ЮЛИЙ ПОМПОНИЙ ЛЭТ

(ок. 1480 г.)

Юлий Помпоний Лэт (известен также под именем Сабина — Jul. Pomp. Sabinus, — данном ему издателем (см.: Chevalie Ulisse. Repertoire des sources historiques du Moyen Age. — Paris, 1883. — Vol.4. — P. 2022; Забугин В.Н. Ю.П. Лэт. Пг., 1914. — С. 105-106) — итальянский эрудит и глава первого поколения итальянских гуманистов, родился в Амендоларе в Калабрии в [52] 1425 г., умер в Риме в 1498 г. Юношей он пришел в Рим, учился у Лоренцо Баллы и заместил его на кафедре красноречия, стяжав себе огромную популярность своими лекциями, а также основанием первой Римской академии — литературного товарищества или ученого общества для изучения римских древностей. Члены этой Академии, присвоившие себе греческие или римские имена, собирались для диспутов в бедном домике Лэта на Квиринале, праздновали день рождения Ромула и Рема и вели пропаганду античной литературы и искусства. Сам Лэт был экзальтированным энтузиастом древности; предметом его изучения и восторгов был Древний Рим, его государственность, учреждения, быт; особенно же увлекался он латинским языком, который усвоил в совершенстве. Его считали человеком, презирающим христианство, и поклонником гения г. Рима. Один из современников (Paolo Cortese) пишет про Лэта, что он «жил только для науки. Его можно было увидеть ранним утром, с фонарем в руках, плохо одетого и в котурнах, странствующим в аудиторию... Он жил в гордой бедности, презирая благосклонность князей. О своей знатной родне (Лэт был незаконным сыном одного из Сан-северино) он ничего не хотел знать» (Gregorevius F. Geschichte der Stadt Rom im Mittelalter. — Stuttgart, 1870. — Bd 7. — S. 575). Собрания Академии, члены которой называли себя жрецами, а основателя ее — верховным жрецом (pontifex maximus), вскоре обратили на себя внимание папы Павла II; когда ему стало известно, что на своих литературных вечеринках они нападают на религию и церковь, непочтительно отзываются о ее главе и проводят параллели между Римом античным и современным далеко не к выгоде последнего, он испугался успеха пропаганды этих языческих и республиканских идей и присудил к наказаниям большинство из участников этого вольного литературного кружка. Во время карнавала 1468 г. ок. 20 членов Академии были схвачены по подозрению в заговоре против папы и католической церкви. Лэта, бежавшего в Венецию, воротили в Рим; он был брошен в тюрьму, подвергнут пытке и выпущен только после длительного инквизиционного процесса, и то только потому, что в нем не видели опасного заговорщика. Не так легко отделались другие участники этого, вероятно мнимого, заговора. Платину, обвиненного в религиозных заблуждениях, пытали с особенной жестокостью; Филиппо Буонаккорси, носивший имя «Callimachus experiens» и скомпрометированный больше других, бежал в Грецию, а затем в Польшу, ко двору Казимира, где он и умер (1496), сыскав благосклонность короля и составив себе имя как историк Венгрии и поэт. Лэт же остался в Риме. По словам Сабеллика, Лэт вскоре же по освобождении из тюрьмы «к общему удовольствию получил место в римской Сапиенце и сохранял его около двадцати восьми лет»; по другим данным Сикст IV возвратил Л эту кафедру в 1471 г., на которой он и подвизался с прежним блеском до самой своей смерти, изучая древнюю историю и комментируя латинских писателей. Оставаясь прежним поклонником античности, Лэт лишь немного не дожил до расцвета языческого культа на папском престоле в эпоху Борджии (Voigt G. Die Wiederbelebung des Classischen Alterthums, oder das erste Jahrhundert des Humanismus. — Berlin, 1881. — Bd. 2. — S. 239-241; Gregorovius F. Op. cit. — Bd. 7. — S. 575-585). [53]

Интереснейшим эпизодом биографии Помпония Лэта является его путешествие на Восток в 1479-1480 гг., во время которого он посетил, между прочим, «Скифию» и «Сарматию» — южные области Руси. Лучший биограф Лэта В.Н. Забугин на основании тщательного изучения печатных источников и неизданных рукописей останавливается на этом эпизоде настолько подробно, насколько это позволяют сохранившиеся материалы и документы (В. За-бугину принадлежит трехтомное исследование о П. Лэте, изданное по-итальянски в Риме в 1909—1912 гг.; я пользуюсь, однако, позднейшим сокращенным русским изданием той же книги, так как в нем как раз полнее изложено путешествие Лэта и дан анализ его «Скифских заметок»: Забугин В. Юлий Помпоний Лэт: Критическое исследование // Ист. обозрение. — СПб., 1914. — Т. 18). Данные о том, где собственно был глава первой Римской академии, очень скудны. В. Забугину удалось установить, однако, что путешествием этим Лэт был обязан одному из сотоварищей своих по академии Джамбаттисте Капраника, которого Сикст IV в 1479г. отправил в Германию в экспедицию «за хорошими книгами» для Ватиканской библиотеки; Лэт поехал вместе с ним, намереваясь побывать не только у германцев, но и у «сарматов». Современник Лэта Петр Марс говорит о нем, что он «храбро двинулся на север, о котором читал удивительные и почти превышающие веру известия, посетил страны каринтийцев, венгров, поляков и русских, достиг до Татарской земли и, обратившись к острову Пеуке, увидел Эвксин, подобный скифскому луку» (Della Torre. Fic. Storia dell' Accademia Platonica. — Firenze, s. a. — P. 255—256). Раскрывая реальный смысл этой риторической фразы в согласии с собственными заметками Лэта, В. Забугин приходит к заключению, что Лэт «попал в Польшу, а оттуда пробрался на Черное море по торговой дороге, шедшей вдоль Днепра... О Днепровских порогах говорит он, как очевидец». Слова П. Марса о «скифском луке» объясняются из Аммиана Марцеллина и позволяют предположить «каботажное плавание вдоль берегов Черноморья... Достоверно известно, что Помпоний добрался до Таны (в устье Дона) и видел там, как "скифские" ребята ныряли в Дон за брошенной монетой. Описывает он и северный берег Черного и Азовского морей». Далее Лэт не ездил и, кроме того, вернулся очень скоро на родину: в начале 1480 г. он был в Риме. Таким образом, фактических данных о путешествии Лэта мы имеем немного; «зато, — говорит Забугин, — его сведения о "Скифии" и "Сарматии" обильно вознаграждают нас; эти "Скифские заметки" вполне достойны стать наряду с путевыми дневниками Барбаро и Контарини, с трактатами Альберта из Кампена и П. Джовио» (Забугин В. Указ. соч. — С. 66-77).

