся к отпору. (5) На тот случай, если из Крепости или Капитолия совершат вылазку против разбредшихся воинов, галлы оставили небольшую охрану, а сами кинулись за добычей по безлюдным улицам. Одни толпой вламывались в близлежащие дома, другие стремились в те, что подальше, как будто именно там и собрана в неприкосновенности вся добыча. (6) Но потом, испуганные странным безлюдьем, опасаясь, как бы враги не задумали какого подвоха против тех, кто блуждает поодиночке, галлы начали собираться группами и возвращаться на форум и в кварталы по соседству. (7) Дома плебеев там были заперты, а знатных – стояли открытыми, и тем не менее они входили в них чуть ли не с большей опаской, чем в закрытые. (8) С благоговением взирали галлы на тех мужей, что восседали на пороге своих домов114: кроме украшений и одежд, более торжественных, чем бывает у смертных, эти люди походили на богов еще и той величественной строгостью, которая отражалась на их лицах. (9) Варвары дивились на них, как на статуи. Рассказывают, что в этот момент один из стариков, Марк Папирий, ударил жезлом из слоновой кости того галла, который вздумал погладить его по бороде (а тогда все носили бороды). Тот пришел в бешенство, и Папирий был убит первым. Другие старики также погибли в своих креслах. (10) После их убийства не щадили уже никого из смертных, дома же грабили, а после поджигали.

42. (1) Впрочем, в первый день пожары распространились менее, чем это обычно бывает в захваченном городе. Быть может, не все галлы так уж стремились уничтожить город. А может быть, их вожди преследовали сразу две цели: (2) с одной стороны, принудить засевших на Капитолии сдаться, используя их привязанность к родным домам и устроив для острастки два-три пожара, а с другой стороны, сохранить нетронутыми часть кварталов, чтобы впоследствии, угрожая сжечь и их, сделать противника более покладистым. (3) Римляне из Крепости видели, что город полон врагов, видели, как они рыщут по улицам, как бедствие пожирает квартал за кварталом, но не могли не только воспринимать происходящее разумом, но даже и вполне владеть своим зрением и слухом. (4) Откуда бы ни доносились крики врагов, вопли женщин и детей, рев пламени и грохот обрушивающихся зданий, на все они растрачивали в страхе свое внимание, оборачивались во все стороны, везде блуждали взором. Судьба словно поставила их зрителями при гибели отечества, (5) бессильными спасти что-либо, кроме собственных тел. Находясь в осаде, будучи оторваны от родных очагов, видя все свое имущество во власти врага, они были куда несчастнее всех, кто когда-либо переживал осаду. (6) Этот ужасный день сменила тревожная бессонная ночь; наконец наступил рассвет. Всякий миг приносил с собой новую беду. (7) И все же римляне не падали духом под гнетом и тяжестью стольких несчастий. Пусть пожары и разрушения на их глазах сравняли город с землей, пусть холм, который они занимали, был беден и мал – они все равно готовились храбро защищать этот последний клочок свободы. (8) И, поскольку каждый день нес лишь несчастья, люди как будто уже привыкли к ним; они сделались безразличны ко всему, к чему когда-то были привязаны, – отныне они не обращали внимания ни на что, кроме своего оружия, того железа, которое они сжимали в руках как единственную и последнюю надежду.

43. (1) Галлы тоже решили прибегнуть к силе. Война, которую они несколько дней вели против одних только домов захваченного города, не принесла результатов: хотя после пожаров п разрушений там не уцелело уже ничего, кроме вооруженных защитников, тех не удалось ни запугать угрозами, ни склонить к сдаче. И вот галлы отважились на крайнюю меру – штурм Крепости. (2) На рассвете все их полчища по команде выстроились на форуме; оттуда они, образовав «черепаху»115, с криком двинулись к подножью холма. Римляне действовали против врага без робости, но и не безрассудно: все подъемы к Крепости, на которых наблюдалось продвижение галлов, были укреплены, и там поставлены самые отборные воины. Однако неприятелю не мешали взбираться наверх, полагая, что, чем выше он вскарабкается, тем легче будет сбросить его с кручи. (3) Римляне удерживались примерно на середине склона, где крутизна как бы сама толкает воина на врага. Оттуда они вдруг обрушились на галлов, избивая их и сталкивая вниз. Разгром был столь сокрушителен, что противник ни разу более не осмелился на подобные предприятия, ни отдельным отрядом, ни всем войском. (4) Итак, потеряв надежду победить силой оружия, галлы начали готовиться к осаде, о которой до этого момента не помышляли. Но продовольствия уже не было ни в Городе, где его уничтожил пожар, ни в окрестностях, откуда его как раз в это время вывезли в Вейи. (5) Тогда было решено разделить войско, чтобы часть его грабила окрестные народы, а часть осаждала Крепость. Таким образом опустошители полей снабжали бы провизией осаждавших.

(6) Видно, сама судьба пожелала испытать римскую доблесть, когда она повела вышедших из Города галлов на Ардею, где находился в изгнании Камилл. (7) Горюя над общественным злосчастьем гораздо больше, чем над своим собственным, он старился там в укоризнах богам и людям. Его возмущало и изумляло, куда подевались те храбрецы, что брали с ним Вейи, Фалерии, что всегда выигрывали войны благодаря мужеству, а не везению. (8) И вдруг он узнал о приближении галльского войска и о том, что перепуганные этим ардеяне собираются на совет. Раньше Камилл всегда воздерживался от участия в их собраниях, но тут он решительно отправился на сходку, ведомый божественным вдохновением.

44. (1) «Ардеяне,– начал он,– старые друзья мои и нынешние мои сограждане! Я помню, что в Ардею меня привело ваше великодушие и моя несчастная доля. Пусть никто не попрекает меня, будто сейчас я пришел сюда, забыв о своем положении. Но сами обстоятельства, общая для всех опасность требуют, чтобы в сей грозный час каждый пожертвовал на общее дело все, чем он может быть полезен. (2) Когда же мне и отблагодарить вас за ваши великие по отношению ко мне услуги, если сейчас я останусь в стороне? Какая же вам от меня будет польза, если не на войне? Этим искусством я славился на родине. В войнах был я непобедим, но во дни мира неблагодарные сограждане изгнали меня.

(3) Вам, ардеяне, представляется удобный случай отблагодарить римский народ за его многочисленные услуги. Вы о них и сами помните, а потому мое напоминание не является попреком. А вашему городу достанется великая слава за победу над общим врагом. (4) Галлы, приближающиеся сюда нестройной толпой, – это такое племя, коему природой даны высокий рост и великая пылкость, но и тому и другому недостает устойчивости. Посему они выигрывают битвы скорее устрашением, чем силой. (5) Доказательством пусть послужит хотя бы та же гибель Рима: они захватили Город потому, что тот не охранялся, с Крепости же и Капитолия им и посейчас успешно сопротивляется крохотный отряд. Но осада им прискучила, и вот они уже уходят и начинают врассыпную шататься по полям. (6) Жадно набив брюхо едой и вином, они разваливаются, лишь только их застигнет ночь. Подобно диким зверям, они спят вблизи речных потоков, не сооружая укреплений, не разбивая палаток, не выставляя караулов. Поскольку теперь удача на их стороне, они еще беспечнее обыкновенного. (7) Если вы собираетесь защищать родные стены, если не хотите мириться с тем, что все это станет галльским, то в первую стражу116 вооружитесь и все поголовно следуйте за мной. Не на битву – на избиение. Если я не предам в ваши руки сморенных сном врагов, если вы не перережете их, как скот, то пусть со мной в Ардее поступят так же, как поступили в Риме».

45. (1) Как друзья Камилла, так и его недруги были убеждены, что другого такого военачальника не существовало в то время нигде. Поэтому все они по закрытии собрания стали собираться с силами и только напряженно ожидали сигнала. Когда он прозвучал, ардеяне в полной боевой готовности сошлись у городских ворот и Камилл возглавил их. Вокруг стояла такая тишина, какая бывает в начале ночи. (2) Вскоре после выхода из города. как и было предсказано, наткнулись на галльский лагерь, не защищенный и не охраняемый ни с одной из сторон. С громким криком они напали на него. (3) Никакого сражения не было – повсюду шла резня: рубили объятых сном безоружных воинов. Впрочем, тех, что были дальше всего, ужас поднял ото сна и обратил в бегство, но поскольку они не знали, откуда и что это за напасть, то многие по растерянности бросились как раз в сторону врага. Значительная часть галлов врассыпную бежала в землю Антия, где они были окружены предпринявшими вылазку горожанами.

(4) А в вейской земле произошло подобное же избиение тусков. Дело в том, что они были столь безжалостны к Городу, который почти четыреста лет был их соседом, а теперь стал жертвой невиданного и неслыханного врага, что совершали набеги на римскую землю. Будучи и без того обременены добычей, они собрались напасть даже на Вейи – последнее прибежище и надежду римского народа. (5) Римские воины сначала увидели их, бродивших по полям, а потом снова, когда они, собравшись толпой, гнали перед собой добычу. Заприметили и лагерь, разбитый неподалеку от Вей. (6) Сперва всеми овладела жалость к себе, но потом ее сменило возмущение и гнев: этрускам ли, от коих они отвратили на себя галльскую войну, глумиться над их несчастиями? (7) Еле сдержались они, чтобы не напасть немедленно, но их остановил центурион Квинт Цедиций, которого они сами выбрали себе в предводители. Решено было дождаться ночи, когда повторилось все, как в Ардее, и столь же счастливо закончилось – (8) недоставало лишь военачальника, равного Камиллу. Мало того, по указаниям пленных, уцелевших от ночной резни, римляне отправились к Салинам117, против другого отряда тусков и, неожиданно напав на них следующей ночью, учинили избиение еще большее. Торжествуя двойную победу, они вернулись в Вейи.

46. (1) Между тем в Риме с обеих сторон все было тихо. Осада шла вяло, и галлы заботились только о том, чтобы никто из врагов не смог проскользнуть между их караулами. И вот неожиданно один римский юноша вызвал изумление и у сограждан, и у неприятеля. (2) Род Фабиев издавна совершал жертвоприношения на Квиринальском холме. А тогда Гай Фабий Дорсуон, препоясавшись по-габински118, со священной утварью в руках спустился с Капитолия, дабы выполнить установленный обряд. Он прошел прямо среди вражеских часовых, не обращая внимания ни на окрик, ни на смятение. (3) Дойдя до Квиринальского холма, он совершил все положенные действа и отправился обратно тою же дорогой. И лицо, и поступь его на возвратном пути были столь же тверды: он уповал на помощь богов, чьим культом не пренебрег даже под страхом смерти. То ли галлы были потрясены его невероятной доблестью, то ли тронуты благочестием, к которому сие племя отнюдь не равнодушно, но только юноша невредимым вернулся к своим на Капитолий119.

(4) А тем временем в Вейях у римлян прибывало не только мужества, но и сил. Туда собирались люди, рассеявшиеся по окрестностям после злосчастной битвы и бедственного падения Города, стекались добровольцы из Лация, желавшие принять участие в разделе добычи. (5) Ясно было, что зреет час освобождения родины, что пора вырвать ее из рук врага. Но пока имелось лишь крепкое туловище, которому не хватало головы... (6) Вейи и сами по себе напоминали о Камилле; большинство воинов успешно воевало под его водительством и командованием. И вот Цедиций заявил, что он никому, ни богу, ни человеку, не позволит положить конец его власти, но что он сам, по собственной воле, памятуя о своем чине, требует назначения настоящего полководца. (7) Со всеобщего согласия было решено вызвать из Ардеи Камилла, но сперва запросить сенат, находящийся в Риме. До такой степени властвовала надо всем смиренность, что даже на краю гибели соблюдалось чинопочитание!

(8) Проникнуть через вражеские посты было делом рискованным – для этого свершения предложил свои услуги отважный юноша Понтий Коминий. Завернувшись в древесную кору, он вверил себя течению Тибра и был принесен в Город, (9) а там вскарабкался по ближайшей к берегу скале, такой отвесной, что врагам и в голову не приходило ее сторожить. Ему удалось подняться на Капитолий и передать просьбу войска на рассмотрение должностных лиц. (10) В ответ на нее было получено распоряжение сената, согласно которому Камилл, возвращенный из ссылки куриатными комициями, немедленно провозглашался от имени народа диктатором; воины же получали право выбрать полководца, какого пожелают. И с этим вестник, спустившись той же дорогой, поспешил обратно. (11) Отряженные в Ардею послы доставили Камилла в Вейи. Впрочем, я больше склонен верить тому, что он не раньше покинул Ардею, чем убедился в принятии соответствующего закона: ведь у него не было права ни пересечь римские границы без разрешения народа, ни принять командование над войском, пока он не был провозглашен диктатором. Итак, был принят куриатский закон и Камилл заочно назначен диктатором120.

47. (1) Вот что происходило в Вейях, а в Риме тем временем Крепость и Капитолий подверглись ужасной опасности. (2) Дело в том, что галлы или заметили человеческие следы там, где прошел гонец из Вей, или сами обратили внимание, что у храма Карменты121 начинается пологий подъем на скалу. Под покровом ночи они сперва выслали вперед безоружного лазутчика, чтобы разведать дорогу, а потом полезли наверх уже все. Там, где было круто, они передавали оружие из рук в руки; одни подставляли плечи, другие взбирались на них, с тем чтобы потом вытащить первых; (3) если было нужно, все подтягивали друг друга и пробрались на вершину так тихо, что не только обманули бдительность стражи, но даже не разбудили собак, животных столь чутких к ночным шорохам. (4) Но их приближение не укрылось от гусей, которых, несмотря на острейшую нехватку продовольствия, до сих пор не съели, поскольку они были посвящены Юноне. Это обстоятельство и оказалось спасительным. От их гогота и хлопанья крыльев проснулся Марк Манлий, знаменитый воин, бывший консулом три года назад122. Схватившись за оружие и одновременно призывая к оружию остальных, он среди всеобщего смятения кинулся вперед и ударом щита сбил вниз галла, уже стоявшего на вершине. (5) Покатившись вниз, галл в падении увлек за собой тех, кто поднимался вслед за ним, а Манлий принялся разить остальных – они же, в страхе побросав оружие, цеплялись руками за скалы. Но вот уже сбежались и другие римляне: они начали метать стрелы и камни, скидывая врагов со скал. Среди всеобщего обвала галльский отряд покатился к пропасти и рухнул вниз. (6) По окончании тревоги все попытались на остаток ночи уснуть, хотя при царившем в умах возбуждении это было нелегко – сказывалась минувшая опасность.

(7) На рассвете труба созвала воинов на совет к трибунам: ведь нужно было по заслугам воздать и за подвиг и за преступление. Прежде всего благодарность за свое мужество получил Манлий, ему были сделаны подарки от военных трибунов, и по единодушному решению всех воинов (8) каждый приносил к нему в дом, находившийся в Крепости, по полуфунту полбы и по кварте вина. И то сказать, сущая безделица! Но в условиях голода она становилась величайшим доказательством любви, ведь для чествования одного-единственного человека каждый должен был урвать от собственных насущных потребностей, отказывая себе в пище. (9) Затем были приведены воины, стоявшие на часах в том месте, где незамеченным сумел взобраться враг. Когда военный трибун Квинт Сульпиций объявил, что казнит их всех по военному обычаю, в ответ раздался такой единодушный крик воинов, что он испугался; (10) поскольку все в один голос винили только одного часового, остальных решено было пощадить, а несомненного виновника преступления сбросить со скалы, что вызвало всеобщее одобрение. (11) С тех пор обе стороны усилили охрану: галлы потому, что им стало известно о хождении посыльных между Вейями и Римом, а римляне – из-за воспоминаний о ночной тревоге.

48. (1) Но вперед всех ужасов войны и осады обе стороны мучил голод, (2) а галлов еще и мор – ведь их лагерь лежал между холмов, в местности, сожженной пожаром и наполненной испарениями. При любом дуновении ветра вместе с пылью поднимался пепел. (3) Всего этого галлы совершенно не могли переносить, поскольку их племя привычно было к климату влажному и холодному. Их мучила удушливая жара, косила болезнь, и они мерли, как скот. Уже не было сил хоронить умерших по-отдельности – их тела нагромождали в кучи и сжигали без разбора. Оттого это место вошло в историю под названием Галльское пожарище123.

(4) Затем с римлянами было заключено перемирие, и с разрешения полководцев начались переговоры. Галлы призывали сдаться, твердя, что это все равно неизбежно из-за голода. Передают, будто римляне, желая опровергнуть их, начали во многих местах кидать с Капитолия хлеб во вражеские караулы124. (5) Однако голода нельзя было долее ни скрывать, ни переносить, (6) Сколь ни были изнурены несением службы и стражи воины на Капитолии, они превозмогали все человеческие страдания – одного только голода природа не попустила превозмочь. (7) День за днем воины вглядывались вдаль, не появится ли помощь от диктатора, и в конце концов лишились не только еды, но и надежды. Поскольку все оставалось по-прежнему, а обессилевшие воины уже чуть не падали под тяжестью собственного оружия, они потребовали или сдаться, или заплатить выкуп на любых условиях, тем более что галлы ясно давали понять, что за небольшую сумму их легко будет склонить к прекращению осады. Между тем как раз в это время диктатор подготавливал все к тому, чтобы сравняться силами с неприятелем: он лично провел набор в Ардее и приказал начальнику конницы Луцию Валерию вести войско из Вей. (8) Однако к этому моменту сенат уже собрался на заседание и поручил военным трибунам заключить мир. Военный трибун Квинт Сульпиций и галльский вождь Бренн согласовали сумму выкупа, и народ, которому предстояло править всем миром, был оценен в тысячу фунтов золота125. (9) Эта сделка, омерзительная и сама по себе, была усугублена другой гнусностью: принесенные галлами гири оказались фальшивыми, и, когда трибун отказался мерять ими, заносчивый галл положил еще на весы меч. Тогда-то и прозвучали невыносимые для римлян слова: горе побежденным!

49. (1) Но ни боги, ни люди не допустили, чтобы жизнь римлян была выкуплена за деньги. Еще до того, как заплачено было чудовищное вознаграждение, когда из-за пререканий отвешивание золота прекратилось, неожиданно появился диктатор. Он приказал, чтобы золото убрали прочь, а галлов удалили. (2) Когда те стали упираться, ссылаясь на то, что действуют по договору, он заявил, что последний не имеет законной силы, поскольку был заключен уже после того, как он был избран диктатором, без его разрешения, должностным лицом низшего ранга. Камилл велел галлам выстраиваться для битвы, (3) а своим – сложить походное снаряжение в кучу и готовить оружие к бою. Освобождать отечество надо железом, а не золотом, имея перед глазами храмы богов, с мыслью о женах, детях, о родной земле, обезображенной ужасами войны, обо всем том, что священный долг велит защищать, отвоевывать, отмщать! (4) Затем диктатор выстроил войско, насколько это допускал неровный характер местности и развалины полуразрушенного города. Он предусмотрел все, чем военное искусство могло помочь ему в этих условиях. (5) Испуганные новым оборотом дела, взялись за оружие и галлы, но напали они на римлян скорее под действием гнева, чем по здравом размышлении. Счастье уже переменилось, уже и помощь ботов, и человеческий разум были на стороне римского дела. И вот при первом же столкновении галлы были опрокинуты так же быстро, как победили при Аллии.

(6) Под водительством и командованием того же Камилла варвары были разбиты и в следующем сражении, которое, не в пример первому, разворачивалось по всем правилам военного искусства. Битва произошла на восьмой миле по Габийской дороге, где враги собрались после своего бегства. Там были перерезаны все галлы, а их лагерь захвачен. Из врагов не осталось никого, кто мог бы сообщить о поражении126. (7) Отвоевав отечество у неприятеля, диктатор с триумфом вернулся в Рим, сопровождаемый шутками воинов; такие шутки обычно бывают грубы, но теперь Камилла в них уподобляли Ромулу, заслуженно величали отцом отечества и вторым основателем Города127.

(8) Спасши родину на войне, Камилл, несомненно, спас ее вторично уже позднее, во дни мира: он воспрепятствовал переселению в Вейи, хотя после сожжения Рима за это весьма решительно выступали трибуны, да и сами плебеи сильнее, чем прежде, склонялись к этому замыслу. (9) Все сказанное сделалось причиной того, что после триумфа Камилл не стал складывать с себя диктаторских полномочий, уступая просьбам сената, умолявшего не оставлять государство в угрожающем положении.

50. (1) Прежде всего Камилл, усерднейший чтитель святынь, доложил сенату обо всем, что касалось бессмертных богов, и постановлено было следующее: (2) все храмы в той мере, в какой они были осквернены врагом, должны были быть восстановлены и подвергнуты очищению, о порядке которого дуумвирам следовало справиться в Сивиллиных книгах128; (3) с церийцами надлежало заключить государственный договор о гостеприимстве за то, что они приняли у себя святыни римского народа и жрецов, и благодаря им не прервалось почитание бессмертных богов; (4) предлагалось также провести Капитолийские игры в честь того, что Юпитер Всеблагой Величайший в грозный час охранил свое жилище и крепость народа римского; диктатору Марку Фурию предписывалось учредить для их проведения коллегию, состоящую из обитателей Капитолия и Крепости129. (5) Упомянуто было и об искуплении за то, что пренебрежен был тот ночной голос, который накануне галльской войны возвестил о несчастье: постановили возвести на Новой улице храм Айю Локутию130. (6) Золото, как отнятое у галлов, так и снесенное в святилище Юпитера из других храмов во время паники, было все сочтено священным – его велели сложить под трон Юпитера, поскольку невозможно было вспомнить, куда какое следует отнести. (7) Это золото еще раньше дало проявиться благочестию граждан, ибо, когда его не хватило в казне, чтобы уплатить галлам установленный выкуп, матроны собрали и отдали свое золото, лишь бы не трогали священное. За это им принесли благодарность, а к прежним почестям прибавилась новая: отныне разрешалось над матронами, как и над мужами, произносить торжественную надгробную речь131.

(8) Только окончив дела, связанные с богами и находившиеся в ведении сената, Камилл занялся другим: дело в том, что трибуны на сходках неустанно подстрекали плебеев к оставлению руин и переселению в готовый для жительства город Вейи. Диктатор, сопровождаемый всем сенатом, явился в собрание и произнес следующую речь:

51. (1) «Настолько мне, о квириты, опостылели пререкания с народными трибунами, что главным утешением в горьком изгнании служила мне такая мысль: пока я живу в Ардее, все эти распри от меня далеко. И потому я бы никогда не вернулся, хотя бы вы тысячу раз звали меня назад в сенатских постановлениях и народных наказах. (2) Да и теперь меня побудила вернуться отнюдь не перемена в настроениях, но ваше злосчастье: ведь речь уже шла не о том, оставаться ли в отечестве лично мне, а о том, останется ли оно само тем, чем было. Сегодня я с удовольствием промолчал бы, не привлекая к себе внимания, если бы и то, что происходит теперь, не было битвой за отечество, а не прийти ему на помощь, пока есть силы, и для других-то постыдно, а для Камилла и вовсе нечестиво. (3) Зачем же мы за него воевали, зачем вызволили отечество из осады, вырвали из рук врага, если теперь сами бросим то, что освободили? Когда победителями были галлы, когда весь город принадлежал им, Капитолий с Крепостью все-таки оставались у римских богов и граждан, они продолжали там жить. Так что же, теперь, когда победили римляне, когда Город отвоеван, покинуть уже и Крепость с Капитолием? Неужто удача наша принесет Городу большее запустение, чем наша неудача? (4) Если бы даже не было у нас святынь, что появились одновременно с Городом и передаются из поколения в поколение, все равно я считал бы происшедшее ныне с римским государством достаточно знаменательным, чтобы отучить людей от пренебрежения к почитанию богов. (5) И в самом деле, взгляните на те удачи и неудачи, что приключились за многие годы: вы обнаружите, что все хорошее проистекало от смирения перед богами, все плохое – от неуважения к ним. (6) Возьмем прежде всего вейскую войну: с какими мучениями мы ее вели, сколько лет – а закончилась она не прежде, чем по наущению богов была спущена вода из Альбанского озера. (7) Ну а это неслыханное несчастье нашего города? Разве оно разразилось раньше, чем был оставлен в небрежении небесный глас, возвещавший, что грядут галлы? Разве не осквернили наши послы право народов? Разве не оставили мы этого без внимания, тогда как должны были их выдать? И все из-за безразличия к богам. (8) Мы заплатили столь ужасную цену богам и людям, дабы в своем порабощении, поражении и выкупе явить назидание всему миру. (9) Наконец, и самое несчастье наставляло нас в благочестии: мы бежали на Капитолий, к богам, к престолу Юпитера Всеблагого Величайшего; мы частично укрыли в земле, а частично увезли от вражьих глаз в соседние города наши святыни, и это в то время, как гибло наше собственное имущество; оставленные богами и людьми, мы все же не допустили прерваться нашему священному культу. (10) И потому боги вернули нам отечество, победу, военную славу предков, уже было потерянную. И по их же воле настал для врагов час ужаса, бегства и поражения, поскольку те ослепли от алчности и при взвешивании золота бесчестно нарушили договор».

52. (1) «Вот насколько человеческие дела зависят от почитания или небрежения волей богов. Мы еще только всплываем со дна после того чудовищного крушения, которое наш корабль претерпел по нашей вине. Видя все это, неужто вы не чувствуете, квириты, какое готовите новое кощунство? (2) Наш город заложен в добрый час, при свершении ауспиций. В нем нет ни одного места, которое не было бы исполнено святынь и богов. Для наших торжественных жертвоприношений места установлены с не меньшим тщанием, чем время их проведения. (3) Неужели же, квириты, вы готовы покинуть всех этих богов, как наших общих, так и семейных? Насколько же ваши поступки не похожи на поведение превосходного юноши Гая Фабия, который недавно, во время осады, вызвал восхищение не только у вас, но – не меньшее – и у врагов! Ведь он спустился с Крепости и прошел среди галльских копий, чтобы сотворить на Квиринальском холме жертвоприношения по обычаю рода Фабиев. (4) Так неужели же прилично, не изменив семейным святыням даже и на войне, в мирное время забросить святыни государственные, самих римских богов? Может ли быть, чтобы понтифики и фламины меньше заботились о государственных священнодействах, нежели частное лицо – о родовом установлении? (5) Кто-то может сказать, что, мол, то же самое мы будем исполнять и в Вейях или станем присылать оттуда сюда жрецов – пусть они исполняют. (6) Но ни то ни другое невозможно без нарушения обрядов. Не буду говорить обо всех святынях и обо всех богах вообще – но вот на пиру в честь Юпитера дозволено ли приготовить подушки где бы то ни было, кроме Капитолия132? (7) А что сказать о вечном огне Весты, о статуе, что хранится в ее святилище как залог владычества133? Что сказать о ваших священных щитах134, о Марс Градив и ты, о Квирин-отец? Ужель оставить на поругание все эти святыни, из коих одни суть ровесники города, а иные и старше его? Смотрите, какая огромная разница между нами и нашими предками; (8) они завещали нам совершать священнодействия на Альбанской горе и в Лавинии135, они считали кощунством переносить к нам в Рим обряды вражеских городов, мы же не видим скверны и в том, чтобы свои собственные перенести во вражеский город Вейи.

(9) Вспомним, сколько раз священнодейства возобновлялись из-за того, что была пропущена какая-нибудь часть дедовских обрядов, будь то по неуважению или случайно. А между тем что же послужило к исцелению государства, изнуренного вейской войной, как не возобновление таинств и ауспиций после альбанского чуда? (10) Будто в память о древних заповедях, мы перенесли в Рим и чужеземных богов и учредили новые культы: недавно привезенная из Вей царица Юнона была освящена на Авентине – что за торжественный это был день, как достойно он прошел благодаря великим стараниям матрон! (11) В честь голоса, провещавшего на Новой улице, мы постановили возвести храм Айю Локутию. Мы добавили к числу других празднеств Капитолийские игры и по предложению сената учредили для них новую коллегию. (12) Зачем же все это было нужно, если мы собрались оставить город Рим одновременно с галлами, если окажется, что в течение стольких месяцев мы выдерживали осаду на Капитолии не по своей воле, но из-за страха перед неприятелем?

(13) До сих пор мы говорили о святынях и о храмах. А что же сказать о жрецах? Неужто вам даже в голову не приходит, какой грех здесь совершается? Ведь весталки могут жить лишь в одном месте, откуда их ничто не стронет, кроме падения Города; для фламина Юпитера кощунственным считается провести вне Города даже одну ночь. (14) Что же, вы собираетесь сделать римских жрецов вейскими? Неужели, о Веста, покинут тебя твои весталки, а фламин своим житьем на чужбине навлечет великий грех на себя и государство?

(15) Далее. Какому забвению, какому небрежению мы предаем те государственные церемонии, что принято производить по свершении ауспиций, – ведь почти все они проводятся внутри померия136? (16) Где можно с ауспициями собирать куриатные комиции, которые решают вопросы войны, где устраивать центуриатные комиции, на которых вы избираете консулов и военных трибунов, как не в обычайных местах? Уж не перевести ли и это в Вейи? (17) Или пусть народ с великими неудобствами собирается ради комиции сюда, в город, оставленный богами и людьми?»

53. (1) «Но, с другой стороны, нам возражают, что хоть такое деяние и несет с собой скверну, хоть оно и не может быть ничем искуплено, но сами обстоятельства заставляют покинуть опустошенный пожарами и разрушениями Город и переместиться в совершенно невредимые Вейи. (2) Ведь тогда неимущим плебеям не придется терпеть неудобств, заново отстраиваясь здесь. Вот такой выдвигают предлог, но я думаю, квириты, что степень его искренности понятна и без моих объяснений. Вы же помните, что этот самый вопрос о нашем переселении в Вейи поднимался еще до прихода галлов, а ведь тогда-то Город был цел, еще не было разрушено ни одно здание, ни частное, ни общественное. (3) Смотрите, трибуны, сколь различны мое и ваше предложения: вы считаете, что если раньше это было не обязательно, то теперь, во всяком случае, это нужно сделать; я же, наоборот, – не удивляйтесь, пока не услышите, что я имею в виду, – если тогда, при полной невредимости Города, я готов был бы согласиться на переселение, то теперь уж, во всяком случае, нахожу невозможным покинуть эти руины. (4) Ведь тогда причиной нашего перемещения в завоеванный город стала бы победа, что вовеки служило бы источником славы для нас и наших потомков. Теперь же подобное переселение способно принести славу лишь галлам, нам же – жалость и презрение. (5) В нас будут видеть не победителей, оставивших отечество, но побежденных, которые не смогли его сохранить: все это заставило нас бросить родные пенаты и бежать в добровольное изгнание из того города, который мы не сумели уберечь. Значит, пусть все видят, что галлам под силу разрушить Рим, а римлянам его восстановить не под силу? (6) Не хватает только, чтобы новые орды галлов явились сюда – известно ведь, сколь огромно их число, – и сами поселились в городе, который они некогда захватили, а вы покинули! Может, вы и это готовы попустить? (7) А если переселиться в Рим возжелают не галлы, а ваши давнишние враги – эквы, вольски? Может, пусть они будут римляне, а вы вейяне? Или вы предпочитаете, чтобы это место оставалось хоть пустыней, да вашей, чем снова стало городом, но вражьим? Мне и то и другое кажется равно кощунственным. Неужели вы допустите до такого бесчестья, до такого поношенья только оттого, что вам лень строиться? Пусть в целом городе не осталось никакого жилья, (8) которое было бы лучше и удобнее, чем знаменитая лачуга зиждителя нашего137; не лучше ли ютиться в хижинах, подобно пастухам и селянам, но средь отческих святынь и родных пенатов, нежели всем народом отправиться в изгнание? (9) Наши пращуры, пришельцы и пастухи, за короткий срок выстроили сей город, а ведь тогда на этом месте не было ничего, кроме лесов и болот, – теперь же целы Капитолий и Крепость, невредимы стоят храмы богов, а нам лень отстроиться на погорелом. Если бы у кого-нибудь одного из нас сгорел дом, он бы возвел новый, так почему же мы всем миром не хотим справиться с последствиями общего пожара?»

54. (1) «Ну а допустим, что в Вейях – по злому ли умыслу или случайно – займется пожар; ветер, как это случается, раздует пламя, и оно пожрет большую часть города. Мы сызнова начнем приискивать, куда бы переселиться, в Фидены ли, в Габии ли или в какой другой город, так что ли? (2) Вот до какой степени отсутствует привязанность к земле отчизны, к той земле, что мы зовем матерью. Любовь к родине для нас зависит от построек и бревен. (3) Сделаю вам одно признание, хоть и не следовало бы опять возвращаться к вашей несправедливости и моему несчастью. Когда я был на чужбине, то всякий раз, что мне вспоминалась родина, пред мысленным взором вставали вот эти холмы, поля, Тибр, весь этот привычный для глаза вид и это небо, под коим я родился и взращен. Квириты, если все это дорого и вам, пусть лучше ваша любовь теперь понудит вас остаться здесь, чем потом, когда вы уйдете, иссушит тоской. (4) Не без веских причин боги и люди выбрали именно это место для основания города: тут есть и благодатные холмы, и удобная река, по которой можно из внутренних областей подвозить различное продовольствие, а можно принимать морские грузы. Есть тут и море, оно достаточно близко, чтобы пользоваться его выгодами, но все же и достаточно далеко, чтобы не подвергать нас опасности со стороны чужеземных кораблей. Наша область лежит в середине Италии – это место исключительно благоприятствует городам. И доказательством тут являются самые размеры столь молодого города, как Рим: (5) ведь он вступил всего лишь в свой триста шестьдесят пятый год. А между тем, квириты, вы уже способны вести затяжные войны против стольких исконных племен и никто не сравнится с вами на войне – ни вольски, союзные с эквами и имеющие столько сильных укреплений, ни вся Этрурия, обладающая такой сухопутной и морской мощью и занимающая всю Италию от моря до моря, ни отдельные города, о которых я и не говорю.

(6) А коль скоро это так, то, что за напасть, зачем от добра искать добра? Ведь доблесть ваша еще может вместе с вами перейти в другое место, но удача отсюда не стронется. (7) Здесь находится Капитолий, где некогда нашли человечью голову, и знамение это было истолковано так, что сие место будет главным во всем мире, что станет оно средоточием власти. Здесь находятся богиня Ювента138 и бог Термин, которые, к вящей радости ваших отцов, не допустили, чтобы их сдвинули с места, даже когда другие святыни, согласно птицегаданию, были удалены с Капитолия. Здесь огонь Весты, здесь щит, упавший с неба. Здесь все боги, которые благосклонны к вам, доколе вы сами здесь».

55. (1) Передают, что вся речь Камилла произвела большое впечатление, но особенно та ее часть, в которой говорилось о богобоязненности. Однако последние сомнения разрешила одна к месту прозвучавшая фраза. Дело было так. Через некоторое время сенат собрался в Гостилиевой курии для обсуждения этого вопроса. Случилось, что тогда же через форум строем прошли когорты, возвращавшиеся из караула. На Комиции центурион воскликнул: (2) «Знаменосец, ставь знамя! Мы остаемся здесь». Услыхав эту команду, сенаторы поспешили из курии, восклицая, что они признают ее счастливым предзнаменованием. Столпившиеся тут же плебеи одобрили их решение. После этого законопроект о переселении был отклонен, и все сообща приступили к отстраиванию Города. (3) Черепицу предоставляло государство; каждому было дано право добывать камень и древесину, кто откуда хочет, но при ручательстве за то, что дом будет построен в течение года. (4) Спешка не позволяла заботиться о планировании кварталов, и все возводили дома на любом свободном месте, не различая своего и чужого. (5) Тут и кроется причина того, почему старые стоки, сперва проведенные по улицам, теперь сплошь и рядом оказываются под частными домами и вообще город производит такое впечатление, будто его расхватали по кускам, а не поделили.

1. (1) О деяниях римлян от основания Города и до его пленения1 – сперва при царях, затем при консулах и диктаторах, при децемвирах и трибунах с консульской властью, о внешних войнах и междоусобных смутах – обо всем этом я рассказал в первых пяти книгах; (2) дела эти за крайнею своею давностью неотчетливы и словно едва различимы в отдалении: ведь мало и редко в ту пору случалось прибегать к письменам, хотя только они надежно сберегают память о свершившемся; а если даже и содержалось что в записях понтификов и в других государственных или частных памятных книгах, то большею частью погибло в пожаре Рима. (3) Далее же речь пойдет о предметах, более известных и достоверных: о деяниях мирного и военного времени от второго устроения возрожденного Города, как бы пустившего от старых корней побеги, и пышнее, и плодоноснее прежних.

(4) Так вот, в первое время, кем Город воздвигся2, тем и держался; и оплотом этим был первый человек в сенате Марк Фурий, которому лишь по миновании года3 позволено было сложить диктатуру4. (5) Созывать комиции для избрания должностных лиц на следующий год не было доверено военным трибунам, при которых Город был захвачен врагами; власть перешла к интеррексам. [389 г.] (6) Граждане тогда неотступно заняты были работами и трудами по восстановлению Города, а меж тем народный трибун Гней Марций назначил суд над Квинтом Фабием, едва только тот ушел с должности, – за то, что, отправленный к галлам для переговоров, Фабий принял участие в сражении вопреки принятому между народами праву. (7) От суда его освободила смерть, столь своевременная, что многие считали ее добровольной. (8) Междуцарствие началось: интеррексом сделался Публий Корнелий Сципион, а за ним – Марк Фурий Камилл; он назначил военными трибунами с консульской властью Луция Валерия Публиколу повторно, Луция Вергиния, Публия Корнелия, Авла Манлия, Луция Эмилия, Луция Постумия.

(9) Вступив в должность после междуцарствия, они прежде всего позаботились вместе с сенатом о делах божественных. (10) Во-первых, они приказали собрать уцелевшие договоры и законы, то есть законы двенадцати таблиц5 и кое-какие царские законы6: иные из них были даже обнародованы, но уставы о священнодействиях ревниво утаивались понтификами7, чтобы страхом богов держать толпу в подчинении. (11) Тогда-то и были обсуждены и определены заповедные дн8: пятнадцатый день до секстильских календ9, отмеченный двумя поражениями (в этот день у Кремеры10 пали Фабии, а потом и при Аллии была позорная и гибельная для Города битва), назвали по последнему поражению «аллийским днем» и отметили запретом на все общественные и частные предприятия. (12) Некоторые полагают, что тогда же было постановлено воздерживаться от священнодействий в следующий за идами день, ибо именно в день, следующий за квинтильскими идами, военный трибун Сульпиций не угодил богам своим жертвоприношением и через три дня римское войско, не снискавшее благоволения богов, стало жертвой врага. Говорят, отсюда этот запрет был перенесен и на дни, следующие за календами и нонами11.

2. (1) Но не долго пришлось совещаться о том, как восстановить государство после столь тяжелого несчастья. (2) Там вольски, старые недруги, взялись за оружие, чтобы истребить самое имя римлян, а там, в Этрурии, по словам торговых людей, старшины всех племен заключили военный сговор у алтаря Волтумны12, (3) и наконец, подоспела новая страшная весть: отпали латины и герники, вот уже почти сто лет после битвы у Регилльского озера13 никогда не нарушавшие верной дружбы с римским народом14. (4) И вот, когда отовсюду встало столько ужасов и обнаружилось, что римское имя страдает не только от ненависти врагов, но и от презрения союзников, (5) решено было защитить государство под тем же водительством, под которым его отвоевали, и назначить диктатором Марка Фурия Камилла. (6) Сделавшись диктатором, он назначил начальником конницы Гая Сервилия Агалу и, закрыв суды15, произвел набор младших возрастов; даже стариков, у которых еще доставало силы, он распределил после присяги по центуриям. (7) Набранное и вооруженное войско разделил он на три части. Одну выставил против Этрурии подле Вей, другой приказал стать лагерем перед Римом (8) и во главе ее поставил военного трибуна Авла Манлия, а во главе выступавших на этрусков – Луция Эмилия. Третью часть он сам повел на вольсков и недалеко от Ланувия (это место зовется «У Меция») осадил их лагерь. (9) Вольски начали войну из презрения к противнику, полагая, что почти все боеспособные римляне перебиты галлами, но, едва начав поход, от одного слуха о Камилле пришли в такой страх, что огородили себя валом, а вал – свезенными отовсюду деревьями, чтобы враг нигде не мог подойти к укреплениям. (10) Камилл, приметив это, приказал зажечь внешнюю ограду, а тут как раз поднялся сильный ветер в сторону врагов (11), и он не только раздул пожар, но и ворвался в лагерь языками пламени, помутил врага чадом, дымом, треском горящей древесины, так что захватить вал, обороняемый воинами Вольского стана, римлянам было проще, чем преодолеть пылавшую наружную ограду. (12) Когда враг был рассеян и истреблен, а лагерь взят приступом, диктатор отдал воинам добычу, тем более приятную, чем менее ожидавшуюся, ибо вождь не был склонен к щедрости. (13) Затем, в погоне за бегущими опустошив все Вольские земли, он вынудил вольсков к сдаче на семидесятом году войны16. (14) Победителем перешел он из края вольсков в область эквов, которые сами замышляли войну, разбил их войско при Болах, сразу захватив единым ударом и лагерь и город.

3. (1) Вот так обстояли дела в тех краях, где обретался Камилл, водитель римского народа; но с другого края подступала грозная напасть: (2) Этрурия, вооружившись едва ли не вся, осаждала Сутрий, город союзников римского народа. Когда их послы явились в сенат с просьбою помочь в беде, то добились сенатского наказа диктатору в скорейшее время идти на помощь сутрийцам. (3) Однако отсрочка уповательной подмоги оказалась непосильна осажденным в их злосчастии, и вот из-за малочисленности граждан, изможденных трудом, бдением, ранами, вновь и вновь поражавшими одних и тех же, они сговорились с врагом о сдаче и без оружия, кто в чем был, скорбною гурьбою оставляли свои пенаты. Тут-то как раз появился Камилл с римским войском. (4) Когда причитающая толпа бросилась к его ногам и речи старейшин о постигшем город погибельном бедствии стали заглушаться плачем женщин и детей, которые брели вослед изгнанникам, Камилл приказал сутрийцам поберечь слезы; ибо это этрускам несет он горе и плач. (5) Оставив жителей Сутрия с небольшою охраною, приказывает он воинам оставить там же поклажу и иметь при себе только оружие. Итак, с войском, готовым к бою, подходит он к Сутрию, как и думал заранее, в самую удачную пору: все в беспорядке, у стен никакой стражи, ворота настежь и разбредшиеся по городу победители тащат добычу из чужих домов. (6) Так Сутрий был взят второй раз в тот же день: победители-этруски повсюду гибли от нового врага, не имея времени собраться, сомкнуть ряды и взяться за оружие. (7) Когда они – каждый сам по себе – устремились к воротам, чтобы как-нибудь вырваться в поле, ворота оказались закрытыми – об этом заранее распорядился диктатор. (8) Тут иные хватились оружия, иные, кого переполох застал вооруженными, стали созывать своих, чтобы вступить в бой, который и впрямь разгорелся бы из-за отчаяния врагов, если бы глашатаи, разосланные по городу, не выкликнули приказ сложить оружие, щадить безоружных и применять силу только к вооруженным. (9) Тогда даже те, кто изверился в последней надежде и готов был к отчаянному сопротивлению, обрели надежду сохранить жизнь, все сплошь побросали оружие и, безоружные (что было безопаснее), сдались врагу. (10) Столь великое множество пленных ради охраны пришлось разделить, а город еще до ночи был передан сутрийским жителям целым и невредимым, без малейшего военного ущерба, так как его не брали силой, а сдавали по уговору.

4. (1) Камилл триумфатором воротился в Город, победивши разом в трех войнах17. (2) Перед колесницей он гнал великое множество пленных этрусков, и при продаже с торгов18 за них дали столько денег, что их, после того как с матронами расплатились за золото19, еще хватило на изготовление трех золотых чаш, (3) о которых известно, что до пожара на Капитолии20 они с посвятительной надписью Камилла стояли в храме Юпитера у ног Юноны.

(4) В тот же год [388 г.] были приняты в гражданство те из вейян, капенцев и фалисков21, которые во время этих последних войн перешли к римлянам; этим новым гражданам были нарезаны поля. (5) Сенат постановил также отозвать из Вей тех, кто, ленясь строиться в Риме, перебрался в Вейи, заняв там пустующие дома22. Сперва поднялся ропот недовольных приказом; днем позже для тех, кто не возвратится в Рим, была назначена смертная казнь, сразу превратившая ожесточенную толпу в разобщенных людей, послушных каждый своему страху. (6) А как только в Риме стало многолюднее, там сразу стали строиться – и с помощью государства, которое помогало в расходах, и заботой эдилов23, которые следили за этими работами как за общественными, да и сами частные лица ради своей же пользы торопились закончить стройку. Новый город поднялся в течение года.

(7) В конце года состоялись выборы военных трибунов с консульской властью. Избраны были Тит Квинкций Цинциннат, Квинт Сервилий Фидена (в пятый раз), Луций Юлий Юл, Луций Аквилий Корв, Луций Лукреций Триципитин, Сервий Сульпиций Руф. (8) Они повели одно войско в страну эквов (не для войны – те признавали себя побежденными, – но из ненависти, чтобы опустошить их страну и не оставить сил для новых замыслов) и другое – в область Тарквиний. (9) Там были взяты силою этрусские города Кортуоза и Контенебра. При Кортуозе сражения не было: внезапно появившись, римляне захватили ее при первом же кличе и натиске – город был разграблен и сожжен. (10) Контенебра выдержала несколько дней осады, но непрерывный бой, не прекращавшийся ни днем ни ночью, сломил жителей. Ведь римское войско разделилось на шесть частей, которые бились поочередно по шесть часов каждая, а малолюдство осажденных заставляло их выставлять всегда тех же изнуреиных непрерывным сражением граждан; они наконец уступили, и римляне смогли войти в город. (11) Трибунам хотелось забрать добычу в казну, но они запоздали с приказанием, а тем временем добыча уже досталась воинам и отнять ее можно было только ценою ненависти.

(12) В тот же год, чтобы город возрастал не частными только строениями, и Капитолий вымостили каменными плитами – дело приметное и среди нынешнего великолепия города.

5. (1) Уже и народные трибуны, пока граждане заняты были строительством, пытались обсуждением земельных законов собрать побольше людей на свои сходки. (2) Говорили о надеждах на Помптинскую область, которая только тогда, после поражения, нанесенного вольскам Камиллом, стала прочным владением римлян. (3) Жаловались, что области этой знать угрожает гораздо больше, чем прежде вольски: те только делали набеги на нее, пока были силы и оружие; (4) а знатные люди стремятся незаконно завладеть общественными землями, и если эта область не будет разделена прежде, чем они все захватят, то там не найдется места для простого народа. (5) Это не слишком возбудило плебеев, малочисленных на форуме из-за строительных работ и по той же причине лишенных средств и потому не думавших о земле, для освоения которой не было сил.

(6) Государство полнилось благочестием, а после недавнего поражения и вожди стали очень богобоязненны – итак, чтобы возобновить птицегадание, объявили междуцарствие. Интеррексами были один за другим Марк Манлий Капитолийский, Сервий Сульпиций Камерин, Луций Валерий Потит. (7) Последний сразу провел выборы военных трибунов с консульской властью. Избраны были Луций Папирий, Гай Корнелий, Гай Сергий, Луций Эмилий (повторно), Луций Менений и Луций Валерий Публикола (в третий раз). После междуцарствия они вступили в должность.

(8) В тот же год [387 г.] по обету за галльскую войну Тит Квинкций, жрец-дуумвир, освятил храм Марсу24. К трибам добавлено еще четыре, составленных из новых граждан: Стеллатинская, Троментинская, Сабатинская, Арниенская – число триб достигло двадцати пяти.

6. (1) Луций Сициний, народный трибун, завел речь о Помптинской области уже при большем стечении народа, притом больше, чем ранее, желавшего получить землю. (2) В сенате было подано предложение начать войну с герниками и латинами, но это отложили из-за заботы о более важной войне, так как Этрурия взялась за оружие. (3) Управление перешло к Камиллу, военному трибуну с консульской властью, и пяти его сотоварищам: Сервию Корнелию Малугинскому, Квинту Сервилию Фидене (избранному в шестой раз), Луцию Квинкцию Цинциннату, Луцию Горацию Пульвиллу и Публию Валерию. (4) В начале года [386 г.] граждане отвлеклись от забот об этрусской войне, так как внезапно явилась толпа беженцев из Помптинской области с известием, что жители Антия взялись за оружие и что латинские города послали свою молодежь на эту войну. (5) Латины утверждали, что это вовсе не общее их решение и что они только позволили охотникам невозбранно воевать, где те захотят. (6) Но уже никакой войной не пренебрегали. Итак, сенат возблагодарил богов, что Камилл в должности, ибо, будь он частным лицом, его пришлось бы назначить диктатором. Сотоварищи же его говорили, что, если явится угроза войны, править всеми делами должен один человек, (7) что они намерены свою власть подчинить власти Камилла и что никто из них не думает, будто понижен в старшинстве, ибо все они признали старшинство этого мужа. Сенат похвалил трибунов, а сам Камилл в смущении поблагодарил. (8) Он сказал, что отныне тяжкое бремя возложено на него римским народом, который избрал25 его в четвертый раз, великое бремя – сенатом, столь высоко его оценившим, и величайшее – столь для него почетным подчинением товарищей по должности, (9) а потому, если может быть что-нибудь еще добавлено к его трудам и стараниям, он превзойдет себя и приложит все силы, чтобы с таким единодушием высказанное о нем высокое мнение сограждан никогда не изменилось. (10) Что же до войны с Антием, то здесь, сказал он, больше угроз, чем действительной опасности; однако же, по его мнению, следует не только ничего не бояться, но и ничем не пренебрегать, ибо (11) Рим окружен завистью и ненавистью соседних народов и соответственно у государства должно быть больше вождей и больше войска. (12) «Тебя, Луций Валерий,– сказал он,– я решил взять с собою на антийцев как соучастника власти моей и решений. (13) Ты, Квинт Сервилий, выжидай со вторым войском, снаряженным и обученным, и стой лагерем у Города, следя, не взволнуется ли, как это недавно было, Этрурия, или на случай бовых беспокойств, если вдруг подступят латины и герники; я уверен, что ты поведешь дело так, чтобы быть достойным отца, деда, себя самого и твоих шести трибунатов. (14) Третье войско пусть Луций Квинкций наберет из слабосильных26 и стариков для охраны Города и укреплений. Луций Гораций пусть позаботится о доспехах, дротиках, о припасах и прочем, чего требует военное время. (15) Тебя, Сервий Корнелий, мы, твои сотоварищи, назначаем блюстителем этого государственного совета, стражем благочестия, собраний, законов и всех вообще городских дел». (16) Все поблагодарили его – каждый за свою часть в порученном деле; Валерий, назначенный быть соучастником власти, добавил, что будет чтить Марка Фурия как диктатора, а сам будет при нем как начальник конницы; (17) поэтому, каково общее упование на единовластного полководца, такою же пусть будет надежда и на исход войны. Обрадованные сенаторы радостно восклицали, что обрели добрые надежды на ход войны, на будущий мир и на все течение государственных дел, (18) ибо не будет у государства нужды в диктаторе, если оно имеет должностными лицами мужей, столь единых в душевном согласии, равно готовых повиноваться и повелевать и несущих свою долю в общую славу, а не урывающих каждый только хвалу для себя.

7. (1) Закрыв суды и проведя набор, Фурий и Валерий двинулись к Сатрику, где жители Антия сосредоточили не только вольскских бойцов из вновь подросшего поколения27, но и огромные силы латинов и герников, не имевших потерь в людях благодаря долгому миру, и эти новые враги, присоединившиеся к старым, смутили дух римского войска. (2) Когда центурионы доложили Камиллу, как раз в это время ровнявшему строй, что воины в смущении, за оружие берутся вяло, лагерь покидают медленно и неохотно, а кое-где даже слышится: «Каждому придется сражаться с сотней врагов! Этакую толпу и безоружную трудно сдержать, не то что вооруженную!» – (3) то полководец вскочил на коня и, познаменно объезжая боевые порядки, обратился к ним с такой речью: «Что приуныли, воины? Что это за необычная медлительность? Или не знаете вы противника, не знаете меня или себя? Разве неприятель не есть лишь оселок для доблести вашей и славы? (4) Под моим водительством справили вы тройной триумф после тройной победы над этими самыми вольсками, и над эквами, и над Этрурией28, не говоря уж о том, что Фалерии и Вейи взяты вами и вами же разбиты в полоненном отечестве галльские полчища29. (5) Потому ли ныне не признаете вы меня вождем, что уже не от диктатора, но от военного трибуна30 услыхали призыв к бою? Но я не домогаюсь этой величайшей над вами власти, и вы должны видеть во мне только меня самого и ничего кроме. Диктаторская власть никогда не придавала мне духа, так же как изгнание его не отняло. (6) Итак, все мы – все те же; и если мы отдадим этой войне то же, что и прежним войнам, давайте и теперь ждать того же исхода. Через миг начнется схватка и каждый сделает, чему научен, к чему привык: вы победите, они побегут».

8. (1) Тут был подан знак к бою, Камилл спешился и, схватив за руку ближайшего знаменосца, потащил его с собой на врага, прикрикивая: «Вперед воин! Вперед со знаменем!». (2) При виде самого Камилла, уже слабого по старости лет для телесных трудов и все же идущего навстречу врагу, все разом с боевым кличем ринулись вперед, возглашая «За полководцем!». (3) Передают даже, что по приказу Камилла знамя было брошено в гущу вражеской рати, чтобы знаменный ряд поспешил его отбить. (4) Тут-то антийцы дрогнули и не только голова их строя, но даже обозники оказались охвачены ужасом. (5) Не столь смущала вольсков сила неприятеля, сколько устрашал их вид самого Камилла, едва являлся он перед ними: (6) ведь, куда бы он ни двинулся, нес он с собою верную победу. Это стало особенно очевидно, когда, поспешно вскочив на коня и схвативши щит пехотинца, он устремился к левому крылу, уже почти разбитому, и одним своим присутствием исправил ход сражения, указав бойцам на победу других частей. (7) Конец дела был уже предрешен, но врагов была такая толпа, что и сами они не могли пуститься в бегство, и убивать их оставалось воинам, уже без того утомленным долгою сечей; однако тут нежданно хлынул ливень и прекратил не столько сражение, сколько верное обретение победы. (8) Тут был дан отбой, и наступившая бестревожная ночь завершила для римлян войну, ибо латины и герники, бросив вольсков, разбежались по домам, стяжав от дурных своих намерений столь же дурную участь. (9) Вольски же, увидав, что брошены они теми, кто уговорил их возобновить войну, оставив лагерь, закрылись в стенах Сатрика. Камилл сперва начал окружать город валом и осаждать по всем правилам военного искусства, (10) но, видя, что те не пытаются вылазками препятствовать работам, понял, что боевого духа у противника меньше, чем думал он, ожидая нескорой победы, и посоветовал воинам не изнуряться долгими трудами, как при осаде Вей: победа уже в руках. Охваченные радостным задором, воины со всех сторон с лестницами кинулись на приступ, и город был взят. Вольски, бросив оружие, сдались.

9. (1) Меж тем мысль вождя устремлялась к большему – к Антию: этот город у вольсков главный, он же и затеял последнюю войну. (2) Но такую крепкую столицу никак нельзя было взять без больших приготовлений, без метательных и иных машин, – и вот Камил, оставив при войске сотоварища по должности, отправился в Рим побудить сенат разрушить Антий. (3) Посреди его речи (богам, думаю, было угодно сохранить долее государство антийцев) вдруг входят послы Непета и Сутрия, прося помощи против этрусков и упомянув, что недолго ждать случая оказать эту помощь. Вот куда вместо Антия обратила судьба усилия Камилла. (4) Действительно, римляне всегда заботились отстоять и сохранить эту область, а этруски, стоило им замыслить что-нибудь новое, старались занять ее, ибо эти места расположены как раз при входе в Этрурию, словно ее врата. (5) Поэтому сенат постановил, чтобы Камилл, оставив Антий, вступил в войну с этрусками и дал ему для того городские легионы31, во главе которых был Квинкций. (6) Хотя Камилл предпочел бы испытанное и привыкшее к его власти войско, он нисколько не возражал, только попросил в сотоварищи Валерия. В область эквов на смену Валерию были посланы Квинкций и Гораций. (7) Фурий32 и Валерий, выступив из Рима в Сутрий, нашли часть города уже взятой этрусками; а в другой части жители, перегородив улицы, с трудом сдерживали вражеский натиск. (8) Приход римской подмоги и знаменитое как среди союзников, так и среди врагов имя Камилла поддержали колеблющихся защитников и дали время ввязаться в битву. (9) Итак, разделив войско, Камилл приказывает сотоварищу с отрядом подступить к крепости со стороны, занятой врагом, – не столько в надежде взять город приступом, сколько ради того, чтобы отвлечь врагов и облегчить ратный труд усталым горожанам, а самому улучить время и войти в город без боя. (10) Лишь только войска, насевшие сразу с двух сторон, осуществили этот замысел, внезапный страх обуял этрусков: они увидели, что и укрепления в осаде и внутри стен враги; тут они в страхе гурьбою бросились вон через те ворота, которые одни оказались неосажденными. (11) Бегущих избивали и в городе, и по полям. Большинство их перебили внутри укреплений воины Фурия. Воины Валерия, более скорые в преследовании, лишь с наступлением ночной темноты положили конец резне. (12) Отбив Сутрий и воротив его союзникам, войско двинулось к Непету, который этруски заняли по условиям сдачи и уже вполне им завладели.

10. (1) Казалось, что взятие этого города потребует большего труда не только потому, что он весь находился в руках врагов, но и потому, что сдан был предателями из самих горожан. (2) Тем не менее было решено отправить посольство к старейшинам Непета, чтобы те отложились от этрусков и предпочли соблюсти договор на верность римскому народу, о котором сами просили33. (3) Когда оттуда пришел ответ, что жители ни в чем не властны, что этруски держат стены и охраняют ворота, то сперва горожанам пригрозили разорением полей. (4) Затем, коль скоро клятва при сдаче города оказалась для непетян сильнее союзной клятвы, войско, собрав в окрестностях хворост, двинулось к укреплениям; заполнив вязанками ров, воины приставили к стенам лестницы и с первым же кличем натиском взяли город. (5) Тут же его жителям было приказано, чтобы сложили оружие, а воинам велено было безоружных щадить; этрусков же перебили и вооруженных и безоружных. Потом зачинщиков сдачи города обезглавили; невиновному большинству все возвратили; в городе оставили охрану. (6) Так, отбив у врага два союзных города, трибуны с великою славой воротились с победоносным войском в Рим.

В тот же год от латинов и герников потребовали объяснения и спросили, почему в течение этих лет они, вопреки установленному порядку, не поставляли воинов. (7) От многолюдного собрания обоих народов был получен ответ, что нет в этом общей вины и нет общего замысла в том, что кое-кто из молодежи сражался на стороне вольсков, (8) но они все претерпели наказание за дурной выбор, ибо ни один из них не вернулся; воинов же они не поставляли из-за постоянного страха, внушаемого вольсками: не могут они, сколько ни воюют, справиться с этой напастью, соседствующей с ними бок о бок, с еще новыми войнами сверх тех, какие уже были. (9) Доложенный ответ сенаторы признали достаточною причиной для войны, но время для войны сочли неподходящим.

11. (1) В следующем году [385 г.] при трибунах с консульской властью Авле Манлии, Публии Корнелии, Тите и Луции Квинкциях Капитолийских, а также Луции Папирии Курсоре и Гае Сергии, избранных во второй раз, завязалась тягостная внешняя война и еще более тягостная внутренняя распря: (2) война, к которой добавилось отпадение латинов и герников, была начата вольсками, а распрю против всех ожиданий затеял муж патрицианского рода и доброй славы Марк Манлий Капитолийский. (3) Всех лучших мужей в государстве он высокомерно презирал и одному лишь завидовал – Марку Фурию, столь выдающемуся и почестями, и доблестями. (4) Не мог он спокойно снести, что Фурию нет равных среди должностных лиц, нет подобных в глазах войска, что он превосходит всех и даже товарищи по избранию кажутся при нем не товарищами, а служителями, а между тем (если бы кто-нибудь захотел это правильно оценить!) Марк Фурий не мог бы освободить отечество от осадивших его врагов, если бы прежде он, Манлий, не сохранил Капитолия и Крепости, (5) ведь Фурий напал на галлов во время дележа золота, когда те душою уже чаяли мира, тогда как он, Манлий, отразил их вооруженных и ломящихся в Крепость. И Марку Фурию приходится уделять от славы своей равную долю каждому из воинов, которые вместе с ним победили, его же, Манлия, победе никто из смертных не сопричастен. (6) Распалив душу подобными размышлениями, будучи по некоторому душевному изъяну горяч и необуздан, да притом, заметив, что влияние его среди сенаторов не так велико, как требовала бы, по его мнению, справедливость, (7) он первый изо всех отцов стал угождать народу34, стал совещаться о государственных делах с плебейскими должностными лицами, стал обвинять сенаторов в преступлениях, завлекать простой народ внешним своим обаянием, а не советом и так предпочел широкую славу доброй. (8) Не довольствуясь земельными законами, кои всегда были у народных трибунов поводом к смутам, он стал подрывать доверие в ссудном деле35, ведь и впрямь, говорил он, стрекало долгов тем острее, что грозит не только нищетой и бесчестьем, – оно страшит свободного человека темницею и оковами. (9) Действительно, задолженность была очень велика из-за строительства – дела, разорительного даже для богачей. В таких-то условиях война с вольсками, сама не легкая и отягченная отпадением латинов и герников, была использована как предлог, чтобы домогаться верховной власти. (10) Однако помыслы Манлия о перевороте лишь побудили сенат назначить диктатора. Итак, избранный диктатором Авл Корнелий Косс назначил начальником конницы Тита Квинкция Капитолийского.

12. (1) Диктатор видел, что более упорная борьба предстоит внутри, а не вне государства; однако то ли из-за спешки с войной, то ли из-за надежды, что победа и триумф придадут силы его диктатуре, но только он набрал войско и двинулся в Помптинскую область, куда, как он слышал, вторглось вольское войско. (2) Не сомневаюсь, что читателям, уже пресыщенным столькими книгами о непрестанных войнах с вольсками, уже приходило в голову то же, что казалось чудом и мне, пересказывающему писателей, более близких к времени событий: откуда после стольких поражений брались воины у вольсков и эквов? (3) Но так как об этом древние молчат, могу ли я сам высказать что-нибудь, кроме собственного моего мнения, которое у каждого в его догадках может быть особым? (4) Правдоподобным кажется, что для возобновления войны использовались все новые и новые поколения молодежи, подраставшие в промежутках, как и ныне, при воинских наборах у римлян; а может быть, войско не всегда набиралось из одних и тех же племен, хотя войну начинало всегда то же самое племя; (5) а может быть, неисчислимое множество свободных людей населяло тогда эти места, где сейчас источник пополнения войск невелик, а римские рабы – единственное спасение от обезлюдения. (6) Во всяком случае, все писатели согласны в том, что, несмотря на недавнее поражение от Камиллова войска, воинство у вольсков было огромное; а еще к ним примкнули латины, герники, кое-кто из жителей Цирцеи и даже римские переселенцы из Велитр.

(7) В тот же день диктатор построил лагерь, а назавтра, совершив птицегадание и заклав жертву, испросил благоволения богов и, радостный, вышел к воинам, которые с первым светом стали, согласно приказу, вооружаться при виде уже выставленного знака к битве36. (8) «Воины!– сказал он.– Победа за нами, если боги и их прорицатели что-нибудь видят в будущем37. Сложим копья у ног и обнажим мечи, как подобает мужам, твердо уверенным в победе и идущим в рукопашный бой с противником, их недостойным. Итак, я велю: неукоснительно блюсти строй, ни на шаг не сходить с места и твердо встретить натиск врага. (9) А когда, тщетно метнув дротики и копья, они кинутся на вас, неподвижно стоящих, тут пустите в дело мечи; пусть каждый помнит, что боги помогают римлянам и посылают их в бой при счастливых предзнаменованиях. (10) Ты, Тит Квинкций, выжидай и сдерживай конницу до начала схватки, а как увидишь, что рукопашная задержала врагов и строй их дрогнул, тогда добавляй страху конницей и с налету рассеивай боевые порядки противника». И всадники и пехота сражались, как велено: вождь не обманул легионы, а счастье – вождя.

13. (1) Полчища врагов, на глаз сравнив оба строя и полагаясь только на свою численность, безрасчетно вступили в бой и безрасчетно же отступили. (2) Лихие только в метании копий, в кличе и первом натиске битвы, они не сумели устоять перед мечами, рукопашною схваткой, перед видом одушевленного яростью неприятеля. (3) Первые ряды нападавших были отражены, и ужас достиг даже обозных отрядов, а тут добавила страху конница. Боевые порядки нарушились во многих местах, все пришло в движение, и строй уподобился мятущимся волнам. А когда передовые бойцы пали и тут уже каждый начал думать о надвигающейся смерти, враги обратились в бегство. (4) Римляне наседают: пока те отступали сомкнутым строем, преследование было делом пехоты, но когда преследователи заметили, что повсюду вражеские воины бросают оружие и рассеиваются по полям, сразу по данному знаку посланы были конные отряды, чтобы не дать всему множеству разбежаться, покуда пехота медлит, добивая врагов поодиночке: (5) достаточно было дротиками и запугиванием препятствовать бегству, конными объездами держать на месте толпу, пока не подоспеет пехота и не покончит с противником, как положено. (6) Бегство и преследование завершились не раньше ночи; в тот же день был взят и разграблен лагерь вольсков; всю добычу, кроме свободных людей, уступили воинам. (7) Больше всего пленных было из латинов и герников, причем отнюдь не все из простого народа, чтобы счесть их сражавшимися за плату, обнаружились тут и знатные молодые люди – это было явное доказательство помощи от их властей враждебным вольскам. (8) Узнаны были и некоторые из жителей Цирцеи, и поселенцы из Велитр. Все они были отосланы в Рим и, допрошенные старейшинами сената, недвусмысленно изъяснили им, как прежде диктатору, каждый измену своего народа.

14. (1) Диктатор держал войско в лагере, меньше всего сомневаясь, что сенат прикажет начать войну38-39 с этими народами, когда страшная внутренняя угроза заставила его поспешить в Рим. Со дня на день разгоралась смута, которую неизменный ее зачинщик делал все более опасной. (2) Уже не только речи, но и дела Марка Манлия, направленные по видимости к пользе народной, однако мятежные, обнаруживали со всей очевидностью, что он замыслил. (3) Однажды увидев, как ведут осужденного за долги центуриона, знаменитого своими подвигами, он посреди форума налетел с толпою своих людей, наложил на него руку40 и стал кричать о высокомерии сенаторов, жестокости ростовщиков и бедствиях народа, о доблестях и участи этого мужа: (4) «Затем ли я спас этой рукою Капитолийскую крепость, чтобы видеть, как гражданина и моего соратника, словно победили галлы, хватают и уводят в рабство и оковы?» (5) Тут же при всем народе он заплатил заимодавцу и, освободив должника от долга, отпустил на волю41, а тот призывал в свидетели богов и людей, чтобы отблагодарили они Марка Манлия, его освободителя и отца римских плебеев. (6) Центурион, сразу же попав в волнующуюся толпу, еще больше увеличил волнение, показывая рубцы ран, полученных им в вейской, галльской и других позднейших войнах. (7) Он говорил, что, пока воевал, пока восстанавливал разоренный дом42, он не раз уже выплатил самый долг; но лихва поглотила все, ею он раздавлен; (8) и если он видит белый свет, этот форум и сограждан – это благодаря Марку Манлию; все отеческие благодеяния лишь от него; Марку Манлию он посвятит все оставшиеся свои силы, жизнь и кровь; все, что связано для него с отечеством, с государственными и семейными пенатами, – все это теперь связывает его с одним человеком.

(9) Хотя подстрекаемый этими словами простой люд и так принадлежал одному человеку, Марк Манлий добавил к этому и другое дело, еще более способное возмутить умы. (10) Он назначил к продаже главную часть своего наследственного имущества – поместье под Вейями, объявив: «Квириты, покуда хоть что-то у меня остается, я не потерплю, чтобы кого-либо из вас уводили по приговору суда в кабалу»43. Это так воспламенило сердца людей, что, казалось, во всем – в праведном и неправедном – они последуют за этим защитником свободы.

(11) Вдобавок у себя дома, совсем как на сходках, он произносил речи, полные обвинений патрициям; не различая, бросает ли он обвинение истинное или ложное, он заявил, что отцами припрятано галльское золото: мало им владеть общественной землею, они еще и не возвращают общественных денег! Если бы эти деньги были налицо, простой народ мог бы освободиться от долгов. (12) Надежда была заронена, и тотчас стало казаться, что совершено постыдное преступление; ведь золото собирали, чтобы всей общиной откупиться от галлов, для того вносили этот налог – и то же самое золото, отобранное у врагов, перешло в добычу немногих. (13) И вот к Манлию подступают, спрашивая, где сокрыта такая огромная кража, а он откладывает ответ, говоря, что скажет, когда придет время. Все думали только об этом золоте, забыв все остальное, так что стало ясно, что если объявленное правдиво, то велика будет благодарность, а если лживо – то велик будет гнев.

15. (1) При таком-то неопределенном положении дел отозванный от войска диктатор прибыл в Город. На другой день, собрав сенат и достаточно узнав настроения, он запретил сенаторам отходить от него и, окруженный этой толпой, поставил кресло в Комиции44 и послал вестника к Марку Манлию. (2) Вызванный приказом диктатора, Манлий явился на суд с огромной толпою, так как заранее дал знать своим, что предстоит борьба. (3) Как в строю стояли: по одну сторону сенат, по другую – простой народ, обратив взгляды каждый на своего вождя. В наступившей тишине диктатор произнес:

(4) «О если бы во всех других делах я и отцы-сенаторы были так согласны с простым народом, как предстоит, я уверен, согласиться нам в том, что касается тебя и твоего дела, о котором я должен вести розыск! (5) Вижу, ты возбудил в обществе надежду, не нарушая обязательств, погасить долги из галльских сокровищ, якобы сокрытых виднейшими сенаторами. Я не только не стану чинить тебе в этом препятствия, но, прямо напротив, Манлий, прошу тебя: освободи римских плебеев от задолженности и открой нам тех, кто сидит на общинных сокровищах из утаенной добычи45. (6) Но, если ты этого не сделаешь, потому ли, что сам ты имеешь долю в этой добыче, или же потому, что навет твой ложен, я прикажу ввергнуть тебя в оковы, я не потерплю, чтобы ты и дальше подстрекал толпу ложной надеждой».

(7) На это Манлий сказал, что теперь ему ясно: диктатор избран не против вольсков, которые лишь тогда враги, когда это выгодно сенаторам, не против латинов и герников, которых ложными обвинениями побуждают взяться за оружие, но против него самого и против римского простого народа. (8) Уже оставив притворную войну, они теперь направляют удар на него, Манлия, уже объявляет диктатор, что даст защиту ростовщикам от плебеев; уже ищет ему вину и гибель за людское благоволение; (9) «Тебя, Авл Корнелий, и вас, отцы-сенаторы,– сказал он,– оскорбляет эта толпа, сопутствующая мне? Что же не уведете ее от меня поодиночке вашими благодеяниями, вступаясь за них, избавляя ваших сограждан от оков, не позволяя уводить их по приговору суда в кабалу. Отчего не поможете чужой нужде из прибытка ваших богатств? (10) Но зачем я вас побуждаю к расходам? Получите оставшиеся долги, только вычтите то, что выплачено в лихву, и толпа вокруг меня уже не будет заметнее толпы вокруг любого другого. (11) Но, спрашивается, почему это я один проявляю заботу о гражданах? Мне нечего ответить, все равно как если бы ты спросил, почему это я один защитил Капитолий и Крепость! Тогда я, как мог, помог всем, теперь буду помогать отдельным людям. (12) Что же касается галльских сокровищ, то это простое в сущности дело непростым делает только ваше дознание. Почему вы спрашиваете о том, что знаете? Почему, если тут нет никакого подвоха, вы приказываете вытряхнуть то, что у вас за пазухой, а не выкладываете этого сами? (13) Чем настойчивее вы приказываете мне обличить ваши обманы, тем больше я опасаюсь, чтобы вы не отняли и зрение у наблюдающих. Итак, не я должен указать вам на вашу добычу, но вы должны быть принуждены ее выложить».

16. (1) Диктатор приказал ему оставить окольные речи и настаивал, чтобы он или доказал справедливость своего обличения, или признал бы себя виновным в облыжном обвинении против сената, в разжигании ненависти разговором о мнимой краже. Когда Манлий сказал, что не будет говорить по настоянию своих врагов, диктатор приказал бросить его в оковы. (2) Схваченный посыльным46, он воскликнул: «Юпитер Всеблагой Величайший, царица Юнона и Минерва и другие боги и богини, насельники Капитолия и Крепости, вы ли позволяете врагам утеснять вашего воина и защитника? Эта десница, коею галлы рассеяны от ваших святилищ, ужели ныне будет в цепях и оковах?» (3) Ничей глаз, ничей слух не мог вынести ужас происходящего. Но государство, полностью повинующееся законной власти, установило для себя нерушимое правило: перед лицом диктаторской силы ни народные трибуны, ни сам простой народ не осмелились ни глаз поднять, ни рта раскрыть. (4) Зато известно, что когда Манлий был ввергнут в темницу, то большая часть простого народа облачилась в скорбную одежду, многие отпустили волосы и бороду и угрюмые толпы бродили у входа в тюрьму.

(5) Диктатор справил триумф над вольсками, но триумф больше способствовал ненависти, чем славе; роптали, что добыт он дома, а не на войне, в честь победы над согражданином, а не над врагом; для полноты торжества не хватало только, чтобы перед колесницей вели Марка Манлия. (6) Мятеж был уже совсем недалек. Ради успокоения умов сенат вдруг добровольно, без чьего-либо требования стал щедрым – приказал вывести в Сатрик поселение в две тысячи граждан, назначив каждому по два с половиной югера земли47. (7) Толковали, что дано мало и немногим и что это – плата за преданного ими Марка Манлия, так что мера, принятая сенатом, лишь подстрекнула мятеж. (8) Все заметней делалась толпа Манлиевых сторонников в грязных одеждах, со скорбными лицами подсудимых, а когда диктатор справил триумф и сложил с себя должность, то и языки и мысли людей освободились от страха.

17. (1) И вот уже открыто слышались голоса укорявших толпу: «Всегда вы вашей благосклонностью возносите своих защитников на головокружительную высоту, а затем в решающий момент от них отступаетесь. (2) Так погиб Спурий Кассий48, звавший народ делить поля, так погиб Спурий Мелий49, на свои средства отведший голод от уст сограждан, так выдан врагам и Марк Манлий, который возвращал свободу и свет погрязшим в долгах и задавленным ими гражданам. (3) Простой народ откармливает своих вожаков для заклания!50 Такое ли наказание должен был претерпеть консуляр, если он не ответил по кивку диктатора? Положим, прежде солгал он и потому тогда не имел, что сказать; но когда и какому рабу наказаньем за ложь были оковы? (4) Неужели на память не пришла та ночь, которая едва не стала последней и вечной для римского имени?51 Ни зрелище вереницы галлов, взбирающихся по Тарпейской скале? Ни сам Марк Манлий, каким его видели: во всеоружии, в поту и крови, когда он чуть не самого Юпитера вырвал из вражьих рук? (5) И этого спасителя отечества отблагодарили полуфунтом муки?52 И он, кого вы сделали почти небожителем и, во всяком случае, соименником53 Юпитера Капитолийского, терпит оковы в темнице, во тьме влачит дни, подвластные произволу палача? В нем одном достало помощи на всех, а у столь многих не нашлось, чем помочь ему одному!» (6) Уже и по ночам не расходилась толпа и грозила взломать тюрьму, когда вдруг получила то, что собиралась вырвать: сенатским постановлением Марк Манлий был освобожден. Но это не покончило с мятежом, а только дало ему вождя.

(7) В те же дни дан был ответ латинам и герникам, равно как и переселенцам из Цирпеи и Велитр; они хотели очистить себя от вины в вольскской войне и просили выдать им пленных, чтобы наказать их по своим законам. Ответ был суровый, особенно переселенцам, так как они, римские граждане, нечестиво злоумыслили против отечества. (8) Не только в выдаче пленных им было отказано, но и в другом (в чем к союзникам все-таки были терпимее): сенат объявил, чтобы они спешили убраться из Города, от лица и с глаз римского народа: их не оградит и посольское право, установленное для чужеземцев, а не для граждан.

18. (1) Мятеж Манлия ширился; к концу года состоялись выборы. Военными трибунами с консульской властью избраны Сервий Корнелий Малугинский (повторно), Публий Валерий Потит (повторно), Марк Фурий Камилл (в пятый раз), Сервий Сульпиций Руф (повторно), Гай Папирий Красс, Тит Квинкций Цинциннат (повторно). (2) В начале года [384 г.] очень удачно и для простого народа и для отцов достигнут внешний мир: для простого народа, так как его не отвлекали набором и он получил надежду одолеть долги, пока имеет такого мощного вождя; (3) для отцов – оттого, что никакие внешние страхи не отвлекали их от целения домашних зол. И вот противостояние обеих сторон стало еще ожесточеннее: до боя было уже недалеко, и Манлий, более решительный и раздраженный, чем прежде, созвав простой народ в своем доме, дни и ночи обсуждает с главарями будущий переворот. (4) В душе, не привыкшей к обидам, гнев разжигало недавнее бесчестье; решимости добавило и то, что диктатор не посмел поступить с ним так, как когда-то Квинкций Цинциннат со Спурием Мелием54, а также и то, что ненависти за его заточение не только не избежал диктатор, сложивший власть, но даже сенат не смог ее вынести. (5) Всем этим и возгордясь и озлобившись, он подстрекал и так уже распаленные души плебеев: «Доколе55 вы еще будете пребывать в неведении своей силы? Ведь по воле природы сознают свою силу даже животные. Сочтите по крайней мере, сколько вас и сколько у вас врагов. (6) Сколько было вас, клиентов56, вокруг одного патрона, столько же будет теперь против одного врага. Даже если бы вы сходились один на один, все равно я думал бы, что вы будете ожесточеннее биться за свободу, чем те – за господство. (7) Только начните войну – получите мир. Пусть увидят, что вы готовы применить силу, – они сами уступят вам право. Нужно или дерзнуть на что-то сообща, или все терпеть одиночками. Доколе вы будете присматриваться ко мне? (8) Я-то никого из вас не покину; но и вы смотрите, как бы не покинуло меня мое счастье. Сам я, ваш защитник, как только врагам заблагорассудилось, стал вдруг ничем, и все вы видели, как уводили в оковы меня, который многих из вас спасал от оков. (9) На что надеяться мне, если враги дерзнут против меня на большее? Ждать ли мне судьбы Кассия и Мелия? Вы правильно делаете, что отвращаете это: «Боги того не допустят!», – но ради меня они никогда не сойдут с небес. Пусть лучше они дадут вам отвагу сопротивляться, как давали ее мне, облаченному и в доспех, и в тогу, чтобы я защищал вас от диких врагов и надменных сограждан. (10) Неужели у столь великого народа так мало присутствия духа, что вы всегда довольствуетесь помощью57 против ваших недругов и спорите с сенаторами только о том, до какого предела им вами повелевать? Не природою так установлено, но давностью узаконена власть над вами58. (11) Почему против внешних врагов вы находите в себе столько духа, что полагаете справедливым повелевать ими? Потому что вы привыкли сражаться с ними за господство, а в борьбе против этих людей вы больше испытываете свою свободу, чем отстаиваете ее. (12) Какие бы ни были у вас вожди, какими бы ни были вы сами, до сих пор вы все-таки добивались всего, что требовали, где силою, где вашей удачей. Пора замахнуться на большее. (13) Испытайте только свое счастье и меня, достаточно, я надеюсь, счастливо испытанного. Легче поставите вы повелителя над сенаторами, чем приставили противоборствующих к повелителям59. (14) Нужно растоптать диктатуры и консульства, чтобы римский простой народ смог поднять голову. Так будьте же здесь и препятствуйте судам о долгах. Я объявляю себя патроном простого народа; этим именем облекла меня моя забота о вас и верность вам60. (15) Чем более почетным и говорящим о власти будет имя, которым вы назовете вашего вождя, тем сильней будет его помощь вам в достижении желаемого». (16) С этого, говорят, начался разговор о царской власти; но далеко ли пошел он и с кем велся, о том внятных известий нет.

19. (1) Но и сенат со своей стороны совещался об уходе плебеев61, на сей раз – в частный дом, расположенный к тому же – случайно – внутри Крепости, и об опасности, угрожающей свободе. (2) Большинство кричало, что нужен новый Сервилий Агала62, который не стал бы раздражать общественного врага приказом бросить его в оковы, а сразу прекратил бы междоусобие, поразив одного гражданина. (3) Прибегают к решению, более мягкому на словах, но смысл имевшему тот же: да блюдут должностные лица, чтобы от пагубных умыслов Марка Манлия государство не потерпело какого ущерба63. (4) Тогда трибуны с консульской властью и народные трибуны (ибо и они, понимая, что один конец будет для их власти и для общей свободы, передались на сторону сената), – тогда все они совещаются, что делать. (5) Никто не представлял себе никакого выхода, кроме насилия и убийства, а это повело бы, конечно, к отчаянной борьбе; но тут вмешались народные трибуны Марк Менений и Квинт Публилий: (6) «Зачем же мы превращаем в борьбу отцов и простого народа то, что должно быть борьбой государства против одного зловредного гражданина? Зачем нападаем мы на плебеев и на него, когда безопаснее, чтобы сами плебеи напали на него так, чтобы он рухнул под бременем собственных сил. (7) Мы намерены призвать его к суду. Что менее любо народу, чем царская власть? Как только эта толпа увидит, что борются не с нею, защитники превратятся в судей; и разглядев, что обвинители – из плебеев, обвиняемый – патриций, а на рассмотрении дело о царской власти64, они ни о ком не станут радеть больше, чем о своей свободе».

20. (1) При всеобщем одобрении Марку Манлию назначают день суда. Когда это свершилось, простой народ сперва взволновался, особенно как увидел обвиняемого в скорбной одежде, (2) а с ним – не только никого из патрициев, но даже из родных и близких, даже братьев его Авла и Тита Манлиев. А ведь до того дня не случалось, чтобы в такой беде близкие не сменили бы одежд: (3) когда бросили в оковы Аппия Клавдия65, то и Гай Клавдий – его противник, и весь род Клавдиев был в трауре. А тут явный сговор, чтобы сгубить мужа, который первым из отцов перешел к народу.

(4) Что же, когда наступил день суда, было поставлено в вину подсудимому (кроме многолюдных сходок, мятежных речей, щедрот и ложного обличения), что относилось бы собственно к делу о стремлении к царской власти? Этого я не нахожу ни у одного писателя. (5) Не сомневаюсь, что обвинения были немалыми, коль скоро заминка плебеев, отсрочившая приговор, произошла не из-за сути дела, а из-за места66, где вершился суд. Это надобно отметить, чтобы знали люди, сколькие и какие подвиги мерзкая страсть царствовать сводит не только к неприятному, но даже к ненавистному. (6) Говорят, он вывел около четырехсот человек, за которых он внес отсчитанные без роста деньги, чье имущество сохранил, кого не дал увести в кабалу по приговору. (7) К тому же он не только перечислил свои военные награды, но и вынес их для обозрения: до тридцати доспехов с убитых врагов, до сорока даров от полководцев, среди которых бросались в глаза два венка за взятие стен и восемь за спасение граждан67. (8) И самих этих граждан, спасенных от врагов, привел, а отсутствовавшего среди них Гая Сервилия, начальника конницы, назвал по имени. А когда в своей речи, блистательной по возвышенности предмета, он стал вспоминать в словах, под стать самим подвигам, о том, что совершил на войне, то обнажил грудь, исполосованную рубцами от ран, полученных на войне, (9), и поминутно оглядываясь на Капитолий, призывал Юпитера и других богов в помощь своей судьбе и молил, чтобы тот дух, какой они вдохнули в него на благо римскому народу при защите Капитолийской крепости, – чтобы тот же дух даровали они римскому народу в решительный для него, Манлия, час; и он взывал ко всем и каждому, чтобы судили его, оборотясь к Капитолию и Крепости, чтобы быть лицом к бессмертным богам.

(10) Народ созван был по центуриям на Марсовом поле, и, как только обвиняемый, простирая руки к Капитолию, обратил мольбы от людей к богам, трибунам стало ясно, что, если они не освободят взоры людей, осыпанных его благодеяниями, от этого памятника его славы, справедливые обвинения не найдут места в их душах. (11) Итак, отсрочив день суда, назначили народное собрание в Петелинской роще за Флументанскими воротами68, откуда Капитолий не виден. Там наконец обвинение победило, и суд скрепя сердце вынес суровый приговор, нежеланный даже для судей. (12) (Впрочем, некоторые говорят, будто он был осужден дуумвирами69, избранными для расследования о преступлении против отечества.) Трибуны сбросили его с Тарпейской скалы: так одно и то же место стало памятником и величайшей славы одного человека70 и последней его кары. (13) Вдобавок мертвого обрекли на бесчестие: во-первых, общественное: так как дом его стоял там, где теперь храм и двор Монеты71, то предложено было народу, чтобы ни один патриций не жил в Крепости и на Капитолии72; (14) во-вторых, родовое: решением рода Манлиев определено никого более не называть Марк Манлий.

Такой конец обрел муж, чье имя, родись он не в свободном государстве, было бы прославлено73. (15) Вскорости, когда опасности от него уже не было, в народе пожалели о нем, вспоминая только его доблести. Даже явившаяся вскоре чума, за отсутствием других причин для такого несчастья, казалась многим карой за казнь Марка Манлия: (16) Капитолий осквернен кровью своего спасителя, и богам не по сердцу, что почти у них на глазах свершена казнь того, кто их храмы исторг из вражьих рук.

21. (1) За чумой последовал неурожай, молва о том и другом разошлась повсюду, и в следующем году [383 г.] пришла многосторонняя война – при военных трибунах с консульской властью Луции Валерии (в четвертый раз), Авле Манлии (в третий раз), Сервии Сульпиции (в третий раз), Луции Лукреции (в третий раз), Луции Эмилии (в третий раз), Марке Требонии. (2) Кроме вольсков, словно судьбою данных римскому воину для постоянного упражнения в военном деле, кроме жителей Цирцей и Велитр, издавна замышлявших отпадение, и кроме латинов, бывших на подозрении, внезапно возникли еще новые враги – жители Ланувия, самого до той поры верного города. (3) Отцы сочли, что причина тому презрение, порожденное тем, что слишком уж долго оставалось безнаказанным отпадение их сограждан – жителей Велитр, и сенат постановил в скорейшем времени предложить народу объявить им войну. (4) А чтобы простой народ охотнее шел воевать, назначили коллегию пяти для разделения Помптинского поля и коллегию трех для выведения поселения в Непет. (5) Затем уж было предложено народу принять решение о войне74; и, вопреки сопротивлению народных трибунов, все трибы приказали быть войне. (6) Войну подготовили в том же году, но из-за чумы не выступили в поход. Это промедление давало поселенцам время упросить сенат, и большинство уже склонялось к отправке в Рим умоляющего посольства; (7) но, как это бывает, угроза обществу сплелась с угрозой отдельным лицам – и зачинщики отпадения от римского народа, испугавшись, что их как единственных виновников выдадут во искупление гнева римлян, отвратили поселенцев от мирных намерений. (8) Стараниями этих зачинщиков не только местный сенат75 отменил посольство, но они же подбили немалую часть простого народа к грабительским набегам на Римскую область. Эта новая обида перечеркнула все надежды на мир. (9) В этом году впервые возник слух и об отпадении пренестинцев; но сенат столь спокойно ответил обличавшим их жителям Тускула, Габиний и Лабик, чьи поля подвергались набегам, что стало ясно: сенат недостаточно верит этим обличениям, просто не желая, чтобы они оказались правдою.

22. (1) В следующем году [382 г.] Спурий Папирий и Луций Папирий – новые военные трибуны с консульской властью – повели наконец легионы против Велитр, оставив четырех коллег-трибунов – Сервия Корнелия Малугинского (в третий раз), Квинта Сервилия, Гая Сульпиция и Луция Эмилия (в четвертый раз) – для защиты города или на случай какого-нибудь нового движения со стороны Этрурии: там все внушало подозрения. (2) У Велитр произошло сражение с пренестинскими вспомогательными силами, которых было едва ли не больше, чем самих поселенцев. Оно оказалось удачным; близость города и побудила врага поспешить с бегством, и предоставила ему единственное прибежище. (3) От осады города трибуны воздержались: как потому, что дело было сомнительным, так и оттого, что не собирались этой войной уничтожать поселение. С вестями о победе в Рим к сенату посланы донесения, где более резко говорилось о врагах-пренестинцах, нежели о врагах из Велитр. (4) И вот постановлением сената и по приказу народа объявлена была война пренестинцам; а те, соединившись с вольсками, на следующий год взяли приступом упорно оборонявшееся римское поселение Сатрик и гнусно выместили победу на пленных. (5) Римляне тяжело перенесли это и избрали Марка Фурия Камилла военным трибуном в шестой раз, дав ему в товарищи Авла Постумия и Луция Постумия Регилльских и Луция Фурия с Луцием Лукрецием и Марком Фабием Амбустом.

(6) Вольскская война поручена была Марку Фурию Камиллу вне порядка76; в помощь ему по жребию достался из трибунов Луций Фурий, не столько во благо государству, сколько ради вящей хвалы сотоварищу, и общественной, так как Камилл восстановил положение, пошатнувшееся от безрассудства Луция Фурия, и личной, ведь Камилл и хотел не столько славы, сколько благодарности товарища за исправленный промах. (7) Камилл уже был в преклонных летах, и на комициях только единогласие народа удержало его от клятвенного отказа с обычной ссылкою на нездоровье; однако в крепкой груди его еще жил бодрый дух, ум его был вполне здрав и, хотя от гражданских дел он почти отошел, войны занимали его. (8) Набрав четыре легиона по четыре тысячи человек и назначив войску на другой же день быть у Эсквилинских ворот, он выступил к Сатрику. Там его ожидали не слишком обеспокоенные завоеватели города, полагаясь на некоторое численное превосходство. (9) Заметив приближение римлян, они тотчас выступили навстречу боевым строем, чтобы ни малой отсрочкой не подвергать свое дело опасности: казалось, что в таких обстоятельствах римлянам ввиду их малочисленности бесполезно будет искусство их замечательного вождя, на которое они только и полагаются.

23. (1) Столь же воодушевлены были и римское войско, и второй вождь: готовность вступить наудачу в сражение сдерживали только разум и власть одного мужа, который, затягивая войну, искал случая разумом помочь недостатку сил. (2) Тем усерднее наступали враги и уже не только развернули строй перед своим лагерем, но вышли на середину поля и, поднося свои знамена почти к самому вражескому валу, выставляли напоказ надменную самоуверенность силы. (3) Римские воины с трудом переносили это, а особенно второй военный трибун Луций Фурий, несдержанный по молодости и нраву, а вдобавок еще заразившийся неосновательной самонадеянностью толпы. (4) Он даже подстрекал без того возбужденных воинов и пытался уменьшить силу влияния своего сотоварища, попрекая его чем единственно мог – старостью, твердя, что войны существуют для молодых77, что вместе с телом крепнет или увядает дух, что даже тот, кто привык с ходу, первым натиском брать города и укрепления, (5) из ретивого бойца стал сиднем и вот сидит за валом, теряя время. Надеется ли он на подход своих или на отход вражеских сил? (6) Что это за случай, что за время, что за место, на которые он рассчитывает, чтобы изобретать ловушки? Замыслы старика явно остыли и оцепенели! (7) Довольно он пожил, довольно ему и славы; но как терпеть, что с одним смертным телом дряхлеют силы государства, которому подобает бессмертие?

(8) Такими речами привлек он к себе весь лагерь, а когда повсеместно потребовали битву, сказал: «Марк Фурий, мы не можем сдержать порыв воинов, а враг, ободряемый нашим промедлением, налетает с несносной уже надменностью. Уступи один всем и разреши убедить тебя советом, чтобы ты скорее победил в войне». (9) На это Камилл ответил: все войны до сего дня велись по его единоличному замыслу, и ни сам он, ни римский народ не раскаивался ни в приказах его, ни в удаче. Теперь он знает, что имеет товарища, равного ему по власти и правам и превосходящего его цветом лет. (10) Итак, хотя во всем, что относится к войску, он привык не подчиняться, а повелевать, но ограничивать власть товарища он не может; пусть тот с помощью богов делает то, что считает благом для государства! (11) А для своего возраста он просит снисхождения – не быть в первых рядах; но от обязанностей, какие на войне найдутся для старика, он не уклонится и только молит у бессмертных богов, чтобы случай не дал повод хвалить его благоразумие.

(12) Но не вняли ни люди – спасительному совету, ни боги – благочестивым мольбам. Распорядитель битвы выстроил передовой строй, Камилл разместил подкрепления и поставил мощный заслон перед лагерем, а сам расположился на возвышенности, как зритель, поглощенный исходом чужого замысла78.

24. (1) В первой стычке, лишь раздался звон оружия, враг отступил, заманивая, но не устрашась. (2) В тылу врага между строем и лагерем был пологий склон, и, имея народу в достатке, враг оставил в лагере несколько мощных отрядов, выстроенных в полном вооружении, чтобы они ринулись в гущу уже завязавшегося боя, когда противник подойдет к валу. (3) Римлян, слишком увлекшихся преследованием отступающего врага, заманили на опасное место, очень удобное для задуманного нападения. И вот уже страх овладел только что побеждавшими, и под натиском нового врага на покатости склона римский строй дрогнул. (4) Наседают свежие силы вольсков, высыпавшие из лагеря; другие, прекратив мнимое бегство, тоже вступают в бой. Римские воины уже не отступали, а, позабыв о недавнем рвении и давней славе, обращали тыл и в беспорядочном бегстве устремлялись к лагерю, (5) как вдруг Камилл, подсаженный окружающими на коня79, быстро двинул навстречу им подкрепления, закричав: «Так вот она, битва, которую вы вытребовали! Кого – человека, божество – кого можете вы винить? Это только ваше безрассудство и ваша трусость! (6) Вы шли за другим вождем, ступайте теперь за Камиллом и победите, как привыкли под моим водительством. Что уставились на вал и лагерь? Ни одного из вас они не примут, кроме как с победой!»

(7) Стыд сначала остановил бегущих; затем когда увидели, что знаменосцы идут на врага в боевом строю, а вождь, не только славный столькими триумфами, но и почтенный летами, появляется среди первых знамен, где наибольший труд и опасность, то каждый бранит себя и других и по рядам проносится в громком крике взаимное ободрение. (8) Другой трибун тоже не стоял сложа руки; Камилл, восстанавливая пеший строй, послал товарища к всадникам, и он, не бранясь (не ему было это делать, ведь сам он был виноват), но перейдя от приказа к просьбам, молил всех и каждого, чтобы отпустили вину ему, виновному в неудаче этого дня: (9) «Хотя товарищ мой не соглашался и противился, я вверился общему безрассудству, а не его благоразумию. При любом повороте вашего счастья увидит Камилл свою славу, но если битва не восстановится, – то я, в довершение беды, судьбу разделю со всеми, а позор будет на мне одном». (10) При нетвердой линии войск признано было за лучшее оставить коней и в пешем строю ударить на врага. И они идут, сверкая оружием, исполнены мужеством, туда, где, как было видно, пешим войскам приходилось особенно худо. Ни вожди, ни воины не дают себе никакой передышки в сражении. (11) Исход был предопределен силой доблести; и вольски, только что отступавшие в притворном страхе, теперь обращаются в настоящее бегство. Немалая часть их была перебита в самой битве и после – при бегстве, а прочие – в лагере, который был взят одним натиском; но пленных все-таки было больше, чем убитых.

25. (1) Когда при переписи пленных опознали нескольких тускуланцев80, их отделили от прочих и привели к трибунам, а на допросе они сознались, что сражались по решению общины. (2) Камилл, обеспокоенный опасностью войны со столь близкими соседями, сказал, что тотчас поведет пленных в Рим, чтобы сенаторы не остались в неведении об отпадении тускуланцев от союза; а над лагерем и войском это время пусть начальствует товарищ, если он согласится. (3) Один день послужил тому уроком не предпочитать своих решений лучшим; однако в войске никто, и даже он сам, не думал, что его вину, ввергнувшую общее дело в такую опасность, Камилл снесет столь спокойно. (4) И как в войске, так и в Риме было твердым общее мнение, что война против вольсков велась с переменным успехом, что вина несчастного сражения и бегства – на Луции Фурии, а заслуга счастливого сражения – целиком за Марком Фурием.

(5) После того как пленных ввели в сенат, а отцы-сенаторы постановили преследовать тускуланцев войной и поручили эту войну Камиллу, тот попросил для себя одного помощника; когда же ему разрешили выбрать из товарищей, кого захочет, он, вопреки всеобщим ожиданиям, выбрал Луция Фурия. (6) Такая снисходительность и с товарища его сняла бесчестие, и ему доставила огромную славу. Но войны с тускуланцами не произошло; упорным миролюбием они отвратили римскую силу, которую не могли сдержать оружием. (7) Когда римляне вошли в их пределы, тускуланцы на пути их не снялись с мест, не забросили обработку полей; открыв городские ворота, навстречу полководцам вышли многочисленные граждане в тогах81; продовольствие для войска предупредительно подвозилось в лагерь из города и с полей. (8) Камилл, став лагерем у ворот и желая знать, господствует ли внутри стен тот же мирный порядок, какой он видел на полях, (9) вошел в город и увидел, что двери открыты и в отпертых лавках все выложено на виду, а усердные ремесленники заняты каждый своим делом, и школы оглашаются голосами учеников, и улочки полны людей, и среди прочей толпы дети и женщины спешат кто туда, кто сюда, кому куда надобно. (10) Ничто и нигде не походило не только на страх, но даже на удивление. Он осматривал все вокруг, ища взглядом, где же война. (11) Но нигде не заметно было никакого следа припрятанной вещи или, наоборот, вытащенной по обстоятельствам времени; все находилось в таком нерушимо мирном спокойствии, что едва ли, казалось, сюда мог дойти даже слух о войне.

26. (1) И вот, побежденный выдержкой врагов, Камилл приказал им созвать свой сенат. «До сих пор,– сказал он,– только вы одни, тускуланцы, нашли настоящее оружие и настоящую силу, чтобы тем защитить все свое от гнева римлян. (2) Идите в Рим к сенату; отцы-сенаторы рассудят, чего вы более заслужили: наказания за прежнее или снисхождения за нынешнее. Я не стану предвосхищать милость государственного благодеяния, но вы получите от меня возможность молить о милости, а на ваши мольбы сенат даст ответ по своему усмотрению».

(3) Когда тускуланцы явились в Рим и скорбный сенат еще недавно верных союзников появился в преддверии курии, отцы-сенаторы были взволнованы и тотчас же приказали ввести их, уже тут скорее гостеприимно, чем враждебно82. (4) Тускуланский диктатор так держал речь: «Когда вы, отцы-сенаторы, объявили нам войну и пришли с войной, то, какими вы видите нас сейчас стоящими в преддверии вашей курии, настолько же вооруженные и подготовленные мы вышли навстречу вашим полководцам и легионам. (5) Таков обычай наш и народа нашего; таким он был и пребудет вечно, разве что когда-нибудь мы примем оружие от вас и за вас. Мы благодарны вашим вождям и войскам за то, что они больше верили глазам, чем ушам83, и там, где не было ничего враждебного, ничего такого и сами не сделали. (6) Мира, который мы сохранили, мы домогаемся от вас; молим, да обратите войну туда, где она есть; а мы безоружными испытаем, что может ваше оружие против нас, если должно такое испытание претерпеть. Таков наш дух – да сотворят его боги счастливым и благочестным. (7) Что же касается обвинений, под впечатлением которых вы объявили войну, то (хотя и бесполезно опровергать на словах изобличенное на деле), будь даже они справедливы и признай мы их, мы чувствуем себя в безопасности, когда повинились столь явно. Пусть погрешают против вас, лишь бы вам подобало всегда так наказывать!»

(8) Вот что примерно сказали тускуланцы. Мир они получили тотчас же, а немного позднее и право гражданства. Легионы от Тускула были отведены.

27. (1) Отличившийся рассудительностью и доблестью в вольской войне, удачей в тускуланском походе, тут и там – редким терпением и снисхождением к сотоварищу, (2) Камилл оставил должность по избрании военных трибунов следующего года [380 г.]: Луция и Публия Валериев (Луция в пятый раз, Публия в третий), Гая Сергия (в третий раз), Луция Менения (повторно), Публия Папирия и Сервия Корнелия Малугинского.

(3) Нужны были в этом году и цензоры, особенно из-за неопределенных слухов по поводу долгов; народные трибуны злонамеренно преувеличивали общий итог, а преуменьшали его те, кому выгодно было представлять дело так, будто выплаты страдают более от недобросовестности, чем от несчастья должников. (4) Избраны были цензорами Гай Сульпиций Камерин и Спурий Постумий Регилльский, но уже начатое дело было прервано за смертью Постумия, так как дать цензору другого товарища было противно благочестию84. (5) Поэтому Сульпиций отказался от должности; избраны были другие цензоры, но, как оказалось, огрешно и они не исправляли должность; избирать же цензоров в третий раз было бы противно благочестию, коль скоро в этом году боги как будто бы не принимали цензуры. (6) Но народные трибуны твердили, что это – непереносимое глумление над плебеями: просто сенат избегает обнародовать записи, свидетельствующие об имуществе каждого, так как не хочет, чтобы обнаружилась сумма долгов, которая показала бы, что одна часть граждан задавлена другою, а между тем обремененный долгами простой народ толкают навстречу все новым и новым врагам. (7) Повсюду, уже без разбора, ищут войн: гоняют легионы от Антия к Сатрику, от Сатрика к Велитрам, оттуда в Тускул. Уже латинам, герникам, пренестинцам грозят войной из ненависти скорей к гражданам, чем к врагам; лишь бы держать плебеев в войске, не дать им передохнуть в Городе, не дать им на досуге вспомнить о свободе, побывать на сходках, где они могли бы иногда слышать голос трибунов, стремящихся облегчить долги и покончить с прочими несправедливостями. (8) Если в душе простого народа еще сохранилась память об отеческой свободе, он не потерпит, чтобы кто-то из римских граждан был закабален за долги или чтобы назначили набор, покуда обследование долгов и рассмотрение мер по их уменьшению не позволят каждому знать, что его, что чужое, останется ли у него свободным хотя бы тело, или же и оно обречено оковам.

(9) Награда, обещанная за мятеж, тотчас и вызвала мятеж, ибо и к кабале присуждали многих, и сенат из-за слухов о пренестинской войне постановил набрать новые легионы, а тут и тому и другому стали препятствием и помощь трибунов, и единодушие народа: (10) трибуны не позволяли уводить приговоренных должников, а молодежь не записывалась в войско. Сенаторов в это время заботило даже не столько взыскание с задолжавших, сколько набор войска: в самом деле, уже приходили вести о том, что враги вышли из Пренесты и остановились в габийских полях. (11) Но и этот слух еще подстрекнул трибунов к борьбе, а не отвратил от нее; и только война, вплотную придвинувшаяся к самым стенам, смогла погасить мятеж в Городе.

28. (1) Ибо когда пренестинцам сообщили, что в Риме совсем не набрали войска, не назначили никакого вождя, что отцы и простой народ обратились друг против друга, (2) то пренестинские полководцы, усмотрев в этом верный случай, быстрыми переходами, попутно опустошая поля, придвинули знамена к самым Коллинским воротам. (3) Полное смятение настало в Городе. По зову к оружию люди сбегаются на стены и к воротам и, обратись наконец от мятежа к войне, избирают диктатора – Тита Квинкция Цинцинната, (4) а он назначает начальником конницы Авла Семпрония Атратина. Лишь только прошел слух об этом, враги сразу отступили от стен, а римская молодежь беспрекословно подчинилась приказу: столь велик был страх перед диктатурой.

(5) Пока в Риме шел набор войска, враги раскинули стан неподалеку от реки Аллии; опустошая оттуда всю окрестность, они похвалялись между собой, что заняли роковое для римлян место; (6) быть здесь такому же ужасу и бегству, какое было в галльскую войну. Ведь если римляне боятся даже дня, освященного запретом и отмеченного именем этого места85, насколько же больше Аллийского дня устрашатся они вновь самой Аллии, памятника такого для них разгрома! Перед глазами у них будут свирепые лица галлов, а в ушах – звуки галльской речи. (7) Так, предаваясь пустым размышлениям о пустых вещах, они вверили свои надежды счастью места86. Римляне же, напротив, достаточно знали, что, где бы ни находились враги-латины, это те, кого они продержали сто лет в ненарушаемом мире, победив у Регилльского озера; (8) а место, запомнившееся поражением, скорее побуждало их смыть память об этом позоре, чем внушало страх, будто есть какая-то земля, роковая для их побед; (9) больше того, если бы сами галлы нагрянули на то же место, римляне бились бы так, как некогда в Риме, вызволяя отечество, как на следующий день они бились у Габий87, где кончилось тем, что уже ни один враг, который побывал в римских стенах, не вернулся домой с вестью о победе или поражении.

29. (1) С такими чувствами оба войска достигли Аллии. Римский диктатор, увидев перед собою врагов, выстроившихся и изготовившихся к бою, сказал: «Смотри, Авл Семпроний: недаром, полагаясь на счастье места, стали они у Аллии! Да не дадут им бессмертные боги ни более верной надежды, ни более существенной помощи! (2) А ты лучше положись на оружие и на боевой дух и, пустивши коней во весь опор, ударь в середину вражеского строя, а когда они придут в замешательство, я нападу на них с легионами. Будьте с нами боги, свидетели договора, и отметите, как должно и за вас, оскорбленных вероломством, и за нас, обманутых вашим именем!»

(3) Пренестинцы не выдержали ни конного боя, ни пешего. С первым натиском и первым кличем ряды их расстроились, а затем, когда их строй нигде уже не мог устоять, они обратили тыл и, объятые страхом, пронеслись даже мимо собственного лагеря, остановив беспорядочное бегство только в виду Пренесты. (4) Там, собрав разбежавшихся, они заняли место, которое можно было поспешно укрепить, ведь если бы они укрылись в городских стенах, то римляне немедленно выжгли бы поля и, опустошив все вокруг, приступили к осаде. (5) Но когда, разграбив лагерь у Аллии, пришли победоносные римляне, то враги оставили и это укрепление: и вот, не чувствуя себя в безопасности даже тут, заперлись они в стенах Пренесты. (6) Под началом пренестинцев было еще восемь городов – по ним и прошлась война; взяв их один за другим без большого боя, римляне повели войско на Велитры – взяли и их. (7) Тогда подступились к Пренесте, зачинщику войны, – взят был и этот город – не силой, а по условиям сдачи.

(8) Тит Квинкций, победив единожды в битве, взяв силой два вражеских лагеря и девять городов, приняв сдачу Пренесты, возвратился в Рим и, справляя триумф, поместил на Капитолии вывезенную из Пренесты статую Юпитера Императора. (9) Он поставил это приношение между храмами Юпитера и Минервы, в память о своих подвигах укрепив под ним доску; на ней были вырезаны примерно такие письмена: «Юпитер и все боги даровали, чтобы диктатор Квинкций занял девять городов»88. (10) На двадцатый день после избрания он сложил с себя диктатуру.

30. (1) Затем прошли выборы военных трибунов с консульской властью, причем выбраны были поровну патриции и плебеи [379 г.]. (2) Из отцов – Публий и Гай Манлии с Луцием Юлием; из плебеев – Гай Секстилий, Марк Альбиний и Луций Антистий.

(3) Манлии, которые родовитостью превосходили плебеев, а влиянием Луция Юлия, вне порядка – без жеребьевки, без соглашения с сотоварищами – получили командование в войне с вольсками, о чем сами впоследствии сожалели, как и поручившие им это дело сенаторы. (4) Манлии послали когорты за продовольствием, не произведя разведки; когда же обманом им было сообщено, будто эти когорты окружены, они, даже не задержав мнимого свидетеля, который их одурачил (это был враг-латин, прикинувшийся римским воином), поспешно кинулись на помощь и сами угодили в западню. (5) И пока там, на невыгодной позиции, сопротивляясь только благодаря своей доблести, воины убивали и умирали89, враги напали с тыла на римский лагерь, раскинутый на равнине. (6) Вожди по своему безрассудству и неумению загубили дело и там и тут – только доблестью воинов, неизменной и в отсутствие полководца, спасено было то, что осталось от счастья римского народа. (7) Когда донесение об этом пришло в Рим, сперва хотели было назначить диктатора; лишь затем, когда из Вольских земель начали приходить успокоительные вести (выяснилось, что враги не умели использовать победу и выгодный случай), то даже отозвали оттуда войско и вождей, и настал покой, по крайней мере от вольсков. (8) Только под конец года он нарушился, ибо пренестинцы восстали, подбив к этому и племена латинов. (9) В тот же год новые поселенцы были назначены в Сетию по жалобе жителей на нехватку в людях.

Утешением в неудавшейся войне было домашнее спокойствие, которое обеспечили военные трибуны из плебеев, пользовавшиеся среди своих любовью и уважением.

31. (1) Но в самом начале следующего года [378 г.] при военных трибунах с консульской властью Спурии Фурии, Квинте Сервилии (повторно), Луции Менении (в третий раз), Публии Клелии, Марке Горации и Луции Гегании сразу же вспыхнул сильный мятеж. (2) И причиной, и поводом была общая задолженность. Для ее расследования избраны были цензоры Спурий Сервилий Приск и Квинт Клелий Сикул. Но война помешала им заняться делом. (3) Сперва испуганные вестники, а затем и сельчане, бежавшие с полей, дали знать, что легионы вольсков вторглись в римские пределы и повсеместно опустошают поля. (4) Внешняя опасность при общей тревоге ничуть не помешала гражданской смуте; и, напротив того, трибунская власть еще упорнее противилась набору, пока не связала сенат условием, чтобы до конца войны никто не платил бы налогов и не устраивал бы суда о долгах. (5) После такой поблажки простому народу задержки с набором уже не случилось.

Набрав новые легионы, постановили раздельно направить два войска в Вольскую область. Спурий Фурий и Марк Гораций двинулись вправо по берегу моря и к Антию, а Квинт Сервилий и Луций Геганий – влево, в сторону гор и Эцетры. (6) Ни на том, ни на другом направлении враг не попался навстречу. И они опустошали поля – не беспорядочно, как делали это вольски по разбойничьему обычаю, пользуясь раздорами врагов и боясь их доблести, опасливо и суетливо, – это было опустошение правильным войском, в праведном гневе, более тяжкое и своей продолжительностью. (7) Ибо вольски, боясь, как бы тем временем войско не выступило из Рима, совершали набеги на приграничные поля; у римлян, напротив, была даже причина задержаться на вражеской земле, принуждая врага к сражению. (8) И вот, спалив повсюду строения в полях и даже деревни, не оставив ни плодоносного дерева, ни посева, дающего надежду на урожай, уведя добычу – все, что было вне стен, и людей и скот, оба войска возвратились в Рим.

32. (1) Должники получили короткую передышку; но, едва государство почувствовало себя в безопасности от врагов, возобновились многочисленные судебные разбирательства; не только не стало надежды облегчить старую задолженность, но уже появилась и новая из-за налога, учрежденного ради строительства стен из тесаного камня по цензорскому подряду90. (2) Простой народ вынужден был склониться под это бремя, ибо не было набора, которому могли бы препятствовать народные трибуны. (3) Уступая влиянию знати, даже пришлось избрать военными трибунами с консульской властью одних патрициев: Луция Эмилия, Публия Валерия (в четвертый раз). Гая Ветурия, Сервия Сульпиция, Луция и Гая Квинкциев Цинциннатов [377 г.]. (4) То же влияние позволило без помехи привести к присяге всю молодежь, чтобы против латинов и вольсков, которые, соединив свои силы, стояли лагерем подле Сатрика, набрать три войска: (5) одно – для защиты Города, другое – чтобы его можно было послать на нежданную войну, если где-нибудь возникнет волнение, а третье, намного более сильное, Публий Валерий и Луций Эмилий повели к Сатрику.

(6) Найдя там войско противника выстроившимся на подходящей местности, они сразу же начали сражение; но хнынувший ливень и сильная буря прервали битву если еще не вполне выигранную, то позволявшую надеяться на успех. На следующий день сражение возобновилось. (7) И довольно долго с мужеством, равным римскому, и таким же счастьем держались главным образом латинские легионы, приобщенные долгим союзничеством к римскому строю. (8) Но брошенная против них конница расстроила их ряды, на нарушенный строй напала пехота – теперь римляне наступали, а враги соответственно отходили: единожды склонив счастье в свою пользу, сила римлян стала необорима. (9) Обращенные в бегство, враги устремились к Сатрику, который был в двух милях, а не к лагерю, но были по большей части перебиты конницей; лагерь взят и разграблен. (10) Из Сатрика ближайшей же ночью после сражения они устремились к Антию походом, подобным бегству; и, хотя римское войско шло почти по пятам, страх оказался проворней, чем гнев, (11) и враги сокрылись за стены прежде, чем римляне сумели потрепать или задержать их замыкающий отряд. Затем несколько дней прошли в опустошении страны: ни у римлян не было достаточного снаряжения для взятия стен, ни у врагов – сил возобновить битву.

33. (1) Тут возник раздор между антийцами и латинами, ибо антийцы, сломленные бедами и укрощенные войною, во время которой они и родились, и состарились91, хотели сдаться, (2) а латины, лишь недавно отложившиеся от Рима после долгого мира и оттого более рьяные, с нерастраченным пылом настаивали на продолжении войны. Раздор кончился, как только тем и другим стало ясно, что ничто не мешает каждому из них исполнить задуманное. (3) Латины, уйдя, избавились от соучастия в недостойном, как они полагали, мире; антийцы же сдали город и всю округу римлянам, лишь только удалились эти неудобные свидетели их спасительного решения.

(4) Гнев и ярость латинов, которые не могли ни донять римлян войной, ни удержать вольсков под оружием, нашли выход в том, что они выжгли огнем город Сатрик, свое первое прибежище после несчастной для них битвы; они бросали факелы и в жилые, и в священные строения, пока ни одного здания не осталось в городе, кроме храма Матери Матуты92. (5) И даже здесь, говорят, удержало их не собственное благочестие, не богобоязненность, но раздавшийся из храма устрашающий голос, грозивший ужасными бедами, коль приблизят богопротивный огонь к святилищу.

(6) В порыве ярости они понеслись к Тускулу, жители которого не только отложились от общего совета латинов, но даже вошли с римлянами в союз и, более того, приняли их гражданство. (7) Нападение было неожиданным – при незапертых воротах, – и с первым кличем взят был весь город, кроме крепости. Горожане с женами и детьми укрылись в крепости и отправили в Рим вестников – уведомить сенат о своем положении. (8) Без промедления, как и подобало римской верности, к Тускулу было послано войско; вели его военные трибуны Луций Квинкций и Сервий Сульпиций. (9) Они увидели, что ворота Тускула заперты, а латины, чувствуя себя сразу и осаждающими и осажденными, там – обороняют стены, тут – осаждают крепость, угрожают и вместе страшатся. (10) Приход римлян переменил настроения тех и других: тускуланцев обратил от великого страха к безмерному воодушевлению, латинов – от почти твердой уверенности, что крепость они вот-вот возьмут, коль скоро овладели уже городом, к слабой надежде как-нибудь спастись самим. (11) Из крепости возвышают крик тускуланцы; еще громче подхватывает его римское войско. Латинов теснят с двух сторон, и они не могут ни сдержать натиск тускулаяцев, обрушивающихся на них с высоты крепости, ни остановить римлян, подступающих к стенам и ломающих запоры ворот. (12) Сперва с лестницами взяли стены, затем сбили засовы на воротах; и тогда латины, теснимые двумя противниками с двух сторон, не имея уже ни сил для боя, ни места для бегства, все до единого были перебиты. Отобрав у врагов Тускул, войско вернулось в Рим.

34. (1) Насколько удачнее были войны этого года и насколько спокойно все было на границах, настолько в Городе возрастали день ото дня насилия отцов и страдания простого народа. Сама принудительность платежей мешала должникам расплатиться. (2) Когда уже нечего было отдавать из имущества, должники, присужденные заимодавцам, расплачивались с ними потерей доброго имени и телесными муками: платеж замещался карой. (3) И от этого плебеи – не одна мелкота, но и виднейшие из них – настолько пали духом, что не только не добивались наравне с патрициями военного трибуната (а сколько сил положили, чтобы такое было разрешено!), (4) но даже плебейских должностей никто из людей решительных и опытных уже не искал и не получал. Казалось, что должности, какими считанные годы владели плебеи, снова и уже навсегда захватили патриции. (5) Но тут, как бывает, незначительная причина привела к важным последствиям, словно для того, чтобы не слишком торжествовали противники.

У Марка Фабия Амбуста93, мужа влиятельного как в своем кругу, так и в простом народе, ценившем его за то, что не презирал он плебеев, были две дочери, старшая замужем за Сервием Сульпицием, младшая – за Гаем Лицинием Столоном, человеком хотя и знаменитым, но из плебеев; уже то, что Фабий не гнушался такого родства, снискало ему расположение простого народа. (6) Случилось как-то, что сестры Фабии сидели в доме Сервия Сульпиция, в то время военного трибуна, и, как обычно, проводили время в разговорах, когда Сульпиций возвратился с форума домой и его ликтор, согласно обычаю, постучал фасками в дверь. Непривычная к этому, младшая Фабия испугалась, насмешив старшую, которая удивилась, что сестра не знает такого обычая. (7) Этот-то смех и уколол женскую душу, податливую для мелочей. Толпа поспешающих следом и спрашивающих, «не угодно ли», показала ей счастье сестрина брака и заставила стыдиться собственной доли, ибо ложному нашему тщеславию претит малейшее превосходство даже в ближних. (8) Когда она, только что уязвленная в самое сердце, расстроенная, попалась на глаза отцу и тот стал расспрашивать: «Здорова ли?» – она хотела скрыть причину печали, не слишком согласную с сестринским долгом и почтением к мужу. (9) Но отец ласковыми расспросами добился, чтобы она призналась: причина ее печали в том, что соединена она с неровней и отдана замуж в дом, куда не войдут ни почет, ни угождение. (10) Утешая дочь, Амбуст приказал ей быть веселее: скоро и она в своем доме увидит такие же почести, какие видит у сестры. (11) Тут он начал совещаться с зятем при участии Луция Секстия, юноши решительного, которому для исполнения надежд недоставало одного – быть патрицианского рода.

35. (1) Повод для задуманных новшеств был очевиден – огромное бремя долгов: только поставив своих людей у кормила власти, плебеи могли бы надеяться облегчить это зло. (2) К осуществлению этой мысли и надо готовиться; ведь плебеи, дерзая и действуя, уже стали на ту ступень, откуда – стоит только приналечь – они могут достичь самых вершин и сравняться с патрициями как в почестях, так и в доблестях. (3) В настоящее время решили они стать народными трибунами, а с этой должности они сами откроют себе путь ко всем другим. (4) И вот, избранные трибунами, Гай Лициний и Луций Секстий [375 г.] предложили законы – все против могущества патрициев и на благо плебеям. Первый закон – о долгах: чтобы, вычтя из суммы долга то, что начислялось как проценты, остаток погашать равными долями три года. (5) Второй – о земельном ограничении: чтобы никто не имел во владении сверх пятисот югеров поля; третий – чтобы не быть выборам военных трибунов и чтобы по крайней мере второй консул избирался из плебеев. Все вместе было огромно, и без ожесточеннейшей борьбы добиться этого было немыслимо.

(6) И вот, когда разом были предложены для обсуждения все блага, непомерная жадность к которым свойственна смертным: земля, деньги и власть, и когда испуганные патриции в страхе суетились на общественных и частных собраниях, то, не умея найти иного средства, кроме права запрета, уже испытанного во многих столкновениях, они против домогательств народных трибунов восстановили их же товарищей. (7) И те когда увидели, что Лициний и Секстий побуждают трибы к голосованию, то, явившись в сопровождении отряда патрициев, не допустили ни чтения предложений, ни всего остального94, что предшествует народному голосованию. (8) Такие тщетные собрания созывались не раз, и предложения уже считались отвергнутыми, но Секстий сказал: «Это ничего; коль скоро кому-то нравится, что запрещение имеет такую силу, то этим самым оружием мы и защитим плебеев. (9) Действуйте, отцы-сенаторы, назначайте выборы военных трибунов; уж я сделаю так, что не обрадует вас этот возглас „запрещаю!”, который вы ныне, спевшись с нашими товарищами, слушаете с такой радостью». (10) Не напрасно была брошена такая угроза. Состоялись лишь выборы эдилов и народных трибунов – и никакие другие; Лициний и Секстий, став снова народными трибунами, не допустили, чтобы кто-нибудь избран был на курульные должности95. Отсутствие должностных лиц длилось целое пятилетие96. Плебеи неизменно избирали тех же двух народных трибунов, а они запрещали выборы военных трибунов.

36. (1) По счастью, все войны затихли, и лишь поселенцы из Велитр, радуясь передышке и отсутствию римского войска, совершали набеги в Римскую область и принялись даже осаждать Тускул. (2) Когда тускуланцы, старые союзники и новые сограждане, очень робко запросили помощи, это устыдило не только отцов, но и простой народ. (3) С разрешения народных трибунов интеррекс устроил выборы; избраны были военные трибуны Луций Фурий, Авл Манлий, Сервий Сульпиций, Сервий Корнелий, Публий и Гай Валерии [370 г.]. Однако во время набора простой народ оказался гораздо менее послушен, чем на выборах. (4) С огромными усилиями набрав войско, военные трибуны выступили в поход и не только отбросили врага от Тускула, но, загнав его в собственные стены, (5) осадили Велитры силами, намного превосходящими те, какими был осажден Тускул. Однако, начав осаду, они не успели взять город: (6) прежде оказались избраны новые военные трибуны Квинт Сервилий, Гай Ветурий, Авл и Марк Корнелии, Квинт Квинкций, Марк Фабий [369 г.]. Но и они не совершили под Велитрами ничего достопамятного.

(7) Внутренние же дела клонились к еще большему разладу; ибо, кроме Секстия и Лициния, предложивших законы (их избрали народными трибунами уже в восьмой раз), открыто стал оказывать им поддержку и придумавший эти законы Фабий, военный трибун, тесть Столона. (8) Сперва из числа народных трибунов против законов возражали восемь человек, а теперь осталось только пятеро, да и те, что почти обычно для изменивших своим, закоснели, твердя с чужого голоса только те причины для запрещения, которые им втемяшили еще дома: (9) большая часть плебеев находится-де под Велитрами в войске; и выборы следует отложить до возвращения воинов, чтобы все плебеи проголосовали за полезное для себя. (10) А Секстий и Лициний с частью товарищей и одним военным трибуном Фабием, уже поднаторев за столько лет в умении влиять на настроения простого люда, на виду у всех донимали то одного, то другого из первейших сенаторов вопросами об отдельных предложенных народу законах: (11) решатся ли они требовать для себя разрешения иметь более пятисот югеров пашни, когда простому народу нарезают по два югера на душу, так что один человек владеет наделом почти трехсот граждан, а человеку из простого народа едва хватает места для крова над головой да для будущей могилы? (12) Что нравится им больше – чтобы опутанные долгами плебеи отдавали свое тело в оковы и на истязания или чтобы они выплачивали долг без роста? Нравится ли им, что осужденных ежедневно уводят толпами с форума, что знатные дома полны узников, что всюду, где живет патриций, – частная тюрьма?

37. (1) Выкрикивая все это, недостойное и прискорбное для слуха, перед людьми, боящимися за себя, народные трибуны при негодовании слушателей, превосходившем их собственное, (2) утверждали, что нет другого способа ограничить отцов в захвате земель и в разорении простого народа ростовщичеством, кроме как избрать второго консула из плебеев – стража их свободы. (3) Уже народные трибуны в пренебрежении, так как их власть подрывает запрещениями собственные же силы; (4) не может быть равноправия, когда у военных трибунов прямая власть, а у народных трибунов лишь право помощи; без доступа к высшей власти плебеи никогда не будут иметь равной доли в государственных делах. И недостаточно, как думают некоторые, если при выборах консулов будут брать в расчет и простой народ97: не бывать никому из плебеев вторым консулом, если только это не станет обязательным. (5) Разве уже забыли, что с тех пор, как решили избирать вместо консулов военных трибунов, дабы открыть и плебеям самую почетную должность, за сорок четыре года98 никто из плебеев не был избран в военные трибуны? (6) Кто поверит, что ныне одно из двух имеющихся консульских мест по своей воле уступят народу те, кто привык занимать все восемь мест при выборах военных трибунов? Разве откроют плебеям путь к консульству те, кто так долго не допускал их к трибунату?99 (7) Чего не добьешься на выборах своим влиянием, того следует добиваться по закону, надо изъять из состязания соперников второе консульское место и оставить его для плебеев: а пока вокруг него идет борьба, оно всегда будет наградой сильнейшему. (8) Теперь уже нельзя говорить, как обычно говорили раньше, будто среди плебеев нету мужей, подходящих для курульных должностей. Разве более нерадиво и безучастно правят нами после трибуната Публия Лициния Кальва, первого военного трибуна из плебеев, чем в годы, когда военными трибунами были только патриции? Напротив, после трибуната некоторые патриции бывали осуждены, а из плебеев – ни один. (9) Да и квесторов100, как и военных трибунов, несколько лет назад начали избирать из плебеев, и ни одним римский народ не остался недоволен.

(10) Плебеям недостает теперь консульства – это оплот и столп свободы. Удастся его достичь, тогда римский народ может быть уверен: цари из города изгнаны и свобода его прочна. (11) В самом деле, с этого дня у плебеев будет все, чем возвеличены патриции: власть и почести, военная слава, родовитость, знатность101 – многое для собственной пользы, еще больше – чтобы передать детям.

(12) Когда же увидели, что речи такого рода имеют успех, то стали выдвигать новые предложения: чтобы избирать не дуумвиров102, а децемвиров по священным делам и чтобы часть их избиралась из плебеев, а часть – из патрициев. Но народное собрание по всем этим вопросам они откладывают до возвращения войск, осаждающих Велитры.

38. (1) Год прошел, прежде чем легионы возвратились от Велитр. Поэтому нерешенный вопрос о законах был отложен до новых военных трибунов; а простой народ избрал вновь тех же народных трибунов, по крайней мере двоих, предложивших законы. (2) Военными трибунами были избраны Тит Квинкций, Сервий Корнелий, Сервий Сульпиций, Спурий Сервилий, Луций Папирий, Луций Ветурий. (3) Тут же в самом начале года [368 г.] борьба вокруг законов обострилась до крайности; и, когда народные трибуны созвали трибы, а сотоварищи внесших законы не смогли помешать им запретом, встревоженные патриции прибегли к двум последним средствам – к величайшей власти и величайшему мужу.

(4) Решили назначить диктатора и назначили Марка Фурия Камилла, а он пригласил Луция Эмилия начальником конницы. Перед лицом этих грозных приготовлений своих противников защитники дела плебеев и сами вооружаются великим мужеством и, назначив народное собрание, зовут трибы к голосованию. (5) Когда диктатор, окруженный толпой патрициев, исполненный гнева и угроз, воссел на форуме, дело пошло обычным порядком – началась борьба среди народных трибунов: между теми, кто предлагал законы, и теми, кто налагал запрещение. Хотя по закону сильней был запрет, но его перекрывало сочувствие народа к самим законам и тем, кто их предлагал. И вот, когда первые трибы сказали «да будет так!», (6) Камилл объявил: «Поскольку, квириты, вами правит уже не власть трибунов, а их произвол и право запрещения, добытое некогда уходом простого народа, вы упраздняете, пользуясь той же силой, какою этого права добились, – я, диктатор, поддержу это запрещение: не столько всего государства ради, сколько ради вашей же пользы, своею властью защищу ваше право помощи, ныне поверженное. (7) Поэтому: если Гай Лициний и Луций Секстий уступят запрещению товарищей, я, как патриций, не вмешаюсь в ход плебейского собрания; но, если, вопреки запрещению, они, как завоеватели, будут навязывать гражданам свои законы, я не потерплю, чтобы трибунская власть губила себя самое».

(8) Когда народные трибуны, пренебрегши предупреждением, ничуть не умерили своего пыла, то Камилл в гневе послал ликторов разогнать плебеев, пригрозив, что, если так продолжится, он приведет всю молодежь к военной присяге и немедля выведет войско из города. (9) Немалый страх он вселил в плебеев, но дух их вождей он только распалил, а не укротил. Тогда, так как дело не двигалось, он отрекся от должности – то ли потому, что был избран огрешно, как пишут некоторые, то ли потому, что по предложению народных трибунов собрание плебеев постановило, что если Марк Фурий сделает что-нибудь диктаторской властью, то быть с него пене в пятьсот тысяч ассов. (10) Думаю, что напугали его скорее дурные знамения при выборах, чем небывалое постановление, – в это заставляет меня поверить как характер самого Камилла, так и то, что тотчас вместо него назначен был диктатором Публий Манлий (11) (а зачем было его назначать для такой борьбы, в которой сам Марк Фурий был побежден?), и то, что тот же самый Марк Фурий опять был диктатором в следующем году (а он бы не мог без стыда вновь принять эту власть, будь она в прошлом году вырвана у него из рук). (12) Кроме того, когда якобы обсуждалась пеня для Камилла, он мог бы или запретить и это предложение, призывавшее его к порядку, или же не мог бы препятствовать даже тем предыдущим предложениям, из-за которых будто бы принято было и это. (13) И наконец: почти что на нашей памяти между трибунами и консулами еще длилась борьба, но диктатура всегда оставалась для нее недосягаема.

39. (1) Когда Камилл уже отрекся от диктатуры, а Манлий ее еще не принял, на созванном трибунами как бы в междуцарствие103 собрании плебеев выяснилось, какие из внесенных предложений дороже им, а какие – предлагающим законы. (2) Ибо постановления о процентах и земле утвердили, а о плебейском консуле – отвергли; на том оба первых дела и были бы завершены, если бы трибуны не объявили, что спрашивают плебеев обо всех трех сразу. (3) Затем Публий Манлий, диктатор104, изменил положение дел к выгоде плебеев, назначив начальником конницы плебея Гая Лициния, уже побывавшего военным трибуном105. (4) Я читал, что сенат был этим очень недоволен, а диктатор привычно оправдывался перед сенаторами близким родством с Лицинием106 и притом утверждал, что власть начальника конницы не больше, чем власть военного трибуна.

(5) Когда назначены были очередные выборы народных трибунов, то Лициний и Секстий притворными уверениями, будто больше не хотят оставаться в своей должности, еще сильней подстрекали народ к тому, чего и на самом деле домогались. (6) Девятый, мол, год стоят они против знатных107, словно в строю, подвергая себя великой опасности и не получая ничего взамен от общества108; они уже состарились, а вместе с ними – и внесенные ими предложения, и вся сила трибунской власти. (7) Сперва против их законов сражались запретами их же сотоварищей; затем, услав молодежь на войну с Велитрами; наконец, молниями диктаторской власти. (8) Теперь уже не препятствуют ни товарищи, ни война, ни диктатор, ведь он даже дал добрый знак плебейскому консульству, назначив себе начальника конницы из плебеев. Теперь лишь сами плебеи помеха и себе, и своему благу: (9) если б они захотели, хоть сейчас могли бы иметь Город, свободный от ростовщиков на форуме, поля, свободные от незаконных владельцев. (10) Когда же они наконец будут оценивать верную службу подобающей благодарностью, если сейчас из предложений, принимаемых к их же благу, изымают все, что подаст надежду на высокую должность для тех, кто вносит эти предложения? Не совместно с благоразумием римского народа требовать, чтобы его избавляли от гнета долгов, чтобы ему предоставляли землю, которой неправо владеют сильные, а тех, кто для него добился всего этого, оставляют стареть в трибунах, не только без почестей, но даже без надежды на почести! (11) Итак, сперва пусть простой народ сам решит, чего хочет, а затем пусть объявит свою волю на трибунских выборах: если он хочет, чтобы трибуны внесли разом все предложенные требования, пусть народными трибунами изберут их же вновь и они проведут все, что предлагали. (12) Но, если он захочет принять только то, чего желает для себя каждый порознь, тогда незачем и продлевать полномочия, навлекающие лишь ненависть: не нужен, значит, ни им – трибунат, ни плебеям – их законопредложения.

40. (1) Ответом на столь жесткую речь народных трибунов было молчание сенаторов, оцепеневших от негодования, и тогда, (2) как рассказывают, Аппий Клавдий Красс, внук децемвира109, движимый больше злобой и ненавистью, чем надеждой переубедить народ, выступил и говорил примерно такими словами:

(3) «Не ново и не неожиданно было бы для меня, квириты, если и теперь я услышу то единственное, чем мятежные трибуны всегда попрекали нашу семью: издавна роду Клавдиев дороже всего в государстве величие сената; вечно они против блага простого народа. (4) Первого не отрицаю и не отпираюсь; с тех пор, как нас приняли сразу и в граждане и в отцы110, мы ревностно трудились, чтобы неложно о нас могли сказать: не умалили мы, а скорей возвысили величие тех родов, среди которых вам угодно было нас числить. (5) Да и насчет второго я решился бы, квириты, постоять за себя и своих предков: ни как частные лица, ни будучи в должностях, мы заведомо не совершили ничего худого для простого народа – разве что кто-нибудь сочтет, будто стоять за все государство – значит быть против простого народа (словно этот народ живет в другом городе!); можно неложно повторять: ни дело наше, ни слово не шло вразрез с вашей пользою, даже если шло вразрез с вашим желанием. (6) Но, даже не будь я из семьи Клавдиев, не родись с патрицианской кровью, а будь я просто одним из квиритов, знай я только, что рожден от двух свободных граждан и живу в свободном государстве, – разве мог бы я молчать, (7) когда Луций этот Секстий и Гай Лициний, вечные, милостью богов, трибуны, за девять лет царения забрали себе такую волю, что отказывают вам в свободном голосовании и на выборах, и в принятии законов?! (8) „Вы выберете нас в десятый раз трибунами, – говорит этот, – при одном условии”. Разве это не значит: „то, чего добиваются другие, так нам постыло, что без большой награды мы и брать этого не хотим”? (9) Но что же это за награда такая, за которую мы навек обретем в вас народных трибунов? „Чтобы вы приняли целиком требования наши, – говорит этот, – нравятся они вам или нет, полезны они или бесполезны”. (10) Заклинаю вас, тарквинствующие111 трибуны, вообразите, что я – простой гражданин и кричу вам из середины собрания: „С вашего милостивого разрешения, можно ли из этих ваших требований выбрать те, какие нам кажутся здравыми, и остальные отбросить?” – „Нет, – говорит этот, – нельзя. (11) О процентах да о землях закон ты примешь (это вас тут всех касается), а насчет чудес в Городе Римском, чтобы Луций Секстий и этот Гай Лициний стали консулами, поостережешься, раз считал это недостойным, да говаривал «упасите боги». Нет уж, или принимай все, или ничего не предложу”. (12) Как если бы кто положил перед заморенным голодом яд и пищу и приказал бы или воздерживаться от жизненно нужного, или к жизненно нужному подмешивать смертоносное. Итак, будь это государство свободным, собрание бы тебе закричало: „Вон отсюда со своими трибунатами и предложениями!” Что же, если ты не предложишь народу что-нибудь приемлемое, так некому уже будет и предложить? (13) Да если бы какой патриций, да если бы какой – уж чего ненавистнее – Клавдий сказал: „Или примите все, или ничего не предложу”, – кто из вас, квириты, потерпел бы такое? (14) Будете ли вы когда-нибудь смотреть больше на суть дела, чем на лица, или же всегда будете внимать всему, что скажет этот трибун, с благосклонностью, а тому, что скажет любой из нас, – с отвращением? (15) „Эта речь, ей-же-ей, совсем не гражданственна”. Почему? А каково их требование, за которое они в такой обиде? Точь-в-точь такое же! „Требую, – говорит этот человек, – чтобы нельзя было вам выбрать в консулы, кого хотите”. (16) Разве не это значит его приказ: одному из консулов быть плебеем, и не сметь избрать двух патрициев? (17) А если бы сейчас разразилась война, такая, как этрусская, когда Порсенна стоял на Яникуле112, или хоть как галльская, когда все, кроме Крепости и Капитолия, было под врагами113, и консульства захотели бы Марк Фурий, какой-нибудь другой патриций и вот этот Луций Секстий, – вы стерпели бы, чтобы Секстий стал без спору консулом, а Камиллу пришлось бы бороться за избрание? (18) Это ли называется „почести сообща”, когда двум плебеям можно стать консулами, а двум патрициям нельзя? Одного нужно избрать из плебеев, а другого можно не из патрициев? Вот это общность! Вот это товарищество! Мало тебе просто получить долю там, где доли твоей и не бывало, – нет, тебе нужно потребовать долю, а загрести себе все? (19) „Боюсь, – говорит этот, – что если можно избирать двух патрициев, вы не изберете ни одного плебея”. Что же, иначе говоря: „Так как вы не хотите добровольно избрать недостойных, я таки вас заставлю избрать тех, кого не хотите!” (20) Разве это не значит, что плебей, буде он один, станет домогаться консульства наряду с двумя патрициями, не будет даже обязан народу благодарностью и скажет, что сделал его консулом закон, а не голосование?

41. (1) Они ищут почестей, но не домогаются их, а вымогают. Они намерены занять высочайшие должности, вовсе не благодаря за них, даже как за ничтожнейшие; не доблестью, а удобным случаем предпочитают они добиваться почестей. (2) Кое-кому не хочется, чтобы к нему присматривались, да его оценивали; кое-кто среди борющихся соискателей только для себя берет право на бесспорную победу; кое-кто изымает себя из-под вашего суда, кое-кто превращает ваше добровольное голосование в принудительное, голоса свободных – в голоса рабов. (3) Оставим Лициния и Секстия – вы считаете годы их непрерывной власти как годы царей на Капитолии114. Но есть ли нынче в государстве такое ничтожество, кому по случаю этого закона дорога к консульству не станет легче, чем нам и детям нашим? Ибо нас вы и при желании иной раз не сможете избрать, а уж этих придется вам избирать поневоле.

(4) Как все это недостойно, о том я сказал достаточно; но „достойно”, „недостойно” – это наши, людские дела; что же сказать о богобоязненности и птицегадании, небрежение которыми, оскорбление которых касаются самих бессмертных богов? По птицегаданию основан этот город, без птицегадания ничто не обходится в войне и при мире, дома и в походе – кто этого не знает? (5) Кто же по заветам предков вершит птицегадания? Конечно, патриции, ибо для плебейских должностей нет птицегадания при выборах. (6) Птицегадания настолько неотторжимы от нас, что не только выборы на любую патрицианскую должность никогда без них народом не вершатся, но и мы сами, без народного голосования, назначаем интеррекса только по птицегаданию; даже частными гражданами мы совершаем птицегадания, которых плебеи не совершают даже и на своих должностях! (7) Так чего же хочет тот, кто, учреждая плебейских консулов, отнимает у патрициев это право совершать птицегадания? Только полного их уничтожения! (8) Пускай они теперь насмехаются над священнодействиями: что, мол, с того, если куры не клюют, если позже вылетят из клетки, если птица дурно закричит – это пустяки! Но предки наши, не пренебрегая этими пустяками, сделали это государство великим. (9) А мы теперь, как будто нам нужды нет ладить с богами, оскверняем все обряды. Что ж, давайте из толпы избирать и понтификов, и авгуров, и царей-жрецов; возложим на первого попавшегося фламинскую шапку115 лишь бы это был человек; передадим и священные щиты116, и святилища117 богов, и заботу о богах тем, для кого все это запретно. (10) Перестанут при птицегаданиях предлагать законы и избирать должностных лиц; сенат перестанет созывать собрания по куриям и центуриям; Секстий и Лициний, совсем как Ромул и Татий118, воцарятся в Городе римлян, так как уже раздают они в подарок не принадлежащие им и деньги, и земли. (11) Как приятно пограбить чужие состояния! И в голову не приходит, что один закон создаст широкие пустоши на полях, изгоняя владельцев, а другой – подорвет доверие, на котором зиждется любое сообщество людей. (12) По всем этим причинам я полагаю, что вам следует отклонить эти предложения. Желаю вам благоволения богов в ваших свершениях»119.

42. (1) Речь Анция возымела силу лишь настолько, что отсрочила утверждение этих предложений. (2) Избранные в десятый раз, те же трибуны Секстий и Лициний предложили закон о децемвирах по священным делам120; десять человек частью должны были избираться из плебеев. Избраны пятеро из патрициев и пятеро из плебеев. После этой ступени дорога к консулату казалась уже проложенной. (3) Довольствуясь этой победой, простой народ, оставив на время даже упоминание о плебейском консуле, уступил патрициям при избрании военных трибунов. Избраны Авл и Марк Корнелии (повторно), Марк Геганий, Публий Манлий, Луций Ветурий, Публий Валерий (в шестой раз).

(4) Когда во внешних делах у римлян длилось затишье (исключая осаду Велитр – дело затяжное, но с уже определившимся исходом), вдруг пронесся слух о галльской войне и побудил государство назначить в пятый раз диктатором Марка Фурия. Он поставил начальником конницы Тита Квинкция Пена. (5) Клавдий121 пишет, что в тот год с галлами воевали около реки Аниена и что тогда и произошла битва на мосту, где на виду у обоих войск Тит Манлий убил галла, вызвавшего его на единоборство, и сорвал с него ожерелье (6) Но более многочисленные источники заставляют меня думать, что эта битва была позже лет на десять, не меньше. А в тот год, когда диктатором был Марк Фурий, битва с галлами была в Альбанской области. (7) Хотя памятью о прошлом поражении галлы и нагнали великого страху, победа римлян определилась сразу и без труда. Многие тысячи варваров погибли в строю, многие тысячи – по взятии лагеря; (8) прочие разбрелись и, устремившись по большей части в Апулию, обезопасили себя от врага и дальностью бегства, в тем, что страх и блуждания разметали их во все стороны. При единогласии сената и народа диктатору был назначен триумф.

(9) Только он справился с этой войной, как начался мятеж в Городе, еще грознее войны: ожесточеннейшая борьба вынудила диктатора и сенат принять требования народных трибунов. И вот, вопреки знати, проведены были консульские выборы, на которых Луций Секстий первым из плебеев был избран в консулы. (10) Но и этим борьба еще не закончилась, так как патриции заявили, что не утвердят избрания; и дело дошло почти до ухода плебеев из Города и прочих пугающих предвестий гражданской войны, (11) когда наконец удалось благодаря диктатору унять разногласия на таких условиях: знать уступила простому народу, согласившись на избрание плебейского консула, а простой народ – знати, согласившись на избрание одного патрицианского претора, чтобы тот вершил суд в городе122.

(12) Так после долгого обоюдного гнева сословия вернулись к согласию. Сенат признал это дело достойным и принял решение о подобающем (как никогда более) воздаянии бессмертным богам: чтобы были устроены Великие игры123 и к трем их дням был добавлен еще один. (13) А когда плебейские эдилы отказались взять на себя это дело, патрицианские юноши в один голос заявили, что они охотно возьмутся за это в честь бессмертных богов. (14) Все их благодарили, и сенат постановил, чтобы диктатор предложил народу избрать двух патрицианских эдилов, а сенаторы утвердили бы все выборы этого [367 г.] года124.

1. (1) Год этот [366 г.] будет памятен появлением в консульской должности «нового человека»1, а также учреждением двух новых должностей – преторства и курульного эдильства2. Эти почетные должности выговорили для себя патриции, уступив одно из консульских мест плебеям. (2) Они сделали консулом Луция Секстия, чей закон и дал им такую возможность; а отцы благодаря своему влиянию на Марсовом поле3 получили преторскую должность для Спурия Камилла, сына Марка, а эдильские – для Гнея Квинкция Капитолина и Публия Корнелия Сципиона, людей своего сословия. Товарищем Луция Секстия из патрициев был избран Луций Эмилий Мамерк.

(3) В начале года все были встревожены вестями о том, что галлы, рассеявшиеся было по Апулии, вновь собираются толпами, а также о том, что отложились герники. (4) Но так как сенат намеренно медлил, дабы не дать действовать консулу из плебеев, то все замалчивалось и царила праздность, словно при закрытых судах4; (5) и только трибуны не желали молчать, затем что в обмен на одного плебейского консула знать получила на должностных местах трех патрициев, (6) восседающих в претекстах5 на курульных креслах, будто консулы, причем претор еще и отправляет правосудие, будучи товарищем консулов, избранным при тех же обрядах. По этой причине сенат не решился прямо приказать, чтобы еще и курульных эдилов выбирали из патрициев; сначала уговорились через год выбирать эдилов из плебеев, потом, однако, не соблюдалось уже никакого порядка.

(7) В следующее консульство [365 г.] при Луции Генуции и Квинте Сервилии, когда ни раздоров, ни войн не было, то, словно чтобы не дать людям забыть о страхе и опасностях, открылось моровое поветрие.

(8) Как передают, умерли цензор, курульный эдил, три народных трибуна; тем более многочисленны были жертвы среди остальных жителей. Но более всего памятен этот мор кончиною Марка Фурия – не безвременной и все же печальной6. (9) Поистине то был муж великий во всякой доле: до изгнания первый на войне и в мире, а в изгнании – еще славней от тоски сограждан, из плена воззвавших к изгнаннику о помощи, и от собственного счастья: восстановленный в отечестве, он сам стал восстановителем отечества; (10) окруженный славой столь великого подвига и во всем достойный ее, прожил он после этого еще двадцать пять лет, заслужив прозвание второго после Ромула основателя Рима.

2. (1) И в этот, и в следующий [364 г.] год, когда консулами стали Гай Сульпиций Петик и Гай Лициний Столон, мор не прекращался. (2) Ничего достопамятного за это время не произошло, если не считать лектистерния7, устроенного для умиротворения богов в третий раз со времени основания Города. (3) Но поскольку ни человеческое разумение, ни божественное вспоможение не смягчали беспощадного мора, то суеверие возобладало в душах и тогда-то, как говорят, в поисках способов умилостивить гнев небес были учреждены сценические игры8 – дело для воинского народа небывалое, ибо до тех пор единственным зрелищем были бега в цирке.

(4) Впрочем, как почти всегда бывает вначале, предприятие это было скромное, да к тому же иноземного происхождения. Игрецы9, приглашенные из Этрурии, безо всяких песен и без действий, воспроизводящих их содержание, плясали под звуки флейты и на этрусский лад выделывали довольно красивые коленца. (5) Вскоре молодые люди стали подражать им, перебрасываясь при этом шутками в виде нескладных виршей и согласовывая свои телодвижения с пением10. (6) Так переняли этот обычай, а от частого повторения он привился. Местным своим умельцам дали имя «гистрионов», потому что по-этрусски игрец звался «истер»; (7) теперь они уже не перебрасывались, как прежде, неуклюжими и грубыми виршами, вроде фесценнинских11, – теперь они ставили «сатуры»12 с правильными размерами и пением, рассчитанным на флейту и соответствующие телодвижения.

(8) Несколько лет спустя Ливий13 первым решился бросить сатуры и связать все представление единым действием, и говорят, будто он, как все в те времена, исполняя сам свои песни, (9) охрип, когда вызовов было больше обычного, и испросил позволения рядом с флейтщиком поставить за себя певцом молодого раба, а сам разыграл свою песню, двигаясь много живей и выразительней прежнего, так как уже не надо было думать о голосе. (10) С тех пор и пошло у гистрионов «пение под руку», собственным же голосом вели теперь только диалоги. (11) Когда благодаря этому правилу представления отошли от потех и непристойностей, а игра мало-помалу обратилась в ремесло, то молодые люди, предоставив гистрионам играть подобные представления, стали, как в старину, опять перебрасываться шутками в стихах; (12) такие, как их называли позже, «эксодии»14 исполнялись главным образом вместе с ателланами15 – а эти заимствованные у осков игры молодежь оставила за собою и не дала гистрионам их осквернить16. Вот почему и на будущее осталось: не исключать исполнителей ателлан из их триб и допускать их к военной службе как непричастных к ремеслу игрецов17.

(13) Об этом первоначальном происхождении игр я счел своим долгом упомянуть, говоря о делах, что произросли из ничтожных семян, дабы ясно стало видно, от сколь здравых начал ныне дело дошло до безумной страсти, на которую едва хватает средств и в могучих державах.

3. (1) Однако игры эти, впервые учрежденные тогда богобоязни ради, не избавили души людей от суеверного страха, а тела – от недуга. (2) Мало того: когда Тибр, выйдя из берегов, затопил цирк и прервал игры в самом их разгаре, это как будто ясно показывало, что боги окончательно отвернулись от людей и гнушаются их умилостивлениями – а такое всем, конечно, внушило неодолимый ужас. (3) И вот в консульство Гнея Генуция и (вторично) Луция Эмилия Мамерка, когда не столько тела терзала болезнь, сколько умы – изыскивание средств к искуплению, со слов стариков, говорят, стали припоминать, будто некогда такой мор прекратился от того, что диктатор вбил гвоздь18. (4) Движимый этою богобоязнью, сенат распорядился назначить диктатора для вбития гвоздя. Назначен был Луций Манлий Империоз, а начальником конницы он объявил Луция Пинария.

(5) Есть древний закон, начертанный старинными буквами и в старинных выражениях, он гласит: в сентябрьские иды верховный предводитель да вбивает гвоздь. Закон этот был некогда прибит с правой стороны храма Юпитера Всеблагого Величайшего, обращенной к святилищу Минервы. (6) Считается, что в те времена, когда письменность была еще редкостью, таким гвоздем обозначали число лет; (7) а посвящен в святилище Минервы закон был потому, что число – Минервино изобретение. (Цинций19, прилежный исследователь подобных памятников, утверждает, что и в Вольсиниях можно видеть обозначающие число лет гвозди, вбитые в храме этрусской богини Норции20.) (8) По этому самому закону Марк Гораций, консул, освятил храм Юпитера Всеблагого Величайшего на следующий год после изгнания царей; а впоследствии торжественное вбитие гвоздя перешло от консулов к диктаторам, чья власть выше. И хотя со временем обычай забылся, дело сочли достаточно важным, чтобы для исполнения его был назначен диктатор.

(9) Только для этого и был назначен Луций Манлий; однако он, точно его назначили править государством, а не исполнить определенный обряд, задумал войну с герниками и беспощадным набором возмутил все юношество. И, лишь когда все до одного народные трибуны восстали на него, он сложил диктатуру, подчиняясь то ли чужой силе, то ли своей совести.

4. (1) И все-таки в начале следующего года [362 г.] при консулах Квинте Сервилии Агале и Луции Генуции народный трибун Марк Помпоний вызывает Манлия в суд. (2) Манлий возбудил к себе ненависть строгостями при наборе, когда наказывал граждан не только пеней, но и телесной расправою: тех, кто не откликался на свое имя, секли розгами или отводили в темницу; (3) особенно же ненавистен был сам его крутой нрав и враждебное свободному гражданству прозвище Империоза21, принятое им, чтобы выставить напоказ жестокость, которую обращал он не только на чужих, но и на ближних и даже на кровных. (4) А именно трибун вменял ему в вину среди прочего, что своего сына, юношу, не замеченного ни в чем дурном, он оторвал от города, дома, пенатов, форума, от света и общества сверстников, обрекая его на рабский труд, чуть не на узилище и каторгу: (5) там в повседневных лишениях отпрыск диктатора, рожденный в высшем сословии, должен усвоить, что он и точно рожден отцом Империозом. Но за какую провинность? Оказывается, юноша не речист и косноязычен. (6) Но разве не следовало отцу, будь в нем хоть капля человечности, постараться выправить этот природный изъян, чем наказывать за него и тем делать его лишь предметнее? Даже бессловесные твари не меньше питают и опекают тех детенышей, кто уродится хилым и слабым; а Луций Манлий, Геркулес тому свидетель, множит сыну беду бедою, угнетает нерасторопный его ум еще более, и если осталось в юноше толика природной живости, то и ее он губит деревенской жизнью, мужицким трудом, скотским содержанием.

5. (1) Эти упреки возмутили всех, только не самого юношу; он, напротив, был даже удручен, оказавшись поводом ненависти к отцу и обвинений против него, (2) а потому, дабы все – боги и люди – знали, что он предпочитает держать сторону отца, но не врагов его, он составляет тайный замысел, выдающий душу грубую и темную, далеко не образцовый для гражданина, но все же заслуживающий похвалы за сыновнюю преданность.

(3) Никому не сказавшись, он препоясывается ножом, рано утром спешит в город и прямо от ворот направляется к дому трибуна Марка Помпония; привратнику заявляет, что ему нужно тотчас переговорить с его хозяином, пусть-де пойдет и скажет, что пришел Тит Манлий, сын Луция. (4) Его немедленно вводят в дом, надеясь, конечно, что, кипя злобой против отца, он либо еще добавит обвинений, либо подаст совет к ведению дела. После обмена приветствиями Манлий объявляет трибуну, что есть дело, о котором он хочет говорить без свидетелей. (5) Когда всем было приказано удалиться, юноша обнажает нож, наклоняется над ложем и, наставив клинок, грозит пронзить трибуна на месте, если тот не поклянется за ним слово в слово: никогда не собирать народ ради обвинения отца. (6) И оробевший трибун, видя сверкающий нож перед глазами и понимая, что он один и безоружен, а юноша очень силен и, что еще страшнее, неукротим в своем безрассудстве, повторяет за ним клятвенные слова. Впоследствии трибун объявил, что только насилие заставило его отступиться от начатого дела.

(7) Хотя простой народ, конечно, был бы рад возможности голосовать против столь жестокого и надменного обвиняемого, как Манлий, но он не мог не оценить, на что решился сын ради отца: и это было тем похвальнее, что даже беспощадная суровость родителя не могла отвратить юношу от сыновней почтительности. (8) Так что не только отец был освобожден от суда, но и юноше случившееся прибавило чести; (9) и когда в этом году впервые было решено выбирать военных трибунов для легионов подачею голосов – а прежде их, как и теперь так называемых руфулов22, военачальники назначали сами, – то Манлий получил второе из шести мест, хотя, проведя молодость в деревне и вдали от людей, не имел ни гражданских, ни военных заслуг, чтобы снискать к себе расположение.

6. (1) В тот же год то ли от земного трясения, то ли от какой иной силы земля, говорят, расселась почти посередине форума и огромной трещиною провалилась на неведомую глубину. (2) Все один за другим стали приносить и сыпать туда землю, но не могли заполнить эту бездну; и тогда лишь, вразумленные богами, стали доискиваться, в чем главная сила римского народа, (3) ибо именно это, по вещанию прорицателей, надо было обречь в жертву сему месту, чтобы римское государство стояло вечно. Тогда-то, гласит предание, Марк Курций, юный и славный воин, с укоризною спросил растерянных граждан, есть ли у римлян что-нибудь сильнее, чем оружие и доблесть. (4) При воцарившемся молчании, обратив взоры на Капитолий и храмы бессмертных богов, высящиеся над форумом, он простирал руки в небо и в зияющую пропасть земли к преисподним богам и обрек себя им в жертву; (5) а затем верхом на коне, убранном со всею пышностью, в полном вооружении бросился в провал, и толпа мужчин и женщин кидала ему вслед приношения и плоды. Именно в его честь получило имя Курциево озеро, а отнюдь не в честь древнего Курция Меттия, воина Тита Тация; (6) будь верный способ доискаться здесь истины, я не пожалел бы для этого сил, но теперь, когда за давностью времен достоверность уже недостижима, надобно держаться предания, а позднейшее сказание о названии озера известнее именно такое.

(7) По искуплении столь великого знамения в тот же год сенат собрался на совет о герниках, поскольку фециалы, отправленные к ним требовать возмещения23, вернулись ни с чем; решено было в ближайший день предложить народу объявить войну герникам, и многолюдное собрание приказало быть войне. (8) Жребий вести войну выпал консулу Луцию Генуцию. За ним ревниво следили все граждане (ведь это был первый консул из плебеев, которому предстояло вести войну при собственных ауспициях24), чтобы, смотря по исходу дела, одобрить или отвергнуть общедоступность консульских должностей. (9) И вот случилось так, что, обрушив на врага мощный натиск, Генуций попал в засаду, легионы в панике бежали, а оказавшийся в окружении консул был убит врагами, не знавшими, кого они захватили. (10) Едва это стало известно в Риме, патриции не столько оказались удручены несчастьем, постигшим государство, сколько злобствовали на незадачливое предводительство консула-плебея, крича на всех углах: «Пусть их! Пусть избирают консулов из плебеев, пусть безбожно бросаются правом ауспиций! (11) Конечно, народным голосованием можно отнять у патрициев их почетные места, но разве для бессмертных богов имеет силу закон без должных ауспиций?25 Боги сами отмстили за себя и за свои священнодействия: едва прикоснулся к ним человек, не имевший на то ни людского права, ни божеского, как гибель войска и вождя дала ясный урок впредь не нарушать на собраниях родовое право!» (12) Такими речами гудели курия и форум. Апиия Клавдия, который всегда был против этого закона и теперь тем убедительнее пенял за свой отвергнутый совет, – этого Аппия Клавдия консул Сервилий с согласия патрициев назначает диктатором, объявляется набор, и суды закрываются.

7. (1) Еще до того, как диктатор с новыми легионами напал на герников, римлянам под предводительством легата Гая Сульпиция выпал неожиданный успех. (2) Когда герники, обнадеженные гибелью консула, подошли к лагерю римлян в твердой надежде взять его приступом, воины, ободряемые легатом, в гневе и возмущении ринулись на них из лагеря. Надежды противников взойти на римский вал оказались тщетны – они были смяты и отступили. (3) А потом, с прибытием диктатора, новое войско объединяется со старым и силы удваиваются; сам диктатор, воздавши перед сходкой хвалу легату и воинам, защитившим своей доблестью лагерь, разом и вдохнул бодрость в тех, кто внимал заслуженным похвалам, и побудил остальных соревноваться с ними в доблести.

(4) Но и неприятель, готовясь к войне, не медлил: помня о недавнем успехе и зная уже о неприятельском подкреплении, он также умножает свои силы. Созывают всех, кто носит имя герника, всех, по возрасту способных носить оружие; набирают восемь особых когорт по четыреста человек, молодец к молодцу. (5) Этот отборный цвет молодежи вдобавок обнадежили и воодушевили, постановив платить им двойное жалованье; они были освобождены от воинских работ с тем, чтобы берегли силы для битвенного труда и помнили, что на них полагаются больше, чем на обычных бойцов; (6) даже в боевых порядках им назначили место вне строя, чтобы доблесть их была тем заметнее.

Долина в две мили отделяла лагерь римлян от герников; посреди долины почти на равном расстоянии от стана тех и других было дано сраженье. (7) Поначалу дрались с переменным успехом, и напрасно римская конница то и дело пыталась с наскока смять вражеские ряды. (8) Видя, что конный бой не оправдывает усилий, всадники, испросив и получив дозволение диктатора, спешиваются, с громким кличем выбегают перед знамена и завязывают необычный бой. И не устоять бы неприятелю, когда бы не ударили навстречу отборные когорты равной им силы и отваги.

8. (1) Бой шел между первыми бойцами обоих народов, и, сколько бы жизней ни унес тут общий Марс ратоборцев, потери обеих сторон числом мерить не приходится. Остальная толпа ратников, как бы предоставив битву отборным воинам, вверяет свою участь чужой доблести. Много павших с обеих сторон, еще больше раненых; (2) наконец всадники начинают корить один другого, вопрошая, что же остается, если ни верхом врага не сломили, ни спешившись не добились успеха?! Что еще теперь можно выдумать? Для чего было лихо выскакивать перед знамена и драться на чужом месте?! (3) Ободрив друг друга подобными криками, они снова издали клич и ринулись вперед; враг сперва дрогнул, потом отступил и наконец явно обратился в бегство; (4) и трудно сказать, что дало перевес при силах столь равных, разве только извечная судьба того и другого народа могла и вдохнуть храбрость и лишить ее.

(5) До самого лагеря преследовали римляне бегущих герников, но от осады укреплений за поздним временем отказались. (Гадания долго были неблагоприятны, и это помешало диктатору подать знак к битве вплоть до полудня; вот почему сраженье затянулось до ночи.) (6) На другой день лагерь герников был пуст, так как все бежали – там нашли лишь несколько брошенных раненых; а отступавшее войско, проходя с поредевшими знаменами мимо Сигнии, было оттуда замечено, разогнано и в страхе разбежалось по округе. (7) Но и римлянам победа досталась дорогою ценою: они лишились четверти своей пехоты, и погибло – потеря не малая – несколько римских всадников.

9. (1) На следующий год [361 г.] консулы Гай Сульпиций и Гай Лициний Кальв повели войско против герников и, не встретив врагов на открытом месте, взяли приступом их город Ферентин. На обратном пути жители Тибура заперли перед ними ворота. (2) Это стало последним толчком, чтобы, потребовав возмещения через фециалов, объявить тибуртинцам войну, – ибо друг к другу у обеих сторон было много давних счетов.

(3) Известно, что диктатором в этот год был Тит Квинкций Пенн, а начальником конницы Сервий Корнелий Малугинский. (4) Лициний Макр26 пишет, будто диктатор этот был назначен только для проведения выборов и сделал это консул Лициний, ибо товарищ его, чтобы продлить свое консульство, торопился провести выборы до начала войны и нужно было преградить путь его дурному намерению. (5) Но здесь Лициний – ненадежный источник, потому что ищет славы собственному роду. Так как в древнейших летописях я не нахожу о том никаких упоминаний. то более склоняюсь к мнению, что диктатор был назначен для войны с галлами.

(6) В самом деле, именно в этом году галлы расположились лагерем у третьего камня27 по Соляной дороге за Аниенским мостом. Ввиду галльского нашествия диктатор объявил суды закрытыми, привел всех юношей к присяге и, выйдя с огромным войском из города, стал лагерем на ближнем берегу Аниена.

(7) Между противниками был мост, которого ни те ни другие не разрушали, чтобы в том не увидели трусости. За мост часто вспыхивали стычки, но при неясном соотношении сил никак было не решить, кто им владеет. (8) Тогда на пустой мост выходит богатырского роста галл и что есть мочи кричит: «Кто нынче в Риме слывет самым храбрым, пусть выходит на бой и пусть исход поединка покажет, какое племя сильней на войне!».

10. (1) Долго меж знатнейшими из римских юношей царило молчание – и отказаться от поединка было стыдно, и на верную гибель идти не хотелось. (2) Тогда Тит Манлий28, сын Луция, тот самый, что защитил отца от преследований трибуна, вышел из строя и направился к диктатору: «Без твоего приказа, император,– сказал он,– никогда не вышел бы я биться вне строя, даже если б рассчитывал на верную победу; (3) но с твоего позволения я покажу вон тому чудищу, что так нагло кривляется впереди вражеских знамен, что недаром я происхожу от тех, кто сбросил галлов с Тарпейской скалы!»29 (4) На это диктатор отвечал: «Хвала доблести твоей, Тит Манлий, преданности твоей отцу и отечеству! Ступай и с помощью богов докажи непобедимость римского народа».

(5) Потом сверстники вооружают юношу: берет он большой пехотный щит, препоясывается испанским мечом30, годным для ближнего боя; и в таком вооруженье и снаряженье выводят его против галла, глупо ухмылявшегося и даже (древние и это не преминули упомянуть) казавшего в насмешку свой язык31. (6) Провожатые возвратились в строй, и посредине остались стоять двое, вооруженные скорее как для зрелища, чем по-военному: заведомые неровни на вид и на взгляд. (7) Один – громадного роста, в пестром наряде, сверкая изукрашенными доспехами с золотой насечкою; другой – среднего воинского роста и вооружен скромно, скорее удобно, чем красиво; (8) ни песенок, ни прыжков, ни пустого бряцания оружьем: затаив в груди свое негодованье и безмолвный гнев, он берег ярость для решительного мига. (9) Когда бойцы стали друг против друга между рядами противников и столько народу взирало на них со страхом и надеждою, галл, возвышаясь как гора над соперником, выставил против его нападения левую руку со щитом и обрушил свой меч с оглушительным звоном, но безуспешно; (10) тогда римлянин, держа клинок острием вверх, с силою поддел снизу вражий щит своим щитом и, обезопасив так всего себя от удара, протиснулся между телом врага и его щитом; двумя ударами подряд он поразил его в живот и пах32 и поверг врага, рухнувшего во весь свой огромный рост. (11) После этого, не ругаясь над телом павшего, он снял с него только ожерелье33 и обрызганное кровью надел себе на шею. (12) Галлы замерли, охваченные ужасом и изумлением, а римляне со всех ног кинулись из строя навстречу своему товарищу и с поздравлениями и восхвалениями ведут его к диктатору. (13) По войсковому обычаю тотчас стали сочинять нескладные потешные песенки, в которых послышалось прозвище «Торкват»34; потом оно пошло по устам и сделалось почетным для потомков и даже для всего рода. (14) Диктатор вдобавок наградил Манлия золотым венком и перед всеми воинами воздал этому поединку высочайшую хвалу.

11. (1) И точно, поединок имел важное значение для исхода всей войны: с наступлением ночи войско галлов, в страхе бросив лагерь, ушло в земли тибуртинцев, а оттуда, заключив с ними военный союз и получив щедрую помощь продовольствием, без задержки отправилось в Кампанию.

(2) Вот почему на другой год [360 г.] консул Гай Петелий Бальб по велению народа повел войско на тибуртинцев, тогда как товарищу его, Марку Фабию Амбусту, выпал жребий воевать с герниками. (3) На подмогу тибуртинцам из Кампании вновь пришли галлы, и в лабиканских, тускулаиских и альбанских землях учинено было жестокое разорение, причем зачинщиками, несомненно, были тибуртинцы; (4) и, хотя для войны с тибуртинцами государству было довольно предводительства консула, нашествие галлов вынудило назначить диктатора. Назначенный диктатором, Квинт Сервий Агала объявил начальником конницы Тита Квинкция и с согласия сената дал обет при благополучном исходе этой войны устроить большие игры.

(5) Диктатор приказал войску консула оставаться на месте, чтобы тибуртинцы были заняты своей собственной обороной, а сам привел к присяге всю молодежь; причем от службы никто не уклонялся. (6) Битва была дана близ Коллинских ворот, силами всего Города, на глазах родителей, жен и детей, и если даже воспоминанье о родных вселяет в душу великое мужество, то тут, перед самым их лицом, стыд и жалость вкупе воспламенили сердца воинов. (7) Была резня, для тех и других жестокая, и наконец ряды галлов были опрокинуты. Спасаясь бегством, устремляются они в Тибур, словно к оплоту галльской войны; консул Петелий перехватил рассеявшихся беглецов невдалеке от Тибура и загнал их в ворота города вместе с тибуртинцами, вышедшими им на подмогу. (8) Как диктатор, так и консул действовали наилучшим образом. Точно так же и другой консул, Фабий, хотя поначалу вступал только в мелкие стычки, зато потом, когда неприятель напал на него, собрав все свои силы, в одном славном бою сокрушил герников. (9) Обоим консулам диктатор воздал в сенате и перед народом самые высокие похвалы и, уступая им даже честь собственных подвигов, сложил с себя должность. Петелий отпраздновал двойной триумф над галлами и тибуртинцами, а для Фабия сочли достаточной овацию при вступлении в Город.

(10) Тибуртинцы смеялись над триумфом Петелия: где ж это он давал им сраженье? Несколько зевак и точно вышли за ворота посмотреть на бегство и ужас галлов, но, увидев, что на них самих тоже нападают и что всех встречных убивают без разбора, воротились в город – и это показалось в Риме достойным триумфа! (11) Но пусть римляне не воображают такую свалку у ворот врага небывалым и великим подвигом: скоро они у собственных стен увидят переполох поважнее.

12. (1) И вот на следующий год [359 г.] при консулах Марке Попилии Ленате и Гнее Манлии вражеский отряд из Тибура глубокой ночью подошел к городу Риму. (2) Неожиданность и ночной переполох поселяли ужас в людях, внезапно поднятых ото сна; к тому же многие не могли взять в толк, какой враг напал и откуда. (3) Скоро, однако, раздался призыв: «К оружию!», к воротам выслана стража, на стены – охрана; и, как только с рассветом стало видно, что народу под стенами немного и что неприятель не кто иной, как тибуртинцы, (4) консулы, выйдя из двух ворот, с обеих сторон ударили на строй врагов, уже приступавших к стенам. Тут стало ясно, что тибуртинцы шли, полагаясь на случай больше, чем на мужество: они едва смогли выдержать первый натиск римлян. По общему признанию, это нападение пошло скорее на пользу римлянам, потому что нависшая угроза войны погасила распрю, начавшуюся было между отцами и простым народом35.

(5) Еще одно вражеское нападение, грозившее больше округе, чем самому Городу, имело место на следующий год [358 г.]: (6) в римские пределы, главным образом со стороны Этрурии, вторглись, ища добычи, тарквинийцы. После тщетных требований возмещения урона новоизбранные консулы Гай Фабий и Гай Плавтий по велению народа объявили им войну; и вести ее досталось Фабию, а Плавтию – воевать с герниками. (7) В то же время распространились слухи о войне с галлами. Утешением среди стольких опасностей было, однако, то, что латины испросили мира и прислали большое войско согласно старинному договору, не соблюдавшемуся уже многие годы36. (8) Имея такую поддержку, римляне уже меньше тревожились, когда вскоре услышали, что галлы пришли к Пренесте, а потом расположились в окрестностях Педа. (9) Решено было назначить диктатором Гая Сульпиция, назначил его консул Гай Плавтий, за которым для этого послали, а начальником конницы при диктаторе стал Марк Валерий. Эти двое повели против галлов отборных бойцов, взятых из войск обоих консулов.

(10) Война эта оказалась гораздо более затяжною, нежели того хотелось и той и другой стороне. Хотя сперва только галлы жаждали боя, а потом уже и римское воинство так рвалось к оружию и в бой, что превосходило в этом даже галльскую свирепость, (11) все-таки диктатору было весьма не по сердцу без всякой необходимости искушать судьбу, бросаясь на врага, которого с каждым днем его пребывания в чужих краях без запасов продовольствия и без прочных укреплений ослабляло само время; к тому же вся мощь тела и духа галлов была в натиске и терялась даже от малого промедления.

(12) По таким-то соображениям диктатор затягивал войну, под страхом тяжкого наказания запретив самовольно вступать в бой с неприятелем. Недовольные этим воины поначалу между собой бранили диктатора, стоя в дозорах и на стражах, а порой в один голос ругали и сенаторов за то, что те не возложили войну на консулов. (13) «Выбрали,– роптали они,– чрезвычайного полководца, редкостного вождя, который думает, что он и пальцем не пошевелит, а победа упадет к нему с небес прямо в руки». Мало-помалу об этом заговорили открыто и еще более дерзко; воины грозили либо самовольно завязать сраженье, либо всем вместе двинуться в Рим. (14) К рядовым бойцам уже стали присоединяться центурионы, и не только в тесных кружках шумели они, но уже на главных проходах и перед шатром полководца в общий гул сливался ропот, и уже толпа была велика, как на сходке, и со всех сторон неслись призывы немедленно идти к диктатору: пусть-де от имени войска говорит Секст Туллий по праву своей доблести.

13. (1) Этот Секст Туллий уже в седьмой раз был начальником первой сотни, и в целом войске, во всяком случае среди пехотинцев, не нашлось бы мужа, более славного подвигами. (2) Впереди ватаги воинов он направляется к трибуналу и обращается к Сульпицию, пораженному не столько самой толпою, сколько тем, что вожак ее – Туллий, воин, беспрекословно послушный приказу. (3) «Дозволь, диктатор!– говорит Туллий.– Все наше войско просило меня выступить пред тобою в его защиту, полагая, что ты осуждаешь его за трусость и ради унижения чуть ли не отбираешь оружие. (4) Право, будь мы виновны в том, что оставили строй, что показали врагу тыл, что постыдно бросили знамена, то и тогда я считал бы законной просьбу дать нам загладить свою вину доблестью и стереть новой славою память о былом позоре. (5) Даже те легионы, что были разбиты при Аллии, выступив потом из Вей, доблестью своею вновь отвоевали то самое отечество, которое потеряли прежде из-за трусости. По милости богов и по счастию твоему и римского народа наши дела и слава наша ничем пока не запятнаны. (6) Впрочем, едва ли я смею говорить о славе, когда и враги на все лады издеваются и смеются, будто мы, как бабы, хоронимся за валом, и даже ты, наш император, – а это нам куда обиднее – считаешь, что войско твое безвольно, безоружно, бессильно, и, еще не испытав нас в деле, настолько в нас изверился, что почел себя поставленным над калеками и убогими. (7) Какое еще придумать объясненье тому, что ты, бывалый полководец, храбрейший воин, сидишь, что называется, сложа руки? Так или иначе очевидно, что скорее ты усомнился в нашей доблести, чем мы в твоей. (8) Но ежели воля эта не твоя, а государственная и если вдали от Города и родных пенатов держит нас не галльская война, а какой-то сговор сенаторов, тогда прошу считать, что сказанное мною обращено не воинами к императору, а простым народом к сенату: ведь если у вас свои расчеты, то и у нас будут свои, – что можно возразить на это? (9) Мы воины, а не рабы ваши и посланы были на войну, а не в изгнание. Если нам подадут знак и поведут в бой, мы будем драться, как подобает мужам и римлянам; но если для наших мечей не находится дела, то досуг мы предпочтем проводить в Риме, а не в лагере. Это мы сказали бы сенаторам; (10) а тебя, император, мы, твои воины, молим дать нам возможность сражаться. Желая победы, мы хотим завоевать ее с тобой во главе, на тебя возложить лавровый венок, с тобою в триумфе вступить в Город и, за твоею колесницею, идти к храму Юпитера Всеблагого Величайшего, славя тебя и тебе рукоплеща!» (11) Слова Туллия были подхвачены просьбами толпы: со всех сторон кричали, чтоб диктатор подал знак к бою, чтоб приказал браться за оружие.

14. (1) Диктатор, хотя и считал, что при всех благих намерениях пример подан дурной, все же пообещал исполнить желание воинов, но наедине с Туллием стал допытываться, в чем дело и как оно сделалось. (2) Туллий принялся уговаривать диктатора не допускать и мысли, будто он позабыл о воинском порядке, о своем долге или об уважении к императору; он не отказался быть предводителем возбужденной толпы, чтобы не объявился еще кто-нибудь из тех, кого обычно выдвигает взбудораженный люд, – а ведь он всегда в таких случаях под стать зачинщикам; (3) сам Туллий ничего не сделает без одобрения императора; однако и Сульпицию, чтоб удержать войско в повиновении, надо вести себя очень осмотрительно: возбужденных долго не удержишь, они сами найдут себе место и время для битвы, даже против воли императора.

(4) Пока шла эта беседа, какой-то галл стал угонять вьючный скот, случайно пасшийся за валом, а два римских воина его отбили. Галлы закидали их камнями, тогда римская стража подняла крик, и с обеих сторон кинулись друг на друга. (5) Еще немного, и завязалась бы настоящее сраженье, если бы центурионы не поспешили разнять дерущихся. Разумееется, этот случай укрепил доверие диктатора к словам Туллия, и, поскольку дело уже не терпело отлагательств, было объявлено, что завтра будет дан бой.

(6) Меж тем диктатор, решаясь на битву в надежде более на дух, чем на силы своих бойцов, начинает осматриваться кругом и прикидывать, как бы ему хитростью нагнать страх на врага. Его изощренный ум придумал новую уловку, к которой после не раз прибегали римские и иноземные полководцы вплоть до наших дней37. (7) Он приказывает снять с мулов вьюки и, оставив только двойные попоны, посадить на них погонщиков, облаченных в доспехи, взятые у пленных и у раненых. (8) Собрав так почти тысячу, добавляет к ней сотню всадников и приказывает ночью подняться в горы над лагерем, спрятаться в чаще и не выходить, пока он не подаст знак. (9) Сам же он на рассвете стал развертывать строй у подножья горы нарочно так, чтобы врагам пришлось стоять лицом к горе, (10) где уже все было приготовлено, чтобы напугать врага; это оказалось едва ли не полезнее, чем все настоящие силы. Сперва галльские вожди не ждут, что римляне спустятся в долину; но, увидевши, что те вдруг двинулись вниз, галлы, и сами алчущие сраженья, бросаются в бой, так что битва началась прежде, чем вожди подали знак.

15. (1) На правое крыло галлы ударили покрепче, и не сдобровать римлянам, не окажись тут диктатора, который звал Секста Туллия по имени и бранил его, вопрошая: «За таких ли вояк ты мне поручился? (2) Вы ли вопили дать вам оружие? Вы ли грозили пойти в бой наперекор императору? Вот сам император во весь голос зовет на битву, сам идет с оружьем впереди знамен – пойдет ли за ним хоть один из тех, кто давеча метили в вожди? Храбрые в лагере, да робкие в бою!»38 (3) Правду слышали воины, а потому, преисполнясь стыда, они ринулись навстречу вражеским стрелам, забыв и думать об опасности. Этот бешеный натиск тотчас смешал врагов, а ударившая следом конница обратила смешавшихся в бегство. (4) А диктатор, увидев, что с одной стороны вражеский строй смят, двинул отряды на левое крыло, где заметно сосредоточивался неприятель, а стоявшим на горе подал условный знак. (5) Когда и оттуда тоже грянул крик и стало видно, как по склону римляне устремились в лагерь галлов, то из страха оказаться отрезанными галлы перестали сражаться и беспорядочной гурьбой побежали к лагерю. (6) А когда и там они наткнулись на Марка Валерия, начальника конницы, который, опрокинув правое крыло, как раз достиг неприятельских укреплений, то кинулись в горы и леса; (7) многих там захватили погонщики, переодетые всадниками, а загнанных страхом в чащу беспощадно истребили уже после окончания сраженья.

(8) Со времен Марка Фурия не было над галлами триумфа заслуженней, чем триумф Гая Сульпиция. К тому же довольно много золота, снятого с галльских доспехов, он посвятил на Капитолии, заложивши его тесаным камнем.

(9) В том же году консулы тоже вели войны, но с разным успехом: Гай Плавтий победил и привел к покорности герников, а его товарищ Фабий воевал с тарквинийцами неосторожно и необдуманно. (10) И не так тут были страшны потери в бою, как то, что триста семь пленных римских воинов тарквинийцы принесли в жертву; эта чудовищная казнь еще заметней сделала позор и унижение римского народа. (11) К подобному несчастью прибавилось и опустошенье римских полей, учиненное внезапным набегом привернатов39, а за ними велитрийцев.

(12) В том же году учреждены были две новые трибы – Помптинская и Публилиева40; были отпразднованы игры по обету, данному диктатором Марком Фурием; а народный трибун Гай Петелий при поддержке сената впервые внес на рассмотрение народа закон о домогательстве; (13) этим предложением надеялись прежде всего обуздать домогательства новых людей, которые привыкли обхаживать избирателей на торгах и гульбищах.

16. (1) Не столь отрадным для сенаторов было внесенное в следующем году [357 г.] трибунами Марком Дуилием и Луцием Менением при консулах Гае Марции и Гнее Манлии предложение относительно унциального процента41; простой же народ принял его гораздо охотнее.

(2) Вдобавок к новым войнам, начатым еще в предыдущем году, в число врагов попали также фалиски за такие две провинности: во-первых, их молодежь сражалась в войске тарквинийцев, а, во-вторых, когда после проигранного сражения римские воины скрылись в Фалериях, то они ответили отказом на требование фециалов их выдать. (3) Вести эту войну досталось Гнею Манлию.

Консул Марций привел войско в земли привернатов, за долгие годы мира никем не тронутые, и добычею ублажил воинов. Богатую добычу он приумножил своею щедростью, ибо ничего не отбирал в казну, давая обогащаться самим воинам. (4) Когда привернаты засели в укреплениях перед стенами своего города, Марций, созвав воинов на сходку, говорит: «Ныне даю вам на разграбление неприятельский стан и город, если только вы обещаете в ратном труде быть храбры и непраздны, а не оказаться способней к грабежам, чем к сече». (5) Громкими криками воины требуют дать знак, а потом, выпрямившись во весь рост и горя несокрушимой верой в победу, идут в бой. Тут впереди знамен Секст Туллий, о котором уже была речь, кричит: «Гляди, император, как войско твое держит слово!»– и, отбросив копье, с обнаженным мечом кидается на врага. (6) За Туллием ринулись передовые и при первом же ударе обратили неприятеля в бегство; разбитого врага преследовали до городских укреплений, и, когда к стенам уже придвигали лестницы, город сдался. По случаю победы над привернатами справили триумф.

(7) Другой консул не совершил ничего достойного упоминания, если не считать того, что он, созвав трибутное собрание в лагере под Сутрием – чего не бывало никогда прежде, – провел закон об уплате двадцатины за отпуск на волю42. Поскольку истощенная казна получила тем самым немалый доход, сенат это утвердил. (8) Однако народные трибуны, обеспокоенные не столько законом, сколько нововведением, запретили впредь под страхом смертной казни созывать народ на собрание вне Города43: мол, если это позволить, то воины, присягнувшие консулу, могут проголосовать за что угодно, даже и гибельное для народа.

(9) В том же году Гай Лициний Столон по иску Марка Попилия Лената и на основании своего собственного закона44 был присужден к уплате десяти тысяч ассов, так как вместе с сыном владел тысячей югеров, а отпустив сына из-под своей власти, обманул закон45.

17. (1) Потом вновь избранные консулы – Марк Фабий Амбуст вторично и Марк Попилий Ленат тоже вторично – повели две войны [356 г.]. Одна война с тибуртинцами, которую вел Ленат, была легкой: он запер неприятеля в его городе и опустошил окрестности. (2) Но другого консула в первой же схватке разгромили фалиски и тарквинийцы. (3) Их жрецы, к великому ужасу римлян, держа перед собой змей и горящие факелы, прошествовали, словно фурии46, приведя бойцов в замешательство этим небывалым зрелищем: словно безумные и одержимые, оробелой толпой ввалились они в свой лагерь. (4) Лишь когда консул, легаты и трибуны стали смеяться и бранить их за то, что, как малые дети, они пугаются пустого надувательства, стыд вдруг вернул им мужество и, будто не видя ничего перед собою, они бросились на то, от чего раньше бежали. (5) Разделавшись так с хитрыми уловками неприятеля, они ударили затем на настоящего вооруженного противника, обратили в бегство весь его строй, в тот же день захватили лагерь с богатою добычей и возвратились победителями; а в насмешливых песенках, принятых в войске, издевались и над вражескими хитростями, и над своим испугом.

(6) Тут все этруски берутся за оружие и во главе с тарквинийцами и фалисками доходят до Соляных варниц. Чтобы противостоять этой угрозе, был назначен первый диктатор из народа, Гай Марций Рутул, а начальником конницы он избрал Гая Плавтия, тоже плебея. (7) Сенаторов, конечно, возмутило, что уже и диктатура стала общедоступной, и они изо всех сил старались помешать постановлениям и приготовлениям диктатора для этой войны, но народ тем охотнее утверждал все, что предлагал диктатор. (8) Выйдя из города, диктатор на обоих берегах Тибра, перебрасывая на плотах войска туда, где слышно было о неприятеле, перебил многих грабителей, рыскавших там и сям по округе, (9) и неожиданным ударом завладел лагерем: восемь тысяч врагов было взято в плен, а остальные или перебиты, или изгнаны с римских земель. После этого он без согласия сената, но по велению народа справил триумф47.

(10) Поскольку патриции не хотели, чтобы консульские выборы проводил диктатор или консул из простого народа, а другой консул, Фабий, был занят войной, пришлось пойти на междуцарствие. (11) Интеррексами были друг за другом Квинт Сервилий Агала, Марк Фабий, Гней Манлий, Гай Фабий, Гай Сульпиций, Луций Эмилий, Квинт Сервилий, Марк Фабий Амбуст48. (12) При втором из них возникли раздоры, потому что все шло к избранию двух консулов из патрициев; на несогласие трибунов интеррекс Фабий отвечал, что в двенадцати таблицах есть закон: всякий раз считать правомочной ту волю народа, какую он изъявит последней, а голосование – тоже воля народа. (13) Поскольку несогласие трибунов не дало ничего, кроме затягивания собраний, консулами были избраны двое патрициев – Гай Сульпиций Петик в третий раз и Марк Валерий Публикола, и в тот же день они вступили в должность.

18. (1) Так на четырехсотом году от основания Рима в тридцать пятом после того, как отстояли его от галлов, через одиннадцать лет после получения народом доступа к консульству, вслед за междуцарствием вступили в должность два патрицианских консула – Гай Петик в третий раз и Валерий Публикола. (2) В этом году у тибуртинцев отбили Эмпул, но без всякого памятного сражения; может быть, войну там вели под своими ауспициями оба консула, как пишут некоторые, а может быть, пока Валерий водил легионы на тибуртинцев, консул Сульпиций опустошал тарквинийские земли.

(3) В самом Риме бороться с народом и трибунами консулам было тяжелей. Передать консульство, ими, двумя патрициями, полученное, снова двум патрициям казалось им уже делом не только доблести, но и чести: (4) раз уж должность консула бывает теперь плебейской, надо либо вовсе отступиться от нее, либо владеть ею безраздельно, как безраздельно владели ею предки и завещали потомкам. (5) А народ роптал: что проку так жить? Что проку числиться среди полноправных граждан, если добытое мужеством двух людей – Луция Секстия и Гая Лициния – они не могут удержать всем миром? (6) Лучше терпеть царей или децемвиров или еще худшую власть, ежели такая сыщется, чем видеть, что консулы – оба патриции (7) и что не по очереди предстоит покорствовать и властвовать, но одно сословие навеки достигло власти и воображает, что плебеи только затем и рождены, чтобы им служить. (8) Трибуны не преминули сделаться подстрекателями беспорядков, но когда все и так возбуждены, то вожаки мало бывают заметны. (9) Несколько раз без толку собирались на Марсовом поле49, и потом много дней собрания проходили в раздорах; наконец победила неколебимая твердость консулов, а негодование простого народа вылилось в том, что он мрачной толпой ушел следом за трибунами, которые кричали, что речь уже идет о самой свободе, что пора уже покинуть не только поле, но и самый Рим, плененный и порабощенный самовластием патрициев. (10) Консулы, хоть и покинутые частью народа, с прежней твердостью, несмотря на сильно поредевшее собрание, довели выборы до конца: оба консула были избраны из патрициев – Марк Фабий Амбуст в третий раз и Тит Квинкций. Впрочем, в некоторых летописях вместо Тита Квинкция консулом назван Марк Попилий.

19. (1) В этом [354 г.] году успешно закончились две войны. Тибуртинцев и тарквинийцев вынудили сдаться; из их городов последней была захвачена Сассула, такою ж была бы участь и прочих их поселений, если бы все племя, сложивши оружие, не сдалось на милость консула. (2) Над тибуртинцами отпраздновали триумф, но в целом победители обошлись без жестокостей. Однако с тарквинийцами расправились люто: перебив в бою множество народа, из огромного числа пленных отобрали для отправки в Рим триста пятьдесят восемь самых знатных, а прочий народ перерезали. (3) Но и с теми, что были отправлены в Рим, граждане обошлись не лучше: посреди форума все они были биты розгами, а затем обезглавлены топором. Такой казнью воздали врагам за римлян, которых заклали на тарквинийском форуме50.

(4) Эти военные успехи повели к тому, что дружбы римлян стали искать и самниты. Сенат дал их послам благосклонный ответ, и они были по договору приняты в число союзников.

(5) Не так успешно, как в походах, складывались дела римского простонародья дома; дело в том, что, хотя установление унциальных процентов облегчило участь должников, самый размер ссуд был неподъемным для неимущих, и они шли в кабалу. Вот почему народу, занятому своими убытками, было не до пары патрицианских консулов, не до забот о выборах и общественных делах. (6) Обе консульские должности остались в руках патрициев [353 г.]; консулами стали Гай Сульпиций Петик в четвертый раз и Марк Валерий Публикола во второй.

Внимание граждан было устремлено к войне с этрусками (потому что, по слухам, с тарквинийцами из сочувствия к своим соплеменникам объединились жители Цере), но посланные от латинов обратили его на вольсков, объявив, что те собрали вооруженное войско и уже грозят их пределам, а оттуда отправятся грабить и римские земли. (7) Сенат решил, что ни тем ни другим пренебрегать не следует, и приказал набрать легионы для обеих надобностей, а удел каждого из консулов определить по жребию. (8) Но потом, когда из письма консула Сульпиция – ему досталось воевать тарквинийцев – стало известно, что земли близ римских солеварен опустошены, часть добычи увезена в пределы Цере и молодежь церийцев заведомо была среди грабивших, то больше все-таки стали заниматься войной с этрусками. (9) Так что консул Валерий, вышедший против вольсков и ставший станом у тускуланской границы, был оттуда отозван и получил от сената приказ назначить диктатора. (10) Он назначил Тита Манлия, сына Луция51. Тот, выбрав себе в начальники конницы Авла Корнелия Косса и ограничившись консульским войском, с согласия сената и по воле народа объявляет церитам войну.

20. (1) Только тут охватил церийцев настоящий ужас перед войною, как будто ее причиною больше были римские слова, нежели собственные их дела, когда они дразнили римлян грабежом. Они начинали понимать, сколь непосильно для них подобное противоборство, (2) и принялись казнить себя за тот грабеж и проклинать тарквинийцев, склонивших их к измене. Никто не делал никаких приготовлений к войне, напротив, всяк твердил, что надо отправить посольство просить о прощении их отступничества. (3) Явившись в сенат, а сенатом отосланные к народу, послы воззвали к богам, чьи святыни они приняли и чтили по чину во время галльской войны, чтобы римляне были так же милосердны к ним, церитам, в своем благоденствии, как сами они были некогда милосердны к римлянам в тяжкую для тех пору; (4) а затем, оборотясь к святилищу Весты, они стали поминать в своих мольбах гостеприимство, благочестиво и богобоязненно оказанное ими фламинам и весталкам: (5) кто поверил бы, говорили они, будто при таких заслугах они вдруг ни с того ни с сего сделаются врагами? И если даже случилось что-то враждебное, то будто это умышленно, а не в ослепленье позволили они себе недавним злодеянием затмить прежние свои благодеяния, принятые когда-то с такой благодарностью? Будто искавшие дружбы с римским народом в годину его испытаний, они затеяли теперь с ним вражду в расцвете его сил и военных удач? Да не будет названо умыслом то, что следует называть подчинением насилью и неизбежности!

(6) Тарквинийцы, проходя их стороною с грозною силой, хотя испросили только дать им дорогу, увлекли за собою кое-кого из сельских жителей пособничать им в грабежах, а грабежи вменяются теперь в вину церийцам. (7) Этих людей, если угодно, они готовы выдать, а если нужно их казнить, то казнят. Но Цере, божница римского народа, пристанище жрецов, хранилище римских святынь, да останется невредимым и не запятнанным обвинениями в нападении ради приюта, оказанного здесь некогда весталкам, и почитания римских богов52.

(8) Римский народ, тронутый скорее былыми заслугами, нежели нынешними оправданиями, предпочел забыть об их злодеяниях, а не о благодеяниях, так что было решено даровать мир народу церитов и занести в постановление сената перемирие на сто лет.

(9) Главные силы были теперь брошены против фалисков, виновных в том же самом преступлении, но сойтись с противником нигде не удалось. Римляне прошли через их край, неся опустошение, однако от осады городов воздержались. По возвращении легионов в Рим остаток года был отдан восстановлению стен и башен и был освящен храм Аполлона53.

21. (1) Под конец года борьба сенаторов с простым народом приостановила консульские выборы: если трибуны отказывались допустить проведение комиций иначе, как по закону Лициния54, то диктатор стоял на том, что лучше вовсе уничтожить в Риме должность консула, чем допускать к ней без разбору отцов и простой народ. (2) Ввиду затянувшихся выборов, когда диктатор сложил свои полномочия, прибегли к междуцарствию. А поскольку интеррексам пришлось иметь дело с народом, враждебно настроенным к сенату, споры и раздоры продолжались до одиннадцатого междуцарствия. (3) Трибуны настаивали на соблюдении закона Лициния; народ же больше огорчало увеличение долговых процентов, и частные заботы вторгались в общественные распри. (4) Когда это все надоело, сенаторы приказали интеррексу Луцию Корнелию Сципиону на консульских выборах – общего согласия ради – соблюдать закон Лициния. Из плебеев в товарищи Публию Валерию Публиколе был избран Гай Марций Рутул.

(5) Видя такую склонность к согласию, вновь избранные консулы взялись за облегчение условий займов, которые казались единственной пагубой спокойствию. Превратив выплату долгов в общественное дело, они избрали пять человек и дали им имя «стольщиков»55, от «столов», за которыми те занимались распределением денег. (6) Беспристрастием и усердием эти люди заслужили упоминания в записях всех летописцев: это были Гай Дуилий, Публий Деций Мус, Марк Папирий, Квинт Публилий и Тит Эмилий; (7) они-то и справились с этой труднейшей задачей, всегда неприятной для обеих сторон и уж наверняка для одной, потому что из способов уладить дело они предпочли разоренью выплату из казны. (8) А именно: просроченные обязательства и платежи, задержанные скорей по небрежности, а не от бедности должников, либо погасили из казны, расставив на форуме столы с деньгами (заручившись, однако, обязательствами должников перед народом), либо обеспечили справедливой оценкой имущества должника. Таким образом было покончено с громадными долгами не только без несправедливости, но даже без обиды.

(9) Вслед за тем, когда пронесся слух о сговоре двенадцати этрусских городов56, напрасный страх войны с ними побудил назначить диктатора; и в лагере (ибо туда к консулам послали постановление сената) был назначен Гай Юлий, при котором начальником конницы стал Луций Эмилий. Однако на границах все осталось спокойно.

22. (1) Зато дома усилья диктатора сделать консулами двух патрициев привели к междуцарствию [351 г.]. (2) И два интеррекса, сменивших друг друга, Гай Сульпиций и Марк Фабий, пользуясь сравнительной уступчивостью народа, вызванной недавним облегчением долгов, добились того, чего втуне домогался диктатор: чтобы оба консула были избраны из патрициев. (3) Избрали самого Гая Сульпиция Петика, первого из интеррексов, и Тита Квинкция Пенна (этого Квинкция одни называют также Гаем, а иные Цезоном). (4) Оба консула отправились на войну, Квинкций против фалисков, Сульпиций против тарквинийцев; не давая нигде врагу сраженья, поджогами и опустошениями они воевали больше с полями, чем с людьми. (5) И вот упорство того и другого народа было сломлено, как будто подточенное затяжным недугом: они стали добиваться перемирия сначала у консулов, а потом – с их дозволения – у сената. Они получили его на сорок лет.

(6) Тогда-то, по завершении двух войн, заботы о которых не терпели отлагательств, во время некоторой мирной передышки решено было провести ценз57, потому что после погашения долгов многие состояния перешли к новым владельцам. (7) И, когда было созвано собрание для выбора цензоров, Гай Марций Рутул, тот самый, который был первым плебейским диктатором, объявил, что будет искать теперь должности цензора, и тем возмутил согласие сословий. (8) Казалось, он взялся за это по меньшей мере не ко времени – ведь оба консула тогда были из патрициев и открыто говорили, что не станут принимать его в расчет; (9) однако он и сам твердо держался своего намерения, и трибуны всеми силами помогали ему, чтобы отвоевать право, которого лишились на консульских выборах. И не только не было почести настолько высокой, чтобы величие этого мужа не превзошло ее, но еще и простому народу хотелось, чтоб говорили: кто открыл дорогу к диктатуре, благодаря тому получили доступ и к цензорству. (10) На выборах не было разногласий, так что Марций был избран цензором вместе с Гнеем Манлием.

В этом году был назначен и диктатор – Марк Фабий, причем без всякой военной угрозы, а только для того, чтобы на консульских выборах не соблюдать закона Лициния. (11) Начальником конницы при диктаторе стал Квинт Сервилий. Однако, несмотря на диктатуру, на консульских выборах сговор сенаторов имел не больше успеха, чем на цензорских.

23. (1) Консулом от плебеев стал Марк Попилий Ленат, от патрициев – Луций Корнелий Сципион [350 г.]. На долю консула-плебея выпал даже более славный жребий, (2) ибо при известии, что огромное войско галлов расположилось лагерем на земле латинов, эта галльская война из-за тяжелой болезни Сципиона вне очереди была поручена Попилию. (3) Не мешкая, он произвел набор и, приказав всем юношам с оружием явиться за Капенские ворота к храму Марса58, а квесторам вынести туда же знамена из казнохранилища, составил для себя четыре полных легиона, а остальных воинов передал претору Публию Валерию Публиколе (4) и предложил сенаторам собрать другое войско для защиты государства от нечаянностей войны.

(5) И только покончив со всеми распоряжениями и приготовлениями, он поспешил навстречу врагу. Чтоб узнать силы врага, не подвергая себя крайней опасности, он занял холм, самый близкий к галльскому лагерю, и велел там возводить вал. (6) Галлы, народ свирепый и от природы воинственный, издалека заметивши римские знамена, развернули строй для немедленного сражения; а увидев, что римский отряд не только не спускается с холма, но еще и хочет обезопасить себя валом, рассудили, что римляне поражены страхом и как нельзя кстати поглощены работами, и с грозным ревом бросились на приступ. (7) Римляне даже не прервали работ: укрепления были делом триариев, а гастаты и принципы59, стоявшие наготове и при оружии впереди них, приняли бой. (8) Кроме доблести, им было на пользу и возвышенное положение, при котором все их дротики и копья падали не впустую, как бывает на ровном месте, но от собственной своей тяжести все вонзались в цель. (9) Под градом стрел галлы – кто с раной в теле, кто со щитом неподъемной тяжести из-за застрявших в нем дротиков – хотя с разбегу подошли почти вплотную, но сперва все-таки остановились в нерешительности, (10) а потом, когда само промедление им поубавило, а врагам прибавило духу, были отброшены назад и повалились друг на друга, образовав свалку еще более пагубную и страшную, чем сама рукопашная резня: не столько их пало от меча, сколько было задавлено в этой свалке.

24. (1) Но еще не наверняка за римлянами оставалась победа: спутившись на равнину, они столкнулись с новою громадою. (2) Действительно, галлов было такое множество, что, не обращая никакого внимания на подобные потери, они, словно завязывая еще одно, новое сражение, двинули против одолевавшего их противника свежие силы. (3) Наступление римлян остановилось, потому что, во-первых, им, утомленным боем, предстояло вновь сражаться, а, во-вторых, консулу, действовавшему без опаски в самых первых рядах, дротик почти насквозь пронзил левое плечо60 и он ненадолго покинул строй. (4) Из-за всех этих промедлений победа уже ускользала из рук, когда консул с перевязанной раной вновь выехал к передовым знаменам. «Что стоите, воины?– крикнул он.– Здесь перед вами не латиняне с сабинянами; это тех, одолев оружьем, можно из врагов сделать союзниками! (5) Нет, на диких зверей мы обнажили мечи: либо их кровь предстоит пролить, либо свою. Вы отразили врагов от лагеря, сбросили с вала, у ваших ног простерты их трупы. Как холмы вы завалили грудами тел, так покройте ими и поле! (6) Нечего ждать, пока они сами от вас побегут: выносите знамена и тесните врага!» (7) И воины, снова ободренные этими словами, заставили дрогнуть передовые манипулы галлов, а потом клиньями врезались в середину вражеского строя. (8) Тогда варвары, смешавшись, без ясных приказов, без вождей, откатились, сминая задних, а потом, рассеянные по полю, опрометью промчались даже мимо собственного лагеря и кинулись к Альбанской вершине, самой приметной среди равных холмов. (9) Консул преследовал врага только до лагеря, так как и рана его мучила, и подставлять войско под удар неприятелей с холмов он не хотел. Раздав воинам всю добычу, взятую в лагере, победоносное войско с богатыми галльскими доспехами он привел в Рим. (10) Из-за раны консула триумф отложили; по той же причине сенату понадобился диктатор, чтобы за болезнью консулов было кому проводить выборы. (11) Избранный диктатором Луций Фурий Камилл – начальником конницы при нем стал Публий Корнелий Сципион – вернул патрициям прежнее обладание консульством; сенаторы в благодарность за это приложили все усилия, чтобы консулом сделался он сам, а своим товарищем он объявил Аппия Клавдия Красса [348 г.].

25. (1) Еще до того, как новые консулы вступили в должность61, Попилий, к великому удовольствию простого народа, отпраздновал триумф над галлами, в толпе же слышались недоуменные возгласы: разве кого-нибудь разочаровал этот плебейский консул? (2) При этом бранили диктатора, получившего консульство в награду за обход Лициниева закона: и не столько была отвратительна несправедливость в делах государственных, сколько своекорыстие в личных – ведь диктатор провозгласил консулом себя самого!62 

(3) Год этот был отмечен чередой самых разных треволнений. Галлы, не привыкшие к зимним холодам, с Альбанских гор разбрелись кто куда, чтобы грабить поля и побережье; (4) а с моря и Антийскому побережью, и Лаврентскому краю, и устью Тибра грозили греческие корабли; получилось даже так, что однажды морские разбойники столкнулись с сухопутными, померялись в битве силами, и галлы отошли в лагерь, а греки – назад к кораблям, не зная, считать ли себя побежденными или победителями.

(5) Но все это не шло ни в какое сравнение с угрозой от схода латинских племен у Ферентинской рощи и от недвусмысленного их ответа на требование выставить римлянам воинов: «Довольно приказывать тем, в чьей помощи нуждаетесь: (6) с оружьем в руках латинам сподручней защищать свою свободу, а не чуждое владычество». (7) Сенат, при двух внешних войнах одновременно, встревоженный еще и изменой союзников, постановил страхом обуздать тех, кого не обуздала верность, и приказал консулам при наборе войска употребить свою власть во всей полноте; ведь без созыва союзников рассчитывать приходится только на войско из граждан. (8) Рассказывают, что отовсюду – не только из городской, но даже из деревенской молодежи – было набрано десять легионов по четыре тысячи двести пехотинцев и триста всадников; (9) а ведь и сегодня, случись где-нибудь вторженье неприятеля, нелегко заполучить такое небывалое войско, даже собравши воедино нынешние силы римского парода, едва уже вмещаемые в круг земной; вот насколько мы преуспели лишь в том, о чем хлопочем: в богатстве и роскоши63.

(10) Среди прочих печальных событий этого года – кончина одного из консулов, Аппия Клавдия, заставшая его в приготовлениях к войне. Все дела перешли к Камиллу; (11) хотя он и остался единственным консулом, назначить над ним диктатора сенаторы постеснялись, то ли из уважения вообще к его достоинству, чтобы не унижать его подчиненьем диктатору, то ли потому, что само имя его при галльском нашествии служило благим предзнаменованием64.

(12) Оставив два легиона для защиты города, а восемь поделивши с претором Луцием Пинарием, консул, памятуя об отчей доблести, без жребия взял на себя войну с галлами, (13) претору же приказал охранять морское побережье и не давать грекам высадиться; а сам спустился в помптийскую землю и здесь, не желая без крайней необходимости сражаться на равнине, ибо он считал, что враг, вынужденный жить грабежом, усмирен довольно, если этот разбой пресечь, выбрал себе удобное для стоянки место.

26. (1) Там, покуда спокойно проводили время на страже, выступил перед римлянами галл65, отличавшийся ростом и вооружением; стуком копья о щит он добился тишины и вызывает через толмача одного из римлян, чтобы померяться силами с оружьем в руках. (2) Был там Марк Валерий, молодой военный трибун; сочтя себя не менее достойным такой чести, нежели Тит Манлий, он испросил у консула дозволенья, вооружился и вышел на середину. (3) Но случилось так, что поединок этих двух мужей затмило явное вмешательство божественной воли: едва римлянин схватился с врагом, как вдруг к нему на шлем уселся, оборотясь к противнику, ворон. (4) Трибун тотчас принял это с ликованием как небесное знамение, а затем молитвенно просил: бог, богиня ли66 послали ему эту птицу, не оставить его доброхотной благосклонностью. (5) И трудно поверить! Птица не только оставалась там, куда села, но всякий раз, как противники сходились, взлетала ввысь и метила клювом и когтями в лицо и в глаза врага, покуда тот, в страхе перед таким небывалым чудом утратив разом и зрение, и рассудок, не был наконец умерщвлен Валерием, а ворон, устремясь на восток, скрылся из глаз.

(6) До тех пор сторожевые бойцы с обеих сторон стояли спокойно, но когда трибун уже начал снимать с убитого врага доспехи, то и галлы не устояли на месте, и римляне еще проворней тех кинулись к победителю. Тут вокруг простертого тела галла завязалась борьба и вспыхнула жестокая схватка. (7) Бились уже не только ближайшие сторожевые отряды, но в дело вмешались легионы с обеих сторон. Воинству своему, гордому победой трибуна, гордому и явным присутствием и благоволением богов, Камилл дает приказ идти в бой, а указывая на трибуна в приметных доспехах, говорит: «Вот вам пример, воины: а теперь вокруг сраженного вожака уложите галльские полчища!» (8) Боги и люди были участниками в этой битве, и исход сражения с галлами был предрешен, настолько развязка поединка двух бойцов повлияла на дух того и другого войска. (9) Между первыми бойцами, увлекшими за собой и других, битва была жаркой, но остальные галлы всей толпою обратились в бегство, не приблизясь и на перелет стрелы. Сперва они разбежались по землям вольсков и по Фалернской округе, потом направились в Апулию к Нижнему морю. (10) А консул, созвав войсковую сходку, воздал трибуну хвалу и наградил его десятью быками и золотым венком.

Сам же он, получив от сената приказ приниматься за войну на побережье, объединил свой лагерь с лагерем претора. (11) Там оказалось, что из-за бездействия греков, не решавшихся вступить в бой, дело затягивается, а потому консул по воле сената назначил диктатором для проведения выборов Тита Манлия Торквата. (12) Диктатор, назначив начальником конницы Авла Корнелия Косса, провел консульские выборы и соревнителя своего подвига, Марка Валерия Корва67 – таково стало с этих пор его прозвище, – заочно, и к вящему удовольствию народа, провозгласил консулом в его двадцать три года. (13) Товарищем Корва из простого народа стал Марк Попилий Ленат, которому предстояло быть консулом в четвертый раз. Между тем Камиллу с греками не довелось совершить ничего примечательного: те были не вояки на суше, а римляне – на море. (14) Наконец, лишенные доступа к побережью и нуждаясь в пресной воде и многом другом, они покинули Италию. (15) Какому народу и какому племени принадлежали эти корабли, точно не известно; на мой взгляд, вероятней всего, что это были сицилийские тираны – ведь дальняя Греция, в ту пору истощенная междоусобиями, уже была в страхе пред мощью Македонии.

27. (1) После того как войска были распущены, когда на границах установился мир, а дома благодаря согласию сословий царило спокойствие, то, чтоб не было все чересчур благополучно, среди граждан открылось моровое поветрие, вынудившее сенат дать приказ децемвирам обратиться к Сивиллиным книгам68, и по слову их были устроены лектистернии. (2) В этом же году жители Антия выселились в Сатрик и восстановили город, разрушенный латинами; а с послами карфагенян, пришедшими искать дружбы и союза, в Риме торжественно заключили договор69.

(3) Такое же спокойствие дома и на границах продолжалось при консулах Тите Манлии Торквате и Гае Плавтии [347 г.]: разве только долговой процент из унциального сделали полуунциальным, а сами платежи были распределены поровну на три года, но так, чтобы четвертую часть платили сразу. (4) Для многих в простом народе и такой порядок был в тягость; однако для сената доверие в сделках между гражданами было важнее, нежели стесненные обстоятельства частных лиц. Впрочем, немалым облегчением было и то, что в этом году не собирали ни войск, ни подати.

(5) На третий год после восстановления вольсками Сатрика из Лация пришло известие, что посланцы из Антия обходят латинские племена, возбуждая их к войне. Марк Валерий Корв, вторично избранный консулом, вместе с Гаем Петелием [346 г.] (6) получил приказ, покуда число врагов не умножилось, выступить на вольсков войною и двинул войска на Сатрик. Там и антиаты, и другие вольски встретили их силами, собранными загодя на случай нападения из Рима; и тогда при взаимной ненависти, долго не имевшей выхода, в бой вступили без промедления. (7) Вольски, всегда свирепые больше в мятежах, чем в битвах, потерпев поражение, в беспорядочном бегстве кинулись к стенам Сатрика. Но когда окруженный римлянами город уже брали приступом с помощью лестниц, то, не видя и в стенах защиты, до четырех тысяч воинов, не считая множества мдрных жителей, сдались римлянам безоговорочно. (8) Город разрушили и сожгли; только храм Матери Матуты70 не был предан огню. Всю добычу отдали воинам, за исключением четырех тысяч пленных воинов, которых во время триумфа консул прогнал в оковах перед своей колесницей, а потом продал и немалые вырученные деньги передал в казну. (9) Некоторые пишут, что все это множество пленников составляли рабы, и это правдоподобней, чем то, что в рабство продали сдавшихся пленников.

28. (1) Затем были консулами Марк Фабий Дорсуон и Сервий Сульпиций Камерин [345 г.]. Тут из-за внезапного набега аврунков началась с ними война, (2) и тогда, опасаясь, не было ли это деяние одного народа исполнением умысла всего латинского племени, поступили так, как будто весь Лаций уже взялся за оружие: назначили диктатора Луция Фурия, а он объявил начальником конницы Гнея Манлия Капитолина. (3) Как обычно при большой опасности, были закрыты суды, произведен поголовный набор и легионы как можно поспешней двинуты в земли аврунков. Там встретили скорей лихих разбойников, нежели отважных противников, так что в первом же столкновении война была решена. (4) И все же диктатор, видя, что неприятель сам пошел войной и принял бой не колеблясь, почел за нужное заручиться поддержкой богов и в разгар битвы дал обет возвести храм Юноне Монете71; а возвратясь с победою в Рим, он сложил с себя диктаторскую власть, потому что был связан данным обетом. (5) Чтобы выстроить этот храм, достойный величия римского народа, сенат повелел избрать дуумвиров; место отвели в самой Крепости, на участке, где прежде стоял дом Марка Манлия Капитолина72. (6) Консулы тем временем, взяв для войны с вольсками войско диктатора, захватили врасплох неприятельский город Copy.

Через год после обета в третье консульство Гая Марция Рутула и второе – Тита Манлия Торквата [344 г.] храм Монеты был освящен. Тотчас (7) вслед за освящением храма произошло чудо, подобное древнему чуду на Альбанской горе73: шел дождь из камней, и, казалось, ночь наступает среди дня; поскольку все граждане были объяты страхом перед богами, то, справившись в книгах74, сенат решил назначить диктатора для учреждения торжеств. (8) Назначен был Публий Валерий Публикола, а в начальники конницы ему дали Квинта Фабия Амбуста. Было решено, чтобы не только римские трибы, но и соседние народы тоже участвовали в моленьях, и для них установили порядок, кому в какой день молиться.

(9) Как сообщают, в этом году [343 г.] народ вынес суровые приговоры ростовщикам, привлеченным эдилами к суду. И без каких-либо достойных упоминания причин дело дошло до междуцарствия. (10) А при междуцарствии – так что может показаться, это и было задумано – обоих консулов избрали из патрициев: Марка Валерия Корва в третий раз и Авла Корнелия Косса.

29. (1) С этих пор речь пойдет уже о более значительных войнах, так как сражались с врагами более сильными, в краях более отдаленных и по времени много дольше. Дело в том, что именно в этом году пришлось обнажить мечи против самнитов, племени многолюдного и воинственного; (2) за самнитской войной, ведшейся с переменным успехом, последовала война с Пирром, за Пирром – с пунийцами75. Сколько вынесли! Сколько раз стояли на краю гибели, чтобы воздвигнуть наконец эту, грозящую рухнуть, державную громаду!76.

(3) Впрочем, причина войны самнитов и римлян, связанных дотоле союзом и дружбою, явилась извне, а не возникла меж ними самими. (4) Когда самниты, пользуясь превосходством сил, беззаконно напали на сидицинов77, те вынуждены были в своей слабости искать помощи у сильнейших и заключили союз с кампанцами. (5) Так как кампанцы могли разве что зваться, но никак не быть защитой союзников, то они, расслабленные роскошью, были разбиты закаленными в битвах здесь же, на сидицинской земле. После этого на них навалилось все бремя войны: (6) ибо самниты, оставив сидицинов, разумеется, напали на самый оплот своих соседей – на кампанцев, победа над которыми была столь же легкой, а добычи и славы сулила поболе. Сильным отрядом они заняли Тифаты – холмы, господствующие над Капуей, построились четырехугольником и спустились оттуда на равнину, лежащую между Капуей и Тифатами. (7) Здесь произошло новое сражение: и кампанцы, вновь разбитые, загнанные за городские стены, не видя кругом никакой надежды, так как перебита была лучшая часть молодежи, вынуждены были просить помощи у римлян.

30. (1) Представ перед сенатом, послы сказали примерно следующее: «Народ кампанский отправил нас к вам, отцы-сенаторы, просить у вас дружбы навеки, подмоги на сегодня. (2) Если бы в благоденствии искали мы вашей дружбы, то завязать ее было бы проще, но узы ее были бы слабее; в самом деле, помня, что к дружбе мы пришли на равных, мы были бы вам, пожалуй, столь же дружественны, как и теперь, но не столь покорны и послушны; (3) ныне же, взысканные вашим состраданием и защищенные вашей помощью в трудный час, мы должны будем принять и чтить вашу дружбу как благодеяние, чтобы не прослыть неблагодарными и недостойными заступничества ни от богов, ни от людей.

(4) И клянусь Геркулесом: если самниты сделались вам друзьями и союзниками раньше, то, по-моему, это не значит, что вы должны отказать нам в дружбе, но только значит, что самниты в силу давности союза стоят выше нас: в самом деле, ведь договором с самнитами не предусмотрено, чтобы вы не заключали новых договоров. (5) Установление дружбы всегда было достаточно для вас оправданно, если просивший об этом хотел быть вам другом. (6) Мы, кампанцы, хотя нынешний удел наш и не позволяет нам важничать, ни одному народу, кроме вашего, не уступаем ни многолюдством города78, ни плодородьем пашен и потому, вступив в дружбу с вами, станем немалым, я думаю, приращением к вашему достатку. (7) У эквов и вольсков, извечных врагов сего Города, мы окажемся в тылу, стоит им зашевелиться; и ради вашей власти и славы мы всегда будем делать то, что вы сделаете сейчас для нашего спасения. (8) Покорив племена, разделяющие нас, – а тому, что это скоро сделается, порукой доблесть ваша и счастие – вы распространите свое владычество непрерывной полосою вплоть до наших земель. (9) Горько и прискорбно признаться, к чему вынуждает наш удел: до того уже дошло, отцы-сенаторы, что мы, кампанцы, должны принадлежать или друзьям или недругам: (10) если заступитесь, мы ваши, если покинете, достанемся самнитам! Подумайте же, что для вас лучше, чтоб вашу мощь или самнитскую умножили Капуя и вся Кампания? (11) Справедливость требует, римляне, чтобы на всех распространялось милосердие ваше и ваше заступничество, но особенно на тех, кто, защищая сверх собственных сил других, взывавших к состраданию, сами все оказались вынуждены просить защиты. (12) Впрочем, только на словах мы воевали за сидицинов, на деле же мы защищали самих себя, так как видели, что беззаконный разбой угрожает пока что соседнему народу, но, спалив сидицинов, пожар этот перекинется на нас. (13) И разумеется, сейчас самниты идут воевать нас не потому, что страдают от нанесенной им обиды, а затем, что рады представившемуся поводу. (14) Если бы они хотели выместить гнев, а не воспользоваться случаем насытить свою алчность, то разве мало им было гибели наших легионов сперва на сидицинской земле, а потом и в самой Кампании? (15) Что же это за гнев столь неукротимый, что даже кровь, пролитая в двух сраженьях, не могла его утолить? А опустошенные поля, полоненный люд, угнанный скот, усадьбы, разрушенные и сожженные, все опустошения от огня и меча – неужели этого мало для их ярости? (16) Нет: это алчность их ищет утоленья, это она влечет их к осаде Капуи: разрушить прекрасный город или завладеть им – вот их желание. (17) Лучше вы, римляне, возьмите Капую за благодеяние ваше, но не допускайте владеть ею самнитов за их злодейство! Я говорю перед народом, который не уклоняется от праведных войн; но я думаю, что даже войну вести вам не придется, пообещайте вы только нам свое заступничество. (18) Самниты на всех смотрят свысока, включая нас, но выше не посягают. Так что даже в тени вашей защиты можем мы укрыться; а потом все наше достояние и само наше существование – все это мы будем считать вашей собственностью. (19) Для вас мы будем возделывать кампанские поля, для вас будет шуметь многолюдством город Капуя, мы будем чтить вас, как чтим основателей города, предков, богов бессмертных; ни одно поселение ваше не превзойдет нас покорностью и верностью. (20) Склонитесь же к нам, отцы-сенаторы, изъявите кампанцам свою непреложную волю79 и дайте нам надеяться, что Капуя останется цела и невредима. (21) О если бы знали вы, сколь многолюдные толпы всякого звания провожали нас сюда! Сколько обетов и рыданий неслось нам вослед! И как ждут нас сейчас сенат и народ Капуи, жены наши и дети! (22) Я уверен: все они стоят сейчас, столпившись у ворот, и глядят на дорогу, ведущую отсюда. Какое же известие, отцы-сенаторы, прикажете вы передать этим людям, дрожащим от страха перед своей неведомою участью? (23) Один ответ несет с собою спасенье, победу, свет и свободу; другой – такое, что страшно вымолвить. Так что судите и решайте, станем ли мы вашими союзниками и друзьями или вовсе перестанем существовать».

31. (1) Когда послы удалились и сенат держал совет, то, несмотря на мнение многих, что величайший и богатейший город Италии, плодороднейшие и близкие к морю земли80 станут житницею Рима на случай недорода, все-таки выше стольких выгод осталась верность, и консул от имени сената дал такой ответ:

(2) «Кампанцы, сенат считает, что вы заслуживаете заступничества; но не подобает, устанавливая дружбу с вами, оскорблять дружбу и союз более давние. Самниты связаны с нами договором – поэтому мы отказываем вам в военной помощи против самнитов, ибо это оскорбило бы даже не людей, а богов81; (3) однако по законам божеским и человеческим мы отправим к нашим союзникам и друзьям послов с просьбой не чинить вам никакого насилья».

На это глава посольства сказал, как ему было поручено дома: «Коль скоро наше достояние вы не хотите защитить правой силой от неправой силы, то свое собственное вы наверняка защищать будете. (4) А потому, отцы-сенаторы, мы передаем под власть и покровительство ваше и народа римского народ кампанский и город Капую, земли, святилища богов и все, что принадлежит богам и людям; и отныне, что бы ни случилось с нами, это случится с отдавшимися под вашу власть».

(5) При этих словах все послы простерли руки к консулам и с рыданиями повалились на пол курии. (6) Сенаторы были потрясены тем, сколь превратны судьбы человеческие, если этот могущественный и богатый народ, знаменитый рокошью и надменностью, у кого еще недавно соседи просили защиты, оказался сломлен настолько, что себя самого и все свое достояние отдает под чужую власть. (7) И тут уже делом чести явилось не предать предавшихся; рассудили так, что неправое дело совершат самниты, напав на земли и город, отдавшиеся римскому народу. (8) Решено немедля отправить к самнитам послов. Им поручено рассказать самнитам о мольбах кампанцев, об ответе сената, верного дружбе с самнитами, и о происшедшей, наконец, сдаче; (9) просить в знак союза и дружбы пощадить отдавшихся под римскую власть и не идти войною на земли, ставшие достоянием римского народа; (10) а если мягкое обращение не возымеет действия, объявить самнитам от имени римского народа и сената, чтоб не смели покушаться на город Капую и кампанские земли.

(11) Но послам, произнесшим все это в собрании самнитов, был дан самый наглый ответ: самниты не только заявили, что вести эту войну будут, но вдобавок (12) магистраты их, выйдя из курии, в присутствии послов кликнули префектов когорт и громко приказали им тотчас идти разорять кампанскую землю.

32. (1) Когда с этим послы возвратились в Рим, сенаторы, отложив все прочие дела, отправили фециалов требовать возмещения, а получив отказ, заведенным порядком объявили войну и постановили в ближайший срок передать это дело народному собранию82. (2) По распоряжению народа оба консула с двумя войсками вышли из Города, Валерий в Кампанию, Корнелий в Самний, и первый расположился лагерем у горы Гавра, а второй у Сатикулы. (3) Легионы самнитов прежде всего встали на пути Валерия, полагая, что вся тяжесть военного удара придется сюда83; к тому же побуждала их и злость на кампанцев, таких скорых то оказывать помощь, то просить ее. (4) Едва самниты завидели лагерь римлян, как наперебой стали буйно требовать от вождей знака к бою84, заявляя при этом, что римляне с таким же успехом окажут помощь кампанцам, с каким те – сидицинам.

(5) Валерий выждал несколько дней, пробуя противника в мелких стычках, а затем выставил знак к бою и обратился к своим с кратким словом ободрения: пусть не страшит их неведомая война и неиспытанный враг – (6) чем дальше идут они войною от Города, тем менее и менее воинственные народы предстоят на пути. (7) Не нужно судить о доблести самнитов по победе их над сидицинами и кампанцами: ведь кто бы с кем ни мерялся силами, кто-нибудь да выйдет победителем. А кампанцев, конечно, не столько вражья сила одолела, сколько собственная изнеженность и расслабленность от чрезмерной роскоши. (8) Да и что значат два самнитских военных успеха за многие столетья в сравнении со столькими торжествами римского народа, который может насчитать триумфов чуть ли не больше, чем минуло лет с основания Города, – (9) римского народа, который всех кругом – сабинян, Этрурию85, латинов, герников, эквов, вольсков, аврунков – покорил силой оружия, который и галлов, разбитых в бессчетных сраженьях, вынудил наконец бежать морем на кораблях! (10) И не только на эту военную славу и собственную доблесть каждый должен полагаться, идя на бой; пусть он видит, под чьим водительством и ауспициями ему предстоит драться: (11) иного любо послушать, как отменно он умеет звать на бой, но удал он на словах, а в ратном деле не сведущ; а иной сам умеет и пустить дротик, и вырваться пред знамена, и управиться в самой гуще боя. (12) «Пусть же, воины,– продолжал он,– не слова мои вас ведут, а дела, и чтоб ждали вы от меня не приказа, но примера. Не через происки своих приспешников, не по сговору, как водится у знати, но собственною моей десницей трижды стяжал я консульство и высшую награду. (13) Было время, когда могли сказать: это все потому, что ты – патриций, потомок освободителей отечества86, и в год, когда Город сей обрел первого консула, получил консульство и весь твой род. (14) Но теперь должность консула уже равно доступна и нам, патрициям, и вам, плебеям, и служит она наградою не знатности, как прежде, а доблести. А потому, воины, всегда уповайте на высшие отличия! (15) Пусть по воле богов люди дали мне это новое прозвище Корвин, но не забыто и старинное прозвание нашего рода – Публикола87. (16) Римский простой народ я неизменно чтил и чту в мире и на войне, в частной жизни и в должностях, важных и неважных, как трибун и как консул, во всех трех моих консульствах кряду. (17) Ныне же с благою помощью богов вперед за мною к новому триумфу, неслыханному доселе, – над самнитами».

33. (1) Не бывало полководца ближе воинству, чем Корв, охотно деливший все тяготы с простыми воинами. (2) К тому же и в военных играх, когда сверстники состязались друг с другом в быстроте и силе, он был прост и добродушен и с равным достоинством побеждал и уступал победу; и, кто бы ни бросал ему вызов, он никого не отвергал как недостойного себя противника. (3) В поведении был благожелателен, в разговоре не только помнил о своем достоинстве, но и уважал в другом свободного человека; и что всего любезней народу – в должности он оставался таков, каков был, добиваясь должности88. (4) И вот в ответ на призыв вождя все войско с небывалым пылом устремляется из лагеря.

(5) Завязался бой, в котором, как никогда, видно было, сколь равны противники притязаниями и силой, сколь уверены в себе без презрения к врагам. (6) Самнитам прибавляли отваги недавние их подвиги и двойная победа, одержанная за несколько лишь дней до того; римлянам, наоборот, четырехвековая их слава и привычка к победе, спутнице их Города со дня его основания; (7) но и тех и других смущало, что враг непривычный. Бой ясно показал, каково мужество противников, ибо схватились они так, что строй на время замер, не подаваясь ни туда ни сюда. (8) Тогда, чтобы внести смятение туда, где не взять силой, консул попытался ударить конницею и смять передовые отряды противника. (9) Видя, однако, что конные турмы стеснились там в узком месте и лишь понапрасну топчутся не в силах прорубиться в гущу врага, он возвратился к передовым бойцам легионов и сказал, соскочив с коня: (10) «Воины, там дело для нас, пехотинцев. Глядите же: как я, где ни ступлю, мечом проложу себе путь сквозь вражий строй, так и вы тоже, кто как может, рубите встречных и поперечных: где щетинятся сейчас воздетые копья, скоро всюду вы увидите простор, расчищенный сечей!» (11) Он сказал – и конница по консульскому приказу растекается направо и налево, открывая легионам дорогу в глубь неприятельских рядов. Консул первым бросился на врага, рубя всякого, кто попался на пути. (12) Раззадорясь таким зрелищем, каждый воин, разя направо и налево, учиняет достославное побоище. Неколебимо стоят самниты, хотя ударов получают больше, чем наносят. (13) Уже немало времени длилось сражение, жестокая битва кипела вокруг самнитских знамен, но никто не помышлял о бегстве – вот какая была в них решимость одной лишь смерти уступить победу.

(14) Тут-то римляне, чуя, что силы от усталости убывают и день уже клонится к закату, вспыхнув яростью, ударяют на врага. (15) Тогда только стало видно, что враг отступает и мало-помалу начинается бегство; самнитов ловят, убивают, и немногие остались бы целы, если б ночь не пресекла не битву уже, но победу. (16) Римляне и сами признавались, что никогда еще не сходились со столь упорным противником; а самниты на вопрос, что все-таки при всей стойкости бросило их в бегство, отвечали: (17) им казалось, что глаза римлян горят, вид у них безумный, а лица искажены бешенством, и это больше всего вселяло ужас. Ужас этот они обнаружили не только при исходе сраженья, но и потом, ночью уйдя восвояси. (18) На другой день римляне завладели брошенным лагерем неприятеля: сюда с изъявлениями благодарности высыпали все кампанцы от мала до велика.

