ФРАНСУА ДЕ ЛАРОШФУКО

МЕМУАРЫ

III

(март 1649—февраль 1651)

Король, даровал мир парижскому парламенту и всем, принимавшим участие в гражданской войне 1649 года, и большинство парижан приняло его с ликованием, не оставлявшим ни малейшего повода опасаться, что их можно вторично поднять на мятеж. Укрепившийся благодаря поддержке герцога Орлеанского и Принца кардинал Мазарини начинал освобождаться от страха перед возможными последствиями общественной ненависти, и эти два принца рассчитывали на его признательность, соразмерную данным им обещаниям и тому, чем он был им обязан. Герцог [47] Орлеанский спокойно дожидался ее плодов и был доволен своей долей участия в государственных делах, а также внушенной ему надеждой увидеть кардиналом своего главного подручного, аббата Ларивьера. Однако удовлетворить Принца было много труднее: его былые услуги, равно как и те, которые он только что оказал на глазах короля в дни осады Парижа, безмерно увеличили его притязания, и они стали тревожить Кардинала.

Двор все еще находился в Компьене, и сколь бы вескими ни были доводы в пользу его переезда в Париж, Кардинал не мог все же решиться на возвращение в этот город, страшась лично для себя возможных в народе остатков враждебности, которую тот с такой необузданностью только что проявил. Тем не менее нужно было принять решение, и если довериться врагам Кардиналу представлялось опасным, то не менее опасным было и выказать перед ними страх. И вот, пока он пребывал в нерешительности, когда никто не смел подать ему какой-либо совет и когда он не мог подать его себе самому, Принц рассудил, что для доведения до конца взятого им на себя дела ему нужно поехать в Париж, чтобы, смотря по тому, в каком состоянии он найдет там умы, или иметь удовольствие возвратить туда двор, или склонить его к каким-либо иным решениям. В Париже ему был оказан совершенно такой же прием, какой он привык находить ¹ при возвращении из своих наиболее славных походов. Этот благоприятный знак рассеял сомнения Кардинала, и он, не колеблясь, решил вернуться в Париж. Короля сопровождал туда Принц, и по его прибытии ² в Палэ-Рояль королева во всеуслышание сказала ему, что его заслуги невозможно в полной мере вознаградить и что он блистательно сдержал слово, которым поручился пред нею, восстановить власть короля и поддержать Кардинала. Но судьба вскоре превратила эти слова в совершенно противоположные им дела.

Между тем Принц был по-прежнему близок с герцогом Орлеанским; этой близости он достиг своей крайней почтительностью, которую старательно подчеркивал во время войны и продолжал подчеркивать с такой же неукоснительностью. Что касается кардинала Мазарини, то тут Принц недолго сохранял такое же обхождение и хотя еще не решался открыто выступить против него, но своими колкими шутками и постоянным оспариванием справедливости мнений Кардинала явно давал понять, что находит того мало достойным занимаемого им места и даже раскаивается, что сохранил его за ним. Это поведение Принца приписывают весьма различным побуждениям, но достоверно, что первый повод к их розни возник еще во время Парижской войны в связи с тем, что Принц убедился в существовании у Кардинала коварного замысла перенести на него ненависть парижан и выдать его за единственного виновника всех выстраданных ими бедствий. Теперь Принц нашел нужным поразить Кардинала тем же оружием и отыграть в общественном мнении то, что в нем потерял, поддержав человека, который навлек на себя всеобщую ненависть, и помешав ему удалиться из королевства и уступить своей несчастливой [48] звезде. Он еще помнил об отчаянии и унынии Кардинала, выказанных тем при последних беспорядках, и был убежден, что достаточно держать его в страхе и относиться к нему с явным пренебрежением, чтобы навлечь на него новые трудности и вынудить таким образом искать помощи Принца с такой же приниженностью, с какой он искал ее, оказавшись в крайней опасности. Не исключается также, что на основании ласковых слов, сказанных ему королевою в Сен-Жермене, Принц вообразил, будто не так уж невозможно обратить внимание королевы на слабые стороны Кардинала и, свалив его, самому утвердиться при ней. Наконец, каковы бы ни были истинные причины, склонившие Принца изменить свое отношение к Кардиналу, нелады между ними вскоре были подмечены всеми.

Тогда же Принц решил помириться с фрондерами, сочтя, что нет лучшего способа побороть укоренившуюся неприязнь к нему, как связать себя с теми, кому парижский народ и большая часть Парламента безраздельно отдавали свою любовь и свои помыслы. Прозванье фрондеры ³ с самого начала беспорядков было дано тем из парламентских, которые выступали против предначертаний двора. Герцог Бофор, коадъютор Парижский, маркиз Нуармутье и Лег, примкнувшие затем к этой группе, стали ее главарями; г-жа де Шеврез, г-н де Шатонеф и их друзья также вошли в нее. Все они продолжали оставаться объединенными под прозваньем фрондеры и приняли значительное участие во всех последовавших событиях. Но какие бы шаги Принц ни делал для сближения с ними, было сочтено, что он никогда не имел намерения их возглавить, так как хотел, как я сказал, лишь вернуть себе расположение парижан, стать благодаря этому опасным для Кардинала и тем самым улучшить свое положение. До этого он проявлял полнейшую непримиримость в отношении своего брата принца Конти и сестры г-жи де Лонгвиль, и даже в договоре о Парижском мире накинулся на них со всей мыслимой злобой, то ли чтоб угодить двору, то ли из жажды отмстить им за то, что они избрали иной путь, чем он. Это зашло так далеко, что он решительно возражал против возвращения принцу Конти и герцогу Лонгвилю их губернаторств и при помощи коварных уловок воспрепятствовал возникшему при дворе намерению отдать его брату Монт-Олимп и Шарлевиль и вынудил его удовольствоваться Дамвиллье ⁴. Принц Конти и г-жа де Лонгвиль, сочтя этот образ действий крайне неожиданным и суровым, каким он в действительности и был, и попав в трудное положение, поручили принцу Марсийаку ⁵, старшему сыну герцога Ларошфуко, пользовавшемуся тогда их полным доверием, выслушать предложения аббата Ларивьера, которые тот намеревался им передать через маркиза Фламмарена ⁶. Они состояли в том, что герцог Орлеанский выступит на их стороне против Принца, что принц Конти войдет в Совет, что в качестве залога ему дадут крепость Дамвиллье, что он и герцог Лонгвиль будут восстановлены в отправлении своих должностей при условии, что принц Конти откажется [49] в пользу аббата Ларивьера от кардинальской шляпы и напишет об этом в Рим. Этот договор был тут же скреплен принцем Марсийаком, который счел его тем более выгодным для принца Конти, что этот принц уже принял решение снять с себя духовное звание и, вняв совету отказаться от кардинальства, ровно ничего не терял. Этим путем достигалось все то, в чем двор отказывал принцу Конти и герцогу Лонгвилю, и — что было еще существеннее — кровные интересы аббата Ларивьера связывались отныне с их собственными, вынуждая тем самым герцога Орлеанского в любых обстоятельствах поддерживать принца Конти и г-жу де Лонгвиль.

Это соглашение было заключено, таким образом, в обход Принца и оставляло на его долю лишь то, что аббат Ларивьер пожелал ему уделить. И так как Принц ощутил заметный урон, причиненный ему размолвкой со своими ближайшими родичами, он захотел помириться с братом и сестрой и даже с принцем Марсийаком. И вот вскоре Принц, желая показать, что он искренне печется об интересах членов своей фамилии, воспользовался первым представившимся предлогом и обрушился на Кардинала за то, что вопреки данному слову тот отказывает в предоставлении герцогу Лонгвилю начальствования над Пон-де-Ларш. Фрондеров это очень обрадовало. Впрочем, то ли Принц не почел возможным на них положиться, то ли не захотел затягивать надолго размолвку с двором, но он вскоре решил, что достаточно сделал для общества, и неделю спустя восстановил мир с Кардиналом. Таким образом, он снова отдалил от себя фрондеров. А те накинулись на него, невзирая на его заслуги и знатность, и во всеуслышание заявляли, что его недавний поступок — еще одна хитрость в ряду примененных им, чтобы их одолеть. И они снова принялись за начатое в Нуази дело, собравшись близ Сен-Жермена, где г-жа де Лонгвиль провела несколько дней и куда приехали ее навестить принц Конти и герцог Лонгвиль. Затем туда же прибыли герцог Рец ⁷ и его брат коадъютор Парижский под предлогом посетить эту принцессу, а в действительности ради того, чтобы убедить их объединиться с фрондерами, что и было ими успешно достигнуто. Они утверждали, что Принц был полностью осведомлен о соглашении в Нуази, что он и сам взял на себя такие же обязательства, как и его близкие, и добавляли, что последующее показывает с достаточной очевидностью, сколь мало помышлял Принц о том, чтобы сдержать свое слово, данное лишь затем, чтобы с большей легкостью принести их в жертву интересам и мщению Кардинала.

Эти посеянные в обществе слухи произвели известное впечатление: народ с готовностью верил всему, что распространяли фрондеры, так что Принц оказался мгновенно покинутым всеми, кто присоединился было к нему, когда он поссорился с Кардиналом. Только члены его фамилии остались на его стороне, и они были отнюдь не бесполезны ему. Благодаря бескорыстию и твердости г-жи де Лонгвиль, выказанным ею у всех на [50] глазах, возросло уважение к ней, но еще больше она была обязана им своей откровенно выраженной ненависти к Кардиналу, который по этой причине стал страшиться ее, считаясь с ней куда больше, чем с ее братьями.

Тогда же вспыхнула распря, правда частного свойства, которая едва не переросла во всеобщую. Г-н де Бофор, найдя, что маркиз Жарзэ ⁸ и другие приспешники Кардинала усиленно бросали на него в Тюильри презрительные и наглые взгляды с целью ему внушить, что с концом войны пришел конец и его влиянию, решил нанести им публичное оскорбление. И вот, когда они собрались за ужином в саду Ренара близ Тюильри, он явился туда с целой толпою сопровождающих, прогнал музыкантов, опрокинул стол и произвел такое смятение и такой беспорядок, что герцог Кандаль ⁹, Бутвиль ¹⁰, Сен-Мегрен ¹¹ и некоторые другие из ужинавших подверглись опасности быть тут же убитыми, а маркиз Жарзэ был ранен слугами герцога Бофора. Это происшествие ¹² не повлекло, однако, последствий, которых с достаточным основанием можно было ожидать. Некоторые из подвергшихся оскорблению вызвали герцога Бофора на поединок, но он не счел нужным дать хоть кому-нибудь из них удовлетворение. Принц с той же горячностью, что и ранее, принял сторону двора и Кардинала.

А Кардинал между тем, легко утратив воспоминание о том, чем он обязан Принцу, помнил лишь о доставленных им неприятностях и, притворяясь, что искренне с ним помирился, не упустил ни малейшей возможности искусно воспользоваться его чрезмерной доверчивостью. Вскоре он понял, что намерения Принца, как я сказал, не заходят дальше того, чтобы вселять в Кардинала страх. Он решил, что нужно поддерживать в Принце это стремление и делать вид, будто боится его, не только затем, чтобы этим способом помешать ему стать на путь прямого насилия, но и для того, чтобы с большей уверенностью и легкостью привести в исполнение свой замысел о лишении Принца свободы. Подчиненные этой цели, все его речи и поступки свидетельствовали, казалось, о его подавленности и страхе: он только и говорил, что о своем желании отойти от государственных дел и покинуть королевство. Что ни день он обращался к друзьям Принца с каким-нибудь новым предложением, обещая ему ничем не ограниченную возможность поступать по своему усмотрению, и дошел до того, что изъявил готовность не назначать впредь губернаторов провинций, комендантов сколько-нибудь значительных крепостей, не замещать придворных должностей и видных государственных постов без согласия и одобрения Принца, принца Конти и г-на и г-жи де Лонгвиль, а также отчитываться пред ними в управлении финансами. Эти столь далеко идущие и высказанные в самых общих выражениях обещания возымели желательные для Кардинала последствия. Они обманули и успокоили Принца и все его окружение. Они закрепили возникшее в обществе представление об охватившей Кардинала [51] растерянности и заставили даже его врагов желать сохранения за ним власти, так как им представлялось, что они легче смогут извлечь для себя выгоды при столь слабом правлении, чем при более влиятельном и твердом. Наконец, благодаря всему этому он весьма искусно выигрывал время, необходимое ему для осуществления вынашиваемых им против Принца замыслов.

Так обстояли дела довольно долгое время, и на всем его протяжении Кардинал на виду у всех старался всячески подчеркнуть, что вполне согласен во мнениях с Принцем и даже входит в интересы его приверженцев, тогда как в действительности все было наоборот, и он показал это при первом удобном случае. После того, как Принц добился для фамилии Ларошфуко тех же привилегий ¹³ высокого положения, какие были дарованы Роганам, Фуа и Люксембургам, Кардинал устроил так, чтобы та же милость была испрошена и для семейства Альбре, и одновременно, чтобы воспрепятствовать ее пожалованию, созвал собрание знати. Но, то ли устрашившись под конец возможных последствий, то ли сделав вид, что устрашился их, он предпочел, чтобы было отменено сделанное в пользу других фамилий, чем поддержано то, чего Принц добивался для фамилии принца Марсийака.

Все это раздражало Принца, но еще не давало ему повода подозревать о том, что должно было вот-вот разразиться над ним. И хотя Кардинал его не устраивал, он ничего не предпринимал ни для того, чтобы его убрать, ни для того, чтобы помешать Кардиналу убрать его самого. Не вызывает ни малейших сомнений, что до заключения Принца у короля не было подданного, столь же послушного его воле и столь же преданного государственным интересам. Но несчастливая звезда Принца и несчастливая звезда Франции вскоре принудили его изменить свои взгляды.

