МАРИ ДАНИЕЛЬ БУРРЭ ДЕ КОРБЕРОН

ИНТИМНЫЙ ДНЕВНИК

ШЕВАЛЬЕ ДЕ-КОРБЕРОНА,

французского дипломата при дворе Екатерины II.

UN DIPLOMATE FRANCAIS A LA COUR DE CATHERINE II. JOURNAL INTIME DU CHEVALIER DER CORBERON, CHARGE D'AFFAIRES DE FRANCE EN RUSSIE

Пятница, 23. – К брату.

Я сегодня дал маркизу речь, произнесенную в Берлинской академии г. Формэ, при великом князе. Эта речь может служить образчиком нахальства, низости и глупости.

Сделав несколько неудачных визитов, заехал к кн. Барятинской. Мы проговорили три четверти часа; она очень любезна и умеет вести разговор. Я нахожу, что она, по тону, похожа на парижских дам тридцатилетнего возраста; оттенок философии, примешанный к чувству, делает этих дам очень опасными. Княгиня вполне обладает такого рода кокетством, так как ведь это – кокетство. Говорили о гр. Андрее, которого она очень любила и любит, и который к ней был неравнодушен. Это очень милый малый, говорит она, только голова у него горячая.

Суббота, 24. – К брату.

Говоря о петербургском обществе, я сказал тебе, что оно очень отличается от московского – оно более подходит для иностранцев, встречающих в нем те же нравы, что и в остальной Европе. В Москве более своеобразия, более азиатчины. В Петербурге живет больше иностранцев, их здесь охотнее принимают, с ними чаще встречаются. Но, что странно, так это то, что русские мало сообщаются друг с другом. У всякого своя компания, из которой он редко выходит. Вы не увидите, даже в самых больших домах, того прилива и отлива публики, какой замечается, во Франции, повсюду. В некоторых отношениях это очень приятно, и мне нравится. Голицины, Чернышовы, Щербатовы и Головины живут именно так.

Сегодня я был на даче у последних. Я там обедал с Брюлем и актером Дюгэ. Нелединская поправилась и была очень весела. Мы много говорили в дружеском и доверчивом тоне. Имел я также очень приятный разговор с воспитанницей Монастыря, девицей Дугни (Dougni), которая живет у них. Эта молодая особа очень развилась физически [108] и нравственно. Теперь она и чувствительна, и благоразумна, и остроумна. Общество Нелединской послужило ей на пользу. Шутя, я предложил ей вопрос: в каком виде она представляет себе человека, который бы мог ей понравиться. Она очень свободно отвечала, что желает видеть в нем чувство, ум, основательность и веселость в обществе. Это, мой друг, не похоже на застенчивый ответ девушки, только что вышедшей из Монастыря. Три месяца тому назад, она не могла бы поддержать такой разговор. Ты ведь представить себе не можешь, в каком виде кончают курс эти девицы. Дугни и Глинская не имели никакого понятия о религии, о катехизисе, и не могли сделать сложения (?). Гр. Брюль, который мне это передавал, сам учил их многому, чего оне, к стыду своему, не знали. Дугни гораздо понятливее Глинской, что только подтверждает мое о ней мнение.

В город я вернулся к семи часам, и ужинал у Бемеров. С Альбертиной имел длинный разговор о способности вести себя с женщинами; она во многом со мной согласилась. По ее мнению, эта наука мне хорошо знакома, я обладаю ею во всех подробностях. Разговор нас позабавил, что и требовалось. Такого рода разговоры нравятся Альбертине; она очень умна и в то же время забавна.

Воскресенье, 25. – К м-ль де-Брессоль.

Кажется, я говорил вам в последнем письме, что мы расчитываем зимою возобновить наши старые проекты развлечений – спектакли и проч. Я приглашен в новую труппу кн. Щербатовой; дочь ее, Спиридова, будет главной актрисой. Она молода, красива, умна и желает иметь меня своим чичисбеем.

Я должен был обедать у кн. Лобковича, венского посла, но отказался, чтобы быть вместе с Шарлоттой, которая обедает у Щербатовых.

Она и действительно там была, вместе с своими родителями. Спиридовой не было. В качестве друга дома, я приехал во фраке, а хозяева были еще не одеты: князь – в халате и ночном колпаке, княгиня – также в колпаке, который делает ее похожей на поваренка. Когда приехали Бемеры, то меня послали принимать их, а хозяева бросились одеваться и вскоре вернулись: князь – в сюртуке, сапогах, парике и с ночным (?) платком на шее, а княгиня – в камлотовом капоте. По этому описанию, сударыня, вы не скажете, чтобы мы в России любили роскошь. Но посмотрите на нас во время парадов – не узнаете самых близких знакомых; такое великолепие. После обеда задумали ехать к Спиридовой, и застали там ее свекра и свекровь в таких же костюмах, в каких я застал Щербатовых. Здесь такая нечистоплотная распущенность в нравах. Она была бы благоразумна, если бы только дело ограничивалось одной простотою и костюмы были бы чисты.

Понедельник, 26 и вторник, 27. – К ней же.

Здесь строже, чем где-либо, соблюдается обычай празднования имянин и дней рождения, когда принесение поздравлений обязательно. По этому случаю, я сегодня приглашен к Головиным на празднование дня рождения старшего их сына, гр. Степана, не того, которого вы знаете.

Граф Брюль заехал за мною и мы отправились в шлюпке, с музыкантами кн. Орлова, которых нанял граф. Река была очень красива, ветер свежий, мы поставили два паруса и, благодаря желанию забрать больше ветра, чуть было не перевернулись. На даче Головиных собралось много народа; восемь или десять воспитанниц Монастыря значительно оживляли общество. Мы обедали, потом танцовали в саду, причем я выбрал себе шестнадцатилетнюю девушку, ту самую, с которой я здесь и прежде танцовал – молодую Симонову, не особенно красивую, но обладающую выразительным лицом и очень свежую. Это, конечно, не были вы, мой друг, это не была Шарлотта, но ведь на миленькое личико всегда смотреть приятно. Натанцовавшись вволю, мы вернулись в дом. В восемь часов воспитанницы уехали и я имел, с Нелединской, [109] длинный разговор, в котором она, со слезами на глазах, упрекала меня за шутки по поводу ее ветренности. Эта диверсия, от веселья к чувству, была очень пикантная, и я отдался ей, мой друг, с тою прямотою души, которую вы знаете и которая легко отдается всякого рода развлечениям. Я шутил, рассуждал, читал наставления, но кончил тем, что разчувствовался и просил прощения, которое мне наконец и было дано. С этой молодой женщиной, которую вы, может быть, увидите в Париже, очень интересно познакомиться. Чувствительная душа, доброе сердце и доверчивость, с которою она ко всем относится, привлекают к ней любовь каждого.

После этой маленькой, плаксивой сцены, мы вновь начали танцовать, только уже между собою, так как большая часть актрис тоже уехали. Потом был ужин, и я уехал только в полночь. Вот как я провел день, мой очаровательный друг, день, который вы бы очень украсили, если бы присутствовали при наших развлечениях, причем и сами бы повеселились в прекрасной местности, на берегу одной из лучших рек, в среде простых и любезных людей, которые заставляют позабывать все неприятности, испытываемые иностранцами в этой стране.

Четверг, 29. – К брату.

День прошел в визитах, и кончился репетицией у Спиридовой, да очень приятным ужином, на котором присутствовало много народа, притом, людей порядочных и серьезных. Молодой кн. Голицин, которого я там встретил, говорил мне о Матюшкиной и о своем намерении отказаться от женитьбы на ней. Причина этого отказа, конечно, ее кокетство, и до известной степени князь прав. Но я с ним не согласен по отношению предполагаемой ее любви к Малицу. Голицин намеревается образовать общество для приятного препровождения вечеров. Не знаю, удастся ли это, и не вполне разделяю его идеи.

Сегодня был большой обед у Кавенака, английского коммерсанта. На него были приглашены Голицины и Головины, с целью помирить их друг с другом, так как они поссорились еще в Москве, из-за первенства на общественном спектакле, состоявшемся при дворе. Примирение, однакож не состоялось, так как обе стороны отнеслись к нему очень холодно. Ссора, говорят, будто бы, даже усилилась. Это и неудивительно, раз она произошла по такому ничтожному поводу и поддерживается тщеславием старых баб. Говорят, что последнее подстрекается кн. Хованским, человеком умным, но мелочным и суетным.

Среда, 28. – К брату.

Говорил ли я тебе, мой друг, что великий князь вернулся в Царское Село в воскресенье вечером? Он остался очень доволен Берлином, хотя Берлин едва ли остался доволен его щедростью: все, в этом отношении, было сделано ужасно скаредно. Управляющему загородного дома принца Генриха, где великий князь прожил несколько дней, он пожаловал, например, сорок серебряных дукатов. К человеку вполне порядочному, его высочество отнесся как к лакею, да и тому заплатил плохо. Почетный караул ничего не получил. Не понимаю я, в этом отношении, Императрицы, которая так любит выставлять свою щедрость и великолепие.

Многие подозревают Салтыкова, обер-гофмейстера Наследника в удержании подарков в свою пользу, но это трудно предположить. Положим, что Салтыков – дрянной человек. Все это я знаю прямо из Берлина.

