В ней я изложил, насколько мне довелось узнать о них, события со времен Бржетислава, сына князя Ольдржиха, до времен его тезки, сына короля Вратислава ⁴. И хотя ты, почтенный отец, не перестаешь почерпать знания из святого писания и из глубоких источников философии, однако, [надеюсь], не откажешь

Свои ты святые уста омочить в ничтожном напитке.

Ведь нередко случается, что после крепких вин и усыпляющих напитков человек чувствует естественную жажду, [100] и тогда глоток чистой воды приятнее чаши сладкого питья.

Часто бывает — сын Марса, утомленный своим снаряженьем,
С радостью, бросив оружье, в девичий идет хоровод
Или с мальчишками вместе гоняет он обруч железный.

Поэтому и ты, о святой отец, оставь на время большие тома силлогистики и прочти это мое маленькое сочинение, по мыслям детское, по стилю сельское ⁵. Если ты обнаружишь где-либо в нем места, достойные посрамления и насмешки, то непременно сохрани их в памяти, дабы с дарованной тебе богом мудростью когда-нибудь тщательно исправить их. А если ты встретишь в некоторых местах стихи, написанные как бы метрическим размером, то знай, что, сочиняя их, я понимал, что делаю то, в чем неискусен. Будь здоров.

Начинается вторая книга.

1

Утвердившись на отцовском престоле, князь Бржетислав ⁶ в своих делах, угодных богу и людям, шел по стопам предков и, превзойдя их в доблести, достиг ее вершины. Подобно тому, как солнце силой своего блеска затмевает и ослабляет свет звезд и луны, так Бржетислав, этот новый Ахилл, новый Титид⁷, своими новыми победами затмил отважные дела и самые блестящие победы своих предков, ибо бог был столь милостив к нему, что щедро наделил его такими неистощимыми доблестями, которые другим людям отпускает лишь частично.

[Бржетислав], без сомнения, обладал всеми высокими достоинствами, так как по смелости в военных делах он превосходил Гедеона⁸, по физической силе — Самсона⁹, а по своей мудрости — Соломона¹⁰. Благодаря этому он, подобно Иосии, выходил победителем из всех сражений и имел [101] столько золота и серебра, что был богаче царей Аравии. Обладая в изобилии неисчерпаемыми богатствами и неустанно раздавая дары, [Бржетислав]

Походил на текущую реку, где вечно вода не иссякнет.

Жена его, Юдифь, из благородного рода, была весьма плодовита и принесла пятерых сыновей. Они были замечательного телосложения и превосходили ростом других подобно тому, как горы Гематии¹¹ [превосходят другие горы]; они отличались особой мудростью, честность их ни с чем несравнимой была, а добродетель безупречной слыла, провинившимся они милостиво прощали их грех, были полны добродетелей всех. Первородным сыном был Спитигнев, вторым по рождению — Вратислав, третьим по порядку — Конрад, четвертым — Яромир, пятый и последний — Оттон — был самым красивым ¹². О жизни и славе сыновей Бржетислава будет сказано на своем месте, насколько это позволит запас слов. Когда они находились еще в детском возрасте, они в поступках своих уподоблялись уже зрелым мужам. Отец

Благородство детей своих видя, угадывал в них свою славу.

И не меньше, чем он, ликовала, любуясь сынами, их мать по причине такого их успеха и великой славы.

2

В это время благороднейший польский князь Казимир покинул этот свет, сыновья же его — Болеслав и Владислав ¹³ были еще младенцами и питались грудным молоком, и единственной надеждой на спасение осталось для поляков жалкое бегство в разные края. Понимая это, [чешский] князь Бржетислав, на четвертом году своего княжения, счел за лучшее не упускать представившийся случай наказать своих недругов и как можно скорее отомстить за те обиды, [102] которые в свое время князь Мешко нанес чехам. Посовещавшись со своими [приближенными], Бржетислав решил напасть на поляков и немедленно оповестил всех о своем страшном решении, разослав по всей чешской стране, в знак своего приказа, петлю, сплетенную из лыка¹⁴. Это означало, что, кто прибудет в лагерь позднее назначенного срока, то пусть знает, что будет без промедления повешен в такой петле на виселице. Когда в мгновение ока воины собрались все до одного вместе, Бржетислав [вторгся] в польскую страну, лишенную своего князя; он вошел в нее как враг и подобно тому, как буря, нарастая, свирепствует, повергая все, так [и он] резней, грабежом и пожаром опустошал деревни и силой врывался в укрепления. Вступив в главный город поляков, Краков, он разорил [его] до основания и завладел его богатствами; помимо этого, Бржетислав извлек из казны старые сокровища, а именно громадное количество золота и серебра, спрятанное в ней прежними князьями. Он предал огню также и остальные города, сравняв их с землей. Когда [чехи] прибыли к граду Гедеч¹⁵, горожане и крестьяне, сбежавшиеся в град, не имея возможности противостоять натиску Бржетислава, вышли ему навстречу и вынесли золотой жезл, что было знаком того, что они сдаются. Они покорно просили Бржетислава переправить их со скотом и остальным их имуществом в Чехию. Князь, вняв просьбе, переселил их в Чехию и дал им значительную часть леса под названием Чрнин¹⁶; назначив одного из их среды начальником и судьей над ними ¹⁷, он предписал, чтобы как они, так и их потомки вечно пользовались теми законами, которые они имели в Польше; по названию города, [из которого они переселились], их до сих пор называют гедчанами.

3

Затем чехи пришли к главному городу поляков — Гнездно ¹⁸, [расположенному] недалеко от вышеназванного города; природа местности и стены делали Гнездно хорошо [103] укрепленным, однако он был легко доступен для врагов, так как население его было немногочисленным. В те времена в Гнездно, в базилике святой богородицы приснодевы Марии, покоилось самое драгоценное сокровище — тело блаженного мученика Адальберта. Как только чехи овладели без боя городом, они с великой радостью вошли в святую церковь и, пренебрегая всякой добычей, просили выдать им драгоценные мощи св. Адальберта, пострадавшего за Христа. Епископ Север, видя безрассудство чехов и чувствуя, что они готовы творить все дозволенное и недозволенное, попытался отвратить их от дерзких поступков такими словами:

«Братья мои! — сказал он, — сыны божьей церкви! Не так легко это, как вы считаете, чтобы кто-либо из смертных необдуманно коснулся святого тела того, кто был полон божеских добродетелей. Я очень боюсь, что если мы решимся столь безрассудно поступить, то можем понести наказание через лишение рассудка или зрения, или через изувечение членов. Поэтому [прежде] вы должны в течение трех дней соблюдать пост, покаяться в своих прегрешениях, отречься от кощунственных оскорблений, нанесенных вами [этому святому], и от всего сердца обещать, что вы не сделаете этого впредь. По милосердию бога и патрона вашего св. Адальберта, я надеюсь, что если мы останемся преданными вере и будем постоянно молиться, то нам не будет отказано в надежде на выполнение наших просьб». Однако слова епископа показались чехам безрассудными. Они затыкали уши. чтобы не слышать его, и стали сильно теснить его, стремясь захватить святые мощи. Так как те были захоронены за алтарем, возле стены, и их нельзя было достать, не разрушив алтарь, то негодные руки и дикое безрассудство совершили это безбожное дело. Однако божья месть все же не миновала их, ибо когда они начали творить свое безрассудное дело, они остановились, лишенные своих чувств, и около грех часов у них не было ни голоса, ни осязания, ни зрения. Так длилось до тех пор, пока, при поддержке милости божьей, они не вернулись вновь в прежнее [состояние]. И тогда, [104] с запоздалым раскаянием, они выполнили наказ епископа. И чем больше их наказывала воля божья, тем ревностнее они отдавались молитвам. В течение трех дней они постились и беспрерывно богу молились.

4

На третью ночь, когда епископ Север отдыхал от утренних занятий, ему явился в видении святой епископ Адальберт и сказал: «Передай князю и его людям следующее: отец небесный даст нам то, что вы просите, если вы не будете повторять тех злодеяний, от которых отреклись в источнике крещения». Утром епископ [Север] передал это князю и его людям. Те тотчас же с радостью отправились в церковь св. Марии и, распростершись на земле перед гробницей св. Адальберта, они долго все вместе молились. Затем князь, поднявшись и встав на амвоне, прервал молчание следующими словами: «Хотите вы исправить свои вероломные поступки и образумиться от дурных дел?» И они со слезами воскликнули: «Мы готовы исправить все, что было сделано плохого нами и нашими отцами в ущерб господу богу и навсегда отказаться от дурных дел». Князь, протянув руку к святой гробнице, обратился к толпе народа со следующими словами: «Братья, протяните и вы правые руки свои к богу и прислушайтесь к моим словам. Я хочу, чтобы вы подтвердили их присягой в своей вере. Итак, первым и самым важным моим решением пусть будет такое ¹⁹: ваши супружеские связи, которые до сих пор были общими, как у неразумных животных и были подобны блуду, отныне должны подчиняться церковному закону, должны быть тайными и такими, при которых каждый мужчина жил бы, довольствуясь одной женщиной, а каждая женщина — одним мужем. В том случае, если жена отвергнет мужа или муж отвергнет жену и ссора между ними доведет до разрыва, я не желаю, чтобы тот из них, кто не хочет вернуться к прежней законной связи, был отдаваем в рабство, как это принято, согласно обычаю [105] нашей страны; пусть он лучше, кто бы он ни был, изгоняется но нашему твердому решению в Венгрию, пусть никоим образом никому не разрешается выкупать его за деньги, а ему возвращаться в нашу страну, чтобы плохой пример одной овцы не заразил всю овчарню Христа». Епископ Север сказал: «Кто поступит иначе, пусть будет проклят. Такому же наказанию пусть подвергаются девицы, вдовы и прелюбодейки, все те, о которых известно, что они лишились своего доброго имени, презрели стыд и предались блуду. Ибо, если они вступают в брак по своей воле, без принуждения, то зачем же они совершают прелюбодеяния и избавляются преждевременно от своего плода, что является самым тяжким из преступлений?» Затем князь добавил: «Если жена заявит, что она нелюбима мужем, а муж ее избивает и притесняет, то пусть их дело будет решено божьим судом ²⁰; тот, кто будет признан виновным, пусть будет наказан так, как наказывают виновного. Это же относится [106] и к тем, кого обвиняют в убийстве; пусть имена их архиепископ назовет правителю города²¹, и пусть правитель призовет [этих людей], если они будут сопротивляться, пусть он посадит их в тюрьму и держит там до тех пор, пока они должным образом не раскаются; если же они будут отрицать [свою виновность], то пусть их подвергнут испытанию горячим железом и святой водой с тем, чтобы узнать, виновны ли они. Пусть архиепископ укажет правителю или князю братоубийц, отцеубийц, убийц священнослужителей и других, кто виновен в подобных уголовных преступлениях; пусть он, сковав им руки, изгонит из страны, дабы они, подобно Каину, скитались по земле, как изгнанники». Епископ Север сказал: «Пусть будет подкреплено клятвой это справедливое решение князя. Ибо у вас, князей, меч для того висит на боку, чтобы вы чаще омывали его в крови грешника». Князь продолжал: «Тот, кто учреждает или покупает корчму, тот — источник всякого зла, откуда происходят кражи, убийства, прелюбодеяния и прочие дурные дела». А епископ Север [сказал]: «Тот пусть будет проклят». И князь сказал: «Если нарушитель этого постановления, корчмарь, будет схвачен, то его надлежит остричь и привязать к столбу; глашатай должен бить его, пока не устанет. Имущество виновника, однако, не должно быть отнято, но только напитки в корчме следует вылить на землю, чтобы никто не осквернил себя гнусным питьем. Если же будут захвачены люди, которые пили [в корчме], то их следует держать в тюрьме до тех пор, пока каждый из них не внесет в казну князя по 300 монет». Епископ Север сказал: «Что постановил князь, мы подтверждаем нашей властью». Князь продолжал: «Мы также совсем не разрешаем торговать в воскресные дни, так как в нашей стране люди чаще всего посещают торги по воскресеньям, чтобы в остальные дни заниматься своими делами. Если, однако, в воскресенье или другой какой-либо праздник, когда положено праздновать и быть в церкви, кто-либо будет застигнут за рабским трудом, пусть тогда священник заберет изделие [этого человека] [107] и запряженный скот, обнаруженный при работе, а виновный пусть уплатит в казну князя 300 монет. Так же поступить и с теми, кто хоронит своих мертвых в поле или в лесу, зачинщики этого дела должны [дать] священнослужителю вола и 300 монет в казну князя; мертвого же пусть похоронят заново на кладбище верных. Это все то, что ненавидит бог и что отвратило св. Адальберта, и он оставил нас, своих овечек, и предпочел уйти поучать чужие народы. Поклянемся же вашей и нашей верой и присягнем в том, что не будем больше этого делать». Так сказал князь. А епископ, призвав св. Троицу и взяв кадило, стал слегка подымать крышку гробницы, в то время как остальные священники пели семь псалмов и другие молитвы, подобающие этому святому делу. Когда епископ приподнял крышку гробницы до конца и гроб был открыт со святыми мощами, то на всех, находящихся в церкви, снизошло такое приятное благовоние, что они в течение трех дней не нуждались в пище, как бы насытившись обильными кушаньями; за это время там выздоровело много больных. И когда князь, епископ и некоторые из придворных посмотрели [в гроб], они увидели, что лицо и одежда святого светлы, а тело его настолько уцелело, что казалось он служил в этот день святую торжественную обедню. Тогда священники запели «Те deum laudamus», а миряне «Kyrie eleison», и голоса их достигали неба. И князь, со слезами радости на лице, сказал: «О, блаженный Адальберт, мученик Христов, ты всегда и всюду относился к нам милосердно; взгляни же на нас с привычной тебе любовью и смилуйся над нами, грешными! Позволь нам, хотя и грешным, отнести тебя на твое место, что в Пражской церкви». И произошла удивительная, весьма изумительная вещь: если третьего дня они не могли тронуть надгробия с места, то теперь князь и епископ без труда сняли тело [святого] с саркофага. И покрыв тело шелком, они поместили его в верхнем алтаре так, чтобы народ смог принести дары, предназначенные богу и святому. В тот же день на алтарь было возложено 200 гривен. [108]

О, бог всемогущий, великий, ты жизнью всей управляешь,
Царишь самолично над миром и правишь вселенною всей;
Чего ты, Христос, не захочешь, то в мире твоем не свершится;
Кто бы из смертных, не видя, мог бы поверить тому,

что тот, кто был увенчан в царстве небесном, позволит отнести свое тело обратно к неверным народам, если еще при жизни, раздраженный их дурными поступками, бежал от их общества. Но если мы вспомним об еще более великих господних и древних чудесах, о том, как израильский народ перешел море, сохранив ноги сухими; о том, как из твердой скалы потекли воды; о том, как творец мира появился на свет от девы Марии, то мы уже не будем удивляться тому, что произошло, а лучше будем покорны богу, который может делать и делает все, что захочет, и будем все приписывать его милости.