Вопрос о заключении брака между герцогом Меркёром, старшим сыном герцога Вандома, и одной из племянниц кардинала Мазарини явился одной из главнейших причин этого и вновь разжег казавшуюся уже остывшей вражду между первым министром и Принцем. Последний соглашался на этот брак еще до Парижской войны, потому ли, что не предвидел его последствий, или, может быть, потому, что почтительность к королеве не позволила ему сказать ей о том, что он их предвидит. Но г-жа де Лонгвиль, враг семейства Вандомов, в конце концов прониклась опасениями, как бы возвышение герцога Меркёра не стало помехою честолюбивым притязаниям герцога Лонгвиля. Она сразу же воспользовалась своим примирением с Принцем, чтобы убедить его в том, что этот брак идет вразрез с их общими интересами. Она сказала ему, что Кардинал, устав носить на себе ярмо, которое недавно сам на себя возложил, хочет приискать себе новую опору, чтобы больше не зависеть от Принца и получить возможность безнаказанно пренебрегать взятыми на себя обязательствами и долгом признательности по отношению к нему. Принц легко поддался ее убеждениям и с еще большей легкостью пообещал ей и [52] принцу Конти действовать заодно с ними, дабы воспрепятствовать этому браку, хотя ранее, как я сказал, сообщил королеве о своем согласии на него. Тем не менее некоторое время он хранил свои намерения про себя. Не знаю, было ли это вызвано желанием переложить первые трудности подобного шага на брата или побуждением хоть немного отдалить прискорбную необходимость открыто воспротивиться намерениям королевы. Наконец, стало все же известно, что он не желает одобрить этот союз, и тогда Кардинал решил отомстить и стал торопиться с осуществлением своего плана подвергнуть его аресту.

Он встретился, однако, с большими препятствиями, которые требовалось преодолеть. Тесная связь между принцем Орлеанским и Принцем, поддерживаемая стараниями и всеми интересами аббата Ларивьера, представляла собою весьма существенную помеху. Принцев можно было разъединить не иначе, как уничтожив аббата Ларивьера в глазах герцога Орлеанского и одновременно убедив герцога, чтобы разбудить в нем желание погубить Принца, будто тот пренебрег им в каком-либо важном деле. Такую мнимую провинность со стороны Принца было нелегко выдумать; надлежало, кроме того, помириться с фрондерами, договорившись с ними настолько тайно, чтобы Принц не мог ничего заподозрить. О существовании такого уговора также не должны были знать ни народ, ни Парламент, потому что в противном случае фрондеры стали бы бесполезны двору, потеряв в глазах Парламента и народа свой вес, покоившийся только на вере в их непримиримость по отношению к Кардиналу. Не могу сказать, одна ли его изворотливость позволила ему найти способы, которые были применены для лишения Принца свободы, но могу положительно заявить, что он искусно использовал те, которые случайно ему представились, для преодоления трудностей, противостоявших столь опасному умыслу. Наконец, некто по имени Жоли ¹⁴, ставленник коадъютора Парижского, доставил повод к возникновению беспорядков, давших Кардиналу возможность завязать связи с фрондерами, о чем будет рассказано в последующем изложении.

Среди открыто раздававшихся общих жалоб на деятельность правительства особенно громко звучали голоса получавших пособие от парижского магистрата, которым это пособие было сильно урезано ¹⁵. Что ни день можно было видеть, как большое число доведенных до крайней нужды честных семейств преследует короля и королеву на улицах и в церквах, умоляя их с громкими криками и слезами о восстановлении справедливости, попранной черствостью суперинтендантов. Некоторые жаловались на это Парламенту, и Жоли среди других выступил там с большою горячностью против дурного управления финансами. На другой день, когда он направлялся во Дворец Правосудия, чтобы присутствовать при выходе судей, собравшихся для разбирательства этого дела, было произведено несколько пистолетных выстрелов по его карете, но никто не был ранен. Установить, кто виновен в этом покушении, не удалось, и на основании [53] всего последовавшего трудно судить, подстроил ли его двор в отместку Жоли или это совершили фрондеры по уговору с самим Жоли, чтобы иметь повод поднять народ и возбудить мятеж. Некоторые сочли, что здесь действовал какой-нибудь его личный враг, больше хотевший его напугать, чем расправиться с ним. Молва, усмотревшая в случившемся подтверждение жестокости Кардинала, тотчас же разнеслась по Парижу, и Лабулэ ¹⁶, который был близок к герцогу Бофору, появился тогда же во Дворце Правосудия, требуя от Парламента и народа справедливого возмездия за покушение на общественную свободу. Лишь немногие поверили в то, что его рвение и в самом деле столь бескорыстно, как он желал это представить, и столь же немногие обнаружили готовность за ним последовать. Таким образом, возмущение оказалось не слишком бурным и длилось недолго. Присутствие Лабулэ во Дворце Правосудия заставило народ не без известного основания предположить, что происшедшее — не что иное, как хитроумная уловка фрондеров, имевших целью устрашить двор и тем самым сделаться для него насущно необходимыми. Но впоследствии я узнал от достойного доверия человека, которому сам Лабулэ поведал об этом, что разговоры, имевшие хождение на его счет, далеки от истины и что в момент, когда в деле Жоли увидели предвестие мятежа, Кардинал приказал ему отправиться во Дворец Правосудия, притвориться возмущенным действиями двора, примкнуть к народу, оказать поддержку всему, что бы тот им пожелал предпринять, и убить Принца, если бы он появился с намерением успокоить волнения; но беспорядки улеглись слишком скоро, и Лабулэ не успел привести в исполнение этот столь гнусный умысел.

Между тем крамольные души в народе не вполне успокоились: страх перед карою заставил их в тот же вечер устроить сборище, дабы изыскать средства отвести ее от себя. Намереваясь арестовать Принца, Кардинал хотел сначала разжечь в нем непримиримость к фрондерам и, чтобы легче достигнуть этого, счел необходимым поторопиться обвинить их в преступлении, о котором я сейчас поведу речь. Он побудил Сервьена ¹⁷ тем же вечером, когда в Палэ-Рояле происходило в узком кругу совещание, написать Принцу и поставить его в известность, что утренние волнения были возбуждены фрондерами с целью покушения на его особу, что на острове, где расположен Дворец Правосудия, напротив бронзового коня ¹⁸, они с тою же целью собрались и сейчас и что если он не позаботится о своей охране, то подвергнется величайшей опасности. Принц показал это предупреждение королеве, герцогу Орлеанскому и Кардиналу, который притворился встревоженным еще более, чем были все остальные. Сперва возникли некоторые колебания — считать ли это предупреждение лживым или отвечающим истине, и обсуждался вопрос, что именно следует предпринять, чтоб доискаться правды. Под конец было решено, не подвергая опасности самого Принца, отправить его слуг и карету совершенно так же, как если бы он в ней находился, и, [54] поскольку им предстояло проехать мимо собравшейся шайки, можно будет установить, каковы намерения этих людей и насколько обосновано предупреждение г-на Сервьена. Все было исполнено соответственно принятому решению, и неизвестные, приблизившись к карете около бронзового коня, дали по ней несколько выстрелов из мушкетонов, которыми был ранен лакей графа Дюра, стоявший на запятках. Сообщение об этом тотчас же поступило в Палэ-Рояль, и Принц потребовал у короля и королевы воздать по заслугам фрондерам, умыслившим расправиться с ним. Кардинал в этом случае превзошел самого себя: он принялся действовать не только как подобало министру, который, оберегая интересы государства, печется с жизни и безопасности столь нужного ему принца, но выказал большую озабоченность и большее рвение, чем ближайшие родичи и самые пламенные приверженцы Принца. А тот со своей стороны тем легче уверовал в искренность Кардинала, так горячо вставшего на его защиту, что. хорошо зная всю его ловкость, не мог представить себе, чтобы он упустил столь удобный случай отплатить за поддержку, которая еще так недавно была оказана ему Принцем, и притом — за счет своих давних врагов. Таким образом, Принц, помогая обмануть самого себя, воспринял усердие Кардинала как свидетельство дружеских чувств и признательности, тогда как в действительности оно было лишь следствием его затаенной ненависти и желания осуществить с наименьшей опасностью задуманное им дело.

Фрондеры, прослышав, что против них столь срочно выдвигается такое грозное обвинение, сначала решили, что это делается по уговору между Принцем и Кардиналом с намерением их погубить. Несмотря на это, они проявили твердость, и, хотя был пущен упорный слух, что Принц готов обрушить на них любые жестокости, герцог Бофор, нисколько не устрашившись его, отправился к маршалу Грамону, у которого ужинал Принц; и как ни изумило присутствовавших его появление, он провел там остаток вечера, причем держал себя непринужденнее кого бы то ни было. Коадъютор и он использовали все возможные способы, чтобы смягчить Принца и г-жу де Лонгвиль и доказать им свою непричастность к случившемуся, а маркиз Нуармутье даже предложил от их имени принцу Марсийаку снова объединиться со всем домом Конде для совместной борьбы с Кардиналом. Но Принц, восстановленный против них как из-за непочтительности, с какою они ему в поношение предали гласности его неблаговидное поведение после достигнутой о Нуази договоренности, так и потому, что дерзнули умыслить против его особы, остался глух к их оправданиям. Да и г-жа де Лонгвиль, воодушевленная защитою интересов своего дома и еще больше враждебностью к Коадъютору, в частности за предупреждения и советы, которыми он снабжал герцога Лонгвиля в ущерб ее спокойствию и безопасности, поступила так же.

Дело больше не могло оставаться в таком положении: надлежало, чтобы Принц с согласия двора самолично свершил правосудие или [55] потребовал его от Парламента. Первый путь был слишком насильствен и не отвечал тайному замыслу Кардинала, осуществление второго представлялось слишком затяжным и сомнительным. Тем не менее в намерения правительства входило передать это дело в руки Парламента, дабы усыпить и укротить Принца всевозможными проволочками, а также досадить ему тем, что он окажется, подобно своим противникам, в положении смиренного, зависящего от судей просителя. Поэтому Кардинал не преминул воспользоваться надуманным предлогом, чтобы ловко провести Принца; желая иметь достаточно времени для осуществления своего замысла, он указал Принцу на то, что действовать против фрондеров иным способом, чем обращение к правосудию, которое должно быть доступно даже для самых отъявленных злодеев, равнозначно возобновлению гражданской войны; что данное дело слишком значительно, чтобы его решать где-либо, кроме Парламента; что совесть и достоинство короля не позволяют ему пойти по другому пути; что покушение чересчур очевидно, чтобы не быть с легкостью изобличенным; что преступление подобного рода требует примерного наказания, но, дабы с полной уверенностью наложить его на виновных, нужно соблюсти все требования закона и воспользоваться обычными формами судопроизводства. Принц охотно согласился принять этот совет столько же потому, что считал его наиболее здравым, сколько и потому, что по своему характеру был в достаточной мере далек от желания прибегнуть к тем крайностям, в которые, как он предвидел, его бы вовлекло это дело. Герцог Орлеанский из опасения, как бы притязания аббата Ларивьера на кардинальскую шляпу не пошли прахом, еще больше укрепил Принца в этом мнении. Таким образом, полагаясь на свою правоту и еще более — на влияние, Принц решил, что на худой конец самостоятельно свершит правосудие, если ему будет отказано в нем. Итак, он согласился в обычном порядке подать Парламенту жалобу ¹⁹, и на протяжении всего судебного разбирательства Кардинал имел удовольствие лично заводить Принца в расставленные силки. Между тем герцог Бофор и Коадъютор потребовали, чтобы им предоставили возможность оправдаться перед судом. Их ходатайство было уважено, и обе стороны на некоторое время оставили другие пути, кроме того, который вел во Дворец Правосудия. Но, увидев, с каким упорством фрондеры отстаивают свою невиновность, Принц вскоре понял, что ему придется иметь дело с не уступающим в силе противником. Тем не менее он все еще не замечал лицемерия Кардинала, и, что бы на этот счет ни говорили ему сестра и некоторые из приближенных, продолжал верить, что в своих действиях этот министр руководствуется искренней доброжелательностью.

Так миновало несколько дней; страсти с обеих сторон между тем распалялись. Как сторонники Принца, так и сторонники фрондеров сопровождали своих главарей во Дворец Правосудия, и в положении обеих враждующих партий поддерживалось большее равенство, чем можно [56] было ожидать при таком неравенстве их вождей. Наконец, Кардинал в надежде, что вновь обретет свободу, лишив ее Принца, рассудил, что пришла пора договориться с фрондерами и что он может уверенно предложить им поддержку двора, а также совместное выступление против Принца, нисколько не опасаясь, что они используют это предложение для примирения с ним. Сам Принц снабдил его вполне благовидным предлогом к этому, ибо, узнал, что г-жа де Лонгвиль с некоторых пор тайно хлопочет о заключении брака между герцогом Ришелье ²⁰ и г-жой де Пон ²¹, он отвез их в Три ²² и пожелал почтить своим присутствием обряд венчания. Вслед за этим он открыто взял новобрачных под свое покровительство, пойдя в этом наперекор их родне и двору ²³. Кардиналу не стоило большого труда усмотреть в его поведении злокозненный умысел и убедить королеву, что старания Принца и г-жи де Лонгвиль были вызваны не столько заботой об устройстве замужества г-жи де Пон, сколько желанием заручиться поддержкою Гавра, комендантом которого был ее муж, руководимый и опекаемый своей тетушкой герцогинею Эгийон. Кардинал в таком свете изобразил герцогу Орлеанскому происшедшее, что легко заставил его проникнуться убеждением, будто он имеет все основания жаловаться на Принца, утаившего от него этот брак. Итак, видя, что дело идет на лад и что уже можно заняться подготовкой к аресту Принца, Кардинал решил повидаться с г-жой де Шеврез, не высказываясь перед ней с полною откровенностью, но та, искусно воспользовавшись удобным случаем, повела себя с ним с большей непринужденностью и сразу предложила лишить Принца свободы, о чем он не осмеливался первым открыто с нею заговорить. Они пришли к соглашению в самых общих чертах; что же касается частностей их договора, то они были уточнены Легом, которому незадолго пред тем Принц нанес оскорбление и который все еще был чрезвычайно озлоблен против него. Таким образом, и Лег не преминул воспользоваться столь благоприятной возможностью проявить свою злобу; он имел удовольствие определить условия заключения Принца и наглядно показать всем, насколько важно даже для высоких особ никогда не доводить смелых людей до необходимости мстить за себя.