34. (1) Впрочем, эту радость чуть было не омрачила крупная неудача в Самнии. Дело в том, что консул Корнелий, выступив из Сатикулы, по неосторожности завел войско в лесистые горы, через которые можно было пройти только по ущелью, где поверху со всех сторон засели враги; (2) а заметил он неприятеля, готового ударить на него сверху, лишь когда отвести войско в безопасное место стало уже невозможно. (3) Пока самниты ждали, чтобы все полки втянулись в глубину лощины, Публий Деций, военный трибун, приметил выдававшуюся среди гор возвышенность, которая господствовала над лагерем неприятеля; для войска со всем обозом она была почти недоступна, но занять ее налегке не составляло труда. (4) И вот он говорит оробевшему консулу: «Видишь, Авл Корнелий, ту вершину над врагами? То оплот нашей надежды и спасения, если мы займем его не мешкая, благо самниты сослепу его проглядели. (5) Дай мне только принципов и гастатов из одного легиона; и, когда я проберусь с ними туда на вершину, тогда спеши отсюда прочь без всякого страха и спасай себя и войско; ведь враги, открытые всем нашим ударам, не смогут тронуться с места, разве что на свою погибель. (6) А нас потом выручат или счастие народа римского, или наша собственная доблесть».

Получив на то от консула одобрение и отряд, он потихоньку взобрался по склону горы, (7) и враг не заметил его, пока он не оказался уже вблизи нужного места. (8) Все тогда оцепенели от изумления; и консул, пользуясь тем, что Деций приковал к себе всеобщее внимание, получил время вывести войско на равнинное место, а трибун засел на самой вершине горы. (9) Пока самниты мечутся то туда, то сюда, они и там и здесь упускают удобный случай; и консула они вынуждены теперь преследовать лишь по тому же ущелью, где он только что был для их копий как на ладони, а двинуть свои отряды вверх на холм, занятый над ними Децием, им не под силу. (10) Однако особенная злость раззадоривает их на тех, кто перехватил у них счастливый случай, да к тому же отряд Деция и совсем рядом, и невелик; (11) то хотят они со всех сторон окружить холм войсками, чтоб отрезать Деция от консула, то – открыть ему проход, чтобы напасть, когда он спустится в лощину; в этой нерешительности и застает их ночь.

(12) Сначала Деций собирался с возвышенного места ударить по нападающим на холм снизу. Потом его охватило изумленье, потому что в бой враги не вступали, а ежели от этого намерения они отказались, опасаясь невыгодного положения, то ведь укреплением и валом они его тоже не окружили. (13) Тогда, созвав центурионов, Деций сказал: «Какая неискушенность в военном деле и что за беспечность! И как это они одержали победу над сидицинами и кампанцами? Вы видите, отряды их движутся то туда, то сюда и то собираются вместе, то выстраиваются в ряд; однако за работы никто не берется, иначе нас бы уже окружили валом. (14) Право же, мы будем не умнее их, если задержимся здесь дольше, чем следует. Так ступайте за мною, чтобы засветло разведать, где у них стоит охрана и где есть выход отсюда». (15) Завернувшись в плащ простого воина и сопровождаемый центурионами тоже в облике рядовых, дабы враг не заметил, что вождь совершает обход, он осмотрел все ходы и выходы.

35. (1) Затем, расставив дозоры, Деций приказывает передать всем остальным дощечку с приказом: как только протрубят вторую стражу89, с оружьем потихоньку собраться вокруг него. (2) Когда все сошлись, не проронив, как было приказано, ни звука, он сказал: «Воины, вот так же молча выслушайте меня, забыв на время возгласы воинского одобрения; когда я изложу вам свой замысел, пусть те, кому он по душе, молча перейдут на правую сторону – где будет больше народу, то решение и примем. (3) Теперь слушайте, что я задумал. Вы очутились здесь окруженные врагами не потому, что кинулись сюда в бегстве или застряли тут по нерасторопности: вы пришли сюда с доблестью, с доблестью надо вам и выйти отсюда. (4) Забравшись сюда, вы спасли для римского народа славное войско; прорываясь отсюда, спасите самих себя. Вы оказали помощь, немногие многим, – вы достойны того, чтобы обойтись без всякой помощи. (5) Перед вами противник, который только вчера по недоумию упустил случай уничтожить все наше войско, а этот холм у себя над головой, такой удобный, заметил, лишь когда мы его уже заняли; (6) нам, горстке людей, располагая сам тысячными полчищами, он не помешал взобраться наверх, а взобравшихся не окружил валом, пока еще было светло. Раз уж вы сумели так обмануть зрячих и бодрствующих, то тем более нужно, даже необходимо провести их, объятых сном. (7) Обстоятельства наши таковы, что я скорей указываю вам на необходимость, нежели предлагаю совет. (8) Ведь не приходится рассуждать, сидеть ли здесь или уходить, коль скоро судьба ничего вам не оставила, кроме оружия и мужества, верящего оружию, и нас ждет смерть от голода и жажды, если мы убоимся меча больше, чем подобает мужам и римлянам. (9) Так что спасенье одно90 – прорваться отсюда и уходить. Сделать это надо либо днем, либо ночью. (10) Но тут еще меньше сомнений: если дожидаться дня, то можно ли рассчитывать, что враги, которые уже сейчас, как вы видите, собой окружили понизу наш холм, не обнесут нас еще и сплошным рвом и валом? Далее, если ночь – подходящее время для прорыва, а так оно и есть, то сейчас – самый удобный час ночи: (11) вы собрались, когда протрубили вторую стражу, а в это время сон у людей самый глубокий. Вы пойдете через тела спящих и либо обманете молчанием беспечных, либо разбуженных напугаете внезапным криком. Идите только следом за мною, как шли и раньше, (12) я же последую за тою судьбой, что привела нас сюда. Кто в этом видит спасение, давайте, переходите направо».

36. (1) Перешли все и последовали за Децием, продвигавшимся по проходам между дозорами. (2) Уже миновали середину лагеря, как вдруг, переступая через раскинувшиеся во сне тела дозорных, один воин задел щит и послышался звон; когда разбуженный шумом дозорный толкнул соседа и, вскочив, они подняли других, не понимая, свои перед ними или враги, отряд ли идет на прорыв, или консул занял их лагерь, – (3) тогда Деций, раз уж ускользнуть не удалось, приказывает воинам поднять крик, до смерти перепугав опешивших со сна самнитов; с такого перепугу самниты не могли ни схватиться за оружие, ни сопротивляться, ни преследовать. (4) Сквозь замешательство и суматоху самнитов римский отряд, перебив встречных стражей, добрался до лагеря консула.

(5) Еще не рассвело, когда все были уже в явной безопасности, но Деций сказал: «Хвала мужеству вашему, римские воины! Ваш поход и возвращение будут славиться в веках; (6) но, чтобы такая великая доблесть видна была всем, ей нужен свет и солнце: недостойно вас, чтобы столь славное возвращение ваше в лагерь осталось скрыто мраком и тишиной. Здесь будем спокойно дожидаться рассвета». (7) Воины повиновались. Едва рассвело, к консулу отправили гонца и лагерь пробудился от бурной радости; когда же объявили о благополучном возвращении тех, кто ради общего спасения пошел почти на верную гибель, воины, высыпав навстречу, наперебой восхваляют их, благодарят, всех и каждого величают своими избавителями, к богам обращают хвалы и благодарения, а Деция превозносят до небес. (8) Тут состоялся лагерный триумф Деция: он прошествовал через лагерь с вооруженным отрядом, привлекая к себе все взоры, – трибун, почетом равный консулу. (9) Когда пришли к преторию, консул велел протрубить войсковую сходку и начал уже восхвалять заслуги Деция, но сам Деций прервал его, чтобы он отложил собрание. (10) Самое главное, убеждал Деций консула, не упустить из рук случай и напасть на врагов, растерянных после ночного переполоха и рассеянных кучками вокруг холма, между тем как посланные преследовать его, наверное, еще бродят в лесу по склонам. (11) Легионы по приказу берутся за оружие, выходят из лагеря и, зная уже местность через разведчиков, по несомненной дороге идут на врагов. (12) Они напали на беспечных врасплох, когда самнитские воины, и многие без оружия, разбрелись повсюду и не могли ни собраться вместе, ни вооружиться, ни отступить за вал; пораженных страхом, их сперва загоняют в лагерь, а потом, снявши стражу, захватывают и лагерь. (13) Вокруг холма слышатся крики, обращая каждого в бегство прочь со своего места. Таким образом многие отступили, в глаза не видавши врага, а те, кого страх загнал за вал, числом до тридцати тысяч, все были перебиты, и лагерь разграблен.

37. (1) После такого исхода дела консул, собрав войсковую сходку, воздал хвалу заслугам Публия Деция, причем не только тем, о которых уже начинал говорить, но и тем, что прибавились с новыми его подвигами, и, кроме прочих военных даров, он жалует его золотым венком и сотней быков, а еще одним быком особенным: белым, тучным, с золочеными рогами. (2) Воинов, бывших с Децием в отряде, консул тоже пожаловал навсегда двойным довольствием, а единовременно каждому дал по быку и по две туники. Вслед за консульскими дарами легионы при громких криках одобрения возлагают на Деция венок из травы за снятие осады, другой венок в знак той же чести возлагает на него его собственный отряд91. (3) Украшенный этими знаками отличия, он принес особенного быка в жертву Марсу, а сотню быков передал в дар воинам, бывшим с ним в походе. Для них же легионеры принесли по мере хлеба и вина каждому, и все это сделалось мгновенно под дружные крики, означавшие всеобщее одобрение.

(4) Третье сражение произошло под Свессулой, где войско самнитов, обращенное в бегство Марком Валерием, вызвавши из дому цвет юношества, решило испытать судьбу в последней схватке. (5) Встревоженные гонцы прибыли из Свессулы в Капую, а оттуда спешно поскакали всадники к консулу Валерию просить помощи. (6) Тотчас подняли знамена и, оставив весь лагерный обоз под сильной охраной, быстро двинулись в поход. Вблизи от врага они стали лагерем, заняв очень мало места, так как вместо вьючного стада и толпы погонщиков у них были только кони. (7) Самнитское войско выстроилось в боевом порядке, словно бой начнется немедленно; а когда никто не двинулся им навстречу, с угрожающим видом подступили к стану противника. (8) Увидав там воинов на валу и узнав от разосланных лазутчиков, в каком тесном кольце заключен лагерь, они решили, что врагов очень мало, (9) и весь строй зашумел, требуя засыпать рвы, разрушить вал и ворваться в лагерь; это безрассудство положило бы конец войне, если б вожди не сдержали порыв воинов, (10) Меж тем поскольку их собственное огромное войско испытывало трудности с пропитанием и сперва из-за сидения под Свессулой, а теперь из-за отсрочки битвы дело дошло почти до полного истощения припасов, то было решено, покуда враг в осаде дрожит от страха, отправить воинов в поля за продовольствием; (11) а тем временем у римлян, сидящих на месте и принесших с собой без обоза лишь столько продовольствия, сколько могли унести на собственных плечах вместе с оружием, выйдут все запасы.

(12) Увидев, что противники отправились рыскать по полям и остались только редкие дозоры, консул немногословно ободрил воинов и повел их брать лагерь приступом. (13) Взяв его с первым кличем и при первом натиске и перебив большую часть врагов еще в шатрах, а не у ворот и укреплений, он приказал снести захваченные знамена в одно место, оставил для охраны и защиты два легиона, строжайше запретив им до его возвращенья заниматься разграблением лагеря, (14) а сам сомкнутым строем двинулся вперед; когда же конница, посланная вперед, стала сгонять самнитов, разбегавшихся, словно звери при облаве, устроил страшную резню. (15) От испуга те не могли сговориться, под каким собираться знаменем и спешить им к лагерю или постараться убежать подальше; (16) и такое тут было бегство и такой ужас, что до сорока тысяч щитов принесли консулу – убитых, конечно, было не столько, – а военных знамен, вместе с захваченными в лагере, около ста семидесяти. (17) С этим возвратились во вражеский лагерь, и там вся добыча была отдана на разграбление воинам.

38. (1) Успех этого сражения понудил и фалисков, заключивших перемирие, добиваться от сената постоянного договора, и латинов с уже набранными войсками обратить войну не на римлян, а на пелигнов. (2) Молва о таких деяниях разошлась за пределы Италии, и карфагеняне тоже отправили в Рим для поздравлений своих послов, которые принесли в дар золотой венец, чтоб возложить его в храме Юпитера Капитолийского. Весу в нем было двадцать пять фунтов. (3) Оба консула отпраздновали триумф над самнитами, и следом за консулами шел Деций, покрытый наградами и небывалою славой, ибо в немудрящих войсковых остротах имя трибуна поминалось не реже имен консулов.

(4) Потом выслушали послов из Кампании и Свессулы; по их просьбам к ним на зимнюю стоянку поставили охрану, чтоб воспрепятствовать набегам самнитов. (5) Капуя уже тогда была городом менее всего благоприятным для порядка в войске: она расслабила души воинов всевозможными удовольствиями и заставила их забыть отечество. И вот на этих зимних стоянках стали рождаться замыслы отобрать Капую у кампанцев тем же преступным способом, каким и они отняли ее у древних обитателей92: (6) кампанцы, мол, получат по заслугам, если обратить против них то, чему они сами подали пример; и зачем-де плодороднейшей пашней Италии и городом под стать этой пашне владеют кампанцы, не способные защитить ни себя, ни свое добро, а не победоносное воинство, которое само потом и кровью изгнало отсюда самнитов? (7) «Разве справедливо,– рассуждали они,– что сдавшиеся нам наслаждаются подобным изобилием и роскошью, а мы сами, измотанные в походах, бьемся на гиблой и бесплодной почве93 вокруг Города или страдаем в самом Городе от растущей изо дня в день язвы ростовщичества?»

(8) Об этих толках, которые велись на тайных сходках, но еще не разошлись широко, узнал новый консул, Гай Марций Рутил, которому выпала по жребию Кампания, тогда как товарищ его, Квинт Сервилий, остался в Риме [342 г.]. (9) И вот поскольку все, что ни делалось, было известно ему через трибунов, годы же и опыт многому его научили, ибо консулом он был в четвертый раз, а прежде бывал и диктатором, и цензором, то он почел за лучшее свести на нет запал воинов, вселив в них надежду на исполнение замысла в любое время, а для этого распустил слух, что и на будущий год отряды станут зимовать по тем же городам: (10) ведь войска были распределены на постой по городам Кампании, из Капуи заговор распространялся по всему войску. Утихомирив таким образом заговорщиков, консул на этот раз не дал вспыхнуть мятежу.

39. (1) После вывода войск в летние лагеря он решил, пока самниты ведут себя смирно, очистить войска, увольняя смутьянов. Одним он говорил, что они отслужили свой срок, другим, что слишком стары или слабосильны. (2) Некоторых он отправлял за продовольствием сперва по одному, а потом и целыми когортами, потому-де, что зимовали вдали от дома и своего хозяйства; а иные были разосланы кто куда под предлогом всяких войсковых нужд, так что в конце концов значительная часть заговорщиков оказалась в отлучке. (3) Все это множество народу удерживали в Риме второй консул и претор, измышляя то одни, то другие причины отсрочки.

(4) Поначалу воины не догадывались, что их обвели вокруг пальца, и были рады случаю погостить дома; но потом когда они заметили, что ушедшие первыми не возвращаются и что отсылают почти сплошь тех, кто зимовал в Кампании, и в первую очередь зачинщиков смуты, то сперва их охватило изумленье, а затем и явный страх, что их затеи сделались известны: (5) они уже ждут допросов, доносов, тайных казней поодиночке, не знающей удержу жестокой расправы консулов и сената. (6) Все это оставшиеся в лагере потихоньку передавали друг другу, понимая, что хитрость консула вырвала корень заговора.

(7) Одна когорта, находившаяся неподалеку от Анксура, засела в лесистой теснине под Лавтулами между горою и морем, чтобы перехватить тех, кого консул, как сказано, под разными предлогами отсылал из Кампании. (8) Отряд стал уже велик и силен, и, чтобы иметь облик настоящего войска, ему недоставало только предводителя. Беспорядочной разбойничьей ордою пришли воины в альбанские земли и у подножья Альбы Лонги разбили лагерь, окруженный валом. (9) Завершив работы, остаток дня посвящают спорам, кого поставить вождем, потому что ни на одного из присутствующих нельзя было вполне положиться; (10) но кого же вызвать из Рима? Кто из патрициев или плебеев станет сознательно подвергать себя такой опасности и кому вернее поручить дело воинства, потерявшего голову от обид и несправедливости?

(11) На другой день, когда опять судили и рядили все о том же, несколько грабителей, рыскавших по округе, донесли, что в тускуланском поместье возделывает свою землю Тит Квинкций, позабыв о Риме и почетных должностях. (12) Муж этот был по рожденью патриций; когда, охромев от раны, он принужден был оставить свое славное военное поприще, то решил жить деревенской жизнью вдали от форума и его суеты. (13) Услыхав его имя, тотчас вспомнили, кто он такой, и с надеждой на лучшее велели послать за ним. А так как мало было надежды добиться чего-нибудь добром, то решено прибегнуть к силе и угрозам.

(14) И вот в ночной тиши под кров деревенского дома явились посланные, чтобы объявить Квинкцию, едва очнувшемуся от глубокого сна, что у него нет иного выбора: или военная власть и почетная должность, или, при сопротивленье, смерть, если не пойдет с ними. Квинкция притащили в лагерь; (15) там его тотчас провозглашают императором94, подносят ему, остолбеневшему от невероятной неожиданности, знаки его почетной должности и, наконец, велят вести их на Рим. (16) Подняв знамена, они скорее от собственного пыла, нежели по решению вождя, грозною силой явились к восьмому камню на дороге, которая ныне зовется Аппиевой; (17) они бы без промедления двинулись и на Рим, когда бы не узнали, что на них выступило войско и диктатором против них назначен Марк Валерий Корв с начальником конницы Луцием Эмилием Мамерком.

40. (1) Едва завидев их приближенье, воины признали оружие и знамена, и тотчас память об отечестве смягчила во всех сердцах возмущение. (2) Не были еще тогда столь скоры проливать кровь сограждан и, кроме внешних, других войн не знали, а уход от своих почитали крайним безумьем; и вот уже вожди и вот уже воины обеих сторон хотят сойтись для переговоров – (3) Квинкций, пресытившийся боями даже за отечество, а не то что против него, и Корв, полный любви ко всем гражданам и особенно к воинам, и прежде всего к своему войску. (4) Он и вышел для переговоров. Его узнали, и противники с не меньшей почтительностью, чем соратники, замолчали, чтоб дать ему говорить. Он сказал: «Воины, покидая Город, я поклонился бессмертным богам, и вашим, всенародным, и своим, родовым, и с молитвою просил у них милости даровать мне славу за то, что согласья добьюсь, а не победы. (5) Для военной славы и было, и будет предостаточно случаев; а здесь надо искать мира. (6) В ваших силах исполнить мое желание, за исполнение которого давал я обеты бессмертным богам: вам достаточно вспомнить, что ваш лагерь стоит не у самнитов, не у вольсков, но на римской земле; вспомнить, что вон те холмы, что видны отсюда, – холмы вашей родины, а это – войско ваших сограждан, я же – консул ваш, под чьим водительством и ауспициями вы дважды в минувшем году разбили легионы самнитов, дважды приступом взяли их лагерь. (7) Я – Марк Валерий Корв, воины; знатность мою вы знаете по щедротам, а не по притеснениям; не был я сторонником ни единого закона против вас, ни единого сурового постановления сената; облеченный любою властью, я строже был к себе, чем к вам. (8) И если одному происхождение, другому доблесть, третьему влиятельность, четвертому почетные должности могут дать повод возгордиться, то род мой знатен, доблесть моя доказана и консульства я достиг в таком возрасте, что в мои двадцать три года мог быть крут и с сенаторами, не то что с простым народом. (9) Но известно ли вам, чтобы, будучи консулом, я сказал или сделал что-нибудь суровее, чем в бытность мою трибуном? Таков же был я в последующие мои консульства, таков и теперь в грозной должности диктатора: таков, чтобы к этим вот моим и отечества моего воинам быть не добрей, чем к вам, – страшно вымолвить – врагам! (10) Так что прежде вы поднимете мечи против меня, чем я – против вас; это с вашей стороны протрубят сигнал, это вы первые кликнете клич и кинетесь в бой, если уж придется сражаться. (11) Вы решаетесь на то, на что не дерзнули отцы и деды ваши, одни удалясь на Священную гору, а другие потом на Авентин. (12) Вы ждете, чтоб к каждому, как древле к Кориолану95, вышли из города навстречу матери ваши и жены, распустив волосы! Тогда даже вольскские легионы опустили оружие, потому что вождь их был римлянин; а вы, сами римское войско, неужто не откажетесь от преступной войны? (13) Тит Квинкций! Как бы ты тут ни оказался, волей или неволей, но если придется нам сражаться, удались в задние ряды: бежать и показать тыл согражданам будет для тебя почетнее, чем сражаться против отечества. (14) Если же будем вершить мир, то тебе и пристойно и почетно стать впереди и явиться благим посредником в этих переговорах. Требуйте справедливого и получите; впрочем, лучше и на несправедливых условиях прийти к согласию, чем вступать в нечестивое противоборство».

(15) Со слезами на глазах Тит Квинкций оборотился к своим и сказал: «Что до меня, воины, то если я на что и гожусь, так больше на то, чтобы вести вас к миру, а не на войну. (16) С вами ведь сейчас говорил не вольск и не самнит, но римлянин, консул ваш, ваш император, воины! Испытав с ним счастье его ауспиций, не старайтесь направить его против себя. (17) У сената нашлись бы военачальники, чтоб ударить по вам беспощадней; однако того избрали они, кто к вам, своим воинам, больше всех доброжелателен, к кому и вы как к своему императору питаете особенное доверие. (18) Даже те, кто в силах победить, желают мира; а нам чего желать? Неужели, оставив гнев и пустые мечтанья – этих лживых советчиков, мы не вверим себя и все свое дело этому надежному покровительству?»

41. (1) Одобрительные крики всего войска были ему ответом. Тогда Тит Квинкций, выйдя перед знамена, объявил, что воины будут отныне во власти диктатора, и просил его взять на себя защиту обездоленных граждан, а взявши, позаботиться о ней с тою же добросовестностью, с какою всегда управлял делами государства. (2) О нем лично заботиться не надо: не нужно ему иного оправдания, кроме своей невиновности; но ради воинов нужно озаботиться, как сенат когда-то озаботился о простом народе, так теперь о легионерах: чтобы удаление не вменялось в измену96.

(3) Похвалив Квинкция и приказав остальным сохранять бодрость духа, диктатор на лошади вскачь направился к Городу и с согласия сената в Петелинской роще провел через народное собрание закон, чтобы удаление воина не вменялось в измену, а еще попросил у квиритов как милости себе, чтобы никого ни в шутку, ни всерьез не попрекали случившимся. (4) Был также принят священный закон97 не вычеркивать из списков имя воина иначе как с его согласия98; к закону прибавили еще запрет там, где был военным трибуном, быть потом водителем строя99. (5) Этого потребовали участники заговора, имея в виду Публия Салония, который почти ежегодно был попеременно то военным трибуном, то первым центурионом, как тогда называли примипилана100: (6) воины были на него озлоблены, потому что он всегда был против их затей и, чтобы не стать их участником, бежал из-под Лавтул. (7) И когда сенат, вставши за Салония, отказал в этом единственном требовании, то Салоний сам, заклиная отцов-сенаторов не ставить уваженье к нему выше согласия в государстве, добился и его утверждения. (8) Столь же наглым было требование убавить всадникам жалованье – а они в то время получали тройное, – все за то, что они были противниками заговора.

42. (1) Кроме того, у некоторых писателей сообщается, что народный трибун Луций Генуций предложил народу утвердить закон, запрещающий ростовщичество, (2) а еще, что народными голосованиями было предусмотрено, чтобы одну и ту же должность занимали не раньше, чем через десять лет, чтобы не исполняли две должности в один год и чтобы обоих консулов можно было избирать из плебеев. Если все это и прямь было уступлено простому народу, то ясно видно, что силы у мятежников были немалые.

(3) В других летописях рассказывается, что Валерия диктатором не назначали, а все дело вели консулы; что не перед походом на Рим, а в самом Риме встревоженные толпы заговорщиков взялись за оружие; (4) что не в поместье Тита Квинкция, а в дом Гая Манлия ворвались заговорщики среди ночи и это его они захватили, чтобы поставить вождем, а потом вышли к четвертому камню и засели за укреплениями; (5) что не вожди заговорили о примирении, но, когда сами вооруженные войска двинулись строй на строй, (6) послышались приветствия и противники, смешавшись, со слезами на глазах стали подавать друг другу руки и обниматься, так что консулы, увидев, что бойцы не хотят биться, были вынуждены обратиться в сенат с предложением восстановить согласие. (7) Вот насколько во всем расходятся древние писатели, кроме разве того, что был мятеж, но окончился миром. (8) Слухи об этом мятеже и начало тяжелой войны с самнитами отвратили некоторые народы от союза с римлянами; и даже привернаты, не говоря о латинах, договору с которыми уже давно не было веры, неожиданно совершили набег на соседние римские поселения Норбу и Сетию и разорили их.

1. (1) Гай Плавтий, избранный консулом вторично1, и Луций Эмилий Мамерк уже вступили в должность [341 г.], когда из Сетии и Норбы в Рим прибыли гонцы с вестью об измене привернатов и жалобами на причиненный им ущерб. (2) Сообщали также о вольскском войске во главе с антийцами, расположившемся лагерем у Сатрика. (3) Обе войны достались по жребию Плавтию. Двинувшись первым делом на Приверн, он тотчас дал сражение. Врага разгромили, не встретив большого сопротивления. Город был взят, а затем возвращен жителям, в нем поставили сильную охрану и лишили привернатов двух третей их земельных владений.

(4) Оттуда победоносное войско двинулось к Сатрику на антийцев. Битва была жаркой, противники дрались с ожесточением, но, когда еще никто не мог рассчитывать на победу, налетевшая гроза разняла сражавшихся. Поскольку до решающего противоборства дело не дошло, силы римлян остались свежими, и уже на другой день они были готовы возобновить бой. (5) Однако у вольсков, успевших подсчитать свои потери, не было подобной решимости вновь подвергать себя опасности. Ночью, бросив раненых и часть обоза, они в страхе бежали в Антий, как бы признав тем самым свое поражение. (6) Среди вражеских трупов и в лагере подобрали очень много оружия, консул объявил все это даром2 Матери Луе3, а земли врага были опустошены вплоть до побережия.

(7) Ни лагерь самнитов, ни их легионы не помешали другому консулу вторгнуться в сабелльскую землю4. И, пока он огнем и мечом разоряет поля, к нему являются с просьбой о мире посланцы самнитов. (8) Отосланные консулом к сенату, они получили разрешенье говорить и тут оставили свою надменность, прося о мирном договоре для себя и права воевать против сидицинов5; (9) свои просьбы они подкрепляли тем, что договор о дружбе с римским народом заключили некогда не средь бед и несчастий, как кампанцы, а в пору полнейшего своего благополучия6, войной же пошли на извечных врагов своих сидицинов, никогда к тому же не бывших друзьями римского народа, (10) а значит, на тех, кто не искал дружбы римлян в мирное время, как самниты, или помощи в войне, как кампанцы7, кто не является ни союзником римлян, ни отдавшимся под их власть.

2. (1) Претор Тит Эмилий совещался с сенатом о просьбах самнитов, и (2) отцы постановили возобновить с ними договор; тогда претор так ответил посланцам: не римский народ виною тому, что дружба с самнитами не оказалась нерушимой, но раз уж война, начатая по их собственной вине, им же и в тягость, то римляне не возражают против возобновления прежней дружбы. (3) Что же до сидицинов, то и тут нет возражений, чтобы народ самнитов заключал мир и вел войну по своему усмотрению. (4) Когда после торжественного заключения договора послы возвратились домой, консул тотчас вывел римское войско, взыскав предварительно с самнитов годовое жалованье и трехмесячное довольствие для воинов, что было условием перемирия, заключенного до возвращения послов.

(5) Самниты двинули против сидицинов силы, собранные для похода против римлян, твердо рассчитывая в скором времени завладеть неприятельским городом. (6) Тогда сидицины попытались сначала отдаться под власть римлян, а потом, поскольку сенаторы отвергли их желание как запоздалое и вызванное к тому же крайней необходимостью, перекинулись к латинам, которые уже и сами взялись за оружие. (7) Даже кампанцы – до того воспоминание о злодеяниях самнитов было живей памяти о благодеяниях римлян – не остались в стороне от этого. (8) Вот сколько народов объединилось в одно огромное войско во главе с латинами и вторглось в пределы самнитов. Впрочем, ущерб тут был больше от грабежей, чем от боевых действий, и, хотя в стычках верх одерживали латины, они сами охотно покинули вражескую землю, чтобы не вступать в сражение на каждом шагу. (9) Это дало самнитам передышку для отправки послов в Рим; явившись в сенат, они жаловались, что как союзники римлян терпят то же, что терпели как их враги, и униженно молили (10) ограничиться лишеньем их победы над противником – сидицинами и кампанцами, но не допустить, чтобы самое малодушное племя еще к тому же и торжествовало победу (11): ведь латинам и кампанцам, раз они находятся под покровительством римлян, можно приказать не трогать самнитских владений, а в случае неповиновения принудить к этому силой оружия. (12) Ответ им дали неопределенный, так как стыдно было признаться, что латины уже вышли из повиновения и сенат страшится осуждением оттолкнуть их окончательно. (13) Обещали, однако, охотой или неволей усмирить кампанцев, союз с которыми был основан на иных условиях – не на равноправном договоре, а на безоговорочной сдаче; о латинах же сказали, что договор с ними не чинит тем никаких препятствий вести войну с кем пожелают.

3. (1) Самнитов этот ответ оставил в недоумении насчет намерений римлян, кампанцев отпугнул, а латинам, возомнившим, что им ни в чем уже нет у римлян отказа, еще прибавил дерзости. (2) И вот под видом приготовлений к войне против самнитов стали то и дело назначать сходки, и на всех собраниях старейшины потихоньку обсуждали между собой войну против римлян. К враждебным замыслам против своих избавителей присоединились и кампанцы. (3) Но, несмотря на все усилия сохранить сговор в тайне – а усмирить вражеское самнитское племя они хотели прежде, чем римляне спохватятся, – сведения об этом все равно просочились в Рим через частных лиц, связанных между собой узами родства или гостеприимства. (4) Когда консулы получили приказ до срока сложить с себя должность, чтобы ввиду такой страшной военной угрозы можно было поскорее избрать новых консулов, неловко стало поручать выборы тем, кого раньше времени лишили власти. (5) Так началось междуцарствие, которое осуществляли Марк Валерий и Марк Фабий. Последний объявил консулами Тита Манлия Торквата в третий раз и Публия Деция Муса.

(6) Бесспорно известно, что в этом году Эпирский царь Александр8 высадился в Италии, и, если бы успех с самого начала сопутствовал ему, война несомненно докатилась бы до Рима. (7) То было время подвигов племянника Эпирского Александра, Александра Великого9, которому в другой части света судьба послала непобедимость в войнах и смерть от болезни в молодые годы.

(8) Римляне, в общем-то не сомневавшиеся в измене союзников и всего латинского племени, тем не менее сделали вид, что не своя судьба, а судьба самнитов вызывает их беспокойство, и пригласили в Рим десять латинских старейшин, дабы объявить им свою волю.

(9) В то время [340 г.] в Лации было два вождя, оба родом из римских поселений, – Луций Эмилий Сетин и Луций Нумизий Цирцеин; именно они, не довольствуясь подстрекательством к войне в Сигнии и Велитрах (тоже римских поселениях), убедили взяться за оружие также и вольсков. Этих двоих римляне решили пригласить явиться лично. (10) Ни у кого не было сомнений, чего ради их зовут; поэтому, прежде чем отправиться в Рим, преторы объявляют на собрании, что их призывает римский сенат, и докладывают, что именно намерены они отвечать на предполагаемые вопросы.

4. (1) Каждый говорил свое, и тогда слово взял Анний: «Хотя именно я предложил обсудить, что надлежит отвечать римлянам, но главное, думаю, все же не в том, что говорить, а в том, что предпринять. (2) Когда ясны намерения, не трудно приноровить к ним и речи. Подумайте, если даже теперь, при видимости равноправного союза, мы способны терпеть рабское положение, то почему бы нам, предав сидицинов, не исполнять послушно приказания не только римлян, но в придачу еще и самнитов, а римлянам ответить, что, мол, мы готовы по первому знаку сложить оружие? (3) Но если нас все-таки гложет тоска по свободе, если существует договор, если союзничество, если равенство прав существует, если мы – соплеменники римлян – чего некогда мы стыдились и чем ныне можем гордиться, – если союзным для них является наше войско, появление которого удваивает их силы и с которым консулы не желают расставаться, ни затевая, ни завершая войны, – если все это так, то почему не во всем у нас равенство? (4) Почему не избирают одного консула из латинов? Разве не делят власть с теми, кто делится силою? (5) Ведь это само по себе не такая уж дерзость, раз мы уступаем главенство в Лации Риму, и только при нашем долготерпении подобная просьба может показаться дерзостью. (6) И если некогда вы мечтали, что настанет день и вы разделите с Римом власть и свободу, то по милости богов и доблести вашей ради как раз теперь он и настал. (7) Отказав римлянам в войске, вы испытали, сколько у них терпения; они вознегодовали, конечно, когда мы нарушили более двух веков соблюдавшийся обычай, (8) однако обиду проглотили. Войну пелигнам мы объявили сами, и те, кто раньше лишал нас права охранять даже собственные свои пределы, не стали вмешиваться и на этот раз. (9) Они узнали, что мы взяли под защиту сидицинов, что кампанцы переметнулись от них к нам, что мы готовим войско против самнитов, их союзников, и все-таки не выступили из Города. (10) Откуда у них такая сдержанность, как не от знания наших и своих сил? От надежных людей мне известно, что жаловавшимся на нас самнитам римский сенат дал такой ответ, из которого совершенно ясно: они и сами уже не требуют, чтобы Лаций оставался под властью Рима. Предъявите только свои права, потребуйте того, что вам и так молчаливо уступают. (11) А если кому-то боязно произнести это вслух, так я сам не то что перед римским народом и сенатом, но и пред самим Юпитером, обитающим на Капитолии, берусь объявить: хотят видеть в нас друзей и союзников, пусть получают от нас одного консула и часть сената!» (12) И ему, не только подавшему столь дерзкую мысль, но и обещавшему все исполнить, собрание криками одобрения доверило поступать и говорить, как ему заблагорассудится, лишь бы было это на общее благо латинов.

5. (1) По прибытии в Рим старейшины были приняты в сенате на Капитолии; здесь консул Тит Манлий от имени отцов-сенаторов (2) предостерег их от войны с самнитами, с которыми римлян связывал договор. Тут Анний заговорил так, словно он – победитель, силой оружия захвативший Капитолий, а не посол, охраняемый правом народов. (3) «Пора тебе, Тит Манлий, и вам, отцы-сенаторы, перестать наконец нам приказывать, ибо вам известно, что по милости богов Лаций находится ныне в расцвете своей военной мощи: самниты потерпели пораженье, сидицины и кампанцы стали нашими союзниками, даже вольски присоединились теперь к нам, а ваши поселения предпочли нашу власть вашей. (4) Но поскольку вам и в голову не приходит положить конец своему разнузданному самовластию, то, хотя мы и можем объявить Лаций свободным, полагаясь лишь на силу оружия, мы помним все же о нашем сродстве и, идя на уступку, раз уж бессмертным богам было угодно уравнять наши силы, предлагаем вам равные для обеих сторон условия мира. (5) А именно: одного консула следует выбирать из римлян, другого из латинов, в сенате оба народа должны быть представлены равно, и да будет у нас единый народ и единое государство; (6) чтобы власть была сосредоточена в одном месте, а народы объединились общим именем, одной стороне придется здесь уступить. На благо тех и других да будет вашему отечеству оказано предпочтение, и все мы станем зваться „римляне”».

(7) Консулом у римлян был тогда Тит Манлий – человек не менее решительный. Придя в страшный гнев, он заявил прямо, что если отцы-сенаторы окончательно обезумели и готовы принять законы, предлагаемые каким-то сетинцем, то он препояшется мечом, так явится в сенат и собственной рукою убьет любого латина, которого завидит в курии. (8) После чего, оборотясь к образу Юпитера, он воскликнул: «Слушай, Юпитер, все это непотребство! Слушайте и вы, боги и законы! Взятый в полон и униженный сам, Юпитер, узришь ты в священном храме твоем иноземных консулов и сенат иноземцев! (9) О том ли, латины, римский царь Туллий заключал договор с альбанцами, вашими предками? А после о том ли Луций Тарквиний10 – с вами самими? (10) Неужто вовсе позабыли вы битву при Регилльском озере11? Позабыли старые свои поражения и благодеяния, вам оказанные?»

6. (1) Консул кончил, и с ним вознегодовали сенаторы, но тут, как гласит предание, среди молитв, наперебой возносимых консулами к богам – блюстителям договоров, все услышали слова Анния, исполненные высокомерного презрения к воле Юпитера. (2) Достоверно же известно, что, когда взбешенный Анний стремглав бросился вон из храма, он упал на лестнице и так крепко ушибся головою о последнюю ступеньку, что потерял сознание. (3) Но, что он при этом испустил дух, сообщают не все, а потому да будет и мне позволено воздержаться от собственных суждений и об этом, как и о том, что в ответ на призывы богов в свидетели разорванного договора будто бы с громом небесным разразилась страшная гроза, – ведь это может быть и правдой, а может быть и придумано, дабы лучше изобразить гнев богов.

(4) Торкват, посланный сенатом проводить послов, увидел распростертого на земле Анния и закричал так, что слова его были хорошо слышны и народу, и сенаторами: (5) «Отлично! Сами боги начали святую войну. Значит, воля небес существует! Ты существуешь, великий Юпитер! Не напрасно чтим мы в этой священной обители тебя, отца богов и людей! (6) Квириты и вы, отцы-сенаторы, что медлите браться за оружие, когда сами боги ведут нас в бой! И я так же повергну легионы латинов, как посол их повергнут сейчас перед вами».

(7) Народ с одобрением слушал консула и такой распалился злостью, что от гнева толпы, а то и от нападения уходящих послов спасали уже не принятые между народами установления, а магистраты, сопровождавшие их по велению консула.

(8) Сенат также изъявил согласие на войну, и оба консула,. набрав по войску, двинулись через земли марсов и пелигнов; объединив свои силы с самнитскими, они стали лагерем у Капуи, где уже собрались латины и их союзники.

(9) Здесь, как рассказывают, обоим консулам было во сне одно и то же видение: муж, более величественный и благостный, чем обычный смертный, объявил, (10) что полководец одной стороны и войско другой должны быть отданы богам преисподней12 и Матери Земле; в каком войске полководец обрек в жертву рати противника, а с ними и себя самого, тому народу и той стороне даруется победа. (11) Консулы рассказали друг другу о своих сновидениях и решили принести жертвы как для отвращения гнева богов, так вместе с тем и для исполнения одним из консулов воли рока, если гадания по внутренностям будут согласными со сновидениями.

(12) Когда ответы гаруспиков13 подтвердили невысказанную, но уже укрепившуюся в душах консулов уверенность, они призвали легатов и трибунов и, дабы во время боя добровольная смерть консула не устрашила войско, открыто объявили о воле богов; (13) после того они уговорились между собою, что ради народа римского и квиритов обречет себя в жертву тот из консулов, на чьем крыле римское войско начнет отступать. (14) Еще и о том шла у них речь, что в войсках прежних времен власть полководца применялась со всею строгостью и как раз теперь пришла пора вернуть воинское послушание к обычаям старины. (15) Драться ведь предстояло с латинами, неотличимыми от римлян по языку, обычаям, роду вооружения и прежде всего по порядкам, заведенным в войске: рядовые с рядовыми, центурионы с центурионами, трибуны с трибунами как ровня и сотоварищи служили ранее вместе в одних охранных отрядах, подчас в одних манипулах14. (16) Вот почему, чтобы воины не попали впросак из-за какой-нибудь ошибки, консулы строжайше запретили сходиться с врагом вне строя.

7. (1) Случилось так, что среди предводителей турм15, разосланных во все стороны на разведку, был и Тит Манлий, сын консула; он заехал со своими всадниками за вражеский лагерь и оказался чуть не на бросок дротика от ближайшего сторожевого дозора. (2) В дозоре там стояли тускуланские всадники во главе с Гемином Месцием, прославленным среди своих и знатностью, и подвигами. (3) Узнав римских всадников и заприметив между ними их предводителя, сына консула (все ведь были знакомы, а знатные – особенно), он сказал (4): «Эй, римляне, не собираетесь ли вы воевать против латинов с их союзниками одною этой турмой? Что ж тогда будут делать консулы и два консульских войска?» (5) «В свой срок и они явятся, – отвечал Манлий, – а с ними и свидетель нарушенного вами договора – сам Юпитер, в ком силы и могущества и того более. (6) Если при Регилльском озере вы были по горло сыты боем, то мы уже и здесь постараемся, чтоб вам не сладко пришлось от встречи с нами на поле брани». (7) Гемин, отделившись от своих, сказал на это: «Покуда не пришел тот день, когда вы подвигнете свои войска на столь великое дело, не хочешь ли сойтись тем временем со мною, чтобы уже теперь исход поединка показал, насколько латинский всадник превосходит римского?» (8) Гнев ли подтолкнул храброго юношу, или боялся он покрыть себя позором, отказавшись от поединка, или же вела его неодолимая сила рока, только забыв об отчей власти и консульском приказе, он очертя голову кинулся в схватку, не слишком заботясь о том, победит ли он или будет побежден16. (9) Когда остальные всадники, словно ожидая представления, подались в стороны, в образовавшемся пустом пространстве противники, наставя копья, пустили коней вскачь навстречу друг другу. Они столкнулись, и копье Манлия проскочило над шлемом врага, а копье Месция оцарапало шею лошади. (10) Они развернули коней, Манлий первым изготовился для нового удара и сумел вонзить копье между ушей лошади; от боли конь встал на дыбы, начал изо всех сил трясти головой и сбросил всадника. (11) Пока противник, опираясь на копье и щит, поднимался после грузного падения, Манлий вонзил ему копье в шею, и, выйдя через ребра, оно пригвоздило Месция к земле; (12) сняв вражеские доспехи, Манлий возвратился к своим и, окруженный радостным ликованием, поспешил в лагерь и потом и в консульский шатер к отцу, не ведая своей грядущей участи17: хвалу ли он заслужил или кару.

(13) «Отец,– сказал он,– чтобы все видели во мне истинного твоего сына, я кладу к твоим ногам эти доспехи всадника, вызвавшего меня на поединок и сраженного мною». (14) Услыхав эти слова, консул отвернулся от сына и приказал трубить общий сбор; когда воины собрались, он молвил: (15) «Раз уж ты, Тит Манлий, не почитая ни консульской власти, ни отчей, вопреки запрету, без приказа, сразился с врагом (16) и тем в меру тебе доступного подорвал в войске послушание, на котором зиждилось доныне римское государство, а меня поставил перед выбором – забыть либо о государстве, либо о себе и своих близких, (17), то пусть лучше мы будем наказаны за наш поступок, чем государство станет дорогой ценою искупать наши прегрешения. Послужим же юношеству уроком, печальным, зато поучительным, на будущее. (18) Конечно, ты дорог мне как природный мой сын, дорога и эта твоя доблесть, даже обманутая пустым призраком чести; (19) но коль скоро надо либо смертью твоей скрепить священную власть консулов на войне,. либо навсегда подорвать ее, оставив тебя безнаказанным, то ты, если подлинно нашей ты крови, не откажешься, верно, понести кару и тем восстановить воинское послушание, павшее по твоей вине. Ступай, ликтор, привяжи его к столбу».

(20) Услыхав столь жестокий приказ, все замерли, словно топор занесен у каждого над собственной его головою, и молчали скорее от ужаса, чем из самообладания. (21) Но, когда из разрубленной шеи хлынула кровь, все стоявшие дотоле, как бы потеряв дар речи, словно очнулись от чар и дали вдруг волю жалости, слезам и проклятиям. (22) Покрыв тело юноши добытыми им доспехами, его сожгли на сооруженном за валом костре и устроили похороны с такою торжественностью, какая только возможна в войске; а «Манлиев правеж» внушал ужас не только в те времена, но и для потомков остался мрачным примером суровости.

8. (1) И все-таки столь жестокая кара сделала войско более послушным вождю; везде тщательней стали исправлять сторожевую и дозорную службу и менять часовых, а в решающей битве, когда сошлись лицом к лицу с неприятелем, суровость Манлия эта тоже оказалась на пользу.

(2) Казалось, то была битва в гражданской войне, настолько полным было сходство латинов и римлян во всем, за исключением разве одного мужества. (3) В прежние времена щиты у римлян были круглые, но с той поры, как воины стали получать жалованье, они заменили их на большие продолговатые, а из фаланг, напоминавших македонские, впоследствии получился боевой порядок, составленный из манипулов; (4) со временем были введены и более дробные подразделения18. (5) Первый ряд – это гастаты, пятнадцать манипулов, стоящих почти вплотную друг к другу. В манипуле двадцать легковооруженных воинов, остальные с большими щитами, а легковооруженные – это те, у кого только копье и тяжелые пики. (6) Во время боя в передовом отряде находился цвет юношества, достигшего призывного возраста. За ними следовало столько же манипулов из воинов постарше и покрепче, которых именуют принципами; все они, вооруженные продолговатыми щитами, отличались своими доспехами. (7) Такой отряд из тридцати манипулов называли антепиланами19, потому что еще пятнадцать рядов стояли уже за знаменами, причем каждый из них состоял из трех отделений и первое отделение каждого ряда называлось «пил»; (8) ряд состоял из трех вексилл20, в одной вексилле было 186 человек21-22; в первой вексилле шли триарии, опытные воины, испытанного мужества, во второй – рорарии23, помоложе и не столь отличившиеся, в третьей – акцензы24, отряд, на который не слишком можно было положиться, отчего ему и было отведено в строю последнее место.

(9) Когда войско выстраивалось в таком порядке, первыми в бой вступали гастаты. Если они оказывались не в состоянии опрокинуть врага, то постепенно отходили назад, занимая промежутки в рядах принципов. (10) Тогда в бой шли принципы, а гастаты следовали за ними. Триарии под своими знаменами стояли на правом колене, выставив вперед левую ногу и уперев плечо в щит, а копья, угрожающе торчащие вверх, втыкали в землю; строй их щетинился, словно частокол.

(11) Если и принципы не добивались в битве успеха, они шаг за шагом отступали к триариям (потому и говорят, когда приходится туго: «дело дошло до триариев»). (12) Триарии, приняв принципов и гастатов в промежутки между своими рядами, поднимались, быстро смыкали строй, (13) как бы закрывая ходы и выходы, и нападали на врага единой сплошной стеною, не имея уже за спиной никакой поддержки. Это оказывалось для врагов самым страшным, ведь думая, что преследуют побежденных, они вдруг видят, как впереди внезапно вырастает новый строй, еще более многочисленный.

(14) Обычно набирали четыре легиона по пять тысяч пехотинцев и для каждого легиона по триста всадников. Другое такое же войско добавлялось после набора латинов, но на этот раз латины были противниками римлян и расположили свой строй точно в том же порядке; (15) и все знали, что не только вексилле предстоит сойтись с вексиллой, гастатам с гастатами, принципам с принципами, но если ряды не расстроятся, то и каждый центурион сойдется с центурионом. (16) Оба центуриона первого пила на той и на другой стороне находились среди триариев; римлянин не отличался телесной силой, но в целом человек был дельный и воин опытный; (17) латин же был могучего телосложения и первый боец в войске, причем оба близко знали друг друга, так как всегда возглавляли равнозначные подразделения. (18) Римскому центуриону, который не мог положиться на свои силы, еще в Риме консулы разрешили по своему усмотрению выбрать себе субцентуриона, чтобы тот защитил его от предназначенного ему противника; и юный этот субцентурион, сойдясь в бою с латином, одержал над ним победу. (19) Сражение произошло неподалеку от подножия горы Везувий, у дороги, ведущей к Везеру25.

9. (1) Римские консулы, прежде чем двинуть войска в бой, совершили жертвоприношение. Как говорят, гаруспик показал Децию поврежденный26 верхний отросток печени на благоприятной стороне, но в остальном жертва была богами принята; жертва Манлия дала прекрасные предзнаменования. «Что ж, – сказал Деций, – раз товарищу моему предсказан благополучный исход дела, значит, все в порядке».

(2) Построенные так, как описано выше, войска двинулись в бой. Манлий вел правое крыло, Деций – левое. (3) Поначалу силы и ярость противников были равны, потом на левом крыле римские гастаты, не выдержав натиска латинов, отступили к принципам. (4) В этот тревожный миг консул Деций громко позвал Марка Валерия: «Нужна помощь богов, Марк Валерий,– сказал он,– и ты, жрец римского народа27, подскажи слова, чтобы этими словами мне обречь себя в жертву во спасение легионов». (5) Понтифик приказал ему облачиться в претексту, покрыть голову28, под тогой рукой коснуться подбородка и, став ногами на копье, говорить так: (6) «Янус, Юпитер, Марс-отец, Квирин, Беллона29, Лары, божества пришлые и боги здешние, боги, в чьих руках мы и враги наши, и боги преисподней, (7) вас заклинаю, призываю, прошу и умоляю: даруйте римскому народу квиритов одоление и победу, а врагов римского народа квиритов поразите ужасом, страхом и смертью. (8) Как слова эти я произнес, так во имя государства римского народа квиритов, во имя воинства, легионов, соратников римского народа квиритов я обрекаю в жертву богам преисподней и Земле вражеские рати, помощников их и себя вместе с ними».

(9) Так произносит он это заклинание и приказывает ликторам идти к Титу Манлию и поскорей сообщить товарищу, что он обрек себя в жертву во имя воинства. Сам же препоясался на габинский лад30, вооружился, вскочил на коня и бросился в гущу врага. (10). Он был замечен и в одном и в другом войске, ибо облик его сделался как бы величественней, чем у обыкновенного смертного, словно для вящего искупления гнева богов само небо послало того, кто отвратит от своих погибель и обратит ее на врагов. (11) И тогда внушенный им страх охватил всех, и в трепете рассыпались передовые ряды латинов, а потом ужас перекинулся и на все их войско. (12) И нельзя было не заметить, что, куда бы ни направил Деций своего коня, везде враги столбенели от ужаса, словно пораженные смертоносной кометой; когда же пал он под градом стрел, уже нескрываемо перетрусившие когорты латинов пустились наутек, и широкий прорыв открылся перед римлянами. (13) Выйдя из благочестивого оцепенения, они с воодушевлением, как будто им только что подали знак к битве, снова бросились в бой; (14) даже рорарии выбегали вперед между антепиланами, поддерживая гастатов и принципов, а Триарии, опершись на правое колено, ждали только кивка консула, чтобы ринуться вперед.

10. (1) В ходе сражения латины кое-где стали одолевать римлян численностью, и сперва консул Манлий, узнавший уже о конце товарища и, как велит долг и благочестие, почтивший столь славную гибель слезами и подобающими восхвалениями, (2) колебался, не пора ли уже подниматься триариям, но потом почел за лучшее сохранить эти силы свежими для решительного удара и приказал акцензам из задних рядов выйти вперед. (3) Едва они вышли, латины тотчас вызвали своих триариев, полагая, что противник уже это сделал, и спустя какое-то время, утомленные жестокой схваткой, переломав или притупив копья, они все-таки начали теснить римлян, мня, что исход сражения близок и что они дошли до последнего ряда. (4) Тут-то консул и воззвал к триариям: «Теперь поднимайтесь со свежими силами против обессиленных, помните отечество и родителей, жен и детей, помните консула, сложившего голову ради вашей победы!»

(5) Когда триарии, полные сил, сверкая оружием, приняли антепиланов в промежутки между рядами и поднялись с земли, неожиданно возникло как бы новое войско (6), и с громкими криками римляне разметали передовые отряды латинов. Когда перебили уже отборных латинских воинов, коля их в лица копьями, то сквозь остальные манипулы прошли почти без потерь, словно сквозь строй безоружных, и прорвали их клинья, учинив такое побоище, что едва ли уцелела и четверть неприятельских сил. (7) Вдобавок ко всему латинам угрожали самниты, в боевом порядке стоявшие поодаль у горы. Впрочем, ни граждане, ни союзники не имели в этом сраженье таких заслуг, как консулы, ведь первый на одного себя обратил угрозы и опасности, исходившие от небесных и подземных богов, (8) а второй проявил во время битвы такую храбрость и предусмотрительность, что как римляне, так и латины, передавшие потомкам память об этой битве, согласны между собою: у какой бы из сторон ни оказался вождем Тит Манлий, той несомненно досталась бы и победа.

(9) Спасаясь бегством, латины укрылись в Минтурнах. Сразу же после сражения был захвачен их лагерь, и много народу – в основном кампанцев – взяли там живыми. (10) Тело Деция нашли не сразу, так как ночная тьма помешала поискам; назавтра его обнаружили в огромной куче вражеских трупов, и оно было сплошь утыкано стрелами. Тит Манлий устроил Децию похороны, достойные такой кончины.

(11) Тут нужно, наверное, добавить, что консул, диктатор или претор, обрекая в жертву богам вражеские рати, мог обрекать на смерть не себя непременно, но любого гражданина, занесенного в список римского легиона; (12) если человек, которого обрекли богам, погибает, считается, что все хорошо, если не погибает, то в землю зарывают изображение его высотою семь пядей или больше и закалывают искупительную жертву; ступить на место, где зарыли изображение, римским магистратам заповедано. (13) Если полководец захочет обречь смерти самого себя, как это сделал Деций, но не погибнет, то он не может, не совершая кощунства, приносить богам в жертву ни животного, ни чего-либо другого ни от своего имени, ни от имени государства. Обрекший себя в жертву имеет право посвятить свое оружие Вулкану31 или еще какому-нибудь богу; (14) благочестие требует, чтобы копье, стоя на котором консул произносил заклинание, не попало в руки врага; если оно попадет, то во искупление надо заклать Марсу свинью, овцу и быка.

11. (1) Хотя, предпочитая новое и чужеземное древнему и отчему, мы предали забвению все божеские и человеческие обычаи, я счел небесполезным сообщить это, дословно держась предания.

(2) У некоторых писателей я читаю, что самниты дождались исхода сражения и лишь тогда пришли на помощь римлянам, когда битва уже была кончена. (3) То же и у латинов: они были уже разбиты, когда лавинийцы, тянувшие в нерешительности время, двинулись наконец на подмогу. (4) Но едва передовые знамена и часть их отряда миновали городские ворота, как, получив весть о поражении латинов, они повернули знамена и пошли назад в город, а их претор по имени Милионий, говорят, произнес: «За этот недальний поход нам придется заплатить римлянам хорошую цену!»

(5) Уцелевшие в битве латины разбежались во все стороны, а потом, собравшись вместе, нашли себе убежище в городе Весция. Когда держали там совет, их полководец Нумизий утверждал, (6) что в действительности Марс был ко всем одинаков, оба войска понесли равный урон и, хотя слава победы досталась римлянам, в остальном они разделяют участь побежденных: (7) оба консульских шатра погружены в скорбь – один из-за жестокой казни сына, другой из-за гибели обреченного в жертву консула; все войско разгромлено, гастаты и принципы перебиты, причем избиение шло и перед знаменами и позади них, и лишь триарии под конец поправили дело; (8) и пусть силы латинов понесли такие же потери, однако Лаций и земли вольсков, где можно набрать пополнение, ближе, чем Рим, (9) так что, будь на то согласье собравшихся, он быстро наберет молодежь латинского и вольскского племени, вернется с готовым к бою войском в Капую и своим внезапным появлением ошеломит римлян, которые теперь меньше всего ожидают нападения.

(10) По Лацию и среди вольсков разослали обманные письма, а так как не участвовавших в сражении легче легкого было заставить поверить во что угодно, отовсюду прибыли беспорядочные, в спешке набранные войска. (11) Эти-то полчища встретил у Трифана – между Синуессой и Минтурнами – консул Торкват. Не выбирая места для лагеря, противники свалили в кучу свою поклажу и вступили в бой. Тут война и была решена (12), ибо силы латинов оказались так подорваны, что, когда консул повел воинов-победителей разорять их земли, они все сдались ему, а следом за ними сдались и кампанцы.

(13) У Лация и Капуи в наказание отобрали часть земель. Земли латинов вместе с землями привернатов и Фалерна, принадлежавшие прежде кампанцам, вплоть до реки Вольтурна распределили между римскими плебеями. (14) Каждому выделили по два югера в Лации, причем с добавкой трех четвертей югера из владений привернатов, а в Фалернской области по три югера, то есть на четверть югера больше ради удаленности места. (15) Наказание латинов не коснулось лаврентийцев и кампанских всадников, так как они не были причастны к измене. Постановили возобновить договор с лаврентийцами, и с той поры он возобновляется ежегодно после десятого дня Латинских торжеств32. (16) Кампанским всадникам было даровано римское гражданство, и в ознаменование этого на стене римского храма Кастора укрепили медную доску33. Кампанский народ получил также распоряжение ежегодно выплачивать каждому из всадников – а было их тысяча шестьсот – по четыреста пятьдесят денариев34.

12. (1) Так закончилась эта война, и, когда по заслугам каждого розданы были награды и наказания, Тит Манлий возвратился в Рим. Есть свидетельства, что при вступлении в Город навстречу ему вышли только пожилые люди, а молодежь и тогда, и после – в течение всей его жизни – сторонилась его и проклинала.

(2) Антийцы учинили набеги на земли Остии, Ардеи и Солония. Консул Манлий по нездоровью не мог вести эту войну и назначил диктатором Луция Папирия Красса, который в то время исполнял должность претора, а он, в свою очередь, назначил начальником конницы Луция Папирия Курсора. (3) В войне диктатора против антийцев не случилось ничего достойного упоминания, хотя он несколько месяцев простоял лагерем в их землях.

(4) Год [340 г.] перед консульством Эмилия Мамерцина и Квинта Публилия Филона был ознаменован победой над многими весьма могущественными народами, к тому же славной смертью одного из консулов и правежом другого, столь же беспощадным, сколь и достопамятным. (5) У этих же новых консулов и поприща подобного не было, и сами они, управляя государством, думали больше о выгоде своей и своих сторонников, нежели об отечестве. На Фенектанской равнине35 они разбили восставших латинов, недовольных потерей земельных владений, и захватили их лагерь. (6) Пока Публилий, под чьим началом и ауспициями шла война, принимал безоговорочную сдачу латинского народа, после того как молодежь его почти вся пала в тот день на поле битвы, Эмилий повел войска к Педу. (7) Педанцев защищали жители Тибура, Пренесты и Велитр, из Ланувия и Антия тоже подоспела подмога. (8) Хотя в сражениях римляне одерживали верх, они тем не менее не делали до времени попыток взять приступом сам город Пед и примыкавший к нему лагерь союзных племен. (9) Однако, прослышав о триумфе, предоставленном сотоварищу, консул неожиданно бросил войну незавершенной и тоже явился в Рим требовать себе триумфа прежде победы. (10) Отцов покоробило от такого бесстыдства, и они отказались предоставить триумф, пока Пед не будет захвачен или не сдастся сам; с этих пор Эмилий стал враждебен сенату и начал исполнять свои обязанности, словно мятежный трибун. (11) До конца консульства он не переставал обвинять отцов перед народом и не встречал со стороны товарища никакого отпора, (12) ибо тот и сам был из плебеев. Основанием для обвинений служила злонамеренность, с которой плебеям предоставили в латинских и фалернских владениях самые жалкие наделы, и после того, как сенат, чтоб положить предел власти таких консулов, приказал назначить диктатора против вновь восставших латинов, (13) Эмилий, в те дни как раз державший фаски36, назначил диктатором своего товарища, а тот объявил начальником конницы Юния Брута. (14) В должности диктатора Публилий заслужил расположение народа обличениями отцов и проведением трех законов, для плебеев весьма благоприятных, а для знати враждебных. (15) Согласно одному из них, постановления, принятые голосованием плебеев, обязательны для всего народа квиритов; по другому – законы должны были утверждаться отцами до представления их на голосование в центуриатные комиции; (16) по третьему – один цензор должен был непременно избираться из плебеев (хотя на деле дошло до того, что из них порой избирались оба цензора). (17) Отцы утверждали, что по вине консулов и диктатора в этом году внутренние беды государства перевесили усиление могущества, приобретенного их победами и военными действиями в чужих землях.

13. (1) На другой год [338 г.], в консульство Луция Фурия Камилла и Гнея Мения, в сенате все громче раздавались требования бросить на завоевание и разрушение Педа оружье, людей и вообще все силы, чтобы тем сильнее выказать недовольство консулом предыдущего года, Эмилием, не доведшим дела до конца. Требования эти вынудили новых консулов отложить все другие заботы и отправляться в поход.

(2) В Лации37 все складывалось так, что его жители не могли ни войну вести, ни на мир согласиться: для войны у них не было сил, а мир они отвергли потому, что жаль было отнятых земель. (3) Им казалось, что нужно принять промежуточное решение: отсиживаться за укреплениями, избегая столкновений и не давая римлянам повода к войне, а услыхав об осаде какого-нибудь города, всем сообща идти на помощь осажденным. (4) Однако на помощь педанцам выступили лишь очень немногие. Тибуртинцы и пренестинцы, чьи земли лежали поблизости, действительно подошли к Педу, (5) арицийцы же, ланувийцы и велитрийцы, объединившиеся было с антийскими вольсками у реки Астуры38, были разбиты внезапным нападением Мения. (6) Камилл же с большими тяготами, но с таким же успехом сражался у самого Педа с чрезвычайно сильным войском тибуртинцев. (7) Особенно много беспокойства доставила римлянам в ходе боя неожиданная вылазка жителей города. Бросив против них часть своего войска, Камилл не только загнал их обратно за укрепления, но в тот же день, разгромив и их самих, и их союзников, взобрался на стены и овладел городом.

(8) Захват Педа как бы удвоил силы и отвагу римлян, и решено было провести победоносное войско по всей округе, чтобы окончательно подчинить себе этот край. И консулы не успокоились, пока не привели к покорности весь Лаций, один за другим захватывая города или приступом, или принимая их добровольную безоговорочную сдачу. (9) Затем, разместив по занятым городам заставы, возвратились в Рим отпраздновать единодушно присужденный им триумф39. В дополнение к триумфу консулам была оказана и такая честь: на форуме им поставили конные статуи, что в те времена случалось не часто.

(10) Прежде чем созвать народное собрание для выборов консулов следующего года, Камилл доложил сенату о народах Лация и сказал так: (11) «Отцы-сенаторы, все, чего следовало добиться в Лации войной и оружием, все это по милости богов и благодаря доблести воинов уже исполнено. (12) Вражье войско разгромлено при Педе и Астуре, все латинские города и Антий во владениях вольсков, захваченные силой или сдавшиеся, находятся под охраной ваших отрядов. (13) Осталось обсудить, каким способом навсегда заставить латинов блюсти мир и спокойствие, коль скоро снова и снова они тревожат нас своими мятежами. (14) Бессмертные боги облекли вас такою властью, что от вашего решения зависит, быть ли впредь Лацию или не быть; а потому мир с латинами вы можете обеспечить себе либо жестокой расправой, либо милостивым прощением. (15) Хотите быть жестоки к сдавшимся и побежденным? Тогда можно разорить весь Лаций, превратив в голую пустыню те края, откуда к нам являлось превосходное союзное войско, на которое и вы часто опирались во многих, причем крупных, войнах. (16) Или вы хотите, по примеру предков, дать побежденным гражданство и тем умножить мощь римского государства? Тогда перед вами сколько угодно способов с вящею славою дать возрасти нашему государству. Само собой разумеется, что власть, которой покоряются с радостью, более прочна. (17) Но, какое бы решение вы ни вынесли, с ним нужно поспешить. Столько народов, колеблясь между страхом и надеждою, ждут вашего приговора, что и вам следует поскорее снять с себя эту заботу, а их, замерших в ожидании, наказать или облагодетельствовать. (18) Наше дело дать вам возможность разрешить все по своему усмотрению, а ваше – выбрать наилучшее для вас и всего государства».

14. (1) Самые видные сенаторы были довольны докладом консула о положении дел, заявив, однако, что вина вине рознь и что замысел консула осуществим, только если доложить сенату о каждом племени особо, дабы всем было воздано по их заслугам. (2) Тогда обо всех было доложено по отдельности и приняты подобающие решения. Ланувийцам даровали право гражданства40 и возвратили их святыни с тем условием, что храм и роща Юноны Спасительницы41 останутся общими как для ланувийских граждан, так и для римского народа. (3) Жителей Ариции, Номента и Педа приняли в число граждан на тех же условиях, что ланувийцев. (4) За тускуланцами оставили прежние права гражданства42, покарав лишь нескольких зачинщиков мятежа и тем самым сняв с них обвинение в измене. (5) С велитрийцами43, давнишними римскими гражданами, за многократные их мятежи расправились без пощады: стены города были повалены, старейшины получили приказ удалиться из Велитр и селиться за Тибром; (6) это означало, что пойманный на левом берегу Тибра уплатит до тысячи фунтов меди выкупа, а захвативший пленника может до уплаты не освобождать его из оков. (7) В имения изгнанных старейшин отправили поселенцев из Рима, и после включения их в число граждан Велитр город вновь обрел былое многолюдство. (8) Новое поселение было выведено и в Антий, где антийцам по их желанию и самим разрешили войти в число римских поселенцев; большие военные корабли были оттуда уведены, доступ к морю жителям Антия закрыт, но права граждан предоставлены. (9) У тибуртинцев и пренестинцев отторгли земельные владения, ибо на них возлагали не только общую с другими латинами вину за недавнее восстание, но еще и за то, что, тяготясь властью Рима, они уже и прежде воевали на стороне галлов – племени дикарей44. (10) Прочие латинские народы были лишены права заключать между собою браки45, вести друг с другом торговлю и созывать общие собрания. Кампанцам же предоставили гражданство (без права голосования) – из уважения к их всадникам, не пожелавшим восставать вместе с латинами, а также фунданцам и формианцам, ибо путь через их земли всегда был надежным и мирным. (11) Жителям Кум и Свессулы решили дать те же права и на тех же условиях, что жителям Капуи. (12) Корабли антийцев частью отвели на римские верфи, частью сожгли, а носами кораблей решили украсить возведенный на форуме помост и нарекли это освященное место Рострами46.

15. (1) В консульство Гая Сульпиция Лонга и Публия Элия Пета [337 г.], когда воцарился всеобщий мир, опорой которому служила не только римская мощь, но не меньше того и благодарность народов за милости, им оказанные, между сидицинами и аврунками вспыхнула война.

(2) Аврунки, сдавшиеся консулу Титу Манлию47, никогда более не возмущались; с тем большим основанием они просили помощи у римлян. (3) Но еще прежде, чем консулы с войском вышли из Города – ибо сенат приказал защищать аврунков, – пришла весть о том, что (4) они в страхе покинули свой город, бежали вместе с женами и детьми и засели в Свессе, именуемой ныне Аврункийской48, а древние их укрепления и город сидицины уничтожили.

(5) Негодуя на консулов, из-за нерасторопности которых оказались преданы союзники, сенат приказал назначить диктатора. Им стал Гай Клавдий Регилльский, который объявил начальником конницы Гая Клавдия Гортатора. (6) Но страх перед богами воспрепятствовал этому назначению: когда авгуры объявили, что, по их мнению, диктатор избран при неблагоприятных предзнаменованиях, он вместе с начальником конницы сложил с себя должность.

(7) В этом году весталка Минуция, сперва вызвавшая подозрения своим неподобающим щегольством, затем по доносу раба предстала перед судом понтификов; (8) и после того, как по их решению ей было запрещено прикасаться к святыням и отпускать рабов на волю49, вынесен был приговор заживо закопать ее в землю у Коллинских ворот справа от мощеной дороги, на Скверном поле; думаю, ее нечестие и дало месту такое имя50.

(9) В том же году Квинт Публилий Филон первый из плебеев сделался претором, причем консул Сульпиций противодействовал этому, отказываясь засчитывать поданные за него голоса, однако сенат, который не удержал в своей власти высшие должности, не стал слишком упорствовать по поводу преторства.

16. (1) Следующий год [336 г.], год консульства Луция Папирия Красса и Цезона Дуиллия, памятен войной не столько значительной, сколько новой – с авзонами, (2) народом, жившим в городе Калы. Авзоны объединили свои силы с соседними сидицинами, но соединенное их войско было разбито в сраженье, ничем даже не примечательном, поскольку случилось оно совсем рядом с их городами, которые манили их к бегству и укрыли их за своими стенами. (3) Однако война эта не перестала занимать отцов-сенаторов, ибо не раз уже сидицины либо сами поднимались против Рима, либо оказывали помощь тем, кто шел против него, либо другие народы начинали из-за них войну с римлянами. (4) Вот почему отцы приложили все силы, чтобы в четвертый раз сделать консулом величайшего в ту пору полководца – Марка Валерия Корва, (5) а сотоварищем его Марка Атилия Регула и, чтобы исключить любую случайность, просили консулов договориться между собой без жребия поручить войну Корву.

(6) Приняв от прежних консулов победоносное войско, Корв направился к Калам, откуда пошла война, а когда неприятель, еще не оправившийся от ужаса недавней битвы, бежал при первом же боевом кличе и первом натиске, он приступил к осаде самих стен. (7) Воины горели таким нетерпеньем, что хотели тотчас придвинуть к ним лестницы, уверяя, что так они ворвутся в город; (8) но, поскольку сделать это было весьма не просто, Корв предпочел исполнить задуманное ценою труда, а не жизней воинов. Поэтому приготовили насыпь и осадные навесы, а к стенам придвинули башни. Но неожиданное стечение обстоятельств все это сделало ненужным. (9) А случилось вот что: Марк Фабий, пленник из римлян, в праздничный день по недосмотру стражей разорвал свои узы, держась за привязанную к зубцу веревку, спустился по наружной стороне стены прямо к римским осадным снарядам (10) и уговорил полководца напасть на врагов, покуда они возлежат на пиру, разомлевшие от вина и обжорства. Захватить авзонов вместе с их городом потребовало не больше усилий, чем прежде, чтобы рассеять их в бою. Взяли несметную добычу и, оставив в Калах отряд для охраны, отвели легионы обратно в Рим. (11) Согласно постановлению сената, консул справил триумф51, а чтобы не лишать и Атиллия доли славы, оба консула получили приказ вести войско против сидицинов. (12) Но прежде постановлением сената они назначили диктатора для проведения выборов – Луция Эмилия Мамерка, а он объявил начальником конницы Квинта Публилия Филона. На выборах, проведенных диктатором, консулами стали Тит Ветурий и Спурий Постумий. (13) И, хотя еще предстояло воевать с сидицинами, консулы, предвосхищая благодеянием желание народа, предложили народному собранию вывести в Калы поселенцев52; (14) а когда сенат постановил записать в поселенцы две с половиной тысячи человек, то для выведения их и дележа земли избрали триумвиров: Цезона Дуиллия, Тита Квинкция и Марка Фабия.

17. (1) Потом новые консулы получили от прежних войско, вступили в пределы неприятеля и прошли, неся опустошение, до самых стен города. (2) Поскольку сидицины собрали здесь несметные полчища и, судя по всему, намеревались не щадя сил драться за свою последнюю надежду, и к тому же прошел слух, что Самний поднимается войною, (3) то консулы по воле сената назначили Публия Корнелия Руфина диктатором, а тот Марка Антония – начальником конницы. (4) Но тут из благочестивых опасений пришлось усомниться в правильности их избрания, и они сложили с себя должности, а так как вскоре открылось моровое поветрие, то решили, что все основанные на птицегаданиях выборы как бы осквернены из-за той ошибки53, и пришлось объявить междуцарствие [332 г.]. (5) Только при пятом интеррексе от начала междуцарствия, при Марке Валерии Корве, консулами были избраны Авл Корнелий (вторично) и Гней Домиций.

(6) Среди всеобщего спокойствия слух о галльской военной угрозе произвел переполох, так что решили даже назначить диктатора, которым стал Марк Папирий Красс, и начальника конницы – Публия Валерия Публиколу. (7) Когда они уже производили набор, более строгий, чем для войн с соседями, возвратившиеся лазутчики донесли, что у галлов все тихо. (8) Самний тоже внушал опасения – ведь уже второй год там было неспокойно из-за новых заговоров, а потому римское войско не стали уводить из земель сидицинов.

(9) Однако нападение Александра Эпирского отвлекло самнитов в Луканию, и оба народа54, соединившись, сразились с царем, вторгшимся со стороны Песта. (10) Победу тут одержал Александр и заключил мир с римлянами, но, остался бы он ему верен, окажись он и дальше столько удачлив, сомнительно.

(11) В том же году провели ценз и внесли в списки новых граждан. С их включением добавилось две трибы, Мецийская и Скаптийская55; добавили их цензоры Квинт Публилий Филон и Спурий Постумий. (12) Ацерраны сделались римлянами по внесенному претором Луцием Папирием закону, дававшему им гражданство без права голоса. Вот что было сделано в этом году в Городе и в походах.

18. (1) Следующий год [331 г.], год консульства Марка Клавдия Марцелла и Гая Валерия, был ужасен не то от нездоровых воздухов, не то от людского коварства. (2) В летописях на месте имени консула Валерия я обнаруживаю Флакка и Потита; впрочем, что тут верно, не так и важно: хотелось бы, чтобы ложным оказался другой рассказ, не всеми, впрочем, сообщаемый: мол, те, чьи кончины отметили год как год мора, погибли от яда. (3) Нужно, однако, изложить все так, как оно рассказано, дабы не выказать недоверия никому из летописцев.

(4) Когда самых видных граждан государства стал поражать один и тот же недуг и почти всегда со смертельным исходом, какая-то рабыня пообещала курульному эдилу Квинту Фабию Максиму указать причину всеобщего бедствия, если он даст ей клятву, что эти показания ей не повредят. (5) Фабий спешно докладывает об этом консулам, а те сенату, и с согласья сенаторов доносчице даются клятвенные обещанья. (6) Тут она открывает, что граждан губят женские козни, а варящих зелья матрон можно застать врасплох, если теперь же отправиться следом за нею. (7) Последовавшие за доносчицей застают нескольких женщин за приготовлением снадобий, а в укромных местах находят другие яды.

(8) Когда все это принесли на форум и через прислужника вызвали туда около двадцати матрон, у которых обнаружили зелья, то две из них, Корнелия и Сергия, обе патрицианского рода, принялись уверять, что снадобья целебные; доносчица их опровергала, понуждая выпить зелье, – пусть, мол, так перед всеми изобличат ее в клевете; (9) матроны просили дать им подумать, народ расступился, и они сообщили обо всем остальным. Поскольку и те согласились принять снадобья, они их выпили и все погибли – сами от собственных козней. (10) Тут же схватили их служанок, и те показали на множество матрон, из которых осудили около 170. (11) До того в Риме не было дел об отравлении. Это показалось чем-то сверхъестественным и похожим скорее на одержимость, чем на преступный замысел. (12) Вот почему, прочитав в летописях о том, как некогда при уходе плебеев диктатор вбил гвоздь56 и благодаря этому благочестивому средству люди, потерявшие в раздорах голову, наконец образумились, теперь тоже решили назначить диктатора для вбития гвоздя. (13) Назначили Гая Квинктилия, а он объявил начальником конницы. Луция Валерия, и оба сразу же после вбития гвоздя сложили с себя должность.

19. (1) Консулами избрали Луция Папирия Красса (вторично) и Луция Плавтия Венокса; в начале этого [330 г.] года в Рим прибыли посланцы вольсков из Фабратерии и Лукании с просьбой о покровительстве: (2) они обещали быть верными и послушными власти римского народа, если их защитят от нападения самнитов. (3) Тогда сенат отправил послов, чтобы объявить самнитам запрет вторгаться в пределы обоих народов. Успех такого посольства объясняется не столько миролюбием самнитов, сколько тем, что они еще не были готовы к войне.

(4) В этом же году началась война с привернатами, чьими союзниками оказались фунданцы, и даже вождем был фунданец Витрувий Вакк, человек, известный не только у себя на родине, но даже в Риме: на Палатине у него был свой дом. Когда же дом разрушили, а участок отошел казне, это место прозвали «Вакков луг».

(5) Луций Папирий вышел против этого Вакка, рыскавшего с грабежами в округе Сетии, Норбы и Коры, и расположился неподалеку от его стана. (6) Витрувию не хватило здравого смысла, имея дело с сильнейшим противником, остаться за валом и недостало мужества сражаться поодаль от лагеря; (7) развернув весь строй возле самых лагерных ворот (хотя в этих условиях воины больше думают о бегстве, чем о битве и неприятеле), он вступил в бой, не имея в запасе ни хитрости, ни отваги. (8) Он потерпел быстрое и решительное поражение, но само место битвы и легкость отступления в столь близкий лагерь помогли ему уберечь войско от тяжелых потерь; (9) почти никто не пал в самом сраженье, если не считать нескольких отставших от беспорядочно бегущей толпы, когда все кинулись в лагерь. Едва стемнело, напуганной толпою они двинулись оттуда в Приверн, чтобы за стенами укрыться надежней, чем за валом.

Другой консул, Плавтий, начисто разорив округу и увезя с собою добычу, повел войско от Приверна в область фунданцев; (10) на границе его встретили местные старейшины; они говорили, что явились просить не за Витрувия и свору его приспешников, но за фунданский народ, с которого сам Витрувий снял обвинения во враждебных Риму действиях, когда своим убежищем избрал Приверн, а не отечество. (11) В Приверне, мол, и следует искать и казнить врагов римского народа, врагов, отрекшихся от обоих отечеств и отпавших разом и от фунданцев, и от римлян; а сами фунданцы соблюдают мирный договор, они римляне по духу и с благодарностью помнят о полученном гражданстве. (12) Они просят консула не идти войною против ни в чем не повинного народа; земли, город, сами они со своими женами и детьми и ныне, и впредь есть и будут во власти римского народа.

(13) Консул похвалил фунданцев, отправил в Рим донесение об их верности долгу и повернул в сторону Приверна. Клавдий57 пишет, что сперва консул наказал тех, кто верховодил у мятежников: (14) около трехсот шестидесяти заговорщиков он отправил в Рим в цепях, но сенат не согласился видеть в этом безоговорочную сдачу, считая, что фунданцы хотят отделаться казнью низкородных бедняков.

20. (1) Во время осады Приверна войсками обоих консулов одного из них отозвали в Рим для проведения выборов. (2) В этом году [329 г.] в цирке были впервые установлены загородки58.

(3) Не успели еще уладить дела в войне с привернатами, как пришла грозная весть о нашествии галлов, а такое отцы никогда не оставляли без вниманья. Так что новые консулы, Луций Эмилий Мамерк и Гай Плавтий, немедленно получили приказ в квинктильские календы, то есть в тот же день, когда вступили в должность59, распределить между собою обязанности, и Мамерк, которому выпало вести войну с галлами, стал производить набор без всякого снисхождения: (4) призывалась, говорят, даже чернь из ремесленников и работников – народ, к военной службе никак не пригодный, так что огромное войско собралось в Вейях, чтобы выступить оттуда навстречу галлам. (5) Дальше отходить от Города сочли неразумным, ведь враг мог бы тогда обмануть их, пойдя на Рим другою дорогой.

Спустя несколько дней, когда вполне удостоверились в царящем пока у галлов спокойствии, всю силу удара вместо галлов обрушили на привернатов.

(6) Об этом существуют два предания: одни говорят, что город был взят приступом и Витрувия захватили живым, другие, что перед последним приступом, вынеся жезл, жители сами отдали себя во власть консула, а Витрувия выдали его же приспешники. (7) Приняв решение о Витрувии и привернатах, сенат предложил консулу Плавтию срыть стены Приверна, поставить там крепкую охрану и затем отпраздновать триумф; Витрувия приказали держать в темнице до возвращения консула, после чего высечь и казнить. (8) Его жилище, стоявшее на Палатине, постановили разрушить, а имущество посвятить Семону Сангу60; из медных денег, вырученных за его добро, отлили медные диски и поместили их в капище Санга напротив храма Квирина. (9) О старейшинах Приверна решили так: пусть каждый из оставшихся в Приверне после измены римлянам живет за Тибром на том же положении, что и велитрийцы61; (10) после принятия таких постановлений до самого триумфа Плавтия о привернатах больше речи не было, но после триумфа и казни Витрувия вместе с сообщниками его злодеяний консул посчитал, что перед сенатом, удовлетворенным наказанием виновных, можно без опаски заводить речь и о привернатах, и сказал: (11) «Коль скоро подстрекатели к измене уже понесли от бессмертных богов и от вас заслуженное наказание, то как, отцы-сенаторы, благоугодно вам поступить со множеством безвинного народа? (12) Что до меня, то, хотя мое дело скорее спрашивать вашего мнения, а не высказывать своего, я желал бы все-таки, зная, что привернаты – соседи самнитов, а мир с этим народом крайне ненадежен, чтоб между нами и привернатами оставалось как можно меньше озлобления».

21. (1) И само по себе дело было спорное, и высказывались, смотря по наклонностям, одни суровей, другие мягче, но еще больше все запуталось, когда один из привернатских послов, памятуя скорее о своем происхождении, а не о нынешнем подневольном положении (2), так отвечал стороннику довольно крутых мер на вопрос о наказании, какого, по его мнению, заслуживают привернаты: «Какого заслуживает всякий, кто мнит себя достойным свободы!» (3) Видя, что дерзкий ответ усилил враждебность тех, кто и прежде выступал против привернатов, консул, желая получить ответ не столь резкий, задал доброжелательный вопрос: (4) «А что если мы освободим вас от наказания? на какой мир с вами в будущем можем мы полагаться?» «Если условия его будут хороши, – отвечал посол, – мир будет надежным и постоянным, если плохи – недолговечным».

(5) Тогда раздались возгласы – мол, привернат открыто угрожает и речи его побуждают к мятежу умиротворенные народы; (6) более умеренная часть сената стала толковать ответ в лучшую сторону и заверять, что это была речь мужа и свободного человека: можно ли, дескать, надеяться, что хоть один народ или, в данном случае, человек будет оставаться в тягостном для него положенье дольше, чем это необходимо? (7) Мир надежен там, где условия его приняты добровольно, а там, где хотите иметь рабов, нечего рассчитывать на верность.

(8) Особенно настойчиво склонял к этому сам консул, то и дело твердя консулярам, руководившим высказыванием мнений, (9) причем так, чтобы многие слышали: лишь те, кто преданы свободе и только свободе, достойны стать римлянами! (10) Так привернаты выиграли свое дело в сенате, и по воле отцов-сенаторов народу было предложено дать привернатам гражданство.

(11) В тот же год в Анксур отправили триста поселенцев, они получили там по два югера земли.

22. (1) Наступил год [328 г.] консульства Публия Плавтия Прокула и Публия Корнелия Скапулы; за этот срок не произошло ничего примечательного ни в походах, ни в Городе, если не считать того, что во Фрегеллы – (2) владенья сигнийцев, а потом вольсков – вывели поселение и на похоронах матери Марк Флавий устроил раздачу мяса для народа. (3) Иные истолковывали это так, что под видом оказания почестей родительнице Флавий заплатил народу свой долг за освобождение от суда, к которому эдилы привлекли его по обвинению в совращении матери семейства62. (4) Хотя раздача мяса была благодарностью за прежнюю услугу в суде, она помогла ему еще и занять должность: на ближайших выборах, несмотря на отсутствие Флавия и наличие других соискателей, его избрали народным трибуном.

(5) Палеполь находился неподалеку от того места, где ныне расположен Неаполь63; в том и другом городе жило одно и то же племя родом из Кум, (6) а куманцы вели свое происхождение из Евбейской Халкиды. Благодаря судам, на которых они прибыли со своей родины, они приобрели большую власть над морским побережьем, где поселились; сперва они высадились на островах Энарии и Питекуссах64, а потом решились перебраться и на материк. (7) Палеполитанцы, полагаясь не только на свои силы, но и на ненадежность союза самнитов с римлянами, а быть может, доверяясь и слухам о моровом поветрии, открывшемся в Городе, много раз нападали на римлян, живущих на кампанских и фалернских землях. (8) И потому в консульство Луция Корнелия Лентула и вторичное консульство Квинта Публилия Филона туда отправили фециалов65 требовать возмещения, а когда они доложили о заносчивом ответе греков – людей, смелых больше на словах66, чем на деле, то с согласия отцов народ приказал начать войну с палеполитанцами.

(9) При распределении обязанностей между консулами Публилию выпало вести войну с греками, а Корнелий с другим войском стоял наготове, чтоб отразить самнитов, если те пойдут войною.

(10) И, поскольку ходили слухи, что самниты двинутся с места, как только восстанут кампанцы, Корнелий почел за лучшее расположиться постоянным лагерем в Кампании.

23. (1) Оба консула сообщают сенату, что на мир с самнитами почти нет надежды: Публилий – что две тысячи ноланских и четыреста самнитских воинов впущены в Палеполь, больше по настоянию ноланцев, чем по воле греков; (2) Корнелий – что власти объявили набор, весь Самний поднялся, а соседей – и привернатов, и фунданцев, и формианцев – открыто подстрекают к мятежу.

(3) Решили тогда до начала войны отправить послов к самнитам; ответ от них был получен дерзкий. (4) Самниты даже стали обвинять римлян в притеснениях, не забывая при этом усердно отводить обвинения от самих себя: (5) грекам-де они ни советом, ни помощью не содействовали и фунданцев с формианцами к мятежу не подстрекали, ибо, пожелай они вести войну, им вполне хватит собственных сил. (6) В то же время самниты не могут скрыть своего неудовольствия тем, что Фрегеллы, отторгнутые самнитами у вольсков и разрушенные, римский народ восстановил и вывел во владения самнитов свое поселение, которое его жители так и зовут Фрегеллами! (7) Чтобы избавить себя от таких оскорблений и обид, они не пожалеют сил, раз уж обидчикам нет до этого дела.

(8) Когда римский посол призвал их обсудить все это перед общими союзниками и друзьями, ответ был таков: «К чему плетение словес? Наш спор, римляне, решают не речи послов и не какой-то посредник из смертных, а поле Кампанское, где нам предстоит померяться силами, наше оружие да общий всем ратный Марс.

(9) Так что давайте станем лагерь против лагеря между Капуей и Свессулой и решим, самнитам или римлянам господствовать в Италии». (10) Римские послы ответили, что пойдут не туда, куда позвал противник, а куда поведут собственные их военачальники67.

Заняв выгодное место между Палеполем и Неаполем, Публилий сразу лишил неприятелей возможности оказывать друг другу союзническую помощь, что они делали обыкновенно, когда то одна, то другая область поочередно подвергалась нападению. (11) И вот, с одной стороны, приближался день выборов, а в другой – государству было невыгодно отзывать Публилия, грозившего стенам вражеского города и готового со дня на день взять его приступом, и посему (12) с трибунами договорились предложить народу, чтоб по окончании консульства Квинт Публилий Филон вплоть до окончания войны с греками продолжал дело как проконсул68.

(13) А Луцию Корнелию направили письмо с указом назначить диктатора для проведения выборов, потому что его самого, уже вторгшегося в Самний, решили не отзывать, чтобы не ослабить этим свой натиск.

(14) Он назначил Марка Клавдия Марцелла, тот объявил начальником конницы Спурия Постумия. Однако диктатор выборов не провел, потому что стали доискиваться, не было ли ошибки в его избрании. Авгуры на заданный им вопрос объявили, что, по их мнению, диктатор избран при неблагоприятных знамениях, (15) но обвинения, выдвинутые трибунами, заставили в этом усомниться и вызвали кривотолки. Действительно, довольно трудно распознать, в чем состоят неблагоприятные приметы, если консул назначил диктатора в тишине, поднявшись среди ночи69, и ни как государственное лицо, ни как частное никому о том не писал, и нет среди смертных никого (16), кто мог бы сказать, будто консул увидел или услышал нечто такое, что должно было прервать птицегадание; и наконец, сидя в Риме, авгуры не могли знать, какую такую ошибку совершил консул при гаданиях в лагере. Кому же не ясно, что авгуры сочли ошибкой то, что диктатор – плебей? (17) Напрасно трибуны приводили эти и другие доводы, государство все-таки прибегло к междуцарствию, а так как выборы то по одной, то по другой причине все откладывались, только четырнадцатый интеррекс70, Луций Эмилий, объявил консулами Гая Петелия и Луция Папирия Мугилана; в других летописях я нахожу имя Курсора.

24. (1) В этом же году [326 г.], как говорит предание, в Египте основана Александрия71, а Эпирский царь Александр убит луканским изгнанником, и с его кончиной сбылось предсказание Додонского Юпитера72.

(2) Когда тарентинцы призвали Александра в Италию, оракул велел ему избегать Ахеронтских вод и града Пандосии, ибо там ему суждено найти свой конец. (3) Тем поспешней Александр переправился в Италию, чтоб оказаться как можно дальше от Эпирского града Пандосии и Ахеронтова потока73, текущего из Молоссии74 в болота преисподней и впадающего затем в Феспротийский залив. (4) Но, убегая от судьбы, он, как это обычно бывает, мчится ей навстречу.

Много раз Александр рассеивал рати бруттиев и луканцев, захватил в Лукании тарентинское поселение Гераклею, луканскую Потенцию, Сипонт апулийцев, Консенцию бруттиев... и Терину, а потом и другие города мессапийцев и луканцев; он отправил в Эпир заложниками триста знатных семейств (5) и в окрестностях города Пандосии, господствующего над пределами луканцев и бруттиев, занял три отстоящих друг от друга холма, чтобы делать оттуда набеги во все концы владений неприятеля. (6) При нем было около двух сотен луканских изгнанников, которых он считал преданными себе, но которые, как большинство в их племени, изменяли, как только изменяла удача.

(7) Когда от беспрестанных дождей все окрестные поля оказались залиты водою, три части войска, отрезанные друг от друга, лишились возможности оказывать взаимную помощь, и два оставшиеся без царя отряда были разбиты внезапным нападением врага; покончив с ними, враги все вместе пошли окружать и самого царя. (8) И тут луканские изгнанники послали к своим гонцов с посулом выдать царя живым или мертвым, если им клятвенно пообещают возвращение на родину. (9) Однако царь с отборными воинами отважился на дерзкий подвиг и, прорвавшись в гущу врагов, в рукопашной схватке убил вождя луканцев75; (10) стягивая своих воинов, рассеявшихся в бегстве, он приблизился к берегу реки, где остатки моста, унесенного недавним паводком, указывали ему дорогу. (11) При переходе через реку по незнакомому броду один из воинов, подавленный страхом д измученный, проклиная зловещее название реки, воскликнул: «Недаром зовут тебя Ахеронтом!76 » Едва достигло это слуха царя, он тотчас вспомнил о предсказании и остановился, не решаясь переходить реку. (12) Тогда Сотим, юноша из царской свиты, спросил, отчего он медлит в такой опасности, и указал при этом на луканцев, искавших его погубить. (13) Оглянувшись, царь заметил их поодаль, гурьбою шедших к нему, и, обнажив меч, пустил коня в самую стремнину, но, когда он уже выбрался на мелкое место, луканский изгнанник издали поразил его дротиком.

(14) Бездыханное тело с торчащим в нем древком река принесла к вражеской стоянке; там тело зверски изуродовали: разрубили надвое и часть отправили в Консенцию, часть оставили у себя для поругания. (15) К толпе, лютовавшей в зверском исступлении и кидавшей в труп копьями и камнями, приблизилась некая женщина, моля хоть на миг остановиться, и, плача, поведала, что муж и дети ее в плену у неприятеля и она надеется за тело царя, пусть даже обезображенное, выкупить своих близких. (16) Это положило конец надругательству над телом. То, что от него осталось, стараньями одной этой женщины было предано погребальному костру в Консенции77, а прах отослан к врагу в Метапонт (17) и оттуда перевезен в Эпир, к жене Клеопатре и сестре Олимпиаде, из коих последняя – мать Александра Великого, а первая – его сестра.

(18) Мы рассказали о печальном конце Александра Эпирского, поскольку его война велась все-таки в Италии, но, так как от войны с Римом судьба его удержала, этим мы, пожалуй, и ограничимся.

25. (1) В том же году [326 г.] в Риме был устроен пятый с основания Города лектистерний78 для умилостивления снова тех же богов. (2) Затем новые консулы по воле народа отправили к самнитам послов объявить им войну, а сами занялись всевозможными приготовлениями, много более тщательными, чем для войны с греками. Получили консулы и новое подкрепление, на которое в те времена не рассчитывали. (3) Ведь луканцы и апулийцы, которые до той поры не имели с Римом ничего общего, отдали себя под его покровительство, обещая вооружение и людей для ведения войны, и по договору были приняты в число дружественных народов. Тем временем и в Самнии дела шли успешно. (4) Римляне овладели тремя городами – Аллифами, Каллифами и Руфрием, а остальные земли на большом пространстве были разорены консулами, как только они туда вторглись.

(5) Такая удача сопутствовала этой войне, а другая война – осада греческих городов – уже подходила к концу. В самом деле, мало того что в отрезанных друг от друга крепостях79 враги оказались разобщены, но и за собственными стенами на них обрушилось куда больше бед и унижений, нежели грозило со стороны врагов, (6) и, словно пленники своих защитников, они сносили позор жен и детей, терпя худшую участь взятых приступом городов.

(7) И вот, когда прошел слух, что из Тарента и от самнитов прибудут новые подкрепления, они сочли, что в Палеполе чересчур много самнитов (8), и начали поджидать тарентинскую молодежь – греки греков, чтобы с их помощью оказать сопротивление не только врагам-римлянам, но ничуть не меньше и самнитам с ноланцами, так что сдача римлянам под конец представлялась им уже наименьшим из зол.

(9) Харилай и Нимфий – из первых людей в государстве – вместе держали совет и разделили меж собой, кому что надлежит исполнить, а именно один должен был перебежать к римскому военачальнику, а другой – остаться в городе, чтобы все подготовить к осуществлению их замысла.

(10) Харилай явился к Публилию Филону и сообщил о своем решении предать стены города, ибо это будет ко благу, процветанию и счастию как палеполитанцев, так и римского народа; (11) от честности римлян зависит, окажется ли он по свершении сего предателем отечества или его спасителем; для себя самого он не ставит никаких условий и ничего не просит, (12) а для всего своего народа не требует, но только просит, чтобы в случае удачи римский народ принимал в расчет главным образом то, с каким рвением и с каким риском для себя стремятся они вернуть его дружбу80, а не то, какая глупость и безрассудство привели их к забвению долга.

(13) Полководец выразил ему свое одобрение и дал три тысячи воинов для захвата той части города, где разместились самниты; военного трибуна Луция Квинкция поставили во главе отряда.

26. (1) Одновременно с этим и Нимфий всякими уловками добился от самнитского претора позволения проплыть на кораблях вдоль берега к владениям римлян, чтобы, покуда все римское войско находится под Палеполем или в Самнии, разорить не только побережье, но и окрестности самого Города. (2) Но обмана ради нужно отправиться в плаванье ночью, а корабли спустить немедля, и, чтоб поскорей это исполнить, всех самнитских воинов, кроме самой необходимой стражи, послали на берег. (3) Пока Нимфий тянул время, нарочно путая самыми разноречивыми приказами людей, и без того потерявшихся во всей этой толчее и во мраке, Харилай, которого сообщники, как было условлено, тайно впустили в город, занял с римскими войсками городскую крепость и приказал издать боевой клич; при этом греки, которым их вожаки подали знак, оставались на месте, (4) а ноланцы через противоположную часть города кинулись бежать по дороге, ведущей к Ноле. Когда опасность миновала, то для самнитов, которых загодя выманили из города, легкость бегства только отягчала позор такого спасения. (5) В самом деле, оставив в руках неприятеля все свое добро, они возвратились домой обобранными и нищими на потеху не только соседей, но даже своих земляков.

(6) Я отлично знаю противоположное мнение, согласно которому эту измену совершили самниты, но не только в том дело, что я последовал здесь за теми писателями, которые больше заслуживают доверия, но и в том, что договор с Неаполем (а к нему впоследствии перешло главенство над греками) делает более правдоподобным добровольное восстановление дружбы.

(7) Публилию предоставили триумф, так как считалось, что именно осада вынудила врагов сдаться на милость победителя; именно ему первому достались обе эти почести: продление консульской власти, никому дотоле не позволенное, и триумф после окончания срока консульства.

27. (1) Вслед за тем вспыхнула другая война с греками, с другого, восточного побережья. (2) Дело в том, что тарентинцы поддерживали некоторое время палеполитанцев в тщетной надежде на ответную помощь, а узнав, что римляне овладели городом, стали поносить палеполитанцев, как будто не они бросили тех в беде, а те их бросили. И вот, обезумев от гнева и ненависти к римлянам, еще более яростной после известия о сдаче луканцев и апулийцев на милость римскому народу (ведь с теми и другими в этом году был заключен союз), (3) они твердили, что римляне уже почти добрались и до них и недалек тот день, когда о римлянах придется говорить либо как о врагах, либо как о хозяевах. (4) Они понимали, что судьба их зависит от исхода войны с самнитами – только это племя продолжало сопротивление, но у него одного после отпадения луканцев сил было тоже недостаточно. (5) А луканцев все еще можно было переманить назад и склонить к разрыву союза с римлянами, если, прибегнув к хитрости, посеять между ними раздор.

(6) Эти замыслы возымели воздействие на людей, жаждавших перемен, и тогда несколько подкупленных луканских юношей81, пользовавшихся в народе известностью, но лишенных чести82, сами высекли друг друга розгами и нагишом явились к толпе сограждан, (7) вопя, что консул велел их высечь и едва не отрубил им головы только за то, что они посмели войти в римский лагерь. (8) Как это ни было гнусно, но с виду все говорило вроде бы о насилии, а не о притворстве, и тогда возбужденный народ криками понуждает власти созвать совет: (9) одни, окружив совещающихся, требуют войны с римлянами, другие мчатся по деревням звать к оружию, и даже здравомыслящие люди в смятении теряют голову; так и было принято решение возобновить союз с самнитами и отправить для этого к ним послов.

(10) Поскольку для этих слишком поспешных решений не было никаких оснований, то и доверия к ним тоже не было: самниты заставили луканцев и заложников дать, и впустить в крепости вооруженные отряды, а луканцы, ослепленные своим гневом и чужим коварством, на все согласились.

(11) Затем очень скоро, после того как затейщики мнимых преступлений перебрались в Тарент, обман стал выходить наружу; но на долю уже утративших возможность распоряжаться собою остались только бесполезные сетования83.

28. (1) В этом году [326 г.] простой народ словно заново обрел свободу, потому что должников перестали отдавать в кабалу84. Поводом к изменению законодательства послужило соединение в одном ростовщике распутности с исключительной жестокостью; (2) звали его Луций Папирий. Когда Гай Публилий отдал ему себя в рабство за отцовские долги, то молодость юноши и его красота вызвали в хозяине не сострадание, а похоть и желание обесчестить юношу. (3) Он счел его юность пришедшейся кстати доплатой к долгу и поначалу попытался соблазнить юношу непристойными речами, а потом, видя его презрение к непотребству и глухоту ко всем уговорам, стал угрожать, запугивать, всякий раз поминая о его жалкой доле; (4) наконец поняв, что юноша не столько помнит о теперешней своей участи, сколько о том, что он свободнорожденный, ростовщик приказал раздеть его и высечь. (5) Когда исполосованный розгами юноша вырвался на улицу, обвиняя ростовщика в распутстве и жестокости, на форуме (6) собралась огромная толпа народа, полная горячего участия к молодости жертвы, возмущения низким преступлением, а вместе с тем и тревоги за свою участь и участь своих детей. Оттуда толпа повалила в курию85. (7) Когда внезапное волнение народа заставило консулов созвать сенат, каждому отцу при входе в курию кидались в ноги и показывали на исполосованную спину юноши.

(8) В тот день гнусное попранье прав одного86 человека привело к падению оков долговой кабалы и консулы получили приказ вынести на народное собрание закон, разрешающий держать в колодках или оковах вплоть до уплаты долга только тех, кто заслужил наказание за причиненный ущерб (9), а за взятые в долг деньги отвечает имущество должника, но не его тело. Так освободили от кабалы должников и запретили впредь их кабалить.

29. (1) В тот же год [325 г.], когда сама по себе война с самнитами и неожиданная измена луканцев, которых к тому же подстрекали тарквинийцы, уже давали отцам довольно поводов к беспокойству, к их заботам прибавился еще и союз вестинского87 племени с самнитами. (2) Если в ту пору об этом больше толковали там и сям между собою, а не выносили на обсуждение народа, то на другой год консулам Луцию Фурию Камиллу, исполнявшему должность вторично, и Юлию Бруту Сцеве такое дело представилось самым важным и безотлагательным, и они сделали доклад о нем сенату. (3) И хотя оно не было ново, отцы оказались настолько им озадачены, что одинаково боялись как взяться за него, так и оставить без внимания: с одной стороны, соседние народы могут увидеть в безнаказанности вестинов попустительство и повод возгордиться, с другой – отмстить вестинам огнем и мечом – значит внушить этим же народам опасения за самих себя и озлобление против римлян; (4) а между тем в целом это племя, то есть марсы, пелигны и марруцины88, вместе взятые, по своей военной силе бесспорно равнялось самнитам; и вот всех их придется считать врагами, если задеть вестинов.

(5) Победило, однако, мнение, которое в настоящем положении могло показаться скорее смелым, нежели обдуманным, но исход дела учит, что судьба помогает храбрецам89.

(6) По воле сената народ приказал начать войну против вестинов. Жребий вести ее выпал Бруту, а Камиллу достался Самний. (7) Войска выступили в поход в обоих направлениях, и необходимость охранять собственные владения помешала врагам объединить свои силы. (8) Случилось, однако, так, что одного из консулов, Луция Фурия, на которого было возложено более тяжкое бремя, судьба освободила от ведения войны: он слег от тяжкого недуга, (9) а когда получил приказ для управления государством назначить диктатора, назначил Луция Папирия Курсора, который всех тогда далеко превосходил военною славой, а тот взял начальником конницы Квинта Фабия Максима Руллиана90. (10) Эти двое знамениты своими подвигами при исполнении должности, но раздоры, едва не дошедшие до смертельной угрозы сопернику, сделали их еще более известными.

(11) В вестинских краях второй консул испробовал разные способы ведения войны и все с одинаковым успехом. В самом деле, земли врагов он опустошил, а разорив и спалив их дома и посевы, тем самым заставил их волей-неволей выйти в открытый бой (12) и в одном сраженье настолько подорвал силы вестинов (впрочем, и его бойцам победа досталась отнюдь не бескровно), что враги бежали даже не в лагерь, а, не полагаясь уже ни на вал, ни на ров, рассеялись по городам в надежде на защиту стен и крепостей.

(13) Наконец консул взялся за приступ городов, и, поскольку воины горели жаждой мести за свои раны – ведь из них едва ли хоть один вышел невредимым из боя, – он захватил с помощью лестниц сначала Кутину, а потом Цингилию91. (14) В том и другом городе добыча была отдана воинам; их ведь не остановили ни ворота, ни стены вражеского города.

30. (1) Поход на Самний начался при неясных птицегаданиях, но ошибка в них не сказалась на исходе войны – он был благополучен, – она проявилась только в неистовой вражде военачальников.

(2) Дело в том, что, когда диктатор Папирий отправлялся по совету пуллария92 в Рим для повторных гаданий, он объявил начальнику конницы указ оставаться на месте и не вступать в схватку с врагом в его отсутствие. (3) Но после отъезда диктатора Квинт Фабий узнал через лазутчиков, что у врагов царит такая беспечность, будто ни единого римлянина нет в Самнии; (4) и дерзкий юноша, то ли уязвленный тем, что все оказалось в руках диктатора, то ли соблазненный возможностью удачно нанести удар, приготовил войско, выстроил боевые порядки и, двинувшись на Имбриний (так зовется это место), завязал бой с самнитами93. (5) Сражение было столь успешным, что сам диктатор, окажись он тут, не смог бы дать лучшего: вождь не обманул ожиданий воинства, а воинство – надежд вождя. (6) Хотя после нескольких попыток всадники так и не сумели прорвать вражеский строй, но по совету военного трибуна Луция Коминия они отпустили поводья и, послав коней вскачь, пришпорили их так, что уже ничто не могло остановить их бега: на широком пространстве за ними полегли, как скошенные, и пики, и воины. (7) Пехота, ринувшаяся вслед за конницей, ударила по уже расстроенным рядам врагов. Как рассказывают, в этот день было убито двадцать тысяч вражеских воинов94. Я знаю сочинителей, называющих два сражения с врагом в отсутствие диктатора, оба необыкновенно успешные; у самых древних писателей упоминается одно это сражение, а в некоторых летописях вообще ничего не сказано.

(8) Начальник конницы, как бывает обычно при таком разгроме врага, завладел множеством доспехов; он приказал свалить вражеское оружие в огромную кучу, поджег ее и спалил, потому ли, что дал такой обет какому-то богу95, (9) или же, если верить рассказу Фабия96, сделал это, чтобы диктатор не мог насладиться плодами его победы, то есть написать на военной добыче свое имя и везти ее с собой во время триумфа. (10) Отправка письма об успехе сраженья в сенат, а не диктатору также свидетельствовала о явном нежелании делить славу с диктатором. Диктатор, во всяком случае, так принял это известие, что, несмотря на общее ликование по поводу одержанной победы, явно выказывал свой гнев и недовольство. (11) И вот он вдруг распустил сенат и бросился вон из курии, выкрикивая, что если начальнику конницы сойдет с рук презрение к высшей власти, то вместе с ратями самнитов он опрокинет и растопчет власть диктатора и воинский долг. (12) Грозный и разгневанный, он двинулся в лагерь и, хотя шел очень быстро большими переходами, не мог опередить вести о своем приближении, (13) ибо до него из Города примчались с известием, что диктатор, горя жаждой мести, приближается и чуть не через слово превозносит поступок Манлия97.

31. (1) Фабий тотчас собрал сходку и заклинал воинов защитить того, под чьим началом и ауспициями98 они дважды одержали победу, так же как только что они от самых злобных недругов защитили свое государство; (2) сюда идет диктатор, потерявший рассудок от зависти, ожесточенный против чужой доблести и успеха, взбешенный оттого, что государство без него добилось победы; будь в его силах изменить судьбу, он предпочел бы, чтоб верх одержали самниты, а не римляне; (3) он кричит, что власть его попрана, как будто не одна и та же страсть побудила его сперва запретить сражаться, а потом сокрушаться об исходе сраженья. Прежде он из зависти хотел поставить преграды чужой доблести и намеревался лишить оружия воинов, как никогда рвавшихся в бой, чтобы без него они не могли сделать ни шагу, (4) и теперь то его бесит и то мучит, что без Луция Папирия воины не оказались ни безоружными, ни безрукими и что Квинт Фабий считает себя начальником конницы, а не прислужником диктатора. (5) Что бы сделал он, когда б военный случай и Марс, для всех единый, привели бы сражение к иному исходу, он, который ныне, после поражения врагов и успеха столь полного, что большего не мог бы достичь даже этот необыкновенный полководец, угрожает победившему начальнику конницы казнью?! (6) Но против начальника конницы он раздражен не больше, чем против военных трибунов, центурионов и воинов. Если б мог, он бы на всех обрушил свой гнев, (7) а раз это невозможно, то и ополчается на одного, ибо, подобно пламени, зависть устремляется к вершине и он набрасывается на стоявшего во главе замысла, на предводителя; если б ему удалось уничтожить Фабия вместе со славою его недавних подвигов, тогда, уподобясь победителю и помыкая войском, словно толпой пленных, он решился бы обойтись с воинами так же, как они позволят ему поступить с начальником конницы. (8) Вот почему, защитив его, они защитят общую свободу. Если увидит диктатор, что, отстаивая свою победу, воины так же единодушны, как в битве, и спасение одного важно для всех, он склонится к более милостивому решению. (9) Свою речь Фабий закончил, вверяя себя, свою жизнь и судьбу их верности и доблести.

32. (1) Все собравшиеся закричали, чтоб он не падал духом: покуда целы римские легионы, он может не бояться насилия.

Вскоре после этого прибыл диктатор, и тут же протрубили общий сбор. (2) Добившись тишины, глашатай вызвал начальника конницы Квинта Фабия. Едва тот подошел к подножию трибунала, как диктатор воскликнул: (3) «Я спрашиваю тебя, Квинт Фабий: если власть диктатора – высшая власть и ей покорны консулы, у коих царские полномочия99, и преторы, избранные при одних с консулами ауспициях, то признаешь ты справедливым или нет, чтобы словам диктатора внимал начальник конницы? (4) И еще спрошу тебя: если я знал, что отправился в поход при сомнительных гаданиях, то надо ли было мне при неясности в знамениях подвергать опасности государство, или мне следовало повторить птицегадания, дабы ничего не делать, не уверясь в воле богов? (5) И еще спрашиваю я тебя: разве может быть начальник конницы независим и свободен от тех препятствий к ведению войны, какие диктатору поставит благочестие? Но к чему эти вопросы? Ведь удались я, не сказав ни слова, тебе все равно следовало бы направить свои мысли к истолкованию моей воли. (6) Что ж ты не отвечаешь? Или я не запретил тебе предпринимать что бы то ни было в мое отсутствие? Не запретил сражаться с неприятелем? (7) А ты, поправ мою власть, при недостоверных гаданиях, при неясности в знамениях имел дерзость, вопреки воинскому обычаю, вопреки долгу ратному, завещанному нам от предков, вопреки воле богов, сразиться с врагом! (8) Отвечай же на мои вопросы и берегись сказать хоть слово сверх этого! Ликтор, подойди сюда». (9) На иные из вопросов ответить было не просто, и Фабий то восставал против того, что в деле о жизни и смерти один и тот же человек и обвинитель его, и судья, то принимался кричать, что скорей можно лишить его жизни, чем славы подвигов, (10) попеременно и оправдываясь, и обвиняя; и тут, с новой силой вспыхнувши гневом, диктатор отдает приказ сорвать одежды с начальника конницы и приготовить розги и топоры. (11) Ликторы уже срывали с Фабия одежды, когда он, взывая к верности воинов, скрылся среди триариев, стоявших на сходке в задних рядах100, а там уже нарастало возмущение. (12) Оттуда крики распространились по всему собранию: кое-где слышались мольбы, а кое-где и угрозы. Те, кто толпился у трибунала, то есть перед глазами диктатора, могли быть им замечены, и потому они умоляли пощадить начальника конницы и не осуждать вместе с ним войско; (13) а стоявшие с краю и теснившиеся возле Фабия проклинали жестокосердого диктатора и были уже готовы к бунту. Неспокойно было даже на трибунале: (14) легаты, окружавшие кресло диктатора, просили его отложить дело до завтра, чтобы дать утихнуть гневу и самим обдумать все не спеша (15): мол, незрелость Фабия достаточно наказана, а победа его унижена, и лучше не доводить дело до смертной казни и не позорить так ни этого несравненного юношу, ни его достославного отца, ни род Фабиев. (16) А так как ни мольбы, ни уговоры не помогали, они предложили ему посмотреть на неистовствующее собрание: когда воины возбуждены до такой степени, разве подобает при его опыте и мудрости подбрасывать дров в мятежное пламя? (17) Не Квинту Фабию, который молит избавить его от казни, но диктатору всякий вменил бы в вину, если бы в неправом споре он, ослепленный гневом, восстановил против себя враждебную толпу. (18) Под конец, желая отвести от себя подозрение в том, что говорят это из приязни к Квинту Фабию, они изъявили готовность клятвенно подтвердить, что считают казнь Квинта Фабия нежелательной, исходя именно из пользы государства.

33. (1) Но этими речами легаты скорее восстановили диктатора против себя, нежели примирили его с начальником конницы: им было приказано сойти с трибунала101. (2) Пока через глашатая диктатор тщился добиться тишины (ведь из-за шума и беспорядка не было слышно ни самого диктатора, ни его прислужников), наступила ночь и, словно на поле брани, положила конец противоборству.

(3) Начальнику конницы было приказано явиться на другой день, но все твердили, что назавтра Папирий, задетый и ожесточенный самим сопротивлением, распалится пуще прежнего, и Фабий тайком бежал из лагеря в Рим. (4) По совету отца, Марка Фабия102, уже трижды бывшего консулом, а также диктатором, он немедленно созвал сенат103, и, когда дошел до самых горьких жалоб на насилие и произвол диктатора, перед курием вдруг послышался шум: это ликторы прокладывали диктатору дорогу. И вот, пылая гневом, вошел он сам. Узнав о бегстве Фабия из лагеря, он тотчас с легкой конницей пустился в погоню. (5) Вновь начался спор, и Папирий приказал схватить Фабия. (6) Он неумолимо стоял на своем, невзирая на мольбы первых из отцов и всего сената в целом, и тогда отец юноши, Марк Фабий, сказал: (7) «Раз уж ни воля сената, ни мои преклонные годы, коим ты готовишь сиротство, ни доблесть и знатность начальника конницы, которого ты сам себе выбрал, ровным счетом ничего для тебя не значат, как не значат и мольбы, не раз трогавшие сердца неприятелей и смягчавшие гнев богов, то я обращаюсь к народным трибунам, я взываю к народу (8), и раз ты отвергаешь суд своего войска, своего сената, то ему я предлагаю быть твоим судьею, ему, единственному, кто имеет, наверное, больше власти и силы, чем твоя диктатура. Посмотрим, как ты отвергнешь обжалование, какому уступил даже Тулл Гостилий, римский царь104 ».

(9) Из курии пошли в народное собрание. Когда диктатор поднялся на возвышение в окружении нескольких человек, а за ним начальник конницы в сопровождении всех первейших людей государства, Папирий приказал свести Фабия105 с Ростр на землю. (10) Отец, спустившийся вслед за сыном, сказал: «Очень хорошо, что ты приказал отвести нас вниз: отсюда мы сможем подать голос как и простые граждане!»

Поначалу слышались не столько связные речи, сколько отдельные выкрики; (11) наконец шум был перекрыт негодующим голосом старого Фабия: он порицал Папирия за надменность и жестокость; (12) он вспоминал, что был и сам в Риме диктатором и никто – ни плебей, ни центурион, ни рядовой воин – не терпел от него притеснений, (13) а Папирий добивается победы над римским военачальником, словно это вражеский предводитель. Как разнится сдержанность прежних диктаторов от заносчивости и жестокости нынешних. (14) Гнев диктатора Квинкция Цинцинната, выручившего консула Луция Минуция из осады, побудил его всего лишь назначить консула Минуция легатом106. (15) Марк Фурий Камилл не только сдержал свое негодованье на Луция Фурия, когда тот, позоря его седины и его власть, потерпел постыднейшее пораженье, не только не написал о сотоварище народу или сенату ничего, что бы того позорило, (16) но и по возвращении, когда получил позволенье сената по своему усмотрению выбирать из сотоварищей того, кто будет делить с ним власть, именно Фурия счел самым достойным из консульских трибунов107. (17) А если говорить о народе, в руках которого вся полнота власти, то гнев его на тех, кто по безрассудству и недомыслию губил войско, никогда не требовал ничего более жестокого, чем лишение имущества: никогда еще до сих пор не требовали смертью карать полководцев за неуспех войны. (18) Ныне же вождям римского народа, несмотря на победу и с полным правом заслуженный триумф, грозят розгами и топорами, что не подобает и при поражении. (19) Чему же тогда должен был подвергнуться его сын, если бы он погубил войско, если бы он был разгромлен, бежал и бросил лагерь? Могла ли ярость диктатора и его неистовство зайти дальше бичеванья розгами и казни? (20) Как примирить между собой то, что из-за Квинта Фабия граждане ликуют, совершая молебствия и вознося благодарения за победу, (21) а его самого, из-за кого открыты святилища богов, курятся жертвами алтари, множатся хвалы и приношения богам, обнаженного, секут розгами на глазах римского народа, в виду Капитолия и Крепости и перед взором богов, коих он не напрасно призывал в двух сражениях?! (22) Каково стерпеть это войску, одержавшему победу под его началом и ауспициями? Что за горе будет в римском лагере! Что за ликование в стане врагов!

(23) Так говорил он, разом упрекая и жалуясь, призывая в свидетели богов и людей, и, обнимая сына, проливал обильные слезы.

34. (1) На его стороне было влияние сената, расположение народа, поддержка трибунов, память о войске в лагере; (2) другая сторона толковала о неколебимости высшей власти римского народа, о долге воина, указе диктатора, перед которым благоговеют, как перед божественной волей, о Манлиевом правеже108, о том, как польза государства была им поставлена выше отцовской привязанности. (3) А еще ранее, мол, Луций Брут109, основатель римской свободы, поступил так со своими сыновьями, теперь же отцы сделались потакателями и сговорчивые старцы спускают юношам отказ от воинского долга, словно это сущий пустяк. (4) Он тем не менее останется тверд в своем намеренье и ничем не смягчит наказанья, заслуженного человеком, вступившим в бой вопреки его указу, при неясности в знамениях и сомнении в птицегаданиях. (5) Не в его силах навсегда укрепить величие высшей власти, (6) но он, Луций Папирий, не намерен умалить ни одного из ее прав; он просит облеченных трибунской властью, которая и сама неприкосновенна, не посягать своим вмешательством на полномочия римских военачальников и просит народ не сводить на нет законную силу диктатуры именно тогда, когда ему выпало исполнить эту должность. (7) А если они это сделают, то не Луция Папирия, а трибунов и неправый суд народа станут запоздало винить потомки, ибо стоит раз нарушить воинский долг, как уже воин не подчиняется приказу центуриона, центурион – трибуну110, трибун – легату, легат – консулу, начальник конницы – диктатору, (8) как исчезает почтение к людям и почитание богов, как не повинуются ни указам вождя, ни наказам жреца; воины самовольно бродят и по замиренным, и по враждебным землям; (9) забыв о присяге, по своему произволу, они оставляют службу, когда захотят; (10) они покидают осиротелые знамена и не сбегаются, когда им велят, и не разбирают, днем ли они сражаются или ночью, в том ли месте или не в том, по приказу военачальника или без оного, они не ждут знака, не соблюдают рядов, и на месте военной службы, освященной обычаем и присягой, оказывается подобие разбоя, слепого и беспорядочного. (11) «За эти преступления, народные трибуны, вы да будете в ответе во веки веков и на свою голову да примете своеволие Квинта Фабия!»

35. (1) Трибуны замерли, тревожась более уже о своей участи, нежели об уделе того, кому нужна была их поддержка, но от бремени решения их избавило единодушие римского народа, принявшегося молить и заклинать диктатора в угоду ему освободить начальника конницы от казни. (2) При таком повороте событий трибуны тоже присоединились к мольбам, настойчиво прося у диктатора снизойти к заблуждениям, свойственным человеку, и к молодости Квинта Фабия: он, мол, довольно наказан. (3) И вот уже сам юноша, вот уже отец его, Марк Фабий, забыв о своих притязаньях, пали на колени и молили диктатора сменить гнев на милость.

(4) Тогда диктатор сказал: «Будь по вашему, квириты. За воинским долгом, за достоинством власти осталась победа, а ведь ныне решалось, быть ли им впредь или нет. (5) Не снята вина с Квинта Фабия за то, что вел войну вопреки запрету полководца, но я уступаю его, осужденного за это, римскому народу и трибунской власти. Так что мольбами, а не по закону вам удалось оказать ему помощь. (6) Живи, Квинт Фабий, единодушное желание сограждан защитить тебя оказалось для тебя большим счастьем, чем та победа, от которой недавно ты ног под собою не чуял; живи, дерзнувший на дело, какого и отец бы тебе не простил, будь он на месте Луция Папирия. (7) Мою благосклонность ты вернешь, если захочешь; а римский народ, коему ты обязан жизнью, лучше всего отблагодаришь, если нынешний день научит тебя впредь и на войне и в мирное время подчиняться законной власти».

(8) Когда диктатор, объявив, что больше не задерживает начальника конницы, спустился с возвышения, обрадованный сенат и народ, ликующий и того больше, с поздравлениями окружили кто начальника конницы, а кто диктатора и пошли за ними следом. (9) Таким образом, угроза казни Квинта Фабия, казалось, упрочила высшую власть не меньше, чем плачевная расправа над юным Манлием.

(10) В этом году выходило как-то так, что стоило диктатору удалиться от войска, как в Самнии враги всякий раз брались за оружие. Однако пример Квинта Фабия, стоявший перед глазами главы лагеря, легата Марка Валерия, заставлял страшиться не столько нападения врагов, сколько неукротимого диктаторского гнева. (11) Поэтому, когда посланный за продовольствием отряд попал в засаду и, сражаясь в неудобном месте, был перебит, все были уверены: легат мог бы прийти им на помощь, не страшись он грозных указов. (12) Возмущенные происшедшим, воины еще больше отвернулись от диктатора, ведь и без того их раздражало его упорное нежелание простить Квинта Фабия и то, что милость, которую они никак не могли у него вымолить, была оказана римскому простонародью.

36. (1) Поставив Луция Папирия Красса во главе Города и запретив начальнику конницы, Квинту Фабию, делать что-либо по его должности111, диктатор возвратился в лагерь; (2) появление его не слишком обрадовало сограждан и ничуть не устрашило врагов. Действительно, уже на другой день, то ли не зная о прибытии диктатора, то ли не придавая значения его присутствию или отсутствию, неприятель, подойдя к лагерю, выстроился в боевом порядке.

(3) А между тем от одного этого мужа, Луция Папирия, зависело столько, что, если б воины сочувствовали замыслам вождя, в этот самый день можно было наверняка покончить с войною против самнитов: (4) так умело построил он ряды, так удачно выбрал место и расставил подкрепление, настолько приумножил силы войска всякими военными хитростями; однако воины были нерадивы и, чтобы умалить заслуги своего предводителя, нарочно не спешили одерживать победу.

Среди самнитов оказалось больше убитых, среди римлян – больше раненых. (5) Понял опытный вождь, что стоит на его пути к победе: надо смирить себя и к суровости подмешать ласку. (6) И вот, собрав легатов112, он сам обошел раненых воинов и, заглядывая в шатры, каждого в отдельности спрашивал о здоровье и поименно поручал воинов заботам легатов, трибунов и префектов. (7) Это уже само по себе расположило народ к военачальнику, а он повел себя так умело, что, исцеляя тела воинов, тем скорее привлек к себе их души, да и для выздоровления не было средства действенней, чем благодарность, с которой они принимали его заботу. (8) Восстановив силы войска, диктатор вступил в бой с неприятелем, причем и он сам, и воины твердо верили в победу, и такой был разгром, такое повальное бегство самнитов, что день тот стал для них последним днем сражений с диктатором.

(9) Потом войско победителей двинулось туда, куда влекла надежда на добычу, и прошло по всем владеньям неприятеля, не встретив вооруженного отпора ни в открытом бою, ни из засады. (10) Диктатор вдобавок раззадорил воинов, объявив всю добычу их собственностью, так что личная корысть гнала их на врага не меньше, чем ненависть к самнитам и верность государству. (11) Измученные этими бедствиями, самниты попросили у диктатора мира; заключив с ним договор о предоставлении каждому римскому воину одежды и годового жалованья, самниты на приказ идти к сенату ответили, что пойдут следом за диктатором, вверив свое дело только его чести и доблести. Так войско покинуло Самний.

37. (1) Диктатор с триумфом вступил в Город, а когда пожелал сложить с себя диктатуру, то по приказу отцов прежде объявил консулами Гая Сульпиция Лонга, вторично, и Квинта Эмилия Церретина.

(2) Заключение мира с самнитами не состоялось из-за споров о его условиях, и самниты ушли из Города, заключив на год перемирие. Но даже собственные клятвы не были для них святы, настолько воспрянул в них боевой дух при известии о том, что Папирий оставил должность.

(3) При консулах Гае Сульпиции и Квинте Эмилии – а в некоторых летописях Аврелии – к измене самнитов прибавилась новая война – в Апулии. Войска послали в обе стороны. Сульпицию досталась война с самнитами. Эмилию выпало воевать с апулийцами. (4) По некоторым сведениям, война велась не против самих апулийцев, но в защиту союзного апулийцам народа от нападений и притеснений со стороны самнитов; (5) и все-таки, если самнитам в ту пору еле-еле удавалось отражать нападение извне, это означает скорее, что в действительности не самниты напали на апулийцев, а римляне вели войну одновременно с тем и с другим племенем. (6) Впрочем, ничего достойного упоминания не произошло; земли Апулии и Самния были опустошены, но ни там, ни здесь не было открытой встречи с неприятелем.

В Риме ночной переполох внезапно поднял граждан ото сна и настолько всех напугал, что Капитолий и Крепость, стены и ворота оказались заполнены вооруженным людом, (7) и после всех поспешных приготовлений и призывов к оружию во всех концах Города с рассветом нельзя было найти ни виновника, ни причины переполоха.

(8) В том же году [323 г.] по предложению, внесенному Флавием, народ судил тускуланцев. Народный трибун Марк Флавий предложил народу наказать тускуланцев за то, что с их помощью и по их совету велитрийцы и привернаты пошли войной против римского народа.

(9) Тускуланцы с женами и детьми явились в Рим. Эти толпы в жалком рубище с униженным видом ходили по трибам и каждому они валились в ноги, (10) так что для избавления их от казни сострадание значило больше, чем уверения в невиновности. (11) Все трибы, кроме Поллийской, отклонили закон Флавия; эта триба считала, что взрослых мужчин надо высечь и казнить, а жен и детей по закону войны отправить под венки. (12) Недобрая память о сторонниках столь жестокой расправы, как известно, сохранилась у тускуланцев до времени наших отцов, и соискатель должности из Поллийской трибы почти не мог рассчитывать на голоса Папириевой113.

38. (1) На другой год [322 г.] в консульство Квинта Фабия и Луция Фульвия из-за опасений, что война в Самнии окажется кровопролитной, – поговаривали, будто самниты набрали у соседей наемников, – диктатор Авл Корнелий Арвин и начальник конницы Марк Фабий Амбуст произвели со всею строгостью набор и двинули на самнитов превосходное войско. (2) Лагерь на вражеской земле разбили без всяких предосторожностей, словно враг далеко, но тут внезапно объявились самнитские рати, столь дерзкие, что поставили свой частокол прямо под носом у римских сторожевых дозоров. (3) Уже спускалась ночь, и это помешало им напасть на римские укрепления, но самниты не скрывали намерений назавтра с рассветом пойти на приступ. (4) Диктатор понял, что сражение произойдет скорее, чем ожидалось, и, чтобы невыгодное место не оказалось слишком большим испытанием для мужества его воинов, ради обмана неприятеля оставил в лагере множество огней и потихоньку вывел легионы; однако лагерь находился так близко от самнитов, что обман не удался. (5) Конница неприятеля тотчас двинулась следом и не отставала от войска, хотя до рассвета остерегалась вступать в бой, а пехота до восхода солнца даже не успела выйти из лагеря. (6) Самнитская конница лишь к утру решилась напасть на неприятеля и мешала движению, задирая самых крайних и в труднопроходимых местах тесня ряды римлян. Тем временем пехота догнала конницу, и самниты стали наседать уже всеми своими силами.

(7) Тогда, поняв, что без крупных потерь вперед не продвинуться, диктатор приказал разбить лагерь там, где сам он остановился. Но в окружении вражеской конницы делать это, то есть возводить изгородь и начинать работы, было невозможно. (8) И потому диктатор, видя, что нельзя ни продолжить путь, ни сделать остановку, убрал из войска обоз и выстроил воинов в боевом порядке; выстроились против них и враги, не уступающие ни духом, ни силой. (9) Особенно они расхрабрились, возомнив, будто римляне отступили перед своим неприятелем, а не из-за невыгодного положения, и поверили, будто это они, наводя ужас, преследуют перепуганных беглецов. (10) Оттого-то давно114 не слышавшие римского боевого клича самниты какое-то время сражались с ними на равных. И впрямь, в тот день от третьего часа до восьмого противоборствующие стороны были, как говорят, столь равносильны, что клич, раздавшийся при первом столкновении, ни разу не возобновлялся, знамена не двинулись с места ни вперед, ни назад и ни одна сторона не отступила. (11) Вросши в землю и напирая щитом, каждый на своем месте дрался без передышки и не оглядываясь по сторонам; равномерному гулу и неизменному напряжению битвы конец могло положить либо крайнее истощение, либо ночь. (12) Уже на исходе силы воинов, крепость оружия, смекалка вождей, и вдруг самнитские конники, узнав от одной своей отъехавшей в сторону турмы, что римский обоз стоит далеко от вооруженных воинов без охраны и вне укреплений, взалкав добычи, бросаются туда.

(13) Когда встревоженный гонец донес о том диктатору, тот сказал: «Дай им только нагрузиться добычей». Потом прибывали все новые и новые гонцы с криками, что повсюду грабят и тащат имущество воинов. (14) Тогда, призвав начальника конницы, диктатор сказал: «Ты видишь, Марк Фабий, что вражеская конница оставила поле боя. Теперь наш обоз стал их обузой. (15) Ударь на них, пока, подобно всем ордам, занятым грабежом, они рассыпаны повсюду в беспорядке, и мало кто попадется тебе верхом на коне, немногих встретишь при оружии; пока они навьючивают добычу на себя и лошадей, срази их безоружными и обагри кровью их добычу. О легионах и пехотной битве позабочусь я, а слава победы над конницей пусть будет твоею».

39. (1) Отлично построенная конница напала на рассеявшихся и обремененных грузом врагов и все кругом покрыла их трупами. (2) Не способных ни драться, ни спасаться, их убивали среди поспешно брошенных тюков, которые путались под ногами испуганных, разбегающихся лошадей. (3) И тогда, почти полностью истребив вражескую конницу, Марк Фабий лишь разворачивает свои алы и с тыла нападает на строй пехотинцев. (4) Боевой клич, неожиданно донесшийся оттуда, вселяет ужас в самнитов, а диктатор, заметив, что вражеские передовые бойцы оглядываются назад, что знамена в беспорядке и строй колеблется, то с призывом, то с ободреньем обращается к своим воинам и, окликая по имени трибунов и центурионов, зовет их вместе с ним вновь броситься в бой. (5) Опять раздался боевой клич и знамена двинулись вперед. По мере продвижения стали.замечать, что среди врагов нарастает смятение. Идущим впереди видно уже свою конницу, и Корнелий, оборотясь к манипулам, (6) размахивает руками и кричит во все горло, что видит знамена и щиты своих всадников. (7) Когда это услыхали, да еще и увидели, то настолько позабыли вдруг и о тяготах, выпавших на их долю за целый день, и о своих ранах, что кинулись на врага, словно свежие бойцы, только что вышедшие из лагеря и получившие знак сражаться. (8) Самниты не могли доле противостоять ни ужасу, который наводила конница, ни натиску пехоты; одних перебили на месте, другие рассеялись в бегстве: (9) пехотинцы перебили сопротивлявшихся в окруженье, а конница устроила избиение беглецов, в числе коих пал и сам их полководец.

(10) Это сражение нанесло самнитам такой удар, что на всех своих собраниях они начали шуметь – мол, ничего удивительного, что не добились успеха в этой нечестивой, начатой вопреки договору115 войне, в которой боги, и поделом, были к ним даже враждебней, чем люди; дорогою ценой придется искупать эту войну; (11) вопрос только в том, принести ли в жертву кровь нескольких виновных или всех безвинных, а иные уже осмеливались назвать зачинщиков. (12) Особенно часто слышалось в единодушных выкриках толпы имя Брутула Папия. Это был знатный и могущественный человек и несомненный нарушитель последнего перемирия. (13) Преторы, вынужденные доложить об этом, добились решения выдать римлянам Брутула Палия, отправить вместе с ним в Рим всю награбленную у римлян добычу и пленных и, следуя справедливости и благочестию, отдать также и то, за что, согласно договору, те требовали возмещения через фециалов. (14) По этому решению в Рим отправили фециалов и бездыханное тело Брутула: добровольною смертью он сам избавил себя от казни и позора, а (15) вместе с телом постановили выдать и его имущество. Однако, кроме пленных и того добра, что римляне признали своим, ничего больше не приняли; выдачу всего остального признали недействительной116. Диктатор по постановлению сената справил триумф.

40. (1) Некоторые сообщают, что войну провели консулы и это они отпраздновали триумф над самнитами, а Фабий дошел даже до Апулии и привез оттуда много добычи. (2) Все согласны, что в тот год Авл Корнелий был диктатором, сомневаются лишь, был ли он назначен ради ведения войны или для того, чтоб на Римских играх было кому подать знак выпускать четверни117, так как претор Луций Плавтий (3) как раз тогда слег от тяжелой болезни; а исполнив эту обязанность своего не слишком достопамятного правления, он якобы сложил с себя диктатуру.

Непросто одно сообщение предпочесть другому. (4) Я думаю, предание искажено из-за надгробных хвалебных речей118 и лживых подписей к изображениям предков119, ибо каждое семейство старается с помощью вымыслов присвоить себе и подвиги, и должности; (5) отсюда, конечно, и эта путаница в том, кто какие подвиги совершил, и в том, что значится в государственных записях. И нет к тому же ни одного писателя, современника тех событий, на свидетельства которого мы могли бы положиться со спокойной душой.

1. (1) Следующий год [321 г.], когда консулами были Тит Ветурий Кальвин и Спурий Постумий1, ознаменовался Кавдинским миром, памятным из-за тяжкого поражения римлян. (2) В тот год военачальником у самнитов был сын Геренния Гай Понтий; родитель его славился среди самнитов своею мудростью2, а сам он – воинской доблестью и военным искусством. (3) Когда посланные от самнитов для возмещения причиненного римлянам ущерба возвратились, так и не добившись мира3, Понтий сказал: «Не думайте, будто посольство было напрасным: гнев небес пал на нас за нарушение договора – теперь мы от этой вины очистились. (4) Я уверен: если кому-то из богов и любо было принудить нас вернуть все требуемое договором, им всем, однако, не по душе, что римляне так надменно презрели наше желание искупить содеянное. (5) Что же сверх сделанного можно еще сделать, дабы умилостивить богов и умилосердить людей? Имущество неприятеля, ставшее нашей добычей и по закону войны нам принадлежащее, (6) мы возвратили, зачинщиков, коль скоро выдать их живыми оказалось невозможно, выдали хотя бы и мертвыми, и добро их, дабы не осквернять себя прикосновением к нему, отвезли в Рим4. (7) Что еще я задолжал тебе, римлянин?! Чем еще искупить разрыв договора? Какой иной долг возвратить богам, его блюстителям? Кого нам поставить судьею твоих притязаний и моих истязаний? Пусть это будет народ, пусть один какой-нибудь человек5, я на все согласен. (8) Но если на этом свете правда и закон уже не защищают слабого от сильнейшего, мне остается взывать к богам, карающим спесь, преступившую всякую меру. (9) Я стану молить их обратить гнев свой на тех, кому мало и возвращенного им собственного имущества, и гор чужого добра в придачу; на тех, чью жестокость не насытить ни смертью обидчиков, ни выдачей мертвых их тел, ни имуществом их, отданным следом, – не насытить, если не дать упиться нашей кровью и пожрать нашу плоть. (10) Война, самниты, праведна для тех, для кого неизбежна6, и оружие благочестиво в руках у тех, у кого уже ни на что не осталось надежды. (11) И раз уж в делах человеческих ничего нет важнее благоволения и враждебности богов, то знайте: прежнюю войну вы вели скорее против богов, чем против людей, зато в предстоящей боги сами поведут вас в бой!»

2. (1) Чего ни посулили эти его пророчества, все исполнилось. Понтий двинулся с войском в поход и, соблюдая строжайшую тайну, разбил лагерь у Кавдия. (2) Отсюда он посылает в Калатию, где, по слухам, уже стояли лагерем римские консулы, десять воинов, переодетых пастухами, приказав им пасти скот подальше друг от друга, но поближе к римским заставам, (3) а повстречавшись с грабящими округу римскими воинами, пусть твердят одно: дескать, самнитские легионы в Апулии, осаждают там всем воинством Луцерию7 и со дня на день возьмут ее приступом. (4) Об этом заранее нарочно распустили слухи, успевшие уже дойти до римлян, а когда то же самое стали повторять все, кого захватывали в плен, им нельзя было не поверить. (5) Было ясно, что римляне окажут помощь жителям Луцерии, своим добрым и верным союзникам, стремясь вместе с тем предотвратить в столь опасных условиях отпадение всей Апулии. Раздумывали они только о том, какой выбрать путь, (6) ибо к Луцерии вели две дороги. Одна, широкая и открытая, шла по берегу Верхнего8моря – путь этот был более безопасным, но и более далеким; другая дорога, покороче, вела через Кавдинское ущелье. (7) Вот каково само это место: два глубоких ущелья, тесных и заросших лесом, окружены непрерывными горными кряжами; между ущельями – довольно широкая поляна, болотистая и заросшая травой, через эту поляну и пролегает путь. (8) Но, чтобы дойти до нее, нужно пробраться через первую теснину, а потом возвращаться назад тою же дорогой, которой сюда проникли, или, продолжая путь, пройти по второму ущелью, еще более глубокому, еще менее проходимому.

(9) Когда, избрав второй путь, римляне по скалистому распадку спустились в эту долину, то сразу же двинулись гурьбою ко второму ущелью, но наткнулись там на завал из деревьев и нагроможденных друг на друга огромных камней. Стало ясно, что это вражеская хитрость, и тут же поверху над ущельем замелькали неприятельские отряды. (10) Римляне спешат назад к дороге, которой пришли, но и она оказывается прегражденной завалами и вооруженными людьми. Тогда без всякого приказа все остановились в полной растерянности, словно скованные каким-то странным оцепенением; (11) и, поглядывая друг на друга в надежде найти в соседе больше самообладания и сообразительности, они долго молчат, не шелохнувшись. (12) Потом, видя, что ставятся консульские шатры, что некоторые достают орудия для земляных работ, (13) римляне, хоть и понимая всю смехотворность возведения укреплений в столь отчаянном и безнадежном положении, чтобы не усугубить его еще и по собственной вине, каждый сам по себе, без всяких понуканий и приказаний, принимаются за дело и, разбив у воды лагерь, окружают его валом. (14) И враги осыпали их тем временем бранью и насмешками, и сами римляне с горькой откровенностью высмеивали свой труд и тщетные усилия. (15) Удрученные консулы не созывали совета: совещаться было не о чем, как и подмоги ждать было неоткуда; но легаты и трибуны сами подошли к ним, а воины, оборотясь к консульскому шатру, взывали к вождям о помощи, какую едва ли могли им подать и бессмертные боги.

3. (1) Когда настала ночь, они все еще совещались, а больше спорили, потому что каждый твердил то, что отвечало его нраву. «Давайте пойдем, – говорил один, – через завалы на дорогах, через горные преграды, через леса, где только можно пройти с оружием, – (2) лишь бы подойти поближе к супостатам, ведь уже чуть ли не тридцать лет они терпят от нас поражения9. Чтобы драться с вероломным самнитом, всякое место будет для римлян и ровно, и удобно». (3) «Куда и как мы пойдем?– возражал другой.– Что мы, горы станем сдвигать с места? Как ты кинешься на врага, если над тобой высятся эти кряжи? С оружием или без, храбрые и трусы, все мы равно взяты в плен и побеждены. Нам не дано даже достойно погибнуть от меча противника: враг выиграет войну, не трогаясь с места». (4) В таких разговорах, забыв о еде и сне, римляне провели ночь.

Однако и самниты не знали, что им предпринять при такой своей удаче, и все сообща решили написать Гереннию Понтию, отцу своего полководца, дабы испросить у него совета. (5) Этот Геренний Понтий в свои преклонные годы уже отошел не только от военных, но и от гражданских дел, однако воля и проницательность в дряхлом его теле оставались прежними. (6) Когда он узнал, что римское войско заперто между лесистыми склонами Кавдинского ущелья, то на вопрос о его мнении передал посланцу сына: как можно скорей отпустить всех римлян, не причиняя им никакого вреда. (7) А когда это было отвергнуто и тот же гонец, возвратясь, вторично просил совета, Геренний предложил перебить их всех до единого. (8) Ответы были столь противоречивы, словно их дал таинственный оракул, и, хотя сын сам первый склонялся к мысли, что в ветхом родительском теле одряхлел уже и разум, он уступил все же общему желанию и вызвал отца на совет. (9) Старик не заставил себя упрашивать, и его, говорят, привезли на телеге в лагерь. Приглашенный на совет, он повторил примерно все то же, что говорил раньше, ни в чем не отступил от своего мнения, но объяснил, на чем оно основано. (10) Давая первый совет, в его глазах наилучший, он стремился, чтобы столь великое благодеяние обеспечило вечный мир и дружбу с могущественнейшим народом; смысл второго совета был в том, чтобы избавить от войны многие поколенья, ибо после потери двух войск римское государство не скоро вновь соберется с силами; третьего же решения, сказал он, вообще нет. (11) Когда же сын и другие предводители стали добиваться от него, что если они изберут средний путь, то есть отпустят римлян невредимыми и в то же время по праву войны свяжут их как побежденных определенными условиями, старик сказал: (12) «Это как раз такое решение, что друзей не создаст, а врагов не уничтожит. Вы только сохраняете жизнь людям, озлобленным унижением, а нрав римлян таков, что, потерпев поражение, они уже не ведают покоя. (13) Нынешнее безвыходное положенье вечно будет огнем жечь их души, и не будет им успокоения, покуда не отомстят вам стократ». Ни тот, ни другой совет принят не был, и Геренния увезли из лагеря домой.

4. (1) Тем временем многие из окруженных попали в плен при тщетных попытках пробиться, а в лагере уже во всем ощущалась нехватка, (2) и римлянам волей-неволей пришлось отправить послов просить сперва мира на равных условиях, а не добившись мира, вызывать на бой. (3) На это Понтий отвечал, что война уже завершена, а раз римляне, даже потерпев воражение и попав в плен, не способны смириться со своею участью, то он прогонит их под ярмом10 – раздетых и безоружных; в остальном же условия мира будут равными для побежденных и победителей: (4) если римляне уйдут из владений самнитов и уведут обратно своих поселенцев, то оба народа будут впредь подчиняться лишь собственным законам и жить как равноправные союзники; (5) вот на таких условиях он-де готов заключить договор с консулами, а если в них что-то им не по нраву, то послов пусть больше не присылают.

(6) Когда послы объявили о данном им ответе, раздался такой дружный вопль и такое всех охватило уныние, что, казалось, римляне предпочли бы этому услышать известие о предстоящей здесь им всем погибели. (7) Долго все хранили молчание, когда же ясно стало, что консулы не решаются высказаться ни в пользу столь позорного договора, ни против него, ибо он был неизбежен, заговорил наконец Луций Лентул, в то время первый из легатов по доблести и заслугам11: (8) «От своего отца, консулы, я часто слышал, что он один на Капитолии отговаривал сенат золотом выкупать у галлов государство12, когда враг, на редкость ленивый в работах и строительстве укреплений, ни рвом, ни валом не запер римлян, когда была еще возможность прорваться, идя на большую опасность, но все ж не на верную гибель. (9) Будь у нас возможность броситься на врага, как тогда с Капитолия, с оружием в руках – ведь так нередко нападают осажденные на осаждающих, – будь в нашей власти хоть в выгодном, хоть в невыгодном положении, но сразиться с врагом, я, давая совет, не уступил бы решимостью своему родителю. (10) Я признаю, конечно, что смерть за отечество прекрасна и ради римского народа и его легионов готов обречь себя подземным богам13 и броситься в гущу врагов; (11) но здесь я вижу перед собой мое отечество, здесь все до единого ратники римлян, и какое такое достояние они спасут ценой своей жизни, если они не хотят сложить головы за себя же самих? (12) „Родной кров, – скажет кто-нибудь, – стены Города и толпы его жителей”. Нет, клянусь вам! Погибни только это войско, и мы не спасем все это, а выдадим врагу. (13) Кто ж тогда станет охранять Город? Очевидно, толпа мирных безоружных граждан. Спору нет, они защитят его так же успешно, как при галльском нашествии! (14) Может быть, они позовут из Вей войско во главе с Камиллом14? Но нет, вся наша надежда и все наши силы – здесь! Сохранив их, мы спасем отечество, а погубив, покинем и отечество, отдавши его на поток и разграбление. (15) „Но сдача позорна, – скажут иные, – позорна и унизительна!” Так в том ведь и состоит преданность отечеству, чтобы спасти его, хотя бы ценой унижения, точно так, как спасли бы его, если нужно, своею смертью. (16) И пусть нас подвергнут какому угодно бесчестию, мы покоримся неизбежности, неодолимой даже для богов15. Ступайте, консулы, выкупайте оружием государство, которое отцы ваши выкупали золотом».

5. (1) Консулы отправились к Понтию для переговоров, а когда победитель завел речь о договоре, отвечали, что без веления народа договор заключить невозможно, так же как без фециалов16 и без прочих торжественных священнодействий. (2) Так что, вопреки общепринятому мнению и даже письменному свидетельству Клавдия17, Кавдинский мир был скреплен не договором, а только клятвенным поручительством18. (3) Зачем, в самом деле, понадобились бы поручители договора или заложники, если бы дело завершили молением к Юпитеру поразить своим гневом народ, отступивший от условий, подобно тому как фециалы поражают жертвенного кабана19. (4) Клятвенное обещание дали консулы, легаты, трибуны и квесторы, причем известны имена всех клявшихся, тогда как при заключении мира по договору были бы указаны только имена двух фециалов. (5) И еще потребовалось шестьсот всадников в заложники, которые должны были поплатиться головой за нарушение обещаний; и это тоже было сделано только потому, что пришлось отложить заключение самого договора20. (6) Наконец, назначили срок, когда передадут заложников, а разоруженное войско отпустят.

С приходом консулов горькое отчаяние вновь охватило воинов: едва удерживались они, чтобы не поднять руку на тех, кто безрассудно завел их в такое гиблое место, а теперь малодушно уводит из западни, навлекши на них этим позор еще больше прежнего. (7) Не нашлось-де у них ни проводников, ни лазутчиков, зато дали заманить себя в ловушку, как безмозглых тварей! (8) Римляне то взглядывали друг на друга, то не сводили глаз с оружия, которое вот-вот придется отдать, и смотрели на свои руки, которые лишатся оружия, и на тела, у которых не будет защиты от врага. Во всех подробностях они представляли себе и вражеское ярмо, и насмешки победителей, их надменные взоры (9), и свой проход, безоружных сквозь строй вооруженных, а потом злосчастное странствие через союзные города и возвращение в отечество, к родителям – в Город, куда те и сами, и предки их не раз вступали с триумфом. (10) Только они разбиты, хотя целы и невредимы, хотя оружия не подняли и в бой не вступили, только им не пришлось ни мечей обнажить, ни с врагом сразиться, только им не впрок было оружие, сила и отвага.

(11) В этих сетованиях застал их роковой час бесчестия, когда суждено было изведать такое, что превзошло самые мрачные их ожидания. (12) Для начала римлянам приказали безоружными и раздетыми выйти за вал, и в первую очередь были выданы и взяты под стражу заложники; (13) потом ликторам приказали покинуть консулов и с консулов сорвали их облачение21. У тех самых воинов, которые только что готовы были с проклятьями отдать консулов на растерзание, зрелище это вызвало такую жалость, (14) что, позабыв о собственном положеньи, все, словно ужасом охваченные, отворачивались, дабы не видеть, как поругано столь высокое достоинство.

6. (1) Консулов, чуть не нагих22, первыми прогнали под ярмом, затем тому же бесчестию подвергся каждый военачальник в порядке старшинства (2) и, наконец, один за другим все легионы. Вокруг, осыпая римлян бранью и насмешками, стояли вооруженные враги и даже замахивались то и дело мечами, а если кто не выражал своим видом должной униженности, то оскорбленные победители наносили им удары и убивали. (3) Так и провели их под ярмом, причем на глазах врагов, что было, пожалуй, самым мучительным. Хотя, выбравшись из ущелья, римляне, словно выходцы из преисподней, казалось, впервые увидели белый свет, но и самый свет для взиравших на свое столь опозоренное войско был чернее мрака смерти. (4) Вот почему, хотя еще засветло можно было добраться до Капуи, римляне, не надеявшиеся на верность союзников и к тому же их стыдившиеся, не доходя до Капуи, легли, как были, у дороги на голую землю23. (5) Когда весть о том достигла Капуи, естественное сочувствие к союзникам взяло верх над присущим кампанцам высокомерием. (6) Они тотчас посылают консулам знаки их достоинства, фаски и ликторов и не скупятся на оружие, коней, одежду и продовольствие для воинов. (7) Когда же римляне приблизились к Капуе, навстречу им вышел весь сенат и весь народ и было сделано все, что от частных лиц и от государства требуют законы гостеприимства. (8) Однако ни радушие союзников, ни их приветливое обращение, ни ласковые речи не могли заставить римлян не то что слово проронить, но и глаза поднять и взглянуть в лицо утешавшим их друзьям, – (9) настолько стыд вкупе с унынием понуждал их избегать и разговоров, и людского общества. (10) На другой день, когда знатные юноши, посланные сопровождать тронувшихся в путь римлян до границ Кампании, возвратились и были призваны в курию (11), то на расспросы старших они отвечали, что римляне показались им еще более подавленными и еще более павшими духом; шли они в таком полном безмолвии, словно это шествие немых; (12) сокрушился былой дух римлян, вместе с оружием они лишились и мужества; на приветствия они не откликаются, на вопросы не отвечают, никто не смеет рта раскрыть от стыда, будто все еще несут они на шее то ярмо, под которым их прогнали; (13) а самниты, дескать, добились победы не только славной, но и прочной, ибо взяли в плен даже не Рим, как некогда галлы, но доблесть и отвагу римлян, а эта победа куда блистательней.

7. (1) Они говорили, а прочие слушали, и на своем совете верные союзники едва уже не оплакали римский народ, (2) когда Овиев сын Авл Калавий, муж известный и родовитостью, и подвигами, а в ту пору и возраста уже почтенного, заявил, что дела обстоят далеко не так: (3) столь упорное молчание, взоры, опущенные в землю, слух, глухой ко всем утешениям, и стыд глядеть на белый свет суть верные признаки того, что в глубине души у римлян зреет чудовищный гнев24. (4) Или, мол, он ничего не смыслит в нраве римлян, или же это молчание очень скоро отзовется у самнитов воплем плачевным и стоном, а память о Кавдинском мире некогда станет горше для них, чем для римлян. (5) Ясно ведь: где бы эти народы ни столкнулись, у каждого будет его отвага, а вот Кавдинское ущелье не везде окажется у самнитов под рукой.

(6) В Риме уже знали о своем бесславном пораженье. Сперва пришло известие об окружении, потом весть и о позорном мире, принесшая горя еще больше, чем слух об опасности. (7) Узнав об окружении, начали было производить набор, но потом, услыхав о столь постыдной сдаче, оставили все хлопоты о подкрепленье и тотчас, без всякого почина со стороны властей, все, как один, стали соблюдать траур. (8) Харчевни вокруг форума позапирали, и еще до закрытия судов все дела на нем сами собой прекратились25; исчезли широкие полосы на одежде и золотые кольца26, (9) а сами граждане, убитые горем едва ли не больше войска, не только негодовали на вождей – виновников и поручителей мира, но даже к неповинным воинам пылали ненавистью и не желали впускать их в Город и под родной кров. (10) Однако при появлении войска их возмущенье улеглось: сам вид его заставлял сменить гнев на милость. И впрямь воины не так возвращались в отечество, как приходят домой сумевшие целыми и невредимыми выйти из безнадежного положения, нет, они вошли в Город под покровом темноты с понурым видом и повадкой пленников, (11) засели по домам, и ни на другой день, ни позже никто из них не захотел показаться на форуме или на улице. (12) Консулы тоже заперлись в своих домах и не исполняли никаких своих обязанностей, только назначили по требованию сенатского постановления диктатора для проведения выборов. (13) Диктатором стал Квинт Фабий Амбуст, а начальником конницы – Луций Валерий Флакк. (14) Но и они не провели выборов, а поскольку народ чурался всех магистратов этого года, пришлось пойти на междуцарствие. (15) Интеррексами были Квинт Фабий Максим и Марк Валерий Корв. В правление последнего консулами избрали Квинта Публилия Филона в третий раз и Луция Папирия Курсора во второй, несомненно при полном согласии граждан, так как в ту пору не было более прославленных полководцев.

8. (1) Консулы вступили в должность в самый день избрания, ибо так постановили отцы, и, исполнив положенные сенатские постановления, доложили о Кавдинском мире. Затем Публилий, державший в тот день фаски27, сказал: (2) «Говори ты, Спурий Постумий!» Тот поднялся с тем же выражениям лица, какое у него было, когда шел под ярмом, и сказал: (3) «Нельзя не понять, консулы, что я вызван первым не почести ради и говорить мне приказано не как сенатору, но из-за позора моего и как виновнику не только войны злополучной, но и мира постыдного. (4) Однако, пользуясь тем, что здесь не докладывали ни о вине нашей, ни о каре, я вместо оправданий, не столь уж и трудных перед теми, кому ведомы превратности судьбы человеческой и сила необходимости, – вместо всех этих оправданий я коротко выскажу свое мнение о доложенном здесь деле, а это и покажет вам, свою ли спасал я жизнь или жизнь ваших легионов, связывая себя поручительством, постыдным ли или, быть может, неизбежным, (5) но в любом случае не обязательным для римского народа, коль скоро на то не было его воли, и не требующим от вас ничего, кроме выдачи нас самнитам. (6) Прикажите же фециалам выдать нас нагими и в оковах! Если и впрямь мы хоть как-то связали народ обязательством, пусть мы же и освободим его от страха перед богами, чтобы ни божеское, ни человеческое – ничто уже не стояло на пути новой войны, законной и благочестивой28 после нашей выдачи. (7) Консулы тем временем наберут войско, вооружат его и отправятся в поход, но не вступят в земли неприятеля, покуда не будет все готово для выдачи нас самнитам. (8) Я взываю к вам, бессмертные боги, и молю вас, раз уж не было вам угодно в войне против самнитов даровать победу консулам Спурию Постумию и Титу Ветурию, (9) то да будет вам довольно сперва увидеть, как нас прогнали под ярмом и как мы связали себя бесславным поручительством, а ныне узреть нас выданными врагу нагими, в цепях, принявшими весь их гнев на свои головы; (10) и да будет вам благоугодно, чтобы новые консулы и римские легионы били самнитов так, как до нашего консульства всегда их били».

(11) Когда он кончил, все вдруг загорелись таким восхищением и сочувствием к этому мужу, что уже и не верилось: точно ли это тот самый Спурий Постумий – виновник столь позорного мира? (12) Только о том и жалели теперь, что такого-то мужа враги, взбешенные нарушением мира, подвергнут особенно мучительной казни.

(13) Все одобрили Спурия Постумия и согласились с ним, но народные трибуны Луций Ливий и Квинт Мелий29 сумели на время наложить запрет на исполнение этого замысла: (14) трибуны заявили, что выдача не освободит народ от гнева богов до тех пор, пока самниты не получат снова все то, что было в их распоряжении под Кавдием, (15) что сами трибуны за спасение римского воинства своим поручительством о мире никакого наказания не заслуживают и, наконец, что как особ неприкосновенных их нельзя ни выдать врагу, ни подвергнуть насилию30.

9. (1) Тогда заговорил Постумий: «Выдайте пока нас, особ не священных, кого можно выдать, не оскорбляя благочестия, а этих, неприкосновенных, выдадите после, как только они сложат с себя должность. (2) И если послушаете моего совета, то перед выдачей накажите их здесь же, на площади, розгами, чтоб за отсрочку расплаты они сполна получили свои проценты. (3) Кто же так мало сведущ в праве фециалов31, чтоб не понять: они отрицают, что после нашей выдачи самнитам кара богов не будет больше грозить народу, предотвращая этим свою выдачу, а вовсе не потому, что так оно на самом деле. (4) Отцы-сенаторы! И я не отрицаю святости ручательств и договоров для тех, кто равно чтит обеты, приносимые богам, и клятвы, даваемые людям. Я отрицаю только, что нечто, налагающее обязательства на народ, может быть освящено без изъявления им своей воли. (5) Что если бы самнитам достало дерзости вырвать у нас не только это поручительство, но еще и заставить нас произнести слова, требуемые законом при сдаче города? Что же, трибуны, разве и тогда вы стали бы утверждать, что римский народ сдался на милость победителя и Город сей, храмы, святилища, земли и воды принадлежат самнитам? (6) Ладно, не буду о сдаче, раз уж речь о клятвенном поручительстве. Но как быть, дай мы за римский народ клятвенное поручительство, что он покинет свой Город? или спалит? или откажется от магистратов, от сената, от законов? или подчинится царской власти? Боги, говоришь, не попустят! Но ведь унизительные условия не делают обязательства менее клятвенными! (7) Если народ можно обязать хоть к чему-то, то можно обязать и к чему угодно. И тут уже не важно, как может показаться, кто именно ручался – консул ли, диктатор ли или претор. (8) Самниты сами дали это понять, когда не удовольствовались клятвами консулов, но заставили клясться и легатов, и квесторов, и военных трибунов. (9) Что толку спрашивать теперь у меня, зачем я дал такие ручательства, если делать это консул не вправе, и я не мог ни давать им ручательств в том, что мне неподсудно, ни выступать от вашего имени, не будучи вами на то уполномочен? (10) Под Кавдием, отцы-сенаторы, не было ничего, что вершилось бы по человеческому разумению. Боги бессмертные отняли разум и у ваших и у вражеских военачальников: (11) мы оказались беспечны в ведении войны, а злополучные самниты упустили победу, добытую благодаря нашим злоключениям. Ведь когда они спешат хоть на каких-то условиях, но только поскорее лишить оружия мужей рожденных для оружия, это значит, что они не смеют верить удаче, даровавшей им победу. (12) Будь они в здравом уме, неужто трудно им было, пока возили старцев из дому на совет, отправить в Рим послов? И о мире и о договоре говорить с сенатом и народом? (13) Налегке там три дня пути. А до возвращения послов из Рима, либо с верною своею победой, либо с миром32-33, заключили бы перемирие! Действительным могло быть лишь одно ручательство – то, что дано по воле народа. (14) Но вы бы своего согласия не дали, а значит, не было бы и поручительства. Видно, богопротивен был иной исход! Мечта слишком радужная, чтобы не вскружить самнитам голову, так и должна была их одурачить, (15) а наше войско и освободить должна была та же фортуна, какая взяла в плен. Пусть призрачную победу самнитов мир еще более призрачный превратит в нечто, а ручательства пусть не свяжут никого, кроме поручителей. (16) Разве мы вели с вами, отцы-сенаторы, какие-нибудь переговоры? Или, может быть, с римским народом? Кто посмеет призвать вас к ответу? Кто посмеет обвинять в обмане? Враги или сограждане? Но врагам вы ни за что не ручались а никому из граждан не приказывали за вас ручаться. (17) И стало быть, у вас нет обязательств ни перед нами, ибо вы ничего нам не поручали, ни перед самнитами, ибо с ними ни о чем не договаривались. (18) Мы являемся поручителями перед самнитами и вполне располагаем тем, чем ручались, тем, что можем им теперь предоставить, – телами нашими и жизнями. Вот на что пусть они обрушат свою ярость, подымут меч и распалятся гневом! (19) А о трибунах подумайте, выдать ли их теперь же, или это лучше пока отложить. Тем временем мы с тобою, Тит Ветурий, и вы все вместе с нами отдадим свои ничтожные жизни, искупая клятвопреступление. И пусть наша казнь даст свободу римскому оружию!»

10. (1) Отцы-сенаторы были потрясены и речью, и оратором, и не только на всех прочих, но даже на народных трибунов сказанное оказало воздействие, и они отдали себя во власть сената: (2) немедленно сложили с себя должность и вместе с другими были переданы фециалам для отправки в Кавдий. Сенат принял о том постановление34, и тогда словно свет воссиял над гражданами. (3) Постумий у всех на устах, в похвалах его возносят до небес, поступок его равняют с жертвою консула Публия Деция35 и другими достославными подвигами. (4) Это он, твердят граждане, придумал, как избавить государство от гибельного мира, он это и исполнит. Добровольно принимая жестокую казнь и ярость врага, он ради римского народа приносит себя в жертву! (5) Мысли всех обращены теперь к войне и сражениям: когда же можно будет наконец схватиться в бою с самнитом?

(6) Граждане пылали таким гневом и ненавистью, что войско набрали почти из одних добровольцев. Из прежних ратников вторично составили новые легионы, и войско двинулось к Кавдию. (7) Шедшие впереди фециалы, подойдя к городским воротам, приказали совлечь с поручителей мира одежды и связать им руки за спиной. Прислужник из почтения к достоинству Постумия старался не туго скручивать ему руки, и тот воскликнул: «Затяни-ка ремни, не то выдача будет незаконной!» (8) Затем они вошли в собрание самнитов, приблизились к трибуналу Понтия, и Авл Корнелий Арвина, фециал, произнес такие слова: (9) «Поелику эти люди без веления римского народа квиритов поручились перед вами за договор о союзе и тем самым поступили беззаконно, я, освобождая народ римский от нечестия, выдаю вам этих людей36 ». (10) При этих словах Постумий изо всех сил ударил фециала коленом в бедро и громко заявил, что он – самнитский гражданин37, что он нарушил право, принятое между народами, оскорбив вот этого посла и фециала, и тем законнее будет начата новая война.

11. (1) На это Понтий отвечал: «Я не приму такой выдачи, и самниты ее не признают. (2) Ты, Спурий Постумий, мог все объявить недействительным и мог остаться верным договору. Зачем же ты уклоняешься от того и от другого? Все, кто был во власти самнитского народа, принадлежат ему! Или вместо них – мир! (3) Но что попусту взывать к тебе? Ты хоть по совести возвращаешь себя связанным победителю. К народу римскому я обращаюсь! Если в тягость ему обещания, данные в Кавдинском ущелье, пусть возвратит легионы в то самое место, где они были окружены, (4) пусть не будет никакого обмана, пусть считается, что ничего не было, пусть вновь получат воины оружие, которое они сложили согласно договору, вновь войдут в свой лагерь, пусть получат назад все, что было у них накануне переговоров. И вот тогда пускай избирают войну и решительные действия, тогда пускай отвергают договоры и мир! (5) Начнем же войну в том положенье и на тех местах, где были и мы и вы до предложения мира, и тогда не придется римскому народу вменять в вину консулам их обещания, а нам римскому народу – его вероломство. (6) Неужели и тут, как всегда, вы отыщете повод, потерпев поражение, не соблюдать договора? Порсене вы дали заложников – и увели их тайком обратно38, (7) у галлов золотом выкупили государство – и при передаче золота их умертвили39, с нами заключили мир, чтоб возвратить пленные легионы, и этот мир считаете недействительным. Но обман вы всегда прикрываете видимостью какой-то законности40. (8) Так что же? Римский народ не одобряет спасения его легионов ценою позорного мира? Тогда пусть отринет мир и вернет победителю захваченные им легионы! Вот чего требуют и честь, и договоры, и обряды фециалов. (9) А ты, Авл Корнелий, получив по договору то, чего добивался, – стольких граждан целыми и невредимыми – и лишив меня мира, ради которого я их отпустил, ты вместе с фециалами смеешь называть это правом народов?!

(10) Нет, я не принимаю вашу притворную выдачу и выдачей ее не признаю. Я не препятствую этим людям возвращаться к своим согражданам, которые по-прежнему связаны данным нам за них ручательством и которые прогневали, смеясь над волей богов, сами небеса! (11) Что ж, начинайте войну, раз уж Спурий Постумий ударил сейчас коленом посла-фециала. Так боги и поверят, что Постумий самнитский, а не римский гражданин, что римский посол оскорблен самнитом, а потому, дескать, война против нас сделалась справедливой. (12) И не стыдно тебе выставлять на всеобщее обозрение такое надругательство над благочестием? (13) Ступай, ликтор, сними путы с римлян. Не держу никого, пусть уходят, когда пожелают».

И они возвратились невредимы из-под Кавдия в римский лагерь, наверняка освободив себя, а может быть, и государство от клятвенных обещаний.

12. (1) Самниты понимали, что вместо почетного мира вновь началась кровопролитнейшая война, и не только предчувствовали все, что и произошло впоследствии, но словно видели это воочию. (2) Теперь они воздавали запоздалую и бесполезную уже хвалу двум советам старого Понтия, ибо, сбившись на средний путь, они променяли бывшую в их руках победу на ненадежный мир и, упустив случай оказать благодеяние или совершить злодеяние, теперь были вынуждены сражаться с теми, кого могли либо уничтожить навсегда как врагов, либо обрести навсегда как друзей. (3) И без единого сражения, которое показало бы, на чьей стороне перевес, настроения так переменились, что римляне больше славили Постумия за сдачу, чем самниты – Понтия за бескровную его победу, (4) и если римляне равняли новую войну с верной победой, то для самнитов она означала победу римлян.

(5) В это время на сторону самнитов перешли сатриканцы, и вот, внезапно появившись под римским поселением Фрегеллами, самниты – а с ними, по достоверным сведениям, были и сатриканцы – среди ночи захватили город, однако до рассвета противники из осторожности ничего не предпринимали. (6) Наутро началась битва, шедшая сперва без явного преимущества сторон. Все же фрегелланцы сумели устоять, ибо дрались за свои алтари и очаги41, а с крыш им помогали толпы мирных жителей42. (7) Но потом взяло верх коварство. Слышно было, как глашатай объявил, что сложившим оружие дадут уйти невредимыми. Эта надежда ослабила битвенный пыл фрегелланцев, и повсюду стали бросать оружие. (8) Часть более стойких воинов с оружием прорвалась через задние ворота, и отвага оказалась лучшей защитою, чем страх, который заставил прочих опрометчиво поверить самнитам: всех их, тщетно взывавших к богам и к верности данному слову, самниты обложили огнем и сожгли43.

(9) Консулы разделили меж собою военные области: Папирий поспешил в Апулию к Луцерии, где томились римские всадники, взятые под Кавдием в заложники, а Публилий стал в Самнии против Кавдинских легионов. (10) Это привело самнитов в замешательство: к Луцерии они идти не решались, опасаясь врагов с тыла, но и на месте не могли оставаться, боясь лишиться тем временем Луцерии. (11) Они сочли за лучшее во всем довериться судьбе и дать бой Публилию. С тем они и построили войска для битвы.

13. (1) Готовясь к сражению, консул Публилий решил сперва обратиться с речью к воинам и отдал приказ созывать сходку. В мгновение ока все сбежались к консульскому шатру, но за громкими требованьями битвы нельзя было даже расслышать ободряющих слов полководца: (2) ведь каждого звала в бой память о пережитом униженьи. И вот римляне идут в бой, торопя знаменосцев44, а чтоб не было задержки, когда, сойдясь с врагом, должны будут бросить дротики и уже после браться за мечи, они, будто по условному знаку, разом пускают дротики и, обнажив мечи, бегом кидаются на неприятеля. (3) И не было здесь надобности в военном искусстве с его умением располагать ряды и резервы, все здесь сделала ярость воинов, бросившихся вперед, как одержимые. (4) Враг был не только рассеян, даже в собственном лагере самниты не посмели закрепиться и врассыпную бежали в Апулию. Впрочем, к Луцерии они прибыли, снова собравшись под свои знамена. (5) Ярость, с которой римляне прорвались сквозь гущу врага, бросила их затем на лагерь, там учинились резня и кровопролитие еще страшнее, чем в сражении, и в неистовстве воины уничтожили большую часть добычи.

(6) Другое войско, с консулом Папирием, продвинулось по побережью до Арп45, нигде не встречая враждебности, чему причиной в большей мере были обиды от самнитов и ненависть к ним, чем какое-то благодеяние римского народа. (7) Равнинные прибрежные области в те времена постоянно разорялись самнитами, жителями горных селений, которые, как и подобает диким горцам, презирали более кроткий нрав земледельцев, схожий, как водится, с природой их края. (8) Оставайся эта область верна самнитам, римское войско либо не добралось бы до Арп, либо, отрезанное от подвоза продовольствия, погибло бы по дороге, где нет никаких источников пропитания. (9) Но и так, когда они добрались до Луцерии, голод стал одинаковым мучением для осажденных и осаждавших. Римляне все получали из Арп, но этого было так мало, что продовольствие для стражи, дозоров и воинов, занятых земляными работами, всадники доставляли из Арп в лагерь в кожаных мешочках, (10) а порой, наткнувшись на неприятеля, они должны были сбрасывать продовольствие с коней и принимать бой. До прихода второго консула с победоносным войском осажденным доставили с самнитских гор пропитание, а внутрь города впустили подкрепление. (11) Приход Публилия еще больше стеснил противника, ведь он оставил осаду на сотоварища, а сам разъезжал по полям, тем самым начисто лишив врага возможности добывать продовольствие. (12) Тогда самниты, не надеясь, что осажденные смогут и дальше терпеть голод, принуждены были стянуть отовсюду свои силы и выйти против Папирия.

14. (1) В то самое время, когда обе стороны готовились к битве, в дело вмешались тарентинские послы46, предлагая и самнитам и римлянам прекратить войну; а кто, мол, воспротивится и не захочет сложить оружие, против того они выступят на стороне противника. (2) Выслушав послов, Папирий, вняв для вида их речам, отвечал, что посоветуется с товарищем, но, послав за ним, он использовал все время для приготовлений к сражению, а переговорив о деле, для обоих несомненном, выставил знак к бою. (3) К консулам, занятым обрядами и распоряжениями, положенными перед битвой, приблизились ожидавшие ответа послы тарентинцев. (4) Папирий сказал им: «Тарентинцы, пулларий47 объявляет, что птицегадания благоприятны, гадания по внутренностям также на редкость счастливы. В бой, как видите, мы идем по воле богов». (5) Вслед за тем он отдал приказ выносить знамена и двинул войска вперед, браня вздорное племя: из-за мятяжей и раздоров они бессильны управиться со своими делами дома и еще притязают отмерять другим справедливую меру войны и мира!

(6) Самниты тем временем оставили всякие военные приготовления48, то ли и впрямь желая мира, то ли видя выгоду в притворстве, которое склонит на их сторону тарентинцев. Когда же они увидели римлян, неожиданно построившихся для битвы, (7) то принялись кричать, мол, из повиновения тарентинцам они не выходят, в сражение не вступают и оружие за вал не выносят; и хотя их обманули, они готовы на все, лишь бы не дать повода думать, будто они пренебрегают посредничеством тарентинцев. (8) Консулы провозглашают это знамением и возносят молитвы о том, чтобы враги и дальше пребывали в таком расположении духа, при каком они не станут защищать и вала. (9) А сами, поделив меж собою воинские силы, подошли к вражеским укреплениям и бросились на них разом со всех сторон. Одни засыпали ров, другие выдергивали частокол и сбрасывали его в ров, и не одно природное мужество двигало ими: ожесточенных унижением, их гнала вперед ярость; (10) они ворвались в лагерь с криками, что здесь вам не ущелье, не Кавдий, не теснины непролазные, где ошибка дала победу надменному коварству, – нет, здесь римская доблесть, а ее ни вал, ни рвы не остановят! (11) И всякий, как мог, убивал без разбора тех, кто дрался, и тех, кто бежал, безоружных и вооруженных, рабов и свободных, взрослых и малолеток, людей и скот; (12) и не осталось бы в лагере ничего живого, не подай консулы знак отходить, не выгони они приказами и угрозами алчущих крови воинов вон из вражьего лагеря. (13) Пришлось консулам тут же обратиться к войску, раздосадованному тем, что прервалось упоение гневом, с уверениями, что в ненависти к врагу консулы и сами не уступают своим ратникам и впредь не уступят, что они, напротив, (14) готовы быть их вождями в войне и в неутомимой мести, но ярость их сдерживает мысль о шестистах всадниках, сидящих заложниками в Луцерии: (15) как бы враги, не надеясь уже на пощаду, не казнили тех, стремясь в слепом своем отчаянии погубить их прежде, чем погибнут сами. (16) Воины это одобрили и обрадовались, что их неистовство укрощено, и признали наилучшим все стерпеть, лишь бы не рисковать жизнью стольких знатных юношей Рима49.

15. (1) Распустив сходку, держали совет: всем ли вместе осаждать Луцерию, или же одному войску с одним из вождей потревожить окрестных апулийцев – народ, чьи намерения были неясны. (2) Консул Публилий отправился с войском, чтобы обойти Апулию, и за один поход много народов покорил он силою или принял в союзники и союз с ними скрепил договором. (3) И у Папирия, оставшегося для осады Луцерии, вскоре все вышло так, как он и рассчитывал. Ведь когда все пути для подвоза продовольствия из Самния оказались перекрыты, голод вынудил самнитский отряд, охранявший Луцерию, отправить к римскому консулу послов с предложением получить назад всадников, бывших причиной войны, и снять осаду. (4) Папирий ответил им примерно так: надо бы спросить у Понтия, сына Геренния, по милости которого римляне прошли под ярмом, что, по его мнению, должны претерпеть побежденные; (5) а впрочем, коль скоро они предпочли, чтобы враги, а не они сами установили справедливую меру наказания, то пусть объявят в Луцерии, чтобы оружие, обоз, скот, всех мирных жителей оставили в стенах города, (6) а воинов он намерен в одних туниках прогнать под ярмом, лишь в отместку за оскорбление, но не для того, чтобы причинить новое. (7) Все условия были приняты, и семь тысяч воинов прогнали под ярмом; в Луцерии взяли огромную добычу, причем получили назад и все знамена, и все оружие, отнятое под Кавдием, и вернули домой – а это было самой большой радостью – всадников, которые как заложники мира были отданы самнитами под стражу в Луцерию.

(8) Едва ли была у римского народа другая победа, более прославленная внезапной во всем переменою, особенно если и впрямь, как говорится в иных летописях, и сам Понтий, сын Геренния, самнитский полководец, был во искупление позора консулов вместе со всеми тоже отправлен под ярмо. (9) Впрочем, сдался ли неприятельский вождь в плен и прошел ли он под ярмом, точно не известно, и это меня не удивляет. Куда удивительней сомнения в том, был ли под Кавдием, а потом у Луцерии диктатор Луций Корнелий50 с начальником конницы Луцием Папирием Курсором (10) и как единственный мститель за позор римлян справил ли он затем триумф, в то время, быть может, самый славный после триумфа Фурия Камилла51 или же честь этого подвига принадлежит консулам и главным образом Папирию. (11) К этой путанице прибавилась другая: то ли это Папирий Курсор на ближайших выборах в третий раз стал консулом (вместе со вторично избранным на эту должность Квинтом Авлием Церретином), сохранив за собою должность как награду за военные успехи в Луцерии, то ли то был Луций Папирий Мугиллан, и произошла путаница в прозвищах.

16. (1) Все, однако, согласны, что после войну завершили уже консулы. Одной удачной битвой Авлий решил войну с ферентинцами52 и, приказав дать заложников, принял сдачу самого города, переполненного бежавшими с поля боя войсками. (2) И другому консулу в войне против сатриканцев – римских граждан, перекинувшихся к самнитам после поражения под Кавдием и впустивших в свой город самнитский отряд, – сопутствовала такая же удача. (3) А дело было так. Когда римское войско уже подступало к стенам Сатрика и жители отправили послов умолять о мире, консул дал им суровый ответ: если не перебьют самнитских воинов или не выдадут их, то пусть к нему больше не являются. Для поселенцев эти слова были страшней угрозы нападения, (4) и потому послы тотчас приступили к консулу с вопросом, как, по его разумению, могут они, слабые и малочисленные, совладать с таким сильным и хорошо вооруженным воинством. Консул велел им просить совета у тех, по чьему наущению впустили самнитов в город, и послы удалились, с трудом добившись позволения (5) посовещаться в сенате и возвратиться с ответом. С тем они и уходят восвояси.

(6) В сатриканском сенате в ту пору были две партии: в одной верховодили виновники измены римскому народу, другая состояла из верных Риму граждан, однако и те и другие наперебой стремились угодить консулу, чтобы только обеспечить себе прежний мир. (7) Поскольку отряд самнитов, совершенно не готовый к осаде, должен был на следующую ночь покинуть город, в одной из партий считали, что достаточно известить консула, в каком часу ночи, через какие ворота и по какой дороге враг намерен выйти из города; (8) а в другой – противники перехода на сторону самнитов в ту же ночь и ворота консулу открыли, и тайком от врага впустили в город вооруженных римлян. (9) Так, благодаря двойному предательству отряд самнитов внезапно столкнулся с римлянами, засевшими в придорожном лесу в засаде, а со стороны заполненного неприятелем города раздался боевой клич, и за какой-нибудь час самниты были перебиты, Сатрик взят и все оказалось во власти консула. (10) Консул провел дознание и, выяснив, чьих рук делом была измена, виновных высек розгами и обезглавил, а затем поставил в городе сильную охрану и лишил сатриканцев оружия.

(11) После этого Папирий Курсор отправился в Рим праздновать триумф. Так говорят те, кто приписывает этому вождю взятие Луцерии и отправку самнитов под ярмо. (12) Он бесспорно был мужем достойным как воин всяческой похвалы: его отличали не только воля и мужество, но и телесная сила; (13) на редкость быстроногий (откуда и его прозвище53), он благодаря силе ног, а может быть, и благодаря упражнению, говорят, побеждал в беге всех своих сверстников; еще он, по рассказам, чрезвычайно много ел и пил; (14) и для пешего и для конного военнная служба под его началом была тяжелейшей, ибо сам он не знал усталости. (15) Так, однажды всадники набрались смелости просить в награду за успехи освободить их от некоторых обязанностей, (16) и он отвечал им на это: «Чтоб вы не сказали, будто я не дал вам никаких послаблений, так и быть, не растирайте себе зады, спешившись с коней». И была в этом муже громадная властная сила, которой равно покорялись союзники и сограждане. (17) Случилось как-то пренестинскому претору54 по робости замешкаться с выводом своих воинов из резервов в первые ряды. Папирий, расхаживавший перед своим шатром, велел его позвать и приказал ликтору готовить топор. (18) При этих словах пренестинец замер ни жив ни мертв, а Папирий сказал: «Ну-ка, ликтор, сруби этот пень, а то он мешает ходить» – и отпустил пренестинца, обомлевшего от ужаса перед страшной казнью, наложив на него один только штраф. (19) Бесспорно, что даже в те времена, на редкость богатые доблестными мужами, не было ни одного человека, на которого римское государство могло бы положиться так, как на Папирия Курсора. Достаточно сказать, что его почитали вождем, по силе духа способным противостать великому Александру, если бы тот, покорив Азию, пошел войной на Европу.

17. (1) Ничто, кажется, не было мне так чуждо, когда я начал этот труд, как желание отступать от изложения событий по порядку и расцвечивать свое сочинение всевозможными отступлениями, чтобы доставить приятные развлечения читателю и дать отдых своей душе; (2) но при одном упоминании о столь великом царе и полководце во мне вновь оживают те мысли, что втайне не раз волновали мой ум, и хочется представить себе, какой исход могла бы иметь для римского государства война с Александром55.

(3) Принято считать, что на войне все решает число воинов, их доблесть, искусство военачальников и судьба, которой подвластны все дела человеческие, а дела войны всего более56. (4) Рассмотрев все это и по отдельности и в совокупности, легко убедиться, что Александр, подобно другим царям и народам, тоже не смог бы сокрушить римскую мощь. (5) Если начать со сравнения полководцев, то хотя я не отрицаю, конечно, что Александр был полководцем незаурядным, но ему прежде всего прибавило славы его положение единственного вождя и смерть в расцвете лет и на вершине успеха, когда не пришлось еще изведать превратностей судьбы. (6) Не стану вспоминать других славных царей и полководцев, явивших миру великие примеры человеческих крушений, но что же, как не долголетие57, ввергло в пучину несчастий Кира, до небес восхваляемого греками, а совсем еще недавно Помпея Великого?

(7) Перечислять ли римских полководцев, не всех и не за все время, а тех только, с кем как с консулами или диктаторами пришлось бы сражаться Александру? (8) Марк Валерий Корв, Гай Марций Рутул, Гай Сульпиций, Тит Манлий Торкват, Квинт Публилий Филон, Луций Папирий Курсор, Квинт Фабий Максим, два Деция, Луций Волумний, Маний Курий! (9) А если бы до войны с Римом Александр стал воевать с Карфагеном и переправился в Италию в более зрелом возрасте, то и после тех также были мужи великие. (10) Любой из них был наделен таким же мужеством и умом, как и Александр, а воинские навыки римлян со времен основания Города передавались из поколения в поколение и успели уже принять вид науки, построенной на твердых правилах. (11) Так вели войны цари, так вели их потом изгнавшие царей Юнии и Валерии, а еще позже – Фабии, Квинкции, Корнелии, так вел их и Фурий Камилл – старец, которого в юности знали те, кому пришлось бы сражаться с Александром. (12) А Манлий Торкват или Валерий Корв, стяжавшие славу ратоборцев прежде славы полководцев, разве уступили бы они на поле брани бойцовской доблести Александра, ведь и она немало прибавила к его славе? (13) Уступили бы ему Деции, обрекшие себя преисподней, бросаясь на врага? Уступил бы Папирий Курсор – муж несравненной мощи и тела и духа?! (14) И могла ли проницательность одного юноши58 превзойти мудрость не какого-то одного мужа, но того самого сената, чей истинный образ постиг лишь один – тот, кто сказал59, что римский сенат состоит из царей?! (15) А может быть, в том заключалась опасность, что Александр искусней любого из названных мною и место для лагеря выберет, и обеспечит бесперебойный подвоз продовольствия, и обезопасит себя от засад, и улучит удобное время для битвы, и сумеет выстроить войска и подкрепить их резервами? (16) Но нет, ему пришлось бы признать, что тут перед ним не Дарий!60 Это Дария, тащившего за собою толпы женщин и евнухов, отягощенного грузом пурпура и золота в доказательство своего благоденствия, Александр мог захватить скорее даже как добычу, а не как врага, найдя в себе только смелость презреть все это его показное величие. (17) А в Италии, когда бы выросли перед ним апулийские леса и луканские горы и предстали бы ему свежие следы несчастья его семьи там, где недавно погиб его дядя – Эпирский царь Александр61, ничто бы не напомнило ему тогда той Индии, по которой он прошел во главе хмельного и разгульного войска.

18. (1) И мы говорим об Александре, еще не опьяненном счастьем, а ведь он менее всех был способен достойно нести бремя удачи. (2) Если же, рассуждая о нем, иметь в виду удел последних лет его жизни и тот новый, с позволения сказать, образ мыслей62, который он усвоил себе как победитель, то ясно, (3) что в Италию он бы явился больше похожий на Дария, чем на Александра, и привел бы за собою войско, уже перерождавшееся, позабывшее Македонию и перенявшее персидские нравы. (4) Горько, рассказывая о таком великом царе, вспоминать о кичливой перемене в его облачении, о требовании в знак почтения земных поклонов, непереносимых для македонян, даже когда они терпели поражения, а тем более когда чувствовали себя победителями. А ужасные казни, убийства друзей на пирах и попойках63, а тщеславная ложь о своем происхождении64! (5) Что если пристрастие к вину росло бы в нем день ото дня, а приступы ярости делались бы все свирепей и неукротимей? И я ведь говорю лишь о том, в чем никто из писателей не сомневается! Можем ли мы не видеть в этом никакого ущерба достоинствам полководца?

(6) Остается еще, однако, опасность, о которой любят твердить самые вздорные из греков, готовые из зависти к римской славе превозносить даже парфян65, а именно что римский народ не устоял бы перед величием самого имени Александра (хотя, по-моему, римляне о нем тогда слыхом не слыхали) и что среди стольких благородных римлян не нашлось бы ни одного, кто бы свободно возвысил против него свой голос. (7) И это притом, что в Афинах, государстве, сокрушенном силой македонского оружия, несмотря на зрелище еще дымящихся развалин соседних Фив, нашлись все же люди66, посмевшие свободно высказываться против него, о чем так ясно свидетельствуют их дошедшие до нас речи!

(8) Каким бы громадным ни казалось нам величие этого человека, оно остается величием всего лишь одного человека, которому чуть больше десяти лет сопутствовала удача. (9) Когда не могут найти счастия, равного этому, затем что даже римский народ, хотя ни в одной из войн не был побежден, все же нередко, случалось, терпел поражения67, а Александр не знал военной неудачи, то не хотят взять в толк того, что сравнивают подвиг человека, да еще молодого, с деяниями народа, воюющего уже четыре столетия. (10) Когда в одном случае больше сменилось поколений, чем в другом – минуло лет68, стоит ли удивляться, что на столь долгий срок пришлось больше превратностей судьбы, чем на какие-то тринадцать лет? (11) Почему бы не сравнивать удачу одного человека с удачей другого и одного вождя – с другим? (12) Я стольких могу назвать римских полководцев, которым в битве всегда сопутствовало счастье! В летописях, в списках магистратов можно найти целые страницы консулов и диктаторов, мужество и счастье которых ни разу не обмануло надежды римского народа. (13) И они заслуживают большего восхищения, чем Александр или любой другой царь, еще и потому, что иные из них диктаторами были по десять или двадцать дней, а консулом никто не был дольше года; (14) и потому еще, что народные трибуны мешали им производить набор, и на войну они бывало отправлялись с опозданием, и еще до срока их отзывали проводить выборы, (15) и срок их полномочий истекал порою тогда, когда дело было в самом разгаре, и товарищи по должности, случалось, чинили им препятствия или наносили урон кто трусостью, а кто безрассудством, и войну они продолжали, получив в наследство неудачи предшественников, и войско им доставалось из новобранцев или плохо обученных военной службе. (16) А цари, клянуть Геркулесом, не только свободны ото всех этих препон, но вольны распоряжаться и временем, и обстоятельствами, подчиняя все это своему замыслу69 и ни к чему не применяясь. (17) Мы видим, стало быть, что непобедимый Александр воевал бы с непобедимыми полководцами и в этой игре они равно ставили бы на кон свою удачу, (18) а может быть, и не равно, ибо над ним висела бы более страшная опасность: у македонян-то был один Александр, с которым не только могло случиться все, что угодно, но он еще и сам искал опасностей, (19) тогда как римлян, равных Александру славой или величием подвигов, оказалось бы много, и каждый из них мог бы жить или умереть, повинуясь року, но не ставя под удар государство.

19. (1) Осталось сравнить силы обеих сторон по численности и родам войск и источникам пополнения. Судя по переписям того времени, население Рима насчитывало двести пятьдесят тысяч человек. (2) Таким образом, даже при измене всех союзников латинского племени десять легионов70 давал набор из одних только жителей Рима. (3) В те годы нередко четыре или пять войск одновременно вели войны в Этрурии, в Умбрии (здесь заодно и с галлами), в Самнии и в Лукании. (4) Кроме того, весь Лаций с сабинянами, вольсками и эквами, вся Кампания и часть Умбрии и Этрурии, а также пицены, марсы, пелигны, вестины и апулийцы вместе со всем побережьем Нижнего моря, населенным греками – от Фурий и до Неаполя и Кум, а оттуда весь промежуток от Антия и Остии, – все эти земли оказались бы либо могучими союзниками Рима, либо его наголову разбитыми противниками. (5) Сам Александр мог бы переправить в Италию не более тридцати тысяч македонских ветеранов и четыре тысячи всадников, в основном фессалийцев, ибо это была главная его сила. Прибавив к ним персов, индийцев и другие народы, он вел бы с собою скорее помеху, а не подмогу. (6) Добавь к этому, что у римлян пополнение было дома, под рукой, а у Александра, ведущего войну в чужой земле, войско стало бы постепенно редеть, как то случилось впоследствии с Ганнибалом. (7) Македоняне были вооружены круглым щитом и сарисой71; у римлян щит был продолговатый, лучше защищающий тело, и дротик, с лету поражающий сильней, чем копье. (8) Оба войска состояли из тяжеловооруженных и соблюдали ряды, но если фаланга македонян неповоротлива и однородна, то римский боевой порядок подвижен, ибо составлен из многих частей и может при необходимости без труда и разомкнуться и снова сомкнуться. (9) Да и кто мог сравниться с римским ратником в усердии, кто, как он, мог переносить лишения? Достаточно было Александру потерпеть одно поражение, и он проиграл бы всю войну. Но какая битва могла сломить римлян, не сокрушенных ни Кавдием, ни Каннами? (10) И будь даже начало похода успешным, все равно не раз бы пришлось Александру, вспоминая персов, индийцев и смирную Азию, признать, что до сих пор ему доводилось воевать с женщинами. (11) Именно это, говорят, промолвил эпирский царь Александр, когда, смертельно раненный, сравнил поход этого юноши в Азию со жребием, выпавшим на его долю72.

(12) Право же, если вспомнить, что в Первой Пунической войне с пунийцами дрались на море двадцать четыре года73, то ведь всей Александровой жизни едва ли, думаю, хватило б на одну только эту войну. (13) И очень возможно, что пунийское и римское государства, связанные древними узами74, при равной для них опасности совместно поднялись бы против общего врага, и тогда бы на Александра разом обрушилась война с двумя самыми могущественными державами – Карфагеном и Римом. (14) Хотя и не под Александровым началом и не в пору расцвета македонской мощи, но все-таки в войнах с Антиохом75, Филиппом76 и Персеем77 римляне узнали, что за противник македонянин, и не только ни разу не потерпели поражения в этих войнах, но и опасности такой для них не возникало.

(15) Пусть речи не будут пристрастны и забудем о войнах гражданских78! Но когда же уступили мы пехоте? Когда было такое в открытом бою, когда – в равных с врагом условиях, а тем более в выгодном положенье? (16) Конечно, конница и ее стрелы, непроходимые чащи и местность, где нельзя добыть продовольствия, страшат тяжеловооруженных бойцов. (17) Но они прогнали и прогонят вновь тысячи войск посильней, чем войско македонян и Александра, лишь бы оставалась неизменной преданность теперешнему миру и забота о согласии граждан79.

20. (1) Следующими консулами стали Марк Фолий Флакцина и Луций Плавтий Венокс. (2) В этом году [318—317 гг.] в Рим добиваться возобновления договоров прибыли послы многих самнитских племен. Простертые на земле80, они вызвали сострадание сената и были отосланы им к народу, у которого, однако, их мольбы отнюдь не возымели такого успеха. (3) Поэтому после отказа в договоре они несколько дней кряду осаждали просьбами отдельных граждан и добились наконец перемирия на два года. (4) И жители апулийских Теана и Канузии, измученные чинимым им разорением, дали консулу Луцию Плавтию заложников и отдались под власть Рима. (5) В том же году после того, как претор Луций Фурий издал для кампанцев законы, для Капуи впервые стали избирать префектов, причем кампанцы сами настаивали и на том и на другом, видя в этом исцеление от пагубных внутренних раздоров. (6) Тогда же в Риме были созданы две новые трибы – Уфентинская и Фалернская81.

(7) Когда в Апулии дела приняли такой оборот, жители Теана82 тоже явились к новым консулам Гаю Юнию Бубульку и Квинту Эмилию Барбуле просить союзного договора, обещая взамен обеспечить для римского народа мир по всей Апулии. (8) Решившись на такое поручительство, они добились заключения договора, но все же не на равных условиях, а при господствующем положенье римского народа. (9) После покорения всей Апулии (ведь и хорошо укрепленный Форент тоже попал в руки Юния) двинулись дальше на луканцев; там консул Эмилий внезапно напал на Норул и взял его приступом. (10) А когда по союзникам разошлась молва, что в Капуе благодаря римской науке воцарились мир и порядок, то и для антийцев, которые жаловались на свою жизнь без твердых законов и магистратов, сенат назначил в законодатели патрона каждого из поселений83. И вот уже не только римское оружие, но и законность римская всюду стала одерживать победы.

21. (1) В конце года [316 г.] консулы Гай Юний Бубульк и Квинт Эмилий Барбула передали легионы не новым консулам – Спурию Навтию и Марку Попилию, а диктатору Лупию Эмилию. (2) Диктатор вместе с начальником конницы Луцием Фульвием начал осаду Сатикулы, тем самым давая самнитам повод возобновить войну. (3) Опасность, таким образом, стала грозить римлянам с двух сторон: самниты для снятия осады со своих союзников собрали большое войско и расположились неподалеку от лагеря римлян, а сатикуланцы неожиданно распахнули ворота и с громкими криками бросились толпою на римские дозоры. (4) Потом, рассчитывая больше на помощь со стороны, чем на собственные силы, и те и другие с самого начала сражения по правилам стали теснить римлян, но диктатор, хотя драться пришлось на две стороны, сумел все-таки удержать оба строя, развернув войска для круговой обороны и заняв такое место, где его было трудно окружить. (5) Более яростный удар он, однако, нанес сделавшим вылазку и, не встретив сильного сопротивления, загнал их обратно в город и тогда уже развернул против самнитов все свое войско. (6) Самниты сопротивлялись упорнее, однако и над ними одержали победу, пусть нескорую, но от этого не менее верную и полную. Ночью самниты бежали в свой лагерь и, затушив огни, потихоньку ушли всем войском, оставив надежду спасти Сатикулу, но, чтобы отплатить врагу той же монетой, сами осадили союзную римлянам Плистику.

22. (1) Когда этот год [315 г.] завершился, ведение войны перешло к диктатору Квинту Фабию; новые консулы84 остались, как и предыдущие, в самом Риме, а Фабий, чтобы принять от Эмилия войско, прибыл с подкреплением под Сатикулу. (2) Тем временем и самниты перестали осаждать Плистику, а вместо этого вызвали из дому новые войска и, полагаясь на свою многочисленность, вновь стали лагерем на прежнем месте; для отвлечения римлян от осады они пытались втягивать их в разного рода стычки. (3) Однако диктатор еще больше сосредоточил усилия на осаде вражеских стен, видя цель войны во взятии города и почти не принимая предосторожностей против самнитов: он только расставил дозоры, чтобы лагерь не подвергся неожиданному нападению. (4) Это прибавило самнитам дерзости, и они стали то и дело подъезжать к валу, не давая римлянам покоя.

Однажды, когда враг был почти у ворот лагеря, начальник конницы Квинт Авлий Церретан без ведома диктатора в бешеном рывке со всею своею конницей выскочил из лагеря и отбросил неприятеля прочь. (5) И в этой схватке, так мало похожей на упорное противоборство, судьба явила свое могущество: обе стороны понесли тяжкие потери, и оба вождя нашли здесь свою гибель. (6) Поначалу самнитский военачальник в досаде на то, что разбит и обращен в бегство в том самом месте, где только что так дерзко гарцевал, сумел уговорами и ободрением снова повести своих в бой; (7) римскому начальнику конницы легко было заметить его среди воинов, которых он звал в бой, и, наставив копье, Квинт Авлий так пришпорил своего коня, что хватило одного удара, чтобы тело врага, бездыханное, пало наземь. Вопреки обыкновению толпа воинов не столько была обескуражена гибелью своего предводителя, сколько ожесточена ею: (8) все, кто был рядом, пустили свои копья в Авлия, ворвавшегося сгоряча в самую гущу врага. (9) Но честь отмстить за гибель самнитского предводителя судьба даровала прежде всего его брату: это он вне себя от горя и ярости стащил с коня победоносного начальника конницы и умертвил его. И даже тело убитого едва не попало в руки самнитов, так как пал он в самой гуще вражеской конницы. (10) Однако римляне тотчас спешились, вынудив самнитов сделать то же самое, и неожиданно выстроившиеся боевые порядки начали вокруг тел вождей рукопашную, в которой римляне, конечно, одержали верх, и, отбив тело Авлия, победители внесли его в лагерь, испытывая разом и горесть, и гордость. (11) А самниты, потеряв военачальника и испробовав свои силы в конном бою, оставили Сатикулу, признавая тем самым, что попытки защитить ее тщетны, и снова принялись за осаду Плистики, так что через несколько дней Сатикула после сдачи оказалась в руках римлян, а Плистика – после приступа – в руках самнитов.

23. (1) Затем военные действия были перенесены на новое место, и легионы из Самния и Апулии отправили под Copy. (2) После избиения римских поселенцев Сора перешла на сторону самнитов. Когда римское войско, идя большими переходами, чтобы отмстить за истребление сограждан и отбить поселение, первым прибыло к Соре, а разведчики, разосланные по дорогам, (3) один за другим стали приносить известия об идущих следом и уже приближающихся самнитах, (4) римляне двинулись навстречу неприятелю, и у Лавтул было дано сражение, не имевшее ясного исхода. Конец ему положило не поражение и не бегство одной из сторон: ночь разняла противников, так и не знавших, кому досталась победа. (5) У некоторых писателей85нахожу сведения о том, что битва была неудачной для римлян и начальник конницы Квинт Авлий пал именно в этой битве.

(6) Назначенный на место Авлия начальник конницы Гай Фабий86 прибыл со свежими войсками из Рима и через гонцов справился у диктатора, где ему следует остановиться, когда и с какой стороны нападать на врага. Подробно осведомленный обо всех замыслах диктатора, он спрятался в хорошо укрытом месте. (7) После битвы диктатор несколько дней продержал свои войска за валом в положении скорей осажденных, чем осаждающих, (8) и вдруг выставил знак к битве. Веря, что дух храбрецов только окрепнет, если не оставить им иной надежды, кроме как на самих себя, он скрыл от воинов прибытие начальника конницы со свежим войском (9) и так сказал свою речь, будто рассчитывать можно было только на прорыв: «Воины, мы попали в ловушку, и нет у нас выхода, кроме победы. (10) Наш стан достаточно защищен укреплениями, но в нем угрожает нам голод. Земли в округе, где можно бы добыть съестные припасы, от нас отложились, но, если бы кто и хотел нам помочь, он был бы не в силах сделать это из-за нашего неудачного места. (11) Вот почему я не хочу обольщать вас пустою надеждой и оставлять в целости лагерь, чтобы укрыться в нем, если, как давеча, не добьемся победы. Оружием должно защищать укрепления, а не укреплениями – оружие! (12) Пусть держатся за лагерь и возвращаются в него те, кому выгодно затягивать войну, а мы отбросим-ка упования на все, кроме победы! (13) Двигайте знамена против врага! Едва войско выйдет за вал, пусть те, кому дан приказ, подпалят лагерь. Свой ущерб вы с лихвой возместите добычей, взятой со всех изменивших нам окрестных племен». (14) Речь диктатора ясно показала безвыходность положения, и вдохновленные ею воины выходят против врага, а самый вид пылающего за спиной лагеря еще больше их ожесточает (хотя, согласно приказу диктатора, подожгли его только со стороны, ближней к воинам). (15) И вот, как безумные, кинулись они на врага и при первом же натиске смешали знамена противника, а начальник конницы, издали завидев горящий лагерь (что и было условным знаком), в самое время ударил по врагам с тыла. Так самниты оказались окружены и стали кто как мог спасаться бегством; (16) великое множество их, сгрудившихся от страха и мешавших в такой толчее друг другу, было перебито на месте. (17) Лагерь захватили и разграбили, и нагруженное добычей войско диктатор снова привел в свой лагерь. И не так радовались воины победе, как тому, что, вопреки их ожиданиям, кроме небольшого спаленного огнем участка, все остальное их добро было в целости и сохранности.

24. (1) Оттуда войско возвратилось к Соре, и новые консулы – Марк Ретелий и Гай Сульпиций, приняв от Фабия войско, распустили большую часть ветеранов87 и пополнили воинство когортами88 новобранцев. (2) Город меж тем был расположен в неприступном месте, и римляне никак не могли выбрать верный способ его захватить: длительная ли осада даст им победу или стремительный приступ? (3) И тут перебежчик из Соры, выйдя тайком из города и добравшись до римской стражи, велит не теряя времени вести его к вождям и консулам, а представ перед ними, обещает отдать им город. (4) Когда затем в ответ на расспросы он объяснил, что намерен делать, предложение сочли дельным и, по его настоянию, передвинули разбитый под самыми стенками лагерь на шесть миль от города, (5) чтобы тем усыпить бдительность и дневных дозоров, охранявших город, и ночной его стражи.

На следующую ночь перебежчик приказал когортам притаиться в перелесках под городом, а сам, взяв десяток отборных ратников, повел их за собою в крепость по крутым и почти непроходимым тропам. Туда он загодя принес большой запас метательных снарядов, (6) а кроме того, там были камни, и случайно разбросанные повсюду, как обычно бывает на скалах, и нарочно снесенные в это место жителями для лучшей его защиты.

(7) Здесь он и расставил римлян и, показав им узкую и крутую тропу, ведущую в крепость из города, молвил: «На такой крутизне да с оружием натиск любой толпы можно сдерживать даже втроем, (8) вас же десятеро и, что еще важнее, вы – римляне, да еще самые храбрые из римлян! За вас будет и само это место, и тьма ночная, потому что в темноте с перепугу всё преувеличивают, а уж страху на всех я нагоню. Вы же сидите в крепости и держите ухо востро». (9) И он помчался вниз, крича во всю мочь: «К оружию, граждане! Крепость взята врагами! Заклинаю вас: защищайтесь!» (10) Так он вопил, врываясь в дома старейшин, в лицо всем встречным и всем, кто в страхе повыскакивал на улицу. Переполох начал он один, но вот уже толпы разносят его по городу. (11) Встревоженные магистраты, узнав от лазутчиков, посланных к крепости, что она занята вооруженными людьми с метательными орудиями, причем число противников было многократно преувеличено, теряют надежду отбить крепость. (12) Повсюду начинается бегство, и полусонные, почти сплошь безоружные люди разбивают ворота. В одни такие ворота врывается привлеченный шумом римский отряд и мчится по улицам, убивая перепуганных горожан. (13) Сора была уже захвачена, когда на рассвете прибыли консулы и приняли сдачу тех, кого в ночной резне и переполохе пощадила судьба. (14) Из них 225 человек, бывших, по общему мнению, виновниками ужасного избиения поселенцев и отпадения от Рима, в оковах уводят в Рим, остальных отпускают целыми и невредимыми, но в Соре остается отряд охраны. (15) Всех, кого отправили в Рим, высекли на форуме розгами и обезглавили, к вящей радости простого народа. для которого особенно важна была безопасность плебеев, посылаемых в какие-нибудь поселения.

25. (1) Покинув Copy, консулы двинулись войною на земли и города авзонов89, (2) где с приходом самнитов после битвы при Лавтулах было очень неспокойно и вся Кампания кишела заговорами. (3) В них была замешана даже сама Капуя, более того, следы заговора вели в Рим, причем к некоторым влиятельным людям. Но, как и в Соре, сдача городов предателями привела племя авзонов к покорности. (4) Авзона, Минтурны и Весция – вот три города, из которых к консулам явились двенадцать знатных юношей, составившие предательский заговор против своих городов. (5) О своих согражданах они сообщили, что те уже давно поджидали прихода самнитов и, едва пришла весть о Лавтульском сраженье, они сразу сочли римлян побежденными и послали свою молодежь в подкрепленье самнитам; (6) а потом, после бегства самнитов, оказались в состоянии не то мира, не то войны: ворот перед римлянами решили не закрывать, чтобы не дать повода к войне, но вместе с тем постановили запереть их при приближении римского войска к городу; в таком двойственном состоянии, уверяли пришедшие, города легко захватить врасплох.

(7) По наущению перебежчиков лагерь придвинули поближе и ко всем трем городам отправили по отряду. Часть воинов должна была, вооружась, незаметно устроить засады возле городских укреплений, а часть, облачась в тоги и спрятав под одеждой мечи, перед рассветом, через открытые ворота войти в город. (8) Эти последние сразу же стали избивать стражу и немедленно подали знак вооруженным бойцам спешить к ним из своих засад. Так завладели воротами, и все три города были захвачены одновременно и одним способом. В отсутствие вождей90 резня при взятии города не знала удержу, (9) и, несмотря на не вполне доказанное обвинение в измене, племя авзонов было истреблено, словно вело с Римом войну не на жизнь, а на смерть.

26. (1) В том же году Луцерия предала врагам римский охранный отряд и перешла во владение самнитов. Но предатели были скоро наказаны. (2) Бывшее поблизости римское войско с одного приступа захватило этот расположенный на равнине город, жителей его и самнитов беспощадно перебили, (3) причем озлобление дошло до того, что уже в Риме при обсуждении в сенате вывода в Луцерию поселенцев многие предлагали не оставить там камня на камне. (4) Дело было не только в понятной ненависти к двукратным изменникам, удаленность места также заставляла страшиться отправки граждан так далеко от дома в окружение столь враждебных народов. (5) Но предложение отправить поселенцев все-таки победило, и две с половиной тысячи человек послали в Луцерию.

В этом же году при повсеместной измене Риму91 даже среди капуанской знати стали возникать тайные заговоры. (6) О них доложили сенату, и тут уже не было места беспечности: постановили провести дознание, а для его проведения – избрать диктатора. (7) Диктатором стал Гай Мений, назначивший начальником конницы Марка Фолия. Велик был страх, внушаемый диктатурой. От этого ли страха или от сознания вины, но главари заговора Калавий, Овий и Новий еще до того, как имена их стали известны диктатору, несомненно добровольно наложили на себя руки и так ушли от суда. (8) После завершения дознания в Кампании его перенесли в Рим под тем предлогом, что приказ сената предполагал ведение дознания не только о капуанских заговорщиках, но обо всех вообще злоумышленниках, где бы ни собирались они, чтобы плести свои заговоры против государства, (9) а сходки при искании должностей используются, мол, против государства. Дознание все разрасталось: росло число лиц, привлекаемых к ответу, и тяжесть обвинений, причем диктатор был убежден в своем праве вести дознание без всяких ограничений. (10) И вот к ответу стали требовать знатных мужей, а на их просьбы к трибунам не доводить дело до суда никто не откликнулся. (11) И тогда знатные, не только те, на кого пало обвинение, но и вообще все, в один голос стали повторять, что обвинения касаются «новых людей», а вовсе не знатных, для которых дорога к должностям и так открыта, если только чьи-нибудь козни не чинят им препон; (12) и более того, твердили они, по такому делу самому диктатору и его начальнику конницы впору быть под судом, а не вести по нему расследование, и, что это так, им обоим предстоит узнать, как только сложат с себя должность.

(13) И вот тогда Мений, больше заботясь о своем добром имени, чем о власти, выступил вперед и обратил к собранию такие речи: (14) «Вы все знаете, квириты, мою прежнюю жизнь, и сама почетная должность, возложенная на меня, порука моей невиновности. Кого в самом деле следует избрать диктатором для проведения дознания? Того ли, кто блещет воинской славой, ведь этого не раз требовала государственная необходимость? Или здесь нужен был человек, чурающийся прежде всего всяких сговоров? (15) Но коль скоро иные из знатных людей (а почему, о том судите сами, ибо не мне, магистрату, говорить о вещах неудостоверенных) (16) сперва тщились задавить само дознание, а потом, обнаружив свое бессилие, чтобы как-нибудь избежать суда, прибегли (патриции!) к услугам своих супостатов и обратились за помощью к народным трибунам; (17) коль скоро потом им, отвергнутым и трибунами, все казалось надежней попытки доказать свою невиновность настолько, что посмели напасть на нас, и частным лицам достало наглости требовать к ответу диктатора, то, (18) дабы боги и смертные знали и видели, как одни берутся за невозможное, а другие спокойно идут навстречу обвинениям, я отдаю себя на суд своим недругам, я слагаю с себя диктатуру! (19) А вас, консулы, прошу, если сенат вам поручит дознание, проведите его прежде всего о нас с Марком Фолием, чтобы ясно стало: не величие должности, а наша невиновность служит нам защитой от всех обвинений».

(20) После этого он сложил с себя диктатуру, а за ним сложил с себя должность и Фолий. Они стали первыми подсудимыми консулов, так как сенат поручил дознание именно консулам, и, несмотря на враждебные показания знати, блестяще оправдались. (21) Предстал перед судом и Публилий Филон, многократно исполнявший высшие должности после того, как свершил много славных подвигов и дома и в походах, и все равно ненавистный знати92. И он тоже был оправдан. (22) Но, как и всегда это бывает, дознание лишь до тех пор вели ревностно и усердно, пока обвиняемые были с громкими именами и расследование было в новинку; потом принялись за людей менее значительных, и наконец, следствие было прекращено благодаря проискам и сговору тех самых людей, против которых оно было направлено.

27. (1) Слухи обо всем этом, а еще более расчет на отпадение Кампании от Рима (что и было целью заговора) заставили самнитов из Апулии возвратиться к Кавдию, (2) чтобы изблизи, если при какой-нибудь смуте представится случай, отнять у римлян Капую.

(3) Консулы с сильным войском прибыли туда же. Поначалу противники медлили, стоя по краям заросшего лесом распадка и понимая, что начавший наступление оказывается в невыгодном положенье; (4) потом, сделав небольшой крюк по открытой местности, самниты спускаются всем войском в долину на кампанские поля и сперва разбивают лагерь в виду неприятеля, (5) и потом обе стороны пробуют свои силы в мелких стычках – главным образом в конном, а не пешем бою; и римляне были довольны исходом этих стычек, а затягивание войны их не тревожило. (6) Вождям самнитов, напротив, стало очевидно, что им ежедневно наносится пусть небольшой, но все же урон и затягивание войны лишает бойцов бодрости. (7) Поэтому они выстраивают боевые порядки, разместив свою конницу на правом и левом крыле. Всадникам было предписано внимательно следить за лагерем, чтобы на него ненароком не напали, но не за битвой: пехота, мол, сохранит строй.

(8) Консул Сульпиций стал на правом, Петелий – на левом крыле. На правом крыле, где и самнитские ряды не были сомкнутыми – то ли для обхода врага, то ли чтоб самим не быть окруженными, – воинов расставили посвободней. (9) На левом – силы прибавилось не только от плотности рядов, но и от неожиданного решения консула Петелия сразу же выпустить в первый ряд вспомогательные когорты, которые держали свежими на случай затянувшегося сражения: собрав вместе все свои силы, он при первом же ударе потеснил неприятеля.

(10) На помощь расстроенным рядам пехоты в бой поспешила самнитская конница. Когда она мчалась между войсками противников, против нее вскачь понеслась римская конница и смешала знамена и ряды пеших и конных, пока наконец на этом крыле враг не был смят окончательно. (11) Чтоб ободрять воинов, здесь был не только Петелий, но и Сульпиций: заслышав крик на левом крыле, он прискакал сюда, оставив своих воинов, еще не успевших толком схватиться с врагом. (12) Видя здесь бесспорную победу, двинулся назад, взяв на свое крыло тысячу двести человек, и обнаружил, что там дело приняло совсем иной оборот: римляне отступали, а враг победно теснил их расстроенные ряды. (13) Но с прибытием консула все вдруг переменилось. Действительно, вид вождя поднял дух воинов, а помощь от прибывших с ним храбрецов измерялась не только числом: с ними пришла весть о победе на другом крыле, которую воины вскоре и сами увидели. Все это выправило ход сражения. (14) Потом уже вдоль всего строя римляне стали одерживать верх, убивать и брать в плен переставших сопротивляться самнитов, если тем не удалось бежать в Малевент93, который ныне зовется Беневент. Убито или взято в плен было около тридцати тысяч самнитов. Так говорит предание.

28. (1) После победы столь блистательной консулы без промедления двинули свои легионы на осаду Бовиана. (2) Там консулы провели зиму [313 г.], пока диктатор Гай Петелий с начальником конницы Марком Фолием не принял у них войско. А назначили диктатора новые консулы – Луций Папирий Курсор, ставший консулом в пятый раз, и Гай Юний Бубульк, бывший им вторично. (3) Прослышав о захвате самнитами фрегеллской крепости, диктатор оставил Бовиан и устремился к Фрегеллам. Вернув их себе без боя, ибо под покровом ночи самниты бежали прочь, римляне оставили в городе сильную охрану и возвратились оттуда в Кампанию, главным образом чтобы отбить Нолу. (4) К приходу диктатора за стенами Нолы укрылись все самниты и ноланцы из окрестных деревень. Осмотрев расположение города, (5) диктатор приказал сжечь все примыкавшие к стенам строения – а место это было густонаселенное, – и вскоре Нола была взята то ли диктатором Петелием, то ли консулом Гаем Юнием, ибо называют и того и другого. (6) Приписывая честь взятия Нолы консулу, добавляют, что он же захватил Атину и Калатию, а Петелий, мол, был назначен диктатором для вбития гвоздя при моровом поветрии94.

(7) В тот же год в Свессу и на Понтии вывели поселения. Свесса прежде была владением аврунков, а на Понтиях, острове недалеко от побережья вольсков, жили вольски. (8) Сенат постановил вывести поселения также и в Суказинскую95 Интерамну, но избрать триумвиров и отправить четыре тысячи поселенцев пришлось уже следующим консулам.

29. (1) Война с самнитами была почти завершена, но не успели еще римские сенаторы сбросить с себя это бремя, как прошел слух о войне с этрусками [312 г.]. (2) За исключением галльских орд, не было в ту пору народа, чье нападение при такой близости владений и такой многочисленности населения было бы для Рима большей угрозою. (3) И вот, пока один из консулов уничтожал в Самнии остатки противника, Публий Деций, которого тяжелая болезнь задержала в Риме, по воле сената назначил диктатора – Гая Сульпиция Лонга, а тот – начальника конницы – Гая Юния Бубулька. (4) Сообразуясь с нешуточной опасностью, Сульпиций привел к присяге всю молодежь и со всею рачительностью приготовил вооружение и все, что было нужно в таких обстоятельствах. Но он не настолько увлекся этими приготовлениями, чтобы самому помышлять о походе, напротив, он собирался остаться на месте, если этруски не нападут первыми. (5) Такими же были и намерения этрусков: готовиться к войне, но воздерживаться от нее. Так никто и не выступил из своих пределов.

На этот год приходится и знаменитое цензорство Аппия Клавдия и Гая Плавтия, но Аппиеву имени в памяти потомков досталась более счастливая судьба, (6) потому что он проложил дорогу96 и провел в город воду97; (7) совершил он все это один, так как товарищ его, устыдясь беззастенчивой недобросовестности, с какой были составлены сенаторские списки, сложил с себя должность98. (8) Аппий же с упрямством, присущим его роду с незапамятных времен, продолжал один исполнять обязанности цензора. (9) По настоянию того же Аппия род Потициев, в котором сан жреца при Геркулесовом жертвеннике99 передавался по наследству, обучил общественных рабов обрядам этой святыни, дабы передать им свои обязанности. (10) Рассказывают, что вслед за тем произошло нечто удивительное и даже такое, что должно бы внушать набожный страх перед любыми изменениями в порядке богослужений. Дело в том, что в ту пору было двенадцать семейств Потициев, причем около тридцати взрослых мужчин, и за один лишь год все они умерли, и род прекратился. (11) И не только исчез с лица земли род Потициев – спустя несколько лет разгневанные боги отомстили и самому цензору, лишив его зрения.

30. (1) Итак, консулы следующего года [311 г.] – Гай Юний Бубульк, избранный в третий раз, и Квинт Эмилий Барбула, во второй раз исполнявший эту должность, – в начале года обратились к народу с жалобой на то, что состав сената испорчен при злонамеренном составлении списка: из него исключены лучшие, чем иные из внесенных; (2) консулы отказались впредь признавать новый список как составленный, не глядя на правых и виноватых, пристрастно и произвольно и немедленно созвали сенат в том составе, какой был до цензорства Аппия Клавдия и Гая Плавтия.

(3) В этом году еще два рода полномочий стали вручаться народом, и оба в военном деле: во-первых, постановили, чтобы народ избирал по шестнадцать военных трибунов на четыре легиона, тогда как прежде лишь несколько мест ставилось на голосование народа, в основном же назначались те, к кому мирволили диктаторы и консулы. Это предложение было внесено народными трибунами Луцием Атилием и Гаем Марцием; (4) во-вторых, постановили, чтобы народ ведал и назначением корабельных триумвиров, занимавшихся снаряжением и починкой судов. Это поставил на всенародное голосование трибун Марк Деций.

(5) Еще об одном событии этого года, едва ли заслуживающем упоминания, я предпочел бы умолчать, если бы не считалось, что это относится к почитанию богов. Осердясь на запрет последних цензоров пировать по древнему обычаю в храме Юпитера, флейтщики всей гурьбой ушли в Тибур, и в Городе некому стало играть даже при жертвоприношениях. (6) Сенат, беспокоясь о соблюдении обрядов, отправил в Тибур послов сделать все возможное для возвращения этих людей римлянам. (7) Тибуртинцы охотно обещали им это и сперва, созвав флейтщиков в курию, убеждали их возвратиться в Рим, но уговорами ничего не добились и прибегли к уловке, приноровленной к привычкам самих этих людей. (8) В праздничный день тибуртинцы приглашают флейтщиков в свои дома под предлогом устройства пира с музыкой, опаивают их до полного бесчувствия вином, к которому этот род людей обычно имеет пристрастие, (9) грузят спящих на телеги и привозят в Рим. И лишь тогда пришли в себя флейтщики, когда, еще не стряхнувши хмель, пробудились от утреннего света в оставленных на форуме повозках. (10) Тут сбежался народ, и упросили их остаться, пообещав, что три дня в году они будут разгуливать по Городу разряженные, распевая песни и с вольными шутками, как это ныне в обычае, а тем, кто игрой на флейте сопровождал жертвоприношения, возвратили право пировать в храме100. Вот что произошло между двумя большими войнами.

31. (1) Консулы распределили меж собою военные области: Юнию по жребию досталось воевать против самнитов, Эмилию – начать войну в Этрурии. (2) В самнитской Клувии стоял отряд римских воинов; не имея возможности захватить их силой, самниты голодом вынудили отряд сдаться и после безобразно жестокого бичевания умертвили, невзирая на сдачу. (3) Возмущенный этой жестокостью, Юний счел взятие Клувии делом первостепенной важности и за один день осады одолел городские укрепления и перебил всех взрослых мужчин. (4) Оттуда он с победою повел войско к Бовиану; это была столица самнитских пентров, богатейший город, в котором хватало и оружия, и защитников. (5) Римляне овладели городом, движимые надеждой на добычу, ибо особенной ненависти к жителям у них не было. Так что с противником обошлись не так уж жестоко, зато добра увезли оттуда едва ли не больше, чем случалось добыть во всем Самнии; вся она была великодушно отдана воинам.

(6) Когда уже не осталось ни воинства, ни лагеря, ни городских укреплений, способных сопротивляться мощи римского оружия, всех самнитских предводителей заботили лишь поиски места для засады, чтобы при удобном случае внезапно поймать и окружить римских воинов, если им как-нибудь позволят разбрестись за добычею. (7) Перебежчики из сельских жителей и некоторые пленники, попавшиеся кто случайно, а кто и нарочно, сообщали консулу согласные меж собою да к тому же и верные сведения об огромном стаде скота, согнанном в непроходимую чащу лесистого ущелья; это побудило консула для захвата добычи направить туда налегке свои легионы. (8) Огромное самнитское войско тайно устроило на их пути засаду, и, увидев, что римляне углубились в ущелье, враги вдруг выскочили из чащи и напали на них врасплох с шумом и криком. (9) Поначалу, пока римляне вооружались и сносили поклажу в середину, они были в смятении от внезапности нападения, но потом когда, освободясь от ноши, каждый поспешил под знамена, то в знакомых рядах и по старому воинскому навыку уже без всяких приказов сам собою выстроился боевой порядок. (10) Консул примчался туда, где драться было особенно опасно, спешился и стал призывать Юпитера, Марса и других богов в свидетели, что в это место он зашел, ища не славы для себя, а добычи для воинов, (11) и что его не в чем упрекнуть, кроме как в чрезмерном желании отнять у врага богатство и отдать его своим воинам; если не доблесть воинов, восклицал он, то ничто не спасет теперь его от позора. (12) Нужно только изо всех сил всем вместе, дружно ударить на врага, ведь в бою его уже разбили, из лагеря изгнали, города его захватили; этот враг на хитрости и засады возлагает последнюю свою надежду и прибегает к помощи ущелья, а не оружия. (13) Но разве есть такая местность, чтоб ее не одолела римская доблесть? Он напоминал о фрегеллской и сорской101 крепостях и всех тех местах, где римляне добились успеха, несмотря на невыгоду своего положения. (14) Воодушевленные этими речами, воины, не обращая внимания на препятствия, бросились на стоящий перед ними вражеский строй. Пока карабкались вверх по склону, им пришлось туго, (15) но, как только передовые отряды заняли наверху площадку и воины почуяли, что стоят на ровном месте, тут уже пришла пора испугаться укрывавшимся прежде в засаде, и они бежали врассыпную, теряя оружие, в те самые укрытия, где только что прятались. (16) Но в местах, подысканных нарочно на погибель неприятелю, они оказались сами пойманы в собственную ловушку. Так что очень немногие сумели спастись бегством, около двадцати тысяч их перебили, и победившие римляне разбрелись в разные стороны на поиски добычи – того самого стада, что было оставлено на их пути.

32. (1) Пока это происходит в Самнии, в Этрурии за оружие взялись уже все племена, кроме арретинов, и осадою Сутрия, как бы ворот Этрурии, положили начало великой войне. (2) Один из консулов, Эмилий, прибыл туда с войском, чтобы снять осаду с союзников. При появлении римлян жители Сутрия, не скупясь, доставляли продовольствие в лагерь перед городом. (3) Первый день этруски провели раздумывая, торопить им войну или затягивать, и поскольку вожди предпочли спешные действия осторожным, то на другой день с восходом солнца был выставлен знак к бою и вооруженное войско вышло на битву. (4) Узнав об этом, консул тотчас передал воинам дощечку с распоряжением завтракать и, подкрепившись пищей, вооружаться. (5) Воины повиновались. Увидев их вооруженными и готовыми к бою, консул приказал вынести за вал знамена и выстроил войска неподалеку от неприятеля. Какое-то время обе стороны стояли, напряженно ожидая, чтобы противник первым издал клич и начал сражение, (6) и миновал уже полдень, а ни с одной стороны не было еще пущено ни одной стрелы. Тогда, чтоб не уйти ни с чем, этруски издают крик и под звуки труб двигают вперед свои знамена; не заставили себя ждать и римляне. (7) Яростно сшиблись бойцы102: у врагов превосходство в числе, у римлян – в храбрости. (8) Битва шла с переменным успехом, многие пали с обеих сторон, и все – самые храбрые, и тогда лишь решился исход сражения, когда измотанные передовые отряды были заменены свежими силами второго ряда римского войска. (9) Этруски же, у которых передовые воины не были поддержаны свежими подкреплениями, все полегли перед знаменами и вокруг. Эта битва не имела бы равных по ничтожному числу бежавших и огромному – павших, если бы ночь не укрыла этрусков, твердо решившихся биться насмерть. (10) Так что победители опередили побежденных и положили конец сече: после захода солнца был дан знак отступить, и противники возвратились на ночь в свои лагеря. (11) После этого под Сутрием в тот год не произошло ничего примечательного, потому что во вражеском войске за одну битву были уничтожены все передовые части и остались только вспомогательные силы, едва способные охранять лагерь; (12) но и у римлян раненых было столько, что от ран уже после боя скончалось больше, чем пало на поле брани.

33. (1) Квинт Фабий, консул следующего [310 г.] года, взял на себя войну под Сутрием, товарищем Фабия стал Гай Марций Рутул. (2) Тем временем и Фабий привел из Рима пополнение, и к этрускам прибыло вызванное из дому новое войско.

(3) Уже много лет между патрицианскими должностными лицами и народными трибунами не было никаких споров и раздоров103, когда один из семьи, которой словно бы рок назначил враждовать с трибунами и плебеями, снова затеял смуту. (4) По истечении восемнадцати месяцев, то есть по окончании срока цензорства, установленного законом Эмилия, цензора Аппия Клавдия никакой силой нельзя было заставить сложить с себя должность, хотя его товарищ, Гай Плавтий, сделал это еще до истечения срока своих полномочий. (5) Народным трибуном, взявшимся ограничить цензорство законным сроком, что было столь же любезно народу, сколь и справедливо, и черни приятно, так же как любому из знати, был Публий Семпроний.

(6) Этот Семпроний несколько раз подряд прочитал вслух Эмилиев закон104 и воздал хвалу его создателю – диктатору Мамерку Эмилию, который сократил до полутора лет прежде пятилетний срок цензорства, ставшего при такой продолжительности господствующей властью, а затем вопросил: (7) «Скажи-ка, Аппий Клавдий, что бы ты сделал, будь ты цензором, на месте Гая Фурия и Марка Гегания?» (8) Аппий отрицал, что вопрос трибуна имеет хоть какое-то отношение к его делу, а именно если закон Эмилия и впрямь был обязателен для цензоров, в правление которых бы был принят, (9) ибо по воле народа был введен в действие после избрания их цензорами, а силу закона имеет последняя воля народа, тем не менее его и всех тех, кто были избраны цензорами после издания этого закона, он обязать ни к чему не мог.

34. (1) На эти Аппиевы увертки, никем не одобряемые, Семпроний сказал: «Квириты, перед вами потомок того знаменитого Аппия, который был избран децемвиром на год, на другой – сам провозгласил свое избрание, а на третий, хотя ни он сам и никто другой его не назначал, удержал за собою и фаски, и власть, оставаясь частным лицом, (2) и не отступился от должности, пока власть, злокозненно добытая, злонамеренно примененная, злоумышленно удержанная, не погребла его под собою105. (3) Это то самое семейство, квириты, чьи насилия и обиды вынудили вас покинуть отечество и занять Священную гору106; для защиты от него вы оградили себя и поддержкой трибунов, (4) из-за него два ваших войска сидели на Авентине, и это оно всегда противилось законам о процентах и общественных землях. (5) Именно это семейство объявило недействительными браки патрициев и плебеев107 и закрыло плебеям доступ к курульным должностям108. Имя Клавдиев куда враждебней вашей свободе, чем даже имя Тарквиниев! (6) За сто лет, минувших после диктаторства Мамерка Эмилия, цензорами перебывало столько знатных и самых доблестных мужей; и что же, Аппий Клавдий, за все это время никто из них, по-твоему, не заглядывал в двенадцать таблиц? Всем было невдомек, что законную силу имеет последняя воля народа? (7) Куда там! Это как раз все знали и именно поэтому повиновались Эмилиеву, а не тому древнему закону, по которому впервые были избраны цензоры109; ведь Эмилиев закон народ утвердил последним по времени, а при противоречии в законах новый всегда отменяет старый. (8) Что ты, собственно, утверждаешь, Аппий? Необязательность Эмилиева закона для народа? Или же для народа он обязателен, и один ты выше закона? (9) Даже те, не знавшие узды, цензоры – Гай Фурий и Марк Геганий, благодаря которым стало ясно, какой вред может быть государству от злоупотребления такой должностью, когда разъяренные ограничением своей власти они записали в эрарии110 Мамерка Эмилия, бывшего в то время первым на войне и в мирных делах, даже они повиновались Эмилиеву закону. (10) Сто лет чтили закон и все последующие цензоры, в том числе и Гай Плавтий, твой товарищ, избранный при тех, что и ты же, обрядах и с теми же, что у тебя, правами. (11) Разве народ избрал его не полноправным цензором? Так что же? На одного тебя, выходит, – должно быть, за твои несравненные достоинства – распространяется это особенное преимущественное право! (12) Как же нам теперь назначить кого-нибудь священным царем111? Он ухватится за имя „царь” и объявит, что избран полноправным царем Рима! Кто, по-твоему, удовольствуется тогда полугодовой диктатурой или междуцарствием на пять дней? Кого тогда дерзнешь назначить диктатором для вбития гвоздя или проведения Игр112? (13) Какими безмозглыми тупицами предстают, верно, в глазах таких людей те, кто, свершив за двадцать дней великие подвиги, слагал с себя диктатуру или отказывался от должности из-за ошибки в гаданиях при избрании! (14) Но что вспоминать о давно минувшем? Недавно, еще в этом десятилетии113, диктатор Мений вел дознание столь нелицеприятно, что оно стало угрожать иным влиятельным людям, и, когда недруги выдвинули обвинение в его собственной причастности к преступлению, о котором он вел расследование, он сложил с себя диктатуру, чтобы как частное лицо предстать перед судом. (15) От тебя я не жду, конечно, подобного самоотречения, да не будешь ты исключением в самом властолюбивом и надменном семействе! И пусть ты не оставишь должности ни на день ранее срока, но не выходи только за его пределы! (16) Может быть, хватит Аппию еще дня или месяца цензорства? Нет, он требует для себя трех с половиной лет сверх положенного по Эмилиеву закону. „Три года,– заявляет он,– и еще шесть месяцев сверх положенного по закону Эмилия я буду исполнять должность цензора и буду исполнять ее один”. Да это похоже уже на царскую власть! (17) Может быть, ты все-таки изберешь себе нового товарища, хотя нечестиво избирать его даже на место умершего? (18) Или мало тебе, богобоязненный цензор, превратить отправление древнейшего обряда, который один был учрежден самим богом, в чью честь и совершается, из священнодействия, исполняемого знатнейшими, в рабскую службу?!114 (19) Мало тебе, что тебя и цензорства твоего ради за один год сведен под корень род, который древнее самого Города и освящен к тому же дружбою с бессмертными богами? Тебе надо еще и все государство вовлечь в такое кощунство, что от одного упоминания о нем душа содрогается. (20) Город пал115 в то пятилетие, когда цензор Луций Папирий Курсор после смерти товарища своего, Гая Юлия, чтоб не оставить должности, добился избрания себе в товарищи Марка Корнелия Малугинского. (21) Сколь же умеренны были его притязания по сравнению с твоими, Аппий! Луций Папирий не один отправлял цензорство и не дольше положенного срока, и все ж не нашлось никого, кто бы последовал потом его примеру: все бывшие после него цензорами по смерти товарища слагали с себя должность. (22) А тебе не помеха, что срок цензорства истек, что товарищ оставил должность, не указ тебе ни закон, ни совесть! Добродетель для тебя в надменности и наглости, в презрении к богам и людям. (23) Помня о величии и святости исполнявшейся тобою должности, я не хотел бы, Аппий Клавдий, не то что действием оскорбить тебя, но даже задеть слишком резким словом; (24) и все же твое упрямство и твоя заносчивость вынудили меня произнести все только что мною сказанное. А если ты не подчинишься Эмилиеву закону, то я прикажу еще и в темницу тебя отвести (25), и, помня установление предков: „Если при избрании цензоров один не получит положенного числа голосов, выборы откладываются без провозглашения цензором другого”, – я не потерплю, чтобы ты один отправлял цензорство, когда один ты не можешь даже быть избран цензором!»