Собственные сочинения Лэта немногочисленны и не имеют большой цены: таковы учебник латинской грамматики, руководство по изучению римских древностей, археологии и топографии Древнего Рима, книга по поздней римской истории. Сделавшаяся почти мифической слава об учености Лэта основана не столько на его писаниях, сколько на его преподавательской деятельности, так как он обладал редким даром красноречия, привлекавшим к нему на лекции толпы римской молодежи и разноплеменных ученых; по словам Петра Марса, он сумел «извлечь звуки, пронесшиеся по всем школам, ученым собраниям Италии, по всем народам и племенам». О себе [54] самом Лэт говорил, что он, «как Сократ и Христос, будет жить в своих учениках»; среди последних, действительно, было не мало выдающихся лиц: Саннадзаро, Понтан, Платина, Сабеллик, Фульвий, Буонаккорси, Алессандро Фарнезе — будущий папа Павел III и т.д. Послушать Лэта ездили даже из дальних стран: так, например, его слушателями были немецкие гуманисты Рейхлин и Пейтингер. На лекциях своих Лэт комментировал классических писателей. Исправленные и объясненные им тексты древних авторов расходились в рукописях по всем странам, где цвела гуманистическая культура. Большую известность получили исправленные им тексты Саллюстия, Колумеллы, Нонния Морцелла; комментарии Лэта к Вергилию, Варрону и Квинтилиану пользовались особой и заслуженной славой и рано увидели печать, иногда даже против воли автора (Sandys. History of classical scholarship. — London, 1908. — Vol. 2. — P. 92). В комментарии к Вергилию главным образом и находятся интересующие нас заметки об отдаленном северо-востоке Европы и пограничных землях Азии, собранные Лэтом во время его путешествия.

В.Н. Забугин полагает, что единственное упоминание Лэта в русской литературе сделано в статье Ф.И. Видемана «Обзор прежней судьбы и нынешнего состояния Ливов» (Зап. АН. — 1870. — Т. 18, кн. 1. — С. 66-67), где автор цитирует слова Лэта о древних обитателях Курляндии; это неверно: много раньше известия Лэта о «Восточной Скифии» цитировали уже А. Шлецер, а за ним и Лерберг. В своей книге «Нестор» (Russische Annalen... verglichen, ubersetzt und erklart. — Gottingen, 1805. — Th. 2. — S. 43-44), пользуясь Базельским изданием комментария к Вергилию 1544 г., где Лэт назван издателем Помпонием Сабином, Шлецер привел его слова об юграх и заволочанах; задаваясь вопросом о том, «каким образом он (Лэт) получил эти известия о Северной России, в которых было много нового и отчасти верного», Шлецер связывал их с тем интересом к Московии, который возник в Италии после Флорентийского собора 1439г. и особенно после брака Ивана III на приехавшей в Москву из Рима византийской принцессе — эмигрантке Софии Палеолог (1469). Однако ни Шлецер, ни вслед за ним Лерберг (Исследования, служащие к объяснению древней русской истории. — СПб., 1819. — С. 27-28), также цитирующий слова Лэта о Югре, не установили тождество Помпония Лэта и Помпония Сабина и, вероятно, еще не знали, что он сам ездил в Южную Русь, к устью Дона; это заставило бы их, конечно, вспомнить о более ранних колониальных интересах генуэзцев и венецианцев к Дону, Волге и Каспийскому морю. Характерно, что путь Лэта лежал именно в направлении этой колонизации и что уже до него рассказ о путешествии в Тану (в 1436-1452 гг.) написали Иосафат Барбаро (напечатан в 1487 г.), а также А. Контарини (1477).

Конечно, не подлежит никакому сомнению, что приезд в Москву Софии Палеолог значительно способствовал пробуждению в Италии XV в. интереса к московскому государству (см.: Хрептович-Бутенев Г. Флоренция и Рим в связи с двумя событиями из русской истории XV в. — М., 1909): ближайшими следствиями этого были частые обмены посольствами и вызовы в Россию итальянских зодчих, художников и различных мастеров; оживление же московско-итальянских сношений во второй половине XV в. много [55] способствовало распространению географических сведений об отдаленном северо-востоке. Семен Толбузин открыл собою ряд русских посольств за границу: летом 1474 г. он был послан в Венецию вместе с Антонио Джисларди и вернулся обратно вместе со знаменитым болонским зодчим Аристотелем Фиораванти, будущим строителем московского Кремля; в 1488 г. с известием о покорении Казани и «Великой Булгарии», которая включена была в царский титул Ивана Грозного, в Италию отправились в качестве послов братья Дмитрий и Мануил Ралевы; в 1490 г. они возвратились в Москву с целой толпой итальянских мастеров; через три года, наконец, (в мае 1493 г.) отправлены были в Италию из Москвы послы Мануил Докса и Даниил Мамырев (Воиtourline M.D. Documenti che si conservano nel R. Archivio di Stato in Firenze... riguardanti 1'Antica Moscovia. — Mosca, 1871. — T. 2. — P. 275-279; Pierling P. La Russie et le Saint-Siege. — Paris, 1896. — T. 1. — P. 200-206). В итальянском обществе все эти посольства вызвали большой интерес. Как уехавшие в Московию итальянцы, так и возвращавшиеся оттуда в своих письмах и рассказах могли, разумеется, передать немало интересного об этой стране и о соседних землях. Экспорт на Запад из России драгоценной пушнины в свою очередь обеспечивал интерес к тем северным областям, где она добывается.