Итак, все складывалось соответственно намерениям Кардинала. Однако оставалось еще препятствие, преодолеть которое, как он считал, было труднее всего. Оно состояло в необходимости привлечь к осуществлению замысла герцога Орлеанского и заставить его сменить дружеское расположение к Принцу на желание способствовать его гибели. Следовало еще, и притом мгновенно, уничтожить доверие, которое на протяжении целых двадцати лет герцог питал к советам аббата Ларивьера, крайне заинтересованного в сохранении за Принцем его положения. Г-жа де Шеврез взялась справиться с этой последней трудностью и, чтобы достигнуть этого, пожаловалась герцогу Орлеанскому, что поддерживать с ним близкие отношения стало небезопасно, так как все его слова и мысли [57] сразу же докладываются аббатом Ларивьером Принцу и г-же де Лонгвиль, и что аббат Ларивьер, предавшийся им из боязни, как бы они не помешали в Риме его притязаниям на кардинальскую шляпу, сделал их свидетелями и судьями тайн и поведения своего господина. Она убедила герцога Орлеанского также и в том, что аббат Ларивьер вступил с ними в сношения в связи с замужеством г-жи де Пон, а в доказательство того, что их сговор зашел весьма далеко, сообщила ему, что Принцесса-мать с такою горячностью помогла м-ль де Сожон ²⁴ в осуществлении ее желания стать кармелиткой исключительно для того, чтобы удалить ее с глаз Месье, который доверял ей во всем, и тем самым не допустить, чтобы она обратила его внимание на слепое подчинение аббата Ларивьера дому Конде. Наконец, г-жа де Шеврез сумела настолько восстановить герцога Орлеанского против его подручного, что он стал с полной готовностью прислушиваться к любым мнениям и суждениям об аббате Ларивьере, какие бы ни пожелали ему сообщить.

Кардинал со своей стороны ловко возобновил уже бывший как-то у него разговор с герцогом Роганом ²⁵ о том, чтобы тот склонил Принца ходатайствовать о предоставлении ему должности коннетабля ²⁶, на которую Принц никогда не изъявлял желания притязать, чтобы не вызвать зависти в герцоге Орлеанском. И действительно, хотя он и на этот раз по тем же соображениям отклонил предложение Кардинала, тот сумел так искусно использовать свои частные беседы с герцогом Роганом, что придал им видимость тайных переговоров, которые Принц якобы вел с ним. без ведома герцога Орлеанского и в некотором роде в ущерб его интересам. Месье, усмотрев в таком поведении Принца неискренность и непочтительность, счел себя свободным от соблюдения всех данных ему обещаний и, не колеблясь, одобрил намерение Кардинала подвергнуть его заключению.

Для его осуществления они выбрали день ²⁷, на который был назначен ближайший Совет. Они решили арестовать также принца Конти и герцога Лонгвиля, рассчитывая этой мерой предупредить беспорядки, которые мог возбудить предпринимаемый ими шаг. Эти принцы с некоторых пор избегали, по настоянию г-жи де Лонгвиль, находиться одновременно все трое в Палэ-Рояле, впрочем, скорее идя навстречу ее пожеланию, чем из убеждения, что такой образ действий и в самом деле необходим для их безопасности. И не потому, чтобы они не получили нескольких предупреждений о том, что в недалеком будущем должно с ними произойти. Но Принц придавал им слишком мало значения, чтобы внять содержавшимся в них советам. Порою он принимал их с горькой усмешкой и уклонялся от их обсуждения, чтобы не признаваться, что его поведение относительно двора было ошибочным, так что его ближайшие родичи и друзья опасались сообщать ему свои мнения по этому поводу. И все же принц Марсийак, заметив различие в обхождении герцога Орлеанского с Принцем, с одной стороны, и с фрондерами — с другой, [58] сказал принцу Конти в день, когда тот был арестован, что аббат Ларивьер несомненно подкуплен двором или окончательно уничтожен в глазах своего господина и что, таким образом, по его мнению, сейчас не может быть и речи о какой-либо безопасности Принца и принца Конти. Тот же принц Марсийак за день перед тем рассказал Ламуссэ ²⁸, что к нему явился старшина его околотка, который сообщил, что за ним прислали от имени короля и доставили его в Люксембургский дворец ²⁹ и что, когда он находился там в галерее, г-н Летеллье в присутствии герцога Орлеанского задал ему вопрос, встретит ли народ с одобрением кое-какие крайне решительные действия короля с целью восстановления своей власти, на что он ответил, что если дело идет не об аресте герцога Бофора, то нет ничего такого, на что народ не дал бы своего согласия. После чего упомянутый старшина околотка и явился к принцу Марсийаку с сообщением о намерении расправиться с Принцем и о том, что это, судя по всему, произойдет в ближайшее время. Ламуссэ пообещал пересказать это Принцу, но тот впоследствии утверждал, что он никогда ему об этом не говорил.

Между тем Кардинал, желая вдобавок к тому, что он готовил для Принца, еще и насмеяться над ним, сказал ему, что в тот же день хочет выдать ему головою фрондеров и что им сделано распоряжение арестовать де Кутюра ³⁰, главного виновника мятежа Жоли и возглавлявшего тех, кто на Новом мосту напал на людей и карету Принца, но поскольку он опасается, как бы фрондеры, увидев, что их, следовательно, разоблачили, не предприняли какой-нибудь попытки вырвать де Кутюра из рук офицера, которому поручено доставить его в Венсеннский лес, необходимо, чтобы Принц взял на себя труд приказать жандармам и легкой кавалерии короля сопровождать арестованного во избежание беспорядков. Принц отнесся к этим словам Кардинала с полным доверием, которое только и требовалось, чтобы он дал себя обмануть. Он в точности исполнил это поручение Кардинала и принял все необходимые меры предосторожности, дабы его самого беспрепятственно отвезли в тюрьму.

Герцог Лонгвиль находился тогда в Шайо, и Кардинал через состоявшего при нем для поручений некоего Приоло ³¹ передал, чтобы он в тот же день предложил в Совете закрепить право на замещение должности коменданта Старого дворца в Руане, когда она станет свободной, за сыном маркиза Бёврона ³² и чтобы грамоту об этом он вручил ему самолично, дабы это семейство получило ее непосредственно от него. Герцог Лонгвиль незамедлительно, вечером восемнадцатого января 1650 года, отправился в Палэ-Рояль, и Принц, принц Конти и он, едва войдя в галерею у покоев королевы, были арестованы капитаном ее гвардейцев Гито ³³. Немного спустя их усадили в карету короля, поджидавшую у Малых ворот дворцового сада. Конвой был более слабым, чем можно было предположить; возглавлял его лейтенант жандармов граф Миоссанс, тогда как Комменж ³⁴, лейтенант гвардейцев королевы, над которыми начальствовал его дядя Гито, был приставлен сторожить принцев внутри кареты. [59]

Никогда особы столь высокого положения не препровождались в тюрьму столь малым числом людей: всего насчитывалось шестнадцать всадников да еще помещавшиеся вместе с арестованными в карете. Кромешная тьма и плохая дорога повели к тому, что карета опрокинулась и таким образом, тем, кто пожелал бы предпринять освобождение арестованных, предоставлено было достаточно времени, но никто не почел своим долгом решиться на это ³⁵.

Хотели одновременно арестовать также принца Марсийака и Ламуссэ, но их не нашли ³⁶. Государственного секретаря г-на де Лаврийера ³⁷ послали передать г-же де Лонгвиль приказание королевы явиться к ней в Палэ-Рояль, где имели намерение ее задержать. Но вместо того, чтобы повиноваться, она по совету принца Марсийака сразу же решила выехать из Парижа, собираясь направиться как можно быстрее в Нормандию, чтобы склонить эту провинцию и руанский парламент на сторону принцев и обеспечить себе поддержку друзей, крепостей герцога Лонгвиля и города Гавр-де-Грас. Но поскольку, чтобы покинуть Париж, ей нужно было остаться неузнанной, поскольку она хотела увезти с собой и м-ль де Лонгвиль ³⁸ и поскольку, не имея при себе ни своей кареты, ни своих слуг, была вынуждена дожидаться их в таком месте, где не могли бы ее обнаружить, она укрылась в одном частном доме, из которого видела праздничные огни и другие свидетельства народного ликования по случаю ареста ее братьев и мужа. Наконец, когда приготовления к отъезду были закончены, принц Марсийак выехал вместе с нею. Затем, после неудачных попыток завоевать руанский парламент, она направилась в Дьепп, где пробыла до приезда двора, который вскоре туда прибыл и прибытие которого посеяло в ней такую тревогу, что, дабы обеспечить себя от возможности быть задержанной горожанами Дьеппа, а также Леплесси-Белльером, ³⁹ двигавшимся туда с отрядами короля, ей пришлось, претерпев много опасностей, взойти на корабль и переправиться в Голландию, чтобы оттуда добраться затем до Стене, куда удалился г-н де Тюренн сразу же после ареста принцев.

Принц Марсийак выехал из Дьеппа несколько раньше г-жи де Лонгвиль и направился в свое губернаторство Пуату, дабы иметь в своем распоряжении все необходимое для войны и попытаться вместе с герцогом Буйонским, Сен-Симоном ⁴⁰ и Лафорсом ⁴¹ снова разжечь недовольство в бордоском парламенте и в горожанах Бордо и таким образом вынудить их принять сторону Принца. Этот город и этот парламент были тем сильнее восстановлены против двора, что его манифесты после заключения Принца вменяли тому в вину как наиболее тяжкое его преступление отстаивание с чрезмерной горячностью интересов Гиени ⁴².

Благодаря заточению принцев и примирению с фрондерами власть двора казалась в ту пору более прочной, чем когда-либо прежде. Нормандия приняла короля с полной покорностью, и крепости герцога Лонгвиля капитулировали без всякого сопротивления. Герцог Ришелье был изгнан [60] из Гавра; Бургундия сделала то же, что и Нормандия; Бельгард оказал постыдно слабое сопротивление; дижонский замок и Сен-Жан-де-Лон последовали примеру крепостей герцога Лонгвиля. Герцог Вандом был назначен губернатором Бургундии, граф Аркур ⁴³ — Нормандии, маршал Лопиталь ⁴⁴ — Шампани и Бри, а граф Сент-Эньян ⁴⁵ — Берри. В Мурон никто не получил назначения ввиду отсутствия в нем гарнизона; гарнизоны Клермона и Дамвиллье восстали. Марсен ⁴⁶, командовавший каталонской армией, подвергся аресту: у него отняли Тортосу, комендантом которой он был. Из всей Шампани только Стене сохранил верность партии принцев, и почти все их сторонники, видя, что в столь короткое время на них обрушилось столько несчастий, довольствовались тем, что жалели их, не вменив себе в долг прийти к ним на помощь.

Г-жа де Лонгвиль и г-н де Тюренн, как я сказал, удалились в Стене, герцог Буйонский — в Тюренн. Принц Марсийак, который вследствие кончины его отца ⁴⁷, последовавшей в это самое время, будет отныне именоваться герцогом Ларошфуко, находился в своих владениях в Ангумуа ⁴⁸, герцог Сен-Симон — в Блэ, комендантом которого был, а маршал Лафорс — в Гиени. Сначала все они выказывали одинаковую приверженность Принцу, и, когда герцоги Буйонский и Ларошфуко совместно составили план военных действий в Гиени, герцог Сен-Симон, которому они его сообщили, предложил принять в свою крепость герцога Энгиенского ⁴⁹; но он недолго оставался при том же образе мыслей.

Между тем герцог Ларошфуко, рассудив, как важно для его партии показать, что она берется за оружие не только ради возвращения Принцу свободы, но и ради того, чтобы ее сохранил его сын, при соучастии герцога Буйонского направил Гурвиля к вдовствующей Принцессе ⁵⁰, высланной в Шантийи и пребывавшей там под надзором приставленного к ней полицейского офицера, равно как и Принцесса ⁵¹, ее невестка, а также герцог Энгиенский. Гурвиль имел поручение поставить в известность вдовствующую Принцессу о положении дел и указать ей на то, что, поскольку особе герцога Энгиенского грозят всевозможные преследования двора, его нужно укрыть в надежном месте, дабы он мог стать одним из главнейших орудий борьбы за свободу своего отца, и что для выполнения этого герцогу и его матери необходимо тайно перебраться в Брезе, в Анжу близ Сомюра. Герцог Ларошфуко изъявляет готовность прибыть за ними с пятью сотнями дворян и проводить их в Сомюр, если ему удастся осуществить свой замысел относительно этой крепости. На худой конец он предлагает перевезти их в Тюренн; там к ним присоединится герцог Буйонский, чтобы сопровождать их в Блэ, где они пробудут, пока не увенчаются успехом старания, прилагаемые герцогом Ларошфуко и герцогом Сен-Симоном склонить бордоский парламент и город Бордо принять их у себя. Сколь бы заманчивым ни было подобное предложение, трудно было предугадать, будет ли оно принято или отклонено вдовствующей Принцессой, которая при непостоянстве своего характера, [61] нерешительности и скупости была мало пригодна к тому, чтобы пойти на осуществление этого замысла и твердо его держаться.