(26) После всех таких речей он приказал схватить цензора и отвести его в темницу. Шестеро трибунов одобрили действия своего товарища, но трое оказали поддержку обратившемуся к ним Аппию, и, к великому негодованию всех сословий, он стал один отправлять цензорство.

35. (1) Пока все это происходило в Риме, этруски уже начали осаду Сутрия, а навстречу консулу Фабию, ведшему войско на помощь союзникам вдоль предгорий, чтобы при случае напасть на укрепления врага, выступил построенный в боевом порядке неприятель. (2) На раскинувшейся внизу равнине хорошо видны были несчетные вражеские рати, и тогда консул, чтобы выгодным положением возместить для своих численное превосходство противника, поднял войско немного вверх по склону – место было неровное и каменистое – и тогда уже повернул знамена против неприятеля.

(3) Этруски целиком полагались на свою многочисленность и, позабыв обо всем, так поспешно и так жадно кидаются в бой, что выпускают все свои дротики, чтоб поскорее начать рукопашную, обнажают мечи и стремглав бросаются на противника. (4) Римляне, напротив, метали то стрелы, то камни, которыми их в изобилии снабжала сама местность. (5) И вышло так, что удары по щитам и шлемам привели в замешательство даже тех этрусков, кто не был ранен, и подойти для ближнего боя оказалось не так просто, (6) а для дальнего не осталось метательных орудий, и этруски остановились, открытые ударам, потому что их толком ничто не защищало, а некоторые даже начали отступать, и тогда на колеблющийся и пошатнувшийся строй, вскричав с новою силой и обнажив мечи, ринулись гастаты и принципы116. (7) Этот натиск этруски сдержать не могли и, повернув знамена, врассыпную бросились к лагерю. Но когда римская конница наискосок пересекла равнину и оказалась на пути беглецов, они отказались от лагеря и кинулись в горы. (8) Оттуда почти безоружная толпа, изнемогая от ран, добралась до Циминийского леса, а римляне, перебив много тысяч этрусков и захватив тридцать восемь боевых знамен, завладели еще и вражеским лагерем с богатой добычею. Потом стали думать и о преследовании врага.

36. (1) Циминийский лес в те времена был непроходимее и страшнее, чем лесистые германские ущелья во времена более к нам близкие117, и до той поры он для всех, даже для купцов, оставался совершенно неприступен. Почти никто, кроме, пожалуй, самого вождя, не имел смелости войти в него, всем остальным слишком еще было памятно Кавдинское поражение. (2) Тогда один из бывших при консуле, его брат Марк Фабий – иные называют его Цезоном Фабием, а некоторые – Гаем Клавдием, братом по матери, – вызвался отправиться на разведку и вскоре принести надежные обо всем сведения. (3) Воспитывался он в Цере, у гостеприимцев118, знал поэтому этрусское письмо и прекрасно владел этрусским языком. У меня есть, конечно, сколько угодно свидетельств тому, что детей римлян тогда принято было обучать этрусской грамоте, так же как теперь – греческой, (4) но этот человек, должно быть, обладал еще какими-то особыми способностями, позволившими ему дерзко обмануть врагов и незаметно смешаться с ними. Говорят, единственным его спутником был раб, воспитанный вместе с ним и сведущий в том же языке. (5) Они тронулись в путь, имея только общие сведения о местности, в которую направлялись, и об именах племенных старейшин, чтобы не обнаружить нечаянно в разговоре своей неосведомленности в общеизвестном. (6) Шли они одетые пастухами, вооруженные по-крестьянски косами и парой тяжелых копий. Но надежнее, чем знакомство с языком, вид одежды и оружия, их защищало то, что никому и в голову не могло прийти, чтобы чужак вошел в Циминийские чащобы. (7) Говорят, они добрались так до камеринских умбров. Там римлянин решился объявить, кто они такие, и, введенный в сенат119 от имени консула, вел переговоры о союзничестве и дружбе; (8) потом он был принят как гость со всем радушием, и ему велели возвестить римлянам, что для их войска, если оно явится в эти места, будет приготовлено на тридцать дней продовольствия, а молодежь камеринских умбров при оружии будет ждать их приказаний.

(9) Когда об этом донесли консулу, он в первую стражу120 послал вперед обоз, за обозом приказал следовать легионам, (10) а сам с конницею остался на месте и на рассвете следующего дня поскакал на неприятельские дозоры, расставленные у леса; задержав врага на достаточно долгий срок, он возвратился в лагерь и, выйдя из него с противоположной стороны, еще засветло догнал свое войско. (11) На рассвете следующего дня консул был уже на гребне Циминийского хребта, а завидев сверху богатые поля Этрурии, двинул туда свои легионы. (12) Римляне добыли уже горы всякого добра, когда навстречу им вышли наскоро собранные когорты121 этрусских крестьян, только что созванных старейшинами этой области; порядка у них было так мало, что, желая отмстить за грабежи, они сами чуть было не стали добычею римлян. (13) Перебив их и обратив в бегство, римляне опустошили потом всю округу и возвратились в лагерь победителями и обладателями несметных богатств.

(14) Тут-то в лагерь и явились пятеро послов с двумя народными трибунами122, чтобы от имени сената запретить Фабию переходить Циминийские горы. Довольные тем, что прибыли слишком поздно, когда уже нельзя было помешать войне, послы возвратились в Рим вестниками победы.

37. (1) Вместо того чтобы положить конец войне, этот поход консула распространил ее вширь, ведь из области у подножия Циминийского хребта, испытавшей на себе опустошительные набеги, возмущение охватило уже не только этрусские племена, но и соседних умбров. (2) Вот почему к Сутрию явилась небывало многочисленная рать, и не только лагерь был выдвинут из лесу вперед, но и само войско, горя жаждой скорейшего боя, спустилось на равнину. (3) Сначала этруски стоят строем на своих местах, оставив перед собою место для боевых порядков неприятеля; потом, видя, что римляне медлят начинать битву, подходят к валу. (4) Заметив там, что даже сторожевые дозоры ушли за укрепления, они тут же кричат своим вождям, чтобы приказывали нести им сюда из лагеря съестные припасы на весь день: на ближайшую ночь они останутся здесь при оружии, а на рассвете уже наверняка ворвутся во вражеский лагерь. (5) Только власть военачальника сдерживает столь же возбужденное римское войско. Был почти десятый час дня123, когда консул велел воинам подкрепиться пищей и быть при оружии, в какой бы час дня и ночи ни был дан знак к битве. (6) В краткой речи, обращенной к воинам, консул возвеличивал войны с самнитами и умалял этрусские войны; нельзя и сравнить, говорил он, того неприятеля с этим, те полчища – с этими; есть к тому же и иное, тайное оружие, и в свой срок они о нем узнают, но до поры до времени это должно для всех остаться тайной. (7) Такими намеками он наводил на мысль, будто среди врагов есть измена, и это ободряло воинов, устрашенных численностью противника. Отсутствие же у этрусков укреплений придавало вымыслу консула правдоподобие.

Подкрепившись, воины уснули и, разбуженные потихоньку около времени четвертой стражи124, взялись за оружие. (8) Обозным раздали мотыги, чтобы срывать вал и засыпать ров. Боевой порядок выстроен внутри укреплений, у ворот на выходе из лагеря поставлены отборные когорты; (9) и тогда по знаку, данному перед самым рассветом, потому что в летние ночи это время самого глубокого сна, воины, опрокинув частокол, выскочили из-за укреплений и напали на врагов, лежащих кругом на земле. Одних гибель настигла во сне, других полусонными на их ложе, а большинство – когда они шарили в поисках оружия; мало у кого было время вооружиться, (10) но и тех, кто успел, оставшихся без знамен и вождей, римляне рассеяли и преследовали спасавшихся бегством. Они бежали врассыпную, кто к лагерю, кто в леса. Более надежным убежищем оказался лес, так как лагерь, расположенный на равнине, был захвачен в тот же день. По приказу консула все золото и серебро принесли ему, а остальная добыча досталась воинам. В этот день было убито или взято в плен до шестидесяти тысяч неприятелей. (11) У некоторых писателей говорится, что это славное побоище произошло за Циминийским лесом, возле Перузии, и в Риме весьма опасались, как бы войско, запертое в таких страшных дебрях, не было уничтожено поднявшимися повсюду этрусками и умбрами. (12) Но где бы то ни было, а римляне это сражение выиграли, и вот из Перузии, Кортоны и Арретия, в ту пору едва ли не главных городов Этрурии, пришли послы просить у римлян мира и союза и добились перемирия на тридцать лет.

38. (1) Во время событий в Этрурии другой консул, Гай Марций Рутул, приступом отнял у самнитов Аллифы125, и в его руки перешло много других крепостей и селений – разрушенных как враждебные или же в целости и сохранности. (2) В то же время Публий Корнелий, которому сенат поручил прибрежные области, привел римский флот в Кампанию, и корабельщики, высадясь у Помпей, отправились разорять Нуцерийские владения126. Быстро опустошив окрестные земли, откуда возвращение на корабли было безопасным, они, как это часто бывает в таких случаях, соблазнились добычей и, зайдя от побережья вглубь, возмутили против себя тамошнее население. (3) Покуда они рыскали по полям поврозь, никто не встал на их пути, хотя тут их можно было перебить всех до одного; но когда они беспечной ватагой возвращались обратно, то неподалеку от кораблей крестьяне настигли их, отняли добычу, а часть даже поубивали; перепуганная толпа уцелевших в этой резне была оттеснена к кораблям.

(4) Сколько опасений вызвал в Риме переход Квинта Фабия через Циминийский лес, столько радости принесли врагам в Самний слухи об отовсюду отрезанном и осажденном римском войске; самниты вспоминали Кавдинское ущелье как образец поражения римлян; (5) ведь безрассудство, подобное прежнему, опять завело в непроходимые чащи это племя, никак не способное остановиться в своих притязаниях, причем снова не оружье врагов, а коварная местность подстроила им ловушку. (6) И к радости уже примешивалась своего рода досада на судьбу, отнявшую у самнитов славу победы над римлянами, чтобы вручить ее этрускам. (7) Вот почему самниты поспешно набирают и вооружают войско, чтобы разбить консула Гая Марция, а если Марций станет уклоняться от сражения, они намеревались через марсов и Сабинов двинуться оттуда прямо в Этрурию. (8) Консул вышел им навстречу. Обе стороны дрались жестоко, и исход сражения не был ясен, но, несмотря на примерно равные потери, поражение молва приписала все же римлянам, так как они потеряли нескольких всадников и военных трибунов, а также одного легата127 и – что особенно важно – был ранен сам консул.

(9) Слухи, как водится, все еще преувеличили, и чрезвычайно встревоженные отцы постановили назначить диктатора. Всем было совершенно ясно, что назначат Папирия Курсора, считавшегося в то время непревзойденным в ратном деле. (10) Однако нельзя было рассчитывать ни на то, что вестник невредимым проберется сквозь вражеское окружение до Самния, ни на то, что консул Марций жив. А у другого консула, Фабия, была с Папирием личная вражда; (11) чтобы эта неприязнь не помешала общему благу, сенат решил отправить к Фабию посланцев из числа бывших консулов, (12) и, действуя не только от имени государства, но и собственным влиянием, они должны были склонить его ради отечества забыть все счеты. (13) Когда отправленные к Фабию посланцы передали ему постановления сената и сопроводили это соответствующими поручению увещеваниями, консул, не поднимая глаз и не говоря ни слова, удалился, оставив посланцев в неизвестности насчет своих намерений. (14) Потом, в ночной тишине, как велит обычай, он объявил Луция Папирия диктатором128. Хотя посланные благодарили его за блистательную победу над собою, он хранил упорное молчание и отпустил их, не сказав в ответ ни слова о своем поступке, так что видно было, сколь тяжкую муку превозмогал его великий дух.

(15) Папирий объявил начальником конницы Гая Юния Бубулька; но, когда закон о своей власти он предложил на утверждение курий129, дурное знамение вынудило не доверяться этому дню, потому что при голосовании первой оказалась Фавцийская курия, а с этой курией были связаны уже два несчастия – падение Города и Кавдинский мир, ибо в тот и другой год при подаче голосов именно она была первой130. (16) Лициний Макр считает, что ее следовало опасаться еще из-за одного несчастия – поражения у Кремеры131.

39. (1) На другой день диктатор заново устроил птицегадания, провел закон и, двинувшись с легионами, недавно набранными во время тревоги из-за перехода римских войск через Циминийский лес, дошел до Лонгулы132, (2) принял от Марция старое войско и вывел свои силы для боя, который противник, казалось, готов был принять. Однако ночь уже спустилась на построенные и вооруженные войска, а ни одна из сторон не начинала сражения. (3) Некоторое время противники спокойно стояли лагерем неподалеку друг от друга: в своих силах не было сомнения, но и на вражеские не приходилось смотреть свысока. (4) Поскольку и умбрскому войску было дано сражение по всем правилам, враги были в основном не перебиты, а обращены в бегство, так как не выдержали яростного начала боя133.

(5) А тем временем у Вадимонского озера этруски, набрав войско с соблюдением священного закона134, согласно которому каждый избирает себе напарника, начали сражение такими полчищами и с такой вместе с тем отвагой, как никогда и нигде прежде. (6) Бой был настолько жестоким, что никто даже не стал метать дротики: бились сразу мечами, и при таком жарком начале воины еще больше ожесточались в течение битвы, так как исход ее долго был не ясен. Словом, казалось, что бой идет не с этрусками, многократно терпевшими поражения, а с каким-то неведомым племенем. (7) Обе стороны даже не помышляют о бегстве: падают передовые бойцы, и чтобы знамена не лишились защитников, из второго ряда образуется первый; (8) потом вызывают воинов из самых последних резервов; наконец, положение стало настолько тяжелым и опасным что римские всадники спешились и через горы оружия и трупов проложили себе путь к первым рядам пехотинцев. И, словно свежее войско посреди утомленных битвою, они внесли смятение в ряды этрусков. (9) За их натиском последовали и остальные, как ни были они обескровлены, и прорвали вражеский строй. (10) Тут только начало ослабевать упорство этрусков и некоторые манипулы отступили, и стоило кому-то показать спину, как следом и остальные обратились в бегство. (11) В этот день впервые сокрушилась мощь этрусков, издревле процветавших в благоденствии; в битве они потеряли лучшие силы, а лагерь в тот же день был взят приступом и разграблен.

40. (1) Сразу после этого вели войну [308 г.] столь же опасную и столь же славную и успешную – против самнитов, которые среди прочих военных приготовлений позаботились и о том, чтобы их строй сверкал новым великолепным оружием. (2) Было у них два войска: у одного щиты с золотой насечкой, у другого – с серебряной; а щиты были такие: верхняя часть, защищающая грудь и плечи, пошире, и верх ровный, книзу же, чтоб не мешать двигаться, щит суживался в виде клина. (3) Грудь у самнитов прикрывал панцирь, левую голень – поножи; шлемы с гребнями должны были сделать рост воинов более внушительным. У «золотых» воинов туники были разноцветные, а у «серебряных» – из белоснежного льна. У этих последних были серебряные ножны и серебряные перевязи, а у первых то и другое – золотое, и попоны на конях расшиты золотом. Одним отвели правое крыло, другим – левое. (4) Это блестящее вооружение было уже знакомо римлянам, да и вожди внушили им, что воину своим видом надлежит устрашать противника и полагаться не на золотые и серебряные украшения, а на железо самих мечей и собственное мужество; (5) а это все, мол, больше походит на добычу, а не на оружие: оно сверкает перед битвой, но безобразно среди крови и увечий; (6) доблесть – вот украшенье бойца, все прочее приходит с победой, и богатый противник – всего лишь награда победителю, будь сам победитель хоть нищим.

(7) Подбодрив воинов такими речами, Курсор ведет их в бой. Сам он стал на правом крыле, а на левом поставил вождем начальника конницы. (8) Враги с самого начала схватки дрались упорно, но диктатор с начальником конницы не менее рьяно состязались в том, чтоб на своем крыле возвестить начало победе. (9) Случилось так, что Юний первым потеснил врагов: своим левым крылом – их правый, то есть воинов, обреченных по самнитскому обычаю подземным богам и отличавшихся поэтому белоснежным одеянием и сверкающим серебром оружием. Бросаясь на них, Юний все повторял, что обрекает их Орку135, и, смешав их ряды, заметно потеснил весь строй. (10) Едва увидел это диктатор, как воскликнул: «Неужто с левого крыла придет к нам победа? Неужто на правом воины диктатора станут плестись в хвосте чужого натиска вместо того, чтобы своими руками вырвать у врага победу?!» (11) Он вдохнул силы в воинов, и вот уже всадники не уступают доблестью пехоте, а рвение легатов – усердию вождей. (12) Справа Марк Валерий, слева Публий Деций – оба консуляры136 – выезжают на коннице, стоящей на правом и левом крыле, призывают с ними вместе стяжать свою долю славы и мчатся на противоположное вражеское крыло. (13) При этой новой опасности, в придачу к прежней, когда конница с двух сторон окружила войско и римские легионы, к ужасу врагов, снова издали боевой клич и ринулись вперед, самниты обратились в бегство. (14) Поле стало уже покрываться грудами тел и великолепным оружием, а перепуганные самниты поначалу укрылись в своем лагере, но потом не удержали и его, и до наступления ночи он был взят, разграблен и спален огнем.

(15) Согласно постановлению сената, диктатор справил триумф, и главным его украшением явилось захваченное оружие. (16) Оно оказалось столь великолепным, что щиты с золотой насечкой раздали для украшения форума владельцам меняльных лавок. Отсюда, говорят, берет начало обычай эдилов украшать форум, когда по нему провозят крытые повозки с изображениями богов137. (17) Такое применение к вящей славе своих богов нашли римляне для великолепного вражеского вооружения; а кампанцы, при их спеси и ненависти к самнитам, обрядили в эти доспехи гладиаторов, дававших представления на пиршествах, и прозвали их «самнитами»138.

(18) В тот же год консул Фабий одержал несомненную и легкую победу над остатками этрусского войска возле Перузии, которая и сама тоже нарушила договор о перемирии139. (19) Он захватил бы и самый город – одержавши победу, он уже приблизился к его стенам, – но навстречу ему вышли посланцы жителей, чтобы сдать город победителю. (20) Поставив в Перузии отряд охраны и отправив впереди себя этрусских послов с просьбой к римскому сенату о мире, консул, торжествуя победу, еще более блистательную, чем даже у диктатора, с триумфом вступил в Город. (21) Надо сказать, что и честь победы над самнитами присудили главным образом не диктатору, а легатам Публию Децию и Марку Валерию, и на ближайших выборах при полном единодушии народ провозгласил одного консулом, а другого претором.

41. (1) За славное покорение Этрурии Фабий и на следующий год получил консульство140, а Деций стал его товарищем; Валерий в четвертый раз был избран претором. (2) Консулы разделили меж собою военные области: Этрурия досталась Децию, самниты – Фабию. (3) Фабий направился к Алфатерской Нуцерии, с презрением отклонил просьбы жителей о мире, которым они в свое время пренебрегли, и осадою вынудил их к сдаче. (4) Самнитам было дано сражение, и без особых усилий враг был разбит; не стоило бы и упоминать об этой битве, если бы в ней римляне не дрались впервые с марсами141. Пелигны, отложившиеся от Рима вслед за марсами, претерпели ту же участь.

(5) Другому консулу, Децию, тоже сопутствовало военное счастье. Угрозами он заставил тарквинийцев снабдить войско продовольствием и просить перемирия на сорок лет. (6) Взявши приступом несколько крепостей вольсинийцев, он разрушил несколько, чтобы лишить неприятеля укрытий, и, пройдя войною по всем вражеским землям, внушил такой страх перед собою, что все этрусское племя молило консула о союзном договоре. (7) Этого, впрочем, они не добились, но перемирие на год было им даровано. От неприятеля потребовали годовое жалованье для римского войска и по паре туник на каждого воина: это и была плата за перемирие.

(8) Спокойствие, воцарившееся было в Этрурии, нарушила неожиданная измена умбров. Этот народ не испытал на себе связанных с войной бедствий, если не считать того, что по их полям проходили войска. (9) Призвав к оружию всю свою молодежь и склонив к восстанию значительную часть этрусков, они собрали рать столь несметную, что похвалялись пойти осаждать Рим, оставив в Этрурии у себя за спиной Деция с его войском. Вот как заносились они и к тому же с презрением говорили о римлянах. (10) Как только консулу Децию донесли об этой их затее, он большими переходами поспешил из Этрурии к Городу и расположился во владениях Пупинии142, внимательно следя за известиями о неприятеле. (11) В Риме тоже не сочли безделицей войну с умбрами, а угроза осады внушила опасения тем, кому при галльском нашествии пришлось самим испытать, сколь беззащитен их родной Город. (12) Вот почему к консулу Фабию отправили послов велеть ему при затишье в войне с самнитами спешно вести легионы в Умбрию. (13) Консул повиновался и большими переходами добрался до Мевании143, где в это время сосредоточились силы умбров. (14) Неожиданное появление консула, который, по убеждению умбров, был занят самнитской войною в далеких от них пределах, так их напугало, что одни почли за лучшее отступить к укрепленным городам, другие – и вовсе отказаться от войны, (15) и только одна-единственная община – сами умбры зовут ее Материна – не только удержала других при оружии, но и повела без промедления на битву. (16) Они напали на Фабия, когда тот обносил лагерь валом. Видя, как умбры беспорядочно кидаются на укрепления, консул отозвал воинов от работ и построил их, насколько это было возможно в таких обстоятельствах и таком месте. Подбодрив воинов похвалою, которую они заслужили своими подвигами кто в Этрурии, кто в Самнии, он призывает их покончить с этим жалким довеском к этрусской войне и примерно наказать нечестивые языки за угрозы осадить Город. (17) Воины слушали все это с таким воодушевлением, что речь вождя была прервана дружным криком, вырвавшимся у них из груди. Еще до приказа, по звуку труб и рожков, они всей гурьбою мчатся на врага. (18) Но нападают они так, словно перед ними вовсе не воины с оружием в руках. Дивное дело! Сперва они начинают отнимать знамена у знаменосцев, затем волокут самих знаменосцев к консулам и перетаскивают вооруженных воинов из их рядов в свои, а если где и схватываются в противоборстве, то дерутся больше щитами, чем мечами, и враги падают от ударов щитами в плечи. (19) В плен было взято больше, чем убито, и над полем битвы разносился один-единственный приказ: сложить оружие! (20 Так в ходе самого боя сдались главные зачинщики войны, а назавтра и в следующие дни сдаются и остальные племена умбров. С жителями Окрикулы по частному поручительству заключили дружественный союз.

42. (1) Победив в войне, возложенной по жребию на другого144, Фабий возвратился в свой Самний. (2) И как народ в предыдущем году за столь успешное ведение дел продлил его консульство, так теперь и сенат оставил за ним на следующий [306 г.] год высшую военную власть при консулах Аппии Клавдии и Луции Волумнии, невзирая на сильное противодействие Аппия145.

(3) В некоторых летописях я читаю, что Аппий добивался консульства, еще будучи цензором, а народный трибун Луций Фурий воспрепятствовал его участию в выборах вплоть до сложения цензорства. (4) Поскольку новую войну против саллентинов поручили сотоварищу Аппия, он, сделавшись консулом, остался в Риме, чтобы искусным ведением внутренних дел увеличить свое влияние, раз уж военная слава все равно доставалась другим.

(5) Волумнию не пришлось жалеть о своем назначении. Он дал много удачных сражений, а несколько вражеских городов взял приступом. Щедро раздавая добычу, он соединял с лаской свою тороватость, и без того любезную народу, и от того в войске его разгорелась жажда трудов и опасностей.

(6) Проконсул146 Квинт Фабий под городом Аллифами дал сражение войску самнитов. Исход битвы был несомненен: враг бежал и был загнан в лагерь. И не удержать бы самнитам и лагеря, если бы день не клонился уже к закату. Однако еще до наступления темноты самнитский лагерь окружили и, чтоб никто не мог улизнуть, на ночь поставили стражей. (7) На другой день, едва рассвело, началась сдача. Было поставлено условие, чтобы сдавшиеся самниты вышли из лагеря в одних туниках, и всех их прогнали под ярмом. (8) Для союзников самнитов никаких условий не было, и около семи тысяч отправили под венки147. Те, кто объявил себя герниками148, содержались под стражей отдельно. (9) Фабий отправил всех их в Рим к сенату, и, расследовав, по набору ли или по собственной воле они сражались на стороне самнитов против римлян, их раздали латинским племенам под стражу, (10) а новые консулы Публий Корнелий Арвила и Квинт Марций Тремул (ибо они уже были избраны) получили приказ снова доложить сенату об этом деле. (11) Герники возмутились. Жители Анагнии созвали на совет все племена в цирк под названием «Морской», и все герники, кроме алетринцев, ферентинцев и веруланцев, объявили войну римскому народу.

43. (1) А в Самнии, так как Фабий оттуда ушел, тоже начались новые волнения. Были захвачены Калация и Сора149 вместе со стоявшими там для охраны римскими воинами, и, взятые в плен, они подверглись гнусным истязаниям. (2) Так что Публия Корнелия с войском послали туда, а Марцию поручили новых противников, так как анагнинцам и другим герникам была объявлена война. (3) Поначалу неприятель сумел завладеть всеми тропами, по которым могли сообщаться лагери консулов, так что даже гонцу налегке не удавалось там проскользнуть, (4) и несколько дней кряду консулы были обо всем в полном неведении, лишь гадая о положении товарища. Это так встревожило Рим, что вся молодежь была приведена к присяге и на случай каких-нибудь неожиданностей набрали два полных войска. (5) Однако война с герниками ничуть не стоила ни возникших теперь опасений, ни прежней славы этого племени. (6) Герники ни разу не осмелились хоть на что-то достойное упоминания, и, лишившись за несколько дней трех лагерей, (7) они получили на 30 дней перемирие для отправки своих послов в Рим к сенату. Это стоило им полугодового жалованья для римского войска, продовольствия на тот же срок и выдачи по тунике на воина. Сенат отослал послов назад к Марцию: постановлением сената ему было поручено решить участь этого племени, и он принял его безоговорочную сдачу.

(8) А в Самнии другой консул, несмотря на превосходство в силе, оказался в затруднении из-за неудачного места. Противник перерезал все дороги и захватил проходы в лесных чащах, чтобы сделать невозможным подвоз продовольствия; и вместе с тем консулу не удавалось вызвать врага на бой, хотя каждый день он выстраивал воинов в боевом порядке. (9) Было совершенно ясно, что самниты не выдержат сражения, а римляне – затягивания войны. (10) Приближение Марция, поспешившего после покорения герников на помощь товарищу, лишало самнитов возможности и дальше откладывать битву. (11) Они ведь хорошо знали, что не могут противостоять даже одному римскому войску, и понимали, что допусти они соединение двух войск, и придется оставить всякую надежду на победу. Поэтому они сами нападают на Марция, приближающегося с войском, построенным в походном порядке. (12) Римляне быстро сложили поклажу в середину и, насколько это возможно в такой спешке, построились в боевом порядке. Сперва крик, донесшийся до стана, затем показавшееся вдали облако пыли всколыхнули лагерь второго консула; (13) немедленно отдав приказ браться за оружие, консул тотчас вывел из лагеря построенное для боя войско и сбоку напал на неприятеля, занятого другою битвой. (14) Он кричал воинам, что нет ничего позорней, как, не добившись чести победы в собственной войне, дать другому войску завладеть уже второй победой. (15) Разорвав строй там, где ударил на него, консул прорубился сквозь тесные ряды врагов, устремился в оставленный без защитников неприятельский лагерь, захватил его и поджег. (16) Когда это пламя увидели воины Марция, а потом, оглянувшись, и их противники, повсеместно началось бегство самнитов. Но отовсюду грозила им гибель, и негде было искать спасения и убежища.

(17) Уже тридцать тысяч вражеских воинов было убито, консулы уже дали знак отходить и, соединив вместе свои силы, поздравляли друг друга с победой, как вдруг невдалеке показались новые, набранные на подмогу неприятельские когорты, и сызнова начали рубиться. (18) Победители двинулись на них, не дожидаясь консульского приказа и знака начинать сражение, с криками, что они хорошенько проучат самнитских новобранцев. (19) Консулы были снисходительны к горячности пехотинцев, ибо отлично понимали, что неприятельские новобранцы среди разбитых наголову опытных бойцов не в силах будут даже оказать сопротивление. (20) И они не ошиблись: все самнитские полки, и старые и новые, бросились бежать к ближним горам. Туда же поднялось за ними и римское войско, и негде было укрыться побежденным: их сбрасывали даже с занятых ими холмов; и вот уже все в один голос молят о мире. (21) Тогда от них потребовали продовольствия на три месяца, годовое жалованье войску и по тунике на воина, а потом отправили к сенату ходатаев о мире.

(22) Корнелий остался в Самнии, а Марций возвратился в Город справлять триумф над герниками. На форуме ему решили поставить конную статую, которую и воздвигли перед храмом Кастора150. (23) Трем народам из племени герников – алетринцам, веруланцам и ферентинцам – были возвращены их законы, ибо они предпочли их римскому гражданству, и дозволены были браки между собой151, чем какое-то время из всех герников располагали они одни. (24) Анагнинцам и всем тем, кто поднял оружие против римлян, дано было гражданство без права голосования: право собирать совет и заключать браки было у них отнято и запрещено иметь магистратов, кроме как для соблюдения обрядов.

(25) В том же году цензор Гай Юний Бубульк заложил храм Спасения152, о котором он дал обет, когда был консулом и воевал с самнитами. Вместе с товарищем Марком Валерием Максимом они построили на казенный счет дороги через поля. (26) Кроме того, в тот год возобновили договор с карфагенянами153, а послов их, прибывших с этой целью, щедро одарили.

44. (1) В этом же году [305 г.] Публий Корнелий Сципион был диктатором, а Публий Деций Мус его начальником конницы. (2) Они провели консульские выборы, для чего и были назначены, потому что оба консула не могли отлучиться от сражавшихся легионов. (3) Консулами стали Луций Постумий и Тиберий Минуций. Пизон154 помещает их после Квинта Фабия и Публия Деция, изъяв два года, в которые, как мы сказали, консулами были Клавдий с Волумнием и Корнелий с Марцием. (4) По недосмотру ли он опустил в своей летописи эти пары консулов или сознательно, считая, что их не было, это остается неясным.

(5) В том же году самниты совершали набеги на Сателлатское Поле в кампанских владениях, (6) и потому оба консула были посланы в Самний, но в разные стороны: Постумий на Тиферн, а Минуций на Бовиан. Первым сражение дал Постумий под Тиферном. (7) Одни сообщают, что самниты были несомненно разбиты и двадцать тысяч взято в плен. (8) Другие, что противники оставили поле битвы, когда Марс никому не дал перевеса, и Постумий, прикинувшись устрашенным, потихоньку увел свои легионы в горы. Враг последовал за ним и в двух милях от римских укреплений тоже разбил лагерь. (9) Консул, делая вид, что искал место для своего стана, безопасное и снабженное всем необходимым – а таким оно и было, – возвел кругом лагеря укрепление, снабдил его запасами всего, что нужно, (10) и, оставив сильную охрану, в третью стражу налегке повел легионы кратчайшим путем (11) к сотоварищу, который тоже стоял лагерем перед неприятельским войском. Там по подсказке Постумия Минуций начинает бой с противником, и, когда уже большую часть дня с переменным успехом шла битва, на утомленное вражеское войско внезапно нападает Постумий с его свежими легионами. (12) Так что враги, у которых от ран и усталости и бежать-то не было сил, все были перебиты. Захватив двадцать одно знамя, римляне поспешили оттуда к лагерю Постумия. (13) Там два победоносных войска напали на врага, уже смущенного вестью о поражении, разбили его и обратили в бегство; захватили двадцать шесть знамен, самнитского военачальника Статия Геллия вкупе еще со многими и оба вражеских лагеря. (14) На другой день начали осаду города Бовиана, и вскоре он тоже оказался в руках римлян, а консулы за свои подвиги с великой славою отпраздновали триумф.

(15) Некоторые утверждают, что тяжело раненного консула Минуция отнесли в лагерь, где он скончался, а Марк Фульвий, ставший вместо него консулом, был послан к войску Минуция и захватил Бовиан. (16) В этом году у самнитов отбили Copy, Арпин и Цезеннию; на Капитолии воздвигли и освятили огромное изваяние Геркулеса155.

45. (1) При консулах Публии Сульпиции Саверрионе и Публии Семпронионе Софе [304 г.] самниты отправили в Рим для переговоров о мире своих послов, чтобы добиваться то ли конца войне, то ли ее отсрочки. (2) На их униженные просьбы был дан ответ: если бы самниты не просили так часто мира, готовясь тем временем к войне, можно было бы вести подобные переговоры; но, коль скоро до сих пор слова оставались без последствий, приходится верить только делам. (3) Скоро консул Публий Семпроний будет с войском в Самнии, и его не обманешь, к войне или к миру склонны самниты; выяснив все, он обо всем доложит сенату, и, когда он двинется из Самния обратно, послы пусть идут за ним следом. (4) В тот год на пути через Самний римские легионы встретили лишь мирных жителей, охотно снабжавших их продовольствием, так что старинный договор156 с самнитами все-таки возобновили.

(5) Тогда римляне пошли войною против эквов – давних своих недругов, которые, впрочем, уже многие годы ничем не беспокоили римлян157, при всей своей ненадежности прикидываясь замиренными. Дело в том, что до разгрома герников эквы вместе с ними посылали самнитам подкрепление158, (6) а после покорения герников почти все племя перешло на сторону врагов Рима и не скрывало этого принятого всем миром решения. Но когда после заключения в Риме договора с самнитами фециалы явились к эквам требовать возмещения, (7) эквы упорно стояли на том, что, грозя войной, их силой пытаются заставить принять римское гражданство, а сколь это желанно, учит пример герников: ведь все кто мог, предпочли собственные законы римскому гражданству, (8) для тех же, у кого не будет выбора, принудительное гражданство обернется наказанием. Все это открыто говорилось на сходках, и потому римский народ приказал объявить эквам войну. (9) Оба консула отправились в новый поход и расположились лагерем в четырех милях от вражеского стана.

(10) Уже долгие годы эквы не вели войн самостоятельно. Их войско, походившее на ополчение, в котором не было толком ни вождей, ни военных порядков, было в смятении. (11) Одним казалось, надо выходить на бой, другим – защищать лагерь, многих тревожило разорение, грозящее полям, а следом и разрушение городов, оставленных под слабой охраною. (12) И вот когда среди многих высказанных мнений услышали, что пусть, мол, каждый оставит попечение об общих делах и займется своими собственными (13) и пусть с первою стражей уходят кто куда из лагеря, чтобы свезти в города все свое добро и защищать городские стены, то все с полным единодушием приняли это решение.

(14) Когда враги уже разбрелись по своим имениям, римляне на рассвете вынесли знамена и построились в боевом порядке, но никто не вышел им навстречу, и они поспешили к вражескому лагерю. (15) Не видя и там дозоров перед воротами и ни единой души на валу, не слыша обычного в лагере гомона, они остановились, пораженные странной тишиной и опасаясь засады. (16) Когда же перешли через вал и обнаружили в лагере полное безлюдие, бросились вдогонку за врагом. Следы меж тем вели во все стороны, как всегда бывает, если разбегаются кто куда, но поначалу это сбило римлян с толку. (17) Узнав же от лазутчиков о замыслах противника, римляне пошли войною на города эквов, осаждая их один за другим, и за пятьдесят дней взяли приступом тридцать один город, разрушив и спалив большую их часть и почти истребив племя эквов. (18) Над эквами справили триумф. Их погибель послужила уроком марруцинам, марсам, пелигнам и френтанам, которые отправили в Рим ходатаев просить о мире и дружественном союзе. С этими народами, по их просьбе, был заключен договор.

46. (1) Курульным эдилом в тот год был писец Гней Флавий, сын Гнея. Как сын вольноотпущенника он имел низкое происхождение, но был хитроумен и красноречив. (2) В иных из летописей я обнаруживаю о нем такой рассказ. Флавий состоял при эдилах и видел, что по трибам его выдвигают на эдильскую должность, но на голосование его имя не ставится, так как он писец; тогда он отложил дощечку и дал клятву никогда больше не служить писцом159. (3) Лициний Макр утверждал, что Флавий оставил эту службу несколько ранее, еще до того, как стал трибуном и одним из триумвиров – один раз в «ночном» триумвирате160, другой – в триумвирате, ведавшем поселениями. (4) Но все так или иначе сходятся на том, что он упорно боролся против знати, презиравшей его за низкое происхождение. (5) Он обнародовал гражданское право161, которое понтифики держали у себя под замком, и расставил по форуму белые доски с фастами162, чтобы народ знал, по каким дням можно вести тяжбы. (6) Несмотря на озлобление знати, он освятил на Вулкановом поле храм Согласия163, и по единодушной воле народа заставил великого понтифика Корнелия Брабата произнести слова, которые за ним повторял Флавий, меж тем, как обычай предков запрещал освящать храмы всем, кроме консулов и полководцев. (7) И только тогда по воле сената народу был предложен на утверждение закон, запрещавший освящать храм без приказа сената или большинства трибунов164.

(8) Хочу упомянуть еще об одном случае, хотя сам по себе он не столь уж значителен. Дело в том, что он показывает, какой свободой располагал народ в своем противостоянии заносчивой знати.

(9) Как-то раз, когда Флавий пришел навестить больного товарища по должности, сидевшие там знатные юноши сговорились и не поднялись ему навстречу. Тогда Флавий велел принести ему курульное кресло и со своего почетного места поглядывал на терзаемых досадою недругов. (10) Впрочем, эдилом Флавия избрала рыночная клика, набравшая силу в цензорство Аппия Клавдия, который впервые осквернил сенат внесением в список вольноотпущенников; (11) а потом, когда никто не признал такой список действительным, и в курии Аппий не добился искомого влияния, то, распределив городской сброд по всем трибам, он сумел подкупить и форум и Марсово поле165. (12) Знать встретила избрание Флавия с таким негодованием, что многие поснимали золотые кольца и бляхи. (13) С этих пор граждане разделились на две партии: народ здравомыслящий, чтивший и уважавший все добропорядочное, тянул в одну сторону, а рыночная клика – в другую. (14) Так и шло, пока Квинт Фабий и Публий Деций не стали цензорами, и ради общего согласия, как, впрочем, и ради того, чтобы выборы не попали в руки черни, Фабий выделил всю рыночную толпу и объединил ее в четыре трибы, назвав их «городскими». (15) Говорят это было встречено с такою благодарностью, что за примирение сословий Фабий заслужил прозвище Максим166, которого не дали ему столькие военные победы. Он же, как сообщают, учредил торжественный выезд всадников в квинктильские иды167.

1. (1) При консулах Луции Генуции и Сервии Корнелии [303—302 гг.] внешних войн по сути не было. Вывели поселения в Copy и Альбу, что в земле эквов, было набрано шесть тысяч поселенцев; (2) Сора находилась во владениях вольсков, но была захвачена самнитами, и туда отправили четыре тысячи человек. (3) В том же году жителям Арпина и Требулы даровано было гражданство1. Фрузинатов лишили трети их земельных владений за то, что они, как обнаружилось, подстрекали герников к мятежу; по постановлению сената консулы провели дознание, и зачинщиков этого заговора высекли розгами и обезглавили топором.

(4) Впрочем, чтобы консулам не пришлось провести весь год без войны, был предпринят небольшой поход в Умбрию, откуда сообщали о разбойниках, из какой-то пещеры делавших набеги на поля. (5) Строем, со знаменами, римляне углубились в пещеру, но в потемках многие были изранены, главным образом побиты камнями. Наконец нашли другой выход – пещера была сквозная, – завалили отверстие бревнами и подожгли. (6) От дыма и жара там погибли две тысячи вооруженных разбойников; под конец они бросались в самое пламя, лишь бы вырваться наружу2.

(7) При консулах Марке Ливии Дентре и Марке Эмилии возобновилась война с эквами. Эквы были недовольны поселением, возведенным, словно крепость, в их владениях, и начали его упорную осаду3. Однако поселенцы своими силами прогнали их прочь. (8) И все-таки в Риме это вызвало сильный страх: слишком невероятным казалось, чтобы эквы при столь жалком своем положении поднялись на войну, полагаясь только на собственные силы. Поэтому их мятеж вынудил назначить диктатора – Гая Юния Бубулька. (9) Отправясь с начальником конницы Марком Титинием в поход, он в первой же схватке одолел эквов и на восьмой день с триумфом возвратился в Город, где и освятил уже как диктатор храм Спасения; будучи консулом, он дал обет его построить, а заложил, будучи цензором4.

2. (1) В том же году [302 г.] греческие корабли под началом Клеонима Лакедемонского высадились на италийском побережье и захватили саллентинский город Фурии5. (2) Высланный против этого врага консул Эмилий в первом же бою обратил неприятеля в бегство и загнал обратно на корабли. Фурии были возвращены прежним обитателям, и на землях саллентинов воцарился мир. (3) Впрочем, в некоторых летописях сказано, будто к саллентинам послан был диктатор Юний Бубульк, а Клеоним покинул Италию еще до столкновения с римлянами. (4) Он обогнул затем Брундизийский мыс и подгоняемый ветром плыл, держась подальше от побережий Адриатики. И поскольку слева ему грозил непричальный италийский берег, а справа иллирийцы, либурны, истры – племена дикие, немало знаменитые морским разбоем, то он плыл все дальше, до самых венетийских берегов. (5) Здесь, отправив несколько человек на разведку местности, он узнал, что лежащий перед ним берег – только узкая полоска земли, за которой – лагуны, заливаемые морскими волнами, дальше видна равнина6, за нею холмы и, наконец, (6) устье очень глубокой реки, куда можно отвести корабли на безопасную стоянку (это была река Медуак). Тогда Клеоним отдал приказ ввести корабли в устье и подниматься вверх по реке. (7) Но для самых крупных судов русло оказалось мелким, и тогда толпа его воинов, перебравшись на суда полегче, достигла густо населенных мест, где по берегу стояли три рыбацкие села патавийцев. (8) Высадясь здесь и оставив при судах малочисленную охрану, они стали нападать на селения, жечь дома, угонять людей и скот и, увлекшись грабежами, уходить все дальше от кораблей. (9) Когда весть об этом достигла Патавия, его жители – а соседство галлов приучило их всегда быть начеку – разделили свою молодежь на два отряда. Один двинулся туда, где, по слухам, рыскали поврозь грабители, а другой, чтобы с ними не столкнуться, кружным путем отправился к корабельной стоянке – а была она в четырнадцати милях от города. (10) Перебивши часовых, патавийцы бросились к малым кораблям, и напуганным корабельщикам пришлось отвести суда к другому берегу. Столь же успешна была битва и на суше с разбредшимися по округе грабителями, а когда греки бросились назад к кораблям, на их пути уже стояли венеты. (11) Так враги были окружены и перебиты; а захваченные в плен сообщили, что за три мили от них стоят большие суда и сам царь Клеоним. (12) Тогда пленных отдали под стражу в соседнее селение, а вооруженные патавийцы погрузились на речные плоскодонные суда, приспособленные для мелководья, и на те, что отняли у неприятеля, подошли поближе и со всех сторон напали на неповоротливые корабли греков, для которых неведомые воды были страшней противника, (13) а бегство в открытое море желанней отпора. Их они преследовали до устья реки, там сожгли несколько вражеских судов, посаженных со страху на мель и так захваченных, и возвратились домой с победою. (14) Клеоним, у которого осталась едва пятая часть кораблей, ушел, нигде не добившись на Адриатике никакого успеха. Живы еще многие патавийцы7, видевшие своими глазами лаконские ростры и доспехи, выставленные в древнем храме Юноны. (15) В память той корабельной битвы ежегодно в этот день на реке, текущей через город, устраивается праздничное состязание корабельщиков.

3. (1) В том же году в Риме по прошению вестинцев с ними был заключен дружественный договор. Вслед за тем, однако, отовсюду надвинулась опасность. (2) Приходили известия, что восстала Этрурия, возбужденная мятежом арретинцев, которые взялись за оружие, чтобы изгнать могущественный род Цильниев8 из зависти к их богатству. В то же самое время и марсы силой встали за свою землю, куда римляне вывели поселение Карсеолы с четырьмя тысячами поселенцев9. (3) Ввиду таких смут диктатором был назначен Марк Валерий Максим, а в начальники конницы он избрал себе Марка Эмилия Павла. (4) Это мне кажется более правдоподобным, чем то, что Квинт Фабий, в его годы и при его заслугах, оказался в подчинении у Валерия; впрочем, скорее всего ошибка произошла из-за прозвища «Максим»10.

(5) Отправившись с войском в поход, диктатор за одно сражение разгромил марсов; потом, загнав их в укрепленные города, всего за несколько дней захватил Милионию, Плестину, Фресилию и, отняв у марсов часть их владений, возобновил с ними договор.

(6) После того пошли войной на этрусков; и тут когда диктатор направился в Рим для повторных птицегаданий11, начальник конницы, выйдя из лагеря на поиски продовольствия, вдруг оказался окружен скрывшимся в засаде неприятелем. Потеряв несколько знамен, средь позорной резни и бегства он был загнан обратно в лагерь. (7) На поведение Фабия такое смятение совсем не похоже – и не только потому, что свое прозвище он подтвердил, что ни говори, прежде всего военными подвигами, (8) но еще и потому, что суровый урок, преподанный Папирием12, так запал ему в память, что никакая сила не могла уже заставить его вступить в бой без приказа диктатора.

4. (1) Весть об этом поражении вызвала в Риме переполох, не сообразный размерам бедствия. (2) Суды закрыты, стража у ворот, по всем улицам дозоры, на стенах оружие, стрелы и камни – как будто от войска не осталось ни души. (3) Диктатор, призвав к присяге всю молодежь, отправился к войску и против ожидания нашел там спокойствие и порядок, водворенные стараниями начальника конницы: (4) лагерь перенесен в более безопасное место, когорты, лишившиеся знамен, оставлены за валом без шатров13, а войско жаждет боя, чтоб скорее смыть позор. (5) Так что диктатор тут же перенес лагерь в окрестности Рузеллы14. Следом туда же двинулся и неприятель. (6) Хотя после недавнего успеха враги полагались на свои силы даже в открытом бою, однако и тут они снова прибегают к хитрости, однажды принесшей им удачу15.

(7) Неподалеку от римского лагеря были полуразрушенные хижины деревни, сожженной при опустошении полей. Там укрылись вооруженные воины, а вперед, на самом виду у римской охраны во главе с легатом Гнеем Фульвием, погнали скот. (8) Когда же никто из римлян не поддался на соблазн, то один из пастухов, подойдя под самые укрепления, закричал остальным, не решавшимся гнать скот от развалин деревни к лагерю: что, мол, мешкать, когда можно преспокойно пройти прямиком сквозь римский лагерь. (9) Когда какие-то церийцы перевели эти слова легату, то по всем воинским отрядам прокатилось возмущение, но без приказа никто не смел тронуться с места. Легат приказывает знающим язык прислушаться, похожа ли речь пастухов на деревенскую или скорей на городскую. (10) Получив ответ, что и речь, и осанка, и внешность для пастухов чересчур благородна, легат объявляет: «Тогда ступайте и скажите им: пусть раскроют свои тщетные хитрости; римлянам все известно, и обманом их теперь победить не легче, чем оружием». (11) Когда те услышали это и передали засевшим в засаде, все вдруг разом встали из укрытий и на виду у всех вышли со знаменами в открытое поле. (12) Легат видит, что его отряду не сдержать столь большого войска, и тотчас шлет к диктатору за помощью, а сам тем временем сдерживает напор врагов.

5. (1) Получив это известие, диктатор приказывает выносить знамена и, вооружась, следовать за ним. Не успел он приказать, как все было готово: (2) воины мгновенно расхватывают знамена и оружие, и стоило немалого труда не дать им броситься вперед. Не одна досада на недавнее поражение гнала их на врага, но и доносившиеся издалека все более яростные крики разгоравшейся битвы. (3) Они торопят друг друга, подбодряют знаменосцев идти поскорее, – но диктатор, чем большую видит поспешность, тем настойчивей сдерживает воинов и велит им замедлить шаг. (4) Этруски, напротив того, сразу вышли на битву всеми силами. Гонец за гонцом доносят диктатору, что все этрусские легионы уже в бою и нашим не выдержать; да и сам он, глядя с возвышения, понял, в какой опасности оказался отряд легата. (5) И все же, положась на то, что легат и дальше продержится, и на то еще, что сам он поблизости, чтобы выручить, диктатор хочет измотать врага как можно больше, чтобы со свежими силами напасть на обессиленных.

(6) Как ни медленно продвигаются римляне, но уже оставалось мало места для разбега – особенно коннице. Впереди, чтобы враг не заподозрил какой-нибудь тайной хитрости, двигались знамена легионов, однако дальше между пешими рядами диктатор оставил промежутки, достаточно широкие, чтобы пропустить конницу.

(7) И вот разом войско издает клич, а всадники, отдав поводья, несутся на врагов, не построившихся против конного натиска и от неожиданности пораженных испугом. (8) Поздняя пришла помощь к полуокруженным воинам легата, зато теперь им дали полный покой: свежие силы вступили в схватку, и была она недолгой и несомненной. (9) Обращенные в бегство, враги спешат назад в лагерь, не могут устоять перед напором римлян, забиваются в дальний угол лагеря; (10) бегущие застревают в узких воротах, многие взбираются на вал и насыпь, то ли чтобы защищаться с возвышенного места, то ли чтобы перелезть и убежать. (11) Случайно в одном месте плохо утоптанная насыпь под тяжестью теснившихся на ней воинов вдруг обрушилась в ров, и они, большинство уже безоружные, бросились прочь, крича, что сами боги открывают им путь к бегству.

(12) В этой битве вторично16 была сломлена мощь этрусков, и диктатор, потребовав годового жалованья и двухмесячного довольствия для войска, позволил им отправить послов в Рим просить о мире. В мире им отказано, а перемирие на два года даровано. (13) Диктатор с триумфом возвратился в Город.

Некоторые, впрочем, утверждают, что Этрурия была покорена диктатором без единого примечательного сражения, – он только покончил со смутою в Арретии и примирил род Цильниев17 с народом.

(14) Сложив диктатуру, Марк Валерий стал консулом18. Некоторые даже сообщают, что он получил должность заочно и не ища ее, а консульские выборы проводил интеррекс; несомненно только, что консульство он разделил с Апулеем Пансой.

6. (1) При консулах Марке Валерии и Квинте Апулее [300 г.] на границах царил мир: (2) этрусков сдерживали разгром в войне и перемирие, самниты были подавлены многочисленными из года в год поражениями и еще не тяготились новым договором19. И в Риме простой люд получил облегчение и успокоился оттого, что много народу ушло на новые поселения.

(3) Но тут, словно чтобы не было полного покоя, народные трибуны Квинт и Гней Огульнии начали распрю меж первых людей государства из патрициев и плебеев. (4) Во всем они выискивали повод обвинить отцов перед простым народом, а когда все попытки оказались тщетны, то взялись за дело, обещавшее увлечь уже не простонародье, (5) а самую верхушку плебеев – консулов, триумфаторов, стяжавших все почести, кроме только жречества, которое еще не стало общедоступным. (6) Трибуны предложили закон, по которому к имевшимся в то время четырем авгурам и четырем понтификам следовало (раз уж число жрецов решено было увеличить) выбрать еще четырех понтификов20 и пятерых авгуров из плебеев. (7) Как оказалось, что в коллегии было только четыре авгура, мне не известно, – разве что двоих унесла смерть: у авгуров ведь принято, что число их должно быть нечетным, чтобы свой авгур был у каждой из трех древних триб – Рамнов, Титиев и Луцеров21; (8) если же авгуров нужно больше, то их число принято увеличивать одинаково во всех трибах. Так и было сделано, когда к четырем добавили пять и получилось девять, т. е. по трое на каждую трибу. (9) Однако на то, что они были из плебеев, патриции негодовали почти так же, как в свое время на общедоступность консульства. (10) Они делали вид, что это оскорбляет не столько их, сколько богов: боги, мол, сами позаботятся о том, чтобы их обряды не осквернялись, они же, дескать, заботятся лишь о том, чтоб не вспыхнула в государстве междоусобица. (11) Впрочем, борьба их была не слишком упорной: они уже свыклись с поражениями в подобных спорах и не могли не признать, что недаром противники их борются за такие должности, о которых прежде не могли и мечтать, что получили они уже все то, за что боролись без надежд на успех, – повторные консульства, цензорства и триумфы.

7. (1) О принятии и отклонении этого закона спор шел, говорят, главным образом между Аппием Клавдием и Публием Децием Мусом. (2) Оба они высказали о правах отцов и простого народа почти те же доводы, что выдвигались за и против Лициниева закона22, когда речь шла о доступе плебеев к консульству, – (3) и тут Деций, говорят, явил в речи образ своего родителя в том виде, в каком помнили его многие из бывших на сходке: препоясанным по-габински23 и стоящим на копье, как тогда, когда он обрек себя смерти за римский народ и воинство. (4) Ведь тогда консул Публий Деций не показался бессмертным богам жертвой менее чистой и благочестивой, чем его товарищ, пожелай Тит Манлий сделать то же самое; (5) так неужели этого же Публия Деция нельзя было должным образом избрать для свершения обрядов за римский народ?! Может быть, надо опасаться, что Дециевы молитвы хуже слышны богам, чем молитвы Аппия Клавдия? Может быть, Аппий тщательней вершит домашние обряды и благочестивее чтит богов? (6) Кто жалеет об обетах, данных на благо государству столькими плебейскими консулами, столькими плебейскими диктаторами при отправлении к войску или в разгар сражения? (7) Пусть перечислят вождей, пусть перечислят триумфы за все годы, когда войны стали вестись под началом и ауспициями плебеев: не приходится плебеям жаловаться на недостаточную свою знатность! (8) И конечно, разразись только война, сенат и народ римский ничуть не больше будут полагаться на патрицианских военачальников, чем на плебейских.

(9) «А раз все это так, – продолжал Публий Деций, – то кому из богов или людей покажется, будто мужи, которых вы почтили курульными креслами, тогою с красной полосой24, туникой с пальмовым узором, пурпурной тогою с золотым шитьем, венцом триумфальным и венком лавровым, чьи дома вы отличили, пригвоздив к их стенам вражеские доспехи25, – что мужи эти недостойны жреческих и авгурских знаков отличия? (10) А того, кто в облачении Всеблагого Величайшего Юпитера26 на золотой колеснице проехал через Город и взошел на Капитолий, неужто не подобает увидеть с чашею27 и жезлом авгурским28, с покрытой головой29 за совершением жертвоприношения или с Крепости следящего птичий полет?! (11) Раз все преспокойно читают в надписях под иным изображеньем о консульстве, цензорстве и триумфе, ослепнут они что ли, если добавится еще и должность авгура или понтифика? А я – да будут угодны слова мои бессмертным богам – верю: (12) благодаря народу римскому мы ныне таковы, что нам следует не только почитать жреческий сан, но на себя его принимать и во имя богов, а не только ради самих себя добиваться почета всем миром для тех, кого чтим в частной жизни.

8. (1) Но зачем говорю я так, словно никем не оспорены притязания патрициев на жречество и словно мы не владеем уже одним из высочайших жреческих санов? (2) Перед нами плебеи-децемвиры30, им поручены священнодействия, они толкуют Сивиллины пророчества и судьбы всего народа, они служат Аполлону, блюдут и другие обряды. (3) Не было обиды патрициям от того, что коллегия дуумвиров31, пекущихся о священных обрядах, пополнилась за счет плебеев. Тоже и теперь: трибун, муж смелый и решительный, добавил пять мест для авгуров и четыре для понтификов, чтобы назначить на них плебеев (4) и вовсе не для того, Аппий, чтобы изгнать вас с вашего места, но чтобы люди простого звания делили с вами заботы о божественном, так же как помогают они вам в делах человеческих. (5) Не подобает, Аппий, стыдиться товарища по жреческой должности, если в консульстве и цензорстве он мог бы быть тебе товарищем, если и ты можешь оказаться начальником конницы при таком диктаторе и диктатором при таком начальнике. (6) Пришлый сабинянин, пращур ваш32 и зиждитель вашей знатности, угодно ли тебе называть его Аттием Клавсом или Аппием Клавдием, был принят как свой славными древними патрициями. Не побрезгуй и ты принятием плебеев в число жрецов! (7) За нами стоит слава наших подвигов, да к тому же все есть у нас, чем вы ни гордитесь: (8) Луций Секст первый из плебеев стал консулом33, Гай Лициний Столон34 – начальником конницы, Гай Марций Рутул35 – диктатором и цензором, Квинт Публилий Филон36 – претором, (9) От вас же мы постоянно слышали одно и то же: в ваших руках птицегадания при выборах магистратов, вы одни благородны, только вы по праву стоите во главе войска, лишь вам и дома и на войне открывается воля богов и дается их покровительство. (10) И все же до сих пор и плебеи и патриции с равным успехом подвизались на всех поприщах. И впредь так будет. Вам ведь доводилось слышать, что первые патриции не с неба спустились, они – не так ли?– были теми, кто мог назвать отца37, то есть всего лишь свободнорожденными людьми. (11) Своим отцом я называю консула, а сын мой назовет уже консула-деда. Речь только о том, квириты, чтобы и тут добиться того, в чем нам поначалу всегда отказывают. Но патриции жаждут всего лишь спора, и не важно им, чем он закончится. (12) Полагаю, что этот закон – да будет он на благо, к удаче и счастию вашему и государства – следует, как ты и предлагаешь, утвердить!»

9. (1) Народ распоряжается созвать без промедления трибы, и все уже шло к принятию закона [299 г.], но свой запрет в тот день наложили трибуны38. (2) Назавтра трибуны устрашились, и закон был принят при всеобщем одобрении. Понтификами стали: поборник закона Публий Деций Мус, Публий Семпроний Соф, Гай Марций Рутул, Марк Ливий Дентер; пять авгуров избрали тоже из плебеев: Гая Генуция, Публия Эмилия Пета, Марка Минуция Феза, Гая Марция и Тита Публилия. Так число понтификов стало равным восьми, а авгуров – девяти.

(3) В этом же году Марк Валерий предложил ввести более строгие меры по закону обжалования к народу. После изгнания царей это было третье предложение39 по данному закону, причем оно всегда исходило от одной и той же семьи. (4) По-моему, это повторялось столь часто оттого, что богатство и влияние немногих имели больший вес, чем свобода простого народа. А граждан меж тем охранял, кажется, один только Порциев закон40, который налагал тяжкую кару на всякого, кто высек или умертвил римского гражданина; (5) Валериев закон, запрещавший и сечь и отрубать голову, если виновный обратился с обжалованием к народу, предписывал считать нарушение запрета всего лишь «дурным деянием». (6) При тогдашней совестливости такая узда, должно быть, казалась достаточно крепкою; ныне же едва ли на кого-то и впрямь подействует подобная угроза.

(7) Этот же консул вел ничем не примечательную войну с восставшими эквами, у которых от былого их благополучия только и осталось, что дерзость.

(8) Второй консул, Апулей, осадил в Умбрии город Неквин. Там была крутая возвышенность, с одной стороны даже отвесная – та самая, где теперь стоит Нарния, – и ни приступом, ни осадою взять ее было невозможно. (9) Так что дела до конца не довели, и оно перешло к новым консулам – Марку Фульвию Пету и Титу Манлию Торквату41. (10) Правда, консулом в тот год все центурии назвали Квинта Фабия, но он не искал тогда должности и, по словам Лициния Макра и Туберона42, сам настоял на перенесении его избрания на время более суровых военных испытаний: (11) в такую годину он, мол, принесет государству больше пользы, чем отправляя должность в стенах Города. И его, не скрывавшего своих намерений, но и не искавшего должности, избрали курульным эдилом вместе с Луцием Папирием Курсором. (12) Однако я не могу утверждать этого наверное, потому что старейший из летописцев Пизон43 сообщает об избрании в тот год на должности курульных эдилов Гнея Домиция Кальвина, сына Гнея, и Спурия Карвилия Максима, сына Квинта. (13) Мне кажется, такая путаница. связана с общим прозвищем, а летописцы согласовали свое дальнейшее повествование с подменою одного Максима другим,. заменив консульские выборы на эдильские.

(14) В тот год на Марсовом поле цензорами Публилием Семпронием Софой и Публилием Сульпицием Саверрионом было совершено очищение44, причем добавили две трибы – Аниенскую и Терентинскую45. Такие дела делались в Риме.

10. (1) Меж тем, пока римляне попусту тратят время на осаду Неквина, двое горожан, чьи дома лепились к городской стене, прорывают подземный ход и тайком пробираются к римским сторожевым дозорам; (2) их отводят к консулам, и они обещают впустить вооруженный отряд в городские укрепления. (3) Предложением решили не пренебрегать, но и не доверяться ему безоглядно. С одним из перебежчиков (другой остался заложником) отправили через подземный ход двух лазутчиков; (4) им удалось разведать все, что нужно, и тридцать воинов во главе с перебежчиками проникли ночью в город и захватили ближайшие ворота. А когда сломали запоры, консул и римское войско, (5) не встретив сопротивления, вошли в город. Так Неквин46 перешел во власть римского народа. Поселение, основанное там, чтобы служить защитою от умбров, по реке Нар назвали Нарнией; с огромной добычей войско возвратилось в Рим.

(6) В тот год этруски вопреки заключенному перемирию47 готовились к войне. Но в разгар приготовлений в их пределы вторглось огромное галльское войско, и это заставило их на время отложить задуманное. (7) Затем, полагаясь на богатство, основу своего могущества, они делают попытку превратить галлов из врагов в союзники, чтобы, объединив военные силы, пойти войною на римлян. (8) Варвары не противились союзничеству, дело было за ценою. А когда и о ней сговорились, когда уже уплатили, когда этруски закончили все приготовления к войне и приказали галлам выступать следом за ними, галлы пошли на попятный: мол, уговор был о плате вовсе не за поход против римлян, (9) и все полученное получено за то, что поля этрусские не опустошали и мирных земледельцев не трогали; (10) но, если этруски так этого жаждут, они готовы воевать за одну-единственную плату: пусть им отведут часть земель, где бы они наконец могли навсегда поселиться.

(11) Много раз сходились этрусские племена совещаться об этом, но ни на что не могли решиться, и не столько из страха потерять земли, сколько из страха перед соседством с таким диким племенем. (12) Вот и вышло так, что галлы ушли восвояси, унося с собою огромные богатства, доставшиеся им без трудов и опасностей. А римляне, напуганные слухами о галльском нашествии к этрусской войне в придачу, тем поспешней заключили с народом пицентов договор по обряду.

11. (1) Консулу Титу Манлию [298 г.] выпал жребий вести войну в Этрурии. Сразу же после вступления консула во вражеские пределы, во время конных упражнений его лошадь на всем скаку упала на спину и, сброшенный наземь, он едва тут же не испустил дух; третий день после этого падения стал последним днем жизни консула. (2) Этруски увидели здесь знамение и, толкуя о том, что боги-де начали войну на их стороне, воспрянули духом; (3) а для Рима, потерявшего столь великого мужа в столь тревожное время, это было печальное известие.

По настоянию первых людей государства взамен погибшего консула избрали нового, так что сенат отказался от назначения диктатора: (4) ведь консулом все центурии объявили Марка Валерия48, которого сенат и собирался назначить диктатором. Тогда сенат повелел консулу без промедленья отправляться к легионам в Этрурию. (5) Появление консула поубавило этрускам дерзости, и уже никто из них не осмеливался даже выйти за укрепления, но собственный страх сковал их, словно неприятельская осада. (6) Разорив поля этрусков и спалив их кров, новый консул не мог все же выманить этрусков на бой, хотя повсюду пылали и дымились не только отдельные усадьбы, но и множество целых деревень.

(7) Вопреки ожиданию война в Этрурии шла вяло; но тем временем новые союзники, пиценты, принесли известия о другой войне, которая при стольких потерях с обеих сторон недаром внушала большие опасения: самниты, дескать, берутся за оружие и намерены возобновить войну, к тому же подстрекают они и самих пицентов. (8) Пицентов отблагодарили и обратили свои домыслы от Этрурии к Самнию. (9) К тому же в Городе из-за дороговизны хлеба было неспокойно и нужда непременно дошла бы до крайности, если бы не заботы Фабия Максима (так во всяком случае пишут те, кому угодно называть его эдилом этого года), сумевшего дома в распределении хлеба, заготовке и подвозе продовольствия49 так же показать себя, как он многократно делал это на поле брани и в походах.

(10) В этом году по неизвестной причине началось междуцарствие; интеррексами были Аппий Клавдий и следом за ним Публий Сульпиций. Последний провел консульские выборы и объявил консулами Луция Корнелия Сципиона и Гнея Фульвия50.

(11) В начале года к новым консулам явились посланники луканцев с жалобою на самнитов: не сумев уговорами склонить луканцев к военному союзу, самниты вторглись в их земли, чтобы одной войною принудить их к другой. (12) Луканцы же куда как сыты своими прежними ошибками и преисполнены ныне решимости все вынести и все стерпеть, лишь бы не нанести снова ущерба римскому народу51. (13) Послы молили отцов-сенаторов принять луканцев под свое покровительство и защитить их от насилия и разбоя, чинимого самнитами; что же до них самих, то хотя их верность римлянам уже доказана самой войною с самнитами, они тем не менее готовы дать заложников.

12. (1) Сенат совещался недолго; все сошлись на том, что с луканцами следует заключить договор, а от самнитов потребовать возмещения. (2) Луканцам был дан благоприятный ответ, с ними торжественно заключили договор и послали фециалов передать самнитам приказ убираться с союзнических земель и выводить войско из луканских владений. Навстречу фециалам самниты выслали своих гонцов, и те сообщили, что фециалам не уйти невредимыми, появись они хоть в одном из советов Самния. (3) Когда о таком узнали в Риме, отцы высказались за войну с самнитами, а народ приказал начать ее52.

Консулы поделили меж собою военные области: Сципиону досталась Этрурия, Фульвию – самниты, и оба они отправились. в разные стороны каждый на свою войну. (4) Сципион ожидал затяжной войны, похожей на прошлогоднюю, но у Волатерр путь ему преградил готовый к бою отряд. (5) Битва продолжалась большую часть дня с немалыми для обеих сторон потерями, и когда наступила ночь, не было еще ясно, в чьих руках победа. Но наутро обнаружилось, кто победитель и кто побежденный: под покровом ночи этруски покинули лагерь. (6) Римляне, построенные для битвы, видя, что противник ушел, уступив им победу, двинулись к лагерю и заняли его – без людей, зато с богатой добычею: он ведь не только служил этрускам долговременной стоянкой, но и покинут был в спешке. (7) После этого Сципион53 отвел войска в земли фалисков и, оставив в Фалериях обоз с небольшой охраною, отправился налегке с отрядом воинов грабить вражеские владения. (8) Мечом и огнем истребляется все вокруг, и со всех сторон римляне везут добычу. После себя они оставляют врагу не только опустошенные поля, но и пепелища крепостей и поселений, только от осады городов, куда страх согнал этрусков, они воздержались.

(9) Консул Гней Фульвий под Бовианом дал в Самнии славное сражение, увенчавшееся несомненной победою. Потом он пошел приступом на сам Бовиан и захватил его, а немного спустя захватил и Ауфидену.

13. (1) В том же году во владения эквиколов вывели поселение Карсеолы54. (2) Консул Фульвий справил триумф над самнитами. Перед консульскими выборами прошел слух, что этруски и самниты набирают огромные войска, (3) что во всех советах открыто бранят этрусских старейшин за то, что не сумели на любых условиях вовлечь галлов в войну, и самнитских начальников попрекают тем, что против римлян пошли с войском, набранным для войны с луканцами. (4) Так что враги поднимались на войну вместе со своими союзниками и борьба с ними предстояла далеко не равная.

(5) Хотя консульства в тот год добивались прославленные мужи, но при такой опасности взоры всех обратились к Квинту Фабию, который вообще не искал должности, а, видя, к чему все идет, прямо заявил о своем отказе; (6) зачем, мол, тревожат его, старика55, пресытившегося уже и трудами, и наградами за эти труды? Уже нет былой крепости у тела его и духа, да и самой Судьбы ему надо опасаться: как бы не показалось какому-нибудь божеству, что ее к нему благосклонность чрезмерней и постоянней, чем это возможно в делах человеческих. (7) Слава его стала вровень со славою его предков, и он рад видеть, как слава других равняется с его собственной; нет в Риме недостатка ни в почетных должностях для доблестных мужей, ни в доблестных мужах для этих должностей.

(8) Такая скромность еще больше воодушевила всех, кто столь оправданно ратовал за Фабиево избрание. Тогда в надежде, что уважение к законам охладит их пыл, Фабий велел прочесть вслух закон, по которому в течение десятилетия не разрешалось избирать консулом одно и то же лицо56. (9) Голос читавшего был едва слышен в поднявшемся шуме, а народные трибуны принялись заверять, что тут не будет никакого препятствия: они-де предложат народному собранию освободить Фабия от подчинения законам. (10) Фабий, однако, упорно отказывался: для чего же проводить законы, которые обходят сами их создатели? Уже не законы повелевают, а законом! (11) И тем не менее народ начал голосовать и в каждой центурии57 голоса неизменно подавали за консула Фабия. (12) Тогда, побежденный наконец единодушием сограждан, он сказал: «Да будут угодны богам, квириты, и нынешние и грядущие дела ваши! И раз уж вы хотите, чтобы со мною все было по-вашему, то и сами окажите мне милость при выборах моего товарища. (13) Я прошу вас сделать консулом вместе со мною Публия Деция – мужа, которого мне довелось узнать при дружном исполнении нами консульства58, мужа, достойного вас, достойного и своего родителя59 ». Представление сочли основательным, и все остальные центурии назвали консулами Квинта Фабия и Публия Деция.

(14) В тот год многих граждан эдилы привлекли к суду за владение большими земельными угодиями, чем дозволялось законом60; оправдаться почти никому не удалось, и на неумеренную алчность была накинута крепкая узда.

14. (1) Пока новые консулы – Квинт Фабий Максим и Публий Деций Мус (отправлявшие должность первый в четвертый раз, а последний – в третий) [297 г.] обсуждали, (2) кто возьмет на себя самнитского противника, а кто – этрусского, какие силы понадобятся для ведения той и другой войны и кому из вождей какая из войн больше подходит, (3) из Сутрия, Непеты и Фалерий прибыли посланцы с донесением, что народы Этрурии совещаются, как бы добиться мира; и тогда военный удар всей тяжестью обрушился на Самний.

(4) Чтобы облегчить подвоз продовольствия и держать врага в неведении о направлении удара, консул Фабий, выйдя из Города, повел войско в Самний через Соран, а Деций – через владения сидицинов.

(5) Достигнув вражеских границ, оба консула отпустили свои отряды грабить поля; лазутчики меж тем разбрелись еще дальше, чем грабители, (6) так что врагам, собравшим свои силы у Тиферна в замкнутой со всех сторон долине, чтобы напасть сверху на римлян, едва они туда вступят, эта их ловушка не удалась. (7) Укрыв обоз в безопасном месте и оставив при нем небольшой отряд, Фабий предупредил воинов, что надо ждать нападения, выстроил их в каре и подвел к упомянутым засадам неприятеля. (8) Тогда самниты потеряли надежду смутить римлян внезапностью нападения, а видя, что дело оборачивается открытым противоборством, и сами предпочли схватиться с врагом, как положено – в боевом строю. Так что, надеясь не столько на себя, сколько на случай, они спускаются на ровнее место. (9) Но даже в открытом бою они представляли для римлян известную опасность, потому что сюда были стянуты все поголовно бойцы из всех самнитских племен, а, может быть, еще и потому, что в решительной схватке мужество их удесятерилось.

(10) Видя, что враги стоят стеной, Фабий приказал военным трибунам – сыну своему Максиму61 и Марку Валерию, с которыми он выступил в первые ряды, отправиться к конникам и сказать, (11) что пришла пора коннице спасать общее дело, и пусть они сегодня приложат все силы, чтоб сохранить за собою славу непобедимого сословия; (12) в пешей битве враг стоит неколебимо, и вся надежда теперь на удар конницы. С обоими юношами он был одинаково приветлив, называл их по именам и осыпал похвалами и обещаниями. (13) И все-таки оставались опасения, что даже этой испытанной силы будет недостаточно, поэтому Фабий решил, если сила не поможет, прибегнуть к хитрости. (14) Он приказывает легату Сципиону вывести из боя гастатов62 первого легиона и кружным путем, как можно незаметней, идти с ними к ближним горам; затем незаметно взобраться на горы и внезапно показаться в тылу у врага.

(15) Всадники под предводительством трибунов неожиданно выехали перед знамена, но среди врагов они произвели переполох не многим больший, чем среди своих. (16) Стремительному натиску конных турм63 противостоял неколебимый строй самнитов, и нигде не удавалось ни потеснить его, ни прорвать; когда эта попытка осталась безуспешной, всадники, отступив за знамена, покинули поле боя. (17) Тут враги приободрились и не выстоять передовому отряду в столь длительном противоборстве, не заступи по приказу консула второй ряд место первого. (18) Свежие силы сдержали перешедших уже в наступление самнитов, и в это самое время знамена показались на горе и раздался боевой клич. Страх, не сообразный с опасностью, охватил самнитов, (19) а тут еще Фабий закричал, что это идет к ним его товарищ, Деций, да и сами воины зашумели в радостном возбужденье: вон, мол, второй консул, вон – его легионы! (20) И эта ошибка, столь счастливая для римлян, внушает самнитам ужас и желание спасаться бегством: ничего ведь они так не боялись, как удара по ним, измотанным в сражении, свежего, нетронутого второго войска. (21) Врагов было перебито меньше, чем обычно при такой победе, потому что в бегстве они рассыпались во все стороны; убито было три тысячи четыреста человек, взято в плен около восьмисот тридцати, военных знамен захвачено двадцать три.

15. (1) Апулийцы, конечно, не преминули бы примкнуть перед сражением к самнитам, но консул Публий Деций [296г.] стал против них лагерем у Малевента64, заставил их вступить в бой и разбил наголову. (2) Здесь тоже было больше беглецов, чем убитых, а убито было две тысячи апулийцев. Пренебрегши подобным противником, Деций повел легионы в Самний. (3) А там оба консульских войска, рыская повсюду, за пять месяцев опустошили все и вся. (4) Сорок пять раз разбивал Деций свой лагерь в Самнии, а другой консул – восемьдесят шесть раз. (5) И не только валы и рвы оставили они за собою, но и иные, куда более приметные свидетельства опустошения и разорения окрестных земель. (6) Фабий даже захватил город Циметру, причем в плен было взято две тысячи девятьсот воинов и в сражении убито около девятисот тридцати.

(7) Вслед за этим Фабий отправился в Рим для выборов и провел их без промедления. Все центурии стали одна за другой объявлять консулом Квинта Фабия, (8) и тогда второй соискатель – Аппий Клавдий, муж суровый и властный, не столько из честолюбия, сколько ради возвращения патрициям обоих консульских мест, употребил все свои усилия и все влияние знати на то, чтобы его избрали консулом вместе с Квинтом Фабием. (9) Фабий, однако, отказывался от должности, повторяя примерно те же доводы, что и годом раньше65. Вся знать обступила его кресло, упрашивая вытащить консульство из плебейского болота и возвратить былое величие и консульской должности, п патрицианским родам. (10) Добившись тишины, Фабий умерил страсти, найдя слова для примирения: он, дескать, и позаботился бы об избрании обоих консулов из патрициев, если бы вместо него консулом стал кто-то другой; (11) теперь же он не намерен подавать самый дурной пример и нарушать закон, засчитывая поданные за него самого голоса. (12) Так что консулом с Аппием Клавдием стал из плебеев Луций Волумний, в паре с которым он отправлял уже предыдущее консульство66. Знать упрекала Фабия за уклонение от товарищества с Аппием Клавдием, видя причину этому в бесспорном превосходстве последнего в искусстве красноречия и управления делами государства.

16. (1) После выборов прежним консулам было приказано вести войну в Самнии с продлением их военных полномочий на шесть месяцев67. (2) Так что и в новом году при консулах Луции Волумнии и Аппии Клавдии Публий Деций, оставленный товарищем в Самнии как консул, не переставал опустошать поля и как проконсул, пока наконец не изгнал так и не давшее боя самнитское войско вон из его собственных пределов. (3) Изгнанные самниты устремились тогда в Этрурию и потребовали созыва на совет этрусских старейшин в надежде, что, подкрепив просьбы страшным зрелищем огромной толпы вооруженных воинов, они скорее добьются успеха, чем неоднократными тщетными посольствами. (4) Когда те собрались, самниты поведали, как долгие годы борются они с римлянами за свою свободу: все было испробовано, чтобы своими силами вынести столь тяжкое бремя войны; (5) прибегали даже к помощи соседей, но не в самых крайних случаях; просили и мира у римского народа не в силах вести войну, но возобновляли ее, ибо мир оказывался для подневольных горше, чем война для свободных. (6) Надежда осталась у них только на этрусков: им известно, что это самый сильный, многочисленный и богатый народ Италии; а соседи этрусков – галлы, от копья вскормленные, – по природе своей всем враждебны, римскому же народу особенно, ибо помнят с законной гордостью о пленении его и об откупе золотом. (7) Если жив в этрусках былой дух Порсены68 и предков, тогда никаких нет препятствий тому, чтобы заставить римлян уйти со всех земель по сю сторону Тибра и бороться за жизнь, а не за непереносимое владычество их над Италией. А к услугам их самнитское войско, умелое и готовое тотчас следовать за ними хоть на приступ самого Рима.

17. (1) Пока они столь усердно выхваляли себя в Этрурии, римское вторжение испепеляло их отечество. Узнав от лазутчиков, что самнитское войско ушло, Публий Деций созвал совет и сказал: (2) «Зачем нам бродить войною от села к селу? Почему бы нам не приняться за города и крепости? Нет ведь уже войска, чтоб защищать Самний, оно покинуло свои пределы и само обрекло себя на изгнание». (3) Получив всеобщее одобрение, он повел войско на приступ сильного города Мурганции; и здесь преданность вождю и надежда на добычу побогаче, чем от разорения сел, так воспламенила воинов, что за один день они силой оружия захватили город. (4) Две тысячи сто самнитов, оказавших сопротивление, были там окружены и взяты в плен, захватили и горы другой добычи. Опасаясь, что огромный обоз будет служить помехою, Деций приказывает созвать воинов и говорит: (5) «Хватит ли с вас этой победы и этой добычи? Или хотите вы мерить ваши чаяния вашей доблестью? Все города самнитские, все богатства, скрытые в них, принадлежат вам, коль скоро столькими победами вы изгнали наконец вражьи рати из их собственной страны. (6) Так продайте все, что добыли, и пусть торговцы, привлеченные наживой, идут следом за войском. У меня вы не останетесь без нового товара: пойдемте отсюда к городу Ромулее, трудов там будет не больше, а добыча побогаче».

(7) Быстро распродав захваченное добро, воины сами торопили полководца идти к Ромулее. Там тоже обошлось без осадных сооружений и приспособлений: едва приблизили знамена к городу, как уже никто не мог отогнать римлян от стен; тотчас, кто где сумел, приставили они лестницы и ворвались в укрепления. (8) Город был взят и разграблен; около двух тысяч трехсот человек убито и шесть тысяч взято в плен, (9) а воины завладели огромной добычей, которую снова пришлось продать. Затем без всякой передышки и тем не менее с чрезвычайной поспешностью они двинулись на Ферентин. (10) Здесь, однако, и трудов, и опасностей было больше: стены города усиленно охранялись, а укрепления и природа местности делали город неприступным; но воины, привыкшие к добыче, одолели все.

(11) По некоторым летописям, слава захвата этих городов приходится в основном на долю Максима; Мурганцию, говорят, занял Деций, а Ферентин и Ромулею – Фабий. (12) А иные приписывают этот подвиг новым консулам или даже только одному – Луцию Волумнию, которому, по их словам, выпало воевать с самнитами.

18. (1) Пока все это происходило в Самнии (кто бы там ни начальствовал), в Этрурии множество племен поднялось на великую войну против римлян, зачинщиком которой был самнит по имени Геллий Эгнаций. (2) Почти все этруски согласились на войну; зараза распространилась и на соседние народы Умбрии, а галлов привлекли на помощь платою. Все эти несметные полчища стекались к самнитскому лагерю. (3) Когда о такой внезапной опасности донесли в Рим, консул Волумний со вторым и третим легионами и пятнадцатью тысячами союзников был уже на пути в Самний, так что постановлено было Аппию Клавдию, не тратя времени, отправляться в Этрурию. (4) За ним шли два римских легиона – первый и четвертый69 – и двадцать тысяч союзников; лагерь разбили вблизи от неприятеля. (5) Этот скорый приход консула был полезен едва ли не больше, чем какие-то особо искусные или удачные военные действия в этой области под его началом, – ибо страх перед римлянами удержал некоторые из народов Этрурии, уже готовых взяться за оружие. (6) Однако сражения он одно за другим давал в неудобных местах и в неподходящее время, а это врага обнадеживало, и изо дня в день он становился все упорней, так что войско уже теряло доверие к вождю, а вождь к войску.

(7) В трех летописях я нашел письма Аппия к другому консулу, вызывающие его из Самния; и все-таки утверждать такое наверное я не решаюсь, так как из-за письма сами эти консулы римского народа, и уже не в первый раз исполнявшие должность, затеяли спор: Волумний утверждал, что был вызван Аппиевым письмом, Аппий же твердил, что письма не посылал. (8) К этому времени Волумний в Самнии захватил уже три крепости, перебив там до трех тысяч вражеских воинов и еще почти половину этого числа захватив в плен, а отправив в Луканию проконсулом Квинта Фабия с его прошлогодним войском, подавил там, к вящему удовольствию знати70, мятеж, поднятый вожаками из плебеев и бедняков. (9) Он оставил Деция опустошать поля, а сам со своими силами поспешил к другому консулу в Этрурию. Его появление все встретили с радостью. (10) Только Аппий (то ли с законным гневом, если ничего не писал, то ли с низкой неблагодарностью, если притворялся, нуждаясь сам в помощи, – о том знает лишь одна его совесть), (11) выйдя ему навстречу и едва обменявшись приветствиями, тотчас вопросил: «Все ли в порядке, Луций Волумний? Как дела в Самнии? Что побудило тебя оставить вверенную тебе область?» (12) Волумний отвечал на это, что в Самнии дела идут успешно, а пришел он, вызванный его, Аппия, письмом; если же письмо подложно и в Этрурии в нем не нуждаются, он немедля повернет знамена и удалится. (13) «Ступай, разумеется, – сказал Аппий, – никто тебя не держит, да и куда это годится, когда сам едва справляешься со своей войной, хвастать, что пришел-де помочь другим!» «Пусть Геркулес обратит все к лучшему», – сказал Волумний, лучше пусть труды его будут напрасны, лишь бы не приключилось такой беды, чтобы одного консульского войска оказалось мало для Этрурии.

19. (1) И уже направились было консулы в разные стороны, когда легаты и трибуны из Аппиева войска обступили их со всех сторон. Одни умоляли своего начальника не пренебречь добровольною помощью товарища, о которой следовало бы просить; (2) другие – их было больше – преградили путь Волумнию, заклиная не предавать общего дела из недостойного соперничества с товарищем по должности; ведь случись теперь какое несчастье, большая вина падет не на брошенного в беде, а на бросившего: (3) так уж случилось, что и слава и позор этрусской войны ложатся на Луция Волумния. Люди спрашивать будут не об Аппиевых словах, а об участи войска; (4) пусть Аппий его отсылает – государство и войско его удерживают; пусть он только спросит, чего хотят воины. (5) С таковыми увещеваниями и заклинаниями притащили они едва не упиравшихся консулов на место сходки. Здесь говорили более пространно, но почти о том же, о чем толковали сперва в узком кругу. (6) И когда Волумний оказался при своем выигрышном положении еще и весьма речист даже рядом со своим красноречивейшим товарищем, то Аппий заметил с издевкою: (7) нужно, мол, воздать должное ему, Аппию, за то, что бессловесный и косноязычный их консул стал таким речистым, ведь в прежнее их консульство, по крайней мере в первые его месяцы, Волумний рта не смел раскрыть, теперь же произносит даже речи перед народом. (8) «Куда лучше было бы, – возразил Волумний, – если б ты у меня выучился круто действовать, а не я у тебя – красно говорить!» И затем он предложил устроить так, чтоб решить, кто из них лучший не оратор, а полководец, – ибо это для государства важнее. (9) Воевать предстоит и в Этрурии, и в Самнии – пусть же Аппий сам выберет, что ему больше по душе, а он со своим войском одинаково готов действовать хоть в Этрурии, хоть в Самнии. (10) Но воины в ответ зашумели, что обоим надо вместе взяться за этрусков. (11) Видя такое единодушие, Волумний сказал: «Если даже я неверно понял желание товарища, то о вашей воле сомнения не допущу: дайте криком знать, оставаться мне или уходить?» (12) И тут грянул такой крик, что заставил врагов покинуть лагерь. Оружие расхватали и выстроились на равнине. Тогда и Волумний тоже приказал трубить к бою и выносить из лагеря знамена. (13) Аппий, говорят, заколебался, понимая, что, вступит ли он в битву или воздержится от нее, победа все равно достанется товарищу; но потом, опасаясь, как бы и его легионы не последовали за Волумнием, уступил настояниям своих воинов и тоже подал знак к бою.

(14) Ни те ни другие не успели должным образом построиться; вождь самнитов Геллий Эгнаций с несколькими когортами отлучился за продовольствием, так что воины его бросились в бой скорей сами, чем по приказу и примеру; (15) но и в римских войсках не было единоначалия, да и времени для построения не хватило. Волумний уже начал бой, когда Аппий еще не подошел к неприятелю, поэтому войска сошлись, не выровняв рядов, (16) и словно некий жребий поменял местами привычных недругов: этруски стали против Волумния, а самниты, чуть поколебавшись без вождя, вышли навстречу Аппию. (17) Говорят, что в самый разгар сражения Аппий воздел руки к небу так, чтоб видно было в первых рядах, и взмолился: «Беллона71 если ты даруешь ныне нам победу, я обетую тебе храм»72. (18) После этой молитвы, словно вдохновенный богинею, он сравнялся доблестью с товарищем, а войско его – со своим вождем. И вот уже и вожди исполняют долг полководцев и воины стараются изо всех сил, чтобы другое крыло не перехватило победу. (19) Так они опрокидывают врага и обращают в бегство, ибо трудно было ему противостоять силе, много превосходящей ту, с какою он привык иметь дело. (20) Тесня отступающих, преследуя бегущих, римляне отогнали врагов к их лагерю. Там с появлением Геллия и сабелльских когорт битва ненадолго возобновилась. Но вскоре и эти противники были рассеяны, и победители подступили к лагерю. (21) Сам Волумний повел войска к воротам, Аппий, вновь и вновь взывая к победной Беллоне, воспламенял воинов, и вот римляне через вал и рвы ворвались в лагерь. (22) Он был захвачен и разграблен; взятая там огромная добыча досталась воинам. Убито было семь тысяч девятьсот неприятельских бойцов, а две тысячи сто двадцать взято в плен.

20. (1) Пока оба консула и все силы римлян были брошены главным образом на войну с этрусками, в Самнии для опустошения римских окраинных земель поднялись новые воинства и, пройдя через весцийские земли в кампанские и фалернские поля, награбили несметную добычу. (2) Волумний шел уже большими переходами назад в Самний, потому что истекал срок военных полномочий Фабия и Деция, но известие о самнитском войске и о разграблении Кампании заставило его ради защиты союзников свернуть с пути. (3) Придя в Кален, он и сам увидел свежие следы разбоя, и каленцы поведали ему, что у врага уже столько добычи, что он еле держит походный строй, (4) а вожди их открыто говорят, что надо тотчас возвратиться в Самний и, оставив там добычу, вновь идти в поход, чтобы не вступать в бой, имея столь обремененное войско. (5) Сколь ни правдоподобно это казалось, Волумний решил разведать все получше и разослал всадников выловить грабителей, бродивших по деревням. (6) От них он дознался, что неприятель стал станом у реки Вольтурна, а оттуда в третью стражу ночи73 двинется к Самнию. (7) Тщательно это проверив, Волумний отправился в путь и остановился на таком расстоянии от неприятеля, чтобы самому остаться незамеченным, а врага захватить врасплох при выходе из лагеря. (8) Перед самым рассветом консул приблизился к лагерю и послал людей, знающих оскский74 язык, разведать, что там делается. Смешавшись с вражескими воинами, что в ночной суматохе было нетрудно, они узнали, что знамена с небольшой вооруженной охраною уже покинули лагерь, обоз и его охрана на выходе и что войско лишено подвижности, каждый занят своей поклажей и нигде нет ни согласия, ни достаточно ясных распоряжений. (9) Решили, что это и есть лучшее время для нападения, да и заря уже занималась. И вот, Волумний, приказав трубить к бою, наступает на вражеские войска. (10) Самниты обременены добычей, и мало кто при оружии; одни прибавили шагу, гоня перед собою скот, другие остановились, не зная, что безопасней: идти вперед или вернуться в лагерь; а покуда они колеблются, римляне нападают, и вот уже они перебрались через вал и учиняют в лагере беспорядочную резню. (11) Не только вражеское нападение привело в замешательство самнитские отряды, но вдобавок еще и бунт пленных: (12) кто не связан, тот развязывает других, а иные, расхватав оружие, притороченное к походной клади, врываются в ряды воинов и производят переполох страшней самой битвы. (13) А потом свершают подвиг еще достопамятнее: когда вождь Стай Минаций приблизился к рядам для ободрения, они75-76 нападают на него, рассеивают всадников из его свиты и, обступив его самого со всех сторон, плененного верхом на коне, тащат к римскому консулу. (14) При таком замешательстве передовые отряды самнитов возвратились назад, и битва, уже решенная, возобновилась, однако длительное сопротивление было невозможно. (15) До шести тысяч человек было убито, две с половиной взято в плен, в их числе четыре военных трибуна, захвачено тридцать боевых знамен и – что всего отраднее победителям – вызволено семь тысяч четыреста пленников и отбиты назад горы отнятого у союзников имущества. Все владельцы указом были созваны, чтобы опознать и получить назад свою собственность; добро, которому в должный срок не нашлось хозяина, раздали воинам, а воинов заставили распродать эту добычу, чтобы не было у них мысли ни о чем, кроме оружия.

21. (1) В Риме такое разорение Кампании вызвало большую тревогу; (2) и как раз тогда из Этрурии пришли вести, что после ухода оттуда Волумниева войска этруски взялись за оружие и начали призывать к восстанию и самнитского вождя Геллия Эгнация, и умбров, а галлов огромною мздой склонять к себе на свою сторону. (3) Сенат, устрашенный этими известиями, приказал закрыть суды и набрать войско из людей всякого звания: (4) к присяге привели не только свободных и молодых, но даже из пожилых составили когорты, даже из вольноотпущенников – центурии77; принялись совещаться о том, как защитить Город, а во главе всего дела поставили претора Публия Семпрония.

(5) Только донесение консула Луция Волумния с вестью, что разорители Кампании перебиты и рассеяны, умерило заботы сената. (6) Так что в честь консула за успешный исход войны и ради отмены закрытия судов, длившегося восемнадцать дней, было устроено благодарственное молебствие, и было это молебствие исполнено радости. (7) Тогда пошла речь о том, как защитить области, опустошенные самнитами, и решено было вывести в Весцийской и Фалернской округах два поселения, одно возле устья реки Лирис, названное Минтурны, другое – в Весцийских лесах на границе Фалернских владений, (8) где, говорят, был греческий город Синопа, который позже римские поселенцы прозвали Синуэссой. (9) Народным трибунам вменили в обязанность с одобрения всех плебеев78 поручить претору Публию Семпронию назначить триумвиров для вывода поселений в те места. (10) Нелегко было найти охотников записываться в поселенцы, ибо ясно было, что их отправляют не землю возделывать, а чуть ли не бессменно стоять на страже во вражеской области.

(11) Но от этих забот сенату пришлось отвлечься, потому что в Этрурии воевать стало много тяжелее, и от Аппия одно за другим шли послания с напоминаниями не оставлять без внимания волнения в его области: (12) ведь уже четыре народа объединяют силы – этруски, самниты, умбры и галлы, и в двух местах им пришлось разбить свои лагеря, ибо столь громадные полчища не могли втиснуться в один. (13) Из-за этого и ради проведения выборов (сроки уже подошли) консул Волумний был отозван в Рим. Прежде чем созвать центурии для голосования, он созвал народную сходку и долго рассказывал о тягостях этрусской войны: (14) уже тогда, когда он сам вместе с товарищем вел там совместные действия, подобная война была непосильна для одного полководца и одного войска, а ведь с тех пор, говорят, добавились еще умбры и громадные полчища галлов; (15) пусть же, говорил он, каждый помнит, что в этот день избираются консулы вести войну против четырех народов. И если бы не уверенность, что народ римский единодушно изберет консулом того, кто ныне слывет бесспорно первым из всех полководцев, он бы тотчас сам назначил его диктатором.

22. (1) Ни у кого не было сомнений, что единогласное избрание предстоит Квинту Фабию; в голосовании и прерогативных, и всех первых центурий Фабий был вместе с Луцием Волумнием объявлен консулом [295 г.]. (2) Фабий произнес речь, такую же, как и двумя годами ранее79; но потом, уступая всеобщему единодушию, стал под конец просить себе в товарищи Публия Деция: (3) он-де будет опорой его старости. В совместном с ним цензорстве и двукратном консульстве он познал, что нет ничего надежнее для защиты общего дела, чем согласие в товарищах; и в его возрасте он едва ли уже сможет делить власть с новым человеком (4) – ведь куда проще советоваться с человеком, нрав которого уже знаешь. Консул присоединился к его речам. Он воздал Публию Децию подобающие хвалы, сказал, какое благо в военном деле – согласие консулов, и какое зло – их несогласие, (5) и напомнил, как едва не обернулась погибелью недавняя его ссора с товарищем по консульству80. (6) Деций с Фабием, продолжал он, живут единой душой и помыслами, словно оба рождены для ратного дела, в подвигах они – герои, а в словесных состязаниях и ухищрениях не искусники. (7) Таковы и должны быть консулы; а кто ловок и смышлен в законах и красноречии, вроде Аппия Клавдия, тех надо избирать преторами для отправления правосудия, чтоб они начальствовали в Городе и на форуме. (8) В этих прениях прошел день. Назавтра по распоряжению консула состоялись и консульские и преторские выборы. (9) Консулами стали Квинт Фабий и Публий Деций, а претором – Аппий Клавдий, все трое – заочно; а военные полномочия Луция Волумния, согласно постановлению сената и решению народа, были продлены еще на год.

23. (1) В тот год было много грозных знамений, и сенат для отвращения зла назначил двухдневное молебствие; (2) из казны были розданы вино для возлияний и смола для воскурении, и многолюдные толпы мужчин и женщин отправились возносить молитвы. (3) Молебствия эти запомнились ссорой, случившейся между матронами в святилище Скромности Патрицианской81, что на Бычьем рынке возле круглого храма Геркулеса. (4) Матроны не допустили там к обрядам Вергинию дочь Авла за ее брак не с патрицием, ведь она была из патрицианского рода, но замужем за консулом из плебеев Луцием Волумнием. Краткий спор женские страсти превратили в яростное противоборство, (5) когда Вергиния с истинной гордостью заявила, что в храм Патрицианской Скромности она вошла и как патрицианка, и как скромница, и как жена единственного мужа, за которого ее выдали девицею, и не пристало ей стыдиться ни его самого, ни его должностей, ни его подвигов. (6) Свои гордые слова подкрепила она славным деянием. На Долгой улице, где она жила, она выгородила в своем жилище место, достаточно просторное для небольшого святилища, воздвигла там алтарь и, созвав плебейских матрон, посетовала на обиду от патрицианок и сказала: (7) «Этот алтарь я посвящаю Плебейской Скромности и призываю вас, матроны, так же состязаться меж собою в скромности, как мужи нашего государства – в доблести; (8) постарайтесь же, если это возможно, чтобы этот алтарь славился перед тем и святостью большею, и почитательницами чистейшими». (9) Алтарь этот чтился почти по тому же чину, что и первый, более древний: только матрона, признанная безупречно скромной и единобрачной, имела право приносить на нем жертвы82. (10) Но потом нечестивые служители сделали это богослужение общедоступным, причем не только для матрон, но для женщин всякого звания, и наконец оно пришло в упадок.

(11) В том же году курульные эдилы Гней и Квинт Огульнии привлекли к суду нескольких ростовщиков83; (12) их лишили имущества, и на деньги, поступившие в казну, поставили медные пороги на Капитолии и серебряные сосуды на три престола внутри храма Юпитера, а также изваяние Юпитера на колеснице четверней на вершине его храма, а возле Руминальской смоковницы84 – изображения младенцев – основателей Города у сосцов волчицы, и, наконец, вымостили тесаным камнем дорогу от Капенских ворот до Марсова храма. (13) А плебейские эдилы Луций Элий Пет и Гай Фульвий Курв тоже на деньги, взятые пенею с осужденных скотовладельцев85, устроили игры и посвятили в храм Цереры86-87 золотые чаши.

24. (1) Здесь вступают в пятое свое консульство Квинт Фабий и в четвертое – Публий Деций, стяжавшие в трех совместных консульствах и совместном цензорстве громкую славу (2) не столько деяниями, хоть деяния их были велики, сколько взаимным согласием. Но не дано было ему оставаться неизменным, хотя, думается, причиной было не личное их соперничество, а борьба сословий, (3) ведь если патриции добивались, чтобы Фабий без жребия получил военачальство в Этрурии, то плебеи требовали от Деция настаивать на жребии. (4) Так или иначе в сенате пошли прения, и, когда Фабий взял там верх, дело было отдано на суд народа.

Речи на собрании были недолгие, как водится среди людей военных, верящих больше делам, а не словам. (5) Фабий толковал, что нехорошо, дескать, когда один посадил дерево, а другой собирает его плоды; что это он, Фабий, прошел Циминийский лес и проложил римскому оружию путь через непроходимую чащу. (6) К чему было тревожить его в такие его годы, если намерены поручить войну другому вождю? Теперь куда как ясно, что он избрал себе противника, а не союзника в начальствовании войсками, – переходит Фабий к упрекам, – и что Децию опостылело единодушие трех их совместных консульств. (7) В конце концов, он не требует ничего, кроме отправки его на войну, раз уж он сочтен достойным быть военачальником; как подчинился он решению сената, так подчинится и воле народа. (8) Публий Деций со своей стороны жаловался на беззаконие сената: покуда была возможность, отцы что было сил старались не допустить плебеев к высшим должностям; (9) когда же доблесть сама завоевала право быть почтенною в людях всякого звания, начали изыскивать способы лишить силы не только глас народа, но даже волю случая, подчиняя то и другое власти немногих. (10) До него, Деция, все консулы получали область военных действий по жребию, а теперь вдруг сенат без жребия поручает ведение войны Фабию! (11) Если б это делалось из почтения, то у Фабия столько заслуг и перед Децием, и перед государством, что Деций сам бы рукоплескал славе Квинта Фабия, не служи только блеск его величия унижению другого. (12) Кому же невдомек, что когда тяжкую и опасную войну без жребия поручают одному из консулов, то тем самым другого консула объявляют лишним и никчемным? (13) Фабий прославлен подвигами в Этрурии – Публий Деций тоже хочет там прославиться; и если Фабий оставил там тлеющий огонь, столько раз неожиданно вспыхивавший новым пожаром, – то, может быть, именно Децию суждено его погасить? (14) Словом, из уважения к летам и достоинству товарища он готов уступить ему и почести, и награды, но когда речь идет о борьбе о опасности, он по своей воле как не уступал, так и не уступит; (15) и даже если ничего не выйдет из этого сопротивления, одного он заведомо добьется: чтобы народные полномочия были во власти народа, а не в милости сената. (16) Он молит Юпитера Всеблагого Величайшего и бессмертных богов дать ему с товарищем по консульству равный жребий, то есть равную доблесть и счастье в ведении войны. (17) И конечно, если консулами станут мужи, из коих каждый может победно вести войну с этрусками, то это и по природе справедливо, и служит добрым примером, и способствует славе римского парода. (18) Фабий же обратился к римскому народу с единственной просьбой: прежде, чем трибуны приступят к голосованию, пусть выслушают донесения претора Аппия Клавдия из Этрурии, и после этих слов покинул собрание. И тогда народ не менее единодушно, чем сенат, постановил без жребия поручить Фабию войну в Этрурии.

25. (1) Тогда почти вся молодежь сбежалась к консулу Фабию, и каждый спешил назвать себя по имени – так сильно хотелось им служить под его началом. (2) Окруженный этой толпою, Фабий сказал: «Я намерен набрать не более четырех тысяч пехотинцев и шестисот всадников; кто запишется сегодня и завтра, тех я и поведу с собою. (3) Я не о том думаю, чтобы вывести на войну многочисленное войско, а больше о том, чтобы привести всех назад с большой добычей». (4) Этим отказом от желанного обычно многолюдства внушив войску надежду и уверенность, он двинул послушное войско к крепости Ахарна88, возле которой находился неприятель, и подошел к лагерю Аппия Клавдия. (5) В нескольких милях от лагеря навстречу ему попались дровосеки с охраной. Завидев шествующих впереди ликторов и узнав, что Фабий стал консулом, они с бурной радостью возблагодарили богов и римский народ за то, что именно Фабия послали к ним военачальником. (6) А когда, обступив со всех сторон, они приветствовали консула, тот спросил, куда они держат путь, и, услышав, что за дровами, сказал: «Быть этого не может! Разве у вас нет частокола вокруг лагеря?» (7) И когда на это ему закричали, что есть и частокол двойной, и рвы, и все равно очень страшно, Фабий произнес такие слова: «В таком случае дров у вас хватает: ступайте и выдерните частокол». (8) Те возвратились в лагерь и стали выдергивать там частокол, нагнав страху и на воинов, оставшихся в лагере, и на самого Аппия: (9) каждый объявлял другим, что это делается по приказу самого Квинта Фабия. На другой день лагерь снялся с места, а претор Аппий был отослан в Рим. (10) С этого времени римляне нигде не разбивали постоянного лагеря. Фабий считал, что воинам вредно сидеть на одном месте: переходы и перемена мест делают их подвижней и крепче. Но переходы были, конечно, такими, какие возможны, когда зима еще не кончилась.

(11) А с началом весны, оставив второй легион возле Клузия, который в древности называли Камарс, и поставив во главе лагеря пропретора89 Луция Сципиона, сам Фабий возвратился в Рим для совещания о ведении войны, (12) – то ли по вызову от сената, то ли по собственной воле, предвидя войну более тяжелую, чем казалось по слухам; и о том и о другом есть свидетельства. (13) Некоторым хочется представить дело так, будто это претор Аппий Клавдий вызвал его в Рим, расписав и перед сенатом, и перед народом ужасы этрусской войны, что он и прежде постоянно делал в своих донесениях: мол, одного военачальника и одного войска против четырех народов будет недостаточно; (14) ударят ли враги соединенными силами на одно из войск, начнут ли вести войну в разных местах, чтобы не поспеть было одному консулу сразу всюду, – опасность одинакова. (15) Сам он оставил в Этрурии два римских легиона да с Фабием прибыли не более пяти тысяч человек пехоты и конницы. Теперь, по его мнению, консулу Публию Децию нужно при первой возможности тоже отправиться в Этрурию к товарищу, а Самний оставить Луцию Волумнию; (16) если же консул предпочтет отправиться в свою область, то в Этрурию к консулу пусть идет Волумний с войском, какое обычно бывает у консулов. (17) На большинство речь претора произвела впечатление, и только Публий Деций, говорят, заявил, что все должно остаться, как есть, пока Квинт Фабий либо сам не явится в Рим, – если это не будет во вред общему благу – либо не пришлет кого-нибудь из легатов, чтобы сенат мог доподлинно узнать, сколь опасна этрусская война, каких сил она требует и скольких предводителей.

26. (1) И вот Фабий, явившись в Рим, представ и перед сенатом и перед народом, своей сдержанностью дал понять, что он не преувеличивает и не преуменьшает опасности войны, а еще одного военачальника готов принять не из-за тревоги о себе или о государстве, но ради снисхождения к чужим страхам. (2) Но коль скоро ему придают кого-то, чтобы делить с ним тяготы войны и бремя власти, то может ли он забыть о Публии Деции, испытанном товарище стольких консульств90? (3) Нет никого, с кем он предпочел бы быть в паре. С Публием Децием ему всегда будет хватать воинов и никогда не будет слишком многочисленным неприятель; если же товарищ предпочтет иное, то пусть дадут ему в помощники Луция Волумния. (4) Сенат, народ и даже товарищ по консульству предоставили все на усмотрение Фабия, и когда Публий Деций заявил, что равно готов отправиться хоть в Самний, хоть в Этрурию, такая была радость и такое торжество, словно загодя праздновали победу и триумф, а не отправляли консулов на войну.

(5) У некоторых писателей мы читаем, что Фабий и Деций отправились в Этрурию тотчас по вступлении в консульство, причем ни о жребии, ни о вышеописанных спорах товарищей по должности не упоминается. (6) Зато другим мало было рассказать об этих раздорах и они добавляют, как Аппий заочно обвинял Фабия перед народом91 и как он, претор, сопротивлялся консулу по приезде его в Рим, и еще одну ссору между консулами, когда Деций настаивал, чтобы каждый защищал ту область, которая досталась ему по жребию. (7) Достоверно обстоятельства известны лишь с того времени, когда оба консула отправились на войну.

Однако, прежде чем консулы достигли Этрурии, несметные полчища сенонских галлов, явившись к Клузию, осадили римский легион в его лагере. (8) Сципион, стоявший во главе лагеря, решил, что малочисленность его воинов следует возместить выгодным положением, и повел войско на холм между городом и лагерем. (9) Но от поспешности он не разведал толком дороги и взобрался на вершину, уже занятую неприятелем, поднявшимся с другой стороны. Так что на легион обрушился удар с тыла, и теснимые отовсюду воины оказались во вражеском кольце. (10) Судя по некоторым сочинителям, легион там и погиб, причем не спасся ни один человек, чтоб хотя бы сообщить об этом несчастье, (11) и весть о нем дошла до консулов, бывших уже недалеко от Клузия, лишь когда они завидели галльских всадников: на груди их коней болтались головы, головы торчали на пиках, а сами всадники по своему обычаю горланили победные песни. (12) А некоторые сообщают, будто это были умбры, а не галлы, и не такое уж это было для римлян поражение: просто, когда несколько воинов во главе с легатом Луцием Манлием Торкватом92 отправились за продовольствием, они были окружены, пропретор Сципион двинулся из лагеря им на выручку, битва возобновилась и, победившие было умбры разгромлены, а пленники и добыча отбиты. (13) Все же более вероятно, что поражение нанесли галлы, а не умбры, ибо в этом году, как не раз и прежде, граждане особенно боялись нападения галлов. (14) Вот почему не только оба консула отправились на войну с четырьмя легионами и многочисленной римской конницей, с тысячей снаряженных на эту войну отборных кампанских всадников и еще с войском союзников и латинов, превышавшим по численности римское войско, (15) но и два других войска были поставлены для защиты от этрусков неподалеку от Города: одно у фалисков, другое близ Ватикана. Гней Фульвий и Луций Постумий Мегелл, оба пропреторы, получили приказ разбить в этих местах постоянные лагери.

27. (1) Перевалив Апеннины, в окрестностях Сентина консулы встретили противника. Там на расстоянии от него примерно в четыре мили разбили лагерь. (2) Враги тем временем, посовещавшись между собой, решили не смешиваться всем в одном лагере и не выходить на бой всем одновременно; (3) самниты соединились с галлами, этруски с умбрами. Назначили и день битвы: самниты и галлы должны были завязать сражение, а этруски и умбры в разгар боя напасть на римский лагерь. (4) Этим намерениям помешали, однако, три перебежчика из Клузия, пробравшиеся тайком под покровом ночи к консулу Фабию; узнав от них вражеский замысел, их одарили и отослали назад выведывать и доносить о всяком новом вражеском решении. (5) Фульвию и Постумию консулы отправляют письменный приказ двигаться с войсками из Фалискской и Ватиканской округи к Клузию, беспощадно разоряя при этом вражеские земли. (6) Слух об этих разорениях заставил этрусков поспешить из Сентинской округи на защиту своих владений. Тогда-то консулы и двинули войска, чтобы дать сражение в отсутствие этрусков. (7) Два дня, нападая, дразнили неприятеля, но за два эти дня не совершилось ничего достойного упоминания, лишь несколько человек с обеих сторон было убито: не столько победа тут решалась, сколько воины раззадоривались для настоящей битвы. На третий день все силы противников вышли на поле боя.

(8) Когда оба войска стали, готовые к битве, прянула93 с горы лань, спасаясь от волка, и промчалась по полю меж тем и другим строем; потом звери бросились бежать в разные стороны – лань к галлам, а волк – к римлянам. Волку открыли проход сквозь ряды, лань же была заколота галлами. (9) Тогда один из римских передовых бойцов объявил: «Бегство и гибель отвратились туда, где вы видите поверженной священную тварь Дианы94; здесь же Марсов волк-победитель95, целый и невредимый, напоминает нам о Марсовом племени и об основателе нашего Города96 ».

(10) Правое крыло заняли галлы, левое – самниты. На правом крыле против самнитов Квинт Фабий поставил первый и третий легионы, на левом против галлов – Деций выстроил пятый и шестой. (11) Второй и четвертый легионы во главе с проконсулом Луцием Волумнием воевали в Самнии.

Поначалу силы в бою были точь-в-точь равными, так что, окажись тут в строю ли или в лагере этруски и умбры, там, куда бы они ударили, римлянам не миновать поражения.

28. (1) Надо сказать, что хотя ратный Марс оставался ко всем равно суровым, а Судьба не показывала, кому она даст перевес, все же на правом и на левом крыле битва шла по-разному. (2) Под началом Фабия римляне скорей отражали нападение, а не сами нападали и затягивали битву сколь можно дольше, ибо вождь их знал твердо: (3) и самниты и галлы храбры в первой схватке, и надо только выдержать этот их натиск; если же битва затянется, ярость самнитов мало-помалу ослабеет, (4) а силы галлов, совершенно не способных терпеть жару и усталость, тают на глазах: в начале битвы они сильнее мужей, в конце слабее женщин. (5) Так что он старался как мог сохранить силы воинов свежими, дожидаясь срока, когда враг обычно начинал поддаваться. (6) Но Деций, в его возрасте и при его отваге, склонный к более решительным действиям, сразу же бросил в битву все бывшие в его распоряжении силы. А когда пешая битва показалась ему слишком вялой, он бросаег в бой конницу (7) и, присоединясь к самым отчаянным отрядам юнцов, призывает цвет молодежи вместе с ним ударить на врага: двойная, мол, слава их ждет, если победа придет и с левого крыла, и благодаря коннице. (8) Дважды отразили они натиск галльской конницы, но когда во второй раз слишком оторвались от своих и сражались уже в самой гуще врагов, их устрашило небывалое еще нападение: (9) вооруженные враги, стоя на колесницах и телегах, двинулись на них под оглушительный топот копыт и грохот колес и напугали римских коней, непривычных к такому шуму. (10) Будто обезумев, рассеялась победоносная римская конница: опрометью мчась прочь, падали наземь и кони и люди. (11) Замешательство перекинулось оттуда и на сами легионы, и много передовых бойцов погибло под копытами коней и колесами телег, промчавшихся вдоль строя, а следом и галльская пехота, видя испуг противника, не давала ни вздохнуть, ни опомниться.

(12) Деций стал кричать своим, куда, мол, бежите, что сулит вам бегство? Он преграждал дорогу отступавшим и скликал рассеявшихся. Наконец, видя, что растерянных ничем не сдержать, (13) Публий Деций, воззвав по имени к своему отцу, воскликнул так: «Зачем мне отлагать долее исполненье семейного рока? Нам на роду написано приносить себя в жертву ради избавления от общей опасности. Вот и я предам на заклание в жертву Земле и богам преисподней самого себя вместе с вражьими ратями!» (14) С этими словами он приказывает понтифику Марку Ливию (которому, выходя на бой, велел неотлучно быть при себе) произносить слова, чтобы он, повторяя их, обрек себя и вражеские легионы за войско римского народа квиритов. (15) И обрекши себя теми же заклинаниями и в том же облачении, как и родитель его, Публий Деций97-98, приказал обречь себя на Везере в латинской войне, (16) он прибавил к положенным проклятиям, что будет гнать впереди себя ужас и бегство, кровь и погибель99, гнев небесных богов и подземных и (17) обратит зловещие проклятия на знамена, оружие и доспехи врагов, а место его гибели будет местом истребления галлов и самнитов. (18) С этими проклятиями и себе и врагам он пустил коня туда, где приметил, что галлы стоят всего плотнее, и, бросившись сам на выставленные копья, встретил свою смерть.

29. (1) С этого мгновения битва перестала походить на дело рук человеческих. Потерявши вождя, что обычно ведет к смятению, римляне прекратили бегство и вознамерились начать бой сызнова. (2) Галлы же, особенно сгрудившиеся толпой возле тела консула, словно обезумев, метали свои копья и стрелы в пустоту, а иные цепенели, забыв и о битве, и о бегстве. (3) На римской же стороне понтифик Ливий, которому Деций передал своих ликторов и приказал остаться за претора, стал громко кричать, что победа – за римлянами, (4) а галлы и самниты смертью консула обречены теперь Матери Земле и богам преисподней, что Деций влечет и зовет за собою обреченное вместе с ним войско, и все у врагов исполнено безумия и ужаса. (5) Пока римляне восстанавливали боевой строй, к ним подоспели Луций Корнелий Сципион и Гай Марций, посланные товарищу на подмогу по приказу Квинта Фабия с подкреплениями из задних рядов войска. Здесь им стала известна судьба Публия Деция, побуждающая дерзать на все ради общего дела. (6) И вот, хотя галлы, выставив перед собою щиты, стояли сомкнутым строем и ясно было, что рукопашная будет нелегкой, тем не менее по приказу легатов воины подобрали копья, усеявшие землю между тем и другим войском и метнули их во вражескую «черепаху»100; (7) много копий вонзилось в щиты, а некоторые даже в самые тела врагов, и клин их развалился, причем повалилось много не раненых даже, а только оглушенных. Так переменчиво было на левом крыле счастье римлян.

(8) На правом же крыле Фабий, как было сказано, весь день тянул время; а потом, когда уже стало ясно, что и крики врагов, и натиск их, и удары их дротиков потеряли прежню силу, (9) он приказал начальникам конницы вести отряды в обход самнитского крыла, чтобы по знаку ударить на них сбоку всею силою; легионерам же своим Фабий приказал шаг за шагом продвигаться вперед и теснить врага. (10) Увидев, что неприятель не сопротивляется и явно измотан, он стянул все силы, какие сберегал до времени, и устремил легионы вперед, а коннице дал знак броситься на врага. (11) И самниты не выдержали натиска: мимо галльского войска, бросив в опасности союзников, они врассыпную побежали к лагерю. (12) Галлы же выстроились «черепахой» и продолжали стоять плечо к плечу. Тут Фабий, узнав о смерти товарища, приказывает отряду кампанцев – около пятисот всадников – покинуть строй и, зайдя галлам в тыл, напасть на их войско, (13) а за ними идти принципам101 третьего легиона и, где увидят замешательство во вражеских рядах под натиском конницы, туда ударить и рубить дрогнувших противников. (14) Сам же Фабий, дав обет посвятить храм и вражеские доспехи Юпитеру Победителю102, направился к самнитскому лагерю, куда стекались толпы охваченных страхом самнитов. (15) У самого вала те, кого оттеснила толпа соплеменников, – ведь такие полчища не могли разом протиснуться в ворота – попытались отбиваться; (16) здесь пал самнитский полководец Геллий Эгнаций. Наконец самнитов загнали за вал, и после короткой борьбы лагерь был взят, а галлов обошли с тыла. (17) Двадцать пять тысяч неприятелей было перебито в этот день, восемь тысяч попало в плен. Но победа не была бескровной: (18) из войска Деция полегло семь тысяч, а из Фабиева – тысяча семьсот. Фабий разослал людей на поиски тела товарища и, сложив в кучу вражеские доспехи и оружие, сжег103 их в жертву Юпитеру Победителю. (19) Отыскать тело консула в тот день не удалось, так как оно было погребено под грудой поверженных галлов; но на другой день его нашли, принесли в лагерь и оплакали всем воинством. И тут, отложив все другие заботы, Фабий устроил похороны товарища со всеми почестями и хвалебными речами, какие тот заслужил по праву.

30. (1) В те же дни и в Этрурии пропретор Гней Фульвий исполнил данное ему поручение и не только учинил страшное разорение на землях неприятеля, но даже нанес ему сокрушительное поражение в битве, (2) в которой перузийцы и клузийцы потеряли более трех тысяч убитыми и лишились двадцати военных знамен. (3) А самнитское войско, спасавшееся бегством через пелигнийские земли, окружили пелигны и из пяти тысяч беглецов около тысячи было перебито.

(4) Даже если неукоснительно держаться истины, велика слава битвы, бывшей в тот день при Сентине. (5) Но у некоторых сочинителей преувеличения выходят за грань правдоподобного: они пишут, что во вражеском войске было шестьсот тысяч пехотинцев, сорок шесть тысяч всадников и две тысячи повозок, включая, конечно, силы умбров и тусков, которые, мол, тоже участвовали в битве. (6) А чтобы преувеличить и римские силы, они прибавили к вождям-консулам проконсула Луция Волумния и войско его – к консульским легионам. (7) В большинстве же летописей победа эта приписана двум консулам; а Волумний тем временем вел войну в Самнии, загнал самнитское войско на Тифернскую гору и там, не испугавшись невыгодного своего положения, сумел разбить врага и обратить его в бегство.

(8) Квинт Фабий, оставив Дециево войско охранять Этрурию, привел свои легионы в Город и справил триумф над галлами, этрусками и самнитами. (9) Воины шли следом и в грубоватых нескладных своих песенках104 восхваляли победу Квинта Фабия и не меньше того – славную смерть Публия Деция, и, поминая об отце в похвалах сыну, равняли гибель его, консула и человека, с подвигом родителя. (10) Воинам раздали из добычи по восемьдесят два асса, дорожные плащи и туники, что по тем временам было щедрой наградою за военную службу.

31. (1) Но и после всех этих успехов все еще ни с самнитами, ни в Этрурии не было мира. Дело в том, что перузийцы после отвода консульского войска снова затеяли войну, (2) а самниты отправились на разбой частью в весцийскую и формианскую землю, частью в Эзернинскую округу и области по реке Вольтурну; (3) против них послали претора Аппия Клавдия с Дециевым войском. Во вновь восставшей Этрурии Фабий истребил четыре с половиной тысячи перузийцев и около тысячи семисот сорока захватил в плен; (4) за каждого пленного взяли выкуп – по триста десять ассов, а вся прочая добыча досталась воинам. (5) Легионы самнитов, одни из которых преследовал претор Аппий Клавдий, а другие – проконсул Луций Волумний, собрались на Стеллатском поле и все вместе расположились там возле Кайатии. Аппий и Волумний тоже соединили свои лагеря. (6) Противники бились с крайним ожесточением; одних возбуждал гнев против тех, кто вновь и вновь поднимал мятеж, а другие сражались уже за последнюю свою надежду. (7) Там пали шестнадцать тысяч триста самнитов и две тысячи семьсот попало в плен, а римское войско потеряло две тысячи семьсот воинов.

(8) На войне этот год принес удачу, но его омрачал мор и тревожные знамения. Сообщают, что земля во многих местах просела, а в войске Аппия многих поразило молнией. По всему по этому пришлось обратиться к Сивиллиным книгам. (9) В тот же год сын консула105 Квинт Фабий Гургит взыскал по суду деньги с нескольких матрон, обвиненных перед народом в прелюбодеянии; взысканные пенею средства он употребил на постройку храма Венеры106, того, что рядом с Цирком.

(10) Теперь впереди у нас снова самнитские войны. Уже в четырех книгах, охватывающих сорок шесть лет, начиная с консульства Марка Валерия и Авла Корнелия107, которым первым пришлось вторгнуться в Самний, мы непрерывно ведем речь об этих войнах. (11) Пусть даже я умолчу о бедствиях и страданиях обоих народов, за долгие годы так и не сломивших эти непреклонные сердца; (12) но ведь только за минувший год самниты вместе с присоединившимися к их легионам иноплеменниками были наголову разбиты четырьмя римскими войсками и вождями: при Сентине, на землях пелигнов, у горы Тиферна и на Стеллатских полях; (13) они потеряли самого прославленного военачальника своего народа; им пришлось увидеть, как их союзники в войне – этруски, умбры, галлы – терпят ту же участь, что и они сами; (14) и уже не могли они держаться ни собственными силами, ни сторонней помощью; и все-таки они не отказались от войны. Вот как претила им свобода, которой не удалось защитить со славою, вот насколько даже поражение было для них желанней, чем упущенная победа. (15) Кому ж тогда наскучит так долго писать и читать о войнах, если сами войны не могли истощить воюющих?

32. (1) После Квинта Фабия и Публия Деция консулами были Луций Постумий Мегелл и Марк Атилий Регул [294 г.]. (2) И тому и другому было предписано вести войну в Самнии, ибо молва донесла, что враг набрал три войска, одно для возвращения в Этрурию, другое – для возобновления набегов на Кампанию, а третье – для охраны границ. (3) Недуг задержал Постумия в Риме, Атилий же немедленно отправился в путь, чтобы по решению сената подавить неприятеля в Самнии, пока он еще не вышел из своей земли. (4) И словно так было задумано, римляне столкнулись с противником в таком месте, где ни сами они не могли разорять самнитские земли, ни самниты – пройти в замиренные области союзников римского народа.

(5) Когда противники разбили друг против друга свои лагеря, самниты решились на такое, на что едва ли осмелились бы даже римляне, одержавшие столько побед, – напасть на римский лагерь. Вот до какою безрассудства доводит крайнее отчаяние! И хотя это дерзкое предприятие не достигло цели, оно оказалось все же небезуспешным. (6) Почти весь день стоял густой туман, лишивший всех способности видеть, и видно не было не только происходящего за валом, но даже встречного на близком расстоянии. (7) Положась на туман, как на укрытье для засады, самниты, при первых же утренних лучах108, едва к тому же пробившихся сквозь туманную мглу, подходят к римским часовым, несшим у ворот свою службу не слишком прилежно. (8) Нападение было внезапным, и для сопротивления не хватило ни мужества, ни сил. С тыла, через Декуманские ворота109 самниты ворвались в лагерь. (9) Так был захвачен квесторий и в нем убит квестор110 Луций Опилий Панса. Тогда во всех концах лагеря раздался призыв к оружию.

33. (1) Разбуженный шумом консул приказывает двум оказавшимся рядом когортам союзников – из Лукании и Свессы – охранять преторий, сам же ведет манипулы легионов к главному проходу111. (2) Воины строятся, едва успев кое-как вооружиться, а врага различают не столько по виду, сколько по крику, и оценить его численность невозможно. (3) Поначалу, не понимая, какой оборот принимает дело, римляне отступили и впустили неприятеля в глубь лагеря. Но потом, когда консул воскликнул, не намерены ли они оказаться за валом и потом брать приступом собственный лагерь, (4) воины, издав боевой клич и собрав все силы, сперва остановились, а потом стали наступать и теснить врага. Нагнав страху на противника, они уже не ослабляли натиска, пока не вытеснили его за ворота и за вал. (5) Гнать и преследовать дальше они не решились, опасаясь в таких потемках попасть в засаду, и отступили снова за вал, довольные уже тем, что очистили лагерь, перебив при этом почти три сотни вражеских воинов. (6) Римляне потеряли убитыми семьсот тридцать человек из числа часовых, первыми подвергшихся нападению, и тех, кого застигли врасплох рядом с шатром квестора.

(7) Эта небезуспешная дерзость подняла дух самнитов, и они не позволяли римлянам не только переносить свой лагерь дальше, но даже запасаться продовольствием на их землях; так что за продовольствием приходилось отправляться назад в мирные окрестности Соры. (8) Когда молва о случившемся, сильно преувеличенная, достигла Рима, консул Луций Постумий, едва оправясь от недуга, покинул Город. (9) Выслав приказ воинам собраться в Соре, сам он прежде, чем выступить, освятил храм Победы, заложенный в бытность его курульным эдилом на средства, взысканные по суду112. (10) После таких приготовлений он направился к войску и привел его из Соры в Самний к лагерю товарища. Не надеясь выдержать натиск двух войск, самниты отступили, и тогда консулы двинулись оттуда в разные стороны, разоряя земли и города противника.

34. (1) Постумий попытался с ходу захватить Милионию, но не преуспел в этом и взял потом город лишь большим усилием, придвинув осадные навесы к городским укреплениям. (2) Но и после взятия города во всех его концах еще долго – от четвертого до восьмого часа113 – продолжался бой с переменным успехом. Наконец римляне овладели городом; (3) самнитов было перебито три тысячи двести и захвачено четыре тысячи семьсот пленников помимо прочей добычи.

(4) Вслед за тем двинули легионы на Феритру. Но ее жители ночью ушли потихоньку из города через ворота с другой стороны со всем добром, какое могли унести и увезти с собою. (5) А консул, приблизившись к городу, подступил к стенам не раньше, чем приготовили все для приступа, словно он ожидал встретить там столь же упорное сопротивление, что и в Милионии. (6) И даже заметивши в городе пустынное безмолвие, а на башнях и стенах ни людей, ни оружия, он удержал воинов, рвавшихся на покинутые стены, опасаясь по неосторожности попасть в какую-то хитрую ловушку. (7) Двум турмам союзников из латинов он поручает объехать городские укрепления и все разведать. Всадники видят распахнутые ворота, неподалеку от них – другие, а на дороге из этих ворот – следы ночного бегства врагов. (8) Потом они осторожно подъезжают к воротам, видя, что по прямым улицам можно безопасно пройти из конца в конец города, и докладывают консулу об уходе жителей: это видно с несомненностью по безлюдью, свежим следам бегства и грудам всякого добра, оставленного повсюду в ночной суматохе. (9) Выслушав эти известия, консул повел войско вокруг города к тому месту, куда подъезжали всадники. Остановив войско неподалеку от ворот, он приказывает пяти всадникам въехать в город и, продвинувшись немного вглубь, троим остановиться на одном месте, а двум другим, если все окажется спокойно, сообщить ему, что обнаружено. (10) Возвратясь, они рассказали, что дошли до места, откуда открывается вид во все стороны, но везде и всюду обнаружили тишину и безлюдие. (11) Тогда консул без промедления ввел легковооруженные когорты в город, а остальным приказал тем временем возводить лагерные укрепления. (12) Воины, вступившие в город, взламывают двери и находят нескольких престарелых или немощных жителей, а также имущество, которое трудно было унести. (13) Это все разграбили, а от пленных узнали, что несколько близлежащих городов сговорились о добровольном бегстве; жители этого города ушли в первую стражу ночи, и в других городах, наверное, римлян встретит такое же безлюдье. (14) Сказанное пленными подтвердилось, и консул завладел покинутыми крепостями.

35. (1) Для другого консула – Марка Атилия – война была далеко не столь легкой. Он вел легионы к Луцерии, прослышав, что она осаждаема самнитами, и у луцерийских границ неприятель преградил ему путь. Ожесточение уравняло силы противников; (2) бились с переменным успехом, и явной победы не одержал никто; но для римлян последствия оказались более тяжелыми – они ведь не были привычны к поражениям, а уходя с поля боя, они ясней, чем в пылу сражения, увидели, насколько больше их собственные потери и убитыми и ранеными. (3) От этого всех в лагере охватил такой ужас, что, случись нечто подобное во время сражения, римлянам не миновать сокрушительного поражения. Ночь они провели в тревоге, ожидая вот-вот вторжения самнитов в их лагерь или на заре – рукопашной с победоносным врагом.

(4) Неприятель понес меньшие потери, но духом пал не меньше. Когда рассвело, не было у самнитов иного желания, как уйти без боя. Но дорога была только одна, и вела она как раз мимо вражеского лагеря. Когда самниты двинулись по ней, это выглядело так, будто они прямиком пошли на лагерь приступом. (5) Консул приказывает воинам браться за оружие и следом за ним выходить за вал; легатам, трибунам и начальникам союзников он указывает, кому что нужно делать. (6) Все они заверяют, что сами-то они выполнят все, что требуется, вот только воины пали духом, проведя целую ночь без сна, среди стонов раненых и умирающих. (7) Пойди враг на приступ до рассвета, воины от такого ужаса могли бы даже знамена свои покинуть. Сейчас стыд удерживает их от бегства, но в остальном они все равно что побежденные. (8) Выслушав все это, консул решил сам пойти к воинам и поговорить с ними. Везде, где он появлялся, он торопил воинов, медлящих браться за оружие, говоря: (9) к чему отступать и показывать тыл? Если не выступить на бой, враг сам вступит в лагерь, кто не хочет защищать вал, тому придется защищать свои шатры. Если драться с оружием в руках, то еще неизвестно, чья будет победа; (10) но кто сидит безоружный сложа руки и поджидает врага, того ждет либо смерть, либо рабство. (11) А бойцы на эти упреки отвечали, что вконец измотаны, обессилены и обескровлены вчерашним сражением, между тем как врагов со вчерашнего стало, кажется, еще больше.

(12) Войско самнитов тем временем приближалось. Рассмотрев их с близкого расстояния получше, объявляют, что самниты несут с собою колья, не иначе как желая осадить лагерь114. (13) Тут же консул закричал, что позорно и преступно терпеть такое оскорбление и бесчестие от самого ничтожного врага. (14) «Так что же,– кричал он,– неужели мы так и сядем в осаду в этом лагере, предпочтем постыдную смерть от голода доблестной, раз надо, гибели от меча? Да помогут нам боги! Что кому достойней, тот то и делай, (15) а консул Марк Атилий, даже если никто за ним не двинется, в одиночку пойдет на врага, чтоб погибнуть меж самнитских знамен, лишь бы не видеть, как римский лагерь враги окружают частоколом!» (16) Легаты и трибуны, все турмы конницы и центурионы первого ряда одобрили речь консула криками. (17) Тогда пристыженные воины мало-помалу вооружаются, мало-помалу выходят из лагеря длинной нестройной вереницею. Угрюмо, словно побежденные, идут они на врага, столь же растерянного и малодушного. (18) Вот почему едва самниты завидели римские знамена, тотчас от первого до последнего ряда пронеслось: чего боялись, то и случилось! римляне выходят из лагеря, чтобы преградить им путь! (19) нет дороги даже для бегства: либо надо погибнуть на месте, либо опрокинуть врагов и уйти по их телам.

36. (1) И самниты, сложив в середину снаряжение, заняли с оружием каждый свое место в строю.

(2) Расстояние между двумя войсками было уже очень невелико, и стояли они, ожидая, когда неприятель первым издаст клич и кинется в бой. (3) Ни у тех, ни у других не хватало духу начать сражение, и они разошлись бы в разные стороны, целыми и невредимыми, когда б не опасенье, что, стоит сделать шаг назад, и противник перейдет в наступление. Без приказа, неохотно и нерешительно, с криком неуверенным и слабым завязали воины битву, но никто не трогался с места. (4) Тогда, чтоб расшевелить воинов, римский консул бросил в бой вне строя несколько конных турм. Многих всадников сбили с коней, других рассеяли, и самниты кинулись вперед добивать упавших, а римляне защищать своих. (5) Но и это не слишком оживило сражение. Самниты, однако, бросились вперед с гораздо большим рвением и большим числом, так что кони рассеявшихся всадников в испуге потоптали своих же, пришедших на помощь. (6) И тогда началось бегство, и отсюда оно распространилось на все римское войско. И уже самниты наносили удары в спины бегущим, когда консул, выехав к воротам лагеря, поставил там заслон конницы и приказал считать неприятелем всякого, (7) кто приблизится к валу, будь то римлянин или самнит, – а сам с тою же угрозой преградил путь своим пехотинцам, в беспорядке устремившимся в лагерь. (8) «Куда спешишь, вояка?– говорил он.– Здесь тебя тоже ждут вооруженные мужи, и пока жив твой консул, ты не вступишь в лагерь иначе как победителем! Выбирай же, с кем лучше тебе драться – с неприятелем или с соотечественником!»

(9) При этих словах консула всадники, выставив копья, обступили пехотинцев, приказывая им идти назад в бой. Здесь выручила не только доблесть консула, но еще и счастливый случай, потому что самниты не наступали и была возможность вернуть на места знамена и развернуть войско от лагеря навстречу врагу. (10) Воины стали подбадривать друг друга вновь вступать в бой, центурионы отобрали знамена у знаменосцев и понесли их вперед, тем показывая своим, что враг малочислен, что ряды его расстроены и что приближается он в беспорядке. (11) Тем временем консул, воздев руки к небу, громким голосом во всеуслышанье дал обет посвятить храм Юпитеру Становителю115, если войско римское прекратит бегство и, возобновив сражение, победит и порубит самнитские легионы. (12) Вожди, воины, конные, пешие, отовсюду что было сил старались возобновить сражение. Казалось даже, что боги склонились на римскую сторону – так легко дело приняло иной оборот, неприятель был отброшен от лагеря, а потом и оттеснен туда, где началась схватка. (13) Там на пути была куча поклажи, прежде сложенной в середину, и самнитам пришлось остановиться, а потом, чтобы не дать растащить свое имущество, окружить его кольцом вооруженных воинов. (14) Тут-то спереди ударила по ним пехота, в тыл к ним зашла конница, и они, окруженные, были перебиты или захвачены в плен. Пленников было семь тысяч восемьсот – всех нагими отправили под ярмо, а убитых, как сообщают, оказалось около четырех тысяч восьмисот. Но римлянам все же не в радость была победа. (15) Консул произвел подсчет потерь за оба дня, и объявили, что пало до семи тысяч восьмисот человек.

(16) Во время этих событий в Апулии самнитское войско попыталось занять Интерамну, римское поселение на Латинской дороге, но не смогло им овладеть. (17) Разоривши поля, самниты шли с добром, награбленным в этих местах, гоня как добычу людей, скот и пленных поселенцев, как вдруг наткнулись на консула-победителя, возвращавшегося из-под Луцерии. Тут не только лишились они своей добычи, но и собственное их войско, растянутое длинной нестройной вереницей и обремененное поклажей, было изрублено. (18) Консул объявил, что владельцам имущества надо собраться в Интерамне, опознать свое добро и получить его обратно, а сам, оставив там войско, отправился в Рим для проведения выборов. (19) Здесь заговорил он и о триумфе, но ему в этой чести отказали, ссылаясь на потери стольких тысяч воинов и на то, что он отправил пленных под ярмо, хотя условия сдачи оговорены не были116.

37. (1) Другой консул, Постумий, не встречая в Самнии противника, перешел с войском в Этрурию и для начала опустошил округу Вольсиний, (2) а когда вольсинийцы вышли на защиту своих владений, разбил их возле собственных их стен; убито было две тысячи двести этрусков, а остальных спасла близость города. (3) Затем он перевел войско в окрестности Рузеллы, где не только разорили поля, но и крепость взяли; более двух тысяч человек захватили в плен и немного менее того перебили у стен города. (4) Однако славней и важнее этих военных действий, ведшихся в Этрурии, был мир, заключенный там в этом же году. Три самых могущественных города, столицы Этрурии – Вольсиний, Перузия в Арретий – попросили мира (5) и в обмен на поставку одежды и пропитания для войска договорились с консулом о разрешении отправить в Рим ходатаев о мире; те добились перемирия на сорок лет. Каждая из общин должна была единовременно выплатить по пятьдесят тысяч ассов.

(6) За эти подвиги консул просил у сената триумфа, скорее по вривычке, нежели в надежде на успех. (7) Он понял, что, хотя одни отказывали ему в триумфе за задержку с выходом из Города, а другие – за самовольный переход из Самния в Этрурию, но на деле одни просто были его недругами, а другие – приверженцами его сотоварища и желали утешить друга равным отказом в триумфе и второму консулу. (8) И он сказал: «Отцы-сенаторы! Я не намерен заботиться о вашем достоинстве настолько, чтобы забыть, что я консул. По праву военной власти, которой я вел войну, выигрывал сражения, покорил Самний и Этрурию, одержал победу и заключил мир, – я отпраздную свой триумф!» (9) С этими словами он покинул сенат. И тогда возник спор у народных трибунов: одни обещали наложить запрет на такой беспримерный триумф, а другие – что выступят против своих товарищей в защиту триумфатора. (10) Дело обсуждалось перед народным собранием, и туда вызвали консула. Он сказал, что консулы Марк Гораций и Луций Валерий117, а недавно Гай Марций Рутил, отец нынешнего цензора, справили триумф не по воле сената, а по велению народа118, (11) и прибавил, что и сам обратился бы к народу, не знай он наверное, что невольники знати – народные трибуны – наложат на закон119 запрет; а для него выше всех приказов и есть и будет согласная воля народа и дружное его одобрение. (12) На другой день при поддержке трех и вопреки запрету семи трибунов, а также против безусловной воли сената, но при ликовании простого народа он справил триумф.

(13) Сведения об этом годе тоже плохо между собой согласованы. Клавдий пишет, будто это Постумий захватил несколько городов в Самнии, а потом был разбит в Апулии, бежал и, сам истекая кровью, вынужден был с кучкой спутников искать убежища в Луцерии; Атилий же вел войну в Этрурии и получил за нее триумф. (14) Фабий120 пишет, что оба консула вели войну и в Самнии и под Луцерией, что войско совершило переход в Этрурию (но какой из консулов его при этом вел, не уточняет), и что под Луцерией обе стороны потеряли много убитыми; (15) именно в этом сражении дан был обет о храме Юпитеру Становителю; этот обет еще ранее дан был Ромулом, однако тогда выделен был только священный участок, то есть место, освященное для храма121, (16) и только в этом году сенат из богобоязни повелел все-таки выстроить храм, ибо государство уже вторично было связано одним и тем же обетом122.

38. (1) Следующий год [293 г.] примечателен консульством Луция Папирия Курсора, прославленного как отчей, так и собственной доблестью, примечателен великой войной и такой победой, какой до того дня, кроме отца его, консула Луция Папирия, никто не одерживал над самнитами.

(2) Случилось так, что самниты и на этот раз приготовились к войне столь же тщательно123, разукрасили свое великолепное снаряжение и оружие столь же пышно и вдобавок прибегли к помощи богов, приведя воинов к присяге по некоему древнему обряду, словно это посвящение в таинство. Набор же по всему Самнию был произведен по неслыханному закону: (3) кто из юношей не явится по указу военачальников или кто самовольно удалится, тот головой обрекается Юпитеру. (4) После этого всему войску было приказано прибыть в Аквилонию. Здесь собралось до сорока тысяч воинов – все силы, какие были у Самния. (5) Там, примерно в середине лагеря, плетеными и кожаными осадными щитами оградили площадку почти по двести шагов во все стороны, а сверху покрыли полотнищами. (6) Прочитавши записи на древнем полотняном свитке, здесь совершил жертвоприношение некий жрец – Овий Пакций, человек преклонных лет, заявлявший, что такое священнодействие он позаимствовал из старинного самнитского богослужения, которое некогда отправляли их предки, замыслив тайно отбить Капую у этрусков. (7) После жертвоприношения полководец отдавал гонцу приказ вызывать самых знатных по рождению и деяниям; (8) их вводили по одному. Помимо прочих обрядовых приготовлений, способных внушить благочестивый трепет, в том закрытом со всех сторон помещении возвышались посредине алтари, повсюду лежали закланные жертвы, а вокруг стояли центурионы с обнаженными мечами. (9) Человека подводили к жертвеннику скорей как жертву, а не причастника обряда и заставляли дать священную клятву не разглашать виденное и слышанное в этом месте. (10) Потом его принуждали поклясться зловещим заклятием, обрекающим смерти его самого, его семью и род, если он не выйдет в бой за военачальниками, если убежит из строя сам или если, увидев беглеца, не убьет его на месте. (11) Поначалу некоторые отказались дать такую клятву; их обезглавили у алтарей, и тела их среди трупов жертвенных животных предостерегали остальных от отказа. (12) Связав первых среди самнитов таким заклятием, полководец назвал поименно десять из них и приказал одному за другим выбирать себе соратника, пока их не наберется шестнадцать тысяч. Этот легион, составленный из заклятой общим заклятьем знати124, получил – по крыше того святилища – название «полотняного», ему дано было великолепное вооружение и шлемы с гребнями, чтобы воины его выделялись среди прочих. (13) Другое войско – немногим более двадцати тысяч – ни внешним обликом, ни ратной славой, ни снаряжением не уступало полотняному легиону. Вот сколько народу – все в расцвете сил – стало лагерем у Аквилонии.

39. (1) Консулы выступили из города. Первым был Спурий Карвилий: ему решено было передать легионы ветеранов, оставленные в окрестностях Интерамны Марком Атилием, консулом минувшего года. (2) С этими легионами Карвилий отправился в Самний, и, пока противники за ужасными священнодействиями обсуждали тайные свои намерения, они приступом отбили у самнитов крепость Амитерн. (3) Там было перебито около двух тысяч восьмисот человек, четыре тысячи двести семьдесят взято в плен. (4) А Папирий со вновь набранным войском – таково было постановление – захватил город Дуронию; пленных он взял меньше, чем его сотоварищ, а перебил врагов гораздо больше. И там и тут захватили большую добычу. (5) Потом консулы обошли Самний, более всего разорив Атинский округ, и Карвилий явился к Коминию, а Папирий к Аквилонии, где собрались главные силы самнитов. (6) Там до некоторых пор хотя и не воздерживались от стычек, но и не дрались, как следует: врагов дразнили, пока они стояли на месте, но, стоило им оказать сопротивление, уклонялись от боя, словом, тратили время скорей на угрозы, чем на нападение. (7) Обо всем, на что решались и от чего отказывались, даже о самой малости, доносили оттуда в другой римский лагерь, отстоявший от Папириева на двадцать миль, так что, несмотря на свое отсутствие, Карвилий участвовал во всех замыслах и больше следил за тем, когда решающий миг наступит под Аквилонией, а вовсе не у Коминия, который он сам осаждал.

(8) Луций Папирий, по всему уже готовый дать сражение, посылает к товарищу весть, что задумал назавтра, если позволят птицегадания, схватиться с врагом; (9) пусть же и он, Карвилий, всеми силами подступит к Коминию, чтобы не было у самнитов передышки для помощи Аквилонии. (10) У гонца был один день, чтобы добраться до места; ночью он возвратился с известием, что его сотоварищ одобрил этот замысел. (11) Отослав гонца, Папирий тотчас собрал войсковую сходку; он пространно говорил о войне вообще и о нынешнем снаряжении противника, в котором много показной роскоши, но мало бранной силы: (12) не гребнями ведь поражают врага, и даже разукрашенный и раззолоченный щит пронзят римские копья, и, где мечом решается дело, там строй, блистающий белизною туник, скоро окрасится кровью. (13) Золотое и серебряное самнитское войско уже разбил когда-то наголову его отец125, и оружие то послужило больше к чести отбившего его врага-победителя, чем к спасенью тех, кто его носил. (14) Как знать, быть может, таков удел носящих это имя в его семье – быть вождями, когда надо воспрепятствовать самым отчаянным усилиям самнитов и добывать трофеи, которыми великолепно украсятся даже общественные места.

(15) Бессмертные боги несомненно помогают римлянам после того, как самниты столько раз просили договора и столько раз его нарушали; (16) если можно как-то догадываться о божественной воле, то не было еще войска для богов ненавистнее этого, ведь в нечестивом своем жертвоприношении оно запятнало себя кровью человеческих жертв вместе со скотскими и обрекло себя двойному гневу небес: им угрожают теперь и боги – свидетели договоров, торжественно заключенных с римлянами, и те проклятия, что изрекали они, присягая договор тот нарушить. Клялись они против воли, присягу свою ненавидят и разом страшатся богов, врагов и сограждан.

40. (1) Все это стало известно со слов перебежчиков, и, когда Папирий обо всем рассказал, уже и без того возмущенные воины преисполнились надежды на успех, раз тому есть и земные и небесные причины, и тотчас дружным криком стали требовать битвы. Отсрочка даже до завтра была им в тягость, они недовольны были, что придется ждать целый день и целую ночь. (2) В третью ночную стражу, уже получив от товарища послание, Папирий молча поднялся с ложа и послал пуллария совершить птицегадание126. (3) В лагере народ всякого звания был охвачен жаждою битвы, высшие и низшие равно рвались в бой, и вождю видно было нетерпение его воинов, а воинам – нетерпение вождя. (4) Общее это нетерпение передалось даже тем, кто вершил птицегадания, ибо пулларий, хотя куры у него не клевали, дерзнул солгать о ходе гаданий и сообщил консулу, будто они клюют в три припрыжки127. (5) Обрадованный консул объявляет, что птицегадания на редкость удачны, что боги сами поведут дело, и велит трубить к битве. (6) Когда он уже выходил на поле боя, перебежчик вдруг сообщает, что двадцать самнитских когорт, почти по четыреста человек каждая, двинулись к Коминию. Чтобы известить товарища, Папирий немедленно шлет гонца, а сам велит скорей выносить вперед знамена; вспомогательным отрядам он указывает, где им стоять, и каждому назначает начальника: (7) на правом крыле во главе пехоты он поставил Луция Волумния, на левом – Луция Сципиона, а во главе конницы других легатов – Гая Цедиция и Тита Требония; (8) Спурию Навтию он велит снять с мулов вьючные седла, с тремя вспомогательными когортами быстро зайти за приметный холм и в разгар боя появиться оттуда, подняв как можно больше пыли.

(9) Пока полководец отдавал эти распоряжения, между пуллариями начался спор о птицегаданиях на этот день, а спор услышали римские всадники и, решив, что этого нельзя так оставить, донесли о сомнительных гаданиях племяннику консула Спурию Папирию. (10) Этому юноше довелось родиться, прежде чем появились учения, ни в грош не ставящие богов128, а потому он все расследовал, чтобы не осталось никакой неясности, и доложил обо всем консулу. (11) Консул сказал ему: «Доблести твоей и усердию слава и хвала! Что ж до того, кто был при гадании, то если он солгал хоть малость, на него самого и падет божье наказание; мне, однако, было сказано, что куры клевали в три припрыжки, а такое гадание для римского народа и войска исключительно благоприятно». (12) И тут же он отдал центурионам приказ поставить пуллариев в самый первый ряд. Самниты тоже вынесли знамена, следом шло выстроенное для боя войско в пышных доспехах, чтобы поразить врагов великолепным зрелищем. (13) Еще не раздался боевой клич и противники не сошлись врукопашную, когда случайно выпущенное копье пронзило пуллария и он упал перед знаменами. Консулу сообщили об этом, и он изрек: «Сами боги участвуют в битве: кто виновен, тот и поплатился жизнью». (14) При этих самых словах перед консулом громко каркнул ворон. Обрадованный таким знамением, консул объявил, что никогда еще вмешательство богов в людские дела не было столь очевидно, приказал трубить к бою и издать боевой клич.

41. (1) Битва завязалась жестокая, хотя по духу далеко не равными были противники. Римлян толкали в битву гнев и надежда, жажда борьбы и вражеской крови, а большую часть самнитов – сила необходимости и страх перед богами, и, принужденные против воли, они скорее сопротивлялись, а не нападали. (2) Приученные уже год за годом терпеть поражения от римлян, они не выдержали бы и первого римского натиска и клича, не гнездись в их душах иной, еще более сильный, страх и не удерживай он их от бегства. (3) Еще бы, ведь перед глазами у них стояли все те памятные приготовления к тайному священнодействию, и жрецы с мечами, и груды закланных вперемешку людей и животных, и алтари, забрызганные дозволенной и недозволенной кровью, и зловещие проклятия, и мрачные заклинания, грозящие погибелью роду их и семейству. Вот какие оковы препятствовали их бегству, и они стояли на месте, страшась сограждан больше, чем врагов. (4) А римляне наступали на том и другом крыле и посредине и рубили самнитов, оцепеневших в страхе пред богами и пред людьми; они сопротивлялись вяло, как бывает, когда лишь страх удерживает от бегства.

(5) Резня шла уже почти у знамен, когда сбоку появилось облако пыли, словно там двигалось огромное войско. Это со вспомогательными когортами шел Спурий Навтий (а по словам некоторых – Октавий Меций). (6) Поднять столько пыли при их малочисленности им удалось, потому что погонщики, сидя на мулах, волокли по земле густые ветки. Сперва сквозь пелену стало видно оружие и знамена, а по еще более высокому и густому столбу пыли за ними казалось, что замыкает отряд конница. (7) И не только самниты поддались на обман, но даже римляне, а консул еще подкрепил это заблуждение, закричав в первых рядах да так, чтобы слова его долетели до неприятеля, что Коминий взят и это с победою подходит его товарищ; пусть, мол, поднатужатся и одержат победу, пока другое войско не перехватило ее славу. (8) Говорил он это с коня и приказывал трибунам и центурионам открыть дорогу коннице; сам же он заранее наказал Требонию и Цедицию, как заметят, что он потрясает поднятым вверх копьем, во весь опор скакать с конницей на врага. (9) По его знаку все и произошло, как было задумано: между рядами открываются проходы, вылетает вперед конница и врывается, выставив копья, в гущу вражеских рядов: где ни ударит, там и рвет их строй. (10) Следом Волумний и Сципион теснят врага и повергают потрясенных. Тут надламывается сила державшихся страхом пред богами и людьми, и бросаются врассыпную «полотняные» когорты129-130 бегут присягавшие вместе с неприсягавшими и, кроме врага, никого уже не страшатся.

(11) Оставшиеся в живых пехотинцы были загнаны в лагерь или в Аквилонию, а знать и конница бежали в Бовиан. Конница преследует конницу, пехота – пехоту, и правое крыло спешит к самнитскому лагерю, а левое – к городу. (12) Волумний захватил лагерь немного быстрее; Сципиона же под городом ожидало более упорное сопротивление – не от мужества побежденных, а оттого, что стены лучше, чем вал, сдерживают вооруженного неприятеля; с этих стен самниты камнями отгоняли нападавших. (13) Опасаясь, что осада укрепленного города может затянуться, если дело не довести до конца, пока враг еще не опомнился от первого страха, Сципион вопрошает воинов, допустят ли они, чтобы другому крылу достался захваченный лагерь, а их – победителей – отогнали прочь от городских ворот? (14) Когда все восстали против этого, он сам, первый, подняв над головою щит, устремляется к воротам; остальные, выстроившись «черепахой», следуют за ним, врываются в город и, сбросив вниз самнитов, защищавших ворота, занимают стены. Проникнуть внутрь города при их малочисленности они не решались.

42. (1) Поначалу консул не знал об этом и намеревался отводить свое войско назад, так как солнце уже быстро клонилось к закату, а наступавшая ночь даже для победителей все делала опасным и подозрительным. (2) Но, проехав вперед, он видит справа захваченный лагерь, а слева в городе слышит разноголосый шум, в котором крики дерущихся мешаются с воплями ужаса. Это и была борьба возле ворот. (3) Подъехав ближе и разглядев на стенах своих воинов, он понял, что начало уже положено, коль скоро отчаянная дерзость кучки людей открыла путь большому делу, он приказал созвать оттянутые было к лагерю войска и ворваться в город. (4) Оказавшись в городе уже в сумерках, римляне расположились на ночлег у самых стен. (5) Ночью враг оставил крепость. В тот день у Аквилонии было перебито двадцать тысяч триста сорок самнитов, пленных захвачено три тысячи восемьсот семьдесят, военных знамен – девяносто семь. (6) Еще, между прочим, сообщают, что едва ли когда-нибудь на поле боя видели вождя в столь веселом расположении духа. То ли нрав его был таков, то ли уверенность в успехе дела. (7) Благодаря той же твердости духа он смог не отказаться от боя из-за сомнительных птицегаданий, а в разгар боя, когда обычно обетуют храмы бессмертным богам, дал такой обет: если разобьют легионы врагов, то прежде чем самому пить крепкое вино, возливать Юпитеру Победителю малую чашу медового вина131. Этот обет понравился богам, и они обратили птицегадания ко благу.

43. (1) Такая же удача сопровождала и другого консула у Коминия. На рассвете он подошел к стенам со всеми своими силами, окружил город кольцом, а у ворот, чтобы нигде не случилась вылазка, поставил надежное подкрепление. (2) Он уже подавал знак идти на приступ, когда от товарища явился гонец с тревожной вестью о приближении двадцати когорт; это заставило его отложить приступ и отозвать часть войск, уже построенных и готовых к нападению. (3) Консул приказал легату Децию Бруту Сцеве с первым легионом, десятью вспомогательными когортами и конницей выйти против вражеского подкрепления, (4) в любом месте преградить дорогу и задержать врага, а если потребуется, то вступить и в рукопашную, лишь бы эти войска не могли дойти до Коминия. (5) Сам же консул, отдав приказ. со всех сторон придвигать лестницы к стенам города, построил бойцов «черепахой» и подступил к воротам. Разом и ворота были взломаны, и войска со всех сторон взобрались на стены. Если и хватало самнитам мужества отражать приступы врага до того, как увидели на стенах вооруженных неприятелей, (6) то когда бой велся уже не на расстоянии, стрелами да дротиками, а лицом к лицу, врукопашную, когда римляне, с трудом взобравшись на стены снизу, где особенно велика была угроза поражения, на равной высоте бились с неравным противником, – (7) тогда самниты оставили башни и стены и, столпившись на площади, предприняли слабую попытку повернуть военную удачу в свою сторону; (8) а потом, побросав оружие, около одиннадцати тысяч четырехсот человек сдались на милость консула; убитых же было около четырех тысяч восьмисот восьмидесяти.

(9) Так было дело у Коминия, так и у Аквилонии; а между этими двумя городами, где предполагалась третья битва, с неприятелем так и не встретились. Когда до Коминия оставалось семь миль, самниты отозвали шедший туда отряд, и потому он не участвовал ни в той, ни в другой битве. (10) На заходе солнца, когда уже показались перед ним и лагерь и Аквилония, крик, донесшийся с обеих сторон, заставил самнитов остановиться; (11) потом со стороны лагеря, подожженного римлянами, вдруг широко разлилось пламя – и этот несомненный признак поражения удержал их от продвижения вперед. (12) Тут они и заночевали на голой земле, как попало и не снимая доспехов, и всю ночь провели в тревоге, и ожидая утра и страшась его. (13) На рассвете, когда они еще не решили, каким путем им идти, их заметили римские всадники, которые, преследуя самнитов, покинувших ночью крепость, увидели множество воинов, не обезопасивших себя ни валом, ни часовыми, и тотчас обратили их всех в бегство. (14) Со стен Аквилонии тоже их заметили, и когорты пехотинцев тоже начали их преследование. Пехота, однако, не смогла догнать беглецов, тогда как конница уничтожила до двухсот восьмидесяти человек, шедших в хвосте. В испуге враг побросал много оружия и восемнадцать войсковых знамен; (15) но уцелевшие благополучно, насколько это возможно при таком смятении, добрались до Бовиана.

44. (1) Удача другого войска приумножила ликование обоих римских войск; и тот и другой консулы по взаимному одобрению отдали занятые крепости воинам на разграбление, (2) и, когда в домах уже ничего не осталось, их предали огню. Так в один день сгорели Аквилония и Коминий, и консулы со своими легионами, поздравляя друг друга, объединили свои лагеря. (3) Пред лицом двух войск и Карвилий воздал каждому из своих по заслугам хвалой и дарами, и Папирий, при котором было столько схваток и в пешем бою, и при захвате лагеря, и при взятии города, пожаловал запястьями132 и золотыми венками Спурия Навтия, Спурия Папирия, своего племянника, и четырех центурионов из манипулов первого ряда: (4) Навтия – за его появление с мулами, напугавшее противника, словно приход огромного войска, юного Папирия – за ревностное исполнение ратного долга им и конницей и за то, что самнитам крепко досталось ночью во время тайного их бегства из Аквилонии; (5) центурионам же и воинам – за то, что они первыми захватили ворота и стены Аквилонии; а всем всадникам – за их подвиги, совершенные во многих местах, были пожалованы серебряные рожки133 и запястья.

(6) Затем держали совет, пришло ли уже время уводить из Самния оба или хотя бы одно войско; (7) но было признано за лучшее, напротив, чем больше подорваны силы самнитов, тем упорней и беспощадней продолжать войну и преследовать оставшихся, чтобы следующим консулам можно было передать окончательно покоренный Самний.

(8) Поскольку не было уже неприятельского войска, способного дать римлянам сражение, оставался только один вид войны – осада городов, чтобы разорением их дать воинству возможность обогатиться всяким добром и истребить врага, сражающегося за свои алтари и очаги. (9) И вот, отправив сенату и народу римскому донесение о своих успехах, Папирий и Карвилий ведут легионы, один – на осаду Сепина, другой – на осаду Велии.

45. (1) С великой радостью было выслушано консульское послание и в курии и в собрании, и всеобщую радость каждый усердно отпраздновал в четырехдневных молебствиях. (2) Для римского народа эта победа была не только великою, но и очень своевременной, ибо как раз тогда пришло известие о новом восстании этрусков. (3) И такая мысль приходила на ум: что если б в Самнии случилась какая неудача, как было бы тогда выдержать натиск этрусков, воодушевленных сговором самнитов и воспользовавшихся походом обоих консулов со всем римским войском в Самний, чтобы вновь восстать, пока римские силы отвлечены?

(4) Посольства от союзников, которые претор Марк Атилий ввел в сенат, жаловались на соседей-этрусков, сжигавших и разорявших их поля за отказ отложиться от римского народа (5), и умоляли отцов-сенаторов о защите от насилия и обид, чинимых врагом. Послам отвечали, что сенат позаботится, чтобы союзникам не пришлось жалеть о своей верности, и этрусков в скором времени ждет участь самнитов. (6) И все-таки этрусская война оттянулась бы надолго, если б не известие о том, что уже и фалиски, многие годы дружественные Риму, вместе с этрусками тоже взялись за оружие. (7) Народ этот жил поблизости, так что отцы сенаторы встревожились и постановили отправить фециалов с требованием возмещения; его не последовало, и тогда с одобрения сената и по воле народа фалискам объявили войну, (8) а консулам было приказано решить жребием, кому из них вести войско из Самния в Этрурию.

(9) Карвилий уже отнял у самнитов Велию, Палумбин и Геркуланум, причем Велию всего за несколько дней, а Палумбин – сразу же, как подошел к стенам. (10) При Геркулануме было даже дано сражение, шедшее с переменным успехом и с потерями большими, чем у противника; тогда, разбивши лагерь, консул запер врага за городскими укреплениями, и после осады крепость была взята. (11) В трех этих городах было взято в плен или убито около десяти тысяч человек, причем пленных было чуть больше, чем убитых. Карвилию и выпал жребий воевать в Этрурии, как того и хотелось его воинам, которым уже невмочь было терпеть холода в Самнии.

(12) У Сепина Папирий встретил сопротивление более сильного противника. Пришлось не раз биться и в строю, и в походе, и под стенами города, отражая вражеские вылазки. Это была даже не осада, а война на равных, ибо самниты не столько прятались за укреплениями, сколько сами с оружием в руках защищали стены города. (13) И все-таки консул принудил неприятеля сесть в осаду, а затем силой и хитростью взял город. (14) В захваченном городе разозленные римляне учинили необычайно жестокую резню: перебито было семь тысяч четыреста человек, а в плен взяли чуть меньше трех тысяч. Добыча, особенно богатая, оттого что самниты сосредоточили свое имущество в немногих городах, была отдана воинам.

46. (1) Все уже было покрыто снегом, и дольше оставаться без крова было невозможно, поэтому консул вывел войско из Самния. (2) По прибытии в Рим ему единодушно предоставили триумф. Он отпраздновал его, еще оставаясь в должности, с обычной в ту пору пышностью. (3) Пешие шли, а конные ехали сквозь толпу в пожалованных им уборах, видно было множество венков за спасение граждан, за захват лагеря134 или городских стен. (4) Народ глядел на доспехи самнитов и сравнивал их с красотой и пышностью тех доспехов, которые добыл отец консула135, – их все знали, так как ими часто украшались общественные места. Вели также некоторых знатных пленников, прославленных своими подвигами и подвигами отцов. (5) Провезли медные монеты старой чеканки136 – два миллиона пятьсот тридцать три тысячи фунтов, – говорили, что эта медь была выручена от продажи пленных; серебра, захваченного в городах, было весом тысяча восемьсот тридцать фунтов. Всю медь и все серебро положили в казну, а воинам из этой добычи ничего не досталось. (6) Еще больше возмутило простой народ, что при этом даже на жалованье воинам взимался налог, тогда как, откажись консул от славы внести в казну деньги, вырученные за пленных, он мог бы и одарить воинов из добычи, и за военную службу выдать им жалованье. (7) Еще Папирий освятил храм Квирину. Ни у кого из древних писателей я не читал, чтобы он давал о том обет в разгар битвы, да и, право же, он не мог бы, возвести его за столь короткое время. Это был храм, о котором обет дал его отец в бытность свою диктатором137, сын же, будучи консулом, освятил его и украсил вражескими доспехами, (8) которых было столько, что не только убрали ими храм и форум, но даже уделили часть их союзникам и соседним поселениям для украшения храмов и общественных мест. (9) После триумфа консул повел свое войско зимовать в весцийские земли, так как эта область была под ударом самнитов.

(10) Тем временем в Этрурии консул Карвилий, задумав напасть прежде всего на Троил, договорился с четырьмястами семьюдесятью богатейшими его жителями, что за огромный выкуп им позволят уйти оттуда, (11) а отпустив их, силой захватил остальное население и саму крепость. Потом он завоевал еще пять укреплений, защищенных труднодоступной местностью. (12) Там было уничтожено две тысячи четыреста неприятелей и взято в плен менее двух тысяч. А фалискам на их просьбы о мире консул дал лишь перемирие на год при условии уплаты ему ста тысяч медью старой чеканки и годового жалованья войску. (13) Покончив с этим, он ушел, чтобы справить триумф; над самнитами триумф его был не столь славен, как у товарища, однако сравнялся с ним, когда добавились победы в Этрурии. (14) Карвилий внес в казну триста восемьдесят тысяч медных монет старой чеканки, а оставшиеся деньги из своей доли добычи вложил в возведение храма Счастливого Случая138 рядом с храмом этой богини, освященным царем Туллием. (15) Воинам из добычи он раздал по сто два медных асса и по столько же центурионам и всадникам, и эта щедрость при скупости его товарища принята была с тем большей благодарностью. (16) Покровительство консула защитило от народа консульского легата Луция Постумия: народный трибун Марк Скаптий привлек было его к суду, но от суда он ушел, как говорит молва, сделавшись легатом; так что грозить ему было легче, чем довести дело до конца.

47. (1) По прошествии года [292 г.] новые народные трибуны вступили в должность; но из-за ошибки, допущенной при их избрании, через пять дней пришлось заменить их другими. (2) В тот год цензоры Публий Корнелий Арвина и Гай Марций Рутул совершили ценз и очистительное жертвоприношение; в списки были занесены двести шестьдесят две тысячи триста двадцать один человек. Цензоры эти были двадцать шестыми после первой пары, а очищение – девятнадцатым. (3) В этом же году те, кто получил венки за подвиги на войне, впервые смотрели Римские игры, сидя в этих венках, и тогда же впервые переняли греческий обычай вручать победителям пальмовую ветвь139. (4) В том же году курульные эдилы, устроившие эти игры, на деньги, полученные с нескольких осужденных скотовладельцев140, вымостили дорогу от Марсова камня до города Бовиллы.

(5) Консульские выборы вел Луций Папирий; он провозгласил консулом Квинта Фабия Гургита, сына Максима, и Деция Юния Брута Сцеву. Сам Папирий стал претором.

(6) Сколько бы радостей ни принес тот год, едва ли ее достало для утешения во время мора, косившего и горожан и сельских жителей; несчастье походило уже на небесную кару, и тогда обратились к книгам141 – узнать, какой исход и какое избавление от этой напасти посылают боги. (7) В книгах открыли, что из Эпидавра нужно доставить в Рим Эскулапа142. Однако в тот год консулы были заняты войною и потому ничего не могли для этого сделать, кроме как устроить однодневное молебствие Эскулапу.

1. (1) Нижеследующую часть моего труда я могу начать теми же словами, которые многие писатели предпосылали целым сочинениям: я приступаю к описанию самой замечательной из войн всех времен1 – войны карфагенян под начальством Ганнибала с римским народом2. (2) Никогда еще не сражались между собою более могущественные государства и народы, никогда сражающиеся не стояли на более высокой ступени развития своих сил и своего могущества. Не могли они пускать в ход неведомые противникам приемы военного искусства, так как обе стороны познакомились одна с другой в Первую Пуническую войну3; а до какой степени было изменчиво счастье войны и непостоянен исход сражений, видно уже из того, что гибель была наиболее близка именно к тем, которые вышли победителями4. (3) Но ненависть, с которой они сражались, была едва ли не выше самих сил: римляне были возмущены дерзостью побежденных, по собственному почину подымавших оружие против победителей; пунийцы – надменностью и жадностью, с которой победители, по их мнению, злоупотребляли свой властью над побежденными, (4) Рассказывают даже, что когда Гамилькар5, окончив Африканскую войну6, собирался переправить войско в Испанию7 и приносил по этому случаю жертву богам, то его девятилетний сын Ганнибал, по-детски ласкаясь, стал просить отца взять его с собой; тогда, говорят, Гамилькар велел ему подойти к жертвеннику и, коснувшись его рукой, произнести клятву, что он будет врагом римского народа, как только это ему дозволит возраст8.

(5) Гордую душу Газдрубала терзала мысль о потере Сицилии и Сардинии: карфагеняне, полагал он, уж слишком поторопились в припадке малодушия отдать врагу Сицилию9; что же касается Сардинии, то римляне захватили ее обманом, благодаря африканским смутам, наложив сверх того еще дань на побежденных.

2. (1) Под гнетом этих тяжелых дум он в пять лет10 окончил Африканскую войну, разразившуюся вслед за заключением мира с римлянами, а затем в течение девяти лет11 расширял пределы пунийского владычества в Испании; (2) ясно было, что он задумал войну гораздо значительнее той, которую вел, и что, если бы он прожил дольше, пунийцы еще под знаменами Гамилькара совершили бы то нашествие на Италию, которое им суждено было осуществить при Ганнибале. (3) К счастью, смерть Гамилькара и юный возраст Ганнибала12 принудили карфагенян отложить войну.

Промежуток между отцом и сыном занял Газдрубал, в течение приблизительно восьми лет13 пользовавшийся верховной властью. Сначала, говорят, он понравился Гамилькару своей красотой14, (4) но позже сделался его зятем15, конечно, уже за другие, душевные свои свойства; располагая же в качестве его зятя влиянием Баркидов16, очень внушительным среди воинов и простого народа, он был утвержден в верховной власти вопреки желанию первых людей государства. (5) Действуя чаще умом, чем силой, он заключал союзы гостеприимства с царьками и, пользуясь дружбой вождей, привлекал новые племена на свою сторону; такими-то средствами, а не войной и набегами, умножал он могущество Карфагена. (6) Но его миролюбие нимало не способствовало его личной безопасности. Кто-то из варваров, озлобленный казнью своего господина, убил Газдрубала на глазах у всех, а затем дал схватить себя окружающим с таким радостным лицом, как будто избежал опасности; даже когда на пытке разрывали его тело, радость превозмогала в нем боль и он сохранял такое выражение лица, что казалось, будто он смеется. (7) Вот с этим-то Газдрубалом, видя его замечательные способности возмущать племена и приводить их под свою власть, римский народ возобновил союз17 под условием, чтобы река Ибер служила границей между областями, подвластными тому и другому народу, сагунтийцы18 же, обитавшие посредине, сохраняли полную независимость.

3. (1) Относительно преемника Газдрубала никаких сомнений быть не могло. Тотчас после его смерти воины по собственному почину понесли молодого Ганнибала в палатку главнокомандующего и провозгласили полководцем; этот выбор был встречен громкими сочувственными возгласами всех присутствующих, и народ впоследствии одобрил его.

(2) Газдрубал пригласил Ганнибала к себе в Испанию письмом19, когда он едва достиг зрелого возраста, и об этом был возбужден вопрос даже в сенате20. Баркиды домогались утвердительного его решения, желая, чтобы Ганнибал привык к военному делу и со временем унаследовал отцовское могущество; (3) но Ганнон, глава противного стана21, сказал: «Требование Газдрубала, на мой взгляд, справедливо; однако я полагаю, что исполнять его не следует». (4) Когда же эти странные слова возбудили всеобщее удивление и все устремили свои взоры на него, он продолжал: «Газдрубал, который некогда сам предоставил отцу Ганнибала наслаждаться цветом его нежного возраста, считает себя вправе требовать той же услуги от его сына. Но нам нисколько не подобает посылать нашу молодежь, чтобы она, под видом приготовления к военному делу, служила похоти военачальников. (5) Или, быть может, мы боимся, как бы сын Гамилькара не познакомился слишком поздно с соблазном неограниченной власти, с блеском отцовского царства22? Боимся, как бы мы не сделались слишком поздно рабами сына того царя, который оставил наши войска в наследство своему зятю? (6) Я требую, чтобы мы удержали этого юношу здесь, чтобы он, подчиняясь законам, повинуясь должностным лицам, учился жить на разных правах с прочими; в противном случае это небольшое пламя может зажечь огромный пожар».

4. (1) Меньшинство, то есть почти вся знать, согласилось с ним; но, как это обыкновенно бывает, большая часть восторжествовала над лучшей. Итак, Ганнибал был послан в Испанию. Одним своим появлением он обратил на себя взоры всего войска. (2) Старым воинам показалось, что к ним вернулся Гамилькар, каким он был в лучшие свои годы: то же мощное слово, тот же повелительный взгляд, то же выражение, те же черты лица! Но Ганнибал вскоре достиг того, что его сходство с отцом сделалось наименее значительным из качеств, которые располагали к нему воинов. (3) Никогда еще душа одного и того же человека не была так равномерно приспособлена к обеим, столь разнородным обязанностям – повелению и повиновению; и поэтому трудно было различить, кто им более дорожил – полководец или войско. (4) Никого Газдрубал не назначал охотнее начальником отряда, которому поручалось дело, требующее отваги и стойкости; но и воины ни под чьим начальством не были более уверены в себе и более храбры. (5) Насколько он был смел, бросаясь в опасность, настолько же бывал осмотрителен в самой опасности. Не было такого труда, от которого бы он уставал телом или падал духом. (6) И зной, и мороз он переносил с равным терпением; ел и пил ровно столько, сколько требовала природа, а не ради удовольствия; выбирал время для бодрствования и сна, не обращая внимания на день и ночь – (7) покою уделял лишь те часы, которые у него оставались свободными от трудов; при том он не пользовался мягкой постелью и не требовал тишины, чтобы легче заснуть; часто видели, как он, завернувшись в военный плащ, спит на голой земле среди караульных или часовых. (8) Одеждой он ничуть не отличался от ровесников; только по вооружению да по коню его можно было узнать. Как в коннице, так и в пехоте он далеко оставлял за собою прочих; первым устремлялся в бой, последним оставлял поле сражения. (9) Но в одинаковой мере с этими высокими достоинствами обладал он и ужасными пороками. Его жестокость доходила до бесчеловечности, его вероломство превосходило даже пресловутое пунийское вероломство23. Он не знал ни правды, ни добродетели, не боялся богов, не соблюдал клятвы, не уважал святынь. Будучи одарен этими хорошими и дурными качествами, он в течение своей трехлетней службы под начальством Газдрубала с величайшим рвением исполнял все, присматривался ко всему, что могло развить в нем свойства великого полководца.

5. (1) Но вернемся к начатому рассказу. Со дня своего избрания полководцем Ганнибал действовал так, как будто ему назначили провинцией24 Италию и поручили вести войну с Римом. Не желая откладывать свое предприятие, – (2) он боялся, что и сам, если будет медлить, может пасть жертвой какого-нибудь несчастного случая, подобно своему отцу, Гамилькару, и затем Газдрубалу, – он решился пойти войной на Сагунт. (3) Зная, однако, что нападением на этот город он неминуемо вызовет войну с Римом, он повел сначала свое войско в землю олькадов25, которые жили по ту сторону Ибера, но, хоть и находились в пределах владычества карфагенян, власти их не признавали: он хотел, чтобы создалось впечатление, будто он и не думал о захвате Сагунта, но самый ход событий и вызванная покорением соседних народов необходимость объединить свои владения втянули его в войну. (4) Взяв приступом богатую Карталу, столицу олькадов, и разграбив ее, он нагнал такой страх на более мелкие племена, что они согласились платить дань и приняли карфагенское подданство. После этого он отвел свое победоносное войско с богатой добычей в Новый Карфаген26 на зимние квартиры. (5) Там он щедро разделил между воинами добычу и заплатил им честно все жалованье за истекший год. Укрепив этим образом действий расположение к себе всего войска, как карфагенских граждан, так и союзников27, он с наступлением весны двинулся еще дальше, в страну вакцеев28. Их главными городами, Германдикой и Арбокалой, он завладел силой, причем, однако, (6) Арбокала долго защищалась благодаря и мужеству и численности горожан. (7) Между тем спасшиеся бегством жители Германдики, соединившись с изгнанниками из олькадов, покоренного предыдущим летом племени, (8) побудили к восстанию карпетанов29, и когда Ганнибал возвращался из страны вакцеев, то они напали на него недалеко от реки Тага и привели в замешательство его войско, отягченное добычей. (9) Но Ганнибал уклонился от боя, разбивши лагерь на самом берегу; когда же наступила ночь и па стоянке врага водворилась тишина, он переправился через реку вброд и вновь укрепился – таким образом, чтобы враги, в свою очередь, свободно могли пройти на левый берег: Ганнибал решил напасть на них во время переправы. (10) Всадникам своим он приказал, лишь только они завидят полчища неприятелей в воде, броситься на них, пользуясь их затруднительным положением; на берегу он расположил своих слонов, числом сорок. (11) Карпетанов со вспомогательными отрядами олькадов и вакцеев было сто тысяч – сила непобедимая, если сразиться с ней в открытом поле. (12) Они были по природе смелы, а сознание численного превосходства еще увеличивало их самоуверенность; полагая поэтому, что враг отступил пред ними из страха и что только река, разделяющая противников, замедляет победу, они подняли крик и вразброд, где кому было ближе, кинулись в быстрину, не слушаясь ничьих приказаний. (13) Вдруг с противного берега устремилась в реку несметная конная рать, и на самой середине русла произошла стычка при далеко не равных условиях: (14) пехотинец и без того едва мог стоять и даже на мелком месте насилу перебирал ногами, так что и безоружный всадник нечаянным толчком лошади мог сбить его с ног; всадник, напротив, свободно располагал и оружием, и собственным телом, сидя на коне, уверенно двигавшемся даже среди пучины, и мог поэтому поражать и далеких, и близких. (15) Многих поглотила река; других течение занесло к неприятелю, где их раздавили слоны. (16) Тем, которые вошли в воду последними, легче было вернуться к своему берегу; по, пока они из разных мест, куда занес их страх, собирались в одну кучу, Ганнибал, не дав им опомниться, выстроил свою пехоту, повел ее через реку и прогнал их с берега. Затем он пошел опустошать их поля и в течение немногих дней заставил и карпетанов подчиниться. (17) И вот уже вся земля по ту сторону Ибера была во власти карфагенян за исключением одного только Сагунта.

6. (1) С Сагунтом войны еще не было, но Ганнибал, желая создать предлог для вооруженного вмешательства, уже сеял раздоры между горожанами и соседними племенами, главным образом турдетанами30. (2) А так как виновник ссоры предлагал свои услуги и в качестве третейского судьи и было ясно, что ищет он не правосудия, а насилия, то сагунтийцы отправили послов в Рим просить помощи для неизбежной уже войны. (3) Консулами были тогда в Риме Публий Корнелий Сципион и Тиберий Семпроний Лонг [218 г.]31. Они представили послов сенату и сделали доклад о положении государства; решено было направить посольство в Испанию для рассмотрения дел союзников, (4) представив послам, если они сочтут это уместным, объявить Ганнибалу, чтобы он воздерживался от нападения на Сагунт, как союзный с римским народом город, а затем переправиться в Африку, в Карфаген, и доложить там о жалобах союзников римского народа. (5) Не успели еще послы оставить Рим, как уже прибыло известие – раньше, чем кто-либо мог ожидать, – что осада Сагунта началась. (6) Тогда дело было доложено сенату вторично. Одни требовали, чтобы Испания и Африка были назначены провинциями консулам и чтобы Рим начал войну и на суше, и на море; другие – чтобы вся война была обращена против Испании и Ганнибала. (7) Но раздались и голоса, что подобное дело нельзя затевать так опрометчиво, что следует обождать, какой ответ принесут послы из Испании. (8) Это мнение показалось самым благоразумным и одержало верх; тем скорее послы Публий Валерий Флакк и Квинт Бебий Тамфил были отправлены в Сагунт к Ганнибалу. В случае, если бы Ганнибал не прекратил военных действий, они должны были оттуда проследовать в Карфаген в потребовать выдачи самого полководца для наказания за нарушение договора.

7. (1) Но пока в Риме занимались этими приготовлениями и совещаниями, Сагунт уже подвергся крайне ожесточенной осаде32. (2) Это был самый богатый из всех городов по ту сторону Ибера, расположенный на расстоянии приблизительно одной мили от моря. Основатели его были родом, говорят, из Закинфа33; к их дружине присоединились и некоторые рутулы34 из Ардеи. (3) В скором времени город значительно разбогател, благодаря выгодной морской торговле, плодородию местности, быстрому росту населения, а также и строгости нравов; лучшее доказательство последней – верность, которую они хранили союзникам до самой гибели. (4) Ганнибал, вторгнувшись с войском в их пределы, опустошил, насколько мог, их поля и затем, разделив свои силы на три части, двинулся к самому городу. (5) Его стена одним углом выходила на долину более ровную и открытую, чем остальные окрестности; против этого угла решил он направить осадные навесы, чтобы с их помощью подвести к стене таран35. (6) Издали действительно местность показалась достаточно удобной, но, как только надо было пустить в ход навесы, дело пошло очень неудачно. (7) Возвышалась огромных размеров башня, да и стена ввиду ненадежности самой местности была возведена на большую против остального ее протяжения вышину; к тому же и отборные воины оказывали наиболее деятельное сопротивление именно там, откуда всего больше грозили страх и опасность. (8) На первых порах защитники ограничились тем, что стрельбою держали врага на известном расстоянии и не давали ему соорудить никакого мало-мальски надежного окопа; но со временем стрелы стали уже сверкать не только со стен и башен – у осаждаемых хватило духу делать вылазки против неприятельских караулов и осадных сооружений. (9) В этих беспорядочных стычках падало обыкновенно отнюдь не меньше карфагенян, чем сагунтийцев. (10) Когда же сам Ганнибал, неосторожно приблизившийся к стене, был тяжело ранен дротиком в бедро и упал, кругом распространилось такое смятение и такая тревога, что навесы и осадные работы едва не были брошены.

8. (1) Отказавшись пока от приступа, карфагеняне несколько дней довольствовались одной осадой города, чтобы дать ране полководца зажить. В это время сражений не происходило, но с той и с другой стороны безостановочно работали над окопами и укреплениями. (2) Поэтому, когда вновь приступили к военным действиям, борьба была еще ожесточеннее; а так как кое-где земляные работы не были возможны, осадные навесы и тараны продвинули во многих местах одновременно. На стороне пунийцев было значительное численное превосходство – (3) по достоверным сведениям, их было под оружием до полутораста тысяч, – (4) горожане же, будучи принуждены разделиться на много частей, чтобы наблюдать за всем и всюду принимать меры предосторожности, чувствовали недостаток в людях. (5) И вот тараны ударили в стены; вскоре там и сям началось разрушение; вдруг сплошные развалины одной части укреплений обнажили город – обрушились с оглушительным треском три башни подряд и вся стена между ними. (6) Пунийцы подумали было, что их падение решило взятие города; но вместо того обе стороны бросились через пролом вперед, в битву, с такой яростью, как будто стена до тех пор служила оплотом для обеих. (7) Вдобавок эта битва ничуть не походила на те беспорядочные стычки, какие обыкновенно происходят при осадах городов, когда выбор времени зависит от расчетов одной только стороны. Воины выстроились надлежащим образом в ряды среди развалин стен на узкой площади, отделяющей одну линию домов от другой, словно на открытом поле. (8) Одних воодушевляла надежда, других отчаяние; Пуниец думал, что город, собственно, уже взят и что ему остается только немного поднатужиться; сагунтийцы помнили, что стен уже не стало и что их грудь – единственный оплот беспомощной и беззащитной родины, и никто из них не отступал, чтобы оставленное ими место не было занято врагом. (9) И чем больше было ожесточение сражающихся, чем гуще их ряды, тем больше было ран: так как промежутков не было, то каждое копье попадало или в человека, или в его щит. (10) А копьем сагунтийцев была фаларика36 с круглым сосновым древком; только близ железного наконечника древко было четырехгранным, как у дротика; эта часть обертывалась паклей и смазывалась смолой. (11) Наконечник был длиною в три фута и мог вместе со щитом пронзить и человека. Но и помимо того, фаларика была ужасным оружием даже в тех случаях, когда оставалась в щите и не касалась тела: (12) среднюю ее часть зажигали, прежде чем метать, и загоревшийся огонь разрастался в силу самого движения; таким образом воин был принужден бросать свой щит и встречать следующие удары открытою грудью.

9. (1) Исход сражения долгое время оставался неясен; вследствие этого сагунтийцы, видя неожиданный успех своего сопротивления, воспрянули духом, и Пуниец, не сумевший довершить свою победу, показался им как бы уже побежденным. (2) И вот горожане внезапно подымают крик, отгоняют врага к развалинам стен, затем, пользуясь его стесненным положением и малодушием, выбивают его оттуда и, наконец, в стремительном бегстве гонят до самого лагеря. (3) Тем временем Ганнибала извещают о прибытии римского посольства. Он посылает к морю людей и велит сказать послам, что для них доступ к нему среди мечей и копий стольких необузданных племен небезопасен, сам же он в столь опасном положении не считает возможным их принять. (4) Было, однако, ясно, что, не будучи допущены к нему, они тотчас же отправятся в Карфаген. Поэтому Ганнибал отправил к вожакам Баркидов гонцов с письмами, в которых приглашал их подготовить друзей к предстоящим событиям, чтобы противники не имели возможности сделать какие бы то ни было уступки Риму.

10. (1) По этой причине и вторая часть миссии римских послов оказалась столь же тщетной и безуспешной; вся разница состояла в том, что их все-таки приняли и выслушали. (2) Один только Ганнон выступил защитником договора, имея против себя весь сенат; (3) благодаря уважению, которым он пользовался, его речь была выслушана в глубоком молчании. Взывая к богам, посредникам и свидетелям договоров, он заклинал сенат не возбуждать вместе с сагунтийской войной войны с Римом. (4) «Я заранее предостерегал вас,– сказал он,– не посылать к войску отродья Гамилькара. Дух этого человека не находит покоя в могиле, и его беспокойство сообщается сыну; не прекратятся покушения против договоров с римлянами, пока будет в живых хоть один наследник крови и имени Барки. Но вы отправили к войскам юношу, пылающего страстным желанием завладеть царской властью37 и видящего только одно средство к тому – разжигать одну войну за другой, чтобы постоянно окружать себя оружием и легионами. Вы дали пищу пламени, вы своей рукой запалили тот пожар, в котором вам суждено погибнуть. (5) Теперь ваши войска вопреки договору осаждают Сагунт; вскоре Карфаген будет осажден римскими легионами под предводительством тех самых богов, которые и в прошлую войну дали им наказать нарушителей договора38. (6) Неужели вы не знаете врага, не знаете самих себя, не знаете счастья обоих народов? Ваш бесподобный главнокомандующий не пустил в свой лагерь послов, которые от имени наших союзников пришли заступиться за наших же союзников; право народов для него, как видно, не существует. Они же, будучи изгнаны из того места, куда принято допускать даже послов врага, пришли к ним; опираясь на договор, они требуют удовлетворения. Они требуют выдачи одного только виновника, не возлагая ответственности за преступление на все наше государство. (7) Но чем мягче и сдержаннее они начинают, тем настойчивее, боюсь я, и строже будут действовать, начавши. Подумайте об Эгатских островах и об Эрике39, подумайте о том, что вы претерпели на суше и на море в продолжение двадцати четырех лет40! (8) А вождем ведь был тогда не ваш молодчик, а его отец, сам Гамилькар, второй Марс41, как эти люди его называют. Но мы поплатились за то, что вопреки договору покусились на Тарент42, на италийский Тарент, точно так же как теперь мы покушаемся на Сагунт. (9) Боги победили людей; вопрос о том, который народ нарушил договор, – вопрос, о котором мы много спорили, – был решен исходом войны, справедливым судьею: он дал победу тем, за кем было право. (10) К Карфагену придвигает Ганнибал теперь свои осадные навесы и башни, стены Карфагена разбивает таранами; развалины Сагунта – да будут лживы мои прорицания! – обрушатся на нас. Войну, начатую с Сагунтом, придется вести с Римом. (11) Итак, спросят меня, нам следует выдать Ганнибала? Я знаю, что в отношении к нему мои слова не очень вески вследствие моей вражды с его отцом. Но ведь и смерти Гамилькара я радовался потому, что, останься он жив, мы уже теперь воевали бы с римлянами; точно так же я и этого юношу потому ненавижу столь страстно, что он, подобно фурии43, разжег эту войну. (12) По моему мнению, его не только следует выдать как очистительную жертву за нарушение договора, но даже если бы никто не требовал, и тогда его следовало бы увезти куда-нибудь за крайние пределы земель и морей, заточить в таком месте, откуда бы ни имя его, ни весть о нем не могли дойти до нас, где бы он не имел никакой возможности тревожить наш мирный город. (13) Итак, вот мое мнение: следует тотчас же отправить посольство в Рим, чтобы выразить римскому сенату наши извинения; другое посольство должно приказать Ганнибалу отвести войско от Сагунта и затем, в удовлетворение договору, выдать его самого римлянам; наконец, я требую, чтобы третье посольство было отправлено в Сагунт для возмещения убытков жителям».

11. (1) Когда Ганнон кончил, никто не счел нужным ему отвечать; до такой степени весь сенат, за немногими исключениями, был предан Ганнибалу. Замечали только, что он говорил с еще большим раздражением, чем римский посол Валерий Флакк. (2) Затем римлянам дали такого рода ответ: войну начали сагунтийцы, а не Ганнибал и Рим поступил бы несправедливо, жертвуя ради Сагунта своим старинным союзником – Карфагеном44.

(3) Пока римляне тратили время на отправление посольств, Ганнибал дал своим воинам, измученным и битвами, и осадными работами, несколько дней отдыха, расставив караулы для охраны навесов и других сооружений; тем временем он возбуждал в воинах то гнев против врагов, то надежду на награды и этим воспламенял их отвагу. (4) Когда же он в обращении к войску объявил, что по взятии города добыча достанется солдатам, все они до такой степени воспылали рвением, что, если бы сигнал к наступлению был дан тотчас же, никакая сила, казалось, не могла бы им противостоять. (5) Что же касается сагунтийцев, то и они приостановили военные действия, не подвергаясь нападениям и не нападая сами в продолжение нескольких дней; зато они не предавались отдыху ни днем ни ночью, пока не возвели новой стены с той стороны, где разрушенные укрепления открыли врагу доступ в город. (6) Вслед за тем им пришлось выдержать новый приступ, много ожесточеннее прежнего. Они не могли даже знать, куда им прежде всего обратиться, куда направить свои главные силы: отовсюду неслись разноголосые крики. (7) Сам Ганнибал руководил нападением с той стороны, где везли передвижную башню, превосходившую вышиной все укрепления города. Когда она была подвезена и под действием катапульт и баллист45, расположенных по всем ее ярусам, стена опустела, (8) тогда Ганнибал, считая время удобным, послал приблизительно пятьсот африканцев с топорами разбивать нижнюю часть стены. Это не представляло особой трудности, так как камни не были прочно скреплены известью, а просто швы залеплены были глиной, как в старинных постройках. (9) Вследствие этого стена рушилась на гораздо большем пространстве, чем то, на котором она непосредственно подвергалась ударам, и через образовавшиеся проломы отряды вооруженных вступали в город. (10) Им удалось даже завладеть одним возвышением; снесши туда катапульты и баллисты, они окружили его стеной, чтобы иметь в самом городе укрепленную стоянку наподобие грозной твердыни.

И сагунтийцы, в свою очередь, соорудили внутреннюю стену для защиты той части города, которая не была еще взята. (11) Обе стороны одновременно и сражаются, и работают; но, будучи принуждены отодвигать защищаемую черту все более и более внутрь города, сагунтийцы сами с каждым днем делали его меньше и меньше. (12) В то же время недостаток во всем необходимом становился вследствие продолжительности осады все ощутительнее, а надежда на помощь извне слабела; римляне – единственный народ, на который они уповали, – были далеко, а вся земля кругом была во власти врага. (13) Все же некоторым облегчением в их удрученном положении был внезапный поход Ганнибала на оретанов и карпетанов46. Эти два народа, возмущенные строгостью производимого среди них набора, захватили Ганнибаловых вербовщиков и были, по-видимому, не прочь отпасть; но, пораженные быстрым нашествием Ганнибала, они отказались от своих намерений.

12. (1) А осада Сагунта велась тем временем ничуть не медленнее, так как Магарбал, сын Гимилькона, которого Ганнибал оставил начальником, действовал с такой энергией, что ни свои, ни враги не замечали отсутствия главнокомандующего. (2) Он дал врагу несколько успешных сражений и с помощью трех таранов разрушил часть стены; когда Ганнибал вернулся, он мог показать ему только что сделанный пролом. (3) Тотчас же Ганнибал повел войско против самой крепости; произошло ожесточенное сражение, в котором пало много людей с обеих сторон, но часть крепости была все-таки взята.

Тогда два человека, сагунтиец Алкон и испанец Алорк, сделали попытку примирить враждующие стороны – правда, без особой надежды на успех. (4) Алкон без ведома сагунтийцев, вообразив, что его просьбы сколько-нибудь помогут делу, ночью перешел к Ганнибалу; но, видя, что слезы никакого впечатления не производят, что Ганнибал, как и следовало ожидать от победителя, ставит ужасные условия, он, из посредника превратившись и перебежчика, остался у врага; по его мнению, тот, кто осмелился бы предлагать сагунтийцам мир на таких условиях, был бы убит ими. (5) Требования же состояли в следующем: сагунтийцы должны были дать турдетанам47 полное удовлетворение, передать все золото и серебро врагу и, взяв с собою лишь по одной одежде на человека, покинуть город, чтобы поселиться там, где прикажет Пуниец. (6) Но между тем как Алкон утверждал, что сагунтийцы никогда не примут этих условий, Алорк заявил, что душа человека покоряется там, где все средства к сопротивлению истощены, и взялся быть истолкователем условий предлагаемого мира: он служил тогда в войске Ганнибала, но считался, согласно постановлению сагунтийцев, соединенным с ними союзом дружбы и гостеприимства48. (7) И вот он открыто передает свое оружие неприятельскому караулу и проходит за укрепления; по его собственному желанию его ведут к претору Сагунта, (8) Тотчас же сбежалось к нему множество людей всех сословий; но начальник, удалив толпу посторонних, привел Алорка в сенат49. Там он произнес такую речь.

13. (1) «Если бы ваш согражданин Алкон, отправившийся к Ганнибалу просить его о мире, исполнил свой долг и принес вам условия, которые ставит Ганнибал, то я счел бы излишним приходить к вам – не то послом Ганнибала, не то перебежчиком. (2) Но так как он по вашей ли или по своей вине остался у врагов – по своей, если его боязнь была притворной, по вашей, если у вас действительно подвергается опасности тот, кто говорит вам правду, – то я в силу старинного союза гостеприимства с вами решился отправиться к вам, чтобы вы знали, что есть еще возможность для вас – на известных условиях – спасти себя и заключить мир. (3) А что все мои слова подсказаны мне исключительно заботою о вас, а не какими бы то ни было посторонними расчетами, – доказательством да будет уже одно то, что я никогда не обращался к вам с предложениями о мире, пока вы или могли сопротивляться собственными силами, или надеялись на помощь со стороны римлян. (4) Теперь же, когда надежда на римлян оказалась тщетной, ваше оружие и ваши стены уже не служат вам защитой, я явился к вам с условиями мира невыгодного, но необходимого. (5) Но этот мир возможен только в том случае, если вы согласны выслушать его условия в сознании, что вы побеждены и что Ганнибал ставит их как победитель, если вы, памятуя, что победителю принадлежит все, согласны считать подарком то, что он оставляет вам, а не потерей то, что он у вас отнимает. (6) Итак, он отнимает у вас город, который и без того уже в его власти, будучи в значительной части разрушен и почти весь взят им; зато он оставляет вам землю, предоставляя себе указать вам место для основания нового города. Сверх того он требует, чтобы вы передали ему все золото и серебро, находящееся как в общественной казне, так и у частных лиц; (7) зато он обеспечивает вам жизнь, честь и свободу, как вашу собственную, так и ваших жен и детей, – если вы согласны оставить Сагунт без оружия, взяв по две одежды на человека50. (8) Таков приказ победоносного врага, таков же и совет – совет тяжкий и грустный – нашей судьбы. Я со своей стороны не теряю надежды, что Ганнибал, видя вашу покорность, несколько умерит свои требования; (9) но и теперь я полагаю, что лучше подчиниться им, чем допустить, чтобы враг по праву войны убивал вас или же перед вашими глазами поволок в рабство ваших жен и детей».

14. (1) Между тем толпа, желая слушать речь Алорка, мало-помалу окружила здание, и сенат с народом составлял уже одно сборище. Вдруг первые в городе лица, прежде чем Алорку мог быть дан ответ, отделились от сената, начали сносить на площадь все золото и серебро, как общественное, так и свое собственное, и, поспешно разведши огонь, бросили его туда, причем многие из них сами бросались в тот же огонь. (2) Но вот в то время, когда страх и смятение, распространившиеся вследствие этого отчаянного поступка по городу, еще не улеглись, раздался новый шум со стороны крепости: после долгих усилий врагов обрушилась наконец башня и когорта пунийцев, ворвавшаяся через образовавшийся пролом, дала знать полководцу, что город врагов покинут обычными караульными и часовыми. (3) Тогда Ганнибал, решившись немедленно воспользоваться этим обстоятельством, со всем своим войском напал на город. В одно мгновение Сагунт был взят; Ганнибал распорядился предавать смерти всех взрослых подряд51. Приказ этот был жесток, но исход дела как бы оправдал его. (4) Действительно, возможно ли было пощадить хоть одного из этих людей, которые частью, запершись со своими женами и детьми, сами подожгли дома, в которых находились, частью же бросались с оружием в руках на врага и дрались с ним до последнего дыхания.

15. (1) Город был взят с несметной добычей. Многое, правда, было испорчено нарочно самими владельцами; правда и то, что ожесточенные воины резали всех, редко различая взрослых и малолетних, и что пленники были добычею самих воинов. (2) Все же не подлежит сомнению, что при продаже ценных вещей выручили значительную сумму денег и что много дорогой утвари и тканей было послано в Карфаген.

(3) По свидетельству некоторых, Сагунт пал через восемь месяцев, считая с начала осады, затем Ганнибал удалился на зимние квартиры в Новый Карфаген, а затем, через пять месяцев после своего выступления из Карфагена, прибыл в Италию. (4) Если это так, то Публий Корнелий и Тиберий Семпроний52 не могли быть теми консулами, к которым в начале осады были отправлены сагунтийские послы, и одновременно теми, которые сразились с Ганнибалом, один на реке Тицин, а оба, несколько времени спустя, на Требии53. (5) Или все эти промежутки были значительно короче, или же на первые месяцы консульства Публия Корнелия и Тиберия Семпрония приходилось не начало осады, а взятие Сагунта; (6) допустить же, что сражение на Требии произошло в год Гнея Сервилия и Гая Фламиния54, невозможно, так как Гай Фламиний вступил в консульскую должность в Аримине, будучи избран под председательством консула Тиберия Семпрония, который явился в Рим ради консульских выборов уже после сражения на Требии, а затем, когда выборы состоялись, отправился обратно к войску на зимние квартиры55.

16. (1) Почти одновременно с возвращением из Карфагена послов, которые доложили о преобладающем всюду враждебном настроении, было получено известие о разгроме Сагунта. (2) Тогда сенаторами овладела такая жалость о недостойно погибших союзниках, такой стыд за отсрочку помощи, такой гнев против карфагенян и вместе с тем – как будто враг стоял уже у ворот города – такой страх за благосостояние собственного отечества, что они под ошеломляющим напором стольких одновременных чувств могли только предаваться трудным думам, а не рассуждать. (3) «Никогда еще,– твердили они,– не приходилось Риму сражаться с более деятельным и воинственным противником, и никогда еще римляне не вели себя столь вяло и столь трусливо. (4) Все эти войны56 с сардами да корсами, истрами да иллирийцами только раздражали воинов, нисколько не упражняя их в военном деле; да и война с галлами была скорее цепью беспорядочных свалок, чем войною. (5) Пуниец, напротив, – закаленный в бою неприятель, в продолжение своей двадцатитрехлетней57 суровой службы среди испанских народов ни разу не побежденный, привыкший к своему грозному вождю. Он только что разгромил богатейший город; он уже переправляется через Ибер58 (6) и влечет за собою столько испанских народов, поднятых им со своего места; вскоре он призовет к оружию и всегда мятежные галльские племена, и нам придется вести войну с войсками всей вселенной, вести ее в Италии и – кто знает?– не перед стенами ли Рима!»

17. (1) Провинции были назначены консулам уже заранее; теперь им предложили бросить жребий о них; Корнелию досталась Испания, Семпронию – Африка с Сицилией. (2) Определено было набрать в этом году шесть легионов59, причем численность союзнических отрядов была предоставлена усмотрению самих консулов, и спустить в море столько кораблей, сколько окажется возможным; (3) всего же было набрано двадцать четыре тысячи римских пехотинцев, тысяча восемьсот римских всадников, сорок тысяч союзнических пехотинцев и четыре тысячи четыреста союзнических всадников; кораблей же было спущено двести двадцать квинкверем60 и двадцать вестовых61; (4) затем было внесено в народное собрание предложение62: «Благоволите, квириты, объявить войну карфагенскому народу», – и по случаю предстоящей войны было провозглашено молебствие по всему городу; граждане просили богов дать хороший и счастливый исход предпринятой римским народом войне. (5) Войска были разделены между консулами следующим образом: Семпронию дали два легиона по четыре тысячи человек пехоты и триста всадников, и к ним шестнадцать тысяч пехотинцев и тысячу восемьсот всадников из союзников, да сто шестьдесят военных судов с двенадцатью вестовыми кораблями. (6) С такими-то сухопутными и морскими силами Тиберий Семпроний был послан в Сицилию, с тем чтобы в случае, если другой консул сумеет сам удержать пунийцев вне пределов Италии, перенести войну в Африку. (7) Корнелию дали меньше войска ввиду того, что претор Луций Манлий с значительной силой был и сам послан в Галлию; (8) в особенности флотом Корнелий был слабее. Всего ему дали шестьдесят квинкверем – в уверенности, что враг придет не морем и уже ни в каком случае не затеет войны на море, – и два римских легиона с установленным числом конницы и четырнадцать тысяч союзнических пехотинцев при тысяче шестистах всадниках. (9) Провинция Галлия получила два римских легиона с десятью тысячами союзнической пехоты и к ним тысячу союзнических и шестьдесят римских всадников, с тем же назначением – сражаться с пунийцами.

18. (1) Когда все было готово, римляне – чтобы исполнить все обычаи прежде, чем начать войну, – отправляют в Африку послов в почтенных летах: Квинта Фабия, Марка Ливия, Луция Эмилия, Гая Лициния и Квинта Бебия [218 г.]63. Им было поручено спросить карфагенян, государством ли дано Ганнибалу полномочие осадить Сагунт, (2) и в случае, если бы они (как следовало ожидать) ответили утвердительно и стали оправдывать поступок Ганнибала, как совершенный по государственному полномочию, объявить карфагенскому народу войну. (3) Когда римские послы прибыли в Карфаген и были введены в сенат, Квинт Фабий, согласно поручению, сделал свой запрос, ничего к нему не прибавляя. В ответ один карфагенянин произнес следующую речь:

(4) «Опрометчиво, римляне, и оскорбительно поступили вы, отправляя к нам свое первое посольство64, которому вы поручили требовать от нас выдачи Ганнибала, как человека, на собственный страх осаждающего Сагунт; впрочем, требование вашего нынешнего посольства только на словах мягче прежнего, на деле же оно еще круче. Тогда вы одного только Ганнибала обвиняли и требовали выдать только его одного; (5) теперь вы явились, чтобы всех нас заставить признаться в вине и чтобы тотчас же наложить на нас пеню, как на уличенных собственным признанием. (6) Я же позволю себе думать, что не в том суть, осаждал ли Ганнибал Сагунт по государственному полномочию или на свой страх, а в том, имел ли он на это право или нет. (7) Расследовать, что сделал наш согражданин по нашему и что – по собственному усмотрению, и наказывать его за это – дело исключительно наше; переговоры же с вами могут касаться только одного пункта: было данное действие разрешено договором или нет. (8) А если так, то я – предварительно напомнив вам, что вы сами пожелали отличать самовольные действия полководцев от тех, на которые их уполномочило государство, – укажу вам на наш договор с вами, заключенный вашим консулом Гаем Лутацием65; в нем ограждены права союзников того или другого народа, но права сагунтийцев не оговорены ни словом, что и понятно: они тогда еще не были вашими союзниками. (9) Но, скажете вы, в том договоре, который мы заключили с Газдрубалом, есть оговорка о сагунтийцах. Против этого я возражу лишь то, чему выучился от вас. (10) Когда ваш консул Гай Лутаций заключил с нами первый договор, вы объявили его недействительным, ввиду того что он был заключен без утверждения сенаторов и без разрешения народа; пришлось заключить новый договор на основании данных Гаю Лутацию государством полномочий. (11) Но если вас связывают только те ваши договоры, которые заключены с вашего утверждения и разрешения, то и мы не можем считать обязательным для себя договор, который заключен с Газдрубалом без нашего ведома. (12) Перестаньте поэтому ссылаться на Сагунт и на Ибер, дайте наконец вашей душе разрешиться от бремени, с которым она так давно уже ходит». (13) Тогда римлянин66, свернув полу тоги, сказал: «Вот здесь я приношу вам войну и мир; выбирайте любое!» На эти слова он получил не менее гордый ответ: «Выбирай сам!» А когда он, распустив тогу, воскликнул: «Я даю вам войну!» – (14) присутствующие единодушно ответили, что они принимают войну и будут вести ее с такою же решимостью, с какой приняли.

19. (1) Повести дело напрямик и объявить войну немедленно показалось послу более соответствующим достоинству римского народа, чем спорить насчет обязательности договора, тем более теперь, когда Сагунта уже не стало. Опасаться этого спора он не имел причин: (2) правда, если бы дело решалось словесным спором, возможно ли было сравнивать договор Газдрубала с первым договором Лутация, тем, который впоследствии был изменен? Ведь в договоре Лутация нарочно было прибавлено, (3) что он будет действительным только в том случае, если его утвердит народ, а в договоре Газдрубала никакой такой оговорки, во-первых, не было, а кроме того, многолетнее молчание Карфагена еще при жизни Газдрубала до того скрепило его действительность, что и после смерти заключившего ни один пункт не подвергся изменению. (4) Но если даже опираться на прежний договор, то и тогда независимость сагунтийцев была достаточно обеспечена оговоркой относительно союзников того и другого народа. Там ведь не было прибавлено ни «тех, которые были таковыми к сроку заключения договора», ни «с тем, чтобы договаривающиеся государства не заключали новых союзов», (5) а при естественном праве приобретать новых союзников, кто бы мог признать справедливым обязательство никого ни за какие услуги не делать своим другом или же отказывать в своей защите тому, кому она обещана? Главное – это чтобы Рим не побуждал к отложению карфагенских союзников и не заключал союзов с теми, которые oотложились бы по собственному почину.

(6) Согласно полученному в Риме предписанию, послы из Карфагена переправились в Испанию, чтобы посетить отдельные общины и заключить с ними союзы или по крайней мере воспрепятствовать их присоединению к пунийцам. (7) Прежде всего они явились к баргузиям67; будучи приняты ими благосклонно – пунийское иго было им ненавистно, – римляне во многих народах по ту сторону Ибера возбудили желание, чтобы пришли для них новые времена. (8) Оттуда они обратились к вольцианам68, но ответ этих последних, получивший в Испании широкую огласку, отбил у остальных племен охоту дружиться с римлянами. Когда народ собрался, старейшина ответил послам следующее: (9) «Не совестно ли вам, римляне, требовать от нас, чтобы мы карфагенской дружбе предпочли вашу, после того как сагунтийцы, последовавшие вашему совету, более пострадали от предательства римлян, своих союзников, чем от жестокости пунийца, своего врага? (10) Советую вам искать союзников там, где еще не знают о несчастии Сагунта; для испанских народов развалины Сагунта будут грустным, но внушительным уроком, чтобы никто не полагался на римскую верность и римскую дружбу». (11) После этого послам велено было немедленно удалиться из земли вольцианов, и они уже нигде не нашли дружелюбного приема в собраниях испанских народов. Совершив, таким образом, понапрасну путешествие по Испании, они перешли в Галлию.

20. (1) Тут им представилось странное и грозное зрелище: по обычаю своего племени, галлы явились в народное собрание вооруженными69. (2) Когда же послы, воздав честь славе и доблести римского народа и величию его могущества, обратились к ним с просьбою, чтобы они не дозволили Пунийцу, когда он двинется войной на Италию, проходить через их поля и города, (3) в рядах молодежи поднялся такой ропот и хохот, что властям и старейшинам с трудом удалось водворить спокойствие, (4) до такой степени показалось им глупым и наглым требование, чтобы они в угоду римлянам, боявшимся, как бы пунийцы не перенесли войну в Италию, приняли удар на себя и вместо чужих полей дали бы разграбить свои. (5) Когда негодование наконец улеглось, послам дали такой ответ: «Римляне не оказывали нам никакой услуги, карфагеняне не причиняли никакой обиды; мы не сознаем надобности поэтому подымать оружие за римлян и против пунийцев. (6) Напротив, мы слышали, что римский народ наших единоплеменников70 изгоняет из их отечественной земли и из пределов Италии или же заставляет их платить дань и терпеть другие оскорбления». (7) Подобного рода речи были произнесены и выслушаны в собраниях остальных галльских народов; вообще послы не услышали ни одного мало-мальски дружественного и миролюбивого слова раньше, чем прибыли в Массилию71.

(8) Здесь они убедились, что союзники все разведали усердно и честно. «Ганнибал,– говорили они,– заблаговременно настроил галлов против римлян; но он ошибается, полагая, что сам встретит среди этого дикого и неукротимого народа более ласковый прием, если только он не задобрит вождей, одного за другим, золотом, до которого эти люди действительно большие охотники».

(9) Побывав, таким образом, у народов Испании и Галлии, послы вернулись в Рим через несколько времени после отбытия консулов в провинции. Они застали весь Город в волнении по случаю ожидаемой войны; молва, что пунийцы уже перешли Ибер, держалась довольно упорно.

21. (1) Между тем Ганнибал по взятии Сагунта удалился на зимние квартиры в Новый Карфаген. Узнав там о прениях в Риме и Карфагене72 и о постановлениях сенатов обоих народов и убедившись, что он не только оставлен полководцем, но и сделался причиною войны, (2) он отчасти разделил, отчасти распродал остатки добычи и затем, решившись не откладывать более войны, созвал своих воинов испанского происхождения. (3) «Вы и сами, полагаю я, видите, союзники, – сказал он им, – что теперь, когда все народы Испании вкушают блага мира, нам остается или прекратить военную службу и распустить войска, или же перенести войну в другие земли; (4) лишь тогда все эти племена будут пользоваться плодами не только мира, но и победы, если мы будем искать добычи и славы среди других народностей. (5) А если так, то ввиду предстоящей вам службы в далекой стране, причем даже неизвестно, когда вы увидите вновь свои дома и все то, что в них есть дорогого вашему сердцу, я даю отпуск всем тем из вас, которые пожелают навестить свою семью. (6) Приказываю вам вернуться к началу весны, чтобы с благосклонною помощью богов начать войну, сулящую нам несметную добычу и славу». (7) Почти все обрадовались позволению побывать на родине, которое полководец давал им по собственному почину: они и теперь скучали по своим и предвидели в будущем еще более долгую разлуку. (8) Отдых, которым они наслаждались в продолжение всей зимы после тех трудов, которые они перенесли, и перед теми, которые им вскоре предстояло перенести, возвратил им силы тела и бодрость духа и готовность сызнова испытать все невзгоды. К началу весны они, согласно приказу, собрались вновь.

(9) Сделав смотр всем вспомогательным войскам, Ганнибал отправился в Гадес, где он исполнил данные Геркулесу73 обеты и дал новые – на случай благоприятного исхода своих дальнейших предприятий. (10) Затем, заботясь одинаково и о наступательной и об оборонительной войне и не желая, чтобы во время его сухопутного похода через Испанию и обе Галлии в Италию Африка оставалась беззащитной и открытой для римского нападения с острова Сицилия, он решил обеспечить ее сильными сторожевыми отрядами. (11) Взамен их он потребовал, чтобы ему выслали из Африки пополнение, состоявшее главным образом из легковооруженных метателей. Его мыслью было – заставить африканцев служить в Испании, а испанцев в Африке, с тем чтобы и те и другие, находясь вдали от своей родины, сделались лучшими воинами и обе страны более привязались одна к другой, как бы обменявшись заложниками. (12) Он послал в Африку тринадцать тысяч восемьсот пятьдесят легковооруженных пехотинцев74, восемьсот семьдесят балеарских пращников и тысячу двести всадников разных народностей, (13) требуя, чтобы эти силы частью стояли гарнизоном в Карфагене, частью же были разделены по Африке. Вместе с тем он разослал вербовщиков по разным городам75, велев набрать четыре тысячи отборных молодых воинов и привести их в Карфаген в качестве и защитников, и заложников одновременно.

22. (1) Но и Испанию он не оставил своими заботами, тем более что знал о поездке римских послов, предпринятой с целью возмутить против него вождей; (2) ее он назначил провинцией своему брату, ревностному Газдрубалу, дав ему войско главным образом из африканцев. Оно состояло из одиннадцати тысяч восьмисот пятидесяти африканских пехотинцев, трехсот лигурийцев и пятисот балеарцев76; (3) к этой пешей охране было прибавлено четыреста пятьдесят конных ливифиникийцев77 (это был народ, происшедший из смешения пунийцев с африканцами), до тысячи восьмисот нумидийцев и мавританцев (живших на берегу Океана78), небольшой отряд испанских илергетов79, всего триста всадников, и – чтобы не упустить ни одного средства сухопутной защиты – двадцать один слон. (4) Сверх того он дал ему для защиты побережья флот – полагая, вероятно, что римляне и теперь пустят в ход ту часть своих военных сил, которая уже раз доставила им победу, – всего пятьдесят квинкверем, две квадриремы и пять трирем80; из них, впрочем, только тридцать две квинкверемы и пять трирем были готовы к плаванию и снабжены гребцами81.

(5) Из Гадеса он вернулся в Новый Карфаген, где зимовало войско; отсюда он повел войско мимо Онусы82 и затем вдоль берега к реке Ибер. (6) Здесь, говорят, ему привиделся во сне юноша божественной наружности; сказав, что он посланный ему Юпитером83 проводник в Италию, он велел Ганнибалу идти за ним без оглядки. (7) Объятый ужасом, Ганнибал повиновался и вначале не глядел ни назад, ни по сторонам; но мало-помалу, по врожденному человеку любопытству, его стала тревожить мысль, что бы это могло быть такое, на что ему запрещено оглянуться; под конец он не выдержал. (8) Тогда он увидел змея чудовищной величины, который полз за ним, сокрушая на огромном пространстве деревья и кустарники, а за змеем двигалась туча, оглашавшая воздух раскатами грома. (9) На его вопрос, что значит это чудовище и все это явление, он получил ответ, что это – опустошение Италии; вместе с тем ему было сказано, чтобы он шел дальше, не задавая вопросов и не пытаясь сорвать завесу с решений рока.

23. (1) Обрадованный этим видением Ганнибал тремя колоннами перевел свои силы через Ибер, отправив предварительно послов к галлам, жителям той местности, через которую ему предстояло вести войско, чтобы расположить их в свою пользу и разузнать об альпийских перевалах. Всего он переправил через Ибер девяносто тысяч пехотинцев и восемнадцать тысяч всадников. (2) Идя далее, он подчинил илергетов, баргузиев, авзетанов и жителей Лацетании, лежащей у подножия Пиренеев84, и над всем этим побережьем поставил Ганнона85, чтобы иметь в своей власти проходы между Испанией и Галлией. (3) Ганнибал дал ему для охраны этой местности тысячу пехотинцев и тысячу всадников. (4) Когда уже начался переход войска через Пиренейские горы и среди варваров распространился неложный слух о предстоящей войне с Римом, три тысячи пехотинцев из карпетанов оставили знамена Ганнибала; все знали, что их смущала не столько война, сколько далекий путь и превышающий, по их мнению, человеческие силы переход через Альпы. (5) Возвращать их уговорами или силой было небезопасно: (6) могли взволноваться и остальные воины, и без того строптивые. Поэтому, делая вид, что и карпетаны отпущены им добровольно, Ганнибал отпустил домой еще свыше семи тысяч человек, которые, как ему было известно, тяготились службой.

24. (1) А затем он, не желая, чтобы под влиянием проволочки и бездействия умы его воинов пришли в брожение, быстро переходит с остальными своими силами Пиренеи и располагается лагерем близ города Илиберриса86. (2) Что же касается галлов, то, хотя им и говорили, что война задумана против Италии, они все-таки всполошились, слыша, что народы по ту сторону Пиренеев покорены силой и их города заняты значительными караульными отрядами, и в страхе за собственную свободу взялись за оружие; несколько племен сошлись в Русцинон87. (3) Когда об этом известили Ганнибала, он, опасаясь траты времени еще более, чем войны, отправил к их царькам послов сказать им следующее: «Полководец желал бы переговорить с вами лично и поэтому просит вас либо придвинуться ближе к Илиберрису, либо дозволить ему приблизиться к Русцинону; свидание состоится легче, когда расстояние между обеими стоянками будет поменьше. (4) Он с радостью примет вас в своем лагере, но и не задумается сам отправиться к вам. В Галлию пришел он гостем, а не врагом и поэтому, если только ему дозволят это сами галлы, намерен обнажить меч не раньше, чем достигнет Италии». (5) Таковы были слова, переданные его послами; когда же галльские вожди с полной готовностью двинулись тотчас же к Илиберрису и явились в лагерь Пунийца, он окончательно задобрил их подарками и добился того, что они вполне миролюбиво пропустили войско через свои земли мимо города Русцинона.

25. (1) Едва массилийские послы успели принести в Италию одно известие, (2) что Ганнибал перешел Ибер, как вдруг, словно бы он перешел уже Альпы, возмутились бойи, подговорив к восстанию и инсубров88. Они сделали это не столько по старинной ненависти против римского народа, сколько негодуя по поводу недавнего основания на галльской земле колоний Плацентия и Кремоны по обе стороны реки Пад89. (3) Итак, они, взявшись внезапно за оружие, произвели нападение именно на те земли, которые были отведены под эти колонии, и распространили такой ужас и такое смятение, что не только толпа переселенцев, но и римские триумвиры, явившиеся для раздела земли90, бежали в Мутину, не считая стены Плацентии достаточно надежным оплотом. Это были Гай Лутаций, Гай Сервилий и Марк Анний. (4) (Относительно Лутация не существует никаких разногласий, но вместо Анния и Сервилия в некоторых летописях названы Маний Ацилий и Гай Геренний, в других – Публий Корнелий Азина и Гай Папирий Мазон. (5) Неизвестно также, были ли они оскорблены в качестве послов, отправленных к бойям требовать удовлетворения, или же подверглись нападению в то время, когда в качестве триумвиров занимались размежеванием земли.)

(6) В Мутине91 их осадили, но так как бойям по совершенной неопытности в осадных работах и по лености, мешавшей им заниматься делом, пришлось сидеть сложа руки, не трогая стен, (7) то они стали притворяться, будто желают завести переговоры о мире. Приглашенные галльскими вождями на свидание послы вдруг были схвачены – вопреки не только общему праву народов, но и особому обещанию, данному по этому случаю; галлы заявили, что отдадут послов лишь тогда, когда им будут возвращены их заложники92.

(8) Узнав о случившемся с послами, претор Луций Манлий воспылал гневом93 и – ввиду опасности, которая угрожала Мутине и ее гарнизону, – торопливо повел свое войско к этому городу. (9) Тогда дорога вела еще по местности, почти невозделанной, с обеих сторон ее окаймляли леса. Отправившись по этой дороге и не произведя разведки, Манлий попал в засаду и с трудом выбрался в открытое поле, потеряв убитыми многих из своих воинов. (10) Там он расположился лагерем, а так как галлы отчаялись в возможности напасть на него, то воины ободрились, хотя для них не было тайной, что погибло до шестисот их товарищей. (11) Затем они снова двинулись в путь; пока войско шло открытым полем, враг не показывался; (12) но лишь только они снова углубились в лес, галлы бросились на их задние отряды и среди всеобщего страха и смятения убили семьсот воинов и завладели шестью знаменами94. (13) Конец нападениям галлов и страху римлян наступил лишь тогда, когда войско миновало непроходимые дебри; идя дальше по открытой местности, они защищались без особого труда и достигли таким образом Таннета, местечка, лежавшего недалеко от реки Пад. (14) Там они, воздвигнув временное укрепление, оборонялись против растущего с каждым днем числа галлов благодаря припасам, которые подвозились им по реке, и содействию галльского племени бриксианов95.

26. (1) Когда весть об этом внезапном возмущении проникла в Рим и сенат узнал, что сверх Пунической войны придется еще вести войну с галлами, (2) он велел претору Гаю Атилию идти на помощь Манлию с одним римским легионом и пятью тысячами союзников из вновь набранных консулом96; Атилий достиг Таннета, не встретя сопротивления, – враги заранее из страха удалились.

(3) Публий же Корнелий, набрав новый легион взамен того, который был отослан с претором, оставил Рим и на шестидесяти восьми кораблях отправился мимо этрусского берега, лигурийского и затем салувийского горного хребта97 в Массилию. Затем он расположился лагерем у ближайшего устья Родана (4) (река эта изливается в море несколькими рукавами)98, не будучи еще вполне убежден, что Ганнибал перешел Пиренеи. (5) Узнав, однако, что тот готовился уже переправиться через Родан, не зная, куда выйти к нему навстречу, и видя, что воины еще не оправились от морской качки, он выслал пока вперед отборный отряд в триста всадников, дав ему массилийских проводников и галльских конников из вспомогательного войска; он поручил этим всадникам разузнать обо всем и с безопасного места наблюдать за врагом.

(6) Ганнибал, действуя на одних страхом, а на других подарками, заставил все племена соблюдать спокойствие и вступил в пределы могущественного племени вольков99. Они живут, собственно, по обеим сторонам Родана; отчаиваясь в возможности преградить Пунийцу доступ к землям по ту сторону Родана, они решили использовать реку как укрепление: почти все перебрались они через Родан и грозною толпой занимали его левый берег (7) Остальных же приречных жителей, а также и тех из вольков, которых привязанность к своим полям удержала на правой стороне, Ганнибал подарками склонил собрать все суда, какие только можно было найти, и построить новые; да и сами они желали, чтобы войско поскорее переправилось и их родина избавилась от разорительного присутствия такого множества людей. (8) Они собрали поэтому несметное число кораблей и лодок, сделанных на скорую руку и приспособленных только для плавания по соседству; галлы, подавая пример, принялись долбить и новые челноки из цельных стволов, (9) а глядя на них, и воины, соблазненные изобилием леса и легкостью работы, торопливо вооружали какие-то безобразные корыта, чтобы перевезти себя самих и свои вещи, заботясь лишь о том, чтобы эти их изделия держались на воде и могли вмещать тяжести.

27. (1) И вот уже все было готово для переправы, а враги все еще шумели на том берегу, занимая его на всем протяжении своею конницей и пехотой. (2) Чтобы заставить их удалиться, Ганнибал велел Ганнону, сыну Бомилькара, (3) в первую ночную стражу100 выступить с частью войска, преимущественно из испанцев, идти вверх по реке на расстояние одного дня пути, затем – на первом удобном месте – как можно заметнее переправиться и вести отряд в обход, (4) чтобы, когда будет нужно, напасть на неприятеля с тылу. Галлы, которых Ганнибал дал ему с этой целью в проводники, сказали, что на расстоянии приблизительно двадцати пяти миль101 от стоянки карфагенян река разделяется на два рукава, образуя небольшой остров, так что то самое место, где она разделяется, вследствие большой ширины и меньшей глубины русла наиболее удобно для переправы. (5) Там-то Ганнон и велел поспешно рубить деревья и изготовлять плоты, чтобы перевезти на них людей, лошадей и грузы. Испанцы, впрочем, без всякого труда переплыли реку, бросив одежду в меха102, прикрыв их своими небольшими щитами и ложась сами грудью на щиты; (6) остальное же войско пришлось перевезти на плотах. Разбив лагерь недалеко от реки, воины, уставшие от ночного похода и от работ по переправе, отдыхали в продолжение одного дня, причем начальник зорко следил за всем, что могло способствовать успешному исполнению его поручения. (7) На следующий день они пошли дальше и дымом костров, разведенных на верхушке холма, дали знать Ганнибалу, что они перешли реку и находятся недалеко. Тогда Ганнибал, чтобы не упустить удобного случая, дал сигнал к переправе. (8) Все уже было приготовлено заранее, для пехоты – лодки, корабли – для конницы, которая нуждалась в них для переправы одних только коней. Суда переправлялись выше по течению, чтобы разбить напор волн; благодаря этому плывущие ниже лодки были в безопасности. (9) Лошади большею частью переплавлялись вплавь, будучи привязаны ремнями к корме кораблей; исключение составляли те, которых нарочно погрузили на суда оседланными и взнузданными, чтобы они могли служить всадникам тотчас после высадки.

28. (1) Галлы между тем толпами высыпали на берег, по своему обычаю, с разноголосым воем и пением, потрясая над головой щитами и размахивая дротиками; (2) все же они испытывали некоторый страх, видя перед собою такое множество кораблей, приближающихся при грозном шуме волн, резком крике гребцов и воинов – тех, что боролись с течением реки, и тех, что с другого берега ободряли плывущих товарищей. (3) Но пока галлы не без робости глядели на подплывающую к ним с диким гулом толпу, вдруг раздался с тылу оглушительный крик: лагерь был взят Ганноном. Еще мгновение – и он сам ударил на них, и вот они были окружены ужасом с обеих сторон: здесь полчища вооруженных людей с кораблей высаживались на берег, там теснило галлов войско, появление которого они и ожидать не могли. (4) Сначала галлы пытались оказывать сопротивление и здесь и там, но были отброшены и, завидев более или менее открытый путь, прорвались и, объятые ужасом, разбежались, как попало, по своим деревням. Тогда Ганнибал спокойно перевез остальные свои силы и расположился лагерем, не обращая более внимания на галльские буйства.

