П. А. ЛЕВАШОВ

ЦАРЕГРАДСКИЕ ПИСЬМА

о древних и нынешних турках и о состоянии их войск, о Цареграде и всех окрестностях оного, о Султанском Серале или Хареме, о обхождении Порты с Послами и Посланниками Иностранными, о любовных ухищрениях турков и турчанок, о нравах и образе жизни их, о Дарданеллах, проливах и проч.; о Царедворцах, о Султанах и их важных делах от самого начала монархии их поныне, с обстоятельным известием о славных Кастриотовых подвигах; о державе их; о различных народах порабощенных игу их и о их вере, языке и проч.; о Греческих Патриархах и избрании их; о гражданских, духовных и воинских чинах и о многих иных любопытных предметах.

М. Государь мой!

Во дни торжества России над Портою Оттоманскою, коея оружию в течение трех последних веков едва не все племена азийские и западной части Европы повиновались, не тщетно заниматься предметами до оной относящимися. Турки заимствовали воинственный дух и правила о покорении и удержании разных народов от древних срацынов ¹, коим служили они прежде из платы, как в наши времена некоторые татарские орды несли и частию доселе несут для них службу, и, научась употреблять меч свой совсем инако, нежели прежде употребляли, вознесли наконец оный на главу самых вождей своих, ратовавших с непрерывным успехом чрез семь веков на всю почти Азию и Африку и прикосновенные к оным европейские страны.

Сарацыны сии, воздвигшие первые знамена того закона, коего ветви распространились толь далеко, что засеняют ныне целую почти половину света, покорили под предводительством Аумара ², второго Магометова потомка, в четыре года от 633-го по Рожд. Христове Египет, Сирию, Палестину и всю Персию; потом, разнося по всей Африке огнь войны, взяли Кипр и Родос, где разорили славный колосс, посвященный солнцу, и, овладев Ликиею и Киликиею, преплыли Средиземное море и поработили в 714 году Испанию. В начале же следующего столетия, усилясь на море, завоевали Крит, Сицилию и Калабрию и раз грабили Италию до самого Рима в половине девятого века. Калифы их были самые сильнейшие государи и не менее славны по искусству в правлении, как и в хитростях военных, Ал-Рашид и сын его Ал-Мамун, царствовавшие в конце осьмого и начале девятого столетия, отличили себя также и великими сведениями в науках и отвлечением суеверных аравитян от весьма грубых их заблуждений. Но как непомерная обширность владений сопровождалась искони неустройством со стороны крайнего злоупотребления власти и доверия градоначальников и предводителей войск, то и наместники сих государей неукоснили приступить к таким делам, от коих последовало разделение соединенных земель и народов, и верховная власть перешла в руки многих, из коих некоторые, оскудевая средствами защищать право оружия своего, старались снискать подпору в наемном турецком воинстве и чрез то подавали оному нечувствительно случай познавать [39] содействие не токмо силы, но и искусства в успехах ратных их подвигов, и они соделались наконец наиопаснейшими их врагами.

Сей азийский народ, принадлежавший так как гунны и венгры к великому племени, которое в древние времена скифским нарицалось, а ныне татарским именуется, изшед из страны, сопредельной Каспийскому морю, где Туркестанская область, как после особливо упомянуто будет, была настоящим их отечеством, и приняв службу у означенных срацынских князей, а после и их закон, соделался вскоре и преемником владычества их, отъяв у них в половине одиннадцатого века правление в Багдаде и во многих азийских областях. Греческое царство, обуреваемое тогда внутренними смятениями, заговорами, убийством порфирородных лиц ³ и непрестанными ссорами о правилах веры, отверзло ему путь к устремлению на разные пределы оного и основанию столицы своей в Вифинии.

После того, как порочная и властолюбивая Ирина лишила зрения родного сына своего Константина, когда Лев пятый ⁴, учинивший наиполезнейшие в государстве распоряжения, умерщвлен царедворцами своими и когда превосходный Мавритий с 6 сыновьями предан на смерть зломышленным и турки, уже применясь к разврату потомства толь мужественного и просвещенного народа, каков был древний греческий, могли чрез измену иметь пленниками у себя византийских царей, нетрудно было испровергнуть то великое здание, на сооружение коего потребны были многие века. Основав же на развалинах оного могущество свое, простерли оное весьма далеко и среди самой жестокости своей явили примеры лучших гражданских добродетелей и большего благоразумия, нежели чаяли от них европейцы, и предание о том служит доселе многим из них и купно и нашим соотечественникам, что они и ныне столь же могущественны и столь же исполнены мужеством, как были за полтораста лет пред сим при султанах: Солимане, Амурате и Магомете втором ⁵ – и что, по мнению их, народ сей весьма великодушен, учтив, милостив, верен, праводушен и легко в поле поставить может до полумиллиона войска. Но все те, которые имели случай познать их хорошо, ведают, что они теперь всего сего чужды, быв большею частию малодушны, грубы, жестокосерды и в своих обещаниях не токмо неверны, но и обманчивы, и когда в войне от неприятеля своего весьма отягощены бывают, то для получения времени к [40] приведению себя в лучшее состояние всегда прибежище имеют к перемириям и, таким образом проводя его, стараются между тем всячески привесть силы свои в надлежащее состояние и потом часто среди самого перемирия врасплох на него нападают; история исполнена таковых примеров, да и сам их пророк Магомет, учиня мир с жителями города Мекки, собрался на другое лето, когда они наименее ожидали, с большею силою и овладел оным городом; но дабы несдержание слова не помрачило ею святости ложью и бесчестием, позволил он последователям своим нарушать мир противу неверных, когда только из того некоторая польза быть может. (Сие его завещание находит в книге, называемой «Китап-Хадая».)

Доходы султанские весьма посредственны в рассуждении обширности его земель, и что принадлежит до числа войска, то вместо миллиона ни четырехсот тысяч в поле никогда не было выводимо в самое цветущее состояние Порты, да и в доброте войско ныне совсем уже не то, каково оное прежде бывало, и притом весьма своевольно и беспорядочно; следовательно, с турками как воевать, та и всякое сношение по делам иметь совсем инаково теперь надлежит: нежели как прежде и как поступаемо бывает с прочими европейскими народами.

Я есмь и проч.

О Цареграде

М. Государь мой!

Объехавши всю почти Европу, не видал я места, подобного Константинополю, как по красоте, так и выгодности положения.

