АБРААМ КРЕТАЦИ

КРАТКОЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ

О НАЧАЛЕ [ЦАРСТВОВАНИЯ] НАДИР-ШАХА, СОЧИНЕННОЕ ПАТРИАРХОМ НАШИМ АБРААМОМ ТЕКИРДАГЦИ

Глава ХL.
О том, как я получил рагамы, которые я просил. О том, как Валинемат призвал нас пред лице свое, и после того, как он давал превосходные наставления, вновь препоручил меня ереванским забитам

А на другой день утром я послал вардапета Калайчи-оглы Степаноса, которого я назначил дорожным местоблюстителем и который [находился] вместе со мной в лагере на Мугани. И он отправился и получил рагамы, а именно семь рагамов и, радостный, вернулся и вручил их мне.

В тот же день мы отправились на селам, а после селама нам вновь приказали: «Вы должны прийти вечером и явиться к Валинемату, чтобы он препоручил вас вашим забитам и отпустил вас».

И отправились каждый к себе и пробыли [у себя] до вечера, а в девятом часу собрались у входа к Валинемату: я, калантар Меликджан, мелик Акопджан, калантар иноплеменных Аликули и другие кетхуды и армянские мелики, ибо в Ереванской [области] 9 магалов, [и потому] 9 меликов. Хотя они подчиняются калантару и дрожат перед ним, подобно слугам, но ереванских меликов-т. е. следующих: мелика Акопджана и мелика Мкртума, [меликов] карбинского, крхбулахского, шорагялского, игдирского, гарнийского, гегаркунийского, абаранского и ширакаванского,- [а также] ереванского шейх-уль-ислама, ага и мирз, и взяв и нас, повели к Валинемату.

И начал он говорить речи наставительные и [давать] нужные указания относительно государственных дел и благосостояния страны, о спокойствии рай'ата, и о воинах, называемых нокярами, так как [они] получают тонлух, отдал приказание мирзам о жалованьи их (воинов.-Пер.), о том, чтобы [нокяры] объезжали своих коней и выполняли военные упражнения, а также хорошо содержали своих коней и военное снаряжение: броню, саблю, [пушечные] ядра, поясной нож, щит, тэркэш, то есть колчан со стрелами, и т. д., держали в состоянии готовности и получали хорошие.

Сказал он много соответствующих подобных речей о безопасности страны и обо всех делах. В конце речи сказал мирзам, говоря: «Препоручаю вам халифу. Если он чего-либо пожелает-будь то деревня, или земля, или что-либо иное, что ему более подобает, чем другим, дайте ему так, чтобы ни казна не понесла убытка, ни ему не было затруднения. И когда он сам не пожелает, дайте другим, ибо вы знаете, что я его уважаю, он- хороший человек, и вам надлежит [его] уважать и не делать так, чтобы он пожаловался мне на вас». А мне он сказал, говоря: «Халифа, теперь ты удаляешься от меня и не будешь в состоянии общаться со мной. Поэтому я тебя препоручил вашим забитам, т. е. мирзам; если пожелаешь чего-нибудь, скажи им, пусть исполнят, а если не прислушаются [к твоей просьбе], проси Ибрагим-хана (это-брат его, находится в Тавризе и [является] ханом и спахсаларом)-а он сообщит мне. А если хочешь, сам сообщи мне; [так] велено тебе. И будь молящимся за нас. Ну, ступай, отныне ты свободен, поезжай в Уч-Килисэ».

И я стал восхвалять его и благодарить его и со слезами на глазах, сказал: «Августейший, так как ты удаляешься от нас, мы теперь узнали, что останемся сиротами, ибо никто не будет подобным тебе, чтобы пекся о нас. А посему всемогущий бог да откроет тебе путь и [ниспошлет] удачу и [даст] тебе победу над врагами твоими. И еще прошу [твое] величество: не убавляй своей милости и [не отвращай] своего священного взгляда от меня и от этой священной обители».

И он вновь обнадежил меня и сказал: «Не печалься, хaлифа, не печалься! Этот монастырь- мой, и ты-мой, ступай, ты-приятный человек. Иди, непрерывно молись» (В оригинале это высказывание Надира приведено армянскими буквами на азербайджанском языке).

Тогда набрался смелости и шейх-уль-ислам и прочитал молитву на литературном персидском [языке, написанную] в размере двух стихов псалма. После этого прочитали фатэ, а я-«Отче, я согрешил», [а затем] мы поблагодарили [его], и он отпустил нас, и мы вернулись в свои жилища.

Глава ХLI.
О том, как мы поехали к Ибрагим-хану и Пир-Махмад-хану. О том, как отправились [в путь] приехавшие из Еревана, а я остался один

А утром все прибывшие из Еревана, армяне и персы, стали готовиться к отъезду. Сперва мы направились к жилищу Ибрагим-хана. И он также обнадежил нас, говоря: «Если вам что-нибудь будет нужно, или случится что-либо трудное, сообщите мне в Тавриз, чтобы я исполнил [ваше желание]. Ибо Валинемат приказал мне относительно вас. Отныне не беспокойтесь. С Божьей помощью будем сохранять процветание земли».

Затем мы направились к жилищу Пир-Махмад-хана, который был ереванским ханом. И он также еще более обнадежил нас и оказал: «Ступайте с миром и с добром и не беспокойтесь ни о чем, ибо Валинемат препоручил вас нам и дал указания о вас. И особенно сильно любит вас и заботится о вас. С Божьей помощью мы позаботимся об исполнении всех ваших желаний. Езжайте с миром! Вот Валинемат назначил вместо меня наиба, чтобы он поехал в Ереван. Он поедет с вами. До моего приезда имейте дело с ним».

И выйдя оттуда, мы отправились в свои жилища.

И, собравшись в дорогу, все прибывшие из Еревана -шейх-уль-ислам, вельможи, калантар, мелик и кетхуды вместе с наибом [Пир-Махмад]-хана, который (наиб.-Пер.) является как бы мютеселимом, и мирзами отправились в Ереван.

Глава ХLII.
О том, как я остался один в степи среди множества тростниковых шалашей, и о пленниках, которых я группами отправил в разные места

А после их отъезда я остался один, бедный, жалкий, одинокий посреди беспредельной степи, среди множества шалашей, вместе со своими монахами «как филин на развалинах» (Псал СI, 7). и «как одинокая птица на кровле» (Псал СI, 8).

Ибо выкупил я многих пленников у персидских поработителей-хорасанцев; одних-подороже, других-подешевле, а некоторых приводили и отдавали мне даром, говоря: «Доставь их на места свои и к своим владельцам». Среди них, были беременные женщины, которые забеременели в [своих] домах и от своих мужей, ибо они семь месяцев находились в плену. И некоторые из них родили в Муганской степи. И я приказал акулисскому протоиерею, по имени отец Тума, который был со мной, чтобы он окрестил детей в реке Евфрат и нарек их именем Муган. Пока везли их в Акулис и Астапат, одна женщина родила в Мегри, ее [ребенка] нарекли Мегриком.

Были среди них также маленькие девочки и мальчики 6, 8 и 10 лет, и мальчики постарше: 15 и 20 лет, [может быть], старше или моложе. Как я слышал, многие с Божьей помощью бежали и спаслись.

И я отправлял пленников три раза на мулах и верблюдах, назначая над ними кого-нибудь из моих членов конгрегации. Когда погонщики верблюдов погнали верблюдов в Эчмиадзин, ибо они нам не были нужны, с ними поехала часть [пленников].