(5) Относительно переправы слонов, полагаю я, предлагались различные планы; по крайней мере, источники на этот счет не согласны. По иным, слоны предварительно все были собраны на берегу; затем самый сердитый из них, будучи приведен в ярость своим провожатым, бросился за ним; провожатый бежал в воду, слон последовал за ним туда и своим примером увлек все стадо; если же животные попадали в глубокие места и теряли брод, то само течение реки относило их к другому берегу. (6) По более достоверным известиям, они были перевезены на плотах; действительно, такая мера, если бы пришлось затевать дело теперь, показалась бы более безопасной, а потому и в данном случае, когда идет речь о делах прошлого, она внушает больше доверия. (7) Плот длиною в двести футов, а шириною в пятьдесят103 был укреплен на берегу так, чтобы он вдавался в реку; а чтобы его не унесло течением вниз, его привязали крепкими канатами к высокой части берега. Затем его, наподобие моста, покрыли землею, чтобы животные смело взошли на него, как на твердую почву. (8) К этому плоту привязали другой, одинаковой с первым ширины, а длиною в сто футов, приспособленный к переправе через реку. Тогда слонов погнали по первому плоту, как по дороге, причем самок пустили вперед; когда же они перешли на прикрепленный к нему меньший плот, тотчас же канаты, (9) которыми он был не особенно прочно соединен с первым, были развязаны и несколько легковых судов104 потянули его к другому берегу. Высадив первых, вернулись за другими и перевезли и их. (10) Они шли совершенно бодро, пока их вели как бы по сплошному мосту; (11) но когда один плот был отвязан от другого и их вывезли на середину реки, тут они обнаружили первые признаки беспокойства. Они сплотились в одну кучу, так как крайние отступали от воды как можно дальше, и дело не обошлось без некоторого замешательства; но наконец под влиянием самого страха водворилось спокойствие. (12) Некоторые, правда, взбесились и упали в воду; но и они вследствие своей тяжести не теряли равновесия и только сбросили провожатых, а затем мало-помалу, отыскав брод, вышли на берег.

29. (1) Во время переправы слонов Ганнибал послал пятьсот нумидийских всадников по направлению к римскому лагерю разведать, где находится враг, много ли у него войска и что он замышляет. (2) С этим отрядом конницы столкнулись те триста римских всадников, которые, как я сказал выше, были посланы вверх от устья Родана. Схватились они с гораздо большим ожесточением, чем можно было ожидать от таких немногочисленных отрядов; (3) не говоря уже о ранах, даже потери убитыми были почти одинаковы с обеих сторон, и только испугу и бегству нумидийцев римляне, находившиеся в крайнем изнеможении, были обязаны победой. Победителей пало до ста шестидесяти, и притом не все римляне, а частью галлы, побежденных – более двухсот. (4) Таково было начало войны и вместе с тем – знамение ее исхода: оно предвещало, что хотя вся война и кончится благополучно для римлян, но победа будет стоить им потоков крови и последует только после долгой и чрезвычайно опасной борьбы.

(5) После такого-то исхода дела каждый отряд вернулся к своему полководцу. Сципион не знал, на что решиться, и постановил действовать сообразно с планами и начинаниями врага105; (6) но и Ганнибал колебался, продолжать ли ему путь в Италию или сразиться с тем римским войском, которое первое вышло к нему навстречу. Прибытие послов от бойев и их царька Магала заставило его отказаться от мысли дать сражение теперь же. Они предложили ему быть его проводниками и товарищами в опасностях, но убеждали напасть на Италию со свежим еще войском, не тратя сил в других местах. (7) Войско, напротив, хотя и боялось врага – память о первой войне не успела изгладиться, – но еще более боялось бесконечного похода и главным образом Альп; о последних воины знали только понаслышке, и они казались им, как людям несведущим, чем-то ужасным.

30. (1) Ввиду этого настроения войска Ганнибал, решившись поспешно продолжать поход в Италию, созвал воинов на сходку и различными средствами, то стыдя их, то ободряя, старался воздействовать на умы. (2) «Какой странный ужас,– сказал он, – объял внезапно ваши неустрашимые доселе сердца? Не вы ли сплошными победами ознаменовали свою долголетнюю службу и не раньше покинули Испанию, чем подчинили власти Карфагена все народы и земли между обоими морями106? (3) Не вы ли, негодуя на римлян за их требование, чтобы все те, кто осаждал Сагунт, были выданы им как преступники, перешли Ибер, чтобы уничтожить самое их имя и вернуть свободу земному кругу? (4) И никому из вас не казался тогда слишком долгим задуманный путь от заката солнца до его восхода; (5) теперь же, когда большая часть дороги уже за вами107, когда вы перешли лесистые ущелья Пиренеев среди занимающих их диких народов, когда вы переправились через широкий Родан, одолев сопротивление тысяч галлов и течение самой реки, (6) когда перед вашими глазами возвышаются Альпы108, другой склон которых именуется уже Италией, – теперь вы в изнеможении останавливаетесь у самых ворот неприятельской земли? Да что же такое Альпы, по-вашему, как не высокие горы? (7) Допустим, что они выше Пиренейского хребта; но нет, конечно, такой земли, которая бы упиралась в небо и была бы непроходимой для человеческого рода. Альпы же населены людьми, возделываются ими, рождают животных и доставляют им корм; (8) вот эти самые послы, которых вы видите, – не на крыльях же они поднялись в воздух, чтобы перелететь через Альпы. Доступны они небольшому числу людей – будут доступны и войскам. Предки этих послов были не исконными жителями Италии, а пришельцами; не раз переходили они эти самые Альпы громадными толпами с женами и детьми, как это делают переселенцы109, и не подвергались никакой опасности. (9) Неужели же для воина, у которого ничего с собою нет, кроме оружия, могут быть непроходимые и непреодолимые места? Сколько опасностей, сколько труда перенесли вы в продолжение восьми месяцев, чтобы взять Сагунт! (10) Возможно ли. чтобы теперь, когда цель вашего похода – Рим, столица мира, какая бы то ни было местность казалась вам слишком дикой и слишком крутой и заставила вас остановиться? (11) А некогда ведь галлы завладели тем городом110, к которому вы, пунийцы, не считаете возможным даже дойти. Выбирайте поэтому одно из двух: или сознайтесь, что вы уступаете отвагой и доблестью тому племени, которое вы столько раз в это последнее время побеждали, или же вдохновитесь решимостью признать поход конченным не раньше, чем когда вы будете стоять на той равнине, что между Тибром и стенами Рима!»111 

31. (1) Убедившись, что его воины воодушевлены этим обращением, Ганнибал велит им отдохнуть некоторое время, а затем готовиться в путь.

(2) На следующий день он отправился вверх по берегу Родана по направлению к Центральной Галлии, не потому, чтобы это был кратчайший путь к Альпам, но полагая, что, чем дальше он отойдет от моря, тем труднее будет римлянам преградить ему путь; (3) дать же им битву он желал не раньше, как после прибытия в Италию112. (4) После четырех дней пути он достиг Острова113: это имя местности, где реки Изара и Родан, берущие начало в разных частях Альп, охватывают известную часть равнины и затем сливаются; (5) полям, лежащим между обеими реками, посредине, и дано имя Острова. Недалеко отсюда живут аллоброги114, уже в те времена один из первых галльских народов как по могуществу, так и по славе. Тогда у них были междоусобицы: (6) два брата спорили из-за царской власти. Старшего брата, по имени Браней, правившего страной до тех пор, пытался свергнуть с престола меньший брат, окружив себя толпою молодежи, которая хотя и не имела на своей стороне права, но силой превосходила противников. (7) Присутствие Ганнибала пришлось аллоброгам как нельзя более кстати, и они поручили ему решение этого спора. Сделавшись, таким образом, третейским судьею по вопросу о царстве, Ганнибал, убедившись, что этого желают старейшины и начальники, вернул власть старшему брату. (8) За эту услугу его снабдили съестными припасами и вообще всем, в чем он нуждался, главным же образом одеждой: печально известные своими морозами Альпы заставляли заботиться о теплой одежде.

(9) Примирив споривших аллоброгов, Ганнибал направился уже к Альпам; он пошел не по прямой дороге, а повернул к востоку, в землю трикастинов; отсюда он вдоль по границе области воконциев двинулся к трикориям, нигде не встречая препятствий до самой Друенции115. (10) Она также принадлежит к числу альпийских потоков и из всех галльских рек представляет наиболее затруднений для переправы. (11) Водою она чрезвычайно обильна, а на судах все-таки через нее переправляться нельзя: определенных берегов она не имеет, течет в одно и то же время несколькими руслами, да и их постоянно меняет, порождая все новые пучины. По той же причине и пешему идти через нее опасно; вдобавок она катит острые каменья, которые не дают твердой ногой ступить на ее дно. (12) А тогда она разлилась еще шире вследствие дождей; поэтому переход войска сопровождался крайним замешательством, тем более что к остальным причинам присоединилась еще тревога воинов, пугавших друг друга беспричинным криком.

32. (1) Консул Публий Корнелий между тем приблизительно через три дня после того, как Ганнибал оставил берег Родана, с выстроенным в боевой порядок войском прибыл к неприятельскому лагерю, намереваясь немедленно дать сражение. (2) Когда же он увидел, что укрепления покинуты и что ему нелегко будет изгнать неприятеля, так далеко зашедшего вперед, он вернулся к морю и к своим кораблям, думая, что ему будет легче и безопаснее, переправив войско в Италию, выйти Ганнибалу навстречу, когда он будет спускаться с Альп. (3) А чтобы Испания, его провинция, не осталась без римских подкреплений, он послал туда для войны с Ганнибалом своего брата Гнея Сципиона с большею частью войска, (4) поручив ему не только защищать прежних союзников116 и привлекать на свою сторону новых, но и изгнать Газдрубала из Испании. (5) Сам он с очень незначительными силами отправился в Геную117, чтобы защищать Италию с помощью того войска, которое находилось в долине Пада118.

(6) Ганнибал же, перешедши Друенцию, отправился вверх по лугам, не встречая никаких препятствий со стороны населявших эту местность галлов, пока не приблизился к Альпам. (7) Здесь, однако, воины, хотя они и были заранее подготовлены молвой, обыкновенно преувеличивающей то, о чем человек не имеет ясного понятия, все-таки были вторично поражены ужасом, видя вблизи эти громадные горы, эти ледники, почти сливающиеся с небесным сводом, эти безобразные хижины, разбросанные по скалам, эту скотину, которой стужа, казалось, даже расти не давала, этих людей, обросших волосами и одетых в лохмотья. Вся природа, как одушевленная, так и неодушевленная, казалась окоченевшей от мороза, все производило удручающее впечатление, не поддающееся описанию. (8) Вдруг, когда войско поднималось по откосу, показались горцы, занявшие господствующие посты. Если бы они устроили такую засаду в более скрытой части долины и затем внезапно бросились бы в бой, то прогнали бы неприятеля со страшным уроном. (9) Ганнибал велел войску остановиться и выслал вперед галлов разведать местность; узнав от них, что взять проход невозможно, он расположился на самой широкой ровной полосе, какую только мог найти, имея, на всем протяжении лагеря по одну руку крутизну, по другую пропасть. (10) Затем он велел тем же галлам, которые ни по языку, ни по нравам особенно не отличались от туземцев, смешаться с ними и принять участие в их разговорах. Узнав таким образом, что проход оберегается только днем, ночью же осаждающие удаляются восвояси, он с рассветом опять двинулся под занятые неприятелем высоты, как бы желая открыто и при свете дня пробиться через теснину. (11) Проведши целый день в попытках, ничего общего с его настоящими намерениями не имеющих, он снова укрепился в том же лагере, в котором войско находилось в предыдущую ночь. (12) А как только он убедился, что горцы покинули высоты, оставивши только редкие караулы, он для отвода глаз велел развести гораздо больше костров, чем этого требовало число остающихся в долине, (13) а затем, покинув обоз, конницу и основную часть пехоты и взяв с собою только самых смелых и легковооруженных, быстро прошел через теснину и занял высоты, на которых до тех пор сидели враги.

33. (1) С наступлением дня остальное войско вышло из лагеря и двинулось вперед. (2) Горцы по условленному знаку уже покинули свои крепостцы и с разных сторон приближались к прежним позициям, как вдруг заметили, что одна часть врагов заняла их твердыню и находится над их головами, а другая по тропинке переходит через теснину. (3) И то и другое представилось их взорам одновременно и произвело на горцев такое впечатление, что некоторое время они стояли на месте неподвижно; но затем, убедившись, что в ущелье царит замешательство, (4) что войско своей же собственной тревогой расстроено и более всего беснуются лошади, они решили, что стоит им хоть сколько-нибудь увеличить это смятение – и врагу не избежать гибели. И вот, одинаково привыкшие лазить как по доступным, так и по недоступным скалам, горцы с двух различных склонов стремительно спускаются на тропинку. (5) Тогда пунийцам пришлось одновременно бороться и с врагами, и с неблагоприятной местностью; каждый старался поскорее спастись от опасности, и потому пунийцы едва ли не более дрались между собою, чем с врагом. (6) Более всего подвергали войско опасности лошади. Уже один резкий крик неприятелей, раздававшийся с особенной силой в лесистой местности и повторяемый эхом гор, пугал их и приводил в замешательство; когда же в них случайно попадал камень или стрела, они приходили в бешенство и сбрасывали в пропасть и людей, и всякого рода поклажу в огромном количестве. (7) В этом ужасном положении много людей было низринуто в бездонную пропасть, так как дорога узкой полосой вела между стеной и обрывом; погибло и несколько воинов. Но особенно страдали вьючные животные: со своей поклажею они скатывались вниз, как лавина. (8) Ганнибал, хотя и был возмущен этим зрелищем, стоял, однако, неподвижно и сдерживал свой отряд, не желая увеличивать ужас и замешательство войска. (9) Когда же он увидел, что связь между обеими частями колонны прервана и что ему грозит опасность совсем потерять обоз, – а в таком случае мало было бы пользы в том, что вооруженные силы прошли бы невредимыми, – он спустился с высот и одною силой своего натиска прогнал врага, но зато и увеличил смятение своих. (10) Это смятение, впрочем, тотчас же улеглось, как только распространилась уверенность, что враг бежал и проход свободен; все войско было переведено спокойно и даже, можно сказать, при полной тишине. (11) Затем Ганнибал взял главную крепостцу119 в этих местах и окрестные хутора и добыл в них столько хлеба и скота, что войску хватило продовольствия на три дня; а так как испуганные горцы в первое время не возобновляли нападения, а местность особенных препятствий не представляла, то он в эти три дня проделал довольно длинный путь.

34. (1) Продолжая свой поход, он прошел в другую область, довольно густо населенную, насколько это возможно в горах, земледельческим людом120. Здесь он едва не сделался жертвой не открытой борьбы, а тех приемов, в которых сам был мастером, – обмана и хитрости. (2) Почтенные годами представители селений приходят к Ганнибалу в качестве послов и говорят ему, что они, будучи научены спасительным примером чужих несчастий, предпочитают быть друзьями пунийцев и не желают испытать на себе их силу; (3) они обещают повиноваться его приказаниям, а пока обещают съестных припасов, проводников и – в виде поруки своей верности – заложников. (4) Ганнибал решил не доверять им слепо, но и не отвергать их предложения, чтобы они, оскорбленные его отказом, не превратились в открытых врагов; поэтому он дал им ласковый ответ, принял заложников, которых они предлагали, и воспользовался припасами, которые они сами вынесли на дорогу, но последовал за их проводниками далеко не в том порядке, в каком он провел бы свое войско через дружественно расположенную область. (5) Впереди шли слоны и конница, а сам он с лучшими отрядами пехоты замыкал шествие, заботливо оглядываясь по сторонам. (6) Едва успели они войти в тесный проход, над которым с одной стороны повисала гора, как вдруг варвары отовсюду высыпали из своих засад; и с фронта, и с тыла напали они на войско, то стреляя в него издали, то вступая в рукопашный бой, то скатывая на идущих громадные камни. (7) Главные их силы беспокоили задние ряды войска; пехота обернулась, чтобы отразить их нападение, и скоро стало ясно, что, не будь тыл войска защищен, поражение, которое они могли потерпеть в том ущелье, было бы ужасным. (8) Да и так они подверглись крайней опасности и едва не погибли. Пока Ганнибал стоял на месте, не решаясь повести в теснину пехоту, – ведь никто не оберегал ее тыла подобно тому, как он сам оберегал тыл конницы, – (9) горцы с фланга ударили на идущих, прорвали шествие как раз посередине и заняли дорогу, так что Ганнибалу пришлось провести одну ночь без конницы и без обоза.

35. (1) Но на другой день ряды врагов, занимавших среднюю между обеими частями войска позицию, стали редеть и связь была восстановлена. Таким образом, пунийцам удалось миновать это ущелье хотя и не без урона, но все же потеряв не столько людей, сколько вьючного скота. (2) Во время дальнейшего шествия горцы нападали на них уже в меньшем числе, и это были скорее разбойничьи набеги, чем битвы; собравшись, они бросались то на передние ряды, то на задние, пользуясь благоприятными условиями местности и неосторожностью пунийцев, то заходивших вперед, то отстававших. (3) Слоны очень замедляли шествие, когда их приходилось вести по узким и крутым дорогам, но зато они доставляли безопасность той части войска, в которой шли, так как враги, никогда этих животных не видавшие, боялись подходить к ним близко. (4) На девятый день достигли они альпийского перевала121, часто пролагая себе путь по непроходимым местностям и несколько раз сбиваясь с дороги: то их обманывали проводники, то они сами, не доверяя им, выбирали путь наугад и заходили в глухие долины. (5) В продолжение двух дней они стояли лагерем на перевале; воинам, утомленным работами и битвами, было дано время отдохнуть; а несколько вьючных животных, скатившихся прежде со скал, ступая по следам войска, пришли в лагерь. (6) Воины все еще были удручены обрушившимися на них несчастьями, как вдруг, к их ужасу, в ночь заката Плеяд122 выпал снег. (7) На рассвете лагерь был снят и войско лениво двинулось вперед по дороге, на всем протяжении занесенной снегом; у всех на лице лежал отпечаток тоски и отчаяния. (8) Тогда Ганнибал, опередив знамена, велел воинам остановиться на горном выступе, откуда можно было обозревать широкое и далекое пространство, и показал им Италию и расстилающуюся у подножия Альп равнину Пада. (9) «Теперь вы одолеваете, – сказал он им, – стены не Италии только, но и Рима123. Отныне все пойдет как по ровному, отлогому склону; одна или, много, две битвы отдадут в наши руки, под нашу власть крепость и столицу Италии».

(10) Отсюда войско пошло дальше в таком добром настроении, что даже враги не посмели тревожить его и ограничивались незначительными грабительскими вылазками. (11) Надобно, однако, заметить, что спуск был гораздо затруднительнее восхождения, так как альпийские долины почти повсеместно на италийской стороне короче, но зато и круче. Почти на всем своем протяжении тропинка была крута, (12) узка и скользка, так что воину трудно было не поскользнуться, а раз, хотя и слегка, поскользнувшись – удержаться на ногах. Таким образом, одни падали на других, животные – на людей.

36. (1) Но вот они дошли до скалы, где тропинка еще более суживалась, а крутизна была такой, что даже воин налегке только после долгих усилий мог бы спуститься, цепляясь руками за кусты и выступавшие там и сям корни. (2) Скала эта и раньше по природе своей была крута; теперь же вследствие недавнего обвала она уходила отвесной стеной на глубину приблизительно тысячи футов124. (3) Пришедшие к этому месту всадники остановились, не видя далее перед собой тропинки, и когда удивленный Ганнибал спросил, зачем эта остановка, ему сказали, что перед войском – неприступная скала. (4) Тогда он сам отправился осматривать местность и пришел к заключению, что, несмотря на большую трату времени, следует повести войско в обход по местам, где не было ни тропинки, ни следа человеческих ног. (5) Но этот путь оказался решительно невозможным. Сначала, пока старый снег был покрыт достаточно толстым слоем нового, ноги идущих легко находили себе в нем опору вследствие его рыхлости и умеренной глубины. (6) Но когда под ногами стольких людей и животных его не стало, им пришлось ступать по голому льду и жидкому месиву полурастаявшего снега. (7) Страшно было смотреть на их усилия: нога даже следа не оставляла на скользком льду и совсем не могла держаться на покатом склоне, а если кто, упав, старался подняться, опираясь на руку или колено, то и эта опора скользила, и он падал вторично. Не было кругом ни колод, ни корней, о которые они могли бы опереться ногой или рукой; в своей беспомощной борьбе они ничего вокруг себя не видели, кроме голого льда и тающего снега. (8) Животные подчас вбивали копыта даже в нижний слой; тогда они падали и, усиленно работая копытами, чтобы подняться, вовсе его пробивали, так что многие из них оставались на месте, завязнув в твердом и насквозь заледеневшем снегу, как в капкане125.

37. (1) Убедившись наконец, что и животные, и люди только понапрасну истощают свои силы, Ганнибал опять велел разбить лагерь на перевале, с трудом расчистив для этого место: столько снегу пришлось срыть и вынести прочь. (2) На следующий день он повел воинов пробивать тропинку в скале – единственном месте, где можно было пройти. А так как для этого нужно было ломать камень, то они валят огромные деревья126, которые росли недалеко, и складывают небывалых размеров костер. Обождав затем появления сильного и благоприятного для разведения огня ветра, они зажигают костер, а затем, когда он выгорел, заливают раскаленный камень уксусом127, превращая его этим в рыхлую массу. (3) Потом, ломая железными орудиями растрескавшуюся от действия огня скалу, они делают ее проходимой, смягчая плавными поворотами чрезмерную ее крутизну, так что могли спуститься не только вьючные животные, но и слоны. (4) Всего у этой скалы было проведено четыре дня, причем животные едва не издохли от голода; действительно, верхние склоны гор почти везде состоят из голых скал, а если и есть какой корм, то его заносит снегом. (5) В низовьях долины напротив, есть согреваемые солнцем холмы, и ручьи, окаймляющие рощи, и вообще места, заслуживающие быть жилищем человека. (6) Здесь лошадей пустили пастись, а людям, утомленным сооружением тропы, был дан отдых. Отсюда они через три дня достигли равнины; чем дальше, тем мягче делался и климат страны, и нравы жителей.

38. (1) Таким образом, Ганнибал совершил путь в Италию, употребив – по мнению некоторых историков – пять месяцев на дорогу от Нового Карфагена до подножия Альп и пятнадцать дней на переход через Альпы. (2) Сколько было войска у Ганнибала после его прихода в Италию, относительно этого пункта источники совершенно не согласны друг с другом: самая высокая цифра – сто тысяч пехоты и двадцать тысяч конницы, самая низкая – двадцать тысяч пехоты и шесть тысяч конницы128, (3) Более всех поверил бы я Луцию Цинцию Алименту129, который, по его собственному признанию, был взят в плен Ганнибалом; но он не дает определенной численности пунийского войска, а прибавляет галлов и лигурийцев и говорит, (4) что вместе с ними Ганнибал привел (я думаю скорее, что эти силы соединились с Ганнибалом уже в Италии, как то и сообщают некоторые источники) восемьдесят тысяч пехоты и десять тысяч конницы; (5) сверх того, он сообщает, что Ганнибал, по его собственным словам, со времени своего перехода через Родан потерял тридцать шесть тысяч человек и несметное число лошадей и других вьючных животных130. Первым народом, в пределы которого Ганнибал вступил, спустившись в Италию, было полугалльское племя тавринов131. (6) В этом все согласны; тем более я нахожу странным, что относительно дороги, которой он перешел через Альпы, может существовать разногласие; а между тем наиболее распространено мнение, по которому Ганнибал перешел Пенинские Альпы, и отсюда этот хребет получил свое имя132; Целий же утверждает, что он избрал для перехода Кремонский перевал133. (7) Но и тот и другой путь привел бы его не к тавринам, а к горному племени салассов и отсюда к либуйским галлам134; (8) к тому же невероятно, чтобы эти два прохода в Галлию135 уже тогда были доступны и, во всяком случае, долины, ведущие к Пенинским Альпам, были заняты полугерманскими народами. (9) Если же кого убеждает название, то пусть он знает, что ни седунам, ни вераграм136, жителям этой области, ничего не известно о том, будто их горы получили свое имя от какого бы то ни было перехода пунийцев; а получили они это имя, по их словам, от бога, которого горцы называют Пенином и почитают в капище, выстроенном на главной вершине137.

39. (1) Очень выгодным обстоятельством для открытия военных действий со стороны Ганнибала оказалась война между тавринами – первым народом, в область которого он вошел, – и инсубрами. Все же он не мог сразу дать своему войску оружие в руки, чтобы подать помощь этим последним, так как именно теперь, во время отдыха, воины наиболее страдали от последствий испытанных раньше невзгод. (2) Внезапный переход от труда к покою, от недостатка к изобилию, от грязи и вони к опрятности различным образом действовал на этих, уже свыкшихся с нечистотой и почти одичалых людей. (3) По этой-то причине консул Публий Корнелий и счел нужным, придя на судах в Пизу138 и затем приняв от Манлия и Атилия войско, состоявшее частью из новобранцев, частью же из людей, оробевших после недавних позорных поражений, поспешить к реке Пад, что бы вступить в бой с неприятелем, не дав ему времени оправиться. (4) Но пока консул дошел до Плацентии, Ганнибал успел уже покинуть лагерь и взять силой один город тавринов, именно их столицу, так как на его предложение добровольно заключить с ним союз жители ответили отказом. (5) И ему удалось бы привлечь на свою сторону живших в равнине Пада галлов, притом не одним только страхом, но и по доброй воле, если бы внезапное прибытие консула не застигло их еще тогда, когда они выжидали удобного для отпадения времени. (6) Но и Ганнибал двинулся далее из области тавринов, полагая, что те из галлов, которые еще не знали, к которой стороне им присоединиться, последуют за тем, кто явится к ним лично. (7) И вот уже оба войска стояли почти в виду друг друга и небольшое пространство отделяло обоих предводителей, которые, не зная еще хорошенько один другого, все-таки уже успели проникнуться взаимным уважением. (8) Имя Ганнибала и до разгрома Сагунта пользовалось громадной известностью у римлян, Сципиона же Ганнибал считал замечательным человеком уже по тому одному, что он был назначен полководцем именно против него. (9) К тому же каждый из них еще умножил высокое мнение о себе противника: Сципион – тем, что, оставшись позади Ганнибала в Галлии, успел преградить ему путь, когда тот перешел в Италию, Ганнибал же – столь смело задуманным и успешно совершенным переходом через Альпы.

(10) Все же Сципион первым переправился через Пад и расположился лагерем на берегу Тицина139. Но прежде чем вывести воинов на поле брани, он счел нужным произнести пред ними ободряющее слово. Речь его была такова:

40. (1) «Если бы, воины, вы, кого я теперь вывожу в поле, были тем самым войском, над которым я начальствовал в Галлии, то я счел бы за лишнее обращаться к вам с речью. (2) В самом деле, какой смысл имели бы ободрительные слова, обращенные к тем всадникам, которые одержали блистательную победу над неприятельской конницей140 на берегу Родана, или к тем легионам, с которыми я преследовал вот этого самого врага, когда он бежал передо мною, и именно тем, что отступал и уклонялся от битвы, доставил мне если не победу, то равносильное ей признание в своей слабости? (3) Но то войско было набрано для провинции Испании; под началом моего брата Гнея Сципиона141 и под моими ауспициями142 оно воюет там, где ему велел воевать римский сенат и народ; (4) я же, чтобы предводителем против Ганнибала и пунийцев вы имели консула, по собственной воле взял на себя эту борьбу. А новому главнокомандующему прилично сказать несколько слов своим новым воинам.

(5) Прежде всего, вы не должны оставаться в неведении относительно рода предстоящей войны и качеств противника. Ваши враги – те самые, кого вы одолели на суше и на море в первую войну, кого в продолжение двадцати лет заставляли платить дань, у кого вы отняли Сицилию и Сардинию, как награду за успешно оконченную войну. (6) Поэтому вы будете драться с подобающим победителям воодушевлением, а они – со свойственной побежденным робостью. Да и ныне они решились дать битву не от избытка мужества, а потому, что иначе нельзя; (7) или вы, быть может, думаете, что те самые, кто уклонялся от боя тогда, когда войско было еще невредимо, теперь, после того как две трети их пехоты и конницы погибло при переходе через Альпы, воодушевлены большей надеждой? (8) Но, возразите вы, их, правда, мало, зато они бодры телом и душой, и нет такой силы, которая могла бы противостоять их мощному напору. (9) Совершенно напротив! Это – признаки, едва сохранившие внешнее подобие людей, изнуренные голодом и холодом, грязью и вонью, изувеченные и обессиленные лазаньем по скалам и утесам, с отмороженными конечностями, онемевшими в снегах мышцами, окоченевшим от стужи телом, притупленным и поломанным оружием, хромыми и еле живыми лошадьми. (10) С такой-то конницей, с такой-то пехотой вам придется иметь дело; это жалкие остатки врага, а не враг. И более всего меня заботит мысль, что сражаться придется вам, а люди подумают, будто Ганнибала победили Альпы. (11) Но, быть может, так и следует: справедливо, чтобы с нарушившими договоры полководцем и народом начали и решили войну сами боги, не прибегая к помощи человека, а мы, будучи оскорблены первыми после богов, только довершили начатую и решенную ими войну.

41. (1) Никто из вас – я в этом уверен – не подумает, что я только хвастаюсь, чтобы внушить вам бодрость, а сам в душе настроен иначе. (2) Я имел возможность идти с войском в свою провинцию Испанию, куда я было и отправился; там я имел бы брата сотрудником в совете и товарищем в опасностях, сражался бы с Газдрубалом, а не с Ганнибалом и, разумеется, легче справился бы с войной. (3) И все-таки я, плывя на кораблях вдоль галльского побережья и узнав по одному только слуху о присутствии этого неприятеля, высадился, выслал вперед конницу, стал лагерем у берега Родана. (4) В конном сражении, – так как только конная часть моего войска имела счастье вступить в бой, – я разбил врага; пешие силы, которые уходили сломя голову, словно спасаясь бегством, я на суше настигнуть не мог; поэтому я вернулся к кораблям и как можно скорее, совершив такой огромный обход и по морю и по суше, пошел навстречу этому страшному неприятелю и встретил его почти у подножия Альп. (5) Как же вам кажется теперь, наткнулся ли я на врага по неосторожности, стараясь избегнуть битвы, или же, напротив, нарочно ищу столкновения, встречи с ним, вызываю и влеку его на бой? (6) Было бы любопытно убедиться на опыте, подлинно ли теперь, после двадцатилетнего промежутка, земля родила вдруг новых карфагенян или они все те же, что и прежние, которые сражались у Эгатских островов, которых вы выпустили с Эрика143, оценив их в восемнадцать денариев за штуку; (7) подлинно ли этот Ганнибал – соперник Геркулеса в его походах144, как он это воображает, или же данник и раб римского народа145, унаследовавший это звание от отца. (8) Его, очевидно, преследуют тени злодейски умерщвленных сагунтийцев; а не то бы он вспомнил если не о поражении своего отечества, то по крайней мере о своей семье, об отце, о договорах, писанных рукою Гамилькара, того Гамилькара, который по приказанию вашего консула увел гарнизон с Эрика, (9) с негодованием и скорбью принял тяжкие условия, поставленные побежденным карфагенянам, покинул Сицилию и обязался уплатить дань римскому народу. (10) Поэтому я желал бы, воины, чтобы вы сражались не только с тем воодушевлением, с которым у вас вообще принято сражаться против врага, но и с особенной злобой и гневом, как будто вы видите своих же рабов, поднявших внезапно оружие против вас. (11) А ведь мы имели возможность переморить запертых на Эрике худшею среди людей казнью – голодом; имели возможность переплыть с победоносным флотом в Африку и в течение нескольких дней без всякого сопротивления уничтожить Карфаген. (12) Между тем мы вняли их мольбам, выпустили осажденных, заключили мир с побежденными, приняли их даже под свое покровительство, когда они изнемогали в Африканской войне146. (13) А они взамен этих благодеяний последовали за одержимым мальчишкою и идут осаждать наш родной город!

Да, как это ни горько, но вам предстоит ныне битва не за славу только, но и за существование отечества; (14) вы будете сражаться не ради обладания Сицилией и Сардинией, как некогда, но за Италию. (15) Нет за нами другого войска, которое могло бы в случае нашего поражения преградить путь неприятелю; нет других Альп, которые могли бы задержать его и дать нам время набрать новые войска. Здесь мы должны защищаться с такою стойкостью, как будто сражаемся под стенами Рима. (16) Пусть каждый из вас представит себе, что он обороняет не только себя, но и жену, и малолетних детей; пусть, не ограничиваясь этой домашнею тревогой, постоянно напоминает себе, что взоры римского сената и народа обращены на нас, (17) что от нашей силы и доблести будет зависеть судьба города Рима и римской державы».

42. (1) Таковы были слова консула к римскому войску. Ганнибал между тем счел за лучшее предпослать своей речи поучительный пример. Велев войску окружить место, на котором он готовил ему зрелище, он вывел на арену связанных пленников из горцев, приказал бросить им под ноги галльское оружие и спросил их через толмача, кто из них согласится, если его освободят от оков, сразиться с оружием в руках, с тем чтобы в случае победы получить доспехи и коня. (2) В ответ на это предложение все до единого потребовали, чтобы им дали оружие и назначили противника; когда был брошен жребий, каждый молился, чтобы судьба избрала его в бойцы, (3) и те, кому выпадал жребий, не помнили себя от радости и среди всеобщих поздравлений торопливо хватали оружие, с веселыми прыжками, как в обычае у этих племен; (4) когда же происходил бой, воодушевление было так велико – не только среди их товарищей по неволе, но и повсеместно среди зрителей, – что участь храбро умершего борца прославлялась едва ли не более, чем победа его противника147.

43. (1) Когда несколько пар таким образом сразилось, Ганнибал, убедившись в благоприятном настроении войска, прекратил зрелище и, созвав воинов на сходку, произнес, говорят, пред ними такую речь: (2) «Если вы, воины, пожелаете отнестись к оценке вашей собственной участи с таким же воодушевлением, с каким вы только что отнеслись к чужой судьбе, представленной вам для примера, то победа наша. Знайте: неспроста было дано вам это зрелище; оно было картиной вашего положения. (3) Я думаю даже, что судьба связала вас более крепкими оковами и влечет вас с более непреодолимой силой, чем ваших пленников. (4) С востока и запада вы заключены между двух морей, не имея для бегства ни одного корабля. Впереди извивается река Пад, более широкая и более стремительная, чем даже Родан; а сзади угрожают вам Альпы, пройденные вами с трудом, когда вы еще не растратили своих сил. (5) Здесь, воины, ждет вас победа или смерть, здесь, где вы впервые встретились с врагом. Но, ставя вас перед необходимостью сражаться, судьба в то же время предлагает вам в случае победы самые высокие награды, какие только могут представить себе люди, обращаясь с молитвами к бессмертным богам. (6) Если бы мы готовились лишь Сицилию да Сардинию, отнятые у отцов наших148, завоевать вновь своею доблестью, то и это было бы щедрым вознаграждением. Но все, что римляне добыли и собрали ценою стольких побед, все это должно перейти к вам вместе с самими владельцами. (7) Имея перед собой такую щедрую добычу, смело беритесь за оружие, и боги да благословят вас. (8) Слишком долго уже гоняли вы овец на пустынных горах Лузитании и Кельтиберии149, не получая никакого вознаграждения за столько трудов и опасностей; (9) пора вам перейти на службу привольную и раздольную, пора потребовать богатой награды за свои труды; недаром же вы совершили такой длинный путь, через столько гор и рек, среди стольких вооруженных народов. (10) Здесь назначенный вам судьбою предел ваших трудов; здесь она, по истечении срока вашей службы, готовит вам награду по заслугам.

(11) Не думайте, чтобы победа была столь же трудной, сколь громко имя начатой войны: часто покорение презренного врага стоит потоков крови, а знаменитые народы и цари одолеваются чрезвычайно легко. (12) В данном же случае возможно ли даже сравнивать врагов с вами, если оставить в стороне пустой блеск римского имени? (13) Не буду я говорить о вашей двадцатилетней службе, ознаменованной столькими подвигами, увенчанной столькими победами. Но вы пришли сюда от Геркулесовых Столпов, от Океана, от последних пределов земли, через страны стольких диких народов Испании и Галлии: (14) а сразиться вам предстоит с новонабранным войском, в течение нынешнего же лета разбитым, побежденным и осажденным галлами, с войском, которое до сих пор еще неизвестно своему предводителю и не знает его. (15) Вот каковы войска; что же касается полководцев, то мне ли, только что не рожденному и, во всяком случае, воспитанному в палатке отца моего, знаменитого полководца, мне ли, покорителю Испании и Галлии, мне ли, победителю не только альпийских народов, но (что гораздо важнее) самих Альп, сравнивать себя с этим шестимесячным начальником150, бежавшим от собственного войска? (16) Да ведь если сегодня же поставить перед ним римское и пунийское войска, но без их знамен, то я ручаюсь вам, он не сумеет сказать, которому войску он назначен в консулы. (17) Немало цены, воины, придаю я тому обстоятельству, что нет среди нас никого, перед глазами которого я не совершил бы множества воинских подвигов, нет никого, которому бы я не мог перечесть с указанием времени и места его доблестных дел, который не имел бы во мне зрителя и свидетеля своей удали. (18) И вот я, некогда ваш питомец, ныне же ваш предводитель, с вами, моими товарищами, тысячу раз похваленными и награжденными мною, намереваюсь выступить против людей, не знающих друг друга, друг другу незнакомых.

44. (1) Куда я ни обращаю свои взоры, все кругом меня дышит отвагой и силой. Здесь вижу я закаленных в войне пехотинцев, там – всадников благороднейших племен, одних – на взнузданных, других – на невзнузданных конях151; (2) здесь – наших верных и храбрых союзников, там – карфагенских граждан, влекомых в бой как любовью к отечеству, так и справедливым чувством гнева. (3) Мы начинаем войну, мы грозною ратью надвигаемся на Италию; мы потому уже должны обнаружить в сражении более смелости и стойкости, чем враг, что надежда и бодрость всегда в большей мере сопутствуют нападающему, чем отражающему нападение. (4) К тому же нас воспламеняет и подстрекает гнев за нанесенное нам возмутительное оскорбление: они ведь потребовали, чтобы им выдали для казни первым делом меня152, предводителя, а затем и вас, осадивших Сагунт153, и собирались, если бы нас им выдали, предать нас самым жестоким мучениям! (5) Этот кровожадный и высокомерный народ воображает, что все принадлежит ему, все должно слушаться его воли. Он считает своим правом предписывать нам, с кем нам вести войну, с кем жить в мире. Он назначает нам границы, запирает нас между гор и рек, не дозволяя переходить их, и сам первый переступает им же положенные границы. (6) „Не переходи Ибера!” – „Не буду”. – „Не трогай Сагунта!” – „Да разве Сагунт на Ибере?” – „Нужды нет; не смей двигаться с места!” – (7) „Стало быть, тебе мало того, что ты отнял у меня мои исконные провинции, Сицилию и Сардинию? Ты отнимаешь и Испанию, а если я уступлю ее тебе, грозишь перейти в Африку? Да что я говорю, «грозишь перейти»! Уже перешел!” Из двух консулов нынешнего года один отправлен в Африку, другой в Испанию. Нигде не оставлено нам ни клочка земли, кроме той, которую мы отвоюем с оружием в руках.

(8) У кого есть пристанище, кто в случае бегства может по безопасным и мирным дорогам добраться до родных полей, тому позволяется быть робким и малодушным. Вы же должны быть храбры; в вашем отчаянном положении всякий иной исход, кроме победы или смерти, для вас отрезан. Поэтому старайтесь победить; если даже счастье станет колебаться, то предпочтите смерть воинов смерти беглецов. (9) Если вы твердо запечатлели в своих сердцах эти мои слова, если вы исполнены решимости следовать им, то повторяю – победа ваша: бессмертные боги не дали человеку более сильного и победоносного оружия, чем презрение к смерти154 ».

45. (1) Увещания эти в обоих лагерях произвели на воинов ободряющее впечатление. Римляне построили мост через Тицин и, сверх того, для защиты моста заложили крепостцу. (2) Ганнибал же, в то время как враги были заняты работой, посылает Магарбала с отрядом нумидийцев в пятьсот всадников опустошать поля союзных с римским народом племен, (3) наказав им, однако, по мере возможности щадить галлов и вести переговоры с их знатью, чтобы склонить их к отпадению. Когда мост был готов, римское войско перешло в область инсубров и расположилось лагерем в пяти милях от Виктумул155, где стояло войско Ганнибала. (4) Тот быстро отозвал Магарбала и, ввиду предстоящего сражения полагая, что никогда не следует жалеть слов и увещеваний, способных воодушевить воинов, созвал их на сходку и сказал им в определенных словах, на какие награды им следует рассчитывать, сражаясь. (5) «Я дам вам землю, – сказал он им, – в Италии, в Африке, в Испании, где кто захочет, и освобожу от повинностей и вас самих, и ваших детей; если же кто вместо земли предпочтет деньги, я выдам ему вознаграждение деньгами. (6) Если кто из союзников пожелает сделаться гражданином Карфагена, я доставлю ему гражданские права; если же кто предпочтет вернуться домой, я позабочусь, чтобы он ни с кем из своих соотечественников не пожелал поменяться судьбою». (7) Даже рабам, последовавшим за своими господами, он обещал свободу, обязавшись отдать их господам по два невольника взамен каждого из них. (8) А чтобы все были уверены, что он исполнит свои обещания, он, схватив левой рукой ягненка, а правой камень кремень, обратился к Юпитеру и прочим богам с молитвой, чтобы они в случае, если он изменит своему слову, предали его такой же смерти, какой он предает ягненка156, и вслед за молитвою разбил животному череп камнем. (9) При этом зрелище все, как будто сами боги поручились им за осуществление их надежд, единодушно и в один голос потребовали битвы, лишь в том одном видя отсрочку исполнения своих желаний, что их еще не повели на бой.

46. (1) Настроение римлян было далеко не такое бодрое: независимо от других причин они были испуганы недавними предзнаменованиями тревожного свойства. (2) В лагерь ворвался волк и, искусав тех, кто попался ему навстречу, невредимый ушел восвояси; а на дерево, возвышающееся над палаткой полководца, сел рой пчел157. (3) Совершив по поводу этих предзнаменований умилостивительные жертвоприношения, Сципион с конницею и легким отрядом метателей отправился вперед, чтобы на близком расстоянии осмотреть лагерь неприятеля и разузнать, какого рода его силы и какова их численность. Вдруг с ним встречается Ганнибал, который тоже, взяв с собой конницу, выступил вперед, чтобы исследовать окрестную местность. (4) В первое время они друг друга не видели, но затем пыль, поднимавшаяся все гуще и гуще под ногами стольких людей и лошадей, дала знать о приближении врагов. (5) Тогда оба войска остановились и стали готовиться к бою.

(5) Сципион поставил впереди метателей и галльских всадников, а римлян и лучшие силы союзников расположил в тылу; Ганнибал взял в центр тяжелую конницу, а крылья образовал из нумидийцев. (6) Но лишь поднялся воинский крик, метатели бросились бежать ко второй линии и остановились в промежутках между тыловыми отрядами. Начавшееся тогда конное сражение некоторое время велось с обеих сторон без решительного успеха; но в дальнейшем присутствие в строю пеших начало тревожить коней, и они сбросили многих всадников, другие же спешились сами, видя, что их товарищи, попав в опасное положение, теснимы неприятелем. Таким образом, сражение в значительной части шло уже пешее, (7) как вдруг нумидийцы, стоявшие по краям строя, сделали небольшой обход и показались в тылу римской конницы. Появление их испугало римлян, испуг увеличило ранение консула и опасность, ему угрожающая; последняя, однако, была устранена вмешательством его сына, который тогда был еще совсем юн. (8) (Это тот самый юноша, который позже прославился завершением этой войны и был прозван Африканским за блистательную победу над Ганнибалом и пунийцами)158, (9) Впрочем, в беспорядочное бегство обратились в основном одни только метатели, первыми подвергшиеся нападению нумидийцев; всадники же сплотились вокруг консула и, защищая его не только оружием, но и своими телами, вернулись вместе с ним в лагерь, отступая без страха и в полном порядке.

(10) Целий приписывает рабу лигурийского происхождения подвиг спасения консула159. Что касается меня, то мне было бы приятнее, если бы участие его сына оказалось достоверным; в пользу этого мнения и большинство источников, и народная молва.

47. (1) Это первое сражение с Ганнибалом доказало с очевидностью, что пунийская конница лучше римской и поэтому война на открытых полях, вроде тех, что между Падом и Альпами, для римлян неблагоприятна. (2) Ввиду этого Корнелий в следующую ночь велел потихоньку собраться и, оставив Тицин, поспешил к Паду, чтобы спокойно, не подвергаясь нападению со стороны врага, перевести свое войско по мосту, наведенному им через реку, пока мост еще не разрушен. (3) И действительно, римляне достигли Плацентии раньше, чем Ганнибал получил достоверное известие о том, что они покинули Тицин; все же он захватил до шестисот отставших воинов, слишком медленно разрушавших мост на левом берегу Пада. По мосту он пройти не мог, так как, лишь только оба конца были разрушены, вся средняя часть понеслась вниз по течению.

(4) Целий утверждает, что Магон160 с конницей и испанской пехотой немедленно переплыл через реку, а сам Ганнибал перевел остальное войско вброд несколько выше, выстроив слонов в один ряд, чтобы ослабить напор реки. Это вряд ли покажется вероятным тем, кто знаком с этой рекой161; (5) неправдоподобно, чтобы всадники без вреда для оружия и коней могли преодолеть столь стремительную реку, даже если допустить, что все испанцы переплыли ее на своих надутых мехах162; а чтобы найти брод через Пад, по которому можно было бы перевести отягченное обозом войско, следовало сделать обход, на который, полагаю я, потребовалось бы немало дней. (6) По моему мнению, гораздо более заслуживают доверия те источники, по которым Ганнибал после двухдневных поисков едва мог найти место для наведения моста через реку; по мосту были посланы вперед всадники и легкие отряды испанцев. (7) Пока Ганнибал, который задержался у реки Пад, выслушивая галльские посольства163, переправлял тяжелую пехоту, Магон со всадниками, оставивши мост и пройдя вниз по реке на расстояние одного дня пути, достиг Плацентии, где стояли враги. (8) Несколько дней спустя Ганнибал укрепился лагерем в шести милях от Плацентии, а на следующий день, выстроив войско в виду неприятеля, предложил ему битву.

48. (1) В следующую ночь воины из галльских вспомогательных отрядов произвели в римском лагере резню, причинившую, впрочем, более тревоги, чем вреда. (2) Около двух тысяч пехотинцев и двухсот всадников, умертвив стоявших у ворот лагеря караульных164, бежали к Ганнибалу. Пуниец принял их ласково, воспламенил их усердие, обещав им несметные награды, и в этом настроении разослал их по домам, с тем чтобы они побудили к восстанию своих соплеменников. (3) Сципион решил, что эта резня – сигнал к возмущению всех галлов, что все они, зараженные этим злодеянием, точно бешенством, поднимут оружие против него; и вот он, (4) несмотря на страдания, которые ему все еще причиняла рана, в четвертую стражу165 следующей ночи тихо, без сигналов, снял лагерь и двинулся к Требии166, где местность была выше и изобиловала холмами, недоступными для конницы. (5) Это движение не прошло так же незаметно, как раньше на Тицине: Ганнибал послал нумидийцев, а затем и всю остальную конницу и расстроил бы по крайней мере последние ряды уходивших, если бы нумидийцы, жадные до добычи, не свернули в пустой римский лагерь. (6) Пока они там обшаривали все углы и теряли время, не находя ничего такого, что могло бы их мало-мальски достойным образом вознаградить за эту потерю, враг ускользнул у них из рук. Увидев, что римляне уже перешли Требию и заняты размежеванием своего лагеря, они убили тех немногих отставших воинов, которых им удалось захватить по сю сторону реки. (7) А Сципион, не в силах долее переносить мучения, которые ему причиняла рана, разбередившая дорогою, и считая, сверх того, нужным обождать прибытия коллеги, об отозвании которого из Сицилии он уже слышал, стал укреплять облюбованное им место недалеко от реки, которое показалось ему наиболее безопасным для лагеря.

(8) В некотором расстоянии от него расположился лагерем Ганнибал. Насколько он радовался победе, одержанной его конницей, настолько же был озабочен недостатком продовольствия, который становился с каждым днем ощутительнее для его войска, шедшего по вражеской земле и нигде поэтому не находившего заготовленных припасов167; чтобы помочь беде, (9) он послал часть своего войска к местечку Кластидию168, в котором римляне устроили чрезвычайно богатый склад хлеба. В то время как его воины готовились действовать силой, возникла надежда на измену со стороны осажденных: и действительно, за небольшую сумму – всего четыреста золотых монет – начальник сторожевого отряда Дазий из Брундизия169 дал себя подкупить и Кластидий сдался Ганнибалу. Этот город служил пунийцам житницей все время, пока они стояли на Требии. (10) С пленными из сдавшегося гарнизона Ганнибал обошелся мягко, чтобы с самого же начала военных действий приобрести славу кроткого человека.

49. (1) Таким образом, сухопутная война остановилась на берегах Требии; тем временем флот действовал на море около Сицилии и близких к Италии островов и под начальством консула Семпрония, и до его прибытия. (2) Из двадцати квинкверем, посланных карфагенянами с тысячью воинов опустошать италийское побережье, девять пристало к Липаре, восемь – к острову Вулкана, а три были занесены волнами в пролив170. (3) Когда в Мессане их заметили, сиракузский царь Гиерон171, дожидавшийся тогда в Мессане прибытия римского консула, отправил против них двенадцать кораблей, которые и захватили их, не встретив никакого сопротивления, и отвели в мессанскую гавань. (4) От пленников узнали, что независимо от посланного в Италию флота в двадцать кораблей, к которому принадлежали они сами, еще тридцать пять квинкверем плывут в Сицилию, чтобы побудить к восстанию старинных союзников172. (5) «Их главное назначение, – говорили пленные, – занять Лилибей173; но, вероятно, та же буря, которая разбросала наш флот, занесла их к Эгатским островам»174. (6) Царь тогда написал претору Марку Эмилию, чьею провинцией была Сицилия, письмо, в котором он сообщал ему известие в том виде, в каком его слышал, и дал совет занять Лилибей сильным караульным отрядом. (7) Тотчас же претор разослал по городам175 легатов и трибунов с поручением призвать тамошние римские отряды к возможно большей бдительности, но прежде всего поспешил сосредоточить в Лилибее свои военные силы; зачисленным во флот союзникам был дан приказ снести на корабли готовой пищи на десять дней, (8) чтобы они могли по первому же сигналу без всякого промедления сесть на суда, а по всему побережью были разосланы часовые наблюдать с вышек за приближением неприятельского флота. (9) Благодаря этим мерам карфагеняне, хотя они и старались дать кораблям такой ход, чтобы подплыть к Лилибею до рассвета, были все-таки замечены, тем более что и луна светила всю ночь, а корабли неслись на всех парусах. (10) Тотчас с вышек был подан сигнал, в городе подняли тревогу, и суда наполнились матросами; часть воинов заняла стены и сторожевые посты у ворот, другая часть села на корабли. (11) Карфагеняне, заметив, что им придется иметь дело с людьми, приготовившимися их встретить, до восхода солнца держались в некотором отдалении от гавани, снимая тем временем паруса и, приспособляя свой флот к битве. (12) Когда же рассвело, они отступили к открытому морю, чтобы самим иметь более простора для битвы и дать врагу возможность свободно вывести свои корабли из гавани. (13) Римляне со своей стороны не уклонялись от сражения; их воодушевляло воспоминание о подвигах, совершенных ими вблизи этих мест176, и они полагались па многочисленность и храбрость воинов.

50. (1) Итак, они выплыли в открытое море. Римляне хотели помериться силами на близком расстоянии и вступить в рукопашный бой177; (2) пунийцы, напротив, уклонялись от него, предпочитали действовать искусством, а не силой и сражаться корабль с кораблем, а не человек с человеком и меч с мечом. (3) Они поступали вполне разумно: насколько их флот изобиловал матросами и гребцами, настолько он уступал римскому числом воинов, так что всякий раз, когда их корабль сцеплялся с римским, число вооруженных, вступивших в схватку, было далеко не одинаково. (4) Когда это отношение было замечено, то римляне еще более ободрились л сознании своего численного превосходства, а карфагеняне, убедившись в своей сравнительной слабости, окончательно пали духом. (5) Тотчас же семь пунийских кораблей были захвачены, остальные бежали. Матросов и воинов на пленных кораблях было тысячу семьсот человек, в их числе – три знатных карфагенянина. (6) Римский флот вернулся в гавань невредимый; только один корабль оказался с пробитым бортом, но и его удалось спасти.

(7) Вслед за этим сражением, еще до распространения вести о нем среди мессанцев, прибыл в Мессану консул Тиберий Семпроний. В проливе его встретил царь Гиерон с выстроенным в боевой порядок флотом; перешедши с царского корабля на консульский, (8) он поздравил консула с благополучным прибытием его самого, войска и флота и пожелал ему счастья и успехов в Сицилии. (9) Затем он изложил ему положение дел на острове, рассказал о покушениях карфагенян, обещал быть на старости лет таким же верным союзником римского народа, каким был в молодости178, в первую войну, и (10) обязался безвозмездно доставлять легионам и флоту хлеб и одежду. «Большая опасность,– прибавил он,– грозит Лилибею и приморским городам; есть в них люди, которым перемена правления пришлась бы по вкусу». (11) Ввиду этих обстоятельств консул решил без всякой проволочки отправиться с флотом в Лилибей; царь и царский флот отправились вместе с ним. Уже во время плавания они узнали, что под Лилибеем состоялось сражение и что неприятельские корабли частью были захвачены, частью бежали.

51. (1) В Лилибее консул отпустил Гиерона с царским флотом, оставил для охраны сицилийского побережья претора, а сам отправился к острову Мелита179, который был занят карфагенянами. (2) При его прибытии начальник гарнизона Гамилькар, сын Гисгона, сдался ему без малого с двумя тысячами воинов, городом и всем островом. Отсюда римляне через несколько дней вернулись в Лилибей, и пленные, которых взял претор, равно как и те, которые сдались консулу, были проданы с торгов. (3) Рассудив, что с этой стороны никакая опасность Сицилии более не угрожает, консул отправился к островам Вулкана, где, по слухам, стоял пунийский флот. Но вблизи этих островов не нашли уже ни одного неприятельского воина; (4) враг отправился опустошать италийское побережье, совершил набег на окружавшие Вибон180 поля и стал угрожать самому городу. (5) Возвращаясь в Сицилию, консул получил известие о высадке врагов в окрестностях Вибона, а также и письмо сената, гласившее, что Ганнибал перешел в Италию и что ему следует без всякого промедления спешить на помощь товарищу. (6) Под гнетом стольких одновременных забот он тотчас же посадил войско на суда и послал его по Адриатическому морю в Аримин181, (7) поручил своему легату Сексту Помпонию охранять с двадцатью пятью военными кораблями окрестности Вибона и вообще италийское побережье, пополнил флот претора Марка Эмилия, доведя его численность до пятидесяти кораблей, а сам, упорядочив сицилийские дела, на десяти кораблях поплыл вдоль берега Италии и достиг Аримина. Застав здесь свое войско, он отправился вместе с ним к Требии, где и соединился со своим товарищем.

52. (1) И вот уже оба консула и все римские силы были выставлены против Ганнибала; этим ясно было высказано, что если не удастся защитить римское государство этими войсками, то другой надежды уже нет. (2) Все же один консул182, проученный несчастным исходом последнего конного сражения и полученной раной, советовал ждать; напротив, другой183, будучи свеж духом, сгорал нетерпением и не хотел даже слышать об отсрочке. (3) Галлы, населявшие в те времена всю местность между Требией и Падом, в этом споре двух могущественных народов заискивали у обеих сторон, и было ясно, что они стараются обеспечить себе милость того, кто выйдет победителем184. (4) Римляне относились к этому достаточно благосклонно, довольные и тем, что они не бунтуют; Пуниец, напротив, был возмущен: сами же они, твердил он, призвали его для возвращения им свободы! (5) Чтобы излить на них свой гнев и вместе с тем доставить воинам добычу, он велел отряду из двух тысяч пехотинцев и тысячи всадников – последние были большею частью нумидийцы, но были между ними и галлы – опустошать весь край сплошь до берегов Пада. (6) Тогда беспомощные галлы, до тех пор колебавшиеся, поневоле отшатнулись от обидчиков и пристали к тем, в которых они видели мстителей за причиненную им обиду; отправив послов к консулам, они просили их прийти на помощь стране, бедствующей будто бы вследствие чрезмерной преданности ее жителей римлянам. (7) Корнелий не считал время благоприятным для вооруженного вмешательства185, да и повод ему не нравился: он не питал никакого доверия ко всему галльскому племени после недавней измены бойев186, не говоря уже о многих других его коварных поступках, которые могли быть забыты вследствие их давности. (8) Семпроний, напротив, утверждал, что лучшим средством к удержанию союзников в верности будет защита тех из них, которые первые попросили о помощи. (9) А так как его товарищ продолжал колебаться, то он послал свою конницу, прибавив к ней тысячу пехотинцев, большею частью из метателей, за Требию защищать землю галлов. (10) Напав неожиданно на рассыпавшихся без всякого порядка неприятелей, большинство из которых к тому же было обременено добычей, они произвели между ними страшное смятение: многих они убили, а остальных преследовали до самого лагеря и сторожевых постов врага. Здесь они принуждены были отступить перед высыпавшей из лагеря толпой вооруженных, но, получив подкрепление, возобновили бой. (11) С этого времени ход битвы был разнообразен: римляне то напирали, то отступали, в конце концов успех был одинаков с обеих сторон. Все же потери, понесенные карфагенянами, были крупнее, а потому слава победы осталась за римлянами.

53. (1) Никому эта слава не казалась такой великой и такой несомненной, как самому консулу. Он был вне себя от радости, что победил именно той частью войска187, которая под начальством другого консула была разбита. (2) «Воины,– говорил он,– вновь ободрились и воспрянули духом, и никто, кроме товарища по должности, не желает отсрочки сражений. Он один, больной душой еще более, чем телом, помня о своей ране, боится строя и оружия. Но нельзя же всем предаваться малодушию по милости одного больного человека. (3) К чему отлагать битву и напрасно терять время? Какого еще третьего консула и войска188 дожидаемся мы? (4) А лагерь карфагенян находится в Италии, почти в виду Рима! Они нападают уже не на Сицилию и Сардинию, которую мы отняли у побежденных, не на Испанию по сю сторону Ибера – они изгоняют нас, римлян, из нашего же отечества, из земли, в которой мы родились! (5) Как застонали бы наши отцы, не раз рубившиеся под стенами Карфагена189, если бы они могли видеть, как мы, их дети, два консула с двумя консульскими войсками, находясь в средине Италии, в ужасе прячемся в своем лагере, между тем как Пуниец поработил всю землю между Альпами и Апеннинами!» (6) Это твердил он и своему больному товарищу, сидя у его постели, и перед своей палаткой, нисколько не стесняясь присутствием воинов. Его подзадоривали и приближающиеся выборы, после которых дальнейшее ведение войны могло быть поручено новым консулам, и возможность, пользуясь болезнью товарища, присвоить всю славу себе одному. (7) При таких обстоятельствах возражения Корнелия ни к чему не вели: Семпроний велел воинам готовиться к скорой битве.

Ганнибал, понимавший, какой образ действия всего целесообразнее для врагов, собственно, не мог рассчитывать, что консулы станут действовать неосторожно и наобум; (8) все же он знал, как опрометчив и самонадеян один из них, ознакомившись с его характером заранее, по слухам, а затем и на опыте, и полагал, что удачный исход его стычки с грабителями сделал его еще самонадеяннее: ввиду этого он не терял надежды, что ему представится удобный случай дать сражение. (9) Со своей стороны он заботливо старался не пропустить такого случая именно теперь, пока воины врага были неопытны190, пока более дельный из обоих предводителей вследствие своей раны был неспособен руководить военными действиями, (10) пока, наконец, галлы были бодры духом; он знал, что эта густая толпа последует за ним тем неохотнее, чем дальше он поведет ее из дому. (11) Итак, он надеялся, что сражение вскоре состоится, и во чтобы то ни стало желал дать его, даже если бы враги стали медлить. А когда лазутчики из галлов (они безопасней всего могли доставлять ему требуемые сведения, так как их соплеменники служили в обоих лагерях) донесли ему, что римляне готовы вступить в бой, Пуниец стал отыскивать место, удобное для засады.

54. (1) Между его лагерем и Требией протекал ручей с высокими берегами, обросшими камышом и разными кустарниками и деревьями, какие обыкновенно вырастают на невозделанной почве. Ганнибал лично осмотрел это место и убедился, что тут легко можно скрыть даже всадников. (2) Вернувшись, он сказал своему брату Магону: «Вот то место, которое тебе следует занять. Выбери по сотне человек из пехоты и конницы и явись с ними ко мне в первую стражу; теперь пора отдохнуть». (3) С этими словами он отпустил военный совет. (3) Вскоре Магон с избранными воинами явился. «Я вижу, что вы могучи, – сказал им Ганнибал, – но чтобы вы были сильны не только удалью, но и числом, каждый из вас пусть выберет из своей турмы или манипула191по девяти похожих на него храбрецов. Магон покажет вам место, которое вам следует занять; перед вами враги, ничего в такого рода хитростях не смыслящие». (4) В конце концов он отослал Магова с тысячью всадников и тысячью пехотинцев. На рассвете Ганнибал велит нумидийской коннице перейти Требию, подскакать к воротам непрятельского лагеря и, бросая дротиками в караульных, вызвать врага на бой, а затем, когда сражение загорится, медленным отступлением заманить его на эту сторону реки. (5) Таково было поручение, данное нумидийцам, остальным же начальникам как пехоты, так и конницы было предписано, чтобы они велели всем воинам закусить, а затем надеть оружие, оседлать коней и ждать сигнала к битве.

(6) Лишь только нумидийцы произвели тревогу, Семпроний, сгорая жаждой вступить в бой, по установленному уже заранее плану вывел в поле сначала всю конницу – на эту часть своих сил он более всего полагался, – затем шесть тысяч пехотинцев, а затем и все другие силы. (7) Было как раз время зимнего солнцеворота, шел снег192; местность, лежавшая между Альпами и Апеннинами, была особенно сурова от близости рек и болот. (8) К тому же люди и лошади были выведены торопливо – не было времени ни поесть, ни как-то защитить себя от холода; они и так уже зябли, а чем далее они входили в поднимавшийся из реки туман, тем сильнее пробирала их дрожь. (9) Но вот они пустились преследовать бегущих нумидийцев и вошли в воду, а она, поднявшись вследствие ночного дождя, достигала им до груди. Когда они вышли на тот берег, все до того окоченели, что едва были в состоянии держать оружие в руках; к тому же они, так как часть дня уже прошла, изнемогали от усталости в от голода.

55. (1) Все это время воины Ганнибала грелись у костров, разведенных перед палатками, натирали тело оливковым маслом, которое им разослали по манипулам, и спокойно ели. Когда был дан сигнал, что враги перешли реку, они, бодрые душой и телом, взялись за оружие и выступили в поле. (2) Балеарцев193 и легкую пехоту (их было около восьми тысяч человек) Ганнибал поместил впереди знамен, за ними – тяжеловооруженных пехотинцев, ядро и силу своего войска; по обоим крыльям была рассыпана десятитысячная конница, на крыльях же поставлены и слоны. (3) Консул, заметив, что его конница, понесшаяся врассыпную вслед за нумидийцами, слишком неосторожно зашла вперед и встретила неожиданное сопротивление, отозвал ее обратно, дав знак к отступлению, и расставил по крыльям, взяв в центр пехоту. (4) Римлян было восемнадцать тысяч, союзников и латинов двадцать тысяч; к ним следует прибавить вспомогательные отряды ценоманов194, единственного галльского племени, сохранившего верность римлянам. Таковы были силы сразившихся.

(5) Начали сражение балеарцы. Встретив, однако, сильный отпор со стороны легионов, легкая пехота поспешно разделилась и была разведена по крыльям. (6) Вследствие этого ее движения положение римской конницы сразу стало очень затруднительным. И без того уже трудно было держаться четырем тысячам всадников против десяти тысяч, людям уставшим против людей, большею частью еще свежих, а тут еще балеарцы засыпали их градом дротиков. (7) В довершение всего слоны, шествовавшие на краях впереди конницы, наводили ужас на воинов, но еще более пугали лошадей, притом не только своим видом, но и непривычным запахом. И вот поле на широком пространстве покрылось беглецами. (8) Римская пехота дралась не менее храбро, чем карфагенская, но была значительно слабее. Пуниец, незадолго до битвы отдыхавший, вступил в бой со свежими еще силами; римлянам, напротив, голодным, уставшим, с окоченевшими от мороза членами, всякое движение стоило труда. Все же они взяли бы одной храбростью, если бы против них стояла только пехота; (9) но здесь балеарцы, прогнав конницу, метали свои дротики им во фланги, тут слоны напирали уже на самую средину переднего строя, а там вдруг Магон с нумидийцами, мимо засады которых пехота пронеслась, ничего не подозревая, появился в тылу и привел задний ряд в неописуемое замешательство. (10) И все-таки среди всех этих бедствий, окружавших ее со всех сторон, пехота крепко держалась некоторое время; наиболее успешно отразила она вопреки всеобщему ожиданию натиск слонов. (11) Легкие пехотинцы, особо для этого отряженные, забросали их дротиками и обратили в бегство, а затем, преследуя бегущих, кололи под хвост, где у них кожа тоньше и ранить их поэтому легче.

56. (1) Заметив, что слоны в исступлении начинают уже бросаться на своих, Ганнибал велел удалить их из середины и отвести на левый край, чтобы они пришлись против вспомогательных отрядов галлов. Тут они сразу вызвали повсеместное бегство, и ужас римлян достиг пределов, когда они заметили, что их союзники разбиты. (2) Пришлось им образовать круг195. При таких обстоятельствах приблизительно десять тысяч, не видя другой возможности спастись, прорубились через центр африканской пехоты, укрепленной галльскими вспомогательными отрядами, нанесши врагу страшный урон. (3) Отсюда они, не будучи в состоянии вернуться в лагерь, от которого их отделяла река, и не видя из-за дождя, куда им направиться, чтобы прийти на помощь своим, прямым путем проследовали в Плацентию. (4) По их примеру было сделано много попыток пробиться в различные стороны; направившиеся к реке были либо поглощены водоворотами, или застигнуты врагами, если не решались войти в реку; (5) те, которые в беспорядочном бегстве рассыпались по равнине, последовали за отступающим отрядом и достигли Плацентии; другим страх перед врагами внушил смелость войти в реку, и они, перешедши ее, добрались до лагеря.

(6) У карфагенян слякоть и невыносимые холода погубили много людей и вьючных животных и почти всех слонов196. (7) Далее Требии они врага не преследовали и вернулись в лагерь до того оцепеневшими от холода, что едва радовались своей победе197. (8) Поэтому в ночь, когда воины, оставленные в римском лагере для его охраны, а равно и спасшиеся туда бегством и большею частью почти безоружные, на плотах переправлялись через Требию198, карфагеняне действительно ничего не заметили среди шума, производимого дождем, (9) или же, не будучи уже в состоянии двигаться от усталости и ран, притворились, что ничего не замечают. Таким образом консул Сципион тихо и беспрепятственно привел войско в Плацентию, а оттуда через Пад в Кремону199, чтобы зимовка двух войск не ложилась непосильной тяжестью на одну колонию200.

57. (1) Ужас, распространившийся в Риме при известии об этом поражении, не поддается никакому описанию. «Вот-вот, думали римляне, – появятся знамена врага, приближающегося к городу Риму, (2) и нет надежды, нет помощи, нет возможности спасти от его натиска ворота и стены столицы. Когда один консул был побежден на Тицине, мы могли отозвать другого из Сицилии. Теперь оба консула, оба консульских войска разбиты; откуда взять других предводителей, другие легионы?» (3) Так рассуждали они в испуге, как вдруг вернулся консул Семпроний, Подвергаясь страшной опасности, он пробрался сквозь рассеявшуюся повсюду для грабежа неприятельскую конницу, ведомый лишь отвагою, а не расчетом и даже не надеждой обмануть бдительность врага или оказать ему сопротивление, если бы его открыли. (4) Он провел консульские выборы, что было тогда наиболее насущной потребностью201, и затем вернулся на зимние квартиры. Консулами были избраны Гней Сервилий и Гай Фламиний.

(5) Римлянам, впрочем, даже зимовать не дали спокойно. Всюду рыскали нумидийские всадники или же – если местность была для них слишком неровной – кельтиберы и лузитанцы202. Римляне были, таким образом, отрезаны решительно от всякого подвоза продовольствия, не считая лишь того, что доставлялось им на кораблях по реке Пад. (6) Была недалеко от Плацентии торговая пристань, окруженная сильными укреплениями и охраняемая многочисленным гарнизоном. В надежде взять эту крепость силой Ганнибал выступил, взяв с собой конницу и легкую пехоту; а так как он в тайне видел главный залог успешности предприятия, то нападение было произведено ночью. Все же ему не удалось обмануть караульных, (7) и внезапно был поднят такой крик, что его было слышно даже в Плацентии. Таким образом, на рассвете явился консул203 с конницей, велев легионам следовать за ним в боевом порядке. (8) Еще до их прибытия обе конницы сразились, а так как Ганнибал, получив рану, был вынужден оставить битву, то враги пали духом и караульный отряд был блестящим образом спасен. (9) Но отдых продолжался всего несколько дней. Едва дав ране зажить, Ганнибал быстро двинулся к Виктумулам204, чтобы захватить их приступом. (10) В галльскую войну205 это место служило римлянам житницей; затем, так как оно было укреплено, туда стали стекаться со всех сторон окрестные обитатели, принадлежавшие к различным племенам; тогда же страх перед опустошениями заставил многих крестьян поселиться там. (11) И вот эта толпа, услышав о доблестной защите крепости под Плацентией, воодушевилась мужеством, взялась за оружие и вышла навстречу Ганнибалу. (12) Войска встретились на дороге скорее в походном, чем в боевом порядке; а так как с одной стороны дралась нестройная толпа, а с другой – уверенные друг в друге вожди и войско, то тридцать пять тысяч человек были обращены в бегство сравнительно немногими. (13) На следующий день город сдался и принял в свои стены пунийский отряд. Горожанам было велено выдать оружие; они тотчас повиновались; вдруг раздался сигнал грабить город, как будто победители взяли его с боя. (14) Ни одно из бедствий, которые летописцы в подобных случаях считают достойными упоминания, не миновало жителей: все, что только могли придумать своеволие, жестокость и бесчеловечная надменность, обрушилось на этих несчастных. Таковы были зимние походы Ганнибала.

58. (1) Затем был дан воинам кратковременный отдых, (2) пока стояли невыносимые морозы; а с первыми, еще сомнительными признаками приближения весны Ганнибал оставил зимние квартиры и повел войско в страну этрусков, рассчитывая убеждением или силой привлечь и этот народ на свою сторону, подобно тому как сделал это с галлами и лигурийцами. (3) Но во время перехода через Апеннины его застигла такая страшная буря, что в сравнении с ней даже ужасы Альп показались почти ничем. Дождь и ветер хлестали пунийцев прямо в лицо и с такой силой, что они или были принуждены бросать оружие, или же, если пытались сопротивляться, сами падали наземь, пораженные силой вьюги. На первых порах они только остановились. (4) Затем, чувствуя, что ветер захватывает им дыхание и щемит грудь, они присели, повернувшись к нему спиною. (5) Вдруг над их головами застонало, заревело, раздались ужасающие раскаты грома, засверкали молнии; (6) пока они, оглушенные и ослепленные, от страха не решались двинуться с места, грянул ливень, а ветер подул еще сильнее. Тут они наконец убедились в необходимости расположиться лагерем на том самом месте, где были застигнуты непогодой. (7) Но это оказалось лишь началом новых бедствий. Нельзя было ни развернуть полотнище, ни водрузить столбы, а если и удавалось раскинуть палатку, то она не оставалась на месте; все разрывал и уносил ураган. (8) А тут еще тучи, занесенные ветром повыше холодных вершин гор, замерзли и стали сыпать градом в таком количестве, что воины, махнув рукой на все, бросились на землю, скорее погребенные под своими палатками, чем прикрытые ими; (9) за градом последовал такой сильный мороз, что, если кто в этой жалкой куче людей и животных хотел приподняться и встать, он долго не мог этого сделать, так как жилы окоченели от стужи и суставы едва могли сгибаться. (10) Наконец резкими движениями они размялись и несколько ободрились духом; кое-где были разведены огни; если кто чувствовал себя слишком слабым, то прибегал к чужой помощи. (11) В продолжение двух дней оставались они на этом месте, как бы в осаде; погибло много людей, много вьючных животных, а также и семь слонов из тех, которые уцелели после сражения на Требии.

59. (1) Спустившись с Апеннин, Ганнибал Двинулся назад, к Плацентии, и остановился в десяти милях от города; в следующий день он повел против врага двенадцать тысяч пехотинцев и пять тысяч всадников. (2) Консул Семпроний, вернувшийся уже к этому времени из Рима, не уклонился от боя; в этот день расстояние между обоими лагерями не превышало трех миль. (3) На другой день они сразились с замечательным мужеством, но с переменным счастьем. В первой стычке римляне имели решительный перевес: они не только победили в поле, но, погнав врага, преследовали его до самого лагеря, а затем произвели нападение и на самый лагерь. (4) Ганнибал, расставив немногих защитников вдоль вала и у ворот, остальным велел сплотиться вокруг него на средней площади лагеря и с напряженным вниманием ждать сигнала к вылазке. (5) В девять часов дня206 римский полководец, видя, что воины только напрасно истощают свои силы и что все еще нет никакой надежды взять лагерь, дал знак к отступлению. (6) Узнав об этом и заметив, что бой прекратился и неприятель отступает от его лагеря, Ганнибал тотчас же из правых и левых ворот выпускает против врага конницу, а сам отборной пехотой устремляется через средние ворота. (7) Если бы время дня позволяло обоим войскам дать более продолжительный бой, то вряд ли какое-нибудь иное сражение ознаменовалось бы большим ожесточением и большим числом убитых с обеих сторон; (8) теперь же, как ни храбро дрались воины, а ночь заставила их разойтись. Таким образом, потери были меньше, чем можно было ожидать по остервенению, с каким противники бросились друг на друга; а так как обе стороны сражались с одинаковым почти успехом, то и число убитых к окончанию боя было одинаково; пало не более как по шестьсот пехотинцев и вполовину против этого числа всадников. (9) Все же потери римлян были ощутительнее, чем можно было предположить, судя по одному числу павших; было убито довольно много людей всаднического сословия207, пять военных трибунов и три начальника союзников208. (10) После этого сражения Ганнибал отступил к лигурийцам, а Семпроний к Луке209. Лигурийцы выдали входящему в их пределы Ганнибалу двух римских квесторов, Гая Фульвия и Луция Лукреция, которых они захватили обманом, и, сверх того, двух военных трибунов и пять лиц всаднического сословия, большею частью сыновей сенаторов; это они сделали для того, чтобы он убедился в их мирном настроении и желании быть союзниками карфагенян210.

60. (1) Пока все это происходит в Италии211, Гней Корнелий Сципион, посланный с флотом и войском в Испанию, (2) отправился от устьев Родана и, обогнув Пиренеи, пристал в Эмпориях212. Высадив здесь войско, (3) он начал с леетанов213 и мало-помалу подчинил Риму все побережье до реки Ибер, то возобновляя прежние союзы, то заключая новые. (4) Приобретя при этом славу кроткого и справедливого человека, он распространил свое влияние не только на приморские народы, но и на более дикие племена, населявшие гористую область внутри страны, и не только заключил с ними мир, но и сделал их своими союзниками и набрал среди них несколько сильных вспомогательных отрядов.

(5) Испания по сю сторону Ибера была провинцией Ганнона214; его Ганнибал оставил защищать эту страну. Полагая, что следует идти навстречу врагу, не дожидаясь всеобщего бунта, он остановился лагерем в виду неприятеля и вывел свое войско в поле. (6) Римский полководец также счел лучшим не откладывать сражения; зная, что ему войны с Ганноном и Газдрубалом не миновать, он предпочитал иметь дело с каждым порознь, чем с обоими вместе. (7) Сражение было не особенно напряженным; шесть тысяч неприятелей было убито, две тысячи взято в плен, сверх того, еще охрана лагеря, который также был взят, и сам полководец с несколькими вельможами215. (8) При этом было завоевано и местечко Циссис216, лежавшее недалеко от лагеря; впрочем, найденная в нем добыча состояла из предметов небольшой стоимости – главным образом грубой утвари и негодных рабов. (9) Зато захваченная в лагере добыча обогатила римских воинов, так как не только побежденное войско, но и то, которое под знаменами Ганнибала служило в Италии, оставило всю свою более или менее ценную собственность по ту сторону Пиренеев, чтобы она не оказалась тяжелым бременем для несущих.

61. (1) Газдрубал, прежде чем достоверная весть об этом поражении могла дойти до него, переправился через Ибер с восемью тысячами пеших и тысячью всадников в тщетной надежде выйти навстречу римлянам при первом их появлении в стране. Узнав, что карфагеняне разбиты наголову под Циссисом и их лагерь взят, он повернул к морю. (2) Недалеко от Тарракона217 он застиг флотских воинов218 и моряков, бродивших отдельными шайками по полям, как это бывает обыкновенно после успеха. Пустив против них врассыпную свою конницу, он многих перебил, а остальных в крайнем замешательстве прогнал к кораблям. (3) Не решаясь, однако, более оставаться в этих местах, чтобы его не застиг Сципион, он удалился за Ибер. (4) В самом деле, Сципион, узнав о прибытии новых врагов, поспешно двинулся со своим войском против них; наказав нескольких начальников кораблей и оставив в Тарраконе небольшой отряд, он вернулся с флотом в Эмпории. (5) Не успел он удалиться, как вдруг опять появился Газдрубал, побудил к возмущению племя илергетов, которое дало было Сципиону заложников, и с их же молодежью стал опустошать поля верных римлянам союзников. (6) Но лишь только Сципион выступил с зимних квартир, он опять оставил всю область по сю сторону Ибера; Сципион же вторгся с войском в пределы илергетов, брошенных виновником их возмущения, загнал всех в их главный город Атанагр219 и осадил. (7) Через несколько дней ему удалось снова принять в подданство илергетов220, он велел им поставить еще больше против прежнего заложников я наказал их, сверх того, еще денежной пеней. (8) Отсюда он двинулся к авсетанам220, которые также были союзниками пунийцев, и осадил их город. Когда же лацетаны221 поспешили выручать соседей, Сципион ночью, недалеко от города, когда лацетаны намеревались войти в него, устроил им засаду. (9) Около двенадцати тысяч было убито; почти все потеряли оружие и, рассеявшись по полям, убежали восвояси. Да и осажденных защищала только зима, от которой осаждающие терпели много невзгод. (10) Тридцать дней продолжалась осада, и все это время глубина снега редко бывала менее четырех футов; но зато он так завалил римские осадные щиты и навесы, что им они были спасены от поджигательных снарядов, которые враги неоднократно бросали в них. (11) В конце концов, когда вождь авсетанов Амузик спасся бегством к Газдрубалу, они сдались, обязавшись уплатить двадцать талантов серебра. Римляне вторично отправились на зимние квартиры, на этот раз в Тарракон222.

62. (1) В Риме и его окрестностях много тревожных знамений или действительно было замечено в эту зиму, или же – как это обыкновенно бывает, коль скоро умы объяты суеверным страхом, – о них только доносили часто, и рассказчикам слепо верили. (2) В числе прочих передают, будто полугодовалый ребенок свободных родителей на Овощном рынке крикнул: «Триумф!»; (3) на Бычьем рынке бык сам собою взобрался на третий этаж и бросился оттуда, испуганный тревогой, которую подняли жильцы; (4) на небе показались огненные изображения кораблей; в храм Надежды, что на Овощном рынке223, ударила молния; в Данувии копье шевельнулось, и ворон влетел в храм Юноны224 и сел как раз на ложе богини; (5) в окрестностях Амитерна225 во многих местах показывались издали призраки в белой одежде, но ни с кем не повстречались; в Пицене шел каменный дождь; в Цере вещие дощечки226утончились; в Галлии волк выхватил у караульного меч из ножен и унес его. (6) Относительно всех прочих замечаний было определено, чтобы децемвиры справились в Сивиллиных книгах227; по поводу же каменного дождя в Пицене было объявлено девятидневное празднество. По истечении его приступили к другим очистительным обрядам, в которых приняли участие почти все граждане. (7) Прежде всего было произведено очищение города; богам, по определению децемвиров, заклали известное число взрослых животных; (8) в Ланувии поднесли Юноне дар из сорока фунтов золота, а замужние женщины посвятили Юноне на Авентине медную статую; в Цере, где вещие дощечки утончились, был устроен лектистерний228 и вместе с тем молебствие Фортуне на горе Альгид229; (9) также и в Риме был устроен лектистерний Ювенте230 и молебствие в храме Геркулеса для отдельных избранных, а затем для всего народа молебствие во всех храмах. (10) Гению231 было заклано пять взрослых животных; и, сверх того, определено, чтобы претор Гай Атилий Серран произнес обеты на случай, если бы положение государства не изменилось к худшему в течение следующих десяти лет. (11) Эти обряды и обеты, совершенные и произнесенные по откровению Сивиллиных книг, в значительной степени успокоили взволнованные суеверным страхом умы.

63. (1) Фламиний, один из назначенных консулов следующего года, получив по жребию зимовавшие в Плацентии легионы, послал консулу письмо с приказом, чтобы это войско к мартовским идам232 стояло лагерем в Аримине. (2) Он действительно намеревался вступить в должность там, в провинции, помня о своих старинных спорах с сенатом в бытность свою трибуном, а позже и консулом, когда у него сначала хотели отнять консульство, а затем триумф233; (3) к тому же ненависть к нему сенаторов увеличилась по случаю нового закона, предложенного народным трибуном Гаем Клавдием против воли сената и при содействии одного только Гая Фламиния из среды сенаторов, – чтобы никто из сенаторов или сыновей сенаторов не владел морским кораблем вместимостью свыше трехсот амфор234. (4) Эта вместимость считалась законодателем достаточной, чтобы привезти в город из деревни припасы для собственного употребления; торговля же признавалась для сенаторов безусловно позорной. Закон этот, наделавший очень иного шуму, принес Фламинию, который отстаивал его, ненависть знати, но зато любовь народа и, таким образом, вторичное консульство. (5) Ввиду этого он стал опасаться, как бы его не пожелали задержать в городе вымышленными ауспициями235, откладыванием Латинского празднества236 и другими помехами, которыми обыкновенно пользовались против консулов, и поэтому под предлогом поездки по частным делам тайком уехал в свою провинцию. (6) Когда об этом узнали, негодование сенаторов, и без того уже сильное, еще возросло. «Гай Фламиний,– говорили они,– ведет войну не с одним только сенатом, но и с бессмертными богами. (7) Еще прежде он, выбранный консулом при зловещих ауспициях, отказал в повиновении богам и людям, когда они отзывали его с самого поля битвы237; теперь он, помня о своей тогдашней непочтительности, бегством уклонился от обязанности произнести в Капитолии торжественные обеты. (8) Он не пожелал в день вступления своего в должность помолиться в храме Юпитера Всеблагого Величайшего, увидеть кругом себя собранный для совещания сенат, который его ненавидит и ему одному ненавистен, назначить день Латинского празднества и совершить на горе238торжественное жертвоприношение Латинскому Юпитеру; (9) не пожелал, совершив ауспиции, отправиться в Капитолий для произнесения обетов и затем в военном плаще в сопровождении ликторов уехать в провинцию239. Он предпочел отправиться, наподобие какого-нибудь торговца, промышляющего при войске, без знаков своего достоинства, без ликторов, украдкой, как будто удалялся в изгнание. (10) По-видимому, ему показалось более соответствующим величию своей власти вступить в должность в Аримине, чем в Риме, надеть окаймленную пурпуром тогу на каком-нибудь постоялом дворе, чем подле своих пенатов!» (11) Все решили, что его следует – честью ли или силой – вернуть и заставить сначала лично исполнить все обязанности перед богами и людьми, а затем уже отправиться к войску и в провинцию. (12) Послами (постановлено было отправить таковых) избраны были Квинт Теренций и Марк Антистий; но их слова так же мало подействовали на него, как в его первое консульство письмо сената. (13) Через несколько дней он вступил в должность; но когда он приносил жертву, теленок, раненный уже, вырвался из рук священнослужителей и обрызгал своей кровью многих из присутствовавших240; (14) вдали же смятения и тревоги было еще больше, так как не знали, в чем причина испуга. Многие видели в этом предзнаменование больших ужасов. (15) Затем он принял два легиона от прошлогоднего консула Семпрония и два от претора Гая Атилия241 и повел свое войско по горным тропинкам Апеннин в Этрурию.

1. (1) Уже приближалась весна, когда Ганнибал снялся с зимнего лагеря1; не раз уже тщетно пытался он перейти Апеннины, стояли невыносимые морозы, однако и медлить было очень опасно и страшно. (2) Галлы, которых раньше подстрекала надежда пограбить и нажиться, увидев, что не они расхищают чужое, а собственная их земля стала местом военных действий и отягощена зимними лагерями обеих сторон, перенесли свою ненависть с римлян на Ганнибала. (3) Галльские вожди часто старались заманить его в западню, которую устраивали с таким же легкомыслием, с каким и раскрывали, не доверяя друг другу. Ганнибал уцелел: он одевался по-разному, менял шапки, и, таким образом, не попался в ловушку2. (4) Сняться пораньше с зимнего лагеря побудил его все-таки страх.

В это самое время – в мартовские иды3 – в Риме вступил в свою должность консул Гней Сервилий. (5) Он доложил сенату о положении государства и тут ненависть к Фламинию вспыхнула с новой силой. Двое консулов были избраны, говорили сенаторы, а имеется только один. (6) Разве есть у Фламиния законная власть? Разве есть у него право ауспиций? Власть должностного лица берет начало из дома – от государственных и частных пенатов4. Консул облекается ею и несет ее с собой после того, как он справил Латинские празднества, принес жертву на Горе5, произнес положенные обеты на Капитолии. (7) А частный человек не имеет права ауспиций и нельзя, отправившись из Рима без них, совершить настоящие ауспиции на чужой почве6.

(8) Становилось еще страшнее от пугающих знамений, о которых оповещали со всех сторон: в Сицилии у многих солдат загорелись дротики; в Сардинии у всадника, объезжавшего караулы на стене, вспыхнул в руке жезл; на побережье сверкало множество огней; на двух щитах выступил кровавый пот; (9) каких-то солдат убило молнией; солнечный диск на виду у всех сделался меньше; в Пренесте7 с неба падали раскаленные камни; в Арпах8 видели на небе щиты и солнце, сражающееся с луной; (10) в Капене9 среди дня взошли две луны; в Цере10 вода была смешана с кровью и даже Геркулесов источник11был в кровавых пятнах; в Антии12 в корзины жнецов падали окровавленные колосья; (11) в Фалериях13 небо словно раскололось и из огромной щели сверкнул нестерпимый свет; дощечки с предсказаниями вдруг стали тоньше14, одна из них выпала сама собой с такой надписью: «Маворс15 бряцает своим оружием»; (12) в это же время в Риме на статуе Марса на Аппиевой дороге16 и на статуях волков выступил пот; в Капуе небо, казалось, охвачено было, огнем, а луна падала с дождем вместе. (13) Ввиду этого поверили и другим – не столь достопамятным – знамениям; у некоторых хозяев козы обросли длинной шерстью, курица превратилась в петуха, а петух в курицу. (14) Сведения эти доложили сенату и в курию ввели самих рассказчиков. Консул посоветовался с сенаторами, как умилостивить богов. (15) Постановлено было отвратить эти зловещие знамения принесением в жертву взрослых животных и сосунков и трехдневным молебствием богам во всех храмах; (16) а об остальном пусть децемвиры17 справятся в Книгах, и пусть будет выполнено все, что угодно богам. (17) По указанию децемвиров постановлено было прежде всего Юпитеру поднести золотую молнию весом в пятьдесят фунтов, а Юноне и Минерве18 вещи, сделанные из серебра; (18) Юноне Царице на Авентине19 и Юноне Спасительнице в Ланувии20 принести в жертву взрослых животных: матронам сложиться – пусть каждая внесет сколько может – и поднести дар Юноне Царице на Авентине и устроить лектистерний21; отпущенницам собрать денег – с каждой по ее средствам – и поднести дар Феронии22. (19) Это было исполнено, и децемвиры на форуме в Ардее23принесли в жертву крупных животных. В конце декабря в Риме у храма Сатурна совершили жертвоприношение и, как велено было, устроили лектистерний (ложе для богов застилали сенаторы24) и пиршество для народа; (20) день и ночь по городу раздавались клики в честь Сатурналий, и народ постановил считать этот день навсегда праздничным25.

2. (1) Пока консул26 в Риме умилостивлял богов и занят был набором солдат, Ганнибал снялся с зимних лагерей, так как до него дошел слух, что консул Фламиний уже прибыл в Арретий27. (2) Туда вели две дороги: одна дальняя, но более легкая, и другая, ближайшая, через болота, затопленные Арно, разлившимся более обычного. Ганнибал пошел через болота; (3) испанцев, африканцев и весь цвет своего старого войска он отправил вперед вместе с обозом, чтобы, если придется где остановиться, у них под рукой было все необходимое; за ними – в середине отряда – шли галлы, а замыкали его всадники. (4) Магон с легковооруженными нумидийцами28 должен был заставлять солдат держать строй – особенно галлов (этот народ не умеет переносить тягот дальнего пути), если они станут разбредаться или не захотят идти дальше. (5) Передовые отряды шли за проводниками, преодолевая глубокие места реки, водовороты, трясины, солдат засасывало тиной, но они выбирались и не отставали от знамен. (6) Галлы, неспособные ни удержаться на ногах, поскользнувшись, ни выбраться из водоворота, совсем пали духом: (7) одни едва тащились от усталости; другие, отчаявшись и обессилев, валились с ног и умирали среди трупов вьючных животных. Сильнее всего страдали они от отсутствия сна, которое терпели четыре дня и три ночи. (8) Повсюду вода, нигде не найдешь сухого места, не растянешься на земле, чтобы немного соснуть. Усталые люди ненадолго ложились на груды поклажи, торчавшие из воды, (9) или на трупы вьючных животных, повсюду валявшиеся на пути. (10) У Ганнибала с самой весны с ее непостоянной, то жаркой, то холодной погодой, болели глаза; он ехал на единственном уцелевшем слоне29, возвышавшемся над водой; (11) голова у полководца была тяжела от бодрствования, ночной сырости и болотного воздуха. Лечиться не было ни места, ни времени, и он ослеп на один глаз30.

3. (1) Потеряв к своему прискорбию столько людей и животных, Ганнибал выбрался, наконец, из болот и разбил лагерь на первом сухом месте; через заранее высланных разведчиков он уже знал, что римское войско стоит под стенами Арретия, (2) и начал подробно осведомляться о нраве и замыслах консула, о свойствах этой местности, ее дорогах, возможностях иметь продовольствие и вообще обо всем, что следовало знать. (3) Эта местность была в Италии плодороднейшей: этрусская равнина между Фезулами31 и Арретием изобиловала хлебом и всеми плодами земными; скота было тоже много. (4) Консул Фламиний со времен его предыдущего консульства преисполнен был дерзостью32: и сенат, и законы, и сами боги были ему нипочем. От природы он был человеком безрассудным и судьба питала его опрометчивость успехами на войне и в гражданской деятельности. (5) Было ясно: он станет действовать неистово и стремительно, не спрашивая совета ни у богов, ни у людей. Чтобы еще сильней подчинить этого консула власти его пороков, Пуниец начал дразнить его и выводить из себя: (6) оставив неприятеля слева, он направился к Фезулам, идя серединой Этрурии, чтобы пограбить, и чтобы консулу издали было видно, как враг опустошает страну, какие пожары устраивает, как избивает людей. (7) Фламиний, который даже, видя, что враг ведет себя тихо, не усидел бы на месте, теперь, когда у него почти на глазах грабили и разоряли союзников, счел для себя позором, что Пуниец разгуливает посреди Италии и, не встречая сопротивления, пойдет прямо на Рим. (8) В совете все уговаривали консула действовать ко благу страны и отказаться от блистательных предприятий: «Подождем сотоварища и, объединив войска, будем действовать согласно и по общему плану, а пока с помощью конницы и легковооруженных союзников будем препятствовать повсюду разбредшимся наглым грабителям». (9) Фламиний, в гневе кинувшись прочь из заседания, подал сигнал сразу и к выступлению, и к сражению. (10) «Да, конечно, мы посидим под стенами Арретия: ведь здесь наше отечество и родной дом. Выпустим из своих рук Ганнибала; и он вконец разорит Италию, все сожжет и уничтожит, подойдет к стенам Рима, а мы не раньше снимемся с места, чем сенаторы позовут Фламиния из-под Арретия, как некогда Камилла из-под Вей33 ». Выкрикивая эти слова, он приказал поскорее взять знамена, а сам вскочил на лошадь; лошадь внезапно упала, и консул полетел через ее голову34. (11) Всех стоявших вокруг испугало это зловещее знамение перед началом битвы; (12) а тут еще сообщили, что знаменосец не мог, хотя и старался изо всех сил, вырвать из земли знамя. (13) Фламиний обернулся к гонцу: «Ты не от сената с письмом? Мне запрещают сражение? Ступай, скажи, пусть выкопают знамя, если выдернуть его не дает страх, сковавший им руки». (14) Войско выступило; командиры были угнетены и разногласием в совете, и двумя35 предзнаменованиями, а толпа воинов радовалась неистовому вождю и надеялась невесть на что.

4. (1) Ганнибал обрушил все ужасы войны на область между городом Кортоной36 и Тразименским озером: пусть Фламиний загорится гневом и кинется мстить за обиды союзников. (2) Войско уже пришло к месту, будто созданному для засады: озеро здесь подходит к самой подошве Кортонских гор37. Между ними и озером нет ничего, кроме очень узкой дороги, словно именно для нее тут нарочно оставлено место. Дальше открывается поле пошире, а там уже встают и холмы. (3) Ганнибал здесь разбил лагерь, но остался в нем только с африканцами и с испанцами; балеарцев38 и прочих легковооруженных солдат он повел в обход за горами; всадников поместил у самого входа в ущелье, скрыв их за холмами; вошедших римлян встретит конница; озеро и горы заградят все.

(4) Фламиний подошел к озеру еще накануне, на закате солнца; на следующий день, едва рассвело, без предварительной разведки он прошел через теснину, и лишь когда войско стало разворачиваться на равнине, увидел перед собой врага, стоявшего напротив; засаду с тыла и сверху он не заметил. (5) Пуниец добился своего, римляне, стесненные горами и озером, были окружены вражеским войском. Ганнибал подал сигнал: напасть всему войску. (6) Солдаты сбежали вниз, как кому было ближе; для римлян это оказалось неожиданностью, тем более, что туман, поднявшийся с озера, был на равнине густ, а на горах редок, и неприятельские воины, хорошо различая друг друга, сбежали со всех холмов разом. (7) Римляне, еще не видя, что они окружены, поняли это по крикам. Бой начался с разных сторон раньше, чем солдаты успели, как следует, построиться, вооружиться и выхватить мечи.

5. (1) Консул и сам был потрясен общим смятением, но держался бесстрашно. Он восстановил, насколько это допускали время и место39, расстроенные ряды воинов, оборачивавшихся на всякий крик, и обратился к тем, кто мог подойти и его услышать, с приказом стойко сражаться: (2) «Мы спасемся не молитвами и обетами, а доблестью и силой. Пробьемся мечом через вражеские ряды: чем меньше страха, тем меньше опасности». (3) Но в шуме и тревоге нельзя было услышать ни совета, ни приказания. Солдаты не узнавали даже своих знамен и легионов; у них едва хватало духа взяться за оружие и приготовить его к битве; оно стало для них скорей бременем, чем защитой. К тому же густой туман заставлял полагаться больше на слух, чем на зрение. (4) Люди оборачивались на стоны раненых, на крики схватившихся врукопашную, на смешанный гул голосов, грозных и испуганных. (5) Одни, убегая, наталкивались на сражающихся и присоединялись к ним; других, возвращавшихся на поле боя, увлекала за собою толпа бегущих. (6) А бежать было некуда: справа и слева горы и озеро, спереди и сзади вражеский строй – вся надежда на себя и на свой меч. (7) Каждый стал себе вождем и советчиком; сражение возобновилось – не правильное, где действуют принципы, гастаты и триарии, где передовые бьются перед знаменами, а весь строй за знаменами, где каждый знает свое место в легионе, когорте и манипуле40; (8) дрались, где кто оказался по воле случая или по собственному выбору – впереди или сзади, – и так были захвачены боем, что никто и не почувствовал землетрясения41, которое сильно разрушило многие италийские города, изменило течение быстрых рек, погнало в них море, обрушило и сокрушило горы.

6. (1) Почти три часа дрались – и повсюду жестоко, но особенно вокруг консула. (2) С ним были лучшие воины, и он бесстрашно устремлялся туда, где его солдатам приходилось туго. (3) Его замечали по оружию: неприятель старался изо всех сил его захватить, а сограждане – уберечь. Его узнал всадник-инсубр, по имени Дукарий, знавший консула в лицо и крикнувший своим землякам: «Эй, вон тот самый, кто уничтожил наши легионы, кто разорил наш город42 и наши земли: (4) принесу его в жертву Манам43 наших сограждан, подло им погубленных». Пришпорив лошадь, он помчался в гущу врагов, снес голову оруженосцу, кинувшемуся наперерез, и пронзил копьем консула; триарии44 помешали ему снять с убитого доспехи, прикрыв его своими щитами. (5) И тут началось почти повальное бегство: ни озеро, ни горы не были препятствием для потерявших от страха голову; люди, словно ослепнув, неслись по крутизнам и обрывам и стремглав скатывались вниз друг на друга вместе с оружием. (6) Там, где пройти было тесно, шли, где пришлось, – вброд, через болото, пока вода не доходила до плеч и до горла; некоторых безрассудный страх толкнул искать спасения вплавь; (7) решение безнадежное: плыть надо было долго, люди падали духом, их поглощала пучина, или, зря истомившись, они с трудом возвращались на отмели, где их избивала вражеская конница, вошедшая в воду. (8) Почти шесть тысяч человек из передового отряда римлян храбро прорвались через вражеский строй, вышли из ущелья и, ничего не зная о том, что происходит у них в тылу, задержались на холме; они слышали только крики и звон оружия, туман мешал им понять или догадаться, чем кончилось сражение. (9) Наконец, горячее солнце разогнало туман, и средь бела дня горы и равнины явили взору проигранное сражение и бездыханных воинов. (10) Захватив знамена, римляне кинулись бежать, стремясь ускользнуть от конницы. (11) На следующий день, видя, что им грозит еще и голод, они сдались на честное слово Магарбалу, гнавшемуся за ними ночью со всей конницей: он пообещал, если они отдадут ему оружие, отпустить их, оставив каждому что-нибудь одно из одежды. (12) Ганнибал соблюл уговор с пунийской честностью45: всех бросил в оковы.

7. (1) Такова была знаменитая битва у Тразименского озера46 – одно из самых памятных бедствий народа римского. (2) Пятнадцать тысяч римлян было убито в бою; десять тысяч, рассеявшись по всей Этрурии, разными дорогами добрались до Рима; (3) две с половиной тысячи неприятелей погибли в бою и многие после от ран. Другие писатели говорят, что убитых с обеих сторон было гораздо больше47; (4) я ничего не хочу попусту преувеличивать – к этому весьма склонны писатели – я придерживаюсь Фабия, современника этой войны, автора весьма осведомленного48. (5) Ганнибал отпустил без выкупа римских союзников-латинов; римлян заковал, велел разыскивать в грудах трупов тела своих солдат и хоронить их; старательно разыскивал он тело Фламиния, чтобы предать его погребению; тела не нашли.

(6) Как только в Рим пришла весть об этом поражении, народ в страхе и смятении сбежался на форум. (7) Слухи о поражении расползались; женщины, бродя по улицам, расспрашивала встречных, какова судьба войска; многолюдная толпа, собравшаяся как на сходку, пришла на Комиций49, к курии и взывала к должностным лицам; (8) наконец перед заходом солнца претор Марк Помпоний объявил: «Мы проиграли большое сражение». Ничего точнее от него не услыхали, но слухи шли от одного к другому, и люди пересказывали их дома: (9) консул и значительная часть войска погибли; уцелели немногие – одним удалось бежать в Этрурию, другие были перехвачены неприятелем. (10) Солдаты разбитого Фламиниева войска потерпели не больше горя, чем их родственники, терзаемые тревогой, не знавшие о судьбе близких, недоумевавшие, на что можно надеяться, чего бояться. (11) Назавтра и еще много дней у городских ворот стояло больше женщин, чем мужчин: ждали своих или вестей от них; шедших в город, особенно знакомых, окружали, расспрашивали и не отпускали, не выведав всего по порядку. (12) После расспросов выражение лиц у людей было разным: веселое или грустное, смотря по тому, что кто услышал; их провожали домой, утешая или поздравляя. У женщин радость и печаль проявились особенно бурно; (13) рассказывают, что одна, встретив вдруг в самых воротах сына, здравого и невредимого, скончалась в его объятиях; другая получила ложное известие о смерти сына50 и печально сидела дома; увидя его, она от радости испустила дух. (14) Преторы несколько дней от восхода до заката держали сенаторов в курии, совещаясь с ними о том, с каким войском и под командой какого вождя можно сопротивляться победителям-пунийцам.

8. (1) Ничего еще не было решено, как пришло известие о другой беде: четыре тысячи всадников, отправленные консулом Сервилием своему сотоварищу под командой Гая Центения, пропретора51, были окружены Ганнибалом в Умбрии52, куда они повернули, услышав о сражении при Тразименском озере. (2) Слух об этом был воспринят людьми по-разному: одни, скорбевшие о великом несчастьи, считали эту потерю сравнительно малой; (3) другие же говорили, что дело не в этом: ведь, как больной человек ничтожное заболевание переносит труднее, чем здоровый тяжелую болезнь, (4) так и больное потрясенное государство не перенесет никакой новой беды, и не потому, что эта так тяжела, а потому, что нету сил поднять еще какое-то бремя. (5) Решили прибегнуть к средству, которое давно уже не применяли, потому что в том не было нужды: назначить диктатора. Это сделать мог только консул, (6) а послать к нему гонца с письмом через Италию, занятую карфагенскими войсками, было затруднительно. Поэтому – случай дотоле небывалый – народ избрал в диктаторы Квинта Фабия Максима, а в начальники конницы Марка Минуция Руфа. (7) Сенат поручил им укрепить городские стены и башни; расставить, где они сочтут нужным, караулы и сломать мосты, перекинутые через реки53: «Будем сражаться за Город и родные очаги, коль скоро Италию отстоять не смогли».

9. (1) Ганнибал дошел прямым путем через Умбрию до Сполетия54. (2) Опустошив окрестности, он осадил этот город, но был отброшен с большими потерями. Прикинув, во что обошлась неудачная попытка взять небольшой городок и какая твердыня Рим, (3) он повернул в Пиценскую область55, изобиловавшую всеми плодами земными, богатую разной добычей, на которую жадно кидались обнищавшие воины. (4) Ганнибал стоял там лагерем несколько дней, солдаты набирались сил после зимних походов по болотам и после битвы, по исходу удачной, но трудной и утомительной. (5) Когда солдаты достаточно отдохнули, радуясь, впрочем, больше добыче и грабежу, чем покою и передышке, Ганнибал двинулся дальше. Он опустошил область претутиев, Адриатическое побережье, земли марсов, марруцинов, пелигнов56, и ближайший округ Апулии – окрестности Арп и Луцерии57. (6) Консул Гней Сервилий после мелких стычек с галлами взял один незначительный город; услышав о гибели сотоварища и войска, боясь уже за стены родного Города, он направился к Риму58: в минуты крайней опасности надлежит ему быть там

(7) Квинт Фабий Максим, вторично ставший диктатором59, в день своего вступления в должность созвал сенат и начал с рассуждения о божественном. Консул Фламиний, сказал он сенаторам, больше виноват в пренебрежении к обрядам и ауспициям, чем в дерзкой неосмотрительности; и надо вопросить самих разгневанных богов, как их умилостивить. (8) Фабий добился того, что разрешается только в случае зловещих предзнаменований: децемвирам велено было раскрыть Сивиллины книги60. (9) Децемвиры, справившись с книгами судеб, доложили сенату, что обеты Марсу, данные по случаю этой войны61, не исполнены, как положено; нужно все сделать заново и с большим великолепием. (10) Нужно также пообещать Юпитеру Великие игры62, а Венере Эрицинской и Уму63 – храмы. Кроме того, нужно устроить молебствие и лектистерний, а также пообещать «священную весну»64 на случай, если война пойдет удачно и государство останется таким же, как до войны. (11) Понимая, что Фабий будет целиком занят войной, сенат распорядился: пусть претор Марк Эмилий, с согласия коллегии понтификов, поскорее все это осуществит.

10. (1) Когда эти сенатские постановления были приняты, претор обратился к коллегии и Луций Корнелий Лентул, великий понтифик, дал совет: прежде всего посовещаться с народом о «священной весне». Без повеления народа, сказал он, обет дан быть не может. (2) Народ был запрошен в таких словах: «Желаете ли, повелеваете ли, чтобы сделано было так: Если государство римского народа квиритов на протяжении ближайших пяти лет будет сохранено невредимым в нынешних войнах, а именно в войне народа римского с карфагенским и в войнах народа римского с галлами, обитающими по сю сторону Альп, (3) то пусть тогда римский народ квиритов отдаст в дар Юпитеру все, что принесет весна в стадах свиней, овец, коз и быков, – с того дня, какой укажет сенат, и что, кроме того, не обещано другим богам. (4) Кто будет приносить жертву, пусть приносит, когда захочет и по какому захочет обряду; как бы он ее ни принес, это будет правильно. (5) Если животное, которое надлежало принести в жертву, умрет, пусть считается, что оно не было посвящено – в грех это поставлено не будет. Если кто повредит или убьет животное по неведению, виноват не будет. Если кто украдет животное, да не будет это поставлено в грех ни народу, ни обокраденному. (6) Если кто по неведению принесет жертву в несчастный день65, считать жертву правильной. Принесена ли жертва ночью или днем, рабом или свободным, считать, что принесена она правильно. Если жертва будет принесена раньше, чем сенат и народ приказал ее принести, то да будет народ разрешен от вины». (7) Ради того же обещаны были Великие игры и на них определено триста тридцать три тысячи и триста тридцать три с третью асса66, и сверх того триста быков Юпитеру, а многим другим богам – белые быки и другие жертвенные животные. (8) Обеты принесли по обряду, и назначено было молебствие: молились не только все горожане с женами и детьми, но и сельские жители, которых тоже не оставляла в стороне забота об общем благе. (9) Лектистерний длился три дня, устройством его были озабочены децемвиры: на виду поставили шесть лож: Юпитеру и Юноне одно, второе – Нептуну и Минерве, третье – Марсу и Венере, четвертое – Аполлону и Диане, пятое – Вулкану и Весте, шестое – Меркурию и Церере67. (10) Были даны обеты о храмах: Венере Эрицинской обещал храм диктатор Квинт Фабий, – согласно книгам судеб, делать это должен был тот, кому принадлежит высшая власть в государстве; о храме Уму дал обет претор Тит Отацилий.

11. (1) Покончив с тем, что касалось богов, диктатор доложил сенату о войне и о состоянии государства и спросил сенаторов, сколько, по их мнению, требуется легионов против победоносного врага. (2) Было постановлено: передать диктатору войско от консула Гнея Сервилия – пусть он наберет из граждан и союзников столько людей в пехоту и конницу, сколько сочтет нужным, и вообще пусть действует, как считает нужным для блага государства. (3) Фабий сказал, что прибавит к Сервилиеву войску два легиона. Их он набрал при посредстве начальника конницы и назначил им день для явки в Тибур68. (4) Указом предложено было всем жителям неукрепленных городов и местечек, не имеющих стен, переселиться в места безопасные, но прежде на пути Ганнибала сжечь свои усадьбы и уничтожить весь урожай. (5) Сам Фабий пошел по Фламиниевой дороге69 навстречу консулу и его войску, и у Тибра около Окрикула70 увидел издали консула, направлявшегося к нему со своей конницей. Фабий послал гонца уведомить консула, чтобы тот явился к диктатору без ликторов71. (6) Консул повиновался; встреча диктатора и консула показала гражданам и союзникам все величие диктатуры, за давностью почти забытое. Из Города принесли письмо: «Грузовые суда, везшие из Остии72 в Испанию продовольствие войску, захвачены около Козы73 пунийским флотом». (7) Консулу было приказано немедленно отправиться в Остию, посадить на суда, стоявшие под Римом или в Остии, воинов и моряков74, преследовать неприятельский флот и охранять италийское побережье. (8) В Риме набрали великое множество людей; приводили к присяге даже отпущенников75 призывного возраста, имевших детей. (9) Тех, кому было меньше тридцати пяти лет, посадили на корабли, остальных оставили охранять город.

12. (1) Диктатор, приняв от легата Фульвия Флакка, консульское войско, пришел через Сабинскую область к Тибуру в день, назначенный для сбора новобранцев, (2) оттуда двинулся к Пренесте и окольными дорогами вышел на Латинскую76, очень внимательно разобравшись во всех перепутьях, он направился к неприятелю, нигде не полагаясь на судьбу, разве что при крайней необходимости. (3) В тот же день, как он близ Арпина стал лагерем в виду врага, Пуниец немедленно вывел войско в боевом порядке, предлагая сражение, (4) но в римском лагере все было спокойно и безмятежно, и он вернулся к себе, ворча, что прославленный Марсов дух у римлян угас, что война окончена и что они у всех на виду доблести. (5) В глубине души, однако, он был встревожен: ему предстоит иметь дело с полководцем, который не чета Фламинию или Семпронию, а римляне только теперь, наученные бедами, нашли вождя, равного Ганнибалу. (6) Ему вдруг стало страшно от спокойной осторожности нового диктатора. Еще не зная, сколь тот упорен, Ганнибал попытался вывести его из себя: часто переходил с лагерем с места на место, на глазах у него опустошал поля союзников; (7) двинув быстрым маршем войско, скрывался и вдруг появлялся где-нибудь на повороте дороги; прятался, рассчитывая перехватить его, когда он спустится на равнину. (8) Фабий вел войско по высотам, на небольшом расстоянии от неприятеля, не выпускал его из виду, но и не вступал в сражение. Солдат он держал в лагере и выпускал только за фуражом и за дровами, без которых не обойтись, но за ними выходили не поодиночке и не вразброд; (9) отряд конницы и легковооруженных стоял на случай внезапной тревоги наготове, так что римские солдаты могли чувствовать себя в безопасности, а неприятельским грабителям, разбредшимся кто куда, приходилось бояться всего. (10) Фабий не хотел подвергать опасности все войско и решительного сражения не давал; незначительные легкие стычки вблизи лагеря, куда можно было в любую минуту укрыться, приучали солдат, напуганных прежними поражениями, не отчаиваться в своей доблести и удачливости. (11) Не Ганнибал, однако, был главным противником Фабия в его здравых намерений, но собственный начальник конницы, который только по недостатку власти не погубил немедленно государство. (12) Был он человеком неистовым, скорым на решения, необузданным на язык; сначала в небольшом кругу, а потом открыто в толпе стал бранить Фабия, который будто бы не медлителен, а ленив, не осторожен, а трус; истолковывая доблести диктатора как пороки, он унижал высшего и превозносил себя – гнусное искусство, доставившее многим блестящий успех и потому процветающее.

13. (1) Ганнибал из области гирпинов77 перешел в Самний, опустошил окрестности Беневента78 и взял город Телезию79; он сознательно дразнил Фабия, надеясь, что может быть, возмущенного бедствиями и притеснением союзников, его удастся выманить на равнину. (2) Среди многочисленных союзников-италийцев, попавших у Тразименского озера в плен и отпущенных Ганнибалом, было три кампанских всадника, которые, соблазнившись подарками и обещаниями Ганнибала, привлекли на его сторону своих земляков. (3) Они уверяли: если он войдет с войском в Кампанию, то сразу же овладеет Капуей80. Дело было серьезное, а люди пустые, и Ганнибал, колеблясь, доверять ли им, или нет, все-таки направился из Самния в Кампанию, (4) Настойчиво потребовав делами подтвердить обещания, он приказал им явиться к нему с несколькими знатными горожанами и отпустил их. (5) Проводнику он велел вести себя к Казину81: люди, знающие эти места, уверили его: если он захватит там перевал, то римляне будут отрезаны от союзников и помогать им не смогут. (6) Но пунийскому рту трудно было сладить с латинскими именами: проводнику послышалось не «Казин», а «Казилин»82, он свернул с верного пути и через Аллифскую, Кайатскую и Каленскую области спустился на Стеллатскую равнину83. (7) Увидев вокруг себя горы и реки, Ганнибал позвал проводница и спросил: где они находятся? (8) Тот ответил, что Ганнибал сегодня же остановится в Казилине. Тут ошибка выяснилась – Казин совсем в другой области – (9) Ганнибал высек проводника и распял его на страх другим, укрепил лагерь и отпустил Магарбала грабить Фалернскую область84. (10) Опустошили все вплоть до Синуэсских вод. Бедствие было велико, люди бежали, нумидийцы навели страх на всю округу; (11) всюду хозяйничали огонь и меч, но верность союзников не поколебалась: управляли ими справедливо, власти не превышали, а добровольное повиновение лучшим – единственная порука верности.

14. (1) Ганнибал разбил лагерь у реки Вултурн: теперь он выжигал этот чудный край; над горевшими усадьбами подымался дым, Фабий шел по хребту Массика85, и у него в войске чуть снова не вспыхнул мятеж. (2) Солдаты несколько дней были спокойны; так как Фабий вел их скорее, чем обычно, они думали, что спешат остановить опустошение Кампании; (3) но вот они дошли до последнего перевала86; на глазах у них неприятель жег фалернские поля, дома жителей Синуэссы, а о сражении не было и помину. (4) И Минуций сказал: «Ужели пришли мы сюда наслаждаться приятнейшим зрелищем – смотреть, как убивают союзников и жгут их жилища! Если нам никого не стыдно, то постыдимся хотя бы граждан, которых отцы наши поселили в Синуэссе, чтобы всему этому краю была защита от самнитов. (5) А сейчас пожары устраивает не сосед-самнит, а чужеземец, пуниец, который по нашей беспечности и медлительности пришел сюда с края света! (6) Мы не сыновья наших отцов: мы выродки! Они считали для себя позором, если пунийский флот проходил мимо их земли; мы еще увидим, как тут будет полным полно нумидийцев и мавров. (7) Был осажден Сагунт87, мы негодовали, взывали не только к людям, но к святости договоров, к богам – теперь спокойно смотрим, как Ганнибал поднимается на стены римской колонии88. (8) Дым от горящих усадеб и полей ест глаза, мы глохнем от крика и плача союзников, которые чаще взывают к нашей, чем к божьей помощи, а мы ведем войско, как скот, по летним пастбищам и непроходимым дорогам, прячась в лесах и за облаками. (9) Если бы Марк Фурий89 рассчитывал взять у галлов Рим, разгуливая по горам по долам, как этот наш новый Камилл, несравненный диктатор, сысканный нами в несчастьи, – собирается отвоевать Италию у Ганнибала, Рим был бы галльским. (10) Боюсь, при такой нашей медлительности не вышло бы, что предки наши столько раз спасали Рим для Ганнибала и пунийцев. (11) Фурий, истинный муж и римлянин, в тот самый день, когда в Вейи пришло известие, что он избран диктатором по воле сената и приказу народа, спустился на равнину (хотя Яникул достаточно высок, чтобы, сидя, издали увидеть врага) и в тот же день в центре города – там, где сейчас „галльское пожарище”90, – а на следующий день перед Габиями уничтожил галльские легионы91. (12) Что ж? А когда спустя много лет самниты, наши враги, у Кавдинского ущелья заставили нас пройти под ярмом92, – как сумел тогда Луций Папирий Курсор сбросить ярмо с шеи римлян и надеть его на гордеца-самнита93? Разве бродя по самнийским горам? Или осаждая Луцерию94, не давая покоя врагу-победителю? (13) И разве не быстрота обеспечила победу Гаю Лутацию, когда он, увидев неприятельский флот с грузом припасов и всяческого снаряжения, на следующий же день потопил его95? (14) Глупо думать, что можно победить, сидя сиднем и вознося молитвы; возьми оружие, сойди на ровное место и сражайся с врагами грудь с грудью. Римское государство возросло потому, что было отважно и отвергало робкие решения, которые трусы зовут осторожными».

(15) Слова Минуция, ораторствовавшего, словно на сходке, расходились среди трибунов и всадников; докатывались неистовые речи и до солдатских ушей, и если бы дело зависело от солдатского голосования, то, конечно, Минуция предпочли бы Фабию.

15. (1) Фабий, с равным вниманием следивший и за согражданами и за врагом, оставался непоколебим: он прекрасно знал, что его бранят не только в собственном лагере, что уже и в Риме его ославили за медлительность, но провел остаток лета, не отступая от своих замыслов. (2) Ганнибал, отчаявшись в решительном сражении, которого желал всеми силами души, уже выискивал места для зимней стоянки, ибо область, где он находился, богата была виноградом и вообще только тем, чем дарит лето и что ласкает зрение и вкус, но не тем, что поддерживает жизнь. (3) Все это Фабию сообщили разведчики. И он, прекрасно зная, что Ганнибал пойдет обратно по тем же теснинам, какими прошел в Фалернский округ, поставил небольшие отряды на горе Калликуле96 и в Казилине (этот город, который пересекает река Вултурн, отделяет Фалернскую землю от Кампании), (4) а сам по тем же горам повел войско назад и выслал на разведку четыреста всадников – из союзников – во главе с Луцием Гостилием Манцином. (5) Манцин был из юношей, часто слушавших свирепые разглагольствования начальника конницы; сначала он прошел вперед как разведчик, выслеживая врага и не подвергая себя опасности, но, когда увидел нумидийцев, разбредшихся по деревням, а нескольких подвернувшихся и убил, (6) то увлеченный боем, забыл наставления диктатора: идти вперед, пока все спокойно, и возвращаться, не дожидаясь, пока окажешься на виду у неприятеля. (7) Нумидийцы то выезжали вперед, то скакали обратно, истомили у Манцина и лошадей и людей и завлекли его к самому их лагерю. (8) Оттуда Карфалон, командовавший всей вражеской конницей, гоня лошадей во всю прыть почти пять миль безостановочно преследовал бегущих римлян, пока не подошел к ним на перелет дротика. (9) Манцин, видя, что враг преследования не прекратит и убежать от него не удастся, ободрил солдат и вступил в бой с врагом, во всем его превосходившим. (10) Сам он и лучшие его конники были убиты; остальные, рассеявшись, бежали в Калы97, а оттуда почти непроходимыми тропами добрались до диктатора. (11) Как раз в этот день к Фабию присоединился Минуций. Его Фабий посылал занять сильным отрядом проход через горы к морю, который выше Таррацины суживается в тесное ущелье98, и тем не позволить Пунийцу пройти от Синуэссы Аппиевой дорогой в римскую область. (12) Соединив свои войска, диктатор и начальник конницы поставили лагерь ниже – на дороге, которой должен был пройти Ганнибал. Враги стояли в двух милях от них.

16. (1). На следующий день пунийцы всю дорогу между обоими лагерями заполнили войском. (2) Римляне держались под самым валом – место было, конечно, гораздо удобнее99 – но карфагеняне не давали им покоя, выпуская на них конницу и легко вооруженных. Пунийцы сражались то тут, то там – то наступая, то отступая, но римское войско твердо стояло на своем месте: (3) сражение не разгоралось и шло скорее так, как хотел диктатор, а не Ганнибал; у римлян погибло двести человек, у неприятеля – восемьсот. (4) Ганнибал, казалось, попал в окружение: дорога на Казилин была закрыта; Капуя, Самний и столько богатых союзников в тылу у римлян будут подвозить им провиант, (5) а пунийцу придется зимовать в страшных лесах, среди Формийских скал100, литернских песков101 и болот. Ганнибал не обманывался: его били его же оружием. Ускользнуть через Казилин было невозможно – оставалось идти горами и взбираться на хребет Калликулы. (6) Чтобы римляне не напали на его войско, запертое в долине, он придумал обмануть врага устрашающим зрелищем и решил с наступлением ночи незаметно подойти к горам102. (7) Для осуществления хитрого плана он запасся факелами, набранными по деревням, сухими прутьями в соломой; их привязывали к рогам быков, укрощенных и неукрощенных, которых было много (тысяч около двух) среди награбленной по деревням добычи. (8) Газдрубалу велено было ночью зажечь эту сушь на рогах у животных и гнать их к горам, лучше всего к тем, где засел неприятель.

17. (1) Как только смерклось, тихонько снялись с лагеря; быков гнали далеко впереди знамен. (2) Когда подошли к горам и дорога сузилась, внезапно был дан сигнал гнать быков прямо к горам и зажечь им рога. Перепуганные сверкающим на голове огнем, мучимые болью (пламя их жгло по живому), быки словно взбесились. (3) Они понеслись в разные стороны, поджигая вокруг кусты и ветки; казалось, будто горят и леса, и горы; тряся головами, быки только раздували огонь; впечатление было такое, будто во все стороны разбегаются люди. (4) Солдаты, поставленные у входа в ущелье, видя над собой и по горным вершинам какие-то огни, решили, что они окружены, и ушли со своих постов. Идя по горному хребту, как по самой безопасной дороге, там, где меньше всего мелькало огней, они наткнулись на нескольких быков, отбившихся от стада. (5) Сначала они остановились, потрясенные видом этих диковинных существ, дышащих племенем, (6) но затем, поняв хитрую людскую выдумку и думая, что тут не без ловушки для них, кинулись в великом смятении бежать и налетели на вражеский легковооруженный отряд; ночь, сравнявшая страхи обеих сторон, заставила тех и других стоять смирно до рассвета. (7) Тем временем Ганнибал провел свое войско через ущелье, где застиг какую-то часть врагов и расположился лагерем в аллифской области103.

18. (1) Ночная тревога была замечена Фабием, но он счел, что тут ловушка и не желая сражаться ночью, продержал своих солдат в укрепленном месте. (2) На рассвете под горой завязалось сражение; римляне, значительно превосходившие числом карфагенян, легко одолели бы этот легко вооруженный, отрезанный от своих отряд, не появись на поле боя еще и отряд испанцев, высланный Ганнибалом. (3) Привычные к горам, к беготне средь камней и скал, поджарые, быстрые, с легким оружием, они легко ускользали от врага – тяжеловооруженного, привыкшего сражаться на равнинах, неповоротливого пехотинца. (4) Сражение было неравным: в лагерь вернулись невредимыми почти все испанцы, а римляне потеряли несколько человек.

(5) Фабий снялся с лагеря, перешел горы и остановился выше Аллиф на высоком и укрытом месте. (6) Ганнибал притворился, будто идет через Самний на Рим, и вернулся, все по пути опустошив, в область пелигнов104; Фабий вел войско горами, двигаясь посередине между неприятелем и Римом, не отступая и не наступая. (7) От пелигнов Ганнибал повернул обратно в Апулию и пришел в Гереоний, город, покинутый жителями из страха, так как его стены частью обрушились105. (8) Диктатор укрепил свой лагерь в ларинских землях106; он был отозван в Рим для жертвоприношений; своему начальнику конницы он не только приказывал, но и увещевал его, и почти что упрашивал: (9) пусть полагается не на счастье, а на здравый смысл; пусть за образец полководца возьмет его, Фабия, а не Семпрония и Фламиния; пусть не считает, будто почти все лето потрачено зря – врага морочили и водили за нос; по мнению врачей, покой иногда гораздо полезнее движения и деятельности; (10) не так уже мало, что неприятель, одержавший столько побед, перестал побеждать, и солдаты после непрерывных поражений передохнули. Нисколько не убедив такими речами начальника конницы, Фабий отбыл в Рим.

19. (1) В начале того же самого лета в Испании тоже завязалась война на суше и на море. (2) Газдрубал к кораблям, полученным от брата оснащенными и готовыми, добавил еще десять (3) и передал Гимилькону флот в сорок кораблей. Выступив из Нового Карфагена107, он повел войско по берегу, а корабли шли в виду земли – он был готов сразиться с врагом, откуда бы тот ни появился. (4) Гней Сципион, услышав, что враг снялся с зимовки, собирался сначала поступать так же, но потом не отважился искать встречи на суше из-за громкой молвы о новых вспомогательных войсках у врагов. Он посадил на корабли лучших солдат и повел навстречу неприятелю флот в тридцать пять судов108.

(5) Отплыв из Тарракона109, он на следующий день прибыл на стоянку, находившуюся в десяти милях от устья реки Ибер. Высланные оттуда вперед на разведку два массилийских судна донесли, что пунийский флот стоит в устье реки, а лагерь разбит на берегу. (6) Сципион снялся с якоря и двинулся на беспечного, ничего не подозревающего врага, рассчитывая, что тот потеряет голову со страху. В Испании по высоким местам поставлены башни, с которых и наблюдают за разбойниками, и отбиваются от них. (7) Оттуда, едва лишь заметив неприятельские суда, подали знак Газдрубалу. Тревога поднялась раньше на суше в лагере, чем на море на судах. Еще не слышно было ни плеска весел, ни окликов с кораблей, а флота, скрытого предгорьями, не было видно, как вдруг один за другим прискакали всадники от Газдрубала с приказом: (8) не разгуливать по берегу и не отдыхать в палатках, забыв на сегодня о враге и сражении, а браться за оружие и садиться поскорей на суда – римский флот уже близко от гавани. (9) Приказ выкрикивали разосланные повсюду всадники; тут же со всем войском находился и Газдрубал; всюду смятение, грохот и крик; гребцы и солдаты ринулись на суда, похожие скорее на беглецов, чем на идущих в битву. (10) Только все погрузились, как одни, отвязавши канат, закрепленный на берегу, бросаются к якорям, другие чтобы не было задержки, перерубают якорный канат110 – все делалось в спешке; солдаты со своим оружием мешали морякам с их снастями; суета моряков мешала солдатам как следует вооружиться. (11) А Сципион не только подошел ближе, но и выстраивал суда в боевом порядке. Тут карфагеняне растерялись не столько при виде врага, готового сразиться, сколько от собственной бестолковой суеты: они едва лишь вступили в бой, как обратились всем флотом в бегство. (12) Множество судов, шедших развернутым строем, не могли, конечно, войти в реку против течения, и карфагеняне повели их к морскому берегу: одни корабли застряли на отмелях, другие вытащены были на берег; солдаты, и вооруженные и безоружные, торопливо присоединялись к своему войску, выстроившемуся по берегу. Два карфагенских корабля были взяты в первой же схватке, четыре – уничтожены111.

20. (1) Римляне хоть и видели, что суша в руках врага и неприятельские солдаты выстроены вдоль всего берега, не медля погнались за флотом оробевших врагов; (2) все суда, которые не разбились носом о берег и не сели крепко на мель, римляне, привязав за корму, увели в открытое море; из сорока судов взято было двадцать пять. (3) Но прославлена эта победа другим: одной незначительной схватки оказалось довольно, чтобы сделать римлян хозяевами всего этого побережья. (4) Морем отбыли они к Онусе112, где и высадились; взяв и разграбив этот город. (5) они направились далее – к Новому Карфагену113; (5) там, опустошив окрестности, подожгли строения, примыкавшие к городской стене и воротам. (6) Оттуда флот, тяжело нагруженный добычей, пришел в Лонгунтику, где лежало огромное количество спарта114, собранного Газдрубалом на потребу судам; взяв себе сколько было нужно, остальное сожгли. (7) Пройдя вдоль материка, римляне направились к острову Эбус115, (8) два дня осаждали его главный город, но, поняв, что в напрасных усилиях они только зря тратят время, (9) обратились к опустошению окрестностей, сожгли и разграбили несколько деревень, добычи набрали больше, чем на материке, и уже садились на корабли, когда с Балеарских островов пришли к Сципиону послы, прося заключить мир. (10) Оттуда Сципион повернул с флотом обратно и вернулся в ближнюю часть провинции116, куда пришли послы от всех народов, живущих по Иберу, и от многих, населяющих самые дальние области Испании: (11) больше ста двадцати народов признали власть Рима и дали заложников. (12) Сципион, уверенный в своих солдатах, дошел до самых Кастулонских гор117; Газдрубал направился в Лузитанию, поближе к берегам Океана.

21. (1) Казалось, остаток лета будет спокойным, и карфагеняне этого спокойствия не нарушали, (2) но испанцы и сами – народ беспокойный и жадный до перемен, а тут еще Мандоний в Индибилис, (3) который был раньше царьком илергетов, после ухода римлян из-под Кастулона подняли своих земляков и стали грабить усадьбы мирных союзников Рима. (4) Сципион выслал против них легковооруженный отряд под командой военного трибуна: беспорядочную шайку после легкой схватки разогнали, несколько человек убили и взяли в плен, у большинства отобрали оружие, (5) но Газдрубала, направлявшегося к Океану, эта сумятица повлекла к Иберу на защиту союзников. (6) Лагерь карфагенян был на земле илергавонов118, а римский – у Нового Классиса119, когда неожиданное известие дало войне другой поворот. (7) Кельтиберы, которые и раньше посылали к римлянам своих старейшин и дали заложников, побужденные письмом Сципиона, вторглись в карфагенскую провинцию с мощным войском. (8) Три города они взяли приступом; в двух сражениях с Газдрубалом прекрасно бились: около пятнадцати тысяч неприятелей они перебили, захватили четыре тысячи пленных и много знамен.

22. (1) Таково было положение дел в Испании, когда Публий Сципион прибыл в провинцию120; сенат по истечении его консульства продлил ему власть и отправил к нему тридцать121 военных кораблей, восемь тысяч солдат и много припасов. (2) Этот флот с огромным числом грузовых судов с великой радостью увидели издали граждане и союзники – суда бросили якорь в Тарраконской гавани. (3) Высадив солдат, Сципион отправился к брату; отныне они вели войну, согласуя свои решения и план действий. (4) Пока карфагеняне заняты были войной с келтиберами, братья не медля перешли Ибер и, нигде не увидев врага, направились к Сагунту122: говорили, будто там находятся заложники, взятые Ганнибалом со всей Испании, а гарнизон, охраняющий их в городской крепости, невелик. (5) Только этот залог и удерживал все народы Испании от союза с римлянами, к которому они склонялись, но не хотели оплачивать свое отпадение кровью своих детей.

(6) Эти цепи ловко, хоть и вероломно, снял с Испании один человек. Это был Абелукс, знатный испанец, проживавший в Сагунте; раньше он был на стороне карфагенян, но, когда счастье изменило Карфагену, изменил ему и он, как это обычно для варваров. (7) Считая перебежчика, не имеющего, что выдать врагу, существом жалким и презренным, он ломал голову, как побольше угодить новым союзникам. (8) Перебирая все, что было в его силах, он утвердился в мысли, что только одно сделает испанских вождей друзьями римлян: передача заложников. (9) Прекрасно зная, что их сторожа ничего не сделают без приказа своего начальника Бостара, он изыскивает хитрый подход к самому Бостару, (10) чей лагерь находился на самом берегу, за городом, преграждая дорогу римлянам. Абелукс отвел Бостара в сторону и стал, словно незнающему, рассказывать о положении дел: (11) до сего дня, говорил он, страх сдерживал испанцев; римляне были далеко; теперь римский лагерь уже за Ибером – крепкое и надежное убежище для желающих переворота; тех, кого не сдерживает страх, надо связать благодеянием и милостью. (12) Бостар удивился и стал расспрашивать, каким должен быть этот дар в обстоятельствах, столь неожиданных. (13) «Отошли заложников к их согражданам. Это обрадует и родителей их, людей знатнейших в своем отечестве, да и всех их сограждан. (14) Каждый хочет, чтобы ему верили; доверие обязывает к доверию. Я сам возьму на себя труд развезти заложников по домам и делом помогу осуществлению своего замысла; это дело, приятное само по себе, я постараюсь сделать еще приятнее». (15) Он уговорил Бостара, человека не столь проницательного, как другие пунийцы, а ночью тайком пробрался к неприятельской стоянке, где встретился с несколькими испанцами из вспомогательных отрядов и был проведен к Сципиону; (16) он изложил, зачем пришел; назначили время и место для передачи заложников, и Абелукс после обмена ручательствами вернулся в Сагунт. Следующий день он потратил, выполняя поручения Бостара по этому делу. (17) Бостар отпустил его, рассчитывая вместе выйти ночью, чтобы не попасться в руки неприятельского караула, но Абелукс, разбудив охрану заложников в условленный час, завел их, словно ничего не подозревая, в засаду, коварно им же устроенную. (18) Их провели в римский лагерь, все прочее при возвращении заложников сделали именно так, как было условлено с Бостаром и тем же порядком, как это делалось бы от имени Карфагена. (19) Но благодарность, какой удостоились римляне, была большей, чем досталась бы за то же самое карфагенянам, чья грубость и заносчивость в счастьи были известны. Их мягкость выглядела бы следствием неудач и страха. (20) Римляне дотоле испанцам неведомые, при первом знакомстве показали себя милостивыми и благородными. Абелукс, человек здравомыслящий, не зря перешел к ним. (21) Все испанцы единодушно склонялись к отпадению от Карфагена и взялись было за оружие, но наступившая зима загнала в дома и римлян и карфагенян.

23. (1) Вот что было совершено в Испании во второе лето войны с карфагенянами, когда в Италии разумная медлительность Фабия принесла римлянам передышку от бед. (2) Но насколько встревожен ею был Ганнибал, – (ведь римляне, наконец, выбрали себе полководца, который воюет, думая и рассчитывая, а не полагаясь на счастье), (3) настолько же презирали ее сограждане Фабия, что в Городе, что в войске, – и особенно, после того как в его отсутствие начальник конницы, благодаря своей лихости, выиграл сражение123, – событие радостное, но, правду сказать, значения не имевшее. (4) Два обстоятельства еще увеличили нелюбовь к диктатору: о первом постарался коварный Пуниец: когда перебежчики показали ему усадьбу124 диктатора, он все вокруг выжег дотла, а усадьбу Фабия приказал не трогать, чтобы это наводило на мысль о каком-то тайном сговоре; (5) вторым таким обстоятельством стал поступок самого Фабия, на первый взгляд сомнительный, так как Фабий не подождал сенатского одобрения, но впоследствии обратившийся к вящей его славе. (6) При обмене пленных вожди римский и карфагенский согласились, чтобы как было заведено в Первую Пуническую войну, та сторона, которая получит больше людей, чем вернет, заплатила бы за эту разницу – по два с половиной фунта серебра за человека. (7) Римляне получили на двести сорок семь человек больше, чем карфагеняне, а с серебром, которое следовало за них уплатить, получалась задержка – сенаторы, с которыми Фабий не посоветовался, затягивали обсуждение этого дела; (8) тогда он, послав в Рим своего сына Квинта, продал через него свое нетронутое врагом имение и погасил государственную задолженность из частных средств125.

(9) Ганнибал стоял лагерем под стенами Гереония126; город этот он взял и спалил, оставив лишь несколько построек под амбары. (10) Две трети войска он отправил за провиантом, а с третьей – ее он держал наготове – остался на стоянке, чтобы и охранять лагерь, и наблюдать, не нападут ли на фуражиров.

24. (1) Римское войско стояло тогда в ларинской области, командовал им Минуций, начальник конницы, а диктатор, как уже было сказано, отбыл в Рим. (2) Лагерь, разбитый на горе127, в месте высоком и безопасном, перенесли вниз на равнину; на совете стали обсуждать замыслы, сообразные запальчивости начальника: то ли напасть на вражеских солдат, разбредшихся по полям в поисках продовольствия, то ли напасть на их лагерь, оставленный под слабой охраной. (3) Ганнибал сразу увидел, что с переменой начальства война пойдет по-другому и что противник поведет дело дерзко, а отнюдь не обдуманно. (4) Между тем Пуниец – чему трудно даже поверить, ведь враг был рядом – отослал треть солдат за продовольствием, оставив две трети в лагере, (5) а затем передвинул лагерь поближе к врагу, мили на две от Гереония, и разбил его на холме, который виден был неприятелю: пусть знает: если на фуражиров нападут, он готов идти на помощь. (6) Еще ближе, возвышаясь над римским лагерем, располагался другой холм; его ночью бесшумно заняли нумидийцы: взять его днем было невозможно – неприятель поспел бы туда же раньше, так как ему путь был короче. (7) Нумидийцы, хотя было их мало, удерживали это место, но римляне на следующий день сбросили их вниз и сами разбили лагерь на этом холме. (8) Вал одного лагеря был близко от вала другого, и почти все пространство между ними заполнило римское войско. Из лагеря со стороны, противоположной Ганнибалу, выслали конницу и легко вооруженных солдат на фуражиров, разбредшихся по широкому полю, их обратили в бегство и перебили. (9) Ганнибал не осмелился дать сражение: так мало с ним было солдат и он вряд ли отбился бы от врага, напади тот на лагерь. (10) Теперь уже он повел войну, пользуясь уроками Фабия: оставаться на месте и не торопиться; он вернул солдат в старый лагерь под Гереонием. (11) Некоторые писатели сообщают, что было дано настоящее сражение: пунийцев при первой схватке прогнали к самому лагерю, но они внезапно сделали вылазку, и теперь страх обуял римлян. Но тут вмешался самнит Децимий Нумерий, и сражение возобновилось. (12) Децимий по родовитости и богатству был первым человеком не только в Бовиане128, откуда он был родом, но и во всем Самнии: по приказу диктатора он привел восемь тысяч пехоты и пятьсот всадников. Когда он появился в тылу у Ганнибала, обеим сторонам показалось, что это Квинт Фабий ведет подкрепление из Рима. (13) Ганнибал, опасаясь еще какой-нибудь ловушки, увел своих солдат; римляне вместе с Самнитом в тот день отбили две небольших крепости: (14) врагов погибло шесть тысяч, а римлян пять тысяч; потери были почти одинаковы, но в Рим пришел пустой слух о большой победе и письмо с еще более пустой похвальбой начальника конницы.

25. (1) Об этих событиях очень часто толковали и в сенате, и на народных сходках. (2) Граждане радовались, и только один диктатор, не доверяя ни слухам, ни письмам, говорил, что побед он боится больше, чем поражений, (3) Тогда выступил народный трибун Марк Метилий: «Это невыносимо: диктатор мешает удачному ведению войны не только в своем присутствии, (4) но и отсутствуя. Воюя, он старательно тянет время, чтобы подольше сохранять свою должность и только самому распоряжаться и в Риме и в войске. (5) Ведь один консул убит в бою, другой отослан далеко от Италии будто бы потому, что преследует карфагенский флот129; (6) два претора130 заняты Сицилией и Сардинией, хотя сейчас их там и не нужно; Марк Минуций, начальник конницы, содержится чуть ли не под стражей: только бы он в глаза не видел врагов, только бы не участвовал в войне. (7) Да, поистине, не только Самний уступлен карфагенянам, словно он за Ибером – опустошены и кампанская, и каленская, и фалернская области, а диктатор сидит в Казилине и охраняет легионами римского народа свое имение. (8) Войско желает сражаться, но и его, и начальника конницы держат в лагере, как в заключении, оружие у них отобрали, как у пленных врагов! (9) Как только ушел, наконец, оттуда диктатор, они вышли из лагеря и, словно вырвавшись на свободу, в пух и прах разбили врага. (10) Если бы в римском народе жил дух отцов, то он, Метилий, смело предложил бы лишить Квинта Фабия власти; теперь же он внесет предложение странное: уравнять в правах начальника конницы и диктатора131, (11) но отправить Квинта Фабия к войску не раньше, чем он назначит консула на место Гая Фламиния». (12) Диктатор не выступал в народных собраниях: народ его не любил. Да и в сенате слушали не весьма благосклонно, когда он превозносил врага, объясняя поражения, понесенные за два года, глупым удальством начальников, (13) и требовал от начальника конницы отчета, почему он, вопреки приказу диктатора, начал сражение. (14) Если у него, диктатора, останется вся власть, то он скоро покажет всем, что хороший военачальник ни во что ставит счастье и целиком полагается на здравый смысл и расчет, (15) что порой больше чести, не опозорив себя132, сохранить свое войско, чем перебить тысячи врагов. (16) Тщетны были эти слова; проведя выборы нового консула – избран был Марк Атилий Регул133, – диктатор, не желая участвовать в спорах о власти, накануне обсуждения и голосования отбыл ночью к войску. (17) На рассвете созвано было народное собрание. Люди терпеть не могли диктатора и были расположены к начальнику конницы, но не осмеливались предложить то, что было угодно толпе, недоставало влиятельного человека, который взял бы это на себя. (18) Нашелся только один оратор, высказавшийся за предложение об уравнении власти – это был Гай Теренций Варрон, претор прошлого года. Был он происхождения не то что скромного, но просто подлого: (19) отец его был, как рассказывают, мясником, он сам разносил свой товар, и сын прислуживал ему в этом рабском занятии.

26. (1) Юноша, получив от отца нажитые этой торговлей деньги, возымел смелую надежду на более благородную участь – его привлекали государственные дела; (2) он стал ратным защитником подлого люда и чернил доброе имя порядочных: получив известность сначала в народе, он затем достиг и почетных должностей: (3) был квестором, эдилом плебейским и курульным, даже претором, в своих мечтаниях он подымался уже до консульства; (4) он хитро рассчитывал, раздувая ненависть народа к диктатору, на благоволение легкомысленной толпы; ему одному досталась вся благодарность за принятое собранием постановление134. (5) Все и в войске, и в Риме – и сторонники диктатора, и его противники – сочли это постановление сознательным оскорблением диктатору – все кроме самого Фабия. (6) К врагам, обвинявшим его перед толпой, он отнесся с тем же величавым спокойствием, с каким пережил и обиду от рассвирепевшего народа. (7) Уже в дороге он получил письмо от сената об уравнении власти и, прекрасно зная, что обладание властью и искусство властвовать очень между собой разнятся, вернулся к войску – не побежденный ни согражданами, ни врагами.

27. (1) Минуция счастье и народное благоволение давно уже сделали невыносимым, но теперь (2) он не знал меры своему наглому хвастовству и величался своей победой не столько над Ганнибалом, сколько над Квинтом Фабием: (3) Такого, говорил он, обретенного в бедствиях, единственного вождя, равного Ганнибалу, по приказу народа уравняли – старшего с младшим, диктатора с начальником конницы; нигде в летописях подобное не упомянуто – и это в том государстве, где начальники конницы привыкли дрожать перед розгами и топорами диктатора135. Вот сколько блеска в его, Минуция, судьбе и доблести! (4) Он повинуется своей судьбе, коль скоро диктатор коснеет в ленивой медлительности, осужденной богами и людьми. (5) При первой же встрече с Фабием Минуций заявил, что надо прежде всего установить, как им двоим пользоваться равной властью, (6) и предложил чередовать власть по дням или, если угодно, по большим промежуткам времени136; (7) в случае битвы, говорил он, надо оказаться равным врагу силами, а не только замыслами. (8) Фабий решительно не согласился: у его сотоварища137 все будет делаться наудачу, у него, Фабия, власть не отнята, она только разделена с другим; (9) он никогда не откажется добровольно от командования своей частью войска, не будет чередоваться по дням и по времени с ним, а разделит войско и сохранит, пусть не все, но что сможет. (10) Так Фабий добился, чтобы легионы были поделены между ним и Минуцием так же, как делят их между консулами: первым и четвертым командовал Минуций, вторым и третьим – Фабий. (11) Поровну поделили и конницу, и вспомогательные отряды союзников и латинов. И лагерь начальник конницы пожелал иметь отдельный.

28. (1) Ганнибал радовался вдвойне – ведь ничто происходящее у противника от него не укрывалось: многое рассказывали перебежчики и свои разведчики; (2) он намеревался по-своему использовать ничем не сдерживаемое удальство Минуция, а тут еще от Фабия отобрана половина войска.

(3) Между лагерем Минуция и лагерем карфагенян был холм: занявший его оставит, конечно, противника на худшей позиции. (4) Ганнибал не так хотел взять этот холм без боя – хотя дело того бы стоило, – как получить возможность сразиться с Минуцием, который – Ганнибал это прекрасно знал – поспешит ему помешать. (5) Поле между лагерями на первый взгляд не годилось для засад – здесь не росло ни дерева, ни даже кустика; (6) но в действительности оно было словно предназначено укрывать засады, тем более, что в такой голой долине нечего было бояться ловушек, а в ее изгибах были глубокие расселины, в любой из которых могло поместиться двести солдат. (7) В этих укромных местах Ганнибал спрятал – сколько где могло разместиться – пять тысяч пехотинцев и конников. (8) Боясь, как бы засаду на таком ровном месте не обнаружило появление неосторожного воина или блеск оружия, он отвлек внимание неприятеля, послав на рассвете немногих воинов брать тот самый холм, о котором уже говорилось.

(9) За эту малочисленность римляне сразу же отнеслись к ним с презрением; все стали требовать, чтобы их послали согнать врага и занять холм; полководец – храбрый и глупый предводитель таких же храбрых и глупых солдат – двинул их в бой и осыпал врага пустыми угрозами. (10) Вперед он выслал легковооруженных, за ними сомкнутым строем – конников и, наконец, увидев, что к врагу подходит помощь, выступил с готовыми к бою легионами. (11) Ганнибал, заметив, что его воинам то тут, то там приходится туго и что бой разгорается, тоже послал им на подмогу отряды пехотинцев и конников: силы обеих сторон уравнялись. (12) Первыми Ганнибал сбросил с холма легковооруженных солдат, взбиравшихся на уже захваченный им холм; они заразили страхом следовавших за ними конников и добежали до знамен легионов. (13) Среди общего смятения только строй пехотинцев оставался тверд и неустрашим – казалось, начнись теперь правильное сражение, оно не будет неравным (столько духа придало им сражение, за несколько дней до этого выигранное), (14) но вдруг из засады появились пунийцы: напав с тыла и с обеих сторон, они привели римлян в такое замешательство и такой страх, что ни у кого не оставалось ни мужества сражаться, ни надежды спастись бегством.

29. (1) Фабий услышал крики перепуганных солдат и уже издали увидел в войске смятение. Он сказал: «Так и есть: судьба ухватила удальца даже быстрее, чем я боялся138. (2) Его уравняли с Фабием по власти; что Ганнибал и доблестнее его и удачливее, это он сам видит. Для переругивания; впрочем, еще будет время; сейчас выходите из лагеря со знаменами: заставим врага признаться, что он разбит, а граждан сознаться в своей ошибке». (3) Значительная часть солдат была убита; живые, оглядывались, куда бежать; Фабиево войско явилось на помощь, словно с неба. (4) Прежде, чем войска оказались на расстоянии, какое пролетает дротик, или на таком, когда можно уже схватиться врукопашную, Фабий удержал и своих от бегства врассыпную и врагов от яростного боя. (5) Солдаты, которые, сломав строй, рассыпались кто куда, отовсюду сбегались в стройные ряды Фабиева войска; толпы показавших тыл повернулись к врагу, построились кругом и постепенно возвращались обратно или, сбившись в кучу, неподвижно стояли. Разбитое и свежее войско соединились и повернули на врага, (6) но Ганнибал дал сигнал отступать: открыто признал, что, победив Минуция, он побежден Фабием.

(7) День с его сменами успехов и неудач склонялся к вечеру; войска возвратились в лагерь; Минуций созвал солдат и сказал: (8) «Я часто слышал, воины, что на первом месте стоит человек, который сам может подать дельный совет; на втором – тот, кто этого совета послушается; а тот, кто сам совета не даст и не подчинится другому, тот – последний дурак139. (9) Судьба отказала нам в первом даре, будем же хранить второй и, учась приказывать, станем повиноваться разумному. (10) Соединим же свой лагерь с Фабиевым, поставим знамена перед его палаткой, и я назову его отцом: он достоин этого имени: наш благодетель – человек высокой души; (11) вы же, воины, приветствуйте как патронов140 тех, чья рука и чье оружие вызволили вас. Этот день оставит нам, по крайней мере, честь людей, умеющих быть благодарными».

30. (1) Тут солдаты по команде собрали свое снаряжение и строем вошли в лагерь диктатора, повергнув в изумление и его и всех окружающих. (2) Перед трибуналом141 солдаты остановились, начальник конницы выступил вперед, назвал Фабия отцом142, весь строй приветствовал Фабиевых солдат, стоявших вокруг, как своих патронов. (3) Минуций сказал: «К родителям моим только что приравнял я тебя, диктатор – почетнее имени в языке нет, – но им я обязан лишь собственной жизнью, тебе же спасением не только моим, но и всех этих солдат. (4) Я первый отвергаю решение народа143, которое мне в тягость, не в честь, и – да будет это к счастью тебе и мне и этим твоим войскам, сохраненному и сохранившему – возвращаюсь под твою власть и возвращаю тебе эти легионы. (5) Прошу тебя, будь милостив, оставь мне должность начальника конницы и каждому – его место и звание». (6) Фабий и Минуций пожали друг другу руки и распустили сходку; солдаты Фабия дружески и гостеприимно приглашали к себе Минуциевых, знакомых и незнакомых, и радостным стал день, только что казавшийся таким скорбным и проклятым.

(7) Когда в Рим дошли слухи об этих событиях, подтвержденные не столько даже письмами самих полководцев, сколько письмами простых солдат из обоих войск, все стали, кто как умел, превозносить Максима до небес. (8) Такова же была его слава и у врагов – у Ганнибала и у пунийцев; они, наконец, почувствовали, что воюют в Италии и с римлянами; (9) два года144 с презрением относились они к римлянам, воинам и полководцам: не могли поверить, что воюют с тем же народом, о котором столько страшного наслышались от своих отцов. (10) Говорят, Ганнибал, возвращаясь из сражения, сказал, что туча, долго лежавшая на горах, разразилась, наконец, бурей и ливнем145.

31. (1) Пока все это происходило в Италии, консул Гней Сервилий с флотом в сто двадцать кораблей обогнул Сардинию с Корсикой; и тут, и там взял заложников и переправился в Африку, (2) но прежде чем высадиться на материке, опустошил остров Менигу146, получил от жителей Церцины147 десять талантов серебра, только бы он не жег их города и не разорял их земель, и, пристав к берегам Африки, высадил свое войско148. (3) Воины и моряки, опустошая окрестности, разбрелись в погоне за добычей в разные стороны, словно были на безлюдном острове; (4) беспечные, незнакомые с местностью, они попали в засаду, были окружены; многих римлян перебили; а позорно бежавших отогнали к кораблям. (5) Римляне потеряли около тысячи человек, среди павших был и квестор Тиберий Семпроний Блез; Сервилий с флотом в страхе отчалил от берега, где так много врагов, и направился в Сицилию, (6) в Лилибее он передал флот претору Титу Отацилию, чей легат Луций Цинций должен был отвести его в Рим: (7) сам Сервилий посуху прошел через Сицилию и переправился в Италию, куда его и его сотоварища Марка Атилия призывали письма Квинта Фабия: истекал шестимесячный срок его диктатуры, и они должны были принять от него войско.

(8) Почти все летописи сообщают, что Фабий диктатором вел войну с Ганнибалом, а Целий даже пишет, что это был первый диктатор, избранный на свою должность народом; (9) Целий и прочие упустили из виду, что правом назначить диктатора обладал только консул, консулом же тогда был Гней Сервилий, находившийся далеко в провинции Галлии149. (10) Государство, напуганное уже третьим проигранным сражением, не в силах было ждать – потому и прибегли к такому средству: народ избрал должностное лицо с диктаторской властью. (11) Но подвиги и слава Фабия были велики, и потомки, возвеличивая предка, начертали под его изображением не «с диктаторской властью», а просто «диктатор», чему легко поверили150.

32. (1) Консул Атилий принял войско от Фабия, а Гемин Сервилий – от Минуция. Заблаговременно укрепив зимние лагеря, они провели остаток лета, воюя по способу Фабия и неизменно согласовывая свои действия. (2) Когда Ганнибал выходил за продовольствием, они появлялись то здесь, то там: отряд потреплют, одиночек перехватят; на решительное сражение, которого всякими хитростями добивался неприятель, они не шли. (3) Ганнибала голодом довели до того, что он вернулся бы в Галлию, не покажись это бегством: если консулы, их преемники, будут вести войну тем же способом, то нечего и надеяться прокормить войско в этих местах. (4) Военные действия под Гереонием зимой прекратились, и в Рим прибыли послы от Неаполя. Они внесли в курию сорок тяжеловесных золотых чаш, и сказаны были ими такие слова: (5) они знают, что казну римского народа вычерпала война, которая ведется в той же мере, за города и земли союзников, что и за главную твердыню Италии, город Рим и его власть; и поэтому неаполитанцы решили: (6) золото, оставленное им предками на украшение храмов и помощь бедствующим, по справедливости следует вручить римскому народу. (7) Если римляне считают, что неаполитанцы могут им еще чем-то помочь, то они окажут любую помощь с таким же усердием. (8) Римские сенаторы и народ порадуют их, если все, что есть у неаполитанцев, будут считать своим, и принесенный дар оценят не просто по его стоимости, а по дружеским чувствам и доброй воле тех, кто его принес. (9) Послов поблагодарили за щедрость и внимание, а чашу приняли только ту, что была всех легче.

33. (1) В эти же дни был схвачен карфагенский лазутчик, который два года таился в Риме; его отпустили, отрубив ему руки; (2) распяли двадцать пять рабов, составивших заговор на Марсовом поле; доносчику дали свободу и двадцать тысяч медных ассов. (3) К Филиппу, царю македонскому151, отправлены были послы требовать выдачи Деметрия Фарийского152, который, проиграв войну, бежал к нему; (4) отправили послов и к лигурийцам: как смели они помогать Ганнибалу и средствами и людьми; заодно пусть послы посмотрят на месте, что делается у бойев и инсубров153. (5) Отправлены были послы к Пинею, царю Иллирии154, требовать дани, – срок уплаты уже истек, а если захочет он этот срок отложить, то взять у него заложников. (6) Хотя римляне несли на своих плечах бремя тяжкой войны, они всюду, хоть на краю земли, заботились о своих делах. (7) Людей религиозных богобоязненных тревожило, что до сих пор нет подряда на постройку храма Согласия, а ведь обет воздвигнуть его дан претором Луций Манлием еще два года назад в Галлии155, когда там взбунтовались солдаты. (8) Заняться этим делом назначены были Марком Эмилием, городским претором156, дуумвиры157 Гай Пупий и Кезон Квинкций Фламинин: они и сдали с подряда постройку, а строился храм в Крепости158.

(9) Тот же претор по решению сената написал консулам: неугодно ли им, чтобы один из них прибыл в Рим для проведения консульских выборов: он назначит день выборов, какой они укажут; (10) консулы на это ответили: им страшно оставлять войско – как бы не случилось беды. Чем отзывать одного из консулов, пусть лучше выборы проведет интеррекс159. (11) Сенаторы, однако, решили: лучше пусть консул назначит диктатора для проведения выборов. Назван был Луций Ветурий Филон, а он назначил начальником конницы Марка Помпония Матона; (12) назначены они были огрешно160, и уже через четырнадцать дней им было велено отказаться от должностей. Дела перешли к интеррексу.

34. (1) Консулам власть была продлена на год: интеррексом сенаторы объявили Гая Клавдия Центона, сына Аппия, а за ним – Публия Корнелия Азину. При нем на выборах произошло большое столкновение между сенаторами и народом161. (2) Гай Теренций Варрон был человек без роду и племени; он подладился к плебеям нападками на знать и простонародными ухватками, а особенно расположил их к себе травлей Фабия и старанием ограничить его диктаторскую власть. Чернь старалась вытащить его в консулы, а сенаторы всячески этому противились, чтобы люди, желающие сравняться со знатью, не привыкали ее преследовать. (3) Квинт Бебий Геренний, народный трибун, родственник Гая Теренция, выступил с обвинением не только против сената, но и против авгуров: которые, утверждал он, помешали диктатору провести выборы. Возбуждая ненависть к ним, он старался расположить граждан к своему кандидату. (4) Он говорил, что знать много лет искала войны, что она привела в Италию Ганнибала и коварно затягивает войну, хотя закончить ее возможно162. (5) Четырех легионов хватит для успеха в решительной битве – это выяснилось после успешной битвы, данной Марком Минуцием в отсутствие Фабия; (6) и тем не менее два легиона посланы на убой, а потом выхвачены из самой бойни, чтобы мог быть назван отцом и патроном тот, кто сперва не давал римлянам побеждать и только потом не дал им потерпеть поражение. (7) И после Фабия консулы затягивали войну, пользуясь его способом. Это – сговор всей знати; войне не будет конца, пока граждане не проведут в консулы истинного плебея, то есть нового человека163; (8) ведь знатные плебеи уже приобщены к тем же священнодействиям, что вся знать, а народ они презирают с тех пор, как их перестали презирать сенаторы164. (9) Кому же не ясно, что все это проделано, лишь бы продлить междуцарствие и передать выборы в руки сенаторов? (10) Этого и хотели консулы, задерживаясь при войске, а так как диктатор был назначен против их воли, то авгуры и объявили его выборы недействительными. (11) Междуцарствие в их власти165, но уж одно-то из консульских мест принадлежит плебеям, и народ волен отдать эту должность тому, кто предпочтет поскорей победить, а не пользоваться подольше властью.

35. (1) Народ был подогрет этими речами, и хотя искали консульства три патриция, Публий Корнелий Меренда, Луций Манлий Вольсон, Марк Эмилий Лепид, (2) и двое плебеев из знатных семейств, Гай Аттилий Серан и Марк Элий Пет, из которых один был понтификом, а другой – авгуром, тем не менее избран был единственный консул Гай Теренций. Теперь от него зависели и выборы сотоварища166. (3) Тогда знать, убедившаяся, что соперники Теренция оказались недостаточно сильными, уговорила Луция Эмилия Павла, который в свое время был консулом вместе с Марком Ливнем и к черни относился враждебно, – когда коллега был осужден, он и сам едва уцелел167, – выставить свою кандидатуру; отказывался он долго и упорно. (4) На ближайшем народном собрании все прежние Варроновы соперники отступились, и не столько в товарищи, сколько в противники ему выбран был Луций Эмилий Павел. (5) Затем состоялись выборы преторов – избраны были Марк Помпоний Матон и Публий Фурий Фил: Фил должен был разбирать тяжбы между гражданами, Помпоний – между гражданами и чужеземцами; (6) дополнительно были выбраны еще два претора: Марк Клавдий Марцелл168 для Сицилии, Луций Постумий Альбин – для Галлии. (7) Все получили назначения в свое отсутствие; никому, кроме консула Теренция, его магистратура не была внове; многих отважных и деятельных мужей обошли, считая, что в такое время следует поручать всякое дело только человеку, с ним знакомому.

36. (1) Увеличено было войско, но сколько прибавили пехоты и конницы и сколько какого рода оружия, об этом писатели говорят по-разному, и я не осмелился бы на чем-то настаивать. (2) Одни говорят, что войско пополнили десятью тысячами новобранцев; другие, что было набрано четыре новых легиона, чтобы, воюя, располагать восемью легионами; (3) в легионе увеличено было число пехотинцев и всадников; к каждому добавили по тысяче пехотинцев и по сотне всадников – всего в легионе теперь было пять тысяч пехоты и три сотни всадников; союзники выставляли вдвое больше всадников, а пехоты – столько же. (4) Ко времени битвы при Каннах войско состояло, как пишут некоторые, из восьмидесяти семи тысяч двухсот человек. (5) И, в чем все писатели сходятся, общий порыв и усердие, с каким велось дело, были беспримерны, так как диктатор уже обнадежил сограждан, показав им, что враг может быть побежден.

(6) Прежде чем новые легионы двинулись из города, децемвирам было велено справиться в Книгах169 об устрашивших народ новых знамениях: (7) и в Риме на Авентине, и в Ариции170 в одно и то же, как выяснилось, время шел каменный дождь, в Сабинской области на статуях выступила кровь, (8) в Цере кровь появилась в водах горячего источника – это особенно устрашало, потому что не раз повторялось171; в Крытом проулке172, ведущем к Марсову полю, молнией убило несколько человек. (9) По поводу этих знамений совершены были умилостивительные жертвоприношения согласно указанию Книг. Послы из Пестума173 пришли в Рим с золотыми чашами: их, как и неаполитов, поблагодарили, но чаш не приняли.

37. (1) В эти же дни в Остию прибыл от Гиерона флот с большим запасом продовольствия. (2) Послов представили сенату: по их словам, собственное горе и бедствия государства не огорчили бы царя Гиерона больше, чем гибель консула Гая Фламиния и его войска174; (3) он прекрасно знает, что величие римского народа в бедствии еще удивительнее, чем в счастии, (4) но тем не менее послал все, чем добрые и верные союзники помогают в военное время; он умоляет сенаторов не отказываться. (5) Прежде всего он подносит как доброе предзнаменование золотую статую Победы, весом в двести двадцать фунтов: пусть они ее примут, пусть держат ее у себя и пусть они вечно считают ее своей собственной. (6) Сейчас привезено тридцать тысяч модиев175пшеницы и двести тысяч модиев ячменя, чтобы не было нужды в продовольствии; подвезено будет еще, сколько потребуется: пусть только римляне распорядятся. (7) Царь знает, что в пехоте и коннице служат только римляне и латины, но в легко вооруженных вспомогательных отрядах он видел и чужеземцев. (8) Поэтому он отправил к ним тысячу лучников и пращников, они превосходно сражаются с балеарцами и маврами, вообще со всеми, кто владеет метательным оружием. (9) Гиерон к своим дарам прибавил еще совет: пусть претор, ведающий Сицилией, переправится с флотом в Африку: карфагеняне на себе почувствуют, что такое война, да и посылать помощь Ганнибалу будет им затруднительнее.

(10) Сенат ответил царю так: «Гиерон явил себя благородным человеком и превосходным союзником с того самого дня, как вошел в дружбу с римским народом, верность которому соблюдал, всегда и всюду помогая римскому государству. (11) Золото, принесенное несколькими другими городами, римский народ, поблагодарив, не принял; (12) но Победу и доброе предзнаменование он принимает, определяет и назначает богине место на Капитолии в храме Юпитера Всеблагого Величайшего. Освященная в этой твердыне города Рима да пребудет она неизменно благосклонной к народу римскому».

(13) Пращников, лучников и припасы передали консулам. К флоту176, находившемуся в Сицилии под командой пропретора Тита Отацилия, прибавили двадцать пять квинкверем; претору дозволили переправиться в Африку, если это, по его мнению, ко благу государства.

38. (1) Консулы, закончив набор, подождали несколько дней, пока пришли солдаты от союзников и латинов. (2) Тогда военные трибуны привели воинов к присяге, (3) чего раньше никогда не бывало. Ведь до того времени солдаты давали лишь клятву, что по приказу консула соберутся и без приказа не разойдутся, а потом в собравшемся уже войске они – всадники по декуриям, (4) пехотинцы по центуриям – добровольно клялись друг перед другом177 в том, что страх не заставит их ни уйти, ни бежать, что они не покинут строй, разве только чтобы взять или поискать оружие, чтобы поразить врага или спасти согражданина. (5) Этот договор, которым они сами себя добровольно связывали, и превратился в узаконенную присягу, которую давали перед трибунами.

(6) Пока войско еще не ушло из города, консул Варрон часто созывал народ на сходки и произносил перед ним яростные речи: обвинял знать в том, что она пригласила неприятеля в Италию, (7) говорил, что государству не стряхнуть войну со своей шеи, если полководцами будут Фабии, а он, Варрон, как увидит врага, так закончит войну. (8) Его сотоварищ Павел созвал народ только раз, накануне выступления из Города, и обратился к нему с речью правдивой, а не угодливой; о Варроне ничего грубого не сказал; (9) лишь удивился, как это полководец, еще не знакомый ни со своим, ни с неприятельским войском, ни с местностью, ни с природными условиями, уже сейчас, сидя в Городе, знает, (10) как будет сражаться, и даже может предсказать день битвы; (11) а он, Павел, понимая, что люди не распоряжаются событиями, но события часто подсказывают решения, не отдаст несвоевременных приказов. Он желает, чтобы действия были осторожными и разумными и привели к успеху; (12) удальство само по себе глупо, а сейчас только навлечет беду. (13) Все показывало, что Павел поспешным решениям предпочитает продуманные, сулящие безопасность. Когда он отправлялся из города, Фабий, чтобы утвердить его в этих мыслях, обратился к нему, как рассказывают, с такой речью.

39. (1) «Луций Эмилий, если бы твой сотоварищ был похож на тебя (чего я так хотел бы), или, если бы ты был похож на своего сотоварища, то мне не стоило бы сейчас с тобой говорить: (2) будь вы оба хорошими консулами, вы и без моих указаний стали бы честно действовать на благо государства; будь вы оба плохи, вы ни слов моих не услышали бы, ни советов моих не восприняли бы. (3) А сейчас я могу разглядеть, кто таков твой товарищ и кто таков ты – потому и вся речь моя только к тебе: я вижу, что ты будешь хорош и как человек и как гражданин, но это ничему не поможет, коль скоро государство хромает на другую ногу, и у дурного советника те же права, та же власть, что у доброго. (4) Ты заблуждаешься, Павел, если думаешь, что тебе придется меньше бороться с Теренцием, чем с Ганнибалом; и я не знаю, который из двух страшнее: (5) со вторым ты будешь бороться только на поле битвы, а с первым – всегда и всюду; с Ганнибалом будешь сражаться, выведя свою конницу и пехоту, Варрон-полководец обратит против тебя твоих же солдат. (6) Прочь злое предзнаменование, не хотелось бы поминать здесь Гая Фламиния, но ведь, все-таки он потерял голову, когда был уже консулом, находясь в провинции и при войске, а этот и прежде, чем стал добиваться консульства, и потом, покуда его добивался и теперь уже, ставши консулом, но не повидав еще ни войны, ни врага, все безумствовал и безумствует. (7) Какую бурю поднял он в Городе среди граждан, хвастливо грозясь будущими сражениями. Как ты думаешь, что сделает он, командуя вооруженными воинами, там, где дело немедленно следует за словом? (8) И если он сейчас же, как объявлял, даст сражение, то или я ничего не понимаю в военном деле, в природе этой войны, в праве этого врага, или какое-то новое место прославится нашим поражением больше, чем Тразименское озеро.

(9) Мне сейчас ни к чему выхваляться перед единственным слушателем, да и я скорей чересчур, презирал славу, чем сверх мер и стремился к ней, но дело обстоит так: единственный способ воевать с Ганнибалом – тот, каким воевал я: (10) тому учит не только исход событий (этот учитель глупцов), но простой расчет, который останется пока не изменятся обстоятельства. (11) Мы воюем в Италии, в родных местах на нашей земле; вокруг нас сограждане и союзники, которые помогают и будут помогать нам оружием, людьми, конями, продовольствием; (12) они доказали свою верность, когда нам пришлось плохо – время нас учит, и с каждым днем мы становимся лучше, благоразумнее, тверже, (13) Ганнибал, напротив – в чужой, во враждебной ему земле; ему все враждебно и неприязненно; он далеко от дома, от отечества, ни на земле, ни на море нет ему мира; ни один город не принял его в свои стены, нигде не видит он ничего, что мог бы назвать своим, он живет со дня на день награбленным; (14) от войска, которое перешло Ибер, осталась едва ли треть; большинство погибло от голода, а не от меча; уцелевшим едва хватает еды. (15) И ты сомневаешься, что мы одолеем его, даже сидя спокойно на месте? Он ведь с каждым днем слабеет: у него нет ни продовольствия, ни пополнения войску, ни денег. (16) Сколько времени сидит он под Гереонием, жалкой апулийской крепостью, словно под карфагенскими стенами. (17) Но я не стану хвалиться даже перед тобой своими заслугами – посмотри, как морочили его Гней Сервилий и Атилий, консулы прошлого года.

Есть один верный путь к спасению, Луций Павел, и тяжким, опасным сделают его для тебя не враги, а сограждане. (18) Твои и неприятельские солдаты будут хотеть одного и того же; Варрон, римский консул, и Ганнибал, вождь карфагенян, возжелают того же самого. Тебе придется противостоять двум вождям, и ты устоишь, если будешь равнодушен к людским толкам, если тебя не взволнуют ни пустая слава сотоварища, ни твой мнимый позор. (19) Правду, говорят, очень часто гонят, но убить ее невозможно: кто пренебрежет ложной славой, обретет истинную. (20) Пусть тебя, осторожного, называют робким; осмотрительного – неповоротливым, сведущего в военном деле – трусом; пусть лучше боится тебя умный враг, чем хвалят глупцы-сограждане. Ганнибал с презрением отнесется к тому, кто отважится на все, и побоится противника, который ничего не делает очертя голову. (21) Я не говорю тебе: „ничего не делай” – действуй, но пусть тобой руководит разум, а не удача; всегда владей собой и всем, что у тебя есть; будь всегда наготове, не упускай счастливого случая и не предоставляй такой случай врагу. (22) Тому, кто не торопится, все ясно и все понятно, поспешность неосмотрительна и слепа».

40. (1) Ответная речь консула отнюдь не была бодрой: он понимал, что слова Фабия справедливы, но легче было сказать их, чем применить на деле. (2) Диктатор едва мог вынести начальника конницы178, а хватит ли у меня, консула, сил и влияния для борьбы с беспокойным, взбалмошным сотоварищем? (3) В первое свое консульство он разжег в народе такой пожар, что сам выскочил из него полуобгорелым. Да будет все благополучно; если же случится какая беда, то я предпочту погибнуть от вражеских дротиков, а не от ярости голосующих граждан.

(4) После этих слов Павел, как рассказывают, отбыл в сопровождении виднейших сенаторов; консула-плебея провожали его плебеи – толпа была большей, но достоинства ей не хватало. (5) По прибытии в лагерь смешали старое и новое войско, солдат разместили в двух лагерях: новый, меньший, был ближе к Ганнибалу; а в старом была большая часть войска и весь его цвет; (6) Марка Атилия, консула прошлого года, извинявшего себя старостью, отправили в Рим – Гемина Сервилия поставили начальником в меньшем лагере; под его командой находились римский легион и две тысячи союзной пехоты и конницы.

(7) Ганнибал невероятно обрадовался прибытию обоих консулов, хотя и видел, что вражеское войско увеличилось в полтора раза. (8) Награбленного продовольствия оставалось только на день, а грабить больше было негде: все хозяева свезли хлеб из своих открытых усадеб в укрепленные города; (9) хлеба оставалось – об этом узнали позже – едва на десять дней; голодные испанцы перешли бы к римлянам, если бы те стали ждать, как пойдет дело.

41. (1) Но тут сама судьба подтолкнула стремительного и бестолкового консула179: солдаты, стремясь захватить фуражиров, без приказа, без подготовки, начали беспорядочное сражение, окончившееся для римлян и пунийцев по-разному: (2) у врагов убито было около тысячи семисот человек, у римлян и союзников – не больше ста. Победители опрометью кинулись было в погоню, но Павел, (3) у которого в этот день была власть (консулы командовали поочередно) остановил их, боясь засады, а Варрон вопил и негодовал: «Врага выпустили из рук; если бы не прекратили сражения, война была бы кончена». (4) Ганнибала потери не очень огорчили: он считал, что пылкий и бестолковый консул, а еще больше новобранцы, только разлакомились. (5) Все происходившее у неприятеля было ему так же известно, как все в своем лагере: он знал, что римские командующие – люди разные, что между ними согласия нет и что почти две трети войска – новобранцы. (6) Время и место он счел подходящими для засады, и в следующую же ночь, приказав воинам взять с собой только оружие и оставив лагерь, полный имущества, и общественного, и частного, (7) перешел с войском через ближайшие горы, там он спрятал с левой стороны пехотинцев, с правой конников, а обоз перевел через находившуюся посредине долину: пусть римляне думают, будто хозяева лагеря бежали, займутся грабежом, тут-то он их и застигнет. (9) В лагере оставили много огней, чтобы римляне подумали, что Ганнибал, пускаясь в далекий путь, хотел огнями обмануть консулов и удержать их на месте, как он это сделал с Фабием в прошлом году180.

42. (1) Когда рассвело, римлян удивило отсутствие караульных и необычная тишина. (2) Удостоверившись, что в лагере никого нет, солдаты кинулись к палаткам консулов и донесли: враг бежал в таком страхе, что не убрал даже палаток и не потушил огней. (3) Поднялся крик; «Пусть прикажут выступить, преследовать врага и сразу затем – грабить лагерь». (4) Один консул вел себя совсем, как простой солдат; Павел твердил, что надо быть осторожным и предусмотрительным, но, наконец, видя, что иначе ему не сдержать ни взбаламученных солдат, ни их предводителя, отправил префекта Мария Статилия с эскадроном луканцев181 осмотреть лагерь. (5) Подъехав к воротам, Марий велел остановиться, а сам с двумя всадниками въехал в лагерь, внимательно все осмотрел и заявил, что тут несомненно какая-то западня: (6) костры в лагере не загашены с той стороны, которая обращена к неприятелю, палатки открыты, и все ценное на виду, кое-где валяется серебро, нарочно брошенное на ходу как приманка.

(7) Слова эти, сказанные, чтобы отпугнуть алчных солдат, их, напротив того распалили. Солдаты кричали, что, если не поведут их на врага полководцы, они пойдут и без них. Полководец, однако, был тут как тут: Варрон немедленно дал сигнал выступать. (8) Павел медлил и сам, а тут еще птичьи знаменья оказались неблагоприятны182, и он велел сказать о том сотоварищу, уже выходившему из лагеря. (9) Варрон был очень раздосадован, но вспомнил недавнее поражение Фламиния183, вспомнил и проигранное в первую Пуническую войну при консуле Клавдии морское сражение184, и его охватил страх. (10) В этот день боги, можно сказать, отложили беду, нависшую над римлянами, хоть и не остановили ее; когда солдаты отказались было повиноваться приказу консулов о возвращении в лагерь, (11) но случилось так, что в тот самый день два раба, принадлежавшие – один формийскому всаднику, а другой сидицинскому185, захваченные нумидийцами среди фуражиров при консулах Сервилии и Атилии186, убежали к своим господам. Их привели к консулам, и они сообщили, что все войско Ганнибала сидит в засаде за ближними горами. (12) Пришли эти двое рабов вовремя – консулы вновь обрели власть, которую было растеряли, когда один из них, заискивая перед солдатами и злостно попустительствуя им, унизил высокое достоинство своего сана.

43. (1) Ганнибал видел, что римляне поддались безрассудству, но до крайности не дошли. Хитрости его были раскрыты, и он вернулся в лагерь ни с чем. (2) Долго там оставаться было ему нельзя: не хватило бы хлеба; не только простые воины – разноплеменной сброд, но и сам вождь метались от замысла к замыслу. (3) Ведь начался ропот, а после и во весь голос стали солдаты требовать свое жалованье, жаловаться сперва на дороговизну, а потом и на голод; пошли слухи, что наемники, преимущественно испанцы, задумали перейти к римлянам. (4) Даже сам Ганнибал, говорят, иногда подумывал бросить всю пехоту, прорваться с конницей и бежать в Галлию. (5) Такие замыслы обсуждались, и такое настроение царило в лагере, – поэтому Ганнибал решил идти в Апулию187: климат там жарче и хлеба жнут раньше, к тому же, чем дальше он отойдет от врага, тем труднее будет легкомысленным воинам перебегать к римлянам. (6) Выступил Ганнибал ночью, развел, как раньше, костры и оставил несколько палаток: пусть и на этот раз римляне, боясь западни, не двинутся с места188. (7) Тот же луканец Статилий189, обследовав все за лагерем и по ту сторону гор, доложил, что неприятель далеко; начали строить планы преследования.

(8) Консулы, ни тот, ни другой, не изменили своим прежним мнениям, но с Варроном соглашались почти все, а с Павлом – один Сервилий, консул прошлого года. (9) Следуя мнению большинства и покорствуя судьбе, они выступили, чтобы прославить Канны поражением римлян. (10) Около этой деревни Ганнибал разбил свой лагерь, поставив его тылом к ветру волтурну190, который несет тучи пыли с полей, иссушенных засухой. (11) Такое расположение, вообще очень хорошее, окажется особенно выгодным, когда войска станут строиться для сражения: карфагенянам ветер будет дуть в спину, а римлянам забьет глаза пылью.

44. (1) Консулы, разведав пути, преследовали карфагенян. Придя к Каннам191 и оказавшись вблизи неприятеля, они укрепили два лагеря, оставив между ними примерно такое же расстояние, как под Гереонием192, и разделив, как и раньше, войско. (2) Река Авфид омывала оба лагеря193, и водоносы ходили за водой, где кому было удобно, но без столкновений не обходилось; (3) однако, из меньшего лагеря, который был поставлен за Авфидом, римлянам брать воду было свободнее, потому что там на противоположном берегу не было неприятельского поста. (4) Ганнибал надеялся, что консулы дадут ему возможность завязать сражение в месте, природой созданном для конных битв, в которых он был непобедим. Выстроив войско, он послал вперед нумидийцев, чтобы они раздразнили врага. (5) И опять в римском лагере началось волнение: солдаты готовы были возмутиться, а консулы не согласны между собой; Павел напоминал Варрону о глупом удальстве Семпрония и Фламиния, а Варрон попрекал Павла Фабием как образцом всех робких и ленивых полководцев. Варрон, призывая в свидетели богов и людей, объявлял: не его вина, если Ганнибал давностью владения уже как бы приобрел для себя Италию194, – ведь он, Варрон, связан сотоварищем по руках и ногам: у разгневанных рвущихся в бой солдат отнимают оружие. (7) Павел отвечал: «Если с войском, безрассудно брошенным в это сражение и обреченным, случится беда, то моей вины в этом нет, а общую участь я разделю со всеми. А Варрон пусть следит, чтобы те, кто смел и скор на язык, сумели воевать и руками».

45. (1) Время шло больше в таких препирательствах, чем в совещаниях; Ганнибал, продержав большую часть дня войско в строю, вернулся в лагерь, (2) но послал нумидийцев через реку напасть на водоносов из меньшего римского лагеря. (3) Едва выйдя на берег, они с криком напали на эту нестройную толпу, погнали ее и в общей сумятице доскакали до передовых постов и почти что до самых ворот лагеря. (4) Римлян возмутило, что какой-то вспомогательный отряд уже пытается навести страх на римский лагерь, и если они тут же не перешли реку и не вступили в бой то, потому лишь, что командование в тот день принадлежало Павлу. (5) И вот, на следующий день Варрон, командовавший в свою очередь, подал, не посовещавшись с товарищем, сигнал к выступлению, выстроил войско и перевел его через реку. Павел шел с ним: он мог не одобрить его решение, но не мог отказать ему в помощи. (6) Перейдя реку, они присоединили к себе тех, кто стоял в меньшем лагере, и выстроили все римское войско в таком порядке: на правом фланге (он был ближе к реке) римская конница, а за ней пехота; (7) крайние на левом фланге – конница союзников, а за ней их пехота, в середине строя примыкавшая к легионам; на передней линии стояли копейщики и другие легковооруженные из вспомогательных войск. (8) Консулы находились на флангах: Теренций на левом, Эмилий на правом, серединой строя командовал Гемин Сервилий.

46. (1) Ганнибал на рассвете, выслав вперед балеарцев и других легковооруженных, перешел реку; переводя каждую часть, он тут же указывал ей место в строю: (2) конных испанцев и галлов поставил он ближе к реке на левом фланге против римской конницы; (3) нумидийских конников – на правом; в середине строя стояла пехота; по краям африканцы, а между ними испанцы и галлы. (4) Африканцев на вид можно было бы принять за римлян, потому что оружие у них было римское, подобранное у Требии и еще больше – у Тразименского озера, (5) У галлов и у испанцев щиты были вида почти одинакового, а мечи различные: у галлов очень длинные с закругленным клинком; у испанцев, которые в бою больше колют, чем рубят, – короткие и острые195. Племена эти внушали особенный ужас и огромным ростом воинов, и всем их обличьем: (6) галлы, обнаженные до пупа, испанцы в туниках ослепительной белизны, окаймленных пурпуром. Пехоты в строю было сорок тысяч, конницы – десять. (7) Левым крылом командовал Газдрубал, правым – Магарбал, центром – сам Ганнибал с братом Магоном. (8) Случайно или сознательно, но оба войска были поставлены боком к солнцу, что было очень удобно для тех и других – пунийцы стояли лицом к северу, римляне – к югу; (9) но ветер – местные жители называют его волтурном – дул римлянам прямо в лицо, неся тучи пыли, он засыпал ею глаза, мешая зрению196.

47. (1) Поднялся крик, завязалось сражение между легковооруженными из вспомогательных войск, выбежавшими вперед, затем испанские и галльские конники, стоявшие на левом фланге, сшиблись с конниками римского правого фланга, но сражались совсем не по правилам конного боя: (2) бились лицом к лицу – обойти неприятеля было невозможно: с одной стороны река, с другой – выстроившиеся пехотинцы. (3) Противники, двигаясь только вперед, уперлись друг в друга. Лошади сбились в тесную кучу, воины стаскивали друг друга с коней. Сражение уже стало превращаться в пешее. Бились ожесточенно, но недолго – римских конников оттеснили, и они обратились в бегство. (4) К концу конного боя в сражение вступила пехота, вначале, пока ряды испанцев и галлов не были расстроены, противники и силами, и духом были друг другу равны, (5) наконец римляне после многократных усилий потеснили врагов, наступая ровным плотным197 строем на выдвинутую вперед середину их строя, своего рода клин198, который был недостаточно крепок, так как строй здесь был неглубок. (6) Затем, тесня и преследуя побежавших в страхе врагов, римляне разорвали середину строя199 и ворвались в расположение неприятеля и, наконец, не встречая сопротивления, дошли до африканцев, (7) которые были поставлены на отведенных назад флангах того самого выступа в середине строя, где были испанцы и галлы. (8) Когда их потеснили, вражеская линия сначала выровнялась, а затем, прогибаясь, образовала посередине мешок, по краям которого и оказались африканцы. Когда римляне неосторожно туда бросились, африканцы двинулись с обеих сторон, окружая римлян, и заперли их с тыла200. (9) Теперь римляне, выигравшие без всякой пользы для себя первый бой, бросив испанцев и галлов, которых сильно побили с тыла, начали новое сражение с африканцами. (10) Оно было неравным не только потому, что окруженные сражались с окружившими, но и потому, что усталые бились со свежим и бодрым врагом.

48. (1) Уже и на левом фланге римлян, где против нумидийцев стояла союзническая конница, завязалось сражение. Сначала оно шло вяло, и враги применили пунийскую хитрость. (2) Около пятисот нумидийцев в своем обычном воинском снаряжении, но еще и с мечами, спрятанными под панцырем, прискакали как перебежчики со щитами за спиной к римлянам; (3) они вдруг соскочили с коней, бросили под ноги неприятеля щиты и дротики и были приняты в середину строя, затем их отвели в самый тыл и велели там оставаться. Они и не трогались с места, пока сражение не разгорелось и не захватило все внимание сражавшихся; (4) тогда-то, подобрав щиты, валявшиеся среди груд убитых, они напали на римский строй с тыла, разя воинов в спину и подсекая поджилки. Потери были велики, но еще больше – страх и сумятица. (5) Кое-где римляне, перепугавшись, бежали, а кое-где бились упрямо, ни на что не надеясь201. Карфагенским войском в той части поля, где римляне побежали, командовал Газдрубал; он вывел из строя нумидийцев, которые сражались вяло, и послал их в погоню за беглецами, а испанских и галльских конников присоединил к африканцам, которые, убивая врагов, уже утомились больше, чем от сражения202.

49. (1) В другой части бранного поля203 Павел, хотя и тяжело раненный в самом начале сражения камнем из пращи, (2) с плотным строем солдат не раз нападал на Ганнибала: охраняемый римскими конниками, он в нескольких местах заставил солдат вновь идти в бой; под конец конники спешились, видя, что у консула уже нет сил справляться с конем. (3) Рассказывают, что Ганнибал, узнав о приказе консула всадникам спешиться, воскликнул: «Лучше б, связав их, привел ко мне!»204 

(4) Всадники сражались пешими; победа неприятеля была несомненной, однако побежденные предпочитали умирать, не сходя с места, но не бежать. Победители, досадуя на тех, кто мешал полной победе, стали избивать тех, кого отогнать не смогли. (5) Немногих уцелевших, усталых от боя и ран, все-таки отогнали: началось беспорядочное бегство; кто мог, вскакивал на своего коня и несся прочь. (6) Гней Лентул, военный трибун, проезжавший мимо верхом, увидел консула: он, весь в крови, сидел на камне, (7) «Луций Эмилий, – обратился к нему Лентул, – ты один неповинен в сегодняшнем поражении, и боги должны бы тебя пожалеть; пока у тебя есть еще силы, я подсажу тебя на коня и пойду, прикрывая, рядом. (8) Не омрачай этот день еще смертью консула; и так хватит слез и горя». (9) «Хвала твоей доблести, Гней Корнелий, – ответил консул, – не теряй времени, попусту сокрушаясь; его и так мало – спеши, спасайся из вражеских рук. (10) Уходи, объяви всенародно сенаторам; пусть, пока еще не подошел враг-победитель, укрепят Рим и усилят охрану; Квинту Фабию скажи, Луций Эмилий помнил его советы, пока жил, помнит и теперь, умирая. (11) Меня оставь умирать среди моих павших солдат: я не хочу второй раз из консула стать обвиняемым205 и не хочу стать обвинителем своего коллеги, чтобы чужою виной защищать свою невиновность». (12) За этим разговором их застигла сначала толпа бегущих сограждан, а потом и врагов: не зная, что перед ними консул, они закидали его дротиками; Лентула из переделки вынес конь. Тут повсюду началось общее беспорядочное бегство.

(13) Семь тысяч римлян укрылись в меньшем лагере, десять – в большем, тысяч около двух – в самой деревне, в Каннах; здесь они сразу же были окружены Карфалоном и его конниками, так как деревня не была укреплена. (14) Второй консул не присоединившись – то ли случайно, то ли намеренно, – ни к какому отряду беглецов: с пятьюдесятью примерно всадниками добрался до Венузии205a. (15) Убито было, говорят, сорок пять тысяч пятьсот пехотинцев и две тысячи семьсот конников – граждан и союзников почти поровну206. (16) В числе убитых были два консульских квестора207, Луций Атилий и Луций Фурий Бибакул, двадцать девять военных трибунов208, несколько бывших консулов, бывших преторов и эдилов (среди них Гней Сервилий Гемин и Марк Минуций, бывший в предыдущем году [221 г.] начальником конницы, а несколько лет назад209 – консулом); (17) убито было восемьдесят сенаторов и бывших должностных лиц, которые должны были быть включены в сенат210: люди эти добровольно пошли воинами в легионы. (18) Взято в плен в этом сражении было, говорят, три тысячи пехотинцев и тысяча пятьсот всадников.

50. (1) Такова была битва при Каннах, столь же знаменитая печальным исходом, как и сражение при Аллии211, впрочем, по последствиям беда оказалась менее тяжкой из-за того, что враг замешкался, (2) но по людским потерям – и тяжелей и позорнее. (3) Бегство при Аллии предало город, но сохранило войско; под Каннами за бежавшим консулом следовало едва ли и пятьдесят всадников; войско погибшего консула почти все было истреблено.

(4) В двух лагерях оказалось множество полувооруженных солдат без военачальников, и из большего лагеря в меньшей отправили после с предложением перебраться к ним, пока враги, утомленные и сражением, и веселым пиром, спят тяжким сном; тогда все римляне единым отрядом уйдут в Канузий212. (5) Это предложение одни отвергали совсем: «Почему приглашающие не идут к нам, ведь и так можно присоединиться? потому, конечно, что своя жизнь им дороже чужой, а опасность велика: вокруг повсюду враги». (6) Другие и согласились бы с предложением, но им не хватало мужества. Публий Семпроний Тудитан, военный трибун, обратился к солдатам: «Вы предпочитаете, чтобы вас взял в плен жадный в жестокий враг, чтобы головы ваши оценивали, чтобы оценщики спрашивали у каждого: „Римский ты гражданин или союзник латин?” и твоим унижением, твоим позором возвышали другого213? (7) Конечно, нет, если в самом деле вы сограждане консула Луция Эмилия, который предпочел славную смерть позорной жизни, и тех храбрейших мужей, которые грудами полегли вместе с ним. (8) Пока не застиг нас рассвет, пока еще большие отряды врагов не преградили нам путь, пробьемся через эту беспорядочную толчею у ворот. (9) Меч и мужество пролагают пути через сомкнутые ряды неприятеля214. А этот слабый нестройный отряд мы раскидаем, выстроившись клином – он нам не преграда. За мной, кто хочет спастись сам и спасти отечество».

(10) После этих слов он обнажил меч, построил солдат клином и повел через самую гущу врагов; (11) нумидийцы бросали в них дротики – в правый, ничем не прикрытый бок. Солдаты переложили щиты в правую руку; около шестисот человек215 добрались до большого лагеря и, оттуда, соединившись с другим большим отрядом, направились в Канузий, куда и пришли невредимыми. (12) Побежденные действовали так, скорее по какому-то душевному порыву, или повинуясь случайности, чем по обдуманному плану или чьему-либо приказанию.

51. (1) Все, окружавшие победителя-Ганнибала, поздравляли его и советовали после такого сражения уделить остаток дня и следующую ночь отдыху для себя самого и усталых солдат; (2) один только Магарбал, начальник конницы, считал, что так нельзя мешкать. «Пойми,– сказал он,– что это сражение значит: через пять дней ты будешь пировать на Капитолии. Следуй дальше, я с конницей поскачу вперед, пусть римляне узнают, что ты пришел, раньше, чем услышат, что ты идешь». Ганнибалу эта мысль показалась излишне заманчивой, но и чересчур великой, чтобы он сразу смог ее охватить умом. Он ответил, что хвалит рвение Магарбала, но чтобы взвесить все, нужно время. (4) «Да, конечно, – сказал Магарбал, – не все дают боги одному человеку: побеждать, Ганнибал, ты умеешь, а воспользоваться победой не умеешь216 ». Все уверены в том, что однодневное промедление спасло и город, и всю державу.

(5) На следующий день, чуть рассвело, карфагеняне вышли на поле боя собрать добычу; даже врагу жутко было смотреть на груды трупов; (6) по всему полю лежали римляне – тысячи пехотинцев и конников, – как кого с кем соединил случай, или бой, или бегство. Из груды тел порой поднимались окровавленные солдаты, очнувшиеся от боли, в ранах, стянутых утренним холодом, – таких пунийцы приканчивали. (7) У некоторых, еще живых, были подрублены бедра или поджилки217, – обнажив шею, они просили выпустить из них остаток крови; (8) некоторые лежали, засунув голову в разрытую землю: они, видимо, сами делали ямы и, засыпав лицо вырытой при этом землей, задыхались. (9) Взгляды всех привлек один нумидиец, вытащенный еще живым из-под мертвого римлянина; нос и уши у него были истерзаны, руки не могли владеть оружием, обезумев от ярости, он рвал зубами тело врага – так и скончался.

52. (1) Добычу собирали почти до вечера; затем Ганнибал пошел брать меньший лагерь и прежде всего отрезал его от воды, соорудив вал; осажденные, замученные трудом, отсутствием сна, ранами, сдались даже скорее, чем он надеялся, (2) на таких условиях: они выдадут оружие и коней, выкуп римлянина будет стоить триста серебряных денариев218, союзника – двести, раба – сто; (3) по уплате они уйдут в одной одежде. Они впустили врагов в лагерь и были отданы под стражу, римляне отдельно, союзники отдельно.

(4) Пока пунийцы там тратили время, из большего лагеря около четырех тысяч пехотинцев и двухсот всадников – все, у кого хватило сил и мужества – одни строем, другие вразброд полями – безопасно прошли в Канузий; самый же лагерь был сдан врагу ранеными и трусами на тех же условиях, что и меньший219. (5) Добыча была огромной: все, кроме коней, людей и некоторого количества серебра (главным образом блях с конской сбруи – серебряной посуды в те времена было мало, во всяком случае в войске), Ганнибал отдал на разграбление. (6) Он велел собрать и похоронить тела своих солдат. Их было, как рассказывают, около восьми тысяч – все храбрейшие воины. Тело римского консула, как сообщают некоторые писатели, тоже нашли и похоронили. (7) Бежавших в Канузий жители только приняли в город и к себе в дома, но одна женщина, уроженка Апулии, по имени Буса, известная родом своим и богатством снабдила в дорогу хлебом, одеждой и деньгами220. По окончании войны сенат за эти щедроты воздал ей должные почести.

53. (1) Среди бежавших в Канузий было четыре военных трибуна: (2) из первого легиона – Фабий Максим, чей отец в прошлом году был диктатором; из второго – Луций Публиций Бибул и Публий Корнелий Сципион, из третьего – Аппий Клавдий Пульхр, бывший недавно эдилом; (3) с общего согласия главное командование было вручено ему и Публию Сципиону, хотя он и был совсем юным221.

(4) Они в узком кругу совещались о положении дел, и там Публий Фурий Фил, сын бывшего консула, заявил: напрасно они еще на что-то надеются: (5) положение государства отчаянное, плачевное; некоторые знатные юноши – главный у них Марк Цецилий Метелл, поглядывают на море, на корабли, намереваясь покинуть Италию и убежать к какому-нибудь царю. (6) Этот новый – сверх стольких бед – жестокий удар, своей чудовищностью потряс присутствовавших. Все оцепенели, потом стали говорить, что нужно по этому поводу созвать совет, но юноша Сципион – судьбой назначенный быть вождем в этой войне – заявил, (7) что в такой беде надо действовать, а не совещаться; пусть сейчас же вооружатся и идут с ним те, кто хочет спасти государство, (8) ведь поистине вражеский лагерь там, где вынашивают такие замыслы. (9) В сопровождении нескольких человек он отправился к Метеллу и застал у него собрание юношей, о которых и было донесено. Выхватив меч и размахивая им над головами совещавшихся, Сципион воскликнул: (10) «По велению души моей я клянусь, что не брошу в беде государство народа римского и не потерплю, чтобы бросил его другой римский гражданин. (11) Если я умышленно лгу, пусть Юпитер Всеблагой Величайший погубит злой гибелью меня, мой дом, мое семейство, мое состояние. Я требую, Марк Цецилий, чтобы ты и все, кто присутствует здесь, поклялись этой же клятвой; на того, кто не поклянется, подъят мой меч». Все, перепуганные не меньше, чем если бы видели перед собой победоносного Ганнибала, поклялись и сами себя отдали под стражу Сципиону.

54. (1) Тем временем, как это происходило в Канузии, к консулу в Венузию явилось около четырех с половиной тысяч пехотинцев и всадников, которые в бегстве рассеялись по полям. (2) Венузийцы гостеприимно приняли всех бежавших, заботливо разместили их по домам, каждому всаднику подарили по тоге222, тунике и по двадцать пять серебряных денариев, а каждому пехотинцу – по десять денариев; тех, у кого оружия не было, вооружили. (3) И в остальном городские власти и частные лица вели себя так же радушно, стараясь не допустить, чтобы женщина из Канузия не превзошла венузийцев своими благодеяниями. (4) Но Бусе становилось уже тяжело снаряжать столько людей – их было около десяти тысяч. (5) Аппий и Сципион, узнав, что второй консул цел и невредим, немедленно послали к нему сообщить, сколько с ними пехоты и конницы, и спросить, привести ли солдат в Венузию или оставаться в Канузии. (6) Варрон сам привел войско в Канузий, оно уже имело некое подобие консульского и, если не в открытом поле, то в городских стенах могло обороняться.

(7) А по дошедшим до Рима вестям выходило, что и этого не осталось, что войско – и римляне, и союзники – с обоими консулами полностью истреблено, и все силы государства исчерпаны. (8) Никогда в невредимом Городе, в римских стенах, не было столько смятения и страха. Подробно рассказывать об этом я не возьмусь – мне не достанет сил, и мое изложение будет бледнее действительности. (9) И в предыдущем году у Тразименского озера погибли консул и войско, но теперешнее бедствие было не просто очередным поражением – оно превосходило все. Ведь сообщали, что оба консула и оба консульских войска погибли, и уже нету у Рима ни лагеря, ни полководца, ни солдата; (10) что Ганнибал завладел Апулией, Самнием, да уже почти всей Италией. Нету, конечно, другого такого народа, который устоял бы под тяжестью подобного поражения. (11) Сравнишь ли с ним то поражение, которое потерпели в морской битве у Эгатских островов карфагеняне? А ведь, сломленные им, они вынуждены были уступить Сардинию и Сицилию, сделаться налогоплательщиками и данниками. Или то поражение, которое впоследствии потерпел в Африке и которым сломлен был сам Ганнибал223? Ни в чем эти поражения не сравнимы с каннским, разве только в одном – их перенесли с меньшим мужеством.

55. (1) Преторы Публий Фурий Фил и Марк Помпоний созвали сенат в Гостилиеву курию224 и стали совещаться, как защитить город: (2) никто не сомневался, что Ганнибал, уничтожив войско, осадит Рим и взятием Города закончит войну – только это ему и оставалось сделать. (3) В бедствиях великих, но еще не до конца известных, трудно было принять решение, женский вопль заглушал голоса сенаторов: почти во всех домах оплакивали родных, не зная даже, кто жив, кто мертв. (4) Квинт Фабий Максим посоветовал послать по Аппиевой и Латинской дорогам легковооруженных всадников; пусть расспрашивают встречных (много будет, конечно, спасающихся в одиночку бегством) о судьбе войск и консулов; (5) и если бессмертные боги сжалились над государством и от народа римлян еще что-то осталось, – о том, где находятся войска, куда после сражения пошел Ганнибал, что он готовит, что делает и собирается делать. (6) Это следует разузнавать через деятельных юношей, а самим сенаторам (должностных лиц не хватит) надо успокоить взволнованный и перепуганный город, надо заставить женщин сидеть дома и не показываться на людях; (7) надо прекратить плач в домах, надо водворить в городе тишину; надо следить за тем, чтобы всех приходящих с любыми вестями отводили к преторам, и чтобы все по своим домам ожидали известий о судьбе близких; (8) чтобы у ворот поставили караульных, которые никого бы не выпускали из Города и всем внушали бы, что спастись негде, кроме как в Городе, пока стены целы. Когда Город успокоится, сенаторы должны возвратиться в курию и обсудить, как защищать город.

56. (1) Все согласились с этим предложением; магистраты прогнали народ с форума, сенаторы разошлись в разные стороны успокаивать народ, и тут принесли письмо от консула Гая Теренция: (2) консул Луций Эмилий и его войско погибли; он, Гай Теренций, находится в Канузии и собирает остатки разбитого войска, словно обломки от страшного кораблекрушения – с ним уже около десяти тысяч воинов, но порядка и строя еще нет; Ганнибал сидит под Каннами, оценивая пленных и прочую добычу – он ведет себя как торгаш, а не как вождь-победитель. (4) И каждая семья узнала о своем несчастье; и весь город исполнился скорби, – не справили даже ежегодного праздника в честь Цереры225: скорбящим не дозволено справлять его, а в то время не было женщины, которая никого не оплакивала бы. (5) Чтобы и другие празднества, общественные и частные, не были заброшены, срок оплакивания был по сенатскому постановлению ограничен тридцатью днями.

(6) Успокоив взволнованный город, сенаторы вернулись в курию, и тут из Сицилии получено было письмо от пропретора Тита Отацилия: пунийский флот опустошает владения царя Гиерона, который умоляет о помощи. (7) Тит Отацилий и собирался ее оказать, но ему донесли, что у Эгатских островов стоит в полной боевой готовности еще один флот карфагенян, (8) и пунийцы, как только узнают, что он, Отацилий, пошел защищать побережье у Сиракуз, немедленно нападут на Лилибей и на всю римскую провинцию; так что, если сенат хочет защищать царя-союзника и Сицилию, то для этого нужен флот226.

57. (1) Прочтя письма консула и пропретора, сенаторы постановили: отправить претора Марка227 Клавдия, командовавшего флотом в Остии, к войску в Канузий, а консулу написать: пусть передаст войско претору, а сам поскорее, как только позволят интересы государства, прибудет в Рим. (2) Люди напуганы великими бедами, а тут еще и страшные знамения: в этом году две весталки, Отилия и Флорония, были уличены в блуде: одну, по обычаю, уморили под землею у Коллинских ворот228, другая сама покончила с собой. (3) Луция Кантилия, писца при понтификах (сейчас таких писцов называют младшими понтификами229), который блудил с Флоронией, по приказу великого понтифика засекли до смерти розгами в Комиции. (4) Кощунственное блудодеяние сочли, как водится, недобрым предзнаменованием, децемвирам было приказано справиться в Книгах. (5) А Квинта Фабия Пиктора230послали в Дельфы спросить оракула, какими молитвами и жертвами умилостивить богов и когда придет конец таким бедствиям; (6) пока что, повинуясь указаниям Книг, принесли необычные жертвы; между прочими галла и его соплеменницу, грека и гречанку закопали живыми на Бычьем Рынке, в месте, огороженном камнями; здесь и прежде уже свершались человеческие жертвоприношения231, совершенно чуждые римским священнодействиям.

(7) Решили, что боги умилостивлены; Марк Клавдий Марцелл прислал из Остии в Рим для охраны Города полторы тысячи воинов, набранных во флот; (8) сам он, отправив вперед с военными трибунами Третий Морской легион в Теан Сидицинский и передав флот своему сотоварищу Публию Фурию Филу; через несколько дней поспешил в Канузий.

(9) По распоряжению сената был назначен диктатор – Марк Юний232; начальником конницы стал Тиберий Семпроний. Был объявлен набор: в солдаты брали юношей, начиная от семнадцати лет, а некоторых и моложе. Составлено было четыре легиона и отряд всадников в тысячу человек. (10) От союзников и латинов потребовали воинов в соответствии с договором. Велели заготовить разное оружие; забрали из храмов и портиков выставленные там доспехи, снятые когда-то с врагов. (11) Граждан не хватало, и необходимость заставила прибегнуть к неслыханному виду набора: восемь тысяч молодых сильных рабов расспрошены были поодиночке, хотят ли они быть солдатами – их выкупили и вооружили на государственный счет. (12) Таких солдат предпочли, хотя можно было выкупить пленных, и это обошлось бы дешевле.

58. (1) Ганнибал после блестящей победы под Каннами погрузился в заботы, приличные скорее победителю в войне, чем тому, кто еще воюет. (2) К нему привели пленных – он отделил союзников и отпустил их, напутствуя ласковыми словами и без выкупа, как делал и раньше – при Требии и Тразименском озере. Позвал он и римлян, чего прежде никогда не бывало, и по-доброму заговорил с ними: (3) его война с римлянами – не война на уничтожение: это спор о достоинстве и о власти. Предшественники его уступили римской доблести, а он старается превзойти римлян и удачливостью и доблестью. (4) Итак, он дает пленным возможность выкупиться – коннику за пятьсот серебряных денариев, пехотинцу – за триста, рабу – за сто. (5) Хотя за конника он запросил больше, чем условлено было при сдаче, но они радостно пошли на любые условия (6) и отправили в Рим к сенату десятерых выбранных ими посланцев233; (7) от них Ганнибал потребовал только клятвенного обещания вернуться. С ними он отправил Карфалона, знатного карфагенина: если римляне склонны к миру, он им изложит условия. (8) Когда они вышли из лагеря, один из посланцев – человек совсем не римского склада, – притворившись, будто он что-то забыл, вернулся в лагерь, чтобы тем разрешить себя от клятвы234, и еще до ночи догнал товарищей. (9) Когда донесено было, что пленные прибудут в Рим, навстречу Карфалону был послан ликтор сказать от имени диктатора: пусть еще до ночи уйдет с римской земли.

59. (1) Диктатор представил сенату послов от пленных; их глава начал так: «Марк Юний и вы, отцы-сенаторы, мы прекрасно знаем, что никогда ни одно государство не ценило ниже, чем наше, попавших в плен. (2) Но, если мы не слишком пристрастны к себе, то никогда не попадали в руки врагов люди, которые меньше бы заслуживали бы вашего пренебрежения. (3) Ведь мы не на поле боя, струсив, сдали оружие. Нет, мы и стоя на грудах трупов, продолжали сражаться и протянули битву почти что до самой ночи – только тогда мы вернулись в лагерь; (4) остаток дня и следующую ночь усталые, израненные, мы защищали вал; (5) но на другой день, осажденные победоносным войском, отрезанные от воды, не имея никакой надежды прорваться через плотные ряды неприятеля, мы после гибели пятидесяти тысяч солдат из нашего войска не сочли грехом сохранить в живых хоть сколько-нибудь римских воинов из сражавшихся при Каннах, (6) тогда только мы договорились о выкупной цене и сдали врагу оружие, в котором все равно уже не было толку.

(7) Мы знаем, и предки откупились от галлов золотом235, а ваши отцы, весьма несговорчивые в том, что касалось условий мира, отправили в Тарент послов выкупить пленных236.

(8) А ведь битва при Аллии с галлами и битва при Гераклее с Пирром237 печально прославлены не столько потерями, сколько трусливым бегством солдат. Каннские поля завалены телами римлян; мы остались живы только потому, что у врага не хватило уже ни сил, ни оружия. (9) Среди нас даже есть такие, кто не бежал с поля боя, а оставлен был охранять лагерь и вместе со сданным лагерем попал во власть неприятеля. (10) Я не завидую никому из сограждан, никому из соратников, ничьей удаче, ничьей участи; я не хочу возносить себя, принижая других, но и те, кто бросил оружие, бежал с поля боя и остановился только в Венузии или Канузии, не смеют ставить себя выше нас и хвалиться, что они-то и есть оплот отечества – если, конечно, за быстрые ноги и скорость бега не положена какая-нибудь награда238.

(11) Используйте их, но и в них вы найдете хороших мужественных солдат, и в нас – ведь наша готовность воевать за отечество еще возрастет, когда вашим благодеянием мы будем выкуплены и возвращены на родину. (12) Вы берете в солдаты людей всякого возраста и состояния; я слышу, что вы даете оружие восьми тысячам рабов: нас не меньше, и выкупить нас обойдется не дороже, чем купить столько же рабов. А сравнивать нас с ними не буду – я этим обидел бы всех римлян. (13) И еще одно: если, отцы-сенаторы, вы, обсуждая такое дело, окажетесь к нам слишком жестоки, чего мы никак не заслужили, то подумайте, какому врагу вы нас оставите. (14) Пирру, который считал пленных своими гостями? Или варвару-пунийцу, о котором трудно решить, чего в нем больше – жестокости или жадности? (15) Если бы вы увидели своих сограждан – в цепях, в грязи, во всем безобразии, – вы, конечно были бы не меньше потрясены, чем если бы вам довелось увидеть поля под Каннами, где полегли ваши легионы. (16) И вы можете видеть наших родственников: взволнованные, в слезах стоят они в преддверии курии и ждут вашего ответа. Если они в такой тревоге и беспокойстве за нас и за тех, кого тут нет, то что же, по-вашему, чувствуют те, чья жизнь и свобода зависят от сегодняшнего решения? (17) Клянусь богами! если бы сам Ганнибал, вопреки своему обыкновению, захотел обойтись с нами кротко, а вы бы сочли, что мы недостойны быть выкупленными, то жизнь для нас потеряла бы всякую цену. (18) Возвратились когда-то в Рим пленные, отпущенные Пирром без выкупа, но они возвратились вместе с послами, первейшими людьми государства, которые были отряжены выкупить их. Вернусь ли я на родину, я, гражданин, оцененный меньше, чем в триста монет. (19) Каждый настроен по-своему, отцы-сенаторы, знаю, что жизнь моя под угрозой; но я больше боюсь за свое доброе имя: как бы не уйти нам отсюда осужденными и отвергнутыми: ведь люди не поверят, что вам стало жалко денег».

60. (1) Он кончил, и в толпе, стоявшей в Комиции, сейчас же поднялись жалобные вопли; к сенаторам простирали руки, молили вернуть сыновей, братьев, родственников. (2) Женщины, побуждаемые страхом и крайностью, смешались с толпою мужчин на форуме239. Сенат, удалив посторонних, занялся обсуждением дела. (3) Мнения были высказаны разные: одни считали, что пленных следует выкупить за государственный счет; другие, что казну трогать не нужно, но не надо препятствовать и выкупу на частные средства, (4) а если кому не хватает наличности, пусть возьмет в долг из казны, поставив поручителей и давши в залог имение. (5) Тогда спрошен был Тит Манлий Торкват, человек, чья старинная суровость доходила, по мнению большинства, до жестокости. (6) Он сказал: «Если бы послы только просили о выкупе тех, кто находится во власти врагов, я, никого не порицая, высказался бы кратко; (7) ведь от меня требовалось только одно: напомнить вам, чтобы вы, держась обычаев, завещанных предками, дали пример суровости, без которой, ведя войну, не обойтись. Сейчас, однако, эти люди почти хвалятся тем, что сдались неприятелю – они сочли справедливым, чтобы их ставили выше не только тех, кто взят в плен был на поле боя, но и тех, кто добрался до Венузии и Канузия, и даже выше самого консула Гая Теренция. (8) Я, отцы-сенаторы, не допущу, чтобы вам осталось неизвестным хоть что-нибудь из происшедшего там. О если бы то, что скажу сейчас вам, я говорил в Канузии в присутствии всего войска, лучшего свидетеля и доблести, и трусости любого каждого из солдат! Если бы хоть один только Публий Семпроний сейчас присутствовал здесь. Ведь, последуй эти люди за ним, они сейчас были бы солдатами в римском лагере, а не пленниками во власти врагов. Но нет, – когда враги утомленные битвой и обрадованные победой, сами почти что все вернулись в свой лагерь; оставив им свободную ночь для попытки прорваться, и семь тысяч вооруженных воинов смогли бы пробиться даже через сомкнутый строй врагов, тогда эти люди и сами не попытались сделать такую попытку, и не пожелали следовать за другим. (10) Почти целую ночь Публий Семпроний Тудитан не переставал убеждать и уговаривать их: „пока врагов вокруг лагеря мало, пока всюду тишина и покой, следуйте под покровом ночи за мною: еще до рассвета мы придем туда, где опасности нет – в города союзников“. (11) Если бы он говорил так, как на памяти наших дедов240 военный трибун Публий Деций в Самнии241, или так, как в Первую Пуническую войну, во времена нашей юности, Марк Кальпурний Фламма, который ведя триста добровольцев на приступ занятого врагами холма, обратился к своим со словами: „Умрем и смертью своей выручим легионы, попавшие в окружение”242, – (12) если бы Публий Семпроний сказал то же самое, и если бы не нашлось никого желающего участвовать в таком доблестном деле, я перестал бы считать вас римлянами и мужчинами. (13) Но ведь он вам указывал путь не столько к славе, сколько к спасению – к возвращению на родину, к родителям, женам и детям. (14) Себя сберечь у вас не хватило храбрости, – что вы будете делать, если придется умирать за отечество? Вокруг вас лежали пятьдесят тысяч граждан и союзников, погибших в тот самый день. Если столько примеров доблести не взволновали вас, – вас ничто не взволнует. Если даже вид такого побоища не побудил вас не щадить вашей жизни, – вас ничто не побудит. (15) Свободные, полноправные, тоскуйте по отечеству, тоскуйте же, пока отечество у вас есть, пока вы – его граждане. А вам тосковать поздно – вы потеряли свои права, вы больше не граждане – теперь вы – рабы карфагенян. (16) За деньги вы собираетесь вернуться туда, откуда ушли негодными трусами? Публия Семпрония, вашего согражданина, велевшего вам следовать за ним с оружием в руках, вы не послушались, а Ганнибала, велевшего выдать оружие и сдать лагерь, послушались. (17) Но почему же я обвиняю их в трусости, когда мог бы обвинить в преступлении? Ведь не только сами они не послушались доброго совета; они еще попытались удержать уходивших – только обнаженные мечи храбрецов отогнали робких. Публию Семпронию пришлось пробиваться через ряды сограждан, а не врагов. (18) Таких ли граждан желает отечество? Будь и все остальные на них похожи, сегодня не оставалось бы ни одного гражданина, сражавшегося под Каннами. (19) Из семи тысяч вооруженных нашлось шестьсот храбрецов, которые отважились прорваться, которые вернулись в отечество свободными и вооруженными. И этим шестистам враги не заградили дорогу. (20) Насколько же безопасен был, по вашему мнению, путь для двух почти легионов? Сегодня, отцы-сенаторы, вы располагали бы двадцатью тысячами вооруженных в Канузии, храбрых и верных солдат. А эти люди, как они теперь могут быть добрыми и верными гражданами (храбрыми они и сами себя не называют)? (21) Разве только если кто-то поверит, что, попытавшись помешать, они помогли тем, кто шел на прорыв, что они не завидуют благополучному возвращению доблестных воинов и не сознают, что позорным рабством своим обязаны собственной трусости и никчемности. (22) Эти люди предпочли, забившись в палатки, ждать и рассвета, и неприятеля, хотя в ночной тишине можно было вырваться из окружения. Чтобы уйти из лагеря, духу им не хватило, – чтобы храбро его защищать, хватило. (23) Денно и нощно они, осажденные, защищали оружием вал, себя валом; наконец, отважно все испытав, дойдя до последней крайности, когда уже нечем было жить, когда истомленные голодом руки не держали оружия, уступили скорей своей человеческой немощи, чем вражескому оружию. (24) На рассвете неприятель подошел к валу, и раньше второго часа243, не попробовав испытать свое счастье в сражении, сдали оружие и сдались сами. (25) Вот вам эти два дня их военной службы: когда долг требовал твердо стоять в боевом строю, они убежали в лагерь; когда следовало дать бой перед валом, они лагерь сдали – ни в строю, ни в лагере они ни на что не годны. (26) И вас выкупать? Когда надо вырваться из лагеря, вы медлите и остаетесь, когда необходимо оставаться и охранять оружием лагерь, вы и лагерь и оружие, и себя отдаете врагу. (27) По-моему, отцы-сенаторы, их так же не следует выкупать, как не следует выдавать Ганнибалу тех храбрецов, которые вырвались из лагеря, и, пройдя через гущу врагов, доблестью вернули себя отечеству».

61. (1) Манлий договорил. Большинство сенаторов имело родственников среди пленных, но исстари в Риме косо глядели на попавших в плен. (2) Испугались и выкупной суммы: нельзя было оставить казну пустой: много денег ушло на покупку и вооружение рабов, взятых в солдаты, – не хотели и обогащать Ганнибала, по слухам, в деньгах весьма нуждавшегося244. (3) Мрачный ответ «не выкупать пленных» добавил к старой скорби новую – утрачено столько граждан! – с рыданиями и жалобами провожали посланцев до городских ворот. (4) Один из них ушел домой, считая себя свободным от клятвы, потому что под каким-то предлогом он возвращался в лагерь. Когда об этом донесли сенату, все решили схватить его и под стражей препроводить к Ганнибалу.

(5) Рассказывают о пленных и по-другому245: сначала пришли десять посланцев; в сенате сомневались, впускать ли их в город; наконец решили впустить, но сенату не представлять. (6) Послы задержались дольше ожидаемого и пришло еще трое: Луций Скрибоний, Гай Кальпурний и Луций Манлий; (7) только тогда народный трибун, родственник Скрибония246, доложил сенату о возможности выкупить пленных, и сенат решил их не выкупать. (8) Три последних посла вернулись к Ганнибалу, десять пришедших раньше остались, потому что, вернувшись будто за тем, чтобы уточнить имена пленных, они считали себя свободными от клятвы; в сенате много спорили, выдавать ли их; сторонники выдачи остались в меньшинстве, (9) но избранные вскоре цензоры247 так опозорили оставшихся всеми видами порицаний и умаления прав, что некоторые сами покончили с собой, а другие не только всю жизнь не показывались на форуме, но прятались от общества и дневного света. (10) Всякий скорей поразится тому, как расходятся между собой рассказы писателей, чем сумеет разобраться, где правда.

Насколько каннское поражение было тяжелей предыдущих, видно хотя бы из того, что союзники, до тех пор незыблемо верные, начали колебаться – утратили веру в мощь Рима. (11) Отпали к карфагенянам ателланцы, калатийцы, гирпины, часть апулийцев, самниты, кроме пентров; все бруттийцы, луканцы; (12) кроме них, узентины и почти все греческое население побережья, Тарент, Метапонт, Кротон, Локры и почти все предальпийские галлы. (13) Но ни прежние беды, ни отпадение союзников не побудили римлян заговорить о мире – ни до прибытия консула в Рим, ни после того как его возвращение еще раз напомнило о понесенном поражении; (14) так высок в это самое время был дух народа, что все сословия вышли навстречу консулу, главному виновнику страшного поражения, и благодарили его за то, что он не отчаялся в государстве; (15) будь он вождем карфагенян, не избежать бы ему страшной казни248.

1. (1) Ганнибал после битвы при Каннах, разграбив взятый лагерь, сразу же двинулся из Апулии в Самний; его звал в область гирпинов Стаций Требий, обещая передать ему Компсу1. (2) Требий, уроженец Компсы, принадлежал к местной знати, но ему не давали ходу приверженцы дома Мопсиев, сильного покровительством римлян. (3) Когда прошел слух о сражении при Каннах, а Требий всем твердил о прибытии Ганнибала, то Мопсии со своими сторонниками ушли из города, город без боя сдался Пунийцу; его гарнизон впустили. (4) Ганнибал оставил там и всю добычу, и обоз; часть войска он поручил Магону, которому и велел принять города этого края, отпавшие от римлян, а верные римлянам принудить к отпадению. (5) Сам он через Кампанию пошел к Нижнему морю2, намереваясь осадить Неаполь – ему был нужен приморский город. (6) Войдя в область неаполитанцев, он расположил один отряд нумидийцев в засаде (дороги идут преимущественно ложбинами и петляют, неожиданно поворачивая), а другому велел гнать перед собой захваченную по деревням добычу и разъезжать перед городскими воротами. (7) Отряд казался малочисленным и беспорядочным; из города вынесся эскадрон всадников; нумидийцы, нарочно отступая, завлекли его в засаду, окружили и перебили бы всех, если бы вблизи в море не оказались рыбачьи лодки, на которых и спаслись те, кто умел плавать. (8) Несколько знатных юношей захватили и убили, в том числе и Гегея, начальника конницы, ожесточенно преследовавшего отступавших. (10) Осаждать город Пуниец не решился: его отпугнули стены, взять их было бы нелегко.

2. (1) Отсюда Ганнибал повернул к Капуе. Город жил счастливо и роскошно – судьба давно была к нему милостива, но все уже загнивало и простой народ считал свободой безудержное своеволие. (2) Пакувий Калавий, человек знатный и любимый народом, но наживший богатство нечистым путем, подчинил сенат себе и простому народу. (3) В год несчастного сражения при Тразименском озере [217 г.] он оказался правителем города3 и решил: пусть народ, искони ненавидевший сенат, воспользуется случаем и отважится на великий переворот – если Ганнибал придет в эти места с победоносным войском, пусть народ перебьет сенат и передаст карфагенянам город. (4) Калавий был человеком низким, но не до конца потерянным; он предпочитал быть хозяином в городе с городским укладом управления4, который без городского совета невозможен. Он придумал, как сохранить сенат и подчинить его себе и простому народу. (5) Созвав сенат, он предварительно заявил, что согласится отпасть от Рима только при крайней необходимости: (6) у него ведь дети от дочери Аппия Клавдия5 и дочь свою он выдал в Риме за Марка Ливия6. (7) Но сейчас надвигается событие более страшное: чернь надеется, отпав от Рима, не просто убрать сенат прочь из города, нет она хочет, перебив сенаторов, вручить Ганнибалу с пунийцами город уже без сената. (8) И тут Калавий сказал сенаторам, что может спасти их, если они доверятся ему и забудут о городских несогласиях. Вне себя от страха сенаторы согласились. (9) «Я запру вас в курии7, будто я участник в задуманном преступлении – противиться замыслу злодеев напрасно – и найду способ спасти вас. Вот вам мое слово». (10) Слово было дано: выходя из курии, Калавий велел запереть ее и, оставив в преддверии стражу, приказал никого не впускать и не выпускать без его разрешения.

3. (1) Затем он созвал на сходку народ: «Вы часто, кампанцы, мечтали о возможности наказать низкий и ненавистный сенат. (2) Она налицо, и вам не надо, как мятежникам, рискуя жизнью, брать приступом сенаторские дома, сохраняемые клиентами8 и рабами. Все сенаторы заперты в курии, брошенные, безоружные. (3) Ничего не делайте поспешно и наобум: я предоставлю вам право вынести приговор каждому – пусть каждый получит то, чего стоит, (4) но не торопитесь дать волю своему гневу: думайте, главное, о своем благополучии и пользе. И хотя, полагаю, вы и ненавидите этих сенаторов, вы все же не захотите остаться вовсе без сената: (5) ведь у вас должен быть либо царь – само это имя внушает отвращение, – либо, как в свободном городе, – совет. Вы должны заняться сразу двумя делами: убрать старый сенат и выбрать новый. (6) Я велю вызывать каждого сенатора особо и об участи каждого посоветуюсь с вами; как вы решите, так и будет. Прежде, однако, чем казнить преступника, назначьте вместо него новым сенатором мужественного и деятельного человека». (7) Он сел, в урну бросили таблички с именами сенаторов; как только вынулось чье-то имя, Калавий приказал привести этого человека из курии. (8) Услышав имя, люди стали кричать, что это бессовестный негодяй, достойный казни. «Вижу, – сказал Пакувий, – как вы порешили о нем; назначьте же вместо бессовестного негодяя сенатором (9) хорошего и справедливого человека». Сначала все молчали, не зная, кого бы предложить, (10) но затем, когда кто-то, преодолев смущение, назвал чье-то имя, тут же поднялся шум: (11) одни кричали, что они этого человека не знают; другие попрекали его низким происхождением и бесчестящей бедностью, грязным ремеслом или постыдным промыслом. (12) Еще больше обвинений посыпалось на второго и третьего человека, предложенного в сенаторы; становилось ясно, что люди сенатором недовольны, а предложить вместо него некого; (13) не тех же, кого называли только затем, чтобы они слушали о своем позоре. Все прочие были гораздо ниже и невежественнее упомянутых первыми. (14) Люди разошлись, говоря, что легче всего терпеть знакомое зло, и распорядились освободить сенаторов.

4. (1) Так Пакувий, убедив сенаторов в том, что они обязаны жизнью больше ему, чем простому народу, стал хозяином города уже с общего согласия – браться за оружие не пришлось.

(2) Сенаторы, забыв о своем достоинстве и свободе, стали льстить людям низкого звания: первые здоровались с ними, ласково приглашали их в гости, угощали отборными кушаньями, вели их дела в суде, всегда были на стороне простого люда, (3) будучи судьями решали тяжбу так, чтобы угодить народу и расположить его к себе. (4) В сенате все шло так, словно там собрались на совещание не сенаторы, а городская чернь. Горожанам и всегда было мило жить, роскошествуя – и не только по врожденной порочности, но и потому, что вокруг – и на земле, и в море – было неиссякаемое обилие разных прелестей и приманок; теперь же угодливость знати и своеволие черни дошло до того, что всякая мера прихотям и расходам была потеряна. Уже стали презирать и законы, и должностных лиц, и сенат, (6) а после каннского поражения стали пренебрегать даже властью римлян, которую прежде все-таки уважали. (7) Отпасть еще не собирались – знатные и влиятельные кампанские семьи были в свойстве с римлянами, (8) многие служили в римских войсках. Связь была крепкой – триста знатнейших кампанских юношей-всадников, выбранных римлянами, отправлены были для охраны сицилийских городов9.

5.(1) Родители их и родственники с трудом уговорили сограждан отправить гонцов к римскому консулу. Он еще не прибыл в Канузий; его застали в Венузии10; при нем было небольшое число плохо вооруженных солдат. Хорошие союзники его пожалели бы; горделивые и неверные кампанцы к нему отнеслись с презрением. (2) Пренебрежение это еще увеличилось оттого, что он, ничего не скрывая, рассказал о несчастьи римлян. (3) Когда после заявили, что сенат и народ кампанский скорбят о всякой беде римлян и пообещали все, что нужно для войны, консул ответил: (4) «Вы, кампанцы, велите требовать от вас все, что для войны нужно; вы соблюли приличие в разговоре с союзниками, но вы не учитываете нашего теперешнего положения. (5) Что осталось у нас под Каннами? Или у нас что-то есть, и мы хотим от союзников только чего-то еще? Потребуем пехотинцев? А конница у нас есть? Нет денег? Только их нет? Судьба не оставила нам ничего, что было бы можно восполнить. (6) Легионы, конница, оружие, знамена, кони, люди, деньги, продовольствие – все погибло в день боя или на следующий день, когда мы потеряли оба лагеря. (7) Вам, кампанцы, придется не помогать нам, а почти что воевать вместо нас. (8) Вспомните, как когда-то ваших перепуганных предков загнали в город враги, и они боялись не только самнитов, но даже и сидицинцев11. Мы приняли их под покровительство, защитили их под Сатикулой и почти сто лет12 несли ради них бремя войны с самнитами, то побеждая, то терпя поражения. (9) Добавьте к этому: мы заключили с вами, сдавшимися, справедливый договор, сохранили ваши законы13 и, (10) наконец, большей части кампанцев дали то, что почиталось до каннского бедствия величайшей честью – римское гражданство14. Кампанцы, вы должны считать приключившееся нашим общим несчастьем, думать о защите нашего общего отечества. (11) Воевать придется ведь не с этрусками или самнитами, как в прошлом, когда, потеряй мы владычество, оно оставалось бы у италийцев. Нет, Пуниец, даже не уроженец Африки15, ведет с собой с края света, от берегов Океана, от Геркулесовых Столпов16 солдат, не знающих ни законов, ни правил человеческого общежития, ни, пожалуй, даже человеческого языка17. (12) Этих людей, от природы зверски свирепых, их вождь превратил в совершенных зверей, строя мосты и плотины из человеческих тел18, обучая – стыдно сказать – есть человеческое мясо19, к которому и прикоснуться грешно. (13) Видеть таких людей господами, получать законы и распоряжения из Африки и Карфагена, терпеть, чтобы Италия стала провинцией нумидийцев и мавров – кому из коренных италийцев это не отвратительно? (14) Будет прекрасно, кампанцы, если ваши силы, ваша верность удержат и поднимут власть римлян, утраченную после Канн. (15) Думаю, в Кампании наберется тридцать тысяч пехоты и четыре – конницы; денег и хлеба вдосталь. Если ваше счастье равно вашей верности, то Ганнибал не почувствует себя победителем, а римляне – побежденными».

6. (1) С этими словами консул отпустил послов, которые и пошли домой. Один из них, Вибий Виррий, сказал: «Пришло время кампанцам вернуть не только землю, когда-то несправедливо отнятую римлянами20: они могут подчинить себе всю Италию; (2) с Ганнибалом они заключат договор на условиях, каких захотят, а когда Ганнибал, победоносно закончив войну, уйдет в Африку и переправит туда свое войско, никто не станет спорить, что владычицей Италии остается Кампания». (3) Все согласились со словами Вибия и, отчитываясь в посольстве, сказали, что по их общему мнению римскому народу пришел конец. (4) И чернь, и большая часть сената теперь только и думали, как бы отпасть от римлян; (5) старейшие сенаторы оттянули такое решение на несколько дней, но победило большинство, которое требовало отправить к Ганнибалу тех же послов, что недавно были у консула. (6) В некоторых летописях21 я нашел, будто бы кампанцы, прежде чем сделать это и прежде чем решиться на отпадение, отправили в Рим послов требовать: если римляне хотят от них помощи, то пусть один из консулов будет кампанцем22. (7) Сенаторы возмутились; послам велели убраться из курии и послали ликтора, чтобы он вывел их из города и приказал им в тот же день покинуть римскую землю. (8) Так как именно того же некогда требовали латины23 и так как не без причины Целий24 и другие писатели ничего такого не упоминают, я побоялся счесть этот рассказ достоверным.