Град сей, именуемый ныне турками Исламбул («Ислам» слово арабское и значит «священный», «бул» же означает «шар» и «пространство», итак, Исламбул значит «священный великий град»), а просто Стамбул, был столицею греческих императоров с лишком тысячу лет, а с 1454 году утвердили в оном Оттоманы престол свой. Он имеет вид продолговатого треугольника и с сухопутной стороны окружен двойною каменною стеною с зубцами и башнями наподобие московского Бела-города, а с морской одинакою каменною стеною, до половины разрушенною. С полудня обмывает его Марморное море, или Елеспонт, от Востока [41] Фракийский Восфор, соединяющий Марморное с Черным морем, а с Севера залив, в который впадает небольшая река, и сей залив составляет наилучшую в свете пристань, в которой способно две тысячи кораблей стоять могут.

Но сколь приятен и великолепен сей город снаружи взору представляется, так внутренность оного нимало не соответствует его внешности, потому что улицы весьма тесны и домы самые простые и по большей части мазанковые. Сказывают, что некоторый агличанин, приезжавший смотреть сей город, видел его только с корабля, а на берег нарочно сошел ночью и пробыл на квартире своей одни сутки, никуда не выходя, потом, сев на корабль так же ночью, обратно в Англию уехал, сказав, что он видел все, что было достойно видеть.

Великолепнейшие тут здания суть мечети, или мошеи, и при них минареты или башни, гостиные дворы, именуемые по-турецки безестени-ханы или постоялые дворы, также и бани: все они с куполами и покрыты свинцом.

Из мечетей: великолепнейшая Софийская, построения Юстиниана, греческого императора, где прежде над большими воротами поставлено было его изваяние, а напротив оного изваяние царя Соломона с надписью в сих уничижительных словах: Я Соломон, а не ты. Там же было четыре медных коней, которые по взятии венецианами Константинополя увезены с прочими многими редкостями и ныне находятся в Венеции, поставленные над дверьми церкви святого евангелиста Марка; величина оных обыкновенной большой лошади.

Храм сей сооружен из разноцветною мрамора, а столпы его из самою лучшего порфира и египетского гранита, и в оном более десяти тысяч человек легко поместиться могут.

Другая мечеть, называемая Солимания, построения султана Солимана, достойна примечания как ради своей величины, так и богатства в мраморе.

Третья хотя и построения султана Магомета, но, будучи окончена при султане Османе, называется Османскою славою или Османским сиянием. Оная по Софийской за наилучшую почитается и строена одним греком, за что как ему, так и потомкам его сверх довольного награждения даны разные преимущества.

Христианские церкви, существующие ныне в Константинополе, почти все развалились, поелику оных отнюдь починивать не велено, и которые еще держатся, имеют самый худой вид. [42]

Лучшая здесь площадь та, которая именуется по-гречески Ипподром, а по-турецки Атмейдан, то есть конное рыстание; на сей площади находятся еще некоторые остатки древности: 1. Пирамида из вифинского мрамора, сделанная с иероглифическою надписью; 2. Колосс, из квадратных камней сделанный; 3. Медный литой треугольный обелиск с тремя перевившимися змеями, о коих сказывают, что сделаны с волшебною силою в то время, когда в Константинополе безмерно много было змей и люди претерпевали много вреда, и кои по явлении сих трех все погибли; 4. Столп императора Феодосия, украшенный превосходною резьбою и утвержденный на холме среди улицы, ведущей от Ипподрома к Адрианопольским воротам.

Едикуль или седмибашенный замок стоит в углу города к полуденной стороне, и отгорожен особливою стеною, примыкающеюся к городской стене, построен же греческими императорами для монетных дворов. Ныне находятся в оном разные тюрьмы, куда сажают за тяжкие преступления, также осужденных на смерть и военнопленных генералов, штаб- и обер-офицеров, притом и министров христианских, в нарушение народных прав ⁶ которые от турков, как и все вообще христианские установления, вовсе не уважаются в поругание всем европейским державам.

Гостиные дворы в Константинополе находятся разные. Из первейших между оными называется один Жевагер Безестен, где продаются по вольной цене и с молотка разные вещи, как то: драгоценные камни, жемчуг, золото, серебро, ружья, пистолеты, сабли, конские богатые уборы и проч. подобн.

Вторый именуется Сандал Безестен, в котором продаются всякие шелковые ткани и парчи турецкие, персидские и индийские.

Ясыр Базар есть тот, где продаются невольники и невольницы по большей части из арапов ⁷ и грузинцев. Прежде сего вольно было как магометанам, так и христианам оных покупать, но в мою бытность в Константинополе христианам покупать не дозволялось, потому что и для самих турков оных с нуждою доставать могло, да и то за великую цену, однако ж на имя какого-либо знакомого турка некоторые христиане их доставали; между прочими аглинский лорд Валтимор купил двух грузинок.

Означенные бедные невольники, особливо женщины, содержатся в лавках так, как в птичьем ряду в клетках [43] птицы. Тот, кто их сторгует, осматривает нагих от головы до ног, нет ли каких на теле пороков или какой болезни, и потом, заплатя деньги, берет к себе в дом: цена женщинам бывает по мере их красоты, так что от ста рублей платят иногда за одну хорошую девку до двух и трех тысяч рублей, а иногда и более, которых часто знатные и богатые люди покупают себе в жены.

Бани турецкие обыкновенно каменные и покрыты свинцом, с куполами, у которых окна в кровле из выпуклых стекол; внутреннее расположение всех их одинаково, и в каждой из них есть большая галерея, где раздеваются и по выходе пьют кофе. Около же оной кругом построены каморы, как ложи в театре, разной величины. Простые люди парятся в большой бане, знатные же и богатые моются в оных отделениях, за которые платится гораздо дороже: бани нагреваются снизу, и пол у них так бывает горяч, что никак по оному босыми ногами ходить не можно, ради чего надевают деревянные кандуры, сделанные наподобие туфлей. Женщины в Константинополе ходят в баню каждую неделю по четвергам, поелику пятница у них так как у нас воскресение, почитается, и они за долг поставляют, чтобы накануне оного дни обмываться и обривать или очищать излишние на теле волосы, кроме головы и бровей, и притом и для препровождения времени, потому что каждый турок, каков бы ревнив ни был, однако ж жену свою в баню однажды в неделю отпустить непременно должен, куда они собираются, как на некоторое празднество, или гульбище, и наряжаются в самое лучшее платье, берут с собою кушанье, кофе и всякие фрукты и закуски и так нагие нередко от утра до вечера время с музыкою и с песнями препровождают. Роскошь их в банях так далеко простирается, что знатные и богатые женщины нарочно надевают себе на руки выше локтя браслеты из драгоценных камней, тако ж их кандуры или оных тесмы, где нога входит, вынизаны бывают жемчугом и яхонтами.