Хотя герцог Ларошфуко оставался в неведении, какое решение она изберет, он все же почел своим долгом принять все необходимые меры, чтобы быть в состоянии выполнить предложенное им через его посланца. В связи с этим он решил созвать своих друзей и единомышленников, воспользовавшись таким предлогом, который не выдал бы его истинного намерения, с тем чтобы быть готовым к выступлению, как только прибудет Гурвиль, ожидавшийся с часу на час. Он рассудил, что не найти предлога более благовидного, чем похороны его отца, которые должны были состояться в Вертее, одном из его поместий. Исходя из этого, он пригласил всю знать соседних провинций, а также приказал всем способным носить оружие из проживавших на его землях явиться туда же. Так в короткое время он собрал свыше двух тысяч всадников и восемьсот пехотинцев.

Помимо этого отряда дворян и пехоты немецкий полковник Бенц ⁵² обещал присоединиться к нему со своим полком, чтобы послужить Принцу, и герцог Ларошфуко, таким образом, счел себя в состоянии одновременно взяться за выполнение двух весьма существенных для создававшейся партии замыслов: один состоял в том, что он послал предложить вдовствующей Принцессе, другой — в захвате Сомюра.

Этот город после смерти маршала Брезе был отдан под начало Гито в награду за арест Принца. Названная крепость могла сделаться в гражданской войне исключительно важною, поскольку была расположена посредине королевства и на реке Луаре, между Туром и Анже. При маршале. Брезе над нею начальствовал некий дворянин по имени Дюмон ⁵³, который, узнав, что туда направляется племянник Гито Комменж, имея королевский приказ о своем назначении ее комендантом, и ведет с собой две тысячи пехотинцев, чтобы ее осадить в случае отказа Дюмона удалиться, воспользовался каким-то предлогом и затянул передачу крепости Комменжу, известив герцога Ларошфуко, что готов отдать ее в его руки и примкнуть к его партии, если он пожелает подойти к ней с войсками. Маркиз Жарзэ также предложил пробиться со своими друзьями в крепость и ее защищать, если только герцог Ларошфуко пришлет ему письменное заверение в том, что прибудет к нему на помощь в указанный им самим срок. Эти условия были приняты и подписаны герцогом Ларошфуко тем охотнее, что оба замысла, о которых я только что говорил, связывались друг с другом и могли осуществляться одновременно.

Исходя из этого, герцог Ларошфуко распорядился собрать всю знать, съехавшуюся на похороны его отца, и, обратившись к ней, сказал, что, избегнув в Париже ареста совместно с Принцем, он считает себя отнюдь не в безопасности и на своих землях, со всех сторон окруженных войсками, которые размещены повсюду в окрестностях якобы на зимних квартирах, а в действительности, чтобы захватить его у себя дома; что [62] ему предлагают надежное убежище в крепости по соседству и что он просит своих истинных друзей соблаговолить проследовать туда вместе с ним, оставляя всем прочим свободу поступить, как они того пожелают. Многих это приглашение привело в замешательство, и они под всевозможными предлогами удалились. Полковник Бенц был одним из первых, нарушивших слово. Но все же семьсот дворян пообещали герцогу отправиться с ним. С этим количеством конницы и набранной им в своих землях пехотой он выступил на Сомюр, следуя той же дорогой, держаться которой, чтобы встретиться с ним, должен был и Гурвиль, что и произошло в тот же день. Гурвиль доложил, что вдовствующая Принцесса одобрила переданный ей совет, что она решается ему последовать, но в силу необходимости быть осмотрительной, чтобы не навлечь на себя подозрений двора, ей нужно время и множество предосторожностей для осуществления замысла, последствия которого неминуемо окажутся весьма важными; что она не располагает большими возможностями споспешествовать задуманному деньгами и все, что она может сделать, — это послать герцогу двадцать тысяч франков. Герцог Ларошфуко, видя, что исполнение его первого замысла приходится отложить, решил все же продолжить начатое против Сомюра. Однако, хотя он прибыл туда за неделю до истечения срока, в течение которого комендант обещал в нем продержаться, он узнал, что крепость сдана и что маркиз Жарзэ также не сделал того, о чем с ним условился, и это заставило герцога возвратиться вспять. По дороге он рассеял несколько кавалерийских отрядов из войск короля и, вернувшись к себе, отпустил последовавших за ним дворян. Однако вскоре он снова уехал оттуда, так как маршал Ламейере со всеми своими войсками двигался на него, и он оказался вынужденным удалиться в Тюренн к герцогу Буйонскому, оставив в Муроне пятьсот пехотинцев и сотню всадников, которых набрал и вооружил с крайней поспешностью. По его. прибытии в Тюренн герцог Буйонский и он получили известие, что Принцесса и герцог Энгиенский, последовав их совету, тайно выехали из Мурона ⁵⁴ и находятся по пути в Тюренн, чтобы отдаться под их защиту. Но одновременно до них дошла весть и о том, что герцог Сен-Симон, получив письма двора и узнав о взятии Бельгарда, не остался при своем прежнем образе мыслей и что эта внезапная перемена охладила всех его бордосских друзей, до той поры слывших за наиболее ревностных приверженцев Принца. Однако Ланглад ⁵⁵, которого герцог Буйонский использовал для ведения с ними переговоров, с большим трудом, но вместе с тем и весьма искусно поднял их дух, после чего вернулся для доклада обо всем герцогу, собравшему из своих друзей и приверженцев триста дворян, чтобы выступить с ними навстречу Принцессе и ее сыну. Герцог Ларошфуко также вызвал своих людей, и вскоре, несмотря на угрозу маршала Ламейере отдать войскам на разграбление их имущество, буде они возвратятся к герцогу, к нему во главе с маркизом Сильери прибыло триста дворян. [63]

Герцог Буйонский, помимо своих друзей и приверженцев, набрал на своих землях еще тысячу двести пехотинцев, и, не дожидаясь отряда маркиза Сильери, они выступили ⁵⁶ по направлению к Овернским горам, где должны были проезжать в сопровождении Шаваньяка ⁵⁷ Принцесса и ее сын. Герцоги Буйонский и Ларошфуко два дня прождали их со своими войсками в месте, называемом Лабоми, куда наконец, претерпев тяготы, невыносимые для особ такого пола и возраста, добрались Принцесса и ее сын, после чего оба герцога проводили их в Тюренн ⁵⁸. Туда же одновременно с ними съехались графы Мей ⁶⁹, Колиньи ⁶⁰, Гито, маркиз Сессак, Бове-Шантерак ⁶¹, Бриоль ⁶², шевалье Ривьер ⁶³ и много других знатных особ, а также офицеров из войск Принца, служивших во время этой войны с отменною преданностью и храбростью. Принцесса провела в Тюренне неделю, в течение которой были захвачены Брив-ла-Гайярд и сто кавалеристов из роты жандармов принца Томазо, тогда как остальным удалось оттуда уйти.

Это вынужденное пребывание в Тюренне в ожидании, пока в Бордо будут вновь завоеваны души большинства тамошних жителей, приведенных в замешательство и напуганных поведением герцога Сен-Симона, и, таким образом, откроется возможность без опасений туда направиться, предоставило время генералу Лавалетту ⁶⁴, побочному брату герцога Эпернона ⁶⁵, стоявшего во главе королевской армии, выйти на дорогу Принцессы с целью воспрепятствовать ее проезду, но герцог Буйонский, находившийся в своем поместье, именуемом Рошфор, и бывший вместе с ним герцог Ларошфуко выступили против генерала Лавалетта и наткнулись на него у Монклара в Перигоре, откуда он отступил без боя и, потеряв свой обоз, лесами прошел в Бержерак. После этого Принцесса продолжила путь в Бордо, не встретив больше помех при своем проезде.

Оставалось преодолеть лишь трудности в самом городе. Он был расколот на несколько группировок. Ставленники герцога Эпернона и последователи новейших воззрений герцога Сен-Симона объединились с приспешниками двора и, среди прочих, с неким Лави, помощником прокурора бордоского парламента, человеком ловким и честолюбивым. Они прилагали всяческие усилия, чтобы закрыть пред Принцессой городские ворота. И все же, когда в Бордо узнали, что она с герцогом Энгиенским приближается к Лормону, близ города, стали видны признаки народного ликования: множество горожан вышло навстречу им, дорогу, где им предстояло проехать, усыпали цветами, и за баркой, которая их везла, последовали все случившиеся на реке лодки, а корабли в гавани отсалютовали им всей своей артиллерией, и таким образом они вступили в Бордо ⁶⁶, несмотря на все прилагавшиеся тайно усилия помешать им в этом.

Парламент и городские власти, каковыми в Бордо являются эшевены ⁶⁷, не пришли все вместе приветствовать их, но почти не было таких частных лиц, кто бы их не заверил в своей готовности им служить. Группировки, о которых я только что говорил, сначала все же [64] воспрепятствовали тому, чтобы герцоги Буйонский и Ларошфуко были впущены в город, и они провели два-три дня в предместье Шартрё, куда толпами повалил народ, предлагавший проложить им дорогу силою. Однако они воздержались от такого образа действий и ограничились тем, что во избежание беспорядков вошли в город с наступлением темноты.

Из размещенных тогда в этой провинции королевских войск единственным крупным соединением были части генерала Лавалетта, стоявшие возле Либурна. Войска герцогов Буйонского и Ларошфуко состояли, как я сказал, из шестисот дворян, их друзей и единомышленников, и приведенной из Тюренна пехоты, но так как эти войска не были регулярными, задерживать их дольше было невозможно. Итак, было решено поскорее сразиться с генералом Лавалеттом, и по этой причине оба герцога выступили против него к Либурну, но, узнав об этом заблаговременно, он отступил и вторично уклонился от боя, рассудив, что, поскольку дворянство вот-вот разъедется по домам, он, и не сразившись, без сомнения, возьмет верх.

В это самое время маршалу Ламейере было приказано двинуться со своей армией на Бордо через область Антр-дё-Мер, а король подошел к Либурну. Эти известия заставили герцогов Буйонского и Ларошфуко поторопиться с проведением воинского набора, несмотря на препятствия, с которыми они постоянно сталкивались столько же из-за недостатка в деньгах, сколько из-за того, что многие из Парламента и городских властей чинили им тайные помехи в осуществлении их намерения. Обстановка осложнилась настолько, что едва не разразились крупные беспорядки в связи с прибытием к Принцессе испанского офицера, доставившего ей от своего короля двадцать пять тысяч экю на самые неотложные нужды. Парламент запретил впускать его в город; терпение Парламента простиралось не дальше того, что он принял Принцессу и ее сына, не выказав своего расположения к ним, как это сделал народ, и не выразив своего отношения к происшедшему между силами короля и теми, кто их отогнал. На этот раз Парламент нашел, что ему достаточно воспротивиться допущению и город упомянутого посланника, чтобы этим единственным шагом оправдать свое предыдущее поведение и обрести заслуги перед двором, лишив враждебную ему партию ожидаемой помощи из Испании и поставив ее перед необходимостью пойти на условия, какие бы ни пожелали ей навязать.

Итак, Парламент, собравшись, предписал испанскому офицеру немедленно покинуть Бордо. Народ, не дав себе труда уяснить, какие цели преследовало это постановление, сразу же взялся за оружие и, осадив Дворец Правосудия, пригрозил, что сожжет его, если Парламент не отменит своего только что принятого решения и не постановит вступить в союз с Принцессою и герцогами Буйонским и Ларошфуко. Было сочтено, что эти волнения можно легко прекратить, направив к толпе городские власти, но это только усилило смуту из-за промедления с ответом на требования народа. Тогда Парламент послал к герцогам Буйонскому и Ларошфуко сообщить о разразившихся беспорядках и просить об их пресечении. Им было весьма [65] на руку, что в таких обстоятельствах они оказались нужны. Однако, хотя для них было исключительно важно, чтобы народ добился постановления о союзе с ними и отмены мер, только что принятых против уполномоченного Испании, они вместе с тем опасались, как бы, показав себя в силах положить конец народному возмущению, не были обвинены в том, что сами же его и подстроили. Итак, сначала оба герцога отклонили просьбу Парламента, но, увидев, что всеобщее возбуждение нарастает и что время больше не терпит, они, сопровождаемые своими гвардейцами и множеством друзей и приверженцев, бросились к Дворцу Правосудия. Тут им представилось, что столь большое число последовавших за ними, необходимое для их безопасности, может лишь усилить волнения. Они устрашились, как бы столько людей, перемешавшись и не зная друг друга, не затеяли свалки и дело не дошло до последней крайности, а также как бы народ не вообразил, увидев их приближение во главе целой толпы, что они собираются разогнать его силой оружия. Побуждаемые этими соображениями, они отослали всех, следовавших за ними, и, пренебрегая мерами предосторожности, совсем одни устремились навстречу опасностям, которые могли подстерегать их в подобной сумятице. Их появление оказало, однако, желательное для них воздействие: оно остановило ярость народа в то мгновение, когда уже готовились поджечь Дворец Правосудия. Оба герцога взяли на себя посредничество между Парламентом и народом. Уполномоченному Испании была обеспечена необходимая безопасность и было принято постановление, отвечавшее требованиям народа.