А остальных я отправил в Астапат и Акулис, ибо была нехватка и недостаток в хлебе. На моих мулах [пленников] доставляли до Тузаха, и я написал, чтобы они доставили [их] в Астапат и Акулис. Ибо там был Нерсес, католикос Агванский [и] Гандзасарский, который немедленно исполнял [то, что я ему писал]. Нагрузив на наших мулов муку, ячмень и друпие нужные продукты, вновь возвращали [их] к нам, так как в лагере не было ни хлеба, ни зерна. Правда, нам выдавали тайин, но с того дня, когда нас отпустил [Валинемат], прекратили [выплату] тайина. Причем не хватало хлеба не только в Мугани, но и всюду: в Тавризе и здесь, и в Тузахе, и в Кенджэ, в Казахе, в Лори, в Грузии, на берегах озера Севан, в Цахкнудзоре, в Кафане, в Нахичеване, в Ереване. В этих перечисленных областях османская оха пшеницы стоила один шаи: и даже [за такую цену] нельзя было достать.

Когда на Мугани стало мало хлеба и муки, мы в течение одной недели и даже дольше ели вареную и жареную пшеницу, привезенную из святого Эчмиадзина. Поэтому-то мы и рассылали освобожденных пленников в разные места.

Три раза отправил я по одной партии [пленников].

В первый раз я послал партию на верблюдах и назначил их начальником шатира Магакию, а также двух саи, которые были из Еревана и Эчмиадзина.

Во второй раз послал партию пленников и назначил их начальниками астапатского хранителя амбаров вардапета Саркиса и вардапета Егиа из монастыря Хндзуц. Они повезли [пленников] в Тузах на наших мулах. И я написал католикосу Гандзасарскому, чтобы он придумал [что-либо] и отправил бы пленников в Акулис на волах или ослах и чтобы, погрузив на наших мулов продукты, отправил бы их, [мулов], обратно к нам вместе с вардапетом Егиа, а вардапет Саркис ехал бы с пленниками.

И в то время, пока они ехали в Тузах, состоялась раздача хила, и нам повелели ехать в Ереван, ибо пять дней пути от Мугани до Тузаха. И еще я отправил мулов в Шамаху с татевским вардапетом Мкртичем Кафанци, чтобы и он привез пищу для нас и животных, ибо в последние дни в Мугани подорожали пшеница и ячмень. Один тавризский литр зерна [стоил] один золотой и 10 тими, т. е. 900 драм.

21 февраля вернулся из Шамахи вардапет Мкртич с четырьмя мулами, [нагруженными] мукой, хлебом, ячменем и вином, и с вардапетом Исраелом из монастыря Месер, двумя священниками и 5-6 князьями, которые хотели просить нас о двух вещах.

Во-первых, о джизье, которой требовали [от них] много. Они просили, чтобы с них взимали по-прежнему 3,5 куруша с семейного человека и по полтора куруша с холостых парней. И еще-о месте жительства, ибо Валинемат разорил Шамаху, когда взял ее до того, как он прибыл из Кенджэ. Построив земляную крепость в восьми часах пути от Шемахи, он велел поселить там уцелевших шамахинцев. Так как воздух там был заражен, а место было знойным и было мало воды, и мусульмане, т. е. лакзи и сунни, огорчали и притесняли страждущих, т. е. народ наш, они много раз просили [разрешить им] вновь поселиться в разоренном городе, Шамахе, а потому, разгневавшись, [хан] совершенно ее разрушил. Поэтому они, отчаявшись, приехали ко мне с мольбой. И вот я, набравшись смелости, обратился к великому Валинемату и попросил у него повелеть шамахинским армянам, чтобы вне крепости, на расстоянии часа езды от нее, в красивом месте, о котором они [сами] просили, они построили себе жилище, [и дать им] столько земли, сколько нужно, чтобы посадили сады и засеяли бы поля; и еще [чтобы] из реки, которая протекает поблизости, провели бы ручей для орошения деревни, нив, и садов. И еще, чтобы построили церковь, ибо армянский народ не может жить без церкви, где бы то ни было, даже в раю. [Я просил] и о джизье, и о том, чтобы иноплеменные не притесняли их и не обижали. И тотчас же милостью Божьей смягчилось сердце [Валинемата] и он снизошел к просьбе моей.

И тотчас же даровал мне рагамы, пространно изложенные в буйурулту, в которых [шамахинцам] было даровано больше, чем я просил. И, получив [рагамы], они удалились, с великой радостью и благодарностью, благословляя бога.

А отправившийся в Тузах вардапет Егиа вернулся 22 февраля, в воскресный день. В ту же ночь украли мою лошадку Кула; и повергли меня в великую печаль, ибо [Кула] была спокойной лошадью и имела ровный ход, по моему вкусу.

И вновь я выкупил пленников, сколько мог; мне удалось изобрести и придумать: я занял [денег] и заплатил выкуп за пленников. И тяжким испытанием было то, что пленники не могли идти пешком, а достаточного количества вьючных животных не находилось.

Глава XLIII.
О том, как я отправился в Тузах. [Об отъезде] османского элчи Кэндж-Али-паши, [об отъезде] сына Валинемата Ризакули-хана в Хорасан

А затем в понедельник, то есть 23 февраля, я двинулся из Муганской степи в Тузах. И, проехав мост через Аракс, на шестой день прибыл в деревню, называемую Тох. Там находился и Нерсес, католикос Гандзасарский и Агванский, ожидая моего приезда.

Но когда я выехал из Мугани, оставил там акулисского протоиерея по имени отец Туман [для получения] рагамов, о которых я вновь подумал и которые оказались нужны.

Еще не состоялся джулус и Валинемат еще не взошел на императорский престол. Хотя все было готово, джулус задержался по двум причинам. Во-первых, не была вырезана печать и не были готовы чеканы для монет. Во-вторых, его звездочеты изучали [небо] и говорили, что следует и подобает [совершить] джулус на 25-й день Луны, ибо это-счастливый день. По этим причинам [джулус был] отложен. Но я не смог остаться до дня джулуса. Во-первых, потому, что я утомился из-за долгого пребывания в Муганской [степи]. Во-вторых, не положено оставаться там после [того, как] Валинемат отпустил тебя, ибо это [может] показаться противоречащим его приказу. Но когда прибыли вьючные животные-мулы и лошади, я поспешил уехать. И пока я собирался проехать через мост, увидел, что и османский посланник Кендж-Али-паша в то же время ехал от Валинемата со своей свитой, облаченный в халат, который был тяжелой златотканной накидкой с драгоценным соболем, таким же, как у габанцев, и с висящим воротом, как это принято у персов. И пока он ехал к мосту, а я вслед за ним, мы доехали до берега Аракса, у въезда на мост. И я остановился там [и ждал], пока посланник не проедет со своей свитой, ибо с ним было 300 человек.

Затем переехал и я. Проехав два часа пути, мы сделал, привал на открытом воздухе, в поросшей травой местности, ибо трава была так же высока, как [бывает] в стране Урумов в апреле месяце.

А на другой день, то есть во вторник 24 февраля, посланник направился из Мугани в Кенджэ и, проехав через Лорийскую область, Казак и Карс, доехал до Теодосуполиса. С ним [ехали] посланник Валинемата Абдул-Баги-хан, который вез дары султану Махмуду, и мехмандар, мой друг и знакомый Кярим-6ек.

А на той же неделе, в четверг 26 февраля, на 25-й день Луны, состоялся джулус. И рассказал мне отец Тума, акулисский протоиерей, о том, что он видел [своими] глазами, и по моему приказанию изложил на бумаге, ибо он находился в шатре писавших рагамы мирз Мехди и Мумина, живших близ жилища Валинемата. Он видел [своими] глазами все царемонии, которые совершались [там], и рассказал так:

Когда наступил день тот, четверг, в пятом часу... (В тексте мысль не закончена. Очевидно, далее должно быть: «Состоялся джулус» -Пер.) ибо за день до этого он послал своего старшего сына Ризакули-хана с большими запасами в Хорасан, [чтобы] он стал [там] ханом и управлял теми краями, и некоторых других отправил в другие места. А на следующий день в четверг [он стал] кесарем следующим [образом].