Милость господня снизошла на сердце князя и внушила ему, чтобы он перенес также и тело архиепископа этого города, Гауденция, покоившееся в тон же церкви. Как мы сказали²², [Гауденций] был не только телесно, но и духовно братом св. Адальберта и неразлучным спутником его во всех трудах и заботах. Если он и не перенес мученическую смерть вместе с Адальбертом телесно, то духовно он был вместе с ним во время нее. Ибо невозможно было бы, чтобы меч не пронзил его душу, когда он видел, как копья язычников разрубили на куски тело его брата, и он желал быть убитым таким же образом. Князь и епископ сочли также необходимым перенести с большим почетом вместе с телом святого и останки пяти братьев, о жизни и мученичестве которых мы говорили выше ²³. Останки их покоились в том же городе, но в другой церкви. Что же далее? [109]

5

В канун праздника святого епископа Бартоломея [чехи] счастливые и радостные вернулись со своей священной ношей в Чехию; они расположились лагерем у главного города Праги, у реки Рокитницы ²⁴. Сюда на рассвете стала стекаться процессия из духовенства и всего народа. Длинные ряды ее едва смогли развернуться на широком поле. Порядок процессии был такой:, сам князь и епископ несли на плечах дорогую ношу — тело мученика Христова Адальберта; за ними аббаты несли останки пяти братьев; дальше шли архипресвитеры, неся [тело] архиепископа Гауденция; затем следовали 12 избранных священников, они с трудом выдерживали тяжесть золотого распятия, ибо [князь] Мешко дал на этот крест столько золота, что вес его был равен тройному весу самого Мешко; на пятом месте шли люди, несшие три тяжелые золотые плиты; их положили вокруг алтаря, где покоилось тело святого. Самая большая плита имела пять локтей в длину и десять ладоней в ширину, была богато украшена драгоценными камнями и прозрачными плитками.

И с краю плиты драгоценной стихами написано было,
Что золота либров три сотни являются весом ее.

Наконец, более ста телег везли громадные колокола и все сокровища Польши. За этим следовала бесчисленная толпа благородных людей со скованными руками и с цепями на шеях. Среди них, увы! шел пленник —

Мой сотоварищ по клиру, по положенью священник.

О, этот день, пусть будет он славой для чехов, пусть навечно останется в памяти, пусть будет прославлен святыми службами и достойно отпразднован; пусть с большим благочестием его почтут благодарственным пением, пусть будет то праздник для всех, богатым и бедным приносит успех; пусть во имя его раздадут милостыню, [110] пусть его ознаменуют всяческие добрые деяния, пусть 3а радостью следует радость.

О, Прага, счастливая столица, некогда при князе святом началось твое возвышены?, блаженный епископ теперь твое украшение; сегодня град великий радость вдвойне переживает, которую господь-бог ему посылает. Благодаря этим двум оливковым ветвям

За земли сарматов, саригов²⁵ о граде сем слава летит.

Это перенесение останков благословенного мученика Христова Адальберта произошло в лето от рождества Христова 1039, 1 сентября,

6

Однако при всех этих счастливых событиях, ниспосланных богом, не обошлось без подлого доносчика, который довел до сведения апостольского двора ²⁶ о том, что произошло, и заявил, что чешский князь и епископ нарушили божественные законы и запиты святых отцов и что если папа оставит это безнаказанным, то будут попраны права апостольского двора, которые надлежит защищать во всем мире. Как только об этом стало известно, немедленно было созвано священное собрание, на котором читались церковные законы и изучалось священное писание. Князь и епископ, несмотря на то, что они отсутствовали [на этом собрании], были обвинены в дерзости. Одни считали, что князь должен быть лишен всех достоинств и отправлен в изгнание на три года; другие — что епископ должен быть отстранен от своей должности первосвященника и до конца жизни должен оставаться в монастыре; были и такие, которые заявили, что обоих следует поразить мечом проклятия. [111]

7

Между тем в Рим прибыли послы чешского князя и епископа от имени их и всего народа. Они свое порученье хорошо выполняли: не рассчитывая на красноречье, дары щедро давали. Когда им было предоставлено слово, послы перед лицом папы и священного совета в таких выражениях изложили причины своего посольства:

«О, святейший правитель христианской церкви и апостольской столицы! О, отцы, записанные в книгу бытия, вы, которым вверена власть судить и вместе с тем оказывать милосердие кающимся! Будьте милосердны к тем, кто признает свои прегрешения, пощадите тех, кто кается и просит о снисхождении. Мы признаем, что совершили недозволенное и поступили вопреки церковным законам. Но вследствие отдаленности [нашей] страны и краткости времени, мы не успели вовремя отправить посла на ваше святое собрание. И каково бы ни было то, что мы сделали, однако знайте, отцы, знайте все вы, собравшиеся здесь, мы сделали это не по необдуманности, а на великую пользу христианской вере и из благих побуждений. Но так как благие побуждения зачастую превращаются в порок, то, о, святые отцы, согласно вашему решению, искупить мы готовы свои прегрешенья». В ответ на это апостольский отец ответил кратко: «Если раскаиваешься, то грех не вредит». Удалившись с совета, послы воспользовались отведенным им жильем, ибо на следующий день они должны были выступить в суде и изложить свое дело. Но в ту же ночь послы князя и епископа обошли [членов священного совета]; с помощью денег они подкупили строгость кардиналов, посредством золота склонили правосудие, вознаграждениями добились снисхождения, подарками смягчили судебное решение. На следующий день, когда послы опять предстали перед священным советом, апостолический государь открыл свои святые уста, полные многозначительных и важных слов, и сказал: «Как более [112] строго наказывают тех, кто упорствует в своем нечестивом деле, так и мы легко оказываем поощрение тем, кто признает свою вину и стремится к раскаянию, и на раны, нанесенные врагом, изливаем целебное милосердие. Великий грех похищать чужое. Еще большее, однако, прегрешение грабить, а тем более захватывать в плен христиан, захваченных продавать, как диких животных; особенно отвратительно то, что натворили вы в Польше, о чем мы получили достоверные известия. Церковные законы свидетельствуют, что никому не дозволено без нашего разрешения переносить с места на место святые мощи. Это же запрещают и постановления святых отцов, божественные изречения предписывают карать мечом проклятия тех, кто посмел совершить что-либо подобное. Но поскольку вы совершили все это по неведению или исходя из добрых побуждений, то мы постановляем, что ваши князь и епископ [искупят] свой необдуманный поступок тем, что они воздвигнут в подходящем месте монастырь и наделят его всеми церковными угодьями и привилегиями. Mы предписываем им также поставить в этот монастырь испытанных людей и установить там, как требует обычай, должности священнослужителей, чтобы они ревностно отправляли в монастыре службу богу за верующих, как живых, так и усопших навеки. Пусть по крайней мере таким образом содеянное вами преступление получит искупление перед лицом господа». Послы были очень обрадованы и немедленно отправились обратно в путь. Они доставили [своему] князю решение папы, и он, повинуясь этому решению, как божественному, учредил прекрасный монастырь в честь святого мученика Вацлава в городе Болеславе, на берегу реки Лабы, где Вацлав в свое время принял свою мученическую смерть. И по сей день можно наблюдать, как многочисленная толпа братьев совершает там службу богу; там имеются священник и храм, славящийся большой святостью. [113]

8

В лето от рождества Христова 1040. Молва, которая хуже любого бедствия на свете, которая раздувается за счет лжи и, прибавляя многое к малому и ложь к правде, растет на лету, эта молва дошла до императора Генриха II ²⁷ и донесла в сто раз больше, чем было на самом деле, — что чехи увезли из Польши множество золота и серебра. Тогда император стал искать случая, чтобы каким-нибудь образом отнять у чехов золото, о котором ему говорили. Через своих слуг император отдал распоряжение, чтобы все золото, до последнего обола, взятое [чехами] в Польше, было доставлено ему в установленный срок, иначе он грозил войной. На это славяне ответили:

«Мы никогда не ведали ущемления своих прав и по сей день мы находимся под властью короля Карла и его преемников. Народ наш никогда не восставал, он всегда был во всех войнах и будет тебе верным, если ты будешь обходиться с нами справедливо. Пипин, сын Карла Великого ²⁸, установил закон, чтобы мы ежегодно давали преемникам императора 120 отборных волов и платили 500 гривен; причем нашу гривну считают равной 200 деньгам. Наши люди из поколения в поколение подтверждают это²⁹. Мы каждый год платили тебе без возражения и хотим платить и твоим преемникам. Но если ты намереваешься возложить на нас новое бремя, не предусмотренное законом, то мы предпочтем лучше умереть, чем нести непривычную тягость». На это император ответил:

«У королей всегда в обычае прибавлять что-либо новое к прежним законам, ибо закон устанавливался не в одно время, но благодаря преемникам королей возник ряд законов. Тот, кто управляет законами, законам не подчиняется, ибо у закона, как говорят в народе, нос из воска, и король, у которого рука железная и длинная, направляет его куда захочет. Король Пипин поступил так, как ему было угодно. Если же вы теперь не сделаете того, что [114] я хочу, то я покажу вам, каким количеством раскрашенных щитов я располагаю и чего я могу добиться с помощью войны».

9

Разослав немедленно по всей стране грамоты, император собрал очень сильное войско. Он приказал саксам вторгнуться в Чехию по другой дороге, которая ведет через Сербию ³⁰ и из леса выводит в [чешскую] землю, через град Хлумец ³¹. — В те времена князем саксов был Эккард³², они повиновались ему во всем, как королю. Эккард был человеком очень благоразумным и обладал большим уменьем в области управления государственными делами. С детства он был предан военному делу, но тем не менее никогда не одерживал в войне победы. — Сам же император расположился лагерем по обоим берегам реки Ржезны³³. На следующий день, пройдя град Камб³⁴, он приблизился с войском к лесу, который разделяет Баварию и Чехию. Здесь он узнал, что чехи сделали завалы на дороге, ведущей через лес. Это привело его и негодование, и гнев, достойный императора, охватил его. Тряхнув трижды головой, он открыл уста с такими словами: «Пусть они воздвигнут стены выше леса, пусть выстроят башни до небес. Подобно тому, как тщетно раскрывать сети на виду у птиц, так напрасно чехам воздвигать заграждения против немцев. Даже если они вознесутся над облаками и скроются средь звезд.

Но в гибели люди, в несчастье стеною себе не помогут», —
Изрек, повелев он, чтобы воины сразу все вторгнулись в лес.

Сам же император пошел впереди войска. Поднявшись на высокую гору, что среди леса, он воссел на треножник и, обращаясь к стоящим вокруг князьям своего государства, сказал: [115]

«В этой долине таится чехов негодное племя.

Подобно полевым мышам, они спрятались в своих норах».

Однако император обманулся в своих предположениях, так как укрепление чехов находилось за другой горой. Тогда, называя каждого отдельно по имени, император послал в сражение сначала маркграфов, а затем вооруженных рыцарей, приказав им идти в сражение пешими и в таких словах пророча им победу: «Вам не придется вступать в тяжелый бой, — сказал он, — стоит вам только спуститься вниз, как они наверняка от страха побегут, ибо не смогут выдержать вашего натиска. Вперед, вперед, мои соколы! Хватайте пугливых голубей! Будьте подобны диким львам! Действуйте по обычаю волков, которые, ворвавшись в овчарню, не думают о количестве овец и не приступают к еде, пока не растерзают все стадо».

10

И тотчас же, следуя приказу короля, войско, закованное в броню, ринулось вниз. Знатнейшие стали состязаться друг с другом за первое место в битве. Было видно, как, подобно прозрачному льду, блестели ряды, и когда лучи солнца на оружье упали, листья деревьев и вершина горы засияли. Однако, опустившись, в долину, они там никого не обнаружили: со всех сторон был только густой лес и непроходимая чаща. И, как это обычно бывает в любом сражении, те, которые следовали позади, помимо своей воли напирали на идущих впереди. Поэтому, под давлением идущих сзади, знатные [воины], уже и так утомленные, вынуждены были переправиться и через другую гору. Пересохшие от жары и жажды языки их прилипали к нёбу; не хватало сил, слабели руки; люди уже с трудом переводили дыхание, но тем не менее остановиться не могли. Тогда некоторые [из них] стали через щиты сбрасывать [116] свои латы, другие останавливались и прислонялись к деревьям, жадно глотая свежий воздух, некоторые, наконец, повалились, как деревья, ибо все они были людьми толстыми и непривычными к ходьбе и пешему бою; и когда войско подошло к укреплению, из всех уст раздался крик удивления, а от усталых тел, как облако, поднялись испарения. Увидев это, чехи некоторое время колебались, но затем, когда поняли, что у противника не хватает сил, смело выскочили из своего укрепления.

Непобедимая богиня Беллона ³⁵ сестра Фортуны, придала им силы. О, изменчивая судьба! Ты никогда не бываешь постоянной.

Своим колесом ненадежным ты знатных во прах повергаешь,
И лица людей благородных подковы железные мнут
Коней боевых и ретивых, что мчатся на полном скаку.

Лошадь рассекает копытом чресла, дважды перепоясанные украшенными пурпуром поясами, и растаскивает внутрености, [подобно] вязке [сена] или путам на своих ногах.

Но стыдно писать мне о знати,
Столь быстрой смертью погибшей.