Интересным образцом подобного рода известий может служить письмо Аристотеля Фиораванти к герцогу Миланскому 1476 г. Сообщая ему о своем посещении северного русского г. Xalanoccho (Олонец?), вокруг которого водятся «зайцы, белые как горностаи», Фиораванти рассказывал герцогу также о том, что в этой стране солнце не заходит в середине лета в продолжение двух с половиной месяцев и стоит так же высоко, как в Италии в 23 часа (т.е. за час до захода), и т.д. (Gualandi M.A. Aristotele Fioravanti, meccanico ed ingegnere del secolo XV. — Bologna, 1870. — P. 64; в русском переводе отрывок из письма Аристотеля напечатан в «Материалах для Археологического словаря» (Древности. — М., 1984. — Т. 4, вып. 2. — С. 38-39; Беседа. — 1872. — № 1. — С. 153-154. См. также: Снегирев В. Аристотель Фиораванти и перестройка московского Кремля. — М., 1935). Неудивительно, что «Белая Русь», как тогда в Италии называли московское государство, упоминается и в художественной итальянской литературе этой эпохи: во «Влюбленном Роланде» Боярдо (1434-1471), знаменитой поэме-пародии на рыцарские романы, Астольфо мчится через Германию, Венгрию и «Белую Русь» к устьям Дона:

Passato ha i Maganzesi e dopo loro

La Magna la Rossia, la Transillvana,

La Rossia bianca, ed е giunto alla Tana.

(I, Canto IX, XL)

Далее в той же поэме Роланду показывают в пестром лагере монголов и татар повелителя «великой Москвы и половецкой земли»:

...Mosca la grande, e la terra Comana...

(I, Canto X, XIV)

(Ср. статью: Garamella S. L'Asia nell’ Orlando Innamorato // Bolletino della R. Societa Geogr. Ital. — 1923. — № 1-4). Народы Восточной Азии также [56] сильно интересовали итальянцев уже со времен Марко Поло, но в XV в. сведения о них были еще очень смутны. В написанной в 1422 г. итальянской поэме в октавах географического содержания «Sphaera mundi» флорентийца Григория (Gregoriо, или Goro di Staggia Dati, 1363-1436) упоминаются живущие «за горами великой Азии, в холодном климате, татары, дикий народ по своим нравам и образу жизни»:

Da tramontana di questa Asia grande

Tartari sono sotto la fredda zona,

Gente bestial di legge e di vivande...

По мнению Григория, сквозь всю эту страну вплоть до «земли шелковичного червя», т.е. Китая, протекает большая река («Per questa terra un gran fiume si spande...»), замерзающая зимой и несущая свои воды в соленое море. Характерно, что поэма эта пользовалась большим успехом, копирована была очень охотно, а по изобретении книгопечатания была опубликована несколько раз в конце XV и начале XVI в. (1470, 1482, 1513 г. во Флоренции, в 1534г. в Венеции) (см.: Wuttke H. Zur Geschichte der Erdkunde im letzten Drittel des Mittelalters. — Dresden, 1871. — S. 52-53).

Громадное значение в деле распространения в Италии сведений об Азии имели колонии итальянских торговых республик Генуи и Венеции на Черноморском побережье; в XIV, XV и еще даже в XVI в. важнейшей базой европейско-азиатской торговли было поселение в устьях Дона, известное на Западе под именем Таны. «Выгодным было самое местоположение Таны, на берегу изобильного рыбою Дона, являвшегося в то же время удобной водной дорогой, выводившей в несколько дней пути к Поволожью, откуда нетрудно было попасть в развивавшуюся на месте хозарского Итиля Астрахань... Отсюда итальянские и другие западные купцы снаряжались в далекие восточные края — в Персию, Туркестан и Китай, а также иногда, как оставившие ценные описания своих путешествий И. Барбаро и А. Контарини, проникали в глубь русской равнины» (Загоровский Е.А. Очерк истории Северного Причерноморья. — Одесса, 1922. — Ч. 1. — С. 77 и след.; Веселовский А. Несколько географических и этнографических сведений о древней России из рассказов итальянцев. — СПб., 1870; Зап. ИРГО по отд. этнографии. — 1868. — Т. 2. — С. 719—749). Лэт, как указано было выше, ездил именно в Тану, побывав при этом в различных итальянских колониях, расположенных между Дунаем и Доном.

Если Лэт и не был единственным итальянцем конца XV в., заинтересовавшимся странами отдаленного севера, то его «Заметки», включенные в комментарии к античным авторам, представляют все же выдающийся интерес, несмотря на их своеобразный отрывочный характер, так как в значительной степени они вполне самостоятельны, зачастую основаны на устных рассказах, а не на книжных источниках, и сообщают много таких данных, какие впервые появились в западно-европейской литературе.

Отвечая на вопрос, знал ли Помпоний «кого-нибудь из непосредственных предшественников своих по описанию Скифии», В. Забугин (Указ. соч. — С. 69) указывает, что, кроме классических авторов, Лэт один раз ссылается [57] на «современных космографов», и прибавляет: «Трудно сказать, о ком тут идет речь». Действительно, в 1479 г. Лэт мог уже свободно пользоваться «Космографией» гуманиста Энея Сильвия Пикколомини (1405-1464), избранного в 1458 г. папой под именем Пия II, так как этот труд его был к этому времени уже закончен (напечатан в 1504г.), но «заимствований из него у Лэта незаметно». Ученый папа на основании рассказов одного веронского монаха о путешествии его в северо-восточные области Московского государства (ок. 1447 г. недалеко от истоков Танаиса-Дона он нашел народ, язык которого сходен с языком паннонских венгров) «совершенно правильно утверждает, что Дон течет из "не особенно большого пруда и болота"»; Лэт же, напротив, говорит, что это болото «неведомой глубины». «И у Пия и у Помпония находим рассказы о зубрах, о русской браге, но у первого они короче и бледнее, у второго подробнее и красочнее». Сравнивая далее сведения о Скифии Помпония Лэта и поселившегося в Польше собрата его по академии Каллимаха Буонаккорси, В. Забугин (Указ. соч. — С. 85-88) находит, что они также не зависят друг от друга и что только в части, относящейся к Западной Скифии и Сарматии, могут иметь лишь один общий польский источник; Лэт совершенно самостоятелен и гораздо более подробен, чем Буонаккорси, во всем, что касается востока и северо-востока. Конечно, Лэт всюду является «во всеоружии того географического аппарата, какой могла дать ему тогдашняя гуманистическая наука» (Забугин. Указ. соч. — С. 67 и след.); так как он хорошо изучил и Страбона, и Птолемея, Плиния и Помпония Мелу, а по переводу Л. Баллы знал даже «все то, что писал о Скифии Геродот», но следует еще раз подчеркнуть, что наиболее важным и интересным для нас источником «Скифских заметок» Лэта остаются те расспросные сведения, какие он получил во время путешествия.