Глава ХLIV.
О воцарении Валинемата и [об] их обрядах. О том, как посадили [на престол] и возложили на [его] голову корону. И о бывшей [там] роскоши

Когда наступил день джулуса, который состоялся в четверг 26 февраля, на 25-й день Луны, оставшиеся там ханы собрались в пятом часу дня во дворец Валинемата и возложили на его голову похожую на шлем корону, сделанную из золота. [В корону] были вставлены редкие камни и драгоценные жемчужины. [Корона] восхитила видевших [ее], и Мирза-Заки взял ее в руки и возложил на голову Валинемата. А затем, встав на колени, стали молиться; лишь один мукри, который был молла-баши, по имени Мирза-Аскер из Казвина, стоял на ногах и читал молитву. А собравшиеся [там] ханы стояли на коленях с поднятыми вверх руками пока не окончилась «дуа», т.. е. молитва, которую читал тот мукри, стоя на ногах, и которая была по длительности похожа на нашу «Господи, помилуй». Затем, произнесши фатэ, пали, ниц. А потом встали и сели по порядку на свои места, в соответствии с рангом и достоинством.

И стали чествовать восседавших. Сперва подали розовую воду в золотых сосудах; два сосуда были из чистого золота; и еще один золотой сосуд, украшенный драгоценными камнями.

А после сосудов с розовой водой принесли золотые кадила, которые по их закону [называются] бухурданами. Я описал кадила в XXXIII главе, [когда описывал то], что делали в первый день байрама. То же сделали и теперь; и даже больше, чем тогда, ибо на этот раз было три золотых кадила и три серебряных. А затем подали шербет с сахаром в золотых стаканах. Сосуды с шербетом были расположены так: во-первых, большой золотой поднос, ширина которого равна полутора алаби. А на поднос была поставлена наполненная шербетом золотая бадья, [своими размерами] соответствующая размерам подноса. А на поверхности [шербета] плавали зерна базилика. Еще одно тунги из золота, украшенное крупными драгоценными и редкими камнями и [приводящее] в восхищение взирающих. Некоторые говорили, что [тунги] стоит 500 туманов, что составляет 200 кисэ; тунги описано в главе XXXIII. Кроме того, еще 6 золотых тунги и 2 сосуда с розовой водой, в которые были вставлены жемчужины, и 10 золотых тарелок, а на них по 7 чаш, как я упоминал в XXXIII главе. Было столько же серебряных сосудов, сколько золотых.

И так по очереди подавали розовую воду в золотых сосудах, а затем стали кадить благовония из золотых, бухурданов. А затем из золотой бадьи, стоявшей на золотом подносе, наполнили украшенное драгоценными камнями золотое тунги затем-другие золотые тунги, а также серебряные тунги. Затем из золотых тунги наполнили золотые чаши, стоявшие на подставках. И стали подавать восседавшим ханам, а из серебряных-стоявшим на ногах. Ходили с бухурданами [в руках] до тех пор, пока все не выпили. А затем вновь поклонились в землю перед новопосвященным императором и, встав пошли каждый к себе. А после ухода ханов на середину [шатра] вышли певцы и гусаны, маленькие мальчики и девочки и стали петь, играть на музыкальных инструментах, а мальчики-танцовщики плясали в течение получаса.

И около кесаря в то время находились: его брат Ибрагим-хан, затем племянник Аликули-бек, младший сын-Муртуза-мирза, мирза-Заки, Тахмази Векил-хан и ма'йар-баши, то есть сахи-байар и другие близкие [люди]; все они стояли на ногах. А спустя полчаса музыка, пение и танцы прекратились, и все разошлись, каждый в свое место.

И через два часа [Валинемат] снял с головы золотую корону и надел на голову прежнюю четырехугольную крестообразную шапку тахмази, обернутую очень белой тонкой шалью, с двух краев которой вышит красивый узор и два конца которой длиной в 4 пальца [каждый] свешиваются на уши; [он] всегда носит ее на голове.

Глава ХLV.
О раздаче только что отчеканенных золотых [монет]. О пожаловании некоторым новых халатов и о мехтерхана: что она собою представляет?

И в тот же день джулуса Валинемат назначил мухрдаром своего векил-харджа, которого звали Ага-Заманом и который был отуреченным грузином.

Мирза-Мумина назначил составителем рагамов, а также исправляющим написанное другими, как бы реизом.

Утешил также прежнего составителя рагамов Мирза-Мехди, который по какой-то причине впал в немилость, и назначил его историком и повелел писать историю происшедших событий и его царствования. Должность ма'йар-баши, т. е. сахиб-айара вновь даровал прежнему ма'йар-баши, ибо он принес в двух кисэ вновь отчеканенные при помощи нового чекана золотые монеты и положил перед Валинематом, который роздал золотые монеты собравшимся там ханам и облачил в хила обоих- мухрдара и ма'йар-баши.

После этого стали играть на нагара; это была персидская мехтерхана. И это то же, что и зурна, наподобие османской, но [мехтерхана] звучала иначе; и по паре таблпазов, т. е. сатэ-нагара, а также тридцать кярена, т. е. борузанов. Но они были не складными, подобно борузанам османцев, и звук их не был похож на [звук] борузанов. Они были прямыми, имели длину 3-4 алаби; один конец, который [музыкант] держит во рту, был узким, а другой- шириной в одну пядь, и еще больше подобно бору, которые имеются на кораблях у латинян и [при помощи которых] разговаривают друг с другом в море издалека.

И так три дня и три ночи непрерывно играла [музыка] и гремела мехтерхана, а затем перестали.

Но все это, в том числе и джулус, происходило после отъезда Кендж-Али паши. Я уехал в понедельник, Кендж-Али-паша уехал во вторник, и старший сын Валинемата-Ризакули-хан отправился в Хорасан в среду. И джулус состоялся в четверг.

Так совершилось дело самодержавия и [возведения на] императорский [престол] и таково дело и церемония освящения или помазания в царстве персидском, в соответствии с их обычаями.

Пусть же дарует ему господь бог долгую и мирную жизнь, пусть в его сердце будут хорошие намерения, [касающиеся] страны и особенно многострадального армянского народа! Аминь!

Глава ХLVI.
О дуа, которую произносят чавуши, когда Валинемат входит в диван и когда садится на коня, и о количестве войск

А расположение и порядок войска, а также обряды, исполняемые слугами, таковы. Когда могущественный Валинемат выходит из внутренних [покоев] в диван, чавуши, число которых [равно] 30, стоят напротив на расстоянии половины броска камня и громогласно кричат, говоря:

«Во имя бога, милосердого и милостивого.
О Боже, о Боже! Без конца молюсь тебе!
Да будет власть [твоя] твердой!
Друг [твой] да будет другом! И враг [твой] да станет другом.
В честь главного из пророков, [да снизойдет] на него благословение!»

Когда же он хочет сесть на коня, говорят: «Ты и солнце, и ночь, и день, самое мудрое из Божьих созданий, самое бесподобное, единственное, бесподобное порождение!»

Иногда же говорят так: «О счастливый, милостивый, благодетельный и справедливый хан мой! Постоянно молимся мы: да будет власть [твоя] твердой! Друг твой да останется другом, и враг твой да станет другом! В честь главного из пророков [да снизойдет] на него благословение!»

И еще иногда говорят: «Да здравствует вечно! Постоянно молимся мы; власть твоя [да простирается] от края и до края! Друг [твой] да останется другом! И враг твой да станет другом! В честь главного из пророков да снизойдет на него благословение!» (В оригинале молитвы чавушев приведены армянскими буквами на азербайджанском языке).