Забыл тебе сказать, что, по уверению Поте, крупные претензии Рибаса не удались. Он желал получить для себя место генерала Пурпра, а для своей жены – место м-м Ляфон; но Пурпра поддерживает кн. Голицын, а что еще важнее – кн. Орлов.

Г. де-Веран рекомендовал мне, через Кальяра, одного молодого человека, некоего Кюсси (Cussy), который ищет место в кадетском корпусе или при каком-нибудь русском вельможе. Места учителей в корпусе очень хороши, так как дают 560 р. в год, но [110] они редки. Что касается места секретаря, то я боюсь, что достать его будет еще труднее. Постараюсь сделать все, что могу. Надо заметить, однакоже, что этот Кюсси показался мне большим нахалом и хвастуном по отношению к своим талантам и знанию литературы. Я ему посоветовал вернуться в Копенгаген; это лучшее, что он может сделать.

Пятница, 30. – К брату.

Маркиз показал мне сегодня письмо, написанное им к гр. Штакельбергу, по поводу одного очень деликатного обстоятельства. Французские принцессы (Mesdames de France), по смерти Польского короля, получили наследство в виде земли, перешедшей теперь к России, по разделу, которого Франция не признает. Земля была пожертвована принцессами иезуитам, на пользу просвещения; но с тех пор как поляки захватили землю этого ордена, принцессы желают восстановить свое право владения, чтобы передать его в благотворительный фонд покойной королевы французской. Вот это чрезвычайно деликатное дело и поручено теперь маркизу. По правде тебе сказать, мой друг, я подозреваю, что это просто ловушка, ему подставленная, так как сомневаюсь, чтобы он успел чего-либо добиться по делу, которое является смешным в виду печального положения Польши.

Суббота, 31. – К брату.

Пообедав у Головиных, мы смотрели ученье пехотного полка, состоящего под командой человека, который был адъютантом фельдмаршала Чернышова. В этом полку 1080 человек; он, говорят, принадлежит к числу наилучше обученных. Я не люблю их манеры маршировать; они слишком высоко поднимают ноги, не чувствуют локтя, а потому ломают фронт по недостатку опоры. Производили их любимый манёвр – карэ, при помощи которого они побеждали турок.

Воскресенье, 1 сентября. – К брату.

Ездил с визитами, был в корпусе и в летнем саду. В последнем было много народа, и я не могу сказать, чтобы скучал. Между прочим была Спиридова; она шутила по поводу моего сравнения ее театра с табакеркой, а я продолжал шутку сравнив, ее самое с буфетом. Несколько времени спустя приехала Нелединская, с воспитанницами Монастыря. После обеда я к ней заезжал, но не застал дома и она меня попрекнула за то, что я ее позабыл. М-ель Дугни, которая была тут же, смеясь посоветовала мне идти опять к Спиридовой. В этом же кружке, я встретил Симонову, с которой танцовал недавно. Она со мной поздоровалась, и мы поговорили. Вообще прогулка мне очень понравилась; погода была дивная, хотя и холодно. В семь часов все мы вышли из сада; я подал руку Нелединской. Забыл тебе сказать, что встретил в саду Загряжскую, которая шутила над моими новыми склонностями и в особенности над их объектом. Положительно не знаю, что она хотела сказать, мой друг, а она не пожелала объясниться и сказала, что сделает это лишь тогда, когда все точно разузнает. Полагаю, что она говорит о Нелединской, которую терпеть не может.

О гр. Андрее она, пять недель, никаких сведений не получала!

Из сада я зашел к графу Матюшкину, справиться о его здоровье. Здесь меня в первый раз приняли. Молодая графиня просила меня приходить к ним обедать и ужинать, а затем с большим интересом говорили о кн. Голицине. «Вы ему даете плохие советы, прибавила она, и если это будет продолжаться, то мы поссоримся с вами». Я отвечал, что мои советы согласовываются с поведением, и что от нее зависит изменить их. Проболтав, таким образом, с полчаса, я отправился на репетицию к Щербатовым. Там было много гостей, репетировали la Jeune indienne. Мы не особенно отличились, но некий Богданович (Bardanowitch) так смешно играл квакера, что выходило очень комично, [111] тем более, что он уверен в своем таланте и заранее хвастался им.

Понедельник, 2. – К м-ель де Брессоль.

Новая неприятность, сударыня, и по тому же поводу. Я хотел провести вечер и ужинать у Бемеров; таково было мое намерение вчера, но, вернувшись домой в час ночи, я застал лакея Головиных, который ждал меня, чтобы предупредить, от имени своих господ, что военные упражнения, которые я желал видеть, вместо девяти часов утра, назначены в шесть вечера, и что поэтому Головины приглашают меня обедать на дачу, а оттуда вместе отправимся на ученье. Обедать я обещал у Спиридовой, но не желая отказываться от ученья, назначенного ради меня, я послал ей сказать, что приеду к ужину. Как же быть с Шарлоттой, да и с самим собой, так как эти перемены были очень мне неприятны? Тем более, что Шарлотта, по словам моего лакея, Гарри, вчера жаловалась на меня. Я решился ехать завтракать в тележке. Вы не знаете, сударыня, что такое представляет собою этот национальный экипаж, удивительно нелепый. Представьте себе кабриолетный ход, на котором помещена очень маленькая, очень узенькая и очень высоко поставленная скамеечка ¹¹⁶, все неудобства фаэтона и фиакра вместе взятые. Взобрался я в этот экипаж, сзади меня сел бородатый мужик, и понеслись мы довольно скоро. Шарлотту я застал с подвязанной щекой; она собиралась встретить меня холодно, но я ее развеселил и все неудовольствие кончилось тем, что она назвала меня шалуном как вы называете графа Степана. За два или три часа, которые я пробыл у Бемеров, мы успели поговорить, погулять, посмеяться и позавтракать. В самый разгар веселья, вдруг явился сумрачный Нормандец, окончательно нас заморозивший. Я пробыл еще с четверть часа и уехал обедать к Спиридовой. Там собралась наша труппа и мы, без всяких претензий, очень весело провели время. Я особенно напираю на это и достоинства, которые здесь не во всех кружках встречаются и которых мне очень недостает, если только более нежные чувства не отвлекают моего внимания.

Уехал я в четыре часа, чтобы отправиться к Головиным, но на половине пути встретил гр. Степана и мы с ним вернулись в Петербург прямо на ученье егерей Преображенского полка, в котором императрица состоит полковником, а Потемкин и Алексей Орлов подполковниками. Это ученье доставило мне большое удовольствие. Солдаты молоды, подвижны и ловки; одежда их состоит из зеленого камзола, таких же брюк, сапог и кожаного кивера, на манер английских, охотничьих, а вооружение из ружья и кортика, который служит также штыком. Командует егерями молодой Теплов, по протекции своей матери, к которой кое-кто из начальствующих лиц полка неравнодушен. Этот молодой человек не приобрел еще навыка командовать, но так как под его командой состоят люди, хорошо уже обученные, то дело идет само собою. Ученье производилось в две линии – их обычный строй. Самые разнообразные упражнения производились беглым шагом, причем то все смешивались, то вновь быстро разбегались по своим местам. Дрессировал их капитан, раньше Теплова командовавший этой ротой. Фельдмаршал Румянцев думает, в случае войны, соединить егерей всех полков в один корпус. У них у всех один мундир, а полки отличаются только по эполетам.

Вторник, 3. – К ней же.

Мы с маркизом превосходно пообедали сегодня у Рембера, крупнейшего из здешних французских негоциантов, обладающего самым правильным взглядом на торговлю. Там был кн. Лобкович и гр. Чернышов. После обеда я был на смотру полка кн. Вяземского, довольно плохо упражнявшегося. Я был вместе с гр. Вахмистером, братом Пушкиной. Этот [112] молодой человек обладает странным характером, который может показаться фальшивым, если не узнать его хорошенько. Неуверенность в суждениях, легкость перехода от одних мнений к другим, совершенно противуположным, зависит у него не от лживости, а от слабости характера. Он был другом и сторонником Бемеров, а теперь нападает на них, благодаря влиянию своей сестры и ее мужа, которые окончательно им завладели. На его нападки, касающиеся исключительно отца, старика Бемера, я отвечал, что не могу с ними согласиться, так как считаю президента человеком хотя и не особенно любезным, но честным, твердым и надежным.

Среда, 4. – К брату.

Обедал у кн. Щербатова. Я думал, что будет репетиция, но ее не было; я, поэтому, соскучился, уехал, сделал один визит и отправился к Вельдену, английскому коммерсанту, где Бемеры должны были ужинать. Вечер прошел очень весело. У Вельденов две дочери, очень любезные, особенно одна, которую зовут Шамбреленой (Chambrelin), и о которой я тебе уже говорил несколько раз. Она пела по-итальянски, аккомпанируя себе на клавише, и проч. Шарлотту тоже просили петь, но у нее насморк и она отказалась, что мне было очень неприятно. После ужина, веселились еще более, играли в разные игры, много смеялись, даже целовались; Шамбрелена была в прекрасном расположении духа, и я, пожалуй, слишком уж был к ней внимателен в присутствии Шарлотты.

Четверг, 5. – К брату.