Отрывочные и разрозненные путевые заметки Лэта не составляют связного рассказа; они включены в его комментарии к Вергилию и отчасти в лекции по Варрону и Валерию Флакку. В. Забугин перепечатывает их в приложении к своему труду (Указ. соч. — С. 195-218), заимствуя тексты из первопечатных изданий и неизданных рукописей. В этих заметках наше внимание останавливают на себе известия о Приуралье и Сибири. Для своего времени Лэт знает довольно много как о природе этих местностей, так и о населяющих их людях. Любопытно, что он уже пользуется словом Сибирь как географическим термином; вероятно, именно так следует понимать встречающееся у него слово Sybarinum, иначе необъяснимое; в названии же мехового товара Sybariscum также нетрудно угадать латинизованное русское прилагательное сибирский. Лэт сам говорит, что обо всем этом ему рассказывали «люди, живущие у истоков Танаиса», т.е. Дона. По мнению Шлецера, это были русские «из окрестностей Тулы в Московской области», так как именно там Дон берет свое начало; я бы, однако, не решился на столь точное определение, несмотря на то что сведения Лэта об истоках Дона были довольно верны. Где Лэт видел этих людей? Во время своего путешествия или у себя в Италии? На этот вопрос Забугин не отвечает. Если верить комментарию к Вергилию Христофора Ландино (1487), в котором есть отголоски и заимствования из Помпония Лэта, Ландино сам во Флоренции присутствовал при [58] беседе Павла-врача (Paulus physicus) с людьми, обитающими «неподалеку от истоков Танаиса» (Забугин В. Указ. соч. — С. 80, 213), следовательно, русские, жители Дальнего Севера, встречались уже тогда и в Италии. И тем не менее нужно думать, что Лэт ссылается на беседы свои с людьми, которых он встретил в Приазовской Тане: слишком новы, непосредственны и свежи записанные им от них рассказы. Интересно отметить, что в устье Дона шел в эту эпоху обильный меховой торг; о нем упоминают и позднейшие писатели. Так, французский географ XVI в. Андрэ Тевэ (см. о нем ниже) в одной из своих неизданных работ — «Description du plusieurs Isles» (ок. 1586г., ркп. в Национальной библиотеке в Париже, Ms. fr. № 17174) — подробно описывает остров «d'Alopetie dicte des Renards», некогда находившийся в устье Дона и позднее исчезнувший благодаря наносам речного ила (его знают уже Птолемей: Alwpecia, III, 5, 16 и Плиний: Alopece, IV, 12; ср.: Татищев В.Н. История Российская. — М., 1768. — Кн. 1. — С. 169: «При устий реки Дона есть остров Алопекиа, который и Танаис именуем»), который москвитяне прозвали «Лисичьим» («...luy donnent le nom de Lassiza, qui ne signifie autre chose que Renard...»); автор догадывается, что «это название было ему дано по той причине, что здесь идет большая торговля мехами лисиц и других животных, как, напр., куниц ("marthes que les Moscovites appellent Counissa"), рысей, которых они называют лютыми зверями (loutessyer), и лосей (lose), так как всеми ими изобилует материк» (Recueil de Memoires Orientaux. — Paris, 1905. — Vol. V. — P. 454). Очевидно, Помпоний Лэт в тех же местах, но за 100 лет перед тем, встретился с промышленниками или купцами, которые и могли ему рассказать о странах, откуда эти меха привозятся. Неудивительно поэтому, что Лэт описывает соболей, белок различных видов, подробно рассказывает о бобрах (Забугин В. Указ. соч. — С. 93-95); ему известно, что на Крайнем Севере водятся белые медведи, а также белые лисицы, живущие «близ моря и называемые морскими собаками» (вероятно, песцы?); он знает также о промысле моржовым «зубом» и о мамонтовой кости. В лекциях по Вергилию упоминается «большой остров на крайнем севере... недалеко от материка: там редко, почти никогда не загорается день; все животные там белые, особенно медведи». В. Забугин (Указ. соч. — С. 80. — Прим. 78) видит здесь «первое упоминание о Новой Земле, открытой голландцами в конце XVI в.». По мнению Ф.П. Литке (Четырехкратное путешествие в Северный Ледовитый океан. — СПб., [59] 1828. — Ч. 1. — С. 13-31), первое упоминание о Новой Земле сделано итальянцем Мавро Урбини.

Особо следует отметить упоминания Лэтом угров и Угрии, Югры. Русские известия о походах на Югорскую землю довольно часты в летописях уже в XIV в. (1323, 1329, 1364 и т.д.), не говоря о более ранних экспедициях новгородцев; поход 1364г. приводит нас уже за Обь. От конца же XV в., т.е. как раз от того времени, когда Лэт записывал рассказы москвитян, в разрядных книгах сохранилось довольно много известий о юграх, свидетельствующих о совершенном покорении Югорской земли москвичами, весьма понятном после 1471 г., когда все новгородские владения перешли под власть Москвы. Еще в 1465 г. отряд устюжанина Василия Скрябы, посланный Иваном III, привел «землю Югорскую» в подданство московскому князю, но в 1483 г. это более номинальное, чем фактическое, овладение Югорией закреплено было походом кн. Федора Курбского-Черного и И.И. Салтык-Травина, произведшим сильное впечатление на жителей Приуралья (Оксенов А.В. Слухи и вести о Сибири до Ермака // Сиб. сб. — СПб., 1887. - Кн. 4. — С. 108-116; Он же. Политические отношения Московского государства к Югорской земле, 1455-1499 // ЖМНП. - 1891. - № 2. - С. 246-272; Савин А.А. Прошлое Урала. — Пермь, 1925. — С. 21 и след.).

Остальные сведения, приводимые Лэтом, к Сибири не относятся; у него есть еще, правда, ряд заметок, касающихся далеких стран Азии, Индии, «сказочных лесов серов, приносящих шерсть этому "первому в громадной Скифии народу", доброму, хотя и мало чем отличающемуся от животных, избегающему общества прочих людей и ведущему немую торговлю» (китайцы), но, как замечает и В. Забугин, «это уже чисто книжные, античные сведения, которые наш гуманист почерпнул у себя дома».