Но как между турецкими красавицами находится много трибад, которые сами в других женщин до безумия влюбливаются, то таковые за наибольшее увеселение почитают, чтоб с своими любовницами вместе париться и наслаждаться зрением их наготы: сей между турецких женщин противоестественной страсти причиною строгое и невольное их содержание: одним словом, бани для турецких женщин суть земной рай, и для того нигде не видно такого великолепного устроения оных, как в Турции. [44]

Близ мечети султана Солимана и Баязета находится; старая сераль, где содержатся жены и прекрасные ⁸ наложницы умерших султанов.

Почти посредине города построены янычарские казармы, в которых, как сказывают, до сорока тысяч янычар помещено быть может; однако ж в оных казармах ныне более пяти тысяч налицо не бывает: тут же и двор янычар-аги находится, посреди которого воздвигнута превысокая башня, где содержится ночью и днем стража для примечания пожаров.

М. Государь мой!

Сераль есть испорченное слово сарай: сие имя значит не только султанский дворец, но и всякого знатного господина дом, почему все тамошних вельмож и чужестранных министров домы называются сараи.

Султанский сарай или дворец построен на самом мысу полуострова, омываемого фракийским Босфором, в том самом месте, где была древняя Византия, и отдален от самого города Константинополя одною только каменною стеною, а с прочих трех водою и тою же каменною стеною окружается, имея обширности столько, сколько в Москве Кремль вместе с Китаем ⁹, или несколько побольше, построен же на самой вершине горы и имеет со всех сторон вид наипрекраснейший и несколько похожий, как Кремль с Москвы-реки представляется. Сераль, так как особливый город, имеет разные здания, отделенные одно от другого, и строен в разные времена, где каждый султан, кажется, без всякого плана и намерения нечто прибавлял или убавлял, отчего произошло, что все оное строение весьма беспорядочно. Главный дворец, как выше сказано, построен на самой горе, а внизу от него по косогору до самого берега кругом находятся сады и прекрасные кипарисовые рощи, самый же берег в разных местах украшают увеселительные дома и киоски ¹⁰.

Главный вход от города в сераль есть башня и большие ворота. Над оными воротами сделано несколько окошек, по обеим сторонам по четыре входа: от них заимствует имя Оттоманская Порта ¹¹, и тут 50 капиджиев ¹² стоят на страже с дубинами. По входе в сии ворота открывается первый двор или площадь, около которой построены [45] разные службы для серальских нижних чинов, и на сей двор всякий входить может. Слуги пашей и других знатных особ люди тут обыкновенно дожидаются своих господ, и хотя двор сей в дальнем от султанских чертогов расстоянии, но и на оном великое молчание наблюдается.

С первого двора входят в другой, которого вход стерегут также 50 капиджиев. Сей двор имеет вид четвероугольный и заключает длиннику и поперечнику шагов на триста, похож весьма на партер и довольно чисто и хорошо содержится; сюда один только султан на лошади въезжает. Палаты, где султанские сокровища хранятся, также малая конюшня лошадей на 30 выстроены на левой стороне, где виден источник, подле которого прежде сего осужденным на смерть пашам рубили головы. Службы и поварни на правой стороне близ стены: внизу находится первая поварня, где готовится кушанье для самого султана, вторая для Валиде-султанши, третья для прочих султанш, четвертая для капиджи-баши, пятая для знатных господ, присутствующих в диване, шестая для ичугланов ¹³, седьмая для серальских нижних чинов, служителей, осьмая для женщин и девиц, в серале находящихся, девятая для всех тех, коим должно быть на диванном собрании в присутственные дни. Сказывают, что сверх сорока тысяч свежих и соленых быков, расходящихся там ежегодно, подрядчики должны ставить на каждый день по 200 баранов, по 100 ягнят, по 10 телят, по 200 куриц, по 200 пар цыплят, по 100 пар голубей, по 50 гусей и постольку же индеек.

Большая конюшня, где около тысячи лошадей содержится для находящихся при султане разных чинов, стоит на берегу Босфора.

Палата, в которой собирается диван, стоит на левой стороне в самом конце сего двора, а на правой ворота, которыми проходят в самую внутренность серали, куда вход никому, кроме званых, недозволен. Сия палата довольно велика, но весьма низка, покрыта свинцом, испещрена и раззолочена на арабский вкус очень просто, внутри оной никакого великолепия не видно. В сей палате верховный визирь решит все гражданские и уголовные дела, и чужеземные послы тут угощаемы бывают обеденным столом в день их аудиенции у султана. Вот все то, что можно видеть иностранным людям в серале, ибо только одни министры с малым числом их свиты ходят к султану на аудиенцию несколько далее, о чем в своем месте пространнее будет описано. [46]

Харем, или женские покои еще далее находятся и сообщаются с покоями султанскими разными переходами стрегомые евнухами, куда никто из мужчин входу иметь не может под лишением жизни, так что и посторонние женщины, желающие в него войти, должны сперва спросить позволения у стрегущего двери евнуха, и сказать точно, к кому пришли и за чем; тогда сей придверник докладывает о том кызляр-аге, который есть главный евнух над женским харемом. Он должен быть самый черный и гнуснейший из своих одноземцев, и когда сей позволит, тогда впускают таковых посторонних женщин в харем и провожают их до той каморы, где живет особа, до которой они имеют дело, хотя бы то и до самой султанши, и по исполнении своего дела выводятся из харема вон, препровождаемы одним евнухом или старою женщиною: таким образом часто впускаются в харем торговки с разными товарами и золотошвейки.

У султана Мустафы III только четыре султанши находилось, число, предписанное Алкораном, а кроме оных, как слышно, других наложниц не было: напротив, у султана Абдул Хамида ¹⁴ и иных великое число жен и наложниц; прочих женщин и девок находится в хареме как во услужении при султаншах, так и воспитывающихся там множество, но точного числа никак определить не можно, потому что почти на каждый день вновь прибывают и убывают; наполняется же оный харем лучшими красавицами, какие только Азия и Европа произвести могут, наблюдая притом, чтоб они были еще и девственницы, особливо Грузия и Мингрелия, как нарочно определенные, производят таковых красавиц для увеселения султанов и для тщетного токмо распадения похоти несчастливых евнухов, которые находятся беспрестанно среди сего прекрасного лика жен и дев, но любовной своей страсти никак утолить не могут и, подобно Танталу, там мучатся вечно.