Там было повержено столько знатных мужей, сколько не было убито ни на Фессалийских полях ³⁶, ни во времена Суллы³⁷, ни во время какого-либо мора. Говорят, никогда столько немецкой знати не погибало от вражеского меча. Так предчувствия обманули императора, который оставался на вершине горы. Ибо он никогда не думал, что враги смогут одолеть его воинов. Увидев, что победители, покрытые кровью, приближаются, император вскочил на коня и, схватившись за гриву, вонзил шпоры ему в бока. И если бы в то время не было коня наготове, то в тот же миг римский император без промедления опустился бы в подземное царство³⁸. [117]

11

В то время, когда происходили описываемые события, саксы, во главе с князем Эккардом, о котором я говорил выше, вторглись в Чехию. Они вражески опустошили одну малую область, находящуюся у реки Билины. Между тем князь их, получив известие, что славяне одержали зловещую победу над императором, остановился у моста Гневин ³⁹, на реке Билине, в большом колебании размышляя, следует ли ему попытать в битве счастье, или лучше вернуться столь постыдно на родину. Он решил, однако, прежде разведать настроение князя [Бржетислава] и, испытывая его через послов, обратился к нему с такими назидательными словами: «Ты радуешься, что одержал победу посредством оружия. Однако было бы гораздо лучше, если бы ты добился того же путем просьбы. Не пытайся быть больше того, чем ты есть, так как трудно тебе лезть на рожон. Ибо если вы не добьетесь милостивого к себе отношения того, кто вошел в вашу страну, щадя и жалея вас, с незначительным числом людей, то вскоре он придет с таким громадным войском, для которого не хватит ваших источников и которое едва вместит ваша земелька. И тогда то, что последует, будет хуже того, что было. Поэтому я вновь напоминаю и даю тебе совет, чтобы не лишиться всего того, что ты имеешь, пошли императору через верных себе людей изрядную, приличествующую королю, сумму денег. Деньги преодолевают все: они успокаивают разгневанных, примиряют врагов. Они расположат императора в твою пользу и снищут тебе его милость». Князь Бржетислав в гневе отверг полезный совет и, опершись на рукоять меча, сказал послам: «Скажите вашему Эккарду: довольно с меня твоих советов, не думай, что ты чего-либо добьешься своими напоминаниями. Пусть тебя слушают эти твердоумные саксы⁴⁰ и неразумные люди, полагающие, что ты что-либо смыслишь. Если же ты не уйдешь без всякого насилия в течение трех [118] дней из моей страны, то этим вот мечом я отсеку твою голову и положу ее устами на твой зад. Не занимает меня, что при дворе происходит, и пока меч висит на боку Бржетислава, из груди императора будет течь кровь, а не молоко». Когда эти слова были переданы князю Эккарду, он хотя и не легко это перенес, тем не менее неохотно, подобно волку, который потерял добычу и преследуемый собаками, с поджатым хвостом, бежит в лес, с большим позором отступил в Саксонию. Князю Бржетиславу донесли, что правитель Орик⁴¹, стоявший во главе города Билина, подкупленный деньгами саксов, не оказал им сопротивления при охране укрепленного града и расположил дозоры там, где леса были проходимы. Князь [перед тем] поставил Орика во главе всего войска, пришедшего из Моравии, а также над тремя отрядами, которые были посланы на помощь ему из Венгрии. Разгневанный князь приказал тотчас сбросить Орика в пучину реки, выколов ему глаза, отрезав руки и ноги. Это произошло в лето от рождества Христова 1041.

12

В лето от рождества Христова 1042. Император Генрих, всегда блестящий победитель, решив отомстить за гибель своих знаменитых [воинов], вступил по трем дорогам в страну чехов и разорил ее почти всю. Многие города, которые чехи оставили, будучи не в силах защищать их, он предал огню и, подойдя к городу Праге, расположил свои отряды напротив него, на холме Шибеницы ⁴². Мне неизвестно ничего из того, что там произошло и что было бы достойно упоминания, но стоит, пожалуй, рассказать, что

В стан императора ночью из города тайно бежал

епископ Север; как я полагаю, [он сделал это] из боязни, что будет лишен епископского стола за неповиновение своему господину. Видя это, Бржетислав, [119]

Что делать не знает, а горе ему переполнило душу.

И он стал раскаиваться в том, что повел войну против императора и отверг предложение Эккарда, и счел за лучшее вести войну просьбами и с помощью их одолеть того, кого в свое время не одолел в битве. [Бржетислав] попытался отвести от себя страшный гнев императора такими словами:

«Ты войны ведешь, император, что славы тебе не добудут.

Ведь наша земля в твоем владении, мы твои и хотим быть твоими. Ведь известно: кто жестоко обращается со своими подданными, тот страшнее, чем жестокий враг. Если ты хочешь испытать силу своего войска, то мы не представляем для тебя никакой ценности. И зачем тебе испытывать свою мощь против как бы ветви, сорванной ветром. Ведь когда ветру уже ничто не мешает, он утихает. И ты уже стал тем, кем хотел быть,-победителем.

В ореоле победы ты лавром венчаешь чело, [император]».

Вместе с тем [Бржетислав] обещал императору 1500 марок денаров, что составляло дань за три прошедших года. И сразу же

Подобно тому, как огонь, что языками пылает,

если вылить на него много воды, утихает и, наконец, от воздействия обильной воды гаснет, так и

Сумма изрядная денег Генриха гнев потушила.

Ибо он, который некогда неприязненно вступил в нашу страну, приняв деньги, заключил [с князем] мир и милостиво повернул домой.

13

В лето от рождества Христова 1043. В Чехии был такой голод, что от него погибла третья часть народа.

В лето от рождества Христова 1044. [120]

В лето от рождества Христова 1045. 9 октября умер монах Гюнтер.

В лето от рождества Христова 1046. 19 мая шестой епископ Пражской церкви, Север, освятил монастырь в городе Болеславе.

В лето от рождества Христова 1050.

В лето от рождества Христова 1051.

В лето от рождества Христова 1052. Умерла Вожена, супруга князя Ольдржиха, мать Бржетислава.

В лето от рождества Христова, 1053.

В лето от рождества Христова 1054. Князь Бржетислав вернул полякам город Вроцлав и другие города ⁴³ на том условии, что они будут платить ему и его преемникам ежегодно 500 гривен серебром и 300 гривен золотом.

В лето от рождества Христова 1055. Когда

Князь Бржетислав — что вершиной слыл добродетелей славных,
Был изумрудом средь чехов, светочем предков своих —

подчинил себе, с божьей помощью, всю Польшу, когда, дважды уже победив Венгрию, он в третий раз принял решение напасть на нее и, выйдя вперед, поджидал свое войско в городе Хрудим, в это время его поразила болезнь. И когда [Бржетислав] почувствовал, что ему становится все хуже и что силы начинают покидать его, он призвал к себе первых людей страны, оказавшихся как раз в это время при нем, и обратился к присутствующим со следующими словами: «Судьба моя меня призывает, черная смерть витает уже перед моим взором. Поэтому я хочу указать и доверить вам, как преданным мне людям того, кто должен после меня управлять государством. Вы знаете, что княжеский род наш отчасти по причине бездетности, а отчасти по причине преждевременной смерти своих представителей сократился до меня одного. Теперь же, как вы видите, по милости бога, я имею пятерых сыновей. Я не думаю, что полезно будет разделять Чешскую [121] страну между ними, ибо всякая страна, которую делят на части, начинает пустеть. Так уже пошло от сотворения мира и от начала Римской империи, так продолжается и до нашего времени, что любовь между братьями — явление редкое. Об этом свидетельствуют постоянные примеры: Каин и Авель, Ромул и Рем⁴⁴, мои предки — Болеслав и св. Вацлав. Если посмотреть, что умели два брата натворить, то можно представить, что могут пятеро учинить. Вот почему чем более могущественными и сильными вижу я своих сыновей, тем худшее [будущее] предчувствую своим великим духом. Ведь полны родители мыслей всегда о том, чтоб детей их не ждала беда. Поэтому и следует вперед позаботиться, чтобы после моей смерти между моими [сыновьями] не возникло никакого несогласия из-за того, кому править страной. Поэтому, во имя бога, прошу вас и приказываю вам присягнуть во имя вашей верности мне, что верховное право и престол в княжестве будет всегда получать старший по рождению среди сыновей моих и внуков⁴⁵ и что все его братья и те, кто происходит из княжеского рода, будут под его властью. Поверьте мне, если княжеством не будет управлять самодержец, то дело дойдет до того, что вы, вельможи, погибнете, а народу будет нанесен большой ущерб». Так он сказал и

Дух к небесам устремился, тело покинув его,

и, минуя толпу стоящих вокруг людей, вознесся на небо. Это произошло 10 января.

Вопль тут великий раздался, после того, что случилось.

Сколь благоразумным и проницательным был князь Бржетислав в божественных законах и в делах человеческих, сколь щедрым был он в раздаче милостыни, сколь благочестивым покровителем церквей и вдов, описать не хватило бы и красноречья Цицерона⁴⁶. Оно иссякло бы прежде, чем была бы описана каждая из заслуг Бржетислава в отдельности. [122]

14

После смерти Бржетислава все чехи, как великие, так и малые, с общего согласия, единодушно избрали под пенье сладостной песни «Kyrie eleison» своим князем первородного сына его — Спитигнева ⁴⁷. Это был муж весьма красивый, с волосами чернее смолы, с длинной бородой и веселым лицом, со щеками белее снега и легким румянцем на них. Что добавить еще?

Славен был муж и прекрасен, — весь с головы и до пят⁴⁸.

В первый же день после своего восшествия на престол Спитигнев совершил удивительное и великое дело. памятное на века. А именно, он приказал, чтобы сколько бы ни нашлось людей немецкого происхождения — все, будь то богатые, бедные или странники, были высланы в течение трех дней из Чехии⁴⁹, Спитигнев не разрешил остаться даже своей матери — Юдифи, дочери Оттона⁵⁰, о которой мы упоминали выше ⁵¹. Он изгнал также и аббатису [монастыря] св. Юрия, дочь Бруно, которая оскорбила его в свое время резкими словами⁵². Как-то его отец, Бржетислав, перестраивал стены вокруг всего города Праги, и Спитигнев, который владел в то время Жатецкой областью, пожалованной ему отцом, возводил со своими людьми стену вокруг монастыря св. Юрия. И получилось так, что стену никак нельзя было правильно провести, не разрушив стоявшую там печь аббатисы. Печь обвязали уже веревкой. Когда некоторые заколебались, следует ли [разрушать ее], к ним подошел сын князя, [Спитигнев], и, как бы делая из этого посмешище, с громким смехом приказал сбросить тотчас же печь в речку Брусницу. При этом он сказал: «Не отведать сегодня госпоже аббатисе горячих пирогов». Услышав это, разгневанная аббатиса вышла из монастыря и, чувствуя себя сильно задетой словами княжеского сына, обратилась к. нему с такими язвительными словами, приведя его ими в замешательство: [123]

«Сколь грозны те башни и грады, что ты добываешь так славно,
Победу над печкой отпразднуй — победа твоя велика.
Пусть лавром и златом червонным чело увенчают героя,
Пусть службу отслужат монахи и колокол громко звонит.
Ты выбросил печь аббатисы, ты, князь, сотворил это чудо!
Мне стыдно об этом поведать, что сделать не стыдно тебе».
Князь выслушал молча, не дрогнув, всю речь, словно кость проглотивши,
Он с гневом вздохнул, выпрямляясь, и злость глубоко затаил.

Когда же он был возведен на пpecтoл, то, прежде чем-войти в церковь св. Юрия, он обратился к аббатисе с такими словами: «Мне кажется, что теперь, когда аббатиса изгоняется вон из нашей страны, священникам более приличествует распевать песнопения и звонить в колокола, чем это было тогда, когда ломали ее печь. И вот смелый, славный оружием муж торжествует победу и чело его венчает лавровый венок уже не по случаю завоевания башен и городов, а по случаю изгнания тебя, аббатисы, владелицы этой печи». И, согласно приказу, аббатису быстро усадили на воз и в более короткое время, чем то, которое потребовалось, чтобы рассказать об этом, вывезли за пределы Чехии.

15

После происшедшего новый князь отправился в Моравию, чтобы навести в ней новые порядки. В свое время его отец разделил Моравию между своими сыновьями: половину ее он отдал Вратиславу, а вторую часть — Конраду и Оттону ⁵³. Яромир, отданный в учение, пребывал в то время [124] еще в стенах школы. Князь Спитигнев послал грамоту первым людям Моравии. В этой грамоте он поименно перечислил из всех городов мужей, которых считал самыми лучшими и благородными, и приказал им, во имя сохранения их жизни, выйти навстречу ему к городу Хрудиму. Указанные люди выполнили приказ и встретили князя уже за сторожевыми воротами, в Грутовом поле⁵⁴. Князь был разгневан тем, что они прибыли не в указанное им место. Он приказал их схватить и связать и отправил их в заключение, распределив по разным городам. Коней и оружие их князь разделил между своими, а сам отправился в Моравию. Брат его Вратислав, услышав об этом, очень испугался и ушел в Венгрию, оставив свою жену в городе Оломоуце. Король Андрей⁵⁵ принял [Вратислава] весьма приветливо и все время обращался с ним с уважением. Князь же Спитигнев, устроив все в Моравии согласно своему желанию, взял к себе своих братьев, чтобы они были с ним при его дворе. Конрада он поставил во главе ловчих. Оттона сделал начальником над пекарями и поварами. Захваченную же невестку свою Спитигнев сослал в один сильно укрепленный град под названием Лешчен⁵⁶, поручив надзор за ней правителю града Мзтишу.

Однако Мзтиш сторожил [узницу] не так, как подобало сторожить такую госпожу, ибо каждую ночь он прикреплял цепью ее ногу к своей. Муж [узницы], узнав об этом, пришел в сильное волнение. О том, как он отплатил правителю города за столь необдуманные действия, станет ясно из последующего.

16

По прошествии месяца, при посредничестве епископа Севера и вельмож, князь освободил невестку и дал сопровождающих, чтобы ей возвратиться к мужу. Однако она должна была скоро родить, и по причине быстрого пути она причинила себе вред. Через три дня эта прекраснейшая из женщин испустила дух, так как не смогла разродиться недоношенным ребенком [125]. Король Андрей, видя как его гость сокрушается по поводу смерти жены,

Стал юношу тешить в печали и с лаской ему говорить:

«Дорогой мой гость, да сделает господь тебя счастливым. А что до остального, то возложи на бога заботы и надежды свои и он сделает так, что твою печаль скоро заменит радость. Ведь часто бывает, что к человеку приходит удача как раз оттуда, откуда он меньше всего ее ждет. Будь мужествен [при мысли] о смерти своей жены и не убивайся сверх меры, как будто с тобой одним произошло что-то необыкновенное. Ведь всем людям известно, что

Всякое тело людское снова к исходу идет».

Сказав так,[король Андрей] повел печального [гостя] к столу, где они подкрепились обильной едой и повеселели от изысканных вин. По воле случая у короля была единственная дочь, по имени Адлейта ⁵⁷, уже созревшая для брачного ложа, очень красивая собой;

У всех женихов и надежды и страсть будила она.

И едва гость увидел ее, он полюбил ее горячо; добрый король не препятствовал [этой любви] и вскоре выдал дочь замуж [за Вратислава]. Когда об этом узнал князь Спитигнев, он предусмотрительно стал думать о том, как предотвратить нападение своего брата вместе с венграми на Моравию. Он отправил послов [к брату], вызвал его из Венгрии и вернул ему города, которые тому дал некогда отец в Моравии. Ибо князь Спитигнев в разрешении дел был человеком благоразумным и знал, когда следует натянуть тетиву, и когда опустить. Среди других его достоинств я прежде всего хочу указать одно главное, которое достойно упоминания и может служить его потомкам примером для подражания. Было у него в обычае, находясь во время великого поста в монастыре, среди монахов и каноников, раздавать там милостыню, присутствовать на всех службах и ревностно отбывать вечерни и молитвы. Так что еще до утренней [126] службы коленопреклоненный или с простертыми руками, он прочитывал весь псалом. После ночной же службы, подобно монахам, он хранил молчание до первой обедни; еще натощак приводил в порядок церковные дела, а после обеда вершил светский суд. Епископский плащ и сутану священника⁵⁸, которую он надевал поверх в начале поста, он носил в течение всех сорока дней, затем в страстной четверг он отдавал одежду своему капеллану⁵⁹, считая, что будет правильным и угодно богу, чтобы тот, кто трудился во время покаяния, не уходил с пустыми руками в день великого праздника.