Лекции по Вергилию дошли до нас главным образом в плохом печатном виде: в контрабандной печатной редакции Даниила Гайтона из Кремоны, напечатавшего их без позволения автора в Брешии в 1487 и 1490 гг. (ср.: Hain. Repertorium Bibliographicum № 9835 — 6), в базельском издании 1544г. (откуда привел цитаты Шлецер) и в новой редакции, опубликованной также в Базеле в 1561 г. (переиздана в 1575, 1586, 1613г.г.). D.G.W. Panzer (Annales Typographic!. — Norimbergae, 1803. - Vol. 8, № 981. - P. 456; ср.: Fabricius J. Alb. Bibliotheca Latina mediae et infimae. — Aetatis, 1754. — T. 4. — P. 202-203) указывает также на венецианское издание 1519 г. Я привожу ниже следующий русский перевод по латинскому [60] тексту, напечатанному в приложении к исследованию В. Забугина (Указ. соч. — С. 205 и след.), где сведены варианты первых трех изданий, а также приняты во внимание все сохранившиеся рукописи Лэта.

ЗАМЕТКИ К ЛЕКЦИЯМ ПО ВЕРГИЛИЮ

Вблизи берегов Ледовитого океана живут лесные люди, называемые югры ¹ (Ugari sive Ugri); это несомненно скифы, очень отдаленные от остальных людей. Они не знают ни золота, ни серебра, ни других металлов; с ближайшими народами ведут меновую торговлю, а также с жителями Заволочья ² (заволочанами — cum Zauolocensibus). Так рассказывали мне люди, живущие у истоков Танаиса ³.

* * *

Там, где живут древние угры и заволочане, нет царей. Этот народ очень счастлив, хотя и терпит сильные морозы. Летом, ко времени солнцестояния, у них непрерывный день.

* * *

В Скифии находят змеиные зубы ⁴, по виду вроде слоновых клыков, но тяжелые и твердые. Их поверхность жестка; находят их в глубине земли: самых змей нигде не видали. Из них делают горький порошок, который принимают с вином или водой, как противоядие.

От Борисфена ⁵ Скифия тянется до Рифейских гор ⁶, которые замыкают ее с востока и простираются на север вплоть до Ледовитого океана. Эти горы столь же высоки и возвышенны (altissimi atque excelcissimi), как и Альпы, которые оканчиваются у моря, простирающегося в Тиле ⁷ (Thyle). В отдаленнейших пределах их живут югры (Ugri); в горах водится род лесных волков, а в лесах ловят соболей ⁸ (Zobolae) и драгоценных белок (sciuri), которые теперь называются elossi, причем существует четыре вида этих животных; у Сибарина ⁹ (Sibarinum) же водится множество куниц, которых там называют Сибарисками (Sybariscum). Немного ниже, на восточном склоне [Рифейских гор], на расстоянии двухмесячного пути, живут пермяки ¹⁰ (Parmii) и заволочане (Zauolozences). За Рифейскими горами начинается Индия¹¹. Одно следует еще заметить: в Скифии и Сарматии городов очень мало, поселений же — неисчислимое множество.

Комментарии

1. югры]. Помпоний называет уграми и венгерцев, и восточных финнов Югорской земли. В лекциях по Флору П. Лэт упоминает, что угры приходили вместе с готами в Рим и участвовали в разгромлении его Аларихом. «На обратном пути часть их осела в Паннонии и образовала там могущественное государство, часть вернулась на родину, к Ледовитому океану, и до сих пор имеет какие-то медные статуи, принесенные из Рима, которым поклоняется, как божествам». В. Забугин (Указ. соч. — С. 97-98) замечает: «Трудно сказать, идет ли тут дело о народном поверье или об ученом домысле». И прибавляет, что в «связи с этой легендой, по-видимому, стоит известие Герберштейна о статуях и мраморных изображениях близ устьев малого Танаиса», но не нужно ли здесь видеть одно из ранних европейских известий о «Золотой бабе»? (см. ниже: Герберштейн). Вопрос о юграх и Югорской земле давно занимал историческую науку. Трудность вопроса заключалась в согласовании ряда свидетельств, противоречащих друг другу. Поэтому мнения об этом историков весьма разнообразны. Некоторые помещали Югру на р. Юге (Татищев и Болтин), другие — на Вычегде (Шлецер), третьи — от берегов Белого моря через Урал до Оби (Георги); А.Х. Лерберг в своей старой, но не потерявшей доныне значения работе «О географическом положении и истории Югорския земли» (Исследования, служащие к объяснению древней русской истории. — СПб., 1819. — С. 1—82) полагал местожительство древней Югры за Уралом, по обоим берегам р. Оби и далее до берегов р. Аяна на восток. В русской летописи Югра показана крайним северо-восточным населением в Заволочье; кроме того, ее упоминает известный рассказ Гюряты Роговича: «Послах отрок свой в Печеру, люди, яже суть дань дающе Новугороду; и пришедшю отроку моему к ним и оттуда иде в Югру. Югра же людье есть язык нем и седят с самоядью на полунощных странах» (Лаврентьевская летопись. — Л., 1926. — Вып. 1. — С. 107). «По прямому смыслу этого известия, — замечает Н.П. Барсов (Очерки русской исторической географии: География начальной летописи. — Варшава, 1873. — С. 52-53), — Югорская земля представляется лежащею за Новгородскими владениями на Печоре, к северу от этого племени; но если верно, что эти последние занимали область между Камою и Вычегдою, то в таком случае югорско-самоедские поселения или кочевья следовало бы полагать далее на север, за Вычегдой, до тундр Поморья, по восточным притокам Двины, по Мезени и по Печоре». Новейшие исследования еще точнее определяют географическое положение Югры приуральской — на р. Вычегде, где-либо около нынешнего Усть-Кулома, либо около г. Турея, на р. Выми (Мартюшев A.M. Коми-народ в первый период его исторической известности // Коми-му. — 1928. — № 2. — Февр. — С. 41; Шляпин В.П. Из истории заселения нашего края // Зап. Северо-Двинского о-ва изучения местного края. — 1928. — Вып. 5. — С. 34-35). Такие предположения подтверждают как ономастические сопоставления географических имен, так и анализ известий о сношениях и столкновениях Руси с Югрою в XI—XIV вв. Известия о сношениях Новгорода с Югрой в XII—XIV вв. «указывают на близкое знакомство Югры, с одной стороны, с Печорой, с другой — с Устюгом и Двинской областью». «Югра управлялась своими князьями, вела с данщиками упорную борьбу, из которой новгородцы выходили не всегда с успехом и, — явление общее для всех инородцев в их столкновениях со славянством — отступали. В течение нескольких столетий они постепенно передвинулись за Урал, на берега Иртыша и Оби, где и застает их XV век и где они были покорены уже московскими войсками» (Барсов Н. Указ. соч. — С. 55-56; Дмитриев А. Пермская старина. — Пермь, 1924. — Вып. 5. — С. 12-13; Адрианов. Отчет о 87 присуждении премии Уварова. — СПб., 1897. — С. 287-289; Оксенов А.В. //Литературный сборник. — СПб.: Восточное обозрение, 1885. — С. 425—445; Он же. Политические отношения Московского гос.-ва к Югорской земле // ЖМНП. — 1891. — № 2. — С. 246—272; Маркое А.В. Беломорская былина о походе новгородцев на Югру в XIV в. // Сборник в честь В.Ф. Миллера. — М., 1900. — С. 150-163). Шведский офицер P. Schonstrom, бывший в плену в России в 1741 г., записал у сибирских вогулов предание, что они некогда жили по эту сторону Урала на реках Двине и Югре «и назывались тогда — югорские» (Jugorski) (Mueller. Der Ugrische Volkstamm. — Berlin, 1839. — Bd 1. — S. 153 ff.), что лишний раз подтверждает родство сибирских вогулов с Заволочской Югрой. Гипотеза о переселении Югры за Уральский хребет может в настоящее время считаться общепринятой (Середонин С.М. Историческая география. — Пг., 1916. — С. 201-202; Огородников В.И. Очерк истории Сибири до начала XIX ст. — Иркутск, 1925. — Ч. 1: История дорусской Сибири. — С. 9 и след.; Финно-угорский сборник. - Л., 1928. - С. 256-257).