Все паши и другие правители, градоначальники и военачальники наперерыв друг перед другом дарят самых лучших девиц, покупая их за великие деньги с тем, чтоб, во-первых, получить чрез то благоволение от султана, во-вторых, чтоб иметь себе друзей между сими женщинами, которые при случае в состоянии им помогать, особливо сделавшись султанскими фаворитками, из коих часто бывают и султаншами, потому что сие зависит единственно от султанского вкуса и произволения. [47]

Воспитывающиеся в хареме девушки разделены на две большие камеры, где они учатся шить, ткать, низать, тако ж музыке, танцевать и другим подобным тому телодвижениям, возбуждающим любовную страсть; которые же покажут себя в том знающими и в привлечении к себе в любовь более других искуснейшими, таковые удостоиваются быть взяты в ближайшие к султану чертоги, и одевают уже их в хорошее платье, над которыми всеми есть главная гофмейстерина, которая за ними смотрит.

Сказывают, что, когда султан захочет выбрать одну из таковых девиц себе в наложницы, тогда собирают всех взрослых в одну палату или в пристойном месте в саду, где они употребляют все свое искусство, чтоб превзойти одна другую в приятстве: одни из них поют, другие танцуют, третий употребляют разные прелести, которыми бы возможно было пленить султана и овладеть его сердцем; которая же ему угоднейшею быть покажется, к той он, подошед, бросает ей на грудь платок яко знак своей к ней любви и благосклонности. Оная девица сей платок приемлет с несказанною радостию и, стократно лобзая, полагает его к своему сердцу, прочие же девицы подходят к ней и поздравляют ее с толиким счастием, потом надзирательница их или гофмейстерина повелевает отвесть ее в баню, где обмывают прилежно и обривают или известною мазию очищают все на теле ее волосы, если она по летам своим оные уже имеет, кроме головных, бровей и ресниц, и, одевши в богатое платье, поручают кызляр-аге, который приводит ее в чертог султана и оставляет с ним одну. Она по древнему обыкновению входит к нему на постелю с ног, яко знак учтивости, после чего определяется ей особливая комната и по состоянию ее, то есть, ежели она объявится султапшею или просто наложницею, определяются к ней разные служительницы, а ежели обеременеет и родит сына, тогда называется хасеки султана, других же султан часто дает из милости в жены пашам и прочим знатным особам.

По смерти султана как его жены, так и наложницы, престарелые девицы, кроме молодых и пригожих, переводятся в старый сераль, где оных запирают вечно оплакивать смерть султана, содержавшего их взаперти, и своих детей, коих новый султан часто давить повелевает. [48]

Письмо IV

О предместиях, или окрестностях Царяграда

М. Государь мой,

Описавши город Константинополь и сераль, теперь остается мне также нечто сказать и о предместиях: на западной стороне сего города лежит предместие, Еюп называемое, то есть праведного Иова, где по имени его и мечеть находится, в которой, сказывают, погребены лежат мощи сего праведного мужа, чему турки заподлинно верят по малосведению их прямой священной истории; сия мечеть славна потому, что все султаны в оной коронуются, или опоясываются саблею, в чем состоит прямое их коронование.

Турки сказывают, что Магомет имел четырех полководцев, из коих один назывался Калед-Ебн-Ал-Валид: из оставшихся после сих вождей сабель одну имеет персидский шах, другую индейский Могол, а две турецкий султан, из них же одна, по мнению турков, хранится в мечети Еюп, которою султаны при вступлении опоясываются, как о том уже выше сказано.

Галата лежит на другой стороне залива, окружена каменною стеною, рвами и башнями, где жила прежде генуэзцы, многие домы их построения и поныне еще в целости находятся, имеющие весьма толстые стены и своды, почему ныне служат европейским купцам вместо магазейнов, где большая часть купцов французских и венецианских и жительство имеет.

Пера лежит повыше Галаты на самом верху горы, где пребывание имеют все христианских государей послы и посланники и под протекциею их находящиеся христиане, так называемые франки, тако ж немалое число греков, армян и турков, кроме что все иностранные министры имеют в домах своих церкви каждый своей веры, но сверх того католики имеют как в Пере, так и в Галате многие монастыри.

Банио, или каторжный двор, находится неподалеку от Галаты, где содержатся во узах разные невольники и военнопленные христиане.

Тохтана, или пушкарский двор и слобода, лежит подле Галаты, напротив самой серали, где по берегу моря видно на бревнах и по земле великое множество пушек разной величины.

Скутари — великое предместие или целый город — лежит на азиатском берегу, против самой серали; в сем [49] селении более ста тысяч жителей почитается, как-то турков, греков, армян и жидов.

По обеим же сторонам фракийского Босфора до самого Черного моря находятся прекрасные деревни и великое множество увеселительных домов, как султанских, так и других знатных людей, где в летнее время жить весьма приятно и весело; тут беспрестанно разные суда мимо окон проезжают с людьми, гуляющими по морю, тако ж и большие купеческие корабли на полных парусах из Черного моря в Мармору, а из Марморы в Черное море почти день и ночь один за другим проходят так, что, никуды не выходя из дому, скучиться не можно, сидя под окном и смотря на оные суда и на море, где великими стадами морские чудовища, называемые марсуаны, плавая, играют и вверх на воду всплывают.

Горы и холмы украшены здесь все кипарисами, каштанами и другими плодовитыми деревьями, садами, виноградом, благовонными травами, разными цветами и текущими чистой, сладкой и прохладной воды источниками, где как на азиатском, так и на европейском берегу находится множество весьма приятных мест и гульбищ, от натуры устроенных, которым никакое человеческих рук искусство подражать не в состоянии.

В виду Константинополя верстах в 20 от города видны на море пять островов разной величины, украшенные горами, лесами, долинами и источниками, и оные также составляют весьма приятное в летнее время пребывание, где многие из франков и живут в летнее время.

Деревня Бел град, находящаяся верстах в 20 от города, может назваться самым прекраснейшим местом, где все европейские министры прежде сего имели свои загородные домы и где жили многие христианские фамилии, но ныне оное место почти совсем оставлено по причине часто случающихся там болезней, особливо лихорадок. Неподалеку от сего места находятся разные акведуки (водоводы) построения греческих императоров и нынешних султанов и достойны примечания.

Судя о красоте места города, можно сказать, что оное есть земной рай; но если взять в рассуждение случающееся там в каждое лето моровое поветрие, частые и ужасные пожары, варварство турков в рассуждении христиан, беспрестанную опасность от бунтов,, то, конечно, город сей уподобляется более аду, нежели раю, и где без крайней нужды жить никому бы не должно. [50]

Письмо V

О обхождении турков с послами и министрами чужеземными

М. Государь мой!

Вы желали знать от меня, каким образом турки принимают и трактуют иностранных послов и министров; но о том я сам ничего писать не буду, зная наперед, что во многом почли бы меня пристрастным за учиненные мне от них досады и оскорбления, чего ради приобщаю токмо здесь описание такого человека, который сам в Константинополе был долгое время послом, и которое я нахожу весьма справедливым.