17

В лето от рождества Христова 1056.

В лето от рождества Христова 1057.

В лето от рождества Христова 1058. 2 августа умерла чешская княгиня Юдифь, жена Бржетислава, которую Спитигнев, ее сын, изгнал из своей страны. Не умея иначе отомстить своему сыну за нанесенную ей обиду, она вышла замуж за Петра, венгерского короля ⁶⁰, в отместку Спитигневу и всем чехам. Впоследствии сын ее, князь Вратислав, перенес тело ее из Венгрии и похоронил ее в Праге, рядом с ее мужем Бржетиславом, в церкви святых мучеников Вита, Вацлава и Адальберта.

В лето от рождества Христова 1059.

В лето от рождества Христова 1060, когда князь Спитигнев на праздник св. Вацлава прибыл в Прагу, он увидел, что церковь св. Вита не столь велика и не вмещает всего народа, который приходит на святое празднество. Эту церковь воздвиг еще сам св. Вацлав, он построил ее наподобие круглой римской церкви, в ней находилось тело самого св. Вацлава. Вацлав построил также и другую церквушку — смежную, расположенную как бы в портике [той] церкви. Посреди нее, в узком месте, стояла гробница св. Адальберта. [Спитигнев], полагая, что лучше будет, если обе церкви будут уничтожены, а вместо них будет построена одна большая [127] для обоих святых, сразу же большим кругом обозначил место для [новой] церкви и приказал заложить ее основу; закипела работа, стали воздвигать стены. Однако преждевременная смерть князя в следующем году неожиданно прервала это хорошее его начинание. В этом году, в то время, когда войско отправилось на войну⁶¹ и военные знамена были уже подняты и князь проделал уже около одного дня пути, навстречу ему вышла одна вдова. Плача и рыдая, она стала целовать ноги князя, бежала за ним и кричала: «Государь, отомсти за меня моему противнику». Князь же сказал: «Я это сделаю, когда вернусь из похода». Тогда вдова спросила: «А кому ты поручишь отомстить за меня на тот случай, если ты не вернешься? Почему ты отказываешься заслужить награду от бога?» Тогда князь, по просьбе какой-то одной вдовы, прервал поход. Он справедливым судом отомстил за нее ее противнику. Что скажете на это вы, теперешние князья, не обращающие внимания на вопли стольких вдов, стольких сирот, надменно и с большим тщеславием взирающие на них?⁶² Такими своими милосердными поступками, как мы уже сказали, Спитигнев снискал себе прозвище, и все называли его отцом духовным, защитником вдов. Но мы часто видим, как по тайному божьему промыслу дурные люди остаются, а хорошие — умирают. Так и этот, столь благородный муж, был отнят у этого света. Это произошло 28 января в шестой год княжения в лето от рождества Христова 1061.

18

После смерти Спитигнева на престол был возведен, с согласия всех чехов, брат его Вратислав, разделивший Моравию между своими братьями: восточную часть, которую раньше получил он сам, он отдал Оттону; эта часть была более пригодна для охоты и более обильна рыбой. Западную часть, ту, что граничит с немцами, отдал Конраду, который к тому же знал немецкий язык. Эта область более равнинна, покрыта полями и лугами и более плодородна. [128]

Между тем в то время, когда солнце входило в первую часть созвездия Рыбы, юный и способный Яромир услышал о смерти своего брата Спитигнева, которого почитал со страхом и любовью не меньше, чем отца. Откинув свои детские опасения, он оставил учение и вернулся в Чехию в надежде получить некоторую часть из отцовского наследства. Князь Вратислав, брат его, считая, что Яромир заботится больше о светских подвигах, чем о подвигах на поле святой веры, стал упрекать [брата] в упрямстве. «Будь осторожен, брат, — сказал он, — берегись, чтобы из-за своего отступничества не быть отрезанным от целого, членом которого ты стал, и не угодить в ад. Некогда милость божья избрала тебя по предопределению своему для духовного звания; поэтому отец наш отдал тебя в учение, имея в виду, что ты станешь достойным преемником епископа Севера, если по милости божьей переживешь его».

С наступлением марта месяца, в первую его субботу, в праздник посвящения в духовное звание, Вратислав постриг Яромира в священники, сделав это помимо воли Яромира и при явном его противодействии. В присутствии самого князя Яромир был посвящен в сан дьякона, перед всеми прочел евангелие и, согласно обычаю, прислуживал епископу во время обедни. После этого новый дьякон, а скорее его следовало бы назвать старым отступником Юлианом, недостойно отбросив щит святого воинства, презрев полученную им через возложение руки милость, надел рыцарский пояс и со своей дружиной бежал к польскому князю ⁶³ у которого оставался вплоть до смерти епископа Севера.

19

В то время Мзтиш, сын Бориса, правитель города Билины, человек очень смелый и отличавшийся большим красноречием и не меньшим благоразумием, хотя он и помнил, что не пользуется у князя доверием, так как в свое время, по распоряжению своего господина [Спитигнева], держал под [129] стражей жену Вратислава, однако смело вошел во дворец князя и изложил ему покорно свою просьбу в следующих словах: «По милости твоего брата я построил церковь в честь святого апостола Петра. Соблаговоли, князь, прибыть на торжество ее освящения и вместе с тем порадовать город своим посещением, не презри моей покорной просьбы». Хотя князь Вратислав не забыл об обиде, некогда нанесенной его жене Мзтишом, тем не менее, принимая во внимание свое новое положение, он затаил гнев в сердце своем и ответил: «Я приеду, порадую свой город и сделаю, чего потребуют обстоятельства и справедливость». Правитель [города] не понял слов, произнесенных князем. Горячо поблагодарив князя, он ушел обрадованный и стал готовить все необходимое для большого пира. Князь и епископ прибыли. После того, как церковь, расположенная в подградье, была освящена, князь отправился на обед в город, епископ же и правитель города также сели за обеденные столы, но во дворе Мзтиша, находившемся перед церковью. И во время обеда пришел посланец и сказал правителю города на ухо: «Ты лишен должности правителя города, она передана Койате, сыну Вшебора». Названный Койата был в то время первым человеком при дворе князя. На это Мзтиш ответил: «Вратислав является князем и господином, поэтому пусть он делает со своим городом все, что ему угодно. Но не во власти князя лишить мою церковь того, чем она теперь располагает».

Если бы, однако, в ту же ночь, Мзтиш не бежал, воспользовавшись советом и помощью епископа, то он, несомненно, был бы ослеплен и лишен ноги, к которой когда-то приковывал жену князя.

20

В лето от рождества Христова 1062. 27 января умерла княгиня Адлейта, мать Юдифи и Людмилы, а также Бржетислава Младшего и Вратислава, который умер в ранней юности, 19 ноября. По прошествии приблизительно года [130] после смерти княгини Адлейты, князь Вратислав взял в жены Сватаву⁶⁴, дочь польского князя Казимира, сестру Болеслава и Владислава. Имел от нее четырех детей, наделенных хорошими способностями: Болеслава, Борживоя, Владислава и Собеслава. О них, даст бог, будет достаточно подробно рассказано в своем месте.

21

В лето от рождества Христова 1063. В лето от рождества Христова 1067. 9 декабря Север, шестой епископ Пражской церкви,

Со света земного ушел, чтоб вечности дар получить.

Он в достаточной мере познал, что такое счастливая и несчастливая судьба, ибо некогда князь Бржетислав схватил его, заключил в оковы и посадил в тюрьму. Свой мученический удел он переносил одинаково тяжело и наедине и на глазах у всех. На протяжении почти всего того времени, пока он был епископом, Север правил Чешским и Моравским епископствами нераздельно, как единым епископством, и это не вызывало никакого сопротивления, ни возражения. Он правил бы так и дальше, если бы не уступил, после смерти Спитигнева, весьма настоятельной просьбе князя Вратислава, согласившись на то, чтобы в должность моравского епископа был возведен Ян ⁶⁵. Однако прежде Север добился пожалования такого феода и аллода или возмещения за его услугу, что было подтверждено многими свидетелями, а именно за уступленное Моравское епископство выбрать себе 12 лучших деревень в Чехии, кроме того ежегодно получать из княжеской казны 100 гривен серебра, а также и впредь владеть двором и угодьями, относящимися к церкви Секиржкостел ⁶⁶, что в Моравии. Помимо этого [во владении его оставались] деревня Сливница⁶⁷ с торгом и град Подивин, там же расположенный на реке Свратка⁶⁸, названный так по имени своего основателя Подивы, иудея, позже  крещенного. Как передают, до Севера в Моравии также [131] был свой епископ, по имени, как я полагаю, Врацен⁶⁹. О том, какое столкновение имел Яромир ⁷⁰ преемник Севера, с упомянутым епископом Яном, будет рассказано в своем месте.

22

Конрад и Оттон, узнав об уходе пражского епископа ко Христу, послали за своим братом Яромиром и вызвали его из Польши. Они сняли с него рыцарский пояс, и он снова облачился в священническую одежду и принял пострижение. Между тем князь Вратислав, стремясь обезопасить себя на будущее и опасаясь, чтобы брат его, вновь став епископом, не вступил в сговор с указанными братьями против него, стал думать, как бы лишить [Яромира] епископства. В то время при дворе князя находился Ланц, некий капеллан, родом из Саксонии. Он происходил из знатного рода, был очень образован и пользовался уважением. Ланц стоял во главе Литомержицкой церкви ⁷¹, нравственные качества и образ жизни его не противоречили званию епископа. И так как он всегда сохранял верность князю, тот прилагал все усилия, чтобы Ланц стал пражским епископом. Между тем Конрад и Оттон прибыли из Моравии, привезя с собой брата Яромира. Они стали настойчиво упрашивать князя не забывать о братских узах, об отцовском наставлении и о присяге, которую отец их взял со своих подчиненных и согласно которой они должны были после смерти епископа Севера выбрать в епископы Яромира. Князь [Вратислав] был человек хитрый, весьма искушенный в притворстве и в сокрытии [истинных] побуждений в различных делах. Подобный лисице, которая бежит не туда, куда направляет свой хвост, он, затаив в душе одно, высказал своим братьям другое. «Не следует, — сказал он, — человеку одному судить о деле, для решения которого необходимо заслушать мнение всех. Но поскольку большая часть народа и начальников войска отправилась уже в лагерь, то нет более подходящего, как я полагаю, места для обсуждения этого дела, чем [132] сторожевые ворота [Чешской] страны. Там находятся все самые родовитые из народа, там — самые знатные, там правители [городов] и лучшие люди из духовенства — все те, по решению которых должно происходить избрание епископа». Все это князь [Вратислав] проделал для того, чтобы, находясь там среди своих рыцарей под защитой оружия и стражи, получить возможность противостоять воле своих братьев и, как он хотел, возвести в епископы Ланца. Однако, дурные намерения князя не увенчались успехом, ибо всякая власть от бога⁷². И епископом не дано быть тому, кому это не предопределено или не дозволено богом.

23

Что же еще? Они отправились к сторожевым воротам, через которые идет дорога на Польшу, и там, в месте по названию Добенин ⁷³, князь созвал народ и знатных людей на совет. Братья [князя] стали по правую и левую сторону от него. Вокруг ворот разместились духовенство и правители [городов], за ними стали воины. Князь позвал Ланца, и когда тот встал посредине, князь представил его народу. Громким голосом князь сказал [Ланцу]: «Изо дня в день ты оказываешь мне отличную, верную службу, и это побуждает меня сегодня сделать то, что я хочу осуществить, чтобы потомки [на твоем примере] учились быть верными своим господам. Вот, возьми перстень и посох. Ты будешь главой Пражской церкви и пастырем святых овец». Ропот пронесся в народе, и не прозвучал голос одобрения, как это обычно бывает при избрании епископа. Тут Койата, сын Вшебора, правитель дворца, стал проявлять большое нетерпение. Человек правдивый и прямой в разговоре, он, стоя по правую руку от Оттона, брата князя, сильно толкнул его в бок и сказал: «Что же ты стоишь? Или ты onoV luraV ? ⁷⁴ Почему ты не поможешь своему брату? Разве ты не видишь, что твоего брата, княжьего сына, оттесняют, что на епископскую кафедру выдвигают выскочку, чужеземца, человека, который пришел в [чешскую] страну без одежды. Если князь [133] нарушит клятву, [данную] отцу, то [плохо] нам будет и души предков наших должны будут воздать за это и понести наказание от бога за нарушение присяги. Ведь нам известно, что ваш отец Бржетислав взял с нас и с наших отцов присягу именем нашей веры, что после смерти епископа Севера епископом станет ваш брат Яромир. Мы стремимся осуществить это, как можем». [Далее, обращаясь к князю, он сказал:] «И если тебе не нравится брат твой, то почему же ты считаешь ничтожным наше духовенство, не малое по численности и равно одаренное знанием, как этот немец. О, если бы у тебя было столько епископств, сколько ты видишь [здесь] священников, которые и родились в Чехии и достойны епископского сана! Уж не думаешь ли ты, что чужеземец любит нас и расположен к этой стране больше, чем местный житель? Ведь такова уж человеческая натура, что любой человек, к какой бы стране он ни принадлежал, всегда не только любит больше свои народ, чем чужой, но даже чужие реки он повернул бы, если бы мог, в свое отечество. Мы скорей предпочтем положить на епископскую кафедру собачий хвост или ослиный кал, чем возвести на нее Ланца. Твой брат, блаженной памяти Спитигнев, кое-что понимал, когда в течение одного дня изгнал из страны всех немцев⁷⁵. До сих пор еще живет римский император и пусть живет. Ты сам становишься им, когда присваиваешь себе власть и жалуешь епископский посох и перстень голодному псу. Но [знай]: ни ты, ни твой епископ не останетесь безнаказанными, пока живет Койата, сын Вшебора».