Все это, однако, не разрешает вопроса о том, где лежит Югра, упоминаемая Л этом, на запад или на восток от Урала. Венгерский ученый Zoltan Gombocz в своей работе о «Венгерской прародине и национальной традиции», помещенной в венгерском журнале «Научно-лингвистические сообщения» (A magyar oshata es a nemzeti hagyomani // Nyelvtudomanyi Kozlemenyek. — 1923-1926. — Bd. 45, 46) собрал все западно-европейские известия о местоположении Югрии; в числе их приводит он и известия Помпония Лэта (Op. cit. — Bd. 46. — S. 178). Несомненно, что под уграми Лэт понимает вогулов, однако мнение Гомбоца, что Югра расположена была в Зауралье, в цитате из Лэта наталкивается на некоторые возражения, которые формулирует Е. Moor (Anschauungen von der Urheimat der Ungarn im Mittelalter und bei den Humanisten // Ungarische Jahrbucher. — 1928. — Bd 7. — S. 422—449); защищая теорию, по которой Югра еще в XV в. находилась на западе от Урала, Мор ссылается на слова веронского путешественника 1447 г. в «Asiatica Scythica non longe a Tanai», приведенные в «Космографии» Энея Сильвия и упомянутые во введении к настоящему тексту, указывает на то, что слова веронца цитированы также у Bonfinius'a, что о переселении венгров из «Европейской Сарматии» говорит Ransanus (1420-1492) в своей «Венгерской истории» и что, наконец, венгерский король Матфей от «русских купцов» узнал о «венграх Угрии»; в числе своих доказательств Мор ссылается также на слова Помпония Лэта (Op. cit. — S. 448) и обращает внимание на то, что его угры — «лесные жители», тогда как якобы «Зауральская Югория была в значительной степени безлесной»; это не соответствует истине и не решает вопроса; в пользу противоположного мнения говорит прежде всего то обстоятельство, что «заволочан» Лэт как будто противополагает «ближайшим» соседям угров, но главным образом то, что Лэту известно уже и слово Сибирь. Таким образом, я склоняюсь к мнению, что «люди, жившие у истоков Танаиса», рассказывали Лэту о вогулах восточных склонов Приуралья. Как известно, по вопросу об отношении древних югров к современным вогулам и остякам существует три группы мнений: «одни считают югров предками нынешних вогулов и остяков вместе; другие только вогулов, а третьи только одних остяков; большинство ученых XIX—XX вв. склоняется к последнему взгляду» (Финно-угорский сборник. — Л., 1928. — С. 257). Вопрос этот, однако, еще не является окончательно решенным. Шегрен свидетельствует, что зыряне называют уральских остяков Jogra — jass (Siogren Waru und wie ward Sawolotschije russisch. — S. 525; ср.: Европеус Д.П. К вопросу о народах, обитавших в северной и средней России // ЖМНП. — 1868. — Т. 3. — С. 58); по словам Н.К. Чупина (Географический и статистический словарь Пермской губернии. — Пермь, 1873. — С. 339), зыряне называют вогул, известных еще под именем «остяков ляпинского наречия», «Егра, Иогра», «да и самое слово "вогул" может быть рассматриваемо, как видоизменение слова угр или югр» (Павловский В. Вогулы. — Казань, 1907. — С. 6-7).

2. жителями Заволочья]. Заволочье — обширное пространство земель, расположенных «за волоком», — собирательное наименование северо-восточных новгородских «волостей», земель, или подвластных Новгороду, или обложенных им данью. В литературе встречается несколько мнений относительно географических пределов этого Заволочья, причем «некоторые исследователи включали в понятие его и Обонежский край, другие приурочивали его лишь к землям, расположенным между реками Онегою и Мезенью, третьи распространяли его на прилегающие области северного Приуралья. Следует сознаться, что понятие Заволочья выступает в довольно неопределенных чертах и в самых источниках» (Загоскин Н.П. Русские водные пути и судовое дело в допетровской России. — Казань, 1910. — С. 154. — Прим.; Попов. Колонизация Заволочья и обрусение заволоцкой чуди // Беседа. — 1872. — № 2, отд. 2. — С. 39—40; Ефименко П.Е. Заволоцкая чудь. — Архангельск, 1869. — С. 33-34). С. Огородников (Прибрежья Ледовитого и Белого морей с их притоками по «Книге Большого Чертежа» // Зап. РГО по отд. этнографии. — 1877. — Т. 7. — С. 10-11, 57-58) замечает: «Даже при относительной достоверности исторических известий, так называемая "Заволоцкая чудь" положительно не составляла<...> отдельного самобытного племени и потому естественно, что чисто географическое название не может быть применяемо определительно ни к одному из названных племен<...>. Как простой географический термин, самое название Заволочья имеет в разные периоды различное по пространству географическое значение; может быть, не ошибочно будет думать и так, что понятие новгородцев о протяжении Заволочья изменялось и расширялось по мере того, как они с разных сторон проникали в эту страну».