О послах и их аудиенциях как у визиря, так и у султана

Турки, можно сказать, не имеют ни малейшего понятия о народных правах, почитают себя особенным от прочих на земле обитающих народов и держатся иных правил в рассуждении других, почему и вовсе не уважая как должно, трактатов и обязательств своих с другими дворами, не уважают и особ, представляющих лица своих государей, и поступают с ними нередко как с простолюдинами. Еще нет пятидесяти лет, как визирь Джэн Али-паша, почитая их опреимуществованными шпионами, вздумал было содержать сих беспокойных гостей в отдаленности, назначив пребывание им на острове за девять миль от Константинополя.

Старание многих христианских государей поспешествовать выгодам Порты Оттоманской по отношению собственной пользы служит всегда к их общему вреду, поелику оная весьма внимательна к тому, что их побуждает ей усердствовать, и умеет пользоваться не только их несогласием, но и случаями, способными возрождать и продолжать оное; и сие самое, питая в ней чрезмерную гордость, располагает ее к презрению обязательств, служащих основанием договоров ее и союзов с державами европейскими, и следственно и тех лиц, коим вверены от них по оным дела.

Прежде всего важность и великая честь, присоединенные к званию послов, делали их некоторым образом подобными их государям, и им не дозволялось ни при одном дворе иметь продолжительного пребывания. В то время посылали послов только в случаях чрезвычайных и временных, как то для прекращения каких-либо распрь [51] или для постановления нового союза или соглашения, о брачном каком-либо сочетании, а наибольше при окончании долговременной и кровопролитной войны, яко явный знак восстановленного мира и дружбы и яко вернейшее средство к показанию обеих сторон народам, каковое они иметь должны будущее поведение, словом, как бы залог безопасности взаимного их сообщения.

Турки хранят весьма древнее сие обыкновение и редко инако послов посылают, как только после войны, и как бы далеко ни простирались пределы их областей, но всегда на оных бывает размена двух дворов послам, и как скоро посол вступит на турецкие земли, султан почитает его своим гостем, и пристав, который его принимает, именует мюзафиром, или гостем султанским. Сие есть у них или старинное обыкновение, или остаток общего древних времен странноприимства, или почтение достоинству посольскому либо только показание величества и великолепия от стороны султана. Но какая бы ни была тому причина, известно, что его начинают с того часа довольствовать всеми нужными к его содержанию вещами или дают ему на то деньгами довольное число, которые продолжают давать и во время его пребывания в Константинополе. Посол народа, упражняющегося более в торговле, нежели военном ремесле, пользуется тем же правом, но не столь щедро; ибо хотя и доставляют ему все нужное на пути, но снабжение сие оканчивается по прибытии его в Константинополь.

Порта посылает визирь-агу принять посла на границе и провожать его в безопасности по дороге, которою ему ехать должно. Обыкновенно бывают назначены ночлеги и дни отдохновения в разных городах, также и тайн, или сумма денег для его содержания, ему определяется, и притом число лошадей и колясок для проводу его людей и вещей. Везде принимают его с почтением и с возможною учтивостью угощают как можно лучше или как позволяют обстоятельства жителей тех земель, по коим он проезжает; разные уезды доставляют все для его содержания в зачет в казну из их податей.

Прибыль знатная бывает для земель, чрез которые проезжают министры христианские; ибо где надобно издержать рубль, там прибавляют другой, для пристава, а он дает в четырех расписки, которые и зачитают как бы действительно заплаченные.

Достойно примечания, с какою тихостью, учтивостию и осторожностию комиссары или визирь-аги обходятся с [52] турками на пути; но как скоро приедут к болгарам, то непременно принужден посол вступиться, дабы они с ними с жестокостью, насилием и бесчеловечием не поступали Видя таковые ласковые поступки, которые послу оказываются со вступления его в султанские земли, должно, бы надеяться, что оные не только продолжаться будут, нечто посол еще иметь будет прием и пребывание приятнейшее в самой столице, по прибытии куда визирь посылает его поздравить, и посещают его, льстят и ласкают ему великое множество греков, армян и жидов, старающихся оказывать ему почтение и благоугождение самым подлейшим ¹⁵ образом.

Начало выезда бывает на аудиенцию к визирю, с которым садятся они оба, визирь в углу Палаты на софе, а посол напротив его на табурете. Свидание сие состоит как с одной, так и с другой стороны во взаимных учтивостях без упущения древней и никогда не переменяемой речи; ибо визирь всегда говорит послу: «Сколь долго государь его будет сохранять союз с турецким народом, столь долго и султан, его государь, тому будет равным образом соответствовать, свято наблюдая закон дружбы». После сего в знак чести надевают на него кафтан, подносят конфекты, кофе, шербет и окуривают благовонием; когда же возвращается, тогда слышно бывает рукоплескание и свист, в чем его и провождают до самых дверей переднего покоя два чиновника, один с правой, а другой с левой стороны, и всячески стараются, когда он дойдет до средины покоя, чтоб его заставить поклониться визирю, который не встает со своей софы; министр простодушный может быть обманут, но осторожный и кичливый заставляет идти своих провожатых, отнюдь назад не оборачиваясь и нимало не примечая того, что там происходит.

Сие, однако ¹⁶ же, ныне отменено по убеждению некоторого посла, который почел таковое унижение за великую себе обиду.

Сколько ни тягостен подобный прием для человека, ревнительного к славе своего государя, но ему еще остается испытать большие униженности на аудиенции у султана. В назначенный день посол должен на рассвете переехать пролив (Его дом бывает в предместий, именуемом Пера, отделенном от Константинополя небольшим Босфорским заливом, где есть и пристаньдля судов: сей залив должно тогда переезжать); при выходе из судна принимает его чауш-баша, или придворный маршал, в доме, определенном для сего употребления, в который вход не спокойнее [53] ручной лестницы и который по всему приличнее для житья польскому жиду или корчмарю, нежели к принятию знаменитых особ.

Часто или, лучше сказать, всегда чауш-баша заставляет себя дожидаться под видом извинения, что он пробыл в мечети на молитве. После первых учтивостей предлагают послу, чтобы он согласился уступить правую сторону чауш-баше: сей обряд во всякое время был оспориван, однако же турки никогда не упущают своего требования, разве к тому принуждены бывают необходимостью. Посол требует, чтобы иметь по левую сторону дворянина своей свиты, что ему после некоторых отговорок и позволяют, ежели только предложение о том учинено с некоторою твердостию. В сем бывали иногда немалые споры, отчего происходили беспорядки в шествии, а иногда и аудиенция совсем откладываема была.