7. (1) Послы пришли к Ганнибалу и заключили с ним мир на таких условиях: кампанский гражданин не подвластен карфагенскому военачальнику или должностному лицу; кампанский гражданин поступает в войско и несет те или иные обязанности только добровольно; Капуя сохраняет своих должностных лиц и свои законы; (2) пусть Пуниец отдаст триста пленных римлян кампанцам: они сами выберут, кого надо, и обменяют их на кампанских всадников, которые несут военную службу в Сицилии. (3) Таковы были условия договора. А вдобавок к условленному кампанцы совершили и преступление: префектов союзных войск, как и всех римских граждан – одни были заняты военной службой, другие частными делами, – чернь захватила и будто бы для охраны заперла в бане, где от жары и пара нечем было дышать; все они умерли мучительной смертью. (4) Не допустить этого и помешать переговорам с Ганнибалом всячески старался Деций Магий, человек, который не стал самым влиятельным в городе лишь потому, что его сограждане потеряли разум. (5) Услышав, что Ганнибал посылает в Капую гарнизон, Магий, упомянув для примера о надменном господстве Пирра и жалком рабстве тарентинцев25, сначала во всеуслышание заявил, что не надо впускать гарнизон, (6) а потом, когда гарнизон уж впустили, советовал либо выгнать его, либо, искупая мужественным и достопамятным делом свое преступное отпадение от старейших, кровно близких союзников, перебить пунийский гарнизон и вернуться к римлянам. (7) Говорилось это не тайком, и обо всем донесли Ганнибалу; он послал людей звать Магия к себе в лагерь; тот ответил резким отказом: Ганнибал не имеет права приказывать кампанскому гражданину. Пуниец, взволнованный и разгневанный, велел было схватить Магия и привести его в оковах, (8) но побоялся, как бы это насилие не повлекло за собой волнений и нечаянного мятежа. Он отправил к Марию Блоссию, кампанскому претору26, гонца с известием, что завтра он будет в Капуе, а сам выехал с малой охраной из лагеря. (9) Марий созвал народ и распорядился: всем с женами и детьми толпой выйти навстречу Ганнибалу. Повиновались не только охотно, но с радостью: к Ганнибалу благоволили и все стремились увидеть полководца, прославленного столькими победами. (10) Деций Магий встречать не вышел, но и не остался дома – пусть не думают, будто он боится, сознавая, что неправ; он спокойно прогуливался по форуму со своим сыном и немногочисленными клиентами, а весь город ломал голову, как ему принять Пунийца. (11) Ганнибал, войдя в город, потребовал немедленно созвать сенат, но именитейшие кампанцы упросили его не заниматься в этот день серьезными делами, а радостно и спокойно отпраздновать свое прибытие. (12) Ганнибал был по природе вспыльчив, но, не желая сразу отвечать отказом, потратил немалую часть дня на осмотр города.

8. (1) Он остановился у Нинниев Целеров – Стения и Пакувия, известных знатностью и богатством. (2) Туда Пакувий Калавий, о котором уже говорилось27, возглавлявший тех, кто тянулся к Карфагену, привел своего сына. (3) Он оторвал его от Деция Магия, с которым юноша вошел в дружбу; как и тот, он упорно стоял за союз с Римом в против договора с Карфагеном; ни город, явно к Карфагену склонявшийся, ни уважение к отцу не смогли его разубедить. (4) Отец юноши не убедил Ганнибала своими попытками оправдать сына, но смягчил своими слезами и мольбами: Ганнибал распорядился даже пригласить к обеду сына вместе с его отцом; (5) на этот пир никто из кампанцев не был приглашен, кроме хозяев и Вибеллия Тавра, знаменитого воинской доблестью. (6) Пировать начали еще засветло, но не по карфагенским и воинским обычаям. Стол был уставлен вкусными и дорогими кушаньями, как и полагается в городе и доме богатом, привыкшем к роскоши. (7) Только одного Калавиева сына напрасно уговаривали выпить хозяева, а иногда и сам Ганнибал: юноша отказывался, ссылаясь на нездоровье; отец объяснил это вполне естественным смущением сына. (8) Солнце уже почти зашло, когда Калавий вместе с сыном ушли с пира. Когда они оказались одни – в саду, который находился за домом, – сын обратился к отцу: (9) «Вот на что я решился; и римляне не только простят наше отпадение к Ганнибалу, но, мы, кампанцы, будем в большем почете, в большем уважении, чем когда-либо раньше». (10) Отец удивился: что это за решение? Юноша отбросил с плеча тогу: на боку у него висел меч. (11) «Кровью Ганнибала освящу я союз с римлянами. Я хотел, чтобы ты знал об этом заранее, если предпочитаешь уйти, пока я не приступил к этому делу».

9. (1) Старик, услыхав это, обезумел от страха: он будто уже присутствовал при исполнении того, о чем только что услышал. (2) «Сын мой,– воскликнул он,– если какие-то права связывают детей с родителями, умоляю тебя: да не видят глаза мои ни твоего ужасного преступления, ни ужасного наказания. (3) Лишь несколько часов прошло, как мы протянули Ганнибалу руки, клянясь всеми богами в верности. И руки, освященные этой клятвой, мы вооружаем против него? (4) Ты встаешь из-за дружественного стола – Ганнибал из кампанцев пригласил третьим только тебя – и этот стол заливаешь кровью хозяина? Я, отец, смог умолить Ганнибала за сына, а сына за Ганнибала умолить не могу? (5) Допустим, нет ничего святого: ни верности, ни богобоязненности, ни благочестия; пусть совершаются преступления, только бы это злодейство не принесло гибели и нам? (6) Ты один нападешь на Ганнибала? А эта толпа свободных и рабов? Не на него ли одного устремлены глаза всех? А столько рук? И у всех они отнялись перед тобой, безумец? (7) А сам Ганнибал? Его взгляда не в силах вытерпеть вооруженные войска, его трепещет народ римский. И ты не дрогнешь? Пусть никто не придет на помощь – ты не дрогнешь, если я собой заслоню Ганнибала? Ты убьешь его, но сначала ведь придется убить меня, (8) и лучше тебе испугаться этого, чем не успеть в том. Да будут же мои просьбы так же сильны пред тобой, как были они сегодня сильны за тебя». (9) Видя, что юноша плачет, старик обнял его, целовал и упрашивал бросить меч и пообещать, что ничего такого он не сделает. (19) «У меня есть долг перед отечеством, -сказал юноша, – но есть долг и перед тобой. (11) А тебя мне жаль: трижды виновен ты, трижды изменив родине – в первый раз, когда отпал от римлян, во второй раз, когда посоветовал союз с Ганнибалом, и в третий раз сегодня, когда помешал вернуть Кампанию римлянам. (12) Ты, родина, прими этот меч, с которым я ради тебя пришел во вражескую твердыню: отец выбил его у меня из рук». (13) С этими словами он перебросил меч через садовую ограду и, чтобы не навлекать подозрения, вернулся к гостям.

10. (1) На следующий день сенат, собравшись в полном составе, пригласил Ганнибала. В начале речь его была ласковая и благожелательная; он поблагодарил кампанцев за то, что они союз с ним предпочли союзу с римлянами, (2) надавал щедрых обещаний: Капуя вскоре будет главным городом всей Италии, и римляне вместе с прочими народами будут обращаться сюда за распоряжениями и законами. (3) Есть, однако, человек, не союзник и не друг Карфагену: его нельзя ни считать, ни называть кампанцем. Это – Магий Деций; он, Ганнибал, требует его выдачи; пусть в его присутствии сенату будет о нем доложено и пусть сенат примет о нем решение. (4) Все с ним согласились, хотя многие сенаторы считали, что нельзя так карать Магия, и видели, как с самого начала ограничивается свобода. (5) Выйдя из курии, Ганнибал воссел на освященном месте для должностных лиц28 и распорядился схватить и привести к нему Деция: пусть защищается, брошенный к его ногам. (6) Магий отказался так же резко, как и раньше: ведь по условиям договора, его принуждать нельзя. (7) Ганнибал велел заковать Магия, а ликтору гнать его перед собой в лагерь. Пока Деций шел с непокрытой головой, он все время громко кричал окружавшей его толпе: «Вот, кампанцы, свобода, которой вы добились; с площади среди бела дня на ваших глазах, кампанцы, меня, ни в чем не уступающего никому из кампанцев, волокут в цепях на смерть. (8) Разве в Капуе, взятой приступом, было бы хуже? Ступайте встречать Ганнибала, украшайте город, празднуйте день его прибытия – чтобы любоваться этим триумфом над вашим согражданином». (9) Толпа стала волноваться; Магию обмотали голову, и приказано было как можно скорее вытащить его из города. Так и привели его в лагерь и сразу же посадили на корабль и отправили в Карфаген. (10) Боялись, как бы этот низкий поступок не вызвал волнений в Капуе, как бы сенат не раскаялся в выдаче именитого гражданина и не отправил посольство с требованием его отдать. Отказать в первой же просьбе значило бы обидеть новых союзников, уступить ей означало бы оставить в Капуе зачинщика мятежа и смуты. (11) Буря занесла корабль в Кирену, находившуюся тогда под властью царей29; Магий кинулся к статуе царя Птолемея30; стража отвезла его в Александрию к Птолемею. (12) Когда Магий рассказал ему, что Ганнибал заковал его, нарушая условия договора, царь распорядился снять с Магия оковы и предложил ему вернуться, куда хочет; в Рим или в Капую. (13) Магий ответил, что в Капуе ему находиться опасно, а в Риме, покуда у римлян война с кампанцами, он будет жить не гостем, а перебежчиком: нигде не хотел бы он жить, кроме как в царстве того, кого почитает своим спасителем и освободителем31.

11. (1) В это самое время Квинт Фабий Пиктор вернулся в Рим из Дельф32 и прочел запись ответа, в котором были поименованы боги и богини и сказано, как каким молиться: (2) «Если так сделаете, римляне, будет вам благополучие и облегчение, государство ваше преуспеет по желанию вашему, и будет на войне римскому народу победа. (3) Аполлону Пифийскому государство, благополучное и охраняемое, пошлет дары, достойные его и соразмерные с добычей, из которой вы и почтите его; чрезмерного ликования не допускайте». (4) Прочитав этот перевод греческих стихов, Фабий сказал, что, выйдя из прорицалища, он тотчас ладаном и вином совершил жертву всем богам и богиням. (5) По велению храмового жреца, он, как, увенчанный лавровым венком33, обращался к оракулу и совершал жертвоприношения, так, увенчанный, и сел на корабль, и снял венок только в Риме; (6) он исполнил со всем благоговением и тщанием все, что было велено, и возложил венок на алтарь Аполлона. Сенат постановил незамедлительно и с усердием совершить предписанные жертвоприношения и молебствия. (7) Пока это происходило в Италии и в Риме, в Карфаген прибыл с известием о победе под Каннами Магон34, сын Гамилькара. Брат послал его не сразу после сражения, но задержал на несколько дней – принять обратно отпавшие города бруттийцев35. (8) Когда его пригласили в сенат36, он изложил, что совершено его братом в Италии: тот сразился с шестью военачальниками – из них четыре были консулами, один диктатором и один начальником конницы – и с шестью консульскими войсками; (9) врагов убито было больше двухсот тысяч, а в плен взято больше пятидесяти тысяч37; из четырех консулов двое были убиты, один ранен, а еще один потерял все войско и едва убежал с отрядом в пятьдесят человек38; (10) начальник конницы, чья власть равна консульской39, разбит и обращен в бегство; их диктатор считается замечательным военачальником, так как в сражениях никогда не участвовал. (11) Бруттийцы, апулийцы, часть самнитов и луканцев на стороне пунийцев; Капуя, которая после поражения римлян под Каннами стала главным городом не только Кампании, но и всей Италии, предалась Ганнибалу. (12) За столько таких побед следует возблагодарить бессмертных богов.

12. (1) В подтверждение столь радостных вестей он велел высыпать перед курией золотые кольца: их груда была так велика, что мерщики, по словам некоторых писателей, их намерили три с половиной модия40; (2) по распространившимся слухам, однако, их было не больше модия (и это вернее). Чтобы преувеличить размеры бедствия, постигшего римлян, Магон добавил, что никто, кроме всадников и притом высшего ранга, не носит таких колец41. (3) А главный смысл речи был в том, что тем ближе конец войны, тем большая помощь требуется Ганнибалу: он воюет вдали от родины, на чужой земле, окружен врагами; тратится столько хлеба, столько денег; (4) в стольких сражениях уничтожены вражеские войска, но ведь каждая победа уменьшала и карфагенское войско; (5) надо послать пополнение, надо послать хлеба и денег на жалованье солдатам, так хорошо послужившим Карфагену. (6) Всех обрадовали слова Магона; Гимилькон, из партии Баркидов, решил, что сейчас как раз время подразнить Ганнона: (7) «Ну, как, Ганнон? Ты и сейчас досадуешь на войну с римлянами? Вели выдать Ганнибала; запрети среди этих успехов благодарить бессмертных богов; послушаем речи римского сенатора в карфагенском сенате». (8) «Я молчал бы сегодня, отцы-сенаторы,– сказал Ганнон,– я не хотел среди всеобщего ликования сказать слова вовсе не радостные, (9) но если сейчас я не отвечу на вопрос сенатора, досадую ли я на эту войну с римлянами, то меня сочтут либо гордецом, либо трусом (первое из этих качеств свойственно забывающему о свободе другого, второе – о собственной свободе). (10) И я отвечу Гимилькону: да, я неизменно досадую на эту войну и не перестану обвинять вашего непобедимого вождя, пока не увижу, что война кончилась на условиях, сколько-нибудь терпимых; только вновь заключенный мир успокоит меня в моей тоске о прежнем. (11) Магон только что хвастал тем, что радует Гимилькона и прочих приспешников Ганнибала; да и меня это могло бы радовать, потому что военные успехи, если мы не хотим упустить счастливого случая, обеспечат нам мир более справедливый. (12) Если же мы упускаем время, когда сможем диктовать мир, а не принимать его, то боюсь, что мы напрасно так бурно радуемся. (13) Чему же мы радуемся сейчас? Я истребил вражеское войско; пришлите мне солдат. А чего другого ты бы просил, потерпев поражение? (14) Я взял два вражеских лагеря, обильных провиантом и всякой добычей. Дайте хлеба и денег. Чего бы ты требовал, если бы взят и разграблен был твой лагерь? (15) И, чтобы не мне одному удивляться, я, ответив уже Гимилькону, имею полное право спрашивать в свой черед. Так пусть Гимилькон или Магон мне ответят: если битва при Каннах почти целиком уничтожила господство римлян и если известно, что от них готова отпасть вся Италия, (16) то, во-первых, отпал ли к нам хоть один латинский город, и во-вторых, нашелся ли в тридцати пяти трибах хоть один человек, который перебежал бы к Ганнибалу?» (17) На оба вопроса Магон ответил отрицательно. Ганнон вновь заговорил. «Врагов остается еще очень много, но хотел бы я знать, как они настроены, на что надеются?»

13. (1) Магон ответил, что ему неизвестно. «А узнать ничего нет легче, – продолжал Ганнон.– Послали римлян к Ганнибалу с предложением мира? Донесли вам, что кто-нибудь в Риме заговорил о мире?» (2) Магон и на это ответил отрицательно, а Ганнон заключил: «Война в том же положении, как и в тот день, когда Ганнибал вступил в Италию. (3) Нас, современников первой войны42, еще много, и мы помним, какой она была пестрой, как чередовались тогда поражения и победы. Никогда, казалось, все у нас не было так благополучно на суше и на море, как до консульства Гая Лутация и Авла Постумия. (4) А в консульство Лутация и Постумия нас разгромили при Эгатских островах43. А если и сейчас, да хранят нас от этого боги, счастье в чем-нибудь переменится, то надеетесь ли вы побежденными получить мир, на который с вами, победителями, никто не соглашается? (5) Если кто-нибудь спросит о мире, даровать ли его врагам или принять от них, то у меня есть что сказать; а о том, чего требует Магон, я думаю так: победителям посылать все это незачем, а если нас обманывают пустой, лживой надеждой, то, по-моему, и вовсе не следует ничего посылать». (6) Речь Ганнона мало кого встревожила: его вражда с Баркидами умаляла ее силу; ликующие люди закрывали уши для всего, что нарушало их радость – они думали: вот еще немного усилий, и война окончится. (7) В сенате почти единодушно постановили пополнить войско Ганнибала отрядом в четыре тысячи нумидийцев; послать еще сорок слонов и ‹...› талантов серебра44. (8) Еще раньше отправили в Испанию вместе с Магоном45 и ‹...›46 нанять двадцать тысяч пехотинцев и четыре тысячи всадников, чтобы пополнить войска, находившиеся в Италии и Испании.

14. (1) Всем этим карфагеняне занимались, как это обычно при благополучии, лениво и кое-как; римлянам, деятельным по природе своей, сама судьба не позволяла медлить. (2) Консул выполнил все, что ему надлежало; диктатор Марк Юний Пера принес все жертвы и испросил у народа позволения сесть на коня47. Не довольствуясь двумя городскими легионами, которые были набраны консулами еще в начале года, добавочно набранными рабами и когортами, набранными в Пиценской и Галльской областях, диктатор решился на последнее средство, так как государство было в отчаянном положении, когда достоинство уступает пользе. (3). Он издал указ: всех совершивших уголовные преступления он освободит, а с несостоятельных должников снимет задолженность, если они пойдут к нему в солдаты. (4) Эти шесть тысяч он вооружил галльским оружием, которое вез в триумфе Гай Фламиний48, и вышел из города с войском в двадцать пять тысяч человек. (5) Ганнибал, заняв Капую, еще раз безуспешно попытался то обещаниями, то угрозами склонить к себе неаполитанцев и отправился в Ноланскую область49; (6) враждебных действий он не начинал, надеясь на добровольную сдачу ноланцев, но был готов, если этих надежд они не оправдают, сделать все, чтобы им плохо пришлось. (7) Сенат и особенно главенствующие в нем оставались верны Риму; простой люд, как обычно, жадный до новизны, весь был на стороне Ганнибала – боялись, что будут опустошены поля и что много придется претерпеть и страданий, и обид, если город будет осажден – а люди, подстрекавшие к отпадению, были. (8) Сенаторов охватил страх: действовать открыто нельзя, они не смогут противостоять возбужденной толпе. Решили притворством отдалить беду: (9) притворились, будто хотят отпасть к Ганнибалу; но им не вполне ясно, на каких условиях заключать новый дружественный союз. (10) Отдалив таким образом время переговоров, они спешно послали гонцов к римскому претору Марку Клавдию Марцеллу, стоявшему с войском в Казилине50; объяснили ему, в каком опаснейшем положении Нола: земли ее уже захвачены Ганнибалом и пунийцами, и город вот-вот будет в их власти, если не придет помощь. (11) Сенаторы, уступая народу, пообещали отпасть от Рима в любую минуту, как только народ потребует, и тем предотвратили немедленное отпадение. (12) Марцелл одобрил ноланцев, посоветовал притворяться, дотянуть до его прихода, держать в тайне переговоры с ним и вообще надежду на помощь римлян. (13) Из Казилина он отправился в Кайятию, перешел там через Вултурн и через земли Сатикула и Требии, обогнув Свессулу, подошел через горы к Ноле51.

15. (1) С приходом римского претора Ганнибал оставил область Нолы и спустился к морю вблизи Неаполя, жаждая захватить приморский город, куда спокойно могли бы заходить суда из Африки. (2) Однако, узнав, что в Неаполе сидит римский префект – это был Марк Юний Силан, которого призвали сами неаполитанцы, – он, бросив и Неаполь, как Нолу, отправился к Нуцерии52; (3) какое-то время он ее осаждал; часто ходил на приступ, часто и тщетно уговаривал сдаться то народ, то знать. Но, изголодавшись, город, все-таки сдался; жителям разрешено было уйти, но без оружия, имея на себе только что-то одно из одежды. (4) Ганнибал, который с самого начала хотел казаться милостивым ко всем италийцам, кроме римлян, пообещал награды и почетные места всем, кто останется и будет служить в его войске. (5) Но этими обещаниями никого он не удержал; все рассеялись по городам Кампании; большинство собралось в Ноле и Неаполе; у кого-то там были гостеприимцы, других туда занес случай. (6) Человек тридцать знатнейших сенаторов направились в Капую; их не приняли (за то, что в свое время они закрыли ворота перед Ганнибалом), и они нашли приют в Кумах. Нуцерия была отдана солдатам, разграблена и сожжена. (7) Марцелл оставался в Ноле по просьбам знати, хотя и не был уверен в своих силах. Он опасался простого люда, а больше всего – Луция Бантия, который был соучастником в попытке отпадения и боялся римского претора; это побуждало его выдать родной город, а в случае неудачи стать перебежчиком. (8) Был он юноша горячий и едва ли не лучший в то время всадник в союзническом войске. Его нашли под Каннами полумертвым в груде трупов; Ганнибал велел его лечить и милостиво с подарками отпустил домой. (9) В благодарность он и хотел отдать Нолу во власть Ганнибалу. Претор видел, что Бантий обеспокоев и мучим стремлением к перевороту. (10) Надо было либо остановить его карой, либо привлечь к себе благодеяниями. Марцелл предпочел заполучить мужественного и деятельного союзника, а не просто отобрать его у врага. Он радушно пригласил Бантия и заговорил с ним: (11) среди сограждан многие ему завидуют – убедиться в этом нетрудно, ведь ни один ноланец Марцеллу не рассказал, как много подвигов совершил на войне Бантий. (12) Но в римском войске доблесть не может остаться незамеченной, и от многих служивших с Бантием вместе он, Марцелл, знает, каков Бантий. Знает, сколько раз Бантий встречал лицом к лицу грозную опасность, сражаясь за достоинство и благополучие римского народа; (13) знает, что под Каннами перестал биться не раньше, чем упал, истекая кровью, и был завален людьми и лошадьми, рухнувшими на него. (14) «В добрый час, у меня ты будешь в чести и не будешь обойден наградами; общаясь со мной, ты увидишь, как это общение тебе полезно и выгодно». (15) Он подарил юноше, обрадованному этими обещаниями, превосходного коня, велел квестору отсчитать Бантию пятьсот денариев53 и приказал ликторам пускать к нему Бантия, когда бы тот ни пришел.

16. (1) Эта ласка так растрогала неукротимого юношу, что с тех пор никто из союзников не служил Риму столь мужественно и преданно. (2) Когда Ганнибал подошел к самым воротам Нолы – он вернулся туда от Нуцерии, – ноланская чернь опять только и думала, как бы отпасть к Ганнибалу. (3) При его приближении Марцелл заперся в городе: он не побоялся бы остаться и в лагере, но не хотел, чтобы у желающих отдать город Ганнибалу – а таких было слишком много – оказался удобный к тому случай. (4) Оба войска начали строиться: римляне перед стенами Нолы, карфагеняне перед своим лагерем. С той поры между городом и лагерем происходили мелкие стычки, кончавшиеся по-разному: вожди не препятствовали выносившимся из строя удальцам, но и не давали сигнала к сражению. (5) Оба войска так день за днем и стояли, когда ноланская знать сообщила Марцеллу, (6) что между чернью и карфагенянами по ночам ведутся переговоры и там решено, как только римское войско выйдет из города, разграбить обоз и имущество воинов, запереть ворота, занять стены и, получив возможность хозяйничать в городе, впустить уже не римлян, а карфагенян. (7) Марцелл поблагодарил ноланских сенаторов и решил, прежде чем в городе взволнуются, попытать счастья в бою. (8) У трех ворот, обращенных к неприятелю, он выстроил по отряду солдат (разбил войско на три части), обоз он расположил в тылу; конюхам, торговцам при войске и солдатам послабее велел нести колья54. У средних ворот он поставил цвет легионов и римскую конницу, у двух других ворот – и новобранцев и легковооруженных, а также союзническую конницу. (9) Ноланцам запрещено было подходить к стенам и воротам; к обозу приставлена была охрана, чтобы его не разграбили, пока легионеры будут сражаться. Войско, выстроенное таким образом, стояло внутри ворот. (10) Ганнибал, как он это делал уже несколько дней, держал свое войско в боевом строю; сначала он удивлялся, что день проходит, а римское войско не показывается из ворот, и на стенах не видно ни одного вооруженного, (11) но потом, решив, что римлянам донесли о его переговорах и они, боясь, ничего не предпринимают, отправил часть воинов обратно в лагерь с приказом поскорее выдвинуть на передовую линию все осадные машины; он был вполне уверен, что городская чернь восстанет, как только он нападет на медлящих римлян. (12) Его воины торопливо разбегались по своим местам, и первые отряды уже подходили к стенам, как вдруг ворота раскрылись, зазвучали трубы, поднялся крик и по приказу Марцелла сначала пехота, а затем конница стремительно кинулись на врага, (13) внося расстройство и ужас в ряды находившихся в центре; меж тем легаты Публий Валерий Флакк и Гай Аврелий, поставленные у боковых ворот, напали на фланги врага. (14) Добавили крику торговцы, следовавшие за войском, конюхи и вся толпа, приставленная охранять обоз; карфагеняне презирали малочисленное римское войско, и вдруг им показалось, что перед ними огромное. (15) Я не осмелился бы утверждать, как некоторые писатели, что врагов перебито было две тысячи восемьсот человек, а римляне потеряли не больше пятисот; но была ли победа велика или нет, событие случилось в тот день великое, может быть, величайшее за всю войну – ведь избежать поражения от Ганнибала было тогда труднее, чем впоследствии его побеждать55.

17. (1) Ганнибал, отчаявшись взять Нолу, вернулся к Ацеррам56, а Марцелл неожиданно запер ворота, приставил к ним стражу, чтобы никто не вышел из города, и провел на форуме расследование о тех, кто вел тайные переговоры с врагами. (2) Более семидесяти человек были казнены как изменники, а имущество их конфисковано; (3) затем, вручив всю власть сенату57 Марцелл выступил с войском и расположился лагерем над Свессулой. (4) Пуниец сначала уговаривал жителей Ацерр сдаться добровольно, но, видя, что они непреклонны, стал готовиться к осаде и приступу. (5) У жителей Ацерр было больше мужества, чем сил; отчаявшись отстоять город, видя, что его окружают валом, они, не дожидаясь, пока эта работа будет закончена, и пользуясь беспечностью сторожей, (6) пробрались в ночной тиши через не огороженные еще места и разошлись по городам Кампании, о которых было достаточно твердо известно, что они верны Риму. (7) Ганнибал, разграбив и спалив Ацерры, повел войско к Казилину: ему сообщили, что Казилин призвал римского диктатора и свежие легионы, и он побоялся, как бы не случилось чего с Капуей – слишком уж близок от нее неприятельский лагерь. (8) В Казилине о ту пору находилось пятьсот пренестинцев58 и небольшое число римлян и латинов, которых занесла туда весть о поражении под Каннами. (9) Так как в Пренесте воинский набор еще не был закончен к назначенному сроку, то пренестинцы опоздали выйти из дому59 и пришли в Казилин, еще до известия о поражении; там к ним присоединились другие римляне и союзники; они вышли из Казилина большой толпой, но их возвратило известие о каннской битве. (10) В Казилине они провели несколько дней; кампанцы их подозревали, а они боялись кампанцев, в свою очередь подстраивая им ловушки, и, удостоверившись, что Капуя отпала и впустила Ганнибала, перебили ночью горожан и заняли часть города по сю сторону Вултурна60 – этой рекой разделен город; так в Казилине и оказался римский гарнизон. (11) К нему присоединилась перузинская61 когорта – четыреста пятьдесят человек. Их привело в Казилин то же известие, что за несколько дней до этого и пренестинцев. (12) Для защиты такого небольшого города, защищенного стенами, а с одной стороны рекой, их было достаточно, и даже слишком много – хлеба не хватало.

18. (1) Когда Ганнибал был уже недалеко от Казилина, он послал вперед гетулов62 под начальством Исалка и велел ему, если переговоры будут возможны, улещать жителей ласковыми речами: может быть, они откроют ворота и впустят воинов. Если же они будут упрямы, то начать военные действия и посмотреть, нельзя ли в каком-нибудь месте ворваться в город. (2) Подошли к стенам: в городе тихо и, по-видимому, пусто; варвар решил, что перепуганное население ушло; (3) он готовился разбивать ворота и ломать засовы, как вдруг ворота раскрылись и две стоявшие наготове когорты вынеслись с грохотом и гулом из города и начали избивать врага. (4) Первые ряды были отброшены; в бой был послан с большими и лучшими силами Магарбал, но и он не выдержал натиска когорт. (5) И вот, наконец, Ганнибал, раскинув лагерь у самых городских стен, готовился осаждать маленький город и маленький гарнизон всем войском и всеми средствами. Город был кругом обложен, и Ганнибал не давал ему покоя, но потерял какую-то часть воинов, и притом самых отважных, пораженных меткими стрелами со стен и башен. (6) Однажды он едва не отрезал от города вышедших оттуда и пытавшихся прорваться людей: двинул на них слонов63 и загнал перепуганных обратно в город. Убитых было достаточно много, если подумать, как мало людей осталось в городе. Павших было бы еще больше, если бы ночь не прекратила сражение. (7) На следующий день все горели желанием идти на приступ, особенно после того как перед ними выставлен был золотой стенной венок64, а сам вождь корил своих воинов, когда-то осаждавших Сагунт, за ленивую и вялую осаду крепостцы на равнине; поминал всем и каждому Канны, Тразименское озеро и Требию. (8). Потащили навесы и стали рыть подкопы; у римских союзников хватало и сил, и уменья отразить разные попытки врага. (9) Против навесов ставили оборонительные укрепления; вражеские подкопы перерезали поперечными канавами; скрыто и явно разрушали дело врагов. Ганнибалу наконец стало неловко; чтобы не подумали, будто он отказался от своих начинаний, он укрепил лагерь, оставил небольшой гарнизон и отправился на зимовку в Капую. (10) Большую часть зимы войско провело под кровлей. Солдаты давно притерпелись ко всем тяготам; хорошая жизнь была внове. (11) И вот, тех, кого не могла осилить никакая беда, погубили удобства и неумеренные наслаждения – и тем стремительнее, что с непривычки к ним жадно ринулись и в них погрузились. (12) Спать, пить, пировать с девками, ходить в бани и бездельничать вошло в привычку, и это с каждым днем незаметно подтачивало душевное и телесное здоровье. Кое-как еще держались памятью о прошлых победах. (13) Знатоки военного дела считали, что Ганнибал совершил большую ошибку не после Канн, когда он не пошел на Рим65, а именно сейчас: тогда можно было думать, что окончательная победа только отложена, сейчас силы победить были отняты. (14) Ганнибал вышел из Капуи словно с другим войском; от прежнего порядка ничего не осталось. (15) Большинство и вернулось в обнимку с девками, а как только их поместили в палатках, когда начались походы и прочие воинские труды, им словно новобранцам, недостало ни душевных, ни телесных сил. (16) На протяжении всего лета большинство солдат покидало знамена без разрешения, и приютом дезертирам была Капуя66.

19. (1) Зима стала мягче, и Ганнибал, выведя войско из зимнего лагеря, пошел опять к Казилину. Его не старались взять приступом, (2) но держали в осаде и довели горожан67 и гарнизон до крайней нужды. (3) Римским лагерем командовал Тиберий Семпроний, так как диктатор отправился в Рим ради ауспиций68. (4) Марцелл и сам хотел подать помощь осажденным, но его задерживали и разлившийся Вултурн, и просьбы жителей Нолы и Ацерр, которые боялись кампанцев и потому страшились ухода римских гарнизонов. (5) Гракх находился вблизи Казилина69 и, подчиняясь приказу диктатора ничего в его отсутствие не предпринимать, пребывал в полном бездействии, (6) хотя из Казилина приходили вести, от которых лопнуло бы всякое терпение: люди, не вынося голода, бросались со стен или безоружными стояли по стенам, подставляли свое обнаженное тело под стрелы и копья. (7) Гракху было тяжело: он не осмеливался вопреки приказу диктатора завязать сражение и понимал, что сражаться придется, если он попытается открыто доставить хлеб осажденным; (8) а доставить его тайком надежды нет. Свезя весь урожай с окрестных полей, он насыпал полные бочонки70 зерна и послал сказать магистратам Казилина, чтобы они перехватили бочонки, которые приплывут к ним вниз по реке. (9) В следующую ночь все, вполне надеясь на римлян, не сводили глаз с реки: бочонки, пущенные серединой реки, приплыли. Зерно разделили между всеми поровну. (10) То же повторилось на второй и на третий день: ночью бочонки спускали на воду и ночью они приплывали, обманывая таким образом внимание караульных. (11) А потом пошли непрерывные дожди, и течением более быстрым, чем обычно, бочонки прибились к берегу, занятому врагами. Они застряли в ивняке, которым заросли берега; там их заметили и донесли о них Ганнибалу; после этого стали внимательно следить, чтобы римляне незаметно не посылали чего-нибудь по Волтурну в город. (12) Из римского лагеря стали высыпать в воду орехи71; они серединой реки подплывали к Казилину, их ловили плетенками. (13) Голод там наконец дошел до того, что ремни и кожу, содранную со щитов, размачивали в кипятке и пытались жевать; не отказывались ни от мышей, ни от прочих мелких животных; вырыли всю траву и все корни у подножия крепостного вала. (14) А когда враги запахали полосу травянистой земли за городской стеной, осажденные засеяли ее репой. «Неужели я буду сидеть под Казилином, пока она вырастет?» – воскликнул Ганнибал; (15) раньше он слышать не хотел о каких бы то ни было переговорах, а тут наконец согласился на переговоры о выкупе свободных. Договорились о цене: семь унций золота за каждого72. (16) Получив заверения, сдались. Пока золото не было целиком отсчитано, их держали в оковах, затем, согласно обещанию, отпустили. (17) Этот рассказ вернее другого, по которому будто бы вслед за уходившими послана была конница, которая их перебила. В гарнизоне Казилина было пятьсот семьдесят человек – в большинстве пренестинцы; из них меньше половины были убиты или умерли от голода; остальные со своим претором Марком Аницием (он был раньше писцом) благополучно вернулись в Пренесту. Об этом свидетельствует статуя на форуме в Пренесте: (18) она в панцире и тоге с запутанной головой; на бронзовой табличке надпись, гласящая, что Марк Аниций поставил ее по обету за воинов, стоявших гарнизоном в Казилине. Такая же надпись была под тремя статуями богов в храме Фортуны.

20. (1) Город Казилин вернули кампанцам; Ганнибал усилил его, оставив из своего войска гарнизон в семьсот человек, чтобы они и по уходе Ганнибала могли отразить нападение римлян. (2) Римский сенат постановил выдать пренестинским солдатам двойное жалованье, на пять лет освободить их от военной службы; свое, пренестинское, гражданство они не променяли на римское, предложенное им за доблесть. (3) Судьба перузинцев более темна: нет ни памятника, славящего их, ни постановления римлян. (4) В это самое время на петелийцев73, которые единственные в Бруттии остались верны дружбе с Римом, нападали не только карфагеняне, занявшие эту область, но и остальные бруттийцы – за их инакомыслие. (5) Справиться с такой бедой петелийцы не могли и отправили в Рим посольство просить помощи. Им посоветовали самим позаботиться о себе, и они, сидя в преддверии курии, разливались в слезах и жалобах. (6) И сенат, и народ глубоко им сочувствовал; (6) сенаторы, повторно запрошенные претором Марком Эмилием, учтя все силы, которыми располагало государство, вынуждены были признать, что защищать далеких союзников они уже не в состоянии; пусть возвращаются домой – они полностью выполнили все обязательства, – а впредь пусть сами заботятся о себе, соображаясь с нынешним положением дел. (7) Послы передали этот ответ петелийцам; их сенаторов сразу охватили великий ужас и великая печаль; (8) одни предлагали бежать, кто куда может, и покинуть город; другие – присоединиться, поскольку старые союзники их покинули, к прочим бруттийцам и при их посредничестве сдаться Ганнибалу. (9) Одолели, однако, те, кто считал, что ничего не следует делать очертя голову, а надо вновь все обдумать. (10) На следующий день беспокойство несколько утихло, и лучшие люди74добились того, что с полей свезли весь урожай и укрепили городские стены75.

21. (1) Почти в это же время в Рим были доставлены письма из Сицилии и Сардинии. (2) Сначала в сенате прочли письмо пропретора Тита Отацилия из Сицилии, он писал, что претор Публий Фурий пришел с флотом из Африки в Лилибей75a; сам Фурий тяжело ранен и находится между жизнью и смертью; солдаты и моряки не получили в срок ни жалованья, ни хлеба – и взять их неоткуда; (3) Отацилий убедительно просит прислать поскорее и деньги, и хлеб, а ему – смену из новых преторов. (4) Почти то же самое о жалованьи и хлебе писал из Сардинии пропретор Авл Корнелий Маммула. Обоим ответили: взять неоткуда, пусть сами позаботятся о своем флоте и войске. (5) Тит Отацилий отправил послов к Гиерону, искреннему другу римского народа76, и получил от него столько серебра, сколько нужно было для выплаты жалованья, и хлеба на шесть месяцев; Корнелия в Сардинии любезно снабдили союзные города. (6) В Риме денег было мало, и по предложению народного трибуна Марка Минуция назначили, чтобы ведать денежными делами, коллегию из трех человек: Луция Эмилия Папа, бывшего консула и бывшего цензора, Марка Атилия Регула, который дважды был консулом, и Луция Скрибония Либона, который в тот год был народным трибуном. (7) Выбраны были дуумвиры: Марк и Гай Атилии – они освятили храм Согласия, который обещал построить претор Луций Манлий77; выбраны были три понтифика: Квинт Цецилий Метелл, Квинт Фабий Максим и Квинт Фульвий Флакк, они заняли места умершего Публия Скантия и павших в сражении при Каннах консула Луция Эмилия Павла и Квинта Элия Пета.

22. (1) Когда сенаторы пополнили, насколько это было в человеческих силах, все прочие потери, причиненные непрерывными поражениями, (2) тогда они наконец оглянулись на себя и увидели, как опустела курия и как мало их собирается на совещания; (3) после цензоров Луция Эмилия и Гая Фламиния список сената не составлялся, а за эти пять лет погибло столько сенаторов – и в несчастных сражениях, и от разных случаев. (4) Так как диктатор после утраты Казилина уже отправился к войску78, то по общему требованию о положении в сенате доложил претор Марк Эмилий. (5) Спурий Карвилий79 в длинной речи пожаловался на то, что не хватает не только сенаторов – мало и таких граждан, из которых можно было бы выбирать в сенаторы80; он настоятельно советовал и для пополнения сената, и для более тесного единения с латинами дать – по выбору римских сенаторов – двум сенаторам из каждого латинского города римское гражданство и из них выбирать на опустевшие в римском сенате места. (6) Сенаторы выслушали это предложение с возмущением – не меньшим, чем когда-то требование самих латинов81. В курии стоял гул негодования, (7) особенно возмущался Тит Манлий: есть, говорил он, и сейчас потомок того же рода, к какому принадлежал и тот консул, что на Капитолии грозился убить собственной своей рукой латина, которого увидит в курии82. (8) Квинт Фабий Максим заметил, что никогда еще в сенате не вели разговоров, которые были бы так не ко времени: союзники волнуются, их верность сомнительна, а им брошены слова, которые еще больше их растревожат. (9) Опрометчивые слова одного человека следует заглушить общим молчанием; и вообще, если когда-нибудь в курии зайдет речь о чем-нибудь сокровенном, тайном, то это должно скрыть, утаить, забыть, считать не сказанным. Так покончили с этим делом. (10) Постановили назначить диктатора для составления списка сената, поставив на эту должность старейшего из живших тогда бывших цензоров, и вызвать консула Гая Теренция, чтобы он провозгласил диктатора. (11) Оставив в Апулии войско, он, идя большими переходами, прибыл в Рим и, как было заведено, в ближайшую же ночь, по сенатскому постановлению, провозгласил Марка Бутеона диктатором без начальника конницы на шесть месяцев83.

23. (1) Диктатор, поднявшись с ликторами на ростры84, заявил: он не одобряет ни того, что сейчас сразу два диктатора – такого никогда прежде не бывало; ни того, что при диктаторе нет начальника конницы; ни того, что цензорские полномочия вручены одному человеку, да еще во второй раз; (2) ни того, что диктатору, выбранному не для ведения военных действий, дана власть на шесть месяцев. (3) Беспредельной власти, которая сейчас понадобилась, он сам положит предел: он не исключит из сената никого из зачисленных в сенат цензорами Гаем Фламинием и Луцием Эмилием, (4) но распорядится только переписать их список и прочитать его. Нельзя ведь, чтобы один человек85 произвольно судил о добром имени сенатора и его честных нравах: он заместит умерших, отдавая предпочтение не человеку перед человеком, а сословию перед сословием. (5) Прочитали список старого сената; на места умерших диктатор назначил в порядке очередности тех, кто после цензоров Луция Эмилия и Гая Фламиния занимал курульные должности, (6) но еще не был в сенате, затем бывших эдилов86, народных трибунов и квесторов, а из тех, кто должностным лицом еще не был, привезших домой снятые с врага доспехи или получивших гражданский венок87. (7) Когда при громком одобрении присутствовавших было выбрано в сенат сто семьдесят семь человек, диктатор сразу же снял с себя свое звание, сошел с ростр частным лицом, отпустил ликторов (8) и затерялся в толпе людей, занятых частными делами. Он нарочно тянул время, не хотел никаких проводов, но это промедление не повлияло на отношение к нему: густая толпа сопровождала его до самого дома. (9) Консул следующей ночью отбыл к войску, не уведомив сенат о своем отъезде, чтобы его не задержали для проведения выборов.

24. (1) На следующий день, посовещавшись с претором Марком Помпонием, сенат написал диктатору88: если он считает это полезным для государства, то пусть прибудет на выборы консулов вместе с начальником конницы и претором Марком Марцеллом; (2) от них сенаторы узнают о состоянии государства и примут соответственно решения. Все приглашенные прибыли, оставив легатов командовать войсками. (3) Диктатор сказал о себе скупо и скромно89, уступив почти всю славу Тиберию Семпронию Гракху, и назначил выборы; в консулы выбрали отсутствовавшего Луция Постумия (в третий раз90) – он находился тогда в своей провинции Галлии – и Семпрония Гракха, который был тогда начальником конницы и курульным эдилом; (4) в преторы были выбраны: Марк Валерий Левин (вторично), Аппий Клавдий Пульхр, Квинт Фульвий Флакк, Квинт Муций Сцевола. (5) Диктатор по выборе магистратов вернулся в Теан91 к войску, в зимний лагерь. Начальника конницы он оставил в Риме, чтобы тот, вступив через несколько дней в новую должность, обсудил с сенаторами, как набрать и снарядить войско на будущий год. (6) Этим и были преимущественно заняты, когда сообщили о новой беде (в этом году беды по воле судьбы шли непрерывный чередой): Луций Постумий, намеченный в консулы, погиб вместе с войском в огромном лесу, (7) через который собирался его провести. (Галлы называли этот лес Литанским92). Деревья в этом лесу, стоявшие справа и слева вдоль дороги, галлы подрубили так, чтобы они, если их не трогать, спокойно стояли бы, но валились, стоило их чуть толкнуть. (8) У Постумия было два римских легиона, а рекрутов-союзников с Верхнего моря93 он набрал столько, что во вражескую землю ввел двадцать пять тысяч войска. (9) Галлы окружили опушку леса, а когда войско вошло в теснину94, они навалились на крайние подрубленные деревья, и без того едва стоявшие, деревья рушились с обеих сторон дороги, погребая под собой людей и лошадей; спаслось человек десять. (10) Большинство погибло под стволами и обломившимися ветвями, остальную толпу, перепуганную этой неожиданной ловушкой, перебили вооруженные галлы, обложившие теснину. В плен попали очень немногие устремившиеся к мосту через реку: их перехватили враги, еще раньше занявшие этот мост. (11) Постумий пал, сражаясь из последних сил, только бы не попасть в плен. Бойи95 с торжеством внесли его доспехи в храм, наиболее у них почитаемый: (12) с отрубленной головы счистили все мясо и по обычаю своему обделали череп в золото: из него, как из священного сосуда, совершали по праздникам возлияния и пили, как из чаши, жрецы и предстоятели храма. (13) Победу галлы одержали большую и добыча была немалой: хотя животных по большей части задавило павшими деревьями, зато по всему пути разбитого, но не рассеявшегося в беспорядочном бегстве войска находили валявшиеся вещи.

25. (1) Известие об этом поражении так напугало Город, что лавки много дней оставались запертыми, и никто, словно в глухую ночь, не показывался на улицах. (2) Сенат поручил эдилам обойти город, распорядиться открыть лавки и уничтожить эти признаки всеобщей скорби. Тиберий Семпроний96, созвав сенат, утешал и уговаривал сенаторов: (3) Канны, говорил он, их не сломили; зачем же падать духом от меньших бедствий? (4) Только бы в войне с карфагенянами, с Ганнибалом, все шло благополучно; он надеется, что так и будет; а войну с галлами пока можно спокойно отложить; отомстить им за коварство во власти богов и народа римского; подумаем о Ганнибале и о войсках, которые ведут войну с ним. (5) Семпроний первым сообщил, сколько было в войске диктатора пехоты и конницы, сколько граждан и союзников; затем Марцелл сказал, сколько войска у него. (6) Расспросили людей сведущих, какое войско было у консула Гая Теренция в Апулии; не видели, откуда набрать консульские войска, достаточно сильные для такой войны. Поэтому войну с галлами, несмотря на справедливое негодование, решили в этом году не начинать. (7) Войско диктатора было отдано консулу. Солдат, которые бежали после Канн и находились в войске Марцелла, переправили служить в Сицилию, пока в Италии будет продолжаться война; (8) туда же из войска диктатора перебросили слабосильных, не ограничив время их службы заранее установленным сроком, но только узаконенным числом походов. (9) Два городских легиона были назначены второму консулу, который заместит Луция Постумия; он будет избран, как только благополучно закончатся ауспиции; (10) спешно вызвали из Сицилии два легиона – из них консул, получавший городские легионы мог взять столько солдат, сколько ему потребуется. Консулу Гаю Теренцию решили продлить командование на год и не уменьшать его войско, защищавшее Апулию.

26. (1) Пока всем этим были заняты в Италии, в Испании война велась не менее деятельно и до той поры более удачно для римлян. (2) Публий и Гней Сципионы поделили между собой командование: Гней воевал на суше, Публий – на море. Газдрубал, вождь карфагенян97, не доверял ни своему флоту, ни своим сухопутным силам; он держался вдали от неприятеля, защищаемый расстоянием и самой местностью, и поджидал подкрепления из Африки, о котором давно и много просил (четыре тысячи пехоты и пятьсот конников). (3) Надежды его ожили: он подвинул лагерь ближе к врагу и велел флоту снарядиться и приготовиться к охране островов и побережья (4) В самый разгар этого переустройства Газдрубал был потрясен известием об измене капитанов кораблей. Их сурово упрекали за то, что они трусливо бросили у Ибера флот98, и после этого они уже никогда не отличались верностью ни вождю карфагенян, ни Карфагену. (5) Эти перебежчики возмутили племя тартесиев; подстрекаемые ими, отпали несколько городов, а один даже был взят приступом.

(6) Войну повели уже не с римлянами, а с этим племенем. Газдрубал, войдя с войском наготове в неприятельскую область, решил напасть на Халба, знатного вождя тартесиев, который с сильным войском стоял лагерем у стен города, взятого за несколько дней до того. (7) Газдрубал отправил вперед легковооруженных, которые выманили бы врага, а часть конницы послал грабить окрестности и хватать разбредшихся по полям. (8) В лагере началось замешательство, а в полях избиение бежавших; но когда они отовсюду разными дорогами вернулись наконец в лагерь, то вдруг воспрянули духом. У них хватило мужества не только защищать укрепления, но и вызвать на бой неприятеля. (9) Они вынеслись из лагеря, приплясывая по своему обычаю, и эта внезапная смелость поразила ужасом врага, еще недавно их дразнившего. (10) Газдрубал повел свое войско на очень крутой холм над рекой, защищавшей этот холм, и собрал туда и легковооруженных, которые были посланы вперед, и разбредшихся всадников. Не считая верной защитой ни холм, ни реку, он укрепил лагерь валом и рвом. (11) Страх охватил обе стороны, но все же было несколько схваток; нумидийский конник уступал испанскому, а мавр, метавший копье, воину с легким щитом, противники были одинаково быстры, но испанцы сильнее телом и духом.

27. (1) Всадники, разъезжавшие взад-вперед перед лагерем карфагенян, не могли их выманить, осада же лагеря была делом трудным. (2) Тартесии взяли приступом город Аскуя99, куда Газдрубал, вступая в пределы врагов, свез хлеб и остальной провиант, и завладели всей окрестностью; удерживать воинов в строю или в лагере было уже невозможно. (3) Когда Газдрубал увидел эту распущенность, обычную при удаче, он приказал своим воинам нападать на беспорядочно разбредшихся врагов, спустился с холма и повел на их лагерь выстроившееся войско. (4) Об этом сообщили вестники, впопыхах прибежавшие со сторожевых постов и вышек; велено было готовиться к бою. (5) Похватав оружие, испанцы кинулись в бой в беспорядке, не построившись, без приказа, без сигнала. Передовые уже схватились врукопашную; одни бежали толпами, другие еще не вышли из лагеря. (6) Такая дерзость сама по себе вначале перепугала противника, но затем, когда они врассыпную напали на плотный строй, то из-за малочисленности оказались почти беззащитны: искали глазами друг друга и отовсюду теснимые сбились в круг, (7) прижимаясь человек к человеку, касаясь оружием оружия. Их так стеснили, что они едва могли действовать оружием, окружили и допоздна избивали. (8) Вырвались немногие, они бежали в леса и горы. Лагерь покинули в таком же ужасе. На следующий день сдалось все племя.

(9) Но мир соблюдался недолго; внезапно из Карфагена пришел приказ Газдрубалу немедленно вести войско в Италию. Когда слух об этом прошел по Испании, почти все испанцы перекинулись к римлянам100. (10) Газдрубал тотчас же написал в Карфаген; известие о его отъезде принесло большой вред: если он действительно двинется с места, то не успеет перейти Ибер, как вся Испания будет римской. (11) У него нет ни войска, ни вождя, которого он оставил бы вместо себя, а у римлян здесь такие полководцы101, что и он едва ли смог бы устоять даже при равенстве сил. (12) Если в Карфагене хоть сколько-нибудь думают об Испании, то пусть пришлют ему преемника с сильным войском; и если даже все пройдет хорошо, то хлопот тому все-таки хватит.

28. (1) Письмо это сначала очень взволновало сенат карфагенян, но так как все думы их были только об Италии, то ничего из решенного о Газдрубале и его войске не изменили; (2) Гимилькона послали с набранным, как положено, войском и увеличенным флотом удерживать Испанию и охранять ее с моря и суши. (3) Переправившись с пехотой и моряками, он укрепил лагерь, вытащил корабли на сушу, обвел их валом, а сам с отборной конницей быстро, как только мог, осторожно пробрался через земли открыто враждебных и втайне неверных народов и прибыл к Газдрубалу. (4) Изложив ему решения и поручения сената, он в свою очередь был наставлен им, как надо воевать в Испании, и вернулся в лагерь целым и невредимым: благодаря своей быстроте он ускользал раньше, чем враждебные ему племена успевали сговориться. (5) Газдрубал, прежде чем сняться с лагеря, потребовал денег ото всех покорных ему народов: он прекрасно знал, что Ганнибалу не раз приходилось платить за право пройти, (6) а помогали ему не иначе, как за деньги; без денег он не добрался бы до Альп. Быстро истребовав деньги, Газдрубал пошел к Иберу.

(7) Когда римлянам сообщили о решениях карфагенян и о том, что Газдрубал двинулся в путь, оба полководца все бросили и приготовились, соединив свои войска, идти ему навстречу и остановить его. (8) Ганнибал один замучил Италию, а если к нему присоединится Газдрубал с испанским войском, то римскому государству придет конец. (9) Встревоженные, полные забот, они стянули войска к Иберу и, перейдя реку, долго совещались, поставить ли лагерь рядом с лагерем Газдрубала или просто задерживать его, нападая на карфагенских союзников. (10) Решили осадить город, названный по соседней реке Иберой, самый богатый в то время и в той области. (11) Узнав об этом, Газдрубал вместо помощи союзникам сам тоже пошел на город, недавно сдавшийся римлянам. (12) Римляне бросили начатую осаду и повернули на самого Газдрубала.

29. (1) Несколько дней расстояние между лагерями было в пять миль; не обходилось без легких схваток, но настоящего сражения не было. (2) И вот, словно сговорившись, в один и тот же день обе стороны дали сигнал к битве и всем войском вышли на равнину. (3) Римское войско стояло в три ряда102; застрельщики частью между передовыми, частью – позади знамен, конники окружали фланги. (4) У Газдрубала середина строя была крепка испанцами; на правом фланге он поставил пунийцев, на левом – африканцев и вспомогательные отряды наемников, пунийской пехоте придал из конницы нумидийцев, а остальную конницу – африканцам на флангах. (5) Не все нумидийцы были помещены на правом фланге, но только конники с двумя лошадьми как опытные наездники в пылу ожесточенной битвы привычно перепрыгивали в полном вооружении с усталой лошади на свежую: так ловки они сами и так выучены их лошади.

(6) Выстроенные таким образом войска стояли одно против другого, и на обеих сторонах надежды полководцев были почти одинаковы: войска ни численностью, ни составом своим не уступали одно другому, но настроение у воинов было очень разное. (7) Предводители римлян, хотя и сражавшихся вдали от отечества, легко убедили своих, что сражаются они за Италию и за Рим: солдаты, понимая, что их возвращение домой зависит от исхода битвы, твердо решили победить или умереть. (8) В другом войске такой решимости не было: большинство в нем были испанцы, которые предпочитали поражение в Испании победе, после которой их поволокут в Италию. (9) При первом же столкновении, едва успели метнуть копья, как солдаты в середине Газдрубалова строя стали отступать, а когда римляне стремительно на них кинулись, повернулись и побежали. На флангах сражались решительнее. (10) Римлян теснили с одной стороны пунийцы, с другой – африканцы; приходилось, словно попав в окружение, отбиваться на две стороны, (11) но когда между неприятельскими флангами оказалось все римское войско, у него хватило сил удержать их разъединенными. (12) Теперь шли как бы два разных сражения; в обоих римляне, которые, разгромив середину вражеского строя превосходили противника в численностью, и мужеством, одержали несомненную победу. (13) Людей было убито множество103; если бы испанцы, едва вступив в сражение, не кинулись врассыпную, то мало кто уцелел бы из всего войска. (14) Конница и вовсе не вступала в битву: когда мавры и нумидийцы увидели, что середина строя не выдерживает натиска, они побежали, оставив фланги неприкрытыми и угоняя с собою слонов. (15) Газдрубал, медливший до самого конца сражения, бежал сопровождаемый немногими. Лагерь его римляне взяли и разграбили. (16) Если среди испанцев и были какие-то колебания, то победа соединила Испанию с Римом. Газдрубалу нечего было и думать о походе в Италию; небезопасно было и оставаться в Испании. (17) Когда это из писем Сципионов стало известно в Риме, то все обрадовались не столько победе, сколько тому, что Газдрубал не сможет прийти в Италию104.

30. (1) Пока все это происходило в Испании, в Бруттии Гимильконом, префектом Ганнибала, после нескольких месяцев осады была взята Петелия105. (2) Пунийцам эта победа стоила многих убитых и раненых, и никакая сила не одолела бы осажденных, но голод их победил. (3) Съеден был весь хлеб, все животные, вплоть до не употребляемых в пищу; под конец жили, питаясь травой, кореньями, молодой корой, сорванными листьями, ели кожу (4) и сдались только, когда уже не было сил стоять на стенах и держать оружие. (5) Взяв Петелию, Пуниец повел войско к Консенции106; город защищался не так упорно и сдался через несколько дней. (6) Почти теми же днями войско бруттийцев окружило Кротон107, греческий город, когда-то богатый, многолюдный, с большим войском, а тогда, после многих и тяжких бедствий, насчитывавший меньше двух тысяч граждан. (7) Защищать город было некому, и враги легко им овладели; горожане удержали лишь крепость, куда некоторым удалось бежать среди суматохи и резни при взятии города. (8) И локрийцы108, преданные своей знатью, отпали к бруттийцам и пунийцам. (9) В этой области только жители Регия109 остались независимы и верны римлянам; (10) в Сицилии началось такое же шатание умов, и даже не весь дом Гиерона устоял: (11) Гелон, старший в семье, не подумал ни о престарелом отце, ни о союзе с римлянами и сразу после Канн перекинулся к пунийцам110. (12) Он поднял бы против римлян Сицилию, если бы его, вооружавшего толпу и уговаривавшего союзников, не похитила смерть, и до того вовремя, что тут заподозрили руку отца. (13) Такие события, по-разному кончавшиеся, происходили в этом [216 г.] году в Италии, в Африке, в Сицилии, в Испании. В конце года Квинт Фабий Максим попросил у сената разрешения освятить храм Венеры Эрицинской, который он построил по обету, который дал, когда был диктатором111. (14) Сенат постановил: пусть Тиберий Семпроний, будущий консул, по вступлении в должность предложит народу назначить Квинта Фабия дуумвиром для освящения храма. (15) Трое сыновей Марка Эмилия Лепида, бывшего консулом и авгуром, – Луций, Марк и Квинт – устроили погребальные игры в честь отца и вывели на форум двадцать две пары гладиаторов112. (16) Курульные эдилы, Гай Леторий и Тиберий Семпроний Гракх, назначенный в консулы и бывший одновременно эдилом и начальником конницы, дали Римские игры, длившиеся три дня. (17) Плебейские игры112a, данные эдилами Марком Аврелием Коттой и Марком Клавдием Марцеллом, повторены были три раза.

(18) В конце третьего года войны с Карфагеном консул Тиберий Семпроний в мартовские иды вступил в свою должность [215 г.]. Преторы Квинт Фульвий Флакк (бывший консул113 и бывший цензор) и Марк Валерий Левин получили по жребию: первый – суды по делам граждан, второй – по делам чужестранцев. По жребию получили в управление: Аппий Клавдий Пульхр – Сицилию, Квинт Муций Сцевола – Сардинию. (19) Народ дал Марку Марцеллу проконсульскую власть, так как после каннского поражения он единственный из римских полководцев удачно воевал в Италии.

31. (1) Сенат, в первый день года заседавший на Капитолии114, постановил установить на этот год двойной налог, половину взысканий немедленно, (2) чтобы уплатить жалованье и имеющемуся налицо войску, исключая солдат, участвовавших в каннском сражении. (3) О войсках постановлено было, чтобы консул Тиберий Семпроний назначил двум городским легионам день для сбора в Калах; оттуда эти легионы должны быть отведены в Клавдиев лагерь над Свессулой, (4) а стоявшие там легионы (в основном из солдат, сражавшихся под Каннами претор Аппий Клавдий Пульхр должен перебросить в Сицилию; находившиеся же в Сицилии должны быть переправлены в Рим. (5) К войску, которому назначили день собраться в Калах, послан был Марк Клавдий Марцелл. Ему же велено было отвести в Клавдиев лагерь городские легионы. Аппий Клавдий отправил своего легата Тиберия Мецилия Кротона (6) принять старое войско и отвести его в Сицилию.

(7) Сначала люди молча ожидали, что консул назначит выборы своего коллеги, но затем, когда увидели, что Марцелл, которого как раз и хотели выбрать на этот год консулом, потому что он превосходно воевал, будучи претором, словно нарочно отослан, в курии начался ропот. (8) Консул понял, в чем дело, и обратился к сенаторам: «Отцы-сенаторы, в интересах государства было и то, чтобы Марк Клавдий отправился в Кампанию сменить войска, и то, чтобы день выборов был установлен не раньше, чем он вернется, исполнив порученное ему дело; и вы имели консулом человека, какого требует время и какого вы особенно хотели». (9) О выборах до возвращения Марцелла перестали говорить. Тем временем выбрали двух дуумвиров – Квинта Фабия Максима и Тита Отацилия Красса, которые должны были освятить храмы: Отацилий – Ума, Фабий – Венеры Эрицинской; оба храма на Капитолии и разделены только рвом115. (10) Предложено было народу дать тремстам всадникам-кампанцам, которые верно отслужили свой срок в Сицилии и прибыли в Рим, римское гражданство и считать их кумскими горожанами с того дня, как кампанский народ изменил Риму116. (11) Это предложение было внесено потому, что они говорили, будто сами не знают, кто они: старое отечество ими покинуто, а там, куда они возвратились, их еще не приняли. (12) По возвращении Марцелла от войска назначили выборы консула на место Луция Постумия. (13) Единодушно был выбран Марцелл, немедленно вступивший в должность. Так как при этом прогремел гром, призвали авгуров, и те объявили, что он выбран огрешно117; сенаторы всюду твердили, что впервые оба консула плебеи и богам это неугодно. Марцелл отказался от должности, на его место консулом в третий раз выбран был Квинт Фабий Максим.

(15) В этом году горело море; в Синуэссе корова отелилась жеребенком; в Ланувии в храме Юноны Спасительницы из статуй сочилась кровь, вокруг ее храма шел каменный дождь. Состоялось, как положено, девятидневное молебствие в отвращение злого знамения; остальные знамения тоже были заботливо отвращены.

32. (1) Консулы поделили между собой войска: Фабию досталось войско, стоявшее в Теане, которым прежде командовал диктатор Марк Юний; Семпронию – находившиеся там рабы-добровольцы118 и двадцать пять тысяч союзников. (2) Претору Марку Валерию – легионы, возвращаемые из Сицилии. Марк Клавдий был отправлен с проконсульскими полномочиями к войску, которое стояло над Свессулой, чтобы охранять Нолу. Преторы отбыли в Сицилию и Сардинию. (3) Консулы постановили: пусть сенаторы и те, кто имеет право высказываться в сенате119, будучи приглашены в сенат, собираются у Капенских ворот120. (4) Преторы-судьи заседали у общественного пруда121; туда велено было представлять поручительства о явке122 и там в этом году шел суд.

(5) Магон, брат Ганнибала123, собирался переправить в Италию двенадцать тысяч пехотинцев, полторы тысячи всадников, двадцать слонов и тысячу талантов серебра под охраной шестидесяти военных судов, (6) когда в Карфаген пришло известие: в Испании плохо – почти все народы этой провинции отпали к Риму. (7) Были люди, желавшие, чтобы Магон бросил думать об Италии и повернул в Испанию, когда блеснула внезапная надежда вернуть Сардинию: (8) римского войска там мало, старый претор Авл Корнелий, хорошо знавший провинцию, отбыл, а нового еще ждут; (9) сарды устали под длительной властью римлян124; распоряжались в прошлом году жестоко и своекорыстно; люди замучены тяжелым налогом и несправедливым хлебным побором. Нет только вождя, за которым они бы пошли. (10) Знатные сарды отправили тайное посольство с этими сведениями; особенно старался Гампсикора, самый богатый и влиятельный. (11) Эти сведения и тревожили, и обнадеживали: Магона с его флотом и войском отправили в Испанию, (12) а ведать Сардинией поставили Газдрубала и дали ему почти столько же войска, сколько Магону.

(13) В Риме консулы, покончив с тем, что надо было сделать в Городе, собирались на войну. (14) Семпроний назначил день для сбора войск в Свессе; Квинт Фабий, посовещавшись с сенатом, распорядился: до июня всем свезти хлеб с полей в укрепленные города; (15) у тех, кто не привезет, он опустошит поля, рабов продаст на торгах, усадьбы сожжет. Преторам, избранным для ведения дел в суде, пришлось принять участие и в войне125. (16) Претора Валерия решили послать в Апулию, чтобы принять войско от Теренция; с легионами, которые прибудут из Сицилии, охранять эту область, а войско Теренция отправить в Тарент с кем-нибудь из легатов; (17) Валерию же дать двадцать пять судов для охраны побережья между Брундизием и Тарентом. (18) Столько же кораблей назначено было городскому претору Квинту Фульвию, чтобы охранять побережье близ Города. (19) Проконсулу Гаю Теренцию поручен набор новобранцев в Пиценской области и охрана тех мест. (20) Тит Отацилий Красс освятил храм Ума на Капитолии и отправлен в Сицилию командовать флотом.

33. (1) За этой борьбой сильнейших на земле народов следили все племена и цари, (2) и особенно Филипп, царь македонский: его царство было ближайшим к Италии, отделяло его от нее только Ионийское море. (3) Услышав о переходе Ганнибала через Альпы, Филипп обрадовался войне между римлянами и карфагенянами, но пока было неизвестно, на чьей стороне перевес, он колебался, кому желать победы. (4) Когда в третьем сражении карфагеняне в третий раз оказались победителями126, Филипп склонился к тем, кому счастье благоприятствовало, и отправил послов к Ганнибалу. Миновав охраняемые римским флотом Брундизий и Тарент они высадились у храма Юноны Лацинии127, (5) оттуда через Апулию направились в Капую, но на пути наткнулись на римский гарнизон и были отведены к претору Валерию Левину, стоявшему лагерем подле Луцерии128. (6) Ксенофан, глава посольства, смело заявил, что он послан царем Филиппом заключить дружественный союз с римским народом: у него поручения к консулам, сенату и римскому народу. (7) Старые союзники отпадали одни за другими; претор очень обрадовался новому союзнику, славному царю, и дружелюбно принял врагов, как гостей, (8) дал им провожатых, заботливо рассказал, какой дорогой идти, какие места, леса и ущелья во власти римлян и какие – врагов. (9) Ксенофан прошел среди римских гарнизонов в Кампанию и оттуда ближайшей дорогой прибыл к Ганнибалу и заключил с ним дружественный союз на таких условиях: (10) царь Филипп переправится в Италию с флотом как можно большим (полагали, что он сможет снарядить двести кораблей) и будет опустошать морское побережье, на его долю выпадет война на суше и на море; (11) по окончании войны вся Италия и самый Рим будут принадлежать Карфагену и Ганнибалу, и вся добыча достанется Ганнибалу; (12) окончательно покорив Италию, они отплывут в Грецию и поведут войну, с кем укажет царь; государства на материке и острова, принадлежащие к Македонии, будут принадлежать Филиппу и войдут в его царство.

34. (1) На таких примерно условиях заключен был союз между пунийским вождем и македонскими послами; (2) вместе с ними к царю для утверждения им договора отправлены были послами Гисгон, Бостар и Магон. Они пришли к храму Юноны Лацинии, где стоял на причале спрятанный корабль, (3) но, когда они вышли в открытое море, их заметил римский флот, охранявший берега Калабрии. (4) Валерий Флакк послал вдогонку легкие суда с приказом захватить этот корабль; царские послы сначала пытались убежать, но, видя, что преследователи превосходят их скоростью, сдались римлянам. (5) Их привели к префекту флота, который спросил, кто они, откуда и куда держат путь. Ксенофан, счастливо сочинивший уже одну лживую выдумку, заявил: он послан Филиппом к римлянам, к Марку Валерию он добрался единственной безопасной дорогой, пройти через Кампанию он не смог, так как она вся в кольце неприятельских отрядов. (6) Пунийская одежда и все обличье Ганнибаловых послов внушали подозрение; их стали расспрашивать, речь их выдала. (7) Их, до смерти напуганных, разъединили, нашли письма от Ганнибала к Филиппу и договор между царем македонян и вождем карфагенян. (8) Хорошо с ними ознакомившись, сочли наилучшим поскорее отвезти пленников и их спутников в Рим, к сенату и консулам, где бы те ни находились. (9) Выбрали пять самых быстрых кораблей и командиру их, Луцию Валерию Антиату, велели рассадить послов по всем кораблям, держать их под стражей и следить, чтобы они не разговаривали друг с другом и не делились бы замыслами.

(10) В это же время вернулся из Сардинии Авл Корнелий Маммула и доложил, в каком состоянии остров: все только и думают о войне и отпадении; (11) Квинт Муций, прибывший ему на смену, слег от тяжелого климата и плохой воды – (12) болезнь не опасная, но продолжительная, и он долго не сможет командовать войском; тамошнего войска вполне достаточно для охраны мирной провинции, но мало для войны, которая, по-видимому, вот-вот начнется. (13) Сенат постановил, что Квинту Фульвию Флакку надлежит набрать пять тысяч пехоты и четыреста всадников, переправить этот легион как можно скорее в Сардинию (14) и послать туда, по своему выбору, человека, облеченного полнотой власти, который будет ведать Сардинией до выздоровления Муция. (15) Отправили Тита Манлия Торквата129, дважды консула и цензора; в консульство свое он и покорил Сардинию. (16) Почти в это самое время из Карфагена отправили в Сардинию флот под начальством Газдрубала, прозванного Плешивым. (17) Флот, потрепанный жестокой бурей, прибило к Балеарским островам; там поломаны были не только снасти, но и расшатало самые корпуса судов; корабли вытащили на берег и стали их чинить; заняты были этим долго.

35. (1) Воевали в Италии после Канн вяло: силы одной стороны были сломлены, другая ослабела духом. (2) Кампанцы решили действовать самостоятельно и подчинить себе Кумы; сначала они убеждали их отпасть от Рима, но втуне и тогда приготовились действовать хитростью. (3) У всех кампанцев было заведено ежегодно приносить сообща жертву в Гамах130. Куманцев уведомили, что туда прибудет кампанский сенат, и пригласили туда же сенат куманцев посовещаться о том, чтобы иметь общих друзей и врагов; (4) там, сказали им, будет вооруженная охрана на случай какой-нибудь опасности от римлян или пунийцев. Куманцы подозревали ловушку, но прийти не отказались, рассчитывая скрыть собственный хитрый умысел. (5) Тем временем римский консул Тиберий Семпроний в Синуэссе в назначенный для сбора день сделал смотр войску, принес за него жертву и, перейдя реку Вултурн, стал лагерем около Литерна131. (6) Свободного времени было много и Семпроний часто солдат заставлял упражняться, чтобы новобранцы – в большинстве добровольцы из рабов – привыкли ходить под знаменами и знать свое место в строю. (7) Полководец был особенно озабочен (того же он требовал от легатов и трибунов) тем, чтобы никакие попреки позорным прошлым не поселяли вражды в солдатской среде; старый солдат и новобранец, свободный и раб-доброволец пусть знают – сейчас они уравнены между собой; (8) все, кому римский народ вверил оружие свое и знамена пусть считают себя достаточно почтенными и благородными. Этого потребовали и требуют обстоятельства. (9) Эти наставления одинаково строго соблюдались и начальниками, и воинами, и такое единодушие вскоре спаяло всех так, что почти забылось, из какого звания кто стал солдатом. (10) Гракх был занят этим, когда послы из Кум сообщили ему, какое от кампанцев посольство пришло к ним за несколько дней до того и как они кампанцам ответили: (11) через три дня праздник – не только весь сенат будет там, но и лагерь кампанского войска. (12) Гракх велел куманцам свезти весь урожай с полей в город и оставаться в его стенах; сам он накануне установленного у кампанцев жертвоприношения двинулся к Кумам. (13) Гамы отстоят от них на три мили. Множество кампанцев, как и было условлено, там собралось; неподалеку разбил лагерь Марий Алфий, медикс тутикус (это главное должностное лицо у кампанцев), с войском в четырнадцать тысяч человек. (14) Он был больше занят подготовкой к жертвоприношению и задуманной ловушке, чем укреплением лагеря и вообще каким-либо воинским делом. (15) Жертвоприношение совершали ночью; все заканчивалось до полуночи. (16) Гракх счел, что это как раз подходящее время устроить засаду; он поставил у ворот охрану, чтобы никто не выдал его планов, собрал около десятого часа солдат, велел им привести себя в порядок и немного поспать, (17) а, как только стемнеет, по данному знаку строиться. Около первой стражи он построил их, выступил в полном молчании и подошел к Гамам глухой ночью; (18) лагерь после ночного священнодействия не охранялся – Гракх ворвался в него через все ворота, перебил и спавших, и безоружных, возвращавшихся после жертвоприношения. (19) В этой ночной суматохе было перебито больше двух тысяч человек, убит и сам Марий Алфий, в плен взято ‹...› тысяч человек132 и тридцать четыре военных знамени.

36. (1) Гракх потерял меньше ста солдат, овладел неприятельским лагерем и быстро вернулся в Кумы, опасаясь Ганнибала, стоявшего лагерем над Капуей на Тифатах. (2) Предусмотрительность оправдала себя: как только в Капую пришло известие об этом поражении, Ганнибал, решив, что победители, новобранцы из рабов, (3) безудержно ликуя, грабят побежденных и собирают добычу, спешно прошел мимо Капуи к Гамам; встреченных им бежавших кампанцев он приказал с охраной сопроводить в Капую, а для раненых дать повозки. (4) В Гамах он нашел пустой лагерь: только следы недавней бойни и повсюду лежавшие трупы союзников. (5) Некоторые советовали ему сразу же идти на Кумы и осадить город. (6) Этого же очень хотел и сам Ганнибал: овладеть Неаполем он не смог, а были бы у него Кумы, был бы приморский город. Он, однако, вернулся в свой лагерь на Тифатах133, потому что солдаты второпях ничего не захватили с собой, кроме оружия. Кампанцы, не давая покоя, упрашивали его, и он на следующий день вернулся к Кумам со всем снаряжением для осады, (7) полностью опустошил окрестности Кум и расположился лагерем в миле от города. (8) Гракх не двинулся с места: не то чтобы он был так уверен в своем войске, но считал бессовестным оставить в такой беде союзников, взывавших к нему и римскому народу и к их обещаниям. (9) Консул Фабий, стоявший лагерем под Казилином, тоже не решился переправить войско через реку Вултурн: сначала он повторял ауспиции, а потом приносил искупительные жертвы по поводу страшных знамений, о которых ему непрерывно сообщали (по словам гаруспиков, отвратить беду было трудно).

37. (1) По этим причинам Фабий задерживался; Семпроний находился в осаде; по городу били из катапульт. (2) Против огромной деревянной башни, подвезенной к городу, римский консул воздвиг на стене башню, более высокую: под нее подложены были мощные опоры, да и сама по себе стена была высока. (3) Оттуда воины, защищавшие городские стены, бросали сначала камни, колья и прочее; (4) увидев же, что осаждающие придвинули башню вплотную к стене, они забросали ее пылающими факелами и зажгли. (5) Толпа солдат, испугавшись пожара, стремительно кинулась из башни, римляне же, вырвавшись одновременно из двух городских ворот, опрокинули стоянки врагов и прогнали их в лагерь. В тот день карфагеняне напоминали скорее осажденных, чем осаждающих; (6) с тысячу триста их перебили, пятьдесят девять попали живыми в плен – их застигли врасплох: беспечные, ничем не занятые, они слонялись вокруг города и своих постов, даже не думая о том, что враг может сделать вылазку. (7) Гракх, пока враг еще не опомнился от страха и неожиданности, велел дать знак к отступлению и впустил своих в город. (8) На следующий день Ганнибал выстроил свое войско между лагерем и городскими стенами, полагая, что консул, обрадованный удачной битвой, захочет сразиться в открытом бою. (9) Видя, что в городе все остаются на привычных постах и не собираются ничего делать очертя голову, он вернулся, ничего не достигши, к Тифатам.

(10) В те же самые дни, когда с Кум снята была осада, в Лукании под Грументом134 у Тиберия Семпрония, прозванного Долговязым, удачно закончилось сражение с карфагеняном Ганноном: (11) убито было больше двух тысяч врагов, а своих погибло лишь двести восемьдесят; знамен взято до сорока одного135. Ганнон, выгнанный из Лукании, вернулся обратно в Бруттий. (12) У гирпинов136 три города – Верцеллий, Весцеллий и Сицилин, – отпавшие от римлян, были взяты назад претором Марком Валерием; виновников отпадения обезглавили. (13) Больше пяти тысяч пленных продали с торгов, остальную добычу оставили солдатам; войско увели обратно в Луцерию.

38. (1) Пока все это происходит в Лукании и у гирпинов, пять кораблей, на которых везли в Рим захваченных в плен послов – македонян и карфагенян, – вошли из Верхнего моря в Нижнее137, обогнув почти все италийское побережье. (2) Когда на парусах они шли мимо Кум, Гракх, не зная в точности, враги это или союзники, выслал им навстречу свои суда. (3) Когда из взаимных расспросов узнали, что консул в Кумах, суда пристали в Кумах, пленных привели к консулу и отдали ему письма. (4) Консул, прочитав письма Филиппа и Ганнибала, запечатал их и отправил сушей в сенат; послов приказал довезти морем. (5) Послы и письма оказались в Риме почти в один и тот же день; слова допрашиваемых совпали с письмами. Сенаторы сначала очень встревожились, увидев, что на них, с трудом выдерживающих войну с Карфагеном, надвигается трудная война с Македонией. (6) Духом, однако, они не пали: сразу же стали обсуждать, как им начать войну самим и не пустить врага в Италию. (7) Пленных велено было посадить в тюрьму, их провожатых продать с торгов; к флоту в двадцать пять кораблей, которым командовал префект Публий Валерий Флакк, решили добавить еще двадцать пять. (8) Корабли снарядили и спустили на воду, добавили еще пять – те, на которых привезли пленных послов, – и тридцать кораблей отбыло из Остии в Тарент; (9) Публию Валерию велено было посадить на корабли солдат Варрона, которыми командовал в Таренте легат Луций Апустий, и флотом в пятьдесят пять138кораблей не только охранять берег Италии, но и разведать насчет войны с Македонией. (10) Если замыслы Филиппа действительно таковы, как это следует из письма и рассказов послов, (11) то пусть Публий Валерий напишет об этом претору Марку Валерию, а тот, передав командование войском легату Луцию Апустию, отбудет в Тарент к флоту, сразу же переправится в Македонию и постарается удержать Филиппа в его царстве. (12) На содержание флота и на войну с Македонией были назначены деньги, посланные Аппию Клавдию в Сицилию для возвращения их царю Гиерону139, Луций Антистий, легат, отвез их в Тарент. (13) Тогда же Гиерон прислал двести тысяч модиев пшеницы и сто тысяч ячменя.

39. (1) В Риме были заняты этими приготовлениями, а один из захваченных кораблей, направленных в Рим140, по дороге ускользнул и вернулся к Филиппу; потому и узнали, что послы с письмами захвачены. (2) Царь, не зная, как договорились его послы с Ганнибалом и что они ему сообщили бы, отправил второе посольство с теми же поручениями. (3) Отправлены были к Ганнибалу Гераклит, прозванный Темным141, беотиец Критон и Сосифей из Магнесии. Они благополучно выполнили поручение и принесли ответ. (4) Лето, однако, прошло раньше, чем царь успел что-либо предпринять и сделать; так, захват одного корабля с послами оказался весьма важным: отсрочил войну, нависшую над римлянами.

(5) Фабий принес искупительные жертвы (были страшные знамения)142 и перешел Вултурн; теперь оба консула вели войну вокруг Капуи. (6) Города Комбультерию, Требулу и Австикулу, отпавшие к карфагенянам, Фабий взял приступом, захватил гарнизоны Ганнибала и многих кампанцев. (7) В Ноле, как и в прошлом году, сенат был на стороне римлян, а простой народ – Ганнибала. Тайно замышляли перебить знать и выдать город. (8) Чтобы к этому даже не приступали, Фабий прошел с войском между Капуей и лагерем Ганнибала на Тифатах и расположился над Свессулой в Клавдиевом лагере, оттуда он отправил пропретора143 Марка Марцелла с войском, у него бывшим, охранять Нолу.

40. (1) В Сардинии претор Тит Манлий144, который теперь ею управлял, вновь взялся за дела, заброшенные тяжело заболевшим претором Квинтом Муцием. (2) Манлий вытащил военные суда на берег у Карал, вооружил моряков для войны на суше и принял войско от претора: двадцать две тысячи пехоты и тысячу двести человек конницы. (3) С этой конницей и пехотой он вступил во вражескую землю и расположился лагерем неподалеку от лагеря Гампсикоры. Случилось, что Гампсикора отправился на то время к «сардам в козьих шкурах»145, рассчитывая вооружить их молодежь и пополнить ею свое войско; начальником лагеря был его сын Гост. (4) Он, по-юношески горячий, неосмотрительно завязал сражение, был разбит и обращен в бегство. В этом сражении было убито тысячи три сардов, человек восемьсот взято в плен. (5) Остальное войско, сначала скитавшееся по полям и лесам, прослышав, куда бежал вождь, собралось в городе Корн146, столице этой области. (6) Этой битвой и закончилась бы война в Сардинии, если бы пунийский флот, которым командовал Газдрубал, не был отброшен бурей к Балеарам – как раз тогда, когда опасались возобновления войны. (7) Манлий, услышав о появлении пунийского флота, отбыл в Каралы147: это дало Гампсикоре случай соединиться с карфагенянами. (8) Газдрубал, высадив войско, отослал флот назад в Карфаген. С Гампсикорой, как с проводником, он ограбил земли римских союзников и дошел бы до Карал, если бы Манлий не вышел ему навстречу с войском и не положил конец его широко разошедшемуся грабежу. (9) Лагеря находились на небольшом расстоянии один от другого; вскоре начались незначительные схватки с переменным успехом, наконец дано было настоящее сражение, длившееся четыре часа (10) потому, что благодаря пунийцам оно долго оставалось нерешенным (сарды привыкли быть битыми), но наконец, видя бегство сардов и груды их трупов вокруг, пунийцы тоже обратились в бегство. (11) Их, бегущих, римляне окружили тем флангом, который прогнал и сардов. Началась скорее резня, чем сражение. (12) Перебито было двенадцать тысяч врагов, сардов и пунийцев; в плен было взято около трех тысяч семисот человек; захвачено двадцать семь воинских знамен.

41. (1) Славной и памятной эта битва стала потому, что был захвачен командующий Газдрубал и знатные карфагеняне – Ганнон и Магон. (2) Магон из рода Барки был связан с Ганнибалом близким родством; Ганнон подстрекнул сардов к восстанию, и, несомненно, развязал всю эту войну. (3) Вожди сардов прославили эту битву своими бедствиями: сын Гампсикоры пал в бою; (4) Гампсикора, бежавший с несколькими всадниками, услышав еще и о гибели сына, покончил с собой – ночью, чтобы никто не помешал; (5) убежищем для остальных беглецов был, как и раньше, город Корн. Манлий, подойдя с победоносным войском, взял его через несколько дней. (6) Затем и остальные города, отпавшие к Гампсикоре и карфагенянам, сдались и дали заложников. Наложив на них, в соответствии с возможностями и виной каждого, дань деньгами и хлебом, Манлий вернулся с войском в Каралы. (7) Там, спустив на воду военные суда и посадив на них бывшее с ним войско, он отплыл в Рим и возвестил сенаторам, что Сардиния окончательно усмирена; деньги он передал квесторам, хлеб – эдилам, пленных – претору Квинту Фульвию.

(8) В это же время претор Тит Отацилий148 переправился с флотом из Лилибея в Африку и разграбил карфагенскую область. Направившись в Сардинию, (9) куда, по слухам, недавно прибыл с Балеар Газдрубал, Отацилий неожиданно наткнулся на африканский флот; в открытом море завязалось незначительное сражение, и Отацилий захватил семь судов с моряками. Страх, словно буря, разбросал остальные суда.

(10) Почти в эти же дни и Бомилькар прибыл в Локры с воинами, слонами и провиантом, посланными из Карфагена для подкрепления. (11) Аппий Клавдий, желая захватить город врасплох, притворился, будто объезжает свою провинцию, стремительно переправил войско в Мессану, пользуясь и ветром, и приливом, и оттуда – в Локры. (12) Бомилькар же оттуда уже отбыл к Ганнону в Бруттий, а Локры закрыли ворота перед римлянами. После многократных попыток Аппий вернулся в Мессану, ничего не добившись.

(13) Тем же летом Марцелл совершал из Нолы, где он поставил свой гарнизон, частые набеги на земли гирпинов и самнитов; он так опустошил их огнем и мечом, что оживил у самнитов память о старых их поражениях149.

42. (1) К Ганнибалу немедленно были отправлены послы от обоих племен; они так обратились к Пунийцу: (2) «Мы, Ганнибал, были врагами народа римского сперва сами по себе – покуда мы могли защищаться своим оружием и своими силами. Когда мы в себе разуверились, примкнули к царю Пирру150. (3) Покинутые им, мы поневоле приняли мир и жили мирно почти пятьдесят лет, пока ты не явился в Италию151. (4) Не столько доблесть твоя и удачливость, сколько твоя необыкновенная любезность и благосклонность к нашим согражданам, которых ты отпускал к нам, когда они попадали в плен152, так нас расположили к тебе, что, покуда ты здрав и благополучен, нам не то что римляне нипочем, но, если только позволительно так говорить, даже разгневанные боги. (5) А ведь ты поистине не только здрав, благополучен, увенчан победами, но присутствуешь здесь и, пожалуй что, мог бы сам слышать, как рыдают наши жены и дети, видеть, как пылают наши дома. И все-таки этим летом нас так и столько раз разоряли, как будто при Каннах победил не Ганнибал, а Марцелл; римляне хвалятся, что сил у тебя – на один удар, и вот ты, словно потеряв жало, оцепенел. (6) Сто лет153 вели мы войну с римским народом, и ни один чужеземный вождь, ни одно войско нам не помогали, кроме разве Пирра, который в течение двух лет скорее усиливал себя нашими солдатами, чем защищал нас своими силами. (7) Не будем хвалиться своим счастьем, но двух консулов и два консульских войска мы провели под ярмом154, а были и еще другие дела, славные и радостные. (8) О бедствиях и тяготах того времени мы можем говорить с меньшим негодованием, чем о том, что происходит сегодня. (9) Великие диктаторы155 с их начальниками конницы, два консула с консульскими войсками входили в наши пределы; после предварительной разведки они расставляли вспомогательные отряды и в боевом строю вели своих воинов грабить. (10) А сейчас мы – добыча одного пропретора156 и маленького гарнизона, охраняющего Нолу; даже не отрядами, а как разбойники, рыскают они в наших пределах беспечнее, чем по римской земле. (11) И причина этому та, что ты нас не защищаешь, а вся наша молодежь, которая охраняла бы нас, будь она дома, сражается под твоими знаменами. (12) Я не узнаю ни тебя, ни твоего войска; а ведь мне известно, что тебе, столько раз разбивавшему и обращавшему в бегство римское войско, ничего не стоило бы покончить с грабителями, которые беспорядочно бродят туда-сюда по нашей земле, напрасно надеясь на добычу. (13) Они станут добычей нескольких нумидийцев, (14) а ты избавишь от римского гарнизона и нас, несчастных, и Нолу, если людей, которых ты счел достойными союзниками, ты не отвергнешь, как недостойных покровительства».

43. (1) Ганнибал на это ответил, что гирпины с самнитами и объявляют о своих бедствиях, и просят защиты, и жалуются, что заброшены и беззащитны – все разом. (2) А надо бы сначала сказать о бедствиях, затем попросить о защите и лишь наконец, ничего не добившись, жаловаться, что напрасно умоляли о помощи. (3) Войско он приведет не в область самнитов и гирпинов, чтобы не стать им, как римлянам, в тягость, но в места, прилежащие к землям римских союзников. Опустошая их, он обогатит свое войско, а от своих союзников отгонит перепуганного врага. (4) Что до войны с римлянами, то если битва при Тразименском озере славнее, чем при Требии, а битва при Каннах славнее, чем при Тразименском озере, то и каннскую битву затмит он победой большей и более славной.

(5) С этими словами и с богатыми подарками он отпустил послов, а сам, оставив на Тифатах не очень большой отряд, двинулся с остальным войском к Ноле. (6) Туда же пришел из Бруттия и Ганнон с подкреплением из Карфагена и со слонами. Разбив неподалеку лагерь, Ганнибал, дознаваясь, понял, что все совсем не похоже на то, что он слышал от союзнических послов. (7) Марцелл не давал никаких поводов говорить, будто он доверяет своему счастью и может необдуманно начать бой: он выходил за добычей после разведки с надежным прикрытием, обеспечив себе отход – все делалось осторожно и предусмотрительно, как будто бы против самого Ганнибала. (8) Узнав о приближении врага, Марцелл задержал войско в городе; ноланским сенаторам он велел делать обходы по стенам и следить за всем, что делается вокруг у врагов. (9) Когда от них к стене подошел Ганнон, для переговоров вызваны были Геренний Басс и Герий Петтий. С разрешения Марцелла они вышли, и Ганнон обратился к ним через переводчика. (10) Он превозносил доблесть и удачливость Ганнибала, унижал величие римского народа, состарившееся вместе с его силами. (11) Если бы достоинства сторон были даже равны, как некогда, все равно тем, кто сам испытал, как тяжела союзникам власть Рима и как благожелателен Ганнибал ко всем пленным италийцам, следовало бы предпочесть союз и дружбу с Карфагеном, а не с Римом. (12) Если бы оба консула со своими войсками оказались под Нолой, они так же не могли бы справиться с Ганнибалом, как прежде под Каннами; конечно же, один претор с малым числом новобранцев не может охранить Нолу. (13) Для ноланцев важней, чем для Ганнибала, возьмет ли он Нолу или она ему сдастся. Ведь он овладеет ею, как овладел Капуей и Нуцерией, а какая разница между судьбой Капуи и Нуцерии, ноланцы знают и сами: город их почти посередине между теми двумя. (14) Он, Ганнон, не хочет предрекать бед, ожидающих город, а лучше поручится: если они выдадут Марцелла с гарнизоном и Нолу, то условия, на которых они заключат дружественный союз с Ганнибалом, продиктует не кто иной, как они сами.

44. (1) Геренний Басс на это ответил: уже много157 лет существует дружба между римским и ноланским народами, в чем до сего дня ни тот, ни другой не раскаивались. Если бы с переменой счастья надо было менять и верность, то им-то менять ее поздно: (2) разве они собирались сдаться Ганнибалу, прося римлян поставить к ним свой гарнизон. С теми, кто пришел охранять их, у них все общее: так будет и до конца.

(3) Этот разговор отнял у Ганнибала надежду на то, что Нола будет ему выдана изменой. Он обложил город кругом, чтобы напасть сразу со всех сторон. (4) Марцелл, увидя, что Ганнибал подошел к стенам, выстроил в городе войско внутри ворот и с большим шумом вынесся из города. При первом же натиске несколько воинов было отброшено и убито; к сражающимся сбежались, уравнялись силы, и началась жестокая битва; она осталась бы в числе самых достопамятных, но сражающиеся были разведены страшной бурей и ливнем. (5) В этот день схватка была небольшой и только дразнила; римляне вернулись в город, пунийцы в лагерь. У пунийцев погибло человек тридцать, смятых при первой вылазке, у римлян – пятьдесят. (6) Ливень продолжался всю ночь до третьего часа158 следующего дня. Обе стороны хоть и жаждали битвы, оставались в своих укреплениях. На третий день Ганнибал послал часть войска пограбить ноланскую землю. (7) Марцелл, видя это, тотчас же вывел из города войско в боевом строю. Ганнибал от сражения не отказался. Между городом и лагерем была приблизительно миля. На этом пространстве – вокруг Нолы сплошная равнина – войска и встретились. (8) Крик, поднятый обеими сторонами, воротил на поле боя, уже завязавшегося, солдат из тех когорт, что ушли пограбить и находились вблизи. (9) Ноланцы добавились к римскому войску; Марцелл похвалил их, поставил как запасной отряд и велел выносить из сражения раненых, но в битву не вступать без его знака.

45. (1) Сражение не давало перевеса ни тем, ни другим, хотя вожди усердно ободряли солдат, а те сражались, не щадя себя. Марцелл велел налечь на врага, побежденного позавчера, бежавшего от Кум несколько дней назад, отброшенного им от Нолы в прошлом году; войско было другое, но командовал он же. (2) У врагов, говорил он, не все в строю; иные разбрелись и грабят, а те, кто сражается, расслаблены кампанской роскошью; они за долгую зиму растратили на выпивки и на девок все свои силы. (3) Нет у них прежней свежести, пропала та мощь и тела, и духа, что преодолела и Альпы, и Пиренеи. Остатки прежних мужей, сражаясь, с трудом держат оружие, едва держатся на ногах. (4) Капуя оказалась для Ганнибала Каннами: там истощилась воинская доблесть, там пришел конец войсковому порядку и повиновению, там заглохла старая слава, там угасла надежда на будущую. (5) Так, ругая врага, Марцелл поднимал дух своих воинов, а Ганнибал на своих накинулся с упреками, еще гораздо более тяжкими: (6) да, он узнает знамена и оружие, которые видел при Требии, Тразименском озере и в последний раз при Каннах, но в Капую на зимовку он привел одно войско, а вывел его другим. (7) Вы ли это, напрягши все силы, еле выдерживаете сражение с римским легатом159, с одним легионом и алой? Вы, перед кем никогда не могли устоять и два консульских войска? (8) Марцелл с новобранцами и вспомогательным отрядом ноланцев уже второй раз безнаказанно будет дразнить нас? И мы не отомстим? Где тот мой солдат, который стащил с коня Гая Фламиния и снес ему голову160? Где тот, кто при Каннах убил Луция Павла? (9) Притупились мечи? Отнялись руки? Или какая другая напасть? Вы привычно побеждали: немногие – многих, а ныне вас много, и вы еле сдерживаете немногих. Храбрые на язык, вы хвалились, что возьмете Рим, если кто поведет вас. Так вот, я хочу испытать вашу силу и доблесть на меньшем. (10) Возьмите Нолу – этот город стоит на равнине – и ни реки, ни моря. Нагруженных добычей, взятой в таком богатом городе, я поведу вас, куда хотите, и пойду вслед за вами.

46. (1) Ни добрые, ни злые слова ничуть не укрепили дух карфагенян. (2) Их повсюду теснили; римляне становились все смелее; не только вождь ободрял их, ноланцы приветственными криками разжигали воинский пыл; пунийцы повернули вспять и были загнаны в лагерь. (3) Римские солдаты хотели взять его, но Марцелл отвел их обратно в Нолу. Их радостно поздравляла даже чернь, склонявшаяся раньше к пунийцам. (4) В этот день было перебито больше пяти тысяч врагов, в плен взято шестьсот, захвачено девятнадцать знамен и два слона; четыре слона убиты в бою; римлян убито меньше тысячи. (5) На следующий день наступило перемирие, молчаливо заключенное: обе стороны хоронили своих убитых. (6) Вражеские доспехи Марцелл сжег, принеся их в жертву Вулкану161. (7) Через два дня, чем-то раздраженные или рассчитывая на более легкую службу, двести семьдесят два всадника – нумидийцы с испанцами – перешли к Марцеллу; они верно и храбро послужили в эту войну римлянам. За доблесть испанцы получили после войны землю в Испании, а нумидийцы – в Африке.

(8) Ганнибал отправил от Нолы в Бруттий Ганнона с войском, с которым тот и пришел раньше, а сам расположился на зимовку лагерем в Апулии под Арпами. (9) Квинт Фабий, услышав, что Ганнибал отправился в Апулию, свез провиант из Нолы и Неаполя в лагерь, находившийся над Свессулой, укрепил и оставил гарнизон, достаточный, чтобы удержать это место в течение зимы, а сам придвинул свой лагерь поближе к Капуе и опустошал кампанскую землю огнем и мечом, (10) пока не вынудил кампанцев, хотя и не веривших уже в свои силы, выйти из ворот и расположиться лагерем перед городом на открытой равнине. (11) У них было шесть тысяч вооруженных: пехота никуда не годилась, конница была лучше, поэтому они беспокоили врага конными схватками.

(12) Среди многих знатных кампанских всадников был и Церрин Вибеллий, по прозвищу Таврея. Гражданин Капуи, он был храбрейшим в Кампании всадником. Во времена его службы у римлян один только римлянин-конник, Клавдий Азелл, был равен ему воинской славой. (13) И теперь Таврея, подъехав раз к вражеским отрядам, долго их осматривал и, когда наконец все замолкли, спросил, где Клавдий Азелл: (14) ведь они и прежде привыкли спорить, кто из них доблестней, почему бы теперь не решить этот спор мечом: с побежденного снимут тучные доспехи162, а победителю они достанутся.

47. (1) Когда Азеллу сообщил об этом в лагере, он только спросил у консула, разрешит ли тот ему выйти на вызов врага и сражаться вне воинских рядов. (2) Получив разрешение, он сразу же взял оружие, выехал вперед, окликнул Таврею по имени и предложил сойтись, где тот пожелает. (3) Римляне вышли во множестве поглядеть на их поединок; кампанцев было полно не только на лагерном валу, но и на городских стенах. (4) Враги уже раньше свирепыми угрозами привлекли внимание к зрелищу, теперь они с боевыми копьями пришпорили коней; забавляясь на свободной площади и не раня друг друга, они будто и не собирались кончать поединка. (5) Кампанец сказал наконец римлянину: «Состязаются лошади, а не всадники. Съедем-ка с ровного места в эту рытвину, по которой проходит дорога, – там не разъедешься и поневоле пойдешь врукопашную». (6) Он еще говорил, а Клавдий уже согнал лошадь вниз. Таврея оказался грознее на словах, чем на деле: «Ну уж нет! Чтобы мерина, да в канаву...»163, – слова эти стали потом у крестьян поговоркой. (7) Клавдий проехал всю длинную рытвину, врага нигде не встретил, выехал опять на равнину и, ругая трусливого своего противника, вернулся победителем в лагерь – его встретили громкими и радостными поздравлениями. (8) К рассказу об этом конном поединке некоторые летописи делают и добавление (а насколько достоверное, пусть сам судит всякий) о некоем чуде: когда Клавдий гнался за бежавшим к городу Тавреей, он въехал в раскрытые ворота неприятельского лагеря и на глазах у врагов, онемевших при виде такого дива, невредимым выскользнул из других.

48. (1) С той поры на стоянке все было спокойно. Консул даже отодвинул лагерь назад, чтобы кампанцы могли заняться севом. Кампанские поля он стал опустошать лишь, когда хлеба подросли настолько, что стали кормом для лошадей. Он свез этот корм в Клавдиев лагерь над Свессулой и соорудил там зимнее жилище. (2). Он приказал проконсулу Марку Клавдию оставить в Ноле гарнизон, необходимый для охраны города, остальных же солдат отправить в Рим: пусть не обременяют союзников и не заставляют тратиться государство. (3) Тиберий Гракх отвел свое войско от Кум в Луцерию в Апулии, а претора Марка Валерия отослал оттуда в Брундизий с войском, бывшим у него в Луцерии, охранять берега Саллентинской области164 и заранее принять меры, касательно Филиппа и войны с Македонией.

(4) На исходе лета, в которое случились описываемые нами события, пришло письмо от Сципионов, Публия и Гнея, об их успехах в Испании. У них, однако, писали они, вовсе нет денег на жалованье, одежду и пропитание войску и морякам. (5) Что до жалованья, то если казна пуста, то они придумают, как раздобыть денег у испанцев; остальное все же придется прислать из Рима – иначе не удержать ни войска, ни провинции. (6) Письмо прочитано было в сенате; не было человека, который не признавал бы, что и написанное правда, и требования справедливые, но задумывались о том, какие большие приходится содержать войска, сухопутные и морские, какой флот вскоре придется строить, если подымется война с Македонией. (7) Сицилия и Сардиния, которые до войны уплачивали подать, едва кормят войско, охраняющее эти провинции; на расходы идет налог165, (8) но налогоплательщиков стало меньше, ведь сколько войска перебито при Тразименском озере и при Каннах. Если немногочисленных уцелевших отяготить во много раз большим налогом, погибнут и они, хоть не от врагов. (9) Государство устоит, если ему дадут взаймы, своих средств устоять у него нет. (10) Пусть претор Фульвий выступит перед сходкой, расскажет народу, в какой нужде государство, и постарается убедить людей, разбогатевших на подрядах, чтобы они отсрочили платежи – послужили бы государству, которое помогло им увеличить их достояние. (11) Пусть они возьмут подряды на поставку того, что необходимо испанскому войску с тем, что, как только у государства будут деньги, им первым будет уплачен долг. (12) Это было сказано претором в народном собрании; назначил он и день, когда будет сдавать подряды на поставку одежды, хлеба и прочего, что нужно для испанского войска и моряков.

49. (1) Когда этот день пришел, взять подряд явились три общества166 – всего девятнадцать человек. У них было два требования: (2) первое: пока они заняты этой службой государству, пусть будут освобождены от военной; второе: поскольку корабельный груз может быть уничтожен врагами или бурей, пусть государство берет на свой страх убытки. (3) Получив согласие, они взяли подряд; частные средства помогли государству. Таковы были нравы, такова была и любовь к отечеству, охватившая все сословия: (4) все подряды были великодушно взяты и честно выполнены; солдат не урезали ни в чем, словно они получали свой хлеб от богатой казны.

(5) Когда припасы от подрядчиков прибыли, город Илитургис167, перешедший к римлянам, был осажден Газдрубалом, Магоном и Ганнибалом, сыном Бомилькара. (6) Между этими тремя лагерями врагов Сципионы, оружием пробив себе путь и перебив много неприятелей, подошли к городу союзников и подвезли хлеб, в котором те так нуждались. (7) Горожан ободрили: пусть стены свои защищают они с тем же мужеством, с каким римское войско – они это видели – воюет за них. Затем Сципионы повели свое войско брать приступом большой лагерь, где командовал Газдрубал. (8) Туда же пришли еще два карфагенских вождя, и два войска – понятно было, что предстоит решительное сражение. (9) Оно началось вылазкой из лагеря; врагов сражалось в тот день шестьдесят тысяч, римлян – тысяч шестнадцать. (10) Однако победа была несомненной: перебили больше врагов, чем было самих римлян, (11) в плен взяли больше трех тысяч, лошадей захватили немного меньше тысячи, знамен – пятьдесят девять, слонов – семь (пять было убито в сражении), завладели тремя лагерями. (12) С Илитургиса осада была снята; пунийское войско двинулось на Интибилис168, пополнив свое войско жителями провинции, которые, как никто, жадны до войны – только была бы добыча и плата. Молодежи тогда как раз было много. (13) Произошло новое сражение, окончившееся для обеих сторон так же, как предыдущее. Врагов было убито больше тринадцати тысяч, больше двух тысяч взято в плен; захвачено два знамени и сорок девять слонов. (14) Тогда почти все народы Испании перешли к римлянам; в Испании этим летом происходили события гораздо более важные, чем в Италии.

1. (1) Ганнон, вернувшись из Кампании в Бруттий1, напал с помощью бруттийцев и под их водительством на греческие города2, которым оставаться в союзе с римлянам было тем легче, что они видели, как бруттийцы, которых они и ненавидели, и боялись, переходят на сторону карфагенян. (2) Регий был первым осажденным городом; много дней было зря под ним потеряно. Тем временем локрийцы перетаскивали в город с полей хлеб, дрова и прочее нужное в обиходе; не хотели ничего оставлять неприятелю. (3) С каждым днем изо всех ворот высыпало все больше народу, и наконец в городе оставались только те, кто был обязан поправлять стены и ворота и сносить метательные снаряды на передовые посты. (4) На эту толпу, в которой перемешались все возрасты и сословия, бродившую по полям в большинстве своем безоружной, карфагенянин Гамилькар выпустил всадников, запретив на кого-нибудь нападать: пусть, преграждая путь, не пускают в город разбежавшихся по окрестностям. (5) Сам полководец с возвышенности видел и город, и его окрестности; он велел когорте бруттийцев подойти к городским стенам, вызвать для переговоров локрийских старейшин, обещать им дружбу с Ганнибалом и уговаривать передать ему город. (6) Сначала ни одному слову бруттийцев не поверили, но, когда на холмах показались карфагеняне, а немногие, успевшие укрыться в городе, сообщили, что все остальное множество людей во власти врага, тогда, перепугавшись, локрийцы ответили Ганнону, что посоветуются с народом. (7) Сходку созвали сразу же. Людям легкомысленным хотелось переворота и новшеств; те, чьих родственников неприятель отрезал от города, чувствовали себя, как давшие заложников; (8) меньшинство молчаливо одобряло неизменную верность Риму. Общее согласие на сдачу карфагенянам; было, несомненно, кажущимся. (9) Луций Атилий, начальник гарнизона, и римские солдаты, с ним бывшие, тайком были выведены в гавань и посажены на корабли, чтобы отбыть в Регий. (10) Гамилькара и карфагенян впустили в город с условием, что сейчас же и на равных правах будет заключен союз. Обещания сдавшимся едва не были нарушены: карфагеняне обвиняли локрийцев, что они обманом выпустили римлян, (11) а локрийцы винили в этом бегстве самого Ганнона и даже послали вдогонку всадников: не задержит ли суда прилив, не прибьет ли их случайно к берегу. Преследуемых не догнали: увидели другие корабли, направлявшиеся от Мессаны в Регий: (12) на них были римские воины – гарнизон, посланный претором Клавдием занять город. (13) От Регия сразу же отошли. С локрийцами по приказу Ганнибала был заключен мир: они будут свободны, будут жить по своим законам, город будет открыт карфагенянам, гавань – во власти локрийцев; главное условие: карфагеняне локрийцам и локрийцы карфагенянам будут помогать на войне и в мире.

2. (1) Карфагеняне не тронули ни Регий, ни Локры и отплыли под ропот бруттийцев, давно назначавших эти города себе на разграбление. (2) Ни у кого не спрашиваясь, они набрали и вооружили пятнадцать тысяч молодежи и отправились осаждать Кротон, город греческий и приморский, (3) они рассчитывали, что силы их значительно увеличатся, если им удастся захватить город, хорошо укрепленный, с гаванью. (4) Тревожило их, что они не смеют не позвать на помощь себе карфагенян, чтобы не показаться плохими союзниками. Если же карфагеняне опять окажутся скорей миротворцами, чем помощниками в войне, то не бесполезной ли будет их, бруттийцев, борьба за свободу Кротона, как раньше – за свободу Локр. (5) Сочли за лучшее отправить послов к Ганнибалу и заручиться его согласием: пусть взятый Кротон принадлежит бруттийцам. (6) Ганнибал ответил, что совещаться об этом надо на месте действия, и отослал послов к Ганнону; Ганнон решительного ответа не дал. (7) Он не хотел, чтобы знаменитый и богатый город был разграблен, и надеялся, что в случае если бруттийцы осадят его, а карфагеняне покажут, что не одобряют этой осады и не помогают ей, то тем скорее кротонцы отпадут к ним. (8) Кротонцы строили планы разные и разного хотели; города Италии словно постигла одна болезнь: разногласие между чернью и знатью3 – сенат благоволил к римлянам, простой народ тянуло к карфагенянам. (9) Об этом разногласии сообщил бруттийцам перебежчик из города. Он говорил, что главарь черни Аристомах советует сдать город; что в большом, широко раскинувшемся городе сенаторские караулы расставлены редко, а туда, где на карауле стоят люди из простого народа, проникнуть легко. (10) По совету перебежчика и по его указаниям бруттийцы обложили город; чернь впустила их, и с первого же натиска они захватили все, кроме крепости, (11) Крепость держали в своих руках оптиматы, заготовившие себе заранее убежище на такой случай; туда же бежал и Аристомах, словно он советовал передать город карфагенянам, а не бруттийцам.

3. (1) Стена, окружавшая Кротон до прихода Пирра в Италию4, имела в окружности двенадцать миль; (2) после опустошений, произведенных тою войной, заселена была едва половина города5. Река6 протекала раньше в центре города, теперь она текла по местам, мало застроенным, крепость же оказалась вдали от всякого жилья. (3) В шести милях от знаменитого города находился еще более знаменитый храм Лацинийской Юноны7, почитаемой всеми окрестными народами. (4) Он стоял в густой роще, огражденный высокими пихтами8; в середине ее было роскошное пастбище, где пасся всякий скот, посвященный богине. (5) Пастуха там не было, вечером стада разных животных возвращались в хлева раздельно. Звери на них никогда не нападали, люди не обижали, (6) и поэтому доход от скота был большой. На эти деньги сделали колонну, всю из золота9, и посвятили ее богине; храм был славен богатством, не только святостью. (7) Таким замечательным местам приписывают обычно какие-нибудь чудеса; тут шла молва, что в преддверии храма есть алтарь, пепел с которого не сдует никакой ветер10. (8) Крепость в Кротоне одной стороной выдается над морем, другой обращена к полям. Когда-то она была защищена только своим естественным положением, но потом ее обвели стеной с той стороны, с какой хитростью с противоположной стороны захватил ее сицилийский тиран Дионисий11. (9) В этой, казалось, надежной крепости и держались кротонские оптиматы, осаждаемые своим народом совместно с бруттийцами. (10) Бруттийцы наконец увидели, что своими силами им крепость не взять; необходимость вынудила их обратиться к Ганнону и умолять о помощи. (11) Он попытался склонить кротонцев к сдаче на таких условиях: они потерпят у себя колонию бруттийцев, пока обширный, обезлюдевший после войн город не застроится густо, как в старину. Речь эта подействовала на одного Аристомаха: (12) все заявили, что скорее умрут, чем смешаются с бруттийцами и усвоят чужие обряды, нравы, законы, а потом даже и язык. (13) Только Аристомах, который безуспешно советовал сдаться, не найдя случая выдать крепость, как он выдал город, бежал к Ганнону. (14) Послы-локрийцы вскоре с разрешения Ганнона вошли в крепость и убедили осажденных уйти в Локры и не доводить себя до гибели. (15) Этого локрийцы добились от Ганнибала, к которому они отправляли послов. Итак, из Кротона ушли. Кротонцев привели к морю и посадили на корабли; эта многочисленная толпа отправилась в Локры. (16) В Апулии зима для римлян и Ганнибала была беспокойной: в Луцерии зимовал консул Семпроний, недалеко от Арп – Ганнибал. Между войсками случайно или при возможности происходили легкие стычки, но римляне с каждым днем становились сильнее и осторожнее и в ловушки не попадали.

4. (1) В Сицилии все для римлян изменилось со смертью Гиерона и переходом власти к его внуку Гиерониму12, мальчику, которому не под силу было умеренно пользоваться даже своей свободой, а не то что властью. Его возрастом и наклонностями воспользовались опекуны и друзья и столкнули его в самый омут. Говорят, Гиерон, предвидя это, хотел в глубокой старости оставить Сиракузы свободными, чтобы государство, созданное и окрепшее в добрых нравах, не погибло, став игрушкой для владыки-мальчика. (3) Этому намерению из всех сил воспротивились дочери13, рассчитывая, что мальчик будет называться царем, править же всем будут они и мужья их, Адранодор и Зоипп, которые оставлены были главными опекунами. (4) Нелегко было старику на девяностом году жизни, день и ночь осаждаемому женскими ласками, сохранить мысли свободными и думать не о семье, а о государстве. (5) Он только оставил мальчику пятнадцать опекунов и, умирая, просил их хранить верность римскому народу, нерушимо им пятьдесят лет соблюдаемую14, а мальчика вести по следам деда и наставлять в правилах, в которых он был воспитан. (6) Опекуны обнародовали это завещание и вывели к собравшемуся народу мальчика – ему было уже лет пятнадцать. (7) Среди народа расставили несколько человек, которые криками одобрили бы завещание, но остальные словно потеряли отца и всего боялись в осиротелом государстве. (8) Народ взял на себя последний долг: скорее любовь граждан, а не заботы родственников, сделала похороны царскими и славными. (9) Вскоре Адранодор удалил остальных опекунов, твердя, что Гиероним уже юноша и способен править; сам сложил с себя опекунские обязанности, общие у него со многими, но вполне использованные только им.

5. (1) Даже хорошему, разумному преемнику Гиерона, столь любимого сиракузянами, нелегко было бы сохранить их благосклонность. (2) Но Гиероним своими пороками заставлял тосковать по деду: (3) прежде всего он видом своим показывал, какова пропасть между ним и остальными. (4) Люди, за столько лет привыкшие к тому, что ни Гиерон, ни его сын Гелон15 не отличались от прочих граждан одеждой или какой-то особой приметой, увидели Гиеронима в пурпурной мантии с диадемой, выезжавшего из дворца как тиран Дионисий, четверней белых коней в сопровождении вооруженной свиты. (5) Этой горделивой пышности соответствовали пренебрежение ко всем, манера свысока слушать, обидные слова, доступ, затрудненный не только чужим, но даже опекунам, новые прихоти, бесчеловечная жестокость16. (6) Такой ужас напал на всех, что некоторые опекуны добровольной смертью или бегством избавили себя от страха пыток. (7) Разговоры троих, единственно вхожих во дворец, – Адранодора и Зоиппа, Гиеронимовых зятьев, и некоего Фразона – не обращали на себя особого внимания юноши, (8) не их горячие споры (Фразона тянуло к римлянам, а двух других – к карфагенянам) иногда его занимали. (9) В это время составлен был заговор на жизнь царя, о чем донес некий Каллон, ровесник Гиеронима, с детства состоявший при нем на правах своего человека. (10) Доносчик мог назвать только одного из заговорщиков, Феодота, который сам ему открылся. Схваченный и переданный Адранодору на пытку, Феодот сейчас же сознался, но сообщников не выдал; (11) наконец, истерзанный муками нестерпимыми, притворясь, что побежден болью, показал, но не на соучастников, а на людей невиновных и оболгал Фразона, назвав его главой заговора: товарищи его отважились-де на такое дело, только полагаясь на столь могущественного предводителя. (12) Стеная от боли, он поминал самых гнусных приспешников царя, какие только приходили в голову. (13) Услышав имя Фразона, царь вполне уверился в правдивости доносчика. Фразона тотчас повели на казнь, а с ним и прочих – тоже невиновных. (14) Никто из заговорщиков не скрывался и не бежал, хотя пытки продолжались долго: до такой степени полагались на мужество и верность Феодота и до такой степени сам Феодот был уверен, что у него хватит сил скрыть то, что надлежит скрывать.

6. (1) Итак, когда Фразона не стало и оборвалось единственное звено, соединявшее Сиракузы с Римом, сразу началась очевидная подготовка к отпадению; (2) к Ганнибалу отправлены были послы, а от него прибыли вместе со знатным юношей Ганнибалом17 Гиппократ и Эпикид18, родившиеся в Карфагене, но происходившие из Сиракуз: дед их был изгнанником, а по матери они были пунийцами. (3) При их посредничестве заключен был союз между Ганнибалом и сиракузским царем; послы остались у царя – Ганнибал этого и хотел. (4) Аппий Клавдий, претор, в чьем ведении была Сицилия, узнав об этом, тотчас же отправил к Гиерониму послов заявить, что они пришли возобновить союз, который был с его дедом. Гиероним выслушал их с усмешкой и спросил, издеваясь, сколь удачна была для них битва под Каннами; (5) рассказам Ганнибаловых послов трудно поверить, он же хочет узнать правду и тогда решить, кого ему держаться. (6) Римляне ушли, сказав, что они вернутся, когда Гиероним будет их слушать серьезно; они его скорей убеждали, чем просили, опрометчиво не нарушать договора. (7) Гиероним отправил послов в Карфаген, чтобы союз с Ганнибалом был скреплен договором между народами. Договорились: по изгнании римлян из Сицилии (а это случится вскоре, если Карфаген пришлет флот и войско) река Гимера19, которая делит остров почти пополам, будет границей между царством сиракузян и Карфагена. (8) Льстецы вскружили голову юноше: пусть помнит он не только о Гиероне, но и о царе Пирре, своем деде по матери20. И он отправил другое посольство: справедливо-де уступить ему всю Сицилию, а карфагенскому народу искать себе власти над Италией. (9) Этому хвастливому легкомыслию не удивлялись в юноше безумствующем и не спорили с ним, только бы отвратить его от союза с римлянами.

7. (1) Все влекло Гиеронима к стремительной гибели. Он послал вперед Гиппократа и Эпикида с двумя тысячами воинов попытаться взять города, которые занимали римские гарнизоны, (2) а сам с остальным войском (было тысяч пятнадцать пехоты и конницы) отправился в Леонтины21. (3) Заговорщики (все они оказались в войске) заняли свободный дом над узкой улицей, по которой царь обычно спускался к форуму. (4) Вооруженные, выстроившись, они ожидали, когда пройдет царь. Одному из них, Диномену по имени, было поручено, как царскому телохранителю, когда царь подойдет к дверям, задержать в узкой улочке под каким-либо предлогом царский отряд. (5) Сделано было, как условились. Диномен, будто распуская на ноге туго затянутый ремень, задержал толпу, свита отстала, и царю было нанесено несколько ран, прежде чем могли прийти ему на помощь. (6) Слышали тревожные крики, в Диномена, умышленно загораживающего дорогу, полетели копья, его дважды ранило, но он спасся. (7) Свита, увидя царя лежащим, разбежалась. Убийцы направились одни на форум к толпе обрадовать ее освобождением, а другие – в Сиракузы помешать намерениям Адранодора и прочих царских советников. (8) Положение было неопределенным. Аппий Клавдий, видя, что война вот-вот разразится, письменно уведомил сенат о том, (9) что Сицилия в дружбе с Ганнибалом и народом карфагенским; сам он, чтобы воспрепятствовать планам сиракузян, поставил все войска на границе провинции и царских владений22.

(10) В конце года Квинт Фабий23, уполномоченный сенатом, укрепил Путеолы, ставшие за время войны оживленной торговой гаванью, и поставил там гарнизон. (11) Прибыв в Рим для проведения выборов, он назначил их на первый же день, пригодный для народного собрания, и с ходу, минуя город, прибыл на Марсово поле24. (12) В тот день жребий голосовать первой выпал центурии младших Аниенской трибы25, и она стала выбирать в консулы Тита Отацилия и Марка Эмилия Регилла; тогда Квинт Фабий, водворив тишину26, произнес такую речь:

8. (1) «Если бы в Италии был мир или мы воевали бы не с таким врагом, в войне с которым любой промах поведет к гибели, то я счел бы, что человек, ставящий преграду благосклонности, с какой вы на Марсовом поле наделяете почетными должностями людей, вам угодных, забыл о вашей свободе. (2) Но в этой войне, с этим противником, ошибка любого полководца влекла для всех нас великие бедствия, и вы с такой же заботливостью, с какой вооружаетесь, идя на войну, должны выбирать консулов, спрашивая себя: „Называю ли я консула, равного военачальнику Ганнибалу?” (3) В этом году под Капуей вызов знатного кампанского всадника Вибеллия Тавреи принял Азелл Клавдий27, знатный римский всадник. (4) Против галла, бросившего некогда вызов с моста через Аниен, предки наши выслали Тита Манлия28, полагавшегося и на свое мужество, и на свои силы. (5) Немного лет спустя Марк Валерий вооружился и смело пошел на такой же вызов галла29. (6) Мы ведь хотим, чтобы наши пехота и конница были сильнее неприятельских или по крайней мере ей не уступали; поищем же военачальника, равного неприятельскому вождю. (7) Мы выберем лицо, стоящее во главе государства, но сравним того, кто неожиданно для самого себя выбран на год, и старого вождя, которого не стесняют ни срок, ни законы; он действует и распоряжается, как требует военное время; (8) у нас год оканчивается30, а мы в разгаре приготовлений к не начатому еще делу. (9) Каких людей надлежит вам выбирать в консулы, об этом сказано достаточно; мне остается немного сказать о тех, кого одарила своей благосклонностью голосующая первой центурия. (10) Марк Эмилий Регилл, жрец Квирина31: мы не можем ни отозвать его от служения божеству, ни задержать в городе, не погрешив или против требований войны, или же против богов32. (11) Тит Отацилий женат на дочери моей сестры, и у него от нее дети, однако не столь малы ваши заслуги передо мной и моими предками, чтобы мне предпочесть частные интересы государственным. (12) Любой моряк, любой человек на корабле может править им, если море спокойно; в жестокую бурю, когда корабль несет ветром по взволнованному морю, нужен мужественный кормчий33. (13) Мы плывем не по спокойному морю; несколько раз в шторм чуть не потонули; посадить к рулю следует человека, хорошо проверенного. Мы, Отацилий, испытали тебя в малом; ты ничем не доказал, что тебе можно доверить большее. (14) Флот, которым ты командовал в этом году34, мы построили ради трех целей: опустошать африканское побережье, охранять берега Италии, а главное, не допускать, чтобы Ганнибалу из Карфагена подвозили подкрепления, деньги и провиант. (15) Выбирайте в консулы Тита Отацилия, если он выполнил – не говорю все, – а хоть что-то на пользу государству. Если же, пока ты командовал флотом, Ганнибалу доставляли с родины, словно морской войны и не было, в целости и сохранности все, в чем он нуждался; (16) если в этом году на италийском побережье было тревожнее, чем на африканском, то скажи, почему именно тебя посылать нам полководцем против Ганнибала-врага? (17) Если бы ты был консулом, мы решили бы, по примеру предков наших, назначить диктатора, и тебе нечего было бы досадовать, что кого-то в римском государстве считают более, чем тебя, способным руководить военными действиями. Никто больше тебя не стремится взваливать тебе на шею ношу, под которой ты свалишься. (18) И я очень вам советую: с тем же настроением, с каким вы, уже готовые к бою, неожиданно выбирали бы двух полководцев под командованием и ауспициями которых вам предстоит (19) сражаться, поставьте сегодня консулами тех, кому будут присягать ваши дети, по чьему приказу будут они сражаться, под чьим заботливым попечением будут служить. (20) Воспоминания о Тразименском озере и Каннах печальны, но и полезны: это урок, как избегнуть подобных бедствий. Глашатай, зови снова центурию младших Аниенской трибы к голосованию».

9. (1) Тит Отацилий яростно кричал и шумел, что Фабий желает продлить свое консульство; Фабий велел ликторам подойти к Отацилию и напомнил ему, что (2) поскольку он, Фабий, минуя город, с ходу направился на Марсово поле, то перед ним несут топоры и розги35. (3) Тем временем центурия, голосовавшая первой, приступила к голосованию. Выбраны были в консулы Квинт Фабий Максим в четвертый и Марк Марцелл в третий раз. Остальные центурии согласно выбрали их консулами. (4) В преторы повторно избрали только Квинта Фульвия Флакка, остальные же были новые: Тит Отацилий Красс (второй раз)36, Квинт Фабий, сын консула, бывший тогда курульным эдилом, Публий Корнелий Лентул. (5) По избрании преторов сенат постановил: Квинт Фульвий вне порядка37 становится городским претором и он же, по отбытии консулов на войну, ведает Городом.

(6). В этом году [215 г.] дважды было сильное наводнение; Тибр залил поля, рухнуло много домов, погибло много людей и скота.

(7) На пятом году Второй Пунической войны [214 г.] вступившие в должность консулы – Квинт Фабий Максим в четвертый, а Марк Клавдий Марцелл в третий раз – особенно занимали внимание граждан; давно уже такие люди не были одновременно консулами. (8) Старики вспоминали Максима Рулла с Публием Децием, избранных для Галльской войны38; Папирия и Карвилия – для войны против самнитов, бруттийцев, луканцев и Тарента39. (9) Марцелла избрали консулом в его отсутствие: он находился при войске; Фабию, который сам проводил выборы, консульство было продолжено. (10) Военное время требовало своего, положение страны было угрожающим40, и никому не приходило в голову искать подвоха или подозревать консула во властолюбии. (11) Его скорее хвалили за душевное величие: он знал, что государство нуждается в хорошем военачальнике, что он именно такой военачальник, больше думал об общей пользе, чем о том, что его могут за все это возненавидеть.

10. (1) В тот день, когда консулы вступили в свою должность, сенат заседал на Капитолии. (2) Прежде всего было поставлено: пусть консулы жребием или договорившись между собой решат, прежде чем отправляться на войну, кто проведет выборы цензоров. (3) Продолжено было командование всем, кто был в войске: велено оставаться Тиберию Гракху в Луцерии, где он стоял с войском из рабов-добровольцев41; Гаю Теренцию Варрону в Пиценской области, Марку Помпонию в Галльской. (4) Преторы прошлого года получали как пропреторы в управление: Квинт Муций – Сардинию, Марк Валерий – все побережье вплоть до Брундизия и следит, не зашевелился ли Филипп, царь Македонский. (5) Претор Публий Корнелий Лентул получил в свое ведение Сицилию; Тит Отацилий – тот самый флот, который имел в прошлом году против карфагенян.

(6) Сообщено было в этом году о многих страшных знамениях; их оказывалось тем больше, чем больше было доверчивых и богобоязненных простецов: в Ланувии, в храме Юноны Спасительницы42, вороны свили гнезда; (7) в Апулии пальма вся в зелени вдруг вспыхнула; в Мантуе река Минция43 разлилась кровавым болотом; в Калах шел меловой дождь, а в Риме над Бычьим рынком – кровавый; (8) на Инстейской улице44 с такой силой прорвались подземные воды, что стоявшие там долии и большие кувшины45 завертело словно буйным потоком; (9) молния попала в архив на Капитолии и в храм Вулкана на Марсовом поле, в сабинской земле в храм Вакуны46 и в общественную дорогу, в Габиях – в стену и ворота. (10) Рассказывали и о других чудесах: в Пренесте дрожало копье Марса, хотя никто к нему не притрагивался; в Сицилии заговорил бык; в области марруцинов ребенок во чреве матери закричал: «Ио, триумф!»; в Сполето женщина превратилась в мужчину; в Адрии47 видели в небе алтарь и вокруг него как бы людей в белых одеждах. (11) В Риме, в самом городе, видели на форуме рой пчел. Некоторые утверждали, что видели на Яникуле48 вооруженные легионы; взволнованные граждане схватились за оружие, (12) но люди, бывшие на Яникуле, утверждали, что, кроме обычно работавших на земле, на Яникуле никого не было. (13) Богов умилостивили, по совету гаруспиков49 принеся в жертву крупных животных, и объявили молебствие всем богам, которым в Риме устраивали угощение50.

11. (1) Свершив все, что требовалось, дабы умилостивить богов, консулы доложили сенату о состоянии государства и о делах военных – где и сколько войска находится. (2) Решено было выставить восемнадцать легионов51: консулам – каждому по два; в Галлии, Сардинии и Сицилии разместить по два легиона; (3) двумя командует в Апулии претор Квинт Фабий; двумя добровольческими под Луцерией – Тиберий Гракх; по легиону оставить проконсулу Гаю Теренцию в Пиценской области и Марку Валерию – при флоте под Брундизием и два – для охраны города. (4) Чтобы получить такое число, следовало набрать шесть новых легионов. (5) Консулам велено было прежде всего набрать их и построить флот, дабы вместе с кораблями, стоявшими у берегов Калабрии, получить флот в сто пятьдесят военных кораблей. (6) Закончив набор и спустив на воду сто новых судов, Квинт Фабий провел выборы цензоров: выбраны были Марк Атилий Регул и Публий Фурий Фил.

(7) Все чаще стали поговаривать о том, что в Сицилии идет война. Титу Отацилию велено было отправиться туда с флотом. Так как моряков не хватало52, то консулы по распоряжению сената издали указ: тот, кто при цензорах Луции Эмилии и Гае Фламинии53 имел имущество (сам или его отец) на сумму от пятидесяти до ста тысяч ассов, выставляет одного моряка и дает шестимесячное его жалованье: (8) тот, у кого от ста тысяч да трехсот тысяч, – трех моряков и дает годовое их жалованье; тот, у кого от трехсот тысяч и до миллиона, – пятерых моряков; у кого больше миллиона – семерых; каждый сенатор выставляет восьмерых моряков и дает годовое их жалованье. (9) Повинуясь этому указу, хозяева моряков вооружили их и снабдили месячным запасом продовольствия; впервые римский флот был снаряжен на частные средства.

12. (1) Эта необычная подготовка напугала особенно кампанцев: как бы римляне не начали войну с осады Капуи; (2) они отправили послов к Ганнибалу с просьбой подойти с войском в Капуе: римляне набирают новое войско, чтобы осадить ее – ни один город своим отпадением так их не раздражил. (3) С великим страхом говорили об этом, и Ганнибал решил поторопиться, чтобы римляне его не предупредили: он пошел из Арп к Тифатам и расположился в прежнем лагере54 над Капуей. (4) Оставив испанцев и нумидийцев для защиты лагеря и Капуи, он с остальным войском спустился к Авернскому озеру55будто бы для жертвоприношения, а на самом деле чтобы напасть на Путеолы и стоявший там гарнизон. (5) Максим, когда ему донесли, что Ганнибал вышел из Арп и возвращается обратно в Кампанию, отбыл к войску, ни днем ни ночью в пути не останавливаясь. (6) Тиберию Гракху он велел передвинуть войско от Луцерии к Беневенту; претору Квинту Фабию (сыну консула) сменить под Луцерией Гракха. (7) В Сицилию в это же время отбыло два претора: Публий Корнелий командовать войском; Тит Отацилий – морскими силами (в его же ведении было побережье). (8) Остальные разъехались по своим провинциям; те, кому командование было продолжено, получили те же области, что и в прошлом году.

13. (1) К Ганнибалу, когда он был у Авернского озера, пришли пять знатных юношей из Тарента; одни из них были взяты в плен у Тразименского озера, другие – под Каннами. Ганнибал тогда ласково отпустил их и отправил домой; такое обращение с римскими союзниками было для Пунийца обычно. (2) Юноши донесли ему, что, помня о его благодеяниях, они натолкнули значительную часть тарентинской молодежи на решение предпочесть Риму дружбу с Ганнибалом и союз с ним. (3) Их послали свои просить Ганнибала подойти с войском поближе к городу; если в Таренте увидят его знамена, его лагерь, то город незамедлительно будет передан ему во власть: простой народ во власти молодежи, а Тарент в руках простого народа. (4) Ганнибал похвалил юношей и с грудой обещаний отослал домой поторопиться с тем, что задумано; он придет вовремя; обнадежив тарентинцев, он отпустил их. (5) Его самого охватило большое желание овладеть Тарентом; он понимал, что если царь Филипп переправится в Италию, то постарается завладеть этим городом – приморским, богатым, славным и так кстати обращенным в сторону Македонии (Брундизий был у римлян).

(6) Свершив жертвоприношение, ради которого он и прибыл, и пока что опустошив до самого Мизенского мыса56 область Кум, он вдруг повернул к Путеолам, рассчитывая уничтожить римский гарнизон: (7) там стояло шесть тысяч человек; это место сделала неприступным не только природа. Три дня простоял Пуниец, со всех сторон нападая на гарнизон, ничего не смог сделать и ушел, опустошив Неаполитанскую область скорее с досады, чем надеясь овладеть городом. (8) Появление его в соседней области взбудоражило ноланскую чернь, давно уже косившуюся на римлян и ненавидевшую свой сенат57. К Ганнибалу пришли послы пригласить его и обещать выдать ему город: пусть не сомневается. (9) Разрушил этот план консул Марцелл, приглашенный знатью. За один день он пришел из Кал в Свессулу, хотя его и задержала переправа через реку Вултурн. (10) Оттуда он следующей ночью ввел в Нолу шесть тысяч пехоты и пятьсот всадников, чтобы они были сенату охраной. (11) Консул стремительно занял Нолу; Ганнибал же упускал время – он уже раньше дважды неудачно пытался занять Нолу и не очень доверял ноланцам.

14. (1) В эти дни консул Квинт Фабий пытался освободить Казилин, занятый пунийским гарнизоном58, а к Беневенту подошли, словно сговорившись, с одной стороны Ганнон из Бруттия с большим отрядом конницы и пехоты, а с другой – Тиберий Гракх от Луцерии. (2) Он вошел в город и, услышав, что Ганнон расположился лагерем у реки Калора59, милях в трех от города, и занят грабежом, сам вышел за городскую стену и стал лагерем примерно в одной миле от врага. Там он созвал солдат. (3) Легионы его состояли в значительной части из рабов-добровольцев, которые громко не требовали свободы, но уже второй год молчаливо старались ее заслужить. Выступая из зимних лагерей, он слышал, как добровольцы тихонько перешептываются: будут ли они когда-нибудь воевать уже свободными. (4) Он написал сенату не о том, чего они хотят, но о том, что они заслужили: все время служат они доблестно и честно; чтобы стать образцом настоящего воина, им не хватает одного – свободы. (5) Ему разрешили действовать, как он сочтет нужным и полезным для государства. Накануне сражения Гракх объявил им, что пришел наконец день, когда они могут получить желанную свободу, – они его давно ждали. (6) Завтра они будут сражаться на открытой голой равнине, где бояться засад нечего, где все решит истинная доблесть. (7) Кто принесет голову врага, того он немедленно прикажет освободить; оставивший свой пост будет казнен как раб60. Судьба каждого в его руках. (8) Свободу дарует не только он, но и консул Марцелл и весь сенат, предоставивший ему право решения. (9) Затем он прочитал письмо консула и сенатское постановление. Поднялся дружный громкий крик: воины грозно и настоятельно требовали дать сигнал к бою. (10) Гракх, пообещав сражение на завтра, распустил сходку. (11) Солдаты обрадовались, особенно те, кто рассчитывал получить свободу за один день сражения. Остаток дня провели, готовя оружие к бою.

15. (1) На следующий день они, только протрубили трубы, первыми в полной готовности собрались у палатки командующего. По восходе солнца Гракх вывел их в боевом строю; не собирались откладывать сражения и враги. (2) У них было семнадцать тысяч пехоты (преимущественно бруттийцы и луканцы) и тысяча двести всадников, почти все мавры, а затем нумидийцы; италийцев было совсем мало. (3) Сражались упорно и долго. В течение четырех часов сражение оставалось нерешенным. Победе римлян больше всего мешало обещание свободы за голову врага: (4) храбрец, убивший врага, во-первых, терял время, отрезая голову в суматохе и беспорядке боя; а затем правая рука у него была занята этой головой и он не мог проявить себя в полной мере; воевать предоставлялось вялым трусам. (5) Военные трибуны доложили Гракху: никто не нападает на врага, стоящего на ногах, воины, будто палачи, кромсают лежащих и отрубают им головы, не мечи у них в руках – человеческие головы. Гракх немедленно приказал бросить головы и ринуться на врага: (6) доблесть солдат очевидна и замечательна; таких удальцов несомненно ждет свобода. Сражение возобновилось; на врага выпустили конницу. (7) Нумидийцы не дрогнули; у всадников и у пехотинцев завязался жаркий бой; исход сражения опять стал сомнительным. Полководцы – и римлянин и пуниец – осыпали противника бранью: римлянин корил бруттийцев и луканцев, столько раз побежденных и покоренных его предками, пуниец называл римских солдат рабами, жалкими колодниками. (8) Гракх наконец объявил: если в этот день враг не будет разбит и обращен в бегство, то нечего и надеяться на свободу.

16. (1) Слова эти воспламенили воинов: с криком, словно став другими людьми, они с такой силой ударили по врагу, что выдержать этот натиск было невозможно. (2) Сначала передовые пунийцев, а за ними и вторая линия61 не выдержали; дрогнуло и обратилось в бегство все войско; беглецы, не помня себя от страха, бросились в лагерь; и ни в воротах, ни на валу никто не подумал сопротивляться; римляне, следовавшие за ними, возобновили сражение в кольце неприятельского вала. (3) Чем труднее было сражаться в тесноте, тем более жестокой была бойня. На помощь пришли и пленные: захватив в суматохе оружие в сбившись гурьбой, они избивали карфагенян, нападая с тыла и не давая убежать. (4) Из целого войска спаслись сам вождь и меньше двух тысяч человек (в большинстве всадники). (5) Все остальные были перебиты или взяты в плен; захвачено было тридцать восемь знамен. Победителей пало около двух тысяч; вся добыча, кроме пленных, отдана была воинам; не отдали также и скот, хозяева которого в течение тридцати дней могут явиться, чтобы опознать его. (6) Солдаты, нагруженные добычей, вернулись в лагерь, но около четырех тысяч рабов-добровольцев, которые сражались кое-как и не ворвались в лагерь одновременно с другими, боясь наказания, заняли холм недалеко от лагеря. (7) На следующий день военные трибуны свели их вниз, как раз когда Гракх собрал на солдатскую сходку. (8) Консул прежде всего наградил старых солдат сообразно их доблестному поведению и заслугам в последнем бою; (9) что же касается добровольцев, то он предпочитает сегодня всех – и достойных, и недостойных – хвалить, а не ругать; он всех объявляет свободными – да будет это к счастью и благоденствию государства. (10) В ответ поднялся громкий радостный крик: люди обнимались и поздравляли друг друга, воздевали руки к небу; желали всяческих благ римскому государству и самому Гракху, (11) Гракх прервал их: «Прежде чем вы все не получили права, сравнявшие вас с остальными гражданами благодаря мне, я не хотел разбираться, кто из вас хороший солдат, а кто трус: теперь, когда государство свое обещание выполнило, нельзя, чтобы исчезла всякая разница между доблестью и трусостью. (12) Я прикажу принести мне списки всех, кто, помня, что предстоит битва, от нее уклонился и сбежал перед самым боем, вызову каждого поодиночке и, если он клятвенно не заверит, что не явился, потому что был болен, заставлю до конца его службы есть и пить не иначе как стоя62. (13) Не возмущайтесь: сообразите, что легче наказать вашу трусость нельзя». (14) Затем он отдал приказ выступать. Солдаты, неся добычу и гоня перед собой скот, со смехом и шутками вошли в Беневент; (15) возвращались, будто с праздничного веселого пира, а не с поля битвы. (16) Жители Беневента толпой высыпали к воротам им навстречу: воинов обнимали, поздравляли, приглашали к себе (17) Во двориках всех домов стояло угощение: просили Гракха разрешить солдатам попировать; Гракх разрешил с оговоркой: пусть угощаются на глазах у всех, а угощение будет выставлено перед дверьми63. Все было вынесено. (18) Добровольцы пировали в колпаках64 или обвив головы белой шерстью, одни лежа, другие – те, кто одновременно и ел, и прислуживал – стоя. (19) Зрелище было столь примечательно, что Гракх, вернувшись в Рим, велел изобразить это торжественное празднество на картине в храме Свободы, который отец его построил на Авентине на деньги от штрафов65.

17. (1) Пока это происходило в Беневенте, Ганнибал, опустошив Неаполитанскую область, двинулся к Ноле. (2) Консул, узнав о его приближении, призвал пропретора Помпония с войском, стоявшем в лагере над Свессулой66 и приготовился идти навстречу врагу и не откладывать сражения. (3) Он выпустил в ночной тишине Гая Клавдия Нерона67 с отборной конницей через ворота, противоположные стороне, откуда должен был появиться Ганнибал, велел ему обойти врага, незаметно издали следовать за ним и кинуться на него, увидев, что сражение началось. (4) Неизвестно, почему Нерон не исполнил приказа: заблудился ли, не рассчитал ли времени. (5) Сражение началось без него; превосходство римлян было несомненно, но, так как конница своевременно не прибыла, план сражения нарушился. Марцелл не рискнул преследовать отступавших и дал своим, победившим, приказ отступать. (6) Пишут, что в этот день было все-таки убито больше двух тысяч врагов; римлян пало меньше четырехсот человек. (7) К заходу солнца вернулся Нерон, напрасно истомив за сутки людей и лошадей и не увидев даже врага. Консул накинулся на него: по его вине не отомстили как следует за Канны68. (8) На следующий день римляне вышли в боевом строю; карфагеняне, молчаливо признавая свое поражение, оставались в лагере. На третий день, отчаявшись овладеть Нолой (все попытки были неудачны), Ганнибал отправился к Таренту, вполне уверенный в передаче ему города.

18. (1) Делами внутренними занимались с тем же настроением, с каким воевали. (2) Цензоры никого не могли подряжать для общественных работ – казна была пуста; и они обратились к исправлению людских нравов и обличению пороков, рожденных войной: так же как в больном теле одна застарелая немощь порождает другую. (3) Сначала цензоры призвали к ответу тех, о ком говорили, что они после каннского бедствия отступились от государства69. Во главе их стоял Марк Цецилий Метелл70, бывший тогда квестором. (4) Ему и прочим, виновным в том же преступлении, велено было предстать перед судом. Обелить себя они не смогли, и цензоры объявили их виновными в противогосударственных речах и в подготовке заговора с целью покинуть Италию. (5) Затем призвали бывших в плену и слишком хитроумно истолковавших свою клятву вернуться. Они действительно тайком вернулись в лагерь Ганнибала и думали, что свою клятву исполнили71. (6) У тех и других были отобраны казенные кони (у кого они были), а сами они исключены из триб и зачислены в эрарии72. (7) Цензоры не ограничились заботой об исправлении сената и всаднического сословия. Из списков лиц, годных к военной службе, извлечены были имена тех, кто, не имея законного отпуска и не будучи больным, не служил более четырех лет. (8) Их оказалось больше двух тысяч – они зачислены были в эрарии и исключены из триб. (9) К столь суровому решению цензоров сенат добавил грозное постановление: пусть все отмеченные цензорским порицанием, служат в пехоте, их отправят в Сицилию к остаткам войска, уцелевшего после Канн73. Для этих солдат служба кончится не раньше, чем неприятель будет изгнан из Италии.

(10) Итак, казна была пуста, но, когда цензоры перестали сдавать подряды на ремонт храмов, поставку лошадей и прочее, (11) к ним пришли подрядчики74, обычно такие подряды бравшие, с просьбой поступать так, словно казна полна; до окончания войны денег никто не потребует. (12) Пришли хозяева рабов, отпущенных Тиберием Гракхом на свободу под Беневентом, вызванные триумвирами получить за них деньги75, но хозяева сказали, что они возьмут эти деньги только по окончании войны. (13) Люди стремились помочь опустевшей казне, стали вносить в нее сначала сиротские, а потом вдовьи деньги. (14) Они считали, что вернее всего сохранят их, доверив государству; поэтому если что-то приготовляли или покупали для сирот и вдов, то квестор это записывал. Так же щедры оказались и воины: ни один центурион, ни один всадник не брал жалованья; (15) бравших корили и называли наемниками.

19. (1) Консул Квинт Фабий стоял лагерем под Казилином, который удерживали две тысячи кампанцев и семьсот Ганнибаловых солдат. Командовал ими Статий Метий, отправленный туда ателланцем Гнеем Магием, в тот год главой76 всей Кампании, (2) который вооружал, не разбирая, и рабов, и чернь и рассчитывал напасть на римский лагерь, пока консул целиком занят осадой Казилина. Обмануть Фабия, однако, не удалось ни тому, ни другому. (3) Он послал к коллеге в Нолу: пока Казилин в осаде, надо выставить против кампанцев другое войско; (4) можно, конечно, оставить в Ноле небольшой гарнизон и прибыть к нему; если же его удерживает Нола и от Ганнибала опасно, пусть отзовет от Беневента проконсула Тиберия Гракха. (5) Получив это известие, Марцелл, оставив две тысячи солдат защищать Нолу, с остальным войском прибыл под Казилин; с его прибытием волнение в Кампании улеглось. (6) Теперь Казилин осаждали два консула; римские воины подходили к его стенам, не остерегаясь, и отходили назад израненные, ни в чем не успев. Фабий решил оставить Казилин: осада его была трудной и труда не стоила; между тем дела более важные настоятельно требовали заняться ими. (7) Марцелл говаривал, что знаменитым полководцам не стоит браться за что попало, но, взявшись, уже не следует отступаться; тут можно и обесславить себя. Он удержал Фабия: нельзя уходить, не завершив начатого. (8) Стали подвозить навесы77 и разные стенобойные машины; кампанцы просили Фабия позволить им спокойно уйти в Капую. (9) Когда немногие вышли, Марцелл стал в воротах, через которые выходили; убивали всех, кто подвернется78: сначала оказавшихся у ворот, затем, когда ворвались в город, находившихся в городе. (10) Человек пятьдесят кампанцев, успевших выйти, кинулись к Фабию и под его охраной пришли в Капую. Пока тянулись переговоры об условиях, на которых Казилин будет сдан, город нечаянно-негаданно был взят. (11) Пленных кампанцев и оказавшихся в городе Ганнибаловых воинов отправили в Рим и заключили в тюрьму; горожан взяли под стражу, распределив по соседним городам.

20. (1) В эти самые дни, когда войско после удачных действий под Казилином ушло обратно, в Лукании Гракх послал несколько когорт, набранных в этой же местности, опустошать под началом префекта союзников неприятельскую землю. (2) Люди разбрелись в разные стороны, и Ганнон напал на них – это было ударом, ответом на тот, который ему нанесли под Беневентом. Опасаясь, что Гракх будет его преследовать, Ганнон поспешно ушел в Бруттий. (3) Марцелл вернулся обратно в Нолу; Фабий двинулся в Самний – разорять имения и силой возвращать отпавшие города. (4) Особенно опустошил он Кавдинский округ: выжжены были большие поля, угнаны люди и скот, (5) взяты города Компультерия, Телезия, Компса, а также Фугифулы и Орбитаний у луканцев; Бланда в Апулии и Эки осаждены. (6) В этих городах было убито и взято в плен двадцать пять тысяч человек и захвачено триста семьдесят перебежчиков. Консул отправил их в Рим; их высекли в Комиции и затем сбросили всех со скалы79. (7) Все это заняло у Квинта Фабия несколько дней. Болезнь удерживала Марцелла в Ноле и мешала ему заняться войной. (8) Пропретор Квинт Фабий, ведавший Луцерией и ее окрестностями, взял в эти дни город Акука80 и укрепил лагерь под Арданеями81.

(9) Пока римляне были заняты в разных местах этими делами, Ганнибал уже подошел к Таренту. (10) Этот поход был сущим бедствием для всех, через чьи владения пролегала дорога; солдаты присмирели только в окрестностях Тарента: с дороги не сходили и не чинили насилий. Дело было, конечно, не в том, что вождь укротил солдат, да и себя: Ганнибал хотел расположить к себе тарентинцев. (11) Когда он подошел ближе к городу, то в городе при виде войска вопреки его расчетам ничто и не шевельнулось; он стал лагерем примерно в одной миле от города. (12) Дня за три до того, как Ганнибал подошел к городу, пропретор Марк Валерий, командовавший флотом у Брундизия, отправил в Тарент Марка Ливия, (13) который быстро набрал отряд молодежи и расставил людей у всех ворот и по стенам, где это требовалось; днем и ночью зорко следил он за караулами и не давал ни врагам, ни сомнительным союзникам возможности что-то предпринять. (14) Ганнибал зря потратил несколько дней: никто из приходивших к Авернскому озеру82 ни сам не явился и не прислал ни вестника, ни письма; (15) видя, что он положился на пустые обещания, Ганнибал снялся с лагеря, в землях тарентинцев он ничего не тронул. Хотя эта притворная благожелательность оказалась бесполезной, он все-таки надеялся пошатнуть их верность. Прибыв в Салапию83, он свез хлеб с полей Метапонта и Гераклеи84 – лето уже подходило к концу, и место для зимнего лагеря ему понравилось – (16) он разослал нумидийцев и мавров по Саллентинскому округу85 и апулийским пастбищам, чтобы пограбить. Угнали табун лошадей (прочая добыча была невелика); тысячи четыре коней были розданы всадникам, чтобы они их объездили.

21. (1) В Сицилии началась война, и ею нельзя было пренебречь; со смертью тирана86 в Сиракузах появились вожди деятельные; обстоятельства и настроения не изменились. Консулу Марку Марцеллу было поручено ведать этой провинцией. (2) Сразу же после убийства Гиеронима солдаты в Леонтинах подняли мятеж и свирепо орали, что поминки по царю следует справить кровью заговорщиков. (3) Потом частые упоминания о восстановленной свободе (сладкое для слуха слово)87 и надежда на щедрые раздачи из царской казны и на службу под началом лучших командиров. Раскрыты были мерзостные преступления тирана и еще более мерзостные его похождения; резко изменилось отношение к царю, недавно еще так любимому: люди спокойно оставили его тело валяться без погребения.

(4) Прочие заговорщики остались, чтобы удержать в руках войско, а Феодот и Сосис мчались на царских лошадях во весь опор в Сиракузы захватить ничего не подозревавших царских приспешников. (5) Предупредили их, однако, не только слухи (ничто в этих случаях не распространяется так быстро), пришел с этим известием какой-то царский раб. (6) Адранодор поставил солдат на Острове88, в крепости и во всех подходящих и доступных ему местах. (7) Феодот и Сосис въехали в Сиракузы через Гексапил89, когда солнце уже садилось; показывая диадему и окровавленную одежду царя, проехали через Тиху90, призывая народ взяться за оружие и освободить себя; собираться велели в Ахрадине91. (8) Люди выбегали на улицы, стояли у своих домов, смотрели из окон и с крыш и спрашивали, что случилось. (9) Все было освещено огнями, нестройный гул стоял в воздухе; вооруженные люди собирались по открытым местам: у кого оружия не было, снимали со стен в храме Зевса Олимпийского92 захваченное у иллирийцев и галлов снаряжение, подаренное римским народом Гиерону и принесенное им в храм; (10) молились Зевсу: да будет милостив к тем, кто взял святое оружие на защиту родины, божьих храмов и свободы. (11) Эти люди присоединились к караулам, расставленным командирами по городу. На Острове Адранодор поставил к общественным амбарам стражу; (12) место это, огороженное тесаным камнем, укрепленное, словно крепость, охраняла молодежь, для этого и назначенная; в Ахрадину послали сказать, что хлебом и амбарами распоряжается сенат93.

22. (1) С рассветом весь народ – и вооруженные, и безоружные – собрался в Ахрадину к зданию сената, и там перед жертвенником Согласия94, стоявшим на этом месте, один из первых людей города по имени Полиэн обратился к народу с речью, трезвой и благородной: (2) люди по опыту узнали, как гнусно и отвратительно рабство, и восстали против этого зла; какие бедствия несет раздор между гражданами, о том сиракузяне скорее слышали от отцов, чем видели сами. (3) Смело схватились они за оружие – он хвалит их за это и похвалит еще больше, если они будут браться за него только в крайнем случае. (4) Сейчас хорошо бы отправить послов к Адранодору и возвестить ему: он подчинен сенату и народу, пусть откроет порота Острова и сдаст командование. (5) Если попечение о чужом царстве он хочет целиком присвоить себе, то, по его, Полиэна, мнению, свободу следует оберегать от Адранодора внимательнее, чем от Гиеронима. (6) После этой речи отправлены были послы. Теперь начал заседать сенат, который оставался государственным советом, как и при Гиероне, после смерти которого его, однако, ни разу не созывали и ни о чем с ним не совещались. (7) Адранодора встревожило единодушие граждан: у него отобрали командование и над другими частями города, и даже над Островом, самой его укрепленной частью, – ему изменили, его предали. (8) Жена его Дамарата, дочь Гиерона, надменная, как царица, и тщеславная, как все женщины, уговаривала мужа, повторяя ему слова тирана Дионисия: (9) нельзя отказываться от власти, пока ты на коне, можно – когда тащат за ноги95. Достаточно мгновения, чтобы лишиться великого счастья, а улучить тот миг трудно. (10) Пусть попросит у послов времени подумать, воспользуется этой отсрочкой, вызовет из Леонтин солдат; пообещает им царские деньги – все будет в его власти. (11) Адранодор не отверг женина совета, но не сразу воспользовался им: сейчас уступив, он-де затем спокойно соберет силы. (12) Он велел объявить послам, что подчиняется сенату и народу.

(13) На рассвете следующего дня Адранодор открыл ворота Острова и явился на площадь Ахрадины. Там он у жертвенника Согласия, где накануне держал речь Полиэн, прежде всего попросил простить ему его опоздание; он запер ворота, ибо считал, (14) что участь государства будет и его участью, и держал мечи наготове, не зная, чем кончатся убийства: удовлетворятся ли свободные граждане смертью одного тирана или перебьют его родственников, дворцовую прислугу – всех, кто ответил бы за чужую вину. (15) Видя, что люди, освободившие отечество, заботятся о его благе и хотят сохранить свободу, он и себя, и все, доверенное его заботе, не колеблясь отдал отечеству, так как доверителя сгубило его собственное безумие. (16) Обратившись затем к убийцам тирана, Феодоту и Сосису96, он сказал: (17) «Памятное дело вы совершили: но, поверьте мне, слава ваша еще не в зените, и велика опасность вконец погубить свободное государство, если не позаботитесь о мире и согласии».

23. (1) Сказав это, Адранодор положил к их ногам и ключи от городских ворот, и царские деньги. В тот день весело разошлись с собрания; люди вместе с женами и детьми по всем храмам молились богам; на следующий день состоялись выборы преторов97. (2) Первым выбрали Адранодора; остальные выбранные почти все были убийцами тирана; двое, Сопатр и Диномен, были избраны заочно. (3) Услышав о том, что делается в Сиракузах, они перевезли из Леонтин находившиеся там царские деньги и в Сиракузах передали их специально учрежденным квесторам; (4) деньги, хранившиеся на Острове, были перенесены в Ахрадину; часть крепкой стены, отгородившей Остров от остального города, с общего согласия сломана. Последовали и другие меры, свидетельствовавшие о свободолюбии граждан. (5) Гиппократ и Эпикид98, услышав про смерть тирана, хотели ее скрыть, и Гиппократ даже убил принесшего это известие. Покинутые солдатами, они вернулись в Сиракузы, которые при тогдашних обстоятельствах казались им самым надежным убежищем. (6) Там они и жили; никто не подозревал, что они только ищут случая учинить переворот. (7) Они обратились сначала к преторам, а через них и к сенату: Ганнибал отправлял их к Гиерониму, своему другу и союзнику; они повиновались приказанию того, кто был поставлен главным. (8) Они хотят вернуться к Ганнибалу, но дорога небезопасна, так как по всей Сицилии бродят римляне; пусть им дадут какую-нибудь охрану, которая проводит их в Италию, в Локры; за эту малую услугу велика им будет благодарность от Ганнибала. (9) Просьбу их легко удовлетворили: сенат хотел поскорее избавиться от царских полководцев, воинов опытных, сведущих в военном деле, а при этом дерзких и нищих. Пришлось, однако, начинать без тщательной подготовки: дело не терпело отсрочки. (10) Тем временем военная молодежь, привыкшая иметь дело с солдатами, распространяла то среди товарищей, то среди перебежчиков, служивших ранее в римском флоте, то даже среди самой низкой черни обвинения против оптиматов99 и сената, (11) которые стараются под видом возобновления союза подчинить Сиракузы римлянам, а затем их сторонники и немногочисленные виновники возобновленного союза будут главенствовать.

24. (1) Падкая на такие речи толпа, с каждым днем стекавшаяся в Сиракузы, подавала надежду на переворот не только Эпикиду, но и Адранодору, (2) который устал от жениных уговоров: сейчас, пока свобода внове, пока ничто еще не перебродило и не устоялось, как раз время захватить власть: солдаты, отъевшиеся на царские деньги, слоняются без дела; командиры, присланные Ганнибалом и знакомые солдатам, помогут довершить начатое.

Фемист100, женатый на дочери Гелона, доверчиво рассказал некоему Аристону, трагическому актеру, от которого привык ничего не скрывать, об одном деле, в которое вовлек его Адранодор. (3) Аристон был благородного происхождения, его состояние было честно нажито; актерское ремесло не считается у греков зазорным101. Решив, что долг перед отечеством важнее долга дружбы, он отправился с доносом к преторам. (4) Те собрали точные сведения и поняли, что их ждет; посовещавшись со старейшинами и с их согласия, они поставили в дверях сената солдат; Адранодора и Фемиста, входивших в сенат, убили. (5) Не знавших, в чем дело, возмутила такая жестокость. Когда наконец водворилось молчание, в сенат привели доносчика, (6) который все изложил по порядку: заговор был составлен еще на свадьбе Гармонии, дочери Гелона, выходившей за Фемиста; (7) солдатам из вспомогательных испанских и африканских отрядов поручено было перебить преторов и других важных лиц; их имущество должно было стать добычей убийц; (8) отряд наемников, привыкших к распоряжениям Адранодора, готов был занять Остров, и каждому определено, что он обязан делать, – весь заговор и его вооруженные участники воочию предстали перед слушателями в рассказе доносчика. (9) Сенаторы сочли совершенное убийство столь же законным, как и убийство Гиеронима, перед сенатом пестрая толпа, не знавшая, в чем дело, орала и грозила, Но тела заговорщиков, лежавшие в преддверии курии, устрашили крикунов своим видом; молча пошли они на сходку вслед за людьми, головы не потерявшими. (10) Сенат и преторы поручили Сопатру102выступить с речью.

25. (1) Он, как при обвинении подсудимых, начал с рассказа об их жизни и показал, что во всех преступлениях и кощунствах, совершенных после смерти Гиерона, виновны Адранодор и Фемист. (2) Что мог сделать по своей воле Гиероним, мальчик, еще не достигший возмужалости? Царствовали его опекуны и наставники, на него навлекая ненависть; они должны были погибнуть раньше Гиеронима и уж, конечно, вместе с Гиеронимом. (3) Повинны смерти и обречены ей замышлявшие после смерти тирана новые преступления. Сначала они не таились: Адранодор, заперши ворота Острова, с важностью объявил себя наследником царства, которому был только слугой. (4) Солдаты, находившиеся на Острове, изменили ему; на него ополчились все граждане, овладевшие Ахрадиной; после явных напрасных попыток получить царскую власть Адранодор обратился к тайным козням. (5) Ни благодеяния, ни оказанный ему почет на него не подействовали – освободители отечества выбрали в преторы того, кто злоумышлял против свободы. (6) Мечты о царской власти внушали заговорщикам жены-царевны: один был женат на дочери Гиерона, другой – на дочери Гелона. (7) При этих словах со всех сторон раздались крики: пусть ни одна не останется к живых, пусть погибнет весь царский род. (8) Такова толпа: она или рабски пресмыкается, или заносчиво властвует. Сна не умеет жить жизнью свободных, которые не унижаются и не кичатся103. (9) И почти всегда находятся люди, чтобы угодливо распалять безмерно жестокие, жадные до казней и кровавой резни души. (10) Так и в тот раз предложение преторов перебить все царское отродье приняли едва ли не раньше, чем оно было внесено. (11) Посланные преторами убили Дамарату, дочь Гиерона, и Гармонию, дочь Гелона, – жен Адранодора и Фемиста.

26. (1) Гераклия была дочерью Гиерона и женой Зоиппа104, которого Гиероним отправил послом к царю Птолемею105 и который добровольно обрек себя на ссылку. (2) Она, зная, что за ней придут, убежала в домовое святилище под защиту пенатов; с ней были и две ее дочери-девушки. (3) В лохмотьях с распущенными волосами, она вместе с дочерьми – заклиная то именем богов, то памятью Гиерона, отца, то Гелона, брата, – молила не распространять на невинных ненависть к Гиерониму. (4) Став царем, он отправил в ссылку ее мужа – вот его благодеяние; а судьба ее ни при жизни Гиеронима, ни после его смерти не была такой, как судьба ее сестры. (5) Если бы замыслы Адранодора удались, сестра стала бы царицей, а она осталась бы обыкновенной прислужницей. (6) Если бы кто-либо сообщил Зоиппу, что Гиероним убит и Сиракузы свободны, то он, конечно, сейчас же сел бы на корабль и вернулся на родину. (7) Как обманчива судьба106! В освобожденном отечестве жена его и дети отстаивают свою жизнь, а мешают ли они свободе и законам? (8) Кому угрожает опасность от одинокой женщины, почти вдовы, от девушек-сирот? (9) Бояться нечего, но ненавистны все, кто царского рода; пусть же отошлют их далеко от Сицилии и Сиракуз – отправят в Александрию107 жену к мужу, дочерей к отцу. (10) Люди оставались глухи... (11) Увидя, что кто-то уже схватился за меч, мать стала умолять не за себя, а за дочерей; даже у разъяренных врагов опускаются руки перед такой юностью; пусть, мстя тиранам, не повторят они их преступлении. (12) Ее оттащили от алтаря и перерезали ей горло; кинулись на девушек, забрызганных кровью матери; обезумев от горя и страха, они, как помешанные, выбежали из молельни; если бы проход был свободен, они всполошили бы весь город. (13) Но и здесь, хотя дом был невелик, они не раз невредимо ускользали от стольких вооруженных мужчин, из их сильных рук. (14) Наконец, израненные, залив все кровью, они рухнули бездыханными. Их участь, горькая сама по себе, вызвала еще большую жалость, потому что вскоре явился гонец и сказал: «Не убивать их – передумали и пожалели». (15) Жалость породила гнев: зачем так спешили с казнью, что не было времени ни успокоиться, ни изменить своего решения. (16) Толпа роптала, требовала избрать преторов на места Адранодора и Фемиста (оба они занимали такую должность). Предстоящее собрание было не по душе преторам.

27. (1) Назначен был день выборов. Никто не ожидал, что кто-то в крайних рядах назовет Эпикида, а кто-то – Гиппократа. Кричали все больше и больше; единодушие толпы было несомненно. (2) Участие в собрании принимали не только граждане, но и солдатская толпа, в которую затесалось много перебежчиков, желавших переворота. (3) Преторы сначала затягивали дело, но уступили единодушному желанию граждан и, боясь мятежа, провозгласили выбранных преторами. (4) Те сначала не раскрывали своих желаний, но были раздосадованы и успехом переговоров о десятидневном перемирии (просить его отправили послов к Аппию Клавдию)108, и отправкой новых послов, чтобы возобновить прежний союз. (5) У Мургантии109 стояло сто римских кораблей: ждали, чем кончатся волнения после убийства тиранов и куда заведет сиракузян новая и непривычная им свобода.

(6) В эти дни к Марцеллу, прибывшему в Сицилию, Аппий отправил послов-сиракузян. Марцелл счел подходящими условия предложенного мира и сам отправил послов в Сиракузы, которые лично переговорили бы о возобновлении союза, (7) но там было тревожно и неспокойно. Услышав, что карфагенский флот стоит у Пахина110, Гиппократ и Эпикид воспрянули духом и стали – то перед наемниками, то перед перебежчиками – выкрикивать обвинения: Сиракузы-де выдают римлянам. (8) Так как Аппий, желая придать духа своим сторонникам, действительно поставил корабли у самого входа в гавань, то этим пустым обвинениям давали все больше и больше веры, (9) и толпа с гамом и шумом сбегалась к пристани помешать высадке римлян.

28. (1) Среди этой смуты созвали народное собрание: ораторы тянули одни в одну сторону, другие в другую; и вот-вот разразилось бы восстание, когда Аполлонид, один из первых людей в городе, произнес речь, полезную в сложившихся обстоятельствах: (2) «Никогда государство не было так близко ни к благополучию, ни к гибели. (3) Если все единодушно склонятся либо к римлянам, либо к карфагенянам, то не будет государства счастливее и сильнее; (4) если же вас поволокут одни сюда, другие туда, то война между римлянами и карфагенянами не будет такой жестокой, как война между самими сиракузянами: в одних и тех же стенах у каждой той или другой стороны будет свое вооруженное войско и свои полководцы. (5) Приложим все силы к тому, чтобы достичь единодушия: с кем союз выгоднее – это не так важно и совещаться долго не стоит. (6) Последуем, однако, в выборе союзников примеру Гиерона, а не Гиеронима, предпочтем дружбу, выдержавшую пятидесятилетнее испытание111, друзьям, пока неизвестным, а в прошлом неверным. (7) Учтем еще обстоятельство немаловажное: отказаться от мира с карфагенянами не значит, что с ними сейчас же начнется война; с римлянами надо сейчас же или заключить мир, или идти на них войной». (8) Речь эта оказалась тем убедительнее, что не была внушена ни алчностью, ни личным пристрастием. Преторам и выборным от сената велено было собраться на военный совет и совещаться вместе с центурионами и предводителями вспомогательных войск. (9) Часто и сильно спорили, и так как причины воевать с римлянами не было, то решили заключить с ними мир и отправить послов подтвердить это решение.

29. (1) Прошло несколько дней, как из Леонтин явились послы просить об охране их земли. Посольство пришлось как нельзя более кстати: можно было избавиться от беспорядочной и мятежной толпы и услать ее вождей. (2) Претору Гиппократу было велено взять с собой перебежчиков; с ним пошло много наемников из вспомогательных войск, из которых составился отряд в четыре тысячи человек. (3) Походу этому радовались и отправившие, и отправленные: те потому, что представлялся случай совершить переворот; эти, думая, что убрали из города всякое отребье. Облегчение было кратковременным – припадки возвращающейся болезни особенно тяжелы. (4) Гиппократ стал опустошать земли, пограничные с римской провинцией, сначала совершая свои набеги тайком. Когда же Аппий послал солдат для охраны союзнических владений, Гиппократ со всеми своими силами напал на римский лагерь, находившийся напротив; убитых было много. (5) Когда Марцеллу об этом донесли, он тотчас же отправил в Сиракузы послов сказать, что мирный договор будет нарушаться и поводов к войне всегда хватит, пока Гиппократа и Эпикида не удалят прочь не только от Сиракуз, но и от Сицилии вообще. (6) Эпикид, то ли боясь, как бы его не обвинили вместо отсутствовавшего брата, то ли упустив случай развязать войну, сам отправился в Леонтины (достаточно, по его мнению, против римлян настроенные) (7) и начал возмущать их против сиракузян: вот, мол, какой мир заключили они с римлянами, все народы, бывшие под властью царей, – теперь их подданные, своей свободы им мало – им надо царствовать и господствовать. (8) Следует им сообщить: леонтинцы тоже по справедливости считают себя свободными – и потому, что на их земле был убит тиран, и потому, что тут впервые прозвучал призыв к свободе. И все, покинув царских вождей, отправились в Сиракузы; (9) следует либо оговорить это в условиях договора, либо на договор этот не соглашаться. (10) Толпу убедили быстро; послам сиракузян, которые жаловались на то, что римские солдаты перебиты на стоянке, и требовали, чтобы Гиппократ и Эпикид уходили в Локры и вообще, куда им угодно, только бы прочь из Сицилии, свирепо ответили, (11) что леонтинцы не поручали сиракузянам заключать мир с римлянами, а чужие договоры их ни к чему не обязывают. (12) Сиракузяне донесли римлянам: Леонтины не желают повиноваться; договор не будет нарушен, если римляне начнут с ними войну, в которой и Сиракузы будут участвовать, но с условием: пусть по мирному договору Леонтины будут подчинены Сиракузам.

30. (1) Марцелл со всем войском отправился к Леонтинам, предложив Аппию напасть с другой стороны; он воспользовался настроением солдат, негодовавших на то, что товарищи их. перебиты на стоянке во время переговоров об условиях мира. Город был взят с ходу. (2) Гиппократ и Эпикид, видя, что стены захвачены, а городские ворота разломаны, укрылись с малым отрядом в крепости, а ночью тайком убежали в Гербез112.

(3) Сиракузяне выступили отрядом в восемь тысяч человек; у реки Милы на них наткнулся гонец, сообщивший, что город113 взят; в остальном в его рассказе вымысел и правда были перемешаны: (4) убивали-де без разбора и воинов, и горожан; в живых, он полагает, не осталось ни одного взрослого, город разграблен; имущество людей состоятельных роздано. (5) Услышав такие страхи, отряд остановился, всех охватила тревога, и командиры – это были Сосис и Диномен114 – стали совещаться, что им делать. (6) Ложная весть, устрашившая их, не выглядела пустой выдумкой, ведь действительно около двух тысяч перебежчиков были избиты розгами и обезглавлены. (7) Но из леонтинцев после взятия города не обидели никого ни из воинов, ни из граждан, им возвратили все их добро, кроме расхищенного в первые суматошные минуты по взятии города. (8) Но солдат, твердивших те же жалобы на вероломное убийство их товарищей, невозможно было заставить ни вернуться в Леонтины, ни дожидаться более верных известий, никуда не уходя. (9) Преторы видели, что солдаты вот-вот перестанут им повиноваться, но скоро образумятся, стоит лишь убрать застрельщиков. (10) Они повели войско в Мегары115, а сами с немногими всадниками отправились в Гербез, надеясь, что среди общего переполоха город будет им выдан, (11) Замысел не удался; решили действовать силой и стали лагерем у Мегары, рассчитывая осаждать Гербез всем войском. (12) Гиппократ и Эпикид, видя, что надеяться не на что, приняли решение не столь безопасное, как казалось сперва, но единственно возможное: вручить свою судьбу в руки воинов, к ним привыкших и негодовавших на убийство товарищей, о котором дошла к ним молва. Они пошли навстречу войску. (13) В его первых рядах случайно оказались шестьсот критян, служивших под их командой при Гиерониме и помнивших благодеяние Ганнибала: взятых в плен после битвы у Тразименского озера (они служили в римских вспомогательных отрядах), он их отпустил. (14) Узнав критян по их знаменам и оружию116, Гиппократ и Эпикид протянули к ним ветви маслины и другие знаки мольбы117 и стали просить принять их, а приняв, не выдавать сиракузянам, которые и самих критян выдадут на казнь римскому народу.

31. (1) Им дружно прокричали: пусть не падают духом – и пообещали разделить их судьбу. (2) Между тем знаменосцы – а за ними и все войско – остановились, но почему – военачальники еще не знали. По рядам прошел говор, что Гиппократ и Эпикид находятся здесь, и все войско зашумело, явно довольное их прибытием. Преторы во весь опор понеслись к передним рядам. (3) Что это, спрашивают они, за обычай у критян, откуда такое своеволие – вести беседы с неприятелем, без приказа преторов принимать их в свои ряды? Гиппократа велели схватить и заковать. (4) В ответ подняли крик сначала критяне, затем его подхватили другие; преторам стало ясно: если они будут настаивать, им придется плохо. (5) Встревоженные, не зная, как быть, они велели войску вернуться назад в Мегары и отправили гонцов в Сиракузы известить о положении дел.

(6) Гиппократ, видя, что воины склонны ко всякого рода подозрениям, воспользовался хитростью – послал каких-то критян сторожить на дороге и затем прочитал солдатам будто бы перехваченное письмо: «Сиракузские преторы консулу Марцеллу». За обычным приветствием далее говорилось, что совершенно правильно он поступил, никого в Леонтинах не пощадив. (8) Но все солдаты-наемники друг друга стоят, и в Сиракузах покоя не будет, пока какие-нибудь чужеземцы из вспомогательных отрядов останутся там или в сиракузском войске. (9) Поэтому пусть он постарается захватить тех, что вместе с сиракузскими преторами стоят лагерем под Мегарами; казнив их, он наконец освободит Сиракузы. (10) Когда это письмо было прочитано, все с таким криком схватились за оружие, что напуганные преторы в суматохе верхом ускакали в Сиракузы. (11) Даже их бегство не прекратило мятежа; на сиракузских воинов напали и не пощадили бы их, если бы Эпикид и Гиппократ не воспрепятствовали неистовству толпы (12) – не из милосердия или по человечности, а чтобы сохранить для себя надежду на возвращение, чтобы солдаты были верны им и оказались заложниками; (13) наконец, чтобы такой заслугой и таким залогом обеспечить себе расположение родных и друзей этих солдат. (14) Зная, что толпа легкомысленна и ненадежна, они нашли какого-то воина, из тех, что были осаждены в Леонтинах, и поручили ему привезти в Сиракузы известие, совпадающее с ложными вестями, полученными у Милы; пусть рассказывает о том, что вряд ли было, но выдает себя за очевидца и рассказом своим распаляет людской гнев.

32. (1) Этому человеку поверила не только чернь: рассказчика привели в сенат и рассказ его взволновал сенаторов. Они, люди основательные, открыто заявляли: очень хорошо, что римляне показали в Леонтинах свою жадность и жестокость. Если они вступят в Сиракузы, они поведут себя так же или еще хуже, потому что здесь есть чем поживиться. (2) Единодушно решили запереть ворота и охранять город; не все, однако, боялись или ненавидели одних и тех же; военным и значительной части простого народа римляне были ненавистны, (3) преторы и немногие оптиматы хотя и были встревожены ложным известием, но перед близкой, надвинувшейся бедой держали себя более осторожно. (4) Гиппократ и Эпикид стояли у Гексапила и через солдатских родственников вели тайные переговоры о том, чтобы им открыли ворота и позволили защищать общее отечество от римлян. (5) Они уже входили через Гексапил (растворены были лишь одни ворота), когда вмешались преторы: сначала пугали своей властью и грозили, затем отговаривали веским словом и, наконец, видя, что все впустую, стали, забыв преторское достоинство, упрашивать, чтобы не отдавали отечество в руки бывших приспешников тирана и нынешних развратителей войска. (6) Возбужденная толпа оставалась глухой к уговорам. Действуя силой изнутри и снаружи, взломали все шесть ворот и впустили войско. (7) Преторы и сиракузская молодежь бежали в Ахрадину. Неприятельское войско увеличилось: в него вошли наемники, перебежчики и остатки царского войска в Сиракузах. (8) Ахрадину взяли с первого же натиска, преторов убили, кроме тех, кто убежал в первой суматохе. Ночь положила конец убийствам. (9) На следующий день рабов позвали надевать колпаки118, сидевших в тюрьме выпустили, и вся эта разношерстная толпа выбрала в преторы Гиппократа и Эпикида. Сиракузы, которым на краткий миг блеснула было свобода, вернулись в старое рабство.

33. (1) Когда римлянам сообщили об этом, римский лагерь сразу же передвинули от Леонтин к Сиракузам. (2) Послы от Аппия, отправленные к сиракузянам морем, были на квинквереме; шедшая впереди нее квадрирема была захвачена при входе в гавань; послам едва удалось ускользнуть. (3) Заброшены были права не только мирного, но и военного времени, а между тем римское войско стало лагерем у Олимпия (это храм Юпитера119) в полутора милях от города. (4) Оттуда решили послать послов; Гиппократ и Эпикид, не желая впускать их в город, вышли вместе со своими им навстречу. (5) Римлянин заявил: они не воевать пришли к сиракузянам, они несут им помощь и поддержку – и тем, кто бежал к ним, ускользнув от жестокой резни, и тем, кто задавлен страхом и терпит рабство, которое хуже не только изгнания, но и самой смерти. (6) Римляне не оставят неотмщенным гнусное убийство союзников. Итак, если те, кто бежал к ним, получат возможность вернуться на родину; если будут выданы виновники убийства; если свобода и законность у сиракузян будут восстановлены, то незачем браться за оружие. Если все пойдет не так и кто-то станет чинить препятствия, римляне на того ополчатся. (7) Эпикид ответил: если бы послы имели дело к нему, то он бы и дал им ответ. Когда Сиракузы будут во власти тех, к кому послы приходили, тогда пусть и возвращаются. (8) А если римляне начнут войну, то увидят на деле: осаждать Леонтины и Сиракузы – совсем не одно и то же. Оставив послов, он запер ворота.

(9) Сиракузы были осаждены с моря и с суши: с суши – от Гексапила, с моря – от Ахрадины, стену которой омывает море. Римляне, взявшие Леонтины с первого же приступа, были уверены, что они где-нибудь да войдут в этот большой, широко раскинувшийся город, к стенам которого они подвели разные осадные орудия.

34. (1) Осада, начатая с таким рвением, увенчалась бы успехом, если бы не один человек, который жил в те времена в Сиракузах. (2) Это был Архимед, несравненный наблюдатель неба и звезд и еще более удивительный создатель разного рода военных орудий, которыми он легко, словно играючи, уничтожал плоды тяжких трудов неприятеля. (3) На стене, шедшей по холмам разной высоты, по большей части высоким и труднодоступным, но кое-где понижающимся и в ложбинах переходимых, он в подходящих местах разместил разные машины. (4) Стену Ахрадины, которую, как сказано, омывает море, Марцелл осаждал с шестьюдесятью квинкверемами120. (5) Лучники, пращники и копейщики (чьи копья непривычной рукой трудно было метнуть назад), легковооруженные с остальных кораблей ранили без промаха стоявших на стене. (6) Для полета стрел и копий нужен простор, и поэтому корабли держали вдали от стен; прочие квинкверемы ставили по две вплотную, борт к борту (весла с этой стороны убирали121), и они шли, как один корабль, на веслах, оставленных с другого борта; (7) на этом двойном корабле ставили башни в несколько этажей и стенобитные машины. (8) Чтобы бороться с такими кораблями, Архимед разместил по стенам машины, которые метали в суда, стоящие поодаль, камни огромной тяжести; стоявшие поближе он осыпал дождем более мелких; (9) чтобы поражать врага, не подвергая себя опасности, он пробил всю стену сверху донизу122 множеством отверстий шириною в локоть123; через эти отверстия сиракузяне, оставаясь невидимыми неприятелю, стреляли из луков и небольших скорпионов124. (10) Некоторые корабли подходили ближе, чтобы оказаться вне обстрела камнями; им на палубу подъемным рычагом, укреплявшимся над стеной125, бросали железную лапу на крепкой цепи; захватив нос корабля, лапа вздымалась вверх с помощью очень тяжелого свинцового противовеса – и вот: корабль стоит стоймя с задранным носом; (11) внезапно цель отпускали, и корабль с перепуганными моряками, падая как со стены, с такой силой ударялся о воду, что даже если он падал не перевертываясь, все равно заливался водой.

(12) Итак, взять город с моря не удалось; оставалась одна надежда – бросить все силы на осаду с суши. (13) Но и с этой стороны город был оснащен всеми видами метательных машин – благодаря долголетним затратам и заботам Гиерона, равно как несравненному искусству Архимеда. (14) Сама природа помогала обороняющимся: скала, на которой лежат основания стен, в значительной части наклонена и на врага обрушивались камни не только посланные машиной, но и скатывавшиеся от собственной тяжести; (15) поэтому подойти к стене было трудно, а взбираться опасно. (16) Посоветовавшись, решили: так как любая попытка была в посмеяние для врага, от них отказаться, держать город в осаде и препятствовать подвозу продовольствия с суши и с моря.

35. (1) Пока что Марцелл с третьей приблизительно частью войска отправился возвращать города, отпавшие в эту смуту к Карфагену. Гелор126 и Гербез сдались добровольно, (2) Мегары он взял приступом, разграбил и разрушил, к великому ужасу жителей остальных городов, и особенно сиракузян. (3) В это же примерно время Гимилькон, который в свое время долго стоял с флотом у мыса Пахин, высадился у Гераклеи Миносовой127; у него было двадцать пять тысяч пехоты, три тысячи всадников и двенадцать слонов; отнюдь не такими силами располагал он ранее, стоя с флотом у Пахина. (4) Но после того как Сиракузы были захвачены Гиппократом, Гимилькон отправился в Карфаген, где, опираясь на поддержку послов Гиппократа и на письмо Ганнибала (который утверждал, что пришло время к вящей славе Карфагена вернуть Сицилию) (5) и пользуясь также собственным влиянием и присутствием, легко добился решения переправить в Сицилию как можно больше войска – и пешего, и конного. (6) Прибыв в Гераклею, он в несколько дней взял назад Агригент128; остальные города, бывшие на стороне карфагенян, загорелись надеждой выгнать римлян из Сицилии; осажденные сиракузяне воспрянули духом. (7) Решив, что для защиты города достаточно части войска, они разделили между собой воинские обязанности: Эпикид стал начальником городской охраны, Гиппократу вместе с Гимильконом досталась война против римского консула. (8) С десятью тысячами пехоты и пятью сотнями всадников он ночью прошел между караульными постами и стал лагерем около города Акрилл. (9) Тут и застиг их Марцелл, возвращавшийся от Агригента, уже занятого карфагенянами. Хотя он и торопился туда, но предупредить неприятеля ему не удалось. Он никак не думал встретить в этом месте и в это время сиракузское войско. (10) но все-таки, опасаясь Гимилькона и карфагенян (войска у них было значительно больше), шел очень осторожно, держа войско готовым к бою.

36. (1) Вышло так, что предосторожности для встречи с карфагенянами пригодились против сицилийцев. Марцелл застал их за разбивкой лагеря, беспорядочно разбредшихся, в большинстве безоружных. Он окружил их пехоту; после небольшой схватки всадники вместе с Гиппократом укрылись в Акрах129.

(2) Эта битва помешала сицилийцам отпасть от римлян, Марцелл вернулся под Сиракузы, а несколько дней спустя Гимилькон соединился с Гиппократом и стал лагерем возле реки Анап130, милях в восьми от города. (3) Почти в это же время карфагенский флот в пятьдесят пять военных кораблей под командой Бомилькара вошел в большую гавань Сиракуз. (4) У римлян был флот в тридцать квинкверем, и у Панорма131 высадился один легион. Война, казалось, перекинулась сюда из Италии: внимание обоих народов сосредоточилось на Сицилии. (5) Римский легион, высадившийся у Панорма и направлявшийся к Сиракузам, Гимилькон уверенно считал своей добычей, но ошибся дорогой. Он повел своих воинов серединой острова; (6) легион же, сопровождаемый флотом, шел прибрежной полосой к Аппию Клавдию, который вышел навстречу и дошел до Пахина с частью своего войска132. (7) Под Сиракузами карфагеняне не задержались: Бомилькар не очень полагался на свой флот, который был, по крайней мере, вдвое меньше римского, а потому он считал промедление бесполезным и только отягощающим бедственное положение союзников; он вышел на парусах в открытое море и прибыл в Африку. (8) Гимилькон преследовал Марцелла до Сиракуз, напрасно ожидая случая вступить в бой, пока еще к Марцеллу не подошли подкрепления. (9) Случая не представлялось; римляне спокойно стояли под Сиракузами в своих укреплениях. Гимилькон не хотел сидеть сложа руки и только глядеть, как осаждают союзников; он снялся с лагеря, чтобы направиться с войском туда, где надеялись отпасть от Рима, где его присутствие придаст духу сторонникам карфагенян. (10) Первой взял он Мургантию133; жители выдали римский гарнизон; в этом городе было много пшеницы и всякого продовольствия, свезенного туда для римлян.

37. (1) Узнав об этом, осмелели и другие города: римские гарнизоны или выгоняли из крепостей, или, выманив обманом, избивали. (2) Энна134расположена на высоком месте, обрывистом со всех сторон. (3) Место было неприступным, в крепости стоял сильный гарнизон под командой Луция Пинария, человека дальновидного, обойти которого вряд ли бы удалось: он полагался больше на себя, чем на верность сицилийцев. Обстоятельства заставили его остерегаться всего – он только и слышал, что об отпадении городов, изменах, погибших гарнизонах. (4) И днем, и ночью все у него было наготове: охрана бодрствовала, солдаты не снимали оружия и не оставляли своих постов. (5) Старейшины Энны, уже сговорившиеся с Гимильконом о выдаче гарнизона, поняли, что обмануть римлянина случая нет, и решили действовать в открытую: (6) городом и крепостью распоряжаются они, если, конечно, они союзники и свободные люди, а не рабы под стражей у римлян. (7) Они считают справедливым, чтобы ключи от городских ворот были возвращены им; настоящих союзников связывает больше всего взаимное доверие: римский народ и сенат будут благодарны, если жители Энны останутся их друзьями по доброй воле, а не по принуждению. (8) Римлянин ответил, что командиром гарнизона поставил его военачальник, от которого он получил и ключи от городских ворот, и приказ охранять крепость; тут ничего не зависит ни от его желания, ни от желания жителей Энны. (9) Оставить порученный пост считается у римлян уголовным преступлением: отцы освятили такой закон, убивая за эту вину собственных детей135. Консул Марцелл недалеко; пусть отправят к нему послов: от него все зависит. (10) Старейшины ответили, что послов не отправят и если слова будут бессильны, то они клянутся найти способ обрести свободу. (11) Если они затрудняются посылать к консулу, сказал Пинарий, то пусть соберут сходку – он хочет знать, исходит ли требование от немногих или от всего города. Сходку назначили на следующий день.

38. (1) Вернувшись после этого разговора в крепость, он, созвав войско, сказал: «Я думаю, воины, вы слышали, каким образом сицилийцы в эти самые дни предательски перебили римские гарнизоны. (2) Вы не попали в эту ловушку, во-первых, милостью богов, а во-вторых, благодаря своей собственной доблести – вы ни днем ни ночью не оставляли своих постов, бодрствовали и не снимали оружия. О, если бы и в дальнейшем могли мы не претерпеть и не совершить ничего ужасного! (3) Нас старались обмануть незаметно; благодаря нашей предусмотрительности это не удалось. Теперь от нас открыто требуют вернуть ключи от ворот; как только мы их отдадим, Энна сейчас же будет в руках карфагенян и мы будем перерезаны еще бесславнее, чем гарнизон в Мургантии. (4) Я с трудом выговорил себе одну ночь, чтобы посовещаться с вами, въявь показать вам надвинувшуюся опасность: на рассвете они соберутся, обвинят меня и возбудят против вас народ. (5) Завтра Энна будет залита или вашей кровью, или кровью ее граждан. Захваченным врасплох надеяться нечего, захватившим нечего бояться, победа будет за тем, кто первым выхватит меч. (6) Все вы вооружитесь и внимательно ожидайте моего знака. Я, пока у вас еще не все готово, разговорами и перебранками буду тянуть время. (7) Когда я тогой подам знак, с громким криком сбегайтесь ко мне, бросайтесь на эту толпу, валите всех и смотрите, чтобы не уцелел никто из тех, кто опасен своей силой или лукавством. (8) Мать Церера и Прозерпина и вы, прочие боги, вышние и подземные136, вы, которые обитаете в этом городе, в этих священных озерах и рощах, будьте к нам милостивы и благосклонны, если мы приняли свое решение, чтобы не попасть в ловушку, а не затем, чтобы кого-то в нее заманить. (9) Я бы и еще уговаривал вас, воины, если бы вам предстояло сражение с вооруженными, но вы будете избивать, пока вам не надоест, безоружных и беспечных. Лагерь консула поблизости: нечего бояться ни Гимилькона, ни карфагенян».

39. (1) Пинарий отпустил воинов, чтобы они подкрепились пищей и отдохнули. На следующий день их расставили кого куда: одни закрывали выходы, преграждая путь к ним; наибольшая часть, привычная к зрелищу народных собраний, стояла над театром и вокруг него137. (2) Магистраты вывели к народу римского военачальника: он говорил, что дело, о котором идет речь, относится к праву и власти консула, а не начальника гарнизона; он повторил почти все, что сказал накануне. (3) Сначала только некоторые спокойно требовали отдать ключи, но затем, так как Пинарий медлил и тянул время, все в один голос стали свирепо угрожать; они и покончили бы с ним, когда префект подал условный знак. (4) Из воинов, державшихся наготове, одни с криком сбежали сверху в тыл собранию, другие плотно перекрыли выходы из переполненного театра. Началось избиение горожан, запертых внутри. (5) Падали не только от меча, но и пытаясь бежать; люди валились друг на друга, в кучу: здоровые на раненых, живые на мертвых. (6) Словно в захваченном городе бежали одни сюда, другие туда: всюду убегающие, всюду убийцы. Гнев у солдат не утихал; они избивали безоружную толпу, словно одушевленные опасностью, в пылу грозного сражения. (7) Так удержали римляне Энну – то ли злодеянием, то ли преступлением, без которого было не обойтись.

Марцелл не осудил воинов и отдал им Энну на разграбление, рассчитывая, что перепуганные сицилийцы перестанут выдавать римские гарнизоны. (8) Но вот едва ли не за день обошел всю Сицилию рассказ о беде, постигшей город, находившийся в центре острова, славный своей природной неприступностью и весь освященный следами похищенной некогда Прозерпины138. (9) Решили, что гнусной резней осквернены жилища не только людей, но и богов. И тут даже города, до тех пор сомневавшиеся, отпали к пунийцам. (10) Гиппократ вернулся в Мургантию, Гимилькон – в Агригент: призванные изменниками, они напрасно придвинули было свои войска к Энне. (11) Марцелл возвратился в Леонтины, свез хлеб и остальной провиант в лагеря, оставил там небольшой гарнизон и отправился к осаждаемым Сиракузам. (12) Оттуда он послал Аппия Клавдия в Рим искать консульства; Тита Клавдия Криспина назначил командиром флота и старого лагеря139; (13) сам расположился зимним лагерем в пяти милях от Гексапила (это место называют Львом)139a, укрепил лагерь и отстроил его. Это происходило в Сицилии до начала зимы.

40. (1) Тем же летом началась война с царем Филиппом, которой уже давно ожидали. (2) К претору140 Марку Валерию, командиру флота в Брундизии, ведавшему всем калабрийским побережьем141, пришли послы из Орика142 и сообщили ему, что Филипп пытался сначала захватить Аполлонию143, подошел к ней по реке, ведя против течения сто двадцать бирем144; (3) потом, так как дело оказалось труднее, чем он надеялся, он незаметно ночью придвинул войско к Орику; город этот, лежавший на равнине, не имевший ни стен, ни войска, он захватил с ходу. (4) Рассказывая об этом, послы умоляли подать им помощь и ни с моря, ни с суши не подпускать явного врага римлян к приморским городам: он стремится овладеть ими, чтобы оттуда угрожать Италии. (5) Марк Валерий, оставив в лагере две тысячи солдат под командованием Публия Валерия, сам посадил солдат не только на военные корабли (которые не могли вместить всех), но и на грузовые суда; с этим флотом, вполне готовым и снаряженным, уже на следующий день подошел к Орику. (6) Город этот с незначительным гарнизоном, который царь145, уходя, оставил, Валерий взял после легкой схватки. (7) Туда пришли из Аполлонии послы с сообщением, что город осажден, так как горожане не хотят отпасть от Рима; им не устоять против македонской силы без помощи римлян. (8) Валерий пообещал выполнить их желание – посадив две тысячи отборных солдат на военные корабли, он отправил их под начальством префекта союзников Квинта Невия Кристы, мужа смелого и в военном деле опытного. (9) Высадив солдат и отправив суда назад к остальному флоту в Орик, откуда он прибыл, Валерий повел солдат подальше от реки дорогой, где не было царского войска, и ночью вошел в город совсем незаметно для неприятеля. (10) Следующий день провели спокойно; префект устроил смотр молодежи и войску Аполлонии. Он воодушевил их, а от разведчиков узнал, сколь беспечно и нерадиво ведет себя неприятель. (11) В ночной тишине, не поднимая тревоги, он выступил из города и вошел в неприятельский лагерь, открытый, настолько не охранявшийся, что появление тысячного неприятельского отряда заметили только, когда он оказался в самом лагере; если бы не начали избивать врага, то дошли бы до царской палатки. (12) Избиение воинов, находившихся у городских ворот, разбудило неприятеля: всех охватил такой страх и ужас, что стали хватать любое подвернувшееся под руку оружие, но даже не пытались прогнать врага из лагеря. (13) Даже сам царь спросонок кинулся бежать полуголый; в таком виде, какой не пристал бы и простому солдату, не то что царю, добежал он до судов на реке, за ним неслась и прочая толпа. (14) Немного меньше трех тысяч человек было схвачено или убито в лагере; гораздо больше взято в плен, чем убито; лагерь разграблен. (15) Катапульты, баллисты146 и прочие машины, стоявшие наготове для осады города, жители Аполлонии привезли к себе в город для защиты стен на случай войны; все в лагере оставлено было в добычу римлянам. (16) Когда об этом сообщили в Орик, Марк Валерий тотчас же повел флот к устью реки, чтобы царь не смог бежать морем. (17) Филипп, видя, что он не сможет дать сражение ни на суше, ни на море, вытащил суда на сушу, сжег их и отправился посуху в Македонию с войском, в значительной части обезоруженным и обобранным. Римский флот с Марком Валерием зимовал в Орике.

41. (1) В том же году война в Испании шла с переменным успехом. Римляне еще не перешли через Ибер, когда Магон и Газдрубал разбили огромное войско испанцев. (2) Дальняя Испания отпала бы от римлян если бы Публий Корнелий не перевел быстро войско через Ибер и не явился как раз вовремя колебавшимся союзникам. (3) Римляне сначала стояли у Белой Крепости147 – место, известное тем, что здесь был убит великий Гамилькар. (4) Сюда в укрепленное место заранее свезли припасы. Вокруг все кишело врагами; неприятельская конница безнаказанно налетела на отряд римлян – около двух тысяч медливших или разбредшихся в разные стороны было убито. Римляне отошли поближе к местам замиренным, укрепили лагерь и стали под горой Победы148. (5) Туда подошли Сципион со всем войском и Газдрубал, сын Гискона, третий полководец, со всеми силами, каких требовала война; он расположился за рекой против римского лагеря. (6) Публий Сципион с легковооруженными воинами незаметно вышел осмотреть окрестность, но провести врагов ему не удалось, и его убили бы на открытой равнине, если бы он не успел занять соседний холм. Его окружили, но от осады его освободил подошедший брат. (7) Кастулон149, известный сильный испанский город, тесно связанный с Карфагеном – Ганнибалова жена150 была родом оттуда, – отпал к римлянам. (8) Карфагеняне осадили Илитургис151: там стоял римский гарнизон – и, видимо, хотели голодом принудить город к сдаче. (9) Гней Сципион вышел налегке подать помощь гарнизону и союзникам. Он прошел между двумя лагерями, перебил много врагов и вошел в город. На следующий день после такой же счастливой вылазки он дал сражение; (10) в двух боях было убито больше двенадцати тысяч человек, больше тысячи взято в плен, захвачено тридцать шесть знамен. Карфагеняне оставили Илитургис и осадили Бигерру152, город, союзный Риму. Осада была снята без боя при одном появлении Сципиона.

42. (1) Карфагеняне передвинули лагерь к Мунде153, и римляне тотчас же пошли следом. (2) Здесь почти четыре часа шло регулярное сражение; римляне уже одерживали полную победу, когда прозвучал сигнал к отступлению: Гнея Сципиона ранило в бедро копьем, и воинов, стоявших вокруг, охватил страх, не оказалась бы рана смертельной. (3) Не случись этой задержки, карфагенский лагерь был бы взят в тот же день: не только воинов, но и слонов прогнали до самого вала и на валу убили тридцать девять слонов. (4) В этом сражении, говорят, убито было до двенадцати тысяч человек, около трех тысяч взято в плен и захвачено пятьдесят семь знамен. Карфагеняне отошли к городу Авринге154; (5) римляне следовали за ними, не давая им опомниться от страха. Сципиона на носилках опять вынесли на передовую; он дал сражение, победа была несомненно, но убитых врагов оказалось вдвое меньше, чем раньше: меньше осталось людей, которые еще могли сражаться. (6) Но – племя это создано для непрерывной войны – Ганнибал послал Магона набрать солдат; он быстро пополнил войско и, чтобы испытать храбрость солдат, сразу по свежим следам повел их в бой. (7) Большинство солдат, столько раз побитых за несколько дней, сражались не лучше прежнего; таким же был и исход сражения: убито было (больше восьми тысяч человек, в плен взято немногим меньше тысячи, захвачено пятьдесят восемь знамен. (8) С врагов (это были преимущественно галлы155) сняли доспехи и украшения – золотых ожерелий и браслетов было множество. Убиты в этом сражении были два известных галльских вождя, Мениапт и Висмар. Захвачено было восемь слонов, три убито.

(9) Дела в Испании шли так хорошо, что римлянам наконец стало совестно. Сагунт, из-за которого началась война, уже восьмой год под неприятельской властью156. (10) Карфагенский гарнизон оттуда выгнали и город вернули его коренным обитателям – тем, кого еще пощадила война. (11) Турдетанов, вовлекших сагунтийцев в войну с Карфагеном157, покорили, продали с торгов и разрушили их город.

43. (1) Так шли дела в Испании в консульство Квинта Фабия и Марка Клавдия. (2) В Риме вступили в должность новые народные трибуны, и народный трибун Марк Метелл назначил день, когда цензоры Публий Фурий и Марк Атилий должны были явиться на суд народа: (3) у него, квестора, в прошлом году отобрали лошадь, исключили его из трибы и записали в эрарии за то, что после Канн158 он составлял заговор, чтобы покинуть Италию. Девять трибунов вмешались: нельзя-де отдавать под суд, пока они в должности. (4) Завершить перепись очистительным жертвоприношением помешала смерть Публия Фурия. Марк Атилий отказался от должности159.

(5) Выборы консулов провел консул Квинт Фабий Максим. Консулами избраны (оба заочно): Квинт Фабий Максим, сын консула, и Тиберий Семпроний Гракх – вторично; (6) преторами – Публий Семпроний Тудитан и Гней Фульвий Центимал, которые были тогда курульными эдилами, а также Марк Атилий и Марк Эмилий Лепид. (7) В том же году, как передают, впервые были даны курульными эдилами сценические игры, продолжавшиеся четыре дня. (8) Эдил Тудитан был тот самый, кто после поражения при Каннах среди всеобщей растерянности и страха провел свой отряд через расположение неприятеля160.

(9) По окончании выборов по предложению Квинта Фабия новые консулы приглашены были в Рим для вступления в должность, совещания с сенатом о войне, распределения своих и преторских провинций, а также войск – кому какими командовать [213 г.].

44. (1) Провинции и войска были распределены так: воевать, с Ганнибалом поручено консулам; одним войском командует Семпроний, другим – консул Фабий, в каждом по два легиона. (2) Судебные обязанности Марка Эмилия, претора по делам чужеземцев, передаются городскому претору Марку Атилию, его коллеге, а Эмилий ведает Луцерией и получает два легиона, которыми командовал консул Квинт Фабий в бытность свою претором. (3) Публий Семпроний ведает Аримином161, Гней Фульвий – Свессулой162; тот и другой получают по два легиона. Фульвий берет себе городские легионы; Тудитан принимает войско от Марка Помпония – (4) им продолжена их власть. Марку Клавдию поручена Сицилия – до границ Гиероновых владений; пропретору Публию Лентулу – прежняя провинция, Титу Отацилию – флот. (5) Свежего войска не получил никто; Марку Валерию поручаются Греция и Македония, флот и войско, какие у него и были; Квинту Муцию – его прежнее войско (это было два легиона) и Сардиния; Гаю Теренцию оставлен легион, которым он уже командовал, а также поручен Пицен. (6) Велено было набрать два городских легиона и двадцать тысяч союзников. Этим полководцам и этим войскам поручено было защищать государство в войнах – уже начатых и еще ожидаемых.

(7) Консулы, набрав два городских легиона и пополнив остальные, до своего выступления из Города принесли умилостивительные жертвы по случаю предзнаменований, о которых им сообщили: (8) в городскую стену и ворота в Кайете163, а в Ариции даже в храм Юпитера ударила молния. Были разные случаи обманов зрения и слуха, которым поверили: в Тарацине на реке увидели флот, которого там никогда не бывало; в храме Юпитера Вицилинского (он в области Компсы164) слышали стук оружия; в Амитерне потекла кровавая река. (9) Принеся по указанию понтификов искупительные жертвы, консулы отбыли: Семпроний – в Луканию, в Апулию – Фабий. Отец, легат сына, прибыл к нему в лагерь к Свессуле. (10) Сын вышел навстречу; ликторы из почтения к величию отца шли молча165, старик проехал мимо одиннадцати, когда консул обратил на это внимание крайнего ликтора, тот выкрикнул приказание слезть с лошади. Спрыгнув, старик обратился к сыну: «Я испытывал тебя – вполне ли ты сознаёшь, что ты консул»166.

45. (1) В этот лагерь ночью тайком пришел с тремя рабами Дазий Альтиний, арпиец, и обещал выдать Арпы167, если ему будет за то награда. (2) Фабий донес об этом совету; одни считали, что перебежчика надо высечь и казнить: он двуличен и враг обеим сторонам: он, будучи верен тому, чья удача, после каннского поражения перешел к Ганнибалу и перетянул к нему Арпы, (3) а теперь, когда вопреки его надеждам и молитвам дела римлян идут в гору, он обещает новое предательство тем, кто был им уже предан; у него всегда на уме одно, а на языке другое – неверный союзник, ничтожный враг, пусть станет он третьим примером для перебежчиков после перебежавших из Фалерий168 и от Пирра169. (4) Фабий, отец консула, возразил: эти люди забыли, в какое время живут, и в самый разгар войны, словно в мирную пору, рассуждают о чем угодно, (5) а надо действовать и думать о том, как удержать союзников, если это возможно, от измены римскому народу, а не определять, на каких условиях принимать тех, кто одумается и пожелает вернуться к старым союзникам. (6) Если можно уйти от римлян, а вернуться к ним нельзя, то, несомненно, в Италии вскоре не останется римских союзников и все свяжут себя договорами с Карфагеном. (7) Он, конечно, не из тех, кто думает, что Альтинию можно хоть на сколько-нибудь доверять, (8) но советует избрать решение среднее: не считать его сейчас ни врагом, ни союзником, на время войны держать поблизости от лагеря в каком-нибудь верном Риму городе и не спускать с него глаз, а после войны решить, наказать ли его за прежнюю измену или помиловать за нынешнее возвращение. (9) С Фабием согласились и Альтиния отправили вместе со спутниками и послами в Калы, оставив ему большую сумму золота, которую он принес с собой. (10) В Калах он днем ходил под стражей, но без оков, на ночь его запирали. (11) В Арпах его хватились и стали разыскивать сначала домашние, затем по всему городу пошли тревожные слухи об исчезновении первого лица в городе. Испугавшись возможного переворота, тотчас же отправили к Ганнибалу послов. (12) Карфагенянин остался спокоен: он и сам давно подозревал в Альтинии человека двуличного и воспользовался случаем завладеть состоянием столь богатого человека и распродать его. (13) Притом он желал, чтобы люди верили, будто им владеет гнев, а не алчность, – и приправил алчность жестокостью: (14) жену Альтиния и его детей привели в лагерь, он допросил их сначала о его бегстве, затем о том, сколько золота и серебра оставлено дома; обо всем разузнал – и живыми сжег их.

46. (1) Фабий из Свессулы направился в Арпы и решил осадить город. Он стал лагерем в пяти милях, рассмотрел город, его местоположение и стены вблизи и решил идти приступом там, где стена особенно прочна и где поэтому город почти не охраняют. (2) Приготовив все, что требуется при осаде, он выбрал из всего войска цвет центурионов и отдал их и еще шестьсот солдат под команду трибунов, людей мужественных. Такого отряда, казалось, вполне достаточно. Фабий приказал в четвертую стражу поднести к этому месту лестницы. (3) Ворота здесь были низкие и тесные; малолюдная дорога шла через пустынную часть города. Фабий приказал перебраться по лестницам через стену и отодвинуть или сбить засовы с внутренней стороны. Когда они займут эту часть города, рожком будет подан знак, подойдет и остальное войско. Все у него уже будет наготове. (4) Приказания были быстро выполнены, и то, что мешало работе, помогло обману. С полуночи пошел дождь, заставивший охрану и караульных бросить свои посты и спрятаться в помещении; (5) шум нарастающей бури мешал услышать треск ломаемых ворот: равномерный и однообразный, он усыпил значительную часть врагов. (6) Захватив ворота, расставили горнистов по улице на равном расстоянии друг от друга; музыкой вызвали консула. Все было сделано, как задумано; консул выстроил войско и незадолго до рассвета через разбитые ворота вошел в город.

47. (1) Неприятель наконец встрепенулся; дождь утих, светало. (2) В городе стоял отряд Ганнибала – пять тысяч человек, – а сами арпийцы вооружили три тысячи своих людей. Карфагеняне, боясь, как бы за их спиной не зародилась измена, поставили арпийцев впереди. (3) Сражались сначала в темноте, в тесных улицах, но наконец римляне заняли ближайшие к воротам и улицы, и крыши. Попасть в них сверху стало невозможно, и между знакомыми арпийцами и римлянами завязалась беседа. (4) Римляне спрашивали, чего желают арпийцы, (5) за какие вины римлян и за какие заслуги карфагенян они, италийцы, сражаются с римлянами, своими старыми союзниками, и защищают чужеземцев и варваров, почему хотят сделать Италию подневольной данницей Африки? (6) Арпийцы оправдывались: они ничего не ведают, знать продала их карфагенянам; несколько человек угнетают народ. (7) В разговор вступало все больше людей, и наконец сами арпийцы привели к Фабию своего претора. Поклявшись в верности перед стоявшими впереди знаменами, арпийцы обратили оружие против карфагенян. (8) Испанцы (их было немного меньше тысячи), уговорившись с консулом только об одном: он выпустит карфагенский гарнизон, не причинив ему никакого зла, – перешли к консулу. (9) Перед карфагенянами распахнули ворота, их выпустили, как было обещано, и они спокойно пришли в Салапию к Ганнибалу. (10) Арпы вернулись к римлянам: никто из арпийцев никаких бед не претерпел, кроме старинного изменника, нового перебежчика170. (11) Испанцам велено было выдать двойную порцию довольствия; государство очень часто обращалось к их верности и доблести.

(12) Пока один консул находился в Апулии, а другой171 в Лукании, сто двенадцать знатных кампанских всадников с разрешения магистратов и под предлогом грабежа вражеских поместий вышли из Капуи и направились в римский лагерь, стоявший над Свессулой. Караульным они сказали, что хотят переговорить с претором. (13) Начальником лагеря был Гней Фульвий; услышав об их желании, он велел привести из них десять человек безоружных. Услышав их требование, – а просили они только о том, чтобы по взятии Капуи им вернули их имущество, – честно договорился с ними. (14) Семпроний Тудитан, другой претор, взял город Атрин; пленных было больше семи тысяч человек, много медных и серебряных денег.

(15) В Риме день и две ночи хозяйничал ужасный пожар; на всем пространстве между Соляными складами, воротами Карменты, Эквимелием, Яремной улицей и храмами Фортуны и Матери Матуты не уцелело ни одного здания172, огонь широко разлился и за воротами и уничтожил много храмов173 и частных домов.

48. (1) В Испании в этом году все обстояло благополучно: Публий и Гней Корнелии вернули многих старых союзников, приобрели новых и надеялись на удачу в Африке. (2) Царствовал в Нумидии Сифак174; внезапно он рассорился с карфагенянами; (3) римляне отправили к нему послами трех центурионов заключить дружественный союз и пообещать, если он и впредь будет донимать карфагенян войной, то со временем сенат и народ римский постараются хорошо отблагодарить его. (4) Варвару это посольство было приятно; поговорив с послами, как вести войну, и послушав старых солдат, сравнив порядок и дисциплину, он понял, как много есть в военном деле ему неизвестного. (5) Он попросил вести себя с ним, как с добрым и верным союзником: пусть двое вернутся с донесением к своему начальнику, один же останется у него учителем военного искусства. Воевать пешими нумидийцы не умеют, они хороши только в конном бою; (6) предки их искони воевали, не сходя с лошадей. Потомки их так и приучены. У неприятеля по милости Марса-пехотинца пехота есть, и если он, Сифак, желает сравняться силами с неприятелем, то и ему надо обзавестись пешим войском. (7) Царство его густо заселено, но он не знает, как вооружить и обучить своих людей, эту случайно собравшуюся огромную беспорядочную толпу. (8) Послы ответили, что они готовы исполнить его желание, и получили заверение, что Сифак немедленно отправит обратно оставшегося, если римские командиры не одобрят его пребывания у Сифака. (9) Оставшегося у царя звали Квинтом Статорием. Царь с двумя римлянами отправил в Испанию послами двух выбранных им нумидийцев заключить союз с римскими вождями. (10) Послам он поручил немедленно переманить нумидийцев (они служили у карфагенян во вспомогательных отрядах) к римлянам. (11) Статорий набрал у царя из многочисленной молодежи отряд пехотинцев; научил их строиться на римский манер, бежать вслед за знаменами, соблюдать строй, выполнять воинские работы и маневры. (12) В скором времени царь мог полагаться на пехоту не меньше, чем на конницу, и на какой-то равнине в настоящем сражении с карфагенянами разбил их. (13) Прибытие царских послов очень усилило влияние римлян в Испании: прослышав о приходе послов, к римлянам перешли многие нумидийцы. Так завязалась у римлян дружба с Сифаком.

Карфагеняне, узнав об этой дружбе, немедленно послали сообщить о ней Гале, царю мезулиев, обитающих в другом конце Нумидии175.

49. (1) У Галы был сын Масинисса, ему шел восемнадцатый год176, и по задаткам его было ясно, что он оставит после себя царство более богатым и обширным, чем оно было, когда он его принял. (2) Сифак, союзник римлян, (твердили послы Гале) стал, благодаря этому союзу, грозой африканских царей и народов, (3) и Гале выгоднее присоединиться к карфагенянам поскорее, раньше, чем Сифак переправится в Испанию или римляне – в Африку. Ведь можно разделаться с Сифаком, который от договора с римлянами не имеет пока ничего, кроме имени; (4) Галу легко убедили выставить войско; сын его рвался на войну; соединившись с карфагенскими легионами, он в большом сражении победил Сифака. Говорят, в этом сражении было убито тридцать тысяч человек. (5) Сифак с несколькими всадниками бежал с поля битвы к маврусиям – это нумидийское племя живет на самом берегу Океана, напротив Гадеса. Варвары, прослышав о Сифаке, отовсюду к нему стекались; вскоре он вооружил огромное войско, с которым и переправился в Испанию, отделенную от Африки узким проливом. (6) Прибыл и Масинисса с победившим врага войском; он сам, без всякой помощи от карфагенян, вел войну с Сифаком и добыл великую себе славу.

(7) В Испании не произошло ничего достопамятного; только римские военачальники призвали к себе юношей-кельтиберов, пообещав платить им такое же жалованье, за какое они договорились с карфагенянами, (8) и послали больше трехсот знатнейших испанцев в Италию отговорить соплеменников, служивших у Ганнибала, от службы в его вспомогательных войсках. Это единственное, что стоит отметить в испанских событиях того года, – ведь прежде у римлян в лагере не бывало никаких наемных воинов.

1. (1) Пока в Африке и Испании такие события, Ганнибал, ничего не предпринимая, провел лето в Саллентинском округе;1 он надеялся, что Тарент будет ему выдан; пока что к нему перешло несколько небольших городов из числа саллентинских. (2) В это самое время из двенадцати бруттийских племен, отпавших в прошлом году к карфагенянам, консентинцы и тавриане2 вернулись к Риму. (3) Перешло бы и больше, если бы Тит Помпоний, уроженец Вей, префект союзников, неоднократно и счастливо грабивший землю бруттийцев, не вообразил себя настоящим военачальником: он собрал наспех кое-какое войско и повел его сражаться с Ганноном. (4) Огромную, но беспорядочную толпу селян и рабов частью перебили, частью взяли в плен. Наименьшей потерей был сам префект, оказавшийся тоже в плену, – виновник бессмысленной битвы, в прошлом откупщик, знаток всех хитрых уловок, неверный, вредный как в государстве, так и в товариществе откупщиков3. (5) У консула Семпрония в Лукании было много незначительных сражений, не стоящих упоминания; он взял несколько малозначительных луканских городов.

(6) Война все тянулась; победы чередовались поражениями – менялось не столько положение дел, сколько души людей. Богобоязненность овладела Городом, но молились главным образом чужеземным богам, будто вдруг то ли боги, то ли люди стали другими. (7) От римских обрядов отрекались не тайком, не в своих четырех стенах, а публично: даже на форуме и в Капитолии толпа женщин молилась и приносила жертвы не по отеческому обычаю. (8) Умы людей оказались в плену у жрецов и прорицателей4, число которых увеличивалось от того, что толпы селян, обнищавших, запуганных, забросивших свои поля из-за долгой войны, были согнаны бедствиями в Город, а легкая нажива на людских заблуждениях стала как будто дозволенным ремеслом. (9) Порядочные люди сначала негодовали втихомолку, наконец стали жаловаться открыто, и дело дошло до сената. (10) Сенат сильно пожурил эдилов и триумвиров по уголовным делам5 за попустительство, но когда те попытались прогнать с форума толпу и разбить посуду, применявшуюся при жертвоприношениях, их чуть не прибили. (11) Зло явно набрало силу, и младшим должностным лицам его было не одолеть. Сенат поручил Марку Эмилию, городскому претору6, избавить народ от этих суеверий. (12) Он прочитал на сходке сенатское постановление и издал указ: у кого есть книги предсказаний, молитвословий и подробное описание, как совершать жертвоприношения, пусть принесут к нему все эти книги и записи до апрельских календ7; и никто пусть не смеет совершать на общественном и освященном месте жертвоприношения по новому или чужеземному обряду.

2. (1) В этом году [213 г.] умерло много государственных жрецов: Луций Корнелий Лентул, главный понтифик, Гай Папирий, сын Гая, Массон, понтифик, Публиций Фурий Фил, авгур, Гай Пацирий, сын Луция, Массон, децемвир священнодействий. (2) На место Лентула поставлен был Марк Корнелий Цетег, на место Папирия – Гней Сервилий Цепион, авгуром был назначен Луций Квинций Фламиний, децемвиром священнодействий – Луций Корнелий Лентул.

(3) Приближалось время избрания консулов, но так как отвлекать консулов от военных действий не хотели, то консул Тиберий Семпроний назначил для проведения консульских выборов диктатора Гая Клавдия Центона, а тот назначил Квинта Фульвия Флакка начальником конницы. (4) Диктатор тут же провел выборы, объявил консулами Квинта Фульвия Флакка, начальника конницы, и Аппия Клавдия Пульхра, который в бытность претором ведал Сицилией. (5) Затем избраны были преторы: Гней Фульвий Флакк, Гай Клавдий Нерон, Марк Юний Силан, Публий Корнелий Сулла. По окончании выборов диктатор сложил с себя свою должность. (6) Курульным эдилом в этом году был, вместе с Марком Корнелием Цетегом, Публий Корнелий Сципион, получивший впоследствии прозвище Африканского. Против его кандидатуры возражали народные трибуны, ссылаясь на то, что он не достиг еще установленного для эдила возраста8. (7) «Если все квириты желают сделать меня эдилом, то лет мне достаточно», – возразил Сципион. При голосовании по трибам народ проявил такое расположение к Сципиону, что трибуны сразу отказались от своего замысла. (8) Эдилы были очень щедры:9Римские игры были отпразднованы по тем временам роскошно и длились один день, а в каждом квартале10 выдано было по <...> конгия11 оливкового масла. (9) Плебейские эдилы Луций Вилий Таппул и Марк Фунданий Фундул обвинили перед народом в разврате нескольких матрон; некоторых из них осудили и сослали. (10) Плебейские игры длились два дня; по случаю их устроен был пир Юпитеру.

3. (1) Квинт Фульвий Флакк вступил в консульскую должность в третий раз; Аппий Клавдий – в первый [212 г.]. (2) Обязанности преторов были распределены жеребьевкой: тяжбы между гражданами и между гражданами и чужеземцами разбирает Публий Корнелий Сулла (раньше эти обязанности выполняли два человека12). Гней Фульвий Флакк ведает Апулией, Гай Клавдий Нерон – Свессулой13, Марк Юлий Силан – Этрурией. (3) Консулы ведут войну с Ганнибалом, каждый командует двумя легионами: один принимает их от Квинта Фабия, консула прошлого года, другой – от Фульвия Центимала. (4) Претор Фульвий Флакк командует легионами, которые в Луцерии были под командованием претора Эмилия, а Нерон Клавдий – теми, что стояли в Пицене под командованием Гая Теренция14. Пополнение в свои легионы пусть набирают сами. Марк Юний в Этрурии получил городские легионы прошлого года. (5) Тиберию Семпронию Гракху и Публию Семпронию Тудитану продлили срок управления Луканией и Галией и командования их прежними войсками, (6) также и Лентулу, который ведал старыми римскими владениями в Сицилии, Марку Марцеллу продлили управление Сиракузами и прежними владениями царя Гиерона, Тит Отацилий по-прежнему командует флотом, Грецией по-прежнему занят Марк Валерий, Сардинией – Квинт Муций Сцевола, Испанией – Публий и Гней Корнелии. (7) Консулы добавили к войску два городских легиона; всего легионов в этом году было двадцать три.

(8) Консулам, производившим воинский набор, мешал Марк Постумий, уроженец Пирг15, который едва не вызвал большие беспорядки. (9) Постумий был откупщиком, и уже много лет не было в государстве человека, равного ему по лукавству и алчности, кроме Тита Помпония из Вей, который неосторожно грабил поля в Лукании и был в предыдущем году пойман отрядом карфагенян, которым командовал Ганнон. (10) Эти люди, поскольку гибель груза, отправленного войску и затонувшего в бурю, ложилась долгом на государство16, выдумывали кораблекрушения, которых не было; даже действительные, о которых они докладывали, были подстроенными, а не случайными. (11) Старые разбитые суда нагружали малым количеством дешевого товара, выводили эти суда в открытое море, моряков пересаживали в приготовленные заранее лодки, топили суда и лживо заявляли о множестве погибших товаров. (12) Претору прошлого года Марку Эмилию донесли об обмане, он доложил о нем сенату, но сенат никакого решения не вынес, так как сенаторы не хотели в такое время задевать сословие откупщиков. (13) Народ строже осудил обман; Спурий и Луций Карвилий, народные трибуны, были возмущены таким отвратительным бесстыдством и присудили Марка Постумия к штрафу в двести тысяч ассов. (14) В день суда народа собралось столько, что на Капитолии было тесно. (15) Дело было подробно изложено; оставалась единственная надежда: может быть, народный трибун Гней Сервилий Каска, приходившийся родственником Постумию, еще до голосования триб воспользуется своим правом вмешательства. (16) Пригласили свидетелей, трибуны раздвинули народ; принесли жребии, чтобы определить, где голосовать латинам17. (17) Тем временем откупщики требовали от Каски, чтобы он запретил голосовать в тот же день; (18) народ негодовал. Каске, который случайно сидел первым на углу трибуны, было и страшно, и стыдно. Помощи от него было мало, и откупщики, надеясь произвести беспорядки, пошли клином, раздвигая топпу и перебраниваясь с народом и трибунами. Недалеко было и до рукопашной, когда консул Фульвий крикнул трибунам: «Вы что, не видите, что с вами не считаются и дело идет к мятежу, если вы немедленно не распустите собрание».

4. (1) Собрание распустили, созван был сенат, и консулу доложили о беспорядках, учиненных дерзким насилием откупщиков. (2) Марк Фурий Камилл, говорили консулы, изгнание которого должно было повлечь за собой разрушение Города, претерпел суд неблагодарных граждан;18 (3) еще раньше децемвиры, по чьим законам мы живем до сего дня19, а после них многие первые люди в государстве терпеливо перенесли народный суд, (4) а вот Постумий, уроженец Пирг, лишил римский народ права голоса, разогнал народное собрание, отказался считаться с народными трибунами, восстал на римский народ, занял на форуме место, с которого можно было помешать трибунам обратиться к римскому народу, помешать созвать трибы на голосование. (5) От кровопролитной свалки, сказано было дальше, удержало народ только терпение должностных лиц, которые – чтобы только не дать повод к кровопролитию – до времени уступили, стерпев, чтобы и сами они были побеждены дерзостью нескольких безумцев, и римский народ, и его собрание, (6) которому подсудимый намеревался помешать силой оружия. (7) Хорошие граждане приняли слова консулов, как того требовала гнусность преступления; сенат решил, что была применена сила против государства и подан опасный пример. (8) Народные трибуны Карвилии оставили дело о штрафе и назначили день суда над Постумием, виновным в уголовном преступлении; если он не представит поручителей, служителю велено было арестовать его и препроводить в тюрьму. (9) Постумий поручителей представил, но сам не явился. Трибуны обратились к плебейскому собранию, и оно постановило так: если Марк Постумий до майских календ не появится, не придет по вызову в суд и не оправдается, то считать его изгнанным, имущество его распродать, а самого лишить воды и огня20. (10) Некоторым зачинщикам беспорядков велено было явиться в суд по обвинению в уголовном преступлении и представить поручителей. (11) Сначала посадили в тюрьму тех, кто не дал поручителей, а затем и тех, кто мог дать; чтобы избежать этой опасности, многие отправились в изгнание.

5. (1) Так кончилось дело с откупщиками, обманывавшими государство, защищавшими свои преступления. (2) Состоялись выборы главного понтифика; председательствовал новый понтифик21 Марк Корнелий Цетег. (3) Этого звания горячо добивались трое: Квинт Фульвий Флакк, консул, который уже был консулом дважды, а также цензором; Тит Манлий Торкват, тоже известный двумя консульствами и цензурой, и, наконец, Публий Лициний Красс, еще только собиравшийся стать курульным эдилом. (4) Почтенных старцев победил юноша. До него в течение ста двадцати лет не было ни одного главного понтифика – кроме Публия Корнелия Калуссы, – который не занимал бы курульной должности.

(5) Консулы с трудом набрали воинов: не хватало молодежи, чтобы составить новые городские легионы и пополнить старые. (6) Сенат велел консулам продолжать набор и назначить две комиссии триумвиров. Им надлежало обойти одной в пределах, другой – за пределами пятидесяти миль от Города сельские округа, рынки, торговые городки22 и, освидетельствовав всех свободнорожденных, (7) отправить на военную службу всех, кто в силах носить оружие, хотя бы они и не достигли еще положенного возраста. (8) Народным трибунам было поручено, если им это угодно, обратиться к народу с предложением, чтобы новобранцам, принесшим присягу, когда им еще не было семнадцати лет, жалованье начислять точно так же, как если бы им уже исполнилось семнадцать лет или больше. (9) Две комиссии триумвиров, назначенные по сенатскому постановлению, занялись поисками свободнорожденных по деревням.

(10) Из Сицилии пришло письмо Марка Марцелла о требованиях солдат, воевавших под командой Публия Лентула; его прочли в сенате. Это были воины, уцелевшие после разгрома войска под Каннами и, как сказано было раньше, сосланные в Сицилию; вернуться в Италию им было разрешено только по окончании войны с Ганнибалом.

6. (1) Они с разрешения Лентула отправили к Марцеллу в его зимний лагерь послов – лучших из числа всадников, центурионов и пехотинцев. Когда им было разрешено говорить, один из них обратился к Марцеллу: (2) «Мы явились бы к тебе, консулу, Марцелл23, еще в Италии, когда сенат вынес постановление – пусть справедливое, но для нас, конечно, горькое. Мы надеялись, однако, что в провинции, где после смерти царей24 начались волнения, нас пошлют на трудную войну с сицилийцами и карфагенянами, (3) и наша кровь и раны примирят с нами сенат, как то было – на памяти отцов наших – с солдатами, которые были взяты Пирром в плен под Гераклеей и потом сражались против него же25. (4) За какую вину нашу, отцы-сенаторы, вы разгневались на нас и гневаетесь сейчас? (5) Когда я вижу тебя, Марцелл, мне кажется, я вижу обоих консулов и весь сенат. (6) Будь ты консулом под Каннами, судьба государства и наша сложилась бы лучше. Позволь, прошу тебя, прежде чем я начну жаловаться на наше положение, обелить себя от вины, которую на нас возлагают. Если не гнев богов, если не судьба, по неколебимому закону которой вершится все в делах человеческих, были причиной разгрома под Каннами, то кто виноват в нашей гибели? Чья здесь вина? Воинов? Полководцев? (7) Я, солдат, ничего не скажу о своем полководце: мне ведь известно: сенат благодарил его за то, что он не отчаялся в судьбе государства, и ему, бежавшему с поля сражения под Каннами, командование тем не менее продлевалось из года в год26. (8) Остальные уцелевшие после Канн были у нас военными трибунами; мы слышали, они ищут должностей, исполняют их и ведают провинциями. (9) Вы снисходительны к себе и своим детям, отцы-сенаторы, и свирепствуете только над нами – мы, конечно, люди ничтожные. Консулу и знатнейшим мужам в государстве не было зазорно обратиться в бегство, когда надеяться уже было не на что. А вы послали воинов на верную смерть. (10) От Аллии бежало почти все войско;27 в Кавдинском ущелье28 войско сдало оружие врагу, даже не попытавшись вступить в бой; не буду говорить о других постыдных поражениях. (11) И, однако, позорной кары этим войскам не придумывали; больше того – войско, бежавшее от Аллии в Вейи, взяло назад Рим29. (12) А кавдинские легионы, вернувшиеся в Рим без оружия, были вооружены и отправлены в Самний; того самого врага, который радовался их бесчестью, они прогнали под ярмом30. (13) Можно ли обвинить сражавшихся под Каннами в трусливом бегстве, если там полегло больше пятидесяти тысяч человек, если консул бежал с семьюдесятью всадниками, а кто уцелел, тот уцелел потому, что неприятель устал убивать. (14) Пленным отказали в выкупе, и люди нас хвалили за то, что мы сохранили себя для государства, за то, что пришли в Венузию, сохраняя вид, приличествующий войску. (15) Мы сейчас в худшем положении, чем пленные в старые времена. Вернувшегося из плена понижали в чине, переводили в другой лагерь, стоявший в худшем месте, меняли род войск31, но, если он был усерден по службе и отличался на войне, ему возвращали все, что отняли. (16) Никого не ссылали, никого не лишали надежды на продолжение службы, они сражались с врагом, смывая свое бесчестие. (17) Нас, которых можно упрекнуть только в том, что мы уцелели под Каннами, отослали подальше от родины, от Италии, и подальше от неприятеля; (18) мы стареем в изгнании, у нас нет ни надежды, ни возможности смыть свой позор, умилостивить разгневанных граждан, умереть славной смертью. (19) Мы не просим вернуть нам доброе имя и наградить за храбрость, мы просим только: испытайте нас, дайте нам показать себя; мы просим трудов и опасностей, хотим нести обязанности мужей и воинов. (20) Уже второй год в Сицилии идет жестокая война: одни города осаждают карфагеняне, другие – римляне, сражаются и пехота, и конница; под Сиракузами идет война и на суше, и на море; (21) крики сражающихся и лязг оружия мы слышим – и сидим вялые, опустившиеся, словно нет у нас рук взять оружие. Сколько раз консул Тиберий Семпроний шел в бой с легионами из рабов: вознаграждением за службу были для них и свобода, и права граждан32. (22) Считайте нас хоть рабами, купленными, чтобы послать на эту войну; позвольте нам сражаться и обрести свободу в бою. Испытай нас, хочешь на море, хочешь на суше, хочешь в строю, хочешь при осаде города. (23) Мы настоятельно просим: пошлите нас на самое трудное и опасное дело, чтобы возможно скорее сделано было то, что следовало сделать под Каннами, ведь сколько мы прожили после Канн – все под знаком позора».

7. (1) При этих словах послы упали к ногам Марцелла. Марцелл сказал, что решить их судьбу не в его власти; он напишет обо всем сенату и поступит согласно его решению. (2) Письмо его было передано новым консулам33 и прочтено ими в сенате; сенаторы, посовещавшись, решили так: (3) нет основания поручить государство воинам, покинувшим в бою своих товарищей. (4) Если проконсул Марк Клавдий думает иначе, пусть поступает так, как считает, по совести своей, полезным для государства, лишь бы каждый из этих воинов делал свое дело, не получал бы наград за доблесть и не был бы привезен в Италию, пока неприятель находится на италийской земле34.

(5) По решению сената и народа состоялись выборы;35 выбрали пять человек наблюдать за ремонтом стен и башен и две комиссии по три человека в каждой: (6) одна – для розыска святынь и переписи вкладов, другая – для наблюдения за ремонтом храмов Фортуны и Матери Матуты по сю сторону Карментальских ворот и за храмом Надежды по ту их сторону (в прошлом году в этих храмах был пожар)36 

(7) Были ужасные бури; на Альбанской горе два дня подряд шел дождь из камней; во многие здания попала молния: в два храма на Капитолии, во многих местах лагеря над Свессулой, причем убило двух караульных; (8) в Кумах молния ударила в стену и в несколько башен и разрушила их. В Реате37 видели огромный летающий камень, а солнце, более красное, чем обычно, казалось кровавым. (9) По поводу этих знамений устроено было однодневное молебствие; несколько дней консулы занимались священнодействиями; девять дней уделено было жертвоприношениям.