3. у истоков Танаиса] т.е. Дона. О том, из какой области были собеседники Лэта, см. введение к настоящему тексту. Интересно, кстати, отметить, что в средние века и даже позже границей между Европой и Азией считалось именно течение Дона (Hahn F. G. Zur Geschichte der Grenze zwischen Europa und Asien // Mitteilungen des Vereins fuer Erdkande zu Leipzig. - 1881. - S. 83-87).

4. В Скифии находят змеиные зубы]. «Речь идет несомненно о мамонте, — замечает В. Забугин (Указ. соч. — С. 91), — который впервые появляется, хотя и под псевдонимом, в западной литературе». Весьма вероятно, что речь идет о мамонтовой кости, находимой не в Сибири, а в пределах Европейской России. Так, известно, например, что в верховьях Дона мамонтову кость находили на самом берегу реки. Гмелин (Путешествия по России для исследования трех царств естества. — СПб., 1771. — С. 53, 119 и след.) впервые обследовал одно из таких «кладбищ мамонтов» неподалеку от г. Воронежа и высказал соображение, «что кости мамонтов», находящиеся в Сибири и на Дону, «одинакового происхождения». И.С. Поляков, в 1880г. обследовавший место, указанное Гмелиным, записал местное предание, по которому зверь Индер, по-видимому представлявшийся рассказчику великим змеем, «вздумал перепить Дон», но лопнул, а кости его рассыпались на большое расстояние (Антропологическая поездка в центральную и восточную Россию // Зап. АН. — 1880. — Т. 37, кн. 1. — С. 18). Уже ранее В.Ф. Миллер сближал поверья о мамонте, звере, живущем под землею, со старыми поверьями об индрике-звере, встречающимися в азбуковниках и Голубиной книге (Древности. — М.: Изд-во МАО, 1914. — Т. 7. — С. 6; Мочульский В. Историко-литературный анализ стиха о Голубиной книге. — Варшава, 1887. — С. 152—153). Этимологически индрик-зверь есть, однако, не что иное, как единорог греко-славянских сказаний. С.А. Усов (Единороги // Сочинения. — М., 1888. — Т. 1. — С. 398) также устанавливает тождественность представлений об единороге и мамонте: мамонт, например, подобно единорогу, хотя под землею, «прочищает русла ручьев и подземных рек, истоков водных» (Симони П.К. Заметки Рич. Джемса о чуди, лопарях и самоедах // Сб. Ленингр. о-ва исследования культуры финно-угорских народностей. — Л., 1929. — Т. 1. — С. 127-128): отсюда, вероятно, целебные свойства для очищения кровеносной системы бивней мамонта (рогов сказочного единорога), которым в допетровской Руси в толченом виде отводили почетное место среди лекарственных снадобий (Пфиценмайер Е.В. В Сибирь за мамонтом. — М., 1928. — С. 11). Свидетельство Лэта это вполне подтверждает.

5. От Борисфена] от р. Днепр.

6. до Рифейских гор]. В Древней Греции существовало мнение, что, по аналогии с их собственной страной, все реки получают свое начало в горах. Вот почему на севере от Понта Эвксинского (Черного моря) они тоже предполагали могущественный горный кряж, который назван был Рифеями, Рифейскими горами: rhpaia brh. Аристотель развил эту теорию, утверждая, что вышина гор, в которых начинаются источники, пропорциональна широте и полноводности образующихся из них рек; он связал это со старыми представлениями о том, что земля повышается к северу; таким образом, Рифейские горы помещены были на Крайний Север известной грекам земли (Paul Bokhert. Aristoteles Erdkunde von Asien und Lybien. Wittenberg, 1908. S. 5-6; Osc. Brenner. Nord- und Mitteleuropa in den Schriften der Alien. Muenchen, 1877. S. 22). Однако первоначально, вероятно, под Рифеями греки понимали просто горы, находящиеся на север от Эллады, — Иллирийскую цепь, Апеннины, Альпийский хребет. Но еще Аристей из Проконнеса (о нем см. во введении к настоящей книге) назвал Рифейскими горами тот горный кряж, который находится в стране исседонов. Так как трудно определить местожительство этих исседонов по сведениям Аристея, которые сохранил нам Геродот, то исследователи приурочивали Рифейские горы греческих известий то к Тянь-Шаню, то к Алтаю, то к Уралу. Попытки этимологически объяснить название «Рифеи» из тибетского слова ri-wo 'горы' или из остяцкого rёр 'холм, крутой берег', предложенного Шлецером и принятого Шафариком (Славянские Древности, т. I, ч. 3, стр. 202-205), отличаются искусственностью и в общем мало правдоподобны (W. Tomaschek. Kritik der aeltesten Nachrichten ueber den Skythischen Norden, I - Sitzungsberichte d. Wiener Akademie, phil-hist. Classe, 1888, S. 767). Большинство, однако, все же в Рифеях античных писателей видело Урал (И. Забелин. История русской жизни. М., 1876. т. 1. стр. 276, 279; т. II, 1879. стр. 35; St. Sommier. Un estate in Siberia fra Ostiacchi, Samoiedi Sirieni etc. Firenze, 1885. p. 271-272), несмотря даже на то, что некоторые из писателей, напр. Маркиан, помещают свои Рифейские горы между Меотидским озером (Азовским морем) и Сарматским океаном (Балтийским морем), а другие ищут в них истоки Эридана, т.е. Западной Двины (так, например, у Эвдокса), Дона-Танаиса (Этик, Плиний, Лукан) и даже Вислы... Эти колебания в определении их местоположения и несогласованность отдельных известий между собою проще всего объяснить недостаточной осведомленностью древних географов относительно земель Северной и Восточной Европы. Та же неосведомленность отличала географов средних веков и Возрождения, которые полагались на античный географический авторитет и поэтому сами делали грубые ошибки. Такова была почва для возникновения знаменитого спора о Рифейских горах в начале XVI в. Следует, однако, заметить что, чем ближе подвигаемся мы к XVI в., тем чаще под Рифейскими (и помещавшимися еще дальше на север за ними Гиперборейскими) горами понимали Уральский хребет; именно так понимает их и Р. Бэкон, и Ю.П. Лэт, за ними — Да-Колло, Герберштейн и др.