Герцоги Буйонский и Ларошфуко вслед за тем нашли нужным провести общий смотр горожанам, чтобы те воочию увидели свою силу и их можно было постепенно склонить к решимости претерпеть осаду. Они пожелали лично расставить горожан в боевые порядки, хотя получили несколько сообщений, предостерегавших о том, что среди этих людей есть подкупленные, подрядившиеся их убить. Тем не менее при том, что непрерывно гремели залпы, производимые в их честь более чем двенадцатью тысячами человек, не произошло ни одного случая, который подал бы хоть какой-нибудь повод поверить в обоснованность упомянутых сообщений. Затем было приступлено к строительству кое-каких укреплений за чертой города, но так как из Испании шло мало денег, ни одно из них не было доведено до пригодности к обороне: ведь в течение всей этой войны от испанцев поступило всего двести двадцать тысяч ливров, тогда как все остальное было изъято из денег бордоской казны, изысканных и качестве вывозных пошлин ⁶⁸, или взято взаймы от имени Принцессы, герцогов Буйонского и Ларошфуко и г-на Лене ⁶⁹. Все же в очень короткое время было набрано около трех тысяч пехотинцев и семьсот или восемьсот всадников. Был захвачен Кастельно ⁷⁰, отстоящий от Бордо на четыре лье. Наши войска продвинулись бы и дальше, если бы не вести о приближении со стороны Антр-дё-Мер маршала Ламейере и шедшего на соединение с генералом Лавалеттом герцога Эпернона. С получением этого сообщения маркиз Сильери был [66] послан в Испанию, чтобы обрисовать там положение дел и поторопить с помощью людьми, кораблями и деньгами, которую ждали оттуда.

Тем временем, оставив гарнизон в Кастельно, остальные войска отступили в Бланкфор, находящийся в двух лье от Бордо. Сюда подошел герцог Эпернон с намерением напасть на наши войсковые квартиры. Герцоги Буйонский и Ларошфуко вернулись в Бордо, и начальствовал над войсками генерал-майор Лешамбон. Его силы были намного слабее войск герцога Эпернона. Тем не менее, хотя Лешамбон и не смог защитить подступ к своим квартирам, окружавшие их с тыла каналы и топи позволили ему отойти, не понеся поражения, и спасти войска с их обозами. На шум этой битвы герцоги Буйонский и Ларошфуко выступили из Бордо с большим числом горожан и, соединившись со своими войсками, устремились на герцога Эпернона с намерением его разгромить. Но вся местность была изрезана каналами, и им не удалось сойтись с ним врукопашную. Долго палили с обеих сторон. Герцог Эпернон потерял несколько офицеров и много солдат; меньше убитых было со стороны бордосцев; там были ранены Гито ⁷¹ и Ларуссьер ⁷².

Войска маршала Ламейере и герцога Эпернона подступили, наконец, вплотную к Бордо; они отбили Сен-Жорж, остров на Гаронне, в четырех лье от города вверх по течению, на котором было начато возведение кое-каких укреплений. Этот остров стойко оборонялся в течение трех или четырех дней, так как с каждым приливом туда направляли из Бордо свежий полк, сменявший защитников. Здесь был ранен генерал Лавалетт, умерший несколько дней спустя. Но случилось так, что суда, доставившие войска и долженствовавшие отвезти тех, на смену кому они прибыли, были потоплены батареей, которую маршал Ламейере приказал установить у самой реки, и такой страх охватил солдат и даже офицеров, что все они сдались в плен. Таким образом бордосцы одновременно потеряли и этот остров, столь важный для них, и тысячу двести человек лучшей пехоты. Этот урон и прибытие в Либурн короля ⁷³, повелевшего немедленно напасть на расположенный в двух лье от Бордо замок Вер, вызвали большое замешательство в городе. Парламент и народ поняли, что король вот-вот обложит осадой Бордо при полном отсутствии самого необходимого для его обороны; из Испании не поступало никакой помощи; и в конце концов страх побудил Парламент собраться и обсудить, не направить ли к королю своих представителей просить мира на условиях, какие будут ему угодны, как вдруг стало известно, что Вер захвачен и его сдавшийся на милость победителя комендант, некий Ришон, повешен. Эта жестокость, которая, как рассчитывал Кардинал, должна была посеять в Бордо ужас и рознь, произвела совершенно обратное действие. Ибо, поскольку весть об этом пришла в то время, когда все души были охвачены смятением и колебаниями, герцоги Буйонский и Ларошфуко сумели так искусно использовать создавшееся положение, что привели свои дела в лучшее чем когда бы то ни было состояние, добившись тогда же повешения некоего Каноля, который [67] начальствовал на острове Сен-Жорж при первом захвате его войском бордосцев и сразу же сдался на милость победителя. Но дабы Парламент и народ разделили с генералами ответственность за поступок не менее необходимый, чем казавшийся дерзким, оба герцога распорядились судить Каноля в Военном совете, на котором председательствовали Принцесса и герцог Энгиенский и в который входили не только офицеры, но и два представителя от Парламента, постоянно присутствовавшие на его заседаниях, а также тридцать шесть городских старшин. Этого злополучного дворянина, за которым не было никакой вины, кроме его несчастливой звезды, единогласно приговорили к смерти, и народ был в таком возбуждении, что едва дождался, пока он будет казнен, чтобы растерзать его тело в клочья. Это деяние потрясло двор и восстановило стойкость бордосцев. Они так быстро перешли от растерянности к желанию защищаться, что решили, не колеблясь, дожидаться осады, надеясь столько же на свои силы, сколько и на посулы испанцев, обещавших им скорую и обильную помощь. В этих видах в Бастиде, по ту сторону реки напротив Бордо, спешно построили форт с четырьмя бастионами. Старательно трудились и на других городских укреплениях. Хотя горожанам, имевшим дома в предместье Сен-Сюрен, и было указано, что оно в первую очередь подвергнется нападению и что в нем может разместиться вся пехота королевского войска, они так и не согласились, чтобы сожгли или срыли хотя бы один из домов. Таким образом, все, что удалось сделать, — это перегородить проезды баррикадами и проникнуть в дома. Да и на это решили пойти лишь ради того, чтобы не перечить народу: никто и не рассчитывал, что можно защитить место столь большой протяженности силами горожан и малым числом оставшихся войск, которые насчитывали не более восьмисот или семисот пехотинцев и трехсот всадников. Тем не менее, завися от Парламента и народа, надлежало им уступить вопреки правилам военного дела и попытаться оборонять предместье Ceн-Сюрен, хотя оно было обнажено с двух сторон. Ближайшие к нему городские ворота — это ворота Дижо. Они оказались столь ненадежными — ведь ничто их не защищало и на подходе к ним не было никакого подъема, — что сочли уместным прикрыть их полумесяцем ⁷⁴. Но так как была нехватка во всем, пришлось по необходимости использовать невысокий бугор из навоза перед воротами: круто срезанный в сторону неприятеля в форме горнверка без бруствера и без рва, он тем не менее стал самым сильным укреплением города.

Оставив короля в Буре, Кардинал прибыл к армии. Она состояла из восьми тысяч пехоты и приблизительно трех тысяч конницы. Здесь тем скорее решили начать с нападения на предместье Сен-Сюрен, что в нем охранялись только проезды и поэтому можно было беспрепятственно овладеть усадьбами, пробраться через них в предместье и даже обойти защитников баррикад и церкви, отрезав им пути отступления в город. Больше того, находя, что защита полумесяца невозможна, рассчитывали в тот же день подступить вплотную к воротам Дижо. Во исполнение этого маршал [68] Ламейере распорядился напасть одновременно на баррикады и на усадьбы предместья, и Палюо ⁷⁵ получил приказ проникнуть в него через дворец Галлиена ⁷⁶ и, вклинившись между предместьем и городом, пройти прямо к полумесяцу. Но не прибыв к назначенному маршалом Ламейере сроку, он наткнулся на более упорное, чем предполагалось, сопротивление. Едва королевские войска начали наступать, как по ним была открыта стрельба. Защитники города разместили своих мушкетеров за изгородями и в виноградниках, которые окружали предместье, и сразу остановили продвижение королевских войск, нанеся им большие потери: был ранен генерал-майор Шуп ⁷⁷ и убито несколько офицеров. Герцог Буйонский находился на кладбище при церкви святого Сюрена с теми из горожан, которых ему удалось привести на смену дозорам; герцог Ларошфуко сначала защищал баррикаду от наседавших на нее главных сил неприятеля, а затем, после того как она в конце концов пала, отступил на соединение с герцогом Буйонским. Тут были захвачены в плен Бове-Шантерак и шевалье Тодья ⁷⁸. С обеих сторон вели очень сильный огонь. В стане герцогов насчитывалось сто или сто двадцать убитых, в королевском — около пятисот. Тем не менее предместье было захвачено, но продвинуться дальше противник не смог и, чтобы захватить полумесяц, решил заложить траншеи. Им также было предпринято нападение по аллеям сада архиепископства. Я сказал уже выше, что перед полумесяцем не было рва, и, так как его можно было легко захватить, горожане не пожелали занять в нем оборону и довольствовались стрельбою по неприятелю из-за городских стен. Осаждающие трижды бросали на него свои лучшие части, а в последний раз даже прорвались внутрь, но все же были отброшены герцогом Ларошфуко, устремившимся на них со своими гвардейцами и гвардейцами Принца как раз в то мгновение, когда защитники полумесяца дрогнули и стали его покидать. Внутри полумесяца были захвачены в плен три или четыре офицера из полка Навая ⁷⁹, а все остальные из ворвавшихся или перебиты или отогнаны. Осажденные произвели три крупные вылазки, причем всякий раз очищали неприятельскую траншею и сжигали лагерь осаждающих. В последней из этих вылазок был убит Лашапель-Бирон, генерал-майор в войсках герцога Буйонского. По миновании тринадцати дней после отрытия ими траншеи осаждающие ни на шаг по продвинулись дальше того, чего достигли в первый день. Но так как в Бордо, не считая ополчения горожан, было мало пехоты для смены защитников атакуемых укреплений, а почти все оставшиеся живыми и невредимыми не могли быть брошены на неприятеля из-за необходимости непрерывно вести по нему стрельбу или вследствие усталости от тринадцатидневного несения караульной службы, герцог Буйонский приказал сменить их спешенными кавалеристами. И он и герцог Ларошфуко неотступно находились при них последние четыре-пять дней, дабы своим примером ⁸⁰ удержать на передовых позициях как можно больше людей. Тем временем герцог Орлеанский и фрондеры, узнав, что принцев не только увезли в Маркусси, но что сверх того предполагают [69] переправить их в Гавр ⁸¹, и опасаясь, как бы падение Бордо не усилило еще больше могущества Кардинала, не захотели дожидаться исхода осады и послали к нему своих представителей, чтобы те постарались добиться открытия мирных переговоров. Этими представителями были Лемёнье ⁸² и Бито ⁸³, которых возглавлял приставленный к ним герцогом Орлеанским Кудре-Монпансье. Они прибыли в Бур, чтобы склонить короля к заключению мира; они оповестили об этом бордоский парламент, и обе стороны согласились установить перемирие на две недели ⁸⁴. Как только было принято это решение, Кудре-Монпансье и оба других представителя вступили в пределы города с намерением довести дело до желательного им завершения. Двор хотел мира, опасаясь исхода осады и видя, что королевские войска пали духом, наткнувшись на сопротивление, отличавшееся тем большим упорством, что осажденные надеялись на помощь Испании, а также маршала Лафорса, собиравшегося вот-вот примкнуть к герцогам. С другой стороны, и бордоский парламент, истомленный продолжительностью и опасностями осады, также высказался за мир. Приверженцы двора и герцога Эпернона не жалели усилий, чтобы склонить к тому же и весь город: пехота истреблена, ожидание помощи из Испании слишком часто оказывалось обманчивым, чтобы на нее можно было и вправду рассчитывать. Эти доводы побудили бордоский парламент направить своих представителей в Бур, где тогда находился двор. Парламентские пригласили Принцессу и герцогов Буйонского и Ларошфуко послать туда и своих представителей, но так как оба герцога не преследовали никаких иных целей, кроме освобождения принцев, и могли желать мира лишь на этом условии, они ограничились тем, что не стали препятствовать переговорам, поскольку все равно не могли им помешать. Итак, они отказались направить туда уполномоченных от себя ⁸⁵ и лишь попросили представителей города позаботиться об обеспечении безопасности и свободы Принцессы и герцога Энгиенского, равно как и о безнаказанности и восстановлении в прежних правах всех, принадлежавших к их партии. Бордоские представители отправились, в Бур, провели там переговоры с кардиналом Мазарини и заключили мир ⁸⁶, не сообщив о его статьях ни Принцессе, ни обоим генералам. Его условия состояли в том, что королю будет оказан в Бордо совершенно такой же прием, какой ему обычно оказывают все прочие города его королевства; что выдержавшие осаду войска могут покинуть город и беспрепятственно пойти на соединение с армией г-на де Тюренна в Стене; что все привилегии города Бордо и его Парламента будут сохранены; что Шато-Тромпетт должен остаться в развалинах; что Принцесса и герцог Энгиенский могут удалиться в Мурон, где король будет содержать весьма незначительный, необходимый для их безопасности и отобранный по их усмотрению гарнизон; что герцогу Буйонскому не возбраняется отбыть в Тюренн, а герцогу Ларошфуко — к себе, однако без права отправлять обязанности губернатора Пуату и без всякого возмещения за его дом в Вертее ⁸⁷, снесенный по распоряжению короля. [70]

Когда Принцесса и ее сын в сопровождении герцогов Буйонского и Ларошфуко покидали водой Бордо ⁸⁸, чтобы высадиться в Лормоне и оттуда сухим путем проехать в Кутра, им повстречался маршал Ламейере, направлявшийся на барке и Бордо. Он пересел на судно Принцессы и предложил ей сначала проследовать в Бур для свидания с королем и королевой, подав ей при этом надежду, что, быть может, просьбам и слезам женщины будет даровано то, в чем нашли должным ей отказать, когда она домогалась своего силой оружия. При всем нежелании Принцессы предпринять эту поездку, герцоги Буйонский и Ларошфуко убедили ее побороть себя и внять совету маршала Ламейере, чтобы никто не мог ее упрекнуть в упущении хотя бы какой-то возможности добиться освобождения Принца, ее супруга. Они рассудили также, что подобная встреча, которая не могла быть заранее согласована ни с фрондерами, ни с герцогом Орлеанским, несомненно посеет в них беспокойство и может повлечь за собой весьма существенные последствия. Маршал Ламейере вернулся в Бур оповестить о предстоящем прибытии Принцессы и ее сына. Это столь внезапное изменение обстоятельств повергло в изумление Мадемуазель ⁸⁹ и заставило ее счесть, что слишком многие вещи обсуждаются за спиною ее отца. Это мнение укрепили в ней и продолжительные беседы с глазу на глаз, которые герцог Буйонский и герцог Ларошфуко, каждый в отдельности, имели с Кардиналом, намереваясь склонить его к решению освободить принцев или, по крайней мере, заронить в герцоге Орлеанском подозрение на его счет. Между собою они столковались о том, чтобы говорить с Кардиналом в одинаковом духе, и оба сказали ему, что своим освобождением Принц будет обязан Кардиналу тем больше, что исход войны нисколько не вынуждал его к этому шагу. Они указали также, что образ действий фрондеров должен раскрыть Кардиналу их замыслы и что те стремятся иметь в своем распоряжении принцев лишь для того, чтобы объединиться с ними в совместной борьбе против Кардинала; что хотя гражданской войне в Гиени положен конец, однако стремлению разжечь ее снова, и притом во всем королевстве, конец будет положен не раньше, чем окончится заключение принцев. Они добавили к этому, что весь народ и все парламенты королевства объединятся ради столь правого дела и что оно будет поддержано и той партией, которая только что завершила войну. Но они сказали ему и о том, что в его власти отвратить столькие бедствия, выпустив на свободу принцев и тем самым связав их прочными узами с интересами королевы и его собственными. Хотя этот разговор тогда мало подействовал на Кардинала, он все же частично повел к тому, что наперед замыслили оба герцога: в герцоге Орлеанском и во фрондерах он заронил подозрения, и, утратив надежду заполучить в свои руки принцев, они решили искать новые способы избавиться от Кардинала.