Чавуши имеют также зеленые чалмы, а на них белые повязки. А на лбу у каждого из них тепуры, а ниже тепура-серебряная колода величиной с большое яблоко. А в руках [у них]-серебряные чоэ, такие же, как у османцев.

А еще у него [есть] амаша кешики, т. е. постоянная стража, [которые охраняют его] днем и ночью. Их-6000 [человек. Каждые] 2000 [охраняют] по очереди одни сутки, а затем [их] отпускают. Вслед за ними приходят 2000 других. И они также охраняют в течение одного дня и одной ночи. А затем приходят следующие 2000 [амаша-кешиков]. И так эти 6000 человек приходят охранять раз в три дня, [находясь] вне жилища Валинемата на расстоянии одного броска камня от ограды. Каждые десять [человек] вместе с десятником [находятся] в одной землянке: пять из них спят, а пять стоят на ногах и ходят вокруг своей землянки. Много раз сам [Валинемат] неожиданно выходит и проверяет их, и если обнаруживает, что все, то есть десять, спят, тогда приказывает схватить их и лишить жизни. Поэтому они все время дрожат, пребывая в великом страхе, в ужасе [за] свою безопасность.

Он имеет, кроме того, 300 чантаулов, 300 насахчи и 300 элиагачли и еще 1000 человек, вместе со своими сотниками и десятниками. И их жалованье следующее: тысяченачальнику-100 туманов в год, сотнику-36 туманов, десятнику-15 туманов, а их воинам, которые каждую ночь охраняют Валинемата- по 12 туманов. [И еще] все воины-всадники получают коней от Валинемата. Если конь падет, приносят тавро с крупа коня и хвост как знак [доказательства для] надзирателей за конями, которые являются кятибами и записывающими околевших и вновь выданных коней, [и] они дают написанное их рукой и скрепленное печатью некое таскире, на основании которого [всадники] идут и берут нового коня вместо павшего. Если кто-либо за день [загоняет до] смерти одного коня, они безропотно дают нового. Однако [всадники] очень безжалостно гоняют коней: если бывает нужно, то могут находиться в пути в течение 20-25 часов в сутки. И все время неукоснительно [проводятся] учения [для] всадников и пехотинцев.

Многие из воинов надевают латы. У некоторых были вязаные латы; у других-2 дощечки: одна-на груди, другая-на спине; у третьих-по 4 доски: [на груди, на спине] и подмышками с правой и с левой сторон.

И еще имеют большие ружья, как я писал об этом [ранее], и большие пороховницы, каждая из которых вмещает по полтора оха, пороха и еще больше; каждый вешает [себе] на спину по 2 пороховницы. [В случае нужды] они могут целый день скакать через поля, ущелья, карабкаться по скалистым склонам гор и спускаться под уклон, подобно куропаткам. И совсем не знают усталости и не ропщут и иногда ломают камни, чтобы пробить дорогу среди скал, а также роют землю и снег, как будто бы до этого вовсе и не работали, вступают в бой с врагами, храбро сражаются и побеждают. Хотя я слышал, что [у него] 60000 наемных солдат, но он, если пожелает, может а течение нескольких дней с помощью Божьей собрать вдвое и втрое больше этого.

Глава ХLVII.
О том, через какие места прибыл я к святому престолу и о том, куда я направился для посещения монастырей и для паломничества, и о том, как я видел их, исследовал и созерцал страну и положение населения

А когда я отправился из Мугани 23 февраля, прибыл в Тузах, в село Тох. Там находился и агванский католикос по имени Нерсес, человек умный и благонравный; он ожидал моего приезда. Хотя мы и возлюбили друг друга, но еще ни разу не виделись. Кроме того, во время пребывании в Мугани я, по его просьбе, обратился к Валинемату, говоря: «Я назначил себе заместителя, дав ему звание халифы Кенджэ и Гандзасарского дома, страны Агванской, Шамаки и Ширвана, чтобы он управлял монастырями, церквами и населением. Ибо земля эта далека от меня, и я не в силах [управлять ею], а овцы не могут существовать без пастыря. Ханы же Кенджэ и другие забиты все время сеют раздоры и своими доносами не дают покоя; но непрерывно обирают и грабят. А посему я прошу твое величество, чтобы отныне ни ханы, ни султан, ни забиты не имели бы с ним дела, ибо он является моим векилом и наибом; если же им нужно что-либо сказать, пусть видятся со мной». И он даровал мне рагам, и я передал его католикосу Нерсесу. Сильно обрадовавшись этому, мы вместе отпраздновали великую масленицу в Тохе и Гадруте.

В понедельник, в начале великого поста, я выехал из села Гадрут. И хотя некоторые мелики Хачена и Варанды и Аветараноца приехали повидать меня с дарами и подношениями и просили посетить их области, но я не захотел, ибо сильно ощущалась в крае нехватка хлеба и ячменя, а со мною было множество людей и животных. Во-вторых, мне хотелось доехать скорее домой и отдохнуть. И тело мое спешило. Ибо я устал от скитаний и от холода, тем более, что мой нос и одно ухо были заложены, и я пребывал в нерешительности.

Посему я поспешил и прибыл в село Дзорагех, а оттуда в село Пнацор, оттуда-на кочевье Корчибека, который был писианцем, а оттуда-в Хндзореск, который находится среди огромных скалистых гор и имеет безмерную высоту. И по узкой дорожке спустились мы в ущелье и увидели нечто восхитительное. Из страха перед османцами и курдами карачорлу [крестьяне] покинули село, находившееся в ущелье, и в высоких местах, и с той и с другой стороны ущелья, напротив друг друга выдолбили в скалах из крепчайшего камня пещеры, которые называются магара. Каждый выдолбил жилище для своей семьи [и они] жили [там]. И удивительным было именно то, что они спускались и поднимались [в пещеры при помощи] кожаных ремней; женщины привязывали грудных детей к своим спинам, так же [привязывали к своим спинам] и кувшин с водой и другие нужные вещи, и так же [при помощи] ремня поднимались наверх и входили в [находящиеся] высоко каменные пещеры, тянули наверх и веревку из ремней, так что ни один посторонний человек не мог войти. А дома их были разрушены османскими войсками и ворами- разбойниками курдами-карачорлу.

Прежде в Хндзореске было 700 домов, но теперь стало меньше, ибо многие [жители] убиты турками, потому что паши со своими войсками много раз нападали на них, но не смогли проникнуть [к ним]; и после сражений [с ними] возвращались с позором. И только в одной стороне ущелья, где [у жителей] не было своих каменных пещер, чтобы помогать друг другу, захватили, [как] добычу, женщин и детей; а мужчин перебили мечами и ушли. Те же, кто уцелел,- половина жителей или одна треть. Те, которые спаслись, имели пещеры напротив друг друга; они смогли при помощи ружей защищать друг друга от врагов.

Прежде в этой деревне ткали много превосходных ковров и паласов, но теперь [ткачей] стало намного меньше. Только с большим трудом можно найти несколько старух-ткачих.

И здешние крестьяне сопровождали нас из-за густого снега: сами они были вооружены и имели ружья. [Они привели нас] в великий Татевский скит. А по дороге находилось разрушенное селение, называвшееся Караундж, [жители] которого были отлучены [от церкви] епархиальными начальниками Татевского монастыря. Они умоляли меня снять с них [анафему]. Уступив [им], я дал отпущение и благословил деревню, в которой находилась превосходная церковь, построенная из гладко оттесанных камней.

А в ските я провел 4 дня. Пока мы находились в ските, во вторник 16 марта в 7 часу ночи поста, в то время погода прояснилась, было полнолуние, ибо, пока я ехал в скит, вновь в течение 24 часов шел снег, а затем [погода] прояснилась. А затем, тайно от других, я вышел из кельи, пошел к дверям храма и увидел, что луна померкла наполовину. До самого своего захода совсем померкла и скрылась.