Сегодня у нас состоялась торжественная обедня в честь св. Людовика. Аббат Дефорж, очень ревниво относящийся к своим обязанностям, постарался сделать службу возможно великолепной, и успел в этом. Боюсь говорить об этом человеке, потому что не могу сказать про него ничего хорошего. Он лжив, интриган, мелочен, даже опасен. Мы не симпатизируем друг другу, как ты себе можешь представить, а это не поощряет моего благочестия. Кроме того, я узнал, какими проповедями угостил он актрису Дефуа, добрую и некрасивую женщину, которую исповедывал после родов. Довольно пошло было с его стороны разыгрывать Филинта с этой женщиной. Да его нельзя назвать и честным человеком; не люблю я этой смеси ханжества с самым грязным сластолюбием.

Ужинал у Бемеров, видел там гр. Нессельроде. Он мне рассказывал о бароне де-Бретейле, которого Шуазель называет последним христианским бароном; ходят слухи о назначении его военным министром. Нессельроде, впрочем, получил письмо из Парижа, в котором говорится, что Бретейль уже назначен посланником в Вену. Маркиз получил сведения от своего брата ¹¹⁷, который пишет, что падение Сен-Жермена неизбежно.

После ужина я имел маленький спор с Альбертиной по поводу братьев Визет, которым она покровительствует. Один из них не лишен образования, но считает себя очень умным, в чем ошибается. Другой, младший, менее педантичен и обладает более красивой, хотя лишенной выражения физиономией, но он ленив как азиат, безцеремонен как султан и твердо убежден в своем величии. Вообще это два тупых фата дурного тона, которых я бы поместил: одного – в храм Фемиды, а другого – в какой-нибудь маленький провинциальный сераль. Я дурно сделал, высказав эти мои мнения Альбертине, но что делать! Увлекся.

Пятница, 6. – К брату.

Обедал дома, а после обеда отправился с маркизом к кн. Щербатовой по случаю ее именин. Была там Спиридова и показалась мне очень серьезной. Ужинать поехал к жене Ивана Чернышова. Говорят, что гр. Захар назначен военным министром и к нему уже послан курьер; но этот слух требует подтверждения. Князя [113] Репнина ждут со дня на день; его тоже прочат на место военного министра, но есть люди, которые думают, что этому помешает удаление гр. Алексея Орлова.

Воскресенье, 8. – К брату.

Ты знаешь, мой друг, наши проекты устройства спектаклей у Щербатовых, а потому, имея понятие о русских нравах, ты можешь себе представить, что дело не обойдется без неприятностей. Это во вкусе всех здешних кружков. Вот уже четыре дня, как мы с кн. Голициным аккуратно являемся к Щербатовым или к Спиридовой для того, чтобы участвовать в репетиции, и всякий раз даром, потому что другие актеры не являются. Не дальше как вчера нас постигла та же участь. Спиридова решила ограничиться одной только комедией; мы стали шутить по этому поводу, а она заметила, что в труппе есть лица, играющие только из любезности, и что нельзя же этой любезностью злоупотреблять. Такие слова могли относиться только к Голицину и ко мне, мы и отвечали на них, как водится в этих случаях, то есть любезностями. Тем дело и кончилось. Сегодня мы опять были у Щербатовых и говорили со Спиридовой, которая еще серьезнее, чем вчера. Она жалуется на то, что про нее распускают слухи, будто бы она затеяла играть комедии для того, чтоб быть окруженной молодежью, не возбуждая ревности мужа. Тут шутки уже были неуместны, особенно в виду тона, которым говорила Спиридова, и тем более с моей стороны, так как я и без того слыву насмешником. Мне поэтому пришлось напустить на себя серьезность и спросить у Спиридовой имена распускавших такие слухи. Возбужденный и сердитый вид, который я при этом принял, произвел впечатление; Спиридова стала уверять, что не верит этим слухам и просит меня успокоиться. Я тотчас же перестал настаивать, но сохранил задумчивую серьезность до самого конца. Заметив это, Спиридова несколько раз заговаривала со мной о том же, и из этих кратких, отрывочных разговоров я вывел заключение, что всему виною был паж, Спиридов. Я при нем спросил кн. Ивана, кто бы такие могли быть низкие распускатели таких слухов. Он ничего не ответил, а минуту спустя я видел, как Спиридова горячо о чем-то говорила пажу и в конце сказала, что ничего не хочет об этом слышать. А паж во весь вечер относился ко мне очень холодно. Репетиция началась поздно; в 8 часов шел еще только второй акт, после которого Голицин, ни с кем не простившись, тотчас же уехал ужинать к фельдмаршалу. Спиридова, должно быть, особенно его обвиняет, потому что почти с ним не говорила. К тому же он вновь провинился, сев в одной сцене между мною и ею. В начале четвертого акта уехал и я (ужинать к Бемерам), но перед отъездом успел поговорить со Спиридовой.

Понедельник, 9. – К брату.

У нас уже началась зима; по утрам мороз доходит до 5-6 градусов, и везде начали топить. Такова осень в России; во Франции это называется зимою. Особенно неприятен быстрый переход от тепла к холоду.

Вчера мне сказали, что Нелединская нездорова. Мы с кн. Голициным собрались ее навестить. В полдень я за ним заехал и, припрягши его лошадей к моим, мы, четвериком, отправились к Головиным. Там были гости, и между прочим жена обер-церемониймейстера, Семена Нарышкина, которая, по виду и манерам, похожа на престарелую куртизанку, так как, в 50 лет, одевается как молодая женщина, желающая жить. Да она таки и живет больше, чем многие другие, не нуждающиеся для этого в нарядах. Нелединская лежала в постели, страдая нервами, истериками и обмороками. Эта болезнь очень истощает несчастную; она ничего не ест и чувствует страшную слабость. После обеда у ней опять был обморок. Мы все вышли; но час спустя Брюль опять пригласил меня к ней. Я несколько времени просидел у ее постели, поддерживая подушки и почти не разговаривая, так как боялся упомянуть в разговоре о чем-нибудь для [114] нее неприятном. В шесть часов приехали Кошелев и Вахмейстер, а в семь мы с Голициным уехали. Голицин предложил мне разделить с ним курицу, я согласился, и мы проболтали до полночи. Этот малый имеет шансы и желает их увеличить; у него более знаний солидных, чем приятных, более ума, чем остроумия. Ему не хватает вкуса и такта, дающих ту любезность и деликатность, которые женщины приобретают раньше нас и которыми обладают в большей степени.

Вторник, 10. – К брату.

Сегодня, мой друг, в России большой праздник: св. Александра Невского. Будет процессия кавалеров ордена, в которой, при хорошей погоде, участвует сама Императрица. Не явившийся кавалер платит 30 р. штрафа в пользу монастыря, потому что монахи из всего умеют извлечь выгоду.

На этот раз Императрица не присутствовала на церемонии, что уменьшило мое любопытство, а потому и я тоже не был. К тому же мы сегодня отправляем курьера, есть кое-какие дела, и я обедал дома.

Среда, 11. – К брату.

Ужинал у маркиза; были гости, между прочим Щербатовы и Спиридовы. Последняя была очаровательна; сестра ее тоже хорошеет с каждым днем. Перед ужином я им рассказывал сказки, но за столом мы сидели далеко друг от друга, что и помешало нашему веселью. Г-жа Налькен кажется полным ничтожеством перед Спиридовой, с которою г-н Налькен считает меня состоящим в связи, чего на самом деле нет. Вот, мой друг, как иногда составляются репутации. Прощай. Сегодня мы ждем принцессу Виртембергскую.

Четверг, 12. – К брату.

Собирался обедать у Нелединской, но попал, по обязанности, на обед к маркизу. Видел там молодого гр. Чернышова, мальчика 14 лет, не особенно развитого, так как его послали путешествовать слишком рано. Гувернер его кажется совсем глупым: сух и резок, вот все его достоинства. В четыре часа, мы с графом Брюлем были у Нелединской, которую нашли еще очень слабой. Меня сначала ввели в китайский кабинет, где графиня Матюшкина пряталась от теток Нелединской, приехавших ее навестить. Через четверть часа я проводил графиню до кареты и пошел в комнату Нелединской. Приехал ее муж из Царского Села; он рассказывал, что принцесса Виртембергская приехала вчера, тотчас же по приезде была принята Императрицей, причем бросилась ей в ноги, а что дальше происходило – неизвестно, так как дверь поспешили затворить. Но Ее Величество, кажется, осталась довольна своей будущей невесткой; она спрашивала у Нелединского, что он о ней думает. Нелединский отвечал так, как должен был отвечать, а может быть и как думал. Нам он сказал, что принцесса высокого роста, хорошо – хотя слишком – сложена, красива лицом, цвет которого не имеет себе подобного, ручки и ножки ее прелестны. Великий Князь должен был ехать, ей навстречу, в Ямбург (Lambourg); но он, проехав Нарву, встал из экипажа и пошел вперед пешком. Через несколько минут он поровнялся с поездом принцессы, причем последняя хотела тоже выскочить из кареты, но Румянцова ее удержала. Кареты остановились, принцесса вышла, поздоровалась с женихом, и потом они вместе сели в его карету и таким образом приехали в Петербург. Я узнал все эти подробности от Нелединского, который провожал, сюда принцессу.

После нескольких визитов, я отправился ужинать к фельдмаршалу; там мне сказали что свадьба назначена 18-го числа этого месяца (по старому стилю). Видел Головину; они, в субботу, едут в Москву, откуда вернутся только будущей весной.

Пятница, 13. – К брату.