(10) Ганнибал давно надеялся, а римляне подозревали, что тарентинцы хотят отпасть. Случайность поторопила их. (11) В Риме уже долго жил под видом посла тарентинец Филеас. Это был человек беспокойный, не терпевший безделья, которое, по его мнению, затянулось и его старило. Он сумел познакомиться с заложниками из Тарента и Фурий37a, которых содержали в Атрии свободы38 под охраной не очень строгой: (12) ни самим заложникам, ни городам, их давшим, не было выгоды обманывать римлян. (13) Часто разговаривая с заложниками, Филеас уговорил их бежать; как только стемнело, он вывел их – храмовые служки и стражи были подкуплены – и сам повел по дороге, никому не известной. (14) Весть о побеге разнеслась по городу с рассветом; за беглецами послали погоню, которая настигла их под Таррациной39. Всех захватили и приволокли обратно. На площади их с одобрения народа высекли розгами и сбросили со скалы40.

8. (1) Жестокость этого наказания возмутила жителей в двух славнейших греческих городах Италии – и всех вместе, и каждого по отдельности: (2) у многих были подло умерщвлены или родственники, или друзья. (3) Такую потерю пережили и тринадцать знатнейших юношей-тарентинцев, составивших заговор, во главе которого стали Никон и Филемен. (4) Прежде чем что-нибудь предпринять, решили поговорить с Ганнибалом, (5) ночью вышли из города, будто бы на охоту, и направились к нему; неподалеку от лагеря около дороги остальные спрятались в лесу, а Никон и Филемен дошли до караульных постов, были схвачены и отправлены к Ганнибалу – этого они и хотели. (6) Они рассказали ему о своих замыслах и намерениях. Ганнибал оказался щедр на похвалы и обещания; он велел им уверить горожан, что они выходили из города за добычей: пусть они гонят в город скот карфагенян, который выпустили пастись, и никакой помехи им не будет. (7) Добычу оглядели – и в другой раз и дальше их смелым вылазкам почти перестали удивляться.

(8) При вторичном свидании с Ганнибалом клятвенно утверждены были условия договора: тарентинцы свободны, они сохраняют свои законы и все свое имущество; против своей воли они не будут платить пунийцам никакой дани, не примут никакой гарнизон; дома, занятые римлянами, и их гарнизон будут выданы карфагенянам41. (9) Сговорились; у Филемена вошло в привычку по ночам выходить из города и под утро возвращаться домой. Он был страстный охотник; уходил с собаками и с полным охотничьим снаряжением; (10) пойманную или припасенную для него неприятелем дичь он дарил или префекту, или охране, стоявшей у ворот. Думали, что он разгуливает по ночам из страха перед неприятелем, (11) и настолько привыкли к этому, что стоило ему свистнуть, как ворота по этому знаку открывались в любое время ночи. Ганнибал решил, что пора действовать. (12) Он стоял в трех днях пути от Тарента. Боясь, как бы не показалось странным, что он так долго стоит лагерем на одном и том же месте, Ганнибал притворился больным. (13) Римскому гарнизону в Таренте перестало казаться подозрительным это затянувшееся безделье.

9. (1) Ганнибал решил идти на Тарент; он отобрал десять тысяч проворных легковооруженных пехотинцев и всадников, которых считал наиболее пригодными для предстоящего похода. Он выступил в четвертую стражу ночи, (2) выслав вперед нумидийцев – всадников восемьдесят, и велел им рассыпаться по дорогам и тщательно обследовать, не спрятался ли где кто-нибудь и не наблюдает ли издали за его отрядом. (3) Обогнавших отряд было приказано тащить назад, встречных убивать – пусть окрестные жители сочтут их не войском, а разбойничьей шайкой. Сам он быстро повел свой отряд и стал лагерем милях в пятнадцати от Тарента. (4) Он и тут не сказал ни слова о том, куда они идут, а только созвал воинов и велел идти по дороге, никуда не сворачивать и не выходить из строя, а самое главное, внимательно слушать приказания и ничего не делать без распоряжения командиров; он своевременно объявит, что он намерен делать. (5) Почти в это же время в Тарент дошел слух, что нумидийцы42 разграбили несколько деревень; ужас охватил окрестных жителей, даже дальних. (6) Эти известия ничуть не встревожили римского префекта, и он только приказал, чтобы часть всадников выступила завтра с рассветом, чтобы положить конец грабежам. (7) Ни о чем другом он не позаботился, более того – набег нумидийцев, казалось, говорил о том, что Ганнибал с войском не снялся с лагеря.

(8) Ганнибал двинулся глубокой ночью; проводником был Филемен, по обыкновению нагруженный добычей; остальные изменники ждали, как и было условлено, (9) что Филемен, внося дичь, проведет вооруженных знакомой ему калиткой; Ганнибал же войдет с другой стороны, через Теменитидские ворота. Они обращены на восток – в сторону суши; в этой части города много гробниц43. (10) Подойдя к воротам, Ганнибал, как было условлено, зажег огонь; в ответ блеснул свет – знак, поданный Никоном, – (11) затем с обеих сторон он погас. Ганнибал в тишине подходил к воротам; неожиданно появившийся Никон перебил сонных стражей в их постелях и открыл ворота. (12) Ганнибал вошел с отрядом пехоты и велел всадникам не въезжать: пусть, когда потребуется, им будет где развернуться. (13) Филемен подошел к калитке, которой обычно входил в город; знакомый голос и обычный сигнал разбудили караульного. (14) Филемен сказал, что он убил огромного зверя; впереди его двое юношей несли дикого кабана, сам он шел без ноши, он выхватил рогатину и пронзил караульного, который, ничего не подозревая, изумлялся величине зверя. (15) Вошли человек тридцать вооруженных, они перебили весь караул, взломали ближайшие ворота, туда стремительно ворвался вооруженный отряд, затем они проследовали на форум, где и присоединились к Ганнибалу. (16) Там он разделил двухтысячный отряд галлов на три части и разослал их по городу; к каждой из них он прибавил проводниками двух тарентинцев и приказал занять самые людные улицы, (17) а когда поднимется тревога, убивать встречных римлян; горожан не трогать. Юношам-тарентинцам он велел, если они увидят издали кого-нибудь из своих, сказать ему, чтобы молчал и не беспокоился.

10. (1) Уже поднялись тревога и крик, обычные в захваченном городе, но никто толком не знал, что случилось: (2) тарентинцы думали, что пришли римляне и собираются разграбить город; римляне – что горожане вероломно восстали. (3) Префект, разбуженный тревогой, бежал в гавань и на лодке кружным путем добрался до крепости. (4) В заблуждение вводила труба, звуки которой доносились из театра. Труба была римская, изменники запаслись ею в своих целях; но грек трубил неумело, и было не понятно, кто и кому подает сигналы. (5) Когда рассвело, римляне разглядели пунийское и галльское оружие, а греки увидели тела римлян то здесь, то там: стало ясно – город взят Ганнибалом. (6) Когда стало совсем светло, римляне, оставшиеся в живых, бежали в крепость. Постепенно шум улегся, и Ганнибал велел созвать тарентинцев – пусть придут без оружия. (7) Пришли все, кроме тех, кто последовал за римлянами в крепость, чтобы разделить с ними любую участь. (8) Ганнибал обратился к тарентинцам с благосклонной речью, напомнил им, как поступил он с их земляками, взятыми в плен у Тразименского озера и под Каннами, (9) обрушился на римлян, властителей высокомерных. Он велел всем, вернувшись домой, написать на дверях свое имя;44 дома, где этой надписи не будет, он распорядится немедленно разграбить; того, кто напишет свое имя на доме, где стоит римлянин (римляне занимали пустые дома), он будет считать врагом. (10) Собрание было распущено; помеченные двери позволили различать дома друзей от вражеских; воины по данному знаку бросились в разные стороны грабить римские обиталища. Добыча была немалой.

11. (1) На следующий день Ганнибал повел солдат на осаду крепости. Он видел, что она расположена как бы на полуострове, море омывает значительную часть, а от города отгорожена очень высокими скалами, стеной и огромным рвом – взять ее невозможно было ни приступом, ни осадными машинами. (2) Ганнибал не хотел задерживаться, охраняя тарентинцев, – у него были дела поважнее, – а чтобы римляне, сидевшие в крепости, не напали вдруг на беспомощных тарентинцев, он распорядился отгородить город от крепости валом. (3) Втайне он надеялся, что если римляне станут препятствовать этой работе, то завяжется схватка, разгорится бой – многих убьют, гарнизон будет ослаблен, и тарентинцы смогут защищать себя сами. (4) Работа была уже начата, как вдруг ворота распахнулись и римляне кинулись на сооружавших вал. Охранявшие их солдаты позволили себя оттеснить, чтобы успех раззадорил римлян, и они кинулись в погоню за многочисленным отрядом далеко ушедших карфагенян. (5) Тут по данному сигналу отовсюду появились пунийцы, которых Ганнибал держал наготове. Римляне не выдержали натиска, но бежать врассыпную было невозможно: мешали теснота самого места, начатые работы, устройства и инструменты. (6) Многие прыгали в ров, бежавших погибло больше, чем сражавшихся. (7) Никто теперь не мешал начатой работе: проведен был огромный ров, за ним поднимался вал; в нескольких шагах от него Ганнибал готовился поставить еще стену, чтобы тарентинцы могли и без его помощи защищаться от римлян. (8) Он оставил все-таки небольшой гарнизон: пусть солдаты помогают складывать стену. Сам он отправился с остальным войском к реке Галез – она протекает в пяти милях от города, и там расположился лагерем45. (9) Откуда он вернулся посмотреть, как идет работа, – шла она гораздо быстрее, чем он рассчитывал, и у него возникла даже надежда взять крепость – она стоит не на высоком месте, где само местоположение было бы защитой, а на равнине46, и от города ее отделяет только стена и ров. (10) Осаду начали, используя разные машины, когда из Метапонта к римлянам пришло подкрепление; они воспрянули духом и ночью неожиданно напали на вражеские сооружения: одни сожгли, другие раскидали. Так закончилась попытка Ганнибала взять крепость приступом. Оставалась надежда на осаду, (11) но и она была шаткой: крепость находилась на полуострове, над самым входом в гавань, – для римлян море открыто, но если в город нельзя будет доставлять продовольствие морем, то бедствовать придется осаждающим, а не осажденным. (12) Ганнибал созвал тарентинских старейшин, изложил им, в каком трудном сейчас положении находится город. Нечего и думать, пока на море хозяйничают римляне, взять укрепленную крепость приступом или осадой; (13) а вот если бы у тарентинцев были суда и они мешали бы подвозу продовольствия, то римляне сразу бы вышли из крепости или сдались бы. (14) Тарентинцы согласились, но решили: пусть подавший совет поможет его осуществлению; (15) можно, конечно, пригнать карфагенские суда из Сицилии, но суда тарентинцев заперты в гавани – маленьком заливе, выход из которого охраняется римлянами. Как смогут они выйти в открытое море? (16) «Выйдут, – сказал Ганнибал, – многие затруднения, созданные природой, распутывает разум. Город ваш стоит на равнине; во все стороны расходятся ровные и достаточно широкие дороги. (17) По той, которая проведена через центр города к морю, я перевезу на телегах не очень большие суда, и море, где сейчас хозяйничает неприятель, будет в вашей власти; мы осадим крепость и с моря, и с суши и вскорости возьмем ее, или покинутую врагами, или даже с врагами вместе». (18) Речь эта внушила не только надежду, но и восхищение полководцем. Сейчас же приволокли отовсюду множество телег, связали их вместе, подвели машины вытаскивать суда, вымостили дорогу, чтобы телеги шли легче и не так трудно было везти груз. (19) Потом собрали людей и мулов, взялись за дело усердно: через несколько дней готовый снаряженный флот обошел крепость и стал на якорь у самого входа в гавань. (20) Таково было положение дел в Таренте, когда Ганнибал вернулся в свой зимний лагерь. Произошло ли отпадение Тарента в этом году или годом раньше, об этом пишут по-разному47. Большинство писателей, более близких к этим событиям по времени, относят его к этому году.

12. (1) Консулов и преторов задержали в Риме до пятого дня перед майскими календами48 Латинские празднества49. (2) В этот день, совершив жертвоприношение на Альбанской горе50, все отправились в свои провинции. Римляне вдруг стали богобоязненны – из-за стихов, сложенных Марцием, славным прорицателем. (3) Когда в предыдущем году по постановлению сената такие книги разыскивали и розыском ведал городской претор Марк Эмилий51, предсказания Марция попали в его руки. (4) Он тут же передал их новому претору, Сулле. Правдивость одного из этих стихотворений подтверждали случавшиеся события, а это заставило верить и предсказанному на будущее. (5) В первом стихотворении предсказано было поражение под Каннами в таких примерно словах: «От реки, потомок троянцев52, Канны беги, да не заставят тебя чужеземцы схватиться с ними на Диомедовой равнине. (6) Но ты не поверишь мне, пока не зальешь кровью равнину и не унесет река много тысяч твоих убитых с плодоносной земли в море великое; рыбам, птицам и зверям, населяющим земли, в снедь будет плоть твоя: так изрек мне Юпитер». (7) Сражавшиеся в тех местах знали и равнину Диомеда-аргивянина53, и реку Канну и помнили самое поражение. (8) Прочли второе стихотворение, темное не только потому, что будущее менее ясно, чем прошедшее, но и потому, что путаней было его изложение:54 (9) «Если желаете, римляне, изгнать врага, эту чуму, издалека пришедшую, надо, думаю, посвятить Аполлону игры; да повторяются они ежегодно, Аполлону приятные. Когда народ на эти игры отчислит часть из казны, и пусть каждый внесет за себя и своих; (10) игры будет устраивать тот претор, который разбирает тяжбы народа и плебеев; децемвиры совершат жертвоприношения по греческому обряду. Если все правильно исполните, в радости всегда пребудете и дела ваши поправятся, ибо расточит врагов ваших тот бог, который в мире содержит ваши поля». (11) На истолкование этого стихотворения ушел целый день. На следующий день сенат постановил: пусть децемвиры справятся в Книгах55 об Аполлоновых играх и богослужении. Когда они о том справились и доложили (12) сенату, постановлено было совершать игры в честь Аполлона, а на устройство их выдать претору двенадцать тысяч ассов и двух волов. (13) Издано было и другое постановление: пусть децемвиры принесут в жертву по греческому обряду – Аполлону быка с вызолоченными рогами и двух белых коз с вызолоченными рогами56, Латоне корову с вызолоченными рогами57. (14) Претор, собираясь устроить игры в Большом цирке, издал указ, чтобы народ во время этих игр делал посильный взнос Аполлону. (15) Таково происхождение этих игр в честь Аполлона, обетованных и учрежденных ради победы, а не ради здоровья, так думает большинство. Зрители в венках58 молились и приносили обеты, матроны взывали к богам; народ угощался под открытым небом, двери были настежь59, и день этот отметили разными молебствиями.

13. (1) Ганнибал находился под Тарентом, оба консула были в Самнии и собирались осаждать Капую. Голодала не только Капуя (при всякой затянувшейся осаде голод – бедствие обычное), но и вся Кампания: римские войска помешали им посеять хлеб. (2) К Ганнибалу отправили послов и умоляли его свезти из окрестных мест хлеб в Капую, пока консулы со своими легионами не вошли в их земли и не расставили по всем дорогам свои заставы. (3) Ганнибал велел Ганнону перейти с войском из Бруттия в Кампанию и щедро обеспечить кампанцев хлебом. (4) Ганнон выступил из Бруттия с войском и, стараясь не наткнуться на консулов, находившихся в Самнии, расположился лагерем на какой-то высотке вблизи Беневента, в трех милях от города, (5) и приказал окрестным союзникам свезти нынешний урожай в лагерь; для сопровождения обоза была предоставлена вооруженная стража. (6) В Капую он послал сказать, в какой день им явиться за хлебом; пусть соберут по окрестностям всякого рода телеги и вьючных животных. (7) Кампанцы повели себя как обычно – лениво и небрежно; прислали телег четыреста и очень мало вьючных животных. Ганнон их выбранил: голод побуждает к действию даже бессловесных животных, а они сидят себе сложа руки, – назначил приехать за пшеницей в другой день, снарядившись получше. (8) Когда обо всем этом узнали в Беневенте, жители города тотчас же отправили десять послов к консулам – римский лагерь был под Бовианом60. (9) Консулы, узнав о том, что было под Капуей, уговорились, что один из них поведет войско в Кампанию, и Фульвий, которому выпало ведать этой провинцией, вступил ночью в Беневент. (10) Тут он узнал, что Ганнон, находившийся поблизости, отправился с частью войска за продовольствием; его квестор выдал хлеб кампанцам; прибыло две тысячи телег и с ними толпа, безоружная и беспорядочная; все суетятся, все перепуганы, в военный лагерь затесались окрестные жители: лагерь утерял вид военного лагеря, порядка в нем уже нет. (11) Хорошенько все разузнав, консул объявил воинам: они выступят этой ночью и нападут на карфагенский лагерь. (12) Всю поклажу и весь обоз оставили в Беневенте, незадолго до рассвета подошли к лагерю и внушили врагам такой ужас, что, будь их лагерь на ровном месте, его взяли бы с ходу. (13) Карфагенян защищали укрепления и само место: подъем всюду был крут и тяжел. (14) На рассвете разгорелся жестокий бой; пунийцы не только защищали вал, но, занимая позицию более удобную, сталкивали врагов, карабкавшихся по крутизне.

14. (1) Все одолевает стойкая доблесть: кое-где добрались до вала и рвов, но дело было опасное – многих ранило и убило. (2) Консул созвал легатов и военных трибунов: надо отказаться от дерзкого начинания, безопаснее отвести сегодня войско в Беневент, а на следующий день поставить свой лагерь рядом с лагерем врага, вплотную к нему так, чтобы ни кампанцам не выйти, ни Ганнону войти. (3) Он обеспечит успех, вызвав коллегу с войском; они поведут военные действия только в этих местах. Уже трубили сигнал к отступлению; но эти планы полководца провалили солдаты, пренебрежительным криком отвергшие столь малодушный приказ. (4) Ближе всех к врагу оказалась когорта пелигнов61; ее префект Вибий Аккай схватил знамя и перебросил его через вражеский вал:62 (5) «Будь я проклят и моя когорта со мной вместе, если неприятель овладеет этим знаменем». Он перемахнул через ров и ворвался в лагерь. (6) Пелигны сражались уже в неприятельском лагере, а Валерий Флакк, военный трибун третьего легиона, корил римлян за трусость: честь взятия лагеря они уступают союзникам. (7) Тит Педаний, первый центурион, выхватил знамя у знаменосца: «Это знамя и этот центурион будут в неприятельском лагере; кто не хочет, чтобы враг завладел знаменем, следуй за мной». Он перескочил ров первым, за ним – его манипул, потом и весь легион. (8) Консул, видя, как воины перебираются через вал, передумал звать их обратно; он уговаривал их показать, как мужественно ведут себя в грозную решительную минуту и римский легион, и союзническая когорта. (9) Осыпаемые стрелами воины действовали каждый на свой страх – кто в удобном, а кто и в неудобном месте; они опрокинули врага и бегом ворвались в лагерь. Многие были ранены, но даже обессилевшие, истекавшие кровью старались добраться до лагеря и умереть уже там. (10) Лагерь был взят стремительно, словно стоял он на ровном месте и не был сильно укреплен; внутри его все смешалось: была бойня, а не сражение. (11) Больше шести тысяч врагов было убито, больше семи тысяч взято в плен; взяты фуражиры-кампанцы, все телеги, все мулы и все снаряжение; огромной была и прочая добыча (Ганнон свозил в лагерь все, что награбил, проходя по полям римских союзников). (12) Уничтожив вражеский лагерь, римляне вернулись в Беневент; там оба консула – так как и Аппий Клавдий прибыл в Беневент через несколько дней – продали и поделили добычу. (13) Награждены были те, кто помог взять лагерь, прежде всего пелигн Аккай и Тит Педаний, первый центурион третьего легиона. (14) Ганнон из Коминия Окрита63, куда пришло известие о разгроме лагеря, вернулся в Бруттий с несколькими фуражирами, случайно при нем оказавшимися; вернее сказать, бежал, а не вернулся спокойно.

15. (1) Кампанцы, услышав о беде своей и своих союзников, отправили к Ганнибалу послов сказать ему: оба консула под Беневентом, откуда до Капуи один день пути64 – война у городских стен и ворот; если он не поспешит, Капуя окажется в руках врагов скорее, чем Арпы65. (2) Не только тарентинская крепость, но и весь Тарент не стоит Капуи; Ганнибал считал ее равной Карфагену – ради того нельзя бросить ее и отдать, беспомощную и беззащитную, римлянам. (3) Ганнибал обещал заняться Кампанией, а пока что отправил туда легатов и две тысячи всадников-кампанцев, чтобы защитить кампанские земли от опустошения.

(4) У римлян было много хлопот, но о гарнизоне, запертом в тарентинской крепости, они не забывали. Легата Гая Сервилия претор Публий Корнелий по распоряжению сената послал в Этрурию закупить пшеницы; с несколькими нагруженными кораблями он пробрался через неприятельскую охрану и вошел в тарентинскую гавань. (5) Положение изменилось: раньше горожане часто уговаривали воинов, почти утративших надежду, сдаться; теперь воины советовали сдаться горожанам: тарентинский гарнизон значительно усилился с приходом войска из Метапонта. (6) Жители Метапонта, вдруг избавленные от страха, который удерживал их от измены, перешли к Ганнибалу.

(7) Так же поступили жители побережья и Фурий; их побудила к этому не столько измена Тарента и Метапонта, с жителями которых они, уроженцы Ахайи, кровно связаны, сколько гнев на римлян, которые недавно перебили фурийских заложников66. (8) Их друзья и родственники писали и отправляли гонцов к Ганнону и Магону67, стоявшим поблизости в Бруттии: если они с войском подойдут к их городу, то они им его сдадут. (9) Марк Атиний командовал в Фуриях небольшим гарнизоном; неприятель полагал, что его легко вызвать на безрассудную схватку: он полагается не на воинов – их у него очень мало, – а на фурийскую молодежь, которую он на такой случай разбил на сотни68 и старательно вооружил. (10) Вожди карфагенян, войдя в земли Фурий, разделили войско: Ганнон с готовым к бою отрядом направился к городу, а Магон с конницей стал возле холмов, за которыми легко было укрыться в засаде. (11) Атиний, которому разведчики сообщили только об отряде пехоты, вывел свое войско в боевом строю; он ничего не знал об измене горожан и о вражеской засаде. (12) Пехота сражалась лениво; немного римлян билось на передовой; фурийцы скорей выжидали, чем кончится бой, а не помогали сражавшимся. Карфагеняне нарочно отступали, завлекая неосторожного врага к холмам, за которыми засели их всадники. (13) Подошли к холмам; с криком выскочили всадники и сразу обратили в бегство беспорядочную толпу фурийцев, недостаточно преданных той стороне, на которой сражались. (14) Римляне, хотя их окружали и напирали на них – тут – пехотинцы, там – всадники, бились долго, но наконец и они повернули и побежали к городу. (15) Толпа изменников распахнула ворота перед отрядом земляков, но, увидев, что римляне несутся врассыпную к городу, завопила: карфагеняне наседают, вместе с римлянами и неприятель ворвется в город, если спешно не запереть ворота. Римлян бросили на волю убийц; Атиния, впрочем, с несколькими солдатами впустили. (16) Горожане некоторое время спорили: одни считали, что надо блюсти верность, другие – что надо уступить обстоятельствам и сдать город победителям. (17) Как обычно, верх взяли злая судьба и ее наветы; Атиния и его солдат отвели к морю и кораблям, скорее заботясь о нем самом за его мягкое и справедливое правление, чем из уважения к римлянам. Карфагенян впустили в город.

(18) Консулы повели войско из Беневента в Кампанию, не только чтобы вытоптать еще не выколосившиеся хлеба, (19) но и чтобы прославить себя и свое консульство взятием Капуи, богатейшего города, и смыть с власти римлян великий позор: третий год69 безнаказанной остается измена столь недалекого города. (20) Чтобы не оставлять Беневент без гарнизона, если Ганнибал пойдет на помощь Капуе и союзникам (не сомневались, что так он и сделает), консулы распорядились: пусть Тиберий Гракх с конницей и легковооруженными воинами идет в Беневент, а легионам, остающимся в Лукании и удерживающим ее в повиновении, назначит командира.

16. (1) Гракх, прежде чем двинуться из Лукании70, приносил жертву и получил мрачное предзнаменование: жертвоприношение было закончено, (2) но из скрытного места выползли две змеи и обгрызли печень; их увидели, но они вдруг исчезли с глаз. (3) По совету гаруспиков жертвоприношение повторили; с внутренностей не спускали глаз, но и во второй и в третий раз змеи подползли, поели печени и уползли; никто их не тронул. (4) Гаруспики предупреждали: знамение относится к полководцу; надо остерегаться скрытых людей и замыслов, но никакая осмотрительность не могла уберечь от неотвратимой судьбы.

(5) Луканец Флав возглавлял ту часть своих соплеменников, которые держались римлян, тогда как другая отпала к Ганнибалу; уже второй год он был в должности – его сторонники сделали его претором71, (6) как вдруг изменились его желания, он стал заискивать перед Ганнибалом, но перейти к нему и перетянуть на его сторону Луканию показалось ему мало: надо было скрепить союз с Карфагеном кровью римского полководца72, к тому же и своего гостеприимца. (7) Он тайком явился к Магону, хозяйничавшему в Бруттии; Магон заверил Флава: если он предаст ему римского военачальника, луканцы станут друзьями Карфагена и свободные будут жить по своим законам. (8) Флав провел карфагенянина к тому месту, куда он обещал привести Гракха с немногими воинами; пусть Магон спрячет там вооруженных пехотинцев и всадников – в этом укрепленном месте их могло скрыться очень много. (9) Место хорошенько со всех сторон осмотрели и назначили день, когда выполнят свой замысел. Флав явился к римскому полководцу и заявил: он начал большое дело, но завершить его можно только с помощью самого Гракха; (10) он убедил преторов всех народов, перешедших к карфагенянам, вернуться к Риму и возобновить с ним дружеские отношения. После поражения при Каннах Риму, казалось, пришел конец, но римляне растут и крепнут, а Ганнибал сник – скоро он исчезнет. (11) Римляне простят старое преступление: их легко упросить – (12) нет народа более милостивого и незлобивого. Сколько раз прощали они их восставших предков! (13) Такие речи они хотели бы услышать от самого Гракха и пожатием рук закрепить союз, о котором они и сообщат землякам. (14) Место для переговоров уединенное, оно недалеко от римского лагеря, и там в немногих словах можно изложить суть дела: вся Лукания будет верной союзницей Рима. (15) Гракх не подозревал ни измены, ни вероломства; убежденный правдоподобной речью, он с ликторами и турмой73всадников очертя голову устремился в ловушку. (16) Враги появились вдруг, среди них Флав – измена была несомненна: со всех сторон в Гракха и всадников летели дротики. (17) Гракх соскочил с коня, приказал соскочить остальным и обратился к ним: судьба оставила им только одно – доблестно умереть. (18) Что еще остается маленькой кучке людей, окруженных целой толпой в ложбине, затерявшейся среди гор и лесов? Только смерть. (19) Что же? Их перережут, как скотину, и они не отомстят за себя? Не терпеть и ожидать конца, а кинуться в гневе на врагов, действовать и дерзать: облитые кровью неприятеля, они падут среди груд умирающих врагов. (20) Где перебежчик и предатель-луканец? Кто погонит его перед собой в преисподнюю, тот и прославлен, и утешен. (21) Обмотав левую руку плащом, – римляне не взяли с собой щитов, – он ринулся на врагов. (22) Бой был жарким – казалось, сражающихся гораздо больше. На римлянах не было панцирей, они находились в ложбине, и их забрасывали дротиками стоявшие над ложбиной враги. (23) Охрану Гракха перебили; карфагеняне старались взять его живым, но среди врагов он различил своего гостеприимца-луканца и с таким неистовством кинулся на вражеский строй, что уберечь его можно было, только погубив много своих. (24) Магон отправил тотчас же его тело к Ганнибалу и распорядился положить перед трибуналом74 вместе с захваченными фасками. (25) Если эта молва верна, то Гракх погиб в Лукании на Старой, как ее называют, равнине.

17. (1) Некоторые настаивают, что Гракх был убит в земле беневентанцев около реки Калор. Он вышел из лагеря с ликторами и тремя рабами и направился к реке выкупаться; в прибрежном лозняке случайно засели враги; (2) на Гракха, голого и безоружного, напали; он отбивался камнями, которые катила река, но был убит. (3) Некоторые пишут, что по совету гаруспиков он отошел на полмили от лагеря, чтобы на месте неоскверненном принести жертву и отвратить злые предзнаменования, о которых уже говорилось75, но его окружили две турмы нумидийцев, случайно там засевших. По правде говоря, неизвестно, где и какой смертью погиб этот прославленный муж. (4) О погребении Гракха молва идет разная: одни говорят, что его похоронили в римском лагере свои, другие – что Ганнибал (эта версия распространеннее). Перед карфагенским лагерем сложили костер, вооруженное войско церемониальным маршем обошло его вокруг;76 (5) испанцы, по их обычаю, шли в воинском танце на три счета, бряцая оружием и дергаясь телом. Похороны устроил сам Ганнибал – со всеми почестями и подобающими словами.

(6) Так пишут те, кто считает, что это произошло в Лукании. А другие так: Гракха убили возле реки Калор, (7) враги взяли только его голову и отнесли ее Ганнибалу, который велел Карфалону сейчас же отвезти ее в римский лагерь, квестору Гнею Корнелию. Корнелий похоронил Гракха в лагере, на похоронах присутствовали все войско и жители Беневента.

18. (1) Консулы вошли в Кампанию, и их солдаты начали грабить и разорять то здесь, то там; но вылазка капуанцев и конница Магона навели на консулов такой страх и трепет, что они созвали разбредшихся солдат, кое-как построили их, но были обращены в бегство и потеряли больше полутора тысяч солдат. (2) Кампанцы и от природы горделивы, а этот успех придал им духу, и они стали дразнить римлян, часто на них нападая, но одно неосторожное и необдуманное сражение сделало консулов внимательнее и осторожнее. (3) Одним придало духу, а других укротило одно незначительное происшествие; на войне, впрочем, любая мелочь порой может много значить. (4) У Тита Квинкция Криспина77 был гостеприимец и закадычный приятель – кампанец Бадий. Дружба их еще более окрепла, когда Бадий, заболев, лежал у Криспина (дело было до отпадения Кампании) и за ним ухаживали, не жалея ни сил, ни денег. (5) Этот вот Бадий подошел к дозорным, стоявшим у ворот, и попросил вызвать Криспина. Криспин решил, что Бадий хочет поговорить с ним как друг и приятель – (6) раздор между государствами не уничтожал связей между частными лицами: о них помнили, – и сделал несколько шагов ему навстречу. «Я вызываю тебя на поединок, Криспин, – закричал Бадий, – сядем на лошадей, удалим посторонних и поглядим, кто лучше в бою». (7) Криспин ответил: у них обоих есть враги, в схватке с которыми они и покажут свою доблесть; он же, если доведется встретиться в бою, уклонится от этой встречи, не желая запятнать руку кровью друга; затем повернулся и пошел прочь. (8) Кампанец неистовствовал: достойной его бранью он осыпал невиновного, упрекая Криспина в изнеженности и трусости, крича, что Криспин притворяется, будто хочет пощадить его, Бадия, который во всем Криспина превосходит. (9) Если разрыв дружеских отношений между государствами не влечет за собой и крушения дружбы между частными лицами, то он, кампанец Бадий, Титу Квинкцию, римлянину, пред двумя войсками отказывает в гостеприимстве. (10) Между ними нет ничего общего, никакой связи нет у врага с врагом, разорителем его родины и очага, домашнего и государственного. Если Криспин – мужчина, пусть выходит. (11) Криспин долго не отзывался, но товарищи-конники заставили его: нельзя позволить кампанцу безнаказанно оскорблять римлян. (12) Криспин только испросил у командиров разрешения выйти из строя и сразиться с врагом, его вызывающим. Получив разрешение, он вооружился, сел на лошадь и вызвал Бадия, окликнув его по имени. (13) Кампанец не замедлил ответить, враги столкнулись. Криспин ранил Бадия в левое плечо, попав копьем повыше щита, соскочил с лошади и собирался добить раненого, лежавшего на земле, (14) но Бадий успел убежать к своим, бросив и щит, и лошадь. (15) Криспин вернулся, взяв и коня, и оружие; потрясая своим окровавленным копьем, он показывал добычу. Воины славили и поздравляли Криспина; его привели к консулам, которые похвалили его и щедро одарили.

19. (1) Ганнибал двинулся от Беневента к Капуе; через три дня по своем прибытии он вывел войско в боевом строю. (2) Недавно и без него кампанцы сразились удачно – он не сомневался, что римляне не устоят перед ним и его войском, одержавшим столько побед. (3) Начался бой; римлянам приходилось худо: их осыпала дротиками неприятельская конница. Но вот наконец дан знак всадникам броситься на врага. (4) Шло конное сражение, когда вдали увидели войско Семпрония, которым командовал квестор Гней Корнелий78. Обе стороны испугались: не новый ли враг подошел? (5) Словно сговорившись, дали сигнал к отступлению и вернулись в лагерь; победа была одинаково возможна для обеих сторон, но римляне, когда на них налетела конница, потеряли больше людей. (6) Чтобы увести Ганнибала от Капуи, консулы следующей же ночью отправились – Фульвий в землю Кум, Клавдий в Луканию. (7) На следующий день, когда Ганнибалу доложили, что в римском лагере нет ни души, а оба войска пошли в разные стороны, (8) и он, сначала поколебавшись, за кем гнаться, решил преследовать Аппия, который, поводив врага, где хотел, другим путем вернулся к Капуе.

(9) Ганнибалу все-таки в этих местах повезло. Среди первых центурионов выделялся и ростом, и мужеством некий Марк Центений, по прозвищу Пенула. (10) Он уже отбыл срок службы и при посредстве претора Публия Корнелия Суллы доложил сенату о своем замысле: он просит дать ему пять тысяч солдат, (11) он хорошо знает и врага, и эту местность, свершит нечто важное, а уловками, которыми неприятель пользовался против наших войск, он воспользуется против изобретателя. (12) Бестолковому обещанию бестолково поверили: знание и опыт от военачальника и простого солдата требуются разные. (13) Ему дали не пять тысяч солдат, а восемь – половина граждан, половина союзников. По дороге он набрал по окрестностям добровольцев и пришел с войском, почти вдвое увеличившимся, в Луканию, где Ганнибал остановился после напрасной погони за Клавдием. (14) Сомнений и быть не могло: прославленный вождь Ганнибал – и простой центурион; войско, состарившееся в победах, – и новобранцы, беспорядочная, кое-как вооруженная толпа. (15) Обе стороны оглядели одна другую, выстроились и решительно пошли в бой. Войска, во всем неравные, сражались, однако, больше двух часов; пока командир держался, надежда не покидала римлян. (16) Наконец он, оберегая свое доброе имя, страшась будущего позора – если он уцелеет в поражении, которое навлек своей дерзкой неосмотрительностью, – бросился в гущу врагов и погиб под их мечами. (17) И даже бежать было некуда – дороги были всюду перекрыты конными заставами: из всего многочисленного отряда спаслась едва тысяча; остальные погибли так ли, иначе ли.

20. (1) Консулы опять энергично готовились к осаде Капуи; все необходимое сносили и заготовляли: (2) в Казилин свезли хлеб; в устье Вултурна, где сейчас стоит город, в небольшой крепости и в Путеолах79 (которые уже раньше укрепил Фабий Максим) разместили еще подмогу, чтобы быть хозяевами на прибрежной морской полосе и на реке. (3) В эти две приморские крепости свезли из Остии хлеб, недавно присланный из Сардинии и закупленный в Этрурии претором Марком Юнием, чтобы зимой у войска припасов было вдоволь. (4) После поражения в Лукании добровольцы, верно служившие в войске при Гракхе, оставили службу после его смерти, словно уже не связанные никакими обязательствами79a.

(5) Ганнибал не забывал о Капуе, не собирался в такую критическую минуту бросить союзников, но, разгромив одного безрассудно яростного римского вождя, он поджидал случая расправиться также и с другим – да и с его войском. (6) Послы из Апулии донесли Ганнибалу, что претор Гней Фульвий, осаждая отпавшие от римлян апулийские города, действовал энергично и осмотрительно, но от слишком большого успеха и сам претор, и его воины, перегруженные добычей, обленились и распустились: от порядка в войске не осталось и следа. (7) Ганнибал и раньше не раз и совсем недавно мог увидеть, каким становится войско у неумелого военачальника. Он направился в Апулию.

21. (1) Около Гердонии80 находились римские легионы и претор Фульвий. Пришло известие о приближении неприятеля; воины не ринулись без приказа в бой только потому, что были уверены: они смогут сделать это, когда захотят. (2) Следующей ночью Ганнибал слышал в римском лагере беспорядочные свирепые крики мятежных солдат, требующих вести их в бой. (3) Он не сомневался в победе: три тысячи легковооруженных воинов разместил в поместьях среди лесов и кустарников, с тем чтобы по данному знаку они выскочили из укрытий. (4) Магону и почти двухтысячному отряду всадников велел засесть по дорогам, по которым, как он думает, кинутся беглецы. Распорядившись всем ночью, на рассвете он вывел войско в боевом строю. (5) Фульвий, увлекаемый не столько собственными надеждами, сколько безотчетным порывом воинов, не заставил себя ожидать. Вышли из лагеря и построились кое-как: солдаты по своей прихоти выбегали вперед, становились, где им хотелось, по прихоти или из страха покидали свое место. (6) Первый легион и левое крыло стали впереди, и строй вытянулся в длину81. (7) Трибуны кричали, что при таком построении войско не может ни напасть, ни отбить нападение и неприятель прорвет его в любом месте, но солдаты не внимали добрым советам – просто пропускали их мимо ушей. (8) А перед ними стоял совсем иной вождь – Ганнибал, и совсем иное войско, и совсем по-иному построенное. И римляне не выдержали даже первого натиска и крика карфагенян; (9) командир, бестолковый и опрометчивый, как Центений, но не столь сильный духом, видя, что его солдаты дрогнули и струсили, поймал коня и бежал, сопровождаемый сотнями двумя всадников; солдаты, отброшенные назад и окруженные с флангов и тыла, были почти все перебиты: из восемнадцати тысяч человек спаслось не более двух тысяч; лагерем завладели враги.

22. (1) Когда до Рима дошла весть об этом – втором подряд – поражении, – городом овладели и скорбь, и страх; но консулы, которым принадлежало высшее командование, до сих пор воевали удачно, и это умерило тревогу. (2) К консулам отправили двух послов, Гая Летория и Марка Метилия82, с письмом: пусть постараются собрать остатки двух войск, (3) чтобы солдаты с отчаяния и страха не сдались врагу, как это случилось после Канн, и пусть разыскивают разбежавшихся добровольцев. (4) Публий Корнелий, которому был поручен и набор новобранцев, объявил по сельским округам и рынкам83, чтобы разыскивали добровольцев и возвращали их под знамена. Все было исполнено с великим старанием.

(5) Консул Аппий Клавдий велел Дециму Юнию, командиру флота, стоявшего в устье Вултурна, и Марку Аврелию Котте, распоряжавшемуся в Путеолах, чтобы они отправляли в лагерь сразу же корабли, что будут приходить из Этрурии и Сардинии, (6) а сам вернулся под Капую и застал другого консула, Квинта Фульвия, занятым вывозом из Казилина всего нужного для осады Капуи. (7) Оба осадили город и отозвали претора Клавдия Нерона из-под Свессулы из Клавдиева лагеря. (8) Нерон оставил там небольшой отряд, чтобы удерживать занятое место, и со всем остальным войском спустился к Капуе. Три полководца стояли теперь около Капуи, и три войска с трех разных сторон обводили город рвом и валом, возводили через небольшие промежутки укрепления и (9) то тут, то там столь успешно бились с кампанцами, старавшимися помешать их работе, что те не выходили больше из города. (10) Прежде, однако, чем эти работы были закончены, они отправили к Ганнибалу послов с жалобами: он-де бросил Капую, почти отдал ее римлянам; его заклинали прийти на помощь им, не просто осажденным, а отрезанным от мира. (11) Публий Корнелий, претор, написал консулам:84 пусть, прежде чем закончатся осадные работы, кампанцам, тем, кто захочет, будет дана возможность выйти из города со всем своим скарбом – (12) те, кто выйдет до мартовских ид85, не лишатся свободы и сохранят имущество; те, кто останется в городе или уйдет из него после этого числа, будет считаться врагом. (13) Это предложение было объявлено кампанцам, но они им пренебрегли и стали осыпать римлян оскорблениями и угрозами. (14) Ганнибал отвел от Гердонии свои войска, надеясь силой или хитростью взять тарентинскую крепость; ему не повезло, и он направился к Брундизию, рассчитывая, что город ему выдадут. (15) Он зря терял там время, когда к нему пришли кампанские послы с жалобами и мольбами; Ганнибал гордо ответил, что он и раньше заставлял осаждающих убираться прочь и сейчас с его приходом консулам придется плохо. (16) Обнадеженные послы пошли в Капую, но едва пробрались в город, который уже был опоясан двойным рвом и валом.

23. (1) Когда осадные работы под Капуей шли полным ходом, осада Сиракуз завершилась. Сильно и доблестно было войско и его вождь, но им помогла еще измена в городе. (2) В начале весны Марцелл колебался, идти ли ему к Агригенту и сражаться с Гимильконом86 и Гиппократом87 или осадить Сиракузы; (3) он понимал, что город расположен так, что его не взять ни приступом с суши или моря, ни принудить к сдаче голодом: карфагеняне подвозили съестное почти беспрепятственно. (4) Марцелл, однако, решил не оставлять попыток овладеть городом. Среди сиракузян, бежавших к римлянам, когда город только собирался изменить Риму, находилось несколько знатных человек, которым новые порядки были несносны. Марцелл предложил им переговорить со своими единомышленниками, проверить их настроение и клятвенно обещал им, что, если Сиракузы сдадутся, жителиих останутся свободными и будут жить по своим законам. (5) Вести переговоры было трудно – подозреваемых было много, а глаз не спускали с них все: не прошло бы что-нибудь незамеченным. (6) Раб какого-то изгнанника, впущенный в город как перебежчик, после встречи кое с кем устроил эти переговоры. Нескольких человек в рыбачьей лодке, прикрыв сетями, перевезли в римский лагерь88 для переговоров с перебежчиками; потом их же еще раз, и других, и третьих – набралось восемьдесят человек. (7) Все было договорено о выдаче города с перебежчиками, когда к Эпикиду с доносом явился некий Аттал, обиженный выказанным ему недоверием. Заговорщиков пытали и казнили. (8) После этого провала вдруг появилась надежда: некоего Дамиппа, лакедемонянина, посланного сиракузянами к царю Филиппу, захватили римские моряки. (9) Эпикиду было крайне важно его выкупить; Марцелл отказом не отвечал: римляне хотели войти в дружбу с этолийцами89, а лакедемоняне были с ними в союзе. (10) Для переговоров о выкупе выбрали место, удобное обеим сторонам (оно находилось как раз посредине между ними), около Трогильской гавани возле башни, именуемой Галеагрой90. (11) Туда часто приходили, и какой-то римлянин, разглядывая вблизи стены башни, пересчитал кирпичи, из которых она была сложена, и, высчитав длину каждого, установил приблизительную высоту стены. (12) Она оказалась значительно ниже, чем думал он и все остальные; взобраться на нее можно было по лестницам не очень высоким; об этом он и доложил Марцеллу. (13) Такими сведениями нельзя было пренебрегать. Подступиться к этому месту было невозможно: его строго охраняли. Приходилось ждать счастливого случая.

(14) Какой-то перебежчик сообщил: наступает праздник Дианы91, который справляют три дня; в осажденном городе недостает то того, то другого, но вино будет литься рекой, и Эпикид предоставил его и велел городским старейшинам раздавать его по трибам91a. (15) Узнав об этом, Марцелл поговорил с несколькими военными трибунами; для смелой и трудной попытки выбрали подходящих людей – центурионов и солдат, лестницы приготовили и спрятали; солдатам велели поесть и отдохнуть: выйдут они ночью. (16) Выбрали время, когда люди, целый день евшие и пившие, спали непробудным сном. Солдатам одного манипула велено было взять лестницы, около тысячи человек, идя гуськом, тихо подошли к указанному месту, (17) без суеты и шума передовые взобрались на стену, за ними пошли другие; их мужество воодушевило и трусов.

24. (1) Уже тысяча воинов заняла часть стены; поднялись по лестницам и подошедшие остальные; подан был знак от Гексапила, к которому подошли среди полного безлюдья; (2) солдаты пировали в башнях, спали пьяные, продолжали пить еще не совсем нагрузившиеся. Немногих застали и убили в спальнях.

(3) Около Гексапила92 есть небольшая дверь: ее стали изо всех сил ломать, а со стены, как и было условлено, подали сигнал трубой; и вот повсюду уже не тайком, а в открытую стали действовать силой. (4) Дошли до Эпипол93, места, которое охранял сильный отряд: притворяться уже было не к чему, надо было пугать. И перепугали.

(5) Как только услышали звуки труб и крики римлян, занявших стены и часть города, караульные решили, что все кончено и город взят целиком, одни бежали по стенам, другие прыгали со стен или падали под напором перепуганной толпы. (6) Большинство не знало, однако, сколь велико бедствие: все они были не протрезвившиеся, сонные, да и вообще в большом и разбросанном городе вести из одной части плохо доходят до всех остальных. (7) На рассвете, когда Гексапил был взломан, Марцелл со всем войском вошел в город: разбуженные им жители торопились взять оружие и, насколько возможно, помочь городу, уже почти занятому. (8) Эпикид от Острова, который сиракузяне называют Насос94, быстро шел с отрядом. Он не сомневался, что несколько неприятельских солдат перелезли через стену, караульщики – ротозеи и он этих солдат быстро прогонит. (9) Навстречу бежала перепуганная толпа; Эпикид твердил, что их рассказы страшнее, чем действительность, и рассказчики только увеличивают общий беспорядок, но, когда увидел, что вокруг Эпипол полно вооруженных солдат, повернул в Ахрадину и только подразнил неприятеля, метнув в него несколько дротиков. (10) Он боялся не столько огромного неприятельского войска, сколько измены, которой благоприятствует случай: не нашел бы он ворота в Ахрадину и на Остров запертыми в суматохе; (11) Марцелл поднялся на стену, и с высоты его глазам открылся город, пожалуй, красивейший по тем временам; говорят, он заплакал95, и радуясь окончанию столь важной военной операции, и скорбя о городе и его старинной славе. (12) Вспоминался потопленный афинский флот, два огромных войска, уничтоженных вместе с их славными вождями96, столько таких трудных войн с карфагенянами, (13) столько могущественных тиранов97и царей, и особенно Гиерон, недавно царствовавший, и все, что даровала ему судьба и личная доблесть; он прославлен своими благодеяниями римскому народу. (14) Все предстало пред его умственным взором, и тут же мелькнула мысль – сейчас все это вспыхнет и превратится в пепел, и прежде чем ввести войска в Ахрадину, он отправил сиракузян, находившихся, как было сказано, в римских войсках, ласково уговорить и убедить противника сдать город.

25. (1) Ворота и стены Ахрадины охраняли перебежчики, которым нечего было надеяться на пощаду при заключении мира; они никому не позволяли ни подходить к стенам, ни заговаривать с кем бы то ни было. (2) Марцелл после первой же неудачной попытки отступил к Евриалу98: это холм на окраине города, противоположной морю, над дорогой, ведущей в поля и в глубь острова: отсюда очень удобно принимать подвозимое продовольствие. (3) Начальствовал над этим укрепленным местом назначенный Эпикидом аргосец Филодем. Марцелл отправил к нему Сосиса, одного из тираноубийц99, который в длинной, хитро составленной речи сообщил Марцеллу, что Филодему требуется время, чтобы подумать. (4) Филодем тянул с ответом, откладывая его со дня на день в расчете на то, что тем временем подойдут с войском Гиппократ с Гимильконом. Филодем не сомневался, что если он впустит их в крепость, то они уничтожат римское войско, запертое в городских стенах. (5) Марцелл, видя, что Евриал не взять и ему его не сдадут, расположился лагерем между Неаполем и Тихой100 – это названия частей города, которые сами по себе являются городами. Он боялся густо населенных районов: солдаты, жадные до добычи, разбегутся и ему их не удержать. (6) Из Тихи и Неаполя к нему пришли в одежде умоляющих101 послы, прося не допускать убийств и поджогов. (7) Они именно просили, а не требовали, и Марцелл, посоветовавшись, с общего согласия приказал воинам: свободных не обижать; остальное будет им добычей. (8) Лагерь огородили;102 у ворот, открывавшихся на улицы, Марцелл расставил сильные сторожевые посты, чтобы, когда солдаты разбегутся, неприятель не ворвался в лагерь. (9) Воины по сигналу разбежались по городу: ломали двери, всюду грохот, ужас и смятение; убивать не убивали, но грабеж прекратился только тогда, когда все накопленное за долгую благополучную жизнь было расхватано. (10) Филодем, утративший всякую надежду на помощь, заручившись обещанием, что его не тронут и он спокойно вернется к Эпикиду, вывел свой отряд и сдал холм103римлянам.

(11) Пока все были заняты этим холмом, Бомилькар бурной ночью, когда волна не позволяла римскому флоту стоять в море на якоре, вышел из сиракузской гавани с тридцатью пятью кораблями на парусах в открытое море, оставив Эпикиду и сиракузянам пятьдесят пять кораблей. (12) Объяснив карфагенянам, в какой опасности Сиракузы, он через несколько дней вернулся с сотней судов; говорят, Эпикид щедро одарил его из сокровищницы Гиерона104.

26. (1) Взяв Евриал и поставив там гарнизон, Марцелл избавился от одной тревоги: многочисленное неприятельское войско, впущенное с тыла в крепость, не сможет ринуться на его воинов, сидящих взаперти в городских стенах. (2) Он расположил вокруг Ахрадины в подходящих местах три стоянки, рассчитывая, что голод заставит осажденных сдаться. (3) Несколько дней на передовых постах обеих сторон стояло затишье, как вдруг прибыли Гиппократ и Гимилькон, собиравшиеся со всех сторон напасть на римлян. (4) Гиппократ укрепил свой лагерь около большой гавани105 и дал знак сидевшим в Ахрадине – напал на старый римский лагерь, которым командовал Криспин106. Эпикид напал на стоянки Марцелла, а карфагенский флот пристал к берегу между городом и римским лагерем: Марцелл не сможет подать помощь Криспину. (5) Действительной опасности было меньше, чем тревоги: Криспин не только отбросил Гиппократа от укреплений, но заставил его бежать сломя голову, а Марцелл прогнал Эпикида в город. (6) Приняли на будущее все меры, чтобы обезопасить себя от неожиданного нападения. (7) А тут на оба войска пришла новая беда: чума, – стало не до войны. Осенняя непогода, нездоровая местность, жара, за городом еще более нестерпимая, чем в городе, истомила почти всех в обоих лагерях. (8) Первоначально нездоровое место и непогода вызывали болезнь и смерть; потом само лечение и соприкосновение с больными разнесло заразу107. Заболевшие или умирали, заброшенные и покинутые, или же уносили с собою тех, кто их лечил и за ними ухаживал, пораженные тою же страшной болезнью. (9) Каждый день похороны и смерть, днем и ночью повсюду рыдания. (10) В конце концов люди до того привыкли к этому бедствию, что не только не провожали умерших, как подобает, слезами и воплями, но не выносили трупов и не хоронили их: бездыханные тела валялись перед глазами ожидавших той же участи. (11) Мертвые умерщвляли больных, больные здоровых – страхом, заразой, тлетворным запахом. Бывало, предпочитали смерть от меча: поодиночке врывались во вражеские стоянки. (12) Болезнь поражала больше карфагенян, чем римлян: римляне, долго осаждая Сиракузы, привыкли к здешней воде и климату. (13) Сицилийцы, находившиеся в неприятельском войске, увидев, что зараза распространяется (местность была нездоровой), разбрелись по своим городам, которые были поближе. (14) Карфагенянам приюта нигде не было: погибли все до единого, погибли и Гимилькон с Гиппократом. (15) Марцелл, видя, с какой силой обрушивается болезнь, увел в город свое обессилевшее войско и дал ему передохнуть и пожить в домах. Много, однако, римских солдат от чумы погибло.

27. (1) После гибели сухопутного пунийского войска воины, служившие раньше у Гиппократа <...>108 заняли два небольших города, недоступных по своему местоположению и вдобавок еще укрепленных: один лежал в трех милях от Сиракуз, другой – в пятнадцати. Они сносили туда съестные припасы из своих городов и призывали к себе подмогу. (2) Тем временем Бомилькар, вторично явившийся в Карфаген вместе с флотом, так рассказал о судьбе союзников и судьбе их, что карфагеняне вознадеялись не только помочь союзникам и спасти их, но и захватить римлян в как-никак захваченном ими городе. (3) Он посоветовал снарядить как можно больше грузовых судов, нагрузить их всяким грузом и увеличить флот, состоявший под его командой. (4) Из Карфагена он вышел со ста тридцатью военными судами с семью сотнями грузовых и с попутным ветром переправлялся в Сицилию, но те же ветры помешали ему обогнуть мыс Пахин109. (5) Молва разнесла весть о прибытии Бомилькара; он медлил; и сиракузяне, и римляне переходили от страха к надежде. (6) Эпикид испугался: если ветры, уже много дней дувшие с солнечного восхода, не утихнут, то карфагенский флот вернется в Африку. (7) Он передал Ахрадину вождям наемников, а сам отплыл к Бомилькару, (8) который держал свой флот обращенным в сторону Африки. Он опасался морского сражения не потому, что не равны были силы или у римлян было больше кораблей – больше их было у карфагенян, – но ветры были для римлян благоприятнее. Эпикид, однако, настоял: пусть испытает судьбу в морской битве.

(9) Марцелл заметил, что со всего острова созвано сицилийское войско и что подходит карфагенский флот с большим грузом. Не желая быть запертым с моря и суши во вражеском городе, он решил, хотя флот у него был меньше карфагенского, не допустить высадки Бомилькара в Сиракузах. (10) Два враждебных флота стояли около Пахина: они сразятся сразу, как только настанет затишье и суда смогут выйти в открытое море. (11) Как только юго-восточный ветер110, свирепствовавший несколько дней, утих, Бомилькар первый снялся с якоря, решив поскорее обойти мыс и выйти в открытое море. (12) Он увидел римский флот, который направлялся к нему, и, неизвестно чего испугавшись, вышел на парусах в открытое море, миновал Сицилию, держа курс на Тарент, и отправил в Гераклею111 гонцов с приказом вернуться грузовым судам в Африку. (13) Эпикид, лишившись такой поддержки и не желая оставаться в осажденном городе, большая часть которого была уже взята, отплыл в Агригент, не рассчитывая оттуда на что-либо повлиять и решив выжидать, чем все кончится.

28. (1) В сицилийском войске стало известно, что Эпикид покинул Сиракузы, (2) а карфагеняне бросили остров и вторично предали его римлянам. Сицилийцы переговорили с осажденными об условиях, на коих будет сдан город, и отправили послов к Марцеллу. (3) Желания эти почти совпадали с желаниями римлян: царские владения, где бы они ни находились, останутся за римлянами; сицилийцы сохраняют свою свободу, свои законы и все прочее. Пригласили на совещание тех, кому Эпикид поручил все дела; (4) их тоже отправили к Марцеллу, как и представителей сицилийского войска, требовавших, чтобы участь осажденных и в осаде не бывших была одинакова и чтобы ни те, ни другие ничего особого себе не выговаривали. (5) Их впустили повидаться с родственниками и друзьями, и они рассказали о договоре с Марцеллом. У них появилась надежда на благополучный исход: префектов Эпикида – Поликлета, Филистиона и Эпикида, прозванного Синдоном, – убили и созвали народное собрание. (6) Там говорили, что в нужде, на которую они обычно шепотом друг другу жаловались, да и в других бедствиях, нечего обвинять судьбу: от них самих зависело, как долго еще им терпеть. (7) Римляне осадили Сиракузы, сжалившись над сиракузянами, а не по ненависти к ним. Услышав, что Эпикид и Гиппократ, приспешники Ганнибала и Гиеронима, все захватили в свои руки, они начали войну и осадили город, желая захватить жестоких его тиранов. (8) Гиппократ убит, Эпикид выгнан из Сиракуз, а ставленники его перебиты; на острове не осталось клочка земли во власти карфагенян, господство на море они потеряли. Отчего же римлянам не желать, чтобы Сиракузы были благополучными, как при жизни Гиерона, верного друга римскому народу. (9) Итак, ни городу, ни его насильникам не грозит никакая опасность, кроме как от себя самих; если они упустят случай примириться с римлянами – другого, столь же удобного, больше не будет, и если очевидно, что освобождение от неистовства тиранов <... >112.

29. (1) Речь выслушали и вполне ее одобрили, но решили, прежде чем послов, выбрать преторов, из которых и отправили к Марцеллу посольство. (2) Его глава начал так: «Не мы, сиракузяне, первыми изменили вам, но Гиероним, преступник перед вами и перед нами. (3) Когда после убийства тирана наступило затишье, не сиракузяне, а царские прихвостни, Гиппократ и Эпикид, сбили нас с толку, то застращивая нас, то обманывая. Всякий скажет, что, когда мы были свободны, мы всегда жили в мире с вами. (4) И сейчас, когда убиты те, под чьим гнетом жили Сиракузы, когда мы наконец вздохнули свободно, мы тотчас же сложили оружие, сдались, сдали вам город и его укрепления: мы понесем участь, какую вы нам назначите. (5) Боги, Марцелл, даровали тебе славу завоевателя самого славного и прекрасного греческого города; все памятные деяния наши на суше и на море делают более блестящим твой триумф. (6) Хочешь ли ты, чтобы только рассказывали, какой город ты взял? Или чтобы даже потомки могли видеть его? Его, который будет показывать каждому прибывшему с моря ли, с суши ли; тут – трофеи, взятые нами у афинян и карфагенян113, там – твои, взятые у нас. Невредимыми ли передашь ты Сиракузы под покровительство рода Марцеллов? (7) Помните не только о Гиерониме, но и о Гиероне: Гиерон был гораздо дольше вашим другом, чем Гиероним врагом; благодеяния Гиерона вы чувствовали на деле; безумства Гиеронима привели его к собственной гибели».

(8) От римлян ничто не угрожало, но в Сиракузах началась более страшная междоусобная война. Перебежчики решили, что их выдают римлянам, и тем самым запугали вспомогательные отряды наемников: (9) те, схватившись за оружие, сначала изрубили преторов, а затем, разбежавшись по Сиракузам, в неистовстве стали убивать случайных встречных и расхищать все, что попадало под руку. (10) Не желая оставаться без командиров, они выбрали троих начальствовать в Ахрадине и троих на острове. Когда волнение наконец утихло и они стали разузнавать, чем кончились переговоры с римлянами, то стало выясняться, что на деле положение наемников и перебежчиков различно.

30. (1) В это время вернулись от Марцелла послы и сказали: подозрения наемников напрасны: у римлян нет никакой причины их наказывать. (2) Среди троих начальников в Ахрадине был испанец Мерик. В свите послов находился один из солдат вспомогательного испанского отряда114, отправленный специально к Мерику. Он, застав Мерика одного, сначала изложил ему, в каком положении оставил он Испанию, откуда недавно прибыл, – вся она покорена римлянами. (3) Мерик может – если сочтет дело стоящим – стать главой своих единоплеменников в римском ли войске или вернувшись на родину – как пожелает. А если он предпочитает оставаться в осаде, то чего ж ему ждать – обложенному и с моря и с суши?

(4) Мерик был взволнован и решил отправить к Марцеллу – среди послов – своего брата, которого тот же испанец тайком от других провел к Марцеллу; заручившись обещанием безопасности и составив план действий, вернулся тот в Ахрадину. (5) Мерик, боясь возбудить в ком-либо подозрение, заявил, что ему не нравится это хождение послов взад-вперед, нечего ни посылать, ни принимать кого бы то ни было. Чтобы караулы лучше несли свою службу, нужно опасные места распределить между всеми и пусть каждый отвечает за свой участок. (6) Все согласились. Мерику достался участок от источника Аретузы115 до входа в большую гавань – он сообщил об этом римлянам. (7) Марцелл посадил воинов на грузовую баржу и велел ночью подтащить ее к Ахрадине116, а воинам – высадиться недалеко от ворот, поблизости от источника Аретузы. (8) На исходе ночи все было сделано; Мерик, как было уговорено, впустил солдат, и Марцелл на рассвете со всем своим войском бросился на Ахрадину – (9) не только ее защитники, но и отряды, стоявшие на Острове, покинув свои посты, устремились отражать натиск римлян. (10) В этой сумятице легкие суденышки, заранее снаряженные, подошли кружным путем к Острову; воины высадились и неожиданно напали на немногочисленные вражеские сторожевые посты и незатворенные ворота, которыми выбегали воины. После небольшой схватки взяли Остров, покинутый бежавшей в страхе охраной. (11) У перебежчиков вовсе не было ни стойкости, ни желания оставаться на месте; не очень-то доверяя и своим, они в разгар битвы бежали. (12) Видя, что Остров взят, что одна из частей Ахрадины захвачена и Мерик со своим отрядом присоединился к римлянам, Марцелл велел бить отбой, чтобы не разграбили царских сокровищ, молвой сильно преувеличенных.

31. (1) Бушевавших солдат укротили, а перебежчикам, находившимся в Ахрадине, дали спокойно уйти. (2) Сиракузяне наконец спокойно вздохнули, раскрыли ворота Ахрадины (3) и отправили к Марцеллу послов просить об одном: сохранить жизнь им и их детям. (4) Марцелл собрал свой совет, пригласив туда также тех сиракузян, которых восстание изгнало из родного города и которые были среди римских войск117. Там он и ответил послам. Благодеяний, сказал он, которые Гиерон пятьдесят лет оказывал римлянам, было не больше, чем злодеяний, совершенных за последние годы теми, кто захватил власть в Сиракузах. Но на них и обрушися груз их вины: за нарушение договоров сами они наказали себя более жестоко, чем того хотели бы римляне. (5) Третий год осаждает он, Марцелл, Сиракузы не затем, чтобы поработить: он не хочет, чтобы вожди перебежчиков захватили город и держали его под гнетом. (6) Что могли поделать сиракузяне? Пример тому дали их соотечественники, бывшие в римских отрядах, или испанец Мерик, передавший свой отряд, да и сами они, сиракузяне, когда приняли свое, хоть и запоздалое, но мужественное решение. (7) А римляне под стенами их города вынесли столько трудов и опасностей на суше и на море, что не такой уж наградой были им Сиракузы. (8) Потом он послал квестора118 с отрядом на Остров принять и сторожить царские деньги. Город отдали на разграбление солдатам; в домах тех, кто был в римском войске, поставили охрану. (9) Было явлено много примеров отвратительной жадности, гнусного неистовства. А среди всей суматохи, какую только может породить во взятом городе страх, среди солдат, бегавших повсюду и грабивших, Архимед, как рассказывают, был занят только фигурами, которые он чертил на песке. Какой-то солдат, не зная, кто это, убил его119. (10) Марцелл очень был огорчен, позаботился о похоронах, разыскал родственников Архимеда и в память о нем обеспечил им жизнь в покое и уважении120.

(11) Так были взяты Сиракузы;121 добычи в городе оказалось столько, сколько вряд ли бы нашлось тогда в Карфагене, хотя силами он и не уступал Риму.

(12) За несколько дней до взятия Сиракуз Тит Отацилий с восемьюдесятью квинкверемами переправился из Лилибея в Утику122 и, войдя до рассвета в гавань, захватил баржи с грузом зерна. (13) Высадившись, он разорил окрестности Утики, а всякого рода добычу погрузил на суда (14) и на третий день после отплытия из Лилибея123 вернулся обратно со ста тридцатью баржами, нагруженными хлебом. Хлеб этот он немедленно отправил в Сиракузы. Не прибудь он так вовремя, и победители и побежденные погибли бы от голода.

32. (1) Тем же летом в Испании римские военачальники, покинув зимние лагеря, соединили свои силы. Это произошло после того, как в течение двух лет124 ничего достопамятного сделано не было, а война велась не столько оружием, сколько сговорами и переговорами125. (2) Теперь был созван совет, и мнения всех сошлись: если до сих пор только и делали, что сдерживали Ганнибала, стремившегося в Италию, то теперь пришло время делать все, чтобы война в Испании была доведена до конца. (3) Полагали, что силы для того есть: той зимой призвано было в армию двадцать тысяч кельтиберов. (4) Неприятельских войск было три: Газдрубал, сын Гисгона, и Магон соединили свои войска и стояли от римлян на расстоянии, пожалуй, пятидневного пути. (5) Ближе находился сын Гамилькара – Газдрубал, полководец, давно воевавший в Испании; его войско стояло вблизи города Амторгис126. Его первого и хотели разбить римские военачальники: (6) надеялись, что сил для этого хватит с избытком. Беспокоило одно – как бы Газдрубал-второй и Магон, перепуганные его бегством, не ушли в непроходимые горные леса и не затянули бы войну. (7) Решили: самое лучшее разделить силы и вести войну всем войском, находившимся в Испании. Войско поделили так: (8) Публий Корнелий поведет против Магона и Газдрубала две трети войска римского и союзнического; Гней Корнелий возьмет оставшуюся треть и еще кельтиберов и сражается с Газдрубалом Баркой. (9) Оба вождя выступили вместе; кельтиберов отправили вперед к городу Амторгис, а сами расположились лагерем в виду неприятеля, от которого их отделяла река127. (10) Гней Сципион там и стал со своим упомянутым выше войском; Публий Сципион отправился туда, куда было назначено.

33. (1) Газдрубал проведал, как малочисленно собственное войско римлян в лагере, римлян, которым оставалось надеяться на вспомогательные отряды кельтиберов. (2) Он по опыту знал все вероломство варваров и особенно тех племен, с которыми столько лет воевал. (3) Устные сношения были легки, так как оба лагеря были полны испанцев. Тайно ему удалось за большие деньги договориться с вождями кельтиберов о том, чтобы они увели свои войска от римлян. (4) Они даже не видели в том ужасного преступления: они ведь не поднимают руку на римлян, а платят им – и не меньше, чем достало бы и за войну, – только за то, чтобы они не воевали. А ведь не только мир, но и удовольствие вернуться домой, свидеться со своими, увидеть свое добро – все это радовало всех. (5) Еще легче, чем вождей, было убедить толпу. Нечего было бояться, что малочисленные римляне задержат их силой. (6) Пусть римским вождям это служит уроком на будущее: нельзя настолько полагаться на вспомогательные отряды чужеземцев, чтобы не иметь в своем лагере превосходящих собственных сил. (7) Кельтиберы вдруг собрались и стали уходить. На все расспросы и уговоры римлян остаться они отвечали: их призывают домой местные распри. (8) Ни силой, ни просьбами нельзя было удержать союзников, и Сципион, понимая, что без них он слабее неприятеля, а с братом ему соединиться не удастся, принял единственное и очевидное спасительное решение: отступить возможно дальше и прежде всего стараться не вступать в сражение на равнине с врагом, который, перебравшись через реку, шел по пятам удалявшихся.

34. (1) В эти же дни Публия Сципиона тревожил такой же страх, опасность большая и от нового врага. (2) Молодой Масинисса128 (которого впоследствии дружба с римлянами сделала славным и могущественным) в те времена был союзником карфагенян. (3) Он двинулся со своей нумидийской конницей навстречу Публию Сципиону и затем ни днем ни ночью не давал римлянам ни отдыху, ни сроку: (4) он не только захватывал солдат, далеко ушедших за дровами и фуражом, но носился вокруг лагеря, часто врывался в линию сторожевых постов и учинял невероятный беспорядок. (5) Часто его ночной налет приводил в трепет находившихся в лагере; римлянам приходилось быть всегда настороже – и в лагере, и за его воротами, загнанные в лагерь, они были отрезаны от всего жизненно необходимого. (6) Это была почти настоящая осада, и грозила она стать еще страшнее, если карфагеняне соединятся с Индибилисом, который, как слышно было, подходил с семью с половиной тысячами свессетанов129, чтобы соединиться с пунийцами. (7) Сципион был осторожным и предусмотрительным вождем, но, вынужденный обстоятельствами, он принял небезопасное решение: ночью выступить навстречу Индибилису и в любом месте, где они встретятся, начать сражение. (8) Охранять лагерь он оставил небольшой гарнизон под начальством легата Тиберия Фонтея, а сам выступил в полночь и начал сражение с неприятелем, шедшим навстречу. (9) Сражались на ходу, а не выстроившись к бою; римляне одолевали в этой беспорядочной схватке. Вдруг нумидийская конница, от которой, думалось Сципиону, ему удалось ускользнуть, окружила с флангов перепуганных римлян, завязалось новое сражение – с нумидийцами, а в это время появился третий враг – карфагенские вожди, напавшие с тыла на сражавшихся. (10) Римлянам приходилось биться и с теми, и с другими – на кого броситься в первую очередь, где, сомкнувшись, пойти на прорыв? (11) Сципион сражался, ободрял солдат, появлялся там, где им приходилось худо, когда тяжелое копье пробило ему правый бок. Враги, построившись клином, шли на римлян, столпившихся вокруг своего вождя; карфагеняне, увидев, что Сципион мертвым свалился с лошади, радостно завопили, оповещая все войско о гибели римского полководца. (12) Известие это быстро облетело всех: враги ощутили себя несомненными победителями, римляне – побежденными. (13) Вождя не стало, и строй распался, воины кинулись бежать; прорваться между нумидийцами и легковооруженными вспомогательными отрядами оказалось нетрудно, но ускользнуть от многочисленных всадников и пехотинцев, бежавших так же быстро, как и лошади, было вряд ли возможно. (14) Бежавших погибло, пожалуй, больше, чем пало на поле брани, да никто бы и не остался в живых, если бы не темнело так быстро и не наступила ночь.

35. (1) Карфагенские вожди не сидели сложа руки: им везло и они сразу же после битвы, не дав солдатам даже передохнуть, торопливо, ускоренными переходами, помчались к Газдрубалу, сыну Гамилькара. Они не сомневались, что, соединив свои силы, успешно окончат войну. (2) По их прибытии солдаты и полководцы, радуясь победе, стали поздравлять друг друга: убит такой полководец, уничтожено все его войско и такая же, несомненно, победа ждет их впереди.

(3) До римлян не дошли еще вести о постигшем их несчастье, но в лагере стояла скорбная тишина: все, как это бывает, предчувствовали наивысшую беду. (4) Полководец129a видел и сам: союзники его покинули, неприятельское войско сильно увеличилось – надеяться не на что. Римляне разбиты, об этом можно было догадываться, и здравый смысл такую догадку поддерживал. Ведь только закончив эту войну, Газдрубал и Магон могли подвести сюда без сражения свои войска. (5) Разве брат130 не остановил бы их или не пошел за ними следом? (6) А если он не смог помешать неприятелю соединиться, то разве сам он не соединился бы с братом?

(7) Встревоженный, обеспокоенный, он полагал, что единственный путь к спасению – уйти отсюда как можно дальше. Ночью – неприятель ничего не подозревал и не беспокоился – римляне вышли из лагеря и прошли довольно далеко.

(8) Когда на рассвете карфагеняне поняли, что враги ушли, они выслали вперед нумидийцев, сами самым быстрым ходом кинулись в погоню. Нумидийцы настигли уходивших еще до наступления ночи: нападая то с тыла, то с флангов, они заставили уходивших остановиться и защищаться.

(9) Сципион ободрял своих: пусть идут и на ходу сражаются, пока это еще возможно, пока их еще не настигла пехота.

36. (1) Некоторое время, то нападая, то отбиваясь, римляне слегка продвигались вперед; наступила ночь, Сципион велел прекратить сражение. (2) Он собрал своих и повел их на какой-то холм – место, недостаточно безопасное, тем более для изрядно потрепанного отряда, но все-таки на окружающей равнине некая высотка. (3) Пехотинцев заслонил обоз и конница, их окружившая, и они без труда отбрасывали налетавших нумидийцев. (4) Но когда подошли три вражеских полководца с тремя своими войсками в полном составе, стало ясно: на неукрепленном холме римлянам не отбиться. (5) Полководец оглядывался и соображал, как обвести холм валом, но на холме не росло ни кустика – нельзя нарубить даже хвороста, а земля так тверда, что нечего и думать нарезать дерну или выкопать ров. (6) Холм был и не крутой и не обрывистый, подняться по его пологим склонам врагу легко. (7) Все-таки, чтобы создать какое-нибудь подобие вала, использовали вьючные седла с привязанными к ним вьюками: из них сложили некое заграждение, а где седел не хватило, там нагромоздили всякие тюки с поклажей, доведя все сооружения до обычной высоты возводимого вала.. (8) Когда пришли сюда войска неприятелей, они без труда поднялись на холм, но необычное укрепление поразило их диковинным видом, и они остановились. (9) Со всех сторон раздавались начальственные окрики: что же они стоят перед этим игрушечным сооружением? Женщины и дети перед ним не задержались бы; почему они не растащат и не разбросают его? За этими вьюками прячутся вражеские солдаты, это наши пленные. (10) Так презрительно бранились вражеские военачальники. Нелегко, однако, было перепрыгивать через эти груды, разрубать связанные вместе вьюки, заваленные вдобавок еще какой-нибудь поклажей. (11) Разбросав баграми поклажу, враги расчистили себе дорогу, и лагерь был взят. (12) Многочисленные победители бросились на немногочисленных ошалевших солдат, но большинство убежало в соседние леса и пришло в лагерь Публия Сципиона, которым командовал его легат Тиберий Фонтей. (13) Одни говорят, что Гней Сципион при первом же вражеском налете был убит на холме; другие – что он и еще несколько человек укрылись в башне по соседству с лагерем; ее со всех сторон подожгли, и, когда сгорели двери, выломать которые не удавалось никакими силами, все схваченные в башне вместе с вождем были убиты. (14) Гней Сципион был убит на восьмом году131 после прибытия своего в Испанию, через двадцать девять дней после смерти брата. О смерти их сильно скорбели в Риме и не меньше – по всей Испании: граждан печалила потеря войска и провинции и беда, постигшая всех. Испания горько оплакивала Сципионов, особенно Гнея: он дольше управлял страной, первый завоевал любовь населения, первый показал, как справедливы и воздержаны римляне.

37. (1) С гибелью войска, казалось, утрачена и вся Испания, но все спас один человек132. (2) В войске служил некий Луций Марций, сын Септимия, римский всадник, молодой человек, энергичный, мужеством и дарованием возвысившийся над тем сословием, в котором он родился. (3) К тому же он получил хорошую выучку в войске Гнея Сципиона, под началом которого он прослужил много лет и у которого научился воинскому искусству. (4) Марций, собрав разбежавшихся было воинов и каких-то людей из городских гарнизонов, составил внушительное войско, с которым и присоединился к войску Тиберия Фонтея, Публиева легата. (5) Но среди солдат простой римский всадник пользовался большим влиянием и уважением. Когда они укрепили лагерь по сю сторону Ибера, они захотели на воинском собрании избрать себе предводителя133, (6) то все солдаты, чередуясь между собой и в охране вала и в караулах, единогласно выбрали Луция Марция. (7) Теперь все время – а его было мало – он занят был укреплением лагеря и подвозом припасов: воины выполняли все приказания бодро, не падая духом.

(8) Пришло известие о приближении Газдрубала, сына Гисгона, который перешел Ибер, чтобы покончить с войной. Когда римские солдаты увидели знак к битве, выставленный их новым предводителем, (9) они вспомнили, какие полководцы еще недавно водили их в бой и с какими силами выходили они на поле битвы. Все вдруг разрыдались: стали биться головой оземь, одни, воздев руки к небу, корили богов, другие, распростершись на земле, взывали, называя по именам, каждый к своему полководцу. (10) Невозможно было остановить этот поток жалоб, хотя центурионы и успокаивали своих воинов, и сам Марций и утешал, и журил их: они умеют только, как женщины, без толку плакать, а следовало бы воспрянуть духом, защитить себя и государство, отомстить за своих убитых вождей. (11) Внезапно услышали крики и звук трубы: неприятель оказался почти у самого вала – внезапно скорбь переплавилась в гнев, воины расхватали оружие и в неистовстве, не помня себя, кинулись к воротам и набросилась на беспечно и нестройно подходивших пунийцев. (12) Они, такого не ожидая, оторопели от страха и от удивления – откуда вдруг столько врагов, ведь все войско было почти уничтожено; откуда такая дерзость, такая уверенность в себе у разбитых и обращенных в бегство; что это за новый вождь объявился – ведь оба Сципиона убиты; кто распоряжается лагерем; кто подал сигнал к битве? (13) Невозможно было это предвидеть, и карфагеняне, недоумевающие, потрясенные, отступили, а затем, отброшенные сильным ударом, повернули вспять и побежали. (14) Произошло бы или страшное избиение обратившихся в бегство или бессмысленная, опасная погоня, но Марций поспешно дал знак к отступлению, он преградил путь передовым, кое-кого удержал сам и остановил и вернул в лагерь возбужденных солдат, все еще жаждавших крови и убийства. (15) Карфагеняне сначала в страхе кинулись прочь от вала, но, видя, что их никто не преследует, сочли, что это от страха. Тогда они с прежней презрительностью медленным шагом вернулись в лагерь.

(16) Столь же небрежно лагерь и охранялся: враг был рядом, но представлялось, что это – жалкие остатки двух армий, уничтоженных несколько дней назад. (17) Поэтому пунийцы во всем были одинаково небрежны. Марций это разведал, и у него созрел замысел, с первого взгляда скорее дерзкий, чем отважный: (18) напасть на вражеский лагерь. Он решил, что легче взять лагерь одного Газдрубала, чем защитить свой от трех армий и троих вождей, буде они снова соединятся. (19) В случае успеха он поправит бедственное положение римлян, а если его одолеют, то по крайней мере перестанут презирать того, кто первый взялся за оружие.

38. (1) Чтобы внезапность дела, и страх ночи, и замысел, не отвечающий нынешнему положению римлян, не вызвали замешательства, он созвал солдат и обратился к ним со словами ободрения и увещания: (2) «Мой долг по отношению к нашим полководцам, живым и мертвым, наша общая участь, воины, убедят каждого из вас, что власть, врученная вами мне, велика, но и тяжела и мучительна. (3) Ведь в такое время, когда, не притупи тревога мою печаль, вряд ли я настолько владел бы собою, чтобы найти какое-нибудь утешение для больной души. А я вынужден – это так тяжело, когда ты в скорби, – думать один за всех вас. (4) И даже тогда, когда нужно думать, как сохранить для отечества остатки двух армий, невозможно отвлечь свои мысли от неотвязной печали. (5) Горестная память о Сципионах жива: оба Сципиона не дают мне покоя (6) среди всех моих тревог и забот, они будят и насылают бессонницу, – и я не допущу, чтобы они и воины их, ваши товарищи, восемь лет134 не знавшие в этих землях поражения, и чтобы государство наше остались неотмщенными. (7) Они велят мне следовать их правилам; при их жизни я беспрекословно повиновался их власти; после их смерти я стараюсь представить себе, что и когда сделали бы они, и считаю за лучшее следовать им. (8) И я хотел бы, воины, чтобы не воплями и рыданиями провожали вы их, будто мертвых: они живут и жива слава их подвигов. Всякий раз, как вспомните их, представьте себе, будто они перед вами – ободряют вас, подают знак к сражению и ведут вас в бой. (9) Таким предстал перед вами их образ – и вы дали сражение, и доказали врагам: Сципионы были не единственные римляне. (10) Народ, чью силу и доблесть не сокрушило каннское поражение, устоит под самыми жестокими ударами судьбы. (11) А теперь, после того, как вы по своей воле отважились на трудное дело, хочется испытать, на что вы отважитесь по приказу вождя. Вчера, когда вы врассыпную преследовали ошеломленного врага, давая отбой, я хотел не сломить вашу отвагу, но сохранить ее для лучшего случая и большей славы: (12) вы, подготовившись, нападете на беспечных, вооруженные – на безоружных и даже на сонных. Я, воины, не полагаюсь безрассудно на такую возможность: мой замысел подсказан самими обстоятельствами. (13) Если кто-нибудь спросит, как вы защитили лагерь – немногие от многих, побежденные от победителей, вы, конечно, ответите: именно потому, что все это внушало вам страх, вы укрепили лагерь и сами были наготове. (14) Всегда так бывает: люди перестают остерегаться, когда судьба будто бы устранила все, что внушает страх; и ты нерадив и неосторожен. (15) Меньше всего сейчас боятся враги, что мы, сами окруженные и осажденные, нападем на их лагерь. Так отважимся же на то, во что невозможно поверить, но тем оно будет легче, чем выглядит. (16) После полуночи я тихо, в молчании, выведу вас. (17) Я разведал, что у них нет порядка в смене караулов, а посты размещены как попало. Первым же криком в воротах, первым же натиском вы возьмете лагерь. Тогда среди еще сонных, перепуганных неожиданной тревогой, безоружных, захваченных прямо в постелях, произведете вы то избиение, от которого я удержал вас вчера, чем вы и были недовольны. (18) Замысел мой покажется дерзким, но в обстоятельствах трудных, когда надеяться почти не на что, отчаяннейшие решения всего правильнее. Если ты чуть помедлишь и упустишь счастливый случай, он тут же пролетит, а упущенного не наверстаешь. (19) Одно войско стоит рядом, два – неподалеку; напав сейчас, мы можем еще на что-то надеяться; вы уже проверили силы и свои, и неприятельские. (20) Если мы отложим наше решение на один день, если, прослышав о вчерашней вылазке, враги перестанут нас презирать, то есть опасность, что вражеские полководцы соединят все свои силы и нам придется выдержать бой с тремя войсками, с тремя вождями. Гней Сципион не выдержал этого, а с ним было невредимое войско. Полководцы наши погибли, разделив свои силы, (21) и врага можно одолеть, если разделить его войско и нападать на отдельные отряды. Другой возможности вести войну нет. Подождем этой ночи: она нам благоприятна. (22) Да помогут нам боги! Ступайте, подкрепите свои силы, чтобы вломиться во вражеский лагерь с тем же мужеством, с каким вы защищали свой». (23) Воины выслушали новый замысел нового предводителя, особенно радуясь тому, что он так дерзок. Остаток дня разбирали оружие и подкрепляли телесные силы; большую часть ночи спали и перед рассветом выступили.

39. (1) В шести милях за ближайшим карфагенским лагерем стояло другое их войско, между ними в лесной чаще была ложбина. Почти в середине этого леса Марций с пунийским умением135 спрятал когорту римской пехоты и при ней всадников. (2) Заняв таким образом середину дороги, Марций в полной тишине повел свой отряд на ближний лагерь врага. Перед воротами не было караульных, на валу не стояла охрана; римляне проникли во вражеский лагерь будто в собственный – сопротивления не встретили. (3) Тут затрубили трубы и поднялся крик: кто рубил полусонных врагов, кто поджигал хижины, крытые сухой соломой, кто стал в воротах, чтобы помешать бегству неприятеля. (4) Враги потеряли голову от этих криков, резни, пожаров: ничего не слыша и не соображая, они, безоружные, натыкались на отряды вооруженных воинов; (5) мчались к воротам – дорога преграждена, – и они прыгали с вала. (6) Ускользнувшие кинулись к другому лагерю; их окружили когорта и всадники, сидевшие в засаде, и перебили всех до одного. (7) Если кому и удалось бы спастись, то предупредить своих о несчастье он бы не смог: захватив один лагерь, римляне перебежали в другой. (8) А там – в отдалении от противника – на рассвете многие разбрелись за фуражом, за дровами, за добычей. Небрежение дошло до полной распущенности: лежало оружие близ постов; безоружные солдаты сидели на земле, лежали, разгуливали у ворот и вала. (9) С ними, спокойными и беспечными, начали бой римляне, разгоряченные недавним сражением, разъяренные победой. Напрасно пытались сопротивляться в воротах: при первом же крике в суматохе сбежались со всего лагеря. (10) Завязалась жестокая схватка, и длилась бы она долго, если бы карфагеняне не заметили, что щиты у римлян в крови – римляне, очевидно, уже одержали победу в каком-то сражении. Страх охватил карфагенян; в ужасе все кинулись бежать. (11) Бежали врассыпную, куда только вела дорога; некоторых перебили; лагерь был брошен. Под водительством Марция за один день и одну ночь взяли два лагеря.

(12) Клавдий136 (тот, что перевел Ацилиеву летопись137 с греческого языка на латинский) пишет, что врагов убито было около тридцати семи тысяч, а взято в плен около тысячи восьмисот тридцати человек. (13) Добыча была огромной: между прочим, взяли серебряный щит весом в тридцать семь фунтов с изображением Газдрубала Барки, (14) Валерий Антиат138 пишет, что взят был только лагерь Магона, а врагов убито семь тысяч; в другом сражении, сделав вылазку, сражались с Газдрубалом: убито десять тысяч, в плен взято четыре тысячи триста тридцать человек. (15) Пизон139 пишет, что, когда Магон врассыпную преследовал отступающих наших, сидевшие в засаде римляне убили пять тысяч человек.

(16) Все прославляют имя вождя Марция, к поистине славным подвигам, им совершенным, добавляют всякие чудеса.

(17) Так, он будто бы беседовал с окружавшими его воинами, и они с ужасом увидели, как его голова объята пламенем, а сам он этого не чувствовал. Памятником его победы над пунийцами до пожара на Капитолии140 был в храме щит с изображением Газдрубала – щит этот называли Марциевым. (18) В Испании наступило длительное затишье: обе стороны после стольких побед и поражений медлили, не отваживаясь на решительные действия.

40. (1) Пока это происходило в Испании, Марцелл в завоеванных Сиракузах и в остальной Сицилии все устраивал честно и доброжелательно, к вящей славе своей и римского народа. Он отвез в Рим украшавшие город статуи и картины, которыми изобиловали Сиракузы. (2) Они были добычей, захваченной у врага, были взяты по праву войны. Однако отсюда пошло и восхищение работами греческих искусников, и распространившаяся распущенность, с какой стали грабить святилища, как и прочие здания. Эта распущенность впоследствии обратилась и против римских богов, и того самого храма, который впервые был изумительно украшен Марцеллом. (3) Чужестранцы чаще всего посещали храмы у Капенских ворот, освященные Марцеллом141, ради их замечательных украшений – из них сохранилась лишь очень малая часть142.

(4) К Марцеллу приходили посольства почти ото всех городов Сицилии; просьбы их были разными, как и их положение: тех, которые до взятия Сиракуз не отпали или возобновили старый союз, принимали как верных союзников, так с ними и обращались; тем, кто сдался из страха после того, как Сиракузы были взяты, победитель диктовал законы как побежденным. (5) А война не вовсе утихла: под Агригентом против римлян остались Эпикид и Ганнон, уцелевшие в предыдущих сражениях; к ним присоединился и третий вождь, посланный Ганнибалом в замену Гиппократа: уроженец Гиппакры143, ливифиникиец родом144 – земляки звали его Муттином, человек деятельный и хорошо изучивший у Ганнибала военное дело. (6) Эпикид и Ганнон дали ему в подмогу нумидийцев, и он, бродя с ними по полям и вовремя приходя на помощь тому, кто в ней нуждался, поддерживал в союзниках чувство верности. (7) Вскоре вся Сицилия заговорила о нем; сторонники карфагенян возлагали на него самые большие надежды. (8) Теперь карфагенский полководец и сиракузянин, запертые в Агригенте145, осмелились выйти за городские стены (с Муттином они не посоветовались, но на него полагались) и стали лагерем у реки Гимера. (9) Марцеллу донесли об этом; он тотчас вышел с войском и милях в четырех от неприятеля остановился, выжидая, что тот будет делать и покажется ли. (10) Муттин, однако, не позволил, медлительно размышляя, выбирать место и время: он перешел реку и ринулся, наводя страх и все опрокидывая, на вражеские передовые посты. (11) На следующий день произошло почти правильное сражение, и он загнал врага в укрепления. Но Муттину пришлось вернуться: в лагере восстали нумидийцы и почти триста человек их ушло в Гераклею Миносову. Он отправился успокаивать и возвращать их. Говорят, он настоятельно уговаривал обоих вождей не завязывать сражения, пока он не вернется. (12) Его слушали с досадой, и особенно Ганнон, которому уже давно не давала покоя слава Муттина: ему, карфагенскому полководцу, посланному сенатом и народом, будет указывать какое-то африканское отродье. (13) Он заставил Эпикида, который не торопился, перейти реку и готовиться к бою: если поджидать Муттина и они выиграют сражение, то вся слава, конечно, достанется Муттину.

41. (1) Марцелл считал, что недостойно его, побеждавшего на суше и на море, сумевшего отбросить от Нолы гордого победой под Каннами Ганнибала, теперь отступить перед врагом. Он велел воинам спешно вооружаться и выносить знамена; (2) он выстраивал войско, когда к нему на всем скаку подлетело из вражеского лагеря десять нумидийцев, которые сообщили: во-первых, триста их земляков не успокоились после мятежа и ушли в Гераклею; (3) во-вторых, их предводителя накануне самого сражения из зависти к его славе куда-то услали и они участия в битве принимать не будут. (4) Нумидийцы – народ неверный, но тут обещание свое они сдержали. Римляне воспрянули духом: быстро пронеслась по рядам весть: конница – а ее римляне больше всего боялись – ушла от карфагенян. (5) И карфагеняне были напуганы: не говоря уже о том, что нумидийская конница была их главной опорой, страшила мысль, как бы она не напала на них самих. (6) Сражались недолго: первый же натиск решил все: нумидийцы спокойно стояли на флангах, а когда увидели своих бегущими, постепенно к ним присоединились. (7) Увидев, что все в страхе кинулись в Агригент, и боясь оказаться в осаде, они разбрелись по соседним городам. Убитых было много тысяч, в плен взяли <…>146 человек и восемь слонов. Это было последнее сражение, данное Марцеллом в Сицилии. Он победителем вернулся в Сиракузы.

(8) Год уже подходил к концу; сенат в Риме постановил, чтобы претор Публий Корнелий написал в Капую консулам: (9) Ганнибал далеко, никаких важных военных действий под Капуей нет; не угодно ли одному из них вернуться в Рим на выборы магистратов. (10) Получив письмо, консулы уговорились: пусть Клавдий займется выборами, а Фульвий останется под Капуей. (11) В консулы были избраны Гней Фульвий Центимал147 и Публий Сульпиций Гальба, сын Сервия, не занимавший до того ни одной курульной должности. (12) Преторами избраны были Луций Корнелий Лентул, Марк Корнелий Цетег, Гай Сульпиций, Гай Кальпурний Пизон. (13) Пизону достались судебные дела в Городе;148 Сульпицию – Сицилия, Цетегу – Апулия, Лентулу – Сардиния. Консулам было на год продлено командование.

1. (1) Консулы Гней Фульвий Центимал и Публий Сульпиций Гальба, вступив в должность в мартовские иды [211 г.], созвали на Капитолии1 сенат для совещания с сенаторами о положении государства, о ведении войны, о провинциях и войске. (2) Консулам прошлого года, Квинту Фульвию и Аппию Клавдию, продлили командование войсками, которые у них были, и вдобавок велели держать Капую в осаде, пока она не будет взята. (3) Это особенно заботило римлян – не из-за гнева, пусть самого справедливого. Думалось, что славный и сильный город, (4) который, отложившись от Рима, увлек за собой еще несколько, и теперь, буде он покорится вновь, так же склонит других к уважительному признанию прежней власти2. (5) Преторам прошлого года продлили командование: Марку Юнию – в Этрурии и Публию Семпронию – в Галлии, оставив им по два легиона, какие у них были.

(6) Продлили командование Марцеллу, чтобы он проконсулом закончил войну в Сицилии с тем же войском, какое у него было; (7) если потребуется ему пополнение, пусть возьмет его из легионов, которыми командовал в Сицилии пропретор Публий Корнелий, (8) только пусть не берет никого из тех, кому сенат отказал в отставке и запретил возвращаться на родину до конца войны3. (9) Гаю Сульпицию, которому выпало ведать Сицилией, даны были два легиона, которыми до того командовал Публий Корнелий, а пополнение – из войска Гнея Фульвия, позорно разбитого и обращенного в бегство в прошлом году в Апулии4. (10) Его солдатам сенат определил такой же срок службы, что и сражавшимся под Каннами. И тем, и другим к вящему их позору запрещено было зимовать по городам и разбивать зимний лагерь ближе чем в десяти милях от какого бы то ни было города. (11) Луцию Корнелию в Сардинии даны были два легиона, которыми раньше командовал Квинт Муций; если потребуется пополнение, пусть консулы объявят набор. (12) Тит Отацилий и Марк Валерий5 пусть охраняют побережья Сицилии и Греции сухопутным войском и флотом: Грецию – пятьдесят кораблей и один легион; Сицилию – сто кораблей и два легиона. В этом году на суше и на море воевали у римлян двадцать три легиона6.

2. (1) В начале этого года сенат, получив письмо от Луция Марция, высоко оценил совершенное им7. Но на письме Марций надписал «пропретор сенату», хотя эта власть ему не была дана ни волей народа, ни постановлением сената. Это смутило многих сенаторов: (2) избрание начальника войска, комиции вместе с ауспициями в лагере, в провинциях в отсутствие должностных лиц, переданные неосмотрительным солдатам, – все это плохой пример. (3) По мнению некоторых, об этом деле следовало доложить сенату; предпочли, однако, отложить обсуждение до отбытия всадников, привезших письмо от Марция. (4) А пока решили написать, что сенат позаботится о продовольствии и одежде для войска. На письме не написали «пропретору Луцию Марцию», чтобы не предрешать исход будущего обсуждения. (5) Всадников отослали, и сразу же консулы поставили дело на рассмотрение. С общего согласия решено было договориться с народными трибунами, чтобы те при первом удобном случае спросили народ, кого послать в Испанию командующим к войску, которым прежде командовал Гней Сципион. (6) С трибунами договорились; все, однако, были заняты другим спором. (7) Гней Семпроний Блез8, назначив день, вызвал в суд Гнея Фульвия и на сходках поносил его за потерю войска в Апулии; многие, говорил он, военачальники по легкомыслию и незнанию заводили войско в места гиблые, (8) но до Гнея Фульвия никто так не развращал свои легионы, прежде чем погубить их; можно сказать, его войско погибло, еще не увидев врага, и побеждено оно было не Ганнибалом, а собственным полководцем. (9) Никто, голосуя за него, не представлял себе, кому вверяет он власть, кому войско. (10) В чем разница между Тиберием Семпронием9 и Гнеем Фульвием? Тиберий Семпроний, получив войско, составленное из рабов, выучкой и строгостью быстро превратил людей без роду и племени в солдат, опору союзникам и грозу врагам10. Кумы11, Беневент12 и другие города они вернули римскому народу, вырвав их из пасти Ганнибала. (11) Гней Фульвий, имея войско римских квиритов13, людей благородного происхождения, воспитанных как свободные, заразил их пороками рабов: свирепые и распущенные среди союзников, малодушные и трусливые перед врагом, они не смогли выдержать не то что нападения пунийцев, а одного их крика; (12) неудивительно, что солдаты не устояли в бою, видя, как их командир кинулся бежать первым; (13) гораздо удивительнее, что нашлись и среди них такие, которые пали, сражаясь, что не все поддались, как Гней Фульвий, страху и смятению: Гай Фламиний, Луций Павел, Луций Постумий Гней и Публий Сципионы14 предпочли умереть в строю и не покинуть войско, попавшее в окружение. (14) Гней Фульвий вернулся в Рим с известием о гибели войска чуть ли не один-одинешенек. Какой позор! Воины, бежавшие под Каннами с поля боя, вывезены в Сицилию, и их отпустят, только когда неприятель уйдет из Италии; такова же, по декрету сената, участь легионов Гнея Фульвия, (15) а сам Гней Фульвий, покинувший сражение, начатое по его легкомыслию, остается безнаказанным и проведет старость по харчевням и непотребным домам, где проводил и молодость, а его солдаты, чья вина только в том, что они уподобились своему предводителю, почти что сосланы; они несут воинскую службу и лишены чести воина. Неодинакова в Риме свобода для бедного и богатого, для должностного лица и частного человека.

3. (1) Обвиняемый сваливал вину на солдат: они неистово рвались в бой; он вывел их в бой не тогда, когда им хотелось (день клонился к вечеру), а на следующий день; построил он их в боевом порядке вовремя и в удобном месте. Убоялись ли они прославленного врага или не выдержали его натиска, но все кинулись врассыпную, (2) и толпа увлекла его, как это было с Варроном под Каннами15 и со многими военачальниками. (3) Да и какая польза государству, останься он один на поле боя? Разве что его смерть могла избавить государство от будущих бедствий. (4) Не был он заведен нехваткой продовольствия в места трудные, не вел он свое войско неизвестной дорогой и не попал с ним в засаду: побежден он в бою, открыто. Сердца его воинов и врагов не в его власти: каждого человека делает смелым или трусливым его природа.

(5) Дважды выступал обвинитель и требовал пени;16 в третий раз привлекли свидетелей – Фульвия позорили всячески, и очень многие под клятвой показывали, что начало смятению и бегству положил претор: (6) покинутые им воины бежали, решив, что командир испугался не зря. Собрание пылало гневом, потребовали даже казни Фульвия. (7) Тут возник новый спор: Фульвий заявил, что с него дважды требовали денег, а в третий раз требуют уже жизнь, и обратился к народным трибунам. (8) Те ответили, что не препятствуют своему сотоварищу, обвинителю, – да это и разрешено ему обычаем предков. Он волен действовать, как предпочтет – по закону или согласно обычаю, – пока не добьется казни виновного или денежного взыскания17. (9) Семпроний18 заявил, что он обвиняет Фульвия в тягчайшем преступлении, и потребовал от городского претора, Гая Кальпурния, назначить день для народного собрания19. (10) Подсудимый попытался найти другой выход: не может ли прибыть на суд его брат Квинт Фульвий (он был славен своими подвигами20, и надеялись, что он вот-вот возьмет Капую). Фульвий писал и просил об этом, жалобно умоляя за брата; сенаторы запретили ему, во имя государственных интересов, оставлять Капую. Когда наступил день комиций, Гней Фульвий ушел в изгнание – в Тарквинии. Народ признал21 эту ссылку законным наказанием.

4. (1) Война тем временем всей силой обрушилась на Капую. Ее, однако, не брали приступом, а держали в осаде – рабы и простой народ не выдерживали голода, и нельзя было сквозь цепь сторожевых постов послать вестников к Ганнибалу. (2) Нашелся нумидиец, который заявил, что врагам не попадется и письма доставит. Он действительно отправился ночью, пройдя посередине римского лагеря. У кампанцев затеплилась надежда, и они, пока еще были силы, стали отовсюду делать вылазки: (3) хотя многие конные сражения кончались для них почти благополучно, пехоту одолевали. Но римлян не столь радовали победы, сколь огорчали поражения от врага, кругом осажденного и почти обессилевшего. (4) Наконец придумали, как при нехватке сил помочь делу сообразительностью.

Из всех легионов выбрали юношей сильных, легких и быстрых, им выдали круглые щиты, меньше размером, чем у всадников, и по семь дротиков длиной в четыре фута22, с железными наконечниками, как на копьях у легковооруженных23. (5) Всадники приучили этих юношей вскакивать сзади них на лошадь и быстро по сигналу соскакивать. (6) Ежедневно упражняясь, юноши привыкли смело прыгать; они и выступили против кампанских всадников, выстроившихся на равнине, лежащей между лагерем и городской стеной. (7) Когда дошло до метанья дротиков, легковооруженные по данному сигналу спрыгнули с лошадей. Всадники внезапно превращаются в пехотинцев, нападают на вражескую конницу (8) и осыпают ее градом дротиков; метали не целясь, но ранили много людей и лошадей, а главное – напугали неприятеля неожиданным и необычайным приемом. На смятенных врагов бросались всадники: бегство и избиение продолжались до самых ворот; (9) римская конница с тех пор всегда оставалась победительницей. (10) Решено было иметь легковооруженных в легионах; говорят, совет объединять действия пехоты и конницы подал центурион Квинт Навий, за что военачальник и отличил его.

5. (1) В таком положении были дела под Капуей. Ганнибал разрывался: надо было взять Тарентскую крепость и нельзя было упустить Капую. (2) Но Капуя значила больше; на нее обращены были взоры всех союзников и врагов: ее судьба должна была стать примером, каковы бы ни были в свое время последствия ее отпадения от римлян.

(3) Ганнибал, оставив большую часть обоза и все тяжеловооруженное войско в Бруттии, направился в Кампанию с отборной пехотой и конницей, способной идти ускоренным маршем. За стремительно двигавшимся Ганнибалом шло тридцать три слона. (4) Он остановился в укромной долине за Тифатами24, горой, нависшей над Капуей; завладел крепостцой Галатией25, выгнав ее гарнизон, и обратился на осаждавших Капую. (5) Предварительно он сообщил в Капую, чтобы капуанцы в то самое время, когда он нападет на римский лагерь, открыли все ворота и дружно высыпали на врага. Страх он навел великий. (6) С одной стороны он повел нападение сам, а с другой – высыпала вся кампанская конница с пехотой и с ними пунийский гарнизон, которым командовали Бостар и Ганнон. (7) Римляне, чтобы в сумятице не кинуться всем в одну сторону и не остаться где-нибудь без прикрытия, (8) разделили войско так: Аппий Клавдий против кампанцев; Квинт Фульвий против Ганнибала; Гай Нерон, пропретор, с конницей шести легионов – вдоль дороги на Свессулу26, легат Гай Фульвий Флакк с союзнической конницей – по реке Вултурн27.

(9) Сражение началось не только с обычного громкого клича и беспорядочного гула; вдобавок к мужским голосам, конскому ржанью и лязгу оружия толпа трусливых кампанцев, разместившихся по стенам, гремя медью, словно при лунном затмении28 в ночной тишине, подняла такой крик, что отвлеклись от боя даже сражающиеся. (10) Аппий легко отбросил кампанцев от вала; тяжелей приходилось Фульвию, на которого наступал Ганнибал с пунийцами. (11) Шестой легион отступил; когорта испанцев29 с тремя слонами дошла до самого вала и прорвала римский строй в середине; они надеялись ворваться в римский лагерь, но боялись, как бы не оказаться отрезанными от своих. (12) Фульвий, видя, что легион в страхе и лагерь в опасности, уговаривает Квинта Навия и других старших центурионов напасть на вражескую когорту, сражающуюся под валом. (13) Минута, говорит он, решающая: если дать врагам свободно пройти, они ворвутся в лагерь, и это будет им легче, чем прорвать плотный строй войска: надо их перебить под валом. (14) Это – дело недолгое: врагов немного, от своих они отрезаны; римляне испугались, что их строй прорван: вот пусть и обратят его на неприятеля с обеих сторон, чтобы он оказался в тисках. (15) Навий, услышав речь вождя, выхватил знамя30 у знаменосца второго манипула гастатов и устремился на врагов, грозя бросить знамя в их середину, если воины сейчас же не пойдут за ним в бой. (16) Он был огромного роста в сверкающих доспехах; высоко поднятое знамя обращало на него глаза сограждан и врагов. (17) Когда он дошел до испанских знамен, в него со всех сторон полетели копья и чуть не весь вражеский строй кинулся на него, но ни толпа врагов, ни град дротиков не смогли остановить его ярость.

6. (1) И легат Марк Атилий со знаменем первого манипула принцепсов того же легиона двинулся на испанскую когорту. Начальники лагеря легаты Луций Порций Лицин и Тит Попилий упорно бились перед валом и убили слонов, уже взбиравшихся на вал. (2) Тушами слонов завалило ров: вот и мост или насыпь для перехода врагу. На трупах слонов завязалась жестокая свалка. (3) От одной стороны римского лагеря кампанцы и карфагенский гарнизон были отогнаны; бились у самых ворот Капуи, выходящих к Вултурну;31 (4) врывавшихся римлян сдерживали не столько воины с их оружием, сколько метательные машины, поставленные над воротами и своими снарядами не подпускавшие к ним. (5) Приостановила натиск римлян и рана Аппия Клавдия: он, стоя перед знаменами, одобрял воинов, когда копье попало ему в грудь под левое плечо. Очень много врагов перебили перед воротами; остальных перепуганных загнали в город. (6) Ганнибал, видя гибель испанской когорты и упорство, с каким защищают лагерь, оставил осаду и стал отходить с пехотой, прикрывая ее с тыла конницей. (7) Легионеры рвались преследовать врага, но Флакк велел бить отбой – довольно того, что и кампанцам от Ганнибала помощи было мало, и Ганнибал это сам почувствовал.

(8) Убито было в тот день, по словам описывающих эту битву, восемь тысяч у Ганнибала, три у кампанцев; у карфагенян отнято пятнадцать знамен; у кампанцев – восемнадцать. (9) У других писателей я вычитал, что битва эта вовсе не была такой трудной, что больше было пустого страха, чем воинского пыла, когда в римский лагерь неожиданно ворвались со слонами испанцы и нумидийцы (10) и слоны прошли по лагерю, с шумом опрокидывая палатки, а испуганные мулы и лошади, оборвав привязи, разбежались. (11) Суматоха еще усилилась обманом: Ганнибал подослал людей, знавших латинскую речь и одетых по-италийски, чтобы они именем консулов объявляли: лагерь-де взят, пусть каждый солдат позаботится о себе и бежит в соседние горы. (12) Обман, правда, быстро распознали; врагов перебили много; слонов выгнали огнем из лагеря.

(13) Это сражение, как бы ни началось оно, как бы ни кончилось, было последним перед сдачей Капуи. Медикс тутикус кампанцев32 этого года, Сеппий Лесий, вышел из простого и бедного народа. (14) Его мать когда-то просила гаруспика истолковать знамение, посланное ее сыну. Тот ответил, что главная власть в Капуе еще перейдет к этому мальчику. (15) Мать, как рассказывают, и внимания не обратила на эти слова: «Да, конец кампанцам, если высшая власть перейдет к моему сыну». Шутка обернулась правдой. (16) Кампанцы были измучены войной и голодом; надежды выстоять не было; те, кому рождение давало право на высокий пост, от него отказывались. (17) Лесий, скорбя, что первые люди Капуи ей изменили, принял, последний из всех кампанцев, высшую должность в городе.

7. (1) Ганнибал, видя, что он не может ни вызвать римлян на сражение, ни прорваться через их лагерь к Капуе, (2) и боясь, как бы новые консулы не отрезали его от обоза, решил отказаться от тщетных замыслов и сняться с лагеря. (3) Раздумывая, куда бы идти, он вдруг решил двинуться к Риму, где голова всей войны. Это было его всегдашним желанием, но он упустил случай после битвы при Каннах – на него за то многие негодовали, да он и сам в том каялся33. (4) При неожиданном переполохе, пожалуй, удастся занять какую-то часть города, (5) а если Рим окажется в опасности, то оба римских военачальника или один из них тотчас оставят Капую; если они разделят войско, то оба станут слабее и будут содействовать удаче его или кампанцев. (6) Беспокоило его одно: как бы кампанцы не сдались сразу же после его ухода. Он прельстил подарками готового на все нумидийца: пусть тот под видом перебежчика войдет в римский лагерь и – с другой его стороны – тайком проберется с письмом в Капую. (7) Письмо было полно уговоров: он ушел-де на благо им, он отвлечет римское войско и его военачальников от осады Капуи на защиту Рима, (8) пусть не падают духом, потерпят еще несколько дней – и римляне снимут осаду. (9) Затем Ганнибал приказал подвести суда, захваченные на реке Вултурн, к маленькому укреплению, которое он выстроил еще раньше защиты ради34. (10) Когда ему сообщили: судов столько, что он может переправиться в одну ночь со всем войском, он запасся продовольствием на десять дней и переправил еще до рассвета свои легионы, с ночи стоявшие на берегу.

8. (1) Обо всем этом Фульвий Флакк узнал еще заранее от перебежчиков и написал сенату. Люди были настроены по-разному: каждый смотря по своему характеру. (2) Все были встревожены, сенат созвали немедленно, Публий Корнелий, по прозвищу Азина35, забыв о Капуе и обо всем на свете, стал сзывать на защиту Города все войска, находившиеся в Италии. (3) Фабий Максим считал позором оставить Капую, пугаться угроз Ганнибала, гонять туда-сюда войска по его указке. (4) Ганнибал, победитель при Каннах, не осмелился идти к Городу, а когда его прогнали от Капуи, он исполнился надежды взять Рим. (5) Не осаждать Рим он идет, а вызволять осажденную Капую. Рим защитят с войском, в нем находящимся, Юпитер, свидетель нарушения договора Ганнибалом, и другие боги. (6) Эти противоположные мнения победило мнение Публия Валерия Флакка36, отвергшего крайности. Памятуя и о Риме и о Капуе, он написал военачальникам, находившимся под Капуей, какой гарнизон охраняет Рим; они знают сами, сколько сил у Ганнибала и сколько войска нужно для осады Капуи. (7) Поэтому если часть войска с военачальником во главе можно отправить в Рим, причем осада Капуи не ослабеет, (8) то пусть Клавдий и Фульвий договорятся между собой, кому осаждать Капую, а кому идти к Риму и не допустить осады родного города.

(9) Это сенатское постановление было доставлено проконсулу Фульвию в Капую: сотоварищу его, страдавшему от раны, пришлось вернуться в Рим. Отобрав из трех войск тысяч пятнадцать пехотинцев, он перевел их, а также тысячу всадников через Вултурн. (10) Удостоверившись, что Ганнибал пойдет по Латинской дороге, он заранее предупредил граждан Сетии, Коры и Ланувия, расположенных при Аппиевой дороге: (11) пусть заготовят продовольствие и у себя в городах и подвезут его к дороге из отдаленных сел, пусть стянут в города гарнизоны, чтобы каждый город мог рассчитывать на свои силы.

9. (1) Ганнибал, перейдя Вултурн, в тот же день стал лагерем недалеко от реки. (2) На другой день, миновав Калы, он прошел в область сидицинов: один день грабил ее и опустошал, а затем пошел через области Свессы, Аллиф и Казина по Латинской дороге37. Под Казином Ганнибал постоял два дня, опустошив всю округу, (3) минуя Интерамну и Аквин38, пришел в область фрегелланцев39 к реке Лирис40, где увидел сломанный ими мост, чтобы замедлить продвижение Ганнибала. (4) И Фульвию пришлось задержаться у Вултурна: суда Ганнибал сжег, а плоты, чтобы переправить войско, Фульвий соорудил с трудом – едва хватило леса41. (5) После переправы на плотах оставшийся путь был для Фульвия уже легок: не только в городах, но и вдоль дороги были заботливо сложены съестные припасы; солдаты шли бодро, уговаривая друг друга прибавить шагу: идут ведь защищать родной город.

(6) Гонец из Фрегелл шел днем и ночью, вести, принесенные им, ужаснули Рим. Их разнесли по городу, добавляя к услышанному пустые выдумки, которые еще сильнее переполошили всех. (7) Женский плач слышался не только из домов; женщины высыпали на улицы, бегали из храма в храм, обметали распущенными волосами алтари42 и, (8) стоя на коленях, воздевая руки к небу, молили богов вырвать Город из вражеских рук, избавить от насилия матерей-римлянок и маленьких детей. (9) Сенаторы находились на форуме: каждый из должностных лиц мог в любую минуту к ним обратиться: одни получали распоряжения и отправлялись исполнять свои обязанности, другие спрашивали, нет ли какого-нибудь поручения. В крепости, на Капитолии, по стенам, вокруг города, даже на Альбанской горе и в Эфуле43, в крепости, ставят охрану. (10) Среди всей этой тревоги доносят: проконсул Квинт Фульвий выступил с войском из Капуи. Дабы власть его не была умалена по прибытии в город, сенат постановил приравнять власть Квинта Фульвия к консульской. (11) Ганнибал в отместку за разрушение моста жестоко опустошил область Фрегелл и через области фрузинатов, ферентинцев и анагнийцев44дошел до Лабиканских земель45. (12) Оттуда он направился через гору Альгид к Тускулу. Город его не принял, и он спустился вниз правее, в сторону Габий, затем пошел в Пупинию46 и стал лагерем в восьми милях от Рима. (13) Чем ближе подходил неприятель, тем больше беженцев гибло от рук нумидийцев, шедших впереди, тем больше брали в плен людей всякого звания и возраста.

10. (1) Среди этого смятения Фульвий Флакк вошел с войском в Рим через Капенские ворота47, направился через центр Города и Карины48 к Эсквилину и расположился лагерем между Эсквилинскими и Коллинскими воротами49. Плебейские эдилы доставили туда продовольствие; консулы и сенаторы прибыли в лагерь, (2) где совещались о важнейших государственных делах. Постановлено было, что консулы ставят свои лагери около Коллинских и Эсквилинских ворот;50 городской претор Гай Кальпурний начальствует в Капитолии и крепости, сенат в полном составе собирается на форуме: вдруг понадобится что-то немедленно обсудить. (3) Тем временем Ганнибал подошел к реке Аниену и стал в трех милях от Города. Расположившись лагерем, он с двумя тысячами всадников проехал до Коллинских ворот и до самого храма Геркулеса51. Он разглядывал совсем вблизи стены и расположение Города (4) с такой дерзкой беспечностью, что Флакк не выдержал и выслал всадников с приказом отогнать врага назад в его лагерь. (5) Когда сражение завязалось, консулы приказали, чтобы нумидийцы-перебежчики, стоявшие тогда на Авентине числом до тысячи двухсот человек, прошли через город на Эсквилин; (6) сочтено было, что никто лучше них не сумеет драться среди лощин, огородных изгородей, гробниц и дорог, идущих оврагами. Люди, увидев из крепости и с Капитолия, как конные нумидийцы спускаются по Публициеву взвозу52, закричали, что Авентин взят. (7) Началось смятение, беготня; не будь сразу за Городом карфагенского лагеря, перепуганная толпа высыпала бы из Рима, а теперь, укрываясь в домах и постройках, люди стали бросать камни и дротики в проходящих сограждан, принимая их за врагов. (8) Успокоить смятение и объяснить ошибку было невозможно: улицы были переполнены стадами скота и селянами, которых неожиданная, страшная беда гнала в Город. (9) Конное сражение было счастливо; врага отбили. И поскольку то тут, то там по пустякам возникала зряшная тревога и приходилось людей успокаивать, постановлено было, чтобы все бывшие диктаторы, консулы и цензоры получили военную власть на время, пока враг не отойдет от городских стен. (10) Остаток дня и следующая ночь были тревожны, но пустые тревоги были рассеяны.

11. (1) На следующий день, перейдя Аниен, Ганнибал вывел в боевом строю все войско; Флакк и консулы от сражения не уклонились. (2) Оба войска приготовились к битве – наградой победителю был бы Рим, – как вдруг хлынул ливень с градом; солдаты, чуть не побросав оружие, укрылись в лагере, но вовсе не из страха перед врагом. (3) И на другой день войска, выстроившиеся на том же месте, заставила разойтись такая же буря, но стоило солдатам укрыться в лагере, наступала удивительно ясная и тихая погода. (4) Карфагеняне сочли это знамением; слышали будто бы и слова Ганнибала: никак-де не овладеть ему Римом: то ума не достанет, то счастья. (5) Надежду Ганнибала умалили еще два обстоятельства: одно неважное, другое важное. Важное состояло в том, что, пока сам он сидит с войском под стенами Рима, в Испанию отправилось пополнение римскому войску; неважное – в том, (6) что, как узнал он от какого-то пленного, поле, где он стоит лагерем, только что продано, да еще без всякой скидки. (7) Выходит, в Риме нашелся покупатель на землю, которую он, Ганнибал, захватил, которой владеет. Он так возмутился, что тотчас же вызвал глашатая и велел ему объявить: продаются лавки менял, расположенные вокруг римского форума.

(8) Расстроенный всем этим, Ганнибал стал лагерем у речки Тутия53 в шести милях54 от Города, а оттуда отправился в рощу Феронии55, к храму, славному в те времена своим богатством. (9) Жители Капены и соседи их приносили туда первинки урожая и другие дары, смотря по средствам. Храм был богато украшен золотом и серебром. Все это тогда было разграблено; после ухода Ганнибала там нашли только груды медных обломков; солдаты набросали их56, убоявшись богов. (10) О разграблении этого храма все пишут с уверенностью. А Целий рассказывает, что Ганнибал еще по пути к Риму свернул к храму от Эрета, к которому шел от Реаты, Кутилий и Амитерна57. (11) Сначала57a, из Кампании он прошел в Самний, оттуда к пелигнам; затем, миновав Сульмон, к марруцинам; оттуда через область Альбы58 к марсам; отсюда в Амитерн и деревню Форулы. (12) И нет тут ошибки – путь, проделанный таким вождем и таким войском, не мог в людской памяти исказиться за столь короткое время. Так и шел Ганнибал – это несомненно; (13) вся разница в том: шел ли он этим путем к Риму или возвращался от Рима в Кампанию59.

12. (1) Римляне осаждали Капую с большим упорством, чем Ганнибал защищал ее. (2) Он направился через Самний, Апулию и Луканию в область бруттийцев, к проливу и Регию, и шел с такой быстротой, что почти захватил врасплох беспечных горожан. (3) Капую в эти дни осаждали с обычным усердием, но все же капуанцы почувствовали, что прибыл Флакк; удивились, почему тут же не вернулся и Ганнибал. (4) Потом при переговорах они поняли, что брошены и покинуты, что пунийцы потеряли надежду удержать Капую. (5) А тут еще по постановлению сената был объявлен врагам проконсульский указ: кампанец, который до определенного дня перейдет к римлянам, останется безнаказанным. (6) Перешедших не было: людей удерживала не верность, а страх: отпав от римлян, капуанцы совершили такие преступления, простить которые было невозможно. (7) Никто не переходил к врагам по собственному решению; не придумали и выхода, спасительного для всех. (8) Знать отмахнулась от города; собрать сенат было невозможно; (9) высшую должность занимал человек, чести этим себе не прибавивший, а достоинство должности унизивший60. Никто из знатных не показывался ни на форуме, ни в другом общественном месте; запершись дома, ждали со дня на день гибели родного города и своего конца.

(10) Все заботы легли на Бостара и Ганнона, начальников пунийского гарнизона. Они, однако, были больше встревожены судьбой не союзников, а своей собственной. (11) В письмах к Ганнибалу они укоряли его не то что свободно, а резко: он не только вручил врагам Капую, но предал их обоих и весь гарнизон на пытку и мучения; (12) сам ушел в Бруттий – отвернулся от Капуи, не пожелал глядеть, как ее берут у него на глазах; подступом к Риму не сумел отвлечь римлян от осады Капуи. (13) Римляне постояннее во вражде, чем карфагеняне в дружбе. Если он вернется в Капую и все военные действия сосредоточит вокруг нее, то и они, пунийцы, как и кампанцы, будут готовы к вылазке. (14) Не затем они перешли Альпы, чтобы воевать с Регием или Тарентом: карфагенское войско должно быть там, где римские легионы. Под Каннами, у Тразименского озера, все шло хорошо, потому что схватывались с врагом, испытывали судьбу.

(15) Такое письмо было вручено нумидийцам, пообещавшим за плату его доставить. Под видом перебежчиков они пришли к Флакку в лагерь, чтобы, улучив удобную минуту, оттуда уйти. В Капуе уже давно был голод, и переход их к римлянам никому не показался подозрительным. (16) Но вдруг в лагерь приходит женщина-кампанка, подружка одного из перебежчиков, и заявляет римскому военачальнику, что нумидийцы перешли к нему с хитрым умыслом, у них с собой письма для Ганнибала; (17) один из них ей проговорился, и она его может изобличить. Его привели; сначала он утверждал, что не знает этой женщины; наконец, видя, что его готовятся пытать, сознался и отдал письмо. (18) Вдобавок выяснилось, что и другие нумидийцы под видом перебежчиков бродят по римскому лагерю. (19) Их захватили больше семидесяти, вместе с вновь прибывшими, высекли и, отрубив руки61, прогнали в Капую.

13. (1) Это тяжкое зрелище сломило мужество кампанцев. Народ сбежался к курии и вынудил Лесия созвать сенат. Знать давно уже не участвовала в обсуждении государственных дел, и Лесий при народе пригрозил: если они не явятся в сенат, люди придут к ним домой и вытащат силой. (2) Испугавшись, они пришли в полном составе. Разговор шел об отправке послов к римскому военачальнику. Спросили мнение Вибия Виррия, виновника отпадения от римлян62. (3) Он отвечал, что те, кто говорит о послах, о мире и о сдаче, забывают о том, как бы поступили они сами с римлянами, окажись те в их власти, да и о том, что придется претерпеть им самим. (4) «Вы думаете,– сказал он,– сдаться на тех же условиях, что и в прежние времена, когда мы просили помощи против самнитов63 и всецело отдавались в их власть? (5) Вы забыли, в каком положении были римляне, когда мы отпали от них? Как мы издевались над римским гарнизоном и замучили его? Его ведь можно было выпустить!64 (6) Сколько раз мы тревожили осаждающих вылазками, нападали на их лагерь, призывали против них Ганнибала? Совсем недавно мы отправили его отсюда осаждать Рим. (7) Вспомните все, чтомы от них претерпели, – вы увидите, на что вам надеяться. В Италии враг-чужеземец, и враг этот не кто-нибудь, а Ганнибал, все в огне войны, а они, забыв обо всем, забыв о самом Ганнибале, послали обоих консулов и два консульских войска осаждать Капую. (8) Второй год держат они нас в осаде и морят голодом, сами вместе с нами терпят тяжкие лишения и великие опасности: их часто избивали около рва и вала, их почти выгоняли из лагеря.

(9) Нечего об этом: извечная и обыкновенная судьба осажденного города – терпеть лишения и опасности. А вот свидетельства смертельной ненависти и гнева: (10) Ганнибал с огромной пехотой и конницей напал на их лагерь и овладел частью его: даже в такой опасности не сняли они осаду. Он перешел Вултурн и выжег Калийскую область; такое бедствие союзников не отвлекло их. (11) Он повел войско на сам Город; они и внимания не обратили на нависшую угрозу. Он переправился через Аниен65 и стал лагерем в трех милях от Города, подошел, наконец, к самым городским стенам и воротам: да он же Рим возьмет, если они не оставят Капую, – они не оставили. (12) Дикие звери, ослепленные бешенством, забудут о нем и кинутся на помощь своим, если ты подойдешь к их логову и их детенышам. (13) Осажденный Рим, жены и дети, чей плач был, пожалуй, слышен здесь, алтари, домашний очаг, оскверненные храмы богов и могилы предков не помешали римлянам осаждать Капую: так неистово домогаются они казни для нас; так жаждут наглотаться нашей крови. (14) Они правы; мы, пожалуй, поступили бы так же, улыбнись нам судьба. Бессмертные боги судили иначе. Я готов к смерти, но, пока я свободен, пока я сам себе владыка, я избегну мучений и позора, которые готовит враг, и умру достойной и даже легкой смертью. (15) Я не увижу Аппия Клавдия и Квинта Фульвия, у которых голова кружится от небывалой победы; меня не протащат в оковах всем напоказ по Риму в триумфальном шествии66: не спустят в тюрьму67, не привяжут к столбу, не истерзают розгами; я не подставлю шею под римский топор. Я не увижу родной город в огне и развалинах; не увижу, как поволокут насиловать наших матерей, девушек и благородных отроков. (16) Альбу68, откуда они сами родом, они уничтожили до основания, чтобы и памяти не оставить о своем происхождении. И они пощадят Капую? Да мы им ненавистнее Карфагена. (17) Так вот: тех из вас, кто решил умереть раньше, чем увидеть столько горького горя, я приглашаю на обед. (18) Угостимся, выпьем; всех, начиная с меня, обойдет кубок, и этот напиток избавит тело от мучений, душу от обид, глаза и уши от горьких и недостойных речей и зрелищ – от всего, что ждет побежденных. Во дворе ждут те, кто положит наши бездыханные трупы на большой костер: (19) мы умрем смертью, достойной свободных людей. Сами враги изумятся нашей доблести, а Ганнибал поймет, каких мужественных союзников он покинул и предал».

14. (1) С этой речью Виррия многие были согласны; меньше оказалось мужественных людей, готовых осуществить то, что сами одобрили. (2) Большинство сенаторов, рассчитывавших на милосердие римлян, не раз испытанное в войнах, понадеялись, что снизойдут и к ним: Капую решили сдать и с этим и отправили послов к римлянам. (3) К Вибию Виррию пошло примерно двадцать семь сенаторов; отобедали, постарались заглушить вином мысли о нависшей беде и приняли яд. (4) Встали, обменялись рукопожатием, перед смертью в последний раз обнялись, плача над собой и над родным городом. Одни остались, чтобы телам их сгореть на общем костре, другие разошлись по домам. (5) Яд на сытых и пьяных действовал медленно; большинство прожили целую ночь и часть наступившего дня, но все же умерли раньше, чем отворились перед врагами ворота.

(6) На следующий день Юпитеровы ворота69, находившиеся против римского лагеря, по приказу проконсула были открыты и через них вошел один легион и две алы конников70 во главе с легатом Гаем Фульвием. (7) Он прежде всего распорядился снести к нему все оружие, какое было в Капуе, расставил у всех ворот караулы, чтобы никто не мог ни войти, ни выйти, захватил пунийский гарнизон и приказал кампанским сенаторам идти в лагерь к римским военачальникам. (8) Когда они пришли туда, всех их немедленно заковали в цепи и велели перечислить квесторам золото и серебро, какое имели. Золота было две тысячи семьдесят фунтов71, серебра – тридцать одна тысяча двести. (9) Сенаторов, известных как главных зачинщиков отложения от римлян, отправили под стражу: двадцать пять – в Калы; двадцать восемь – в Теан.

15. (1) О каре для кампанских сенаторов Фульвий и Клавдий никак не могли договориться: можно было уговорить Клавдия, Фульвий был неумолим. (2) Аппий предоставил решение римскому сенату, (3) тем более что сенаторы имеют-де власть и могут порасспросить, не совещались ли кампанцы с какими-нибудь латинскими союзниками и не пользовались ли их помощью в ходе войны. (4) Фульвий решительно воспротивился: это-де недопустимо; нельзя беспокоить пустыми подозрениями верных союзников и судить о них по доносам; доносчику ведь безразлично, что сказать, что сделать. Он, Фульвий, не дозволит подобного допроса и прекратит его. (5) Аппий не сомневался, что его сотоварищ, столь крутой в речах, в деле столь важном станет ждать писем из Рима. (6) Фульвий как раз и боялся, что они ему помешают; он распустил военный совет и приказал военным трибунам и префектам союзников объявить двум тысячам всадников: после полуночи быть наготове.

(7) С этой конницей он отправился в Теан, на рассвете въехал в городские ворота и направился к форуму. Люди сбежались при появлении всадников; Фульвий позвал сидицинского магистрата72 и велел привести кампанцев, сидевших в тюрьме. (8) Всех вывели, высекли розгами и отрубили головы73. Затем Фульвий понесся в Калы. Он уже восседал там на трибунале74, а выведенных кампанцев привязывали к столбу, когда из Рима примчался всадник и вручил Фульвию письмо от претора Гая Кальпурния и сенатское постановление. (9) От трибунала и по всему собранию пошел ропот: дело о кампанцах откладывается, передается сенату для нового рассмотрения. Фульвий, полагая, что так оно и есть, спрятал, даже не распечатав, полученное письмо за пазуху и через глашатая приказал ликтору делать, что велит закон. Так были казнены и находившиеся в Калах. (10) Тогда прочитаны были письмо и сенатское постановление – слишком поздно; Фульвий изо всех сил торопился с казнью, боясь, как бы ему не помешали.

(11) Фульвий уже поднимался с кресла, когда кампанец Таврея Вибеллий, пробравшись через толпу, обратился к нему по имени. Удивленный Флакк снова сел: (12) «Вели и меня убить: сможешь потом хвалиться, что убил человека гораздо более мужественного, чем ты». (13) Флакк воскликнул, что тот не в своем уме, что сенатское постановление запрещает это, хоть бы он, Флакк, и хотел этого. (14) Тут Таврея сказал: «Мое отечество захвачено, родных и друзей я потерял, собственной рукой убил жену и детей, чтобы их не опозорили, и мне не дано даже умереть так, как мои сограждане. Пусть доблесть освободит меня от этой ненавистной жизни». (15) Мечом, который он прятал под одеждой, он поразил себя в грудь и, мертвый, упал к ногам военачальника.

16. (1) В том, что касалось казни кампанцев, и во многом другом Флакк действовал по собственному усмотрению. Некоторые поэтому рассказывают, что Аппий Клавдий умер перед самой сдачей Капуи75. (2) Рассказывают также, что этот самый Таврея не своей волей оказался в Калах и погиб не от собственной руки. Как и других, его привязали к столбу – среди общего шума не слышно было его криков, и Флакк приказал всем замолчать. (3) Тогда Таврея и сказал слова, приведенные выше: его, мужа доблестного, убьет человек, стоящий неизмеримо ниже его. Тут глашатай по приказу проконсула прокричал: «Ликтор, добавь розог доблестному мужу и казни его первым». (4) Некоторые писатели сообщают, что сенатское постановление было прочтено до казни, но в нем были слова «если он сочтет нужным76, пусть передаст все дело сенату». Слова эти были истолкованы так: ему, Фульвию, предоставлено-де судить, что полезнее государству.

(5) Фульвий вернулся из Кал в Капую; Ателла и Калатия77 сдались. Там тоже виновники отпадения были наказаны. (6) Итак, человек семьдесят виднейших сенаторов78 были убиты; около трехсот знатных кампанцев посажены в тюрьму; остальных разослали под стражу по разным городам союзников-латинов, и они так или иначе погибли. Прочие кампанские граждане во множестве были проданы в рабство. (7) Оставалось решить79, что делать с городом и его землями. Некоторые считали, что могущественный и близкий враждебный город должен быть уничтожен. Победила забота о насущной выгоде: земля была наиболее плодородной в Италии, город сохранили как пристанище для земледельцев. (8) Чтобы он был людным, оставили в нем множество отпущенников – ремесленников и мелких торговцев; все земли, все общественные постройки отошли к римскому народу. (9) Жить в Капуе и заселять ее было разрешено, но город был городом только по имени: не было в нем ни гражданства, ни сената, ни народного собрания, ни должностных лиц80. (10) Без общественного совета, без всякой власти население, ничем не связанное, не могло и объединиться; для судопроизводства сюда из Рима ежегодно присылали префекта81. (11) Так распорядились Капуей – в соответствии с замыслом, всесторонне похвальным: строго и быстро наказали главных виновников, граждан расселили по разным местам без надежды на возвращение, (12) не жгли и не рушили в злобе ни в чем не повинные постройки и стены. Так и выгоду соблюли, и союзникам показали видимость снисходительности, ведь в целости и сохранности оставлен был знаменитейший и богатейший город, разрушение которого оплакивали бы все кампанцы и их соседи. (13) А врагам пришлось убедиться, как умеют римляне карать неверных союзников и сколь бессилен Ганнибал защитить тех, кто ему доверился.

17. (1) Покончив с делами, касавшимися Капуи, римские сенаторы постановили: дать Гаю Нерону шесть тысяч пехотинцев и триста всадников, которых он сам выберет из тех двух легионов, что были у него под Капуей; столько же пехотинцев и восемьсот всадников из союзников-латинов. (2) Нерон посадил это войско на корабли в Путеолах и перевез в Испанию. Прибыв в Тарракон, он высадил солдат, вытащил суда на сушу и, желая увеличить свои силы, вооружил моряков. (3) По дороге к реке Ибер он принял войско от Тиберия Фонтея и Луция Марция82 и продолжал идти в сторону неприятеля. (4) Газдрубал, сын Гамилькара, стоял лагерем у Черных Камней; это место находится в земле авзетанов между городами Илитургисом83 и Ментиссой84. Нерон занял горный проход.

(5) Газдрубалу приходилось туго, и он отправил посла для переговоров о мире, обещая, если его выпустят, вывести из Испании все свое войско. (6) Римлянин этому обрадовался, и Газдрубал попросил уделить следующий день личным переговорам об условиях сдачи городских крепостей и о сроке вывода гарнизонов, чтобы пунийцам спокойно уйти со своим имуществом. (7) Этого он добился, и сразу же, как стемнело, и потом целую ночь тяжелые части Газдрубалова войска стали выбираться из ущелья какими только могли дорогами. (8) Весьма следили, чтобы за эту ночь не ушло много людей – пусть тишина обманывает врага, – (9) да и уходить по узким тропинкам малому отряду было легче. На следующий день стороны сошлись для переговоров; потратили целый день на пустые разговоры и пустые записи и отложили все на завтра. (10) И следующая ночь дала возможность выпустить еще солдат; дел же и на другой день не закончили. (11) Так прошло некоторое время: днем открыто обсуждали условия, а ночью тайком выпускали из карфагенского лагеря солдат. А когда большая часть войска ушла, Газдрубал уже не придерживался условий, которые недавно сам же добровольно предложил. (12) Все трудней становилось договориться – у пунийцев страх убывал, беззастенчивость возрастала. Уже почти вся пехота ушла из ущелья, когда как-то на рассвете ущелье заволокло густым туманом. Тут Газдрубал послал к Нерону с просьбой отложить переговоры на завтра: у карфагенян-де это заповедный день, запретный для любых важных дел. (13) Обмана и тут не заподозрили: согласились на отсрочку, и Газдрубал, выйдя из лагеря с конницей и слонами, спокойно ушел. (14) Часу в четвертом туман рассеялся, и римляне увидели пустой вражеский лагерь. (15) Тут только Клавдий понял, что карфагеняне его провели85, и бросился преследовать противника. Он готов был сразиться, но неприятель уклонялся от битвы; (16) происходили только незначительные схватки между замыкающим отрядом пунийцев и передовым – римлян.

18. (1) Пока что испанские народы, отпавшие после поражения, не возвращались к римлянам, хотя и новые не отпадали. (2) И в Риме после взятия Капуи и сенат и народ больше заботила уже Испания, чем Италия; полагали, что надо увеличить там войско и послать туда командующего86. (3) Кого же послать? Понятно было только одно: выбор человека, который займет место двух полководцев, погибших в один месяц87, не должен быть опрометчив. (4) Одни называли одного, другие другого, и наконец решили: пусть народ сам выберет проконсула88 для Испании. Консулы назначили день собрания. (5) Сначала ждали, что считающие себя достойными такой власти объявят свои имена. Ожидание оказалось напрасным; лишь ожила скорбь о понесенном поражении и тоска по погибшим полководцам. (6) Народ, скорбный и растерянный, собрался, однако, в назначенный день на Марсовом поле; обернувшись к должностным, оглядывали первых людей государства, посматривавших друг на друга. Возроптали: до того плохо, так безнадежно – никто ведь не решается принять власть над Испанией. (7) И вдруг Публий Корнелий, сын Публия Корнелия, погибшего в Испании, юноша лет двадцати четырех89, объявил, что он притязает на эту должность, и стал на возвышение, чтобы его было видно. (8) Взоры всех обратились к нему, и тут же все громким приветственным кликом предвозвестили удачу и счастье в высокой должности. (9) Приказано было голосовать; и не просто центурии все до единого человека – повелели вручить Публию Сципиону власть и командование в Испании. (10) Когда же все было покончено и буря восторгов улеглась, вдруг все стихло и люди погрузились в молчаливое раздумье: ужели расположение потемнило разум? (11) Особенно беспокоила юность Сципиона, некоторых пугала судьба его дома: оставляя обе скорбящие семьи90, он отправляется в Испанию, где между могилами отца и дяди предстоит ему воевать.

19. (1) Сципион понял, почему люди, так восторженно его избравшие, встревожены и обеспокоены. Он созвал народ и с таким воодушевлением говорил и о своем возрасте, и о врученной ему власти, и о предстоящей войне, (2) что остывшее расположение вспыхнуло с новой силой; он внушил людям более верную надежду, чем та, какую обычно внушает вера в человеческое обещание, или доверие к своему избраннику, или разумное убеждение, подсказанное достигнутым успехом. (3) Сципион был человеком удивительным не только по своим истинным достоинствам, но и по умению, с каким он с юности выставлял их напоказ. (4) Он убедил толпу, что действует, повинуясь сновидениям и ниспосланным с неба знамениям91, возможно, он сам был во власти суеверия, будто немедленно выполняются приказания и советы, данные оракулом. (5) Он подготовлял людей к этой вере с того самого времени, как началась его политическая деятельность: когда он облекся в тогу взрослого, не проходило дня, чтобы он не пошел на Капитолий и не посидел в храме в одиночестве и безмолвии92. Без этого он не брался ни за какое дело, ни общественное, ни частное. (6) Всю жизнь хранил он этот обычай, с умыслом или невольно внушая людям веру в свое божественное происхождение. (7) Потому-то и разошелся о нем тот же слух, что когда-то об Александре Великом93(россказней о них обоих ходило достаточно): Сципион-де был зачат от огромного змея и в спальне его матери очень часто видели призрак этого чудища, стремительно исчезавший при появлении людей94. (8) Сципион никогда не рассеивал веры в это диво: не отрицая его и открыто на нем не настаивая, он ловко укреплял веру в него. (9) Множество таких рассказов – и правдивых и вымышленных – породило чрезмерное восхищение этим юношей: разделяя его, государство и вручило незрелому юнцу такое трудное дело и такую власть.

(10) В Испании к тем силам, что остались от прибывших с Гаем Нероном из Путеол, добавилось десять тысяч пехотинцев и тысяча всадников. Марк Юний Силан, пропретор, назначен был Сципиону в помощники. (11) Сципион с тридцатью кораблями – все квинкверемы – отбыл из устья Тибра, миновал этрусское побережье, Альпы и Галльский залив, обогнул Пиренейский мыс и высадил войско в Эмпориях;95 это греческий город: его населяли уроженцы Фокеи. (12) Оттуда, повелев флоту следовать за ним, он сушей направился в Тарракон, куда при известии о прибытии Сципиона стеклись посольства из всей провинции. (13) В Тарраконе вытащили корабли на берег, и Сципион отправил обратно четыре триремы массилийцев, которые по долгу вежливости сопровождали его от самой Массилии96. (14) Послы беспокоились, ведь столько всего случилось. Но Сципион отвечал им с большим достоинством, с полной уверенностью в себе; у него не вырвалось ни одного оскорбительного слова – во всем, что он говорил, ощущалось не только величие, но и доверие.

20. (1) Выступив из Тарракона, Сципион посетил города союзников и зимний лагерь97. Он похвалил солдат: потерпев поражение в двух почти одновременных битвах, (2) они не позволили врагу воспользоваться плодами своих успехов, не пустили его за Ибер и честно оберегали союзников. (3) Марция он держал при себе и оказывал ему большой почет, явно не боясь, что кто-то затмит его славу. (4) Силан сменил Нерона; в зимний лагерь пришли новобранцы. Сципион быстро управился с неотложными делами, побывал всюду, где нужно, и отбыл в Тарракон. (5) Среди врагов Сципион был не менее славен, чем среди сограждан и союзников, – в этом было какое-то предчувствие будущего. Он внушал страх тем более сильный, чем менее разум мог его одолеть. (6) Карфагеняне разбили зимние лагеря в местах разных: Газдрубал, сын Гисгона, на океанском побережье около Гадеса; Магон в глубине страны за Кастулонскими горами; Газдрубал, сын Гамилькара, близ Ибера, около Сагунта98.

(7) В конце того лета, когда взята была Капуя, а Сципион прибыл в Испанию, карфагенский флот из Сицилии был отправлен в Тарент, чтобы не допустить подвоза припасов римскому гарнизону, сидевшему в Тарентской крепости. (8) Всякий доступ к крепости с моря был закрыт. Но осада затягивалась, и союзникам карфагенян пришлось с продовольствием туже, чем их противнику. (9) Хотя побережье было спокойно, гавани были открыты, пунийский флот нес сторожевую службу, все-таки не было возможности подвозить горожанам больше хлеба, чем потреблял его сам флот с пестрой, разноязычной толпой моряков. (10) Малочисленный же гарнизон крепости мог просуществовать на своих запасах и без подвоза, а тарентинцам и флоту не хватало даже того, что подвозили. (11) Наконец флот отпустили с большей радостью, чем встречали;99 съестное не слишком подешевело: с удалением морской охраны стало невозможно подвозить хлеб.

21. (1) На исходе того же лета Марк Марцелл из Сицилии, своей провинции, прибыл в Рим; Гай Кальпурний, претор, созвал сенаторов выслушать Марцелла в храм Беллоны100. (2) Там Марцелл рассказал обо всем им содеянном, слегка пожаловался на судьбу, не столько свою, сколько солдат: с провинцией все улажено и устроено, а вывести войско ему не позволили; и он попросил разрешения войти в Город с триумфом. Разрешения он не получил. (3) Многоречиво рассуждали, что непристойнее: отказать ли в триумфе присутствующему здесь сейчас полководцу, за чьи успехи, когда он отсутствовал, государство назначало молебствия и благодарило богов, (4) или же предоставить триумф как бы за завершение войны тому, кто получил приказание передать войско преемнику (а это значит, что война в провинции не окончена), – и не пришло сюда войско, свидетель того, заслужен триумф или не заслужен. Приняли решение среднее: разрешить овацию101. (5) Народные трибуны по повелению сената доложили народу, что Марк Марцелл на день овации сохраняет полноту власти. (6) Накануне вступления в Город Марцелл справил триумф на Альбанской горе102; потом с овацией вошел в Город с огромной добычей: (7) перед ним несли изображение взятых им Сиракуз103, катапульты, баллисты и разное оружие; драгоценности, накопившиеся за годы долгого мира и царственного изобилия: (8) множество серебряных и бронзовых изделий, прочую дорогую утварь и одежду и много знаменитых статуй, которыми Сиракузы были украшены как немногие из греческих городов. (9) В знак победы над карфагенянами вели восемь слонов, и еще одно замечательное зрелище – в золотых венцах шествовали сиракузянин Сосис и Мерик, испанец: (10) один ночью ввел римлян в Сиракузы, другой предал Остров с находившимся там гарнизоном104. (11) Им обоим дано было римское гражданство и по пятьсот югеров земли105: Сосис – в Сиракузском округе из земель царских или принадлежавших врагам римского народа и дом в Сиракузах, какой он захочет из имущества покаранных по праву войны; (12) Мерику и испанцам, которые перешли вместе с ним к римлянам, приказано было дать в Сицилии город с его землей – из числа тех, что отпали от римлян. (13) Марку Корнелию106 поручено было выбрать город и землю по своему усмотрению и выделить там четыреста югеров Беллигену107, уговорившему Мерика перейти к римлянам.

(14) После отъезда Марцелла из Сицилии там высадилось восемь тысяч пехотинцев-карфагенян и три тысячи всадников-нумидийцев. От римлян отпали города Мургантия108 и Эргетий, а вслед за ними Гибла, Мацелла109 и некоторые другие, не столь известные, (15) нумидийцы во главе с Муттином разбрелись по всей Сицилии и стали жечь усадьбы союзников римского народа. (16) А римское войско, раздраженное и тем, что военачальник не вывез их из провинции110, и тем, что им было запрещено зимовать по городам, не усердствовало в службе. Мятеж готов был вот-вот вспыхнуть – не хватало зачинщика; (17) в этом трудном положении претор Марк Корнелий сумел утихомирить солдат, то утешая, то браня их; отпавшие города вернул под власть римлян, а из них Мургантию отдал испанцам – тем, которым по решению сената должно было предоставить город и землю.

22. (1) Обоим консулам, ведавшим Апулией, велено было бросить жребий: кому ведать Апулией, а кому – Македонией (Ганнибал и карфагеняне уже не так пугали). Сульпиций получил Македонию, где сменил Левина. (2) Фульвия вызвали в Рим для выборов консулов. Центурия младших Вотуриевой трибы, голосовавшая первой111, выбрала консулами Тита Манлия Торквата Младшего и Тита Отацилия. (3) Манлий находился тут же; поздравить его собралась целая толпа, нельзя было усомниться в единодушии ее выбора. Большая толпа окружила трибунал консула; (4) он попросил выслушать несколько слов и приказал вернуть центурию, голосовавшую первой. (5) Все напряженно ожидали, чего он потребует; Манлий отговаривался болезнью глаз: (6) бессовестен кормчий или военачальник, сказал он, который требует, чтобы ему вручили и жизнь и судьбу людей, а сам глядит на все чужими глазами. (7) Поэтому он приказывает центурии младших Вотуриевой трибы голосовать вновь и помнить при выборе консулов о войне в Италии и о нынешнем положении государства: (8) в ушах еще стоят крики врагов, потрясавшие стены Рима несколько месяцев назад. Вся центурия закричала, что она своего решения не переменит и назовет консулами тех же самых людей. (9) «Ни я, – воскликнул Торкват, – став консулом, не перенесу ваших нравов, ни вы – моей власти. Голосуйте вновь и помните, что карфагеняне в Италии, а вождем у них Ганнибал». (10) На центурию подействовали и авторитет Манлия, и стоявший кругом шум почтительного изумления. Она обратилась к консулу с просьбой пригласить центурию старших Вотуриевой трибы: (11) желательно поговорить со старшими по возрасту и выбрать консулов по их указанию. Пригласили старших: им было дано время секретно переговорить в «овчарне»112. (12) Старшие сказали: поговорим о троих – Квинте Фабии и Марке Марцелле, уже осыпанных почестями, и Марке Валерии; если нужен новый военачальник в войне с карфагенянами, то он превосходно воевал и на суше, и на море с царем Филиппом. (13) Держали совет о всех троих; потом старших распустили, а младшие приступили к голосованию: консулами выбрали в их отсутствие Марка Клавдия113, славного тогда покорителя Сицилии, и Марка Валерия. Все центурии голосовали так, как первая.

(14) Пусть теперь издеваются над поклонниками старины:114 я не думаю, чтобы в государстве мудрецов, которое философы выдумали, никогда не видев его в действительности115, правители могли быть достойнее и равнодушнее к власти, народ – спокойнее и благоразумнее. (15) Желание центурии младших посоветоваться со старшими о том, кому вручить власть, кажется почти невероятным – столь мало ценится в наше время даже отеческое суждение.

23. (1) Затем состоялись выборы преторов: выбраны были Публий Манлий Вольсон, Луций Манлий Ацидин, Гай Леторий и Луций Цинций Алимент116. (2) По окончании выборов (так совпало) пришла весть о том, что в Сицилии скончался Тит Отацилий, которого народ в его отсутствие, как казалось, дал бы Публию Манлию в сотоварищи, если бы не был нарушен ход выборов. (3) Игры в честь Аполлона117 справлялись в прошлом году, и, по предложению претора Кальпурния, сенат постановил справить их и в этом и справлять во веки веков.

(4) В том же году сообщили о нескольких чудесных знамениях: в статую Победы, что возвышалась над храмом Согласия118, ударила молния, статуя свалилась, но фигурки Победы по краю кровли удержали ее от падения. (5) В Анагнии и Фрегеллах молния попала в стену и городские ворота; в Субертанском форуме целый день текли ручьи крови; в Эрете шел каменный дождь, а в Реате ожеребилась самка мула. (6) В искупление принесены в жертву крупные животные, назначено однодневное молебствие и предписано совершать девять дней жертвоприношения. (7) В этот год умерло несколько жрецов и были поставлены новые: на место децемвира Эмилия Нумидийского – Марк Эмилий Лепид; на место понтифика Марка Помпония Матона – Гай Ливий; на место авгура Спурия Карвилия Максима – Марк Сервилий. (8) Понтифик Тит Отацилий Красс умер в конце года, поэтому на его место пока никого не назначили. Гай Клавдий, фламин Зевса, неверно объяснил знамение при жертвоприношении и ушел из фламинов.

24. (1) Марк Валерий Левин, разузнавши в беседах с глазу на глаз образ мыслей этолийских старейшин, к назначенному дню прибыл прямо на их совет со снаряженным флотом119. (2) Он рассказал о сдаче Сиракуз и Капуи, чтобы этим показать, как успешно идут дела в Италии и Сицилии, и добавил, (3) что римляне, следуя обычаю, завещанному им предками, уважают союзников: некоторым из них они предоставили право гражданства, уравняв их тем самым с собою, другие чувствуют себя столь благополучно в своем положении, что предпочитают оставаться союзниками. (4) Этолийцы же будут в тем большем почете, что они первыми из заморских народов вошли в дружбу с римлянами; (5) с Филиппа и македонян, трудных соседей, он уже сбил спесь, сломив их силу, он не только заставил их уйти из городов, отнятых у этолийцев, – сама Македония сейчас под угрозой; (6) акарнанцев, отторгнутых к досаде этолийцев от их союза, он заставит признать условия старого договора: они будут в подчинении у этолийцев.

(7) Эти слова и обещания римского военачальника подкрепили своим авторитетом Скопад, тогдашний военачальник этолийцев, и Доримах, глава их. Они превозносили мощь и достоинство римского народа с меньшей сдержанностью и с большей верой; (8) ими двигала надежда овладеть Акарнанией. Подписаны были условия, на которых этолийцы вошли в дружбу и союз с народом римским; (9) было добавлено, что, если им угодно, они могут на таких же условиях заключить дружественный союз с элейцами, лакедемонянами, с Атталом, Плевратом и Скердиледом (Аттал был царем в Азии, а те двое – во Фракии и Иллирии120); (10) этолийцы должны тотчас же начать войну с Филиппом на суше; римляне пришлют им в помощь не меньше двадцати пяти квинкверем. (11) От границ Этолии и до Коркиры земля и здания городов121, их стены и пашни пусть принадлежат этолийцам, а вся остальная добыча – римскому народу; римляне постараются отдать Акарнанию этолийцам; (12) этолийцы могут помириться с Филиппом при условии его отказа от военных действий против римлян, их союзников и подданных; (13) точно так же римский народ заключит договор с царем, но чтобы у царя не было права воевать с этолийцами и их союзниками. (14) Копии этого договора были положены два года спустя этолийцами в Олимпии, римлянами – в Капитолии в подтверждение святости договора. (15) Промедлили потому, что этолийских послов задержали в Риме; это, однако, не помешало ведению дела. Этолийцы сразу начали войну с Филиппом: Левин взял приступом Закинф, кроме его крепости, – это маленький остров около Этолии с единственным городом того же имени – и отдал этолийцам Эниады и Насос, отобранные у акарнанцев, (16) а потом вернулся в Коркиру, решив, что Филипп целиком занят предстоящей войной и ему не до Италии, карфагенян и договоренности с Ганнибалом.

25. (1) Филипп зимовал в Пелле; туда ему донесли об отпадении этолийцев122. (2) Он собирался ранней весной двинуться с войском в Грецию, но, чтобы обезопасить Македонию с тыла – от беспокойных иллирийцев и соседних им городов, неожиданно вторгся в земли Орика и Аполлонии:123 ее горожане выступили против него, но он жестоко напугал их и загнал обратно в город. (3) Опустошив соседние Иллирику земли, так же стремительно повернул в Пелагонию124 и взял Синтию, город Дарданов125, где готовилось вторжение в Македонию. (4) Быстро покончив с этим и помня о войне с этолийцами (а она неизбежно повлечет войну с Римом), он спустился в Фессалию через Пелагонию, Линк и Боттиею126 – (5) он надеялся поднять фессалийцев против этолийцев, – оставил в фессалийском ущелье Персея с четырьмя тысячами воинов, чтобы преградить вход этолийцам, (6) а сам, отложив пока дела более важные, повел войско через Македонию во Фракию и к медам127. (7) Племя это постоянно вторгалось в Македонию, лишь только узнавало, что царь воюет где-то на стороне и защищать его земли некому. (8) Надо было сломить их силу – и царь стал опустошать их область и осадил их столицу и крепость Иамфорину.

(9) Скопад, узнав, что царь воюет во Фракии, вооружил всю этолийскую молодежь и собирался воевать с акарнанцами. (10) Акарнанцы понимали, что силы у них неравны, они потеряли Эниады и Нас, им грозит война с римлянами – но в гневе, не раздумывая, они начали войну. (11) Жен, детей и стариков старше шестидесяти лет они отправили по соседству в Эпир; мужчины от пятнадцати до шестидесяти лет поклялись друг другу вернуться домой только с победой; (12) а бежавшего с поля боя да не примет никто: ни в городе, ни в доме, ни за столом, ни у очага. Соплеменников обязали к этому страшной клятвой, к гостеприимцам-иноплеменникам воззвали, заклиная их всем святым; (13) к эпирцам обратились с мольбой: всех акарнанцев, павших на поле боя, похоронить в общей могиле и на могильном холме поставить надпись: (14) «Здесь лежат акарнанцы, принявшие смерть, сражаясь за родину против этолийцев, злодеев и насильников». (15) Полные одушевления, расположились они на границе, преграждая дорогу врагу. Они сообщили Филиппу, в сколь опасном они положении, и принудили его прекратить войну, которую он вел: Иамфорина уже сдалась, и Филиппу вообще везло. (16) До этолийцев дошел слух о клятве акарнанцев, и они не торопились выступить; услышав о прибытии Филиппа, ушли в глубь страны. (17) И Филипп, хоть и двигался большими переходами, спеша на защиту акарнанцев, не пошел дальше Дия128. Оттуда он, услыхав об уходе этолийцев из Акарнании, и сам ушел в Пеллу.

26. (1) Левин ранней весной отбыл с кораблями из Коркиры, обогнул мыс Левкату и, прибыв в Навпакт, объявил: он пойдет на Антикиру, пусть Скопад и этолийцы приготовятся и будут там. (2) Антикира находится в Локриде, слева от входа в Коринфский залив;129 (3) сушей идти недалеко; недолго и плыть от Навпакта. Почти что на третий день начали осаду и с суши, и с моря; осажденным приходилось особенно трудно со стороны моря: тут осаду вели римляне, а у них на кораблях стояли всякие машины – и метательные и прочие. Через несколько дней город сдался и был отдан этолийцам, добыча, как было условленно, – римлянам. (4) Тем временем Левина письмом известили, что он в отсутствие свое избран консулом и на смену ему приедет Публий Сульпиций. Левин, однако, долго проболел, так что в Рим прибыл гораздо позже, чем ждали.

(5) Марк Марцелл, в мартовские иды вступив в должность консула [210 г.], в тот же день по обычаю созвал сенат, но объявил, что в отсутствие сотоварища он ничего не предпримет ни в гражданских, ни в военных делах, ни в распределении провинций. (6) Он знает, что сейчас по пригородным виллам его недоброжелателей живет много сицилийцев, он им не препятствует разглашать по всему Риму о его преступлениях, выдуманных врагами. Он бы и сам представил сицилийцев сенату, (7) если бы они не притворялись, будто им боязно говорить о консуле в отсутствие его сотоварища. Тот прибудет – и он, Марцелл, тут же – до всяких других обсуждений – приведет сицилийцев в сенат. (8) Марк Корнелий, сказал он, почти что набор произвел по всей Сицилии130, чтобы как можно больше людей пришло в Рим жаловаться на Марцелла, желая принизить заслуги Марцелла, он наводнил-де Город лживыми донесениями о мнимой войне в Сицилии. (9) Снискав в этот день славу человека уравновешенного, консул отпустил сенаторов – казалось, до прибытия второго консула все дела будут приостановлены.

(10) При бездействии, как водится, пошли в народе разные толки, послышались жалобы: война чересчур затянулась, пригородные поля, где прошел со своим войском Ганнибал, опустошены, Италия истощена воинскими наборами; почти ежегодно гибнут войска, (11) в консулы выбрали людей воинственных, слишком горячих и рьяных: они способны возбудить войну среди общего мира и покоя, а уж в военное время они не дадут государству вздохнуть.

27. (1) Этим разговорам положил конец ночной пожар, вспыхнувший накануне Квинкватрии131 во многих местах вокруг форума. (2) Одновременно загорелись семь лавок (позднее их было пять) и те лавки менял, что теперь называются «Новыми»132. (3) Затем занялись частные постройки (базилик тогда еще не было133); занялись и темница, и рыбный рынок, и Царский атрий134. (4) Храм Весты едва отстояли – особенно старались тринадцать рабов, они были выкуплены на государственный счет и отпущены на свободу. (5) Пожар продолжался всю ночь и следующий день; никто не сомневался, что это поджог: огонь ведь вспыхнул одновременно во многих – и разных – местах. (6) Консул, по решению сената созвав народ, объявил, что тот, кто назовет поджигателей, будет награжден: свободный – деньгами, раб – свободой. (7) Эта награда побудила раба кампанцев Калавиев (звали его Ман) донести на своих господ и еще пятерых знатных кампанских юношей, чьих родителей казнил Квинт Фульвий; они-де наделают еще бед, если их не заберут. (8) Их забрали и самих и рабов: те сначала старались опорочить доносчика и донос: накануне-де его высекли, он сбежал, со зла и по вздорности воспользовался случаем оболгать невинных. (9) Устроили очную ставку и на форуме стали пытать пособников преступления135. Сознались все; и господа, и рабы-соучастники были наказаны; доносчику дали свободу и двадцать тысяч сестерций.

(10) Когда консул Левин проходил мимо Капуи, его окружила толпа кампанцев и со слезами умоляла разрешить им идти в Рим и просить сенат – ужели сенаторы не умилосердятся! – спасти их от окончательной гибели, не позволить Квинту Флакку совсем уничтожить народ кампанцев. (11) Флакк отвечал, что личной вражды к кампанцам у него никакой нет, но он ненавидит и будет ненавидеть их, пока они так относятся к римскому народу. Нету-де на земле племени, нет народа, более враждебного римлянам; (12) он поэтому и держит их взаперти в городе, а кому удается ускользнуть, тот бродит, как дикий зверь, терзает и убивает, что ни встретится; (13) одни перебежали к Ганнибалу, другие отправились поджигать Рим. Консул найдет на полусожженном форуме следы преступления кампанцев: (14) они посягнули на храм Весты, где горит вечный огонь, а во внутреннем покое хранится залог римской власти136. Он, Флакк, считает небезопасным пускать кампанцев в Рим. (15) Левин велел кампанцам идти с ним в Рим после того, как Флакк заставил их поклясться, что, получив ответ от сената, они на пятый же день вернутся в Капую. (16) Окруженный толпой кампанцев и сицилийцами, вышедшими ему навстречу, чтобы сопровождать его в Рим, Левин, казалось, скорбел о гибели двух знаменитейших городов137 и вел с собой побежденных – обвинять славнейших мужей. Но сначала оба консула доложили сенату о положении государства и о распределении провинций.

28. (1) Левин рассказал о положении в Македонии, Греции, у этолийцев, акарнанцев и локридцев, о своих действиях на суше и на море: (2) Филиппа, собиравшегося воевать с этолийцами, он отогнал назад, заставил уйти в глубь царства; из Македонии можно вывести римский легион: флот и один не пустит царя в Италию. (3) Сообщив это о себе и о провинции, ему врученной, консул доложил обо всех провинциях. Сенаторы постановили: одному консулу оставаться в Италии и вести войну с Ганнибалом; другому получить флот, которым прежде командовал Тит Отацилий, и вместе с претором Луцием Цинцием ведать Сицилией; (4) им дано было два войска: одно из Этрурии, другое из Галлии, то есть четыре легиона. Два городских легиона предыдущего года отправить в Этрурию; два, которыми командовал консул Сульпиций, – в Галлию. (5) Галлию же и эти легионы поручить тому, кого назначит консул, в чьем ведении будет Италия. (6) В Этрурию был послан Гай Кальпурний, которому после претуры власть была продлена на год; Квинту Фульвию поручена Капуя и продлена на год власть; (7) велено было уменьшить войско, состоящее из граждан и союзников, из двух легионов составить один в пять тысяч пехотинцев и триста всадников, уволить солдат, служащих всех дольше; (8) союзников оставить семь тысяч пехотинцев и триста всадников и уволить старых солдат, так же учитывая годы их службы. (9) Гнею Фульвию, консулу прошлого года, оставить, ничего не меняя, и Апулию и войско, у него бывшее; власть продлить на год. Публию Сульпицию, его коллеге, велено распустить все войско, кроме моряков138. (10) Войско, которым в Сицилии прежде командовал Марк Корнелий, велено было также распустить, как только туда прибудет консул. (11) Луций Цинций, претор, должен держать Сицилию в повиновении с помощью солдат, сражавшихся под Каннами, – их было легиона два. (12) Столько же легионов для Сардинии дано претору Публию Манлию Вольсону; ими в прошлом году в этой же провинции командовал Луций Корнелии. (13) При наборе городских легионов консулам велено не брать никого, кто служил в войсках Марка Клавдия, Марка Валерия и Квинта Фульвия. В этом году число римских легионов не должно быть больше двадцати одного.

29. (1) Когда эти сенатские постановления были составлены, консулы, приступили к жеребьевке провинций: (2) Марцеллу выпал жребий управлять Сицилией и командовать флотом, Левину – быть в Италии и воевать с Ганнибалом. Итог жеребьевки привел сицилийцев (они стояли на виду у консулов, ожидая, чем она кончится) в такое отчаяние, словно Сиракузы были взяты вторично. Все сразу обернулись на их вопли и жалобы – о них заговорили. (3) Сицилийцы в траурной одежде ходили по домам сенаторов и заявляли: если Марцелл вернется полновластным правителем, они и все их сограждане покинут не только родные города, но вообще Сицилию. (4) Он и раньше без всякой их вины был неумолимо жесток; что он будет творить в гневе, зная, что сицилийцы приходили в Рим жаловаться на него? Лучше их острову погибнуть от огней Этны или погрузиться в море, чем быть отдану на расправу врагу.

(5) Эти жалобы сицилийцев разносились и обсуждались в разговорах сначала в домах знатных людей, вызывая то сострадание к сицилийцам, то ненависть к Марцеллу, и наконец дошли до сената. (6) От консулов потребовали переговорить с сенатом об обмене провинциями. Марцелл сказал, что если бы сицилийцы уже были выслушаны сенатом, то он, может статься, говорил бы по-другому; (7) теперь же он готов, если сотоварищ его согласится, обменяться провинциями: пусть не говорят, будто сицилийцы не могли свободно изложить свои жалобы, убоявшись того, в чьей власти скоро окажутся. (8) Но он просит избавить его от предрешающего суждения сената:139 ведь несправедливо было бы предоставить его сотоварищу свободный выбор жребия и тем более несправедливо, даже оскорбительно передать ему жребий Марцелла.

(9) Сенаторы ничего не постановили, но дали понять, чего желают; затем сенат был распущен. Консулы сами обменялись провинциями – судьба бросила Марцелла против Ганнибала. (10) И тот, кто после всех злоключений войны первым140 прославился выигранной битвой, тот и последним141 из римских полководцев погиб в его славу, как раз тогда, когда военное счастье было у римлян142.

30. (1) После обмена провинции сицилийцев привели в сенат. Они красно говорили о неизменной верности царя Гиерона римскому народу, ставя ее в заслугу своему государству. (2) Гиеронима же, говорили они, а потом тиранов Гиппократа и Эпикида все ненавидели, между прочим, и за их измену римлянам и переход к Ганнибалу. Поэтому Гиеронима и убили знатные юноши почти что с одобрения всего народа; (3) семьдесят143 знатнейших юношей сговорились убить Эпикида и Гиппократа, но Марцелл обманул их, промедлил и не подошел в намеченное время с войском к Сиракузам; на заговорщиков донесли, и тираны всех казнили. (4) Марцелл жестоко разграбил Леонтины144 и тем укрепил тиранию Гиппократа и Эпикида. (5) Первые в Сиракузах люди постоянно приходили к Марцеллу и обещали передать ему город, когда ему будет угодно, но он сначала пожелал взять его приступом; (6) когда же все попытки с суши и с моря оказались тщетными, он предпочел, чтобы город ему был передан медником Сосисом и испанцем Мериком, а не знатнейшими сиракузянами, которые по собственной воле неоднократно и напрасно предлагали сдать ему город. Так получил он более законный повод избивать и грабить старейших союзников римского народа. (7) Если бы не Гиероним перешел к Ганнибалу, а сиракузский народ и сенат, если бы не Гиппократ и Эпикид, тираны, утеснившие сиракузян, а сами сиракузяне по собственному решению закрыли перед Марцеллом городские ворота, (8) если бы сиракузяне воевали против римского народа с таким же озлоблением, как карфагеняне, то и тогда не смог бы Марцелл более жестоко наказать сиракузян – разве только уничтожив их город. (9) От города действительно остались только развалины городских стен, опустевшие дома, разграбленные храмы; даже сами боги были увезены, как и их украшения, – Сиракузам ничего не оставили. (10) У многих имущество отобрали;145 прокормить себя и свою семью с клочка голой земли остатками уцелевшего было невозможно. Они просят сенаторов распорядиться: пусть, если всего вернуть невозможно, хоть доступная опознанию часть имущества будет возвращена хозяевам. (11) Когда они изложили свои жалобы, Левин приказал им уйти из храма146, чтобы сенаторы могли обсудить их требования. (12) «Пусть останутся, – сказал Марцелл, – я отвечу при них же, (13) раз условия таковы, что мы воюем за вас, чтобы держать ответ перед побежденными, чтобы два города, взятых в этом году, обвиняли: Капуя – Фульвия, Марцелла – Сиракузы».

31. (1). Послов воротили в сенат, и Марцелл сказал: «Я не настолько забыл о величии римского народа и достоинстве власти, которою я облечен, чтобы, будучи консулом, оправдываться перед греками во взведенных на меня обвинениях. (2) Разобраться, однако, предстоит не в том, что сделал я, – защитой моим действиям право войны, – а в том, что надлежит претерпеть им. Если бы не были они врагами, то разгромил ли я Сиракузы при жизни Гиерона или сейчас, это все равно. (3) Но если они изменили римскому народу, если подняли руку на наших послов147 и грозили им тюрьмой и смертью, если заперли городские ворота и искали защиты от нас у карфагенского войска, то можно ли возмущаться, что с врагами и поступили по-вражески. (4) Я-де не принял предложение их знати сдать мне город и предпочел вверить столь важное Мерику, испанцу, и Сосису. Вы ведь не последние среди сиракузян, коль скоро попрекаете других их простым званием. (5) Кто из вас обещал мне открыть городские ворота, кто обещал впустить в город моих солдат? Вы ненавидите, вы проклинаете тех, кто это сделал, и даже тут не можете воздержаться от брани и поношений. (6) Вот как сами вы далеки от того, чтобы когда-нибудь сделать такое. Отцы-сенаторы, самое низкое звание тех людей, которым попрекают меня, лучше всего доказывает, что я не отверг никого, кто честно старался бы ради нашего государства.

(7) Прежде чем осадить Сиракузы, я пытался заключить мир: посылал послов, сам вступал в переговоры: у них хватило бесстыдства оскорбить послов и не дать мне ответа, когда я сам подошел к городским воротам148. Я много потратил труда и на суше, и на море и взял Сиракузы силой оружия. (8) На свою судьбу жителям взятого города правильней было бы жаловаться Ганнибалу и побежденным карфагенянам, а не сенату народа-победителя. (9) И если бы я, отцы-сенаторы, хотел отрицать, что разграбил Сиракузы, то никогда не украсил бы Рим своей добычей149. У кого-то я, победитель, что-то отнял, кому-то что-то дал – по праву войны, и, как я уверен, каждому по его заслугам. (10) Утвердите вы сделанное мной, отцы-сенаторы, нет ли, это гораздо важнее для государства, чем для меня. Я свой долг выполнил, дело государства – не остудить пыл будущих военачальников отменой моих распоряжений. (11) Вы собственными ушами выслушали и меня и сицилийцев; мы вместе уйдем из храма: сенат без меня свободнее все обсудит». Сицилийцев отпустили, а Марцелл ушел на Капитолий производить воинский набор.

32. (1) Второй консул доложил сенату о желаниях сицилийцев. Спорили долго; значительная часть сенаторов согласилась с Титом Манлием Торкватом. (2) Они считали, что войну надо было вести с тиранами, врагами и сиракузян и римского народа; город – принять150, а не брать; приняв, восстановить в нем порядок старинными законами и свободой; измученных жалким рабством – не добивать войной. (3) Погиб прекрасный знаменитый город, который оказался наградой победителю в борьбе между римским военачальником и тиранами. А был он некогда и хлебным амбаром, и казначейством для римского народа, часто в трудные времена выручал своей щедростью наше государство – и даже в эту войну с пунийцами151. (4) Если бы восстал из преисподней царь Гиерон, вернейший приверженец римского владычества, и увидел бы родной город, разграбленный, в развалинах, а в Риме – чуть что не при самом входе в город добычу из Сиракуз152, какими глазами взглянули бы вы на него? (5) Все это говорилось, чтобы внушить ненависть к консулу и сострадание к сицилийцам, (6) но сенат вынес решение более мягкое: меры Марка Марцелла, предпринятые им в ходе войны и после победы, одобрить, а на будущее сенату взять на себя заботу о сиракузянах, а консулу Левину поручить помочь городу, но не в ущерб государству. (7) Двух сенаторов послали на Капитолий за консулом; вновь ввели сицилийцев и прочли сенатское постановление; милостиво обратились к послам и отпустили их. (8) Послы упали к ногам Марцелла153, умоляя простить им слова, сказанные в надежде облегчить горькую беду; пусть примет их и Сиракузы под свою защиту как клиентов. Консул обещал сделать это, ласково поговорил с ними и отпустил их.

33. (1) Затем выступить перед сенатом дали кампанцам; речь их была жалобнее, а положение затруднительнее. (2) Отрицать, что наказание ими заслужено, они не могли: тиранов, чтобы свалить вину на них, не было. Однако кампанцы считали, что уже понесли достаточное наказание: столько сенаторов погибло от яда, столько казнено; мало уцелело знати – только те, кого сознание своей вины не толкнуло к самоубийству, и те, кого миновал гнев победителя. (3) Они просили свободы себе, своим и хотя бы доли своего имущества. С Римом многих связывало гражданство154, старинные узы – родственные и брачные.

(4) Кампанцев удалили из храма155; некоторое время колебались, не пригласить ли из Капуи Квинта Фульвия Флакка (консул156 Клавдий умер после взятия Капуи), чтобы дело разбиралось перед командующим, ведшим военные действия, – как разбиралось между Марцеллом и сицилийцами. Но, увидав в сенате Марка Атилия и Гая Фульвия, брата Флакка, его легатов157, (5) а также Квинта Минуция и Луция Ветурия Филона, тоже легатов Клавдия, участвовавших во всех военных действиях, решили Фульвия из Капуи не отзывать и не откладывать дела кампанцев. (6) Спросили мнения Марка Атилия Регула: из бывших под Капуей он наиболее заслуживал доверия. (7) «Я,– сказал он,– присутствовал после взятия Капуи на совещании консулов; задали вопрос, нет ли среди кампанцев кого-нибудь, оказавшего услугу нашему государству. (8) Дознались, что есть две женщины: Вестия Оппия из Ателл, проживавшая в Капуе, и Пакула Клувия, когда-то промышлявшая своим телом. Одна ежедневно приносила жертвы о благоденствии и победе римского народа; другая тайком доставляла еду голодным пленным.

(9) Остальные кампанцы относятся к нам так же, как карфагеняне, и Квинт Фульвий казнил скорей самых знатных, чем самых виновных. (10) Я не считаю возможным, чтобы сенат занимался делами кампанцев, римских граждан, не будучи уполномочен на то народом. Так поступили и предки наши с отпавшими сатриканцами:158 Марк Антистий, народный трибун, запросил сначала народ: постановит ли он, чтобы сенату предоставлено было право вынести решение о сатриканцах. (11) Итак, я полагаю, надо обратиться к народным трибунам: пусть один из них или несколько запросят народ о нашем праве вынести приговор по делу кампанцев». (12) Луций Атилий, народный трибун, по распоряжению сената запросил народ в таких словах: «Обо всех кампанцах, ателланцах, калатийцах, сабатинцах, которые, сдавшись проконсулу Квинту Фульвию, (13) отдали себя во власть народу римскому и в распоряжение; обо всех, кого они отдали вместе с собой; обо всем, что они отдали вместе с собой, будь то земля и город, божеское и человеческое, утварь и все остальное, что ими отдано, – обо всем этом спрашиваю я вас, квириты, каково желание ваше: что с этим должно быть сделано?» (14) Народ приказал так: «Что сенат, присягнув, большинством присутствующих постановит, того мы желаем и это приказываем».

34. (1) В соответствии с этим народным решением сенат прежде всего постановил вернуть имущество и свободу Оппии и Клувии;159 если у них есть еще просьба к сенату, пусть придут в Рим. (2) О кампанцах были вынесены определения по отдельным семьям160 – перечислять все не стоит труда. (3) Было постановлено: у одних имущество отобрать в казну, а самих с их детьми и женами продать (кроме дочерей, которые до перехода во власть Рима вышли замуж в другие города); (4) других посадить в тюрьму и отложить решение их участи: об остальных рассудить, принимая в расчет сумму их ценза, отбирать ли в казну их имущество или нет;161 (5) захваченный скот, кроме лошадей и рабов, кроме взрослых мужчин, и вообще все движимое имущество вернуть хозяевам. (6) Всем кампанцам, ателланцам, калатийцам, сабатинцам (кроме тех, кто сам или чьи родители были на стороне врагов162) дали свободу, (7) но с тем, чтобы никто из них не был римским гражданином или латином и чтобы те из них, кто был в Капуе, пока длилась осада, не оставались в городе или в Кампании после определенного срока. (8) Для поселения им предоставляли место за Тибром, но не по берегу; тех же, кто на протяжении войны не был в Капуе, ни в другом, отпавшем от Рима кампанском городе, – по сю, считая от Рима, сторону реки Лирис, (9) перешедших на сторону Рима раньше, чем Ганнибал подошел к Капуе, переселили на сю сторону Вултурна, не дозволив ни строиться, ни иметь землю ближе чем в пятнадцати милях от моря163. (10) Выселенным за Тибр, как самим, так и потомству их, позволили приобретать землю только в области Вей, Сутрина и Непете – с тем чтобы никто из них не имел больше пятидесяти югеров. (11) Имущество всех сенаторов и должностных лиц Капуи, Ателлы и Калатии продали в Капуе; свободных людей, присужденных к продаже, отправили в Рим и продали там. (12) Изображения и бронзовые статуи, которые считали взятыми у врагов, передали коллегии понтификов: пусть решают, какие из них священные, какие – нет. (13) Кампанцев отпустили; они были удручены этими постановлениями и ушли из Рима еще в большей печали, чем пришли. И жаловались они уже не на свирепство Квинта Фульвия, а на несправедливость богов, на свою горькую судьбу.

35. (1) Отпустив кампанцев и сицилийцев, произвели воинский набор. Когда войско было набрано, занялись пополнением состава гребцов. (2) Не хватало людей, платить было нечем – казна в ту пору была пуста. (3) Консулы издали указ: пусть частные лица соответственно своему состоянию и званию выставят гребцов, как это бывало и раньше164, выдав им жалованье и довольствие на тридцать дней. (4) Указ этот встретили таким ропотом, таким негодованием, что для мятежа недоставало только вождя. Твердили, что консулы, разорив сначала сицилийцев и кампанцев, взялись теперь и за римский простой народ: (5) плебеи истощены многолетней податью – у них нет ничего, кроме голой земли. Постройки сожгли враги; рабов-пахарей свело государство: то покупало их за гроши для военной службы, то забирало в гребцы. (6) Если у кого что-то еще и было, все ушло на жалованье гребцам и на ежегодные подати165. Никакой силой, никакой властью нельзя их принудить дать то, чего у них нет. Пусть продают их имущество, пусть терзают тело – последнее их достояние, выкупиться им будет не на что.

(7) Все это говорилось не тайком, а открыто, на форуме, в лицо консулам, которых окружала огромная взволнованная толпа; (8) они не могли успокоить ее ни бранью, ни уговорами. Наконец они объявили, что дают людям три дня сроку одуматься, а сами воспользовались временем, чтобы все исследовать и распутать. (9) Созванный назавтра сенат обсуждал, как пополнить состав гребцов. Много говорили о том, почему прав простой народ, отказываясь выставить гребцов, но заключали всегда одинаково: правдой ли, неправдой ли, но бремя это придется возложить на частных лиц. (10) Иначе откуда еще взять моряков, если казна пуста? А как без флота удержать Сицилию, не пустить в Италию Филиппа, как вообще охранять италийское побережье?

36. (1) Положение было трудное, что делать – было неясно, все сидели в каком-то оцепенении. (2) Тогда консул Левин сказал, что должностные лица должны подавать пример сенату, а сенат народу; этого требует более высокое их достоинство. (3) «Если,– сказал он,– ты требуешь чего-то от нижестоящего, потребуй этого прежде всего от себя и своих близких – и все легче тебя послушаются: никакой расход не будет в тягость, если увидят, что любой именитый человек берет на себя еще больший. (4) Мы хотим, чтобы у римского народа был вполне исправный флот и частные лица не отказывались выставить гребцов? Отдадим этот приказ прежде всего себе самим: (5) мы, сенаторы, завтра же отдадим в казну все наше золото, серебро и медные деньги: пусть каждый оставит лишь по кольцу себе самому, жене и детям, да буллу166 сыну, да еще жене или дочери по унции167 золота; (6) те, кто занимал курульные должности168, пусть оставят себе серебряный конский убор169 и фунт серебра на солонку и блюдо для приношения богам. (7) Остальные сенаторы оставят себе только по фунту серебра да медных денег по пяти тысяч ассов на каждого отца семейства. (8) Все прочее золото, серебро и медные деньги отнесем сейчас же триумвирам, ведающим казной170, не дожидаясь сенатского постановления. Пусть добровольные пожертвования побудят соревноваться в помощи государству сперва всадников, а потом и остальной народ. (9) Мы, консулы, много толковали между собой – другого пути нет, с помощью богов мы и пойдем им. Будет государство цело, оно охранит и состояния частных лиц; пренебрежем государственным – не сбережем и своего».

(10) Решение было единодушным; консулов поблагодарили. (11) Сенаторы разошлись; все наперебой стали отдавать в казну золото, серебро, медь, каждый хотел видеть свое имя в официальных списках если не первым, то из первых: триумвиры не успевали принимать, а писцы записывать взносы. (12) Сенаторы были единодушны; за ними последовали всадники, за всадниками простой народ. Таким образом, без указов, без принуждения государство получило и недостающих гребцов, и деньги на жалованье им. Приготовив все нужное для войны, консулы отправились в свои провинции.

37. (1) Никогда за все время войны ни карфагеняне, ни римляне так не чувствовали, сколь переменчиво военное счастье – то страх, то надежда владели ими. (2) Так шли дела у римлян в провинциях: неудачи в Испании, удачи в Сицилии смешивали печаль с радостью. (3) В Италии тоже утрата Тарента была тяжелым ударом, но гарнизон удержал вопреки ожиданиям крепость – и это радовало. (4) Внезапный ужас вдруг охватил Рим, боялись, что Город будет осажден, но Капуя оказалась покорена спустя несколько дней, и страх сменило ликование. (5) Его умерили события за морем: Филипп в недобрый час стал врагом, но появились новые союзники: этолийцы и Аттал, царствовавший в Азии: судьба словно уже обещала римлянам господство над Востоком. (6) Карфагеняне также утратили Капую, зато взяли Тарент, хвалились, что беспрепятственно подошли к стенам Рима, (7) и досадовали, что тем и кончилось. Им было стыдно: в то самое время, когда они были у стен Рима, римское войско, не обращая на них никакого внимания, другими воротами уходило в Испанию. (8) В самой Испании тоже карфагеняне совсем было вознадеялись, что если два таких войска истреблены, вожди их171 убиты, то и война завершена, и римляне изгнаны. Тем сильнее было их раздражение тем, что одержанная победа оказалась напрасной, а лишил их ее плодов Луций Марций, в сумятице возглавивший римлян. (9) Судьба уравновесила для обеих сторон успех и неудачу: та же надежда, тот же и страх – как будто только еще начинается война.

38. (1) Ганнибал особенно тревожился потому, что судьба Капуи, которую римляне осаждали упорнее, чем он ее защищал, отвратила от него много италийских народов. (2) Он не мог управлять всеми, разместив всюду гарнизоны – дробить войско было совсем не ко времени; вывести гарнизоны он тоже не мог, не доверяя ни обнадеженным, ни перепуганным союзникам. (3) Потеряв голову от жадности и жестокости, он решил разграбить и разорить все, что не в силах был оберечь: пусть ничто не достанется врагу. (4) План был и задуман гнусно, и осуществлен гнусно. Отшатнулись от Ганнибала не только безвинно терпевшие, но и большинство тех, кому происходящее служило только примером. (5) Да и римский консул не пренебрегал никаким случаем, если была надежда соблазнить город сдаться.

(6) В Салапии172 начальствовали Дазий и Блатий. Дазий – друг Ганнибала; Блатий сочувствовал римлянам, но был осторожен: через тайных лазутчиков он обещал Марцеллу выдать город; однако без помощи Дазия ничего нельзя было сделать. (7) Блатий долго медлил, и наконец, не в надежде на успех, а просто не придумав ничего лучшего, пригласил Дазия; тому был противен и самый замысел, он ненавидел соперника по власти и все открыл Ганнибалу. (8) Ганнибал призвал обоих; он разбирал какое-то дело, а потом собирался начать следствие над Блатием. Посторонних удалили; обвинитель и подсудимый стояли; тут Блатий обратился к Дазию, склоняя его к измене173, (9) тот, как о чем-то очевидном, воскликнул: вот, мол, с ним прямо на глазах Ганнибала заговаривают об измене. Ганнибалу и всем присутствующим замысел показался слишком дерзким, чтобы быть вероятным: конечно, он выдуман из зависти и ненависти к сопернику. (10) Да и выдумать такое обвинение было тем легче, что иметь свидетеля обвинитель не мог. Обоих отпустили. (11) Блатий не отказался от дерзкого замысла, покуда, твердя и настаивая, не убедил соперника, что и для них самих, и для родного их города спасенье в одном: выдать Марцеллу пунийский гарнизон – пятьсот нумидийцев. (12) Выдать без жестокой сечи было невозможно: во всем карфагенском войске нумидийская конница была лучшей. И хотя схватка была неожиданной и от лошадей в городе толку не было, нумидийцы, в суматохе вооружившись, попытались прорваться; (13) уйти они не смогли и пали, сражаясь до конца. Враги захватили живыми не больше пятидесяти человек. (14) Для Ганнибала потеря этого конного отряда была тяжелей, чем потеря Салапии. И никогда потом Пуниец не был силен своей конницей, которой долго превосходил римлян.

39. (1) В это самое время в тарентинской крепости почти голодали; и римский гарнизон, и начальник гарнизона и крепости, Марк Ливий, всю надежду возлагали на подвоз из Сицилии. Флот, кораблей в двадцать, стоял в Регии, (2) выжидая, когда безопасно можно будет пройти вдоль берегов Италии. (3) Распоряжался флотом и перевозкой припасов Децим Квинкций, человек происхождения темного, но славный многими воинскими подвигами. (4) Марцелл сначала поручил ему пять кораблей, в том числе две большие триремы; Квинкций распоряжался дельно; Марцелл добавил еще три квинкверемы. (5) В конце концов Квинкций сам потребовал от союзных Регия, Велии и Пестума174 корабли, которые они по договору должны были дать (об этом говорилось раньше). (6) Он создал флот в двадцать судов. С этим флотом, вышедшим из Регия, и встретился милях в пятнадцати от Тарента Демократ, шедший к Саприпорту175 с таким же числом тарентских кораблей. (7) Римлянин шел под парусами, не ожидая сражения. Под Кротоном и Сибарисом176он пополнил команду гребцов; большие суда у него были превосходно вооружены и снабжены всем, что положено. (8) Как раз в ту пору ветер совсем упал, враги оказались на виду один у другого; времени убрать снасти177 и приготовиться к предстоящему бою хватило и гребцам и солдатам. (9) Редко настоящие флоты сражались с таким пылом: бились ведь за нечто большее, чем своя жизнь: (10) тарентинцы стремились отвоевать у римлян свой город, которым те владели почти сто лет178, освободить крепость, чтобы отрезать подвоз продовольствия и, победив в морском сражении, стать хозяевами на море; (11) римляне же хотели удержать крепость и доказать, что Тарент отнят был у них не мечом и доблестью, а изменой и предательством.

(12) С обеих сторон был подан сигнал; корабли ударились носами и уже не могли расцепиться; корабль захватывали железным крюком179, и тут уже стрел не требовалось: сражались врукопашную. (13) Носы, сцепившись, не двигались; кормы приходили в круговое движение, сообщаемое им вражескими гребцами. Корабли на узком пространстве сбились в кучу; вряд ли хоть одно копье зря упало в море; корабли шли, как пехота, в лобовую атаку, и бойцы свободно переходили с корабля на корабль. (14) Замечательна была схватка двух кораблей, возглавлявших флоты. Римским кораблем командовал сам Квинкций, а Тарентским – Никон, по прозвищу Перкон, (15) ненавистный римлянам и ненавидевший их не просто как враг, но и как один из предателей, сдавший Тарент Ганнибалу. (16) Квинкций и сражался и ободрял своих солдат, но не остерегся, и Никон пронзил его копьем, и Квинкций, как был с оружием, упал за борт перед корабельным носом. (17) Команда, потеряв вождя, растерялась, победитель-тарентинец быстро перешел на римский корабль, потеснил врагов и овладел носовой частью корабля; сбившиеся на корме римляне защищались плохо. Вдруг со стороны кормы появилась другая вражеская трирема; так с двух сторон и захватывают враги римский корабль. (18) Ужас обуял солдат, когда они увидели, что взят корабль военачальника; началось беспорядочное бегство: одни суда затонули в открытом море; другие, причалившие к берегу, вскоре стали добычей жителей Фурий и Метапонта. (19) Из грузовых судов, следовавших с провиантом, врагам достались немногие; другие, ставя паруса по ветру, ушли в открытое море.

(20) Совсем не так хорошо в те же дни шли дела у тарентинцев на суше. Около четырех тысяч человек вышли из города и разбрелись во все стороны, грабя поля. (21) Ливий, командовавший крепостью и римским гарнизоном и настороженно выжидавший счастливого случая, выслал из крепости Гая Персия, храброго солдата, во главе двух с половиной тысяч воинов. (22) Тот напал на разбредшихся повсюду людей. Долго длилась бойня; лишь немногих, опрометью бежавших, загнал Персий в городские полураскрытые ворота; и город едва не был тут же захвачен. (23) Так уравнялись успехи сторон под Тарентом: римляне победили на суше, тарентинцы – на море. И те и другие одинаково обманулись в расчетах на хлеб, который вот-вот должен был им достаться.

40. (1) Тогда же консул Левин почти уже к концу года прибыл в Сицилию; старые и новые союзники его ожидали. Левин счел нужным прекратить неурядицу и привести все дела в порядок в замиренных незадолго до того Сиракузах. (2) Затем он повел легионы на Агригент – последний оплот войны, – где засел сильный карфагенский гарнизон. Фортуна благоприятствовала замыслу Левина. (3) Командующим у карфагенян был Ганнон, но вся надежда у них была на Муттина и нумидийцев. (4) Муттин бродил по всей Сицилии, грабя римских союзников; и ни силой, ни хитростью не удавалось отрезать его от Агригента, не дать прорваться, где бы ему ни захотелось. (5) Слава Муттина затмевала славу военачальника, который возненавидел его180. Даже успехи были ему из-за Муттина не в радость. (6) Под конец он назначил на место Муттина своего сына, рассчитывая, что, лишенный власти, Муттин лишится и влияния на нумидийцев.

(7) Вышло совсем иное: он стал им еще дороже, потому что Ганнон его ненавидел. Не вынеся несправедливостей и обиды, Муттин тайно отправил к Левину послов – переговорить о выдаче Агригента. (8) Доверие было установлено, сговорились о порядке действий: когда нумидийцы займут ворота со стороны моря181, прогнав или перебив караульных, они впустят в город римлян. (9) Римский отряд с гамом и топотом вступал уже в центр города, на форум, когда Ганнон решил, что это возмутились нумидийцы (такое случалось и раньше). Он отправился усмирять мятеж, (10) но издали увидел: людей что-то больше, чем нумидийцев; уловил звук слишком знакомого крика римлян – и кинулся бежать, пока еще было можно. (11) Он был выпущен через противоположные ворота к морю; с ним были Эпикид и немногочисленная охрана. По счастью, нашлось маленькое суденышко, на котором они и переправились в Африку, оставив врагам Сицилию, из-за которой столько лет сражались. (12) Оставшаяся толпа карфагенян и сицилийцев даже не пыталась сражаться, а кинулась опрометью бежать. Их перебили возле запертых ворот: уйти было некуда.

(13) Взяв город, Левин главных должностных лиц Агригента казнил; остальных продал вместе с добычей, а все деньги отослал в Рим.

(14) Весть о постигшем Агригент бедствии обошла всю Сицилию; все вдруг стало благоприятствовать римлянам: вскоре им изменнически было выдано двадцать городов; шесть взято приступом; около сорока сдалось добровольно. (15) Их правителей и старейшин консул наградил или покарал, как они того заслужили; сицилийцев принудил бросить оружие и заняться земледелием, (16) чтобы плодородный остров не только кормил свое население, но чтобы и в Риме, да и по всей Италии, жизнь стала дешевле; ведь так бывало уже много раз. Из Агафирны182 он увел в Италию беспорядочную толпу в четыре тысячи человек; (17) это был всевозможный сброд: изгнанники, должники, много преступников, нарушивших законы своих государств. В Агафирне все они собрались случайно; но участь их была одинаковой – они кое-как перебивались, живя воровством и разбоем. (18) Левин решил, что на острове, только что замиренном, еще не набравшемся сил, опасно оставлять этих людей, всегда что-то злоумышлявших, а в Регии они пригодятся: там подыскивают шайку разбойников, чтобы опустошать Бруттий. Война в Сицилии в этом году была завершена.

41. (1) В Испании Публий Сципион в начале весны спустил суда на воду, созвал указом в Тарракон вспомогательные отряды союзников, велел флоту и грузовым судам идти в устье реки Ибер, а легионам – выступить из зимних лагерей и собраться там же. (2) Сам он с пятью тысячами союзников отправился из Тарракона к войску, придя туда, он созвал солдат и, обращаясь прежде всего к старым воинам, выдержавшим столько бедствий, начал свою речь: (3) «Ни один из предшествовавших мне командующих не имел возможности благодарить – по праву и по заслугам – своих солдат, еще не проверив, каковы они в бою; (4) я же по воле судьбы обязан, не ознакомившись еще ни с провинцией, ни с лагерем, обратиться к вам со словами благодарности: вы были верны отцу моему и дяде, живым и мертвым; (5) власть над провинцией, утраченную после такого поражения, вы своей доблестью вернули во всей полноте римскому народу и мне, их преемнику. (6) Сейчас мы, с помощью богов, постараемся не только самим остаться в Испании, но не оставить здесь ни одного пунийца; будем не то что стоять на берегу Ибера, не позволяя врагу перейти через реку, а сами через нее перейдем и пойдем войной дальше. (7) Боюсь, не покажется ли кому-либо из вас этот замысел слишком дерзким: память о недавних поражениях жива, а я слишком молод. (8) Однако никто лучше моего не помнит о неудачах в Испании: за тридцать дней погибли у меня отец и дядя; одни за другими следовали похороны в нашей семье. (9) Но если домашняя скорбь – сиротство, почти одиночество терзает сердце, то судьба родины, счастье ее и доблесть запрещают отчаиваться в исходе. Нам выпал особый жребий, чтобы во всех трудных войнах мы, оказываясь побеждены, побеждали.

(10) Оставлю старину: Порсену, галлов, самнитов; начну с Пунических войн. Сколько флотов, сколько полководцев, сколько войск потеряли мы в первую войну! Ну, а что говорить о нынешней? (11) При всех наших поражениях я либо присутствовал сам, либо, если не присутствовал, больше всех горевал сам с собой. Требия, Тразименское озеро, Канны – памятники погибшим войскам и консулам! (12) К этому – отпадение Италии, большей части Сицилии, Сардинии. К этому – тот страшный день, когда пунийский лагерь был разбит между Аниеном и стенами Рима, и почти в воротах Рима увидели мы победителя – Ганнибала. И среди этих бедствий стояла несокрушимо одна только доблесть народа римского; она подняла и воздвигла из праха все повергнутое наземь. (13) Вы, воины, под водительством и ауспициями моего отца первые преградили путь Газдрубалу, который после Канн направлялся к Альпам и в Италию; соединись он с братом, от римского народа имени бы не осталось. Ваш успех предотвратил дальнейшее бедствие. (14) Теперь по милости богов в Италии и Сицилии все хорошо и благополучно и с каждым днем лучше и радостнее. (15) В Сицилии взяты Сиракузы и Агригент;183 со всего острова враг изгнан, провинция во власти римского народа. В Италии Арпы возвращены, Капуя взята; (16) Ганнибал в трусливом бегстве вымерял всю дорогу от Рима; загнанный в самый дальний угол Бруттия, он молит богов только о том, чтобы целым и невредимым убраться из вражеской земли. (17) В те дни, когда одно поражение следовало за другим и, кажется, сами боги помогали Ганнибалу, вы, предводимые моими отцами (да будут они уравнены в почете этим именем), поддержали в годину разрухи пошатнувшееся счастье народа римского. Так вам ли падать духом теперь, когда в Италии все радостно и благополучно? (18) То, что случилось недавно – о, если бы все миновало, не огорчив ни вас, ни меня <...>184.

Теперь бессмертные боги, охранители римского государства, внушили всем центуриям вручить командование мне. Знамения, птицегадания и даже ночные видения предвещают радость и благополучие. (19) И душа моя, верная до сей поры вещунья, предсказывает: Испания – наша, все карфагеняне скоро будут отсюда изгнаны и с позором побегут по морям и суше. (20) Предугаданное духом подтверждено трезвым разумом: оскорбленные союзники карфагенян присылают к нам послов умолять о дружбе; трое карфагенских вождей185 рассорились почти до разрыва, раздробили свое войско и повели его в три разные стороны. (21) Их ожидает судьба, недавно постигшая нас: союзники их покинут, как раньше покинули нас кельтиберы186. Они разделили войско, сделав то, что и погубило моих отца и дядю; (22) внутренние раздоры не дают им соединиться, а противостоять нам врозь они не смогут. Вы, воины, только благоволите к семье Сципионов, к потомку ваших вождей, этому побегу от срубленных деревьев. (23) Старые воины, проведите новое войско и нового вождя через Ибер, проведите их в земли, которые вы исходили, где совершили много подвигов. (24) Вы видите, что я похож на отца и на дядю лицом, его выражением и телесным складом; (25) скоро вы увидите сходство в характере, верности, доблести, и каждый из вас скажет: ожил или рожден вновь командующий Сципион».

42. (1) Этой речью он воспламенил души солдат; оставив охранять эту область Марка Силана во главе трех тысяч пехоты и трехсот всадников, сам с остальным войском – двадцатью пятью тысячами пехоты и двумя с половиной тысячами конницы187 – перешел Ибер. (2) Так как карфагеняне увели свои войска в трех разных направлениях, то Сципиону советовали напасть на ближайшее, но он опасался, как бы все они не соединились против него: противостоять нескольким войскам он со своим, единственным, не мог и пока что решил осадить Новый Карфаген. (3) Город этот и сам по себе был богат, а враги еще оставили там все, чего требует война: было оружие, были деньги, были заложники со всей Испании. (4) Отсюда было очень удобно переправиться в Африку: гавань была достаточно вместительна для любого флота и чуть ли не единственная на испанском побережье, обращенном в сторону нашего моря. (5) Никто не знал, куда направляет войско Сципион, кроме Гая Лелия. Ему было велено плыть туда морем, размеряя ход кораблей так, чтобы войти в гавань одновременно со Сципионом, ведущим войско по суше. (6) На седьмой день после перехода через Ибер подошли к Новому Карфагену188 сразу и с суши, и с моря;189 лагерь разбили к северу от города;190 с тыла лагерь был защищен валом, спереди – самой природой.

(7) Положение Нового Карфагена таково191. Почти в середине испанского побережья есть залив, открытый африканскому ветру и вдающийся в сушу на две с половиной мили; ширина его чуть больше тысячи двухсот шагов. (8) У входа в этот залив находится островок, защищающий гавань от всех ветров, кроме африканского; посередине залива проходит полуостров, это и есть тот холм, на котором основан город. С востока192 и с юга он омывается морем; с запада и чуть с севера – лагуной, глубина которой меняется с приливами и отливами193. (9) С материком полуостров соединен перешейком шириною почти в двести пятьдесят шагов. Тут легко было бы построить укрепления, но римский военачальник вала не возвел, то ли чтобы горделиво показать врагу уверенность в себе, то ли чтобы облегчить себе отступление после многократных приступов.

43. (1) Соорудив прочие нужные ему укрепления, Сципион привел в боевой порядок флот, стоявший в гавани, как бы показывая, что город осажден и с моря. Он обозрел весь флот и отдал капитанам судов приказ: неусыпно держать ночную стражу – все и повсюду могут предпринять осажденные.

(2) Затем он вернулся в лагерь, чтобы объяснить солдатам, почему он начал войну с осады города, и внушить им надежду на взятие города; созвав сходку, он произнес такую речь:

(3) «Тот, кто думает, что вас привели сюда осаждать один только город, ошибается: он берет в расчет требуемые от вас усилия, но не то, чем они будут вознаграждены. Вам действительно предстоит осаждать стены одного города, но, взяв этот город, вы завоюете всю Испанию. (4) Здесь заложники от всех знаменитых царей и народов – они немедленно окажутся в вашей власти и тем самым передадут в вашу власть все, что подчинено сейчас карфагенянам. (5) Здесь все деньги врагов – без них они не смогут вести войну, ведь войско у них наемное; эти деньги очень пригодятся и вам, чтобы расположить к себе варваров. (6) Здесь стенобитные и метательные машины, оружие – все, потребное для войны: вы и себя снабдите, и врага оставите без снаряжения. (7) Мы овладеем прекрасным богатейшим городом и превосходной гаванью, откуда сушей и морем можно доставлять все, потребное для войны, все это пойдет нам на пользу, а враги лишатся гораздо большего. (8) Ведь здесь их твердыня, житница, казнохранилище, склад оружия – сюда стекается все. Сюда прямой путь из Африки; это единственная пристань между Пиренеями и Гадесом; (9) отсюда Африка угрожает всей Испании <...>194.

44. (1) Магон, начальник карфагенского гарнизона, вооружил горожан195. Видя, что город будет осажден с моря и суши, он распределил свое войско так: (2) две тысячи горожан напротив римского лагеря; пятьсот воинов в крепости и пятьсот на восточной стороне холма196, по которому расположен город. Остальным горожанам велел быть наготове и спешить туда, куда позовут их крики. (3) Затем он открыл ворота и выпустил солдат, которым надо было идти на дорогу, ведущую к вражескому лагерю. Римляне по приказу самого командующего ненадолго отступили, чтобы в бою быть поближе к подкреплениям. (4) Вначале силы противников были равны, но к римлянам все время подходили из лагеря свежие силы, и они не только обратили врагов в бегство, но смешались с бежавшими врассыпную, и, если бы не дан был отбой, они, вероятно, ворвались бы в город.

(5) Смятения на поле боя было все-таки меньше, чем во всем городе. Перепуганная стража бежала со своих постов; со стен караульные спрыгнули, где кому было удобно. (6) Сципион, взойдя на холм, называемый Меркуриевым197, увидел, что во многих местах стены оставлены без защиты, и приказал, чтобы все солдаты, взяв с собой из лагеря лестницы, шли на приступ. (7) В сопровождении троих крепких юношей198, которые заслоняли его щитами (со стен летело множество всякого рода дротиков и копий), он ободрял воинов, отдавал приказания. (8) Много мужества придавало солдатам его присутствие: Сципион своими глазами увидит, кто храбр и кто трусит. (9) Они ринулись под град дротиков; ни стены, ни вооруженные люди на них не смогли остановить взбиравшихся наперегонки. (10) Одновременно начали приступ со стороны моря. Впрочем, тут было больше сутолоки, чем настоящих усилий: (11) то приставляли лестницы, то вдруг их поспешно тащили; воины торопились высадиться на берег, где кому было удобнее, – спеша и соревнуясь, они только мешали друг другу.

45. (1) Между тем карфагенские солдаты опять заняли стены; у них было более чем достаточно дротиков, запасенных в огромном количестве. (2) Но ни люди, ни оружие – ничто не могло защитить эти стены так, как защищали себя они сами. Редкие лестницы были для них достаточно высоки, а чем выше были они, тем ненадежнее. (3) Первый солдат еще не успевал добраться доверху, как за ним уже лезли другие: лестницы подламывались под их тяжестью; у некоторых от высоты темнело в глазах, и даже с лестниц, стоявших крепко, люди валились наземь. (4) Повсюду падали люди и лестницы – враги торжествовали, ободрились и повеселели; тут дан был отбой, и у осажденных возникла надежда не только на передышку после трудного боя, но и на будущее. (5) Город не взять ни лестницами, ни осадой: укрепления надежны, и у карфагенских полководцев будет время прийти на помощь городу.

(6) Едва улеглась суматоха, как Сципион распорядился взять лестницы у раненых и утомленных и со свежими силами идти на приступ. (7) Ему донесли, что начался отлив; от тарраконских рыбаков, избороздивших всю лагуну на легких челноках и двигавшихся вброд там, где челноки садились на мель, он знал199, что по мелководью легко подойти к городским стенам. (8) Он взял с собой пятьсот воинов; около полудня200 начался отлив, а тут еще поднявшийся сильный северный ветер погнал воду туда же, куда она и сама отходила, и так обнажил отмели, что вода была где до пупа, а где даже чуть повыше колен. (9) Обо всем этом Сципион разузнал заранее, но объявил знамением:201 боги-де отвели море и спустили воду в лагуне, чтобы открыть перед римлянами путь, еще никем не хоженный, и он приказал, следуя за Нептуном202, пойти прямо через лагуну к стенам.

46. (1) Римлянам, шедшим на приступ с суши, приходилось нелегко: стены были высоки и взобравшихся осыпали дротиками справа и слева: бокам доставалось больше, чем груди. (2) А с противоположной стороны пятьсот солдат легко перешли через лагуну и взобрались на стену; там не было укреплений – считали, что лагуна и сама природа достаточно защищают город, не было ни караула, ни сторожевого поста: все силы нацелены были туда, где опасность была очевидной. (3) Римляне вошли в город без боя и возможно более быстрым шагом проследовали к воротам, где шла ожесточенная схватка. (4) Ею были целиком захвачены и зрение, и слух не только участников сражения, но и зрителей, которые ободряли сражавшихся. (5) Что город взят с тыла, осажденные поняли, только когда копья полетели с тыла и враг оказался с обеих сторон. (6) Защитники города испугались и пришли в замешательство: стены были взяты; ворота ломали изнутри и снаружи и растаскивали обломки, чтобы они не загромождали дорогу; римские солдаты ворвались в город, (7) перелезали через стены и всюду избивали горожан; те, что вошли в ворота, соблюдая строй, во главе со своими командирами прошли через середину города, до самого форума. (8) Видя, что карфагеняне убегают – одни на восточную сторону холма203, занятую гарнизоном в пятьсот человек, а другие в крепость, где находился Магон и почти все карфагенские солдаты, прогнанные со стен, Сципион послал часть войска занять холм, а другую повел сам на крепость. (9) Холм был взят с ходу. Магон попытался защищаться, но, видя, что все захвачено врагами и ему не на что надеяться, сдал крепость и сдался сам вместе с гарнизоном. (10) Пока происходила сдача, по всему городу избивали людей, не щадя никого из встреченных взрослых. По данному сигналу избиение прекратилось; победители занялись добычей: она была огромна и разнообразна.

47. (1) Свободных людей мужского пола захвачено было около десяти тысяч. Тех из них, которые были гражданами Нового Карфагена, Сципион отпустил; он возвратил им город и все имущество, уцелевшее от войны. (2) Было взято около двух тысяч ремесленников; Сципион объявил их рабами римского народа, но обнадежил скоро освободить, если они будут усердно изготовлять все, нужное для войны. (3) Много молодых неграждан и сильных рабов он отправил на суда, чтобы пополнить число гребцов, а восемь захваченных кораблей прибавил к своему флоту. (4) Кроме многочисленных жителей в городе были испанские заложники; Сципион позаботился о них, как о детях союзников. (5) Взято было огромное военное снаряжение: сто двадцать очень больших катапульт и меньших двести восемьдесят одна, двадцать три больших баллисты и пятьдесят две меньших; (6) очень много больших и малых скорпионов204, множество мечей и метательного оружия; семьдесят четыре знамени. (7) Сципиону принесли груду золота и серебра: двести семьдесят шесть золотых чаш (каждая весом почти в фунт); серебра в слитках и монете восемнадцать тысяч триста фунтов, большое количество серебряной посуды. (8) Все это квестор Гай Фламиний пересчитал и взвесил. Захватили четыреста тысяч модиев пшеницы и двести семьдесят тысяч модиев ячменя, (9) отбили у врагов шестьдесят три грузовых судна, некоторые были нагружены зерном, оружием, бронзой и еще железом, холстом, спартом205 и разным судостроительным материалом. (10) По сравнению со всем этим богатством Новый Карфаген сам по себе стоил малого.

48. (1) В тот день Сципион приказал Гаю Лелию и морякам охранять город, (2) а сам отвел легионы в лагерь, пусть отдохнут солдаты, которые за один такой день выполнили труды целой войны: ведь они и сражались в строю, и с таким трудом при такой опасности брали город, и, взяв город, сражались в невыгодных условиях с укрывшимися в крепости. (3) На следующий день созвал он солдат и моряков. Прежде всего он воздал хвалу и принес благодарность бессмертным богам, которые за один день не только сделали его хозяином богатейшего из всех городов Испании, но и еще до того собрали в нем богатства всей Испании и Африки, чтобы ничего не осталось врагам, а все было сохранено для него и его войска. (4) Затем он похвалил воинов за мужество: их не испугали ни вылазка врагов, ни высота стен, ни незнакомое им дно лагуны, ни укрепление на высоком холме, ни хорошо защищенная крепость: они сокрушили и преодолели все преграды. (5) И хотя каждому солдату обязан он всем, но получить «стенной венок» удостоится тот, кто первым взошел на стену: пусть объявится тот, кто считает себя достойным этого почетного дара. (6) Объявились двое: Квинт Требеллий, центурион четвертого легиона, и моряк Секст Дигитий. Они ожесточенно спорили, (7) но еще больше волновались те, кто представлял сторону каждого: моряков поддерживал Гай Лелий, начальник флота, легионеров – Марк Семпроний Тудитан. (8) Немногого недоставало для мятежа, но Сципион заявил, что он назначает трех третейских судей, которые, разобрав дело и выслушав свидетелей, решат, кто из них первым взошел на стену. (9) От обеих сторон приглашены были Гай Лелий и Марк Семпроний, третьим был Публий Корнелий Кавдин, человек сторонний. Сципион велел им во всем разобраться. (10) Волнение росло – от показаний отстранены были достойнейшие люди, не столько поддерживавшие, сколько умерявшие притязания сторон. (11) Тогда Гай Лелий оставил совещание и, подойдя к Сципиону, сидевшему на трибунале, объяснил, что стороны при разбирательстве ведут себя бесчинно – скоро дойдет до рукопашной, а если даже обойдется без драки, то все равно будет дан самый гнусный пример – ведь ложью и клятвопреступлением добиваются награды за доблесть. (12) Тут стоят легионеры, там – моряки; те и другие готовы поклясться всеми богами в истинности того, что им не столько известно, сколько желанно. Они навлекают проклятие клятвопреступления не только на себя самих, но на орлов и знамена: они кощунствуют. (13) Он, Гай Лелий, говорит это Сципиону с ведома и согласия Публия Корнелия и Марка Семпрония. Сципион, поблагодарив Лелия, созвал солдат и провозгласил: он удостоверился – Квинт Требеллий и Секст Дигитий одновременно взошли на стену, и он обоих награждает за доблесть «стенным венком». (14) Затем он наградил остальных солдат соответственно заслугам каждого. Наивысших похвал удостоился Гай Лелий, начальник флота, – Сципион приравнял его к себе и даровал золотой венок и тридцать быков.

49. (1) Сципион велел позвать заложников-испанцев. Досада берет называть их число: у одних писателей я нахожу, что их было около трехсот206, у других – три тысячи семьсот двадцать четыре; такое же разногласие и в остальном. (2) Один пишет, что карфагенского гарнизона было десять тысяч, другой – семь, третий207 – не больше двух тысяч; в плен взято, согласно одному208, десять тысяч, согласно другому, больше двадцати пяти. (3) Силен209, греческий писатель, говорит, что захватили около шестидесяти больших и малых «скорпионов»; Валерий Антиат210 – шесть тысяч больших и тринадцать тысяч малых: предела его вымыслам нет. (4) Даже в именах полководцев есть расхождения: большинство считает начальником флота Лелия, но некоторые – Марка Юния Силана. (5) Начальника карфагенского гарнизона, сдавшегося римлянам, Валерий Антиат называет Арином, а другие писатели – Магоном. (6) Различно число захваченных кораблей, различны суммы захваченных денег и слитков золота и серебра. Если надо с кем-то соглашаться, то правдоподобнее средние числа.

(7) Созвав заложников, Сципион прежде всего успокоил их: (8) они теперь во власти римского народа, который предпочитает не устрашать, а благодетельствовать и привязывать к себе чужие народы доверием и союзами, а не держать их в прискорбном рабстве. (9) Узнав имена их городов, он подсчитал, сколько у него пленных, какого они племени, и послал к ним домой: пусть приходят за своими211. (10) Если тут же случались послы какого-нибудь народа, он тут же возвращал им их земляков; остальных поручил заботливому попечению квестора Гая Фламиния. (11) Между тем из толпы заложников выступила знатная женщина, супруга Мандония, брата Индибилиса, царька илергетов; плача, пала она к ногам Сципиона и заклинала его:212пусть он внушит их охране, что с женщинами надо обращаться почтительнее и внимательнее. (12) Сципион ответил, что у них отныне ни в чем не будет недостатка. «Для нас это неважно, – сказала женщина, – чего не довольно в такой судьбе! Моему достоинству женщины ничто не угрожает: я боюсь за этих молодых девушек». (13) Около нее толпились дочери Индибилиса и другие столь же знатные девушки; все в расцвете юности и красоты; все они почитали, как мать, жену Мандония. (14) «Ни я, ни народ римский,– ответил Сципион,– не допустим, чтобы оскорблено было то, что где-либо почитается святыней. (15) Я еще внимательнее отнесусь к вам, уважая ваше достоинство и мужество: и в беде не забыли о чести свободной женщины». (16) Он поручил охрану их человеку безупречному и посоветовал ему вести себя с этими женщинами так же уважительно, как с женами и дочерьми гостя.

50. (1) Солдаты привели к Сципиону пленницу: зрелую девушку такой редкой красоты, что, куда бы она ни шла, все на нее оборачивались. (2) Сципион расспросил о ее родине и родителях и, между прочим, узнал, что она просватана за кельтиберского знатного юношу Аллуция. (3) Он тут же пригласил и ее родителей и жениха и, узнав, что юноша без ума влюблен в свою невесту, обратился не к родителям, а к нему с речью, тщательно обдуманной: (4) «Я говорю с тобой, как юноша с юношей, – не будем стесняться друг друга. Когда наши солдаты привели ко мне твою взятую в плен невесту и я узнал, что она тебе по сердцу – (5) этому поверишь, взглянув на нее, – то, не будь я поглощен делами государства и можно бы мне было насладиться радостями юной, брачной и законной любви и дать себе волю, я пожелал бы твою невесту со всем пылом влюбленного, – но сейчас я, насколько могу, только покровительствую твоей любви. (6) С невестой твоей обращались у меня так же почтительно, как обращались бы в доме ее родителей или у твоего тестя. Я соблюдал ее для тебя, чтобы нетронутой вручить ее тебе как дар, достойный меня и тебя. (7) И за этот подарок я выговариваю себе только одно: будь другом римскому народу. Если ты считаешь меня хорошим человеком, – эти народы еще раньше признали такими моего отца и дядю, – то знай, в римском государстве много похожих на меня, (8) и нет сегодня на земле ни одного народа, которого ты бы меньше хотел иметь врагом и дружбы которого больше желал бы себе и своим».

(9) Юноша, робея и радуясь, взял правую руку Сципиона и молил всех богов воздать ему, ибо у него нет возможности отблагодарить его, как он хотел бы за все им содеянное. Пригласили родителей и родственников девушки; (10) они принесли с собой для выкупа немало золота, а ее отдавали даром. (11) Тогда они стали просить Сципиона принять это золото в дар; их благодарность за это, утверждали они, будет не меньшей, чем за возвращение девушки нетронутою. (12) Сципион согласился на их настойчивые просьбы, велел положить себе к ногам это золото и пригласил Аллуция: «Сверх приданого, которое ты получишь от тестя, вот тебе мой свадебный подарок» – и велел взять золото. (13) Юноша, обрадованный и дарами и почетом, вернулся домой и неустанно восхвалял землякам Сципиона: с неба, говорил он, явился богоподобный юноша, побеждающий все не только оружием, но и добротой и благодеяниями. (14) Набрав воинов среди своих клиентов, он с отборной конницей в тысячу четыреста человек вернулся через несколько дней к Сципиону.

51. (1) Сципион держал при себе Лелия, пока, пользуясь его советами, распоряжался пленными, заложниками и добычей. (2) Все уладив, он дал ему квинкверему213, посадил на нее пленных – Магона и человек пятнадцать карфагенских сенаторов, взятых в плен вместе с ним, – и послал Лелия вестником победы в Рим. (3) Сам он задержался в Карфагене на несколько дней и провел их, упражняя в военном искусстве и воинов, и моряков. (4) В первый день легионеры в полном вооружении пробежали четыре мили; на второй – получили приказ: сидя у палаток, почистить и привести в порядок свое оружие; на третий – биться деревянными мечами, разыгрывая настоящее сражение, и метать друг в друга тупые дротики; на четвертый – им дали отдых; на пятый – опять бег с оружием. (5) Такое чередование труда и отдыха соблюдалось, пока стояли в Новом Карфагене. (6) Гребцы и моряки, выйдя в тихую погоду в открытое море, проверяли подвижность своих судов в примерных морских сражениях. (7) Эти упражнения на суше и на море, за городом, укрепляли тело и поддерживали воинский дух. В городе было шумно: ремесленники, запертые в городской мастерской, изготовляли различное оружие. (8) Сципион одинаково внимательно наблюдал за всем: он бывал на судах и в доках, бегал вместе с легионерами, следил за работами в мастерских, оружейных складах и доках, где огромное множество работников трудилось, состязаясь друг с другом. (9) Когда начало приготовлениям было положено, а поврежденные стены восстановлены, Сципион, оставив гарнизон охранять город, сам отправился в Тарракон. (10) По дороге к нему обращалось много посольств; одним он давал ответ и отпускал тут же; других отсылал в Тарракон, куда велел собраться и новым, и старым союзникам. Собрались почти все живущие по сю сторону Ибера; много людей собралось и из дальней провинции.

(11) Карфагенские вожди старательно подавляли слухи о взятии Нового Карфагена, а когда стало ясно, что город взят и этого уже никак не скрыть, они постарались речами умалить значение случившегося.

1. (1) Таково было положение дел в Испании; в Италии консулу Марцеллу изменой сдана была Салапия;1 Марморею и Мелес2 взяли с боя у самнитов. (2) Около трех тысяч воинов Ганнибала, оставленных для защиты города, перебили; добычу (а была она немалой) отдали войску. Кроме того, там были найдены двести сорок тысяч модиев пшеницы и сто десять тысяч модиев3 ячменя. (3) Скорбеть пришлось, впрочем, больше, чем радоваться: через несколько дней узнали о тяжелом поражении под Гердонией4. (4) Проконсул Гней Фульвий, рассчитывая отвоевать Гердонию, отпавшую от римлян после каннского поражения, поставил лагерь под городом в ненадежном месте и не позаботился о сторожевых постах. (5) Небрежность была у него врожденной, а тут он еще и решил, что доверие к Пунийцу пошатнулось в Гердонии, когда там прослышали, что Ганнибал, потеряв Салапию, ушел в Бруттий. (6) Обо всем этом тайно донесли из Гердонии Ганнибалу; эти вести внушили ему и заботу о том, чтобы удержать союзный город, и надежду застать врасплох беспечного врага. С войском налегке он, опередив молву, большими переходами подошел к Гердонии, а чтобы внушить врагу еще больший страх, стал перед городом, выстроив войско. (7) Римлянин, равный ему смелостью, но разумением и силами неравный, стремительно вывел из лагеря войско и начал сражение: (8) пятый легион и левое крыло5 лихо кинулись в бой. Ганнибал распорядился: когда взгляды и внимание всех будут устремлены на схватку пехотинцев, пусть по данному им знаку часть всадников окружит вражеский лагерь, а другая – зайдет в тыл уже дрогнувшему противнику. (9) Сам он глумился над Гнеем Фульвием, чей тезка претор Гней Фульвий был разбит им два года назад в этих самых местах:6 говорил, что исход сражения будет таким же. (10) Надежда не обманула его. Правда, хотя в рукопашном бою с пехотинцами пало много римлян, ряды солдат со знаменами стояли все-таки твердо; (11) но шумное появление всадников в тылу и вражеские крики со стороны римского лагеря привели в смятение сначала шестой легион (он стоял на второй линии, и нумидийцы сразу расстроили его ряды) – за ним пятый, и, наконец, воины, стоявшие у первых знамен, повернули назад. (12) Часть кинулась бежать врассыпную; часть была перебита на поле битвы; пал и Гней Фульвий и с ним одиннадцать военных трибунов. (13) Кто может точно сказать, сколько тысяч римлян и союзников пало в этом сражении, коль скоро у одних писателей я читаю о тринадцати тысячах, у других – всего о семи? Победитель овладел лагерем и добычей. (14) Гердонию, которая собиралась, как он узнал, перейти к римлянам и, если он уйдет, верности ему не хранить, он сжег, всех жителей переселил в Метапонт и Фурии7, а старейшин города, уличенных в тайных переговорах с Фульвием, казнил. (15) Римляне, уцелевшие после такого поражения, кое-как вооруженные, разными дорогами пробрались в Самний к консулу Марцеллу8.

2. (1) Марцелла вовсе не испугало столь тяжкое поражение: он написал в Рим сенату о гибели военачальника и войска под Гердонией (2) и добавил, что он – тот самый Марцелл, который после Каннского сражения побил Ганнибала, опьяненного победой, – идет на него и не даст ему долго радоваться. (3) Но в Риме была великая печаль, скорбели о том, что случилось, и боялись будущего. (4) Перейдя из Самния в Луканию9, консул расположился лагерем под Нумистроном на равнине на виду у Ганнибала; Пуниец занимал холм. (5) Марцелл еще раз дал понять, что уверен в себе: первый вывел из лагеря войско, готовое к бою; Ганнибал, видя, как из ворот выходят солдаты со знаменами, не уклонился от сражения: свой правый фланг он поднял на холм; римляне левым прижались к городу. (6) Римляне ввели в бой первый легион и правое крыло, а Ганнибал – воинов-испанцев и балеарских пращников, а в ходе сражения еще и слонов. Бились долго, никто не имел перевеса. (7) Сражение продолжалось с третьего часа10 до ночи – первые ряды устали биться. Первый легион заменили третьим, правое крыло левым; у врагов тоже свежие бойцы сменили в сражении усталых солдат; (8) затухавшая битва с появлением новых сил разгорелась вновь; ночь развела сражавшихся; победителей не было.

(9) На следующий день римляне с восхода солнца и далеко за полдень стояли в строю; никакой враг не показывался. Спокойно собрали доспехи с врагов, снесли в одно место трупы своих и сожгли их. (10) Следующей ночью Ганнибал бесшумно снялся с лагеря и ушел в Апулию11. С рассветом Марцелл обнаружил бегство врага; раненых оставил он в Нумистроне с немногочисленной охраной, начальником которой назначил военного трибуна Луция Фурия Пурпуриона, и пошел по следам врага. Настиг он его под Венузией12. (11) В течение нескольких дней перед передовыми постами шли беспорядочные стычки пеших и конных – почти все они кончались благоприятно для римлян. (12) Оттуда войска пошли по Апулии; примечательных сражений не было: Ганнибал снимался с лагеря ночью, искал места для засад: Марцелл шел за ним только днем и только после разведки.

3. (1) Тем временем в Капуе, пока Флакк, распродавая имущество знати и занимаясь сдачей в аренду отобранных государством земель13 (арендную плату вносили зерном), тянул время и подыскивал повод для новых жестокостей против кампанцев, втайне набирал силу преступный замысел, который и был раскрыт по доносу. (2) Флакк выселил солдат из домов – он рассчитывал сдать эти дома вместе с землею в аренду и притом боялся, чтобы и его солдат, как Ганнибаловых, не изнежила городская жизнь с ее удовольствиями. Поэтому он их заставил выстроить себе у городских стен и ворот жилье на военный лад. (3) Соорудили жилища из плетенок и досок, кое-какие сплели из тростника и все покрыли соломой: все годное в пищу огню было собрано словно нарочно. (4) Сто семьдесят кампанцев во главе с братьями Блоссиями и сговорились поджечь все это сразу – в одну ночь, в один час. (5) Донесли об этом некоторые рабы из дома Блоссиев14; по приказу проконсула городские ворота вдруг заперли, по данному знаку сбежались вооруженные солдаты; всех виновных схватили; следствие велось энергично; осужденных казнили; рабы-доносчики получили свободу и по десять тысяч ассов каждый.

(6) Жители Нуцерии и Ацерр15 жаловались, что им негде жить: Ацерры частью сожжены, Нуцерия разрушена. Фульвий отослал их к сенату в Рим. (7) Жителям Ацерр разрешено было вновь отстроить сгоревшие дома; нуцерийцам было велено переселиться в Ателлу16, как они того и хотели; ателланцам – в Калатию. (8) Среди множества важных дел – и удачных и неудачных, – занимавших умы, не забыли и о Тарентской крепости17. (9) Марк Огульний и Публий Аквилий были отправлены в Этрурию закупить хлеб для отправки в Тарент; тысяча солдат из городского войска (половина римлян, половина союзников) посланы были туда отвезти хлеб и усилить гарнизон.

4. (1) Кончалось лето; подходило время консульских выборов. Сенат встревожило письмо Марцелла: не в интересах государства дать сейчас Ганнибалу передышку, теснимый Марцеллом, он отступает и отказывается от сражения. (2) Опасались и отозвать Марцелла в разгар военных действий, и остаться на год без консулов. (3) Сочли за лучшее отозвать из Сицилии консула Валерия, хотя он и был вне пределов Италии. (4) По велению сената городской претор Луций Манлий отправил ему письмо, приложив к нему и письмо консула Марка Марцелла; чтобы Валерию было понятно, почему его, а не его сотоварища отзывают сенаторы из провинции.

(5) Почти в это же время прибыли послы от царя Сифака и рассказали, как удачно он воевал с карфагенянами. (6) Они утверждали, что для их царя нет народа ненавистнее карфагенян и милее римлян; он уже посылал послов в Испанию к римским военачальникам, Гнею и Публию Корнелиям;18 теперь он пожелал испросить дружбу Рима как бы у самых ее истоков. (7) Сенат не только дал милостивый ответ послам, но и отправил к царю своих послов с подарками: Луция Генуция, Публия Петелия и Публия Попилия; (8) в подарок повезли: пурпурные тогу и тунику; кресло, отделанное слоновой костью, и золотую чашу весом в пять фунтов. (9) Послам было велено посетить и других африканских царьков, им тоже отправлены были подарки: тоги с пурпурной каймой и золотые чаши весом в три фунта. (10) И в Александрию к царям Птолемею и Клеопатре19 отправлены были послами Марк Атилий и Маний Ацилий: напомнить о старой дружбе и возобновить ее; в подарок посланы были: царю пурпурные тога и туника, кресло, отделанное слоновой костью; царице – расшитый плащ и пурпурная накидка.

(11) В то лето из соседних городов и селений часто приходили известия о знамениях: в Тускуле родился ягненок с выменем, полным молока; молния ударила в крышу Юпитерова храма, и ее почти целиком снесло; (12) почти в те же дни в Анагнии20 молния ударила в землю перед воротами и земля горела день и ночь, хотя ничего, что могло бы гореть, тут не было; при скрещении дорог у Анагнии, в роще Дианы, птицы покинули свои гнезда; (13) в Таррацине21, недалеко от гавани, из моря выпрыгивали, словно играющие рыбы, змеи удивительной величины; (14) в Тарквиниях22 родился поросенок с человеческим лицом; в окрестностях Капены, возле рощи Феронии23, с четырех статуй, словно обильный пот, текла днем и ночью кровь. (15) Для отвращения этих знамений по указанию понтификов в жертву богам принесли крупных животных; назначен был день для молебствия в Риме перед парадными ложами богов и другой день для молебствия – у рощи Феронии в Капенской области.

5. (1) Консул Марк Валерий, вызванный письмом, поручил провинцию и войско претору Луцию Цинцию24, а Марка Валерия Мессалу послал с несколькими кораблями в Африку – пограбить и разведать, что делает и что готовит народ карфагенский. (2) Сам консул благополучно прибыл в Рим с десятью кораблями и сразу же созвал сенат, (3) где и рассказал обо всем, что сделал: почти шестьдесят лет в Сицилии шла война – и на суше, и на море, часто римляне терпели тяжкие поражения; он, Валерий, покончив с войной, замирил провинцию. Ни одного карфагенянина в Сицилии нет, (4) все сицилийцы – на острове: те, кого страх принудил бежать, возвращены в свои города, к своим землям; они пашут и сеют, (5) заброшенную землю опять возделывают; урожая будет хватать и на самих земледельцев, и на то, чтобы поддерживать хлебом – и в мирное, и в военное время – римский народ. После того сенату представлены были (6) Муттин и люди, сослужившие службу народу римскому;25 им, как в свое время обещано было консулом, оказали почести. (7) Муттин даже получил от сената по предложению народных трибунов достоинство римского гражданина.

(8) Пока все это происходило в Риме, Марк Валерий Мессала с пятьюдесятью кораблями, подойдя перед рассветом к берегам Африки, неожиданно высадился в окрестностях Утики26, (9) опустошил их на широком пространстве, захватил много людей и разной добычи и на тринадцатый день после своего отплытия вернулся в Лилибей27. (10) Пленных допросили и обо всем, что узнали, сообщили, расписав по порядку, консулу Левину – пусть знает, как обстоят дела в Африке: (11) пять тысяч нумидийцев во главе с Масиниссой, сыном Галы, юношей горячим, находятся в Карфагене; по всей Африке набирают наемников, чтобы переправить их в Испанию к Газдрубалу, (12) который с возможно большим войском переправится в Италию на соединение с Ганнибалом; от этого, по мнению карфагенян, зависит победа. (13) Кроме того, карфагеняне, чтобы вернуть Сицилию, готовят огромный флот, который, надо думать, скоро туда направится.