24

Тогда Смил, сын Вожена, правитель города Жатец, вместе с Койатой взял за руки Конрада, Оттона и Яромира и сказал: «Пойдемте, посмотрим, что сильнее: хитрость и притворство одного человека или справедливость и удивительное терпение трех братьев, которых объединяет одинаковый возраст, единая воля, единое могущество и которых поддерживает большинство воинов». В лагере началось сильное [134]  волнение среди народа. «К оружию! К оружию!» — стали кричать некоторые. Опрометчивое избрание нового епископа было всем ненавистно. Вследствие этого большая часть войска перешла к трем братьям и расположилась лагерем у града Опочно ⁷⁶. Так как другая часть воинов ушла в лес еще до этого, то князь, видя, что он как бы покинут и не защищен от наступления братьев, стремительно бежал, опасаясь, что братья прежде него захватят Прагу и город Вышеград. Однако с пути своего он отправил к братьям посла, через которого заявил им: «То, что произошло, я сделал не благодаря красноречию Койаты, сына Вшебора, и не благодаря Смилу, сыну Божена, у которого на языке мед, а на сердце яд. На все это я пошел по их же дурным и коварным советам. Уж я их ..если буду жив! Но сдержусь, памятуя об отцовском завещании, о клятве, данной ему, я сделаю то, чего от меня требуют справедливость и любовь к братьям. Только следуйте за мной к городу Праге». [Братья], подойдя [ближе], раскинули лагерь на лугу у деревни Гостиварж ^76а и послали посла узнать у князя, не хочет ли он подтвердить свои слова делом. Он принял их миролюбиво, возвел в епископы своего брата Яромира и после того, как они обменялись друг с другом клятвами, отпустил Конрада и Отгона с миром в Моравию. Несмотря на то, что Смил и Койата выступили в деле между князьями правильно и справедливо, князь наверняка покарал бы их, как врагов государства, без всякого разбирательства дела, если бы они ночью не спаслись бегством. Это избрание [епископа] произошло в лето от рождества Христова 1068, когда солнце вступило в 25 часть созвездия Близнецов.

25

Князь Вратислав ⁷⁷ без промедления послал к императору Генриху⁷⁸ графов Севера, Алексея, Маркварда Немца, а также своего брата Яромира, которого уже избрали [епископом]. Прибыв в город Майнц⁷⁹ накануне праздника св. Иоанна Крестителя, посланные застали императора за [135] обсуждением имперских дел с епископом и князьями и, представив избранного [епископа], обратились от имени князя и всего народа с просьбой, чтобы император соблаговолил подтвердить это избрание своей властью. Удовлетворяя их просьбу, император 30 июня, в понедельник, вручил [новому епископу] перстень и пастырский посох; в ближайшее воскресенье, 6 июля, майнцский архиепископ посвятил Яромира в епископы, дав ему новое имя — Гебхард.

В тот же день [посланные] переправились [обратно] через Рейн. [И тут], когда один из рыцарей Яромира, Вильгельм, сидел после обеда на берегу [Рейна], опустив ноги в реку, к нему сзади незаметно подошел новый епископ. Не зная, что в этом месте река глубокая, он толкнул [рыцаря] в волны Рейна, сказав: «Ну-ка, дай я тебя, Вильгельм, окрещу еще раз». Оказавшийся в воде рыцарь надолго погрузился в нее, затем вынырнул и, крутя головой и захлебываясь, крикнул: «Если ты, епископ, крестишь таким образом, то это большое сумасбродство». И если бы [рыцарь] не умел плавать, то в один и тот же день епископ Гебхард и получил бы и потерял бы епископство.

26

Прибыв в Прагу, Яромир, согласно обычаю, в тот же день занял епископскую кафедру; чин настоятеля этой церкви он пожаловал своему капеллану Марку ⁸⁰, который вел свою родословную от знатных предков и по происхождению был немец; умом он превосходил всех, кто имелся тогда в Чешской земле, ибо он был большим знатоком в области свободных искусств, блестящим толкователем священного писания, великолепным наставником в христианской вере и церковных законах и мог считаться и действительно был учителем многих магистров. Это он своими знаниями наставил и установил порядок во всем, что относится к церкви и благочестию, к монашескому устройству и церковному достоинству. Ибо раньше люди, [занимавшиеся [136] церковными делами], не были монахами и канониками были лишь по названию. Невежественные, необразованные, они отправляли церковную службу в светской одежде, а жизнь вели подобно безрассудным людям или животным. Марк, муж благоразумный, стал наставлять их своими проповедями и своим личным примером. Подобно тому, как собирают цветы на лугу, он отобрал из большого их числа лучших. С божьей помощью [Марк] создал общину из 25 братьев, снабдил их церковной одеждой, какую носят согласно уставу^80а, давал им одинаковую пищу и питье. Нередко, однако, случалось, что вследствие небрежности слуг или какой-либо оплошности наставников снабжение братьев пищей прерывалось, и поэтому часто братья досаждали [Марку] своими жалобами. Желая угодить им во всем, Марк оставил себе из их десятины четвертую часть, а остальные три четверти разделил между братьями таким образом, что каждый брат ежегодно получал 30 мер пшеницы и столько же овса; кроме того, каждую неделю, без всякого перерыва, 4 динария на мясо. О делах [Марка], угодных богу, можно было бы сказать и больше из того, что достойно повествования, но я предпочитаю лучше умолчать обо всем, чем из многого сказать лишь немногое. Этот, блаженной памяти, настоятель стоял во главе своего прихода 30 лет. 14 ноября Марк

Царство мрака покинув, в царство света навеки ушел,

с тем, чтоб уж там получать доход со своего таланта.

Рассуждая, однако, о наших доходах, мы, потеряв дорогу, далеко отошли от начатого дела. Вернемся теперь к тому, что мы обещали [рассказать] и, посмотрим, в чем же была причина столкновения, которое разразилось между двумя ангелоподобными людьми. О, жадность и мирское тщеславие, эта ужасная язва, гибельная для человеческого рода. Соблазнов их не могут избежать даже служители бога!

В лето от рождества Христова 1069. [137]

27

В лето от рождества Христова 1070. 8 июня епископ Гебхард освятил свою церковь в новом дворе, по названию Жерчиневес.

В лето от рождества Христова 1071.

В лето от рождества Христова 1072.

В лето от рождества Христова 1073.

После того, как епископ Гебхард убедился, что труды его напрасны, что ни просьбами, ни подарками, ни через друзей он не может убедить своего брата Вратислава взять обратно свое решение, удалить епископа Яна и объединить опять оба епископства⁸¹, он, подобно Прометею⁸², обратился к другой хитрости. Он сказал: «Хотя в течение вот уже 5 лет или того более, я не мог достичь с помощью просьбы того, чего хочу, но, бог свидетель, сделаю то, чего добиваюсь, и пли объединю оба епископства, или их обоих лишусь». Он тотчас же отправился в свой двор, что у Секиржкостела, в Моравии. Свернув с пути явно со злым умыслом и делая вид, что хочет проведать своего брата⁸³, [Яромир] в действительности направился к епископу Яну в город Оломоуц. Тот, приняв его, как подобает гостеприимному хозяину, сказал ему: «О, если бы я знал. о твоем посещении, я подготовил бы еду, достойную епископа». А Яромир, подобный львице, которую терзает голод, меча гневные взоры на Яна, ответил: «Для еды найдется другое время, теперь же надо поговорить о другом. Пойдем-ка, выберем укромное место для разговора». Епископ [Ян], не подозревая, что может случиться, повел того в свою спальню. Все выглядело так, как будто кроткий ягненок ведет в овчарню бешеного волка и добровольно отдает себя на растерзание. Когда Яромир увидел у постели [Яна] объедки сыра, тмин и лук на блюдце, а рядом сухой хлеб — все, что случайно осталось от вчерашней трапезы епископа, — Яромир пришел в крайнее негодование, как будто обнаружив большую и заслуживающую наказания провинность [Яна]. Яромир сказал ему: «Почему ты живешь так скупо? Для [138] кого ты, несчастный нищий, бережешь? Клянусь, неприлично епископу жить в скупости!» Что же затем? В своей ярости гость забыл о духовном звании, об узах братства, о человечности. Подобно тому, как леопард хватает зайца или лев — ягненка, так и Яромир, схватив обеими руками своего брата епископа за волосы, высоко поднял его и бросил на пол, как пучок соломы. И вдруг те, кто были приготовлены к этому преступлению, набросились на Яна: один сел ему на шею, другой на ноги, а третий стал избивать, приговаривая, насмешливо: «Учись страдать, столетний младенец, похититель чужой паствы». Смиренный же монах в то время, как его избивали, пел, как привык в монастыре: «Сжалься надо мною, боже» ⁸⁴. И какой же великой потехой и радостью было все это для злого духа, который смеется лишь тогда, когда видит, что кто-нибудь творит зло. Подобно жестокому рыцарю, который, дерзко ворвавшись среди ночи в лагерь врагов, нападает враждебно на спящих и стремглав убегает, чтобы не быть схваченным, епископ Яромир, обесчестив своего брата, усладив желчь своего бесчестия, покинул город и отправился на свой двор, куда раньше держал путь.

28

Все это стало первопричиной, искрой и началом раздора, который затем возник вследствие этих козней между двумя столпами. Ибо епископ Ян, которому было нанесено такое оскорбление, немедленно отправил своего посла к князю Вратиславу, обратившись к нему с такой жалобой:

«Если ты [действительно] справедливо судишь о том оскорблении, которое бесчеловечно нанес мне твой брат Гебхард, предприми такие шаги, чтобы все знали, что оскорбление нанесено не мне, а тебе. Ибо чем я провинился или чем я заслужил это унижение, я, который ничего не сделал, что тебе неугодно. Может я и недостоин [своего звания], но ведь епископом меня провозгласили по твоей милости! И вот я, которого палач до собственного изнеможения избил кнутом, предпочел бы лучше никогда не получать звания епископа. [139] Решай, или отправь меня обратно, хотя и с запозданием, к моему аббату, или раздели со мной это терпеливо перенесенное оскорбление, и тогда отправь к апостольскому престолу или меня, или моего посла». Выслушав это, князь Вратислав пришел в сильное возбуждение и не мог сдержать слез от такого оборота дела. К епископу Яну был тотчас же отправлен отряд воинов, чтобы епископ мог без опасности для своей жизни прибыть для беседы с князем, ибо князь опасался, что брат его Яромир с помощью козней сживет [Яна] со света. Среди капелланов епископа Яна был священник немец, по имени Гаген, хороший знаток философии, воспитанный на красноречии Цицерона. Пригласив [Гагена] к себе и связав его различными обещаниями, князь доверительно изложил ему письменно, равно как и устно, многое о своем брате Гебхарде, об обиде, нанесенной епископу Яну, и о положении церкви с тем, чтобы все это тот доложил апостольскому двору. [Гаген], отправившись в путь и проходя через Регенсбург, по несчастному совпадению остановился у некоего горожанина Комбольда, который оказался рыцарем епископа Гебхарда и получал от него ежегодно жалованье в 30 гривен серебра. Когда после обеда, сидя за вином, хозяин, как принято, начал расспрашивать гостя, кто он, откуда и что за причина его путешествия, он, хитроумно выведывая, узнал, что гость едет послом с поручением против епископа Гебхарда. [Комбольд], решив воспрепятствовать доставке доноса против своего господина, послал на следующий день вслед за Гагеном злодеев, поручив им с помощью каких-нибудь трудностей изменить направление пути Гагена. Злодеи схватили его в дороге, отняли у него все имущество, отрезали нос и, приставив к его горлу меч, пригрозили ему смертью в случае, если он не вернется назад.

Жизнь сам боясь потерять, ставшую ныне постылой,

[Гаген] вернулся домой к своему господину в Моравию. [140]

29

Великое негодование князя возросло еще больше, и снова было решено отправить посольство, но теперь уже [с большей предусмотрительностью] дав ему более надежную охрану в пути. Среди капелланов князя был некий священник Петр, сын Подива, имевший в качестве прихода церковь св. Юрия. Священник этот выделялся среди других образованностью и знанием обоих языков, немецкого и латинского. Его-то князь и направил с комитом Предой, сыном Быша, в Рим; [он снабдил] их немалой суммой денег, а также письмом, которое содержало описание прежних и последней обид, нанесенных Гебхардом как князю, так и Яну; князь поручил своим послам довести об этих обидах до сведения папы. А чтобы они могли безопаснее путешествовать, [князь] доверил их [защиту] пфальцграфу римского императора, Рапоту. [Он] обратился к нему с просьбой — обеспечить его послам сопровождение на пути в Рим и обратно, ибо пфальцграф обладал таким могуществом, что на протяжении веси дороги вплоть до Рима имел собственные деревни и поместья, а в крепостях — преданных ему воинов. От князя [Вратислава] он получал ежегодно 150 гривен серебра жалованья. Прибыв в сопровождении охраны [графа] в Рим, послы передали папе письма, подкрепив двумястами гривен. После того как писарь зачитал перед всеми [письма князя], папа спросил [послов], подтверждают ли они устно то, что содержится в письмах. Послы заявили, что было бы весьма несуразным, если бы они сообщили одно письменно, а другое — устно. Тогда тот, который на собрании являлся вторым после папы, посоветовавшись со всеми присутствующими, объявил, что подобное неповиновение с помощью апостольского распоряжения должно быть выкорчевано из церкви. Тотчас в Чехию были отправлены особый посол ⁸⁵ и советник папы Григория⁸⁶, Рудольф, с тем, чтобы, если дела обстоят так, как об этом доложено верховному священнику, от имени папы исправить ошибки, уличить непослушных, обличить неверных, предать [141] анафеме нерадивых; если же обнаружится что-либо, что выходит за пределы [возможного] исправления [на месте], то решение этого отложить и передать на высочайшее рассмотрение апостольского двора.

30

Когда посол папы прибыл [в Чехию], он застал князя Вратислава в городе Праге. Передав князю благословение и отеческое благоволение папы, посол стал выступать с такой важностью и значительностью, как если бы сам был папой. И, наконец, он приказал князю созвать на священный синод всех знатных людей страны, аббатов и настоятелей, а также пригласить моравского епископа Яна. Епископ Гебхард, лично вызванный дважды, прибыть отказался и в ответ, как передают, заявил: «Я не явлюсь, согласно твоему желанию, [на синод], если па нем будут отсутствовать мой учитель, архиепископ майнцский, и многочисленные остальные епископы. Согласно известным церковным законам, я не нанес ущерба достоинству и справедливости папы». Гебхард понимал, что он попадет там в западню и что [его ожидает] расплата и позор. Римский посол, убедившись, что [Гебхард] им пренебрегает и не оказывает ему должного уважения, движимый гневом, отстранил его от должности священника и лишил епископского достоинства. Когда об этом стало известно, то не только каноники, но и все капелланы сорвали с себя облачение и открыли алтари, как на великую пятницу. Чело церкви-матери избороздили глубокие морщины, так как умолкли богослужения священников и все духовенство решило навсегда отказаться от своих званий, если их пастырю не будут возвращены прежний почет и звание. Кардинал, видя, что смятение в народе возрастает, побуждаемый необходимостью, должен был вернуть епископу по крайней мере должность священника, но заявил, что если оба епископа в этом же году не отдадут папе отчет в своих действиях, то он отлучит обоих от церкви ⁸⁷. Названные епископы немедленно отправились [142] в Рим и представили папе свои письма; после того, как письма их были прочитаны, дело их и не приняли, и не отвергли, и не обсудили; епископам было приказано отправиться по домам и ждать, пока их вызовут в установленный. день на генеральный синод.