Обедал сегодня у Нелединской. Ей лучше, но все еще слаба. Говорил ли я [115] тебе, что она теперь погрузилась в философию, и что Гельвеций не сходит у нее со стола? И это у нее не претензия, а подлинная необходимость в ее положении. Я заметил что люди, которые много любили, но перестали любить за неимением объекта, всегда обращаются к метафизике. Вот в таком положении находится и Нелединская. Отъезд Разумовского погрузил ее в меланхолию, и промежуток между двумя страстями она наполняет философией, которая, в свою очередь, будет изгнана новой любовью. Общество ее, которое мне очень нравится, может, однакож, быть опасным для меня. Она относится ко мне в высшей степени дружески, и все окружающие ее уверяют что у меня не может быть лучшего друга. Удивительно, между прочим, что она не верит в мое дружеское к ней отношение. Всякий раз когда я, со свойственными мне откровенностью и живостью, бросаюсь целовать ее руки или другим каким-нибудь образом выказываю волнующие меня чувства, она восклицает смеясь: «Ах! шевалье, шевалье, как вы можете так притворяться!» Не дальше как вчера, и даже сегодня она сказала это, когда я ей читал то место из Гельвеция, в котором идет речь о страстях. Я пропускаю эти слова мимо ушей, боясь, чтобы она в самом деле не подумала, что я ее обманываю. А все-таки эта идея мне нравится и я не стараюсь разуверить Нелединскую.

Печальная новость распространяется в городе: говорят, что Разумовский умер. Это могло случиться во время пребывания его у отца, откуда, в течении шести недель, не было о нем никаких сведений. Одни говорят, что его отравили, другие – что он умер с горя, даже не доехав до отца. А я думаю, что его просто схватили на дороге и согнали в Сибирь. Это меня очень беспокоит.

Свадьба Наследника состоится, говорят, раньше чем думали, а именно 16-го числа этого месяца (по ст. ст.).

Воскресенье, - К брату.

Много говорят о будущей великой княгине; она очень любезна, предупредительна и добра. Гувернантка принцессы особенно расхваливает ее характер. Она милостиво принимает всех представляющихся и с каждым разговаривает. Теперь она учится русскому языку и скоро будет говорить на нем. Но вот внешность ее не особенно хвалят; говорят что она слишком крупна и жирна, а кроме того зубы у нее черные. Я, впрочем, не видал ее до сих пор и сужу по рассказам, из которых нельзя вывезти определенного суждения, так как они крайне разноречивы.

Сегодня у Щербатовых была репетиция. Кн. Голицын заставил себя ждать часа два, а потом явился с извинениями, в фатовском тоне.

Меня в нем очень сердит этот тон, неподходящий ни к внешности, ни к внутреннему его содержанию. Мне кажется, что Щербатовы его портят – он от них заимствует внешний лоск свободного мыслителя, который делает его смешным.

Понедельник, 16. – К брату.

Мы с Брюлем обедали у гр. Головина, отца Нелединской. И он и жена – прекраснейшие люди; последняя, впрочем немножко сплетница, как все пожилые маменьки. Говорили о намерении Матюшкиных ехать в Москву. Графиня Головина думает, что это фортель, который они с успехом выкидывают от времени до времени, чтобы вытягивать у императрицы деньги. После обеда принесли восьмимесячного ребенка, которого графиня очень ласкала. Говорят, что это плод незаконной любви ее старшего сына, который, тут же в доме, открыто живет с какой-то крестьянкой. Не нравится мне безцеремонность, проявляющаяся в таком нарушении приличий, хотя оно, может быть, и спасает от горших бед. Лучше бы было, мне кажется, не делать открыто некоторых вещей, достаточно и того, что их терпят. Но таковы нравы в этой стране, в которой много азиатского.

Говорят, что дом бывшего фаворита Васильчикова куплен императрицею [116] для фельдмаршала Румянцова ¹¹⁸, а другие говорят, что для Захара Чернышова, называемого военным министром. Князь Репнин приехал. Это другой кандидат на то же министерство или на министерство иностранных дел. Его, кажется, вообще боятся.

Вторник, 17. – К брату.

Сегодня утром я видел живописца Ролэна. Он показал мне портрет принцессы Виртембергской, начатый им на этих днях, в Царском Селе. Круглое, свежее лицо, но без всякого выражения. Ее ждали в театр до семи часов, а когда она приехала с Императрицей, то была встречена пушечной пальбой в адмиралтействе. Этот обычай, – встречать монархов, при въезде и выезде их из города, пушечными выстрелами – был установлен при Елизавете, а в нынешнее царствование отменен. Екатерина восстановила его только для принцессы Виртембергской. В театре собралось много народа, для того чтобы ее видеть. Давали Нанину, по-русски. Ни апплодисментов, ни даже ропота одобрения здесь не допускается; только одни французы, мой друг, по свойственной им живости и прямодушию, выказывают свою любовь к монархам веселым шумом.

Занавес поднялся в семь часов, а я уехал в семь с четвертью, так как мне нужно было поздравить кн. Щербатова с именинами.

Завтра будет концерт у принцессы Виртембергской; в четверг – парадный бал; в пятницу – спектакль; в субботу – эрмитажный вечер; в воскресенье – куртаг и маскарад. Не знаю, что будет дальше, но кажется, что мы повеселимся.

В Москве, мой друг, есть невеста из купеческого круга, молоденькая, хорошенькая, говорящая по-французски, и обладающая приданым в семнадцать миллионов деньгами и в двадцать пять тысяч душ (?). Недурная партия!

Среда, 18. – К брату.

Маркиз сказал сегодня, что Захар Чернышев приедет через 15 дней. Одни говорят, что он будет президентом военной коллегии, другие прочат на это место кн. Репнина. Матюшкин говорил вчера, что Императрица предлагала Румянцеву быть президентом, с жалованьем в 60.000 р. и казенным домом, но он отказался, потому что не может жить в Петербурге. Странный он человек, как говорят.

Обедал у Нелединской. После обеда был у сестры Разумовского, которая передала письмо от него. Был также у Барятинских и у Бемеров, где рассчитывал ужинать, но Шарлотта велела мне лучше придти в другой день, так как оне заняты приготовлениями к завтрашнему торжеству – представлению Ее Высочеству, принцессе Виртембергской. Я вернулся ужинать к Нелединской. Она меня прямо балует и я не остаюсь к этому равнодушным. Была там Зубова, которая рассказывала нам историю своей любви и несчастий: это настоящий роман, в котором она играет страдательную роль. Муж, которого она очень любила и для которого всем пожертвовала, бросил ее для любовниц и живет теперь в Москве.

Четверг, 19. – К брату.

Сегодня состоялось представление Великой Княгине. Все мы, члены дипломатического корпуса также, как многие из придворных, собрались в большом зале дворца. В пять с половиной часов к нам вышла принцесса Виртембергская, в сопровождении Великого Князя и жены фельдмаршала Румянцова, которая всех нас ей представила. Каждый подходил к Ее Высочеству и делал поклон, не целуя руки; Румянцова называла фамилию представлявшегося, принцесса кланялась и тем кончалось дело. Затем все перешли в галлерею, где танцовали. Маркиз, не занятый на этот раз карточной игрой с Императрицей, стоял тут же. Как вдруг приходят просить его танцовать с Ее Высочеством, но так как эта честь была ему оказана уже после [117] генерал-аншефов, то он отказался под предлогом старости и слабости. Императрица заметила его отказ и говорила с ним об этом, но и ей он дал тот же ответ, без сомнения, вполне благоразумный.

Пятница, 20. – К брату.

Вчера я не хотел тебе сказать, мой друг, моего мнения о Великом Князе, которого не видал четыре месяца. Первых впечатлений следует остерегаться, и высказывать их только проверив чужими мнениями.

Вообще, им кажется все не особенно довольны. Поездка в Берлин, если судить по внешности, придала ему больше самодовольства, чем он имел ранее. Аффектация, с которою он появился, его натянутость, ненатуральность, смешные попытки быть грациозным – все это заставляет меня признать в нем настоящего провинциального петиметра. Таков он был и прежде, но после поездки в Пруссию стал еще хуже. Выход его к нам напомнил мне комедию Криспэт, соперник своего господина и сцену с лакеем в l'Homme a bonnes fortunes, где лакей, надевши платье своего господина, копирует его позы и мины. Принцесса и не красива, и не мила, но она проста и естественна. Несмотря на то, что ее и теперь уже упрекают в отсутствии той тонкости и той характерности, которые были свойственны ее предшественнице, я уверен, что она сыграет свою второстепенную роль при такой свекрови, какова Императрица.

У нас новый приезжий – Г. Гримм ¹¹⁹. Мнения насчет его расходятся: одни считают его очень умным и еще более хитрым человеком, а другие говорят, что он простой болтун, что и похоже на правду.

Суббота, 21. – К брату.

Празднества, которых мы ожидали по поводу свадьбы В. К., сведутся к очень немногому. Великий Князь сказал, что она состоится 24-го, а переход принцессы в православие – 15-го. Графиня Брюс говорит, что празднества будут происходить только три дня; это она слышала от Императрицы.

Я ездил смотреть представление осады Бендер, происходившее в нескольких верстах от города. Из раскрашенных досок устроили декорацию крепости; понаделали вокруг нее траншей, баттарей и проч.; взорвали две маленьких мины, действие которых было почти незаметно. Вообще эффект получился ничтожный. Против крепости, в деревянной ложи, поднятой на несколько ступенек, находился начальник артиллерии, кн. Орлов со своей свитой. Мы, иностранцы, тоже оттуда смотрели на эту жалкую комедию. Ждали Императрицу, но ни она, ни Великий Князь, не приехали.