Рифейские горы пользовались большой популярностью в Италии и в средние века, и в эпоху Возрождения. О них упоминает уже Данте (Чистилище. — 26. — 43), говоря о «журавлях, которые летят одни на Рифейские горы, другие — в пустыню».

Роr come gru, ch'alle montagne Rife

Volasser parte, e parte inver 1'arene.

В XVI в. о «суровых Рифеях» пишет и Джордано Бруно в своем «Spaccio della bestia trionfante» (1585) (см. русское издание: Изгнание торжествующего зверя / Пер. и прим. А. Золотарева. — Пг., 1914. — С. 121, 211), однако это не «Скандинавские горы», как полагает переводчик, а Урал. Уральские горы воспеты еще у знаменитого португальского поэта Камойнша (Камоэнса) в его прославленной эпической поэме «Лузиадах» (1560), столь насыщенной, вообще говоря, географическим материалом эпохи великих открытий. На этот раз, однако, поэт еще находится во власти античных географических представлений. Герой поэмы Васко де Гама описывает мавританскому королю северные пределы земли; говоря о Европе, он упоминает, что на востоке ее отделяет от Азии р. Танаис, текущая с Рифейских гор в Мэотидские болота:

....о rio

Que dos montes Rhipheios vai correndo

Na alagoa Meotis...

Далее идет речь о «расположенных близ полюса Гиперборейских горах»: «Здесь светоч мира погасает на горных вершинах, покрытых снегом и вечными льдами, которые питают реки и источники»:

La onde mais debaixo esta do polo

Os montes Hyperboreos apparacem,

E aquellos onde sempre sopra Eolo,

E co'o nome dos sopros se ennombracem...

(Camoes. Os Lusiadas. Poema epico. — Paris, 1832. — Canto terceiro. — P. 79). Французский комментатор Камойнша по поводу упомянутых у него Рифейских гор, оговорив ошибку в том, что Танаис — Дон течет с этих гор, считает нужным прибавить: «...on les appela les monts Poyas» — «...их называли Земным Поясом».

Земной пояс — Уральский хребет. «Земной пояс, — замечает Замысловский, — может быть, было переводом названия инородческого и потому дано было хребту, принимаемому за естественную грань двух частей света, что он тянется на весьма значительном расстоянии от юга к северу, между тем как ширина его сравнительно ничтожна» (Замысловский Е. Герберштейн и его историко-географические сведения о России. – СПб., 1884. — С. 128—130 и Нитboldt A. Asie Central. — Paris, 1843. — Т. I. — P. 412, 471-472; Sommier St. Un estate in Siberia etc. - Firenze, 1885. - P. 271-272).

Что касается Лэта, то в другой своей заметке он пишет: «Древние считали Танаис границей между Азией и Европой совершенно напрасно: не зная мест, они думали, что эта река течет с Рифейских гор, а самые горы доходят до океана; все это ложно. Танаис начинается среди равнины и тотчас становится судоходным, Рифейские горы тянутся к востоку; близ океана их окружает широкая и просторная низменность, соединяющая Скифию с верхней Индией, расстояние от Рифеев до Гебра гораздо более, чем от этого последнего до Италии. Рифейские горы не всегда покрыты снегом». Кроме того, интересно отметить, что Лэт тщательно отделяет Рифейские горы от Гиперборейских, предвосхищая карту Джакомо Гастальдо (1546) (см.: Забугин В. Указ. соч. — С. 79, 80—81).

7. в Тиле] Thyle — Балтийское море? Под островом Thule, положение которого подало повод ко многим спорам, древние понимали, вероятно, Скандинавию или Исландию (Guenther S. Das Zeitalter der Entdeckungen. — Leipzig, 1905. — S. 6). Остров Туле упоминается у Олая Магнуса; знает его также встречавшийся с Олаем в Венеции и Болонье (в 1547г.) испанский историограф Франческо Лопец де Гомара (Ahlenius Karl. Olaus Magnus och bans framstallning af nordens geografi. — Upsala, 1895. — S. 168—169).

8. соболей]. Собольи, беличьи и куньи меха составляли главный предмет вывоза из приуральских областей в XIV, XV и XVI вв. По житию Стефана Пермского, составленному его учеником Епифанием, главным предметом охоты у пермяков были соболи, куницы, горностаи, ласки, бобры, лисицы, медведи, белки. Пермятский сотник и жрец Пам говорил Стефану, что продукты пермяцкой охоты пользуются широким распространением и «посылаются и досязают» в европейские земли «и в Царьград, и в немцы, и в Литву, и в прочая грады и страны, и в дальные языки...» (Памятники старинной русской литературы. — СПб., 1862. — Вып. 4. — С. 136, 141, 144). Полвека спустя после известия Лэта любопытное известие о югорских соболях оставил Guenrat Gessner в своей «Thierbuch» (Zuerich, 1563): он говорит, что соболь водится в «Скафской Венгерской земле», недалеко от «истока реки Танаиса, называемого Daushuelslhure», т.е., очевидно, в Югрии (Миддендорф А. Указ. соч. — Т. 2. — С. 79). Говоря далее о белках, Лэт называет их «по классически sciuri и по современному elossi (sic, l. dossi)» (ЗабугинВ. Указ. соч. — С. 91—92).

9. у Сибарина]. Нельзя не согласиться с В. Забугиным (Указ. соч. — С. 92), что здесь имеется в виду Сибирь. Это название могло быть известно Лэту не только из рассказов русских, так как, как указано было выше (см. примечания к Шильтбергеру), название земли Сибирской уже упоминается в летописях в половине XV в., но и из итальянских источников, так как оно отмечено уже на итальянской карте Фра-Мауро (1459).

10. живут Пермяки] Пермией в начале XVI в. называлась область верхнего течения Камы вплоть до р. Вычегда. О пермяках П. Иовия см. замечания St. Sommier (Un estate in Siberia fra ostiacchi, samoiedi, sirieni etc. — Firenze, 1885. — P. 196).

11. За Рифейскими горами начинается Индия]. В Лекциях Лэта по Варрону Сибирь называется Верхней Индией (Забугин В. Указ. соч. — С. 81, 86). Эта мысль могла быть внушена Лэту П. Мелой, Плинием и несовершенной средневековой картографией.