(14) Сведения эти, прочитанные консулом, так взволновали сенат, что было решено: консулу выборов не ждать; назначить для проведения их диктатора, а самому тотчас же возвращаться в свою провинцию. (15) Его, однако, удерживали споры: консул говорил, что уже в Сицилии он назначит диктатором Марка Валерия Мессалу, который тогда командовал флотом; сенаторы утверждали, что диктатора можно назначить только в римских пределах, то есть в Италии. (16) Марк Лукреций, народный трибун, запросил мнения сенаторов, и сенат постановил: пусть консул, прежде чем покинуть город, спросит народ28, кого угодно назначить диктатором, и кого народ прикажет, того и назначит диктатором; если консул не пожелает, тогда трибуны изложат все народу29. (17) Консул отказался спрашивать народ о деле, решение которого целиком в его власти, и запретил спрашивать и претору; спросили народные трибуны; народ постановил назначить диктатором Квинта Фульвия, бывшего тогда под Капуей. (18) Консул ночью, накануне того дня, когда должно было состояться народное собрание, тайно отбыл в Сицилию; покинутые им сенаторы решили писать Марку Клавдию: пусть придет на помощь государству, которому его сотоварищ изменил, и назначит диктатором того, кого прикажет народ. (19) Итак, консул Марк Клавдий назначил диктатором Квинта Фульвия, и согласно тому же решению народа30 диктатор Квинт Фульвий назначил Публия Лициния Красса, верховного понтифика, начальником конницы.

6. (1) Диктатор прибыл в Рим, отправил Гая Семпрония Блеза, бывшего под Капуей его легатом, к войску в Этрурию на место претора Гая Кальпурния, которого вызвал письмом и которому поручил командование войском под Капуей. (2) Сам он назначил выборы на ближайший день, но они не состоялись: помешал спор диктатора с трибунами. (3) Центурия младших трибы Галерии, которой выпал жребий голосовать первой31, выбрала в консулы Квинта Фульвия и Квинта Фабия; остальные трибы не возражали бы, но тут вмешались народные трибуны, Гай и Луций Аррении: (4) продлевать пребывание в должности не вполне согласно с гражданскими нравами; выбирать консулом того, кто сам председательствует на выборах, – это и вовсе худой пример. (5) Если диктатор согласится, чтобы за него голосовали, они прервут выборы; по поводу любых других претендентов они чинить препятствий не будут. (6) Диктатор защищал выборы, ссылаясь на мнение сената, решение народа, на старые примеры: (7) так, в консульство Гнея Сервилия, когда Гай Фламиний, другой консул, пал у Тразименского озера, народ по предложению сената постановил, что, пока в Италии идет война, он имеет право вновь избирать бывших консулов – кого и сколько раз пожелает32. (8) Фульвий добавил еще примеры; один из старых времен: Луций Постумий Мегелл, интеррекс, председательствуя на выборах, был сам выбран консулом33 и с ним вместе Гай Юний Бубульк; а другой – совсем свежий: Квинт Фабий никогда не согласился бы на продление своих консульских полномочий, не будь это ко всеобщему благу. (9) После долгих словесных схваток диктатор и трибуны согласились наконец на том, что послушаются сената. (10) Сенаторы решили, что в такое время, как сейчас, государственными делами следует ведать испытанным боевым военачальникам, на отсрочку выборов они не согласны. (11) Трибуны уступили, выборы состоялись, в консулы были избраны: в пятый раз Квинт Фабий и в четвертый – Квинт Фульвий Флакк. (12) В преторы были выбраны Луций Ветурий Филон, Тит Квинктий Криспин, Гай Гостилий Тубул и Гай Аврункулей. По окончании выборов Квинт Фульвий сложил с себя диктаторские полномочия.

(13) В конце этого лета карфагенский флот в сорок кораблей под начальством Гамилькара подошел к Сардинии и опустошал ольвийские земли; когда же там появился со своим войском претор Публий Манлий Вольсон, (14) флот обогнул остров, разорил область Карал34 и вернулся в Африку с разной добычей.

(15) В том же году умерли несколько жрецов, которые были замещены: Гай Сервилий назначен понтификом вместо Тита Отацилия Красса; Тиберий Семпроний Лонг, сын Тиберия, – авгуром вместо Тита Отацилия Красса; (16) децемвиром вместо Тиберия Семпрония Лонга, сына Гая, поставлен Тиберий Семпроний Лонг, сын Тиберия. Умерли Марк Марций, царь священнодействий35, и Марк Эмилий Пап, главный курион36, но в том году на их место никого не назначили.

(17) Цензорами этого года были Луций Ветурий Филон и Публий Лициний Красс, верховный понтифик. Красс Лициний не был до своего цензорства ни консулом, ни претором; цензором он стал прямо из эдильского звания. (18) Эти цензоры, однако, не составили список сената и вообще ничего не сделали; смерть прервала цензорство Луция Ветурия, и тогда Лициний сам отказался от должности37. (19) Курульные эдилы – Луций Ветурий и Публий Лициний Вар – справили однодневные Римские игры. Плебейские эдилы – Квинт Катий и Луций Порций Лицин – поставили в храм Цереры38 бронзовые статуи, сделанные на деньги от штрафов, и справили игры, по тогдашним временам великолепные.

7. (1) В конце этого года на тридцать четвертый день по отплытии из Тарракона39 прибыл в Рим легат Сципиона Гай Лелий; он вошел в Город, ведя за собой строем пленных;40 сбежался народ. (2) На следующий день он доложил сенату: Новый Карфаген41, главный город Испании, взят за один день; отпавшие от Рима города вновь перешли на его сторону, заключен союз с новыми. (3) От пленных узнали почти то же самое, что было известно из писем Марка Валерия Мессалы; сенаторов очень встревожил переход Газдрубала в Италию: страна с трудом выдерживала натиск и одного Ганнибала. (4) В народном собрании Лелий рассказал то же самое. Сенат назначил день благодарственного молебна за успехи Сципиона и велел Лелию как можно скорее возвращаться со своими кораблями42 в Испанию. (5) Я отнес, как и многие, к этому году взятие Нового Карфагена, хотя и знаю, что некоторые упоминают его под следующим43, (6) но мне кажется невероятным, чтобы Сципион провел целый год в полном бездействии.

(7) В мартовские иды, когда вступили в должность консулы Квинт Фабий Максим (избранный в пятый раз) и Квинт Фульвий Флакк (в четвертый), им обоим провинцией назначена была Италия, но власть их была разделена: Фабий должен был воевать под Тарентом, Фульвий – в Лукании и Бруттии [209 г.]. (8) Марку Клавдию продлили власть на год; преторы жеребьевкой разделили между собою обязанности: Гай Гостилий Тубул стал городским претором, Луций Ветурий Филон получил в ведение дела иностранцев и Галлию;44 Тит Квинций Криспин – Капую, Гай Аврункулей – Сардинию.

(9) Войско было так разделено по провинциям: Фульвий получает два легиона, бывших у Марка Валерия Левина в Сицилии; Квинт Фабий – находившиеся в Этрурии под командой Гая Кальпурния; войско, стоявшее в Городе, отправляется в Этрурию; (10) Гай Кальпурний остается в этой провинции и ведает там войском; Тит Квинкций получает Капую и войско, что было у Квинта Фульвия. (11) Гай Гостилий45 получает от пропретора Гая Летория его провинцию и войско, стоящее в Аримине; Марку Марцеллу оставлены легионы, с которыми он воевал, будучи консулом. (12) Марку Валерию и Луцию Цинцию (им продлили командование в Сицилии) дано войско, сражавшееся под Каннами, и приказано пополнить его уцелевшими солдатами из легионов Гнея Фульвия46. (13) Они были разысканы и отправлены консулами в Сицилию; они служили здесь, отмеченные таким же позором, как и солдаты, сражавшиеся под Каннами, и бывшие солдаты претора Гнея Фульвия, которых разгневавшийся на них за такое же бегство сенат тоже отправил туда. (14) Гаю Аврункулею оставлены в Сардинии те легионы, с которыми Публий Вольсон удерживал эту провинцию. (15) Публию Сульпицию велено с тем же легионом47 и тем же флотом удерживать Македонию; власть ему продлили на год. Тридцать квинкверем приказано отправить из Сицилии под Тарент к консулу Квинту Фабию; (16) остальной флот сенату угодно отправить в Африку за добычей, с тем чтобы Марк Валерий Левин им командовал сам или послал бы Луция Цинция либо Марка Валерия Мессалу – как захочет. (17) В Испании все остается без перемен; Сципиону и Силану власть продлили не на год, а до тех пор, пока их не отзовет сенат48. Так распределены были на этот год войска и провинции.

8. (1) Среди дел более важных происходили и выборы главного куриона49 на место умершего Марка Эмилия; вспыхнул старинный спор. (2) Патриции утверждали, что Гай Мамилий Ателл, единственный из плебеев, добивавшийся этого звания, не имеет на него права: до сих пор курионами были только патриции. (3) Спросили трибунов; те передали дело сенату, а сенат предоставил решение народу: и главным курионом впервые стал плебей – Гай Мамилий Ателл. (4) Верховный понтифик Публий Лициний возвел Гая Валерия Флакка в сан Юпитерова фламина, хотя тот вовсе этого не хотел; децемвиром священнодействий на место умершего Квинта Муция Сцеволы поставили Гая Летория. (5) Я охотно умолчал бы о том, почему Гая Флакка принудили стать фламином50, если бы после этого его прежде дурная слава не обратилась в добрую. Юность его была беспутной и разгульной. Публиций Лициний, верховный понтифик, назначил Гая Флакка фламином, хотя родной брат, Луций Флакк, и остальные родственники терпеть его не могли за пороки. (6) Но, целиком погрузившись в священные обряды и службы, он вдруг совершенно переменился: среди всей молодежи никто, по мнению первых сенаторов, родственников и посторонних, не стоил больших похвал. (7) Это общее признание внушило ему оправданную уверенность в себе, и он восстановил давно забытое из-за недостойных предшественников право фламина присутствовать в сенате. (8) Он вошел в курию; претор Луций Лициний его вывел. Флакк обратился к народным трибунам; он требовал права, исстари принадлежавшего его сану: получая этот сан, фламин получал и претексту, и курульное кресло51. (9) Претор считал, что право утверждается не устарелыми примерами из летописей, но установившимся к последнему времени обыкновением. Никогда на памяти отцов и дедов ни один Юпитеров фламин этим правом не воспользовался. (10) Трибуны решили, что фламины забыли о нем по своей беспечности, в ущерб себе, но не своему сану; они с полного согласия сената и народа ввели фламина в сенат – сам претор не противился, – но все считали, что Флакк получил эту честь скорее за святость своей жизни, чем по праву своего сана.

(11) Консулы, прежде чем отправиться в провинции, набрали два городских легиона, чтобы пополнять ими, где потребуется, войско. (12) Прежнее городское войско консул Фульвий поручил брату Гаю Фульвию Флакку, своему легату, отвести в Этрурию, а легионы, стоявшие в Этрурии, перевести в Рим.

(13) Также и консул Фабий велел своему сыну Квинту Максиму отвести в Сицилию к проконсулу Марку Валерию собранные остатки Фульвиева войска (их было около четырех тысяч трехсот четырех человек), а от него взять два легиона и тридцать квинкверем. (14) Отбытие этих легионов ничуть не уменьшило ни по существу, ни с виду войско, защищавшее провинцию. (15) Ведь, кроме двух своих превосходно пополненных старых легионов, претор располагал также множеством нумидийцев, пеших и конных, а также набрал сицилийцев, опытных воинов, служивших прежде у Эпикида52 или у пунийцев. (16) Вспомогательные отряды из иноземцев он добавил к каждому из двух римских легионов, и у него как бы осталось два войска: одно он поручил Луцию Цинцию для охраны той части острова, где было царство Гиерона;53 (17) с другим сам охранял остальную часть острова (разделены они были прежней границей между римлянами и пунийцами54); разделил он и флот, состоявший из семидесяти кораблей, – так, чтобы охранялось все побережье. (18) Валерий сам с конницей Муттина разъезжал по всей провинции, отмечал, какие поля возделаны, какие заброшены, хвалил или распекал хозяев. (19) Благодаря этим заботам он смог и послать хлеб в Рим, и переправить его в Катину55 для снабжения войска, которое должно было стоять летом под Тарентом.

9. (1) Впрочем, перевод воинов, в большинстве латинов, и союзников в Сицилию чуть не стал причиной большой смуты – так большие события часто зависят от мелочей. (2) Среди латинов и союзников – в их собраниях – поднялся ропот: десять лет воинских наборов и денежных поборов исчерпали их силы; почти каждый год они несут в кровопролитных сражениях большие потери: (3) одни гибнут, другие мрут от болезней; латин или союзник у римлян в войске погибнет скорее, чем пленный у Ганнибала: враг отпускает его домой без выкупа, а римляне шлют из Италии скорее в ссылку, чем на службу. (4) Восьмой год старятся солдаты, сражавшиеся под Каннами, и умрут они раньше, чем враг уйдет из Италии, – он сейчас силен, как никогда. (5) Если старые солдаты не вернутся домой, а новых опять наберут, то скоро у союзников не останется людей. Пока не дошло до полного обезлюдения и полной нищеты, откажем римлянам в том, в чем им скоро откажут сами обстоятельства. (6) Если римляне увидят согласие союзников, они подумают о мире с карфагенянами; иначе, пока жив Ганнибал, будет в Италии и война.

Вот о чем говорили союзники на своих собраниях. (7) У римского народа было тогда тридцать колоний56; из них двенадцать (ото всех в Риме находились посольства) отказали консулам и в солдатах, и в деньгах. Это были Ардея, Непета, Сутрий, Альба, Карсиолы, Сора, Свесса, Цирцеи, Сетия, Калы, Нарния, Интерамна57. (8) Консулы, потрясенные неожиданностью, желая отклонить союзников от столь ужасного решения и думая больше успеть упреками и угрозами, чем лаской, заявили: союзники осмелились сказать консулам то, (9) что они, консулы, и не подумают повторить в сенате – это ведь не отказ от воинских обязанностей, а просто отпадение от Рима. (10) Пусть скорее вернутся в свои колонии и посоветуются с земляками, как будто они на такое безбожное дело еще не отважились, а только ведут о нем разговоры; пусть напомнят им, что они не кампанцы и не тарентинцы, но римляне; (11) из Рима они происходят, из Рима отправили их в колонии на завоеванные земли – да разрастется дерево, которого они отводки; если они еще чтут свое старое отечество, если помнят о нем, то ведь они обязаны Риму тем, чем обязаны дети родителям. (12) Пусть рассудят все сызнова: их нынешнее безрассудное поведение – это измена римской державе, обеспеченное торжество Ганнибала.

(13) Консулы долго тратили слова на подобные разговоры, на послов это ничуть не подействовало: им нечего, сказали они, сообщать землякам, не о чем вновь совещаться в своем совете: нет в их краю ни солдат, ни денег. (14) Консулы, видя их упорство, доложили обо всем сенату; сенаторов охватил великий страх; многие считали, что державе пришел конец: так же, мол, поступят и остальные колонии, так же – союзники: все согласились выдать Рим Ганнибалу.

10. (1) Консулы уговаривали и утешали сенат: другие колонии, говорили они, будут верны Риму и своему долгу, а если к забывшим об этом долге отправить послов, которые будут их не просить, а распекать, то им станет стыдно перед Римом. (2) Сенат разрешил поступить и действовать так, как они сочтут нужным для государства, но сначала велел разведать о настроении в других колониях; вызвали их послов и спросили, подготовлено ли условленное число солдат58. (3) Марк Секстилий, фрегелланец59, от имени восемнадцати колоний ответил: подготовлено, а если потребуется больше, то выставят и больше, (4) и вообще усердно выполнят все требования и желания римского народа – средств у них много, а доброй воли и того больше.

(5) Консулы сказали, что не могут ограничиться похвалой только от себя – этого мало за такую заслугу: пусть в сенате от всех сенаторов услышат послы слова благодарности, и консулы привели их в сенат. (6) Сенаторы почтили их, как только могли, особым постановлением и поручили консулам представить послов и народу, напомнить о многих славных деяниях, совершенных на благо наше и наших предков, и рассказать о недавней их помощи государству.

(7) Пусть и сейчас, спустя столько веков, будут поименованы эти колонии, чтобы умолчание не лишило их заслуженной славы: это были Сигния, Норба, Сатикула, Фрегеллы, Луцерия, Венузия, Брундизий, Адрия, Фирм, Аримин; (8) на другом море: Понтии, Пестум и Коза60, (9) а внутри страны – Беневент, Эзерния, Сполетий, Плацентия и Кремона61. Римская держава устояла с их помощью; благодарность была воздана им в сенате и перед народом. (10) О двенадцати других колониях, которые отказались повиноваться, сенат запретил упоминать и не велел консулам ни отпускать их послов, ни удерживать их в Риме, ни к ним обращаться. Это молчаливое порицание сочли наиболее отвечающим достоинству римского народа.

(11) Консулы готовили все необходимое для войны; решено было взять из священного казначейства62 золото от двадцатины63, которое там сохранялось на крайний случай. Взято было золота около четырех тысяч фунтов. (12) По пятьсот фунтов дали каждому консулу, проконсулам Марку Марцеллу и Публицию Сульпицию, а также претору Луцию Ветурию, получившему по жребию в управление Галлию. (13) Консулу Фабию добавлено было сто фунтов золота для отправки в Тарентскую крепость. Остаток золота был употреблен, чтобы, уплатив чистыми деньгами, сдать подряд64 на изготовление одежды для войска, сражавшегося в Испании со славой для себя и для своего военачальника.

11. (1). Решено было, прежде чем консулы покинут Рим, умилостивить богов, пославших страшные знамения. (2) На Альбанской горе молния ударила в статую Юпитера, в дерево подле храма, а в Остии в источник65; в Капуе – в ограду и храм Фортуны; в Синуэссе66 – в городскую стену и ворота. (3) Все это было поражено молнией. Некоторые писатели сообщают, что вода в Альбанском озере стала красной, как кровь67, а в Риме в приделе храма Счастливого Случая фигурка из венца Фортуны68 вдруг сама упала ей на руку; (4) достоверно известно, что в Приверне69 заговорил бык и коршун влетел в харчевню на людной площади; в Синуэссе родился ребенок – ни мальчик, ни девочка, (5) таких обычно зовут андрогинами (составные слова греческому языку свойственнее, чем латинскому); шел молочный дождь, и родился мальчик со слоновьей головой. (6) Эти знамения отвратили жертвами крупных животных, молебствием перед всеми ложами богов и общим однодневным. Было велено претору Гаю Гостилию дать обет и устроить игры в честь Аполлона70, как устраивали их по обету и в прошлые годы.

(7) Консул Квинт Фульвий в эти дни председательствовал на выборах цензоров71. В цензоры были выбраны Марк Корнелий Цетег и Публий Семпроний Тудитан; оба они еще консулами не были. (8) Эти цензоры сдали в аренду землю Капуи; они сначала запросили об этом народ, и он вынес постановление. (9) Составление списка сената задержано было спором о том, кого записать первым; списком занимался Семпроний, (10) но Корнелий утверждал, что надо держаться обычая предков и первым в сенате ставить того, кто первый из ныне живущих сенаторов был в свое время цензором. Таковым оказался Тит Манлий Торкват. (11) Семпроний ответил, что боги, жребием назначая, кому из двоих заняться списком сенаторов, предоставляют ему право свободного выбора. Вот он и поступит по собственному усмотрению: выберет Квинта Фабия Максима, кому даже Ганнибал присудил бы первенство в римском государстве. (12) Спорили долго; Корнелий уступил, и Семпроний записал первым сенатором консула Квинта Фабия Максима. Составлен был новый список сенаторов; восемь сенаторов были исключены, в их числе Марк Цецилий Метелл, обесславивший себя после Каннской битвы72предложением покинуть Италию. (13) За то же самое цензорскому порицанию подвергались и некоторые всадники, их, правда, было совсем мало. (14) Но у всех, кто при Каннах служил в коннице и потом оказался в Сицилии (а их было много), отобрали лошадей. Горечь наказания увеличило продление срока службы; прежние походы, проделанные на лошадях, полученных от государства, этим всадникам не засчитывались – десять походов они должны проделать на собственных лошадях. (15) Цензоры обнаружили большое число лиц, которым следовало служить во всадниках; тех из них, кому в начале этой войны было семнадцать лет, а они не явились на службу, перевели в эрарии73. (16) Еще отдали с подряда постройку сгоревших вокруг форума зданий: семи лавок, мясного рынка и Царского атрия74.

12. (1) Сделав все, что было нужно в Риме, консулы отправились на войну. (2) Первым – Фульвий под Капую; через несколько дней – Фабий. Он в разговоре с Фульвием и в письме к Марцеллу заклинал их задерживать жестокими боями Ганнибала, пока сам Фабий будет осаждать Тарент. (3) Когда этот город отнимут у врага, ему, отовсюду теснимому, нигде не будет пристанища; не на кого будет положиться, незачем будет задерживаться в Италии. (4) Фабий послал в Регий приказ начальнику гарнизона, оставленного Левином против бруттийцев (там было восемь тысяч человек, переправленных, как сказано, из Сицилии, преимущественно из Агафирны, и привыкших жить грабежом;75 (5) к ним вдобавок перебежчики из Бруттия, готовые на все – и по своей храбрости, и по необходимости): (6) пусть сначала опустошат окрестности и затем осадят Кавлонию76. Приказ выполнили не только с рвением, но и с жадностью: ограбив и прогнав земледельцев, стали усердно осаждать Кавлонию. (7) Марцелла подстрекало и письмо консула, да и сам он считал, что из всех римских военачальников он единственный достойный противник Ганнибалу. Как только стало достаточно корма для лошадей, он выступил из зимнего лагеря и под Канузием77 встретился с Ганнибалом, (8) который старался склонить канузийцев к отпадению, но, услышав о приближении Марцелла, снялся с лагеря: в этой открытой местности засаду устроить негде – он стал отступать в леса. (9) Марцелл преследовал его по пятам; ставил свой лагерь рядом с его лагерем, окончив лагерные работы, тут же выводил готовые к бою легионы. Ганнибал, посылая небольшие отряды всадников, пехотинцев и лучников, завязывал незначительные схватки; он не считал нужным дать решительное сражение и все-таки был вынужден его дать.

(10) Он выступил ночью; Марцелл настиг его на широкой открытой равнине и не дал поставить лагерь, нападая со всех сторон и мешая работам. Войска в полном составе были брошены в бой; сражение шло почти до ночи и кончилось ничем. Быстро, еще до ночи, укрепили лагеря, поставив их недалеко один от другого. (11) На другой день Марцелл на рассвете вывел войско; Ганнибал от сражения не отказался; в длинной речи уговаривал он солдат сломить гордого врага: пусть вспомнят наконец Тразименское озеро и Канны; (12) он ведь наседает на них, не дает спокойно пройти, расположиться лагерем, отдохнуть, оглянуться; каждый день, только взошло солнце, и римляне уже тут. (13) Если после одного сражения враг уйдет, обливаясь кровью, он станет воевать с меньшим пылом.

Разгоряченные этими уговорами, наскучив дерзостью врагов, не дававших и дня передышки, карфагеняне рьяно кинулись в бой. (14) Сражались уже больше двух часов: у римлян правое крыло и отборный отряд78 дрогнули. Марцелл вывел на передовую линию восемнадцатый легион. (15) Но тут одни в страхе начали отступать, другие сменить их не торопились; смятение уже стало общим; и вот – страх сильнее стыда – солдаты бегут. (16) В сражении и во время бегства пало до двух тысяч семисот граждан и союзников, четыре римских центуриона и два военных трибуна: Марк Лициний и Марк Гельвий. (17) Четыре знамени были потеряны крылом, с которого началось бегство, и два – легионом, сменившим отступавших союзников.

13. (1) Марцелл по возвращении в лагерь обратился к солдатам со словами, такими суровыми и горькими, что гнев их начальника показался им страшнее вчерашнего злосчастного сражения, которое они вели целый день. (2) «Благодарю богов, – сказал Марцелл, – что враг не захватил лагерь, когда вы, перетрусив, кинулись за его укрепления: вы, конечно, бросили бы его с перепугу – так же, как проиграли сражение. (3) Почему вашими душами овладел такой ужас, почему вы забыли, кто вы и кто ваш противник? Не его ли прошлым летом вы побеждали, преследовали и доводили до крайности? (4) Последнее время вы гнали его день и ночь, утомляли мелкими стычками; вчера не позволили ни уйти, ни стать лагерем. (5) Не буду говорить о том, чем вы можете гордиться, а скажу вам о том, чего вы должны стыдиться, в чем каяться: вчера вы сражались на равных и с тем прекратили бой. (6) Что нового случилось сегодня, днем или ночью? Ваших войск убыло или вражеских прибыло? Я, кажется, говорю не с моим войском и не с римскими солдатами: тела да оружие только и остались от вас. (7) Был бы у вас тот же дух, разве увидел бы враг ваши спины, разве отнял бы знамена у какого-нибудь манипула или когорты79? До сих пор он хвалился, что вырезает римские легионы; сегодня он впервые обратил их в бегство – этой честью украсили его вы».

(8) Поднялся крик; пусть полководец простит им этот день, пусть испытает, как ему угодно, дух своих солдат. «Испытаю, солдаты, и завтра поведу вас в бой; победителей я прощу скорее, чем побежденных». (9) Бросившим свои знамена он распорядился выдать ячменя;80 центурионов манипулов, бросивших знамена, заставил стоять в стороне, с мечами наголо и без поясов; всему войску, пехоте и всадникам, приказал завтра быть наготове.

(10) Марцелл распустил собравшихся; солдаты согласились, что корил он их справедливо; в этот день в римском войске, кроме военачальника, не было человека, который не хотел бы вернуть его расположения – смертью или блестящей победой. Назавтра все было, как и приказано, в полном порядке. (11) Марцелл похвалил солдат, объявил, что на передовую линию он выведет тех, кто, бросив знамена, первыми обратились в бегство. (12) «Бейтесь до конца все и каждый, одержите победу: пусть о сегодняшней победе в Риме узнают раньше, чем о вчерашнем бегстве». (13) Затем он приказал подкрепиться пищей, чтобы не ослабеть, если сражение затянется. Сделано и сказано было все, что воодушевляет солдат; они идут в бой.

14. (1) Ганнибал, извещенный об этом, воскликнул: «Ну и противник! Он не может перенести ни удачи, ни неудачи! Победив, он свирепствует над побежденными; потерпев поражение, он снова бросается в бой». (2) Ганнибал велел играть сигнал и вывел свое войско. Сражались с обеих сторон яростнее, чем накануне: пунийцы старались сохранить вчерашнюю славу, римляне – смыть свой позор. (3) Левое крыло римлян и когорты, бросившие свои знамена, сражались на передовой линии; восемнадцатый легион стоял на правом крыле; (4) флангами командовали легаты Луций Корнелий Лентул и Гай Клавдий Нерон; Марцелл держал середину строя, ободряя солдат и словами, и своим присутствием. (5) У Ганнибала на передовой стояли испанцы – главная сила его войска. (6) Сражение шло уже долго, но никто не имел перевеса, и Ганнибал приказал вывести вперед слонов: не напугают ли они противника и не приведут ли его в замешательство. (7) Сначала слоны действительно смешали ряды римлян: одних потоптали, другие в страхе разбежались, обнажив линию обороны. (8) Это пошло бы и дальше, если бы военный трибун Гай Децим Флав, схватив знамя первого манипула гастатов, не приказал всем идти за ним; приведши их туда, где столпились животные и беспорядок был наибольшим, он приказал забросать слонов дротиками. (9) Все дротики попали в цель – и не мудрено: кидали с близкого расстояния в таких громадин, да еще сгрудившихся вместе. Не все слоны, правда, были ранены, но те, в чьих спинах засели дротики, кинувшись бежать, увлекли за собою и невредимых – животные эти с норовом. (10) Тут уже не один только манипул, но каждый, кто только мог попасть в бегущих слонов, стал кидать в них дротики. Огромные животные кинулись на своих и убили их больше, чем врагов: животное, охваченное страхом, не слушается сидящего на нем вожака. (11) На карфагенян, уже смятых пробежавшими слонами, наступала римская пехота; краткий бой – и враг бежит врассыпную. (12) Марцелл вдогонку послал конницу; гонимых страхом преследовали, пока наконец не загнали в лагерь. (13) Ко всему еще в самых воротах лагеря рухнули два слона; и солдатам пришлось лезть в лагерь через ров и вал; тут-то и началось избиение: убито было около восьми тысяч человек и пять слонов. (14) И римлянам эта победа недешево стоила, тысячу семьсот легионеров (из двух легионов), больше тысячи трехсот союзников потеряли убитыми; раненых – и граждан, и союзников – было очень много. (15) Ганнибал в следующую ночь ушел; Марцеллу хотелось его преследовать, но большое число раненых удержало на месте.

15. (1) Разведчики, посланные вслед за неприятелем, донесли на следующий день, что Ганнибал двинулся в область бруттийцев81.

(2) Почти в те же самые дни выдав Ганнибаловы гарнизоны, стоявшие по их городам, консулу Квинту Фульвию сдались и гирпины, и луканцы, и жители Вольцей82; консул принял их милостиво и только пожурил за старую ошибку. (3) Это и бруттийцам внушило надежду на такую же милость; от них к консулу пришли двое братьев, знатнейших в своем племени, Вибий и Пакций, и просили принять их на тех же условиях, на каких сдались луканцы83.

(4) Консул Квинт Фабий взял приступом город Мандурию84 области салентийцев: захвачено было до трех тысяч человек и много разной добычи. Оттуда он направился к Таренту и расположился лагерем у самого входа в гавань85. (5) Часть кораблей, с которыми Левин сопровождал груз продовольствия, имела на борту стенобитные машины и все потребное для осады; другая часть – метательные машины, камни и всякое другое оружие – так оборудованы были и грузовые суда, не только гребные86. (6) Из моряков – одни должны были подкатывать к стенам машины и приставлять лестницы, другие издали – с кораблей – поражать защитников стен. (7) Эти корабли были снаряжены так, чтобы осадить город со стороны открытого моря. А море было свободно – Филипп собирался напасть на этолийцев, и потому карфагенский флот был отправлен к Коркире. (8) В Бруттии отряд, осаждавший Кавлонию, узнав о приближении Ганнибала, отошел на возвышенность, на которой можно было удержаться только в первой сумятице атак.

(9) Осаждавшему Тарент Фабию помог в его важном деле случай, по существу не стоящий упоминания. Ганнибал оставил в Таренте отряд бруттийцев; начальник этого отряда смертельно влюбился в женщину, брат которой служил в войске консула Фабия. (10) Из письма сестры брат узнал о ее новой связи с чужестранцем – богатым и очень уважаемым земляками человеком – и возымел надежду с помощью сестры повлиять на ее любовника. О своих надеждах он доложил консулу. (11) Консул не счел это бреднями и велел воину пробраться под видом перебежчика в Тарент; при посредстве сестры подружился он с командиром, исподволь разузнал, как тот настроен, и, убедившись в его легкомыслии, уговорил – не без помощи женских ласк – предать римлянам участок стены, охраняемый его отрядом. (12) Сговорившись, как действовать и когда начинать, воин прокрался между караульными постами и, выбравшись из города, доложил консулу о том, что им сделано и что надо сделать.

(13) Фабий в первую стражу87 подал знак бывшим в крепости и охранявшим гавань, а сам, обогнув гавань, незаметно устроил засаду с восточной стороны города. (14) Затем трубы зазвучали одновременно и с крепости, и от гавани, и с кораблей, приплывших со стороны открытого моря. Крик и тревога поднялись, как и было задумано там, где никакой опасности не было. (15) Своим солдатам консул велел стоять молча. Тарентинцами с этой стороны командовал Демократ, тот, что прежде был начальником флота88. Видя, что вокруг все спокойно, а в городе такой шум и такие крики, словно враги уже там, (16) он, испугавшись, как бы, покуда он медлит, консул не пошел бы на приступ, сам повел свой отряд к крепости, откуда доносился ужасающий шум. (17) Фабий, рассчитав по времени и догадываясь по молчанию (оттуда, где недавно кричали и призывали к оружию, не слышно было ни звука), что охрана выведена, приказал приставить лестницы к стенам там, где, по сообщению солдата, стояла когорта бруттийцев, которых он склонил к измене. (18) Как только захватили стену – бруттийцы помогали солдатам, – стали перелезать в город; затем взломали соседние ворота и в них вошел большой отряд римлян. (19) С громким криком перед самым рассветом они прошли на форум, не встретив ни одного вооруженного, но все, кто сражался около крепости и гавани, сбежавшись, набросились на них.

16. (1) Сражение у входа на форум было скорее горячим, чем упорным: ни храбростью, ни вооружением, ни воинским искусством, ни силой и бодростью не равны были римлянам тарентинцы. (2) Только бросили они свои дротики – до рукопашной еще и не дошло, – как разошлись знакомыми улицами по домам своим и своих друзей. (3) Двое из их командиров, Никон и Демократ, пали, мужественно сражаясь; Филемена89, когда-то подавшего совет предаться Ганнибалу, вынес из боя конь, (4) вскоре коня обнаружили без всадника блуждающим по городу; тело нигде не нашли; все решили, что Филемен бросился с коня в открытый колодец. (5) Карфалон, начальник пунийского гарнизона, когда он, безоружный, шел к консулу напомнить об узах гостеприимства, связывавших их отцов, был убит встречным солдатом. (6) Убивали повсюду, не разбирая вооруженных и безоружных, карфагенян и тарентинцев. Там и сям перебили много бруттийцев – по ошибке ли, по застарелой ли к ним ненависти или чтобы прекратить разговоры, будто Тарент взят не войной, но изменой. (7) Кончив убивать, разбежались по городу грабить. Взято было, как рассказывают, тридцать тысяч рабов, множество серебряных изделий и монет, восемьдесят три тысячи90 фунтов золота; статуи и картины, почти равные тем, что украшали Сиракузы. (8) Фабий тут оказался великодушнее Марцелла;91 отвечая писцу на вопрос, что делать с огромными статуями (то были боги, представленные в виде сражающихся, каждый в своем обличье), он велел оставить тарентинцам их разгневанных богов. (9) Стену, отделявшую город от крепости, разрушили и место расчистили.

Пока все это происходило в Таренте, осаждавшие Кавлонию92 сдались Ганнибалу. (10) Услышав об осаде Тарента, он быстро дневными и ночными переходами повел туда войско, торопясь подать помощь, как вдруг услышал, что город взят. «И у римлян,– сказал он,– есть свой Ганнибал: хитростью мы взяли Тарент и такою же хитростью его у нас отобрали». (11) Он не повернул обратно, боясь, что это покажется бегством, и разбил лагерь там, где остановился, милях в пяти от города. Через несколько дней он ушел в Метапонт. (12) Оттуда он послал двух метапонтийцев в Тарент к Фабию с письмом от правителей города: пусть консул пообещает не наказывать их за старое, если они выдадут ему Метапонт и пунийский гарнизон. (13) Фабий всему поверил, назначил день, когда он придет в Метапонт, и написал правителям города письмо, которое и было передано Ганнибалу. (14) А тот, радуясь удачному обману – вот ведь и сам Фабий попался в ловушку, – устроил под Метапонтом засаду. (15) Но Фабий, прежде чем выйти из Тарента, обратился к птицегаданиям; птицы и в первый, и во второй раз не одобрили его решения;93 и при жертвоприношении, когда он спрашивал совет у богов, гаруспик сказал: надо остерегаться вражеских козней, а также засады. (16) Фабий не пришел в назначенный день, и метапонтийцы опять послали к нему с просьбой не медлить; гонцов вдруг схватили; боясь строгого допроса, они рассказали о засаде.

17. (1) Сципион провел зиму в Испании, завязывая дружбу с варварами – одаривал, возвращал заложников и пленных. (2) В начале лета, когда в Италии происходили описанные события, пришел к нему славный испанский вождь Эдескон94. Его жена и дети находились у римлян, но и помимо этого его влекла та же, как будто случайная перемена в настроениях, которая отвратила всю Испанию от пунийцев и склонила их к римской власти. (3) Потому же Индибилис и Мандоний, бесспорно первейшие люди во всей Испании, вместе с отрядом своих земляков оставили Газдрубала; они поднялись на вершины, нависшие над его лагерем, и оттуда по гребням гор, не навлекая на себя никакой опасности, пришли к римлянам. (4) Газдрубал видел, что вражеское войско все время пополняется и усиливается, а его армия тает и будет таять, если он не отважится сейчас же сразиться с врагом. (5) Сципион желал этого сражения еще больше: его окрылял прежний успех и он хотел сразиться с Газдрубалом, пока другие войска еще не подошли. (6) И все же – на случай, если бы пришлось сражаться с несколькими полководцами, Сципион увеличил свои силы таким способом: во флоте, он видел, не было никакой нужды – у берегов Испании не было пунийских судов, – он велел своим пристать у Тарракона и присоединил моряков к сухопутному войску. (7) Оружия хватало: много было захвачено в Карфагене, а по взятии города его делали многочисленные мастера, которых держали взаперти по их мастерским.

(8) В начале весны Сципион с войском покинул Тарракон (Лелий уже вернулся из Рима, а без него он не хотел предпринимать ничего важного) и двинулся на врага. (9) Он шел по замиренной стране, и, когда вступал в чью-нибудь область, его встречали и сопровождали союзники. Индибилис и Мандоний вышли навстречу со своими войсками; (10) от имени обоих заговорил Индибилис, не глупо и опрометчиво, как варвар, но с благородной важностью: переход к римлянам он скорей извинял необходимостью, чем хвалился, будто они только и выжидали первого удобного случая; (11) он знает, что слово «перебежчик» отвратительно старым союзникам и подозрительно новым, он понимает это обычное чувство, если вызвано оно понятной тем и другим причиной для ненависти, а не пустым словом. (12) Он вспомнил о заслугах, оказанных карфагенским военачальникам; об их скупости и высокомерии, об обидах, нанесенных ему и его землякам. (13) Поэтому до сих пор они только телом принадлежали пунийцам; душой они давно уже там, где – они верят – чтут людское право и божеский закон. К богам с молитвой прибегают те, кто уже не может выносить людского насилия и обид; (14) а он просит Сципиона не считать их переход ни изменой, ни заслугой: с нынешнего дня он узнает на опыте, каковы они, и оценит их помощь.

(15) Римлянин ответил: он так и поступит; он не будет считать перебежчиками тех, кто не счел нужным блюсти союз, не скрепленный ничем святым. (16) Индибилису и Мандонию привели их жен и детей; от радости оба заплакали. (17) Этот день они провели у Сципиона; на следующий, поклявшись в верности заключенному союзу, они были посланы за своими войсками. Потом они состояли при римском лагере, покуда римляне с их помощью не настигли врагов.

18. (1) Ближайшее из карфагенских войск – Газдрубалово – стояло под городом Бекула95; перед лагерем были конные посты. (2) На них и напали легковооруженные и передовые – с ходу, не разбив даже лагеря, и высказали такое презрение к врагу, что настроение обоих войск обнаружилось сразу. (3) Всадников, ошалевших от страха, загнали в их лагерь, куда едва не вошли со знаменами римляне. (4) Раздразнивши себя и врагов, они в тот же день поставили лагерь. (5) Ночью Газдрубал отвел свое войско на холм, вершина которого была ровной и гладкой; сзади протекала река, а спереди и вокруг край холма окаймлялся отвесным обрывом. (6) Пониже находилась другая ровная площадка, но взобраться туда было не легче. (7) На эту нижнюю площадку Газдрубал на другой день, видя врагов перед своим лагерем, спустил нумидийских всадников, легковооруженных балеарцев и африканцев. (8) Сципион, объехав ряды солдат под знаменами, указал на врагов, стоявших на виду: они заняли холм, уже не надеясь на успех в бою на равнине; они полагаются не на мужество, не на оружие, а на неприступность самого места, но стены Нового Карфагена, на которые взошел римский солдат, были выше; (9) ни холмы, ни крепость, ни даже море – не препятствие римскому оружию. На высотах закреплялись враги, им же придется в случае бегства скакать по крутым склонам. (10) Но он, Сципион, закроет врагам и этот путь к бегству. Сципион взял две когорты: одну поставил у входа в долину, по которой протекала река, а другую там, где дорога, петляя по холму, спускалась из города к полям. (11) Сам он повел воинов (тех самых, что накануне прогнали неприятельские караулы) к нижнему выступу холма, где стояли легковооруженные карфагеняне. Шли сначала по неровной, каменистой дороге – только дорога их и задерживала, – потом, когда подошли ближе, в римлян полетели дротики, камни и прочее. (12) Они в ответ стали бросать камни, которыми усеяна была дорога, – почти все они годились для этого дела. Камни кидали не только солдаты, но и замешавшаяся между ними обозная прислуга. (13) Хотя подъем был труден и воины под градом дротиков и камней едва шли, на площадку они взошли первыми – сказалось врожденное упорство и привычка брать стены. (14) Как только они заняли небольшое, но ровное место, где можно было твердо стоять на ногах, они прогнали противника, который был подвижен и хорош в стычках, но уклонялся от настоящего боя, поражал неприятеля с безопасного расстояния, но не выдерживал рукопашной. Римляне перебили многих, а остальных отогнали к войску, стоявшему наверху.

(15) Сципион приказал победителям подниматься и нападать на середину вражеского строя; остальное войско он разделил между собой и Лелием, велел ему обойти холм справа и найти более легкий подъем, а сам быстро обошел холм слева и напал на врага с фланга. (16) Неприятельский строй дрогнул: карфагеняне хотели развернуть фланги навстречу раздающимся отовсюду крикам. (17) При этом замешательстве поднялся на площадку и Лелий; карфагеняне стали отступать, испугавшись нападения с тыла; первые ряды разорвались в середине строя, открывая путь римлянам. (18) Если бы карфагеняне, занимая столь опасное место, стояли твердо, а впереди строя выставили слонов, римляне никогда бы не взобрались наверх. (19) Кругом убийство; Сципион бросил свой левый фланг на вражеский правый, оказавшийся неприкрытым. (20) Бежать было некуда; на дорогах и справа, и слева стояли римские караулы; ворота лагеря после бегства военачальника и прочих командиров заперли; взволновались слоны – испуганные, они страшнее врагов. Перебито было около восьми тысяч человек.

19. (1) Газдрубал до сражения забрал из лагеря казну, отправил слонов вперед, а сам, подбирая на пути встречных беглецов, перешел реку Таг и направился к Пиренеям. (2) Сципион, овладев неприятельским лагерем, предоставил всю добычу, кроме свободных людей, солдатам. Пленных оказалось десять тысяч пехотинцев и две тысячи всадников. Всех испанцев он отпустил домой без выкупа, африканцев велел квестору продать. (3) Толпа испанцев – и сдавшихся ранее, и взятых накануне – окружила Сципиона и дружно провозгласила его царем. (4) Сципион приказал глашатаю водворить тишину и сказал, что для него звание императора, данное ему солдатами, самое почетное; а царское звание, столь уважаемое у других народов, в Риме ненавистно96. (5) Пусть про себя думают, что у него душа царственная – если они считают это признаком душевного величия, – но не произносят вслух этого слова. (6) Даже варвары почувствовали душевное величие человека, презиравшего титул, перед которым немеют зачарованные люди. (7) Испанским царькам и старейшинам розданы были подарки; Индибилису Сципион велел выбрать из множества захваченных лошадей триста, каких он захочет.

(8) Когда квестор по приказу военачальника распродавал африканцев, один из них – юноша редкой красоты – сказал ему, что он царского рода; квестор отправил его к Сципиону.

(9) Тот стал расспрашивать юношу, кто он, откуда и почему, еще мальчик, оказался на войне. Юноша рассказал, что он нумидиец, земляки зовут его Массивой; после смерти отца он остался сиротой и был воспитан Галой, дедом с материнской стороны, нумидийским царем; в Испанию прибыл вместе с дядею Масиниссой, приведшим недавно конницу в помощь карфагенянам. (10) Масинисса запрещал ему вмешиваться в бой – молод еще, – но в день сражения он, тайком от дяди, взял оружие, сел на коня и вышел в строй; лошадь споткнулась, он полетел кувырком и оказался в плену. (11) Сципион приказал стеречь нумидийца и продолжал заниматься своими делами; вернувшись к себе, он позвал юношу и спросил, хочет ли тот вернуться к Масиниссе. (12) Тот, плача от радости, сказал, что очень хочет; Сципион подарил мальчику золотое кольцо, тунику с широкой каймой, испанский плащ с золотой застежкой, лошадь в полной сбруе и отпустил его, приказав своим всадникам сопровождать его до того места, до какого он захочет.

20. (1) Потом стали совещаться, как вести войну дальше; некоторые советовали сразу же идти и преследовать Газдрубала. (2) Сципион считал, что тут есть некоторая опасность: как бы не объединились с этим Газдрубалом Магон и другой Газдрубал97. Сципион оставил только отряд в Пиренеях и провел остаток лета, заключая союзы с испанскими племенами. (3) Через несколько дней после сражения при Бекуле, когда Сципион, возвращаясь в Тарракон, вышел из Кастулонского леса98, Газдрубал, сын Гисгона, и Магон явились из Дальней Испании99 к Газдрубалу – с помощью они опоздали – сражение было проиграно, но пришли как раз вовремя, чтобы обдумать, как быть дальше. (4) Они сравнивали настроение испанцев в провинциях каждого из них. Один из Газдрубалов, сын Гисгона, считал, что карфагенянам остались верны только племена на океанском побережье и близ Гадеса, куда не дошел еще слух о римлянах. (5) Другой Газдрубал и Магон были согласны в том, что Сципион своими благодеяниями покорил и отдельных людей, и целые племена; отпадениям не будет конца, пока всех испанских солдат не отправят на край Испании или не уведут в Галлию. (6) Поэтому Газдрубалу следовало бы идти в Италию, даже если бы карфагенский сенат тому и противился, – ведь там идет решающая война, от исхода которой зависит все – и кстати: он уведет испанцев подальше от Испании и Сципионовой славы. (7) Войско Газдрубала по вине перебежчиков и после неудачного сражения уменьшилось – надо пополнить его солдатами-испанцами. Магон пусть передаст войско Газдрубалу, сыну Гисгона, а сам с большими деньгами переправляется на Балеары и набирает наемников. (8) Газдрубал, сын Гисгона, пусть уходит в глубь Лузитании100 и в сражения с римлянами не вступает; Масиниссе надо пополнить число всадников до трех тысяч – дать лучших во всей коннице: пусть разъезжает по Ближней Испании, помогает союзникам, грабит вражеские города и поля. Приняв эти решения, военачальники разъехались осуществлять их. Вот что происходило к этому году [209 г.] в Испании101.

(9) В Риме слава Сципиона росла с каждым днем. Взятие Тарента, правда, скорее хитростью, чем оружием, прославило Фабия; о Фульвии начали забывать. (10) О Марцелле пошли плохие толки: он, мало того что проиграл первое сражение, еще и увел в разгар лета своих солдат отдыхать в Венузию, а Ганнибал в это время разгуливает по Италии. (11) Марцеллу врагом был народный трибун Гай Публиций Бибул; после первого неудачного сражения он неустанно перед народом чернил Клавдия, сумел разжечь ненависть к нему и добивался, чтобы у него отняли командование. (12) Близкие Клавдия настояли на том, чтобы он получил возможность, оставив в Венузии легата, явиться в Рим, обелить себя и не допустить, чтобы его лишили командования в его отсутствие. (13) Случилось так, что к тому же времени, когда Марцеллу предстояло оправдываться, в Рим для ведения выборов прибыл консул Квинт Фульвий.

21. (1) При огромном стечении плебеев и всех сословий во Фламиниевом цирке102 обсуждался вопрос о командовании Марцелла. (2) Народный трибун обвинял не только Марцелла, но и всю знать: они хитрят, медлят, а Ганнибал живет в Италии, как в своей провинции, десятый год – дольше, чем в Карфагене103. (3) Вот во что обошлось римскому народу продление командования Марцеллу, войско его дважды разбито и отдыхает, раскинув летний лагерь в домах Венузии. (4) Марцелл, лишь напомнив все им сделанное, показал, как бессмысленна речь трибуна; о лишении командования не только не было и речи, но на следующий день все центурии дружно избрали Марцелла консулом; (5) в сотоварищи ему был дан Тит Квинкций Криспин, бывший тогда претором. На следующий день выбраны были преторы: Лициний Красс Богач, верховный понтифик; Публий Лициний Вар, Секст Юлий Цезарь и Квинт Клавдий Фламин.

(6) В самый день выборов Рим был взволнован отпадением Этрурии. Гай Кальпурний, получивший, как пропретор, эту провинцию, писал, что зачинщиками отпадения были арретинцы. (7) Тотчас же был отправлен туда Марцелл: пусть ознакомится с положением дела; если оно стоит того, то воюет не в Апулии, а в Этрурии. Этруски, испугавшись, утихли.

(8) От тарентинцев пришли послы просить мира с сохранением свободы и их законов. Сенат предложил им прийти, когда консул Фабий прибудет в Рим.

(9) В том же году были устроены игры – и Римские, и Плебейские – по одному дню. Курульными эдилами были Луций Корнелий Кавдин и Сервий Сульпиций Гальба; плебейскими – Гай Сервилий и Квинт Цецилий Метелл. (10) О Сервилии говорили, что он не имел права быть ни народным трибуном раньше, ни эдилом теперь, так как его отец, который был в свое время триумвиром для распределения земли и уже десять лет считался убитым бойями под Мутиной, как выяснилось, жив и во власти врагов104.

22. (1) В одиннадцатый год войны с Карфагеном [208 г.] консулами стали Марк Марцелл в пятый раз (считая и консульство, которое он не отправлял, так как был избран огрешно105) и Тит Квинкций Криспин. (2) Провинцией тому и другому назначена была Италия; войска двух прошлогодних консулов и третье, которое стояло в Венузии, где им командовал Марцелл, распределялись так: пусть консулы выберут себе по войску, какое захотят, а третье будет передано тому, кто получит Тарент и Саллентинскую область106. (3) Остальные назначения были такие: Публий Лициний Вар – городской претор; Публий Лициний Красс, верховный понтифик, – претор по делам чужеземцев и выполняет поручения сената. Секст Юлий Цезарь получил Сицилию; Квинт Клавдий Фламин – Тарент. (4) На год продлили командование Квинту Фульвию Флакку; он получил один легион и провинцию Капую, которая раньше была у претора Тита Квинкция; продлили полномочия Гаю Гостилию Тубулу (он должен был как пропретор сменить Гая Гальпурния в Этрурии и принять два его легиона) (5) и Луцию Ветурию Филону (за ним как пропретором оставалась провинция Галлия и те же самые два легиона, которыми он командовал, будучи претором). (6) Такое же решение о продлении власти предложено было сенатом и принято народом о Гае Аврункулее; он находился в Сардинии с двумя легионами; для защиты провинции ему добавили пятьдесят кораблей, присланных из Испании Сципионом. (7) Публию Сципиону и Марку Силану вручены еще на год их провинции и войска в Испании; из восьмидесяти кораблей Сципиона107, которые он взял с собой из Италии или отобрал у карфагенян, пятьдесят велено было переправить в Сардинию, (8) поскольку ходили слухи, что в этом году в Новом Карфагене готовят большой флот и рассчитывают с помощью двухсот кораблей высадиться на всех берегах Италии, Сицилии и Сардинии. (9) В Сицилии все устроили так: Секст Цезарь получил войско, сражавшееся под Каннами; Марку Валерию Левину – ему тоже продлили командование на год – к семидесяти кораблям, бывшим в Сицилии, добавили тридцать, стоявших в прошлом году под Тарентом; с этим флотом из ста кораблей он может, если сочтет нужным, пограбить африканское побережье. (10) И Публию Сульпицию продлили командование на год; ему оставили тот же флот и ту же провинцию – Македонию и Грецию. Два городских легиона, стоявшие в Риме, остались там же. (11) Консулам позволено было набрать солдат, сколько нужно. В этом году римское государство защищал двадцать один легион. (12) Публию Лицинию Вару поручено было починить тридцать старых военных кораблей, стоявших в Остии, посадить моряков и на них, и на двадцать новых и с этим флотом охранять ближайшее к Риму побережье;108 (13) Гаю Кальпурнию велено не выводить из Арретия войско, пока не прибудет преемник; Тубулу – бдительно следить, чтобы не было новых заговоров.

23. (1) Преторы отправились в свои провинции; консулов задерживала забота о богах: сообщали о знамениях, замолить которые было нелегко. (2) Из Кампании сообщали, что в Капуе молния попала в храмы Фортуны и Марса и в несколько гробниц; в Кумах – суеверие в мелочах видит волю богов – мыши изгрызли золото в храме Юпитера; в Казине огромный рой пчел сел на форуме; (3) в Остии молния попала в стену и городские ворота; в Цере коршун влетел в храм Юпитера; в Вольсиниях озеро окрасилось кровью. (4) Назначено было однодневное молебствие, несколько дней приносили в жертву крупных животных, но богов не умилостивили; зловещие предвестия обратились на консулов109, государство не пострадало.

(5) Игры в честь Аполлона110 в консульство Квинта Фульвия и Аппия Клавдия [212 г.] состоялись впервые, справил их городской претор Публий Корнелий Сулла; потом их справляли уже все подряд городские преторы, но обет справить их давался на один только год, и дня не назначали. (6) В этот год тяжкое моровое поветрие постигло и Город, и окрестности; смертей, правда, было не так уж много, но болели долго. (7) Во всем Городе на перекрестках молились о прекращении бедствия; городскому претору Публию Лицинию Вару велено было предложить народу закон: справлять эти игры во веки веков и в установленный день111. Он первый и справил их в третий день до квинктильских нон. День этот с той поры остается праздничным.

24. (1) И слухи об арретийцах с каждым днем становились тревожней, и беспокойство сенаторов усиливалось. Гаю Гостилию написали, чтобы он немедленно взял заложников у арретийцев. За заложниками – принять их и привести в Рим – послан был с военной властью Гай Теренций Варрон. (2) Как только он прибыл, Гостилий ввел в город легион, стоявший лагерем у ворот, расставил, где нужно, военные караулы, созвал на форум сенаторов и приказал дать заложников. (3) Когда сенаторы попросили двух дней отсрочки, Гостилий ответил: пусть сейчас же представят заложников сами, иначе завтра он заберет у сенаторов всех детей. Военным трибунам, префектам союзников и центурионам он велел охранять ворота, чтобы никто ночью не вышел из города. (4) Приказ выполнили кое-как; пока стражу еще не выставили у ворот, семеро виднейших сенаторов еще до ночи выскользнули вместе с детьми из города. (5) Когда на рассвете следующего дня стали созывать сенат, их не оказалось. Их имущество было распродано. У остальных сенаторов взяли сто двадцать заложников – собственных их детей. Они были переданы Гаю Теренцию, чтобы везти их в Рим. (6) А он в донесении сенату представил положение в Этрурии более опасным, чем раньше. Словно опасались мятежа, готового разразиться; Гай Теренций получил приказ ввести один из двух городских легионов в Арретий и держать его там как гарнизон; (7) Гай Гостилий пусть обходит с остальным войском весь край и пресекает всякую возможность переворота. (8) Гай Теренций, войдя с войском в Арретий, потребовал у должностных лиц городские ключи; ему ответили, что они затерялись; решив, что их скорей нарочно спрятали, он приказал изготовить другие ключи ко всем воротам и сделал все, чтобы стать в городе хозяином; (9) он настоятельно предостерегал Гостилия, чтобы тот не надеялся на спокойствие в Этрурии, если не будет принимать все меры предосторожности.

25. (1) О тарентинцах в сенате шел большой спор. Фабий, тут же присутствовавший, защищал покоренных им, но остальные были настроены враждебно и приравнивали их к кампанцам: преступники одинаковые. (2) Сенат по предложению Мания Ацилия постановил: в городе стоять гарнизону, тарентинцам никуда из города не выходить;112 дело их рассмотреть, когда в Италии станет спокойнее. (3) Не менее горячо спорили о Марке Ливии, коменданте Тарентской крепости: одни требовали сенатского порицания за то, что из-за его беспечности113 город был выдан врагам; (4) другие – награды ему: пять лет продержался он в крепости; Тарент возвращен благодаря ему, и только ему. (5) Враги крайностей говорили, что такое порицание – дело цензоров, а не сената. Того же мнения был и Фабий, добавивший, что Тарент возвращен, конечно, благодаря Ливию, о чем без конца твердят в сенате его друзья; не мог бы он быть возвращен, не будь раньше потерян.

(6) Консул Тит Квинкций Криспин отбыл с подкреплением к бывшему войску Квинта Фульвия Флакка в Луканию. (7) Марцелл не мог уехать, пока не выполнит обязательных обрядов: еще в Галльскую войну он при Кластидии дал обет поставить храм Чести и Доблести;114 (8) но понтифики воспрепятствовали освящению этого храма, ибо нельзя двум божествам быть в одном помещении: если туда попадет молния или случится какое-то знамение, трудно будет его искупить – непонятно будет, какому богу приносить жертву; (9) да и нельзя двум божествам (кроме некоторых) приносить одну жертву. Спешно построили еще отдельный храм Доблести, и все-таки эти храмы сам Марцелл не посвятил115. (10) Только после этого он отправился с пополнением к войску, которое год назад оставил в Венузии.

(11) Криспин в Бруттии попытался осадить Локры116 (Тарент принес Фабию слишком уж большую славу) и вытребовал из Сицилии разные метательные и стенобойные машины. Оттуда же вызваны были и корабли, чтобы напасть на город со стороны моря. (12) Осаду, однако, пришлось бросить: Ганнибал подошел с войском к Лацинию117, а Криспин хотел соединиться с Марцеллом, который, по слухам, уже вышел из Венузии. (13) Он вернулся в Апулию, и консулы разбили два лагеря между Венузией и Бантией118, меньше чем в трех милях друг от друга. (14) И Ганнибал вернулся в эти края, как только война была отведена от Локр. Консулы, оба – люди горячие, почти ежедневно выстраивали войско для битвы в уверенности, что война будет завершена, если враг вступит в сражение с объединенными консульскими войсками.

26. (1) Ганнибал, в прошлом году дважды сражавшийся с Марцеллом, побивший его и побитый им, не надеялся и не боялся попусту, понимая, что соединившихся консулов ему не одолеть. (2) Он целиком занялся своими хитростями и стал подыскивать место для засады. (3) Пока что происходили незначительные схватки с переменным успехом; консулы, думая, что так может протянуться все лето, все-таки решили, что можно продолжать осаду Локр, и предписали Луцию Цинцию переправиться с флотом из Сицилии под Локры. (4) А для осады с суши велели вести туда часть войска, стоявшего гарнизоном в Таренте. (5) Кое-кто из фурийцев уведомил об этом Ганнибала, и он послал занять дорогу к Таренту. Там, под холмом, на котором стояла Петелия119, он поставил в укрытии три тысячи всадников и две тысячи пехоты. (6) Римляне, не выславшие вперед разведчиков, наткнулись на них: около двух тысяч было убито; около полутора тысяч взято в плен живыми; бежавшие рассеялись по лесам и полям и вернулись в Тарент.

(7) Между римским и пунийским лагерем был лесистый холм120, которого сначала никто не занял: римляне не знали, какова сторона, обращенная к врагу; Ганнибал считал, что он удобнее для засады, чем для лагеря. (8) Посланные туда ночью конные нумидийские отряды спрятались в чаще леса; днем оттуда никто не показывался, чтобы издали не увидели вооруженного. (9) В римском лагере121 ворчали: надо занять этот холм и укрепиться на нем: если его займет Ганнибал, враг будет прямо на нашей шее. (10) Это задело Марцелла. «Не пойти ли нам самим с конниками на разведку?– обратился он к сотоварищу.– Увидим все своими глазами, тогда и решим, как лучше». (11) Криспин согласился, и они отправились вдвоем, взяв с собой двести двадцать всадников, из них сорок фрегелланцев, остальные этруски122. (12) Сопровождали их военные трибуны Марк Марцелл, сын консула, и Авл Манлий, а также два префекта союзников – Луций Аррений и Маний Авлий. (13) Некоторые писатели передают, что консул Марцелл в этот день совершал жертвоприношение: у первой овцы печень оказалась без головки, у второй все было на месте, головка печени выглядела даже увеличенной, (14) и гаруспику не понравилось, что вслед за внутренностями неполными и безобразными123 появились уж слишком благоприятные.

27. (1) Консул Марцелл страстно хотел сразиться с Ганнибалом и считал, что их лагеря слишком далеки один от другого. (2) Выйдя за вал, он распорядился, чтобы солдаты были наготове; если холм, который они осмотрят, окажется подходящим, то пусть собирают все снаряжение и поднимаются.

(3) Перед лагерем была небольшая равнина; от нее на холм вела со всех сторон открытая взгляду дорога. Нумидиец-лазутчик, стороживший отнюдь не в надежде на что-то важное, а просто на случай, если кто-то из римских солдат в поисках дров или корма для лошадей забредет слишком далеко от своего лагеря, подал знак: пусть все сразу выскакивают из своих укрытий. (4) Нумидийцам следовало встретить врага на пути к вершине, но не раньше, чем другие обойдут римлян с тыла и отрежут им дорогу назад. Тут-то они с громким криком со всех сторон и кинулись на врага. (5) Консулы оказались во впадине, откуда не могли выбраться ни на вершину, занятую врагом, ни к себе в лагерь: они были окружены. Схватка длилась бы дольше, если бы бегство этрусков не напутало всех остальных. (6) Покинутые этрусками фрегелланцы продолжали биться, пока рядом с ними и подбодряя их сражались еще невредимые консулы, (7) но, когда увидели, что оба консула ранены, что Марцелл, пронзенный копьем, умирая, падает с лошади, тогда немногие уцелевшие обратились в бегство – с Криспином, в которого попали два дротика, и Марцеллом-младшим, тоже раненным. (8) Погиб военный трибун Авл Манлий, один из префектов союзников124 – Маний Авлий был убит, а другой – Луций Аррений – взят в плен; из консульских ликторов пятеро попали в руки врагов; остальные либо были убиты, либо бежали с консулом; (9) сорок три всадника погибли либо в бою, либо во время бегства; восемнадцать попали живыми в плен. (10) В лагере уже поднялась тревога, собирались идти на помощь консулам, когда увидели, что к лагерю направляются раненые: консул, сын другого консула и горсточка уцелевших в этой злосчастной вылазке. (11) Смерть Марцелла вообще плачевна, но особенно потому, что, вопреки возрасту – ему было за шестьдесят – и большому опыту военачальника, он так неосмотрительно подверг смертельной опасности себя с сотоварищем и почти что все государство125.

(12) Я долго ходил бы вокруг да около, если бы захотел разобраться в разноречивых сведениях писателей о смерти Марцелла. (13) Не говоря о других, Целий трояко рассказывает об этом событии: сначала следуя народной молве, потом – написанной надгробной речи Марцелла-сына, участника всего дела; наконец – его, Целия, собственным разысканиям и заключениям. (14) При всех различиях большинство согласны в том, что Марцелл вышел из лагеря ознакомиться с местом, и все – что попал в ловушку.

28. (1) Ганнибал считал, что враг сильно напуган смертью одного консула и ранением другого; пользуясь случаем, он сейчас же перенес лагерь на холм, где сражались. Там он нашел и похоронил тело Марцелла126. (2) Криспин, напуганный и смертью сотоварища, и своей раной, ушел в тишине следующей ночи и разбил лагерь, как только оказался в горах на месте высоком и со всех сторон защищенном. (3) Оба вождя размышляли: один – как подстроить ловушку, другой – как ее избежать. (4) Ганнибал снял с мертвого Марцелла его кольцо; Криспин, боясь, что он поможет Ганнибалу в его хитростях, разослал по соседним городам гонцов с известием: консул Марцелл убит, кольцо его в руках врага, пусть не верят никаким письмам, сочиненным от имени Марцелла. (5) Незадолго до того, как консульский гонец пришел в Салапию, туда доставлено было письмо Ганнибала, сочиненное от имени Марцелла: он следующей ночью прибудет в Салапию;127 пусть гарнизонные солдаты будут наготове, вдруг потребуется их помощь. (6) Горожане почувствовали обман: Ганнибал зол на них не только за отпадение, но и за то, что они перебили его всадников, он ищет случая их наказать. (7) Отослали обратно гонца (это был римский перебежчик), чтобы без лишнего наблюдателя воины делали что хотят, расположили караулы горожан в подходящих местах на городской стене и по городу. (8) С особым тщанием расставили стражу и часовых; у ворот, через которые, как считали, войдет враг, поставили лучших воинов гарнизона.

(9) Ганнибал подошел к городу около четвертой стражи; впереди были перебежчики, вооруженные по-римски. Они подходят к воротам, говорят все по-латыни, будят стражу и приказывают отворить ворота – «консул прибыл». (10) Стража, словно спросонок, толчется, торопится, старается открыть ворота. Их закрывала опущенная решетка128, одни приподнимали ее рычагами, другие тащили канатами вверх – на такую высоту, чтобы под нею можно было пройти не сгибаясь. (11) Как только проход открылся, перебежчики ринулись через ворота; вошло их около шестисот, тут канат отпустили, и решетка с грохотом упала. (12) Перебежчики входят как в мирный город, беспечно неся оружие за плечами; часть салапинцев нападает на них, а другая со стен и надвратной башни камнями, кольями, дротиками отгоняет оставшегося снаружи врага.

(13) Так ушел от Салапии Ганнибал, попавший в свою же ловушку; он направился к Локрам – освобождать их от осады, которую Луций Цинций вел неотступно, пользуясь доставленными из Сицилии осадными и метательными машинами. (14) Магон уже не рассчитывал удержать и защитить этот город, когда с известием о смерти Марцелла мелькнул ему первый проблеск надежды. (15) Затем явился гонец: Ганнибал отправил вперед нумидийскую конницу, а сам ускоренным маршем идет вслед с пехотой. (16) Магон129, которому со сторожевой башни подали знак, что нумидийцы близко, сам вдруг открыл ворота и яростно устремился на врага. Сначала бой, слишком неожиданный, шел с переменным успехом, (17) но когда появились еще и нумидийцы, то римлян охватил такой страх, что они кинулись к морю и своим кораблям, бросив свои орудия и машины, которыми разбивали стены. Так приход Ганнибала освободил от осады Локры.

29. (1) Криспин, узнав, что Ганнибал пошел в Бруттий, велел военному трибуну Марку Марцеллу привести из Венузии войско, которым прежде командовал второй консул, (2) а сам со своими легионами отправился в Капую. Тяжело раненный, он едва вытерпел дорожную тряску, написал в Рим о смерти коллеги и о своем тяжелом состоянии: (3) явиться в Рим на выборы он не может, так как не перенесет дороги; очень беспокоится, как бы Ганнибал не повернул из Бруттия к Таренту; пусть пришлют к нему легатов, людей разумных, с которыми он хотел бы поговорить о государственных делах.

(4) Письмо прочитали – смерть одного консула весьма опечалила сенат; очень напугала болезнь другого. Квинта Фабия-сына послали в Венузию к войску, а к консулу направили трех легатов: Секста Юлия Цезаря, Луция Лициния Поллиона и Луция Цинция Алимента, только что вернувшегося из Сицилии. (5) Им поручено было сказать консулу: раз он сам не может прибыть в Рим на выборы, то пусть он на римской земле назначит диктатора для проведения выборов. (6) Если консул отправился в Тарент, то пусть претор Квинт Клавдий отведет легионы туда, где он сможет защищать возможно больше союзнических городов.

(7) Тем же летом Марк Валерий130 с сотней кораблей отбыл из Сицилии в Африку, высадился у города Клупеи131 и опустошил много земель, не встретив почти никакого вооруженного сопротивления. Неожиданно услышав о приближении пунийского флота, грабившие быстро сели на корабли. (8) У пунийцев было восемьдесят три корабля; римляне разбили врага недалеко от Клупеи: восемнадцать кораблей были захвачены; остальные обращены в бегство; в Лилибей132 вернулись с большой добычей, захваченной и на суше, и на кораблях.

(9) Тем же летом Филипп пришел на помощь ахейцам, которые его о том умоляли133. Лакедемонский тиран Маханид донимал их на границах, этолийцы опустошали их земли, переправив свое войско через пролив между Навпактом и Патрами (местные жители называют его Рионом134). (10) Поговаривали, что и Аттал, царь Азии, которого этолийцы на своем последнем собрании выбрали на высшую в их народе должность, намерен переправиться в Европу.

30. (1) Поэтому когда Филипп высадился в Греции у города Ламия135, этолийцы под водительством Пиррия, выбранного ими на этот год в преторы136вместе с отсутствовавшим Атталом, выступили против него. (2) С ними были вспомогательные войска от Аттала и около тысячи римских моряков, присланных Публием Сульпицием. Над Пиррием и его войском Филипп дважды одержал победу, истребив в каждой из этих битв около тысячи противников. (3) Перепуганные этолийцы укрылись за стенами Ламии; Филипп повел свое войско назад к Фаларе137, расположенной у Малийского залива, когда-то эти места были густо населены – гавань там превосходная, вокруг безопасные стоянки для кораблей и много других удобств на море и на суше. (4) Туда пришли послы от египетского царя Птолемея, от родосцев, афинян и хиосцев, чтобы прекратить войну между Филиппом и этолийцами; этолийцы пригласили миротворцем и соседа Аминандра, царя афаманов138. (5) Все они, правда, не столько беспокоились об этолийцах – народе, чересчур грубом для греков, – сколько боялись, что вмешательство царя Филиппа в дела Греции грозит ее свободе. (6) Разговоры об условиях мира отложили до собрания ахейцев, для него были назначены место и день, а пока добились перемирия на тридцать дней. (7) Оттуда царь направился через Фессалию и Беотию в Халкиду на Евбее, чтобы не допустить высадки Аттала, который, по слухам, собирался туда с флотом. (8) Оставив в Евбее гарнизон на случай, если там появится Аттал, он с небольшим числом всадников и легковооруженных пехотинцев прибыл в Аргос. (9) Тут народ поручил ему устройство игр в честь Геры и Немейских игр139, ибо македонские цари, по их словам, ведут свое происхождение из этого города140. С игр в честь Геры он отправился прямо в Эгий141 на собрание союзников, задолго до того назначенное.

(10) Говорили о том, как покончить с этолийской войной, – хотели, чтобы ни у римлян, ни у Аттала не было повода вступить в Грецию. (11) Все эти планы этолийцы расстроили, едва истек срок перемирия и они узнали, что Аттал прибыл в Эгину142, а римский флот стоит у Навпакта. (12) Приглашенные на совет ахейцев, где присутствовали и посольства, которые вели в Фаларе переговоры о мире, этолийцы сначала стали жаловаться на некоторые мелкие нарушения перемирия, (13) а в конце концов объявили, что война не кончится, если ахейцы не вернут мессенцам Пилос, римлянам – Атинтанию, а Скердиледу и Плеврату – ардиеев143. (14) Филипп счел неслыханным делом, что побежденные ему, победителю, диктуют условия мира. Он сказал, что и раньше слушал разговоры о мире и заключил перемирие, отнюдь не надеясь, что этолийцы успокоятся, но для того, чтобы все союзники были свидетелями: он искал мира, а этолийцы – повода к войне. (15) Филипп распустил совет, не добившись мира; оставил четыре тысячи воинов защищать ахейцев, а у них взял пять военных кораблей, (16) рассчитывая добавить их к карфагенскому флоту и кораблям, идущим из Вифинии144 от царя Прусия; он решил в морском сражении разбить римлян, давно уже господствовавших у этого побережья. (17) Сам он с этого собрания вернулся в Аргос: приближалось время Немейских игр, при праздновании которых он хотел присутствовать.

31. (1) Царь был занят подготовкой игр и дал себе на эти праздничные дни передышку от военных забот, а Публий Сульпиций, выйдя с флотом из Навпакта, пристал между Сикионом и Коринфом и опустошил эту плодороднейшую область145. (2) Слух об этом заставил Филиппа покинуть игры; он стремительно выступил с конницей, приказав пехоте идти вслед; римлян, ничего такого не ожидавших и разбредшихся с тяжелой добычей по равнине, он прогнал к судам. (3) Римский флот вернулся в Навпакт, не успев порадоваться добыче; прошел слух о победе, пусть и незначительной, но над римлянами. (4) Праздники провели в великой радости особенно потому, что Филипп, угождая народу, снял царский убор с головы, скинул пурпурный плащ и вообще всю царскую одежду и обликом сравнялся со всеми – для свободных граждан нет ничего приятнее. (5) Такое поведение Филиппа позволило бы надеяться на свободу, если бы не его невыносимый безобразный разгул. Днем и ночью с одним или двумя спутниками бродил он по городу, заходя в дома женатых людей (6) как частное лицо, чтобы, не привлекая к себе большого внимания, дать волю своей распущенности; и свободу, пустым призраком которой он поманил других, обратил в свой произвол. (7) Не все, однако, можно было купить или выпросить – были и преступления и насилия: мужьям и родителям становилось опасно сдерживать неуместной строгостью царский разгул. (8) А Филипп еще отнял у главы ахейцев Арата146 его жену Поликратию и увез в Македонию, обещая на ней жениться.

(9) Закончив среди этих гнусностей Немейские игры, он спустя несколько дней отправился к Димам147, рассчитывая выгнать гарнизон этолийцев, который позвали и приняли в свой город элейцы148. (10) Киклиад (ахейский главнокомандующий149) и ахейцы встретили царя недалеко от Дим: элейцев, не ладивших с остальными ахейцами, они ненавидели и этолийцам были враждебны, считая, что те подняли на них римлян. (11) Следуя от Дим с объединенным войском, Филипп и ахейцы перешли реку Ларис, которая разделяет области Элеи и Дим.

32. (1) Войдя в область врага, они в первый день опустошали ее, а на второй – в боевом строю подошли к городу, послав вперед конницу: гарцуя перед воротами, конники вызывали этолийцев, охотников до вылазок. (2) Ни царь, ни ахейцы не знали, что Сульпиций переправился с пятнадцатью кораблями из Навпакта в Киллену, высадил четыре тысячи вооруженных воинов и в ночной тишине незаметно вошел в Элиду149a. (3) Поэтому они от неожиданности перепугались, когда увидели меж этолийцев и элейцев римское оружие и знамена. (4) Царь сначала хотел увести обратно свои войска, но между этолийцами и траллами (это иллирийское племя) уже завязалось сражение, и царь, видя, как теснят его солдат, бросился с конницей на римскую когорту. (5) Лошадь, пронзенная копьем, упала, и царь свалился через ее голову – завязалась яростная битва; римляне наседали на царя, свои его защищали. (6) Мужественно бился он сам; ему, пешему, пришлось отбиваться от всадников. Бой был уже неравен; вокруг царя пали многие, многие были ранены; наконец он, выхваченный из боя своими воинами, ускакал на другом коне.

(7) В этот день он разбил лагерь в пяти милях от города элейцев. На следующий день он повел все войско к ближайшей элидской крепостце – она зовется Пирг150, – где, по слухам, собралось множество сельских жителей, пригнавших туда из боязни грабежа и свой скот. (8) Эту беспорядочную и безоружную толпу он захватил, пока люди еще не опомнились от страха; добыча вознаградила за позор под Элидой. (9) Когда царь делил добычу и пленных (людей было четыре тысячи, а всякого скота до двадцати тысяч голов), явился гонец из Македонии: какой-то Аэроп, сообщил он, подкупив начальника крепости и гарнизона, взял город Лихнид151, захватил несколько селений дассаретиев152 – и подстрекает дарданов153. (10) Филипп бросил ахейско-этолийскую войну, оставил для защиты союзников две тысячи пятьсот разного рода воинов под началом Мениппа и Полифанта, (11) а сам из Дим через Ахайю, Беотию и Евбею пришел через десять дней в Деметриаду154 в Фессалии.

33. (1) Там его встретили другие гонцы: смута, сказали они, ширится; дарданы бродят по всей Македонии, уже захватили Орестиду155 и спустились в Долину аргеста156; среди варваров всюду ходит молва, что царь убит. (2) В схватке с разорителями полей под Сикионом157 конь понес его прямо на дерево, и один рог с его шлема обломился о сук. (3) Какой-то этолиец рог подобрал и принес в Этолию к Скердиледу; тот узнал украшение с царского шлема; оттого и пошла молва о смерти царя. (4) После ухода Филиппа из Ахайи Сульпиций158 направился с флотом к Эгине и соединился с Атталом. (5) Ахейцы одержали победу над этолийцами и элейцами недалеко от Мессены159. Царь Аттал и Сульпиций перезимовали на Эгине.

(6) В конце этого года консул Тит Квинкций назначил Тита Манлия Торквата диктатором проводить выборы. Сам консул умер от раны; одни передают, что в Таренте, другие в Кампании. (7) Никогда ничего подобного не случалось: ни одного памятного сражения не было, а консулы оба убиты, государство осиротело. Диктатор Манлий назначил начальником конницы Гая Сервилия, курульного эдила. (8) Сенат в первое же заседание велел диктатору устроить Великие игры: в консульство Гая Фламиния и Гнея Сервилия [217 г.] городской претор Марк Эмилий справлял их и дал обет справить в следующие пять лет160. Диктатор справил игры и дал обет справить их в следующий срок. (9) Поскольку оба консульских войска стояли рядом с врагом, не имея командующих, сенат и народ отложили другие дела и занялись выборами консулов – таких, чтобы сумели уберечься от всяких пунийских козней. (10) Всю эту войну полководцы страдали от своей поспешности и горячности; (11) а в этом году, горя желанием сразиться, неожиданно попали в ловушку, (12) но бессмертные боги, сжалившись над римским народом, пощадили безвинное войско, за свою опрометчивость поплатились жизнью только сами консулы.

34. (1) Сенаторы искали, кого выбрать в консулы: среди прочих особенно выделялся Гай Клавдий Нерон – ему и подыскивали сотоварища. (2) Считалось, что он человек превосходный, но более пылок и скор, чем требуется в такое время и против такого врага, как Ганнибал: (3) рядом с таким консулом должен стоять и его сдерживать разумный и осмотрительный человек. Был Марк Ливий, уже давно по окончании консульства осужденный народом161. (4) Он так тяжело переживал эту обиду, что удалился в деревню и много лет не показывался ни в Риме, ни вообще на людях. (5) Почти на восьмом году после его осуждения консулы Марк Клавдий Марцелл и Марк Валерий Левин заставили его вернуться в Город; был он в худой одежде, длинноволос, с запущенной бородой; и лицо, и весь его вид говорили, что он хорошо помнит обиду. (6) Цензоры Луций Ветурий и Публий Лициний заставили его остричься, сбрить бороду, одеться как следует, прийти в сенат и принять участие в жизни государства, (7) но он и тогда выражал согласие либо одним словом, либо молча присоединяясь к тем, с чьим мнением был согласен. Так продолжалось, пока его не заставило встать и высказаться дело о добром имени Марка Ливия Маната162, его родственника. (8) Тут все повернулись к человеку, столь долго молчавшему, – о нем заговорили. Решили, что он несправедливо обижен народом, и это принесло большой вред: так долго в такой тяжелой войне не пользовались ни советом, ни службой такого человека. (9) Гаю Нерону нельзя было дать в сотоварищи ни Квинта Фабия, ни Марка Валерия Левина: не дозволено, чтобы оба консула были патрициями; (10) по той же причине нельзя и Тита Манлия, да он уже и отказался от консульства и, конечно, откажется вторично, а консулы Марк Ливий и Гай Клавдий очень подойдут друг другу.

(11) Народ не отверг предложенного сенатом, (12) и только один человек, а именно тот, кому предложена была эта честь, был не согласен и обвинял сограждан в легкомыслии: его не пожалели, когда он ходил в одежде отверженного, а теперь, против его воли, предлагают ему белую тогу кандидата, смешивая почет с наказанием. (13) Если они считают его честным человеком, то почему осудили, как бесчестного преступника? Если они признали его виновным, то почему, сочтя его первое консульство своей ошибкой, вверяют ему второе?

(14) Сенаторы корили его за эти речи и жалобы и напоминали о Марке Фурии163, которого вызвали из ссылки и он восстановил родной город на его прежнем месте: как строгость отца, так и строгость родины смягчишь, терпеливо ее перенося. (15) Стараниями всех Марк Ливий и Гай Клавдий были избраны в консулы.

35. (1) Через два дня были выборы преторов: в преторы были выбраны Луций Порций Лицин, Гай Мамилий, Гай и Авл Гостилии Катоны. По окончании выборов, отпраздновав игры, диктатор и начальник конницы сложили свои полномочия. (2) Гай Теренций Варрон был отправлен в Этрурию в звании пропретора, с тем чтобы Гай Гостилий оттуда пошел в Тарент к войску, которым прежде командовал консул Тит Квинкций; (3) Луций Манлий164 должен был отправиться послом за море и посмотреть, что там делается; в Олимпии в этом году будут как раз Олимпийские игры, на которые собирается множество греков165. (4) Если ему удастся спокойно пройти через вражеские земли, пусть явится на эти игры, чтобы уведомить сицилийцев, бежавших во время войны в Грецию, и тарентинских граждан, высланных Ганнибалом, о том, что они могут возвращаться домой и что римский народ возвращает им все имущество, какое было у них до войны.

(5) Наступающий год грозил, казалось, множеством опасностей: консулов государство лишилось, граждане упрашивали вновь избранных поскорее приступить к жеребьевке провинций, заранее, еще до вступления в должность, узнать, кто чем будет ведать и против кого воевать. (6) По почину Квинта Фабия Максима сенат постарался примирить новых консулов друг с другом. (7) Их взаимная неприязнь была всем известна; Ливия же несчастье ожесточило, ему казалось, что его презирают. (8) Он был более неуступчивым и говорил, что незачем мириться, что он будет действовать осмотрительней, чтобы его неудачи не возвеличили сотоварища-недруга. (9) Сенат, однако, своим авторитетом заставил их отложить всякую вражду и заняться делами государства в полном единодушии.

(10) Провинции их не соприкасались, как бывало прежде, – воевать им назначено было в противоположных концах Италии: одному – против Ганнибала в Бруттии и Лукании, другому в Галлии против Газдрубала, который, по слухам, уже подходил к Альпам. (11) Получивший по жребию Галлию должен был выбрать, какое захочет из двух войск: стоявшее в Галлии или стоявшее в Этрурии, а к выбранному добавить городское. (12) Ведающий Бруттием наберет новые городские легионы, а себе возьмет войско одного из консулов прошлого года; (13) оставшееся консульское войско возьмет проконсул Квинт Фульвий, власть которому продлевалась еще на год. (14) Гаю Гостилию, которому раньше сменили Этрурию на Тарент, теперь сменили Тарент на Капую и дали один легион, которым в прошлом году командовал Фульвий.

36. (1) С каждым днем росла тревога: Газдрубал идет в Италию. Из Массилии166 прибыли гонцы с вестью о том, что Газдрубал уже в Галлии и (2) галлы возбуждены разговорами о том, что у него с собой много золота и он набирает наемников. (3) Когда массилийцы возвращались домой, с ними отправлены были послами из Рима Секст Антистий и Марк Рета; пусть посмотрят, как обстоят дела. Послы донесли, что их люди с помощью массилийцев, связанных с галльскими старейшинами, все разузнали: (4) Газдрубал с огромным войском в эту весну перейдет через Альпы; сейчас его задерживает только то, что зимой Альпы непроходимы.

(5) На место Марка Марцелла авгуром избран был Публий Элий Пет; на место Марка Марция, царя для священнодействий, умершего два года назад, был поставлен Корнелий Долабелла. (6) В этот же год цензорами Публием Семпронием Тудитаном и Марком Корнелием Цетегом был совершен обряд очищения167. (7) Произведена перепись граждан – сто тридцать семь тысяч сто восемь человек – гораздо меньше, чем до войны168. (8) Передают, что в этом году, впервые после прихода Ганнибала в Италию, навели крышу над Комицием169 и курульные эдилы Квинт Метелл и Гай Сервилий справили Римские игры; (9) двухдневные Плебейские игры были устроены плебейскими эдилами Гаем Мамилием и Марком Цецилием Метеллом; они же поставили три статуи в храме Цереры; по случаю игр был устроен пир Юпитеру170.

(10) Потом в должность вступили консулы Гай Клавдий Нерон и вторично Марк Ливий [207 г.]. Так как провинции им уже были назначены, они распорядились жеребьевкой для преторов: (11) Гай Гостилий стал городским претором. Ему же поручено было вести и дела иностранцев, трое остальных отправлялись в назначенные им жребием провинции:171 Авл Гостилий – в Сардинию, Гай Мамилий – в Сицилию, Луций Порций – в Галлию. (12) Легионы – всего двадцать три – были распределены по провинциям: по два – каждому консулу; четыре – в Испанию; по два – трем преторам (в Сицилию, Сардинию и Галлию); (13) два – Гаю Теренцию в Этрурию; два – Квинту Фульвию в Бруттий, два – Квинту Клавдию – под Тарент и в Саллентинскую область;172 один – Гаю Гостилию Тубулу в Капую; (14) два городских предстояло набрать. Для первых четырех легионов173 трибунов назначил народ; для остальных – консулы.

37. (1) Прежде чем консулы отбыли, назначено было девятидневное молебствие, ибо в Вейях с неба дождем падали камни; (2) за известием об этом знамении, как водится, посыпались и другие: в Минтурнах174 молния попала в храм Юпитера и рощу Марики;175 в Атолле176 – в городскую стену и ворота; (3) жители Минтурн сообщили о более страшном знамении: под городскими воротами тек ручей крови; в Капуе волк ночью вбежал в ворота города и растерзал часового. (4) Беду отвратили: принесли в жертву крупных животных, назначили по указанию понтификов день для всенародных молебствий. Повторено было девятидневное молебствие, так как на Армилюстре177, по рассказам очевидцев, шел каменный дождь. (5) Умы избавились от суеверного страха, но их опять взволновало известие – во Фрузиноне родился ребенок ростом с четырехлетнего, но удивительна была не его величина, а то, что, как в Синуэссе два года тому назад, нельзя было определить, мальчик это или девочка. (6) Гаруспики, вызванные из Этрурии, сказали, что это гнусное и мерзкое чудище: его надо удалить из Римской области и, не давая ему касаться земли, утопить в морской бездне. Его положили живым в сундук, уплыли далеко в море и бросили в воду. (7) Понтифики распорядились, чтобы девушки – три группы по девять человек – обошли город с пением гимна. В то время как они разучивали в храме Юпитера Становителя этот гимн, сочиненный поэтом Ливием178, молния попала в храм Юноны Царицы на Авентине. (8) Гаруспики сказали, что это знамение касается матрон и богиню надо умилостивить даром. (9) Курульные эдилы созвали на Капитолий матрон, живших в Риме и на расстоянии десяти миль от него; они выбрали двадцать пять женщин, которым каждая должна была принести взнос из своего приданого. (10) На эти деньги изготовили золотую лохань, которую и отнесли на Авентин; жертву матроны принесли в чистоте и благочестии.

(11) Сразу же децемвиры назначили день для другой службы той же богине; порядок ее был таков: от храма Аполлона через Карментальские ворота провели в Город двух белых коров; (12) за ними несли две статуи Юноны Царицы, сделанные из кипарисового дерева, затем, распевая гимн в честь богини, шли двадцать семь девиц в длинных одеждах. (13) Гимн этот, может быть, и отвечал грубым нравам того времени; сейчас он резал бы ухо;179 за девицами следовали децемвиры в лавровых венках и претекстах. (14) От ворот по Яремной улице180 прошли на форум. На форуме процессия остановилась, и поющие девушки, взявшись за веревку, пошли, отбивая такт ногами. (15) От форума по Этрусской улице и по Велабру181 через Бычий рынок подошли к Публициеву взвозу182 и прямо к храму Юноны Царицы. Децемвиры принесли двух животных в жертву и внесли кипарисовые статуи в храм.

38. (1) Умилостивив богов, консулы произвели набор так строго и внимательно, как никогда, по воспоминаниям старожилов. (2) Война становилась вдвое страшней – на Италию шел новый враг; молодежи, годной к военной службе, становилось меньше. (3) Консулы потребовали солдат даже от приморских поселенцев, чье освобождение от военной службы считалось нерушимым. Когда те стали отказываться, консулы назначили им день, чтобы явиться в сенат и доложить, на каком основании они освобождены. (4) В этот день в сенат явились жители Остии, Альсия, Антия, Анксура, Минтурн, Синуэссы, а с Верхнего Моря183 – жители Сены. (5) Каждый город предъявил свои права, но признаны они были, пока враг в Италии, только за Остией и Антием; и даже в этих городах молодежь присягнула, что, пока враг в Италии, никто не проведет больше тридцати ночей вне стен своего города.

(6) Все думали, что консулам надлежит сейчас же отправиться на войну и встретить Газдрубала уже при его спуске с Альп, чтобы он не поднял предальпийских галлов и Этрурию, готовую к перевороту; (7) да и Ганнибалу следовало причинить побольше хлопот, чтобы помешать ему выбраться из Бруттия и двинуться навстречу брату. Ливий, однако, медлил, не слишком полагаясь на войска своих провинций; (8) его сотоварищу, говорил он, предоставлен выбор из двух превосходных консульских войск и третьего, которым командовал в Таренте Квинт Клавдий184. И Ливий напомнил о возвращении в строй отпущенных-добровольцев185. (9) Сенат предоставил консулам полную свободу и набирать пополнение, из кого захотят, и выбирать себе войско, и обмениваться войсками, и уводить их из провинций туда, куда потребуется для блага государства. (10) Консулы приняли это решение в полном согласии. А добровольцы эти были зачислены в девятнадцатый и двадцатый легионы. (11) Превосходную подмогу, по словам некоторых писателей, послал из Испании Марку Ливию Публий Сципион; восемь тысяч испанцев и галлов, две тысячи легионеров, тысячу конников – нумидийцев и испанцев; (12) они прибыли морем под начальством Марка Лукреция. Гай Мамилий прислал из Сицилии до трех тысяч пращников и лучников.

39. (1) Тревога в Риме возросла после письма претора Луция Порция из Галлии; (2) Газдрубал, сообщил он, снялся с зимнего лагеря и уже переходит Альпы: восемь тысяч вооруженных лигурийцев186 готовы присоединиться к нему в Италии. Надо послать кого-нибудь, чтобы начать против них войну и тем их отвлечь; сам Луций продвинется вперед, сколько сможет, – войско у него слабое.

(3) Это письмо заставило консулов быстро закончить набор и отправиться к своим войскам раньше, чем они предполагали: надо каждому из них в своей провинции сдерживать неприятеля, чтобы не допустить соединения вражеских сил. (4) Тут им очень помог сам Ганнибал: вспоминая, как истощил он свое войско пятимесячной борьбой с людьми и природой, перебираясь то через Родан, то через Альпы, (5) он не рассчитывал и не ожидал, что брат переправится так легко и быстро, и потому задержался в зимних лагерях. (6) Для Газдрубала все, однако, было легче и удобнее, чем думал он сам и другие. Арверны и прочие галльские и альпийские племена не только дружественно приняли его, но и пошли вместе с ним на войну. (7) Он вел войско местами, когда-то непроходимыми, через которые уже проложил дорогу его брат; за двенадцать лет племена, живущие в Альпах, навидались, как переходят через их горы, и к Газдрубалу были настроены более миролюбиво187. (8) Раньше они ни с кем не знались, им было непривычно видеть у себя чужеземца, и поначалу, не зная, куда идет Пуниец, они думали, что он хочет овладеть их скалами и укреплениями, их скотом и людьми. (9) Теперь, когда всем известно, что Италия двенадцатый год в огне, они хорошо знают, что Альпы – это просто дорога и что два могущественных города, отделенные друг от друга большими пространствами суши и моря, борются за власть и богатство. (10) Вот почему путь через Альпы был Газдрубалу открыт. (11) И все же он не сумел воспользоваться быстротой своего перехода; он промедлил под Плацентией, пока попусту осаждал ее, вместо того чтобы брать приступом. (12) Он решил, что ничего не стоит взять город, расположенный на равнине, а разорив такую знаменитую колонию, он наведет ужас и на остальные. (13) Он навредил этой осадой не только себе; Ганнибал, услышав о появлении в Италии Газдрубала, которого не ждал так рано, стал быстро сниматься с зимнего лагеря, но остановился. Он вспомнил и о том, какой затяжной бывает осада, и о том, как сам он после победы при Требии тщетно пытался взять эту колонию188.

40. (1) Консулы пошли из Рима в две разные стороны, словно на две разные войны. Люди вспоминали о бедствиях, которые принес Италии приход Ганнибала; (2) беспокоились и о том, какие боги будут столь милостивы к Городу и государству, что помогут победить сразу в двух местах. Пока что, думали они, поражения уравновешивались удачами, и так тянулось время. (3) Когда в Италии у Тразименского озера и при Каннах едва не пало римское государство, оно воспряло вновь благодаря удачным войнам в Испании. (4) Затем, когда в Испании одно за другим последовали два поражения, погибли два превосходных военачальника189 и были почти уничтожены два войска, государство пошатнулось, но успехи в Италии и Сицилии поддержали его. (5) Одна из войн шла на самом краю земли – при таких расстояниях дышалось легче. (6) Теперь в самой Италии две войны, два знаменитых полководца окружили Рим: вся грозная опасность, вся тяжесть войны сосредоточилась тут – в одном и том же месте: тот, кто одолеет первым, через несколько дней соединит свои силы с другим. (7) Со страхом вспоминали и прошлый год, омраченный похоронами обоих консулов190.

Новых консулов, отбывавших в разные стороны к своим войскам, проводили в тревоге и беспокойстве. (8) Передают, что Марк Ливий отправлялся на войну все еще в гневе на своих сограждан, и, когда Квинт Фабий убеждал его вступать в бой, только хорошо ознакомившись с врагом, он ответил: увидит врага и будет с ним биться. (9) Его спросили, к чему так торопиться: «Я либо прославлюсь победой над врагом, либо порадуюсь беде сограждан: они того заслужили, хотя чести это мне не прибавит».

(10) В то время, когда Клавдий еще не прибыл в свою провинцию, Ганнибал вел войско в саллентинские земли вдоль границы <...>191, не выстроив его в боевом порядке, и Гай Гостилий Тубул, напав на него со своими когортами, шедшими налегке, учинил страшное побоище; (11) около четырех тысяч человек было убито, взято девять знамен. Квинт Клавдий, услышав про врага, снялся с зимних лагерей, которые находились по разным городам Саллентинской области. (12) Чтобы не вступать в бой сразу с двумя вражескими войсками, Ганнибал, снявшись ночью с лагеря, отправился из тарентинских земель в Бруттий. (13) Клавдий192 с войском повернул назад в Саллентинскую область: Гостилий, направляясь в Капую, встретился с консулом Клавдием под Венузией. (14) Там из обоих войск отобрали консулу для войны с Ганнибалом сорок тысяч пехотинцев, две тысячи пятьсот всадников; остальное войско было приказано Гостилию вести в Капую и передать проконсулу Квинту Фульвию.

41. (1) Ганнибал, стянув отовсюду свое войско, которое находилось либо в зимних лагерях, либо стояло гарнизонами в Бруттии, пришел в Луканию к Грументу193, надеясь вернуть города, которые из страха отпали к римлянам. (2) Туда же из Венузии, разведав пути, отправился консул и разбил лагерь милях в полутора от врага. (3) Вал пунийского лагеря почти соприкасался со стенами Грумента: отстоял от них шагов на полтораста. (4) Между римским и пунийским лагерем лежала равнина; с левого крыла карфагенян и с правого римлян поднимались голые холмы, не внушавшие подозрения ни тем, ни другим: леса на них не росло, удобного места для засады не было. (5) На середине равнины между солдатами, покидавшими свои посты, происходили незначительные схватки. Ясно было, что римляне хотят одного – не дать врагу уйти; Ганнибал, желая отсюда выбраться, вывел все войско как в сражение. (6) Тогда консул воспользовался хитростью в духе врага – тем более что ловушки на таких голых холмах бояться не приходилось, – он распорядился, чтобы пять когорт и пять манипулов ночью перевалили через их вершины и засели на противоположных склонах. Он послал с ними военного трибуна Тиберия Клавдия Азелла и префекта союзников Публия Клавдия, (7) назначив время, когда им выскочить из засады и кинуться на врага, (8) а сам на рассвете вывел все войско, пехоту и конницу в боевом строю. Вскоре и Ганнибал подал сигнал к бою; в лагере поднялся шум – это солдаты с криком расхватывали оружие; затем всадники и пехота наперерыв кинулись из лагеря и, рассеявшись по равнине, устремились на врага. (9) Консул, увидев, что они идут в беспорядке, приказал Гаю Аврункулею, военному трибуну третьего легиона, выпустить легионную конницу и ударить на врагов всей силой. (10) Они, словно скот, беспорядочно разбрелись по всей равнине – можно перебить их и смять раньше, чем они смогут построиться.

42. (1) Ганнибал еще не выступил из лагеря, как услышал крики сражающихся. Суматоха заставила его быстро повести войско на врага. (2) Первые ряды ужаснула конница, но в бой уже вступили первый легион и правое крыло союзников;194 карфагеняне дрались в беспорядке с кем попало – с пехотинцами или всадниками. (3) Сражение разгоралось: пришла подмога, все больше воинов стремилось в бой; среди смятения и страха Ганнибал все-таки построил бы свое войско – (4) а это под силу только опытному вождю и закаленному войску, – не испугайся карфагеняне, что римские когорты и манипулы, с криком сбегавшие в тыл с холмов, отрежут их от лагеря. (5) Не помня себя от страха, они побежали кто куда; убитых было мало: лагерь был рядом и бежать было недалеко. (6) Всадники, правда, наседали сзади, а с флангов наступали когорты, легко сбегавшие с голых холмов. (7) Убито было все же больше восьми тысяч человек, в плен взято больше семисот, отнято девять знамен; четыре слона убиты, два захвачены (в этом неожиданном и беспорядочном сражении от них не было никакой пользы). У победителей пало около пятисот римлян и союзников.

(8) Следующий день Ганнибал провел в бездействии. Римляне вышли в боевом строю; консул, видя, что противник не выходит, распорядился снять доспехи с убитых врагов, а тела своих снести в одно место и похоронить. (9) Затем несколько дней подряд он так напирал на ворота вражеского лагеря, что казалось, вот-вот туда ворвется. (10) Тогда Ганнибал в третью стражу195 направился в Апулию, оставив в обращенной к врагу части лагеря много костров и палаток и несколько нумидийцев: пусть мелькают на валу и в воротах. (11) Когда римское войско подошло к валу, нумидийцы, нарочно показываясь на валу и у ворот, какое-то время обманывали врага, а затем ускакали вслед за своими. (12) Лагерь затих, нигде не было видно и тех нескольких человек, что на рассвете сновали туда-сюда; консул послал вперед двух конных разведчиков и, убедившись в полной безопасности, велел войти в лагерь. (13) Он задержался, пока солдаты искали добычу, затем велел бить отбой и увел свое войско задолго до ночи. (14) На следующий день, выступив на рассвете, идя ускоренным маршем по следам врага, вдогонку за молвой о нем, он настиг его недалеко от Венузии. (15) Там в беспорядочной битве больше двух тысяч пунийцев было убито. Затем Ганнибал, чтобы избежать сражения, ночными переходами по горам дошел до Метапонта. (16) Оттуда он послал Ганнона, командовавшего тамошним гарнизоном, и несколько человек с ним в Бруттий набрать новое войско; сам он, присоединив солдат Ганнона к своему войску, вернулся в Венузию прежней дорогой и двинулся дальше к Канузию. (17) Нерон не терял его след и направился к Метапонту, а Квинта Фульвия отправил в Луканию, чтобы не оставлять этот край без защиты.

43. (1) Тем временем Газдрубал оставил осаду Плацентии; четверо галлов и двое нумидийцев с письмом от него к Ганнибалу, двигаясь по вражеской стране, вымерили в длину чуть ли не всю Италию. (2) Нагоняя Ганнибала, отступавшего к Метапонту, они заблудились, попали под Тарент, были захвачены в полях римскими фуражирами и приведены к пропретору Квинту Клавдию. (3) Сначала они старались запутать его уклончивыми ответами, но угроза пыток заставила их сказать правду: они несут Ганнибалу письмо от Газдрубала. (4) Вместе с нераспечатанным этим письмом пленные были переданы военному трибуну Луцию Вергинию, чтобы он препроводил их к консулу Клавдию; (5) для охраны с ним посланы были две турмы самнитов.

Пришли к консулу196; переводчик прочитал письма; пленных допросили. (6) И тогда Клавдий понял: сейчас не такое время, чтобы вести войну по заготовленным предписаниям – каждому со своим войском в своей области, против врага, указанного сенатом. (7) Надо отважиться на что-либо неожиданное, что вначале не меньше напугает сограждан, чем неприятеля, а благополучно завершенное, обратит великий страх в великую радость. (8) Он отправил в Рим сенату письмо Газдрубала и с ним свое, разъясняющее сенаторам, что он намерен предпринять: так как Газдрубал пишет брату, что встретит его в Умбрии197, (9) то пусть сенат вызовет легион из Капуи в Рим, произведет в Риме воинский набор, а городское войско отправит в Нарнию198 против врага. (10) Так написал консул сенату. В Ларинскую область, в земли марруцинов, френтанов, претутиев199, через которые должно было пройти войско, посланы были гонцы с распоряжением, чтобы все жители городов и селений вынесли на дорогу съестные припасы для солдат, привели лошадей и других животных, чтобы на телегах подвозить усталых. (11) Консул выбрал лучших солдат из всего войска – из граждан и из союзников – шесть тысяч пехоты и тысячу всадников; объявил, что собирается взять в Лукании ближайший город с пунийским гарнизоном и пусть все будут готовы выступить. (12) Выйдя ночью, он повернул к Пицену200.

Консул как можно скорее, большими переходами, вел войско к своему сотоварищу; начальником лагеря оставил он Квинта Катия.

44. (1) Рим был в таком же страхе и смятении, как и два года назад, когда пунийцы поставили лагерь перед стенами и воротами Города:201 не знали, хвалить ли или бранить консула за этот дерзкий поход. Ясно было, что о нем будут судить по его исходу – хоть это и несправедливо, – (2) а пока что лагерь оставлен рядом с Ганнибалом без начальника, с войском, откуда взяты лучшие солдаты, его цвет и сила; консул идет как будто в Луканию, а на самом деле в Пицен и Галлию; (3) лагерь брошен; охраняет его только неведение Ганнибала, который не знает, что консул ушел с частью войска. (4) А что будет, когда это обнаружится и Ганнибал решит или со всем своим войском гнаться за Нероном и его шеститысячным отрядом, или напасть на лагерь, оставленный в добычу врагу – без сил, без командования, без ауспиций202. (5) Пугали прежние поражения и гибель обоих консулов в прошлом году. Ведь тогда в Италии было только одно вражеское войско и только один вражеский полководец, а сейчас две войны в Италии, два огромных пунийских войска и, можно сказать, два Ганнибала. (6) Ведь Газдрубал – сын того же отца Гамилькара и такой же неутомимый вождь: у него опыт многолетней войны в Испании, он прославлен двойной победой и уничтожением двух войск, которыми предводительствовали знаменитые военачальники. (7) Он даже превзошел Ганнибала: как быстро он пришел из Испании, как ловко возбудил и призвал к оружию галльские племена! (8) Он набрал это войско в тех самых местах, где большая часть солдат Ганнибала погибла от голода и холода самой жалкой смертью! (9) Люди, сведущие в испанских делах, добавляли, что своего будущего противника, полководца Гая Нерона, Газдрубал уже знает – случайно захваченный когда-то Нероном в лесном ущелье Газдрубал ускользнул, обманув его, как мальчишку, притворными переговорами о перемирии203. (10) Силы врага преувеличивали, свои – преуменьшали: страх все истолковывает в худшую сторону.

45. (1) Нерон, находясь от врага на расстоянии, позволявшем спокойно раскрыть свои планы, обратился к солдатам с краткой речью: (2) ни один военачальник, сказал он, не принимал решения, казалось бы, столь неосмотрительного, а на самом деле столь правильного: он ведет их к верной победе. (3) Его сотоварищ не выйдет на войну, пока сенат не ублаготворит его: пока не даст ему вволю конницы и пехоты, притом снаряженных лучше, чем если бы ему надо бы идти на самого Ганнибала. Если они присоединятся к этому войску со своими, пусть малыми, силами, то тем самым они и решат все дело. (4) Когда враги услышат уже в бою – а он постарается, чтобы не услыхали раньше, – что и другой консул тоже тут и еще одно войско, – победа станет уже несомненной. (5) От слуха может зависеть исход войны: любая малость может обнадежить или напугать, а после победы почти вся слава достанется им. (6) Добавленное напоследок всегда кажется самым важным. Они и сами видят, сколько людей сбегается к ним, с какой любовью и восхищением на них смотрят.

(7) И впрямь солдаты шли сквозь ряды мужчин и женщин, сбежавшихся с полей; их восхваляли, молились за них, приносили обеты; называли оплотом государства, заступниками Рима и римской державы; в их руках спасение и свобода и сограждан и потомков. (8) Люди молили всех богов и богинь: да пошлют они войску благополучный путь, счастливое сражение, скорую победу над врагом, и клялись исполнить свои обеты. (9) Сейчас в тревоге они провожают солдат; да выйдут с радостью они через несколько дней навстречу им, победителям. (10) Каждый приглашал их к себе, просил взять именно у него то, что нужно для людей и животных, давалось от чистого сердца и в избытке204. (11) Солдаты не уступали в скромности: брали только самое необходимое, не задерживались, не выходили из рядов, не останавливались поесть, шли днем и ночью, едва давая себе необходимый отдых. (12) Консул послал гонцов к сотоварищу известить о своем приходе и спросить, желает ли он увидеться с ним открыто или втайне, днем или ночью, расположиться в одном лагере или в разных. Решено было – ночью и тайно.

46. (1) Консул Ливий объявил распоряжение по лагерю:205 пусть каждый трибун примет к себе трибуна, центурион центуриона, всадник всадника, пехотинец пехотинца. (2) Не надо расширять лагерь: пусть враг не догадывается о приходе второго консула, да и не так уж трудно будет стесниться всем в этих палатках, ведь солдаты Клавдия в поход ничего не брали с собой, кроме оружия. (3) Его войско в пути росло:206 добровольцами хотели идти старые, уже отслужившие свой срок солдаты; рвалась и молодежь, но он брал только тех, кто телосложением и силой годился для военной службы. (4) Лагерь Ливия располагался у Сены207, шагах в пятистах от Газдрубала. Подошедший туда Нерон укрылся в горах, чтобы войти в лагерь только ночью. (5) Вошли они тихо, солдат развели по палаткам сотоварищи, которые приняли их радостно и гостеприимно.

На следующий день держали совет, на котором присутствовал и претор Луций Порций Лицин. (6) Лагерь его примыкал к консульскому; раньше до прибытия консулов он водил свое войско по горам, останавливался в узких ущельях, преграждал путь врагу, мороча его всякими военными хитростями. А теперь он присутствовал на совете. (7) Большинство склонялось к тому, чтобы отложить сражение: пусть солдаты, усталые с дороги и невыспавшиеся, отдохнут несколько дней; за это время можно и лучше познакомиться с врагом. (8) Нерон не только убеждал, но просил и умолял не разрушать промедлением его план, успех которого зависит от быстроты: (9) Ганнибал сейчас словно в спячке, но она не затянется; пока что он еще не напал на Неронов лагерь, оставленный без командира, и не пошел преследовать самого Нерона. Покуда он не двинулся, можно уничтожить армию Газдрубала и вернуться в Апулию. (10) Предлагающий помедлить предает Ганнибалу не только этот лагерь, он открывает Ганнибалу путь в Галлию и возможность спокойно соединиться с Газдрубалом там, где ему заблагорассудится. (11) Дадим сейчас же сигнал к битве, выведем в боевом порядке войско, воспользуемся заблуждением врагов – тех, что не здесь, и тех, что здесь, – покуда одни не знают, что римлян мало, а другие – что сила и численность римлян возросли. (12) Совет кончен, выставлен сигнал к битве, и тут же войско вышло в боевом строю.

47. (1) А враги уже стояли перед своим лагерем, готовые к бою. Но битва не начиналась – Газдрубал с несколькими всадниками выехал к передовым постам; он заметил в войске врага старые щиты, каких раньше не видел, как и отощавших коней; само войско выглядело многочисленнее обычного. (2) Догадываясь в чем дело, он поспешил дать отбой; он послал лазутчиков к реке, откуда брали воду, – там могли бы они захватить каких-нибудь римских солдат или хоть разглядеть, не видно ли среди них загорелых, как только что из похода. (3) Он велел объехать вражеский лагерь на большом расстоянии и высмотреть, не расширен ли он в какой-нибудь части, прислушаться, трубят ли знак один раз или дважды208. (4) Все было доложено по порядку: лагерь ничуть не расширился (что и вводило врагов в заблуждение); лагерей собственно было два, как и до прихода второго консула: один – Марка Ливия, другой – Луция Порция, но укреплений не раздвинули, палаток не прибавилось. (5) Старого вождя, привыкшего к войне с римлянами, встревожило то, что в преторском лагере сигнал прозвучал один раз, в консульском – дважды. Конечно, в лагере оба консула, каким же образом второй консул мог отвести сюда войско, сдерживавшее Ганнибала? Газдрубала мучило беспокойство. (6) Он никак не мог представить себе истинного положения вещей: что Ганнибал одурачен и даже не знает, где полководец и где войско, поставившее лагерь напротив него. (7) Конечно, думал Газдрубал, брат потерпел поражение, и немалое, – он не решился преследовать консула; Газдрубал очень боялся, что пришел на помощь слишком поздно, когда уже все потеряно: судьба и в Италии улыбается римлянам, как в Испании. (8) Иногда он думал, что его письмо не дошло, что оно было перехвачено и консул поторопился обрушиться на Ганнибала.

Измученный тревогой, он приказал погасить огни и в первую стражу по условному знаку молча собрать все снаряжение и выступить из лагеря. (9) В ночной спешке и суматохе сбежали проводники, за которыми плохо присматривали; один притаился в укромном месте, заранее высмотренном, другой по известным ему бродам перебрался через реку Метавр209. Войско, покинутое проводниками, сначала бродило по полям; многие солдаты, истомленные бодрствованием, улеглись где попало; при знаменах остались немногие. (10) Газдрубал велел, как только дорога станет видна, выйти на берег реки; он недалеко продвинулся, идя вдоль изгибов прихотливо извивающейся реки, которую собирался перейти, как только рассвет покажет, где это можно сделать. (11) Чем дальше, однако, отходил он от моря, тем круче становились берега, сжимавшие реку; он не мог найти брода, потерял день и дал врагу время нагнать его.

48. (1) Нерон прибыл сначала со всей своей конницей, за ним следовал Порций с легковооруженными. (2) Они со всех сторон тревожили усталого врага. Газдрубал прекратил отступление, похожее больше на бегство, и уже собирался ставить лагерь на холме над рекой. (3) Тем временем подошел Ливий со всей пехотой, снаряженной и готовой не только к походу, но и к немедленной битве. (4) Когда все соединились и строй был установлен, Клавдий стал на правом фланге, Ливий на левом, претор посередине210. (5) Газдрубал увидел, что надо сражаться; он бросил укреплять лагерь, перед знаменами поставил слонов, а вокруг них на левом фланге, против Клавдия, – галлов; он не то чтобы доверял им, но рассчитывал, что римляне их испугаются. (6) Сам он стал против Марка Ливия на правом крыле с испанцами – на них, своих старых солдат, он особенно надеялся; (7) лигурийцы поставлены были сзади, за слонами:211 строй был вытянут в сторону, но не глубоко; галлов прикрывал высокий холм. (8) Фланг, где стояли испанцы, вступил в бой с левым флангом римлян; вне сражения оставалось все войско, стоявшее справа: холм перед ним не позволял напасть на него ни прямо, ни с флангов.

(9) Между Ливием и Газдрубалом212 шел жестокий бой: с обеих сторон гибли люди. (10) Там были оба военачальника, там была большая часть римской пехоты и конницы. Там же были испанцы – старые солдаты, умеющие воевать с римлянами, и лигурийцы – племя, закаленное в войнах. Туда же пустили слонов: при первом натиске они смешали передние ряды римлян, заставив их отступить. (11) Бой разгорался, громче стали крики, и уже нельзя было управлять слонами, они метались между двумя войсками, как бы не понимая, чьи же они, – так носятся суда без кормила. (12) Тут Клавдий закричал солдатам: «Зачем же мы так спешили, зачем отшагали такую дорогу?» Попытавшись подняться на холм (13) и увидев, что с этой стороны подобраться к врагу невозможно, он взял с правого фланга несколько праздно стоявших когорт, (14) обвел их кругом с тыла213 и неожиданно, не только для врага, но даже и для своих, напал на правый вражеский фланг с такой стремительностью, что едва их успели заметить сбоку, как они уже оказались в тылу неприятеля. (15) Со всех сторон: спереди, с флангов, с тылу – избивали теперь испанцев и лигурийцев, дошли уже до галлов. (16) Тут драться почти не пришлось: большая часть галлов ночью разбрелась по полю и повалилась спать, а те, что не спали, были на месте; усталые с дороги и не выспавшиеся, они едва держали на плечах оружие (галлы не переносят усталости). (17) Был уже полдень; они задыхались от жары и жажды; их во множестве убивали и брали в плен.

49. (1) Большинство слонов перебили не враги, а сами их вожаки; у каждого из них были долото и молоток; когда слоны приходили в неистовство и начинали кидаться на своих, вожак между ушей, как раз в том месте, где шея соединяется с головой, ставил долото и бил по нему изо всех сил. (2) Это самый быстрый способ умертвить громадного зверя, когда с ним уже нет сладу. Газдрубал первым ввел его в употребление. Вождь этот запомнится людям многими деяниями, особенно этой битвой. (3) Он поддерживал и ободрял своих воинов, идя вместе с ними навстречу опасности; на усталых и измученных воздействовал он то просьбами, то укорами, возвращал беглецов, возобновлял сражение, уже утихавшее. (4) И наконец, когда судьба уже несомненно склонилась к римлянам, он, не желая пережить своих солдат, шедших за ним, прославленным полководцем, пришпорил коня и понесся на римскую когорту и здесь, сражаясь, встретил конец, достойный своего отца Гамилькара и брата Ганнибала214.

(5) Никогда за всю войну не было в одном сражении убито столько людей: карфагеняне расплатились за победу под Каннами гибелью полководца и войска. (6) Убито было пятьдесят шесть тысяч врагов, в плен взято пять тысяч четыреста человек, захвачено много всякой добычи, золота и серебра. (7) Освобождено было больше четырех тысяч пленных римских граждан – утешение в потерях этого сражения. Победа была отнюдь не бескровной: погибло около восьми тысяч римлян и союзников215. (8) Победители так пресытились кровавой бойней, что, когда на следующий день консулу Ливию доложили, что цизальпинские галлы и лигурийцы, не участвовавшие в сражении или спасшиеся бегством, уходят беспорядочной толпой без предводителя, без знамен и что можно, послав один конный отряд, перебить их всех, (9) тот ответил: «Пусть останется хоть один человек, чтобы рассказывать о нашей доблести и поражении врага»216.

50. (1) В следующую же ночь после битвы Нерон двинулся обратно в Апулию; идя еще скорее, чем шел сюда, он на шестой день вернулся к своему лагерю и к стоявшему рядом врагу. (2) Встречавших его на пути было мало, потому что гонца вперед не посылали, но люди не помнили себя от радости. (3) А что до тревоги, в какой был Рим, не зная об исходе сражения, и радости при известии о победе – этого ни рассказать, ни описать. (4) После того как узнали о походе консула Клавдия, сенаторы, не пропуская ни дня, с восхода и до заката, сидели в курии, а народ толпился на форуме. (5) Матроны, которые сами помочь ничем не могли, обратились к молитвам и ходили от храма к храму, беспокоя богов моленьями и принося обеты.

(6) И вот в Город, взволнованный и встревоженный, дошли сначала смутные слухи: говорили, что двое всадников из Нарнии217 прибыли прямо с поля битвы в лагерь, загораживавший путь в Умбрию218, с известием о том, что враг уничтожен. (7) Слушали с недоверием – известие было очень важным и радостным, трудно было и понять всю важность случившегося, и поверить такому счастью; мешала сама быстрота известия: битва ведь произошла два дня назад. (8) Затем пришло письмо, посланное из лагеря Луцием Манлием Ацидином, об этих всадниках из Нарнии. (9) Это письмо пронесли через форум, к трибуналу претора; оно заставило сенаторов выйти из курии, к дверям которой сбежалось столько народа, началось такое смятение и свалка, что войти в курию гонец не смог: его тащили, расспрашивали, кричали, пусть письмо прочтут сначала с ростр, а потом уже в сенате. (10) Наконец должностные лица угомонили толпу; с людьми поделились радостью – народ не мог опомниться. (11) Письмо прочли сначала в сенате, затем в народном собрании; каждый воспринял известие по-своему: одни доверчиво и радостно, другие не верили и ждали консулов или их послов.

51. (1) И вот наконец пришла весть о приближении послов. Люди всех возрастов кинулись им навстречу; каждый хотел первым наглядеться и наслушаться. (2) Улицы были забиты народом до самого Мульвиева моста219. (3) Послы – Луций Ветурий Филон, Публий Лициний Вар, Квинт Цецилий Метелл – пришли на форум, сопровождаемые пестрой толпой: все их расспрашивали о происшедшем – обращались и к ним, и к их спутникам. (4) Каждый, услышав, что вражеская армия вместе с вождем погибла, а римские легионы целы и консулы живы, делился своей радостью с другими. (5) Послы с трудом добрались до курии, еле удалось отогнать толпу, чтобы не смешивались с сенаторами и в сенате прочли письмо. Оттуда послов провели к народу. (6) Луций Ветурий прочел письмо, потом обо всем рассказал подробнее под одобрительные возгласы, а то и громкие крики собрания – люди не могли сдержать своего ликования. (7) Одни пошли в храмы благодарить богов, другие домой сообщить женам и детям такую радостную весть220.

(8) Сенат назначил трехдневное молебствие, ибо консулы Марк Ливий и Гай Клавдий уничтожили вражеское войско с его предводителем и сохранили свое. Об этом молебствии претор Гай Гостилий объявил собравшемуся народу; на молебствие стеклась толпа мужчин и женщин. (9) Целых три дня народ не выходил из храмов: матроны, одетые как можно богаче, вместе с детьми благодарили богов так, словно война уже окончена и бояться нечего. (10) Эта победа изменила положение дел в государстве: люди стали, как в мирное время, заключать сделки, продавать, покупать, давать взаймы, уплачивать долги.

(11) Консул Гай Клавдий, вернувшись в лагерь, велел бросить перед вражескими постами голову Газдрубала (он ее тщательно сохранил и привез с собой), показать пленных африканцев в оковах, а двоих развязать и отправить к Ганнибалу рассказать о том, что произошло. (12) Ганнибал, удрученный и семейным горем, и бедой государства, говорят, воскликнул: «Узнаю злой рок Карфагена»221. (13) Он снялся с лагеря; союзнические войска стянул в дальний угол Италии, в Бруттий: без этого он не мог их сберечь; туда же он перевел всех жителей Метапонта, выселенных из своих домов, и тех луканцев, которые находились под его властью.

1. (1) Из-за перехода Газдрубала через Альпы1 основная тяжесть войны легла на Италию, и в Испании стало, казалось, легче, но вдруг там вспыхнула снова война такая же, как раньше2. (2) Римляне и пунийцы в Испании располагались так: Газдрубал, сын Гисгона, отошел к самому Океану и Гадесу;3 (3) во власти Сципиона и римлян было побережье Нашего моря4 и почти вся Восточная Испания. (4) Ганнон, прибывший вместо Газдрубала Баркида из Африки с новым войском5, соединился с Магоном и в глубине страны, вдали от обоих морей, – в Кельтиберии6 – быстро набрал и вооружил многолюдное войско. (5) Сципион послал против него Марка Силана7 с пехотой (самое большее в десять тысяч человек) и пятьсот всадников. (6) Силан шел большими переходами по неудобным дорогам через темные лесистые ущелья, каких много в Испании, и все же сумел предупредить не только известия о своем появлении, но даже слухи о нем и подошел к врагу. Проводниками ему служили перебежчики-кельтиберы. (7) Они же, когда до врагов оставалось миль десять, сообщили, что по двум сторонам дороги находятся два лагеря: слева стоят кельтиберы – только что набранное войско численностью более девяти тысяч, – а справа пунийцы. (8) Их лагерь надежно защищен караулами и часовыми – правильной военной охраной. У кельтиберов – варваров и новобранцев – все делается как попало: они у себя дома и бояться им нечего. (9) Силан решил сначала напасть именно на них. Чтобы его не заметили с карфагенских постов, он взял, сколько мог, влево и, послав вперед разведчиков, быстро двинулся на врага.

2. (1) Он был милях в трех, но никто из врагов его не заметил – кругом бугры и заросшие кустарником холмы. (2) Солдатам он велел расположиться в скрывавшей их глубокой лощине и поесть; тем временем вернулись разведчики и подтвердили слова перебежчиков. (3) Римляне свалили свои вещи в груду, взяли оружие и правильным строем пошли на врага. Они были в одной миле от неприятеля, когда их увидели и сразу засуетились; Магон прискакал из своего лагеря при первой же тревоге.

(4) У кельтиберов было четыре тысячи тяжеловооруженных и двести всадников, то есть полный легион, – эту главную силу войска Магон вывел вперед, легковооруженных оставил в резерве. (5) Едва солдаты вышли за вал, как римляне пустили в них дротики; (6) испанцы пригнулись, закрывшись щитами, затем распрямились, чтобы метнуть свои. Римляне, как обычно, приняли дротики на сомкнутые щиты, затем сошлись грудь грудью с врагом и стали биться мечами. (7) Кельтиберам, привыкшим в бою перебегать с места на место, трудно пришлось на неровном поле, и проворство их оказалось бесполезным, а римлянам, приученным сражаться не сходя с места, бугры не мешали; (8) правда, впадины и кусты не позволяли держать строй – биться приходилось или один на один, или попарно. (9) Бежать отсюда кельтиберам было трудно, и римляне могли резать их, словно связанных. (10) А когда почти все тяжеловооруженные были убиты, началось истребление уже отчаявшихся легковооруженных и карфагенян, что пришли было на подмогу из другого лагеря. (11) Магон, а с ним две – не более – тысячи пехотинцев и вся конница скрылись с поля боя, едва началось сражение; Ганнон, второй военачальник, вместе с теми, что пришли, когда сражение было уже проиграно, живым был взят в плен. (12) А бежавшие вместе с Магоном – почти вся конница и остатки старой пехоты – на десятый день прибыли под Гадес к Газдрубалу;8 новобранцы-кельтиберы рассеялись по ближайшим лесам, а оттуда разошлись по домам.

(13) Эта победа пришлась весьма кстати – она положила конец не столько войне, уже возгоревшейся, сколько той, что началась бы, если бы карфагенянам попустили, призвав кельтиберов, втянуть в войну и другие племена. (14) Силана Сципион сердечно поблагодарил; у него появилась надежда разом закончить войну, если только он сам не затянет все по собственной медлительности. Для того он и направился с войском в Дальнюю Испанию против Газдрубала. (15) Пуниец стоял тогда лагерем в Бетике9, удерживая союзников в повиновении. Внезапно он сразу снялся с лагеря и начал отступать к Океану, к Гадесу – это было похоже на бегство. (16) Газдрубал счел, что, пока вся армия при нем, у римлян всегда найдется предлог на него напасть, и поэтому, прежде чем переправиться в Гадес, распределил свое войско по разным городам: стены пусть защищают солдат, а солдаты оружием – стены.

3. (1) Сципион, видя, что война расползлась повсюду и придется брать города по одному, счел это дело чересчур долгим, хотя не таким уж трудным, и повернул назад. (2) Но чтобы не оставлять эту область врагу, он послал своего брата Луция Сципиона с десятью тысячами пехоты и тысячью конницы осаждать богатейший в тех местах город: варвары называли его Оронгий10. (3) Он находится в области бастетанского племени месессов11; земля там плодородная; местные жители добывают и серебро. Из этой крепости Газдрубал делал набеги на жителей внутренних областей.

(4) Луций Сципион расположился лагерем возле города, до начала осадных работ он послал к городским воротам людей разузнать настроение горожан и посоветовать им испробовать лучше римскую дружбу, чем римскую силу. (5) Дружелюбного ответа он не получил; Сципион обвел город рвом и двойным валом и разделил свое войско на три части, с тем чтобы пока одна занята осадой, другие две отдыхали. (6) На приступ пошла первая часть, завязалась жестокая битва, которая шла с переменным успехом; трудно было под градом дротиков подойти к стенам и поднести лестницы. (7) А тех, кто успел приставить лестницы к стенам, сбрасывали вниз заготовленными для этого вилами или подцепляли железным захватом12, чтобы втащить на стену. (8) Сципион понял, что малочисленность нападающих уравнивает силы, а положение врагов лучше уже потому, что они на стене; он отвел первую часть своего войска и с обеими остававшимися пошел на приступ. (9) Это внушило такой ужас осажденным, уже уставшим от битвы с одной частью Сципионова войска, что они тут же бежали со стен, а воины пунийского гарнизона, испугавшись, что город предан, оставили свои посты и сгрудились все вместе. (10) Горожан обуял страх: если неприятель войдет в город, убивать будут всех без разбора – пунийцев ли, испанцев ли. (11) И вот ворота вдруг распахнулись – из города хлынула толпа людей, державших перед собой щиты, чтобы прикрыться от дротиков, и поднявших правую руку в знак того, что меч брошен. (12) Трудно сказать почему – то ли их издали не рассмотрели, то ли заподозрили какую-то хитрость, – но на перебежчиков кинулись, словно на вражеский строй, и всех перебили, а римляне вошли в открытые ими ворота. (13) Другие ворота рубили и ломали топорами и мотыгами; конники, как им было приказано, мчались занять форум; (14) к ним подошла подмога – отряд триариев13, – и легионеры разбрелись по остальным частям города. Город не грабили, встречных не убивали – разве тех, кто защищался с оружием в руках. (15) Всех карфагенян и около трехсот горожан (тех, кто запер ворота) взяли под стражу; остальным горожанам отдали город, вернули имущество. (16) При взятии города погибло около двух тысяч врагов, римлян – не более девяноста.

4. (1) Победа порадовала и тех, кто брал город, и военачальника, и все остальное войско. Возвращение победителей было поразительным зрелищем – солдаты гнали перед собой огромную толпу пленных. (2) Сципион одобрил действия брата14, не поскупившись на похвалы: взятие Оронгия он приравнял к собственному подвигу – взятию Нового Карфагена. (3) Приближалась зима; нельзя было ни идти на Гадес, ни преследовать войско Газдрубала, разбросанное по всей провинции, и Сципион все свое войско увел назад – в Ближнюю Испанию15. (4) Разместив по зимним лагерям свои легионы, он отправил в Рим своего брата, Луция Сципиона, с Ганноном, неприятельским полководцем, и другими знатными пленниками, а сам отбыл в Тарракон.

(5) В этом же году римский флот под начальством проконсула Марка Валерия Левина переправился из Сицилии в Африку и произвел большие опустошения в землях Утики и Карфагена. На границе карфагенских владений, под самыми стенами Утики, взяли богатую добычу. (6) Возвращаясь в Сицилию, встретили карфагенский флот: семьдесят военных кораблей. Семнадцать из них были захвачены, четыре потоплены, остальные рассеяны и обращены в бегство. (7) Римляне вернулись в Лилибей16 победителями на суше и на море, с обильной и разнообразной добычей. На море стало спокойно, неприятельские корабли были отогнаны; в Рим подвезено много зерна.

5. (1) В начале того же лета, в какое произошли описанные события17, проконсул Публий Сульпиций и царь Аттал, перезимовав, как было сказано18, на Эгине, переправились на Лемнос19 вместе с объединенным флотом: у римлян было двадцать пять квинкверем, у царя – тридцать пять. (2) Филипп, чтобы никакой враг ни на суше, ни на море не мог его захватить врасплох, спустился к морю в Деметриаду20, а войску назначил день для сбора в Ларисе. (3) Прослышав о прибытии царя в Деметриаду, туда сошлись и посольства от его союзников. (4) Дело было в том, что этолийцы, которым придал духу и союз с Римом, и приход Аттала, стали грабить соседей. (5) И не только акарнаняне, беотийцы, евбейцы были в великом страхе, но и ахейцы. Ведь кроме этолийцев, с которыми они воевали, ахейцам грозил еще и лакедемонский тиран Маханид21, расположившийся лагерем недалеко от аргосских границ. (6) Все посольства, напоминая о бедах, какие кому грозят – с суши ли, с моря ли, умоляли царя о помощи. (7) Из собственного царства Филиппа тоже шли тревожные вести: поднялись Скердилед и Плеврат22 и фракийцы, особенно меды23, готовы были напасть на пограничные области Македонии, как только увидят, что царь поглощен внешней войной. (8) Из Беотии, из внутренней Греции сообщали, что этолийцы перегородили валом и рвом Фермопильское ущелье24 в самом узком его месте, чтобы не дать Филиппу прийти на помощь к союзным городам.

(9) Столь беспокойная обстановка могла бы встревожить даже ленивого полководца. Филипп отпустил посольства, пообещавши всем им помочь, насколько позволят время и обстоятельства, (10) а пока сделал самое необходимое – отправил гарнизон в город Пепарет25, откуда пришло известие, что все окрестности опустошены Атталом, прибывшим с флотом от Лемноса. (11) Полифанта Филипп послал с небольшим отрядом в Беотию; Мениппа, еще одного из своих военачальников, – в Халкиду25a с тысячью пелтастов (пелта – это щит вроде кетры), (12) к которым добавил пятьсот агриан26, чтобы охранять остров повсеместно. Сам он отправился в Скотусу27 и распорядился переправить туда из Ларисы македонское войско. (13) Там был он извещен о том, что в Гераклее соберется совет этолийцев и туда прибудет царь Аттал – поговорить о войне в целом. (14) Филипп тут же с войском большими переходами отправился в Гераклею28, чтобы своим внезапным появлением разогнать это совещание. (15) Он прибыл, когда оно было уже распущено; разорил (особенно у энианцев по берегам залива29) поля, где уже почти поспел урожай, и отвел войска обратно в Скотусу. Оставив там все войско, он с царской когортой30 удалился в Деметриаду. (16) В Фокиду, на Евбею и Пепарет он отправил людей, чтобы они выбрали там высоты, подходящие для сигнальных огней. (17) Сам он поставил сторожевую вышку на вершине Тизея31 – очень высокой горы, чтобы по далеким огням сразу узнавать, где и что затевает враг.

(18) Римский командующий и царь Аттал переправились от Пепарета в Никею32, откуда направили флот к Орею33 – городу на Евбее: если от Деметриадского залива направляться к Халкиде и Еврипу, то по левую сторону это первый город на берегу Евбеи. (19) Аттал и Сульпиций условились, что римляне нападут на город с моря, а царское войско – с суши.

6. (1) Осаду города начали спустя четыре дня после прибытия флота – это время ушло на тайные переговоры с Платором, которому город был вверен Филиппом. (2) В городе было две крепости, одна возвышалась над морем, другая находилась посреди города; от нее к морю шел подземный ход, подводивший к пятиярусной башне – превосходному укреплению. (3) Возле нее сначала и завязалась жесточайшая битва; башня была снабжена всяким метательным оружием, а на кораблях стояли осадные и стенобойные машины. (4) Пока общее внимание было отвлечено боем, Платор впустил римлян в ворота приморской крепости, которая мгновенно была занята; горожане, оттесненные к центру города, устремились к другой крепости, (5) но и там (перед воротами) уже стояли солдаты. Беззащитных людей избивали и брали в плен. (6) Воины македонского гарнизона столпились под стенами крепости, не обращаясь в безоглядное бегство и не начиная настоящий бой. (7) Платор, испросив для них у Сульпиция эту милость, посадил их на корабли и высадил близ Деметрия во Фтиотиде34, а сам ушел к Атталу.

(8) Сульпиций, окрыленный столь легким успехом в Орее, отбыл с победоносным флотом к Халкиде, но тут все вышло не так, как он надеялся. Море здесь образует узкий пролив, (9) где есть место, которое с первого взгляда представляется двойной гаванью с двумя входами – трудно, однако, найти стоянку опаснее. (10) На нее с обоих берегов с очень высоких гор обрушиваются внезапные бурные ветры; в самом Еврипе прилив и отлив бывают не по семь раз в день и не в определенное время35, как о том рассказывают. Нет, с переменчивостью ветра вода устремляется то туда, то сюда, бурля, словно поток, скатывающийся с крутой горы. И кораблям нет покоя ни днем ни ночью. (11) Итак, стоянка эта для флота опасна, а город неприступен – он превосходно защищен морем, а с суши сильным гарнизоном, но главное, верностью военачальников и старейшин (в Орее на нее нельзя было положиться). (12) Сульпиций, действовавший сначала наудачу, тут одумался: он увидел все трудности и, не теряя зря времени, сразу отказался от своего замысла и отплыл в Локриду, к Кину – это торговая гавань Опунта36 – города, расположенного в одной миле от моря.

7. (1) Филиппа из Орея предупреждали сигнальными огнями, но по вине изменника Платора зажгли их с опозданием; пристать к острову при неравенстве морских сил было трудно: в тот раз промедление все и погубило. (2) На помощь Халкиде он двинулся по первому же сигналу; Халкида, расположенная на том же острове, отделена от материка столь узким проливом, что через него переброшен мост, и подойти к городу посуху легче, чем с моря. (3) Филипп отправился из Деметриады в Скотусу, выйдя оттуда после полуночи, он оттеснил и разбил этолийский отряд, засевший в Фермопилах, загнал перепуганного неприятеля в Гераклею, а сам явился в Элатию37, в Фокиду, пройдя за один день больше шестидесяти миль38. (4) Почти в тот же день царь Аттал захватил и разграбил город Опунт;39 Сульпиций уступил ему эту добычу, потому что несколько дней назад римские солдаты разграбили Орей, где солдатам царя ничего не досталось. (5) Римский флот вернулся в Орей, и Аттал, не зная о приближении Филиппа, терял время, вымогая деньги у городской знати, (6) Появление Филиппа было столь неожиданно, что, если бы какие-то критяне, случайно забредшие далеко от города в поисках фуража, не увидели неприятеля издали, Аттал был бы захвачен. (7) Безоружные, растерянные, его воины опрометью кинулись к морю, и когда корабли уже отчаливали, появился Филипп, напугавший моряков даже с суши. (8) Он возвратился в Опунт, обвиняя богов и людей, такая удача ушла у него почти что из рук. (9) В гневе накинулся он на жителей Опунта: могли бы, кажется, до его прихода продержаться в осаде, а они, чуть завидев врага, сдались, можно сказать, добровольно.

Уладив все опунтские дела, Филипп отправился к Тронию40. (10) Аттал сначала вернулся в Орей, но, услышав, что вифинский царь Прусий вторгся в его владения, бросил римлян и войну с этолийцами и переправился в Азию. (11) Сульпиций отвел флот к Эгине, откуда отправился в начале весны: Филипп столь же легко, как Аттал Опунт, занял Троний. (12) В этом городе жили беженцы из Фив Фтиотийских41; город их в свое время был взят Филиппом; они отдались под покровительство этолийцев, которые и поселили их в Тронии, обезлюдевшем и опустевшем после первой войны с тем же Филиппом. (13) Возвратив себе, таким образом, Троний, Филипп взял Титроний и Друмии, маленькие и незначительные города Дориды. Оттуда он прибыл в Элатию, где, как им велено было, ожидали его послы Птолемея и родосцев42. (14) Когда там начались переговоры об окончании этолийской войны (послы недавно присутствовали на совещании римлян и этолийцев в Гераклее43), стало известно, что Маханид собрался напасть на элейцев, готовящихся к Олимпийским играм44. (15) Филипп решил предотвратить это нападение. Он отпустил послов, благожелательно ответив им, что не он виноват в этой войне и он немедленно согласится на мир, если условия будут справедливы и почетны. (16) С легким отрядом Филипп прошел через Беотию в Мегару, затем – к Коринфу, откуда двинулся, запасшись продовольствием, к Фенею и Флиунту. (17) И только придя в Герею45, он узнал, что Маханид, испуганный слухами о его прибытии, бежал обратно в Лакедемон. Филипп отправился на совет ахейцев в Эгий46, рассчитывая там и застать карфагенский флот, который он вызвал, чтобы располагать хоть какой-нибудь силой на море. (18) Однако за несколько дней до того карфагенские корабли уплыли к Оксеям47 и оттуда направились к гаваням акарнанян, так как, по слухам, Аттал и римляне вышли из Орея. Карфагеняне опасались, как бы те не пошли на них и не перехватили их, войдя в Рион48 (так называется узкий вход в Коринфский залив).

8. (1) Филипп был печален и угнетен: как бы стремительно он ни шел, он никуда не поспевал вовремя – судьба издевалась над его быстротой, выхватывая все из-под рук. (2) На совете, однако, он, пряча свою досаду и призывая богов и людей в свидетели, горделиво заявил: стоило врагу забряцать где-то оружием, как он уже был тут как тут, (3) и трудно определить, он ли смелей воевал или поспешнее удирали враги; прямо из его рук выскользнули под Опунтом Аттал, на Халкиде Сульпиций, а совсем на днях Маханид. (4) Но бегство не всегда оборачивается удачей, а войну, в которой побеждаешь при первой же встрече с врагом, нельзя считать трудной, (5) и вот что важнее всего: враги признают его превосходство; вскоре он, несомненно, одержит победу, ведь неприятель и не рассчитывает победить.

(6) Союзники радостно слушали царя. Затем он вернул ахейцам Герею и Трифилию49, но Алиферу – мегалополитанцам50, которые убедительно доказали, что раньше она находилась на их территории. (7) Получив от ахейцев три квадриремы и столько же бирем, он отплыл к Антикире51. (8) Оттуда с семью квинкверемами и больше чем с двадцатью барками (он еще раньше отправил их в Коринфский залив, чтобы соединить с карфагенским флотом) он отправился к этолийским Эрифрам52 и высадился около Евпалия. (9) Этолийцев провести не удалось: сколько было людей в селах и в соседних крепостцах Потидании и Аполлонии53, все бежали в леса и горы. (10) Угнать с собой скот они в спешке не смогли: его захватили и погрузили на суда. С этой и прочей добычей царь отправил Никия, претора ахейцев, в Эгий и устремился в Коринф, оттуда он отправил пехоту сушей через Беотию, (11) а сам из Кенхрей54, плывя вдоль берегов Аттики, мимо Суния55, прибыл в Халкиду, пробравшись почти что среди вражеских кораблей. (12) Он похвалил халкидцев за их доблесть и верность: их не поколебали ни страх, ни надежда; пусть же и дальше останутся они стойкими союзниками, если не хотят участи опунтийцев или орейцев. (13) Из Халкиды он отплыл в Орей и тем из его старейшин, кто по взятии города предпочел бегство, препоручил управление городом и его охрану, а сам с Евбеи отправился в Деметриаду, откуда он начинал свой поход на помощь союзникам. (14) В Кассандрии56 он начал строительство сотни военных кораблей, для чего нанял много судовых рабочих. В Греции все успокоилось – ведь Аттал отбыл, а помощь бедствовавшим союзникам была оказана вовремя, и Филипп вернулся в свое царство, намереваясь начать войну с дарданами57.

9. (1) В конце лета, когда все это происходило в Греции, Квинт Фабий, сын Максима, посланный в Рим консулом Марком Ливием, доложил сенату, что, по мнению консула, защитить Галлию вполне может и Луций Порций со своими легионами58, самому же консулу можно оттуда уйти и увести консульское войско. (2) Сенаторы велели вернуться в Город не только Марку Ливию, но и второму консулу Гаю Клавдию. (3) Только Марку Ливию приказано было привести назад свое войско, а Нероновым легионам остаться в провинции для противодействия Ганнибалу. (4) Консулы обменялись письмами и решили, что как в делах государственных были они единодушны, так же и в Город прибудут хоть и с противоположных сторон, но одновременно. (5) Первому, кто прибудет в Пренесту, велено было ждать сотоварища. Вышло так, что в Пренесту прибыли оба в один и тот же день. Оттуда они отправили распоряжение: пусть сенат через три дня соберется в полном составе в храме Беллоны59. (6) Они подошли к Риму в сопровождении высыпавшей навстречу толпы. Собравшиеся вокруг не только приветствовали их: каждый хотел коснуться победоносной десницы консулов; одни их поздравляли, другие благодарили за спасение государства. (7) В сенате, по обычаю всех командующих, они доложили о своих действиях и предложили за решительное и счастливое ведение дел воздать почести бессмертным богам, а для себя попросили разрешения войти в Город с триумфом. (8) Сенаторы ответили, что они считают справедливым так и постановить: да будет воздано должное сначала богам, а потом и консулам. (9) От имени обоих назначили молебствие, обоим – триумф. Консулы сошлись на том, что, поскольку войну вели они в полном единодушии, не надо им и раздельного триумфа; (10) а так как битва была в провинции Марка Ливия, и в день сражения ауспиции совершал он60, и войско его приведено в Рим, Нерон же свое привести не мог, то пусть Марк Ливий въезжает в город четверней и в сопровождении солдат, а Гай Клавдий – верхом и без войск.

(11) Этот совместный триумф прибавил славы обоим, но особенно тому, кто заслугой опережал сотоварища, а почетом ему уступал. (12) Этот вот всадник, говорили вокруг, за шесть дней пронесся вдоль всей Италии с войском и вступил в сражение с Газдрубалом в Галлии, а Ганнибал в это время думал, что он рядом, в Апулии, стоит лагерем. (13) Так, один консул в двух областях Италии противостоял двум военачальникам: одному – своим опытом, другому – своей отвагой. (14) Достаточно было имени Нерона, чтобы Ганнибал сидел у себя в лагере. А Газдрубал? Стоило появиться Нерону, и Газдрубал был уничтожен. (15) Пусть другой консул впрягает в свою торжественную колесницу сколько ему угодно лошадей; настоящий триумфатор – Нерон, въезжающий верхом в город. Войди он хоть пешком, он будет жить в людской памяти своей славой, которую стяжал в этой войне и которой пренебрег в этом триумфе. (16) Так говорили зрители, провожая Нерона до Капитолия.

Денег консулы внесли в государственную казну три миллиона сестерциев и восемьдесят тысяч ассов. (17) Солдатам Марк Ливий роздал по пятьдесят шесть ассов каждому; Нерон пообещал дать своим по стольку же, когда он вернется к войску. (18) Заметили, что в этот день солдаты сочинили больше шуточных стихов61 на Нерона, чем на своего консула. (19) Всадники восхваляли легатов Луция Ветурия и Квинта Цецилия и уговаривали народ выбрать их консулами на следующий год. (20) Это предварительное суждение всадников сделали еще более веским консулы, рассказавшие на следующий день на сходке, сколь мужественными и верными помощниками были им эти два легата.

10. (1) Приближались выборы консулов; сенату угодно было провести их под председательством диктатора; консул Гай Клавдий назначил диктатором своего сотоварища Марка Ливия, а Ливий – начальником конницы Квинта Цецилия. (2) Консулами были выбраны Луций Ветурий и Квинт Цецилий – тот самый, что был начальником конницы. (3) Затем выбрали преторов: Гая Сервилия, Марка Цецилия Метелла, Тиберия Клавдия Азелла и Квинта Мамилия Туррина, который тогда был плебейским эдилом. (4) По окончании выборов диктатор, сложив с себя звание и распустив свою армию, отправился по постановлению сената в Этрурию расследовать, (5) какие города этрусков и умбров собирались перед самым прибытием консула отпасть от римлян и примкнуть к приближавшемуся Газдрубалу, кто помог ему провиантом, средствами, кто пошел к нему в армию. (6) Вот что происходило в этом году [207 г.] на войне и дома.

(7) Римские игры были трижды повторены полностью курульными эдилами, Гнеем Сервилием Цепионом и Сервием Корнелием Лентулом; Плебейские игры были полностью повторены один раз плебейскими эдилами Марком Помпонием Матоном и Квинтом Мамилием Туррином.

(8) На тринадцатом году Пунической войны [206 г.] обоим консулам, Луцию Ветурию Филону и Квинту Цецилию Метеллу, велено было воевать с Ганнибалом в Бруттии. (9) Преторы получили по жребию: Марк Цецилий Метелл – тяжбы между гражданами, Квинт Мамилий – тяжбы с иностранцами, Гай Сервилий – Сицилию, Тиберий Клавдий – Сардинию. (10) Войска распределили так: одному из консулов – войско Гая Клавдия, консула прошлого года, другому – войско пропретора Квинта Клавдия: в обоих было по два легиона. (11) В Этрурии Марк Ливий, проконсул, командование которому было продлено на год, получил от пропретора Гая Теренция два легиона рабов-добровольцев. (12) Постановили, что Квинт Мамилий передаст свои обязанности в суде сотоварищу, а сам с войском, которым прежде командовал пропретор Луций Порций62, пойдет опустошать земли галлов, отпавших с приближением Газдрубала к пунийцам. (13) Гаю Сервилию поручено было с двумя каннскими легионами оберегать Сицилию, как то раньше делал Гай Мамилий. (14) Из Сардинии привезли войско, давно там стоявшее, которым прежде командовал Авл Гостилий, туда направился Тиберий Клавдий с новым легионом, который набрали консулы. (15) Квинту Клавдию поручен был Тарент; Гаю Гостилию – Капуя; тому и другому командование было продлено на год. (16) Проконсулу Марку Валерию, охранявшему сицилийское побережье, велено было передать Гаю Сервилию тридцать кораблей, а с остальными вернуться в Рим.

11. (1) В войне наступал перелом, люди не знали покоя и во всех событиях, счастливых и несчастных, видели волю богов. Сообщали о множестве знамений. (2) В Тарацине молния попала в храм Юпитера, а в Сатрике – в храм Матери Матуты63; сатриканцев еще сильней напугали две змеи, вползшие в храм Юпитера через храмовые ворота; из Антия сообщили, что жнецы видели кровь на колосьях;64 (3) в Цере родился двухголовый поросенок и обоеполый ягненок; рассказывали, что в Альбе видели два солнца, в Фрегеллах ночью вдруг стало светло; (4) под Римом заговорил бык, во Фламиниевом цирке на алтаре Нептуна выступил обильный пот, и молния попала в храмы Цереры, Спасения и Квирина. (5) Консулам велено было умилостивить богов – принести в жертву крупных животных и устроить однодневное молебствие. Так по сенатскому постановлению и было сделано. (6) Больше, чем всеми знамениями – и сообщенными со стороны, и увиденными в Риме, – люди были напуганы тем, что в храме Весты угас огонь; по приказу понтифика Публия Лициния весталку, которая в ту ночь должна была смотреть за огнем, высекли плетью. (7) И хотя никаких предзнаменований от богов не было и случилось это по человеческой небрежности, все же богов умилостивили принесением в жертву крупных животных и молебствием у храма Весты.

(8) Сенат предложил консулам, прежде чем отправиться на войну, уговорить народ вернуться к земле. По милости богов война далеко от Рима и Лация, и в деревне можно жить спокойно: не пристало заботиться о вспашке полей в Сицилии больше, чем в Италии. (9) Народу, однако, приходилось трудно: свободных земледельцев взяла война, рабов не хватало, скот был разграблен, усадьбы разрушены или сожжены. Многие, однако, полагаясь на слова консулов, вернулись к земле. (10) А началось все это с жалоб послов Плацентии и Кремоны: галлы, их соседи, сказали они, опустошают своими набегами их область, многие из поселенцев разбежались, города обезлюдели, область запустела. (11) Претору Мамилию поручено было оберегать колонии от врагов; консулы по распоряжению сената издали указ: пусть жители Кремоны и Плацентии возвращаются к предписанному сроку домой. Сами консулы в начале весны отправились на войну.

(12) Консул Квинт Цецилий получил войско от Гая Нерона; Луций Ветурий – от пропретора Квинта Клавдия, а для пополнения набрал новых воинов. (13) Консулы, ведя войско к Консенции65, опустошали по дороге окрестности; на солдат, нагруженных добычей, налетели в узком ущелье бруттийцы и нумидийцы-копейщики. (14) В опасности оказалась не только добыча, но и сами солдаты; шума, однако, вышло больше, чем дела; добыча была отправлена вперед, и легионы вышли в целости и сохранности в места обжитые. (15) Оттуда отправились в земли луканцев, и все их племя без боя вернулось под власть римского народа.

12. (1) С Ганнибалом в этом году не воевали. Он ничего не предпринимал: свежо было горе, постигшее и карфагенское государство, и его самого; римляне не тревожили его, пока он был тих. Такую силу предполагали в одном этом вожде, хотя все вокруг него рушилось. (2) Не знаю, был ли он удивительнее в счастии или несчастии: (3) тринадцать лет с переменным успехом воевал он на вражеской земле, так далеко от родины. Не сограждане составляли его войско – сброд разноязычный и разноплеменный, люди разных законов и разных обычаев, разного обличия, по-разному одетые, по-разному вооруженные, с разными обрядами и разными святынями, (4) даже боги у них были едва ли не разные. Он сумел так связать этих людей в одно целое, что они мирно уживались друг с другом и не возмущались против вождя, (5) хотя во вражеской стране часто не было ни денег для выплаты жалованья, ни продовольствия. А ведь к скольким страшным последствиям привели пунийских вождей и солдат такие нехватки во время предыдущей войны. (6) Теперь, когда после гибели Газдрубала и его войска исчезла всякая надежда на победу, когда вся Италия была потеряна и оставался для них один лишь угол в ней – Бруттий, – в лагере не было никаких волнений! Это ли не удивительно! (7) И вдобавок ко всему войско должно было кормиться тем, что есть в Бруттии, но, засей хоть весь Бруттий, хлеба на такое войско не хватило бы. (8) А тут много молодежи ушло с земли на войну, чтобы, сообразно укоренившемуся у бруттийцев дурному обычаю, воюя, жить грабежом. (9) Из Карфагена не присылали ничего; там беспокоились об одном: как удержать Испанию. Словно в Италии все было гладко!

(10) В Испании дела шли отчасти так же, как в Италии, отчасти совсем по-другому. Так же, потому что карфагеняне, разбитые, потерявшие вождя, были оттеснены к самому Океану; (11) по-другому, потому что Испания по самой природе тамошних мест и людей более пригодна для возобновления войн, чем Италия или любая другая страна. (12) Испания стала первой римской провинцией на материке и она же последней из всех была окончательно замирена только в наше время под водительством и при ауспициях Августа Цезаря66. (13) А тогда Газдрубал, сын Гисгона, полководец самый великий, самый прославленный (не считая потомков Барки), вышел из Гадеса, рассчитывая при поддержке Магона, сына Гамилькара, возобновить войну, и набрал в Лузитании и Бетике около пятидесяти тысяч пехотинцев и четыре тысячи пятьсот всадников. (14) Это число конницы указывают почти все авторы, но насчет пехоты некоторые пишут, что Газдрубал привел к городу Сильпия67 семьдесят тысяч человек. (15) Там на открытой равнине расположились два пунийских вождя, намеренные от сражения не уклоняться.

13. (1) Сципион, до которого дошли слухи об их многолюдном войске, понял, что его римских легионов не хватит, чтобы уравнять силы, и ему надо хотя бы для виду выставить вспомогательные отряды варваров, (2) не давая им, однако, такого перевеса, чтобы возможная их измена (наподобие той, что в свое время погубила его отца и дядю) могла возыметь решающее значение. (3) Он отправил Силана к Кулху, владевшему двадцатью восемью городами, за всадниками и пехотинцами, которых Кулх обещал набрать зимой, (4) а сам из Тарракона направился в Кастулон68, по пути присоединяя к войску небольшие вспомогательные отряды союзников, живших при дороге. (5) Силан привел в Кастулон три тысячи пехотинцев и пятьсот всадников. Затем Сципион дошел до города Бекулы69 со всем войском – пешим и конным, из граждан и союзников: всего с сорока пятью тысячами человек.

(6) Они ставили лагерь, когда Магон и Масинисса напали на них со всей своей конницей70 и смяли бы работавших, если бы всадники, спрятанные Сципионом за холмом, очень для этого пригодившимся, не налетели неожиданно и не отогнали врагов. (7) Самые быстрые, оказавшиеся около вала и бросившиеся на работавших, рассеялись, едва началось сражение. С остальными, выступившими со знаменами правильным строем, битва шла долго и с переменным успехом. (8) Сначала сражались легковооруженные когорты с передовых постов, потом, когда на помощь уставшим пришли солдаты, оторванные от работ, и большим отрядом со свежими силами ринулись в бой, карфагеняне и нумидийцы стали отступать; (9) отходили сначала по турмам, не спеша, не боясь, соблюдая строй, но, когда римляне стали сильнее теснить задние ряды, они, не в силах выдержать этот натиск, кинулись врассыпную. (10) Сражение это заметно воодушевило римлян, враг приуныл, но тем не менее в ближайшие дни не прекращались схватки между всадниками и легковооруженными.

14. (1) Противники проверили на этих легких стычках свои силы; Газдрубал первый вывел свое войско в боевом строю, за ним вышли и римляне. (2) Каждое войско стояло в полной боевой готовности перед своим лагерем; никто не начинал сражения; день клонился к вечеру; пунийцы первыми, а за ними и римляне увели свое войско в лагерь. (3) Это повторялось несколько дней; всегда Карфагенянин первым выводил из лагеря войско, первым уводил воинов, уставших стоять; никто ни из одного лагеря не выезжал вперед, ни из одного лагеря не метнули дротика, не подали голоса. (4) Центр у Сципиона занимали римляне, на обоих флангах стояли испанцы; у Газдрубала – в центре карфагеняне вперемешку с африканцами; перед строем, прикрывая фланги, стояли слоны, издали казавшиеся укреплениями.

(5) В обоих лагерях говорили: в бой пойдут в том же порядке, в каком построились сейчас в лагере; центр римской армии столкнется с центром карфагенской – одинаковы и мужество, и оружие у обоих сторон. (6) Сципион, узнав про это общее твердое убеждение, нарочно на день сражения все изменил. (7) Вечером он распорядился по лагерю: людям еще до рассвета поесть, задать коням корм, вооружиться самим, оседлать и взнуздать коней. (8) Только рассвело, как он бросил всю конницу и легковооруженных на карфагенские посты и сразу вслед за ними выступил со своими тяжелыми легионами. (9) Вопреки ожиданиям – своим и врагов – римляне оказались на флангах, а в середине строя – союзники. (10) Газдрубала разбудили крики конников; выскочив из палатки, он увидел своих солдат, в страхе мечущихся около лагеря, сверкающие знамена легионов вдали, неприятеля по всей равнине; он тотчас же бросил свою конницу на вражескую, (11) а сам с отрядом пехотинцев выступил из лагеря, нисколько не изменив обычного строя.

(12) Конная битва долго шла с переменным успехом, да иначе и не могло быть: конники, теснимые неприятелем, – то римляне, то карфагеняне – отходили под защиту пехоты. (13) Когда расстояние между двумя войсками было не больше пятисот шагов, подан был знак отбоя: ряды легионеров расступились, открыв проход, – вся конница и легковооруженные отошли под прикрытие, их Сципион поставил, разделив на две части, за обоими флангами как подкрепление. (14) Пришло время начинать сражение; он велел испанцам, составлявшим середину строя, идти на врага замедленным шагом, (15) а сам с правого фланга, которым командовал, послал гонца к Силану и Марцию с приказанием растянуть их фланг влево, как сам он растягивает свой вправо, (16) и ввести в бой легковооруженных пехотинцев и всадников раньше, чем произойдет столкновение в центре. (17) Растянув таким образом фланги, их командиры быстро двинулись на врага – каждый во главе трех пехотных когорт, трех отрядов конницы и – вдобавок – копейщиков; остальное войско следовало за ними по косой. (18) В середине строя образовался прогиб – там медленно продвигались отряды испанцев. (19) На флангах уже бились, а цвет неприятельской армии – карфагенские ветераны и африканцы не подошли еще на перелет дротика и не решались кинуться на помощь тем, кто сражался на флангах, чтобы не открыть врагу, идущему прямо на них, путь через середину строя. (20) Флангам врага приходилось нелегко: всадники, легковооруженные и копейщики нападали с боков, когорты – лобовым ударом, чтобы отрезать фланги от остального войска.

15. (1) Битва становилась неравной – тем более что противником римских воинов и латинов оказалась толпа балеарцев и испанских новобранцев. (2) А день все длился – солдаты Газдрубала начали уставать; утренний переполох не дал им собраться с силами: строиться пришлось не поевши, наспех. (3) Сципион старательно замедлял ход сражения: пехота на флангах бросилась на врага только в седьмом часу, (4) а до середины строя дело дошло позже: полуденный зной, бездействие в строю под оружием, голод и жажда истомили вражеских солдат еще до боя. Так они и стояли, опершись о щиты. (5) А тут еще слоны, испуганные беспорядочным сражением конницы, копейщиков и легковооруженных, убежали с флангов в середку. (6) Враги, уставшие духом и телом, стали отступать, сохраняя, однако, строй, – так отходит по приказу вождя ничуть не пострадавшее войско. (7) Однако когда победители, поняв, что сражение выиграно, стали нападать со всех сторон, отступающие, уже не в силах сдержать этот напор, бросились врассыпную. (8) Напрасно Газдрубал, преграждая им путь, кричал: пусть опомнятся, за спиной у них холмы и они спокойно за ними укроются. (9) Те, что оказывались ближе к римлянам, падали один за другим, и страх пересилил все остальное. (10) Знаменосцы остановились было у подножия холмов и стали звать воинов в строй, так как римляне медлили подняться на холм; но потом, увидев быстро взбиравшихся римлян, враги возобновили бегство и в страхе забились в лагерь.

(11) Римляне были недалеко от вала и взяли бы лагерь с ходу, если бы после сильного зноя, какой бывает, когда солнце печет посреди тяжелых дождевых туч, не хлынул такой ливень, что победители едва успели укрыться у себя в лагере. Некоторые, страшась богов, полагали, что в этот день нельзя больше ничего предпринимать. (12) Карфагенян, усталых, обессиленных ранами, дождливая ночь звала отдохнуть и поспать, (13) но страх перед опасностью не давал передышки: они ожидали вражеского приступа на рассвете и наваливали на вал камни, набранные по соседним долинам, не полагаясь уже на оружие и рассчитывая отсидеться в лагере. (14) Измена союзников заставила их предпочесть бегство. Первым перекинулся к римлянам вместе с большим отрядом единомышленников турдетанский71 царек Аттен; (15) затем начальнику двух городов сдали и укрепления и гарнизоны. (16) И чтобы начавшаяся измена не распространялась дальше, Газдрубал снялся с лагеря в тиши следующей ночи.

16. (1) Когда часовые с караулов донесли Сципиону, что враги оставили лагерь, он, выслав вперед конницу, отдал приказ выступать. (2) Римляне шли так быстро, что, двинувшись прямо по следам неприятеля, они бы его несомненно настигли, но проводники сказали Сципиону, что есть другой, более короткий путь к реке Бетис и можно напасть на карфагенян, когда те будут переправляться через нее. (3) Отрезанный от переправы, Газдрубал повернул к Океану;72 отсюда его солдаты уже шли вразброд, как при бегстве. Так ему удалось сохранить некоторый разрыв между собой и римскими легионами. (4) Но римские конники и легковооруженные, нападая то сбоку, то с тыла, беспокоили и задерживали уходивших. Часто происходили стычки то с конницей, (5) то со вспомогательными отрядами пехоты – тем временем подоспели легионы. Тут уже не сражение началось, а бойня: (6) людей резали, словно скот, пока сам вождь не бросился первый бежать к соседним холмам; с ним спаслось и около шести тысяч полувооруженных солдат; остальные были либо перебиты, либо взяты в плен. (7) Карфагеняне укрепили лагерь, поспешно разбитый на очень высоком холме, и без труда отбили неприятеля, напрасно старавшегося подняться по крутому склону. (8) Но нельзя было вынести больше нескольких дней в осаде на голом и пустом месте; воины стали перебегать к неприятелю. Наконец сам вождь, вызвавши корабли – море было поблизости, – ночью бежал в Гадес, бросив свое войско.

(9) Сципион, услышав о бегстве Газдрубала, оставил Силана с десятью тысячами пехоты и тысячью конницы осаждать лагерь, (10) а сам с остальным войском через семьдесят дней73 вернулся в Тарракон, по дороге разбираясь в делах царьков и городов, чтобы можно было награждать их действительно по заслугам. (11) После его ухода Масинисса тайно свиделся с Силаном, после того он с несколькими соплеменниками отплыл в Африку: хотел, чтобы и народ согласился с новыми его планами. (12) Причины этой внезапной перемены тогда не были ясны, но его неизменная до глубокой старости74 верность Риму свидетельствует о том, что действовал он очень обдуманно. (13) Магон, которому Газдрубал вернул корабли, отплыл в Гадес; остальное войско, брошенное своими вождями, частью перекинулось к неприятелю, частью рассеялось по ближайшим городам; отряда, заметного численностью или силами, нигде не составилось.

(14) Таким образом, под водительством и ауспициями Сципиона карфагеняне были изгнаны из Испании на четырнадцатом году75 после начала войны, на пятом – после того, как Сципион принял эту провинцию и войско. (15) Вскоре Силан, доложив, что война окончена, возвратился в Тарракон к Сципиону.

17. (1) Сципион отправил в Рим брата Луция со многими знатными пленниками и вестью о том, что Испания вновь покорена. (2) Радостная толпа превозносила этот подвиг, и только один человек – тот, кто его совершил, – не удовлетворенный своей славой и своей деятельностью, считал покорение Испании делом ничтожным по сравнению с тем, на что надеялась его великая душа. (3) Он уже созерцал славу, во всей полноте осенявшую его, покорителя Африки и великого Карфагена.

(4) Он решил, что ему надо все подготовить и обеспечить себе расположение царей и племен. Для начала задумал он испытать царя Сифака. (5) Это был царь масесулиев76. Они обитают по соседству с маврами, прямо напротив той части Испании, где находится Новый Карфаген. (6) В то время Сифак был с карфагенянами в союзе. (7) Полагая, что у этого царя святость договоров не в большем почете, чем вообще у варваров, чья верность зависит от удачливости союзника, Сципион послал к Сифаку для переговоров Гая Лелия с подарками. (8) Варвар им обрадовался, и так как римлянам тогда всюду везло, а у карфагенян в Италии дела были плохи, в Испании же никаких дел не было, он согласился войти в дружбу с римлянами, но заявил, что скрепит ее клятвой только при личном свидании с их вождем. (9) Лелий, получив от царя только заверения, что Сципиону будет обеспечена безопасность, вернулся в Тарракон. (10) Сципиону, думавшему о покорении Африки, Сифак был очень нужен: он владел богатейшим краем, знал карфагенян по своему боевому опыту, а царство его отделено было от Испании только узким проливом. (11) Сципион решил, что стоит отважиться на эту опасную поездку, иначе он ничего бы не добился; чтобы охранять Испанию, он в Тарраконе оставил Луция Марция, а в Новом Карфагене Марка Силана, быстро пришедшего туда с войском из Тарракона. (12) Вместе с Гаем Лелием он отбыл из Нового Карфагена с двумя квинкверемами; море было спокойно, шли большей частью на веслах, иногда с легким попутным ветром, и прибыли в Африку. (13) По случайности в этот же самый день Газдрубал, выгнанный из Испании, вошел с семью триремами в ту же гавань и бросил здесь якорь. (14) Он заметил две несомненно вражеские квинкверемы; пока они были еще в открытом море, пунийцы, воспользовавшись численным превосходством, могли бы их захватить, но только зря подняли переполох: солдаты и моряки хватали оружие, готовили корабли к бою, но все это оказалось ни к чему: (15) усилившийся ветер привел квинкверемы в гавань раньше, чем карфагеняне успели поднять якоря. (16) Тем все и кончилось – затевать бой в царской гавани никто не посмел. Первым высадился Газдрубал, потом Сципион и Лелий – они шли к царю.

18. (1) Сифаку это зрелище показалось великолепным (да оно и было таким): вожди двух могущественнейших в то время народов пришли к нему в один и тот же день искать его дружбы. (2) Он пригласил обоих и, так как судьбе было угодно свести их под одним кровом, у одного очага, попытался втянуть их в разговор, которым разрешилась бы их вражда. (3) Сципион заявил, что у него нет никакой личной ненависти к Пунийцу, чтобы о ней говорить, а вести с неприятелем переговоры о делах государственных он без повеления сената не может. (4) Тогда царь стал уговаривать Сципиона хотя бы отобедать у него вместе с другим гостем, чтобы не показалось, что кто-то не допущен к столу. Сципион согласился; (5) они вместе обедали у царя – Сципион и Газдрубал – и даже возлежали на одном ложе, как того хотелось царю. (6) Так обходителен был Сципион, так непринужденно вел беседу, что расположил к себе не только Сифака, варвара, не знакомого с римской воспитанностью, но и злейшего своего врага; (7) Газдрубал говорил, что при личной встрече Сципион еще сильней изумил его, чем на поле боя. (8) Пуниец не сомневался, что Сифак и его царство уже склонены под власть римлян – Сципион так умел располагать к себе людей! (9) И карфагенянам надо размышлять не о том, почему они потеряли Испанию, а о том, как им удержать Африку. (10) Ведь не путешествия ради, не для прогулки по прелестному побережью бросает прославленный полководец римлян только что покоренную им провинцию, бросает войска, переправляется с двумя кораблями в Африку, землю вражескую, вверяет свою жизнь царю, чья верность еще не испытана, – нет, он делает это, потому что лелеет надежду покорить Африку. (11) Сципион ведь и раньше об этом подумывал и открыто роптал, что он не воюет в Африке, как Ганнибал в Италии.

(12) Сципион заключил договор с Сифаком и отплыл из Африки; его швыряло из стороны в сторону в открытом море бурными ветрами, но на четвертый день он прибыл в гавань Нового Карфагена.

19. (1) Испанию больше не беспокоила Пуническая война, однако было ясно, что жители некоторых городов, сознавая свою вину, сохраняли спокойствие скорее из страха, чем из верности. И самыми крупными из них и самыми виноватыми были города Илитургис и Кастулон77. (2) Кастулон был в союзе с римлянами в пору их благополучия; когда же войско обоих Сципионов было уничтожено и полководцы убиты, оба города перекинулись к карфагенянам; жители Илитургиса добавили к измене и преступление: они перебили римлян, которые после поражения укрылись у них. (3) Жестоко наказать эти города сразу по прибытии Сципиона, когда Испания еще колебалась, было бы справедливо, но неблагоразумно; (4) теперь, когда все уже успокоилось, настало время карать. Сципион послал Луция Марция с третью войска из Тарракона осаждать Кастулон, а сам с остальным войском после пятидневного пути подошел к Илитургису. (5) Ворота были на запоре; все было подготовлено для борьбы с осаждающими. Объявлять войну не пришлось – горожане и сами знали, чего заслужили.

(6) Сципион обратился к солдатам. Испанцы, сказал он, заперли перед вами ворота и тем показали, что им есть чего бояться; сражаться с ними будут ожесточеннее, чем с карфагенянами; (7) мы на карфагенян не в гневе и сражаемся с ними за власть и славу; илитургийцев же наказываем за вероломство, жестокость и злодейство. (8) Пришло время отомстить за гнусное избиение наших соратников, за ловушку, в которую они попали, занесенные сюда бегством. Пусть останется в веках суровый пример, чтобы никто никогда не осмелился обидеть римского гражданина или воина, даже униженного судьбой.

(9) Солдат воодушевила речь полководца; роздали лестницы выбранным из каждого манипула; войско разделили – половиной командовал теперь легат Лелий; на приступ пошли сразу с двух сторон. (10) А горожан призывал к стойкой защите их города не какой-нибудь полководец, не несколько предводителей. Собственный страх, порожденный сознанием их вины. (11) Они помнили и напоминали друг дугу: враг хочет не победы себе, а наказания им. Там, где смерть ожидает каждого, важно только одно – как погибнуть: в бою ли, где противники в равных условиях, а победитель и побежденный могут поменяться судьбой, (12) или же после боя – в сожженном и разрушенном городе в цепях, под плетьми, среди унижений и мук, на глазах захваченных неприятелем жен и детей.

(13) Поэтому сражались не только взрослые мужчины; с ними были и женщины и дети, с неженской, недетской силой и смелостью они подавали оружие сражающимся, подносили камни укрепляющим стены. (14) Под угрозой была не только свобода, мысль о которой воспламеняет мужественные сердца, – каждый представлял себе и жестокие пытки, и позорную смерть. (15) И люди сражались с таким жаром, что солдат, покоривших всю Испанию, не раз отгоняла от стен молодежь одного города в этом бою, мало почетном для римлян. (16) Сципион испугался: попытки его безуспешны; неприятель крепнет духом, а его солдаты теряют мужество, и он решил, что ему самому надо принять участие в этих опасных попытках; выбранив своих малодушных солдат, он велел принести лестницы: другие пусть медлят – он поднимется сам. (17) Подвергаясь немалой опасности78, он подошел к стене – тут среди солдат, испугавшихся за своего полководца, поднялся крик: к стенам повсюду стали приставлять лестницы; Лелий пошел на приступ с другой стороны. (18) Горожане были сломлены, их бойцы сброшены вниз, стены заняты победителями; в этом переполохе взята была и крепость – причем как раз с той стороны, где выглядела неприступной.

20. (1) У римлян во вспомогательных отрядах были перебежчики-африканцы; они видели, что горожане охраняют те участки стены, которым явно грозит опасность, (2) а римляне подходят к стене там, где могли напасть; самая же высокая часть города, прикрываемая очень высокой скалой, совершенно не укреплена, и ее никто не защищает. (3) Худощавые и привычно проворные, они, захватив с собой железные костыли, взбирались по скале, цепляясь за все ее выступы; (4) где она очень крута и гладка, там через небольшие промежутки вбивали костыли, которые служили ступеньками. Передние, подтягивая рукой идущих сзади, последние, поддерживая идущих впереди, взошли на вершину. (5) Оттуда они с криком сбежали в город, уже взятый римлянами. (6) Город явно осаждали гнев и ненависть: никого не брали в плен, никто и не вспоминал о добыче, хотя все было настежь; убивали подряд всех: вооруженных и безоружных, женщин и мужчин; жестокий гнев не угашали даже младенцы. (7) Поджигали дома, разрушали то, что не горело; уничтожить следы города, стереть даже память о нем – вот чего хотелось римлянам.

(8) Оттуда Сципион повел войско к Кастулону; этот город защищали собравшиеся там испанцы и остатки разбитого и рассеянного карфагенского войска. (9) Слух о разгроме Илитургиса обогнал Сципиона; ужас и отчаяние охватили кастулонцев. (10) Различие интересов, забота только о себе, пренебрежение к соседу, тайные подозрения, а потом и открытые разногласия привели к разрыву между карфагенянами и испанцами. (11) Испанцами предводительствовал Кердубел, открыто советовавший сдаться; начальником пунийских вспомогательных отрядов был Гимилькон; Кердубел, тайно заручившись словом Сципиона, выдал их и весь город римлянам. (12) Эта победа была не такой кровавой: и вина кастулонцев была не столь велика, и добровольная сдача смягчила гнев победителей.

21. (1) После того Сципион послал Марция покорить и подчинить власти Рима не до конца еще укрощенных варваров, а сам вернулся в Новый Карфаген, чтобы исполнить обет, данный богам, и устроить в память отца и дяди гладиаторские игры. (2) Гладиаторы были не такие, каких обычно набирают ланисты79: не купленные на рынке рабы и не те свободные, что торгуют своей кровью. (3) Вступали в поединок по доброй воле, и платы здесь не полагалось. Одних послали царьки – явить пример доблести, присущей их племени; (4) другие вызвались сами из расположения к вождю; третьих ревность или противоборство побуждали вызвать соперника или не отказаться от вызова. (5) Те, кто не мог или не хотел мирно покончить спорное дело, уговаривались решить его мечом: победитель получит то, о чем спорили. (6) Корбис и Орсуя, двоюродные братья, люди не из простых, а известные и знатные, оба притязали на главенство в городе Ибисе и объявили, что будут биться. (7) Корбис был старше; отец Орсуи только что был главой города – он получил это главенство от старшего брата после его смерти.

(8) Сципион хотел разобраться в их деле и успокоить разгневанных, но оба ответили, что уже отказали в посредничестве своим родичам; никто из богов и людей, кроме Марса, их не рассудит. (9) Старший был сильнее, младший – цветущий юноша; оба предпочитали умереть, лишь бы не подчиниться другому. Разнять одержимых было невозможно; удручающее зрелище показало собравшемуся войску, как пагубна жажда власти. (10) Старший, опытный и увертливый, легко одолел глупого юнца. После гладиаторских поединков даны были погребальные игры, какие можно было дать на деньги провинции и с лагерным оснащением.

22. (1) Между тем легаты делали свое дело: Марций перешел реку Бетис (местные жители называют ее Кертис80), два богатых города сдались ему без боя. (2) Город Астапа81 всегда держал сторону Карфагена, но раздражало римлян не это – война к чему не принудит, – а какая-то особенная ненависть его жителей к Риму. (3) Не так этот город был расположен, не так укреплен, чтобы его защищенность поощряла жителей к дерзости, но прирожденная склонность к разбою побуждала их делать набеги на соседей – союзников Рима; ловить бродящих солдат, войсковую обслугу, купцов. (4) Дороги тут были опасными; даже большой обоз горожане, устроив засаду, окружили и перебили.

(5) Войско готовилось осаждать город; горожане, сознавая свои преступления и боясь сдаться такому грозному врагу, но не надеясь ни на свое оружие, ни на свои стены, решили поступить страшно, по-дикарски: (6) отвели на форуме место, снесли туда самое ценное имущество, посадили на эту кучу жен и детей, накидали вокруг дров и вязанок хвороста; (7) затем отдали приказ пятидесяти вооруженным юношам: пусть они, пока исход битвы не ясен, охраняют здесь это имущество и тех, кто им дороже имущества. (8) Если же поймут, что враг выигрывает, что город будет вот-вот взят, то пусть знают, что все, кого они сейчас видят идущими в битву, встретят смерть в бою, (9) а их заклинают всеми богами, вышними и подземными, помнить о свободе, которой сегодня славной ли смертью, позорным ли рабством будет положен конец, и ничего не оставить свирепству врага. (10) Меч и огонь – в их руках, так пусть лучше дружеские и верные руки истребят то, что обречено гибели, пусть ничто не достанется врагу на глумление. (11) Увещевания завершались грозным проклятием тем, кого надежда или малодушие отвратят от принятого решения.

Распахнули ворота и с громким криком стремительно строем вынеслись из города. (12) Против ворот не было выставлено надежных караулов, ведь никому и в голову не приходило, что горожане осмелятся выйти из своих стен; врага встретили несколько конных отрядов и легковооруженные воины, спешно вызванные из лагеря. (13) Сражение шло беспорядочно, но лихим и яростным было нападение; всадники, первыми встретившие неприятеля, были отброшены. Это испугало легковооруженных; сражение докатилось до самого вала, если бы легионы, сила и цвет войска, быстро не выровняли строй. (14) Началось смятение: враг в слепом неистовстве кидался навстречу смерти; старые солдаты стойко сопротивлялись безумному натиску: убивая передних, они остановили напор неприятеля. (15) Чуть позже римляне попытались перейти в наступление, но, видя, что никто не отступает, что каждый из врагов решил умереть на том месте, где стоит, они раздвинули строй (при их многочисленности это было нетрудно), обогнули фланги врага и, окружив, перебили всех до единого.

23. (1) Но здесь в пылу сражения и по праву войны убивали разъяренных врагов, только что наладивших, а теперь оказывавших вооруженное сопротивление; (2) ужасной была другая бойня – в городе. Тут свои же сограждане избивали безоружных и беззащитных женщин и детей; в пылающий костер бросали часто еще живых; потоки крови гасили пробивающееся пламя. Наконец, устав от этого горестного избиения, юноши сами, как были, с оружием, бросились прямо в пламя. (3) Тут как раз появились победители-римляне. Увидав столь страшное зрелище, они сначала остолбенели, (4) но вот в груде прочих вещей блеснуло золото и серебро; по природной человеческой жадности солдаты хотели выхватить его из огня; одних охватило пламя, других опалило жаром костра; отойти было некуда – сзади напирала огромная толпа. (5) Так огнем и мечом истреблен был город Астапа, и римляне ничем не поживились. Остальные города этого края в страхе сдались Марцию, и он привел победоносное войско назад в Карфаген к Сципиону.

(6) В эти же дни пришли перебежчики из Гадеса: они обещали, что предадут римлянам город, а также карфагенский гарнизон с его начальником и с флотом. (7) Магон после бегства задержался в Гадесе, привел туда корабли, находившиеся в Океане, и с помощью Ганнона, тамошнего начальника, набрал на африканском побережье, и по ближайшим местам Испании значительные отряды вспомогательных войск. (8) Договоренность с перебежчиками была скреплена клятвами, и Марций с когортами легковооруженных, а Лелий с семью триремами и одной квинкверемой были отправлены вести, действуя сообща, морскую и сухопутную войну.

24. (1) Сципион опасно заболел; молва преувеличила опасность (каждый к тому, что услышал, что-то еще добавлял по свойственной людям страсти намеренно раздувать слухи) – взволновалась вся провинция, и особенно ее дальние области. (2) Сколько бедствий, умри Сципион, пережила бы Испания, если от пустых разговоров поднялась такая буря. (3) Союзники не сохранили верности, войско забыло о долге. Мандоний и Индибилис, уже мнившие себя по изгнании карфагенян царями Испании, обманулись в своих надеждах. (4) Однако они подняли лацетанов82, своих сторонников, и кельтиберскую молодежь и – как враги – опустошили земли свессетанов и седетанов83, римских союзников.

(5) Другой мятеж – гражданский – возник в римском лагере под Сукроном84. Там находилось восемь тысяч солдат, охранявших племена, живущие по сю сторону Ибера. (6) Волнения начались еще раньше, чем до солдат дошли смутные слухи о болезни Сципиона. Длительное безделье, как водится, породило распущенность; солдатам, привыкшим во вражеской стране жить, не стесняя себя, жизнь без войны показалась скудной. (7) Сначала разговоры велись втихомолку: если в провинции идет война, то что же им делать среди замиренных племен? А если война окончена и провинция покорена, почему их не отправляют в Италию? (8) Жалованья требовали с наглостью, не подобающей воинам; караульные громко ругали трибунов, обходивших посты; некоторые ночью выходили пограбить мирных соседей, а под конец и днем открыто покидали лагерь без отпуска. (9) Не военный порядок, не правила, не распоряжения начальства – все вершили солдатская прихоть и произвол. (10) Облик римского лагеря все-таки сохранялся, хотя лишь в одном: солдаты, рассчитывая, что трибуны заразятся безумием и станут их соучастниками в неповиновении и мятеже, не препятствовали им творить суд на главной площади лагеря, спрашивали у них пароль и шли, как положено, в караул. (11) Отняв у командиров власть, они, сами распоряжаясь, сохраняли видимость послушания.

(12) Мятеж разразился, когда трибуны стали укорять солдат за происходившее и попытались им воспротивиться; солдаты поняли, что трибуны заодно с ними не будут, (13) и выгнали их сначала с главной площади, а вскоре и вовсе из лагеря. С общего согласия солдаты вручили власть зачинщикам мятежа простым солдатам Гаю Альбию из Кал и Гаю Атрию, умбрийцу. (14) А те, не довольствуясь отличиями трибунского звания, дерзнули присвоить себе знаки высшей власти: фаски и топоры; им не пришло в голову, что розги и топоры, которые несли перед ними на страх другим, грозят им самим – их головам и спинам. (15) Понапрасну поверив в смерть Сципиона, они в ослеплении не сомневались, что, как только молва о ней разнесется по всей Испании, вспыхнет война. (16) При таком смятении, считали они, можно и требовать от союзников денег, и грабить ближайшие города – в общем беспорядке, когда всякий готов на всякое, им все сойдет с рук.

25. (1) Ждали, вот-вот придут свежие вести не только о смерти, но даже о похоронах Сципиона. Никто, однако, не появлялся, пустые слухи затихали; стали доискиваться, кто пустил их первый. (2) Все отрекались – каждый хотел показать, что ничего такого он не выдумывал, а только попусту поверил другим; главари мятежа сами убрали знаки своей призрачной власти и с ужасом думали о настоящей, законной, которая им грозит. (3) Мятеж загасал: верные люди приносили известия сначала о том, что Сципион жив, потом, что он даже здоров, и тут семь военных трибунов прибыли от самого Сципиона. (4) Солдаты сначала встретили их враждебно, потом успокоились, видя, как ласково разговаривают трибуны со знакомыми им воинами. (5) Трибуны сначала обходили палатки, а затем на главной площади лагеря, видя, как солдаты беседуют, собравшись в кружки, обратились к ним, не столько обвиняя их, сколько расспрашивая, в чем причина их внезапного гнева и возмущения. (6) Из толпы стали кричать, что жалованье не выплачивается в срок, что именно их доблестью после гибели обоих войск и обоих военачальников, после преступления илитургийцев85 спасена честь римского имени, удержана провинция их доблестью, но илитургийцы наказаны, но нету того, кто отблагодарил бы солдат. (7) На эти жалобы им ответили, что просьба их справедлива и будет доложена Сципиону; что трибуны рады, коль скоро не произошло худшего и непоправимого; что по милости богов и Публий Сципион, и государство могут их отблагодарить.

(8) Сципион привык к войне, но с мятежом дела еще не имел: он беспокоился, как бы не перешло войско меру в прегрешениях, а он – в наказаниях. (9) Сейчас он решил действовать, как и вначале, мягко; разослав сборщиков по городам, платившим дань, он подал солдатам надежду на близкую выплату жалованья. (10) Вскоре объявлено было и распоряжение: явиться за жалованьем в Карфаген: всем вместе или порознь – как хотят. (11) Мятеж угасал уже сам по себе, конец ему положен был тем, что испанцы, собравшиеся было воевать, успокоились: Мандоний и Индибилис, получивши известие, что Сципион жив, отказались от своего замысла и вернулись домой. (12) Никто – ни граждане, ни чужеземцы – не поддержал бы теперь безумную затею мятежников. (13) Они перебрали всякие возможности и решили, что самое верное – отдаться на волю Сципиона; он, конечно, разгневан, но не надо отчаиваться в его милосердии: он прощал даже врагам, с которыми воевал. (14) Ну а от их мятежа никому вреда не было; крови не пролито, жестокостей не совершено – нельзя их жестоко наказывать: люди, оправдывая себя, бывают удивительно красноречивы. (15) Солдаты колебались, как им идти за жалованьем: отдельными когортами или все вместе. Решили идти всем вместе – так будет безопаснее.

26. (1) Как раз в те дни, когда они это обсуждали, шел совет в Новом Карфагене: (2) спорили, наказать ли только главарей мятежа (их было не больше тридцати пяти) или за подавшую гнусный пример измену – это ведь больше чем мятеж – покарать многих. (3) Победило решение более мягкое: ограничиться наказанием главных виновников, остальным хватит порицания. (4) Совет распустили – собран он был будто бы для того, чтобы обсудить, как быть с Мандонием и Индибилисом. Войску, стоявшему в Новом Карфагене, велено было выступить с запасом продовольствия на несколько дней; (5) семь трибунов, которые раньше приходили в Сукрон успокаивать мятежников, теперь были посланы навстречу мятежному войску, им сообщили имена (каждому по пять имен) главных зачинщиков, (6) которых следовало через надежных людей ласково пригласить в гости, напоить допьяна и уснувших связать.

(7) Мятежники были уже недалеко от Нового Карфагена, когда от встречных услышали, что на следующий день все войско во главе с Марком Силаном отправляется в область лацетанов86. Это известие не только избавило их от страха, тайно жившего в их сердцах, но и чрезвычайно обрадовало: Сципион, думалось им, остался один, и не они, а он окажется в их власти. (8) Солнце уже садилось, когда они, войдя в город, увидели другое войско, готовящееся выступить в дорогу. (9) Их встретили нарочно составленной речью: они пришли кстати и обрадуют командующего своим приходом, так как другое войско вот-вот уйдет; пусть они пока подкрепятся и отдохнут. (10) По приказу трибунов надежные люди пригласили в гости главарей мятежа и без всякого шума схватили и связали их. (11) Перед рассветом стал выезжать обоз войска, будто бы отправляющегося в путь; войско двинулось на рассвете, но у ворот было задержано, и ко всем воротам направлены были часовые, чтобы никто не мог выйти из города.

(12) Солдат, пришедших накануне, созвали на сходку; они сбежались на форум к трибуналу87 с видом наглым, рассчитывая еще припугнуть выкриками. (13) Командующий взошел на трибунал, и тут же вооруженные солдаты, отозванные от ворот, подойдя сзади, окружили безоружную толпу. (14) Вся наглость исчезла; мятежники признавались потом: ничто так их не испугало, как здоровый цвет лица Сципиона (они-то думали, он истомлен болезнью) и выражение его лица: они не помнили, чтобы оно бывало таким даже перед боем.

(15) Сципион сидел молча, пока не возвестили, что главари мятежа приведены на форум и все приготовлено.

27. (1) Глашатай велел всем замолчать, и Сципион начал: «Никогда я не думал, что не буду знать, как обратиться к моему войску; (2) я, правда, больше действовал, а не упражнялся в речах, но, живя почти с детства среди солдат, я хорошо освоился с воинским духом. (3) Не могу придумать, как говорить с вами, не нахожу слов, не знаю, каким именем я должен вас называть. (4) Граждане? Вы изменили своему отечеству. Воины? Вы отвергли власть и ауспиции начальника; вы попрали святость присяги. Враги? Узнаю фигуры, лица, одежду, весь облик моих сограждан; вижу дела, слова, замыслы, настроения врагов. (5) Вы хотели того же, чего илергеты и лацетаны, надеялись на то, на что и они. Но они пошли за Индибилисом и Мандонием, за людьми царственного достоинства, а вы вручили власть и право ауспиций умбрийцу Атрию и Альбию из Кал. (6) Скажите, что не все вы этого хотели, что обезумели и бушевали немногие, и я охотно тому поверю: если бы все войско было виновно, какие потребовались бы искупительные жертвы!

(7) Я неохотно касаюсь этих ран, но излечить их можно, только ощупав. Карфагеняне изгнаны из Испании, и нигде по всей провинции, думал я, (8) не найти человека, которому жизнь моя была бы ненавистна: я вел себя не только с союзниками, но и с врагами не так, чтобы меня ненавидели. (9) И вот в моем лагере – как ошибался я в своих мыслях! – слух о моей смерти принимают с удовольствием: ее ждут не дождутся. (10) Не думаю, чтобы это злое чувство испытывали все, – если бы я поверил, что все мое войско желало моей смерти, я тут же на глазах у вас умер бы: зачем жить мне, если мои сограждане и солдаты меня ненавидят? (11) Всякая толпа, однако, похожа на море: оно неподвижно, но его могут всколыхнуть и легкий ветерок, и ураган; так и у вас: то все было спокойно на сердце, а то вдруг буря – виноваты во всем те, с кого началось это безумие, вы им заразились и потеряли разум. (12) По-моему, вы и сегодня не понимаете, до чего дошли вы в своем безумии, как виноваты передо мной, перед родиной, перед своими родителями и детьми, перед богами, свидетелями вашей присяги, перед воинским обычаем и военным порядком предков, перед величием высшей власти.

(13) Не говорю о себе: вы вовсе не жаждали моей смерти и только по легкомыслию на нее рассчитывали; да наконец нечего удивляться, что солдатам надоело быть под командованием такого человека, как я. Но в чем провинилась перед вами отчизна, что вы согласились предать ее, действуя заодно с Индибилисом и Мандонием? (14) Чем виноват римский народ, что от трибунов, избранных народным голосованием, вы отобрали власть, отдали ее частным лицам? Мало этого: римское войско отдало фаски своего командующего людям, у которых никогда не было даже раба, которым командовать. (15) В палатке военачальника расположились Альбий и Атрий; сигналы трубили от них; о пароле справлялись у них. Они сидели на трибунале Публия Сципиона, им прислуживал ликтор; перед ними раздвигали толпу, несли фаски и топоры. (16) Каменный дождь, молнию, что-нибудь поразившую, рождение странных зверенышей вы считаете зловещими предзнаменованиями. Так вот оно – злое предзнаменование, которое не отвратить никакими жертвами, никакими молебствиями – только кровью тех, кто дерзнул на подобное преступление.

28. (1) И вот, хотя всякое преступление безрасчетно, мне все же хотелось бы знать, в чем был замысел вашего безбожного злодеяния? На что вы рассчитывали? (2) Когда-то один легион был отправлен охранять Регий; солдаты перебили городскую знать и десять лет хозяйничали в богатом городе88. (3) За это преступление весь легион – четыре тысячи человек – был обезглавлен на римском форуме89. (4) А предводителем их был не умбриец Атрий (имя зловещее!)90, не то солдат, не то торговец при войске, а Деций Вибеллий, военный трибун, и они не объединились с врагами римского народа – с Пирром или самнитами и луканцами. (5) Вы сговаривались с Индибилисом и Мандонием и собирались идти воевать вместе с ними. (6) Кампанцы91 думали, что они вечно будут жить в Капуе, отнятой ими у старых ее обитателей, этрусков; мамертинцы – в Мессане92, в Сицилии; тот легион – в Регии, но никто из них не собирался тревожить войной ни римский народ, ни союзников римского народа. (7) Или собираетесь вы поселиться в Сукроне? Да если бы я, полководец, замиривши провинцию, уехал отсюда, оставив вас здесь, вам пришлось бы взывать и к богам, и к людям, – вам не было бы возврата к вашим женам и детям. (8) Вы, правда, выбросили из сердец ваших память и о них, и об отчизне, и обо мне; я хочу проследить, как дошли вы до вашего преступного решения, не вполне же безумного. (9) Я жив, цело войско, с которым я в один день взял Новый Карфаген, с которым наголову разбил и прогнал из Испании четыре карфагенских войска с их предводителями93, – и вы, восемь тысяч человек, – все вы стоите, конечно, меньше, чем Альбий и Атрий, которым вы подчинились, – или вы надеялись вырвать у римского народа Испанию, его провинцию? (10) Чтоя? Вы обидели меня только тем, что сразу поверили, будто я умер. (11) А если бы я умирал, разве со мною погибало бы и государство, разве со мной предстояло бы рухнуть могуществу римского народа? Да не попустит всемогущий Юпитер, чтобы город, который воля богов создала вечным94, оказался таким же бренным, как это мое смертное тело. (12) Фламиний, Павел, Гракх, Постумий Альбин, Марк Марцелл, Тит Квинкций Криспин, Гней Фульвий, мои Сципионы, пусть все эти славные полководцы погибли в одной войне, но римский народ есть и будет, а умрут еще тысячи: одни от меча, другие от болезни, – но разве со мною похоронили бы и государство? (13) Вы сами здесь, в Испании, когда оба полководца – мой отец и дядя – были убиты, поручили Септиму Марцию вести вас против недавних победителей – карфагенян. Но зачем я это говорю, разве Испания осталась бы без вождя? (14) Разве нету Марка Силана, присланного в Испанию и облеченного теми же правами и той же властью, что я? Разве нету легатов – моего брата Луция Сципиона и Гая Лелия, – которые постояли бы за величие римской державы? (15) Можно ли сравнить войско с войском, вождей с вождями – и по достоинству, и по делу, которому они служат? И будь вы сильнее, вы подняли бы оружие против отчизны, против сограждан? Захотели бы, чтобы Италией распоряжалась Африка, а Карфаген – Городом римлян? Чем обидела вас отчизна?

29. (1) Кориолана некогда несправедливый суд и горестная ссылка заставили пойти на отчизну95, но верность семье не позволила совершить преступление против родины. (2) Что вам не давало покоя? Печаль? Гнев? По болезни военачальника жалованье на несколько дней задержали – достаточная причина, чтобы объявить войну отчизне, чтобы изменить римскому народу и присоединиться к илергетам, чтобы надругаться над всем – божеским и человеческим? (3) Да, воины, вы действительно обезумели, моя телесная болезнь была не сильнее той, что овладела вашими умами. (4) Страшно представить себе, о чем думали люди, на что надеялись, чего хотели? Да будет все это, если возможно, смыто забвением, а если невозможно – покрыто молчанием.

(5) Моя речь, конечно, показалась вам горькой и страшной. Понимаете ли, насколько ваши дела страшней моих слов? И по-вашему, мне следует терпеливо снести все, что вы натворили, а вам не следует вынести даже рассказа об этом? (6) Хватит, однако, упреков. Забудьте их также легко, как забуду я. (7) Вы все, кающиеся в своих ошибках, наказаны достаточно, но Альбий из Кал, Атрий-умбриец и другие зачинщики мятежа смоют кровью свое преступление. (8) А вас, если вы образумились, зрелище их казни не огорчит, а даже обрадует: ни с кем не поступили они так жестоко, так по-вражески, как с вами».

(9) Едва он договорил, как внесли приготовленные орудия казни: страшно было смотреть, страшно слушать. (10) Войско, окружавшее сходку, ударило мечами в щиты; глашатай назвал имена осужденных решением совещания. (11) Их нагими вытащили на середину и показали все орудия казни: осужденных привязали к столбу, высекли розгами и обезглавили топорами. Присутствовавшие окаменели от страха: не только не раздалось голоса против жестокости казни; не было слышно ни вздоха. (12) Тела убрали, место очистили; военные трибуны поименно выкликали солдат: те повторяли за Сципионом слова присяги и получали свое жалованье. Таков был конец и исход мятежа в Сукроне.

30. (1) В это время Ганнон, префект96 Магона, отправленный из Гадеса с небольшим отрядом африканцев, дошел до реки Бетис и, соблазняя испанцев платой, набрал и вооружил четыре тысячи юношей. (2) Его выгнал из лагеря Луций Марций; в суматохе схватки Ганнон потерял большинство солдат, а некоторые погибли при бегстве, когда конница преследовала рассеявшихся; сам Ганнон с несколькими людьми бежал.

(3) Пока это происходило на реке Бетис, Лелий прошел с флотом через пролив в Океан и пристал у Картеи. Это город на берегу Океана, там, где сразу за узким проходом открывается море97. (4) Гадес, как мы уже говорили, римляне рассчитывали взять без боя:98 это обещали люди, приходившие из города в римский лагерь, но Магон, вовремя узнав об измене, схватил предателей и поручил претору99 Адгербалу отвезти их в Карфаген. (5) Адгербал посадил заговорщиков на квинкверему и отправил ее вперед (она идет медленнее триремы), а сам с восемью триремами шел за ней на небольшом расстоянии. (6) Квинкверема уже входила в пролив, когда Лелий, тоже на квинквереме, выходил с семью триремами из картейской гавани; он сразу напал на Адгербала и его триремы, правильно рассчитывая, что квинкверема, схваченная в проливе быстрым течением, не сможет повернуть вспять. (7) Пунийца эта неожиданная встреча привела на короткий миг в замешательство, плыть ли за квинкверемой или повернуть на врага. (8) Это промедление лишило его возможности уйти от сражения. Расстояние между врагами уже сократилось до перелета дротика. Римляне нападали со всех сторон, а волны мешали управлять кораблями. Настоящей морской битвы не было: ничто не зависело от воли людей, их искусства, их замысла. (9) Все было во власти природы пролива: гребцы на кораблях противников напрасно боролись с течением; убегающий корабль поворачивало водоворотом назад и несло на победителей; преследователя, попавшего против течения, обращало вспять, как беглеца. (10) Корабль, который старался пробить носом вражеский корабль, внезапно оказывался повернут в сторону и сам получал удар; другой, было подставившийся неприятелю, вдруг круто поворачивался к нему носом.

(11) Сражением между триремами управлял случай, и никто не получил перевеса, но квинкверема римлян, то ли более тяжелая и устойчивая, то ли лучше управляемая более многочисленными гребцами, легче проводившими ее сквозь водовороты, потопила две триремы, а у третьей, проносясь мимо, снесла все весла. (12) Она догнала бы и уничтожила и остальные триремы, но Адгербал поднял паруса и увел оставшиеся пять кораблей в Африку.

31. (1) Лелий вернулся в Картею победителем и тут услышал о том, что произошло в Гадесе: измена раскрыта, заговорщики отправлены в Карфаген; надежды рухнули. (2) Он послал гонца к Луцию Марцию: нечего зря терять время, сидя под Гадесом, надо вернуться к Сципиону. Через несколько дней оба вернулись в Новый Карфаген. (3) С их отбытием Магон, которого угнетал страх перед нападением с моря и суши, вздохнул свободно, а услышав о восстании илергетов, даже вознадеялся возвратить Карфагену Испанию. (4) Он послал к карфагенскому сенату гонцов, чтобы те, всячески преувеличив важность и мятежа легионеров в лагере римлян, и отпадения их союзников, просили бы прислать подмогу, чтобы с нею можно было восстановить завещанную отцами власть над Испанией.

(5) Мандоний и Индибилис, вернувшись в свои владения, сидели до поры тихо и ждали, чем кончится дело о мятеже: если римским гражданам отпустят вину, то, верно, отпустят и им. (6) Когда же разошлась молва о жестокой казни, оба царька решили, что за свою вину и они понесут такое же наказание. (7) Они вновь призвали к оружию своих соплеменников, объединились с прежними союзниками и с пехотой в двадцать тысяч человек и двумя с половиной тысячами всадников вступили в область седетанов100, где стояли лагерем раньше, в начале восстания.

32. (1) Сципион выплатил жалованье всем подряд – и виноватым, и невиновным, милостиво глядел на всех, со всеми милостиво разговаривал и легко вновь завоевал сердца солдат. (2) Прежде чем двинуться из Нового Карфагена, он созвал сходку и обрушился на вероломство восставших царьков. (3) Он идет наказать это преступление, заявил Сципион, на душе у него легко, и настроение совсем иное, чем было еще недавно, когда он старался образумить своих сограждан. (4) Тогда он словно вонзил меч в собственное сердце: он плакал и стонал, когда тридцать человек своей жизнью искупили легкомыслие или вину восьми тысяч101. Теперь он идет бить илергетов. (5) Они уроженцы не его страны и ничем с ним не связаны; узы дружбы, его с ними соединявшие, они сами разорвали своим преступлением.

(6) «А в своем войске, – не говоря о том, что оно состоит только из граждан, союзников и латинов, – я не вижу (это меня особенно трогает) ни одного солдата, которого бы не привел из Италии либо мой дядя Гней Сципион (он был первым римлянином, пришедшим в эту провинцию), либо мой отец, консул, либо я сам. (7) Все вы привыкли к имени Сципионов, к их ауспициям, и я хотел бы привести вас на родину, на триумф, вами заслуженный. И вы поддержите меня при выборах в консулы, как если бы дело шло о почести, общей для нас.

(8) Что касается нынешнего похода, то считать его войной – значит не помнить, что свершено вами раньше. Магон, сбежавший с несколькими кораблями за край земли, на остров, омываемый Океаном102, тревожит меня, ей-ей, больше: (9) он карфагенский военачальник, а с ним – пусть и малое – пунийское войско. А тут – разбойники и главари разбойников; опустошить землю соседей, сжечь их дома, угнать их скот – на это у них сил хватает, но правильное сражение и боевой строй не для них: они будут биться, рассчитывая больше на проворство в бегстве, чем на свое оружие. (10) Я решил подавить илергетов прежде, чем удалюсь из Испании, не потому, что они опасны и там всегда может вспыхнуть война. (11) Прежде всего, нельзя оставить безнаказанным такое преступное отпадение; нельзя, чтобы говорили, будто в провинции, замиренной благодаря доблести и удаче, оставлен враг. (12) Итак, с помощью богов пойдем не то чтобы вести войну (сражаться мы будем не с равным противником), а наказывать негодяев».

33. (1) Закончив эту речь, Сципион приказал солдатам готовиться к завтрашнему выступлению; через десять дней он дошел до реки Ибер, и на четвертый день после перехода через реку расположился лагерем на виду у врага. (2) Перед лагерем была поляна, окруженная горами. В эту долину Сципион, желая раззадорить варваров, велел пригнать скот, у них же по большей части и угнанный, а в помощь погонщикам послал копейщиков. (3) Битва началась с их вылазок, (4) и Сципион велел Лелию ударить на врага с конницей, притаившейся пока за отрогом горы – отрог этот был очень кстати. Ничто не задержало сражения. Испанцы бросились к скоту, замеченному издали, копейщики бросились на испанцев, занятых добычей: (5) сначала они навели страх дротиками; затем бросили это легкое оружие, которым скорее дразнят врага, чем решают битву, обнажили мечи и схватились с неприятелем врукопашную. Исход сражения пехотинцев оставался сомнительным, пока не подоспели конники: (6) они не только смяли идущего на них врага; некоторые, обогнув холм, окружили испанцев; убито было больше, чем обычно бывает в легких схватках.

(7) Поражение не уменьшило мужества варваров, а только распалило их гнев. Не желая казаться побитыми, они на следующий день с рассветом вышли в боевом строю. (8) Узкая, как было сказано, долина не могла вместить все войско; вся конница и около двух третей пехоты приготовились к бою; остальная пехота стояла на склоне холма. (9) Сципион решил, что такое место ему выгодно; во-первых, римлянин будет сражаться в тесноте, пожалуй, лучше, чем испанец; во-вторых, неприятелю придется развертывать все свои силы там, где они разместиться не смогут. И Сципион принял новое решение: (10) ему не удастся в такой теснине поставить конницу за флангами, а испанцам их конница, поставленная в долине вместе с пехотой, будет бесполезна. (11) Он приказал Лелию провести всадников по холмам как можно незаметнее, окружить долину и не вмешиваться в сражение пехотинцев. (12) Сам он всю пехоту обратил на врага, впереди поставил четыре когорты: развернуть строй шире он не мог.

(13) Сражение Сципион начал незамедлительно, чтобы испанцы в пылу боя не заметили всадников, шедших через холмы. Враги поняли, что обойдены, только услышав сзади шум конной битвы. (14) Шло два разных сражения: вдоль всей равнины бились пехота с пехотой и конница с конницей.

(15) У испанцев ни пеший не мог помочь конному, ни конный пешему: пехотинцы, легкомысленно завязавшие бой на равнине, полагаясь на конницу, гибли; всадники были окружены и не могли устоять ни против напиравшей спереди римской пехоты – испанская вся полегла, ни против конницы, теснившей их с тыла. Они долго отбивались, не слезая с коней, которых поставили в круг, и были все до одного перебиты. Из испанских всадников и пехотинцев, сражавшихся в этой долине, в живых не осталось ни одного. (16) Третья часть пехоты, стоявшая на холме и спокойно наблюдавшая за битвой, но в ней не участвовавшая, бежала: было для этого и место, и время. Среди бежавших были и сами царьки, в суматохе заблаговременно выскользнувшие из окружения.

34. (1) В тот же день взяли испанский лагерь, кроме прочей добычи там было захвачено около трех тысяч человек. (2) Римлян и союзников пало в этом сражении около тысячи двухсот человек, раненых было больше трех тысяч. Победа стоила бы меньшей крови, если бы сражались на месте более открытом, откуда легко было бы бежать.

(3) Индибилис забросил свои военные планы и решил, что самое верное в его бедственном положении – обратиться к уже испытанному великодушию Сципиона и его честности. (4) Он отправил к нему своего брата Мандония, который, припав к коленям Сципиона, обвинил во всем роковое безумие времени: словно какая-то чумная зараза лишила рассудка не только илергетов и лацетанов, но и римских солдат в их лагере. (5) И для него, Мандония, и для его брата, и для их племени все сейчас зависит от Сципиона: захочет он, и они возвратят ему жизнь, от него, Публия Сципиона, и полученную;103 или же, дважды им спасенные, навек посвятят жизнь ему одному. (6) Раньше, не зная, сколь Сципион великодушен, они в своем деле полагались лишь на себя, теперь вся их надежда на милосердие победителя.

(7) У римлян было старинным правилом: народ, с которым не было ни скрепленного договором союза, ни дружбы на равных условиях, считать сдавшимся и замиренным, только когда он выдаст все божеское и человеческое, пришлет заложников, отдаст оружие и когда по его городам поставят римские гарнизоны. (8) Сципион, осыпав упреками присутствующего Мандония и отсутствующего Индибилиса, сказал, что они погубили себя – и поделом – своим злодеянием, но останутся жить по его и народа римского милости; (9) он не отнимет у них оружия и не потребует заложников – ведь он не из тех, кто боится восстания, пусть себе владеют оружием и будут спокойны. (10) Не над невинными заложниками будет при случае он свирепствовать, но над самими виновниками отпадения; он будет наказывать не безоружного, а вооруженного врага. А тем, кто на себе испытал превратность судьбы, он предлагает выбор: благосклонность римлян или их гнев. (11) Сципион отпустил Мандония, потребовав только денег, чтобы выплатить солдатам жалованье; (12) сам же, отправив Марция в Дальнюю Испанию и пославши Силана назад в Тарракон, задержался на несколько дней, пока илергеты отсчитали потребованную от них сумму, а затем с легковооруженным войском последовал за Марцием, который приближался уже к Океану.

35. (1) Переговоры с Масиниссой, давно уже начатые, откладывались по разным причинам: нумидиец хотел увидеться с самим Сципионом и скрепить договоренность рукопожатием; вот почему Сципиону потребовался такой долгий кружной путь. (2) Масинисса, находясь в Гадесе и узнав от Марция о приближении Сципиона, стал жаловаться, что лошади на острове104 портятся, им недостает самого необходимого, они не наедаются досыта и другим животным из-за них не хватает корма, а конница его от безделья становится никуда не годной. (3) Жалобы эти побудили Магона отпустить Масиниссу на материк: пусть пограбит ближайшие испанские земли. (4) Переправившись, Масинисса послал вперед трех нумидийских вождей договориться о месте и времени переговоров с тем, чтобы Сципион двоих оставил при себе как заложников. Третьего Сципион отпустил привести Масиниссу, куда указано; он и Масинисса с немногими сопровождающими прибыли для переговоров. (5) Нумидиец и раньше, слушая о подвигах Сципиона, изумлялся ему; он создал в душе своей его образ, прекрасный и величественный; (6) при виде его он почувствовал почтение еще большее: величавость была у Сципиона прирожденной, отпущенные волосы ему шли; щегольства в нем не было – облик его был обликом мужа и воина. (7) Он был в расцвете сил; перенесенная болезнь словно обновила его и вернула ему юность во всей ее полноте и блеске.

(8) Нумидиец был сначала ошеломлен, а затем стал благодарить за своего племянника105, говоря, что еще с того времени искал он случая, какого по милости бессмертных богов и не упустил. (9) Он хочет служить Сципиону и римскому народу и помогать ему так ревностно, как еще ни один иноземец; (10) он хотел этого и раньше, но в Испании, чужой, незнакомой ему стороне, он ничего не мог; другое дело, когда он окажется у себя на родине, где рассчитывает унаследовать отцовское царство. (11) Если римляне пошлют Сципиона военачальником в Африку, он надеется, что Карфагену скоро придет конец. (12) Сципион рад был и видеть его и слышать: он знал, что нумидийцы Масиниссы – главная сила всей вражеской конницы, и видел, что у юноши душа нараспашку. Был заключен союз, и Сципион отправился обратно в Тарракон; (13) Масинисса с разрешения римлян опустошил соседние земли, чтобы его отлучка на материк не казалась бессмысленной, и вернулся в Гадес.

36. (1) Магон отчаялся в испанских делах, утратив надежды, поданные ему сначала мятежом в римском лагере, потом отпадением Индибилиса, и собирался переправиться в Африку, когда от карфагенского сената пришел приказ перебросить в Италию флот, стоявший у Гадеса, (2) и, набрав как можно больше галльской и лигурийской молодежи, соединиться с Ганнибалом: нельзя допустить, чтобы война, начатая так стремительно и так успешно, кончилась ничем. (3) Магону доставили деньги из Карфагена, и сам он истребовал от гадитанцев сколько мог: он ограбил не только их казну, но и храмы106, заставил всех частных лиц выдать золото и серебро.

(4) Магон шел вдоль берегов Испании; высадив недалеко от Нового Карфагена солдат и разграбив окрестные поля, он подвел флот к городу. (5) Солдаты просидели день на судах, а ночью были высажены на берег, и Магон повел их к той стороне стены, овладев которой римляне в свое время взяли город107. Он рассчитывал, что городской гарнизон слаб и что среди горожан найдутся люди, которые, надеясь на переворот, начнут действовать. (6) Между тем прибежали перепуганные гонцы с известием: враг тут, поля грабят, сельские жители бегут; (7) днем видели флот, и, конечно, он стал перед городом не без причин. Вооруженные люди стояли наготове за воротами, обращенными к открытому морю и к лагуне108.

(8) Когда вражеские солдаты вперемешку с матросами нестройной толпой подошли к стене, шумом возмещая нехватку сил, ворота внезапно раскрылись и оттуда с криком выбежали римляне. (9) Враги дрогнули при первом же столкновении и от первых же дротиков побежали; их преследовали до самого берега, многих убили. (10) Если бы стоявшие у берега корабли не приняли перетрусивших беглецов, никто бы не уцелел в сражении и бегстве. (11) В себя не пришли и на кораблях: чтобы римляне не ворвались на суда вместе с бежавшими, стали убирать лестницы109, рубить концы и якорные канаты110, только бы не задержаться с отплытием. (12) Многие плывшие к кораблям, не разбирая в темноте, куда стремиться, чего избегать, погибли жалкой смертью. (13) На следующий день Магон с флотом бежал назад к Океану; между стеной и берегом перебито было около восьмисот человек и найдено около двух тысяч щитов, мечей и другого оружия.

37. (1) Магон возвратился к Гадесу, но туда его не впустили; тогда он, поставив свой флот у Кимбии (это место недалеко от Гадеса), послал в город гонцов: (2) почему перед ним, союзником и другом, ворота закрыты? Горожане оправдывались тем, что сделано это было из страха перед толпой, раздраженной грабежами, которые учинили солдаты, сошедшие с кораблей. Магон выманил гадитанских суфетов111 (высшее должностное лицо у пунийцев) и квестора для переговоров и велел их жестоко бичевать и распять. (3) Потом с кораблями направился он к Питиусе112, острову, отстоящему от материка миль на сто; тогда его населяли пунийцы. (4) Флот встретили гостеприимно и не только щедро снабдили продовольствием, но и пополнили войско Магона вооруженной молодежью. Ободренный Магон отплыл к Балеарским островам – расстояние тут около пятидесяти миль113. (5) Балеарских островов два: один больше, он богаче оружьем, мужами;114 есть там и гавань, где Магон рассчитывал спокойно перезимовать: осень уже подходила к концу. (6) Флот, однако, встретили так враждебно, словно обитатели острова были римляне. Праща и сейчас – главное метательное оружие балеарцев, а тогда они другого и не знали; зато в обращении с этим оружием они превосходят все другие народы. (7) На приближающийся к острову флот посыпался такой густой град камней, что Магон не осмелился войти в гавань и повернул в открытое море (8) к меньшему из Балеарских островов: он плодороден, но мужами и оружием не так силен. (9) Пунийцы, высадившись, стали лагерем повыше гавани, в безопасном месте; городом овладели без сопротивления; Магон набрал две тысячи вспомогательного войска и отправил его в Карфаген; корабли вытащили зимовать на сушу. (10) А гадитанцы, как только Магон отошел от их берегов, сдались римлянам.

38. (1) Вот что было свершено в Испании под командованием Публия Сципиона и при его ауспициях. Он передал провинцию Луцию Лентулу и Луцию Манлию Ацидину115, а сам с десятью кораблями вернулся в Рим. (2) Сенат принял его вне города в храме Беллоны; Сципион поведал, сколько дано им сражений, сколько городов отнял он у врага, какие племена подчинил римскому народу. (3) Он отправился в Испанию сражаться с четырьмя военачальниками116, имея против себя четыре победоносных войска, сейчас он не оставил на испанской земле ни одного карфагенянина. (4) За все, им свершенное, он надеется получить триумф, но не домогается его, поскольку известно, что до сего дня ни один человек, не занимавший еще должностей, триумфа не получал. (5) По окончании сенатского заседания Сципион вошел в Город;117 он внес в казну четырнадцать тысяч триста сорок два фунта серебра в слитках и очень много серебряных денег.

(6) Выборы консулов проводил Луций Ветурий Филон. Все центурии при общем одобрении провозгласили консулом Публия Сципиона. В сотоварищи был ему дан Публий Лициний Красс, главный понтифик. (7) Передают, что за всю войну на выборы не собиралось столько народа. (8) Приходили отовсюду не только подать голос, но и посмотреть на Сципиона; толпа стекалась и к его дому, и на Капитолий, когда он приносил в жертву сотню быков, обещанных Юпитеру в Испании. (9) Все были уверены, что как Гай Лутаций окончил прошлую войну с Карфагеном, так и Публиций Сципион покончит с нынешней, (10) и как выгнал он карфагенян из всей Испании, так выгонит их из Италии; ему прочили командование в Африке, словно с войной в Италии уже было покончено. (11) В преторы были выбраны два плебейских эдила – Спурий Лукреций и Гней Октавий – и два частных лица – Гней Сервилий Цепион и Луций Эмилий Пап. (12) На четырнадцатом году войны с Карфагеном [205 г.] в консульскую должность вступили Публий Корнелий Сципион и Публий Лициний Красс. Консулам назначены были провинции: Красс уступил Сципиону Сицилию без жеребьевки, так как его, главного понтифика, удерживало в Италии попечение о священнодействиях. Красс получил область бруттийцев. (13) Жеребьевкой распределены были обязанности между преторами; городская претура досталась Сервилию; Аримин (так называли Галлию118) – Спурию Лукрецию; Сицилия – Луцию Эмилию; Гнею Октавию – Сардиния.

(14) На Капитолии119 собрался сенат. Публий Сципион доложил о делах; сенат постановил: игры, которые Сципион обещал дать во время солдатского мятежа в Испании, пусть дает из тех денег, которые он сам внес в казну.

39. (1) Сципион представил сенату послов из Сагунта. Самый старший из них начал так: «Мы претерпели тягчайшие бедствия, отцы-сенаторы, лишь бы до конца сохранить вам верность. О своих бедах мы не скорбим: ведь столько доброго сделали нам и вы, и ваши военачальники. (2) Ради нас вы начали эту войну и, начав, упорно ведете ее уже четырнадцатый год; вы нередко и сами оказывались на краю гибели, и карфагенян подвергали такой же опасности. (3) В Италии шла жесточайшая война с таким противником, как Ганнибал, и вы все же отправили в Испанию войско и консула, словно затем, чтобы подобрать обломки нашего кораблекрушения. (4) Публий и Гней Корнелии с того дня, как прибыли в Испанию, не упускали возможности сделать что-нибудь нам на пользу, а нашим врагам во вред. (5) Прежде всего они возвратили нам наш город;120 по всей Испании они разослали гонцов разыскивать наших сограждан, распроданных в рабство, и возвратили им свободу. (6) Мы готовы были поверить, что злоключениям нашим конец, что вот оно, желанное счастье, когда Публий и Гней Сципионы, ваши военачальники, погибли на горе нам, едва ли не больше, чем вам.

(7) Из дальних мест вернулись мы на старое пепелище, казалось, лишь для того, чтобы еще раз увидеть гибель родного города и погибнуть с ним вместе. (8) Чтобы покончить с нами, не требовалось ни карфагенского полководца, ни карфагенского войска – нас истребили бы турдулы121, застарелые наши враги, виновники первого разрушения нашего города. (9) И вдруг – нечаянно-негаданно – вы послали к нам Публия Сципиона, которого мы – счастливейшие из всех сагунтинцев – теперь видим консулом. Мы расскажем нашим согражданам, что видели его – нашу надежду, нашу силу, наше спасение. (10) Он взял в Испании много вражеских городов и всегда из захваченных там людей выбирал сагунтинцев и возвращал их на родину. (11) Турдетанов, а это такие враги, что, останься они в полной силе, Сагунту бы не уцелеть, он так укротил, что не только нам, но – не во вред будет сказано – и потомкам нашим они уже не страшны. (12) Разрушен город тех, кому в угоду был разрушен Ганнибалом Сагунт; их земля платит нам подать, и не столько доходы нас радуют, сколько отмщение.

(13) Принести благодарность за эти благодеяния, а больших мы не могли бы ни ждать, ни желать от бессмертных богов, и послал нас сенат и народ Сагунта. (14) Мы посланы также поздравить вас: в эти годы вы так воевали в Испании и Италии, что покорили Испанию не только до Ибера, но до самого Океана, до края света, а в Италии ничего не оставили пунийцам, кроме пространства, обведенного валом их лагеря. (15) Нам велено не только поблагодарить Юпитера Всеблагого Величайшего – хранителя Капитолийской крепости, но и (16) с вашего разрешения поднести ему в дар золотой венец за победу. Итак, если вам угодно, утвердите и закрепите своей властью все доброе, что сделали нам ваши военачальники».

(17) Сенат ответил сагунтинским послам: и разрушение, и восстановление Сагунта будет для всех народов примером обоюдной союзнической верности; (18) римские военачальники действовали правильно и в соответствии с волей сената: восстановили Сагунт, выкупили из рабства граждан Сагунта; все их благодеяния одобрены сенатом; принести дар на Капитолий разрешается. (19) Велено было предоставить послам помещение и содержание: каждого одарили не меньше чем десятью тысячами ассов122. (20) Сенату были представлены и другие посольства: их выслушали. (21) Сагунтинцы попросили разрешения посмотреть Италию – в той мере, в какой это безопасно. Им дали проводников и написали городам, пусть радушно примут испанцев. (22) Потом сенату было доложено о состоянии государства, о наборе войск, о распределении провинций123.

40. (1) Пошел слух о том, что Африка без жеребьевки дается Публию Сципиону как новая провинция. Он и сам, не довольствуясь умеренной славой, говорил, что провозглашен консулом не для того, чтобы просто вести войну, но для того, чтобы ее закончить, (2) а это возможно, только если он переправится с войском в Африку, и буде сенат воспротивится тому, он обратится к народу. Этот замысел отнюдь не понравился влиятельнейшим сенаторам, но почти все они из страха ли или по расчету лишь тихо ворчали. (3) Попросили высказаться Фабия Максима.

«Я знаю,– сказал он,– многим из вас, отцы-сенаторы, кажется, что речь идет о деле, уже решенном, и нечего подавать свое мнение о провинции Африке, как будто о ней и слова еще не сказано. (4) Но, прежде всего, я не знаю, как это Африка закреплена за нашим мужественным и решительным консулом, ведь ни сенат не постановил быть ей на нынешний год провинцией, ни народ о том не распорядился124. (5) А если и закреплена, то не прав, я думаю, консул, который словно в насмешку предлагает сенату решить уже решенное, а не сенатор, который подает в свой черед мнение о рассматриваемом деле.

(6) Я не согласен, что надо торопиться с переправой в Африку, хотя и уверен, что подвергнусь упрекам двоякого рода. (7) Во-первых, в свойственной мне медлительности – пусть люди молодые называют ее трусостью и леностью, но не жалеть же о том, что доныне советы других всегда выглядели привлекательней, а мои оказывались полезней. (8) Во-вторых, в том, что я умаляю со дня на день растущую славу мужественнейшего консула и завидую ему. (9) Если от этого подозрения меня не спасает ни прожитая мною жизнь, ни мои нравы, ни диктатура и пять консульств125, ни великая слава, приобретенная на войне и в гражданской жизни, слава, которой теперь не ищу, скорее пресыщен, то, может быть, от него избавит меня мой возраст. Могу ли я соперничать с человеком, который моложе даже моего сына? (10) В пору моей диктатуры, когда я, еще полный сил, находился в центре великих событий, никто ни в сенате, ни в народе не услышал от меня возражений против того, чтобы поносивший меня начальник конницы был неслыханным постановлением уравнен со мною во власти126. (11) Я предпочитал добиться своего делом, а не словами, чтобы он, чужим суждением поставленный со мной наравне, сам признался в моем превосходстве. (12) Мне ли, прошедшему весь путь государственных должностей, соперничать и состязаться с цветущим юношей! (13) Для чего? Для того чтобы мне, уставшему жить, не то что вести дела, поручили Африку, если ему в этом откажут? Моя слава при мне: с нею мне и жить, с нею и умереть. (14) Я не позволил Ганнибалу победить, чтобы смогли победить его вы, кто теперь полон сил.

41. (1) Прости меня, Публий Корнелий: людская молва никогда не была мне дороже государства, не дороже его благополучия и твоя слава. (2) Если бы в Италии не шла война или если бы враг был так ничтожен, что победой над ним не прославишься, то еще было бы можно, пожалуй, подумать, что человек, задерживающий тебя в Италии, хотя бы и ко благу государства, намерен отнять у тебя возможность прославиться. (3) Но Ганнибал со своим войском, целым и невредимым, четырнадцатый год держит Италию в осаде – не покажется ли жалкой тебе твоя слава, если этого врага, пролившего столько крови, заставившего нас пролить столько слез, ты, консул, не выгонишь из Италии, не завершишь войну и не будешь чтим так же, как Гай Лутаций, завершивший первую войну127 с Карфагеном? (4) Разве Гамилькар как вождь был страшнее Ганнибала? Разве та война была страшней этой, разве та победа была славнее и значительнее, чем будет эта, – только бы одержать ее в твое консульство! (5) Разве прогнать Гамилькара из Дрепана и с Эрика128 важнее, чем вытеснить пунийцев и Ганнибала из Италии? (6) И хотя ты больше дорожишь славой, которая у тебя есть, чем той, на которую только надеешься, что тебя больше прославит: вызволение ли Испании или Италии из войны?

(7) Ганнибал еще не в таком положении, чтобы можно было поверить, что предпочитающий другую войну руководствуется презрением, а не страхом. (8) А если ты снаряжаешься на войну с Ганнибалом, зачем тебе такой кружной путь: переправляться в Африку, рассчитывать, что он последует туда за тобой? Почему тебе не идти напрямик: туда, где Ганнибал сейчас, если уж ты стремишься к великой славе завершителя войны с Карфагеном? (9) Это естественно – сперва защитить свое, потом завоевывать чужое. Да будет мир в Италии раньше, чем война в Африке, и пусть страх сначала отпустит нас – потом пойдем устрашать других. (10) Если обе войны можно вести под твоим водительством и при твоих ауспициях, победи Ганнибала здесь, а там бери Карфаген; если вторая из этих побед и достанется новым консулам, то первая будет не только славней и значительнее. Именно она вызовет и поход на Карфаген.

(11) Не говорю здесь о том, что казне не под силу прокормить два разных войска: одно в Италии, другое в Африке; (12) а также о том, что нам ничего не останется на содержание флота и мы не сможем обеспечить себя продовольствием. Но кто же обманывается, кто же не видит надвигающейся опасности? Публий Лициний будет воевать в Италии, Публий Сципион – в Африке. (13) Ладно, а если – да сохранят нас все боги, страшно даже сказать, но ведь то, что однажды случилось, может опять случиться – Ганнибал победителем двинется к Городу, что ж нам тогда вызывать тебя, консула, из Африки, как Квинта Фульвия из Капуи129? (14) А можно ли положиться на военное счастье в Африке? Суди на примере твоих отца и дяди, погибших вместе с войсками за какие-нибудь тридцать дней. (15) И это – в стране, где за несколько лет они великими подвигами на суше и на море прославили на чужбине и римский народ, и вашу семью. (16) Мне не хватило бы дня, пожелай я исчислить царей и полководцев, неосмотрительно вступивших на беду себе и своим войскам во вражескую землю. (17) Афиняне, люди благоразумные, бросили свою войну в Аттике и по совету юноши130, тоже деятельного и знатного, отправили в Сицилию большой флот и в одной морской битве навек надломили свое цветущее государство.

42. (1) Я привел здесь пример из истории другого народа, и очень давний. Но послушаемся урока, преподанного нам этой самой Африкой и столь превратной судьбой Марка Атилия131. (2) Смотри, Публий Корнелий, как бы тебе, когда ты с открытого моря увидишь Африку, не показалась Испания детской игрой и забавой132! (3) Разве не так? Ты плыл по замиренному морю вдоль берегов Италии и Галлии; остановился с флотом в Эмпориях133, союзном городе; высадил там солдат и повел их по безопасным местам к Тарракону, к союзникам и друзьям римского народа; (4) из Тарракона путь шел через сторожевые стоянки римлян; у Ибера стояли войска твоего отца и дяди, разъяренные бедствием – гибелью того и другого вождей. (5) С ними был известный Луций Марций, начальник, выбранный солдатами в спешке и на время134, но, будь он украшен знатностью рода и облечен законной властью, ни в чем не уступил бы он славным военачальникам. Новый Карфаген взят был совсем без труда – ни одно из трех пунийских войск не защищало союзников. (6) Что до остального, то я не умаляю сделанного тобой, но все это несравнимо с войной в Африке, где нет ни гавани, открытой для наших судов, ни замиренной области, ни союзного города, ни дружественного царя; нигде нету такого места, чтобы обосноваться и оттуда уже начинать военные действия. (7) Куда ни посмотришь, все неприязненно и враждебно.

Можешь ли ты довериться Сифаку и нумидийцам? Однажды поверил и хватит! Неосмотрительность не всегда удачлива; а люди коварные соблюдают слово в делах маловажных, чтобы нарушить при удобном случае и за хорошую плату. (8) Твоего отца и дядю убили враги – после того как их обманули союзники-кельтиберы. И тебе самому Магон и Газдрубал, неприятельские вожди, были не так опасны, как друзья Индибилис и Мандоний. (9) Ты и нумидийцам доверишься, узнав, что свои солдаты способны поднять мятеж? И Сифак, и Масинисса в Африке предпочитают собственную власть карфагенской, но владычество карфагенян они предпочтут всякому другому. (10) Сейчас они соперничают друг с другом и готовы грызться за любой пустяк – внешний враг далеко, и бояться нечего, – но покажи им римское оружие и чужеземное войско, все кинутся тушить пожар, всем угрожающий. (11) И те же самые карфагеняне защищали Испанию иначе, чем будут защищать стены родного города, храмы богов, алтари и домашние очаги; ведь тогда идущего в бой будет провожать полная тревоги жена, прибегут маленькие дети.

(12) А если карфагеняне, вполне доверяющие и единодушию Африки, и союзным царям, и своим стенам, увидят, что ни тебя, ни твоего войска в Италии нет? Не отправят ли они сами в Италию новое войско из Африки, (13) не прикажут ли Магону, который со своим флотом покинул Балеары и уже плывет вдоль лигурийских берегов, идти на соединение с Ганнибалом? (14) Не переживем ли мы тот же ужас, какой переживали недавно, когда Газдрубал переправился в Италию? Ты собираешься не только Карфаген, но и всю Африку держать в осаде своим войском, а Газдрубала ты упустил, и он перешел в Италию? (15) Ты скажешь, он был тобою разбит; тем более – ради тебя, не только ради государства, – я предпочел бы, чтобы разбитому врагу не было дороги в Италию. Позволь нам все, что удалось тебе сделать на благо римского государства, приписать твоим замыслам, а все неудачи объяснить превратностями военного счастья. (16) Чем ты лучше и чем храбрее, тем сильней захотят Город и вся Италия удержать при себе такого защитника. Ты не можешь сам не признать, что где Ганнибал, там и главный очаг и оплот войны; потому ты и объявляешь, что переправа в Африку нужна тебе, чтобы этим увлечь туда Ганнибала? (17) Здесь ли, там ли, но дело ты будешь иметь с Ганнибалом. Так где же ты будешь сильнее: в одиночку в Африке или здесь с соединенными войсками твоими и твоего сотоварища? Разве недавний пример консулов Клавдия и Ливия не убеждает тебя в пользе такого соединения? (18) А где сильней Ганнибал? Здесь ли, в отдаленнейшем углу Бруттия, откуда давно и тщетно шлет он на родину просьбы о подмоге, или там, где рядом расположенный Карфаген и вся союзная Африка помогут ему и людьми, и оружием? (19) И зачем желать решительного сражения там, где сил у тебя будет вдвое меньше, а у врага много больше, чем в Италии, почему не воевать здесь, где против одного войска будут два и враг истомлен долгой и тяжелой войной?