Глава XLVIII.
О том, как я поехал на паломничество сначала в великий скит Аранц, который находится ниже монастыря и скита Танаат

В тот же день, который наступил после затмения луны, взяв с собой некоторых из вардапетов и членов конгрегации, я поехал для совершения паломничества в бывший великий скит Аранц, который является матерью среди всех армянских скитов на Востоке и на Западе, и в часовню, где погребены благородные останки святых вардапетов Погоса и Саркиса, иноков Аристакеса и Барсега, о которых повествует летописец Аракел в XXV главе. И завершив паломничество, мы осмотрели скит и высокую гору, место [их] гибели; гора раскололась, земля сотряслась, и кладбище, [как] подброшенное, переместилось на расстояние полета стрелы и остановилось; так же и часовня, в которой погребены останки упомянутых выше святых; а после совершения паломничества мы отслужили обедню в ските, а затем спустились в часовню, которая была маленькой церковью, где находились могилы перечисленных [выше] святых. И там также мы отслужили вечерню.

А затем, переехав верхом реку Воротан, которая протекает между часовней и девичьим скитом в Шнгере, мы поднялись к скиту. И я увидел, что он равзушен и безлюден. В нем [прежде] жили 150 монахинь, а теперь-только 20 кающихся; и эти тоже были в смятении и отчаянии. Там мы отслужили всенощную. И так как уже наступил вечер, мы провели там ночь. А когда рассвело, после совершения утреннего богослужения, я обнадежил кающихся и [обещал дать то], чего не хватало из нужных для церкви [вещей]: занавеси, железную [перекладину] для занавесей и книги, каждой по одеянию, и чашу, и крест.

Также хоры наверху, где стоят мужчины, посещающие скит, были разрушены. Поэтому немедленно велел найти плотника, древесину и доски, заплатив [за] материалы и мастеру, [и] приказал я быстро [все] построить. И, отправившись, проехав через село Халудзор, я вновь остановился в Татевском монастыре. И поднялся 18 марта в верхний монастырь, и пробыл там 7 дней, пока немного не стаял снег и дорога не стала проходимой. Я послал также в женский монастырь церковную утварь, которую мне удалось достать в селении Татев. И так как не было хлеба, я приказал монастырю дать бедняжкам немного зерна.

А затем, выехав из монастыря и проехав через безлюдное село Тандзавер, доехали до села Ирицванк, а оттуда через Баркушат в деревню Гюлмеша, принадлежащую Мелику Шрвену. А затем [прибыли] в местечко, именуемое Амарат; здесь навстречу нам выехал господин шах-векили Оган. Взяв его с собой, мы проехали по трудной дороге до села Малев, а затем господин Оган повез нас в свое село Калер. Два дня спустя мы по той же дороге вернулись в Малев. И, отслужив обедню [и] немного отдохнув, приехали в село Карав.

А затем прибыли в Мегри, где был маленький, пречестный и приятный [для глаз] монастырь. Там я провел 3 дня, утешая также их. И проехав через деревню Карчеван, мы прибыли в Ордувар, а оттуда 6 апреля прибыли в большое село Дашт. А 7 апреля, в день праздника Благовещения св. Девы, нас пригласили отслужить обедню. Уступив их просьбам, мы совершили святое таинство.

И на следующий день прибыли гохтанские князья со своими епархиальными и пригласили нас в Акулис. И взяв нас с собой, торжественно поехали в Акулис. И остался я там до святой пасхи и нового воскресенья, так как монастырь святого апостола Фомы восхитителен и удивляет [всех, кто его] созерцает; так как [духовный] сын мой, настоятель Иоаннес-благонравный, кроткий душою и гениальный вардапет-был давно знаком со мной, из любви к нему, а также из-за паломничества в монастырь, которое бывает в первое воскресенье, и из-за мольб жителей пробыл я там столько дней. Меня пригласили также в четыре церкви, которые [у них] есть, [чтобы] совершать в них по воскресеньям и другим подходящим дням богослужения и благословлять их. Именно так оно и было.

В тот же день, в красное воскресенье, отслужив святую литургию, я рукоположил в епископы акулисского протоиерея, отца Туму, члена конгрегации святого Эчмиадзина. А в понедельник, после первого воскресенья, я выехал оттуда и прибыл в Цгна, в монастырь Мюзкна, а оттуда-в старую Джугу, а из Джуги-в Дарашамб. Переплыв на лодке реку Аракс там, где река Тгмут впадает в Аракс, я поднялся в красивый, прославленный и чудесный монастырь первомученика Стефана. Это было 7 мая; и я пробыл в монастыре 9 дней.

А потом я поехал и прибыл в храм святого Карапета в Еринджаке, ибо я побывал [там] и прежде, когда ехал в Мугань. И два дня спустя я поехал в Гах, а затем-в Шорот, в Шоротский монастырь и скит.

Меня пригласил к себе сын покойного господина Агамала, мой старый знакомый господин Александр. А вечером мы вновь поднялись в храм Сурб-Лусаворич.

А на рассвете мы отправились в Парака и остановились в монастыре. Оттуда [мы поехали] в село Тиви, в котором царило опустошение, монастырь [был] безлюден, а в женском ските находились только 7 кающихся. И, посетив их, я в тот же день уехал и прибыл в большое село Буст, в котором находилась отличная церковь.

Посетив церковь, я поднялся в монастырь, подобный голубю и подобный раю, [находящийся] в красивом, возвышенном месте, со множеством орошаемых садов, с плодородной землей, чистым и живительным воздухом. Сердце мое [преисполнилось] радости, я забыл тяготы дороги. И настоятель их-вардапет Петрос, муж мудрый и кроткий, и монахи братии [приняли меня] с любовью и покорностью. И пробыл я [там] два дня.

Выехав оттуда и проехав несколько сел, я прибыл в большое село Казанчи. И там я пробыл три дня и из-за их просьб и мольбы отслужил и там святую обедню. И, проехав через село, я прибыл в Норашеник, а оттуда-вновь к храму святого Карапета в Еринджаке, а оттуда-в Нахичеван и провел там два дня. А затем я остановился в благословенном городке Астапат, в красивом и прекрасном монастыре Астапатском.

Монастыри, сооруженные в нашей стране,-один великолепнее другого, один красивее другого; [они] приводят в восхищение каждого, [кто их] видит.

Увы! Времена беспокойные, малочислен народ мой Арамян! И сжимается сердце мое, когда вижу бесподобные монастыри и святые обители, ибо [им] не хватает паствы и духовенства. И хотя [монастыри] имеются, но они пусты, необитаемы, безлюдны. И хотя можно найти несколько, обнищавших [сел], но они не в состоянии помочь монастырям, либо удовлетворить их нужды, восполнить недостающее. Они сами нуждаются в помощи со стороны монастырей.

И еще совершив в день воскресения Мецахраш (Мецахраш-празднуется в воскресенье, на 42-й день пасхи) святое таинство в Астапате, я рукоположил троих в епископы: во-первых, вардапета Георга из Исфагана по просьбе епархиального [начальника] вардапета Аствацатура и [тамошних] князей. Второго я назначил епископом монастыря св. апостола Варфоломея, который [находится] в Орми, по просьбе жителей края и той епархии. А третьего-вардапета Мелкона Кафаеци-члена конгрегация св. Эчмиадзина.