Вот так и закончилась бордоская война ⁹⁰. Быть может, вызовет удивление, как герцоги Буйонский и Ларошфуко дерзнули ее начать и каким образом два частных лица без крепостей, без войск, без денег и не [71] выдвигая никакой иной цели, кроме освобождения принцев, смогли выдержать эту войну, и притом в ту пору, когда все королевство находилось в беспрекословном подчинении у короля, а герцог Орлеанский и фрондеры действовали заодно с Кардиналом, чтобы раздавить Принца. Но отнюдь не менее поразительно, что крепость, открытую во многих местах, оба герцога, располагая столь малыми силами, сумели отстоять от внушительной армии, которую возглавлял маршал Ламейере при верховном руководстве кардинала Мазарини и которую к тому же поддерживало присутствие короля; что за тринадцать дней натиска осаждающие не смогли овладеть укреплением, созданным из навоза и бочек и не имевшим ни рва, ни бруствера, и что в течение всего этого времени для обоих генералов неизмеримо опаснее были враждебные им группировки в народе и Парламенте, чем армия осаждающих. К этому можно еще добавить, что в дни этой обороны герцогиня Буйонская находилась в заключении; что мать, жена и дети герцога Ларошфуко были лишены крова; что его поместья подверглись разграблению, а дома были срыты.

Пока дела обстояли описанным образом и старания двора были направлены на усмирение беспорядков в Гиени, г-н де Тюренн извлек из отлучки короля немалые выгоды. Он вынудил испанцев предоставить ему командование над частью их войск, а также войск герцога Лотарингского ⁹¹; он присоединил к ним все то, что ему удалось сохранить из войск Принца; он был полновластным хозяином Стене и не имел противостоявшего ему неприятеля. Таким образом, ничто не препятствовало ему вступить в пределы Франции и добиться там внушительных успехов, если бы не обычное для испанцев отвращение к замыслам подобного рода, поскольку они страшатся подвергать свои войска превратностям случая ради выгод, которые их непосредственно не касаются, равно как и ставить себя в положение, когда могут оказаться нарушенными сообщения с подвластными им областями. Вот почему, осадив Музон, взятый ими ⁹² после затянувшейся на месяц осады, они сочли, что с них хватит. Тем не менее г-н де Тюренн преодолел все эти помехи и с величайшим трудом заставил испанцев пойти прямиком на Париж, надеясь, что его присутствие с этими силами вызовет достаточно смятения и разброда, чтобы доставить ему возможность предпринять многое. В то время и приверженцы Принца также начали составлять всевозможные планы, как вызволить его из заключения. Герцог Немур открыто объявил себя сторонником Принца, и наконец все, казалось, споспешествовало замыслам г-на де Тюренна. И вот, чтобы не упустить столь благоприятно сложившейся обстановки, он вступил в Шампань и сразу же захватил Шато-Порсьен и Ретель, оказавшие весьма слабое сопротивление, после чего продвинулся вплоть до Ферте-Милона. Но, узнав там о перемещении принцев в Гавр-де-Грас, испанцы не пожелали идти дальше, и г-н де Тюренн принужден был вместе с армией возвратиться в Стене. Все же он распорядился укрепить Ретель и оставил в нем испанский гарнизон во главе с делли [72] Понти ⁹³. Он полагал, что, ставя начальника над крепостью, ставшей исключительно важной, нельзя сделать лучшего выбора, как препоручив ее человеку, который со славою защитил три или четыре наиболее значительных крепости Фландрии.

Известия о только что рассказанном мною ускорили возвращение двора. Фрондеры, действовавшие, пока принцы находились в Венсенне и в Маркусси, заодно с Кардиналом в надежде заполучить их в свои руки, полностью утратили эту надежду, узнав о перемещении их в Гавр. Свое недовольство Кардиналом они тем не менее скрыли под личиной того же самого поведения, какого держались ранее, дабы скрывать свое сближение с ним. Хотя со времени заключения принцев они постарались неприметно извлечь из своего примирения с Кардиналом все, что только могло пойти им на пользу, все же, чтобы сохранить свое влияние на народ, они, с согласия Кардинала, стремились внушить всем и каждому, что нисколько не оставили своего былого намерения добиться его падения. Таким образом, то, что сначала делалось фрондерами по уговору с Кардиналом, теперь, когда они по-настоящему захотели сбросить его, послужило им против него. Их ненависть к нему возросла еще больше из-за заносчивости, с какою он после своего возвращения стал относиться ко всем. Он с легкостью сам себя убедил, что, переместив принцев в Гавр и усмирив Гиень, вознесся над всеми партиями и группировками, из-за чего пренебрег теми, в ком больше всего нуждался, и помышлял лишь о создании сильной армии для отвоевания Ретеля и Шато-Порсьена. Начальствование над нею он вручил маршалу Дюплесси-Пралену ⁹⁴, которому повелел со всею поспешностью выступить с задачею обложить Ретель, решив прибыть к армии под конец осады, чтобы присвоить всю славу победы.

Г-н де Тюренн сообщил испанцам о замысле Кардинала и приготовился ему помешать. Делли Понти поручился, что сможет держаться достаточно продолжительный срок, и г-н де Тюренн, основываясь на этом, совместно с испанцами принял необходимые меры для оказания ему помощи. Он решил поспешно двинуться к Ретелю с целью вынудить маршала Дюплесси снять осаду или чтобы напасть на его размещенные в некотором удалении войсковые квартиры. Но трусость или измена делли Понти, который продержался на шесть дней меньше обещанного, не только сделала бесполезным замысел г-на де Тюренна, но и вынудила его сразиться в невыгодных для него условиях. Маршал Дюплесси, усилившийся благодаря прибытию подкреплений, двинулся с опережением в один переход, так что, не имея возможности уклониться от неприятеля, г-н де Тюренн вступил в бой, выказав много доблести, но потерпев неудачу ⁹⁵. Тогда он рассудил, что нужно как можно скорее отправиться к графу Фуенсальданья ⁹⁶, не только чтобы успокоить его и склонить к новым усилиям, но и для того, чтобы не подать повода испанцам подумать, будто случившееся способно оторвать его от их интересов и побудить к самостоятельным поискам выхода за спиною у них. [73]

После этой победы Кардинал, успевший добраться уже до Ретеля, возвратился в Париж как бы с триумфом и выказал столько чванства по случаю этой удачи, что в умах всех с новой силою пробудились издавна питаемое к нему отвращение и страх перед его владычеством. Тогда же было подмечено, что судьба использовала исход этой битвы по-своему, а именно таким образом, что потерпевший в ней поражение г-н де Тюренн стал крайне нужен испанцам и получил верховное командование над их армией, а Кардинал, приписавший себе всю славу за это деяние, навлек на себя зависть и общественную ненависть. Фрондеры сочли, что он перестанет с ними считаться, поскольку переставал испытывать в них нужду, и, опасаясь, как бы он не разделался с ними, чтобы править единолично, или не отдал их на заклание Принцу, именно тогда и заключили соглашение с президентом Виолем ⁹⁷, Арно ⁹⁸ и Монтереем ⁹⁹, ревностными приверженцами Принца, сообщавшими ему обо всем и получавшими от него ответные указания.

Начало этих переговоров повлекло за собой целый ряд других — особых и тайных, то с герцогом Орлеанским, г-жой де Шеврез, Коадъютором и г-ном де Шатонефом, то с герцогом Бофором и г-жою де Монбазон; некоторые повели переговоры непосредственно с Кардиналом. Но поскольку принцесса Пфальцская ¹⁰⁰ как никто другой пользовалась в то время доверием принцев и г-жи де Лонгвиль, она и начала все эти многочисленные переговоры и в конце концов стала хранительницей стольких обязательств и стольких противоречащих друг другу соглашений, что, почувствовав на себе бремя такого множества несовместимых вещей, устрашилась, как бы не внушить подозрения и той и другой стороне. Охваченная этими опасениями, принцесса известила герцога Ларошфуко, что ему необходимо, оставаясь неузнанным, приехать в Париж, дабы она обрисовала ему состояние создающихся группировок и присоединилась затем к той из них, которая располагает наибольшими возможностями споспешествовать освобождению принцев.

Герцог Ларошфуко без промедления прибыл в Париж ¹⁰¹ и находился там, скрываясь у принцессы Пфальцской, чтобы вместе рассмотреть недавно сделанные ей со всех сторон предложения. Общая и главнейшая цель фрондеров состояла в удалении и полном низложении Кардинала, и ради этого они домогались согласия принцев содействовать им всем, чем только смогут. Г-жа де Шеврез желала, чтобы принц Конти вступил в брак с ее дочерью, чтобы после падения Кардинала г-н де Шатонеф был назначен первым министром и чтобы по исполнении всего этого Принцу было отдано губернаторство Гиень вместе с генеральным наместничеством ¹⁰² в этой провинции, Блэ — тому из его друзей, на ком он остановит свой выбор, а губернаторство Прованс — принцу Конти. Герцог Бофор и г-жа де Монбазон ничего не знали об этом проекте и выдвигали свои собственные условия, которые оставались неизвестны другим и сводились только к выдаче денежных сумм г-же де Монбазон и [74] пожалованию ее сыну права на занятие одной из должностей герцога Монбазона, в случае ее освобождения, или на возмещение за нее ¹⁰³. Коадъютор, казалось, не преследовал никаких личных целей и лишь поддерживал интересы своих друзей. Но помимо того, что он рассчитывал обрести величие в падении Кардинала, у него была тесная связь с г-жой де Шеврез, и говорили, что красота ее дочери имеет над ним еще большую власть ¹⁰⁴. Г-н де Шатонеф не пожелал быть упомянутым в этом договоре, но поскольку он тоже был близок с г-жой де Шеврез как до своего заключения, так и после него и поскольку они всегда действовали совместно, сначала заодно с Кардиналом, позже с его врагами, можно было удовольствоваться словом г-жи де Шеврез, данным ею от имени г-на де Шатонефа. Он одобрительно отнесся к тому, чтобы все его могущественные и влиятельные друзья из окружения короля и в Парламенте тайно повидались с принцессою Пфальцской и пообещали ей взять на себя те же самые обязательства, что и он. Он все еще сохранял большое влияние на герцога Орлеанского, и ему удалось вместе с Коадъютором и г-жой де Шеврез убедить герцога потребовать освобождения принцев.

Итак, все было заранее подготовлено. Принц, во всех подробностях об этом осведомленный, склонялся, казалось, к заключению договора с фрондерами, но герцог Ларошфуко, который до того времени был врагом Коадъютора, г-жи де Шеврез, герцога Бофора и г-жи де Монбазон, видя, что переговоры продвинулись и близки к завершению, помешал принцессе Пфальцской подать Принцу совет утвердить договор с фрондерами и сам не торопился поставить под ним свою подпись. Он считал, что если с ними будет заключено соглашение, то принцам не выйти из заключения без подлинной революции, и что, напротив, Кардинал, располагавший ключами от Гавра, может без промедления выпустить их на свободу и, возможно, воспользуется столь справедливым и столь достойным путем ради избежания грозящих ему опасностей.