Посидев довольно долго в сей гнусной хижине, приходит наконец один чиновник с уведомлением, что визирь уже едет в сераль, и тогда начинается шествие на лошадях по порядку даже до ворот визирских, и каково бы время ни было, дождь, мороз, или снег, посол должен сидеть на лошади посреди улицы, дабы видеть проезжающую свою свиту визирскую и поздравить его высокостепенство и всех его двора, за ним следующих; приближаясь же к серали, должен тише ехать, дабы, приехавши, застать визиря, уже сидящего в диване.

Посреди сего покоя стоит старый и гнилой табурет, приготовленный для посла, на котором ему сидеть должно, ежели только может его сдержать. По меньшей мере часа два слушает он множество дел, кои там судят и решают, из которых посол ни слова не разумеет; ежели паче чаяния раздача тогда жалованья янычарам и спагам, как турки обыкновенно стараются таковые дни для сего назначать, то довольствуется зрением, как приносят и разделяют до 2400 мешков, деньгами наполненных (Сии мешки мечут пред всякую орту: проворнейшие их хватают, и тот, кто искуснее других в сем игралище себя покажет, получает сверх своего жалованья некоторое награждение. В каждом же мешке полагают обыкновенно по 500 левков, то есть по 300 рублей, а в 2400 мешках 720 000 рублей), что продолжается почти четыре часа; итак, ежели холодное время, без шубы имеет он весьма довольно времени от стужи дрожать, и спина его также должна чувствовать жестокое мучение, не имея на что опереться и не могши чем себе помочь в сем толь беспокойном состоянии. [54]

За сим явлением следует другое: приготовляют обед, посол сидит на табурете, а визирь на возвышенной софе. Ставят между ними круглый стол, у которого на каждой стороне положены свернутые полотенцы для утирания рук, пятьдесят блюд следуют одно за другим с чрезвычайною скоростию; подле посла стоит служитель с засученными по локоть рукавами, которого должность раздирать на куски дичину и подавать лучшие части; дело сие исправляет он своими ногтями и непрестанно хвалит кушанье, а визирь между тем принуждает своего гостя есть, а иногда снисходит до того, что и разговаривает с ним, и потом оканчивается обед стаканом шербета. Во все сие время султан сидит за решеткою, откуда сквозь потаенное отверстие, не будучи сам никем видим, видит и слышит происходящие между ими разговоры, а оттуда его султанское величество входит в покои аудиенции.

Тогда чауш-баша приносит талкиш, или письменное повеление визирю, уведомляя, что государь его уже на престоле; визирь принимает сие повеление с глубочайшею преданностию, прикладывает его к своему лбу, потом целует и, прочитавши, кладет за пазуху и отходит; тогда дают знать послу, что надобно переходить двор и потом идти в аудиенц-залу, после чего он должен идти, предшествуем будучи чауш-башею и множеством чиновников турецких, великолепно одетых; однако же его не впускают еще в Престольную палату, а останавливают на дворе у старого дерева, под которым находится старая деревянная скамья, где обыкновенно садятся для прохлады водовозы и конюхи и которая иногда служит и на другие еще подлейшие употребления. Там, чтобы долго не стоять, просят его сесть, покуда нарядят его в кафтан, нимало не заботясь о том, суха ли скамья сия или мокра, чиста или замарана, дождь ли на дворе или снег; одевши же в кафтан, два капиджи-баши, схватя посла за руки, вводят его весьма грубо на аудиенцию.

Султан сидит на довольно возвышенной софе под балдахином, протянув ноги; подле его величества лежит меч, украшенный дорогими каменьями, и некоторые другие царские знаки; он взглядывает на посла, слушает его речь, которая очень мало его трогает, хотя бы была и достойна Цицеронова красноречия, также и в том мало ему нужды, на каком бы она языке ни была говорена; настоящую речь прежде аудиенции отдают в руки визирю, переведенную драгоманом, или переводчиком Порты, которую он повторяет султану на турецком языке; как скоро [55] посол окончит речь, тогда его величество сказывает несколько слов визирю, который, вышедши на средину залы, отвечает послу, по обыкновению сего двора, весьма коротко; переводчик изъясняет тот же ответ, и аудиенция тем оканчивается.

Наконец посол ласкается надеждою, что уже совсем освободился от сего скучного обряда, думая, что беспрепятственно уже сядет на лошадь и поедет прямо домой, как и действительно садится на лошадь, но на другом серальском дворе его опять останавливают и принуждают дожидаться на лошади под деревом, покуда визирь, возвращаясь домой, мимо его не проедет со всею свитою; тогда уже и посол свободен бывает ехать в свой дом.

Национальная гордость и личное тщеславие не допускали многих послов описать верно сего мучительного обряда, а некоторые из них еще и старались покрывать то, что было самое уничижительнейшее, говоря даже, что подарки, которые они привозят и непременно обязаны давать при всякой аудиенции, делают более бесчестия туркам, которые их берут, нежели самим дающим их; но кто больше известен о обыкновениях восточных и знает гордость, высокомерие и неистовство правления турецкого, тот ведает совершенно, что сии подарки почитаются и принимаются за действительную дань (К сему должно прибавить некоторые обстоятельства, как-то: принуждение к почтению, обезоруживание и то, что в случае разрыву с какою-нибудь державою они тотчас посла и его свиту заключают, отобравши все его бумаги, что довольно уже изведал министр российский; а как турки не имеют ни одного непременного посла ни при каком дворе, то они и не опасаются отмщения).

Один только соседственный двор с турками производит сие дело должным и пристойным образом. Сей двор постановил точно в трактате с Портою, чтобы подарки были взаимные и чтоб они отдавались под видом размены, а не требованы с высокомерием.

Удивительно, что не следовали сему примеру другие дворы, а и того более, что из сих дворов ни один не сделал справедливого примечания о непристойном употреблении таковых обрядов, которые принуждены исполнять представляющие их особу. Странное дело, что Императорский двор не старался сему помочь при Карловичском мире, где не оставили постановить особенные артикулы, дабы впредь оного двора министры могли быть представляемы на аудиенцию одетые по их желанию, а не так, как прежде того принуждены были одеваться совсем в турецкое [56] платье. Надобно думать, что, может быть, тогда еще не знали сих уничижительных обрядов, или из презрения ко употреблению, издавна при Порте введенному, и которое в прямом смысле должно почесть не иным чем, как пустым и смеха достойным игралищем от стороны двора турецкого.

Однако ж должно сказать и то, что кроме безмерного при аудиенциях посрамления и уничижения можно послу, впрочем, жить в Константинополе в хорошем почтении увеселении и удовольствии, только бы он не имел никакого неприятного дела вообще с Портою или особенно с частными людьми сего государства.