При этом случае, мой друг, проявилась та национальная особенность русских, которую Петр I и Екатерина II направили на преждевременное приобретение государственного величия и которая, под влиянием невежества и скудоумия, выродилась в романтическое ребячество и в пустое тщеславие. Вся свита Орлова восторгалась зрелищем и восклицала: «Ах как хорошо!» Этот глупый восторг зависит настолько же от необразованности, насколько от привычки льстить.

Мы, с кн. Голициным, поехали оттуда к Щербатовым, где после репетиции ужинали. Голицин сообщил мне, что кн. Хованский, окончательно раззорившийся благодаря своей безумной расточительности, живет теперь на счет кн. Голициной. Он умен, злоречив и забавен, а этого-то и нужно доброй княгине, которая, как все женщины ее лет, любит сплетни и пересуды.

Воскресенье, 22. – К брату.

Утром – выход при дворе, вечером – бал. После обеда посетил меня гр. Нессельродэ, так как я никуда не выходил. Говорили мы о разных вещах и между прочим об отставке кн. Лобковича, который весною уезжает. [118] Заместителем его называют кн. Кауница ¹²⁰, человека очень умного и любезного.

Коснувшись дел гр. Брюля и расположения к нему кн. Орлова, я сообщил слух о поездке последнего в Париж вместе с Зиновьевой. Нессельродэ сказал, что эта фрейлина совсем завладела князем и желает, чтобы он на ней женился, а если он на это решится, несмотря на гнев Императрицы, то они уедут вдруг и неизвестно куда. Не это ли, мой друг, заставляет Потемкина упорно оставаться при дворе, несмотря на то, что его старательно выпроваживают? Если Орлов уедет, то он может надеяться вновь попасть в фавор. По внешности, он совершенно покоен и даже нахален, что в этой стране почти всегда служит верным доказательством успеха. Вот тебе характерная черточка. В прошлую пятницу он посылает чиновника военной коллегии ко всем высшим генералам с приглашением пожаловать к нему в полдень. Они приезжают, не застают Потемкина дома, узнают, что он обедает и играет в вист у графа Панина, но ждут. От Панина Потемкин едет во дворец, и оттуда присылает ординарца, то есть простого солдата, сказать собравшимся, что теперь уж поздно представляться Ее Высочеству (что было целью собрания) и что они могут разъезжаться.

Весь вечер я пробыл у себя: Комбс вернулся с бала в 10 часов, и сообщил, что народу было не особенно много. Между тем роздано четыре или пять тысяч билетов. Мы с Комбсом, до полночи, рассуждали о моем политическом положении. Де-Бретейль, как ты знаешь, к концу октября возвращается во Францию, и в Вену больше не поедет. Если замена его может доставить мне место, то Комбс не знает как бы ему отделаться от маркиза, тем более что подарок, недавно сделанный последним, еще более связывает их друг с другом. Может быть это и к выгоде Комбса, если не к его удовольствию. Но надо все-таки посмотреть, что будет со мною. Если в Вене будет вакансия, то на нее могут перевести Шуазеля, из Турина, а Жюинье послать в Турин. Но тогда закричат г.г. де-Понс, де-Верак, де-Монморэн, де-Монтейнар, которые все старше маркиза. Придется, стало быть, отозвать Цукмантеля из Венеции и послать туда де-Верака, де-Понса – в Петербург, де-Монморэна – в Берлин, де-Монтейнара, – в Копенгаген, а меня отправить в Кобленц или Бонн, если только в намерения министра не входит оставить меня в Петербурге, сначала поверенным в делах, а потом посланником. Это был бы путь к повышению очень скучный, но очень быстрый. Прощай; пора спать, тем более что я уже на яву вижу приятные сны!

Понедельник, 23. – К брату.

Я вышел сегодня только после четырех часов и не застал дома Нелединской, которая утром присылала справляться обо мне. Был также у Зиновьевой, у которой сестра больна. Ее проекты сойтись с кн. Барятинской отложены на январь. Леруа показал мне часть своей работы над доходами России, которая безконечно ценнее тех сведений, которые нам присылают. Но так как эта работа написана исторически, то из нее возьму, для маркиза, только те точные цифры, в которых он нуждается, а все сочинение Леруа пошлю весной к де-Верженну.

Не застав дома гр. Чернышевой, я очень рано попал к Бемерам. Там надо мной стали шутить по поводу вчерашнего моего нездоровья; Шарлотта приписывает его политике с моей стороны: она говорит, что я сказался больным, чтобы не попасть в затруднительное положение, очутившись среди всех тех женщин, за которыми ухаживаю. Шутки вообще были очень добродушны и кончились приглашением остаться на ужин. Несмотря на то, что мне очень хотелось ужинать у Голициных, я все-таки остался. Было много гостей, между прочим, Визен, протежэ его – Марков ¹²¹, человек умный, но фат, и новый секретарь саксонского посольства, Клеандер. Бемерам он не [119] понравился, а я нашел его добрым малым, может быть, благодаря тому, что он привез мне поклон от барона Лейснина, которого я очень люблю. В сущности, Клеандеру нужно еще немножко пообтереться в свете; он слишком фамильярен, и принимает этот недостаток знания приличий за простоту и вежливую развязность. Вечер прошел очень приятно: мне было весело, Шарлотта была очень хороша, о чем я ей тут же заявил.

Вторник, 24. – К брату.

Вчера я обещал Леруа навестить его и отправился пешком, вместе с Комбсом; погода была превосходнейшая. Леруа прочел нам свои заметки о доходах Российской империи. Они доходят до 31.000.000 р. и делятся на семнадцать отраслей. Леруа сдобрил голые цифры своими историческими и критическими рассуждениями, отчего они потеряли свойственную им сухость. Я тебе, мой друг, покажу его работу, когда увидимся.

От Леруа я проехал к Нелединской, которую нашел за туалетом. Она уверяет, что Матюшкина собирается учиться пению у Дюгэ. Я думаю, что мы из политики от спектаклей перейдем к концертам, потому что жена фельдмаршала боится рассердить Двор.

После обеда я сделал много визитов, был у Бемеров, у Голициных, а ужинал у гр Головиной. Нелединская встретилась со мной, по обыкновению, дружески. Мы много говорили между прочим о кн. Репнине, который недавно приехал из Константинополя. Я нашел его очень самонадеянным человеком. Говорят, он умен, но очень резок; мне кажется, что мужчины должны его любить меньше чем женщины. Нелединская уверяет, что он способен тонко анализировать чувство, а так как я оспаривал некоторые его принципы и согласился с другими, то мы перешли к разговору о наиболее выгодной, для любви, обстановке. Я сказал, что такой обстановкой является уединение, что страсти чаще всего развиваются в деревне.

Среда, 25. – К брату.

Сегодня, мой друг, принцесса Виртембергская отказалась от протестантизма и перешла в греческую веру. Церемония назначена была в 10 ч. утра, и мы с маркизом отправились ко Двору. Через полчаса императрица проследовала в церковь, а за нею шел великий князь, под руку с принцессой. Она была одета во все белое, казалась печальной и очень бледной, так как не нарумянилась. Мы тоже, вместе со всеми, вошли в церковь, но там было так много народа, что я ничего не видал. Говорят, принцесса прочитала по-русски Символ Веры, и хорошо прочитала. Церемония присоединения была для нее сокращена – из древней формулы выкинули все унизительное, в роде отказа от своих родителей, вхожденья в церковь с потушенной свечкой, и проч. Императрица сама показала будущей невесте как следует прикладываться к иконам. Она ведь прекрасная актриса, наша Екатерина. Она в высшей степени богомольна, благочестива, нежна, величественна, деликатна, любезна... а в сущности всегда остается сама собою, то есть человеком, думающим единственно и исключительно о своих интересах, и надевающим, ради них, какую угодно маску. Вновь конфирмованная принцесса приняла имя Марии Феодоровны, вместо своего прежнего, София-Доротея. Я уехал из дворца утомившись, соскучавшись и умирая с голода, а обедать пришлось у маркиза, то есть весьма скучно, хотя и в большом обществе. Между прочим там был Гримм, о котором маркиз говорит так много хорошего, но который для меня не представляет никакого интереса: самый обыкновенный человек, да говорят еще болтун, а я бы к этому прибавил – высокомерный.

После обеда молодой кн. Голицын заехал за мной, чтобы отправиться вместе к Нелединской. Там мы репетировали несколько сцен из комедии, танцовали, хохотали. Был Кошелев. Голицын, не лишенный самомнения, считает себя стоящим гораздо выше его, но он не вполне прав. [120]

Четверг, 26. – К брату.

Празднества наши продолжаются, мой друг. Сегодня утром в присутствии императрицы, состоялось обручение великого князя. На эту церемонию смотрят здесь как на самую важную; раз кольца надеты – брак состоялся ¹²². После обручения был обед для первых четырех классов государства. Императрица сидела на троне. Я не был на этой церемонии, потому что не совсем здоров, да и не стоит ходить, так как из-за множества народа ничего не увидишь. Вечером был парадный бал, куда я отправился заехав сначала взглянуть на Нелединскую, которая была очень красива. Во дворце мне передали пакет, адресованный на имя Гарри и распечатанный; в нем оказалась кокарда, присланная Шарлоттой, и я ее надел. Протанцовав несколько менуэтов и полонезов, отправился ужинать к Бемерам; Шарлотта была очаровательна в своем дезабилье, с волосами не завитыми, не напудренными, просто подвязанными платочком, по-русски.