31

В те же дни прибыла в Рим могущественная госпожа — Матильда ⁸⁸. После смерти своего отца, Бонифация, она получила власть над всей Лангобардией и Бургундией⁸⁹, а с нею право избирать, возводить [в должность] и изгонять более чем 120 епископов. Весь синклит, кардиналов прислушивался к ее мнению, как своей госпожи, а сам папа Григорий с ее помощью разрешал духовные и светские дела, так как [Матильда] была весьма мудрой советчицей и держала себя доброжелательно [при рассмотрении] всяких противоречивых вопросов и неотложных дел римской церкви. Епископ Гебхард принадлежал, по женской линии, к роду Матильды, находился, таким образом, с ней в свойстве. Когда Матильда узнала со слов самого Гебхарда, что он ее родственник, она стала оказывать ему почет и рекомендовать его папе и проявляла к нему такое большое внимание, как будто он был ее братом. Епископ Гебхард, конечно, потерял бы свое доброе имя и свою честь [вместе] со званием, если бы Матильда не присутствовала в Риме. При ее посредничестве и благодаря настоятельным ее просьбам, обращенным к папе, между епископами был установлен мир на таком условии, что оба будут жить в мире, каждый удовлетворяясь своим епископством; если же этого не будет, тогда через 10 лет оба они должны явиться опять ко двору папы и получить там решение по своему делу. Таким образом, при содействии Матильды епископ Гебхард был восстановлен папой Григорием в своем прежнем звании и достоинстве. [Произошло это] в лето от рождества Христова 1073, когда солнце вступило в 15 часть созвездия Девы. Под влиянием Матильды папа передал также чешским послам письма⁹⁰, в которых приказывал и предписывал [143] [чешскому] князю принять своего брата с почетом и слушаться его во всем, как своего отца и пастыря, а им обоим жить в мире, с божьим благословением.

32

Поскольку нам пришлось упомянуть о Матильде, я расскажу об одном деле, которое этой женщиной было решено по-мужски. Я расскажу об этом кратко, чтобы не надоедать читателю. Так как названная дева, всегда выходившая победительницей из многих войн, после смерти своего отца продолжала вести безбрачную жизнь и одна правила обширным Лангобардским королевством, то князья, графы и епископы сочли нужным убедить ее выйти замуж, опасаясь, чтобы при отсутствии наследника вместе с потомством не угасло бы и королевское величие. Руководствуясь их советом, [Матильда] послала письмо к князю Швабии Вельфу ⁹¹, в котором многое было сказано в немногих словах: «Я направляю тебе это письмо не по женскому легкомыслию или безрассудству, а ради благополучия всего моего королевства. Коли ты его примешь, то прими меня и все Лангобардское королевство. Я дам тебе много городов, много крепостей, много славных дворцов и множество золота и серебра; сверх всего

Преславное имя получишь, если понравишься мне,
Но не ставь мне в вину мою смелость,
Что первой к тебе обратилась, в жены себя предложив.

Ведь как мужскому, так и женскому полу дозволено добиваться законного брака. Безразлично, кто из двух сделает первый шаг в любви, мужчина или.женщина, лишь бы был прочен их брак. А происходит это не иначе, как только с согласия обоих. Будь здоров».

Тот, кто захотел бы узнать, что на это ответил Вельф, по какой причине он дал ей согласие, сколько вооруженных воинов выслала Матильда к границам Лангобардии для встречи князя, с каким почетом она его приняла и какой великолепный [144] пир она устроила, — тот скорее дождался бы заката солнца, чем успел бы прочитать обо всем этом. И пусть отступит в тень царь Ашур ⁹³ со своим великолепием, устраивавший своим воинам в течение 120 дней роскошный пир; пусть перестанет царица Савская удивляться столу и царской пище Соломона, ибо здесь сотая часть была больше того, что там считалось целым. Что же еще? Наступила ночь, вошли они в спальню, легли оба на высокое ложе; князь Вельф без любви, и дева Матильда. И после того, что происходит между людьми в таком случае, князь Вельф, между прочим, сказал: «Госпожа, что тебе вздумалось звать меня к себе? Или для того, чтобы сделать меня посмешищем, чтобы при виде меня улюлюкал народ и люди покачивали бы головами? Но

Ты опозоришь себя, коль меня осмеять ты посмеешь.

Очевидно, по твоей указке, твои служанки спрятали в твоей ночной одежде какое-то колдовство. Поверь, если бы я был холоден по своей натуре, я бы никогда не пришел к тебе по твоему желанию». Так как князь упрекал ее таким образом и в первую и во вторую ночь, то на третью она одна повела его в спальню одного. Она поставила посреди комнаты скамью, поверх положила доску от стола, сама явилась совершенно обнаженной, как мать родила, и сказала: «Вот, если что где и скрыто, то для тебя все открыто и нет такого места, где могло бы быть спрятано какое-нибудь колдовство». А он

Глупо стоял, как осел, уши свои опустив,

или как мясник, который, находясь в мясной лавке, точит длинный нож над жирной ободранной коровой, собираясь ее потрошить. Женщина долго сидела на доске, подобно гусыне, которая вьет себе гнездо и напрасно вертит в разные стороны хвостом, наконец, в гневе голая женщина встала и, схватив левой рукой этого полумужчину за голову и плюнув себе на правую руку, дала ему крепкую пощечину и выгнала его вон, сказав: «Чудовище, [145]

Прочь убирайся отсюда, собой не погань нашу землю,
Ты даже и тли не достоин, ты хуже поганой травы.
Ты смертью позорной погибнешь, коль завтра увижу тебя».

Опозоренный таким образом князь бежал и всем своим [соотечественникам] передал вечный позор ⁹⁴. Довольно того, что я вкратце рассказал, лучше бы мне этого не рассказывать.

33

И случилось, что когда епископ Гебхард возвращался из города Рима, то знатные люди, которые были у него на положении вассалов, обрадовавшись очень его возвращению, вышли ему навстречу к самому выходу из леса. Когда [Гебхард] стал весело рассказывать им о том, что произошло в Риме и как он воспользовался помощью госпожи Матильды, он в шутку обратился к одному из них, по имени Белец, которого уважал больше других, сказав: «Посмотри-ка, какую я себе отрастил бороду!» И, поглаживая ее рукой, добавил: «Она наверно достойна императора». А тот ответил: «Мне, господин, нравится все, что ты хвалишь. Но я похвалил бы еще больше, если бы ты с бородой приобрел другую душу.

Если б ее ты сменил, мог бы спокойно ты жить».

34

Не хочу умолчать о том, что мне пришлось видеть и слышать в том же году, когда я был еще в школе. Однажды, когда я находился в приделе святых мучеников Козьмы и Дамиана ⁹⁵, читая там псалмы, вошел некий человек. Он нес с собой восковую свечу и серебряный шнур, которым измерил свой рост, как ему было указано видением. Подойдя ко мне, он сказал: «Ну-ка, добрый малый⁹⁶, покажи мне, где лежит св. Радим, брат св. Адальберта». На это я ему ответил: «Тот, которого ты называешь святым, еще не канонизирован [146] папой, и мы до сих пор служим за него обедню, как за умершего». Тот сказал: «Этого я не знаю, но мне известно одно: когда я был в городе Кракове, я находился там в течение трех лет в подземелье, наверху [оно] имело оконце, через которое мне изредка протягивали хлеб и воду; вот, когда я влачил такую жизнь, передо мной однажды появился человек. Одежда его была белой, как снег, лицо его сияло, как солнце, только это я помню. Я сразу впал в исступление; как бы просыпаясь от тяжелого сна, я почувствовал, что стою перед городом. А тот человек, который явился мне в тюрьме, стоит около меня и говорит мне:

«Иди в Прагу, никого не бойся и, войдя в церковь св. Вита, в приделе святых мучеников Козьмы и Дамиана принеси свой дар на мою могилу. Я — Радим, брат св. Адальберта». Сказав это, он тотчас исчез с моих глаз. И вот, доказательством того, что я тебе говорю правду, являются мои волосы и худоба моего лица». Кроме того, церковные сторожа, часто видят в приделе видения, когда подходят к свече, которая зажигается там ночью.

35

Я полагаю, что в рассказе моем не следует обойти и то, что князь Вратислав и его братья, Конрад и Оттон, повели войну против австрийского маркграфа Леопольда, сына Луца ⁹⁷. Однако прежде должно стать ясным, откуда возникла такая вражда между Леопольдом и Конрадом, удельным князем Моравии, ибо раньше они всегда были между собою друзьями. Ничто не отделяет обе эти области одну от другой, ни лес, ни горы, ни какие-либо другие препятствия; едва разделяет их одна лишь речушка Дыя, текущая по равнинной местности. И вот [дурные] люди попеременно грабили то один, то другой народ, часто по ночам похищали скот, опустошали деревни, унося с собой добычу. Подобно тому, как ничтожная искра может вызвать большой пожар, и эти государи, о которых мы говорили, не желая погасить опасный трут, довели дело до того, что ничтожные обстоятельства [147] стали источником большого несчастья их народов. Ибо, хотя Конрад неоднократно отправлял послов к маркграфу с просьбой положить конец такого рода [грабительствам], однако тот надменно и с презрением относился к этим просьбам. Тогда Конрад обратился к своему брату, чешскому князю Вратиславу, покорно прося его оказать помощь против надменных немцев. А [маркграф] хотя и верил в свои силы, однако нанял себе в помощь за плату один отряд отборных воинов регенсбургского епископа⁹⁸. Князь [Вратислав] не скрывал от маркграфа, что он собирается идти на помощь [своему брату]. [Он] послал даже одного из своих приближенных к маркграфу и приказал, выражаясь иносказательно, приготовить большой пир, поскольку сам он вскоре придет играть в кости Mapca. Маркграф обрадовался этому и приказал всем, от пастуха свиней до пастуха волов, вооружиться чем могут, от ножа до палки, и быть готовыми к полно. Князь Вратислав пришел с чехами; имеете с ним пришли и немцы епископа Регенсбургского. С другой стороны [к Вратиславу]'присоединились Оттон и Конрад со своими воинами, собранными со всей Моравии. Когда маркграф увидел, как они все идут навстречу ему далеко по ровному полю, он, выстроив своих [воинов] в виде деревянного клина, постарался вселить в их души бодрость такими успокоительными словами: «О воины, силу которых я в достаточной мере испытал во многих счастливых битвах! Не бойтесь этих скачущих теней. Мне очень жаль, что им открыто поле для бегства. Я знаю, что они не осмелятся вступить с вами в бой. Разве вы не видите, какая лень обуяла этих мужей и какой страх согнал их в одну кучу? У них не видно даже никакого оружия. Я считаю, что это овцы, пища для волков. Так что же вы стоите, хищные волки, бесстрашные детеныши львов? Вперед — на это стадо овец, растерзайте их тела, что стоят, лишенные крови. Ведь им суждено раньше пасть, для коршунов наших да соколов кормом лишь стать, чем на бранное поле попасть. О, преисподняя, сколько жертв мы принесем тебе сегодня! Отпирай свои подвалы, чтобы принять души чехов. Я знаю: [148] богу и святым ненавистны эти люди, лишенные милосердия, что вступили в нашу страну, чтобы похитить не только наше имущество, но и наших жен и детей. Да отвратит бог это. А если кому-нибудь из вас придется умереть, то ведь смерть за дорогое отечество — самая блаженная из всех смертей».

Маркграф говорил еще, но слова его были прерваны натиском чехов, ибо князь Вратислав, видя, что враги не двигаются с места,

На правое немцев крыло обрушить атаку велел,

а своим братьям, Конраду и Оттону, воевать на левом крыле. Сам [же он] находился там, где строй врагов был сильнее всего — в самой гуще сражения. Он приказал своему войску сойти с коней, схватиться с противником в пешем строю. И как только он это приказал, [чешские воины] соскочили с коней и, издав воинственный клич, [ринулись на врага]. И подобно тому, как огонь, брошенный в сухую солому, бушует и сжигает мигом все вокруг, так и они, повергнув неприятеля на землю, уничтожили его мигом. Из множества [врагов] едва остался в живых лишь тот, кто бежал с маркграфом.

Вот так стадо овец накормило детенышей львов. Потеряв из своих немногих, чехи одержали славную победу над Австрией. В этом сражении были убиты: Стан с братом Радимом, Грдонь, сын Янека, Доброгост, сын Гинша, и некоторые другие. [Это произошло] в лето от рождества Христова 1082, 12 мая.

36

В лето от рождества Христова 1083.

В лето от рождества Христова 1084.

В лето от рождества Христова 1085. 25 декабря умерла, будучи бездетной, Юдифь ⁹⁹, жена польского князя Владислава, дочь чешского князя Вратислава. Она постоянно подвергала себя самоистязанию, принося со слезами [себя] [149] живую в жертву богу, занималась раздачей милостыни, помогала вдовам и сиротам. Она щедро раздавала золото и серебро по монастырям и поручала себя молитвам священников, чтобы при покровительстве святых получить, по милости божьей, потомство, в чем отказала ей природа. Кроме того, Юдифь послала своего капеллана Петра отнести ее обет на могилу св. Эгидия ¹⁰⁰ и дары аббату и его братьям, надеясь, что при их посредничестве бог услышит ее просьбу. Когда капеллан, выполнив распоряжение своей госпожи, хотел уже было вернуться домой, аббат, говорят, сказал ему, как бы пророчески: «Ступай с благословением божьим и передай своей госпоже: надейся на.бога и ничуть не сомневайся в вере — ты забеременеешь и родишь сына. Ибо нет такого человека, который не получил бы того, о чем он с верой просил св. Эгидия. Но я боюсь, что мы можем оскорбить бога, если будем досаждать ему просьбами, вопреки судьбе. Правда, ради заслуг нашего покровителя бог даст иногда молящим то, и чем отказала им природа». Капеллан передал все это своей госпоже. В свое время Юдифь забеременела и на третий день, после того как она родила сына, при первом пении петуха она умерла в вышеуказанный день. Сын же ее при крещении был назван именем своего дяди Болеслава101.

37

В лето от рождества Христова 1086.