К сему остается еще присовокупить, что турки христианских министров не довольно, что никогда не уважали, но многих из них бесчестили, мучили в умерщвляли.

Впрочем, известно, что, как скоро Порта объявит войну какой-либо христианской державе, в то же время повелевает арестовать ее посла или министра. Таким образом объявя войну венецианской республике, приказала взять посла ее Саранца под стражу и посадить в замке, лежащем на Босфоре, где принужден он был терпеть долгое и весьма трудное заключение, а первый его переводчик был удавлен за то, что служил верно своей республике; ибо вообще не любит и не терпит она тех министров и находящихся при них чинов, кои верно служат своему государю; для нее надобны такие, которые во всем бы ей благоугождали и рабствовали, что часто некоторые из них и делают.

Французский посол Десанн заключен был в темницу по одному только подозрению, будто он вспомоществовал уйти польскому генералу Концепольскому, взятому на войне при Хотине 1621 года и посланному в заточение в одну Босфорскую крепость, из которой освободился нижеследующим образом: прислана к нему была шелковая вервь, запечатанная в пироге, и пилы, которыми он мог перепилить в окнах своей тюрьмы железные решетки; и он, упоя допьяна своих караульных, спустился ночью по оной веревке вниз из башни, где был заключен, и, седши на приуготовленную для него там лошадь, уехал в Польшу. Турки, подозревая быть в том оного французского посла хитростям и проискам, без дальнейшего исследования посадили его в Едикуль, где он содержав был четыре месяца и не иначе оттуда освободился, как посредством денег и усильного о том старания французского короля. [57]

С другим французским послом, Гайсом, поступили и того суровее. Верховный визирь был в Адрианополе: мирная негоцияция ¹⁷ между Портою и венециянскою республикою ведена была посредством оного французского посла; в то время доставлено было ему письмо, адресованное в Венецию и писанное цифрами, и сказано, что оное выдано было из дому французского посла: тотчас послан указ в Константинополь к послу, чтоб немедленно приехал в Андрианополь; но как он был стар и болен каменною болезнию ¹⁸ и подагрою, послал своего сына с наставлением ответствовать на все, о чем его спросят касательно означенного письма, надеясь чрез то избавиться от зимнего и беспокойного пути.

По прибытии в Андрианополь немедленно представлен был визирю Куперли, который приказал ему оное письмо истолковать, но, видя его в том отговорки и мужественное сопротивление, пришел в великое ожесточение и приказал капиджи-баше ударить его в щеку, который, будучи человек сильный, исполнил сие повеление с такою точностию и внутреннею злостию, что, ударя его по щеке кулаком, вышиб вон два зуба с кровию; потом бросили его в такое скверное и смердящее место, где часто дурные пары загашали свечу; то же бы учинено было и послу, если бы он сам на то время быть случился.

В сей запальчивости тотчас послан был от визиря в Константинополь указ, чтоб привезть самого посла французского, которого, как скоро привезли в Андрианополь, посадили в тюрьму, но уже не с такою жестокостию, как поступлено было с его сыном, потому что запальчивость визирская уже имела время несколько утолиться; однако ж содержан он был в тюрьме более двух месяцев, из которых не иначе освободился с своим сыном, как силою золота; но едва успел приехать в Константинополь, как вторично посадили его в Семибашенный замок по причине, что один французский корабль, нагруженный турецкими товарами, ушел с оными, из которой тюрьмы также едва освободился посредством немалой суммы денег.

В 1663 году в Андрианополе посадили в тюрьму голландского резидента по причине взятия одного голландского корабля малтийцами, на котором находились многие вещи, принадлежавшие дивану, и он не прежде освободился оттуда, как дав обязательство, чтоб в четыре месяца заплатит за оные товары деньгами, а именно: девяносто тысяч рублей. [58]

С цесарскими министрами еще жесточае прочих поступаемо было, и, когда случилась между Портою и Венским двором война, министры ее всегда саживаны бывали сперва в тюрьму, а потом возимы или, лучше сказать, таскиваны за войском, где они весьма много нужды претерпевать долженствовали, угрожаемы беспрестанно смертным страхом.

Жером Ласки, посол венгерский, желая учинить мир между Портою и Фердинандом Австрийским, который тогда имел право на королевство венгерское, и дабы удобнее к тому преклонить султана Солимана, представил ему наикрасноречивейшим образом храбрость и могущество императора Карла пятого, брата Фердинандова, который намерен ему вспомоществовать; Солиман вздумал быть тем оскорблен, что хвалили при нем другого государя, и приказал тотчас бросить Лаския в тюрьму, где он весьма много терпел, пока особливым трактатом не был из оной освобожден. Амурат, наследник Солиманов, еще большее учинил варварство, приказав умертвить Фридерика Крекобиса, посла императора Максимилиана второго, и всю его свиту без всякой иной причины, как рассердясь только за то, что его государь делал сильное сопротивление войскам его в Кроации.

Российский посол г. Толстой в один год трижды заточаем был в Едикуль, не упоминая о вице-канцлере Шафирове и генерале Шереметеве, сыне фельдмаршала Шереметева, которые были яко аманаты ¹⁹ после несчастного приключения под Прутом с 1711 по 1715 год.

Резидент Обресков и поверенный в делах Левашов сколько претерпели с начала войны в 1768 и следующих годах, того всего довольно описать не можно: они были заключены в Едикуле, потом таскали их всюду за войском своим и содержали в ссылке в Демотике и сверх того неоднократно опасностям самой позорной и мучительной смерти подвергали.

В то же самое время претерпел всякое поругание и увечье цесарский интернунций Бруньяр купно с его женою, дочерьми и всею свитою, и хотя, как говорят, и от народа, но Порта не учинила никакого почти удовлетворения. Французский переводчик Раболий взят и посажен на каторжном дворе с прочими всякого звания содержанными там невольниками, где и умер в железах, не возмогши перенести толь тесного и жестокого заключения. Некоторые сказывают, что султан приказал было ему отсечь голову; но визирь, для избежания толь [59] насильственного и бесчестного поступка в рассуждении целой французской нации, приказал отправить его на тот свет посредством яда.