Я узнал новость, которая может ускорить наше с тобой свидание. Князь Лобкович говорит, что Сэн-При ¹²³ уехал из Константинополя во Францию на судне, которое сам нанял. Гр. Нессельроде, с своей стороны, сказал мне, что Монтейнар отозван из Кельна. Вот тебе и вакантные места, так что может быть и моя очередь придет наконец.

Пятница, 27. – К брату.

Сегодня утром – новая церемония при дворе. Мы ездили поздравлять великую принцессу – так теперь называется жена великого князя (?), получившего титул императорского высочества, хотя еще не считается великой княгиней. Прием был весьма многочислен и блестящ; были даже старая графиня Чернышова (жена Петра Григорьевича) и графиня Головина, три года уже не появлявшаяся при дворе. Обедал я у последней, вместе с дочерью ее, Нелединской, дружба которой становится мне все более и более дорога. Затем мы с гр. Вановичем отправились к Бонафини, которую застали за репетицией оперы Армида, идущей сегодня. Эта итальянка очень мила; у нее прекрасные глаза, нежный, выразительный голос и красивая фигура.

Понедельник, 30. – К брату.

Наши проекты насчет спектаклей трудно осуществимы. Должны были играть сегодня, а отложили на среду. Обедал у Щербатовых, где накануне была репетиция. После обеда провел часа полтора у Зиновьевой. Говорили о смешных поступках кн. Барятинской, которая навезла из Парижа модных вещей, вызывающих и критику, и подражание. Императрица терпеть не может ничего французского, и ей, конечно, вторят. Кстати об императрице; ты помнишь, что я говорил об ее характере; она удивительно непостоянна, легкомысленна и обладает редким даром притворства, во всей Империи нет лучшей комедиантки. Я сообщал тебе уже несколько характерных для нее черточек; сообщу еще одну, о которой узнал лишь недавно. В те времена, когда кн. Орлову приходилось ехать на конгресс в Букарест, императрица ужасно горевала в виду необходимости разлуки. В день его отъезда, или накануне, она отправилась в Царское Село и дорогою, в карете, в присутствии ехавших с нею дам – Румянцовой, Зиновьевой и Брюс – отчаянно плакала. На другой день Ее Величество заперлась в своем кабинете, куда допускала только графиню Брюс; на третий день у нее сделались колики, на четвертый колики продолжались, на пятый она вышла в добром здоровье и в прекраснейшем расположении духа, а на шестой день об Орлове не было и речи – Васильчиков занял его место. Такова, мой друг, эта прославленная Государыня; увлекаемая впечатлениями минуты, она [121] кажется непоследовательной, хотя, в сущности, всегда идет по пути, указываемому ее страстями. Менее фальшивая, чем непостоянная в ветреная, она настойчиво стремится только к удовольствиям и к удовлетворению своего самолюбия.

Зиновьева настоятельно просит дать ей мой ярославский дневник, который она видела у Лясси. Она хочет показать его Барятинской. Я обещал прислать, присоединив к нему мое послание к гр. Андрею Разумовскому, который был любовником Барятинской. Эти две женщины, может быть, самые умные, любезные, образованные и тактичные в России, задумали основать кружок. Можешь быть уверен, мой друг, что и я войду в его состав!

Вторник, 1 октября. – К брату.

Сегодня опять торжество, и это еще не конец. Был выход по поводу дня рождения великого князя. Ожидают новых производств, которые еще не состоялись, хотя многие высокие посты вакантны. Молодой Голицын надеется получить ключ.

Обедал у гр. Шереметева; было много гостей. Пюнсегюр вернулся. Я тебе говорил, кажется, что он приехал два дня тому назад в добром здоровье и очень довольный своим путешествием по Дании и Швеции. Нелединская нашла, что он похудел, и даже сказала ему это, чем он, по ее словам, остался недоволен. Думаю, что он останется здесь на зиму, хотя видимо скучает и говорил Комбсу, что может тотчас же уехать в Париж. У него новый проект – хочет заняться торговлей (entrer dans les negociations). Эта идея меня не удивляет, мой друг; я давно уже предполагал нечто подобное и думаю, что ему нет другого выхода, если только он по натуре окажется способным к такому делу, в чем я сильно сомневаюсь. Пюнсегюр – добрый малый, но он не особенно умен, мало образован, безтактен и не годится для света. Его плохо учили; этим я не хочу сказать, что он не знает латинского языка (хотя он его на самом деле плохо знает), так как не в том дело, но он не умеет правильно писать и говорить по-французски, не умеет хорошо выражаться. Ему недостает также сдержанности, решительности, твердости, которые так важны в данном ремесле; недостает способности разгадывать людей, без которой его постоянно будут обманывать.

Сегодня был парадный бал. Я танцовал с великим князем, который разговаривал со мною в первый раз со смерти своей жены.

Среда, 2. – К брату.

Наконец, сегодня мы играли нашу комедию Le Glorieux. Мой дебют в роли Лизимона был так успешен, как только я могу желать. Спиридова играла очень хорошо, другие – посредственно. У большей части из них гасконский акцент, что производит неприятное впечатление.

Пятница, 4. – К брату.

Не думай, мой друг, что я здесь ограничиваюсь только изучением общества и страны; а обогащаюсь и другими сведениями, более существенными. Дело идет о превращении металлов в золото, и меня тотчас же посвятят в тайны, ведущие к этому драгоценному знанию. Я тебе говорил о ложе генерала Мелиссино и о составляющих ее семи степенях. Седьмая и последняя из них, которая называется Капитулом (Chapitre), знакомит и с первичной материей, и с процессами, которым она должна быть подвергнута для достижения высшей цели. Правда, никто еще из членов Капитула не нашел того, чего все ищут, но все убеждены в существовании искомого, а это уже много значит. Я буду очень рад сделаться членом Капитула, как мне это обещали, и тогда передо мною будут открыты все данные по этому вопросу.

Суббота, 5. – К брату.

Были у меня гр. Нессельроде с Брюлем, но последний скоро ушел, а с первым мы вели обычные разговоры. Он спрашивал меня, кто будет послан в Кельн, чего я не знаю. Затем мы произвели смотр некоторым [122] из наших посланников. Говоря об О'Дюнне (O'Dunne) ¹²⁴, который теперь в Мангейме, Нессельроде сообщил мне, что в 1763 г., во время переговоров о мире по поводу уступки Флориды, гр. Шуазейль, не получая ответа от испанского посланника, командировал О'Дюнна в Мадрид, и ловкий ирландец уже через 12 дней привез ответ, подписанный испанским королем. Этот ответ был представлен совету помимо испанского посланника, хотя и в его присутствии.

Обедал у Нелединской; она нездорова. Что это за очаровательная женщина, мой друг! Но если ты соберешь во едино все мои отзывы о ней, то найдешь, может быть, что она часто бывает сама на себя непохожа. Это и я нахожу, друг мой! Характер ее оказывается более основательным только при ближайшем рассмотрении. Она, например, гораздо более постоянна в любви, чем я думал. Гр. Андрей до сих пор близок ее сердцу, и я, хотя в ущерб своему самолюбию, но все-таки с удовольствием вижу, что ее дружба ко мне возникла в виду моей дружбы к Андрею. Я в этой дружбе вполне уверен, так как еще недавно, когда я говорил о привязанности ко мне кн. Голицына, она заметила: «Но уж, конечно, он вас далеко не так любит, как я». Маленькая Юрасова хорошеет; я говорил тебе о ней, так же как и о Дугни. Эти две девицы очень милы и чувствуют ко мне доверие; вообще, в этом доме все мне нравится.

Вернувшись, я зашел к маркизу. Он больше, чем когда-либо, уверен, что Захар Чернышов не будет военным министром и скоро вернется назад. Продолжают говорить, что кн. Репнин купил у Чернышова тот дом, в котором помещается наше посольство, и что через полгода нам придется переезжать, а пока он поместился у своего дяди, гр. Панина.

Воскресенье, 6. – К брату.

У маркиза был обычный обед, после которого мы с Брюлем отправились с визитами к обер-мундшенку и к адмиралу Грейгу, которых не застали дома. Затем мы поехали к жене Ивана Чернышова, где Теплов очень хорошо играл на гармони-флюте (clavecin organise?). Потом мы были у Нелединской, где застали Матюшкину. Последняя все еще печальней обыкновенного, но это к ней идет. Я наговорил им обеим множество глупостей, отчего веселость моя не уменьшилась. Я думаю, что теперь моя душа наклонней, чем когда-либо, к живым и внезапным впечатлениям. Затем мы посадили обеих дам в карету, причем я обещал Нелединской ужинать у ее родителей, а Матюшкиной – заехать к ее тетке. Оне хотели было посадить меня с собою, но я отказался, так как должен был ехать к Бемерам. Шарлотта тотчас же заметила, что у меня рыльце в пушку, и стала шутить над этим. Ведь этакая несчастная способность краснеть! Все видят, смеются, а я еще больше краснею. Шарлотта требует, чтобы я остался ужинать; я отвечаю, что обещал Головиным; мне говорят, что я так часто у них бываю, а в конце концов приходится оставаться. Вернувшись, нашел у себя Комбса, который убежден, что меня в Петербурге избалуют и что я погибну. А ты как думаешь?