(20) Подумай, как несхоже твое решение с решением твоего отца! Он, консул, отправился было в Испанию, но вернулся в Италию, чтобы преградить дорогу Ганнибалу, спускавшемуся с Альп;135 ты, когда Ганнибал в Италии, готов Италию покинуть, (21) и не потому, что это принесет пользу государству, а потому, что это, ты думаешь, прославит и возвеличит тебя. Как в тот раз, когда ты, военачальник народа римского, без его решения, без постановления сената оставил провинцию, свое войско и вверил двум кораблям судьбу и величие государства, подвергавшегося вместе с тобою опасности. (22) Я полагаю, что Публий Корнелий выбран в консулы ради государства и ради нас, а не ради его самого и что войско набрано для того, чтобы сохранять Италию и Город, а не переправляться в те страны, куда захочется царски высокомерным консулам по их произволу».

43. (1) И речь, заранее приготовленная на этот случай, и влияние Фабия, и давно утвердившееся убеждение в его благоразумии подействовали на многих сенаторов, особенно на старейших; большинство одобряло проницательность старца, а не дерзкие намерения горячего юноши. Тут Сципион, говорят, начал так:

(2) «Квинт Фабий в начале своей речи, отцы-сенаторы, сам упомянул, что его можно заподозрить в зависти и недоброжелательстве. (3) Я-то не осмелился бы возвести подобное обвинение на такого мужа, но оно названо и не вполне опровергнуто – несовершенство ли речи тому виной или суть дела. (4) Квинт Фабий, желая снять с себя обвинение в зависти, так превознес свои должности, славу своих подвигов, словно мне угрожает соперничество человека ничтожного, а не возвышающегося над всеми (не скрываю, что и я стремлюсь к этому), который не хочет, чтобы меня с ним равняли. (5) Фабий изобразил себя старцем, все уже совершившим, а меня юнцом, не достигшим возраста его сына. Но разве срок человеческой жизни ставит предел жажде славы, разве самая великая слава не та, что живет в памяти потомков? (6) Мне известно, что великим людям случается сравнивать себя не только с современниками, но и со знаменитыми мужами всех времен. (7) Я отнюдь не скрываю, Фабий, что хочу не только прославиться, как ты; я хочу – не гневайся – большей славы. (8) Не надо желать, чтобы граждан не хуже нас (тебя ли, меня ли) больше не появлялось, – ведь это значило бы хотеть вреда не только тому, кому ты завидуешь, но и государству, и, можно сказать, чуть ли не всему роду людскому.

(9) Фабий напомнил о том, какой опасности я было подвергся, переправившись в Африку: он, видимо, обеспокоен не только судьбой государства и войска, но и моей собственной. (10) Откуда эта неожиданная забота? Когда мой отец и дядя были убиты, когда оба их войска почти полностью были истреблены, когда мы потеряли Испанию и четыре войска пунийцев с их четырьмя вождями силой оружия держали всю ее в страхе, (11) когда искали командующего и, кроме меня, никого не нашли (никто не осмелился притязать на эту должность136), когда меня, двадцатичетырехлетнего юношу, римский народ облек военной властью – (12) тогда почему никто не вспоминал о моем возрасте, мощи врагов, трудностях войны, недавней гибели моих отца и дяди? (13) Разве мы сейчас в Африке потерпели поражение, да еще и большее, чем тогда в Испании? Разве сейчас в Африке больше войск, и предводителей у них больше, и они лучше, чем тогда в Испании? Разве мой возраст был тогда более зрелым, чтобы вести войну? (14) Или воевать с карфагенянами удобней в Испании, чем в Африке?

А теперь, после того как четыре пунийских войска разбиты наголову, после того как столько городов захвачено силой или подчинено страхом, после того как все – вплоть до Океана – укрощены: столько царьков, столько диких племен; (15) после того как вся Испания возвращена нам и полностью замирена – теперь легко принижать совершенное мною. (16) И ей-ей, если я вернусь из Африки победителем, будет столь же легко представить ничтожными те же самые трудности и опасности, какие сейчас, чтобы удержать меня, изображены преувеличенно грозными. (17) Фабий говорит, что к Африке не подойти, что там нет ни одной доступной гавани. Он вспоминает о Марке Атилии, который в Африке был взят в плен. Да разве он сразу как высадился, так и потерпел поражение? Фабий забыл, что для этого же злосчастного военачальника гавани в Африке были открыты, что первый год он воевал превосходно и карфагенские-то полководцы137, если уж говорить о них, его так и не победили. (18) Так что этим примером меня ты не напугаешь. Если бы в эту войну, а не в предыдущую, если бы ныне, а не сорок лет назад138 мы потерпели это поражение, то меньше ли было бы смысла переправляться мне в Африку после пленения Регула, чем в Испанию после гибели Сципионов? (19) Или Ксантипп, лакедемонянин139, родился на счастье Карфагену, а я не на счастье своей родине? Такого я не потерплю, и моя уверенность возрастает, когда я вижу, как много значит доблесть одного-единственного человека. (20) Да, надо еще послушать и про афинян, легкомысленно переправившихся в Сицилию, забыв о войне у себя на родине. (21) А почему, раз уж есть время на греческие россказни, не вспомнишь ты о сиракузском царе Агафокле? Когда Сицилия исстрадалась от долгой войны с Карфагеном, он переправился в ту самую Африку и перенес войну туда, откуда он пришла140.

44. (1) Нужно ли на старых и чужеземных примерах доказывать, как важно напугать врага и, отвратив от себя опасность, привести его на край гибели? (2) Ганнибал – пример очевидный и очень убедительный. Совсем не одно и то же опустошать чужие пределы или видеть, как по твоей земле с огнем и мечом идет враг: у нападающего всегда больше воодушевления, чем у обороняющегося. (3) Притом неизвестное больше страшит: силу и слабость врага лучше разглядишь вблизи, когда вступишь в его пределы. (4) Ганнибал не надеялся, что к нему в Италии перейдет столько городов и племен, сколько их перешло после каннского бедствия; в Африке у карфагенян все еще неустойчивее: они – неверные союзники, суровые и высокомерные господа. (5) Мы, даже покинутые союзниками, устояли благодаря собственным своим силам и римскому войску: у карфагенян нету граждан в их войске, у них оплачиваемые наемники – африканцы и нумидийцы, верность их легковесна, мысли переменчивы. (6) Если только здесь нас ничто не задержит, то вы услышите сразу о том, что я в Африке, Африка в огне войны, Ганнибал уходит отсюда, Карфаген осажден. Ждите из Африки вестей более радостных и частых, чем получали вы из Испании. (7) В этих моих надеждах порукой мне счастье народа римского, оскорбленные врагом боги – свидетели договоров, цари Сифак и Масинисса, на чью верность я полагаться буду, но сумею обезопасить себя от вероломства.

(8) Многое, что сейчас издали неразличимо, откроет война. Муж и вождь не упускает счастливого случая и подчиняет его своим замыслам. (9) Ты, Фабий, назначил мне равного противника – Ганнибала; только скорее я повлеку его за собой, а не он здесь удержит меня. Я заставлю его сражаться в его стране, и наградой за победу будет Карфаген, а не полуразрушенные крепости бруттийцев. (10) Ты боишься, как бы, пока я переправляюсь, высаживаюсь с войском в Африке, иду к Карфагену, государство не понесло какого-нибудь ущерба. Ты, Квинт Фабий, сумел этого добиться, когда Ганнибал победителем носился по всей Италии. (11) Так не оскорбительно ли полагать, будто сейчас, когда Ганнибал поколеблен и почти сломлен, не сумеет добиться того же консул Публий Лициний, человек мужественный, не участвовавший в жеребьевке о далекой провинции, потому что он как великий понтифик должен присутствовать при вверенных ему священнодействиях.

(12) Если и вправду мое предложение ничуть не ускорит окончания войны, то все же достоинство римского народа, славного у чужеземных царей и племен, требует показать, что у нас хватает духа не только защищать Италию, но и вторгнуться в Африку. (13) Нельзя, чтобы разнеслась молва, будто ни один римский военачальник не осмелился на то, на что осмелился Ганнибал. Ведь в Первую Пуническую войну, когда воевали за обладание Сицилией, наши войска и флот столько раз нападали на Африку, а сейчас, когда сражаются за Италию, в Африке покой. (14) Так пусть наконец отдохнет измученная Италия, пусть огонь и меч опустошают теперь Африку; (15) пусть лучше римский лагерь воздвигнется у врат Карфагена, а не мы вновь увидим с наших стен неприятельский вал; пусть теперь очагом войны станет Африка, пусть она увидит пораженных ужасом беженцев, опустошенные поля, отпавших союзников – все бедствия войны, которые четырнадцать лет обрушивались на нас.

(16) О делах государственных, о предстоящей войне и о провинциях, о которых идет спор, уже достаточно сказано. (17) Эта речь была бы длинной и незанимательной для вас, если бы я захотел, подобно Фабию, принижавшему мои испанские подвиги, посмеяться над его славой, а собственную превознести. Я ни того ни другого не сделаю, отцы-сенаторы, и если ничем иным, то скромностью и сдержанностью языка одолею я, юноша, старца. Я и жил, и действовал, спокойно и молчаливо довольствуясь мнением, которое вы обо мне сами составили».

45. (1) Сципиона слушали с беспокойством. До всех уже дошла молва: если он не получит командование в Африке, то сразу же обратится к народу. (2) Квинт Фульвий, в прошлом четырежды консул и цензор, потребовал от консула, чтобы тот открыто сказал в сенате, позволит ли он сенату принять решение о провинциях и будет ли это решение соблюдать или обратится к народу. (3) Сципион ответил, что будет действовать, как потребует того благо государства. Тогда Фульвий сказал: (4) «Я задал вопрос, зная, как ты ответишь и что сделаешь; ведь ты ясно даешь понять, что не совета спрашиваешь у сената, а только выведываешь его мнение, и если мы сейчас же не назначим тебе провинцию, какую ты хочешь, то у тебя уже заготовлен проект закона». (5) «И поэтому,– заключил он,– я отказываюсь высказать свое мнение, и прошу вас, народные трибуны, прийти мне на помощь, ибо, если сенат и поддержит меня, консул не будет считаться с его решением».

(6) Начался спор: консул утверждал, что трибуны не имеют права прибегать к вмешательству для поддержки сенатора, отказывающегося высказать в свой черед свое мнение. (7) Трибуны решили так: «Если консул позволит сенату принять решение о провинциях, то мы желаем, чтобы консул этому решению подчинился, и не допустим, чтобы он обратился к народу; а если не позволит, то мы придем на помощь сенатору, который откажется высказать свое мнение о рассматриваемом деле141 ». (8) Консул попросил дать ему день для переговоров с коллегой. На следующий день сенату позволено было решить вопрос о провинциях. Провинции распределили так: одному консулу – Сицилия и тридцать военных кораблей, которые были у Гая Сервилия в прошлом году;142 ему также разрешено было переправиться в Африку, если, по его мнению, этого потребует благо государства; (9) другому консулу – Бруттий и война с Ганнибалом, а войско, какое он выберет <...>143. Луций Ветурий и Квинт Цецилий пусть решат жребием или договорятся, кому из них воевать в Бруттии во главе двух легионов, оставленных консулом; получившему эту провинцию командование будет продлено на год. (10) И остальным (кроме консулов и преторов), кто будет распоряжаться войсками и провинциями, командование продлено, (11) Квинту Цецилию по жребию выпало вести в Бруттии вместе с консулом войну против Ганнибала.

(12) Затем Сципион справил игры при большом стечении зрителей – люди к нему были расположены. Отправлены были в Дельфы послами Марк Помпоний Матон и Квинт Катий с дарами из добычи, взятой у Газдрубала. Они повезли туда золотой венец весом в двести фунтов и серебряные изображения трофеев весом в тысячу фунтов144.

(13) Сципион не получил разрешения произвести воинский набор, да и не очень на этом настаивал: ему позволили набрать добровольцев. (14) Он заявил, что государство ничего не истратит на будущий флот: союзники дадут ему все, что нужно для постройки и снаряжения кораблей. (15) Первыми пообещали по своим возможностям помочь консулу города Этрурии: Цере – дать хлеб и всякое продовольствие для моряков; Популония145 – железо; Тарквиния – холст на паруса; Волатерры – корабельный лес и хлеб; (16) Арретий – три тысячи щитов и столько же шлемов, копья, галльские дротики, длинные копья – всего пятьдесят тысяч предметов, каждого вида оружия поровну, – а также топоры, заступы, косы, корзины, ручные мельницы, (17) сколько этого нужно для сорока военных судов; сто двадцать тысяч модиев пшеницы и дорожных денег десятникам и гребцам. (18) Перузия, Клузий и Рузеллы пообещали корабельный сосновый лес и много хлеба. Сосны брали из общественных лесов. (19) Города Умбрии и, кроме того, Нурсия, Реата, Амитерн146 и вся земля сабинская пообещали солдат; многие марсы, пелигны и марруцины147 пошли добровольцами во флот. (20) Камерин148, равноправный по договору с Римом, прислал когорту в шестьсот вооруженных. (21) Тридцать кораблей были начаты постройкой (двадцать квинкверем, десять квадрирем): Сципион так торопил рабочих, что на сорок пятый день после доставки леса суда, полностью снаряженные, были спущены на воду.

46. (1) Сципион отправился в Сицилию с тридцатью военными кораблями; с ним было около семи тысяч добровольцев, (2) Публий Лициний прибыл в Бруттий; из двух консульских армий, там находившихся, он выбрал ту, которой прежде командовал консул Луций Ветурий. (3) Метеллу Лициний предоставил легионы, которыми тот командовал и раньше, понимая, что ему будет легче начальствовать над теми, кто привык к его власти. (4) Преторы отбыли в свои провинции. Так как денег на войну не хватало, то квесторам велено было продать в Кампании земли между «греческим рвом» и морем;149(5) было разрешено принимать доносы о том, какая земля принадлежала раньше кампанским гражданам: она становилась собственностью римского народа; в награду доносчику давали десятую часть суммы, в которую был оценен указанный им участок. (6) Гнею Сервилию, городскому претору, поручено было следить, чтобы кампанские граждане селились там, где им сенатским постановлением разрешено, и наказывать поселившихся в другом месте.

(7) Тем же летом Магон, сын Гамилькара, перезимовав на меньшем из Балеарских островов, набрал там молодых солдат и переправился в Италию, имея около тридцати военных и много грузовых кораблей, двенадцать тысяч пехоты и почти две тысячи конницы. (8) Внезапно напав, он взял Геную150(морское побережье вовсе не охранялось) и пристал к берегам альпийских лигурийцев, надеясь поднять там мятеж. (9) Ингавны (это лигурийское племя)151-152 тогда как раз вели войну с горными эпантериями153. (10) Пуниец сложил свою добычу в Савоне154, городе в Альпах, оставил там для охраны десять кораблей, остальные отправил в Карфаген охранять побережье (шла молва, что Сципион готовится к переправе), (11) а сам, заключив союз с ингавнами, дружбы которых добивался, решил воевать с горцами. Войско его увеличивалось со дня на день, слава росла, и галлы стекались к нему отовсюду. (12) Сенаторы, узнавшие об этом из письма Спурия Лукреция155, очень встревожились: что ж было радоваться два года назад гибели Газдрубала и его войска, если вновь надвигается такая же страшная война – не все ли равно, что военачальник другой! (13) Марку Ливию, проконсулу, велено было двинуть из Этрурии к Аримину войско добровольцев из рабов, а Гнею Сервилию поручено, если он сочтет это полезным для государства, взять из Города два городских легиона, поставив командовать ими, кого захочет. Марк Валерий Левин отвел их в Арретий.

(14) В те же дни около восьмидесяти грузовых карфагенских судов было захвачено Гнеем Октавием близ Сардинии, его провинции. Целий пишет, что они везли хлеб и провиант Ганнибалу; а Валерий156 – что суда направлялись в Карфаген с добычей из Этрурии и с пленными лигурийцами и горцами. (15) В Бруттии в этом году не произошло ничего примечательного. Чума равно свирепствовала среди римлян и карфагенян, только карфагенское войско страдало еще и от голода. (16) Ганнибал провел это лето возле храма Юноны Лацинии; он поставил и посвятил алтарь с большой надписью на греческом и пунийском языках, перечислявшей его подвиги157.

1. (1) Прибыв в Сицилию, Сципион распределил своих добровольцев по сотням. (2) Триста человек, полных сил, в расцвете юности, он оставил при себе, но оружия им не дал; юноши недоумевали, к чему они предназначены, почему их не зачисляют в сотни и оставляют безоружными. (3) Затем он отобрал из сицилийской молодежи, наиболее знатной и богатой, триста всадников, чтобы вместе с ними переправиться в Африку, и назначил день, когда они должны были явиться верхом и в полном вооружении. (4) Не только их самих, но и родителей их и родственников угнетала мысль об этой службе вдали от дома, трудной, сулившей многие опасности и на суше, и на море. (5) В назначенный день все явились, предъявили и своих коней, и оружие. Тут Сципион сказал: ему сообщили, что кое-кто из сицилийских всадников напуган предстоящим трудным и тягостным походом; (6) он предпочитает, чтобы люди, так настроенные, сказали об этом сейчас, а не жаловались бы потом, не оказались бы никуда не годными солдатами; пусть выскажутся прямо – он милостиво их выслушает.

(7) Кто-то наконец осмелился и сказал: будь его воля, он не пошел бы воевать. (8) Тогда Сципион ответил ему: «Ты не притворялся, юноша, и потому я дам тебе человека, который тебя заменит: ты ему передашь оружие, коня и прочее воинское снаряжение, возьмешь его сейчас же к себе домой и выучишь обращаться с оружием и конем». (9) Условие было радостно принято, а Сципион поручил ему одного из трехсот человек, которых держал при себе безоружными. Когда остальные увидели, как этот всадник освободился с согласия полководца от военной службы, все стали отказываться от службы и просить себе замену. (10) Таким образом, триста сицилийцев заменены были римскими всадниками, не стоившими казне никаких затрат; их обучение и тренировка лежали на сицилийцах – по приказу военачальника уклонившиеся от этого должны были идти на войну сами1. (11) Говорят, получился превосходный отряд конников, хорошо послуживший государству во многих сражениях.

(12) Делая смотр легионам, Сципион выбрал из солдат старых служак, прежде всего тех, кто воевал под командой Марцелла2. (13) Он считал, что они вообще хорошо обучены и, длительно осаждая Сиракузы, приобрели большой опыт в осадном деле; замышлял же он ни больше ни меньше как разрушение Карфагена. (14) Он разместил войско по городам, потребовал от сицилийцев хлеба (взятого с собой из Италии не тронул), починил старые суда и отправил на них Лелия в Африку за добычей; новые суда, спешно построенные из свежего леса, вытащил на берег в Панорме: пусть перезимуют на суше.

(15) Приготовив все к войне, Сципион отбыл в Сиракузы, еще не успокоившиеся после войны и ее тревог. (16) Греки требовали назад свое имущество, которое какие-то италики отобрали во время войны силой и силой удерживали, хотя сенат оставил его за прежними владельцами3. (17) Сципион считал самым главным соблюдение государственных обещаний: он указом вернул сиракузянам их имущество, а у тех, кто упорствовал, присвоенное отбиралось по судебным решениям. (18) Это расположило к Сципиону не только владельцев, но и все население Сицилии: в войне Сципиону деятельно помогали. (19) Тем же летом в Испании вспыхнула большая война: начал ее илергет Индибилис4, и только потому, что, восхищаясь Сципионом, он стал презирать остальных военачальников. (20) Он думал: у римлян остался один-единственный полководец – остальные убиты Ганнибалом; римлянам больше некого было послать в Испанию, когда старшие Сципионы погибли, а когда война в Италии стала тяжелее, его вызвали туда против Ганнибала. (21) Нынешние римские командиры в Испании – командиры только по имени; старое войско отсюда уведено; вокруг одни трусы, беспорядочная толпа новобранцев. (22) Другого такого случая освободить Испанию не будет. (23) До сего дня испанцы служили или карфагенянам, или римлянам, иногда тем и другим разом; (24) карфагенян прогнали римляне; испанцы, если объединятся, прогонят римлян; Испания навеки избавится от всякого иноземного владычества и будет жить по отеческим обычаям и заветам. (25) Такими и подобными речами он воодушевил не только соплеменников, но и соседствующих с ними авсетанов5 и другие народы, обитающие поблизости. (26) За несколько дней тридцать тысяч пехоты и около четырех тысяч конницы собралось в область седетанов6, как то и было назначено.

2. (1) Римские военачальники Луций Лентул и Луций Манлий Ацидин7, чтобы война, первоначально пренебрегаемая, не разгорелась, соединили свои войска, прошли с ними, никого не тревожа, (2) через вражескую землю авсетанов так, словно она была замирена, дошли до стоянки врагов и расположились лагерем в трех милях от их лагеря. (3) Сначала через послов тщетно уговаривали неприятеля сложить оружие; затем, когда на римских фуражиров внезапно напали испанские всадники, конница с римской стоянки кинулась на них, завязалась схватка, исход которой ничем не был примечателен.

(4) На следующий день с восходом солнца все испанцы, вооруженные и готовые к бою, выстроились примерно в миле от римского лагеря. (5) В центре стояли авсетаны, на правом крыле – илергеты, на левом – мелкие испанские племена; между центром и флангами были оставлены довольно широкие промежутки, чтобы, когда придет пора, пустить по ним конницу. (6) Римляне построили войско по-своему, но в подражание врагам оставили между легионами широкие проходы для конницы. (7) Лентул, решив, что использовать свою конницу сможет тот, кто первым выпустит ее на разорванный промежутками строй врага, (8) велел военному трибуну Сервию Корнелию ввести в бой конницу и пустить ее по этим открытым проходам. (9) Пешее сражение началось не слишком удачно; Лентул промедлил было, но, увидя, что дрогнул двенадцатый легион, стоявший на левом фланге против илергетов, повел на передовую ему в подкрепление тринадцатый легион, стоявший в запасе. (10) Силы уравновесились; Лентул направился к Луцию Манлию (тот находился в первых рядах, ободрял воинов, распоряжался подкреплениями, когда требовалось) сказать ему, (11) что левый фланг в безопасности и что он уже послал Корнелия Сервия обрушить на врага бурю конной атаки.

(12) Не успел он сказать это, как римские всадники, ворвавшись в середину врагов, расстроили ряды пехоты и отрезали дорогу испанским всадникам. (13) Конной битвы не получилось; испанцы спешились. Видя, что ряды противника смяты, что испанцы со своими знаменами бестолково мечутся туда-сюда, военачальники римлян ободряют своих солдат, заклинают их кинуться на растерявшегося врага и не позволить ему восстановить строй. (14) Варвары не выдержали бы такого неистового натиска, если бы царек Индибилис сам вместе со спешившимися всадниками не бросился наперерез первым рядам пехоты. (15) Там завязалась краткая ожесточенная схватка; тяжело раненный царь упорно бился, пока его не пригвоздило к земле копье; окружавшие его пали под градом дротиков. Тогда началось беспорядочное бегство. (16) Многих перебили: всадники не успели сесть на лошадей, а римляне яростно напали на перепуганных врагов и не прекратили преследование, пока не выбили их из лагеря. (17) Убито было испанцев в тот день тринадцать тысяч, около тысячи восьмисот взято в плен; римлян и союзников пало немногим больше двухсот – главным образом на левом фланге. (18) Испанцы, выгнанные из лагеря или бежавшие с поля битвы, сначала рассеялись по стране, а затем вернулись каждый в свой город.

3. (1) Мандоний созвал совет; оплакивали свое поражение, бранили зачинщиков войны и решили отправить послов – выдать оружие и сдаться. (2) Послы сваливали вину на зачинщика войны Индибилиса и прочих вождей, большинство которых пало в бою, говорили о выдаче оружия и условиях сдачи. (3) Им было отвечено: они могут сдаться, если выдадут живыми Мандония и других виновников войны; в противном случае римляне поведут войско в земли илергетов и авсетанов, а потом и других народов. (4) Вот что сказано было послам и что они передали собранию. Мандоний и остальные главари были схвачены и выданы на казнь. (5) Народам Испании был дарован мир; потребованы: годовая дань в двойном размере, шестимесячный запас зерна, плащи и тоги для войска; почти от тридцати народов взяты были заложники.

(6) Мятеж испанцев, быстро вспыхнувший и быстро подавленный, не вызвал больших волнений в стране, и теперь военная гроза повернула на Африку. (7) Лелий ночью пристал к Гиппону Регию8 и на рассвете, построив солдат и моряков, повел их грабить окрестности. (8) Беспечные мирные жители очень пострадали; перетрусившие вестники смертельно напугали Карфаген: римский флот во главе со Сципионом прибыл (раньше говорили, что он уже переправился в Сицилию). (9) Никто не мог установить ни числа увиденных кораблей, ни величины отряда, грабившего поля, но все от страха преувеличивали. И сначала ужас, потом уныние овладели душами: (10) вот как изменилась судьба: еще недавно победоносное войско карфагенян стояло у стен Рима; столько вражеских войск было уничтожено; все народы Италии по принуждению или добровольно им подчинились. (11) Но военное счастье повернулось, они увидят опустошение Африки и Карфаген в осаде. А чтобы выдержать это, нет у них таких сил, как у римлян. (12) На той стороне – римский простой народ, латинская молодежь; столько римских войск было перебито – и неизменно встает на смену новая густая поросль. (13) А карфагенский простой народ, и городской, и сельский, не воинствен; войско у них наемное из африканцев, это люди неверные, они смотрят туда, куда ветер дует – где выгоднее. (14) Сифак после переговоров со Сципионом охладел, Масинисса открыто отпал – это злейший враг. (15) Надеяться не на что, ждать помощи неоткуда. Магон не поднимает восстания в Галлии и не соединяется с Ганнибалом, да и сам Ганнибал стареет, и слава его уже блекнет.

4. (1) Таковы были новости; карфагеняне оплакивали свою судьбу, но страшный час заставил их поразмыслить о том, как защититься от настигнувшей их опасности. (2) Решили быстро провести набор воинов в городе и по селам, нанять в помощь африканцев, укрепить город, свезти туда продовольствие, приготовить оружие и метательные машины, снарядить суда и послать к Гиппону против римского флота. (3) Пока они этим были заняты, приходит известие: не Сципион, а Лелий переправился в Африку во главе отряда, с которым только и можно, что совершать набеги на села; главная тяжесть войны все еще приходится на Сицилию. (4) В Карфагене вздохнули; послали к Сифаку и другим царькам посольства закрепить старые союзы. Послали и к Филиппу обещать ему двести талантов серебра9, если он переправится в Сицилию или Италию; (5) послали и к своим военачальникам в Италию; пусть, стращая Сципиона, как могут, удерживают его в Италии; (6) к Магону послали не только послов, но и двадцать пять военных кораблей, шесть тысяч пехоты, восемьсот всадников, семь слонов и сверх того много денег для найма солдат; пусть, полагаясь на эти силы, подойдет он к городу римлян и соединится с Ганнибалом.

(7) В Карфагене были заняты этими приготовлениями, когда к Лелию, свозившему огромную добычу, взятую у безоружного и беззащитного населения, явился с несколькими всадниками Масинисса, возбужденный слухами о римском флоте10. (8) Он сожалел о медлительности Сципиона: тот до сих пор не переправился в Африку, а карфагеняне сейчас не помнят себя от страха, Сифак занят войной с соседями, и можно не сомневаться, что (Масинисса прекрасно знает), если ему дать время уладить свои дела, как он хочет, верным Риму он не останется. (9) Пусть Лелий уговаривает и торопит Сципиона; Масинисса, правда, изгнан из своего царства, но приведет к римлянам конницу и пехоту, которые чего-то стоят. А самому Лелию нечего задерживаться в Африке: Масинисса думает, что от Карфагена отчалил флот, сталкиваться с которым в отсутствие Сципиона опасно.

5. (1) Затем Масинисса отбыл, а Лелий на следующий день снялся с лагеря и отплыл из Гиппона со своими кораблями, полными добычи. Он вернулся в Сицилию и пересказал Сципиону все, что поручил ему Масинисса.

(2) В те же примерно дни корабли, посланные из Карфагена Магону, пристали между лигурийцами альбингавнами11 и Генуей. (3) Случайно Магон стоял с флотом в тех местах; услышав от гонцов требование выставить как можно больше войска, он тут же собрал на совет галлов и лигурийцев (и тех и других там было великое множество). (4) Он объявил, что послан вернуть им свободу; ему, как они сами видят, родина прислала подмогу, но от них зависит, с какими силами, с каким войском поведет он войну. (5) Одно римское войско находится в Галлии, другое в Этрурии; он уверен, что Спурий Лукреций соединится с Марком Ливием; надо вооружить тысячи людей, чтобы противостоять двум военачальникам и двум римским войскам12.

(6) Галлы сказали, что это самое большое их желание, но один римский лагерь расположен на их земле, а другой – по соседству в Этрурии, тоже почти рядом с ними, и если они станут открыто помогать Пунийцу, то сразу же вражеские войска с двух сторон вторгнутся в их пределы, и поэтому от галлов Магон может требовать только такую помощь, какую они смогут подать тайно. (7) Лигурийцам проще: римские лагеря далеко от их области, их городов; им и вооружать молодежь, и вступать в войну, сообразуясь со своими возможностями.

Лигурийцы не ответили отказом, но попросили два месяца, чтобы набрать войско. (8) Магон тем временем разослал по земле галлов вербовщиков и нанимал воинов; галльские племена тайно посылали ему всякого рода припасы. (9) Марк Ливий перевел из Этрурии в Галлию свое войско добровольцев13 и соединился с Лукрецием, готовясь идти на Магона, если тот двинется к Риму. А если Пуниец будет тихо сидеть в своем углу у подножия Альп, то и он, Марк Ливий, находясь в той же области, будет охранять Италию, стоя под Аримином.

6. (1) Лелий вернулся из Африки; уговоры Масиниссы не давали покоя Сципиону; солдатам, видевшим, как выгружают со всех кораблей добычу, тоже не терпелось переправиться в Африку. Но с более важными замыслами пришлось пока подождать и подумать о меньшем: как взять Локры. Этот город передался пунийцам еще тогда, когда стала отпадать к ним Италия14. (2) Надежду на взятие города подал незначительный случай. В Бруттии вели не настоящую войну, а разбойничали. Начали нумидийцы, их примеру последовали бруттийцы – не столько потому, что были заодно с карфагенянами, сколько повинуясь собственной природе; (3) в конце концов этим заразились и римляне, насколько разрешало начальство, они тоже стали делать набеги на вражескую территорию. (4) Однажды римляне захватили и отвели в Регий каких-то локрийцев, вышедших из города. В числе пленных случайно оказались мастера, которых карфагеняне нанимали работать в локрийской крепости. (5) Их узнали знатные локрийцы, бежавшие в Регий, когда враждебная партия передала Локры Ганнибалу. (6) Отвечая на вопросы, обычные в устах людей, давно покинувших родину, пленные рассказали, что делается в городе, и обнадежили изгнанников: если мастеров выкупят и отпустят, они отплатят передачей крепости: они в ней живут и карфагеняне им во всем доверяют. (7) Изгнанные из Локр томились тоской по родине и горели желанием отомстить врагам; мастеров они тотчас же выкупили и отпустили. (8) Заранее был составлен план действий, договорились о знаках, за которыми надлежало следить издали, и локрийцы отправились в Сиракузы к Сципиону, у которого жили такие же изгнанники. Консулы доложили об обещаниях пленных. Он подумал, что, пожалуй, можно надеяться на успех, и (9) велел военным трибунам Марку Сергию и Публию Матиену привести под Локры из Регия три тысячи солдат; пропретору Квинту Племинию*14a* предписали принять участие в этих действиях.

. (10) Из Регия вышли, взяв с собой лестницы столь же высокие, как стены Локр, в полночь с условленного места дали знак15 мастерам-изменникам; (11) те были наготове, спустили вниз сделанные для этого случая лестницы и помогли людям, взбиравшимся в разных местах на стену. Пунийский караул безмятежно спал; напали внезапно: никто и не вскрикнул; (12) услышали сначала хрип умирающих, затем поднялась суматоха: вскочившие не понимали спросонок, что случилось. Наконец сообразили, стали будить друг друга; звать к оружию: враг в крепости, караульных убивают. (13) Римлянам пришлось бы плохо – силы были неравные, – если бы находившиеся вне крепости не подняли крик; разобрать, откуда кричали, было нельзя; в ночной суматохе каждый пустяк преувеличенно страшен. (14) Карфагеняне в страхе, словно крепость уже занята врагами, бросили сражение и бежали в другую крепость – их было две, одна неподалеку от другой. (15) Горожане удерживали город, которому предстояло стать наградой победителям. Около одной и другой крепости происходили ежедневно легкие стычки. (16) Квинт Племиний начальствовал над римским отрядом, Гамилькар – над пунийским гарнизоном; на подмогу были вызваны отряды, стоявшие по соседству; (17) наконец туда двинулся сам Ганнибал; римляне не устояли бы, если бы на их сторону не склонилось множество локрийцев, раздраженных высокомерием и жадностью карфагенян.

7. (1) Сципиону доложили, что дела в Локрах плохи: приближается сам Ганнибал. (2) Сципион тревожился за римский гарнизон – вызволить его из Локр было не так-то легко. Оставив своего брата Луция Сципиона с гарнизоном в Мессане, он с первым отливом вышел в море. (3) Ганнибал от реки Булота (она недалеко от Локр) отправил гонца к своим: пусть они на рассвете начнут жестокую битву с римлянами и локрийцами; пока все будут отвлечены этой схваткой, он сам неожиданно нападет с тыла на город. (4) Увидев на рассвете, что сражение началось, он не пожелал запереться в крепости, где его солдатам негде было бы повернуться, к тому же он не взял с собой лестниц, чтобы взбираться на стены. (5) Солдатские вещи свалили в груду; недалеко от стен выстроилось на страх врагам карфагенское войско; Ганнибал с нумидийскими всадниками объезжает вокруг города, высматривая, откуда лучше начать приступ; тем временем готовят лестницы. (6) Когда он подъехал к стене, стрелою скорпиона был убит оказавшийся рядом солдат. Испуганный этим случаем, Ганнибал велел подать знак к отступлению и укрепить лагерь на расстоянии, недосягаемом для метательных снарядов. (7) Римский флот прибыл из Мессаны к Локрам, когда уже вечерело; все высадились и до захода солнца вошли в город. (8) На следующий день карфагеняне из крепости начали битву, и Ганнибал с лестницами и всем, что нужно для приступа, уже подходил к стенам, как вдруг – такого он никак не ожидал – раскрываются ворота и из них вырываются римляне. (9) Карфагенян застигли врасплох; убито было человек до двухсот; Ганнибал, узнав о присутствии консула, отступил; ночью он снялся с лагеря, послав гонца к оставшимся в крепости: пусть позаботятся о себе сами. (10) Находившиеся в крепости подожгли занимаемые ими здания, чтобы суматоха задержала римлян, и догнали своих еще до ночи – их уход походил на бегство.

8. (1) Сципион, видя, что враги покинули и крепость, и лагерь, созвал локрийцев и разбранил их за измену. (2) Виновников ее он казнил, а имущество их отдал вождям противной партии за непоколебимую верность Риму; (3) локрийцам заявил, что их городу он ничего не даст и ничего не отнимет; пусть отправят посольство в Рим: на тех условиях, какие сенат сочтет справедливыми, они и будут жить; (4) он же твердо знает: хотя они и виноваты перед римским народом, но житься им будет лучше под властью разгневанных римлян, чем дружественных карфагенян. (5) Для охраны города он оставил своего легата Племиния и отряд, взявший крепость, а сам с войском, с которым пришел, вернулся в Мессану.

(6) Карфагеняне обращались с локрийцами, изменившими Риму, высокомерно и жестоко, но не слишком большие обиды от них еще можно было сносить спокойно и даже добродушно. (7) Племиний же настолько превзошел Гамилькара, начальника карфагенского гарнизона, а римские гарнизонные солдаты настолько превзошли карфагенских преступностью и корыстолюбием, что казалось, будто соперничали они не в умении воевать, а в порочности. (8) И начальник, и солдаты вытворяли все, на что толкает бедняка ненависть к богачу: сами горожане, их дети и жены претерпевали неописуемые надругательства. (9) Жадность не остановилась перед святотатством: были ограблены не только другие храмы, но и от века неприкосновенная сокровищница Прозерпины16. Рассказывают, правда, что некогда она была расхищена Пирром, но во искупление своего страшного святотатства он внес в нее как вклад всю свою добычу17. (10) В тот раз с царских кораблей, потерпевших крушение, ничего не выбросило на землю в целости и сохранности, кроме денег богини, которые пытались увезти. (11) Теперь эти же деньги навели другую беду на всех причастных к осквернению храма: пораженные безумием, яростно, как на врагов, они кинулись друг на друга – вождь на вождя и солдат на солдата.

9. (1) Общее командование в Локрах принадлежало Племинию; часть солдат – та, которую сам он привел из Регия, – подчинялась прямо ему; над другой начальствовали трибуны. (2) Солдат Племиния украл из дома одного горожанина серебряный кубок; он удирал, его преследовали владельцы, и вдруг он наткнулся на Сергия и Матиена, военных трибунов. (3) У солдата по приказу трибунов отняли кубок; поднялся крик, заспорили, между солдатами Племиния и солдатами трибунов началась свалка, каждый бежал помочь своим; людей все прибывало, сумятица росла. (4) Племиниевых солдат побили, они сбежались к нему, показывали свои кровавые раны, негодующе вопили и донесли легату, что в перебранке поносили и его самого. Племиний, пылая гневом, выскочил из дома, вызвал трибунов, велел их раздеть и приготовить розги. (5) Пока с них стаскивали одежду – а они сопротивлялись и взывали к своим солдатам, – время шло; вдруг солдаты, разъяренные недавней победой, сбежались со всех сторон, словно по призыву «к оружию», на врага. (6) Увидев следы розог на телах трибунов, они, уже не помня себя от ярости, забыв не только об уважении к высокому званию18 легата, но и о простой человечности, жестоко побили сначала его ликторов, а затем кинулись на него самого, (7) отбили его у охраны, истязали по-вражески, отрезали нос и уши и бросили истекающего кровью. (8) Об этом сообщили в Мессану, и Сципион через несколько дней прибыл на гексере19 в Локры выслушать Племиния и трибунов. Племиния он оправдал и оставил на прежнем месте, трибунов признал виновными, велел заковать и отправить в Рим к сенату; сам вернулся в Мессану, а оттуда в Сиракузы. (9) Племиний вне себя от гнева решил, что Сципион слишком невнимательно и легкомысленно отнесся к его обиде: (10) оценить ее, может, конечно, лишь тот, кто почувствовал всю ее горечь. Он приказал привести к себе трибунов, истерзал их всеми пытками, какие только можно придумать, и, не насытившись наказанием живых, бросил тела непогребенными20. (11) Так же жестоко обошелся он и со знатными локрийцами, которые, как он прослышал, ездили к Сципиону жаловаться на его притеснения. (12) И раньше Племиний, развратник и корыстолюбец, обижал союзников, но теперь, раздраженный, он разошелся вовсю, бесславя и делая ненавистным не только себя, но и полководца.

10. (1) Уже подходило время выборов, когда от консула Лициния доставили в Рим письмо: он и войско его поражены тяжелой болезнью и им бы не выдержать, если бы та же напасть не постигла и врагов, которым, пожалуй, пришлось еще хуже. (2) И вот он не может прибыть на выборы; если сенаторы не против, он назначит Квинта Цецилия Метелла диктатором для проведения выборов. Войско Квинта Цецилия следует распустить: (3) сейчас оно бесполезно – Ганнибал уже устроился на зимовку, а в римском лагере болезнь свирепствует так, что если не распустить поскорее солдат, то в живых никого не останется. Сенаторы разрешили консулу делать все, что он, согласно с его совестью, считает полезным для государства.

(4) Граждане в это время внезапно исполнились благочестия. В Сивиллиных книгах (к которым обратились из-за того, что в этом году слишком часто шел каменный дождь) нашли предсказание:21 (5) когда бы какой бы чужеземец-враг ни вступил на италийскую землю, его изгонят и победят, если привезут из Пессинунта в Рим Идейскую Матерь22. (6) Это предсказание, обнаруженное децемвирами, особенно взволновало сенаторов, ибо послы, отправленные с дарами в Дельфы23, донесли, что внутренности жертвы Аполлону Пифийскому, которую принесли они сами, были благоприятны, и оракул возвестил: народ римский ждет победа гораздо большая, чем та, что дала возможность сделать это подношение. (7) И эти надежды подкрепляла мысль: Сципион действительно провидец: он вытребовал себе Африку, значит, знал, что войне конец. (8) И вот, чтобы скорее пришла победа, предвещаемая всеми знамениями и оракулами, римляне раздумывают, каким же образом перевезти богиню в Рим.

11. (1) Ни один город в Азии еще не был тогда союзником римского народа; вспомнили, однако, что когда-то из Греции, с которой еще не было никаких союзнических связей, призвали Эскулапа24 исцелить римский народ; (2) теперь же по причине общей войны с Филиппом завязалась дружба с царем Атталом; Аттал сделает для римского народа, что сможет. (3) Назначили к нему посольство: Марка Валерия Левина, бывшего дважды консулом и воевавшего в Греции;25 Марка Цецилия Метелла, претория; Сервия Сульпиция Гальбу, эдилиция, и двух квесториев – Гнея Тремеллия Флакка и Марка Валерия Фальтона. (4) Постановили дать им пять квинкверем.

(5) Послы по дороге в Азию высадились в Дельфах вопросить оракула: выполнят ли они поручение, с которым их послали из дому, осуществятся ли их и римского народа надежды? (6) Им, как рассказывают, было отвечено: с помощью царя Аттала они получат желаемое, а когда привезут богиню в Рим, пусть позаботятся, чтобы ее принял лучший человек Рима. (7) Послы пришли к Пергам к царю. Он ласково встретил их, проводил во Фригию в Пессинунт, вручил им священный камень26, который местные жители считали Матерью богов, и распорядился отвезти его в Рим. (8) Отправленный вперед Марк Валерий Фальтон сообщил, что богиню везут и надо найти лучшего в городе человека, который бы ее должным образом принял.

(9) Квинта Цецилия Метелла консул, находясь в Бруттии, назначил диктатором для проведения выборов, войско Квинта Метелла было распущено; начальником конницы стал Луций Ветурий Филон. (10) Выборы провел диктатор. Консулами выбраны были Марк Корнелий Цетег и Публий Семпроний Тудитан, который находился в своей провинции в Галлии и был избран заочно. (11) Затем были выбраны преторы: Тиберий Клавдий Нерон, Марк Марций Ралла, Луций Скрибоний Либон, Марк Помпоний Матон. По окончании выборов диктатор сложил с себя полномочия.

(12) Римские игры шли три дня, Плебейские – семь. Курульными эдилами были Гней и Луций Корнелий Лентулы. Луций получил провинцию Испанию: был он выбран в свое отсутствие; отсутствуя, отправлял свою должность. (13) Тиберий Клавдий Азелл и Марк Юний Пенн были плебейскими эдилами. В этом году у Капенских ворот Марк Марцелл посвятил храм Доблести27 – обет возвести его дал в свое первое консульство его отец – семнадцать лет назад в Галлии у Кластидия.

(14) В этом году умер жрец Марса Марк Эмилий Регилл.

12. (1) В это двухлетие о Греции забыли. Поэтому Филипп принудил этолийцев28, брошенных римлянами, на которых только они и полагались, просить мира и заключить его на условиях, ему угодных. (2) Не поторопись он как можно скорее покончить с этим делом, воюй он еще с этолийцами, он был бы захвачен врасплох преемником Сульпиция проконсулом Публием Семпронием, прибывшим с десятью тысячами пехоты, тысячью всадников и тридцатью пятью военными кораблями – это немалая сила для помощи союзникам. (3) Едва заключили мир, как царю сообщили, что римляне в Диррахии29, что парфины и другие соседние племена восстали, надеясь на перемены, а Дималл30 осажден. (4) Римляне отвернулись от этолян, на помощь которым были посланы, раздосадованные тем, что вопреки договору31, без согласования с ними, те заключили мир с царем. (5) Филипп, боясь еще больших волнений среди окрестных племен и в городах, направился большими переходами к Аполлонии32, куда еще раньше ушел и Семпроний, отправив Летория, легата, с частью войска и пятнадцатью кораблями в Этолию посмотреть, что там делается, и, если удастся, нарушить мир. (6) Филипп, опустошив аполлонийские земли, подошел к городу. Это давало римлянам повод начать войну, (7) но они остались спокойны и лишь охраняли городские стены: Филипп не был уверен, что ему хватит сил, чтобы взять город; он очень хотел заключить и с римлянами, как с этолянами, мир или по крайней мере перемирие и вернулся в свое царство, не раздражая римлян новой битвой.

(8) В это же время эпироты, утомленные долгой войной, разузнав о желаниях римлян, отправили к Филиппу посольство об общем мире. (9) Послы утверждали, что он будет, конечно, заключен, если царь прибудет для переговоров с римским военачальником Публием Семпронием. (10) Согласие прибыть в Эпир получили легко: сам Филипп хотел мира. (11) Есть в Эпире город Фойника;33 там царь вел переговоры сначала с Аэропом, Дердой и Филиппом, преторами эпирцев, а потом встретился с Публием Семпронием. (12) При разговоре присутствовали Аминандр, царь афаманов34, и другие должностные лица эпирцев и акарнанцев. Первым говорил Филипп-претор: он попросил и царя, и римского военачальника окончить войну, даровать эту милость эпирцам. (13) Публий Семпроний изложил условия мира: область парфинов, Дималл, Баргулл и Эвгений35 отходят к римлянам, Атинтания36 – к Македонии, если царь пошлет в Рим послов и добьется этого от сената. (14) Мирный договор на таких условиях подписали со стороны царя Филиппа: вифинский царь Прусия, ахейцы, фессалийцы, акарнане, эпирцы; со стороны римлян: жители Илиона37, царь Аттал, Плеврат38, Набис, лакедемонский тиран39, элейцы, мессенцы, афиняне. (15) Договор этот был составлен и подписан, а на два месяца – пока послы доставят его в Рим и народ утвердит условия – заключено было перемирие. (16) Все трибы утвердили условия, так как война переносилась в Африку, и хотели избавиться сейчас от всех других войн. Публий Семпроний, заключив мир, отбыл в Рим, чтобы вступить в должность консула.

13. (1) В консульство Марка Корнелия и Публия Семпрония [204 г.] (это был пятнадцатый год войны с Карфагеном) провинции распределили так: Корнелию – Этрурия со старым войском; Семпронию – Бруттий с предписанием набрать два новых легиона; (2) Марку Марцию досталась городская претура; Луцию Семпронию Либону – судебные дела иностранцев, ему же и Галлия; Марку Помпонию Матону – Сицилия; Тиберию Клавдию Нерону – Сардиния. (3) Публию Сципиону на год продлено было командование тем же войском и флотом, которыми он и командовал; то же – Публию Лицинию, командовавшему двумя легионами в Бруттии, где он должен был оставаться, пока консул будет считать это полезным для государства; (4) Марку Ливию и Спурию Лукрецию было продлено командование двумя легионами, с которыми они защищали Галлию от Магона; (5) Гнею Октавию велено было передать Сардинию и легион Тиберию Клавдию, а самому охранять с сорока военными кораблями морское побережье в пределах, указанных сенатом; Марку Помпонию, претору, досталось каннское войско – два легиона; (6) пропреторы получили: Тит Квинкций40 – Тарент, Гай Гостилий Тубул – Капую со старыми гарнизонами. (7) Народу предложено было решить, кому вручить Испанию и каких двух проконсулов туда послать. Все трибы назначили тех же проконсулов – Луция Корнелия Лентула и Луция Манлия Ацидина – в те же провинции, что и в прошлом году41. (8) Консулы решили произвести набор в новые бруттийские легионы и в остальные войска для их пополнения (так было приказано сенатом).

14. (1) Африку открыто никому провинцией не назначили (сенаторы, думаю, молчали, чтобы карфагеняне не проведали заранее), но Рим напряженно ждал и надеялся: в этом году воевать будут в Африке, войне с Карфагеном приходит конец. (2) Люди были во власти суеверий: знамениям охотно верили и сообщали о них. (3) Рассказов ходило много: видели два солнца; ночью вдруг стало светло; в Сетии видели полосу огня по всему небу – от востока до запада; в Таррацине молния ударила в городские ворота; в Анагнии – и в ворота, и во многих местах в стену; в Ланувии42, в храме Юноны Спасительницы, слышен был шум и страшный треск. (4) Чтобы отвратить страшные предзнаменования, назначили однодневное молебствие, а так как прошел каменный дождь, то и девятидневное жертвоприношение.

(5) А тут еще надо было обсудить, как принять Идейскую Матерь; Марк Валерий, один из послов, отправленный вперед, возвестил, что она вот-вот будет в Италии; и тут же – свежее известие: она уже в Таррацине. (6) Сенаторы ломали голову: кто этот лучший человек в Риме? (7) Всякий предпочел бы это имя любой власти, всем почестям от сената или народа. (8) Решили, что лучший человек во всем Городе – Публий Сципион, сын Гнея, павшего в Испании, юноша, еще даже не квестор43. (9) Какие его достоинства побудили сенат принять это решение? Я охотно передал бы потомству мнения писателей, близких по времени тем событиям, но не хочу прерывать повествование собственными догадками о том, что осталось скрытым в глубине древности.

(10) Публию Корнелию было приказано идти вместе со всеми матронами навстречу богине, принять ее, снести на землю и передать матронам. (11) Когда корабль подошел к устью Тибра, Корнелий, как было приказано, вышел на другом корабле в море, принял от жрецов богиню и вынес ее на сушу. (12) Ее приняли первые матроны города; среди них была знаменитая Клавдия Квинта44. До того о ней говорили разное, но такое служение богине прославило в потомстве ее целомудрие. (13) Богиню несли на руках посменно; весь город высыпал навстречу; перед дверями домов, мимо которых ее несли, стояли кадильницы с ладаном; молились, чтобы она вошла в Рим охотно и была милостива к нему. Ее поместили в храме Победы45 на Палатине накануне апрельских ид46; день этот стал праздником. (14) Множество людей несли на Палатин дары; богине был устроен лектистерний и игры; их назвали Мегалесийскими47.

15. (1) В сенате рассуждали о пополнении легионов в провинциях; некоторые сенаторы заметили: то, что во времена смутные кое-как переносили, теперь, когда наконец милостью богов бояться нечего, уже нестерпимо. (2) Слушатели насторожились; двенадцать латинских колоний, продолжал оратор, отказавшихся в консульство Квинта Фабия и Квинта Фульвия выставить солдат48, шестой год освобождены от набора, словно в благодарность, (3) а добрых и послушных союзников за их верную службу римскому народу обескровливают ежегодными наборами.

(4) Эти слова не столько напомнили сенаторам о деле, почти позабытом, сколько вызвали их раздражение. (5) Не пожелав выслушать сначала доклад консулов, они велели им вызвать в Рим должностных лиц и по десять именитых людей49 из Непете, Сутрия, Ардеи, Кал, Альбы, Карсиол, Соры, Свессы, Сетии, Цирцей, Нарнии, Интерамны – об их колониях шла речь, – (6) им приказали удвоить самое большое число пехотинцев, какое они давали с тех пор, как враги вступили в Италию, и дать сто двадцать всадников; (7) если где не хватает всадников, можно вместо одного всадника – трех пехотинцев; всадников и пехотинцев выбирать из наиболее зажиточных горожан; они будут отправлены из Италии туда, где потребуется пополнение. (8) Если какая колония ответит отказом, задержать ее должностных лиц и послов и не принимать их в сенате, если они о том попросят, пока все требования не будут выполнены; (9) кроме того, велено было взимать с этих колоний ежегодную дань из расчета один асс с каждой тысячи оцененного имущества; оценку производить по правилам, установленным римскими цензорами (10) и таким же, как и для римского народа:50 податные списки, скрепив их клятвой, пусть доставляют в Рим цензоры колоний до выхода из должности51.

(11) Когда по сенатскому постановлению магистраты и именитые люди этих колоний прибыли в Рим и консулы потребовали от них солдат и дани, то все наперерыв стали отказываться: им невозможно дать столько солдат; (12) с великим трудом можно выставить даже число, указанное в договоре;52 они просят принять их в сенате и будут умолять сенаторов; (13) они не совершили ничего, заслуживающего смерти, но если им предстоит погибнуть, они все равно, невзирая ни на свою вину, ни на гнев римского народа, не в силах выставить больше солдат.

(14) Консулы велели послам оставаться в Риме, а должностным лицам идти домой и произвести набор; если указанное число солдат не будет приведено в Рим, никто из них не будет принят в сенате. (15) Надежда умолить сенат рухнула, а набор в этих двенадцати колониях произвели без труда: в солдаты давно никого не брали и подросло много молодежи, годной к военной службе.

16. (1) О другом деле, тоже давно забытом и умалчиваемом, напомнил Марк Валерий Левин: следует наконец вернуть деньги, собранные частными лицами в консульство его и Марка Клавдия;53 (2) нечего удивляться, если он особенно озабочен этим государственным долгом: не говоря о том, что дело касается его лично как консула того года, когда происходил сбор, но он и посоветовал его произвести, так как казна была пуста и простой народ был не в силах платить налог54. (3) Сенаторы выслушали напоминание благосклонно; консулам велено было сделать доклад и разложить выплату на три срока: первую в их консульстве, следующие – через два и через четыре года.

(4) Потом все дела заслонены были одной заботой – бедствиями локрийцев: о них до этого дня ничего не знали; теперь, когда пришли послы, о них заговорили все. (5) Люди были возмущены не столько преступлениями Племиния, сколько снисходительностью и невниманием Сципиона. (6) Десять локрийских послов в скорбной одежде, протягивая, по греческому обычаю умоляющих, шерстяные повязки и масличные ветви55, плача и стеная, простерлись перед консулами, восседавшими в Комиции на трибунале. (7) На вопрос консулов локрийцы ответили: от легата Квинта Племиния и от римских солдат они претерпели такое, чего римский народ не допустил бы и по отношению к карфагенянам; они просят принять их в сенате, перед ним оплачут они свои горести.

17. (1) Сенат принял послов, и старейший из них сказал: «Я знаю, ваше отношение к нашей жалобе будет зависеть главным образом от того, хорошо ли вы знаете, как были выданы Локры Ганнибалу и как по изгнании Ганнибалова отряда они вернулись под вашу власть. (2) Ведь если совет нашего города совершенно неповинен в отпадении, а вернулись мы под вашу власть не только по нашему желанию, но и доблестно вам помогая, то вас особенно должны возмущать обиды, чинимые вашим легатом и воинами добрым и верным союзникам. (3) Я думаю, о причинах того и другого нашего отпадения56 стоит поговорить в иное время ввиду двух обстоятельств: (4) во-первых, разговор этот должен вестись в присутствии Публия Сципиона, бравшего Локры: он свидетель всех наших дел, дурных и хороших; а во-вторых, каковы бы мы ни были, мы не должны терпеть то, что терпим.

(5) Мы не станем скрывать, отцы-сенаторы: от карфагенского гарнизона, стоявшего у нас в крепости, от начальника гарнизона Гамилькара, от нумидийцев и африканцев мы претерпели много обид и оскорблений, но что они по сравнению с тем, что мы терпим сегодня! (6) Не прогневайтесь, отцы-сенаторы, на мои слова – не хотел бы я их говорить, – но сейчас для всех людей на земле решается вопрос, вы или карфагеняне будете владыками мира. (7) И если судить о власти римлян и карфагенян по бедствиям, какие мы, локрийцы, претерпели от них и какие терпим сейчас от вашего гарнизона, то не найдется человека, который не предпочтет их господство вашему. (8) Посмотрите, однако, как относятся к вам локрийцы: хотя от карфагенян видели мы гораздо меньше обид, мы прибегаем все-таки к военачальнику вашему; хотя и враг не обходился бы с нами так, как ваш гарнизон, мы обращаемся со своими жалобами к вам – и только к вам. (9) Если вы не сжалитесь над нашим гибельным положением, отцы-сенаторы, то даже бессмертные боги нам не помогут!

(10) Квинта Племиния, легата, прислали с отрядом взять Локры у карфагенян, и с тем же отрядом он в Локрах остался. (11) В этом вашем легате – непереносимые бедствия развязывают нам язык – нету, отцы-сенаторы, ничего от человека, кроме общего облика, ничего от римского гражданина – только одежда и звук латинской речи. (12) Это чума, чудовище, вроде тех сказочных чудовищ57, что некогда засели на гибель морякам в проливе, отделяющем нас от Сицилии. (13) И если бы только он сам донимал ваших союзников преступной жадностью и развращенностью, мы терпеливо наполняли бы эту бездонную яму, (14) но сейчас всех ваших центурионов и солдат он сделал Племиниями – так ему хочется всех без различия видеть бесстыдными и бессовестными: (15) все тащат, воруют, бьют, наносят раны, убивают, бесчестят женщин, девушек, благородных отроков, вырывая их из родительских объятий; (16) ежедневно берут наш город приступом, ежедневно он отдается на разграбление; днем и ночью повсюду слышны рыдания женщин и детей – их похищают, их увозят. (17) Зная все, о чем мы рассказали, удивишься, как мы все это терпим и как они не пресытятся такими злодействами. Я не могу описать здесь все, что каждый из нас претерпел, да и вам незачем это слушать, скажу кратко: (18) я утверждаю58, нет в Локрах дома, нет человека, которого бы не обидели, нету такого рода злодейства, похоти, алчности, которым бы пренебрегли. (19) Трудно решить, что же все-таки ужаснее: когда город взят врагом или когда он находится во власти преступного тирана. (20) Все, что терпят взятые города, мы претерпели и еще больше претерпеваем, отцы-сенаторы, все, что позволяют себе жесточайшие и ненасытнейшие тираны-притеснители, испытали мы на себе, на наших детях и женах.

18. (1) Об одном мы, люди глубоко благочестивые, особенно скорбим: выслушайте нас, отцы-сенаторы, очистите от греха свое государство. (2) Мы видим, сколь благоговейно вы чтите своих богов и принимаете к себе чужестранных. (3) У нас есть святилище Прозерпины; о святости этого храма, думаю, вы кое-что слышали в войну с Пирром59, (4) который, возвращаясь из Сицилии, проходил с флотом мимо Локр. Он среди прочих бесчинств, какие у нас натворил, мстя за нашу верность вам, ограбил сокровищницу Прозерпины, никем до того дня не тронутую. Деньги он погрузил на корабли, а сам отправился сушей. (5) Что же случилось, отцы-сенаторы? Флот на следующий день разбило жестокой бурей, и все те суда, на которых были деньги богини, выбросило на наш берег. (6) Это несчастье вразумило царя: боги есть, и он, гордец, распорядился снести в сокровищницу Прозерпины все взятые деньги. И все-таки после этого не было ему никогда и ни в чем удачи; он был выгнан из Италии и погиб бесславной смертью, безрассудно вторгшись ночью в Аргос60. (7) Хотя ваш легат и военные трибуны слышали и эти рассказы, и множество других – их приводили в доказательство того, как сильна наша богиня (в этом по опыту убедились и мы, и предки наши), – но внушить им страх божий нечего было и думать. (8) Ничто не помешало этим святотатцам наложить руку на сокровищницу богини и осквернить этой страшной добычей себя самих, свои дома и ваших солдат. (9) И мы заклинаем вас: во имя своего достоинства и чести, пока вы не искупите их преступления, отцы-сенаторы, ничего не предпринимайте ни в Италии, ни в Африке: как бы не пришлось платить за их преступление не только их кровью, но и бедствием всей страны.

(10) Гнев богини, отцы-сенаторы, уже карает ваших солдат и военачальников: не раз сражались они между собой; одними командовал Племиний, другими – два военных трибуна. (11) С карфагенянами бились они не яростнее, чем друг с другом; Ганнибал, воспользовавшись этим безумием, вернул бы себе Локры, не призови мы Сципиона. (12) Вы, может, скажете: безумствуют оскверненные святотатством солдаты, а сами начальники не наказаны: богиня не явила на них своей силы. Вот тут-то как раз она и показала ее: (13) трибуны были выпороты легатом61, затем легат попал в засаду, устроенную трибунами: его истерзали, отрезали нос и уши и оставили истекать кровью. (14) Легат, оправившись от ран, заковал трибунов, высек их, замучил всякими пытками, каким подвергают рабов, и запретил хоронить мертвых. (15) Так наказала богиня ограбивших ее храм, и она не перестанет насылать на них всяческое безумие, пока священные деньги не будут вложены в ее сокровищницу. (16) Когда-то62 предки наши во время тяжкой войны с Кротоном собрались перенести эти деньги в город – ведь храм вне городских стен. Ночью услышали из святилища голос: „Не трогайте ничего: богиня защитит свой храм”. (17) Так как перемещать сокровища было запрещено, решили обнести храм стеной. Вывели ее довольно высоко, и вдруг она обвалилась.

(18) И сейчас, и тогда, и в других случаях богиня охраняла свою обитель, свой храм и налагала на осквернителей его тяжкое наказание; за наши же обиды не может и не смог бы отомстить никто, кроме вас, отцы-сенаторы. (19) К вам, к вашей совести обращаемся мы, умоляющие. Для нас нет разницы, оставите ли вы Локры под этим легатом, под его властью, или выдадите их на казнь разгневанному Ганнибалу и карфагенянам. Мы не требуем, чтобы нам тут же поверили – в отсутствие легата, не разобрав дела. (20) Пусть явится, пусть сам выслушает нас, пусть оправдается. Если есть преступление, которое человек может совершить над людьми и которое он упустил совершить над нами, то мы согласны претерпеть все еще раз, если только сумеем выдержать, а он пусть будет освобожден от вины перед богами и перед людьми».

19. (1) Послы кончили свою речь; Квинт Фабий спросил, обращались ли они со своими жалобами к Публию Сципиону. Да, ответили они, к нему отправили посольство, но он был занят подготовкой к войне – то ли переправился уже в Африку, то ли собирался на днях переправиться. (2) Да они и поняли, как благосклонен к легату Сципион: разобрав дело о ссоре между ним и трибунами, он заковал трибунов, а легата, столь же, если не больше, виновного, оставил в должности.

(3) Послам приказали выйти из храма63, и старейшие сенаторы в своих речах стали жестоко нападать не только на Племиния, но и на Сципиона. Суровее всех обвинял его Квинт Фабий: Сципион рожден погубить порядок и повиновение в войске; (4) ведь в Испании больше солдат погибло в мятеже, чем на войне; по обычаю чужеземных царей, он и снисходителен к распущенности солдат, и свирепствует над ними. (5) Речь свою Фабий заключил предложением, как и вся речь, суровым: легата Племиния доставить в Рим скованным; пусть защищается в цепях; если жалобы локрийцев справедливы, казнить его в тюрьме, а имущество конфисковать; (6) Публия Сципиона, оставившего провинцию без повеления сената, вызвать в Рим; обсудить дело с народными трибунами и предложить народу лишить его командования; (7) локрийцам перед лицом сената ответить: ни сенат, ни римский народ не виноваты в их бедствиях; провозгласить их честными людьми, союзниками и друзьями, вернуть им похищенных детей, жен и все прочее, разыскать деньги, украденные из сокровищницы Прозерпины, и вложить туда вдвое больше; (8) принести искупительную жертву, но сначала справиться у понтификов: так как священную сокровищницу потревожили, открыли и ограбили, то каким богам и какие искупительные жертвы следует принести; (9) всех солдат, бывших в Локрах, перевезти в Сицилию; в Локрах поставить четыре когорты латинских союзников.

(10) Опросить в этот же день всех сенаторов не удалось; страсти разгорелись: одни были за Сципиона, другие против. (11) Толковали не только о преступлениях Племиния и бедах локрийцев, но и о том, что сам Сципион ведет себя не по-римски и даже не по-военному: разгуливает в греческом плаще и сандалиях по гимнасию, занимается упражнениями и книжонками64, (12) и весь его штаб, такой же изнеженный и ленивый, наслаждается прелестями Сиракуз; (13) Карфаген и Ганнибал выпали из их памяти; все войско испорчено своеволием – таким оно было в Сукроне в Испании65, таково оно сейчас в Локрах – оно страшней для союзников, чем для врага.

20. (1) Некоторые обвинения были справедливы, в некоторых к правде была примешана ложь, и они казались правдоподобными. (2) Победило, однако, предложение Квинта Метелла66: соглашаясь в остальном с Максимом67, он разошелся в том, что касалось Сципиона. Ни с чем же не сообразно: совсем недавно государство отправило его, юного, единственным полководцем отвоевывать Испанию; Испанию у врагов отбили; его выбрали консулом, лелея надежду, что он закончит войну, выманит Ганнибала из Италии и покорит Африку. (3) И вдруг его, словно Квинта Племиния, не разобрав дела, почти как преступника, вызывают из провинции. Локрийцы, жалуясь на безобразия, у них творимые, говорили, что творились они в отсутствие Сципиона, и его можно только упрекнуть в излишней доверчивости и снисходительности к легату. (4) Он, Квинт Метелл, предлагает: претору Марку Помпонию в ближайшие три дня отбыть в Сицилию, провинцию, полученную им по жребию; консулам выбрать из сенаторов десять человек, кого захотят, и отправить их с претором, двумя народными трибунами и эдилом – с этим советом претор расследует дело: (5) если обиды, на которые жаловались локрийцы, чинились по приказу и по воле Публия Сципиона, то пусть ему повелят покинуть провинцию; (6) если Публий Сципион уже переправился в Африку, (7) то народные трибуны с эдилом и двумя послами, которых претор найдет наиболее подходящими, отправятся в Африку: трибуны и эдил, чтобы оттуда вернуть Сципиона, а легаты, чтобы командовать войском, пока не прибудет новый военачальник. (8) Ну а если Марк Помпоний и десять послов установят, что все происходило без ведома и желания Сципиона, то пусть Сципион остается с войском и ведет войну, как предполагал ее вести.

(9) После того как это сенатское постановление было принято, обратились к народным трибунам: пусть договорятся между собой или бросят жребий, кому из них вдвоем отправиться с претором и послами; (10) коллегию понтификов спросили о том, как искупить святотатство, совершенное в храме Прозерпины в Локрах. (11) Народными трибунами, которые отправились с претором и десятью послами, были Марк Клавдий Марцелл и Марк Цинций Алимент; им дали еще плебейского эдила:68 если Сципион в Сицилии не подчинится распоряжению претора или уже переправится в Африку, пусть трибуны прикажут эдилу схватить его и вернут назад, пользуясь правом своей священной власти. Решено было отправиться сначала в Локры, потом в Мессану.

21. (1) Молва о Племинии ходит двоякая. Одни рассказывают, будто, услышав о происшедшем в Риме, он отправился в изгнание69 в Неаполь, случайно попался на глаза Квинту Метеллу, одному из послов, и был насильно препровожден им в Регий; (2) по словам других, сам Сципион послал своего легата с тридцатью знатными всадниками заковать Племиния и других виновников мятежа. (3) Все они то ли еще по приказу Сципиона, то ли уже по приказу претора отданы были под стражу жителям Регия.

(4) Претор и послы, отбывшие в Локры, прежде всего занялись умилостивлением богини: они разыскали у Племиния и у солдат все священные деньги и вложили их вместе с теми, которые привезли, обратно в сокровищницу, совершили также искупительные обряды. (5) Затем претор созвал всех солдат, велел выйти строем из города и расположиться лагерем в поле. Суровый приказ грозил наказанием солдату, который останется в городе или унесет чужое с собой; локрийцам разрешено было забирать вещи, какие они признают своими, и требовать их, если они их не обнаружат. (6) Но прежде всего было велено немедленно вернуть локрийцам их жен и детей; ослушавшиеся будут тяжко наказаны.

(7) Затем претор созвал всех локрийцев на сход и сказал, что римский народ и сенат возвращают им свободу и все их законы; если кто хочет обвинить Племиния или кого другого, пусть вместе с ним едет в Регий; (8) если локрийцы хотят от имени города жаловаться на Сципиона, по приказу или с согласия которого творились в Локрах преступления против богов и людей, пусть отправляют послов в Мессану; там он вместе со своим советом расследует дело. (9) Локрийцы поблагодарили претора, послов, сенат и римский народ; обвинять Племиния они придут. (10) Сципиона, правда, их беды беспокоили мало, но это такой человек, какого они предпочли бы иметь другом, а не врагом; и они твердо знают, что столько бесчинств творилось не по его приказу и не с его согласия; (11) то ли он чересчур доверял Племинию, а им не верил, то ли иные люди по природе своей таковы, что сами грешить не хотят, а наказывать других за преступления у них не хватит духу.

И у претора, и у его совета свалилась с плеч немалая тяжесть: дела Сципиона не надо расследовать. (12) Племиния и еще тридцать два человека они осудили70 и в цепях отправили в Рим; (13) сами же отправились к Сципиону, чтобы собственными глазами посмотреть, насколько правдивы разговоры о праздной жизни военачальника и о распущенности его солдат, а об увиденном доложить в Рим.

22. (1) Пока посланцы сената шли к Сиракузам, Сципион приготовился к защите – не словами, а делом. Он собрал все войско, привел в готовность флот, словно в тот день предстояло сразиться с карфагенянами на суше и на море. (2) Когда претор и его советники прибыли, он любезно их принял, а на следующий день устроил учения войску и показал в гавани примерное морское сражение; (3) затем претора и послов повели осмотреть арсеналы, склады и разное военное снаряжение. (4) Все – по отдельности и в целом – восхитило посольство; было твердо решено: или этот предводитель с этим войском одолеют карфагенян, или никто. (5) Пусть переправляется в Африку – да благоприятствуют ему боги и да осуществится поскорее надежда, зародившаяся в тот день, когда все центурии, выбирая консулов, первым назвали его. (6) Все отбыли в таком радостном настроении, словно в Риме им предстояло возвестить о победе, а не о безукоризненной подготовке войска и флота.

(7) Племиний и взятые с ним по тому же делу были в Риме сразу посажены в тюрьму. Когда трибуны в первый раз вывели их к народу, люди, захваченные рассказом о страданиях локрийцев, не почувствовали к ним никакой жалости; (8) но потом их выводили к народу несколько раз, и ненависть стала слабеть, гнев утихать: сами увечья Племиния и память об отсутствующем Сципионе внушали людям сочувствие. (9) Племиний, однако, умер в тюрьме раньше71, чем состоялся суд. (10) Клодий Лицин72 в третьей книге своей «Римской истории» рассказывает, что этот Племиний во время игр, дававшихся по обету Сципионом Африканским в его второе консульство73, хотел с помощью подкупленных людей устроить в Городе в нескольких местах пожары и, воспользовавшись случаем, взломать в тюрьме дверь и бежать; злодейский замысел был раскрыт, и по сенатскому постановлению Племиния отправили в Туллианум74.

(11) О Сципионе говорили только в сенате, где все послы и трибуны, превознося и флот, и войско, и вождя, добились от сената, чтобы Сципиону было позволено переправиться в Африку как можно скорее, а из солдат, стоявших в Сицилии, по своему выбору одних взять в Африку, других оставить охранять провинцию.

23. (1) Пока все это происходило в Риме, карфагеняне прожили тревожную зиму: каждое известие, переданное со сторожевых вышек, расставленных по всем мысам, пугало их. (2) Очень важен для них был союз с Сифаком; по их мнению, на него главным образом рассчитывал Сципион, собираясь в Африку. (3) Газдрубала, сына Гисгона, связывали с царем не только узы гостеприимства (я уже рассказывал, как случайность свела в его доме Сципиона и Газдрубала, одновременно отправившихся к нему из Испании), заходил разговор и о будущем свойстве: о женитьбе царя на дочери Газдрубала75. (4) Чтобы покончить с этим делом и назначить срок свадьбы – девушка была возраста брачного, – приехал Газдрубал: видя, что царь пылает страстью (нумидийцы более других варваров преданы Венере76), он вызвал из Карфагена девушку и торопил со свадьбой. (5) Меж поздравлений и пожеланий к семейному союзу был добавлен и союз между царем и карфагенянами; с обеих сторон было обещано и клятвенно подтверждено: враги и друзья у них будут одни и те же.

(6) Газдрубал, помнивший, что и Сципион тоже заключил союз с царем, знал, насколько лживы и неверны варвары; боясь, что женитьба не удержит Сифака, если Сципион появится в Африке, (7) он заставил нумидийца, еще пылавшего любовью (тут пошли в ход и ласковые уговоры молодой), отправить послов в Сицилию к Сципиону: пусть тот не полагается на его прежние обещания и не переправляется в Африку: (8) он, Сифак, связан брачными узами с карфагенянкой, дочерью Газдрубала, которого Сципион видел в гостях у царя, связан союзом с карфагенским народом. (9) Вот чего он желает: пусть римляне воюют с карфагенянами вдали от Африки, как воевали прежде; Сифак не хочет быть втянут в их спор, не хочет, присоединившись к одной из сторон, нарушить договор с другой. (10) Если Сципион станет упорствовать и подступит с войском к Карфагену, Сифак будет вынужден сражаться за Африку, за землю, где он родился, за отчизну своей жены, за ее отца и ее дом.

24. (1) Послы, отправленные с этим поручением к Сципиону, застали его в Сиракузах. (2) И хотя надежда Сципиона на главную поддержку в будущих военных действиях в Африке рухнула, он, не желая, чтобы пошли о том толки, быстро выпроводил послов обратно в Африку с письмом к царю, (3) в котором настоятельно уговаривал его не рвать уз гостеприимства и не нарушать заключенного им союза с римским народом, не пренебрегать правом, верностью, рукопожатием, не оскорблять обманом богов – свидетелей и судей их договора. (4) Скрыть прибытие нумидийцев он не мог – они ходили по городу, их видели у командующего77. Если не говорить, зачем они приходили, то есть опасность, что правда сама выйдет наружу именно потому, что ее скрывают, а солдат охватит страх: не пришлось бы одновременно воевать и с царем, и с карфагенянами. Сципион решил скрыть истину и отвлечь умы вымыслом, (5) созвал солдат на сходку и заявил: нечего больше медлить – союзные цари настаивают на скорейшей переправе; Масинисса еще раньше являлся к Лелию и жаловался, что римляне медлят, упуская время; (6) сейчас Сифак прислал посольство: и он удивлен, почему они так задерживаются; он просит переправить наконец войско в Африку, а если их намерения изменились, уведомить его, чтобы ему самому позаботиться о себе и своем царстве. (7) Так как все уже готово и медлить недопустимо, то Сципион решил: отведя флот в Лилибей, собрать туда же всю пехоту и конницу и, как только настанет хорошая погода, переправиться с помощью благосклонных богов в Африку.

(8) Сципион написал Марку Помпонию78, прося его прибыть в Лилибей и совместно обсудить, с какими легионами и с каким числом солдат переправиться ему в Африку. (9) По всему морскому побережью он разослал приказ отводить все грузовые суда в Лилибей. (10) Сколько солдат и кораблей ни было в Сицилии, все собрались в Лилибее (такому множеству людей было тесно в городе, а стольким судам – в гавани). (11) Все горели желанием переправиться в Африку; казалось, люди идут не на войну, а за верной наградой после победы. Еще остававшиеся в живых участники Каннской битвы считали, что, честно послужив государству под командой именно Сципиона, они положат конец своему позорному положению в армии79. (12) Сципион не относился к ним с пренебрежением: он-то знал, что сражение при Каннах проиграно не по их трусости и что в римском войске больше нет таких старых солдат, опытных не только в разных видах сражения, но и в осаде городов. (13) Каннские легионы были пятый и шестой; объявив о своем намерении переправить их в Африку, Сципион осмотрел каждого солдата, оставил в Сицилии тех, которых нашел негодными, и заменил их взятыми из Италии. (14) Легионы были пополнены так, чтобы в каждом было шесть тысяч двести пехотинцев и триста всадников80. Из союзников-латинов он тоже взял тех пехотинцев и всадников, какие были под Каннами.

25. (1) О числе солдат, перевезенных в Африку, писатели очень спорят: (2) у одних я нахожу, что посажены были на суда десять тысяч пехотинцев, две тысячи двести всадников; у других – шестнадцать тысяч пехотинцев и тысяча шестьсот всадников; у третьих – больше чем вдвое: тридцать пять тысяч пехотинцев и всадников. (3) Некоторые числа не называют, и я вместе с ними предпочитаю остаться в сомнении. Целий, не давая точного числа, изображает римское войско неизмеримо огромным; (4) по его словам, от крика солдат птицы падали на землю81, а на суда взошло столько людей, что, казалось, ни в Сицилии, ни в Италии никого не осталось.

(5) Посадить солдат на корабли в порядке и без суматохи позаботился сам Сципион; моряков Гай Лелий, префект флота, посадил еще раньше и не позволил сходить на сушу, (6) погрузкой продовольствия ведал претор Марк Помпоний; взято было на сорок пять дней пищи, вареной – на пятнадцать дней.

(7) Когда люди уже были на кораблях, Сципион распорядился объехать на лодках все суда и передать, чтобы с каждого корабля к нему прибыли на форум за приказаниями капитан, кормчий и два солдата. (8) Когда все собрались, он прежде всего спросил: хватит ли воды, взятой для людей и животных на тот же срок, что и продовольствия. (9) Ему ответили: на судах запасено воды на сорок пять дней; тогда он приказал солдатам соблюдать порядок и тишину, слушаться моряков, не ссориться с ними и дать им возможность спокойно выполнять свою службу; (10) грузовые суда на правом фланге будут под охраной двадцати военных кораблей, которыми командуют он и Луций Сципион82, на левом – стольких же военных кораблей под командой Гая Лелия, префекта флота, и Марка Порция Катона, тогда квестора83. (11) На каждом военном корабле по одному фонарю, на грузовых – по два, на корабле командующего ночью горят три – как отличительный знак. (12) Сципион велел кормчим править к Эмпориям84. Это очень плодородная, всем изобилующая область; варвары там люди трусоватые, как и обычно в областях богатых; их можно одолеть прежде, чем к ним подоспеет помощь из Карфагена. (13) Отдав эти распоряжения, Сципион велел вернуться на суда и на следующий день с помощью богов по поданному знаку сниматься с якоря.

26. (1) Много римских флотов выходило из Сицилии – больше того, из той же гавани, – однако не только в этой войне (в которой почти все суда пока что выходили только пограбить), но даже и в предыдущей ни одно отплытие флота не производило такого впечатления. (2) Хотя если сравнивать величину флотов, то и в те времена бывало85, что переправлялись по два консула с двумя войсками и во флотах бывало почти по стольку же военных кораблей, сколько на сей раз Сципион переправил грузовых. (3) Ибо, кроме сорока военных судов, с ним было еще около четырехсот грузовых, на которые он и посадил войско. (4) Но ведь и сама вторая война с Карфагеном представлялась римлянам более грозной, чем первая. Ведь воевали в Италии, ведь огромны были людские потери столь многих армий, вожди которых тоже были убиты. (5) И потому Сципион, полководец прославленный и своими подвигами, и – не меньше – своей удивительной удачливостью, привлекал к себе внимание всех. (6) Притом ни один полководец за всю войну не дерзнул и помыслить о такой переправе, а он объявил, что предпринимает ее, чтобы перенести войну в Африку и закончить ее там. (7) В гавани собрались поглядеть на редкое зрелище не только все жители Лилибея, но и посольства со всей Сицилии, как явившиеся из почтения проводить Сципиона, так и следовавшие за Марком Помпонием, претором, который ведал провинцией. (8) Пришли проводить соратников легионеры, остававшиеся в Сицилии. И не только флот являл собой зрелище для смотревших с берега, но и весь заполненный толпой берег – для отплывающих.

27. (1) Когда рассвело, Сципион со своего корабля, приказав глашатаю водворить молчание, возгласил: «Боги и богини, населяющие море и сушу, к вам обращаюсь с молитвой: да будет все, что под моим командованием совершено, свершается (2) и свершится, ко благу моему, римского народа и плебса, союзников и латинов, которые на земле, на море, на реках властью и ауспициями народа римского и моими, (3) будьте им благими помощниками, возвеличьте добрым успехом, верните домой здравыми и невредимыми, победителями, победившими злых врагов, украшенными трофеями, нагруженными добычей и справляющими со мною триумф, дайте возможность отомстить недругам и неприятелям; (4) даруйте мне и народу римскому показать нашу силу на карфагенском народе, который замышляет против государства нашего».

(5) После этой молитвы он бросил в море, по обычаю, сырые внутренности жертвенного животного86 и велел дать трубный сигнал к отплытию. (6) Дул попутный, довольно сильный ветер; земля скоро скрылась из виду; после полудня все так заволокло туманом, что суда едва не сталкивались; ветер стал затихать. (7) Ночью стоял такой же туман; с восходом солнца рассеялся, и сильнее стал ветер. Уже различима была земля. (8) Кормчий вскоре сказал Сципиону, что Африка не дальше чем в пяти милях; он узнает мыс Меркурия87, если Сципион велит править туда, то скоро весь флот будет в гавани. (9) Сципион, увидев землю, помолился: да видит он Африку ко благу государства и своему; приказал поднять паруса и пристать ниже88. (10) Ветер был попутный, но в тумане, поднявшемся почти в то же время, что и накануне, земли не было видно, а ветер, обессиленный туманом, сник. (11) Ночью уже ничего нельзя было различить; бросили якоря, чтобы суда не столкнулись и не налетели на берег. (12) Когда рассвело, поднявшимся ветром туман развеяло и открылось все африканское побережье. Сципион спросил, какой поблизости мыс: услышав, что этот мыс называется Прекрасный89, он воскликнул: «Доброе предзнаменование; правьте к нему». (13) Флот устремился туда; все войско высадилось.

Плавание было благополучным и бестревожным – так сообщают многие греческие и латинские писатели, на которых я полагаюсь. (14) У одного только Целия все иначе: мало того, что корабли чуть не потонули; войско испытало все, чем грозит море и небо; наконец, буря унесла флот от Африки к острову Эгимур90; (15) оттуда, с трудом взяв верное направление, на лодках, так как корабли почти затонули, безоружные солдаты, словно потерпевшие кораблекрушение, в полном беспорядке, не дожидаясь приказа военачальника, выбрались на землю91.

28. (1) Римляне, высадившись, разбили лагерь на ближайших холмах. (2) Появление флота, а затем шумная высадка солдат привели в ужас не только прибрежных селян: страх докатился и до городов. (3) Все дороги были забиты беспорядочными толпами людей; селяне гнали перед собой скот, казалось, они собрались вдруг покинуть Африку. (4) В города они вносили с собой страх еще больший, чем испытывали сами; смятение в Карфагене было, как во взятом городе. (5) После консульства Марка Атилия Регула и Луция Манлия [256 г.] карфагеняне около пятидесяти лет92 не видели ни одного римского войска – только суда, с которых высаживались пограбить селян. (6) Захватив все, что случайно попадалось под руку, солдаты всегда возвращались на корабли раньше, чем селян собирала тревога; тем в большем страхе сбегались они сейчас в город. (7) И, право слово, не было в Карфагене ни сильного войска, ни вождя, чтобы выставить его против римлян; Газдрубал, сын Гисгона, был первым человеком в государстве по родовитости, по своей славе, по богатству, а тогда уже и по свойству с царем, (8) но все помнили, что он в нескольких сражениях был разбит и выгнан из Испании этим самым Сципионом: карфагенского вождя нельзя было и сравнить с римским так же, как его наспех набранное войско с войском римлян. (9) Поэтому в городе, словно Сципион уже шел на приступ, раздался клич: «К оружию»; ворота были быстро заперты, на стенах расставили вооруженных караульных, выставили вооруженные посты; в эту ночь бодрствовали. (10) На следующий день пятьсот всадников, высланных на побережье разведать, что делается у моря, и помешать высадке солдат, наткнулись на римские посты. (11) Сципион, отослав флот в Утику, занял ближайшие к морю холмы, часть всадников он расставил в удобных местах, а другую отправил в поля за добычей.

29. (1) Они и начали битву с карфагенской конницей; в самом сражении убили немногих; гораздо больше пало во время бегства; тогда был убит и начальник конного отряда Ганнон, знатный юноша. (2) Сципион не только опустошил окружающие поля, но и взял ближайший, довольно богатый африканский город. (3) Добычу тотчас же погрузили на грузовые суда и отправили в Сицилию – захвачено было восемь тысяч пленных, свободных и рабов. (4) Но самым радостным событием для римлян в начале этой кампании было прибытие Масиниссы, явившегося, по словам некоторых писателей, всего с двумя сотнями всадников, а по мнению большинства, с двухтысячной конницей. (5) А так как он был самым выдающимся среди современных ему царей и очень помог римлянам, то, кажется, стоит отвлечься и рассказать о превратностях его судьбы, о том, как он потерял и как вернул отцовское царство93.

(6) Он воевал в Испании на стороне карфагенян, когда умер его отец (имя ему было Гала). Царство перешло к Эзалку, брату царя, – таков обычай нумидийцев. Эзалк был очень стар, (7) вскоре умер, власть перешла к старшему из его сыновей, Калуссе. Другой сын был еще совсем мальчик. Калусса стал правителем по законам своего племени, а не благодаря своему влиянию или силе. (8) И вот появился некий Мазетул, по крови не вовсе чужой царскому дому, но из семьи, царям всегда враждебной и с переменной удачей оспаривающей их власть. (9) Он поднял своих земляков – вражда с царской семьей поднимала его в их глазах; открыто поставив лагерь, он начал войну и заставил Калуссу сражаться за свою власть. (10) В этой битве пал Калусса и с ним много именитых людей. Весь народ мезулиев94 оказался во власти Мазетула. (11) Царем, однако, он себя не назвал, а удовольствовался скромным именем опекуна мальчика Лакумаза, единственного уцелевшего отпрыска царского дома. Его он провозгласил царем. (12) Женился он на знатной карфагенянке, племяннице Ганнибала, недавней жене царя Эзалка, надеялся на союз с Карфагеном; (13) к Сифаку он отправил посольство, чтобы восстановить старый договор о гостеприимстве: так он старался обеспечить себе помощь против Масиниссы.

30. (1) Масинисса, услышав о смерти дяди, а затем об убийстве двоюродного брата, переправился из Испании в Мавританию; царем мавров в то время был Бага. (2) Смиренно и униженно Масинисса выпросил у него отряд в четыре тысячи человек для охраны в пути; в военной помощи царь ему отказал. (3) С этими людьми он дошел до границ своего царства, заранее уведомив о себе друзей своих и отцовых; к нему явились пятьсот нумидийцев. (4) Мавров он, как и было условлено, отослал к царю, хотя людей к нему собралось гораздо меньше, чем он надеялся, и слишком мало для его отважного замысла. (5) Решив, что, действуя, он скорей соберет силы для какого-нибудь начинания, отправился он к Тапсу95 навстречу юному царю Лакумазу, который ехал к Сифаку. (6) Лакумаз вместе с перепуганной свитой укрылся в городе; Масинисса город взял с ходу; людей из царского войска, перешедших к нему, принял; сопротивлявшихся перебил; однако большинство воинов и сам юноша ускользнули в сумятице и добрались к Сифаку, к которому и направлялись. (7) Слух об этом скромном успехе в самом начале войны расположил нумидийцев к Масиниссе; отовсюду, из деревень и с полей, стекались к нему старые воины Галы и внушали юноше, что он должен вернуть себе отцовское царство. (8) Солдат у Мазетула было значительно больше: войско, с которым он разбил Калуссу, то есть кто перешел к нему после убийства царя, и очень большое подкрепление, которое привел к нему от Сифака молодой Лакумаз. (9) У Мазетула было пятнадцать тысяч пехоты и десять тысяч конницы, с которыми он и выступил против Масиниссы, отнюдь не имевшего столько конницы и пехоты. Победили, однако, и доблесть старых воинов, и искусство вождя, учившегося у римлян и у карфагенян; (10) юный царь с опекуном и жалким отрядом масесулиев бежал к карфагенянам.

Итак, Масинисса вернул себе отцово царство, но, понимая, что ему предстоит еще борьба с Сифаком, отнюдь не менее трудная, решил помириться с двоюродным братом. (11) Он отправил послов обнадежить юношу: если тот доверится Масиниссе, то будет у него в такой же чести, в какой был у Галы Эзалк; (12) а Мазетулу пообещать не только безнаказанность: ему честно вернут все имущество. Оба, предпочитая изгнанию скромную участь у себя на родине, присоединились к Масиниссе, хотя карфагеняне всячески старались этому помешать.

31. (1) Газдрубал во время этих событий случайно оказался у Сифака; он убедил нумидийца, что тот очень ошибается, думая, будто для него безразлично, Лакумазу ли принадлежит царство мезулиев или Масиниссе, (2) и полагая, что Масинисса удовлетворится тем же, чем его отец Гала или дядя Эзалк: нет, таких задатков, такого ума ни у кого в этом народе еще не было; (3) в Испании часто и союзники и враги были свидетелями редкого мужества Масиниссы. Если Сифак и карфагеняне не загасят этот занявшийся огонь, то они вскоре сгорят в пожаре, который уже ничто не потушит. (4) А пока он еще не окреп и залечивает трудно затягивающиеся раны своего государства. Настаивая, подстрекая, Газдрубал убеждал Сифака двинуть свои войска к границе мезулиев (5) и расположиться лагерем, словно в своих несомненных владениях, в тех самых землях, из-за которых он некогда спорил с Галой и даже сражался с ним. Если кто-нибудь ему, Сифаку, помешает, что, собственно, и нужно, то он будет воевать, (6) если, испугавшись, противник эту область уступит, то Сифаку надо идти в глубину его царства: тогда мезулии либо подчинятся ему без борьбы, либо ее не выдержат.

(7) Возбужденный такими речами, Сифак начал войну с Масиниссой. В первом сражении он наголову разбил мезулиев; Масинисса с несколькими всадниками бежал с поля битвы на гору (местные жители называют ее Белл96). (8) Несколько семейств со своими шатрами97 и своим скотом (это все их имущество) последовали за царем; остальные мезулии подчинились Сифаку. (9) Гора, которую заняли изгнанники, была богата водой и пастбищами, на которых досыта наедался скот, обильно снабжавший людей молоком и мясом, их привычной едой. (10) Из своего убежища они сначала тайком, по ночам, а потом открыто стали выходить на разбой и опустошать окрестности; чаще всего устраивали пожары на карфагенской земле: и добычи там было больше, чем у нумидийцев, и разбойничать было безопаснее. (11) Они уже так разохотились, что добычу свою доставляли к морю и продавали купцам, для того и приводившим сюда свои корабли. Карфагенян, убитых и взятых в плен, часто бывало больше, чем в ином сражении. (12) Карфагеняне жаловались Сифаку и убеждали его покончить с этими последними вспышками войны. Сифак и сам был крайне раздражен, но ему казалось не царским делом преследовать разбойника, скитающегося в горах.

32. (1) Выбран был для этого дела Букар, один из царских военачальников, человек горячий и неутомимый, ему были даны четыре тысячи пехоты и две – всадников и обещана огромная награда, если он принесет голову Масиниссы или (это, конечно, была бы несказанная радость) возьмет его живым. (2) Неожиданно напав на беспечно бродивших людей Масиниссы, Букар отрезал стада скота и толпы людей от их вооруженных защитников, а самого Масиниссу с несколькими спутниками загнал на вершину горы. (3) Считая войну почти законченной, он отослал к царю не только отбитый скот и пленных, но и войско, слишком большое, по его мнению, для того, что оставалось сделать. (4) С пятью, не более, сотнями пехотинцев и двумя сотнями конников он стал преследовать Масиниссу, спустившегося с горы, загнал его в узкую лощину (здесь перебили много мезулиев) и запер ее с обоих концов. (5) Масинисса с пятьюдесятью, самое большее, всадниками ускользнул по петлявшим крутым тропинкам, которых не знали преследователи. (6) Букар, однако, шел по его следам, застиг его на широкой равнине около города Клупеи98, окружил и перебил всех всадников, кроме четверых, но раненого Масиниссу в суматохе упустил прямо из рук. (7) Беглецы были на виду; конный отряд, рассеявшись по широкой равнине, преследовал пятерых врагов; кое-кто устремлялся им наперерез. (8) Широкая река99 приняла беглецов, которые в страхе перед худшим, не раздумывая, бросились с лошадьми в воду; бурный поток подхватил их, понес вбок. (9) Двое на виду у преследователей поглощены были водоворотом; Масинисса, которого сочли погибшим, и еще два всадника выбрались из воды на другом берегу в кустарнике. Тут пришел конец преследованию – Букар не отважился кинуться вплавь, да и считал, что преследовать уже некого. (10) Он вернулся к царю с ложным известием о гибели Масиниссы; в Карфагене бурно ликовали; по всей Африке шли толки о смерти Масиниссы, к которой люди относились по-разному.

(11) Масинисса несколько дней в укромной пещере залечивал травами свою рану, двое всадников, оставшиеся при нем, разбоем поддерживали его жизнь. (12) Как только рана зарубцевалась и он смог выносить дорожную тряску, он возобновил дерзкие попытки вернуть свое царство; по пути он набрал не больше сорока всадников, но, когда он явился к мезулиям, уже не скрывая своего имени, (13) его встретили с прежней любовью и внезапной радостью: того, кто считался погибшим, они увидели целым и невредимым; за несколько дней около него собралось шесть тысяч вооруженных пехотинцев и четыре – всадников. (14) Он не только овладел отцовским царством, но и стал опустошать земли карфагенских союзников, масесулиев, подданных Сифака. Раздраженный Сифак начал войну, и Масинисса засел между Циртой100 и Гиппоном101, среди гор, – для военных действий место удобное.

33. (1) Сифак решил, что столь важное дело нельзя доверять военачальникам; он послал часть войска во главе со своим сыном (его звали Вермина), поручив юноше обойти врага и напасть на него с тыла, пока внимание Масиниссы будет отвлечено самим царем. (2) Вермина выступил ночью, чтобы напасть незамеченным; Сифак снялся с лагеря днем и вел войско открытой дорогой, как военачальник, готовый вступить в бой. (3) Когда, по времени судя, посланные в обход уже дошли до намеченного места, Сифак, двигаясь по пологому склону, повел свой строй вверх к расположению противника, рассчитывая и на численный перевес, и на засаду в тылу врага. (4) Масинисса, полагаясь на удобную для боя местность, тоже вывел своих воинов. Бой был жестоким, и долго никто не имел перевеса: Масиниссе помогали и сама местность, и храбрость его воинов; Сифаку-численное превосходство его войска, (5) разделенного на две части, одна из которых теснила противника спереди, другая его окружила. Победа Сифака была несомненной; путь врагу и вперед и назад был отрезан. (6) Пехотинцев и всадников Масиниссы перебили или взяли в плен; около двухсот всадников, столпившихся вокруг него, Масинисса разделил на три отряда и велел прорываться, бежать порознь и собраться в указанном месте. (7) Сам он прошел по намеченной им дороге, не тронутый стрелами и дротиками врагов; два отряда застряли; один в страхе сдался врагам; другой упорно отбивался, был засыпан дротиками и полег на месте боя. (8) Масинисса, петляя то туда, то сюда, измучил Вермину, шедшего за ним по пятам: отчаявшись его поймать, Вермина отказался от утомительного преследования. Масинисса с шестьюдесятью всадниками прибыл к Малому Сирту102. (9) В тех местах – между карфагенскими Эмпориями и землей гарамантов103, – гордый своей опять и опять возобновляемой борьбой за отцовское царство, провел Масинисса все время до прибытия Гая Лелия и римского флота. (10) Это заставляет думать, что и после этого прибыл он к Сципиону с конным отрядом скорее немногочисленным: большой отряд подобает царю, малый – изгнаннику.

34. (1) Карфагеняне, потеряв отряд конницы вместе с его начальником, набрали новый и поставили во главе его Ганнона, Гамилькарова сына104. (2) Газдрубала и Сифака неоднократно вызывали письмами, посылали гонцов и, наконец, послов. Газдрубалу приказывают защитить родной город, находящийся почти что в осаде; Сифака умоляют прийти на помощь Карфагену и всей Африке.

(3) Сципион перенес лагерь с побережья, где простоял несколько дней вместе с флотом, и расположился под Утикой в миле от города. (4) Ганнон, получивший конницу, которая даже защитить селян от грабежей была не в силах, не то чтобы донимать неприятеля, занялся прежде всего дополнительной вербовкой всадников. (5) Он не пренебрегал и людьми других племен, но нанимал главным образом нумидийцев, лучших конников Африки. (6) У него набралось уже около четырех тысяч конницы, с которой он и занял город Салека105, милях в пятнадцати от римского лагеря.

(7) Когда Сципиону доложили об этом, он воскликнул: «Конники летом в домах! Да сколько б их ни было, только бы вождь был такой!» (8) Поняв, что надо быть тем решительнее, чем ленивее враг, он выслал вперед Масиниссу с его конницей, велев ему гарцевать перед городскими воротами, выманивая врагов на бой; когда все они высыпят из города и он не сможет уже без труда выдерживать их натиск, пусть потихоньку отступает: Сципион вовремя вступит в сражение. (9) Выждав, пока пройдет время, достаточное, по его мнению, чтобы выманить врагов из города, Сципион, прячась за холмами, очень кстати оказавшимися по обеим сторонам извилистой дороги, подошел незаметно. (10) Масинисса, как и было условлено, разыгрывая то храбреца, то труса, то гарцевал у самых ворот, то, словно испугавшись, поворачивал назад, соблазняя осмелевшего врага неосмотрительно ринуться в погоню. (11) Не все еще вышли из ворот, и начальник выбивался из сил, заставляя одних, сонных и пьяных, взяться за оружие и взнуздать лошадей и не позволяя другим вразброд, беспорядочной толпой устремиться через все ворота из города. (12) Смело выехавших первыми встретил Масинисса; вскоре из ворот повалила толпа; силы противников стали равными, наконец в бой вступила вся конница, и сдерживать ее уже было нельзя. (13) Масинисса не обратился в бегство; отступая постепенно, он принимал на себя натиск врага, пока не завлек его к холмам, скрывавшим римскую конницу. (14) Всадники, отдохнувшие на свежих лошадях, окружили Ганнона и африканцев, уставших от боя и погони; Масинисса, быстро повернув лошадей, вмешался в сражение. (15) Около тысячи людей из передового отряда – отступать им было трудно – вместе со своим начальником Ганноном были отрезаны от своих и перебиты; (16) остальные, устрашенные смертью вождя, бежали в беспорядке; победители тридцать миль гнались за ними; захватили в плен или убили около двух тысяч всадников. (17) В точности известно, что среди них было не меньше двухсот карфагенян, в том числе очень именитых и богатых.

35. (1) Случайно в этот же день вернулись с провиантом суда, отвозившие добычу в Сицилию: словно предчувствовали, что пришли за новой добычей. (2) Не все писатели сообщают, что два карфагенских вождя, носившие одно и то же имя, были убиты в двух конных сражениях, боясь, думаю, как бы ненароком дважды не рассказать об одном и том же;106 Целий и Валерий говорят даже, что Ганнон был взят в плен107. (3) Сципион щедро одарил, соответственно заслугам каждого, всадников и их начальство, прежде всего Масиниссу; (4) оставил в Салеке сильный гарнизон и выступил с остальным войском; он не только разорил по дороге поля, но и захватил даже некоторые города и деревни. (5) Ужас охватил население. На седьмой день Сципион вернулся в лагерь с множеством пленных, со стадами скота и прочей добычей; во второй раз он отправил суда с грузом награбленного. (6) Теперь, оставив походы и незначительные набеги, Сципион обратил все силы на осаду Утики, рассчитывая по взятии города превратить его в опорный пункт для дальнейших действий. (7) Он направил моряков туда, где город омывается морем, а пехоту туда, где почти над самыми городскими стенами поднимается холм. (8) Осадные и метательные машины были привезены заранее из Сицилии вместе с продовольствием; над изготовлением новых трудились в арсенале многочисленные искусные мастера, только этим и занятые.

(9) У жителей Утики, оказавшихся в осаде, вся надежда была на карфагенян, а у карфагенян на Газдрубала, если ему удастся расшевелить Сифака. Тоскливое ожидание помощи не торопило помощников. (10) Газдрубал при самой усиленной вербовке набрал около тридцати тысяч пехоты и трех тысяч конницы, но не решился до прихода Сифака поставить лагерь вблизи неприятеля. (11) Сифак, быстро снявшись с лагеря под Карфагеном, расположился недалеко от Утики и римских укреплений; с ним было пятьдесят тысяч пехоты и десять тысяч конницы. (12) Прибытие обоих оказало свое действие на Сципиона: после почти сорокадневной осады и многих безуспешных попыток взять город, все испробовав, он ушел, ничего не добившись. (13) Зима уже наступала; он расположил зимний лагерь на мысу, который узкой горной цепью соединен с материком и далеко выдается в море108. (14) Лагерь и стоянка для флота были укреплены и обведены одним валом; лагерь легионов находился посередине перешейка; на северной стороне находились вытащенные на сушу суда и стоянка моряков; в южной долине, спускающейся к другому берегу, стояла конница. (15) Вот что было до конца осени совершено в Африке.

36. (1) Кроме хлеба, награбленного по всем окрестным полям, а также доставленного из Италии и Сицилии, Гней Октавий, пропретор, привез еще очень много зерна из Сардинии, от претора Тиберия Клавдия, этой провинцией управлявшего. (2) Засыпали все амбары и пришлось строить еще новые. Не хватало одежды для войска; Октавию было поручено обсудить с претором, нельзя ли заготовить одежду в его провинции и прислать ее. (3) За дело принялись усердно: вскоре прислали тысячу двести тог и двенадцать тысяч туник.

(4) Тем же летом, когда все это происходило в Африке, консул Публий Семпроний, ведавший Бруттием, в Кротонской области натолкнулся на Ганнибала. (5) Римлян отбросили; в этой скорей беспорядочной схватке, чем настоящей битве, у консула погибло около тысячи двухсот солдат. (6) Римляне в замешательстве вернулись в лагерь; напасть на него неприятель не решился. В следующую тихую ночь консул снялся с лагеря, предварительно послав гонца к проконсулу Публию Лицинию с приказом привести свои легионы. (7) Оба военачальника, объединив свои войска, пошли на Ганнибала и немедленно начали сражение: консулу придавали уверенность удвоенные силы, а Пунийцу – недавняя победа. (8) Семпроний вывел свои легионы на передовую линию; легионы Публия Лициния стояли в запасе. Консул в начале битвы дал обет построить храм Фортуне Примигении109, если он в этот день разобьет врага; молитва его исполнилась. (9) Карфагеняне были разбиты наголову: убито было больше четырех тысяч; взято в плен немного меньше трехсот, захвачено сорок лошадей и одиннадцать знамен. Потрясенный этим поражением, Ганнибал отвел войско в Кротон.

(10) В это же время консул Марк Корнелий на другом конце Италии удержал в повиновении Этрурию, которая в надежде на перемены перекинулась было к Магону. Корнелий внушал страх не столько оружием, сколько судебными преследованиями. (11) Он вел расследование вполне беспристрастно; сначала многие знатные этруски, договаривавшиеся с Магоном лично или через послов об отпадении своих народов, предстали перед судом и были осуждены. (12) Потом те, кто сознавал свою вину, добровольно ушли в изгнание и были осуждены заочно: себя они спасли, оставив казне имущество – свидетельство их вины110.

37. (1) Пока консулы в разных концах страны были заняты такими делами, в Риме цензоры Марк Ливий и Гай Клавдий огласили списки сената. Принцепсом сената вторично был избран Квинт Фабий Максим. Семь сенаторов, не занимавших еще курульных кресел, получили цензорские замечания. (2) Цензоры неукоснительно и добросовестно следили за состоянием зданий; сдали с подряда устройство улицы, которая должна была идти от Бычьего рынка мимо зрительских мест к храму Венеры111, а также постройку храма Великой Матери112 на Палатине; (3) ими был установлен также новый налог на добычу соли; соль в Риме и по всей Италии шла по шестой доле асса;113 цензоры отдали на откуп продажу соли – в Риме по той же цене, а на рынках и в городках114 по более высокой, смотря по месту. (4) Люди были уверены, что эту доходную статью выдумал цензор в отместку народу, несправедливо когда-то его осудившему, и что самая высокая цена была установлена для триб, когда-то постаравшихся его осудить115. Поэтому Ливий и получил прозвище Салинатор. (5) Очистительная жертва за народ была принесена позже, чем обычно, потому что цензоры послали по провинциям узнать, сколько в каком войске римских солдат. (6) Вместе с ними насчитано было двести четырнадцать тысяч человек116. Жертву принес Гай Клавдий Нерон. (7) Затем в двенадцати колониях их цензоры произвели перепись жителей и оценку их имущества (чего никогда раньше не было): сколько солдат может колония выставить, сколько у нее денег117. Все было занесено в государственные книги. (8) Затем начали перепись всадников и оценку их имущества. Оказалось, что у обоих цензоров лошади от государства. Когда дошли до трибы Поллии, к которой был приписан цензор Марк Ливий, глашатай смешался и замолчал. (9) «Называй Марка Ливия!» – крикнул Нерон, то ли не забывший старой вражды, то ли в припадке неуместной строгости. Марку Ливию, как осужденному народом, велено было продать лошадь118. (10) Точно так же Марк Ливий, когда дошли до Арниенской трибы и до имени его коллеги, велел тому продать лошадь119 и привел два основания своему приказу: во-первых, тот лжесвидетельствовал против него120; а во-вторых, примирился с ним притворно. (11) Столь же безобразная перебранка, одинаково ронявшая достоинство обоих, пришлась на конец их цензуры. (12) Гай Клавдий, поклявшись, что он действует согласно законам, отправился в государственное казначейство121; в список оставленных им в эрариях он вставил имя своего коллеги. (13) Затем в казначейство пришел и Марк Ливий и, за исключением Мециевой трибы, которая его не осудила, а по осуждении не выбирала его ни в консулы, ни в цензоры, оставил в эрариях122 весь римский народ – тридцать четыре трибы, – (14) ибо они, по его словам, невинного осудили, а осужденного избрали в консулы и в цензоры и не могут отрицать, что провинились – либо один раз при вынесении приговора, либо дважды при выборах. (15) Среди граждан из этих тридцати четырех триб в эрариях окажется и Гай Клавдий, и найдись только в прошлом пример человека, оставленного в эрариях дважды, он, Марк Ливий, и еще раз отметил бы этим клеймом Гая Клавдия, особо включив его имя в список. (16) Постыдно такое состязание цензоров в стараниях позорить друг друга123, но порицание народа за непостоянство приличествует цензору и достойно суровости тех времен.

(17) Цензоров невзлюбили; Гней Бебий, народный трибун, решив воспользоваться этим, чтобы усилить свое влияние, вызвал обоих на суд народа. Сенат, однако, не согласился на это, чтобы на будущее не ставить цензоров в зависимость от прихотливой благосклонности народа.

38. (1) Тем же летом в Бруттии консул штурмом взял Клампетию124. Консентия, Пандосия и другие незначительные города сдались добровольно. (2) Так как уже приближалось время выборов, решили вызвать Корнелия из Этрурии, где все было тихо. (3) Он провозгласил консулами Гнея Сервилия Цепиона и Гая Сервилия Гемина. (4) Затем выбрали преторов: Публия Корнелия Лентула, Публия Квинтилия Вара, Авла Элия Пета и Публия Виллия Таппула; двое последних были выбраны в преторы, состоя плебейскими эдилами. (5) По окончании выборов консул вернулся к своему войску в Этрурию.

(6) В том же году умерло несколько жрецов и были выбраны новые: на место Марка Эмилия Регилла, фламина Марса, умершего в прошлом году, Тиберий Ветурий Филон;125 (7) на место авгура и децемвира Марка Помпония Матона126 децемвиром Марк Аврелий Котта, авгуром Тиберий Семпроний Гракх, совсем еще юный, – в те времена такое очень редко случалось при замещении жреческих должностей127. (8) В том же году курульными эдилами Гаем Ливием и Марком Сервилием Гемином была поставлена на Капитолии позолоченная четверня и даны Римские игры, длившиеся два дня. Эдилами Публием Элием и Публием Виллием были даны Плебейские игры, длившиеся тоже два дня, и по случаю игр устроено угощение Юпитеру.

1. (1) Консулы Гней Сервилий [Цепион] и Гай Сервилий [Гемин]1 (это был шестнадцатый год [203 г.] войны с Карфагеном) доложили сенату о состоянии государства, о войне и о провинциях. (2) Сенаторы постановили: пусть консулы договорятся между собой или бросят жребий, кому идти в Бруттий против Ганнибала, кому в Этрурию и Лигурию;2 (3) получивший Бруттий примет войско от Публия Семпрония; Публий Семпроний, чья власть продлевается на год, как проконсул сменит Публия Лициния3, (4) а тот вернется в Рим. Лициний на войне показал себя хорошо, и не было в то время человека, которого природа и судьба так осыпали бы своими дарами: (5) он был знатен и богат; на редкость красив и силен, слыл красноречивейшим оратором, умел вести защиту в суде, говорить перед сенатом и перед народом, убеждать и разубеждать слушателей. Он был лучшим знатоком священного права. (6) А когда был консулом, приобрел и воинскую славу4. Решение об Этрурии и Лигурии было таким же, как и о Бруттии; (7) Марку Корнелию командование продлили, ему велено было передать войско новому консулу, а самому отправиться в Галлию и управлять ею с теми легионами, которые в прошлом году были у претора Луция Скрибония. (8) Потом поделили по жребию провинции: Цепиону достался Бруттий, Гемину – Этрурия. (9) Преторы бросили жребий о своих обязанностях: Пету Элию5 достались судебные дела в Городе; Публию Лентулу – Сардиния; Публию Виллию – Сицилия; Квинтилию Вару – Аримин с двумя легионами, которыми прежде командовал Спурий Лукреций. (10) Лукрецию власть была продлена, с тем чтобы он отстроил Геную6, разрушенную пунийцем Магоном. Публию Сципиону власть продлили не на определенный срок, но до окончания войны в Африке. (11) Постановили совершить молебствие по случаю его переправы в Африку: пусть это дело послужит на благо народу римскому, самому полководцу и его войску.

2. (1) В Сицилии набрано было три тысячи солдат – ведь отборное войско, стоявшее в этой провинции, было перевезено в Африку; побережье Сицилии решили охранять с сорока кораблями на случай появления здесь вражеского флота из Африки. (2) Тринадцать новых кораблей привел в Сицилию Виллий; прочие – старые, остававшиеся в Сицилии, – были приведены в порядок. (3) Командовать этим флотом поставлен был Марк Помпоний – ему, претору прошлого года7, власть была продлена; он посадил на суда новобранцев, прибывших из Италии. (4) Столько же кораблей и такую же власть решено было дать Гнею Октавию, тоже претору прошлого года7a, для охраны сардинского побережья. Претору Лентулу велено было предоставить для этих судов две тысячи солдат. (5) Побережье Италии тоже нельзя было оставлять беззащитным (ведь неясно было, куда пошлют свой флот карфагеняне) – здесь охрана поручена была Марку Марцию, тоже претору прошлого года, и с тем же числом кораблей. (6) По постановлению сената консулами набрано было три тысячи солдат для этого флота и два городских легиона на всякий непредвиденный случай. (7) Испания со своим войском была оставлена прежним командирам – Луцию Лентулу и Луцию Манлию Ацидину. Римляне в этом году вели войну, имея двадцать легионов и сто шестьдесят военных кораблей8.

(8) Преторам было велено отправляться в свои провинции. Консулам приказали до отъезда из Города устроить Великие игры – в свое время Тит Манлий Торкват дал обет9 справить их, если через четыре года в государстве все будет столь же благополучно.

(9) Людей волновали новые знамения, о которых сообщали из многих мест: поверили, что вороны не только расклевали золото на Капитолии, но и съели его; (10) мыши в Антии погрызли золотой венок; на поля вокруг Капуи опустилась туча саранчи, неизвестно откуда взявшейся; (11) в Реате родился жеребенок о пяти ногах; в Анагнии по небу то там то сям мелькали огни10, потом вспыхнул огромный факел; (12) в Фрузиноне солнце опоясало узкое кольцо11, которое затем оказалось внутри круга большего, чем солнце; под Арпином осела земля и на ровном месте сделался огромный провал. (13) У одного из консулов при жертвоприношении печень первого закланного животного оказалась без головки12. Для отвращения страшных предзнаменований крупные животные принесены были в жертву богам, которых указала коллегия понтификов.

3. (1) Выполнив все это, консулы и преторы отправились в свои провинции, но каждого заботила только Африка, словно она досталась ему: то ли все понимали, что там решается судьба войны и государства, то ли хотели расположить к себе Сципиона, на которого были устремлены взоры всей Италии. (2) Не только из Сардинии, как уже было сказано13, но из Испании и Сицилии к нему слали одежду и хлеб; из Сицилии еще и оружие и всякого рода припасы. (3) Сципион всю зиму не прекращал военных действий, дел хватало повсюду; он осаждал Утику, наблюдал за лагерем Газдрубала; (4) карфагеняне спустили на воду свои корабли; приготовили целый флот – перехватывать все доставляемое Сципиону.

А Сципион между тем не оставлял мыслей о примирении с Сифаком, любовный пыл которого мог уже и поостыть: он был уже давно женат14. (5) Но от Сифака приносили условия мира с Карфагеном: пусть римляне уйдут из Африки, пунийцы из Италии; а если война продолжится, то нечего и надеяться, что он, Сифак, оставит карфагенян. (6) Я думаю, все велось через послов, – так говорят и большинство писателей15, Сифак сам не приходил в римский лагерь для переговоров, как утверждает Валерий Антиат. (7) Сперва римский командующий не хотел и слышать такого, но потом – чтобы дать своим воинам удобный повод наведываться в неприятельский лагерь – он стал менее резок в своих отказах, подавая тем самым надежду, что более частые встречи помогут уладить дело.

(8) Зимний лагерь карфагенян был целиком выстроен из дерева, кое-как собранного в окрестностях16. (9) Нумидийцы жили в хижинах из тростника, крытых циновками, беспорядочно разбросанных, где кто хотел; некоторые даже за рвом и валом. (10) Об этом донесли Сципиону, и он решил при случае поджечь вражеский лагерь.

4. (1) Вместе с послами, которых Сципион отправлял к Сифаку, он стал посылать старших центурионов, людей испытанной доблести и осмотрительности. (2) Пока послы вели переговоры, они, одетые рабами-конюхами, бродили по лагерю, высматривая все входы и выходы, общее расположение лагеря и размещение его частей: где стоят карфагеняне и где нумидийцы, каково расстояние между лагерем Газдрубала и царским; (3) они разузнавали, как расставляют караулы и сторожевые посты, когда лучше было бы устроить засаду: ночью или днем. Послы к Сифаку ездили часто, и центурионов Сципион нарочно посылал то одних, то других, чтобы многим было во вражеском лагере все знакомо.

(4) Когда переговоры внушили наконец Сифаку, а через него и карфагенянам надежду на мир, римские послы заявили, что Сципион им запретил возвращаться без твердого ответа; (5) поэтому, если Сифак уже все решил сам, пусть сообщит о своем решении, а если ему нужно еще посоветоваться с Газдрубалом и карфагенянами, пусть советуется: сейчас как раз время или заключать мир, или воевать по-настоящему. (6) Пока Сифак совещался с Газдрубалом, а Газдрубал с карфагенянами, у разведчиков было время все высмотреть, а у Сципиона приготовить что нужно для задуманного им дела. (7) Среди разговоров о мире обнадеженные нумидийцы и карфагеняне по обычной своей беспечности решили, что остерегаться им нечего. (8) Пришел от них наконец и ответ. Так как римляне, казалось, очень хотели мира, то в нем предложены были кое-какие новые неприемлемые условия. Это было на руку Сципиону, который хотел сорвать перемирие. (9) Он сказал царскому послу, что доложит обо всем своему совету, а на другой день ответил: как он ни противился, мир отвергли все; больше нету надежды на мир; разве только Сифак оставит карфагенян и будет с римлянами.

(10) Таким образом Сципион прервал перемирие и мог, не нарушая слова, продолжать начатое. Спустив корабли на воду (было начало весны), он погрузил на них стенобитные и метательные машины, будто готовясь напасть на Утику с моря; (11) послал две тысячи солдат занять холм над Утикой, которым владел раньше. Он хотел и отвлечь внимание врагов от своих приготовлений (12), и обезопасить себя от вылазок из города: отправляясь к лагерям Сифака и Газдрубала, он оставлял в своем только небольшой отряд.

5. (1) Приготовив все, Сципион созвал совет и велел лазутчикам сообщить о том, что они узнали; выслушал и Масиниссу, которому известно было все, что делается у врагов, и, наконец, сам рассказал о том, что задумывал на ближайшую ночь. (2) Военным трибунам он приказал по окончании совета, как только прозвучит труба, выводить легионы. (3) Как и было приказано, под вечер войско стало выходить из лагеря, около первой стражи построилось и в полночь, идя обычным шагом, подошло к вражескому лагерю; пути было семь миль. (4) Сципион поручил Лелию часть17 своего войска и Масиниссу с его нумидийцами и распорядился напасть на лагерь Сифака и поджечь его. (5) Он заклинает Лелия и Масиниссу, каждого особо: ночью легко потерять осторожность – пусть они будут тем более внимательными и осмотрительными. (6) Сам он нападет на Газдрубала и карфагенский лагерь, но не раньше, чем увидит огонь в царском лагере.

(7) Все пошло быстро: едва занялись ближайшие хижины, как огонь перекинулся на соседние, охватил их и разошелся по всему лагерю. (8) Ночной пожар, конечно, вызвал большое смятение, но никто не подумал, что это поджог; люди, не взяв оружия, разбежались тушить огонь и наткнулись на вооруженных врагов. (9) Масинисса, превосходно знавший царский лагерь, расставил нумидийцев у самых выходов. (10) Многие прямо в постелях, полусонные, были застигнуты пламенем; многие бросились бежать очертя голову и в давке были затоптаны в узких воротах лагеря.

6. (1) Зарево над нумидийским лагерем первыми из карфагенян увидели караульные, а затем и другие воины, разбуженные ночной тревогой; они тоже решили, что у нумидийцев пожар возник сам собой. (2) Никто не понял, в чем дело, не догадался, что доносящийся крик поднят убиваемыми и ранеными, а не просто перепуганными среди ночи. (3) Карфагеняне, совсем не думая о врагах, выбегали без оружия из своего лагеря – из всех ворот, какие кому были ближе. Они несли с собой только то, что могло понадобиться для борьбы с огнем. Тут они и натыкались на римское войско. (4) Их всех перебили – не только из ненависти к врагу, но чтобы не осталось никого, кто известил бы своих. Сципион сейчас же бросился к воротам, в этой суматохе не охранявшимся; (5) подожжены были ближайшие строения, сначала во многих местах вспыхнули отдельные огни, затем они слились в один огненный поток, поглотивший все. (6) Полуобгорелые люди и животные кинулись бежать сломя голову и завалили своими трупами дорогу к выходу; кто не сгорел, был убит: два лагеря были уничтожены в одну ночь. (7) Оба вождя, однако, и (из стольких тысяч!) только две тысячи пехотинцев и пятьсот всадников18спаслись бегством, растеряв часть оружия, почти все и раненные и обожженные. (8) Перебито было и погибло в огне около сорока тысяч человек, пленено больше пяти тысяч, в том числе много знатных карфагенян, одиннадцать сенаторов; (9) знамен было захвачено сто семьдесят четыре; нумидийских коней больше двух тысяч семисот, слонов шесть, а погибло и сгорело их восемь. Огромное количество захваченного оружия Сципион сжег, посвятив Вулкану19.

7. (1) Газдрубал с немногими сопровождающими прибыл в ближайший город африканцев20; туда же следом за вождем собрались все, кто уцелел. Опасаясь, что его выдадут Сципиону, Газдрубал ушел; (2) вскоре явились римляне: ворота перед ними были распахнуты; жителей ничем не обидели, так как они сдались добровольно. Еще два города были взяты и разграблены один за другим; всю взятую там добычу и все, что удалось в горевшем лагере выхватить из огня, отдали солдатам. (3) Сифак расположился милях в восьми оттуда в укрепленном месте; Газдрубал поспешил в Карфаген, чтобы там в страхе не приняли какое-нибудь малодушное решение. (4) В городе все были напуганы новым поражением и сперва даже уверились, что Сципион, бросив Утику, сразу пойдет осаждать Карфаген. (5) Суфеты21 – они облечены как бы консульской властью – созвали сенат. (6) Обсуждали три предложения: одно – отправить к Сципиону послов просить мира; другое – вызвать Ганнибала спасать отечество; третье, достойное римской непоколебимости в несчастье, – (7) пополнить армию и убедить Сифака не прекращать войны. Так как Газдрубал находился тут же и вся партия Баркидов хотела войны, это предложение победило.

(8) Начался воинский набор в городе и по селам, отправили послов к Сифаку, который и сам готовился к войне не щадя средств; его опять убедила жена, но теперь уже не ласками, какими улещают влюбленного: (9) обливаясь горькими слезами, она умоляла Сифака не бросать ее отца и отечества, не допустить Карфагену погибнуть в таком же пожаре, какой уничтожил лагерь. (10) Послы очень кстати принесли обнадеживающие известия: они встретили под городом Оббой четыре тысячи кельтиберов, отборных молодых воинов, нанятых вербовщиками в Испании; на днях прибудет и Газдрубал с войском отнюдь не ничтожным. (11) Сифак не только благосклонно ответил послам; он показал им множество нумидийцев, сошедшихся в город, которым как раз в эти дни раздавал оружие и лошадей; он уверял, что с ним пойдет вся молодежь его царства. (12) Он знает, что не в бою разбит, а осилен пожаром; знает, что на войне побежден тот, кто побежден оружием. (13) Так ответил он послам. Через несколько дней войска Сифака и Газдрубала вновь соединились. Всего солдат у них было около тридцати тысяч22.

8. (1) Сципион, словно война с Сифаком и Карфагеном была окончена, обратил все старания на осаду Утики. Он как раз подводил к городу стенобойные машины, когда его известили, что война опять началась. (2) Он оставил под Утикой небольшие отряды солдат и моряков – пусть думают, что осада продолжается, – а сам с отборным войском двинулся на врага23. (3) Сначала он расположился на холме, отстоявшем мили на четыре от царского лагеря, а на другой день с конницей спустился к Великополью24 – так называют равнину у подножия этого холма. Он нападал на вражеские посты, тревожа врага мелкими схватками. (4) Следующие два дня прошли в беспорядочных вылазках с обеих сторон: ничего, достойного упоминания, не произошло; на четвертый день началось настоящее сражение.

(5) Сципион поставил на передовой гастатов, за ними принципов, в резерве триариев;25 на правом фланге италийскую конницу, на левом – нумидийцев и Масиниссу. (6) Сифак и Газдрубал выставили против италийской конницы нумидийцев, против Масиниссы карфагенян; в центре против легионов с их знаменами – кельтиберов. (7) Выстроившись, вступили в бой. При первом же столкновении и нумидийцы и карфагеняне, стоявшие на обоих флангах, были отброшены: нумидийцы, в большинстве набранные по деревням, не смогли устоять перед римской конницей, а карфагенские солдаты, тоже новобранцы, – перед Масиниссой, всегда грозным, а сейчас еще разгоряченным недавней победой.

(8) Лишившиеся прикрытия с флангов кельтиберы держались стойко: на бегство в незнакомом месте рассчитывать им было нечего и нечего было надеяться на прощение от Сципиона: он столько сделал для них и для их племени, а они явились в Африку и нанялись против него воевать. (9) Окруженные со всех сторон врагами, они падали один за другим, мужественно принимая смерть. Все были заняты ими, так что у Сифака и Газдрубала было время убежать. Ночь опустилась на победителей, уставших от резни, длившейся дольше, чем битва.

9. (1) На следующий день Сципион отправил Лелия и Масиниссу со всей конницей, римской и нумидийской, и с легковооруженными пехотинцами в погоню за Сифаком и Газдрубалом26. (2) Сам он с основной частью войска двинулся на окрестные города, подвластные Карфагену, и подчинил их Риму – то обнадеживая, то запугивая, то действуя силой.

(3) Ужас обуял Карфаген: Сципион с войском вот-вот покорит всю округу и быстрее, чем ждут, подойдет к Карфагену. (4) Поправляли стены, выводили оборонительные сооружения, и каждый привозил с полей для себя припасы на случай долгой осады. (5) О мире заговаривали редко, чаще о том, что надо отправить послов к Ганнибалу, чтобы вызвать его сюда. (6) Большинство предлагало27 отправить флот, предназначавшийся для перехвата грузовых кораблей, под Утику, чтобы там уничтожить стоявшие на якоре и неохраняемые суда, а может быть, и лагерь моряков28, оставленный с малым гарнизоном. (7) Почти все склонялись к этому замыслу, но все-таки решили послать за Ганнибалом. Ведь если даже флот превосходно справится со своим делом и облегчит участь осажденной Утики, (8) то для защиты самого Карфагена все равно остается только один вождь – Ганнибал и только его войско. (9) На следующий день были спущены на воду корабли, а послы отправились к Ганнибалу; все делалось стремительно – судьба подхлестывала, – и каждый считал, что малейшее промедление сделает его изменником общему делу.

(10) Медленно следовало за Сципионом войско, нагруженное добычей из многих городов; Сципион отослал пленных и прочую добычу в свой старый лагерь под Утикой; по пути в Карфаген он занял Тунету29, брошенную бежавшей охраной; (11) она отстоит от Карфагена миль на пятнадцать, укреплена природой и трудом людей; (12) ее видно из Карфагена, а из нее открывается широкий вид на этот город и на окружающее его море.

10. (1) Римляне были заняты там возведением вала, когда заметили, что вражеский флот направляется из Карфагена в Утику. (2) Работы оставлены, объявлен поход, легионы быстро строятся: нельзя допустить, чтобы был уничтожен флот, корабли которого, обращенные к суше и участвующие в осаде, совершенно не готовы к морскому сражению. (3) И как могли противостоять флоту, подвижному, хорошо оснащенному и вооруженному, корабли с метательными и стенобойными машинами, превращенные в грузовые суда или подведенные к стенам так близко, что с них туда можно было подняться, как с насыпи или с моста. (4) Придя в Утику, Сципион поставил, против принятого в морских битвах обыкновения, боеспособные военные корабли30 у самой суши, в последнем ряду, (5) а перед врагом выстроил словно стену, четыре ряда грузовых; и чтобы во время сражения эти ряды не расстроились, он, перекидывая с корабля на корабль мачты с реями, связал все вместе крепкими канатами, а сверху устроил из досок настил, (6) по которому можно было ходить вдоль всего ряда судов. Под этими мостиками оставлены были проходы для сторожевых судов; они могли и пройти к врагу, и скрыться в безопасное место. (7) Все это было сделано наскоро – время не ждало, – на грузовых судах разместили с тысячу отборных солдат и приготовили огромный запас метательного оружия, чтобы его хватило на длительный бой. (8) Приготовившись таким образом, стали ждать врага.

Карфагеняне, поторопись они, при общем беспорядке и замешательстве все бы разрушили первым же ударом. (9) Но угнетенные поражениями на суше и теперь даже морю (где были сильнее) не доверявшие, они медленно плыли весь день и лишь под вечер пристали в гавани, которую африканцы называют Рузукмоной31. (10) На следующий день перед солнечным восходом карфагеняне выстроили свой флот как бы для правильного морского сражения, рассчитывая, – что римляне пойдут на них. (11) Так они простояли долго и наконец, видя, что враг не шевелится, напали на грузовые корабли.

(12) Началось нечто совсем не похожее на морское сражение и скорее напоминавшее нападение кораблей на городские стены. Грузовые суда были несколько выше; (13) карфагеняне с военных кораблей зря посылали вверх свои стрелы и дротики; более тяжелое оружие, с силой пущенное сверху, с грузовых судов, поражало вернее. (14) Сторожевые корабли и другие легкие суда, проходившие под настилом, разбивались при первом же столкновении с большими военными кораблями. (15) Впрочем, оказываясь среди вражеского флота, они мешали и римским солдатам, которые, боясь попасть в своих, не бросали дротиков.

(16) В конце концов карфагеняне стали зацеплять римские корабли железными крючьями, насаженными на шесты. (17) Невозможно было перерубить ни эти крюки, ни цепи, к которым их прикрепляли, чтобы забросить. И каждый военный корабль, отходя назад, тащил за собой на крюке грузовой. (18) Видно было, как лопаются канаты, соединявшие между собой грузовые суда, как один корабль порой тащил целую связку. (19) Мостки над первым рядом судов были сломаны, и солдатам едва удалось перепрыгнуть на второй ряд. (20) Почти шестьдесят грузовых судов, зацепленных за корму, доставили в Карфаген – удача не стоила ликования, ею вызванного, но была тем приятнее, что среди беспрерывных горьких поражений блеснула вдруг карфагенянам эта нечаянная радость. (21) Ясно было и другое: римскому флоту пришел бы конец, если бы командиры карфагенских кораблей не промешкали и не поспел бы вовремя Сципион.

11. (1) Почти в эти же дни Лелий и Масинисса после пятнадцатидневного перехода прибыли в Нумидию; мезулии с радостью предоставили отцовское царство Масиниссе, как царю, давно желанному. (2) Все гарнизоны Сифака и все их начальники были выгнаны; сам он остался при своем старом царстве, отнюдь не собираясь на том успокоиться. (3) Его, больного любовью, подстрекали жена и тесть; воинов и коней было вдоволь, и силы царства, накопленные за многие годы процветания, внушили бы самонадеянность и не такому необузданному варвару. (4) Сифак собрал всех своих подданных, годных к военной службе, раздал им коней и оружие, распределил их так, как научился когда-то32 у римских центурионов – всадников по турмам, а пехотинцев по когортам, – (5) и двинулся на врага с войском не меньшим, чем прежнее, хотя новонабранным и плохо обученным.

(6) Он поставил лагерь поблизости от неприятельского; сперва лишь по нескольку конных разведчиков отдалялись от своих постов, высматривая врага с безопасного расстояния; их отгоняли дротиками, и они возвращались к своим; затем начались вылазки уже с обеих сторон – досада разжигала отогнанных, к ним присоединялись все новые всадники. (7) И вот возбужденная конница уже рвется в бой; надежда собирает своих к побеждающим, гнев – к оттесненным.

(8) Сражение начали немногие, но скоро боевой пыл охватил и вовлек в сражение всю конницу обоих враждующих сторон. Пока сражались только конники, трудно было выдерживать натиск масесулиев, большие отряды которых Сифак бросал в бой; (9) но, когда римские пехотинцы, пройдя через раздвинувшиеся ряды своей конницы, выстроились перед вражеской, устрашенные варвары сначала ослабили натиск, (10) затем остановились, сбитые с толку этим новым способом вести бой, и в конце концов стали отступать не только перед пехотой, но и перед конницей, осмелевшей потому, что пехота ей помогла. (11) Уже подходили под знаменами легионеры, и масесулии не выдержали не то что первого столкновения, но даже самого вида их оружия и знамен, то ли напомнившего им о прежних поражениях, то ли вселившего в них неодолимый страх.

12. (1) Тогда перед вражескими отрядами появился Сифак – разъезжая у всех на виду, он рассчитывал устыдить бегущих и остановить их, но лошадь под ним была тяжело ранена; он упал и был взят в плен. (2) Живого потащили его к Лелию – для всех, и особенно для Масиниссы, зрелище радостное.

(3) В Цирте33 – столице Сифака – после битвы собралось много спасшихся бегством. (4) Ведь в этой битве перебили меньше врагов, чем обычно бывает при таких победах, так как бой вела только конница. (5) Убитых было не более пяти тысяч и вполовину меньше пленных, взятых в лагере, куда кинулись люди, потрясенные утратой царя. (6) Масинисса сказал, что для него сейчас не было бы ничего радостнее, чем посетить, одержав победу, отцовское, наконец возвращенное царство, но сейчас не время для передышки – удачи, как поражения, задержек не терпят. (7) Если Лелий разрешит ему прийти в Цирту первым – со своей конницей и с пленным Сифаком в цепях, – то он на всех наведет такой страх, что никто и не подумает о сопротивлении; Лелий может не спеша следовать за ним. (8) Лелий согласился; Масинисса, первым прибывший к Цирте, приказал созвать для переговоров городскую знать. О судьбе царя в городе не знали, и ни рассказом о том, что произошло, ни угрозами, ни уговорами Масинисса не мог ничего добиться – тогда он вывел царя в цепях. (9) Зрелище всех ужаснуло, поднялся плач; некоторые в страхе ушли со стен, другие, рассчитывая на милость победителя, открыли ему ворота. (10) Масинисса расставил караулы у всех ворот, а где было нужно, еще и у стен, чтобы закрыть врагам все пути к бегству, а сам поскакал занять царский дворец.

(11) На самом пороге прихожей к нему кинулась Софониба34, жена Сифака, дочь карфагенянина Газдрубала. Увидев Масиниссу в толпе вооруженных и признав в нем царя – как по оружию, так и по манере держаться, – она упала к его ногам: (12) «Боги, твоя доблесть и счастье даровали тебе полную власть над нами, но если пленница смеет умолять того, кто властен над ее жизнью и смертью, если я смею касаться твоих колен и твоей победившей десницы, (13) то заклинаю тебя царским достоинством, которое еще недавно облекало нас, именем народа нумидийского, к которому принадлежите вы оба – и ты и Сифак, наконец, божествами этого царского дворца, (14) пусть они тебя примут при знамениях более благоприятных, чем те, с какими они провожали отсюда Сифака. Смилуйся над умоляющей: реши сам по своему усмотрению судьбу твоей пленницы, но не допусти ее оказаться во власти надменного и жестокого римлянина. (15) Будь я только женою Сифака, я и то предпочла бы положиться на честность нумидийца, своего земляка, а не чужака-иностранца. (16) Чем страшны римляне карфагенянке, дочери Газдрубала, ты знаешь. Если иначе нельзя, молю и заклинаю тебя: освободи меня смертью от власти римлян».

(17) Она была в расцвете юности, на редкость красива; в ее просьбах, когда она, то обнимая колени Масиниссы, то беря за руку, молила не выдавать ее римлянину, звучало столько ласки, (18) что душу победителя переполнило не только сострадание – нумидийцы покорны богине любви35, – пленница пленила победителя. Подав ей правую руку, Масинисса пообещал исполнить все ее просьбы и ушел во дворец. (19) Тут он начал сам с собой обсуждать, как ему исполнить свои обещания. Ничего он придумать не мог, и любовь подсказала ему решение опрометчивое и бесстыдное: (20) он вдруг велит немедленно, в этот же самый день, готовиться к свадьбе, чтобы ни Лелий, ни сам Сципион не смогли распорядиться Софонибой как пленницей – она уже будет женой Масиниссы. (21) Когда свадьбу справили, явился Лелий; он был так раздосадован, что собирался отправить Софонибу прямо с брачного ложа к Сципиону вместе с Сифаком и прочими пленными. (22) Мольбами Масинисса добился, чтобы решение о том, с кем из двух царей должна разделить судьбу Софониба, было отложено и предоставлено Сципиону. Отослав Сифака и пленных, Лелий с помощью Масиниссы овладел остальными нумидийскими городами, где держались еще царские гарнизоны.

13. (1) Когда разнеслась весть, что Сифака ведут в лагерь, сбежалась поглазеть, как на триумфальное шествие, целая толпа. (2) Впереди в цепях шел он сам, за ним следовали знатные нумидийцы. И тогда все, кто как мог, стали превозносить Сифака и его прославленный народ, возвышая тем самым и собственную победу: (3) вот он, тот царь, которого так возвеличили оба народа, могущественнейшие на земле, карфагенянский и римский; (4) некогда Сципион, предводитель римлян, ища его дружбы36, отправился с двумя квинкверемами в Африку, оставив и войско, и свою провинцию Испанию. (5) Газдрубал, предводитель карфагенян, не только сам явился к нему в его царство, но и выдал за него замуж свою дочь. Было время, когда в его власти оказались и карфагенский вождь, и римский37. (6) И как обе стороны, принося жертвы, молили бессмертных умилосердиться, так обе искали и его дружбы. (7) Он был настолько могуществен, что Масиниссе, изгнанному из своего царства, приходилось, чтобы уцелеть, распускать слух о собственной смерти, скрываться, жить, как лесной зверь, добычей38.

(8) Так толковали вокруг; царя провели в палатку Сципиона. Судьба Сифака, былая и нынешняя, воспоминание о его союзе с Римом и его дружеском гостеприимстве взволновали Сципиона. (9) И, вспомнив о том же, Сифак решился заговорить с победителем. Что ему было нужно, спросил Сципион, почему он не только отвернулся от римлян, но и начал, никем не принуждаемый, войну с ними? (10) Сифак не оправдывался: он виноват, он поступил как безумец, но еще раньше, чем поднял оружие против римского народа: этим его безумие завершилось – не началось; (11) разум его помутился тогда, когда, забыв об узах гостеприимства и о договоре меж государствами, он ввел в свой дом женщину-карфагенянку. (12) Дворец его сгорел от пламени брачных факелов; эта фурия, эта чума ласкала и улещивала его и не успокоилась, пока не лишила его разума, не отвратила от друзей, пока своими руками не дала ему оружие против гостя и друга. (13) Его, погибшего, сломленного, утешает лишь то, что теперь эта чума и фурия пришла в дом самого ненавистного ему человека. (14) Масинисса не разумнее Сифака и также необуздан, а по молодости своей он и неосторожнее: женившись на ней, он поступил еще глупее и опрометчивее, чем сам Сифак39.

14. (1) Слова эти были подсказаны не только ненавистью к врагу, но и ревностью любящего, который знает, что любимая у соперника. Сципиона они очень встревожили40. (2) Все подтверждало упреки Сифака: Масинисса справил свою свадьбу только что не в разгар сражения; не подождал Лелия, не посоветовался с ним; эта головокружительная спешка – в один и тот же день он и увидел пленницу, и женился на ней, и принес свадебную жертву домашним богам своего врага. (3) Все это казалось Сципиону тем более отвратительным, что сам он в Испании, тоже юноша, не дал себя прельстить ни одной из красивых пленниц41.

В таком раздумье Сципиона застали Лелий с Масиниссой42. Обоих принял он одинаково приветливо, удостоил похвал перед военным советом. (4) А потом он отвел Масиниссу в сторону и сказал: «Я думаю, Масинисса, что еще в Испании, при первой встрече, ты увидел во мне что-то доброе и потому вошел со мною в дружбу; в Африке все свои надежды связал со мной; (5) но среди всех моих хороших свойств, которые побудили тебя искать моего расположения, ни одним я так не горжусь, как умением владеть собой и не поддаваться страсти. (6) Я бы хотел, Масинисса, чтобы ты к своим превосходным качествам добавил и это. В нашем возрасте, поверь мне, страсть к наслаждениям опаснее вооруженного врага. (7) Тот, кто ее укротил, одержал большую победу и заслуживает большего уважения, чем мы, победившие Сифака. (8) Ты действовал в мое отсутствие энергично и мужественно – я с удовольствием об этом вспоминаю и хорошо помню. Об остальном ты подумай сам: я не хочу, чтобы ты краснел от моих слов. По милости богов, покровителей Рима, Сифак побежден и взят в плен. (9) Значит, он сам, его жена, его царство, земля, города, население его страны, все, что принадлежало Сифаку, – добыча римского народа. (10) И царя, и его жену, если бы даже не была она карфагенянкой, если бы даже не знали мы, что отец ее вражеский военачальник, следует отправить в Рим: пусть сенат и народ римский решат, как будет угодно, судьбу той, о которой говорят, что она отвратила от нас царя-союзника и заставила его безрассудно взяться за оружие. (11) Победи себя: смотри, сделав много хорошего, не погуби все одной оплошностью; не лиши себя заслуженной благодарности, провинившись по легкомыслию».

15. (1) Масинисса слушал; лицо его заливала краска, глаза были полны слез; он сказал, что всегда будет во власти военачальника, и попросил отнестись по возможности снисходительно к связывающему его опрометчивому обещанию – (2) ведь он дал Софонибе слово не передавать ее ни в чью власть. В смятении ушел он от Сципиона к себе; (3) выпроводив свидетелей, долго сидел, вздыхал и стенал – это слышали стоявшие вокруг палатки – (4) и наконец с глубоким стенаньем кликнул верного раба, хранившего яд (цари всегда держат яд при себе, ведь судьба превратна), и велел ему отнести Софонибе отравленный кубок43 (5) и сказать: «Масинисса рад бы исполнить первое обещание, которое дал ей как муж жене, но те, кто властен над ним, этого не позволят, и он исполняет второе свое обещание: она не попадет живой в руки римлян. (6) Пусть сама примет решение, помня, что она дочь карфагенского вождя и была женой двух царей».

Слуга передал эти слова и яд Софонибе. (7) «Я с благодарностью, – сказала она, – приму этот свадебный подарок, если муж не смог дать жене ничего лучшего; но все же скажи ему, что легче было бы мне умирать, не выйди я замуж на краю гибели». (8) Твердо произнесла она эти слова, взяла кубок и, не дрогнув, выпила.

(9) Сципиону сообщили об этом; боясь, как бы неистовый юноша в отчаянии не решился на худшее, он пригласил Масиниссу и то утешал его, то сочувственно упрекал: (10) безрассудством искупая свое безрассудство, без нужды обрек он себя на худшую скорбь. (11) На следующий день, чтобы отвлечь юношу от мучивших его мыслей, Сципион, взойдя на трибунал, велел созвать сходку, впервые назвал Масиниссу царем, превознес его похвалами и даровал ему золотой венок, золотую чашу, курульное кресло, жезл из слоновой кости, расшитую тогу и тунику с узором из пальмовых ветвей44. (12) Сципион почтил юношу и речью: нету в Риме отличия выше триумфа, ни один римский триумфатор не был облачен так роскошно, и римский народ из всех чужестранцев одного Масиниссу считает достойным такого убора. (13) Затем, восхвалив и Лелия, тоже наградил его золотым венком. Награждены были все воины и в соответствии с заслугами каждого. (14) Эти почести несколько рассеяли скорбь царя, и он воспрянул, надеясь вскорости овладеть всей Нумидией: Сифак уже не был ему помехой.

16. (1) Сципион, отослав Лелия с Сифаком и прочими пленными в Рим (с ними отправились и послы Масиниссы), вернулся под Тунету, вновь поставил там лагерь и закончил начатые укрепления. (2) Карфагенянам удачные действия флота доставили радость краткую и обманчивую. Но, потрясенные известием о пленении Сифака, на которого надеялись, пожалуй, больше, чем на Газдрубала с его войском, (3) они, не слушая уже никого из сторонников войны, отправили просить мира тридцать знатнейших старейшин, составлявших высший совет, который был главной силой в сенате44a. (4) Принятые в римском лагере послы явились к командующему и пали ниц перед ним, думаю, по обычаю их родной страны. (5) Речь их была под стать этой низкой лести; они не оправдывали себя, а всю вину сваливали на Ганнибала и на его сторонников, начавших войну. (6) Послы просили смилостивиться над их государством, которое дважды чуть не было погублено безумием граждан; пусть оно еще раз будет сохранено милостью врага. (7) Римский народ желает властвовать над побежденными, говорили они, а не губить их; пусть распоряжается как ему угодно: они готовы послушно повиноваться.

(8) Сципион ответил: он пришел в Африку, надеясь – и счастливый исход войны укрепляет его в этой надежде, – что вернется домой с победой, а не с договором о мире; (9) но, хотя победа почти у него в руках, от мира он не отказывается: пусть все народы знают: римляне и начинают войну, и оканчивают ее, руководствуясь правом. (10) И он поставил такие условия мира: вернуть пленных, перебежчиков и беглых рабов; вывести войска из Италии и Галлии45, на Испанию не притязать; уйти со всех островов между Италией и Африкой; (11) отдать военные корабли, оставив себе только двадцать, доставить пятьсот тысяч модиев пшеницы и триста тысяч модиев ячменя. (12) О сумме денег, которую потребовал Сципион, я нашел различные сведения: одни писатели называют пять тысяч талантов, другие – пять тысяч фунтов серебра; третьи – жалованье для солдат в двойном размере. (13) «Дается вам три дня на размышление,– сказал Сципион,– согласны ли вы на такие условия? Если согласны, заключайте со мной перемирие и отправляйте в Рим послов к сенату». (14) С тем он и отпустил карфагенян. В Карфагене не отвергли условий мира – там решили тянуть время, ожидая прибытия Ганнибала. (15). Одних послов отправили к Сципиону заключить перемирие; других – в Рим просить мира; для вида они вели с собою немногих пленных, перебежчиков и беглых рабов, чтобы легче было добиться мира.

17. (1) Задолго до этого Лелий прибыл в Рим с Сифаком и знатными пленными из нумидийцев; обо всем, что было им совершено в Африке, он рассказал по порядку сенаторам; велика была общая радость, велики были и надежды на будущее. (2) Сенаторы, посовещавшись, решили отправить царя в Альбу46под стражу, а Лелия задержать, пока не придут карфагенские послы. (3) Объявлено было четырехдневное молебствие. Претор Публий Элий отпустил сенаторов и, созвав сходку, поднялся на ростры с Гаем Лелием. (4) Когда народ услышал, что карфагенское войско разбито, что побежден и взят в плен знаменитый царь, что победоносное войско римлян прошло через всю Нумидию, (5) люди не смогли сдержать своей радости и толпа, как водится, разразилась ликующими возгласами. (6) Претор тут же распорядился, чтобы храмовые сторожа держали по всему городу храмы открытыми, чтобы народ смог за день обойти их и возблагодарить богов.

(7) На следующий день сенату представили послов Масиниссы: они сначала поздравили сенат с успехами Сципиона в Африке, (8) затем изъявили свою благодарность за то, что он не только провозгласил, но и сделал Масиниссу царем, вернув ему отцовское царство, где он после свержения Сифака будет с соизволения сената царствовать в мире и спокойствии; (9) потом – за то, что в собрании Сципион похвалил Масиниссу и наградил его великолепными дарами; Масинисса старался и впредь будет стараться быть их достойным. (10) Он просит, чтобы сенат утвердил за ним и царское звание, и все благодеяния и дары Сципиона (11); и, если это не тягостно для сената, есть у Масиниссы еще одна просьба: отослать домой пленных нумидийцев, которых держат в Риме под стражей: это очень поднимет его в глазах соплеменников.

(12) Послам ответили: сенат со своей стороны тоже поздравляет Масиниссу с успехами в Африке. Сципион правильно и хорошо поступил, провозгласив его царем и сделав все остальное, что пришлось по сердцу Масиниссе. (13) Определили, какие дары послать Масиниссе: два пурпурных плаща с золотой застежкой каждый и тунику с широкой пурпурной каймой, двух боевых коней с убором, вооружение для двух всадников с панцирем и консульскую походную палатку. (14) Претору велено было отослать эти дары царю. Из послов каждый получил в дар не менее пяти тысяч ассов, каждому из сопровождающих дали по тысяче; послам – по две одежды, сопровождающим – по одной, как и нумидийцам, которых выпустили на свободу и вернули царю. Послам отвели жилье, предоставили места в цирке и содержание от казны.

18. (1) Тем же летом, когда все это произошло в Африке и было обсуждено в Риме, претор Публий Квинктилий Вар и проконсул Марк Корнелий в области инсубров сразились с карфагенянином Магоном47. (2) Легионы претора стояли на передовой линии; Корнелий держал свои в засаде, сам он выехал верхом на передовую; на обоих флангах претор и проконсул уговаривали солдат ударить всей силой на врага. (3) Дело не подвигалось; тогда Квинктилий сказал Корнелию: «Ты видишь, сражение выдыхается, враг против ожидания держится – он уже не чувствует страха и вот-вот обнаглеет. (4) Налететь бы на них всадникам, сбить их, смешать их ряды. Либо ты бейся на передовой, а я введу в бой конницу, либо я буду впереди, а ты устреми на врага конницу твоих четырех легионов».

(5) Проконсул предоставил этот выбор претору. Квинктилий вместе с сыном Марком, юношей пылким, направился к всадникам, велел им сесть на коней и броситься на врага. (6) Крики легионеров еще увеличили сумятицу в конной схватке; вражеский строй не выдержал бы, но Магон при первом же натиске конницы ввел в бой слонов. (7) Кони испугались их рева, вида и запаха – на помощь конницы уже нечего было рассчитывать. В гуще боя римский всадник с копьем и мечом сильнее противника, но, когда перепуганный конь уносил его прочь, нумидийцы издали попадали в него без промаха. (8) Множество пехотинцев двенадцатого легиона было перебито; оставшиеся, повинуясь долгу, держались, напрягая последние силы. (9) Они не выстояли бы, если бы тринадцатый легион, выведенный из засады на передовую, не вступил в этот трудный бой. На свежий легион Магон двинул галлов, бывших в резерве. (10) Их быстро рассеяли; первые ряды одиннадцатого легиона сомкнулись и пошли на слонов, уже расстроивших ряды пехотинцев. (11) Все дротики, брошенные в слонов, сбившихся в кучу, попали в цель; слоны повернули на своих; четыре тяжело раненных упали. (12) Только тут строй врагов дрогнул. Увидев, что слоны повернули, римские конники устремились на врага, чтобы усилить его страх и смятение. Все же, пока Магон стоял впереди строя, карфагеняне отступали медленно в боевом порядке, не переставая сражаться, но, когда он упал с пробитым бедром (13) и его, истекающего кровью, вынесли из битвы, все сразу кинулись бежать.

В этот день врагов убито было тысяч до пяти; взято двадцать два знамени. (14) И для римлян победа не была бескровной: претор потерял из своего войска две тысячи триста человек; больше всего – из двенадцатого легиона, погибли и два военных трибуна этого легиона, Марк Косконий и Марк Мевий; (15) в тринадцатом легионе, вступившем в битву уже под конец, пал военный трибун Гай Гельвидий, старавшийся восстановить бой; двадцать два знатных всадника вместе с несколькими центурионами растоптаны были слонами. Сражение продолжалось бы, если бы рана Магона не заставила врагов уступить победу римлянам.

19. (1) Магон снялся с места в следующую ночь, двигаясь быстро, насколько ему позволяла рана, он вышел к морю в области лигурийцев ингавнов48. (2) Там к нему и явились карфагенские послы, за несколько дней до того причалившие в Галльском заливе49, с приказом: немедленно переправиться в Африку и ему, (3) и брату его Ганнибалу – к тому тоже отправлены были послы с таким же приказом, – положение карфагенян не таково, чтобы удерживать военной силой Галлию и Италию.

(4) Магон, побуждаемый не только приказом сената и опасностью, грозящей отечеству, но и страхом, как бы победоносный враг не воспользовался его медлительностью и лигурийцы, видя, что карфагеняне оставляют Италию, не поторопились бы перейти к тем, в чьей власти они скоро окажутся. (5) Надеясь, что ему будет легче перенести качку, чем тряску в дороге, и что на корабле лечить его будет удобнее, он посадил на суда свое войско и отплыл, но, едва обогнув Сардинию, умер от раны50. Несколько карфагенских кораблей, отнесенных в открытое море, были захвачены римлянами, чей флот стоял у Сардинии. (6) Вот что происходило на суше и на море в приальпийской части Италии.

Консул Гай Сервилий не совершил ничего примечательного ни в Этрурии, ни в Галлии – он дошел до этих пределов. (7) Он освободил своего отца, Гая Сервилия, и Гая Лутация [Катула] из шестнадцатилетнего рабства у бойев51, которые захватили их в плен у деревни Таннета. Он вернулся в Рим – (8) по одну его сторону шел отец, по другую – Катул; это прославило Сервилия скорее как сына, чем как консула. (9) Народу было предложено не вменять Гаю Сервилию в вину, что по неведению он при живом отце, занимавшем курульную должность, стал народным трибуном и плебейским эдилом, а это запрещено законом52. Предложение прошло, и он вернулся в свою провинцию.

(10) Консулу Гнею Сервилию, бывшему в Бруттии, покорились, видя, что война с карфагенянами подходит к концу, Консентия, Авфуг, Берги, Безидии, Окрикул, Лимфей, Аргентан, Клампетия53 и много других незначительных городов. (11) Консул сразился с Ганнибалом в Кротонской области. История этой битвы темна; Валерий Антиат говорит, что убито было врагов пять тысяч; это или бесстыдная выдумка, или ошибка, по небрежности не замеченная. (12) Больше Ганнибалом в Италии ничего сделано не было; к нему пришли карфагенские послы – почти в те же дни, что и к Магону, – звать его в Африку.

20. (1) Рассказывают, что, когда послы объявили ему, с чем пришли, он выслушал их, скрежеща зубами, стеная и едва удерживаясь от слез: (2) «Уже без хитростей, уже открыто отзывают меня те, кто давно уже силился меня отсюда убрать, отказывая в деньгах и солдатах. (3) Победил Ганнибала не римский народ, столько раз мною битый и обращенный в бегство, а карфагенский сенат своей злобной завистью. (4) Сципион не так будет превозносить себя и радоваться моему бесславному уходу, как Ганнон54, который не смог ничего со мной сделать, кроме как погубив Карфаген, только бы погрести под его развалинами мой дом».

(5) Ганнибал все предвидел заранее и приготовил флот. Бесполезную толпу воинов он под видом гарнизонов разослал по тем немногим городам Бруттия, которые еще держались его, побуждаемые скорей страхом, чем верностью. Лучших солдат он взял с собой в Африку. (6) Много солдат-италиков отказалось туда за ним следовать и укрылось в храме Юноны Лацинии55, который до того дня был неприкосновенен; их подло перебили в самом храме. (7) Редко изгнанник покидал родину в такой печали, в какой, как рассказывают, Ганнибал оставлял землю врагов; он часто оглядывался на берега Италии, обвиняя богов и людей, проклиная себя и собственную свою голову (8) за то, что после победы при Каннах он не повел на Рим своих воинов, залитых кровью врага. Сципион, консул, не видевший в Италии ни одного врага-пунийца, осмеливается идти на Карфаген, (9) а у него, Ганнибала, перебившего сто тысяч римских солдат при Тразименском озере и под Каннами, опустились руки под Казилином, Кумами, Нолой. Так обвиняя и жалуясь, покинул Италию Ганнибал после стольких лет.

21. (1) В Рим одновременно пришли донесения об отбытии Магона и Ганнибала. Эту двойную радость умаляло поведение военачальников, то ли по робости, то ли по бессилию не задержавших вопреки приказу сената врага. (2) Беспокоила мысль об исходе войны, вся тяжесть которой ложилась на одно войско и одного полководца. (3) В те же самые дни прибыли послы из Сагунта; они привели с собою захваченных с деньгами карфагенян, которые прибыли в Испанию нанимать солдат. (4) В преддверии сената послы выложили двести пятьдесят фунтов золота, восемьсот серебра. (5) Карфагенян заключили в тюрьму, а золото и серебро вернули послам с благодарностью; их сверх того одарили и предоставили им корабли, чтобы вернуться в Испанию.

(6) Старики в сенате заметили, что люди к благу менее чувствительны, чем к беде; они помнят, какой все испытывали ужас, когда Ганнибал вступил в Италию. Сколько это принесло бед, сколько горя! (7) Вражеский лагерь виден был со стен Рима; каких только обетов не давали граждане и государство! сколько раз на совещаниях восклицали, простирая руки к небу: (8) «Настанет ли день, когда мы увидим, что неприятеля в Италии уже нет и она процветает в мире!» (9) Послали нам боги это счастье на шестнадцатом только году войны, и пока не нашлось человека, который предложил бы возблагодарить богов! Люди не благодарят за милость, оказываемую сейчас, – где уж помнить о прежних! (10) Со всех сторон тогда раздались голоса: пусть доложит об этом претор Публий Элий. Постановлено было совершить пятидневное молебствие всем богам и принести в жертву сто двадцать быков.

(11) Лелий и послы Масиниссы уже были отпущены, когда карфагенских послов, прибывших с предложением мира, увидели в Путеолах, откуда они собирались пешком идти в Рим: решили вернуть Гая Лелия56, чтобы он присутствовал на переговорах о мире. (12) Квинт Фульвий Гиллон, легат Сципиона, привел карфагенян в Рим. Входить в Город им запретили, поселили их в Общественной вилле, а сенат принял их в храме Беллоны57.

22. (1) Послы сказали почти то же самое, что говорили Сципиону: виноват в этой войне один Ганнибал; карфагенское правительство ни при чем; (2) он перешел не только Альпы, но даже Ибер без приказания сената; он самовольно начал войну с римлянами и еще до того с сагунтинцами; (3) а сенат и народ карфагенский до сего дня не нарушили договор с Римом. Беспристрастно судящему это очевидно. (4) Ну, а им поручено только одно: просить мира на тех же условиях, на которых он был некогда заключен с Гаем Лутацием58. (5) Когда же претор по обычаю предложил сенаторам расспросить послов, о чем им будет угодно, и старики, участвовавшие в заключении прежнего договора, стали задавать им вопросы – кто о чем, – то послы отвечали, что по возрасту своему, а они действительно почти все были молоды, они этого не помнят. (6) С мест стали кричать, что послов выбрали с обычным пунийским лукавством: они просят мира на старых условиях – а на каких, сами не помнят.

23. (1) Послов удалили из курии59, сенаторов пригласили высказываться. Марк Ливий считал:60 надо призвать консула Гая Сервилия, находившегося неподалеку от Рима, и обсуждать вопрос о мире при нем; (2) нельзя представить себе более важный вопрос, и недостойно народа римского заниматься им в отсутствие одного или даже обоих консулов. (3) Квинт Метелл, бывший три года назад консулом и диктатором, полагал: Публий Сципион, уничтожая войска врага, опустошая его земли, довел карфагенян до того, что они пришли умолять о мире; (4) никто вернее не разглядит, с каким расчетом просят они о мире, чем тот, кто стоит уже у ворот Карфагена; согласиться на мир или отвергнуть его надо только по совету Сципиона. (5) Марк Валерий Левин, бывший дважды консулом61, доказывал, что карфагеняне прислали не послов, а лазутчиков; их надо выслать из Италии и под стражей препроводить к кораблям, а Сципиону написать, чтобы он не прекращал военных действий. (6) Лелий и Фульвий добавили: Сципион считал, что на мирный договор можно надеяться в том только случае, если Ганнибала и Магона не будут отзывать из Италии; (7) ведь в ожидании этих вождей с их войсками карфагеняне прикинутся кем угодно, чтобы потом, позабыв о богах, позабыв о только что заключенном договоре, вести войну. (8) Эти слова побудили согласиться с Левином. Послов отослали, не заключив мир, можно сказать, без ответа62.

24. (1) В эти же дни консул Гней Сервилий, не сомневаясь, что это его должна благодарить Италия за восстановленный мир и покой, отправился преследовать Ганнибала, словно именно он его выгнал. Он отбыл в Сицилию, рассчитывая переправиться оттуда в Африку. (2) Когда в Риме пошли толки об этом, сенаторы сначала решили: пусть претор63 напишет консулу, что сенат предлагает ему вернуться в Италию; (3) претор сказал, что консул не обратит внимания на его письмо. Тогда был назначен диктатор Публий Сульпиций64, который именем высшей власти и отозвал консула в Италию. (4) Остаток года диктатор вместе с Марком Сервилием65, начальником конницы, объезжал города, отпавшие во время войны, и выяснял причины отпадения каждого.

(5) Во время перемирия претор Публий Лентул переправил из Сардинии в Африку под охраной двадцати военных судов сто грузовых с провиантом: море было спокойно, враг не показывался. (6) Не так повезло Гнею Октавию, отплывшему из Сицилии с двумястами грузовых и тридцатью военными кораблями. (7) Африка уже виднелась – все шло благополучно, – как вдруг ветер сначала стих, а потом задул с юго-запада и разметал суда в разные стороны. (8) Сам Октавий с военными судами добрался до Аполлонова мыса66: гребцы с великим трудом преодолевали волну, относившую их вспять. (9) Большую часть грузовых кораблей отнесло к Эгимуру – это остров милях в тридцати67 от Карфагена у входа в залив, на котором стоит этот город, а остальные к Горячим Водам68, прямо напротив города. (10) Это было видно из Карфагена. Со всего города люди сбежались на форум; должностные лица созвали сенат; народ в преддверии курии вопил, что нечего выпускать из рук такую добычу. (11) Некоторые возражали: просили ведь мира, сейчас перемирие – срок его не истек, – сенат и народ, можно сказать, перемешались и сообща решили: пусть Газдрубал со своим флотом в пятьдесят кораблей переправится к Эгимуру и соберет римские суда, рассеянные по гаваням и побережью. (12) Брошенные моряками, они были на канатах приведены в Карфаген, сначала от Эгимура, потом от Горячих Вод.

25. (1) Послы еще не вернулись из Рима, неизвестно было решение сената: воевать или заключать мир. (2) Сципион, глубоко оскорбленный тем, что просившие мира и перемирия сами же погубили надежду на мир и нарушили перемирие, тут же отправил послов в Карфаген: Луция Бебия, Луция Сергия и Луция Фабия. (3) Там сбежавшаяся толпа чуть не избила их; послы, понимая, что обратный путь будет для них опасен, попросили должностных лиц, которые спасли их от расправы, послать суда для их охраны. (4) Им были даны две триремы, которые, дойдя до реки Баграды69, откуда уже виден был римский лагерь, вернулись в Карфаген. (5) Карфагенский флот стоял под Утикой; оттуда вышли три квадриремы – был ли на то тайный приказ из Карфагена или Газдрубал, командовавший флотом, самовольно осмелился на этот гнусный поступок и правительство было ни при чем, – но на римскую квинкверему, огибавшую мыс, внезапно напали с открытого моря. (6) Ударить носом быстро ускользавшую квадрирему вражеские корабли не смогли, как и вспрыгнуть на нее: она была выше их корабля (7) и защищалась превосходно, пока не кончились дротики. Когда их израсходовали, осталось одно – поскорей достичь берега, куда из лагеря толпой высыпали солдаты. (8) Гребцы налегли изо всех сил на весла, и люди благополучно высадились, потеряв только корабль. (9) Таким образом, преступления, несомненно нарушавшие перемирие, следовали одно за другим, когда прибыли из Рима с карфагенскими послами Лелий и Фульвий. (10) Сципион сказал им, что карфагеняне нарушили не только перемирие, но и право народов, защищающее послов, он, однако, не сделает ничего недостойного римских обычаев и собственных его правил. С этими словами он отпустил послов и стал готовиться к войне.

(11) Когда Ганнибаловы корабли подходили к берегу, одному из моряков велено было влезть на мачту и поглядеть, куда они подплывают; (12) тот крикнул, что корабль обращен носом к разбитой гробнице. Ганнибала смутило злое предзнаменование; он приказал рулевому править мимо; пристал в Лептисе70, где и высадилось войско.

26. (1) Вот что в этом году происходило в Африке; дальнейшие события приходятся на год, когда консулами стали Марк Сервилий Гемин, который был начальником конницы, и Тиберий Клавдий Нерон [202 г.]. (2) Впрочем, в конце предыдущего года послы союзных греческих городов жаловались, что царские гарнизоны опустошают их области и что послов, отправившихся в Македонию требовать возмещения за убытки, царь Филипп не принял. (3) Тогда же послы сообщили: говорят, будто четыре тысячи солдат под командой Сопатра переправились в Африку на помощь карфагенянам; с ними отправлена и большая сумма денег. (4) Сенат постановил отправить к царю послов и объявить ему, что он поступает вопреки договору. Послами были Гай Теренций Варрон, Гай Мамилий и Марк Аврелий; они отбыли на трех квинкверемах71.

(5) Год этот [203 г.] отмечен страшным пожаром (Публициев взвоз72 выгорел дотла) и наводнениями, но и дешевизной хлеба, ведь наступивший мир открыл всю Италию для торговли, (6) да еще из Испании прислано было очень много зерна. Курульные эдилы Марк Валерий Фальтон и Марк Фабий Бутеон распределяли его кварталам по четыре асса за модий.

(7) В этом же году скончался Квинт Фабий Максим – в глубокой старости, если только и вправду он шестьдесят два года был авгуром, как утверждают некоторые писатели. (8) Он, конечно, был достоин своего славного прозвища73, хотя носил его не первым в своем роду. Почестями он превзошел отца74, с дедом75 сравнялся. Дед его, Рулл, прославился многими победами в крупных сражениях; Фабий воевал только с одним врагом – но это был Ганнибал! (9) Фабия считали скорее осторожным, чем смелым; можно спорить, был ли он медлителен по характеру своему или того требовало тогдашнее положение на войне. Несомненно одно: «спас государство один человек промедленьем»76, как говорит Энний. (10) Авгуром вместо него стал его сын77 Квинт Фабий Максим, а понтификом вместо него (он совмещал две жреческие должности) Сервий Сульпиций Гальба.

(11) Римские игры продолжались один день; Плебейские трижды были повторены эдилами Марком Секстием Сабином и Гнеем Тремеллием Флакком. Оба стали преторами и вместе с ними и Гай Ливий Салинатор и Гай Аврелий Котта. (12) Выборы в этом году проводил то ли консул Гней Сервилий, то ли назначенный им диктатор Публий Сульпиций (если консул задержался в Этрурии по распоряжению сената и вел следствие о заговоре этрусской знати) – пишут об этом по-разному.

27. (1) В начале следующего года [202 г.] Марк Сервилий и Тиберий Клавдий созвали сенат в Капитолии и доложили о распределении провинций. (2) Они предложили бросить жребий об Италии и Африке. Африку хотели получить оба. Ни назначения, ни отказа не получил ни тот, ни другой: тут особенно постарался Квинт Метелл78. (3) Консулам было велено снестись с народными трибунами и спросить народ, кому он поручает вести войну в Африке. Все трибы назвали Публия Сципиона. (4) Тем не менее консулы – таково было решение сената – бросили жребий об Африке, (5) она досталась Тиберию Клавдию: ему дали флот в пятьдесят судов (одни квинкверемы) – пусть переправляется в Африку и пользуется там такой же властью, как Сципион79. Марк Сервилий получил Этрурию. (6) В той же провинции продлена была власть и Гаю Сервилию – на случай, если сенат пожелает, чтобы консул оставался близ Города.

(7) Претор Марк Секстий получил по жребию Галлию, с тем чтобы Публий Квинктилий Вар передал ему провинцию и два легиона; Гай Ливий получил Бруттий с двумя легионами, которыми в прошлом году командовал проконсул Публий Семпроний. (8) Гней Тремеллий получил Сицилию с двумя легионами от Тита Виллия Таппула, претора прошлого года. Виллий, в пропреторском звании, должен был охранять побережье Сицилии с двадцатью военными кораблями и тысячью солдат. (9) На остальных двадцати судах Марк Помпоний должен был привезти в Рим полторы тысячи солдат. Гай Аврелий Котта получал городскую претуру. Остальным продлена была власть в провинциях и командование войсками. (10) В этом году только шестнадцать легионов80 защищали державу. (11) Сенат постановил: чтобы боги были милостивы ко всякому начинанию и деянию, пусть консулы, прежде чем отправиться на войну, устроят игры и совершат жертвоприношение. В свое время – при консулах Марке Клавдии Марцелле и Тите Квинкции [208 г.] – диктатор Марк Манлий дал обет сделать это, если положение государства в течение ближайших пяти лет не ухудшится. (12) Четырехдневные игры отпраздновали в цирке; обещанные жертвы были принесены.

28. (1) Тем временем с каждым днем возрастала и надежда, и тревога: люди не знали, радоваться ли, что Ганнибал на семнадцатом году войны ушел из Италии, оставив римскому народу право владеть ею81 или тревожиться, что он переправился в Африку с невредимым войском; (2) война идет в другом месте, но она столь же опасна; недавно скончавшийся Квинт Фабий это предвидел и не зря повторял, что Ганнибал в своей стране будет страшней, чем в чужой. (3) И Сципиону предстоит иметь дело не с Сифаком, необузданным варварским царем, чьи войска обучал полувоин-полуторгаш Статорий82, не с Газдрубалом, тестем царя, только и знавшим, что обращаться в бегство, не с войском из селян, наскоро набранным и кое-как вооруженным, (4) но именно с Ганнибалом, родившимся чуть ли не в походной палатке отца – доблестного полководца. Ведь Ганнибал вырос и воспитан был в войске, уже в отрочестве стал солдатом, в ранней юности – главнокомандующим; состарился победителем: (5) Испания, Галлия, вся Италия – от Альп до пролива – полны славой его великих подвигов. Его войско проделало с ним все походы, закалено в трудностях, которые, кажется, человеку и не перенести, многажды обагрено римской кровью, нагружено доспехами, снятыми не только с солдат, но и с полководцев. (6) Сципион еще встретит в бою многих, кто своей рукой убивал и преторов, и военачальников, и римских консулов, кто был украшен венками за взятие стен или вала83, кто бродил по захваченным римским лагерям, римским городам. (7) Если сосчитать фаски всех ныне здравствующих должностных лиц римского народа, то их столько не наберется, сколько было бы у Ганнибала, захоти он, чтобы перед ним несли фаски убитых им римских военачальников.

(8) Волнуемые этими страхами, люди сами себя запугивали. Видевшие своими глазами войну в разных концах Италии мало надеялись на близкое ее окончание; все напряженно следили за Ганнибалом и Сципионом, изготовившимися к последней схватке. (9) Чем она была ближе, тем больше тревожились даже те, кто во всем полагался на Сципиона и надеялся на победу. (10) В таком же беспокойстве были и карфагеняне: то, думая о Ганнибале и его великих подвигах, раскаивались они, что просили мира; (11) то, вспоминая, что дважды были разбиты84, что Сифак был взят в плен, что их выгнали из Испании, выгнали из Италии, что все это сделал своей доблестью и разумением один Сципион, они приходили в ужас: на их погибель он послан судьбой.

29. (1) Ганнибал уже прибыл в Гадрумет85 и дал солдатам отдохнуть несколько дней от морской качки. Встревоженный пугающими известиями о том, что окрестности Карфагена заняты римлянами, он большими переходами направился к Заме86. (2) Зама отстоит от Карфагена на пять дней пути; лазутчики, посланные вперед, были схвачены римскими караулами и приведены к Сципиону; он передал их военному трибуну и велел провести их по всему лагерю: пусть без страха смотрят все, что захотят. (3) Спросив, достаточно ли они все обследовали, он отослал их назад к Ганнибалу.

(4) Ганнибала не обрадовало ни одно из доставленных ими известий – ведь ему донесли и о том, что в этот самый день прибыл Масинисса с пехотой в шесть тысяч человек и конницей в четыре, а больше всего его поразила самоуверенность врага, конечно, небезосновательная. (5) И хотя сам он и начал войну, хотя именно его появление сорвало перемирие и уничтожило надежду на договор, все-таки рассудив, что непобежденный, прося о мире, может добиться лучших условий, чем побежденный, Ганнибал послал гонца к Сципиону с просьбой о встрече для переговоров. (6) Действовал ли он по собственной воле или по решению правительства? Не могу утверждать ни того, ни другого. (7) Валерий Антиат сообщает, что Ганнибал был разбит Сципионом в первом же сражении, что убитых было двенадцать тысяч, а взятых в плен тысяча семьсот, что сам Ганнибал и с ним еще десять человек отправились послами в лагерь к Сципиону.

(8) Так или иначе, Сципион от переговоров не отказался; оба, как и было уговорено, продвинули лагеря вперед, ближе к месту их встреч. (9) Сципион разбил лагерь вблизи города Нараггары87: место удобное, тем более что вода находилась не дальше чем перелет дротика. (10) Ганнибал занял холм в четырех милях оттуда; место надежное и удобное во всех отношениях, только за водой надо было идти далеко. Посередине между лагерями и выбрали место, отовсюду просматриваемое: не было бы засады.

30. (1) Солдат оставили на одинаковом расстоянии; сопровождаемые только переводчиками, встретились два полководца, величайших не только среди современников, но равных любому из прославленных царей и военачальников всех времен и народов. (2) Некоторое время они молчали, глядя друг на друга едва ли не с восхищением. И Ганнибал начал:

(3) «Видно, так уж положила судьба: первым пошел я войною на римский народ, много раз почти что держал победу в руках и вот добровольно пришел просить мира. Я рад, что мне суждено просить его именно у тебя, Сципион. (4) И тебе прибавит немало славы то, что сам Ганнибал, которому боги даровали столько побед над римскими военачальниками, смирился перед тобой и ты положил конец этой войне, отмеченной больше вашими поражениями, чем нашими. (5) И вот насмешка судьбы: я взялся за оружие в бытность твоего отца консулом, сражался впервые в жизни с ним и теперь безоружный прихожу к его сыну просить мира. (6) Лучше бы отцов наших вразумили боги, чтобы довольствовались вы Италией, а мы Африкой. (7) Сицилия и Сардиния не стоят потери стольких флотов, стольких солдат, стольких превосходных военачальников. Но прошлое легче порицать, чем исправить. (8) Мы так возжелали чужого, что пришлось защищать свое; ведь нам довелось воевать не только в Италии – вам не только в Африке. Вам случилось увидеть неприятельские знамена почти у ворот и под стенами Рима – мы в Карфагене слышим гул римского лагеря. (9) Сбылось наше худшее опасение, ваше главное чаяние; в добрый для римлян час зашла речь о мире. Для нас, полководцев, это дело особенно важное, ведь то, о чем мы договоримся, утвердят оба наших государства. Дело только за нашей готовностью к спокойным переговорам. (10) Мой возраст – а я возвращаюсь на родину стариком, покинув ее еще мальчиком, – научил меня и в счастье и в беде полагаться на разум, а не на судьбу. (11) Я боюсь твоей молодости и неизменной удачливости – они делают человека слишком неустрашимым, чтобы он мог рассуждать спокойно. Тот, кого судьба никогда не обманывала, нелегко принимает в расчет ее непостоянство88. (12) Ты сейчас таков, каким был я у Тразименского озера и под Каннами. Ты, едва воин возрастом, уже командовал войском, и судьба была всегда благосклонна к самым дерзким твоим начинаниям. (13) Ты отомстил за смерть отца и дяди; горькая судьба твоего дома дала тебе случай показать твою доблесть и верность сыновнему долгу, ты вернул утраченную Испанию: выгнал оттуда четыре карфагенских войска; (14) став консулом, ты переправился в Африку, когда у остальных не хватало духу защитить Италию; уничтожил два войска; в один и тот же час захватил и сжег два лагеря; взял в плен Сифака, царя могущественного; взял столько городов в его царстве, столько в нашей державе; заставил меня уйти из Италии, где я распоряжался шестнадцать лет. (15) Ты можешь победу предпочитать миру. Мне знакомы эти высокие порывы гордого духа; от них мало толку. И мне когда-то улыбалась судьба. (16) Если бы боги даровали людям способность здраво рассуждать в счастье и обдумывать не только то, что случилось, но и то, что может случиться! Не вспоминай других: моего примера достаточно, чтобы остеречь от превратностей судьбы. (17) Еще недавно89мой лагерь стоял между Аниеном и вашим городом; приведя войска к стенам Рима, я только что не взошел на них, и вот видишь ты меня здесь: потерявший двух братьев90, людей мужественных, прекрасных военачальников, я у стен почти осажденного родного моего города умоляю тебя избавить его от тех же опасностей, какими некогда сам устрашал ваш.

(18) Счастью следует доверять всего меньше, когда оно всего больше. У тебя все хорошо; мы в опасности. Ты можешь предложить мир, для тебя славный и выгодный; мы просим только необходимого. (19) Лучше, надежнее верный мир, чем мечты о победе: он в твоих руках, она же – в руках богов. Не искушай судьбу: многолетнее счастье может изменить в один час. (20) Представь себе свои силы и силу судьбы, превратность военной удачи: и у тебя и у нас железо, и у тебя и у нас люди – на исход войны никогда нельзя положиться заранее. (21) Ты, даровав мир, уже сможешь стяжать себе славу, выигранное сражение прибавит к ней меньше, чем проигранное от нее отнимет. И успехи твои, и надежды – все может рухнуть разом, отвернись на миг от тебя судьба. (22) Заключить мир – целиком в твоей власти, Публий Корнелий, а победа зависит от счастья, какое пошлют тебе боги. (23) Некогда Марк Атилий91 вот здесь же, на этой самой земле, мог бы стать редким примером удачливости и доблести, согласись он, победитель, даровать отцам нашим мир, о котором они просили. Но он не поставил предела своему счастью, своевольную судьбу не сдержал – и, высоко вознесшись, упал тем позорней.

(24) Условия мира предписывает не тот, кто просит о нем, а тот, кто его дает, но, может быть, мы достойны сами определить себе кару. (25) Мы не возражаем, если земли, за которые мы воевали, будут вашими: Сицилия, Сардиния, Испания, острова, сколько их есть между Италией и Африкой. (26) Африкой карфагеняне ограничатся, а вас, коль скоро воля богов такова, мы готовы видеть правителями державы, распространившейся далеко за пределы вашей земли. (27) Не отрицаю: мы только что не вполне искренне просили о мире, не вполне честно ждали его, поэтому нет у вас веры в пунийскую честность. Знай, Сципион, что для честного соблюдения мирного договора вовсе не безразлично, через кого этот мир был испрошен. (28) Ваши сенаторы, как я слышу, отказались говорить о мире с нашим посольством, сочтя послов людьми незначительными. (29) Я, Ганнибал, прошу мира; я не просил бы его, если бы не считал полезным, и по этой же самой причине я буду его соблюдать. (30) Взявшись вести войну, я, пока боги не позавидовали мне, вел ее так, что никто не был мной недоволен. И я постараюсь, чтобы никто не досадовал на мир, заключенный мною».

31. (1) На это римский полководец ответил примерно так: «От меня, Ганнибал, не укрылось, что именно в расчете на твое прибытие карфагеняне не соблюли перемирие и погубили надежду на мир. (2) И ты, конечно, отпираться не станешь: из прежних условий мира ты исключил все, кроме только того, что и так уже давно зависит только от нас. (3) Ты, конечно, желаешь, чтобы твои сограждане ощутили, какое бремя ты снял с их плеч, но моя забота – иная: не допустить, чтобы вероломство было вознаграждено исключением из договора условий, уже было согласованных. (4) И прежних условий вы не достойны, а хотите даже выгадать на недобросовестности! Не наши отцы начали войну ради Сицилии, не мы – ради Испании: в тот раз опасность угрожала нашим союзникам – мамертинцам92, а на сей раз гибель Сагунта призвала нас – справедливо и честно – к оружию. (5) Вы всегда зачинщики: ты и сам это признаешь, и боги тому свидетели. Они в прошлый раз нам позволили, и в этот позволят – уже позволяют закончить войну в соответствии с божеским и человеческим правом.

(6) Что до меня, то я помню, как слаб человек и могущественна судьба; я знаю: все, что мы делаем, зависит от тысячи случаев. (7) И я признал бы себя гордецом и насильником, если бы до моей переправы в Африку ты покидал Италию добровольно и, посадив свое войско на корабли, пришел бы ко мне, чтобы предложить мне мир, а я бы от тебя презрительно отвернулся. (8) А теперь, когда я, несмотря на все твои уловки и увертки, чуть не силой вытащил тебя в Африку, меня ничто ни к чему не обязывает. (9) И если к прежним условиям, на которых можно было, как тогда казалось, договориться о мире, теперь добавить какую-нибудь пеню за грузовые суда, захваченные во время перемирия, и за оскорбление послов, то у меня будет о чем доложить совету. Ну а если даже и те условия кажутся вам тяжелыми, готовьтесь к войне, ибо вы не в силах переносить мир».

(10) Итак, ничего не решив о мире, вожди разошлись и заявили своим, что все слова потрачены зря: все решится оружием, а там, что боги пошлют.

32. (1) Вернувшись каждый в свой лагерь, оба объявляют солдатам: надо приготовить оружие и собраться с духом для последней битвы: те, на чьей стороне будет счастье, станут не на день – навек победителями; (2) прежде чем наступит завтрашняя ночь, они узнают, Рим или Карфаген будет давать законы народам. Не Африка или Италия будет наградою победы, но целый мир. Столь же велика и опасность для тех, кому в битве не повезет. (3) И римлянам нет прибежища в этой чужой, незнакомой стране, и Карфаген, исчерпав последние силы, сразу окажется на краю гибели.

(4) Назавтра93 в решающее сражение вступили два славнейших вождя двух самых могущественных народов, два храбрейших войска, готовые в этот день либо достичь высшей славы, либо погубить свою прежнюю. (5) Люди и надеялись, и боялись, оглядываясь то на свое, то на вражеское войско, взвешивали свои силы скорее на глаз, чем по зрелом размышлении, то радуясь, то печалясь. Начальники уговаривали и ободряли солдат, напоминали о том, что самим им не приходило в голову. (6) Пуниец перечислил все, что совершено его воинами на италийской земле за шестнадцать лет: сколько военачальников убито, сколько уничтожено вражеских войск; он подходил к некоторым солдатам, отличившимся в каком-нибудь памятном сражении, и рассказывал об их подвигах. (7) Сципион говорил об Испании, о недавних боях в Африке, о врагах, которые, по собственным их признаниям, так напуганы, что не смогли удержаться от просьб о мире, но так по природе своей вероломны, что не смогли ничего соблюсти. (8) И о переговорах своих с Ганнибалом, которые велись тайно, он рассказывал, что и как хотел. (9) Он объявлял, что те неблагоприятные знамения, при которых отцы нынешних карфагенян сражались у Эгатских островов94, боги вновь явили сейчас карфагенскому войску, готовящемуся к битве. (10) Конец войне и ее тяготам, говорил он, близок; добыча карфагенская в их руках; вот-вот вернутся они домой – в отечество, к родителям, детям, женам, богам-пенатам! (11) Сципион выпрямился; лицо его было так радостно, будто победа уже одержана. Затем он построил войско: впереди гастаты, за ними принцепсы, а в последнем ряду – триарии.

33. (1) Когорты он выстроил не в одну сплошную линию, но так, чтобы между манипулами оставались широкие промежутки, по которым неприятельские слоны могли бы пройти, не расстраивая боевого порядка: (2) Лелия, своего бывшего легата, а в этом году квестора (по сенатскому постановлению даже без жеребьевки), он поместил с италийской конницей на левом фланге; на правом врагу противостояли. Масинисса и нумидийцы. (3) В проходах между манипулами он поставил копейщиков (тогдашних легковооруженных), приказав им при нападении слонов либо укрыться за выстроенными рядами солдат, либо разбежаться направо-налево, оставив слонам открытой дорогу, где они попадут под дротики с двух сторон.

(4) Ганнибал, рассчитывая внушить страх, впереди поставил слонов: было их восемьдесят – раньше он столько никогда не выводил в бой; (5) за ними поставлены были вспомогательные отряды лигурийцев и галлов вместе с балеарцами и маврами; во втором ряду стояли карфагеняне, африканцы и легион македонян95. (6) Через небольшой промежуток выстроился резерв: солдаты-италийцы, преимущественно бруттии, которых Ганнибал, уходя из Италии, силой заставил следовать за ним. (7) Фланги он усилил конницей: правый – карфагенской, левый – нумидийской.

(8) По-разному надо было говорить с этим множеством солдат, разного обличья, разноязычных и разноплеменных, по-разному одетых и вооруженных, ожидавших от войны разного. (9) Наемникам обещали дать надбавку уже сейчас и увеличить плату, насколько позволит добыча; в галлах разжигали их врожденную ненависть к римлянам; лигурийцев обещали свести с суровых гор на плодородные долины Италии; (10) мавров и нумидийцев пугали Масиниссой, который будет правителем взбалмошным и необузданным – ведь у всех были свои надежды и свои опасения. (11) Карфагенянам напоминали о стенах родного города, о домашнем очаге, о могилах предков, о детях, родителях и трепещущих женах; о гибели и рабстве или власти над миром – другого выбора нет.

(12) Ганнибал держал речь перед карфагенянами, вожди разных племен обращались к своим землякам и к иноплеменным воинам – многое говорилось через переводчиков. Вдруг от римлян раздались звуки труб и рогов. (13) Тут поднялся такой крик, что слоны повернули на своих – на мавров и нумидийцев, стоявших на левом фланге. Они не устояли, и Масинисса, добавив им страху, лишил этот вражеский фланг поддержки конников. (14) Нескольких слонов удалось погнать на врага. Идя сквозь ряды копейщиков, израненные, они крушили все вокруг. (15) Копейщики отскочили к манипулам, чтобы не быть растоптанными, дали дорогу слонам и с обеих сторон кидали в них свои копья с передовой, солдаты, не переставая, метали в слонов дротики, (16) пока животные наконец не были прогнаны римлянами, повернули на своих и не обратили в бегство карфагенских всадников, стоявших на правом фланге. Лелий, видя, что враг дрогнул, добавил ему еще страху.

34. (1) У пунийцев на обоих флангах уже не было конницы, когда вступила в бой их пехота, уже не равная римской силами и упавшая духом. К этому добавим еще некоторые, казалось бы, мелочи, незначительные для повествования, но очень важные на поле боя: у римлян крик единогласный и потому более громкий и страшный – у врагов разноголосые восклицания множества разноязычных племен; (2) римляне в битве малоподвижны, они обрушиваются на врага всей тяжестью своего тела и своего оружия – их противник больше полагался на быстрые перебежки. (3) С первого же натиска римляне сдвинули вражеский строй, затем, проталкиваясь плечом и щитом, наступая на теснимого ими противника, продвинулись далеко вперед, словно никто им и не сопротивлялся; (4) задние ряды, почувствовав наконец, что враг сломлен, стали давить на передние, усиливая тем самым напор.

(5) Африканцы и карфагеняне, занимавшие вторую линию, не помогали своим отступавшим союзникам, более того, и сами начали отходить, испугавшись, как бы римляне, перебив на передовой упорно сопротивлявшихся, не добрались до них. (6) Тогда сражавшиеся на первой линии вдруг повернулись лицом к своим: одни пытались найти прибежище во второй линии, а другие, поняв, что их сначала оставили без помощи, а теперь отгоняют, стали избивать своих, не принимавших их к себе. (7) Шли как бы два перемешанных между собой сражения: карфагенянам приходилось биться одновременно с неприятелем и со своими. (8) Тем не менее они не пустили в свой строй людей перепуганных и разгневанных, но, сомкнув ряды, отбросили их на фланги и вообще подальше от битвы, чтобы солдаты растерявшиеся, раненые и бежавшие не привели в замешательство еще невредимый строй.

(9) Место, где только что стояли вспомогательные силы, было так завалено трупами и оружием, что пройти тут было, пожалуй, трудней, чем сквозь сомкнутые ряды неприятеля. (10) Гастаты в строю шли первыми, преследуя врага, пробираясь, кто как мог, через горы тел и оружия, через лужи крови – ряды их расстроились, соединения перемешались. Заколебались и ряды принципов, ведь впереди себя они видели рассыпавшийся строй. (11) Сципион, заметив это, велел тут же подать трубой сигнал гастатам: пусть отойдут назад. Раненых отправили в тыл, принципов и триариев развели по флангам, чтобы надежнее защитить и укрепить середину строя, где стали гастаты. (12) Тут-то и началось совсем новое сражение: теперь бились между собой противники настоящие, равные друг другу и родом оружия, и военным опытом, и славой своих подвигов; их воодушевляли одинаковые надежды, им грозила одинаковая опасность. (13) Но римляне превосходили врага и численностью, и уверенностью в себе: они уже обратили в бегство конницу и слонов, оттеснили передовую линию и сражались уже на второй.

35. (1) Лелий и Масинисса далеко отогнали всадников, а затем вернулись и налетели на вражеский строй с тыла. Это нападение довершило разгром врага. (2) Многих окружили и убили в бою; беспорядочно убегавших по открытой равнине перебили овладевшие ею всадники. (3) В этот день было убито больше двадцати тысяч карфагенян и их союзников, почти столько же взято в плен; с ними захвачено сто тридцать два знамени и одиннадцать слонов. Победителей погибло около полутора тысяч.

(4) Ганнибал, выбравшись с несколькими всадниками из этой свалки, укрылся в Гадрумете; он покинул поле сражения лишь после того, как все возможное было испытано и до боя, и после боя. (5) И сам Сципион, и все знатоки военного дела воздали ему должное за исключительное умение, с каким он в тот день построил свое войско: (6) впереди он поставил слонов, чтобы внезапное нападение этих неодолимо сильных животных расстроило боевой порядок римской армии, на который больше всего и рассчитывали римляне; (7) вспомогательные отряды он поставил впереди карфагенян, чтобы этот разноплеменный сброд, эти наемники, не знающие верности, удерживаемые только корыстью, лишены были возможности бежать; (8) они должны были принять на себя первый неистовый натиск римлян, утомить их и хотя бы притупить их оружие о свои тела; (9) дальше поставлены были карфагеняне и африканцы – на них Ганнибал возлагал всю надежду: вступив со свежими силами в бой, они могли одержать верх над противником, равным по силе, но уже усталым и израненным; за ними на некотором расстоянии стояли италийцы, отодвинутые Ганнибалом как можно дальше – неизвестно было, друзья они или враги. (10) Таков был последний образец воинского искусства Ганнибала. Из Гадрумета Ганнибал удалился, его вызвали в Карфаген, и он после тридцатишестилетнего отсутствия возвратился в город, который покинул еще отроком. (11) В сенате он сказал, что проиграл не сражение, а всю войну. Остается одно – добиваться мира, другой надежды на спасение нет.

36. (1) Сципион тотчас же после боя занял вражеский лагерь, разграбил его и вернулся с несметной добычей к морю; (2) он получил известие, что Публий Лентул95a с пятьюдесятью военными кораблями и сотней грузовых судов с разными припасами прибыл в Утику и (3) решил со всех сторон грозить Карфагену, уже и так напуганному. Послав Лелия в Рим с известием о победе, Сципион велел Гнею Октавию вести к Карфагену легионы посуху, а сам, присоединив к своему старому флоту новый, Лентулов, направился туда же из Утики по морю. (4) Когда флот приблизился к гавани, его встретил карфагенский корабль, украшенный шерстяными повязками и масличными ветвями. На нем плыли десять первых людей Карфагена, посланные по настоянию Ганнибала просить мира. (5) Когда они приблизились к корме Сципионова корабля, они стали, протягивая жезлы умоляющих, взывать к справедливости и милосердию Сципиона. (6) Им ответили только одно – чтобы они явились в Тунет96: туда Сципион перенесет свой лагерь. Сам он проплыл немного вперед, рассматривая расположение Карфагена – не потому, что сейчас это было нужно, а скорей чтобы еще припугнуть врага. Затем он вернулся в Утику и отозвал туда же Октавия.

(7) Когда они шли к Тунету, получено было известие, что Вермина, сын Сифака97, идет на помощь карфагенянам; конницы у него больше, чем пехоты. (8) Часть римского войска со всею конницей в первый день Сатурналий98 без труда рассеяла нумидийцев. Бежать им оказалось некуда: со всех сторон их окружили всадники, перебили пятнадцать тысяч, взяли в плен тысячу двести, захватили полторы тысячи нумидийских коней и семьдесят два знамени. Сам царек и с ним несколько человек бежали. (9) Лагерь был вновь поставлен под Тунетом на том же месте, и к Сципиону пришли тридцать карфагенских послов.

Разговор их – под гнетом судьбы – стал еще более жалким, но выслушали их, не слишком жалея, так как помнили их недавнее вероломство. (10) И все-таки на совете, хотя справедливый гнев побуждал всех требовать разрушения Карфагена, стали размышлять о том, как это будет трудно и насколько затянется осада такого укрепленного и сильного города. (11) Да и сам Сципион с тревогой ожидал своего преемника:99 как бы не достались тому плоды чужого труда и слава завершения тяжелой войны. Так общее мнение склонилось к миру.

37. (1) На следующий день опять пригласили послов, сурово отчитали их за вероломство: пусть же наконец несчастья научат их верить в богов и чтить святость клятв100. Изложили условия мира: (2) они будут жить по своим законам, владеть теми же городами и теми же землями101, какими владели до войны; римляне с этого дня перестанут опустошать их владения; (3) перебежчиков, беглых рабов и всех пленных они выдадут римлянам, как и военные корабли, за исключением десяти трирем; отдадут прирученных слонов102 и приручать больше не будут, (4) вести войну ни в Африке, ни за пределами Африки не будут без разрешения римского народа; Масиниссе вернут все ему принадлежавшее и заключат с ним союз; (5) до возвращения из Рима послов будут доставлять хлеб и выплачивать жалованье вспомогательным войскам римлян; уплатят десять тысяч талантов серебра103, равномерно разложенных на пятьдесят лет; (6) дадут сотню заложников по выбору Сципиона не моложе четырнадцати лет и не старше тридцати. Перемирие Сципион карфагенянам даст, если захваченные в прежнее перемирие грузовые суда будут возвращены со всем своим грузом. А иначе ни на перемирие, ни на мир надеяться карфагенянам нечего.

(7) Когда послы, вернувшись домой, изложили эти условия собранию, Гисгон104 поднялся на трибуну и стал отговаривать от мира, а толпа беспокойная, хоть и не воинственная к нему прислушивалась. (8) Ганнибал, возмущенный тем, что в такое время говорят и слушают подобные речи, своей рукой стащил Гисгона с трибуны: это зрелище, в свободном государстве непривычное, вызвало ропот народа; городская свобода смутила человека военного, и он сказал: (9) «Я ушел от вас девятилетним мальчиком и вернулся через тридцать шесть лет; военному делу сызмальства учила меня судьба – и моя собственная, и наша общая, и, кажется, выучила хорошо; гражданским порядкам, законам и обычаям должны научить меня вы». (10) Извинив себя неведением, он пространно объяснил, сколь необходим мир, притом не такой уж и несправедливый105.

(11) Главное затруднение было в том, что на кораблях, захваченных во время перемирия, совсем не осталось груза. Установить, куда он делся, было нелегко: обвиняемые в расхищении были противниками мира. (12) Решено было вернуть суда и разыскать хотя бы моряков; оценку пропавшего груза предоставить Сципиону, а карфагенянам расплатиться деньгами. (13) Некоторые, однако, пишут106, что Ганнибал с поля боя направился к морю, где стоял наготове корабль, на котором он сразу же отплыл к царю Антиоху. Сципион потребовал прежде всего выдачи Ганнибала; ему ответили, что Ганнибала в Африке нет.

38. (1) После того как послы вернулись к Сципиону, квесторам велено было, сверившись с записями в книгах, сообщить, какие были на судах казенные грузы, а частным владельцам заявить о грузах, принадлежавших им. (2) За все это римляне потребовали двадцать пять тысяч фунтов серебра; перемирие дано было карфагенянам на три месяца; (3) на время перемирия им не дозволялось отправлять послов никуда, кроме Рима, а любых послов, прибывающих в Карфаген, не дозволялось отпускать, прежде чем римский военачальник будет уведомлен, откуда пришли эти послы и с какими просьбами. (4) С карфагенскими послами в Рим отправлены были Луций Ветурий Филон, Марк Марций Ралла и Луций Сципион, брат полководца107. (5) В эти дни подвоз продовольствия из Силиции и Сардинии до того сбил цену на зерно, что купцам приходилось, расплачиваясь с моряками за перевозку, просто оставлять им свой товар.

(6) При первом известии о том, что карфагеняне возобновили враждебные действия, в Риме встревожились; Тиберию Клавдию тогда велено было поскорее отплыть в Сицилию, а оттуда переправиться в Африку; Марку Сервилию, другому консулу, оставаться в Городе, пока не узнают, каково положение дел в Африке. (7) Ни с подготовкой флота к отплытию, ни с отъездом Тиберий Клавдий не торопился: сенаторы ведь предоставили Сципиону, а не консулу предписывать условия мира.

(8) Знамения, случившиеся как раз когда пошли слухи о возобновлении войны, были пугающими: в Кумах солнечный диск на глазах убывал и шел каменный дождь; близ Велитр в земле образовались огромные расщелины и деревья провалились в бездну; (9) в Ариции форум и лавки, его окружавшие, а в Фрузиноне и городская стена в разных местах, и ворота были поражены молнией; над Палатином прошел каменный дождь; это знамение, по обычаю предков, искупили девятидневным молебствием; в остальных случаях принесли в жертву крупных животных. (10) Знамением был сочтен и непривычный подъем воды в Тибре: река поднялась так, что игры в честь Аполлона пришлось перенести из цирка, который был затоплен, за Коллинские ворота к храму Венеры Эрицины108. (11) Однако в самый день игр небо вдруг прояснилось; торжественное шествие, направившееся было к Коллинским воротам, вернули назад и повели в цирк, откуда, как сообщили, вода сошла. (12) Народ обрадовался – игры, возвращенные на их обычное место, были особенно торжественными.

39. (1) Консул Клавдий наконец отбыл с флотом из Города; между Козой и Лоретой109 его застигла и очень напугала жестокая буря. (2) Добравшись до Популония110, он остановился и подождал, пока буря отбушевала и успокоилась, переправился на остров Ильва111, с Ильвы на Корсику, а с Корсики в Сардинию. Когда он огибал Безумные горы112, налетела буря еще свирепее, а место там более опасное, и разбросала флот во все стороны. (3) Многие суда потеряли оснастку и дали течь, некоторые разбились. С этим так сильно пострадавшим флотом Клавдий направился в Каралы113. Суда вытащили на сушу, а пока их чинили, наступила зима; год кончался; полномочия Тиберия Клавдия продлены не были, и он, уже частным человеком, привел флот назад в Рим. (4) Марк Сервилий, чтобы его не вернули для выборов в Город, назначил диктатором Гая Сервилия Гемина, а сам отправился в свою провинцию. Диктатор назначил Публия Элия Пета начальником конницы. (5) Выборы никак не удавалось провести в назначенный день: всякий раз мешала непогода. И вот накануне мартовских ид, когда старые должностные лица ушли, а новые на их место еще не были избраны, государство оказалось без курульных должностных лиц.

(6) Тит Манлий Торкват, понтифик, умер в этом году; его заместил Гай Сульпиций Гальба. Курульные эдилы Луций Лициний Лукулл и Квинт Фульвий трижды повторяли Римские игры. (7) Писцы и рассыльные, состоявшие на службе у эдила, тайком утащили деньги из государственной казны и были по доносу уличены и осуждены; тень пала и на эдила Лукулла. (8) Публий Элий Туберон и Луций Леторий, огрешно выбранные в плебейские эдилы, отказались от должности, хотя успели до того устроить игры и угощение Юпитеру по случаю игр; в Капитолии они поставили три статуи, сделанные на штрафные деньги. Игры в честь Цереры114 устроили по постановлению сената диктатор и начальник конницы.

40. (1) Когда послы римские и карфагенские прибыли из Африки в Рим, сенат собрался в храме Беллоны. (2) Луций Ветурий Филон115 рассказал о сражении с Ганнибалом, последнем для карфагенян, и о том, что войне, и тяжелой и горестной, приходит конец. Сенаторов охватила великая радость, (3) Филон рассказал также, что разбит и Вермина, сын Сифака, – прибавка, пусть незначительная, к великой победе. Филону велели выйти к собравшемуся народу и поделиться с ним радостью. (4) Все храмы в Городе открыты были для благодарения, и было предписано свершить трехдневное молебствие.

Послам Карфагена и царя Филиппа, которые тоже прибыли и просили, чтобы их допустили к сенату, диктатор по приказу сената ответил, что их представят сенату новые консулы. (5) Выборы прошли: консулами были избраны Гней Корнелий Лентул и Публий Элий Пет; преторами Марк Юний Пенн, которому выпала по жребию городская претура; Марк Валерий Фальтон, которому выпал Бруттий; Марк Фабий Бутеон, получивший Сардинию, и Публий Элий Туберон, получивший Сицилию. (6) Провинции консулам решено было не назначать, пока не будут выслушаны послы царя Филиппа и карфагенские: предвидели, что одна война кончится – начнется другая.

(7) Консул Гней Лентул горел желанием получить Африку: если продлится война, то победа будет легкой; если войне конец, то славен будет консул, при котором великая война завершилась. (8) Он заявил, что не потерпит никаких обсуждений и действий, пока не получит Африку как провинцию по декрету сената. Сотоварищ его, человек разумный и рассудительный, не стал пререкаться с ним, понимая, что оспаривать славу Сципиона не только несправедливо, но и не под силу Лентулу. (9) Народные трибуны Квинт Минуций Ферм и Маний Ацилий Глабрион говорили, что Гней Корнелий повторяет прошлогоднюю неудачную попытку Тиберия Клавдия116. (10) Тогда по решению сената обратились к народу с вопросом, кому желает он вручить главное командование в Африке, и все тридцать пять триб вручили это командование Сципиону. (11) На сей раз после многочисленных заседаний в сенате и народных собраний дело кончилось тем, что решение предоставлено было сенату. (12) Сенаторы, дав, согласно уговору117, клятву, постановили: пусть консулы договорятся между собой или бросят жребий, кому оставаться в Италии, а кому командовать флотом в пятьдесят судов. Получивший флот пусть отплывает в Сицилию; (13) если мир с карфагенянами заключить не удастся, пусть переправится в Африку, пусть консул ведет войну на море, а Сципион, обладая той же полнотой власти, что и раньше, – на суше. (14) Если об условиях мира договорятся, то народные трибуны спросят у народа, доверяет ли он заключать мир Публию Сципиону или же консулу и кому надлежит перевозить из Африки победоносное войско, если в том будет потребность. (15) Если народ повелит Публию Сципиону и заключить мир, и перевезти войско, то консул пусть не переправляется из Сицилии в Африку, (16) а другой консул, которому выпала Италия, пусть примет два легиона от претора Марка Секстия.

41. (1) Сципиону продлено было командование всеми войсками в Африке; претору Марку Валерию Фальтону в Бруттии были даны два легиона, которыми в прошлом году командовал Гай Ливий; (2) претор Публий Элий получил два легиона в Сицилии от Гнея Тремелия; Марк Фабий в Сардинии – один легион, которым прежде располагал пропретор Публий Лентул. (3) Марку Сервилию, консулу прошлого года, оставлены были его два легиона и продлена власть в Этрурии.

(4) Что до Испании, то уже несколько лет118 там находятся Луций Корнелий Лентул и Луций Манлий Ацидин; пусть консулы переговорят с трибунами и те, если им угодно, спросят у народа, кому он велит распоряжаться в Испании. (5) Пусть получивший власть наберет себе из двух войск солдат-римлян, чтобы составить из них один легион, и союзников-латинян, чтобы составить из них пятнадцать когорт; старых солдат пусть отвезут в Италию Луций Корнелий и Луций Манлий119. (6) Консулу поручено было сенатом составить флот в пятьдесят кораблей, выбрав по своему желанию суда из флотов Гнея Октавия, находившегося в Африке, и Публиция Виллия, охранявшего сицилийское побережье; (7) у Публия Сципиона останутся сорок военных кораблей; если ему угодно, чтобы ими командовал Гней Октавий, то за Октавием останется на этот год пропреторская власть; (8) если же Сципион поставит над ними начальником Лелия, то Октавий вернется в Рим и приведет корабли, консулу не нужные. Постановлено было дать десять кораблей Марку Фабию в Сардинию. (9) Консулам было велено набрать два городских легиона. В этом году у государства было четырнадцать легионов120 и сто военных кораблей.

42. (1) Затем занялись послами Филиппа и карфагенян. Сначала сенат принял македонян. (2) Пестра была их речь. То они оправдывались – ведь из Рима к царю отправлены были послы жаловаться на ограбление земель римских союзников, то нападали сами, обвиняя союзников римского народа (3) и с особенным ожесточением Марка Аврелия, одного из трех направленных к ним послов121. Он, говорилось в речи, задержался близ македонских границ и, набрав воинов, беспокоил македонян вопреки договору набегами и часто вступал в настоящие сражения с их начальниками. (4) Притом к той же речи требовали они вернуть им тех македонян (и предводителя их, Сопатра), которые служили у Ганнибала в наемниках, были взяты в плен и сидели в тюрьме122.

(5) Отвечал, возражая македонянам, Марк Фурий, для того и отправленный в Рим Аврелием из Македонии. Аврелия, объяснил он, оставили, чтобы союзники римского народа, уставшие от обид и набегов, не отпали к царю; Аврелий не выходил за пределы союзнических земель, (6) но вторгавшихся туда грабителей не оставлял безнаказанными; Сопатр, человек высокопоставленный и родственник царя, совсем недавно был послан в Африку в помощь Ганнибалу и карфагенянам с четырехтысячным отрядом македонян123 и с деньгами. (7) Македонян стали расспрашивать об этих делах, они запутались в объяснениях и получили ответ вполне недвусмысленный. Царь, сказали им, хочет войны и скоро ее получит, если будет вести себя по-прежнему. (8) Двояко нарушил он договор: обижал союзников римского народа, беспокоя их своими набегами; помогал врагам Рима деньгами и солдатами. (9) И Публий Сципион поступает правильно, сочтя врагами римского народа бившихся против него и заковав их и по взятии в плен. (10) И Марку Аврелию сенат благодарен за его хорошую службу государству: он защищал союзников римского народа оружием, коль скоро право и договор оказались бессильны.

(11) Македонян отпустили с этим суровым ответом, затем пригласили карфагенских послов. Сенаторы обратили внимание на их возраст и звание – это были первейшие в государстве люди, – и каждый подумал, что только теперь начинаются настоящие переговоры о мире. (12) Среди послов выделялся Газдрубал, которого прозвали в народе Козликом124: он всегда стоял за мир и был противником всего стана Баркидов. (13) Тем убедительнее звучало его утверждение: не государство, а честолюбие немногих виною войны. (14) Речь свою он разнообразил: то оправдывался, отводя обвинения, то признавал некоторые из них – ведь, отрицая очевидное, нечего было бы рассчитывать на снисхождение, – то даже уговаривал отцов-сенаторов не превозноситься в счастии – (15) ведь если бы карфагеняне послушались его с Ганноном125 и не упустили бы времени, то сами предлагали бы условия мира, о каких сейчас просят: редко даруются людям сразу и счастье, и здравый смысл. (16) Римский народ потому и непобедим, что в счастии он остается трезвым и рассудительным: было бы удивительно, будь это иначе. (17) Люди, непривычные к удачам, ликуя, теряют голову; римскому народу победы привычны, почти что прискучили, да и вообще римляне расширили свою державу не столько победами, сколько милостивым отношением к побежденным. (18) Остальные послы взывали скорее к жалости: они напоминали о том, с какой высоты величия низвергнуты карфагеняне; их оружию подвластен был чуть не весь мир, теперь у них нет ничего, кроме города; (19) запертые в его стенах, они ничем больше не распоряжаются ни на суше, ни на море: даже сам город, даже родной дом останутся им, только если римский народ не будет настолько жесток, чтобы их разрушить. (20) Сенаторы были, казалось, тронуты; рассказывают, что какой-то сенатор, негодуя на карфагенян за их вероломство, спросил, какими богами поклянутся они, заключая мир, если тех, которыми прежде клялись, вскоре обманули. (21) «Все теми же, – сказал в ответ Газдрубал, – которые так сурово карают нарушителей договора».

43. (1) Все склонялись к миру, но консул Гней Лентул, получавший командование флотом, вмешался и воспротивился сенату. (2) Тогда народные трибуны Маний Ацилий и Квинт Минуций обратились к народу: угодно ли ему, повелевает ли он, чтобы сенат постановил заключить мир с Карфагеном; и кому именно повелевает он заключить мир и вывезти войско из Африки? (3) На вопрос о мире все трибы ответили утвердительно и повелели, чтобы мир заключил Сципион и чтобы он же вывез войско из Африки. (4) Основываясь на этом, римский сенат постановил, чтобы Публий Сципион, переговорив со своими десятью легатами, заключил мир с народом карфагенским на условиях, какие найдет нужными. (5) Карфагеняне поблагодарили сенаторов и попросили разрешения войти в город и поговорить со своими согражданами, которые находились в плену под стражей; (6) некоторые из них, сказали послы, люди знатные, им родственники и друзья; к некоторым у них поручения от родных. (7) Согласие было дано, и тогда карфагеняне попросили дозволения выкупить, кого они захотят. Им велели назвать этих людей; они назвали около двухсот имен, и сенат постановил: (8) пусть римские послы отвезут в Африку к Сципиону двести пленных, по выбору карфагенян, и скажут ему: если о мире договорятся, пусть он отдаст их без выкупа карфагенянам.

(9) Фециалам126 велено было отправиться в Африку для заключения договора. По их просьбе сенат издал такое постановление: пусть каждый фециал возьмет с собой кременной нож и священную ветвь, пусть римский претор повелит фециалам заключить договор, а они пусть потребуют у претора пучки священной травы. Эту траву для фециалов обычно берут в крепости.

(10) С тем карфагенян отпустили из Рима; прибыв в Африку, они явились к Сципиону и заключили мир на перечисленных выше условиях, уже упомянутых: (11) карфагеняне выдали военные корабли, слонов, перебежчиков, беглых рабов; вернули четыре тысячи пленных, среди которых был сенатор Квинт Теренций Куллеон127. (12) Корабли Сципион велел отвести в открытое море и сжечь; некоторые передают, что всякого рода весельных кораблей там было пятьсот. Зрелище этого неожиданного пожара потрясло пунийцев, как потряс бы пожар самого Карфагена128. (13) С перебежчиками поступили суровее, чем с беглыми рабами: союзники-латины были обезглавлены, римляне распяты.

44. (1) Предыдущий мир с карфагенянами был заключен за сорок лет до того при консулах Квинте Лутации и Авле Минуции. (2) А война началась двадцать три года спустя при консулах Публии Корнелии и Тиберии Семпронии и окончилась на семнадцатом году при консулах Гнее Корнелии и Публии Элии Пете. (3) Как рассказывают, Сципион впоследствии часто говорил, что сначала Тиберий Клавдий, а потом Гней Корнелий в погоне за собственной славой помешали ему закончить войну разрушением Карфагена.

(4) Карфагену, истощенному войной, трудно было сделать первый денежный взнос; в карфагенском сенате скорбели и плакали. Ганнибал, рассказывают, рассмеялся, (5) и Газдрубал Козлик упрекнул его: он смеется над общим горем, а сам ведь и виноват в этих слезах. (6) «Если бы, – ответил Ганнибал, – взгляд, различающий выражение лица, мог проникнуть и в душу, то вам стало бы ясно, что этот смех, за который вы меня укоряете, идет от сердца не радостного, а почти обезумевшего от бед. Пусть он не ко времени, но все-таки лучше, чем ваши глупые и гнусные слезы. (7) Плакать следовало, когда у нас отобрали оружие, сожгли корабли, запретили воевать с внешними врагами – тогда нас и ранили насмерть. Не думайте, что это о вашем спокойствии позаботились римляне. (8) Долго пребывать в покое ни одно большое государство не может, и если нет внешнего врага, оно найдет внутреннего: так, очень сильным людям бояться, кажется, некого, но собственная сила их тяготит. (9) А мы лишь в той мере чувствуем общее бедствие, в какой оно касается наших частных дел, и больнее всего нам денежные потери. (10) Когда с побежденного Карфагена совлекали доспехи, когда вы увидели, что среди стольких африканских племен только он, единственный, безоружен и гол, никто не застонал, (11) а теперь, когда каждому приходится из частных средств вносить свою долю в уплату наложенной на нас дани, вы рыдаете, как на всенародных похоронах. Боюсь, скоро и вы поймете, чего сегодня плакали над самой малой из ваших бед!» Таковы были слова Ганнибала к карфагенянам.

(12) Сципион, созвав всех на сходку, объявил, что дарует Масиниссе вдобавок к его отцовскому царству город Цирту129 и прочие города и земли, принадлежавшие Сифаку и перешедшие к римлянам. (13) Гнею Октавию он велел отвести флот в Сицилию и передать его Гнею Корнелию, а карфагенским послам отправиться в Рим, чтобы решением сената и народа утверждены были условия мира, предложенные Сципионом в согласии с его десятью легатами.

45. (1) Мир и на суше, и на море был установлен; Сципион посадил солдат на корабли и переправился в Сицилию, в Лилибей. (2) Отсюда он отправил большую часть солдат морем, а сам направился в Рим; он шел по Италии;130 страна радовалась миру не меньше, чем победе: высыпали приветствовать его жители городов; толпы селян запрудили дорогу. В Город он въехал с триумфом, еще не виданным. (3) В казну внес он сто тридцать три тысячи фунтов серебра. Солдатам дал из добычи каждому по четыреста ассов. (4) Сифака незадолго до Сципионова триумфа перевели из Альбы в Тибур, смерть избавила его от глазеющей толпы. Сама эта смерть, правда, не прошла незамеченной: его похоронили на государственный счет131. (5) Полибий, писатель, которым нельзя пренебречь132, однако, пишет, что Сифака вели в триумфальном шествии. За триумфатором следовал Квинт Теренций Куллеон в колпаке отпущенника133 – до конца жизни чтил он человека, возвратившего ему свободу. (6) Мне осталось неясным, как Сципион получил прозвище Африканского: дано ли оно солдатами, к нему привязанными, народом, его любившим, или же льстецами из ближайшего окружения вроде тех, что на памяти наших отцов прозвали Суллу Счастливым, а Помпея Великим. (7) Достоверно известно, что Сципион, первым полководцем, получил свое прозвище, произведенное от имени покоренного им народа; потом, следуя этому образцу, люди, чьим победам далеко было до Сципионовых, оставили потомкам пышные надписи к своим изображениям134 и громкие прозвища.

1. (1) Завершив рассказ о Пунической войне, я испытываю такое же облегчение, как если бы сам разделил ее труды и опасности. (2) Конечно, тому, кто дерзко замыслил поведать обо всех деяниях римлян, не подобало бы жаловаться на усталость, окончив лишь часть предпринятого, но едва вспомню, что шестьдесят три года (3) от Первой Пунической войны до исхода Второй (4) заняли у меня столько же книг, сколько четыреста восемьдесят восемь лет от основания Города до консульства Аппия Клавдия, начавшего первую войну с Карфагеном1, (5) я начинаю чувствовать себя подобно человеку, вступившему в море, – после первых шагов по прибрежной отмели разверзается под ногами пучина, уходит куда-то дно, и едва ли не разрастается труд, на первых порах, казалось, сокращавшийся по мере продвижения вперед.

(6) Пуническая война окончилась миром, но вслед за нею тотчас началась Македонская. (7) Она не могла сравниться с предшествующей ни по опасности, ни по доблести вражеского вождя, ни по мужественному упорству солдат, но сулила едва ли не больше славы, ибо велась против народа, издавна знаменитого, (8) знавшего некогда великих царей2, силою оружия покорившего часть Европы и еще большую – Азии3. Боевые действия против Филиппа начинались еще за десять лет до того, но уже три года как были прерваны4, поскольку этолийцы5, сначала вызвавшие ту войну, сами же привели ее к мирному исходу. (9) Филипп, однако, постоянно нарушал мирный договор и с ними, и с другими нашими союзниками в этих землях, (10) а недавно даже посылал Ганнибалу и карфагенянам войска и деньги6. Тем заслужил он ненависть римлян, и, когда пунический мир развязал им наконец руки, они отозвались на просьбы афинян и снова поднялись на войну с Филиппом, который тем временем опустошил владения Афин, а жителей запер в стенах их города.

2. (1) Около того же времени прибыли в Рим послы и от царя Аттала и от родосцев7, известившие сенат, что Филипп подстрекает к войне и города Азии. (2) Послам ответили, что азиатскими делами сенат займется особо. Обо всех соображениях, касавшихся войны с Македонией, сообщили консулам8, которые находились в ту пору в своих провинциях. (3) Тем временем к египетскому царю Птолемею отправили трех послов, Гая Клавдия Нерона, Марка Эмилия Лепида и Публия Семпрония Тудитана, дабы известить его о победе над Ганнибалом и пунийцами, поблагодарить за верность, (4) сохраненную в дни, когда от Рима отступились даже соседние с ним союзные города, и просить – на случай, если Филипп своими беззаконными действиями доведет до войны, – дабы царь Египта по-прежнему сохранил расположение к римскому народу9.

(5) Примерно тогда же находившийся в Галлии консул Публий Элий узнал, что перед его приездом в провинцию бойи10 неоднократно вторгались на территорию союзных племен; (6) чтобы положить конец таким набегам, он спешно набрал два легиона и, присоединив к ним четыре когорты из своего войска, приказал префекту союзников11 Гаю Ампию поспешить в земли бойев через ту часть Умбрии, что называют Сапинской трибой12, сам же повел свое войско по горам более прямым путем. (7) Вступив в пределы бойев, Ампий стал разрушать и истреблять все вокруг, действуя на первых порах весьма успешно и не подвергаясь опасности. Он довольно удачно расположил лагерь неподалеку от Мутильской крепости13 и отправил солдат на поля снимать уже созревшие к тому времени хлеба, но не разведал как следует местность и не выставил караулы, (8) которые в случае нападения могли бы защитить занятых жатвой безоружных солдат. Внезапно появившиеся галлы окружили их, даже те воины, что были вооружены, перепугались не меньше прочих, и все обратились в бегство. (9) Галлы перерезали почти семь тысяч человек, разбредшихся по хлебным полям, и в числе их погиб сам префект Гай Ампий. Остальные, гонимые страхом, сбежались в лагерь. (10) Настоящего командира у них не было, солдаты посовещались между собой и следующей ночью, побросав почти все имущество, лесными дебрями добрались до стоянки консула. (11) Не совершив в своей провинции ничего достойного упоминания, кроме опустошений в землях бойев да союза с лигурийцами-ингавнами14, Элий воротился в Рим.

3. (1) На первом же созванном им весьма многолюдном заседании сената все единодушно отказались обсуждать что бы то ни было, пока не разберут жалобы союзников и не решат, как поступить с Филиппом; сенат тут же этим занялся, (2) постановив, чтобы консул Публий Элий послал подходящего человека, облеченного властью, и обязал бы этого нового командующего переправиться в Македонию, приняв от Гнея Октавия возвращавшийся из Сицилии флот15. (3) Послан был пропретор Марк Валерий Левин. Он принял возле Вибоны от Гнея Октавия тридцать восемь кораблей и направился в Македонию, (4) где к нему явился легат Марк Аврелий16, рассказавший, сколь велики войско и флот, подготовленные Филиппом, (5) как сам царь и его посланные объезжают не только города на материке, но даже и острова, как собирают они людей в свою армию, (6) и добавил, что война эта будет стоить Риму огромных усилий, а потому действовать надо немедленно: в противном случае царь может решиться на то же, на что в свое время с несравненно меньшими силами решился Пирр17. Левин посоветовал Аврелию написать обо всем консулам и сенату.

4. (1) В конце того же года сенат принял постановление относительно земельных участков ветеранам18, проделавшим со Сципионом африканскую кампанию, – и тем, которыми командовал он сам, и всем остальным, кто входил в его войско: пусть городской претор19 Марк Юний назначит, (2) если сочтет это нужным, десять человек20, да перемерят они отошедшие во владение римского народа земли в Самнии и Апулии21 и раздадут их ветеранам. (3) В комиссию вошли Публий Сервилий, Квинт Цецилий Метелл, Гай и Марк Сервилий по прозвищу Гемины, Луций и Авл Гостилии Катоны, Публий Виллий Таппул, Марк Фульвий Флакк, Публий Элий Пет, Тит Квинкций Фламинин.

(4) В те же дни в народном собрании, созванном консулом Публием Элием, консулами на следующий год были избраны Публий Сульпиций Гальба и Гай Аврелий Котта, а преторами – Квинт Минуций Руф, Луций Фурий Пурпуреон, Квинт Фульвий Гиллон, Гай Сергий Плавт. (5) Курульные эдилы22 Луций Валерий Флакк и Луций Квинкций Фламинин устроили Римские игры23, с театральными представлениями, пышные и богатые. (6) Продолжались они два дня. Те же эдилы распределили среди граждан множество зерна, привезенного из Африки Публием Сципионом, по четыре асса за меру, заслужив честной и справедливой раздачей всеобщую благодарность. Состоялись и Плебейские игры24, повторенные в общей сложности трижды плебейскими эдилами Луцием Апустием Фуллоном и Квинтом Минуцием Руфом, которого потом из эдилов выбрали сразу в преторы25. По случаю игр был устроен также пир Юпитеру26.

5. (1) На пятьсот пятьдесят первом году27 от основания Города в консульство Публия Сульпиция Гальбы и Гая Аврелия [200 г.] спустя лишь несколько месяцев после того, как дарован был мир карфагенянам, началась война с царем Филиппом. (2) В мартовские иды, то есть в день, когда в те времена консулы приступали к исполнению своих обязанностей28, (3) сенат прежде всех других дел по предложению Публия Сульпиция постановил: да почтят консулы тех богов, каких определят сами, особо обильными жертвоприношениями и да обратятся к богам с такою молитвою: (4) «Все, что, вступая в новую войну, задумали на благо своего государства сенат и народ Рима, пусть завершится удачно и счастливо для римского народа, его союзников и латинов»;29было постановлено также, что по окончании священных обрядов и молебствий консулы обсудят с сенатом состояние дел в государстве и распределение провинций. (5) Римляне склонялись к войне, и раздражение их еще усилили весьма кстати пришедшие письма легата Аврелия и пропретора Валерия Левина, а также новое посольство афинян. (6) Послы рассказали, что царь уже приближается к их границам и, если римляне не придут им на помощь, захватит вскоре не только принадлежащие Афинам поля и земли, но и сам город. (7) Письма Валерия и Аврелия прочитали, а послов афинских выслушали лишь после того, как консулы сообщили, что все обряды совершены в строгом соответствии с обычаем, что боги, по словам гаруспиков30, благосклонно приняли обращенные к ним мольбы, что внутренности жертвенных животных благоприятны и предвещают расширение границ, победу и триумф31. (8) Сенат постановил выразить союзникам благодарность за верность Риму, которую они сохранили, несмотря на опасности и угрозу осады; (9) что же до помощи, то ответ будет дан после того, как пройдет жеребьевка провинций и консул, получивший в управление Македонию, обратится к народу с предложением объявить войну царю македонян Филиппу32.

6. (1) Македония досталась по жребию Публию Сульпицию; он и предоставил народу рассмотреть и одобрить предложенный закон об объявлении войны Филиппу и подвластным ему македонянам, поскольку они нарушили договор и напали на союзников Рима; другой консул, Аврелий, получил в управление Италию. (2) Потом бросали жребий преторы. Гаю Сергию Плавту досталась городская претура. Квинту Фульвию Гиллону – Сицилия, Квинту Минуцию Руфу – замирение бруттийцев, Луцию Фульвию Пурпуреону – Галлия. (3) Предложенный закон о войне с Македонией был сначала отклонен в народном собрании почти всеми центуриями33 отчасти потому, что люди, измученные бесконечной тяжелейшей войной, не могли даже и помыслить о новых тяготах и опасностях, (4) отчасти же потому, что народный трибун Квинт Бебий пошел по издавна проторенному трибунами пути34 и обвинил сенаторов в том, что они затевают одну войну за другой, дабы народ никогда не мог насладиться миром. (5) Отцы-сенаторы, однако, смириться не захотели: в заседании сената они осыпали трибуна язвительными упреками и все наперебой побуждали консулов снова созвать комиции, снова поставить предложенный закон на голосование, (6) осудить народ за нерадение его и растолковать, сколько вреда и бесчестья принесет государству отсрочка этой войны.

7. (1) Консул созвал граждан на Марсово поле на народное собрание и, перед тем как центурии пошли голосовать, обратился к сходке35 со следующей речью: (2) «Сдается мне, квириты36, что не приходится вам выбирать между войной и миром, ибо Филипп такого выбора вам не оставил, и на суше и на море он уже начал готовить большую, тяжкую войну, а решать приходится только одно: посылать ли легионы в Македонию или встречать врага здесь, на италийской земле. (3) Может быть, до недавних пор вам не доводилось испытать, какова тут разница, но в последнюю Пуническую войну вы познали ее на опыте. Нет сомнения: приди мы на помощь жителям Сагунта, когда они оказались в осаде и умоляли нас о помощи, столь же решительно и быстро, как наши предки в свое время выступили на поддержку мамертинцев37, мы избавились бы от бедствий, которые сами же промедлением своим себе на горе навлекли на Италию, и война отбушевала бы в Испании. (4) Бесспорно и то, что, вовремя послав в Македонию Левина во главе флота, угрожавшего тут же развернуть боевые действия у морских ее берегов, мы принудили остаться на месте того же Филиппа, когда он в письмах и через послов договорился уже с Ганнибалом и готов был перенести войну в Италию38. (5) Теперь Ганнибал изгнан, карфагеняне разбиты – так почему же мы медлим сделать то самое, на что решились, когда враг стоял на нашей земле? (6) Примиримся с падением Афин, как примирились мы когда-то с падением Сагунта, и выкажем тем царю всю нашу слабость, (7) и не через пять месяцев, что понадобились тогда Ганнибалу, а через пять дней всего Филипп, отплыв из Коринфа39, появится в Италии. (8) Вы скажете, что никак нельзя равнять Филиппа с Ганнибалом, а македонян с карфагенянами. Пусть так. Но уж с Пирром-то во всяком случае равнять его можно. Да что я говорю: равнять! Этот явно превосходит того, да и народ македонский несравненно сильнее. (9) Эпир всегда был и до сего дня остается ничтожным придатком Македонии, а в руках у Филиппа весь Пелопоннес, под его властью Аргос, гордый не только древней своей славой, но и тем, что там нашел конец Пирр40. (10) Сравните ту пору с нынешней: во времена Пирра Италия процветала – не в пример тому, что сейчас; не растрачены были наши силы, готовые к бою стояли полководцы и армии, которых нынче поглотила Пуническая война, но и с ними сумел Пирр справиться, победителем подошел почти к самым стенам Рима41. (11) На помощь ему тогда поднялись не только жители Тарента и с ними прибрежные области, что зовутся Великой Грецией, – это можно понять, у них и прозвание то же, и язык общий, – но от нас отпали еще и луканцы, бруттийцы, самниты. (12) Что ж вы думаете – теперь, едва Филипп появится в Италии, они останутся спокойны и сохранят нам верность? Были они верны нам при Ганнибале? Ни разу народы эти не упустили случая предать нас – разве что не было вождя, к кому перебежать. (13) Если бы не решились вы переправиться в Африку, Ганнибал и карфагеняне и сегодня стояли бы в Италии. Пусть же война обрушится не на Италию, а на Македонию, пусть лежат опустошенные огнем и мечом не наши, а ее города и нивы. (14) Мы знаем по опыту, что наше оружие сильнее, что боевые действия удачнее, когда разворачиваются не на родной земле, а за ее пределами. Идите же, да сопутствуют вам боги, голосуйте и прикажите начать войну, которую в своем постановлении предлагают сенаторы. (15) Не я, консул, жду от вас такого решения, а воистину сами боги бессмертные: совершая жертвоприношения, я молил их даровать этой войне исход благоприятный для меня, для сената, для вас, для союзников и латинов, для флотов и войск наших, и они знамениями своими возвестили, что все завершится удачно и счастливо».