По приказу и по представлению августейшего римского императора Генриха. III в городе Майнце был созван великий собор ¹⁰²   Заседавшие на этом соборе 4 архиепископа и 12 епископов, имена которых мы сообщим позже, совместно с аббатами монастырей и остальными верующими письменно скрепили многочисленные постановления, относящиеся к положению святой церкви. На этом соборе император, с согласия и одобрения всех вельмож своей империи, князей, маркграфов, графов и епископов, поставил чешского князя Вратислава правителем как Чехии, так и Польши; [150] собственной рукой он возложил на голову Вратислава королевскую корону и повелел архиепископу трирскому Эгильберту ¹⁰³ помазать его в. короли в его главном городе Праге и возложить на его голову диадему. На том же соборе пражский епископ Гебхард представил в письменном виде свою прежнюю жалобу на моравского епископа Яна, о котором говорилось выше. Хотя в том же году Ян ушел с этого света, тем не менее епископ [Гебхард], сильно опасаясь за будущее и действуя через своих друзей, беспокоил слух императора просьбой, чтобы на место [Яна] не был избран [другой епископ]. Гебхард развернул перед всеми привилегию .. (Далее в подлиннике — пропуск. — Ред) от некогда бывшего своего предшественника, епископа Адальберта¹⁰⁴, которая была подтверждена как папой Бенедиктом, так и императором Оттоном I ¹⁰⁵. Император, под воздействием просьб князя Вратислава, брата епископа Гебхарда, обратил внимание на эту жалобу и по совету архиепископа майнцского Везела я других добрых покровителей справедливости, выдал вместо старой новую привилегию, почти такого же содержания, подтвердив ее имперской печатью, как будет явствовать из последующего изложения. Мы полагаем не лишним копию этой привилегии вставить в наше сочинение; она содержит такой или подобного рода текст¹⁰⁶: «Во имя святой и неделимой Троицы, Генрих III, Римский милостью божьей августейший император.

Мы отдаем себе отчет в том, что королевскому имени и императорскому достоинству приличествует, чтобы мы заботились о благополучии божьей церкви и отвращали от нее везде, где потребуется, ущерб и обиды. Поэтому мы желаем довести до сведения всех верных богу и империи нашей как ныне здравствующих людей, так и их потомков о том, что наш верный епископ пражский Гебхард часто обращался к своим собратьям, епископам и другим нашим князьям, а теперь, наконец, [обращается] к нам, жалуясь на то, что Пражское епископство, учрежденное вначале как единое и [151] нераздельное для всего княжества Чехии и Моравии, что было подтверждено как папой Бенедиктом, так и императором Оттоном I, затем, с согласия¹⁰⁷ его предшественников, было разделено в своих границах и уменьшено. Это произошло вследствие того,-что властью государей было учреждено новое епископство. Ввиду того, что [епископ Гебхард] обратился с той же жалобой в Майнц и представил эту жалобу легатам, апостольского двора в нашем присутствии и в присутствии многих вельмож нашей империи, ввиду этого первоначальная епископская епархия в пределах всех своих границ присуждается Пражской [епископской] кафедре. Такое решение состоялось с согласия архиепископов: Везела Майнцского, Сигевина Кельнского, Эгильберта Трирского, Лиемара Бременского¹⁰⁸, епископов: Тиедерика Верденского, Конрада Утрехтского, Ольдржиха Ейхштетского, Оттона Регенсбургского и с согласия светских [государей]: чешского князя Вратислана, его брата Конрада, герцога Фридриха, герцога Леопольда, пфальцграфа Рапота¹⁰⁹ и всех тех, которые собирались там же. На западе границы Пражского епископства следующие: Тугаст ¹¹⁰ [с областью], которая простирается до середины реки Хуб, Седлец ¹¹¹, лучане и дечане, литомержцы, лемузы ¹¹² вплоть до середины леса, составляющего границу Чехии. Затем на севере эти границы таковы: пшоване, хорваты и другие хорваты¹¹³, слезане, тржебовяне, бобряне, дедошане¹¹⁴ до середины леса, где проходят границы мильчан ¹¹⁵. Отсюда на восток [Пражское епископство] имеет границей реки Буг и Стыр ¹¹⁶ с городом Краковом ¹¹⁷ и областью, которая называется Ваг, со всеми округами, относящимися к вышеназванному городу, каковым является Краков. Отсюда епископство, увеличенное за счет пограничной венгерской земли, тянется вплоть до гор, которые называются Татрами. Затем, в той части, которая обращена на юг, эта епархия, с присоединением Моравской области, тянется к реке, именующейся Ваг¹¹⁸, и к середине леса, который называется Море ¹¹⁹, и к тем горам, которые образуют границу Баварии. Итак, с помощью нашего посредничества и при благосклонном [152] согласии князей, при помощи * .. (* Далее в подлиннике — пропуск. — Ред) произошло, что чешский князь Вратислав и брат его Конрад вновь заявили о том, что они возвращают названному выше пражскому епископу, своему брату, всю епархию, которая была затребована в судебном порядке. Поэтому мы, разумно побуждаемые просьбой епископа, своей имперской властью утверждаем за ним и его преемниками воссоединенное Пражское епископство. И нерушимо постановляем, что никакое лицо, независимо от его положения, и никакое объединение лиц не смеет впредь отчуждать что-либо из того, что принадлежит Пражской церкви в указанных выше границах. Для того, чтобы решение о воссоединении [епископства] и подтверждение его сохранило силу навечно и осталось незыблемым, мы повелели составить данную грамоту ¹²⁰ и, подтвердив ее, как это видно ниже, собственноручной подписью, приказали скрепить ее печатью с нашим гербом. Дано 29 апреля, в лето от рождества Христова 1086, 9 индикта, в 32 год правления государя Генриха как короля и в 3 год как императора».

Имперская печать

Я видел лично, как император собственноручно поставил этот знак в привилегии Пражского епископства.[153]

38

В том же году по ходатайству императора Генриха и при посредничестве майнцского архиепископа Везела папа Климент ¹²¹, через своих легатов, присутствовавших на соборе, своей привилегией подтвердил [воссоединение] Пражского епископства в названных границах. Об этом настоятельно просил [папу] и весьма содействовал этому епископ Гебхард через своего капеллана Альбина, которого он ради этого послал с папскими легатами из Майнца в Рим.

В том же году, 9 июня, умер моравский князь Оттон, брат чешского князя Вратислава. Между тем Эгильберт, архиепископ трирский, повинуясь приказу императора, прибыл в главный город Прагу и 15 июня, во время торжественной обедни, помазал Вратислава, облеченного знаками королевского достоинства, в короли и возложил короны на голову Вратислава и на голову его жены Сватавы, одетой и королевскую одежду. Духовенство и все вельможи трижды прокричали: «Вратиславу, королю чешскому и польскому королю¹²², славному и миролюбивому, богом коронованному, многие лета, здравие и победа». На третий день после этого архиепископ,которого с королевским великолепием одарили громадным количеством золота, серебра и другими подарками, вернулся домой с большим почетом и радостью.

39

В лето от рождества Христова 1087. Король Вратислав, собрав войско, вступил в Сербию, которую получил некогда от императора Генриха в вечное владение. В то время как шло восстановление крепости Гвоздец ¹²³, близ города Мишни, и другие занялись этой работой, Вратислав отправил два отряда отборных воинов со своим сыном Бржетиславом, чтобы они отомстили за нанесенную ему некогда обиду. Ибо некоторое время тому назад, когда Вратислав возвращался со двора императора, случилось ему заночевать в одной весьма большой деревне по названию Кюлеб ¹²⁴. Ночью там [154] возник раздор между его людьми и жителями [этой деревни], и крестьянами были убиты два виднейших из знатных людей [страны], надежные столпы отечества, блистающие главными доблестями, Начерат и Взната, сыновья комита Таса. Немедленно отправившись, согласно приказу короля, в путь, посланные [воины] мчались и днем и ночью и на рассвете третьего дня они совершили большой набег на упомянутую деревню: они отняли у жителей все имущество, обобрали [мужчин] и их жен вплоть до ремешков на обуви, все постройки, разорив их до основания, сожгли и, захватив лошадей и скот, вернулись невредимыми.

В полдень, когда воины переходили какую-то реку, сын князя, подыскав удобное место у реки, приказал щитоносцам идти с добычей вперед, а людей, особенно отличившихся в бою, пригласил отобедать с собой. И так как стояла сильная жара, сын князя, весьма разгоряченный зноем, стал купаться после обеда в реке, [чтобы] немного освежиться. Комит Алексей сказал ему: «Ты купаешься не во Влтаве и не в Огрже, поторапливайся, ведь ты несешь богатство храбрых мужей». На это юноша ответил: «Это старикам свойственно приходить и трепет при [одном] дуновений ветра, это они больше, чем молодые, боятся смерти, хотя она и так от них близка». Когда он сказал это Алексею, тот ответил: «Дай бог, чтобы теперь представился такой-случай — пусть он только будет с благоприятным исходом, — когда бы молодые могли увидеть, кто больше боится смерти: старики или они». И не успел еще упомянутый комит сказать этого, как тут же появилось более 20 всадников. Их послали саксы с целью вызвать [чехов] на сражение, действуя подобно лисе, которая, стремясь задушить своего врага — змею, выманивает ее из пещеры тенью своего хвоста. Увидев [этих всадников], наши безрассудные люди, будучи скорее дерзкими, чем осмотрительными, и идя навстречу своей судьбе, бросились их преследовать, хотя Алексей настойчиво их отговаривал и звал назад. И тотчас из засады выскочил вооруженный отряд саксов и ни один из наших [воинов], преследовавших неприятеля, не избежал гибели. И как только люди, оставшиеся [155] в лагере, увидели, что в небо поднялся столб пыли, будто от вихря, хотя и бывает, что неожиданные и внезапные происшествия приводят на войне в замешательство даже самых смелых людей, они, однако, немедленно схватились за оружие и храбро приняли натиск врагов. Завязалась ожесточенная битва. Звон оружия и крики людей огласили небо. Копья поломались при первом же столкновении, в дело пошли мечи, пока саксов не удалось, с божьей помощью. обратить в бегство. Наши одержали победу, которая, однако, стоила слишком много крови. Поскольку рыцари второго разряда [еще до битвы] ушли с добычей вперед, то в сражении этом погибли только такие благородные люди, как Алексей, его зять Ратибор, Браниш с братом Славой и много других. Комит Преда, потеряв ногу, едва избежал смерти. Сын князя был ранен в большой палец правой руки. Если бы не рукоять, за которую он держал меч и которая задержала удар, он потерял бы нею руку. Это сражение произошло 2 июля.

40

В лето от рождества Христова 1088.

Во время событий тех грозных, речь о которых веду я,
Воин один отличился, имя Бенеда его,
Сильный был юноша духом, сложением своим выделялся,
Был он прекрасен, как Гектор или с оружием Турн ¹²⁵,

Был от Юраты рожден он, первым был Тас ему предком.
Обиду какую, не знаю, он Вратиславу нанес,

но он оскорбил короля Вратислава и бежал в Польшу. Там он стал воином госпожи Юдифи, супруги князя Владислава. Спустя два года, вернувшись из Польши, [Бенеда] явился к зятю короля, Вигберту¹²⁶, и стал просить милости. Он хотел с помощью Вигберта вернуть себе былое расположение государя. Однако Вигберт, будучи в делах человеком [156] очень осмотрительным и не желая ни в чем обижать своего тестя, посоветовал [Бенеде] взять себе в посредники мишненского епископа Беннона и у него же покамест находиться, считая, что это будет для Бенеды безопаснее.

Между тем случилось, что король Вратислав снова отправился со своим войском в Сербию, намереваясь перенести вышеупомянутую крепость Гвоздец в другое, более укрепленное место. Когда король узнал о том, что Бенеда находится в городе Мишне, он послал за ним и призвал его к себе, поручившись за его безопасность. Как только король увидел, что [Бенеда] явился, он стал думать, каким бы образом, прибегнув к хитрости, захватить его. После того, как они обменялись длинными речами, среди которых некоторые были для удобства притворны, король лукаво взял [Венеду] за правую руку и повел его к выходу из лагеря, якобы желая сказать ему что-то тайно. Заметив золотую рукоять меча, которым Бенеда был опоясан, король, между прочим, спросил у него, что он смог бы сделать своим мечом. Тот ему ответил: «Коли бы ты положил на свой шлем жернов, то я раскроил бы одним ударом этого меча их, твою голову и твое тело до бедра». Король притворно удивился, похвалил меч и попросил показать ему его. [Бенеда], не подозревая ничего дурного, вынув меч из ножен, дал его в руки королю. Схватив меч и потрясая им, король воскликнул: «Что теперь ты сможешь сделать, сын блудницы?» Обращаясь к единственному присутствующему здесь коморнику ¹²⁷ Биту Желиборжицу, человеку очень дурному, король приказал: «Хватай его, вали и вяжи по рукам и ногам».

Однако поскольку на смелых идти не всегда безопасно,

отважный воин стремительно выхватил за рукоять меч, висевший на боку у коморника, и рассек ему поясницу; сопротивляясь, тот свалился на землю замертво. Смелый воин не убежал, хотя это было возможно, но, подобно Геркулесу, напавшему на лернейскую гидру и отразившему ее, [157]

Мечом тут коварным три раны он легких нанес королю,
А сам невредимым остался, нетронутый вражьей рукой,

пока на крик не прибежали люди из лагеря,

Быстрее всех воин Кукета — он первым сюда прибежал.

Он бросился на [Бенеду] и проткнул воина длинной рогатиной, как если бы тот был диким кабаном и набросился бы на него. И тогда король, желая как-нибудь отомстить и мертвому, приказал привязать [Бенеду] за ноги к хвосту лошади и волочить тело его по тернию.

41

В лето от рождества Христова 1089.

В лето от рождества Xpиcтoва 1090. Зависть — издревле враг человеческого рода: она никогда не дремлет, она вечно беспокоит мирных людей, и поэтому она не смогла

Стерпеть миролюбие братьев — епископа и короля.

В короле Вратиславе она возбуждала тщеславие и честолюбие, в епископе Гебхарде — надменность и спесивую гордость. При этом делала она это так, что этот не мог верить тому, а тот не мог превзойти этого. Король не желал считать брата равным себе, а епископ не хотел быть ниже брата. Первый хотел быть во главе, а второй не хотел быть в подчинении. Первый хотел властвовать и главенствовать так, как это подобает королю, а второй не желал подчиняться его повелениям и приказам и признавал себя подчиненным только императору, от которого и получил епископство. Иногда непримиримость между ними доходила до такой степени, что король иногда в праздничные дни не имел при себе епископа, который должен был возлагать корону на его голову. И вот, побуждаемый необходимостью и честолюбием, руководствуясь не рассудком, а одним только [158] стремлением господствовать, [король] вновь сделал одного из своих капелланов, Вецла, епископом Моравской области ¹²⁸. Тем самым [король] всем открыто показал, что он не только пренебрегает тем, что сам же восхвалял перед лицом императора и его епископов — чтобы оба епископства были объединены в одно, — но что он нарушил также привилегию папы Климента, которой тот подтвердил границы этого епископства. Епископ Гебхард решил отправиться в Рим и пожаловаться папе на несправедливость, причиненную его церкви; но посоветовавшись со своими приближенными, он сперва отправился к своему старому другу, венгерскому королю Владиславу¹²⁹. Рассказав ему об ущербе, который причинен его церкви, он попросил его оказать ему помощь в его пути в Рим,

Не зная, увы, что так близко судьба роковая его.