По поводу празднеств, которые завтра начинаются, посылаю тебе их программу, или по крайней мере, выписку из программы.

Во вторник, в 10 ч. – поздравление их высочеств в собственных апартаментах; вечером – бал в галлерее и ужин в большой зале для особ первых четырех классов и дипломатического корпуса. Рассаживаются по порядку билетов.

В среду – отдых.

В четверг, к одиннадцати часам, собираются в апартаментах их высочеств, а вечером – куртаг в галлерее. Перед обедом – народный праздник перед дворцом.

Пятница – отдых.

Суббота – тоже.

Воскресенье – итальянская опера.

Понедельник – отдых.

Вторник – дворянский маскарад. [123]

Среда – французский спектакль.

Четверг – отдых.

Пятница – русский спектакль и маскарад для дворянства и купечества.

Суббота – отдых.

Воскресенье – куртаг вечером.

Понедельник – отдых.

Вторник – французский спектакль.

Среда – народный бал и ужин.

А в заключение празднеств будет пущен фейерверк, но так как для этого требуется хорошая погода, то день заранее назначить нельзя, а когда он наступит, то жители Петербурга будут уведомлены об этом пятью пушечными выстрелами, в полдень.

Вот, мой друг, перечень наших торжеств, в которых, я полагаю, не будет ничего необыкновенного. Во дни отдыха, только кадеты да Бецкий станут развлекать нас, что тоже, конечно, никаких чудес не обещает.

Понедельник, 7. – К брату.

Когда мы с маркизом приехали во дворец, сигнал из пяти пушечных выстрелов только что начался; мы приехали первые. Затем начали съезжаться дамы, разодетые и усыпанные бриллиантами. Надо побывать в Петербурге, мой друг, чтобы видеть такое обилие драгоценностей. Через час вышла Императрица с их высочествами; мы поспешили в церковь, чтобы занять там сколько-нибудь сносные места. Духовенство встретило высочайших особ при входе, и когда они вышли из алтаря, Императрица взяла их высочества за руки и... но тут я перестал что-либо видеть, так как колоссальная фигура барона Юбен (Ueben) заслонила от меня весь мир. Мне стало жарко, душно и я ушел. Но я тебе расскажу в чем состояла церемония, со слов живописца Ролэна, который все видел. Супруги приблизились к алтарю и стали читать молитвы. Затем кн. Орлов держал корону над головой великого князя, а Бецкий держал другую над головой великой княгини. Князь часто переменял руку, а Бецкий держал все время одною, хотя она у него сильно дрожала. Ну, а остальное не стоит описания. Ты меня спросишь, может быть, почему, в параллель кн. Орлову, выбрали для этой церемонии Бецкого. Это потому, мой друг, что здесь незаконные дети пользуются особым счастьем. Ты ведь знаешь, я думаю, что Бецкий или Бецкой – незаконный сын Трубецкого. Незаконность происхождения здесь не приносит безчестья, и незаконным детям дают обыкновенно часть своей фамилии: Трубецкой – Бецкой, Голицын – Лицин, и т.д. А короны, во время венчания, обязательно должны держать холостяки.

Обедали мы у кн. Лобковича; затем я, сделав визиты графине Салтыковой и жене Петра Чернышова, отправился ко двору, где был парадный бал. Я танцовал три полонеза. Бал кончился в 7 часов, так как все устали и нуждались в отдыхе.

Забыл тебе сказать, что в галлерее состоялся большой обед.

Императрица и их высочество сидели под балдахином, императрица посредине, а молодые супруги по бокам. Сзади ее величества стояли обер-шенк и обер-шталмейстер – двое Нарышкиных. Ее величество пила за здоровье иностранных послов, причем мы все встали, так как наш стол стоял отдельно от других и как раз против балдахина. В остальных частях галлереи были поставлены четыре стола для особ первых четырех классов, мужчин и женщин. Хоры были полны зрителями, и там же стояли музыканты, которых не было слышно. Среди общего шума и звука труб, при тостах, знаменитый Нолли (Nolly) старался даром. Столы были узенькие и стояли в одну линию, под апельсинными деревьями, осенявшими гостей и придававшими галлерее удивительно красивый вид.

Производств никаких не было. Ожидали назначения четырех статс-дам, но не дождались. Назначены только лица, долженствующие сообщить о браке великого князя иностранным двором. В Вену едет молодой гр. Румянцов; в Стокгольм – камер-юнкер кн. Куракин; в Берлин – камер-юнкер и директор академии наук, Домашнев (Domachenef); в Штутгарт – Рахманов (Rokmanof). [124]

Заезжал к Бемерам, приняли меня, повидимому, холодно и натянуто, поэтому я скоро уехал к Нелединской, которая пригласила меня ужинать у ее отца. Вместе с нею мы поехали по городу смотреть иллюминацию. Наиболее богатая была у кн. Лобковича, а наиболее красивая у графини Брюс. Последняя представляла собою архитектурный фронтон, состоящий из четырех колонн, с карнизами и вращающимися вазами над ним. Все это было усеяно зелеными, красными и синими лампочками, похожими на бокальчики с налитою в них прозрачной жидкостью. Нелединская, которая бывала в Константинополе, у кн. Репнина, говорит, что это по-турецки. Громадная толпа народа, множество экипажей, и весьма мало порядка – почти нельзя было двигаться. Особенно красива была набережная Невы. Крепость, находящаяся на той стороне, была по архитектурным линиям усеяна лампочками, что производило особый эффект. Это, по-моему, было лучше всего.

Ужинал у Головиных, Нелединская рассказывала мне о Трубецкой, которую не любят за ее фальшивость; жаль, что эта молодая особа портится. Говорили мы также о графине Салтыковой-Чернышевой, которая, по словам Нелединской, зла как черт и жена в превосходной степени. Супружеская верность ее, однако же, не дорого стоит, потому что она безобразна. Маркиз очень ее расхваливает; едва ли он прав, если верить слухам. Должно быть судьба его такова, чтобы лица, носящие фамилию Чернышевых, вводили его в заблуждение.

Вторник, 8. – К брату.

Сегодня их высочество принимали поздравления. Говорят, что великий князь успел уже трижды доказать жене свою высочайшую любовь. Я был не совсем здоров и потому ко двору не ездил, что очень досадно, так как было много народа и у великой княгини целовали руку. Вечером состоялся парадный бал, на котором я хотя и присутствовал, но не танцовал. Мы с Мятлевым (Metelef) вели длинный разговор о капитуле, в который меня хотят принять, так как за меня стоит даже Перфильев, самый строгий член капитула.

После бала, все отправились смотреть апартаменты их высочеств; богато, красиво и со вкусом меблировано. Некоторые думают, что кн. Куракин, отправляющийся в Стокгольм, останется там посланником, а другие полагают, что туда вернется Симолин (Simolin).

Говорил с Ролэном, у кн. Лобковича, о Дании. Золотой век наук и искусств в этой стране зависел всецело от покойного короля ¹²⁵, а не от Струэнзе и не от Брандта ¹²⁶. Все заслуги этих двух господ состоят в их физической бодрости, а знания последнего ограничиваются медициной, которую он практиковал.

Граф Сольмс не особенно доволен выбором Домашнева для посылки в Берлин; хоть он и камергер, а говорят – сын кучера.

Кн. Потемкин вчера претерпел великое унижение от кн. Орлова, который взял его за плечо и отодвинул назад, для того, чтобы самому идти тотчас же за императрицей. Новопожалованный князь промолчал, но стал грызть ногти с досады.

Императрица, мой друг, очень любит держать много собак. У нее их дюжина, и одна лучше другой. Когда она идет обедать, то берет с собою одну из своих любимиц. В столовой есть кресло, назначенное для императрицы, но она на него никогда не садится, а сажает собаку. К собаке приставлен паж, обязанный покрывать ее платком от мух и вообще подчиняться ее фантазиям. Вчера, одно из этих привилегированных животных пропало, и всю ночь целый город искал его. Счастливцем оказался лакей Кошелева, получивший за находку сто рублей.

Среда, 9. – К брату.

Утром был у генерала Мелиссино и гр. Брюля. Первого не застал дома, а со вторым виделся. Мы толковали о его положении, о надеждах, которые [125] ему здесь подают, и о покровительстве, которое оказывает ему великий князь. Последний, при случае, дает понять, что у него теперь руки связаны, и что когда он будет царствовать, тогда найдет средства помочь своим протежэ. Между нами, мой друг, я думаю, что он будет плохим государем. У него мало подъема в душе, еще меньше философии в голове и мелочность во всем остальном. Вот тебе новое доказательство этого, которое ты можешь присоединить к прочим.