А затем, выехав из Астапата, я благополучно прибыл в св. Эчмиадзин 12 июня. То была великая радость, для всех членов конгрегации и всей Араратской области. Воздавая благодарение богу всемогущему и защитнику, промыслителю и избавителю от всевозможных бед, и, пав [ниц] перед местом святого сошествия, в великом и всемирном храме, с великим плачем и жалостными стенаниями, вновь поручил себя богу, молитвам святого отца нашего Григория Просветителя.

Глава XLIX.
О том, как забиты, юзбаши, ага, калантары и мелики Араратской области отправились в Тавриз, [дабы] поздравить Ибрагим-хана с приездом и спахсаларством, а также представить отчет о доходах царского дивана

После того как Ибрагим-хан прибыл в Тавриз, [имея] звание спахсалара, ибо он был вторым [после] царя, поскольку он брат царя Валинемата, и сел на свое место и успокоился, затем пригласил забитов Ереванского малидивана, а также-ага и калантаров, меликов, кетхудов, которые, собравшись в путь и [приготовив] подношения, поспешили отправиться в Тавриз.

Пригласили и меня. Но так как я был болен и утомлен дорогой, то не поехал, а послал вместо себя акулисского вардапета Туму с достойными подношениями и с прошением, а также просил у него соответствующие рагамы о монастырях, о строительстве и восстановлении церквей и о земле. И он тотчас же даровал [рагамы] и исполнил все мои просьбы и дал два рагама сверх тех, которые я просил. Первый-о серефразстве, как бы укрепляя католикосскую власть. Во втором он препоручал [меня] ереванскому хану или его заместителю.

Еще прислал мне хила, который представлял собою ризу, и так как у торговцев не оказалось тотчас же тонкой парчи, он велел распороть две кабы, сшитые из одной материи, которые надевал сам, и сшить ризу. И прислал мне [эту ризу].

Он облачил в хила и вардапета Туму, которого я послал [к нему], дав ему златотканую кабу и великолепный пояс. Облачил в хила и мирзу, который был как бы баш-дефтердаром, а также калантаров, меликов и других достойных людей, поехавших в [Тавриз]. И, обнадежив [их], с большой радостью отпустил. И вот вскоре, через несколько дней, они очень торжественно и с великой радостью прибыли в Ереван.

Глава L.
О том, как Ибрагим-хан по приказу царя, брата своего, пригласил меня в Тавриз и вместе [со мной] мирзу и калантара

В сентябре, когда я находился в Оганаванке и был занят строительством храма Сурб-Карапет, пришли приглашение и приказ от Ибрагим-хана. И один из главных его верных чапаров, имея в руках рагам и прибыв в Ереван, велел читать рагам для отъезжающих.

Послал мне также и мой рагам, написанный отдельно для меня. Так как я сильно хворал вследствие мучительной лихорадки, находясь в Оганаванке на строительстве, то, прочитав рагам и ознакомившись [с ним], я поехал в Ереван, дабы мог узнать причину [приглашения].

Но и они были изумлены, особенно Мирза-Кеазум, который очень боялся, не отправился ли кто-либо к Ибрагим-хану с жалобой на него.

И он стал обращаться ко мне [с просьбой] о заступничестве и через моего вардапета Александра послал мне послание и обещал св. Эчмиадзину и мне великие благодеяния, если я избавлю его, буде Ибрагим-хан разгневается на него и решит умертвить.

Кроме того, он просил о чапаре, чтобы я, забрав [его], увез в Эчмиадзин и продержал его там, пока он будет составлять реестр всех государственных доходов Араратской области. И я, забрав с собою чапара, вернулся в Эчмиадзин, ибо и Ибрагим-хан отдал чапару повеление, говоря: «Не смей обижать или огорчать халифу, ибо он-старый человек. Пусть едет так, как сам желает».

Посему через несколько дней он вернулся в Ереван, чтобы заставить их выехать. И я снова умолял чапара, когда он собирался ехать в Ереван, чтобы он потерпел еще несколько дней. А спустя 5-6 дней, я, будучи больным, собрался в дорогу, поехал в Ереван и сказал им-чапару и мирзе: «Вот я потихоньку поеду до Астапата и буду ждать вас». И, отправившись в путь, я поехал. И поехали со мной калантары [как] армянские, так и иноплеменные. Так, двигаясь потихоньку, мы доехали до Астапата. Пробыв там три дня, мы двинулись [дальше] с нахичеванскими князьями-господином Аствацатуром и господином Харисимосом. Мы поехали по тавризской дороге.

И когда [мы] доехали до городка Маранд, находящегося близ Тавриза, в 12-ти часах езды, они, то есть мирза и чапар и юзбаши догнали нас. Пробыв [в Маранде] еще один день, мы прибыли в Софиан, а оттуда-в Тавриз.

А на другой день мы пошли предстать [перед] спахсаларом со своими подношениями-от каждого в соответствии с его достоинством. И он нас принял с большой любовью и очень, очень нежно обнадеживал.

Меня особо призвал к себе и говорил мне много утешительных и ободрительных слов.

Когда же он увидел, что из-за многодневной лихорадки лицо мое так же бледно, как у мертвеца, разгневался на чапара, говоря: «Почему ты привез халифу? Ведь он болен!» А я ответил: «Хан мой, [даже] если бы я был при смерти, я бы желал, чтобы меня в гробу привезли к тебе, ибо, видя тебя, вижу я в тебе и в твоем лице-Валинемата, [дабы мне] утешиться, а потом-умереть».

И он снова обнадежил [меня] и очень обрадовался. И дал приказ уединиться в одном месте мне, калантару и армянским князьям. Среди них был и господин Степан из Акулиса, ибо они (князья. -Пер.) прибыли в Тавриз на несколько дней раньше, дабы увидеть рагам, доставленный от Валинемата.

Мы пошли и сели в одном месте, в одном из домов в ограде [его резиденции]. И зачитали в нашем присутствии рагам и истолковали его, [доведя] до нашего слуха. И, услышав, мы весьма возрадовались, ибо приказ был относительно двух вещей: во-первых, о препоручении страны и о брате его (Надира.-Пер.), а другой- специально обо мне:-написанное брату повеление благосклонно относиться ко мне и быть со мною всегда ласковым, прислушиваться ко всему, что я скажу, и исполнять [мои] просьбы. (Слава богу Вседержителю! Здесь восхищаюсь я в мыслях своих! Для чего, по какой причине он вкладывает в сердце этого мужа могучего и самодержца столько любви, заботливости и попечения? Хвала тебе, Боже! Неизречимо человеколюбие твое!).

И когда мы ознакомились с приказом царя, брата его, нас вновь повели к нему (Ибрагим-хану. -Пер.). И после того, как [он] долго беседовал со всеми [нами], вновь позвал меня к себе и [говорил мне] много речей, и смешных шуток говорил и смеялся со мной и со своим мирзой, которого звали Мирза-Рази.

Глава LI.
Об истории нахичеванского Мирза-Рази, который был векилом и забитом в Нахичеванской области, об астапатской девушке, которую его нокяр насильственно увез и, отуречив [ее], вступил [с нею] в кябин, привез в Мугань. О том, как я взял ее с помощью Божьей назад и, вновь обратив в армянскую веру, обвенчал с юношей-христианином

Когда я ехал в Мугань, этот мирза был забитом и властителем в Нахичеване; был очень высокомерным и бесчеловечным и ненавидящим христиан.

И вот после нашего отъезда один из слуг его, по имени Давид, похитил дочь некоего христианина и заставил ее отречься от христианской веры, [и], вступив [с нею] в кябин, привез в Муганскую степь. И вслед за ним (Давидом.-Пер.) отец девушки, плача, с махсаром астапатцев, прибыл в Мугань. Поэтому я пожаловался на мирзу. И мы долго спорили перед Валинематом. Я даже сказал мирзе, говоря: «Ты разорил Нахичеванскую землю, не оставил имущества у рай'ата; [дело дошло до того], что и твои нокяры открыто ударили топором астапатского мелика и убили [его]. Дочь христианина увели из ее дома среди ночи [вооруженные] саблями и, насильно отуречив, принудили к кябину. И ты ныне поглотил более 1000 туманов взятки от Нахичеванского края. И если царь прикажет, я от тебя потребую отчета, ибо деньги рай'атов должны быть либо у них, либо у царя. Почему ты [их] проел?»