Как только Кардинал был извещен принцессою Пфальцской о пребывании в Париже герцога Ларошфуко, он заявил о своем горячем желании тайно свидеться с ним тою же ночью. Вопреки своему обыкновению он даже отважился ввести в свои покои герцога Ларошфуко так, чтобы никто его не заметил, ради чего один и без фонаря спустился во двор Палэ-Рояля и тем самым подставил себя под удар всякого, кто вздумал бы на него покуситься. В начале беседы он прежде всего с большим старанием и очень искусно попытался оправдать все то, что вынужден был предпринять против Принца, и распространился о различных причинах, из-за которых отдал приказ об его аресте; он не упустил ничего, чтобы убедить герцога Ларошфуко в своем искреннем желании помириться с домом Конде, и заверил его, что отныне хотел бы разделять с членами этой фамилии все их воззрения и дружеские связи и что общая для них непримиримая ненависть к коадъютору Парижскому должна прочно скрепить их союз. Еще Кардинал сказал, что для соглашения с Принцем ему не [75] требуется никаких иных поручительств, кроме слова г-жи де Лонгвиль и герцога Ларошфуко, но, чтобы заключить договор, который может иметь столь значительные последствия, ему нужно подумать, и он просит дать ему время на это. Он попытался купить герцога Ларошфуко всевозможными весьма лестными для его честолюбия обещаниями; он предложил ему по своему усмотрению выбрать мужей для его трех племянниц ¹⁰⁵, стремясь доказать, как он сказал, этим столь исключительным знаком доверия и уважения, какое предпочтение перед всеми своими друзьями он хочет оказать герцогу Ларошфуко. Столь важные и так далеко заходящие предложения, однако, скорее посеяли в герцоге недоверие, чем подали ему какие-либо надежды. Тем не менее, поскольку все интересы Кардинала, казалось, должны были побуждать его искренне стремиться прийти к соглашению, герцог Ларошфуко некоторое время склонен был полагать, что начатые переговоры окажутся небесполезными и что Кардинал, окруженный столькими врагами и подвергающийся стольким опасностям, примет, наконец, единственное правильное решение, какое ему только и остается принять. Герцог Ларошфуко счел бесполезным оправдывать прошлое поведение Принца. Он лишь воздал Кардиналу хвалу за то, что в столь трудное время тот с такой славою и такой твердостью выдержал на своих плечах бремя государственных дел. Он дал ему также понять, что с превеликой почтительностью и признательностью принимает исключительные свидетельства уважения и дружбы, явленные ему Кардиналом, но вместе с тем не подал ему ни малейшего основания думать, будто его можно обольстить таким множеством праздных надежд. Сверх того он попросил Кардинала припомнить, что именно сказал ему в Буре, по оставление Бордо, после подписания мира. Заверив его тогда, что взятые им на себя обязательства в отношении Принца и принца Конти не утратят силы, пока не окончится их заточение, он то же самое повторяет и здесь, в Палэ-Рояле, хотя находится в руках Кардинала в еще большей степени, чем в Гиени, и подтверждает, что освобождение принцев — единственная цель, осуществления которой он тогда добивался. Еще он указал Кардиналу, что промедление в этом наносит в одинаковой мере ущерб интересам как двора, так и принцев, и что это их свидание, которое не может долго оставаться тайною, возродит среди фрондеров недоверие к Кардиналу. Затем он сообщил министру все то, что, по его мнению, могло усилить его подозрения и опасения, умолчав, однако, о том, что делалось всякий день ради его изгнания. Наконец, он сказал Кардиналу, что хочет иметь от него определенный ответ, так как, если их переговоры затянутся, приверженцы принцев могут упустить благоприятствующие их освобождению обстоятельства; что они все еще изъявляют готовность принять эту милость из его рук и стать на его сторону в борьбе с общим врагом, но что, вместе с тем, они близки и к тому, чтобы сплотиться со всеми теми, кто выступает против него, и без сомнения сделают это, если он откажется освободить принцев; что теперь уже ничего другого не 76] остается, как предоставить ему двадцать четыре часа на решение, что ему выгоднее, объединиться ли с Принцем, чтобы осилить фрондеров, или увидеть, как Принц объединяется с фрондерами, дабы осилить его самого. Этой речью непреклонность Кардинала была поколеблена; тем не менее он не смог тут же принять решение и отложил сообщение своего окончательного ответа на завтра. Однако прирожденная нерешительность и непонимание своего истинного положения заставили его бессмысленно упустить время для заключения соглашения и тем самым вынудили герцога Ларошфуко спустя два дня договориться с герцогом Орлеанским и фрондерами и поставить свою подпись под тем, что отвечало их пожеланиям.

Ловкости, проявленной кардиналом Мазарини в столь многих случаях, герцог Ларошфуко, пока длились эти переговоры, так и не обнаружил. Почти все время он видел перед собой Кардинала встревоженным, нерешительным, охваченным нелепым тщеславием и прибегающим к мелким уловкам. При всей недоверчивости этого министра и при том, что ему было крайне необходимо не допускать ошибочных суждений в оценке подлинного состояния своих дел, он никогда не обладал достаточной проницательностью, чтобы замечать готовящиеся против него козни: он совершенно не знал, ни какие цели ставят себе различные группировки, ни взглядов столь многих людей, участь которых, как он полагал, полностью зависит от занимаемого им высокого положения и которые тем не менее что ни день договаривались между собой об его отстранении и о способах освобождения принцев.

Положение дел, в конце концов, оказалось таким, что уже ничто не могло остановить взрыва. Герцог Орлеанский, направляемый тогда, как я уже говорил, советами и мнениями г-жи де Шеврез, г-на де Шатонефа и Коадъютора, открыто заявил, что хочет освобождения принцев. Это заявление герцога Орлеанского сообщило новую силу Парламенту и народу и повергло Кардинала в полное замешательство. Горожане схватились за оружие; у городских ворот была расставлена стража; не прошло и шести часов, как король и королева лишились возможности выехать из Парижа. В это самое время знать, желая принять участие в освобождении принцев, собралась, чтобы его потребовать; однако собрание это не удовольствовалось упомянутым требованием: ему нужна была и жизнь Кардинала. Итак, г-н де Шатонеф видел, что его надежды обретают под собой твердую почву; маршал Вильруа ¹⁰⁶ и почти весь королевский придворный штат втайне всемерно способствовали их скорейшему претворению в жизнь. Часть министров и некоторые из ближайших друзей и ставленников Кардинала поступали так же — словом, двор ни при каких обстоятельствах, никогда еще не раскрывал с такой полнотой своей действительной сущности.

Г-жа де Шеврез и г-н де Шатонеф все еще строго придерживались усвоенного ими ранее поведения и ничем не навлекли на себя подозрений Кардинала — настолько его несчастливая в то время звезда и тайное [77] отступничество друзей и соратников помешали ему узнать о предпринятом против него. И вот, оставаясь в неведении о задуманном браке принца Конти и зная о г-же де Шеврез только то, что она, как никто, способствовала заточению принцев, ибо она-то и склонила герцога Орлеанского дать на это согласие, Кардинал с тем меньшим недоверием относился к подаваемым ею советам, что его уныние и страхи не позволяли ему следовать каким-либо иным, кроме тех, которые, казалось, обеспечивали его безопасность. Он непрерывно предавался мыслям о том, что, находясь в самом сердце Парижа, вынужден страшиться необузданности народа, дерзнувшего поднять оружие, дабы воспрепятствовать отъезду короля. Г-жа де Шеврез весьма ловко использовала это охватившее его настроение и, по-настоящему желая его удаления ради возвышения г-на де Шатонефа и доведения до конца дела с замужеством своей дочери, повела себя так умело, что решение удалиться, к которому в конце концов пришел Кардинал, было принято им в большой мере по ее наущению. Он выехал из Парижа вечером на коне, не встретив препятствий, и в сопровождении нескольких своих приближенных направился в Сен-Жермен ¹⁰⁷. Этот отъезд не успокоил ни умов парижан, ни парламентских. Больше того, опасались, не направился ли Кардинал в Гавр с намерением прихватить с собой принцев и не собирается ли королева одновременно увезти короля из Парижа. Мысль об этом побудила принять новые предосторожности. Удвоили численность стражи у городских ворот и на улицах близ Палэ-Рояля и к тому же всякую ночь их объезжали дозоры кавалеристов, дабы не допустить выезда короля; однажды вечером, когда королева и в самом деле намеревалась его увезти, один из высших придворных чинов известил об этом герцога Орлеанского, и тот сразу же послал Дезуша ¹⁰⁸ умолять королеву не упорствовать в столь опасном намерении, которому все решили воспрепятствовать; и сколько бы королева ни говорила, что у нее не было ничего подобного в мыслях, ее словам не пожелали придать никакой веры.

Потребовалось, чтобы Дезуш посетил Палэ-Рояль и посмотрел, нет ли признаков приготовлений к отъезду, и даже вошел в покой короля, дабы иметь возможность после этого доложить, что видел его почивающим на своем ложе.

При таком положении дел Парламент ежедневно выносил всевозможные постановлении и обращался к королеве со все новыми и новыми настояниями освободить из заключения принцев. Но ее ответы неизменно отличались неопределенностью и вместо того, чтобы успокоить умы, еще больше их возбуждали. Тогда, чтобы обмануть всех, она прибегла к ловкому ходу, послав в Гавр маршала Грамона для отвлечения принцев притворными переговорами, причем он и сам был обманут якобы благородной целью этой поездки. Но поскольку он не имел полномочий возвратить им свободу, вскоре всякому стало ясно, что все предпринятое до этой поры королевою было затеяно лишь для того, чтобы выиграть время. Наконец, [78] под нажимом со всех сторон и не зная наверное, собирается ли Кардинал освободить принцев или увезти их с собой, она решила торжественно пообещать Парламенту на этот раз безотлагательное освобождение принцев. Чтобы доставить в Гавр г-ну де Бару, который сторожил принцев, этот столь четкий и ясный приказ, угрожавший смертною казнью всякому, кто вздумал бы ему воспротивиться, был избран герцог Ларошфуко. Статс-секретарю Лаврийеру и капитану гвардейцев королевы Комменжу было поручено сопровождать герцога, дабы придать этому событию как можно больше торжественности и оставить как можно меньше места сомнениям в искренности королевы. Но все эти внешние проявления доброй воли не обманули герцога Ларошфуко, и накануне отъезда он сказал герцогу Орлеанскому, что соблюдение стольких письменных обещаний и стольких торжественно данных слов зависит от тщательности, с какою будет охраняться Палэ-Рояль, и что королева сочтет себя свободной от всех и всяческих обязательств, едва окажется вне Парижа. И действительно, как впоследствии стало известно, об этой поездке она поспешила сообщить Кардиналу, который тогда уже приближался к Гавру, повелев передать ему, что, невзирая на ее обещания и указ за подписью короля, ее собственной и статс-секретарей, находящийся на руках у герцога Ларошфуко и г-на де Лаврийера, он может по своему усмотрению располагать дальнейшей судьбою принцев, тогда как она будет искать любые пути, лишь бы вывезти короля из Парижа, Однако это известие не произвело никаких перемен в намерениях Кардинала; напротив, он решил лично свидеться с Принцем и поговорить с ним в присутствии принца Конти, герцога Лонгвиля и маршала Грамона. Он начал с оправдания своего образа действий в главном и основном: затем безо всякого стеснения и в достаточной мере надменно отметил многое в поведении Принца, на что имел основание жаловаться, и, наконец, перечислил причины, в силу которых распорядился взять его под арест. При всем этом он попросил Принца подарить ему свою дружбу, одновременно заверив его, что он волен пойти навстречу этому пожеланию или отвергнуть его и что, к чему бы он ни склонился, ничто не помешает ему покинуть безотлагательно Гавр и отправиться куда ему будет угодно. По-видимому, Принц не упорствовал и пообещал все, чего хотел от него Кардинал. Они отобедали вместе, не скупясь на взаимные уверения, что мир между ними полностью восстановлен. Сейчас же после обеда Кардинал попрощался с Принцем и увидел, как тот сел в карету вместе с принцем Конти, герцогом Лонгвилем и маршалом Грамоном. Заночевали они за три лье от Гавра в поместье, носящем название Громениль, на дороге в Руан, куда почти одновременно с ними прибыли герцог Ларошфуко, г-н де Лаврийер, Комменж и президент Виоль, заставшие принцев в еще не успевшем остыть радостном возбуждении. Вот так они вновь обрели свободу по миновании тринадцати месяцев после ее утраты. Принц перенес эту опалу с непоколебимой твердостью и не упустил ни малейшей возможности пресечь свои злоключения. Он был покинут некоторыми своими [79] приверженцами, но можно положительно утверждать, что никто никогда не располагал более решительными и преданными, нежели те, кто его не оставил. Ни одной особе его ранга никогда не вменялись в вину столь незначительные проступки и никого из них никогда не подвергали аресту столь же необоснованно, как его. Но его рождение, его заслуги и даже самая безвинность его, которые по справедливости должны были воспрепятствовать его заключению, стали бы главнейшими основаниями длить это заключение неопределенно долгое время, если бы страх и нерешительность Кардинала, а также все те, кто тогда поднялся против него, не толкнули его на ни с чем не сообразные действия как в начале, так и при завершении этого дела.

Комментарии

1 ... прием, какой он привык находить ... — другие мемуары эпохи говорят о том, что эта встреча не была особенно теплой.

2 ... по его прибытии ... — король возвратился в Париж 18 августа 1649 г.

3 Прозванье фрондеры ... — так стали называть участников движения против Мазарини и поддерживавшей его королевы. Фронда — старинная детская игра (бросание камней при помощи пращи).

4 ... Монт-Олимп и Шарлевиль и вынудил его удовольствоваться Дамвиллье. — Крепость Монт-Олимп защищала укрепленный город Шарлевиль. Дамвиллье — небольшой городок во французском Люксембурге.

5 ...принцу Марсийаку — Ларошфуко, автору “Мемуаров”, до смерти отца — принцу Марсийаку; герцог Ларошфуко — Франсуа V, его отец. Здесь впервые Ларошфуко начинает говорить о себе в третьем лице, иногда, однако, продолжая употреблять первое.

6 Фламмарен, Антуан-Антезилан де Гроссоль, маркиз де — фрондер, убит в сражении в Сент-Антуанском предместье в 1652 г.

7 Герцог де Рец, Пьер де Гонди, герцог де (1602—1676) — старший брат коадъютора Парижского.