В прежние же с цесарцами и с венециянами войны военнопленным генералам, штаб- и обер-офицерам и рядовым всегда головы рубили, и вдруг в толиком множестве, что часто из них около шатра лелека высокие пирамиды складывали, во увеселение зрителей сего жестокого и кровожаждущего народа. По взятии приступом в Венгрии крепости Петервардина коменданта оныя генерала Бреннера били сперва палками, а потом замуравили в стену, оставя только маленькое окошко для подавания ему туда хлеба и воды, и то в толь малом количестве, чтоб только он с голоду не умер, дабы чрез то продолжить его мучение, где он прикован был к стене таким образом, что ему ни сидеть, ни лежать, ни прямо стоять не можно было; после же водили его скованного повсюду при войске пешком и наконец по потерянии против цесарцев баталии отсекли ему голову. С венециянских разного чина военнопленных как в Кипре, так и в Морее ²⁰ часто с живых кожи сдирали и другими многоразличными и тяжкими муками умерщвляли. Да и в прошлую нашу с ними войну со многими нашими военнопленными то же бы быть могло, если бы, по счастию нашему, не случилось, что прежде их многие разного чина люди к нам в полон попались, а не наши к ним; однако ж при всем том в начале первого их походу, когда мы еще по сю сторону Дуная в Исакче находились, визирь пяти человекам нашим пленным драгунам приказал головы отсечь пред его палаткою без всякой другой причины, как только чтоб потешить буйных своих зрителей, а шестому из них часа за два прежде также голова была отрублена на Исакчинском мосту топором по приказу того, который их вел, для того что он, будучи отягчен ранами, не мог поспевать за своими товарищами.

Из сего всяк здравомыслящий может судить, какое строптивое свойство турки имеют и каким образом с ними поступать должно, дабы не быть от них внакладе. Те крайне ошибаются, кои мнят, что они такие же люди, как и прочие; ибо они только что видом на людей похожи, а в существе весьма от них различны; и как их образ мнения, так и поведения совсем противен другим народам, а особливо европейским, то христиане со всем своим превосходным умом получают как в войне противу их, так и в негоцияциях с ними весьма редко хороший успех, [60] потому что они, судя по своему образу мыслей, поведение свое с ними учреждают и не соображаются с жестокими их нравами и обычаями, как написано; отвечай безумному по безумию его, да не явится премудр у себя, т.е. поступай с неприятелем твоим так, как и он с тобою поступает, плати гордость гордостию и суровство суровостию, дабы он не возомнил, что поступают с ним учтиво и снисходительно из одной только подлости и трусости, как обыкновенно турки принимают оказываемое им христианами снисхождение, и когда сии их пленных хорошо содержат, не причитают сего их великодушию, но говорят, что сила святости их закона не допускает безверных им вредствовать. Малтийских же пленных всегда лучше содержат, нежели прочих христиан, и когда их спросят, для чего они их столь отличают, ответствуют прямо, что боясь, дабы и они с их пленными так же жестоко поступать не стали. Многие иностранные министры состарилися, живучи в Турции, но никогда не вникали в познание существенного характера сея нации и потому часто судили об оной весьма несправедливо.

Я знал одного такого министра, который о турках столь высокого был мнения, что думал, для них нет ничего невозможного, и если бы они привели только свое войско в устройство, то бы и всю Европу мгновенно покорить могли. Я совсем противного тому мнения и смело могу утверждать, что тогда турки ни половины бы нынешней их личной храбрости иметь не могли, а может быть, и совсем бы оную потеряли, сделавшись некоторым образом чрез то одушевленными только машинами, и число их войска гораздо бы убавилось, потому что неистовство их, происходящее от чрезмерной ревности к закону, заменено бы было строгостию, долженствующею непременно оное ослабить; сверх же того их закон, положение их земли, образ их жизни много может препятствовать ко введению как политической внутрь сего государства перемены, так и в войске оного, что одно без другого учинено быть не может.

Комментарии

1 Срацыны — сарацины, арабы.

2 Аумар — Омар I (634—644) — второй преемник Мухаммеда.

3 Порфирородный — багрянородный, из царского рода.

4 Ирина, Константин, Лев V — византийские императоры конца VIII — начала IX в.

5 Солиман, Амурат и Магомет II — османские султаны Сулейман (1402—1410), Мурад II (1421—1451) и Мехмет П Завоеватель (1451-1481)

6 Народных прав — международного права.

7 Арапы — очевидно, африканцы.

8 Прекрасные — типографская ошибка; из следующей главы ясно. что должно быть «престарелые».

9 С Китаем — т. е. Китай-городом, районом Москвы возлр Кремля.

10 Киоск — по-турецки «кешк» — павильон.

11 Латинское «Порта» буквально означает «Врата».

12 Капиджи — дверные стражи.

13 Ичугланы — пажи.

14 Абдул Хамид — брат Мустафы III, вступивший на престол 24 января 1774 г.

15 Подлейшим образом — в данном случае угоднически. Ср. в книге «О первенстве и председательстве...»:

«По прибытии посла в Константинополь бывает начало выезда его на аудиенцию к верховному визирю, куда прибыв, вводится в приемную палату в то самое время, когда визирь входит другими дверьми, будучи предшествуем великим множеством двора его чиновников, после чего садятся вдруг оба, визирь в переднем углу Палаты на софе, а посол против его на табурете. Первое сие свидание состоит как с одной, так и с другой стороны во взаимных учтивостях без упущения старинной и никогда не переменяемой речи» [12, с. 79, 80].

16 Далее в указанной выше книге: «Ныне, однако же, много отменено Портою Оттоманской из сего церемониала в рассуждении послов российских, и желательно, чтоб оные еще отменила из старинных своих обрядов одевание их в шубы или долгое пестрые кафтаны и тому подобное, что она наблюдает со всеми другими послами, из которых рагузские должны сверх того и отращивать большие у себя бороды, без чего им не только у султана, но и у визиря не дозволяется иметь аудиенции. Рассматривая же некоторых христианских государей политику, не можно довольно надивиться, что они между собою охраняют весьма строго преимущества своих послов и министров, и самое малое в том отступление приемлют за величайшую обиду, и скорее отзовут их обратно или совсем разорвут союз и дружбу с тем двором, где оказан будет им не обыкновенный прием, нежели согласятся сие снести, напротив того, со стороны турков хотя нередко оказывается послам их и министрам унижение, презрение, а иногда и поругание, но они все это сносят с несказанною терпеливостью, будучи, может быть, обольщены одни из них пользою торговли, а другие чаянием получения великой от них себе в войнах помощи, что, однако, всегда обращалось в тщету и инако быть не могло, потому что Магометов закон и политическая система турецкого двора не дозволяют проливать мусульманскую кровь в пользу христиан, не видя явных в том выгод, как-то: приращения своих областей или распространения своего закона» [12, с. 94].

17 Негоцияция — дипломатические переговоры.

18 Каменная болезнь — камень в почках или мочевом пузыре.

19 Аманаты — заложники.

20 Морея — п-ов Пелопоннес.