Тотчас же приказал премудрый Валинемат, и его опрокинули на землю, лицом вниз, и шесть мужей стали бить его, [нанося удары] от шеи до сухожилий ног. После [того как ему нанесли] множество ударов, он возопил: «Мне надо кое-что сказать!»

Его подняли на ноги и подвели [к Валинемату]. И он велел говорить. Стали говорить и мы, ибо вместе со мной находились там и князья нахичеванские: господа Аствацатур, Харисимос и акулисский Степанос. Его вновь связали и [бросили на землю] лицом вниз и так сильно били, что он дважды и трижды терял сознание; вновь пришел в сознание и опять закричал: «Мне надо кое-что сказать, повелите мне говорить». И вновь по приказу Великого поставили мирзу перед ним. Повелев [ему] говорить, [Валинемат] сам нашел, что [речь его] лжива, ибо мы уже больше не говорили. И велел Валинемат положить [его] в фалахку и, подняв [ноги], наносить удары по пяткам; положили [его] в фалахку и стали бить по стопам до тех пор, пока он окончательно не потерял сознание.

Поэтому, увидев муки, испытываемые, этим мужем, раскаялся я в том, что пожаловался. И стал я молить Валинемата не словами, а смиренно простерши руки, проливая слезы из глаз, с разбитым сердцем и согнув шею, до тех пор, пока [Валинемат] не увидел и не понял, что я хочу молить о том, чтобы этого мужа избавили от мук, но боюсь. Тотчас же он велел ударяющим отойти, приказал поднять [на ноги] и подвести к себе. Два человека, схватив его подмышки, потащили и поставили перед Валинематом и с трудом [заставили] стоять. [Валинемат] повелел ему составить отчет о своей (мирзы Рази.-Пер.) хозяйственной деятельности и, составив список того, что он забрал [себе], подать ему. И вновь потерял он сознание в присутствии Валинемата и его выволокли вон. И поставили над ним одного из элиагачли в [качестве] мубашира.

[Валинемат] опять утешил и обнадежил нас, говоря: «Возьмите ту похищенную девушку и отдайте халифе». И тотчас же исполнили приказ [и] отобрали девушку от ее мужа. Я сурово обошелся с похитителем девушки, говоря: «Я хочу, чтобы ты дал грамоту о разводе и подтвердил при свидетелях и письменно заявил, что отныне девушка отпущена от тебя, и больше не будешь иметь тяжбы ни с нею, ни с родителями ее. И хотя, придумывая множество отговорок, он и старался избавиться, ибо был влюблен в девушку, но не смог избавиться [от меня]. Тотчас же ему велели написать то, чего я от него требовал, и подготовить новую печать, ибо у него не было готовой печати. Он дал мне [грамоту], скрепленную печатью и подтвержденную многими свидетелями; после [того] избавился он от меня.

И удивительным было то, что в то время, как поганый был особенно разгорячен, страдал и плакал, пришли некоторые знатные люди; среди них [были] даже и ханы, и очень нежно и льстиво молили меня, чтобы я даровал ему девушку, не разлучал их друг с другом, «ибо,-говорили [они],-ты совершишь великий грех». Они умоляли [меня]. Тогда, отчаявшись, я сказал: «В таком случае дайте, и вы мне вместо нее девушку-мусульманку, дабы я обвенчал ее с юношей-христианином, тогда я дарю эту вам». Затем, лишившись надежды, они удалились от меня.

И я вновь потребовал [дать мне] рагам о девушке: чтобы оставалась в своей вере и чтобы ее выдали замуж за христианина, чтобы тот похититель не смел больше затевать тяжбу, и чтобы забиты края не вмешивались в дела веры, так как они в Нахичеване в присутствии шейх-[уль]-ислама и кази отреклись [от христианской веры]. И даровали мне рагам согласно моей просьбе. Передав дочь и рагам отцу, я поспешно отправил [их] в Астапат, дабы по прибытии [отец] выдал ее за кого-нибудь замуж. Немедленно так и сделали и выдал [ее отец] за некоего юношу. Они живут и ныне, прославляя бога-чудотворца.

А затем я сел с мирзой после того, как его завернули в теплую овечью шкуру, дабы смягчить его боли, и, оправившись, он сел с нами, дабы отчитаться.

В Нахичеванской области было 82 села. За счет 32 сел было получено 700 туманов взяток, которые он взял. После долгих молений мы простили ему 200 туманов, а [относительно] 500 туманов, что составляет 20 кисэ, мы сообщили Валинемату и подарили [ему]. Но Валинемат не согласился и тотчас же велел мубаширу, чтобы [мирза] в течение трех дней собрал [остальные]. И дав [деньги], он избавился от угроз Валинемата.

Он был также лишен звания нахичеванского мирзы и забита, впал в немилость и был изгнан. Но так как отец мирзы давно, задолго до этого, имел заслуги перед Валинематом и Ибрагим-ханом, поэтому брат Валинемата, Ибрагим-хан, сделал его мирзой и держит его у себя на службе. [Мирза-Рази] находится теперь у [Ибрагим-хана] в Тавризе. Все, что происходит при дворе хана, может [быть] сделано с его участием; без него ничего не делается.

И так как хан знал обо всем этом, стал смеяться и шутить со мной. И так как я пожелтел и побледнел из-за своей болезни, ему казалось, что [я побледнел и пожелтел] из-за подозрений или от смущения. Посему он многократно говорил: «Халифа, ты мой отец, а я-сын твой, клянусь тае, клянусь этим. Да не возникнет в сердце твоем опасение или сомнение относительно Мирза-Рази. А если желаешь, я и ныне подвергну его таким же мукам, а если желаешь, убью». А я сказал со стоном: «Не [надо] так, хан мой, ведь и он и отец его-преданные слуги вашего дома. И хотя в Мугани что-то случилось, причиной [тому] были его слуги-он их очень сильно распустил и не обуздывал. А мы служим вам из-за двух вещей: во-первых, из-за веры нашей, дабы открыто исповедывать нашу христианскую веру; во-вторых, дабы сохранить непорочность семей наших. Посему и этот [мирза] знает, что если бы мы продолжали тяжбу до конца, он не избежал бы смерти. И в тот день, когда его [подвергли] мукам, я дважды знаками молил, и он спасся. В противном случае ему грозила смерть. Но теперь мы помирились. Под твоей властью, при твоей жизни, после бога, никого из людей не боюсь, ибо не подобает [мне] служить вам и бояться других. Но другим надлежит бояться меня!»

И он очень обрадовался и с великой любовью отпустил нас в наше жилище.

Глава LII.
О том, как Ибрагим-хан чествовал нас за своим столом утром и вечером, а на следующее утро облачил в дорогой халат

И два дня спустя [Ибрагим-хан] вновь пригласил нас для чествования. И ибо у персов принято приглашать человека, которому оказывают честь, в полдень, [в час], который они называют чашт, на обед, а вечером-на ужин и так, чествуя нас обедом и ужином и посадив с собою, он обрадовал нас. Были вместе с нами на ужине ереванский мирза Кязум, калантар Меликджан, нахичеванские именитые лица, то есть господин Аствацатур, Харисимос и господин Степан. И в два часа ночи [Ибрагим-хан] отпустил нас, и мы пошли в свое жилище с большой радостью.