8 Жарзе, Рене дю Плесси де Ларош-Пишемер, маркиз де (ум. 1672) — капитан гвардейцев короля, убежденный сторонник Мазарини.

9 Кандаль, Луи-Шарль-Гастон де Ногаре и де Фуа, маркиз де Лавалетт, герцог де (1627—1658) — сторонник Мазарини, командующий королевской армией в Гиени во время Фронды.

10 Бутвиль, Франсуа-Анри де Монморанси-Бутвиль, герцог Люксембургский (1628—1695) — маршал.

11 Сен-Мегрен, Жак-Эстьер де Лавогюйон, маркиз де, погиб в сражении в Сент-Антуанском предместье в 1652 г.

12 Это происшествие … — оно произошло 8 июня 1649 г.

13 ... тех же привилегий ... — речь идет о луврских привилегиях — праве табурета и праве въезжать во двор Лувра в карете. Сначала эти привилегии принадлежали только принцам крови, побочным детям короля и Савойскому и Лотарингскому дому. Впоследствии они стали также привилегией герцогов и пэров. До смерти отца Ларошфуко формально не имел права претендовать на их получение.

14 ... по имени Жоли ... — Ги Жоли,. советник Парламента и синдик в муниципальном управлении. Автор “Мемуаров”.

15 ... сильно урезано. — Постановлении Парламента предписывали откупщикам, собирающим соляной налог, увеличивать из своих средств фонды, из которых выплачивалась рента. Откупщики отказались выполним; этот приказ.

16 Лабулэ — дворянин, состоял на службе у герцога де Бофора.

17 Сервьен, Абель, маркиз де Сабле и де Буа-Дофэн (1593—1659) — администратор, государственный министр по военным делам, дипломат, сторонник Мазарини во времена Фpонды.

18 ... напротив бронзового коня ... — имеется в виду памятник Генриху IV, который был воздвигнут в 1614 г. на Новом мосту.

19 ... подать Парламенту жалобу ... — принц Конде подал жалобу 14 декабря 1649 г.

20 Герцог Ришелье — см. прим. 24 к части II.

21 Г-жа де Пон— Анна Пуссар, вдова Франсуа-Александра д'Альбре и де Пон. Венчание состоялось 26 декабри 1649 г.

22 Тpu — город в Пиренеях.

23 ... их родне и Двору. — Герцогиня д'Эгийон (см. прим 54 к части I) хотела женить своего племянника, герцога де Ришелье на одной из племянниц Мазарини.

24 М-ль де Сожон. — Анна-Мария де Кампе — фрейлина, впоследствии приближенная Мадам, герцогини Орлеанской.

25 Герцог Роган —Анри де Роган-Шабо; его жена Маргарита де Роган, дочь Генриха I, герцога де Рогана, добилась в l648 г. для мужа права на владение ее родовыми землями.

26 ... должности коннетабля ... — коннетабль — главнокомандующий вооруженными силами.

27 ... выбрали день ... — 18 января 1650 г.

28 Ламуссэ, Амори-Гойон, маркиз де (ум. 1650) — офицер, друг принца Конде.

29 ... в Люксембургский Дворец ... — герцог Орлеанский жил тогда в Люксембургском дворце.

30 Кутюр, Парэн де — представитель городского муниципалитета.

31 ...некоего Приоло ... — Бенжамен де Приоло ( 1602--1667) — потомок Антонио Приули, венецианского дожа. Известен как дипломат во времена Тридцатилетней войны, в период Фронды поддерживал Конде, автор “Истории Франции”, написанной по-латыни.

32 Бёврон, Франсуа д’Аркур, маркиз де (ум. 1638) — наместник короля в Верхней Нормандии, с марта 1649 г. стал поддерживать герцога де Лонгвиля.

33 Гито, Франсуа, граф де Комменж (ум. 1663) — капитан гвардейцев королевы,

34 Комменж, Гастон де — племянник Гито, арестовал Брусселя, охранял принцев во время их заключения.

35 ... решиться на это. — Арестованных отвезли в Венсеннский замок, где, как пишет в “Мемуарах” мадам де Моттевиль, в их камерах даже не было кроватей, и принцы были вынуждены всю ночь играть в карты.

36 ... но их не нашли. — После ареста принцев их сторонники поспешили скрыться, герцог Буйонский и виконт де Тюренн уже оставили Париж, остальные прятались в чужих особняках.

37 Лаврийер, Луи-Фелюпо, сеньор де Шатонеф и де Лаврийер (1598—1681) — государственный советник, государственный секретарь.

38 М-ль де Лонгвиль — Мария Орлеанская, герцогиня де Немур, дочь от первого брака герцога де Лонгвиля. Автор “Мемуаров”.

39 Леплесси-Белльер, Жак де Руже, маркиз де (1602—1654), выступал на стороне двора против фрондеров.

40 Сен-Симон, Клод Леборнь де Рувруа, герцог де (1607—1693) — паж Людовика XIII, получил от короля много должностей и привилегий: звание герцога и пэра, губернаторство в Блэ и т. д.

41 Лафорс, Жан-Номпар де Комон, герцог де (1558—1652). Спасся в Варфоломеевскую ночь, был верен королю Наваррскому, получил звание маршала, в 1637 г. по указу Людовика XIII стал герцогом и пэром.

42 Гиень — провинция, расположенная на юго-западе Франции. Фрондеров привлекало ее выгодное географическое положение — близость к Испании, на помощь которой они рассчитывали.

43 Д’Аркур, Генрих Лотарингский, граф (1601—1666) — сын герцога д'Эльбёфа. Сначала поддерживал Ришелье и Мазарини, потом возглавил войска иностранных наемников, выступая против кардинала, но был разбит.

44 Лопиталь — Франсуа дю Алье, известный под именем маршала Лопиталя (1583— 1660), комендант Парижа в 1650 г., государственный министр, во время Фронды был предан королю.

45 Сент-Эньян — Франсуа де Бовилье, граф, впоследствии герцог де Сент-Эньян (ум. 1679), видный придворный, имел репутацию мужественного и галантного человека, поэт, его письма представляют большой познавательный интерес.

46 Марсен, Жан-Гаспар-Фердинан, граф де (ум. 1673) — уроженец Льежа, был на службе у французского короля, во время Фронды поддерживал Конде.

47 ... кончины его отца ... — Франсуа V умер 8 февраля 1650 г.

48 ... в своих владениях в Ангумуа ... — в замке Вертей на реке Шаранте.

49 Герцог Энгиенский, Анри-Жюль де Бурбон (1643—1709) — сын Великого Конде.

50 ... к вдовствующей Принцессе ... — Шарлотте-Маргарите де Монморанси, матери Великого Конде.

51 Принцесса — Клэр-Клеманс де Майе-Брезе (1620—1694) — жена Великого Конде.

52 Бенц был на службе у принца Конти, командовал конным полком в 600 человек.

53 Дюмон — верный сторонник маршала Брезе, был предан Конде.

54 Мурон (или Монрон) — укрепленный городок в Бурбонне, владение Конде.

55 Ланглад, Жак де, барон де Сомьер (ум. 1680) — секретарь герцога Буйонского, друг Ларошфуко.

56 ... они выступили ... — в конце апреля 1650 г.

57 Шаваньяк, Гаспар, граф де — автор “Мемуаров”.

58 ... проводили их в Тюренн. — 15 мая 1650 г.

59 Мей, Анри де Фуа, граф де, всю жизнь оставался преданным Конде.

60 Колиньи, Жан, граф де, маркиз де Салиньи, барон де Ламот Сен-Жан (1617—1686) — верный сторонник Конде во время Фронды.

61 Бове-Шантерак, Франсуа де Лакропт, сеньор де — конюший принца Конде.

62 Бриоль, граф де — первый конюший герцога Энгиенского, сына Великого Конде, впоследствии посланник и государственный советник.

63 Ривьер, Гратьен, шевалье де (ум. 1672) — приближенный Конде.

64 Лавалетт, Жан-Луи, шевалье де (ум. 1650), замещал командующего королевской армией. Во время Парламентской Фронды активно выступал против Парламента.

65 Герцог Эпернон — Бернар де Ногаре, герцог де Лавалетт, затем герцог д'Эпернон (1592—1661), губернатор Гиени.

66 ... они вступили в Бордо ... — Принцесса вступила в город 31 мая, герцоги — 2 июня.

67 ... эшевены ... — выборные чины городского магистрата во Франции до революции 1789 г., старшины.

68 ... вывозных пошлин ... — этот налог брался за провоз съестных припасов, перевозимых по морю, ибо торговые суда сопровождались вооруженными военными судами.

69 ... г-на Лене — Пьер Лене (ум. 1671), генеральный прокурор парламента Дижона, государственный советник, был предан Конде. Автор “Мемуаров”. Его переписка с видными фрондерами представляет значительный интерес.

70 Был захвачен Кастельно ... — сражение состоялось в конце июня 1650 г.

71 Гито — см. прим. 33 к части III.

72 Ларуссьер — конюший принца Конде-отца, приближенный принца де Конти. Убит в 1650 г.

73 ... прибытие в Либурн короля... — 1 августа 1650 г.

74 ... прикрыть их полумесяцем. — Полумесяц — вспомогательное укрепление перед основной крепостной оградой, обращенное выступом к противнику, равелин.

75 Палюо, Филипп де Клерамбо, граф де (1606—1665) — видный военачальник, маршал, сторонник Мазарини, одержал победу при Муроне над войсками Конде.

76 Дворец Галлиена — руины галло-римского амфитеатра в Бордо.

77 Шуп, Эмар, маркиз де (1612—1673), поддерживал Конде во времена Фронды. Автор известных “Мемуаров”.

78 . . . шевалье Тодья — член муниципалитета Бордо.

79 Навай, Филипп де Монто де Бенак, герцог де (1619—1684), был верен королю во время Фронды.

80 ... дабы своим примером ... — мужество Ларошфуко было отмечено всеми современниками, даже его “смертельным врагом” (по словам Ларошфуко) кардиналом де Рецем.

81 ... переправить их в Гавр ... — арестованные принцы были перевезены в замок Маркусси (Сена-и-Уаза) 28 августа 1650 г., а в тюрьму Гавра —15 ноября.

82 Лемёнье, Клеман де Лартиг — посол герцога Орлеанского.

83 Бито, Франсуа — советник парижского парламента.

84 ... перемирие на две недели. — Перемирие было подписано 15 сентября 1650 г.

85 ... отказались направить туда уполномоченных от себя ... — Ларошфуко тем не менее послал в Бур верного Гурвиля для переговоров с герцогом де Кандалем.

86 ... заключили мир ... — 28 сентября 1650 г.

87 ... без права отправлять обязанности губернатора Пуату и без всякого возмещения за его дом в Вертее ... — Ларошфуко уже год не выполнял функции губернатора, но получал от своей должности доход. Когда весть о разрушении Вертея дошла до него, он, по словам современников, встретил ее с удивительным хладнокровием.

88 ... покидали водой Бордо ... — 3 октября 1650 г.

89 Мадемуазель—Анна-Мария-Луиза Орлеанская, герцогиня де Монпансье (1627—1693), дочь Гастона Орлеанского, активная участница Фронды, знаменита как писательница, автор известных “Мемуаров”. Мадемуазель — титул незамужних внучек, племянниц и двоюродных сестер короля, принцесс крови.

90 ... закончилась бордоская война. — Ларошфуко оставил Бур 6 октября 1650 г. и в сопровождении большой свиты дворян направился в Вертей.

91 ... войск герцога Лотарингского ... — Карла Лотарингского — см. прим. 7 к части I.

92 ... взятый ими ... — 8 ноября 1650 г.

93 Делли Понти, Жан — итальянец, бригадный генерал в испанской армии.

94 Дюплесси-Прален, Сезар де Шуазель, граф де (1598—1675) — маршал, советник короля, отличился во время Тридцатилетней войны, поддерживал короля во время Фронды.

95 ... потерпев неудачу — 15 декабря 1650 г.

96 Фуенсальданья, Альфонс-Перес де Виверо, граф де — губернатор испанских Нидерландов.

97 Виоль, Пьер — советник Парламента, президент палаты косвенных обложений.

98 Арно, Исаак де Корбевилль (ум. 1651) — сторонник Конде, выполнял различные дипломатические миссии.

99 Монтерей, Матье де (1611 —1691) — секретарь принца Конти, доверенное лицо Конде, известный поэт.

100 Принцесса Пфальцская— Анна Гонзаго Клевская (1616—1684), жена рейнского пфальц-графа Эдуарда. Играла большую роль во времена Фронды.

101 ... прибыл в Париж ... — в январе 1651 г.

102 Генеральный наместник — заместитель губернатора провинции.

103 ... на возмещение за нее. — Г-жа де Монбазон хлопотала за своего сына Франсуа де Монбазона, младшего сына герцога де Монбазона. Он не имел формальных прав для управления губернаторством Иль-де-Франс.

104 ... еще большую власть. — Рец в действительности хвалился своей связью с мадемуазель де Шеврез, но в “Мемуарах” он изобразил ее очень нелестно.

105 ... для его трех племянниц ... — три племянницы Мазарини находились тогда во Франции: Анна-Мария Мартиноцци, Лаура и Олимпия Манчини. С ними вместе был его племянник Поль Манчини. Впоследствии во Францию приехали еще четыре племянницы кардинала: Лаура Мартиноцци, Мария, Гортензия и Мария-Анна Манчини и их два брата.

106 Вильруа, Никола де Невиль, маркиз, впоследствии герцог де Вильруа (1598—1685), маршал, воспитатель Людовика XIV, государственный министр, возглавлял совет финансов.

107 ... направился в Сен-Жермен.— Мазарини оставил Париж 6 февраля 1651 г.; по другим источникам, он ушел пешком в сопровождении небольшой свиты.

108 Дезуш — капитан швейцарских гвардейцев Гастона Орлеанского.