Ибо в первый день после прибытия Гебхарда к венгерскому королю сильный недуг охватил его тело. Так как он находился недалеко от города Остригома, то король [Владислав] отправил его туда на лодке, поручив заботу о нем епископу этого города.

Какие страданья ему испытать за шесть дней довелось,
Я передать не могу: слезы застлали глаза.

На седьмой день, к вечеру,

Луч солнца когда достигает шестых уж июля календ, умер Гебхард.

Был он ученостью славен и набожный был он епископ, Мир он отныне покинул с тем, чтоб жить во Христе, Много поведать о нравах и жизни его [многотрудной], Дух мой стремится, но сил уже мне не хватает в груди. Однако сказать, что сам видел, немного я все же хочу. [159]

42

[Гебхард] имел во время поста такой обычай: одетый обычно снизу во власяницу, а поверх нее в епископское облачение, днем он вызывал умиление у людей, ночью же он одевал мешковину, тайком входил в церковь, опускался на пол и читал молитвы до тех пор, пока обильный поток его слез не увлажнял землю. Затем он поднимался с пола, чтобы оказывать благодеяния. Прежде чем службу начать, спешил он щедро в беде помогать тем несчастным, кто у церкви стоял и здесь епископа ждал. То же самое он делал, закончив службы. По окончании утреннего богослужения Гебхард разделял между бедными 40 четвертей хлеба и столько же соленой рыбы или какой-нибудь другой пищи. Наконец, с наступлением рассвета, омыв двенадцати, по числу апостолов, паломникам ноги, между ними

Он по двенадцать монет сам разделял ежедневно.

Усадив их в отдаленной избе, или хижине, сам подавал им что нужно, правой рукой благословляя их еду и питьё. Затем он шел за общий стол, где у него кормилось сорок нищих. Равным образом он установил, чтобы при его кафедре в Праге ежедневно кормили по сорок бедняков, а два раза в год одевали столько же бедняков от ремешков на обуви до завязок на шапке. Он раздавал также щедрые дары некоторым захожим странникам и бедным священникам, за что те были обязаны оставаться у него в течение всего поста и читать молитвы за живых и мертвых. За каждой обедней, сколько бы их ни служилось в течение дня в часовне,

Денег он по три монеты всем раздавать повелел.

Каждое воскресенье он клал на раку со святыми останками по 12 монет, в апостолические и в другие большие праздники по 200 серебряных монет. О, здравомыслящий читатель, если тебе интересно знать, насколько он был щедрым, знай, — что он никогда не носил епископский плащ [160] в течение целого года: один зимний плащ он отдавал своим капелланам на пасху, а другой, летний, отдавал им в праздник св. Вацлава; таким же щедрым он был при раздаче и других даров ¹³⁰. После его смерти, в лето от рождества Христова 1091, 4 марта, как король Вратислав, так и все духовенство и весь чешский народ избрали епископом Козьму¹³¹в правление императора Генриха III. Но [император] был в то время занят имперскими делами в Лангобардии.

43

В том же году, 23 апреля, в среду, на второй неделе после пасхи, сгорел монастырь святых мучеников Вита, Вацлава и Адальберта в городе Праге. В том же году король Вратислав был сильно разгневан на своего брата Конрада, так как тот, памятуя о взаимной любви, покровительствовал сыновьям своего брата Оттона, Святополку и Оттику. Король, лишив их отцовского наследства, передал город Оломоуц и другие города своему сыну Болеславу. Некоторое время спустя, 11 августа, [Болеслав] был застигнут преждевременной смертью в названном городе ¹³². Так как три брата, а именно — Яромир, Оттон и Конрад, пока были живы, были единодушны, то [король] никак не мог их поссорить и, подобно льву, который, говорят, испугался трех бычков, стоявших перед ним со сдвинутыми рогами¹³³, никогда не осмеливался напасть на своих братьев. Но когда он увидел, что после смерти братьев Конрад остался один и не располагает уже братской помощью, он вторгся со своим войском в Моравию, намереваясь изгнать Конрада и из этой области, которая была ему и предопределена судьбой и принадлежала по праву наследства, оставлена ему отцом. [Войско] подошло к городу под названием Брно. Король, окруженный вельможами страны, решил обложить город осадой и стал размечать места, где каждому из его комитов разбивать шатер. Тут один управитель¹³⁴ Здерад, человек коварный, бросив взгляд на короля, задел [161] насмешливыми словами Бржетислава, стоявшего среди вельмож, окружавших короля: «Господин король, — сказал он, — если уж сын твой любит летом резвиться и купаться в реке, так пусть он тогда и раскинет со своими людьми, если соизволит твое величество, [свой шатер] у реки по эту сторону города». [Здерад] сказал это потому, что в свое время в стране саксов на названного юношу, когда он в полдень купался в реке, напали враги, о чем мы рассказывали выше¹³⁵. Слова эти глубоко запали в душу юноши, причинив ему боль не меньшую, чем рана, нанесенная в сердце ядовитой стрелой. Печальный, он ушел в лагерь и не притрагивался к пище, пока не зажглись звезды. Темной ночью он созвал своих людей, раскрыл им рану своего сердца и стал с ними советоваться   — каким образом отомстить ненавистному управителю. В ту же ночь он отправил к своему дяде, Конраду, послов с извещением о нанесенном ему бесчестии и о том, кто нанес его. [Бржетислав] спрашивал у дяди совета, что следует делать? Тот ответил: «Если ты отдаешь себе отчет в том, кто ты есть, то ты не должен бояться затушить огонь, который обжигает меня, не меньше, чем тебя. Пренебрегать этим было бы непохвально». Для Конрада не было тайной, что все это король делал по совету Здерада. Когда посол передал Бржетиславу слова дяди, все обрадовались и согласились с мнением князя, и восхваляли его, как если бы этот совет исходил от бога. Ибо они сами советовали раньше то же самое. Что же еще? Ночью они обсудили, что утром [затем] совершили.

44

На рассвете Бржетислав отправил сказать упомянутому управителю, что желает встретиться с ним, где тому будет угодно, чтобы иметь с ним тайный совет. Управитель не подозревал ничего плохого и, взяв с собой комита Држимира, отправился с ним вдвоем к Бржетиславу. Увидев их издали, юноша бросился им навстречу на расстоянии полета камня.[162] ибо он договорился со своими воинами о том, что, как только он кинет перчатку, те будут действовать, как обещали.

Бржетислав кратко перечислил оскорбления, нанесенные ему Здерадом, и сказал: «Я беру обратно обещание, которое тебе дал, и отказываю тебе в ручательстве». Повернув затем своего коня, Бржетислав бросил ему перчатку. И тотчас из рядов войска выскочили вооруженные, полные огня, юноши: Ножислав и его брат Држикрай, сыновья Любомира, и третий — Борша, сын Олена. [Каждый] был подобен разъяренному льву, который, вздыбив гриву и поджав хвост узлом, что на конце хвоста, бьет себя по заду и колет себя в грудь палкой, торчащей из-под хвоста, и бросается на все, что ему мешает. Тремя копьями они подняли, тщетно пытавшегося бежать, Здерада в воздух, затем бросили его на землю, подобно снопу, и стали топтать копытами лошадей, без конца нанося ему раны, и, наконец, копьями пригвоздили его тело к земле. Так 11 июня, коварная судьба, уготовив такую смерть,

Сбросила Здерада злого долой с колесницы своей.

Комит Држимир, бледный, примчался в лагерь и объявил королю о происшедшем. Один лишь король был опечален и оплакивал [Здерада], все же остальные хвалили юношу, хотя и не осмеливались делать это открыто. Бржетислав, отделив свой лагерь, перенес его за один из холмов, расположенный неподалеку; большая часть войска, храбрейшая, последовала за ним.

45

Меж тем жена Конрада, Вирпирк, одна из числа мудрых женщин, без ведома своего мужа явилась в лагерь короля. Когда об этом доложили королю, тот созвал своих вельмож на совет. Явившись по его повелению, Вирпирк стояла перед королем вся в слезах, и рыдания заглушали ее слова. Наконец, пересилив их, она сказала: [163]

«Король мой, невесткой твоей я слыть недостойна теперь,
Но, встав пред тобой на колени, я с просьбой идти не боюсь».

Упав ниц, она стала молить короля. Затем, поднявшись по его приказу, [Вирпирк] продолжала: «Господии мой, король! В этих краях тебе нет никакого смысла вести войну. Путем сражения ты не одержишь никакой победы. И война твоя здесь — хуже внутренней войны. А если ты решишься выдать нас и наше имущество в качестве добычи своим воинам, ты повернешь свое же оружие против себя, ибо ты ограбишь твоего брата, которому ты обязан быть защитой. Кто нападает на своих, тот идет против бога. И в то время, как ты пытаешься любым способом начти добычу в отдаленных своих областях, я укажу тебе гораздо большее богатство расположенное в самой середине твоей страны. Ведь нигде ты не обогатишься в большей степени и нигде не обретешь ты большей славы, чем в Пражском подградье и на Вышеградской улице. Там [живут] иудеи, у которых очень много золота и серебра; там самые богатые купцы всех народов и самые зажиточные монетчики, там торг, на котором твои воины могут захватить весьма богатую добычу. И если ты хочешь увидеть, как горела Троя, то ты нигде не увидишь лучше, как свирепствует Вулкан, чем если будешь смотреть, как горят упомянутые города. И [тогда] ты скажешь: «Это мое». А кому принадлежит, по твоему мнению, то, что ты опустошаешь теперь? Разве мы и наше добро не принадлежим тебе? И если ты обрушишь молнию гнева только на жизнь своего брата, то это будет недалеко от того, чтобы прослыть тебе вторым Каином. Ведь никакого ущерба не понесет твоя милость от того, что перед твоим братом открываются Греция и Далмация. Он предпочитает лучше странствовать, чем обвинять тебя в братоубийстве. Итак, прими лучше то, что посылает тебе уж не брат, а как бы твой раб». При [164] этих словах Вирпирк вынула из-за пазухи клещи и связку прутьев ¹³⁶. «А если, — сказала она , — брат согрешил против брата, то поправь его, землю же, которая принадлежит тебе, отдай кому хочешь». Своими словами [Вирпирк] так тронула сердце короля и его вельмож, что никто из них не мог удержаться от слез. Король приказал ей сесть рядом с ним, но она, прежде чем сесть, сказала: «Так как я увидела в твоих глазах сочувствие, то прошу тебя еще об одном: не позорь лица моего. За большой грех отцу достаточно наложить на сына только небольшое наказание». Тогда король сказал: «Я знаю, что ты имеешь в виду. Но лучше иди скорее, приведи ко мне моего брата и моего сына со святым лобзанием и в узах мира». При этих словах он поцеловал [Вирпирк]. Король очень опасался, чтобы его брат и сын не объединились против него. Когда они пришли в сопровождении госпожи Вирпирк к королю, тот, дав им лобзанье мира, сказал сыну: «Сын мой, если ты поступил хорошо, то никому ведь от этого не будет лучше, чем самому тебе, если же ты поступил дурно, то проступок твои должен остаться за дверьми.».

46

Бржетислав понял, что отец его заключил мир не по велению сердца, а в силу необходимости, поэтому со всеми, кто перешел в его войско, он ушел в окрестности города Градец. Там он оставался, тщетно выжидая оборота превратной судьбы. Никто из тех, кто последовал за ним, не осмелился вернуться домой: все они очень опасались, что король, оскорбленный ими, схватит их, заключит в оковы или осудит на смертную казнь. Король же, видя, что он не в состоянии выместить свой гнев, как ему хотелось, на сыне и его сторонниках, призвал к себе своего брата Конрада. Созвав старейшин страны, он взял присягу со всех комитов в том, что после его смерти престол и Чешское княжество получит его брат Конрад. Поддерживаемый советами [165] и помощью со стороны своего брата, король стал размышлять над тем, как отомстить своему сыну. Это не могло уйти от внимания сына его. Более трех тысяч храбрейших воинов без промедления собрались к нему. Они поспешно разбили лагерь у речки Рокитницы и стали готовиться к бою, который решили дать королю на следующий день. Бржетислав выслал к своему отцу посла и через него заявил: «Так вот я здесь, которого ты собирался искать далеко. Делай же сегодня то, что ты намеревался сделать потом». Не следует умалчивать и о том, как проявился божий промысел в ту ночь. И если мы повествуем, насколько это позволяют наши знания, о поступках людей, то недостойно умалчивать и о великих божьих делах, которые мы видели сами.

47

Итак, в ту ночь, когда между князьями разыгрались описанные нами события, наши покровители, св. Вацлав и св. Адальберт, посетили людей, находившихся в тюрьме. Проявив к узникам, которые были удручены сильными мучениями, свое святое расположение, они освободили их таким образом: вырвав сначала вместе с ближайшими дверными створами сами двери, они затем выломали заднюю железную дверь тюрьмы вместе с засовами, сломали колоду, к которой были жестоко прикованы ноги осужденных, и, сломанную, выбросили вон. И тотчас же в ушах заключенных зазвенели голоса: «До сих пор ни до вас, ни до этой страны наши речи не доходили, ибо вы были недостойны божьей милости; так было потому, что эти князья вели войну между Чехией и Моравией, войну еще более [жестокую], чем внутренняя война. Но поскольку благо, милосердие и расположение божье находят свое выражение в действиях святых и избранных, а мы, святые, обращаем свое внимание на то, на что они обращены, то мы можем обнаружить свое присутствие голосом лишь в том случае, [166] если божья милость проявила свое милосердие. Поэтому поверьте в милосердие божье, встаньте и поспешите в церковь. Объявите там, что мы, св. Вацлав и св. Адальберт, освободили вас и принесли мир».[Узники] как будто очнулись от тяжелого сна. Освобожденные уже от оков, они вышли свободными, в то время как стража еще спала, и сделали то, что им было указано. В тот же день произошло также другое чудо, как и было предсказано в явлении святых мучеников. Конрад, брат короля, добился мира между королем и его сыном. Ибо до того они были в таком раздоре, что относились друг к другу с подозрением и большой боязнью. Король опасался, что сын лишит его престола, а сын боялся, что отец его схватит. За сыном следовала молодежь одного с ним возраста, а также большая часть вельмож, и почитали его с большой любовью люди более смелые и храбрые на войне. Сторону же короля держали епископ Козьма, настоятели церквей и все те вельможи, которые были старше по возрасту и имели большое значение в совете, а также весь вооруженный народ. И если бы снятое благочестие Вацлава и великое милосердие всемогущего господа нс положили бы конец, как того желал король, всему этому волнению вельмож и народа, то в это время произошло бы злодеяние, самое большое со времен основания города Праги.

48