А на другой день он вновь пригласил и облачил [нас] в хила: меня-в златотканную накидку с удивительной каймой. Об этом некоторые говорили и уверяли меня, что только шах или вали могут носить [хила] такого покроя. Мирза, калантар и трое вельмож [получили] по златотканной кабе, по поясу и меховой накидке; мы облачились [в хила] в доме мирзы, затем пошли к [Ибрагим-хану] на селам. И он вновь много говорил с нами, [давал] приказания, обнадеживал. И снова с любовью шутил со мной так, что я не могу изложить на бумаге. И затем я сказал: «Хан мой, ты должен даровать мне несколько нужных рагамов, подобно твоему родному [брату] Валинемату». И он тотчас же повелел мирзе: «Быстро, поспешно исполни все, что попросит халифа, в соответствии с его просьбой и желанием, дабы они уехали».

Мирза пригласил меня к себе для чествования. И исполнив их просьбу, мы пошли к нему на обед и ужин. И у нас зашла речь и была беседа о событиях в Мугани. Он сам стал молить и просить говоря: «Вина моя была в том, что не смог узнать тебя, а особенно [виноваты] мои слуги, ввергшие меня в беду». Около него сидел его 15-летний сын, который только что прибыл из Хорасана. [Мирза] положил руку на голову своего единственного сына: [поклялся] великой клятвой, говоря: «В сердце моем и в мыслях моих нет никакой ненависти к тебе или зависти. И молю тебя, чтобы и ты забыл [о происшедшем] и молил за меня Ибрагим-хана, а также написал бы Валинемату, проявил бы добросердечие и заступился [за нас]». Так, надломив хлеб, мы помирились, а остальное поручим богу, ибо сказано в [притчах] Соломоновых: «Если он (враг.-Пер.) говорит и нежным голосом, не верь ему, потому что семь мерзостей в сердце его» (Притч XXVI, 25).

После этого я попросил написать 13 рагамов, некоторые в стиле рагамов, данных Валинематом, некоторые же [по поводу] некоторых новых просьб о монастырях, духовных лицах, о земле и рай'ате.

И после того, как мы провели 16 дней в Тавризе, [Ибрагим-хан] отпустил нас. И приехавшие со мной поспешно уехали; я же провел [в Тавризе] еще 3-4 дня, а затем и я выехал из Тавриза.

Глава LIII.
О том, как я вернулся из Тавриза к святому престолу, как нахичеванский векил, который является наибом, чествовал нас: как мы были у него в гостях

Когда я выехал из Тавриза и доехал до берега Аракса, к переправе, наиб Нахичевана Ага-Гасан Хорасанский, муж добронравный, умный, покорный и незлобивый, [написал] послание, [в котором он выразил] любовь ко мне и поставил у переправы человека, дабы он пригласил меня в Нахичеван быть его гостем. Я ответил на это, что я-человек старый, больной-поеду в Астапатский монастырь, отдохну там несколько дней, а затем, по дороге в Ереван, заеду в Нахичеван и проведу одну ночь в гостях у него, а [затем] поеду дальше. Так оно я случилось, ибо сперва я поехал в Старую Джугу и переночевал там.

А утром отправился в Астапатский монастырь и провел там, в монастыре, 12 дней. А затем мы с господином Аствацатуром поехали в Нахичеван, который находится близ Астапата, в получасе езды; это было в субботу 20 ноября. Навстречу нам выехали нахичеванский наиб Ага-Гасан, который пригласил нас к себе в гости, а также другие мирзы и нахичеванский хан Великули, юзбаши и другие знатные [лица], более двухсот всадников; взяв нас [с собой, они] въехали в город Нахичеван.

И когда мы доехали до центра города, места, подобного театру-[здесь] с четырех сторон находились лавки,-[там было] множество зевак; хан пригласил нас в свой [дворец], чтобы оказать честь, а Ага-Гасан не позволял. Они долго спорили, сошли с коней. Хан тянул [меня] к себе, а мирза-к себе.

И как только я увидел, что нарастает ссора и они собираются поносить друг друга-ибо один из них был ханом, а другой-царским векилом, имеющим должность царского нотариуса и поставленным для наблюдения над поступлением доходов,-посему я поспешно сошел с лошади и, став между ними, умолял и, целуя их бороды, едва сумел прекратить спор. Я условился с Ага-Гасаном, говоря: «Вы братья, поэтому вам не следует из-за меня оскорблять друг друга. Я твой гость; пусть будет, как он желает, пойдем к нему, пообедаем, а затем в дом твоего высочества; если хочешь, целый месяц проведу [у тебя]».

И так убедил их помириться. И мы сперва пошли туда, куда нас пригласил хан. А затем прибыли в дом наиба. И находились [там] до вторника. [Нас было] 30 человек вардапетов и нокяров и 32 лошади и мула. А во вторник нас торжественно, устроив крестный ход, с хоругвями, проводили, и мы с миром проехали через Шарур и Арташат в монастырь Вирап, а оттуда-в Норагавит, а в субботу 27 октября доехали до св. престола в Эчмиадзине.

И вся конгрегация и крестьяне вышли навстречу нам с великим торжеством; были там, в деревне, многочисленные османцы. И увидев светлость веры нашей и торжественность обрядов наших, были восхищены, изумлены, удивлены. И вступив под купол великого всеобщего святого кафедрального собора и питающего мир чистилища, я пал ниц перед местом святого сошествия, безмерно благословляя, прославляя [бога] и преклоняясь [перед Ним]; мы, обливаясь от радости слезами, сообщили всем членам конгрегации, а также всем собравшимся,- церковь была переполнена людьми из нашего народа и из иноплеменных,-о причине, по которой нас вызвали, о том, как мы ехали, как нам оказали честь, о том, как [Ибрагим-хан] обнадежил нас. Те, кто слушал [наше повествование], были восхищены и удивлены и прославляли бога. А затем, совершив молитву и благословив [присутствующих], мы отпустили [всех] с миром.

Ага-Гасан, который принимал меня у себя, дал мне драгоценную ризу, то есть хила из шелка,- [одеяние], вышитое золотыми нитками.

Да будет он благословен и вознагражден богом за это, ибо я мысленно восхищаюсь кротостью и покорностью этого мужа. Его любовь ко мне была не притворной, а искренней, ибо с помощью Божьей мы умеем распознавать лицемеров, которые многочисленны. Но этот муж набожный и, осмелюсь сказать, в глубине души почитающий бога, верующий, восхитил и вызвал у меня и у всех восхищение своей кротостью, покорностью, нежностью. Да вознаградит господь его веру и труды, также и всех друзей и благодетелей святого престола!

Во-первых, Валинемата и брата [его] Ибрагим-хана и всех ханов, правителей стран и областей, султанов и мирз, и вельмож, вообще всех тех, которые болеют за меня, [за] конгрегацию, [за] ее членов, [за] мой народ, особенно за святой престол, любят [нас], заботятся [о нас], имеют милосердие к нам! Пусть даст [таким] господь бог долгую жизнь, удачу и награду за добро на этом и на том свете. Аминь!

Конец [моему] повествованию! Прошу читателей, возлюбленных чад моих, не обвинять нас в многословии и в простоте, ибо по мере своих возможностей постарался я, чтобы [рассказ] был кратким, ясным и понятным для всех. Ибо если бы я описывал подряд все события, то не хватило бы ни бумаги, ни чернил. А [нами] написано столько, чтобы те, которые хотят узнать о событиях, о положении святого престола и о моем [положении], ознакомившись вот с этим правдивым рассказом, удовлетворились. Если [рассказ] будет соответствовать вашим желаниям [это-] милость господня. А если нет, простите меня за медлительность, ибо я писал страдая и среди множества занятий, огорчений и мук и стеснений, будучи больным и бессильным. Будьте здравы!