Вчера, на куртаге, когда императрица удалилась к себе, великий князь с женой остались, и вокруг них образовался кружок. Маркиз, проходя сзади великого князя, когда тот разговаривал с гр. Брюлем, нечаянно толкнул его, сам этого не заметив. Великий князь ничего не сказал, но Брюль сделал знак маркизу, и тот отступил. Но так как великий князь при разговоре резко жестикулирует, а кружок, вокруг него собравшийся, беспрестанно менялся и передвигался, то маркизу пришлось вторично толкнуть его высочество и даже в третий раз. Тогда великий князь прервал разговор, и сказав гр. Брюлю, по-немецки, «это уж слишком!» – отступил шага на два назад, сильно толкнул локтем маркиза, а затем обернулся и стал извиняться. Приблизившись затем опять к Брюлю, он сказал ему вполголоса, тоже по-немецки: «вы заметили?» Брюль отвечал: «не думаете же вы, ваше высочество, что это было сделано преднамеренно». – «О! отвечал великий князь, три раза одно и тоже не делается нечаянно. Но вы видели, что я сделал?» вот, мой друг, будущий заместитель Екатерины II и Петра I!

Пообедав дома и сделав несколько визитов вместе с маркизом, я провел часа два у Голицина, с которым много говорил о массонстве, о философии и разных других вещах. Ужинать отправился к Бемерам.

Четверг, 10. – К брату.

Сегодня утром был народный праздник, а вечером куртаг и третья иллюминация города. Собрались у Их Высочеств, куда пришла и императрица. В 11 1/2 часов начался народный праздник.

Вот в чем он состоял.

Перед дворцом лежит огромная площадь, на которой может поместиться 30,000 человек. Посредине этой площади был устроен квадратный, деревянный помост, возвышавшийся на несколько ступенек. На помосте лежал жареный бык, покрытый красным сукном, из которого торчали голова и рога животного. Кругом стоял народ, сдерживаемый полицейскими, которые кнутами отгоняли особенно нетерпеливых, как у нас это делается с охотничьими собаками, ожидающими раздела затравленного ими оленя. На той же площади, по бокам помоста, были устроены два фонтана, в виде сосудов, из которых лилось вино и кислые щи (kincli-chi?) По сигналу, данному выстрелом из пушки, все стали готовиться, а по такому же сигналу полиция отступила и народ бросился к быку. В эту минуту, грубый русский народ показался мне еще более варварским и диким чем обыкновенно. Но мотивом его, в данном случае, было не одно только обжорство: все стремились захватить рогатую голову животного, потому что принесший ее во дворец должен был получить сто рублей за свою силу и ловкость. Но сколько же было конкурентов на этот приз! Сотни людей бросались, толкали, мяли, топтали друг друга, чтоб отбить добычу, и в конце концов до трехсот этих несчастных растащили быка по кусочку, и сто рублей были разделены между ними. Не люблю я, мой друг, таких диких и варварских зрелищ, в которых ярче всего выступает самая отталкивающая жадность. Если характер народа отражается на его развлечениях, то по этому развлечению русского народа нельзя высказать хорошего мнения о его характере. В русских обычаях нет и следа древнего благородства. Наши древние обычаи получили свое начало или из религиозного культа галлов, или из доблести древнего Рима, или из насильнического, но красивого рыцарства наших отцов. Я люблю, я уважаю даже эти странные обычаи, к которым [126] просвещенные страны все-таки чувствуют некоторую привязанность. Кто-нибудь скажет, пожалуй, что это тоже остатки варварства, но эти остатки прикрывают собою великие, исчезнувшие добродетели и потому заслуживают почитания. Правда, что русский народ не имел счастья внедриться в другой, более цивилизованный, как мы, французы. Он рос от всех в стороне, вполне самобытно. Он не вышел, подобно нам, из своих скал и лесов для того, чтобы сесть на готовую уже цивилизацию. Рост и победы его совершались только на счет ближайших соседей, таких же диких, как он сам, и только длинным путем постепенного прогресса может он дойти до желанной цели. Они, римляне, находясь в таком же положении, то есть возростая самобытно, в стране, до них никем ни занимаемой, успели быстро цивилизоваться, и этой цивилизацией они всецело обязаны своему энергичному и мудрому правительству. Они рано познали свободу и свои естественные права, рано сделались способными поддерживать то и другое.

Пробыв несколько минут при Дворе, я отправился к Голициным, где встретил Матюшкину, которая мне горько жаловалась на своего возлюбленного, оставляющего ее, несмотря на то, что она теперь любит его больше чем прежде. Она настаивает, чтобы я похлопотал за нее, так как не может жить без Голицина с тех пор как он ее бросил. О женщины, женщины! Как непостоянно ваше сердце! Неужели нужно обманывать вас, чтобы упрочить за собою вашу любовь?

Ужинать я отправился к Головиным. Нелединская отвела меня к сторонке, чтобы поговорить о Матюшкиной, о Трубецкой, о гр. Андрее и о самой себе. Затем она стала плакать, чем поставила меня в неловкое положение. Потом сказала, что хранит у себя в шкатулке доказательство измены гр. Андрея. Должно быть, какая-нибудь женщина прислала ей письмо последнего. Так как Нелединская сказала, что никто об этом не знает, то и я не стал просить дальнейших объяснений. По правде сказать, мой друг, эта женщина гораздо интереснее, чем думают, и дружба ее мне очень льстит. Но прощай, прощай, мой добрый друг!

Пятница, 11. – К брату.

Сегодня я был приглашен к обеду Спиридовыми. Было много народа, плохой обед и мало занимательного. Но Спиридовы хорошие люди, и в их обществе всегда хорошо себя чувствуешь. После обеда я хотел ехать с визитами, но меня удержали для того, чтобы ехать смотреть китайские тени. Я когда-то видал их в Париже, и теперь оне мне напомнили родину. Как бы ни были хороши путешествия, а все-таки мне часто вспоминается стих Бэллуа:

«Чем более смотрю на иностранцев,

Тем сильнее люблю родину».

После этого маленького спектакля, надо было вернуться к Спиридовым, чтобы завезти мальчика, их сына, ездившего со мною. Это совсем уж расстроило мои предположения. Заехав на полчаса к консулу, я вернулся домой, где и ужинал у маркиза. Ужин этот был настолько весел, насколько мог быть в таком обществе. Занимались музыкой, что мне не особенно понравилось, но за ужином я сел рядом с Брюлем и мы поговорили. Великий князь видимо к нему милостив. Сегодня утром он говорил с ним о делах и приглашал к себе на службу. Брюль не скрыл от него двух неудобств, которые он вполне основательно видит в этой службе. Во-первых, закон Петра Великого, по которому, всякий иностранец, желающий служить в России, понижается на одну степень в чине; во-вторых, громадные расстояния, которые приходится проезжать во время командировок. С первым неудобством великий князь согласился, а что касается второго, то сказал, что Брюлю ездить не придется, потому что он желает оставить его при себе. Все это очень лестно, но можно ли довериться человеку безхарактерному, сегодня отказывающемуся от того, что он говорил вчера? Горячая дружба великого князя к Разумовскому, так внезапно изменившаяся, должна служить уроком для [127] каждого, вступающего на тот же путь. Говорят, что Разумовский обманул его, связавшись с покойной великой княгиней, но правда ли это? Мне, действительно, рассказывали, что в Москве, садясь на лошадь, великий князь сказал кн. Гагарину: «Побудьте с великой княгиней и не оставляйте ее». Такое же приказание он отдал и бар. Николаи, а потом оба, придя к великой княгине, застали ее наедине с Разумовским. Она попробовала от них отделаться, но когда они заявили, что исполняют приказание его высочества, то она отошла с Разумовским к окну, и там разговаривала с ним потихоньку. Гагарин и Николаи, из скромности, вышли в другую комнату. Вскоре вернулся великий князь, и, найдя свою жену наедине с Разумовским, спросил у Гагарина, почему тот не исполнил его приказания. А когда Гагарин рассказал, как было дело, то великий князь заметил: «Надо было оставаться, как я вас просил; у меня есть на это свои причины». Но что же все это доказывает? Что великий князь подозрителен, но это у него в характере. Я положительно не знаю, было ли что-нибудь между великой княгиней и Разумовским. Да, она обладала достаточным влиянием на мужа, чтобы заставить его подчиниться своей воле. Говорят, что она знала о намерении мужа произвести революцию, и пользовалась этим как средством держать его в руках. Она сама имела такое намерение, и конечно была бы в состоянии его выполнить, но только никак уж не в пользу мужа, а в свою собственную. Принц Вальдек говорил принцу Ангальту про великую княгиню: «Если уж эта не сделает революции, то никто ее не сделает».

Суббота, 12. – К брату.

Может быть я ошибаюсь, мой друг, но я недоволен своими кистями. Я хочу рисовать людей, а подлинные-то их физиономии от меня ускользают. Вместо того, чтобы схватить общее, а потом отделывать подробности, я привязываюсь к одной какой-нибудь черте, особенно мне понравившейся, а на остальные не обращаю внимания. Я бы должен был относиться к моим заметкам как политик и философ, а отношусь как наблюдатель и чувствующий человек. Просматривая иногда написанную мною страничку, я упрекаю себя или за сухость газетчика, или за эпикуреизм эгоиста. Кроме того, я слишком редко себя проверяю и слишком мало трачу времени на такую проверку. Но какое мне до этого дело? Буду продолжать как начал, не стесняясь.

Провел часа два у Голицина. Толковали о разных разностях, между прочим, о Домашневе. Он сын писателя, а не кучера; кучером-то был его дед. Но от кого бы он ни происходил, а все-таки, по словам Голицина, он человек умный и знающий, даже недурной поэт (на русском языке). Вечер кончил у Бемеров.

Воскресенье, 13. – К брату.

Ничего интересного, мой друг. Утром, по обыкновению, был куртаг. Великая княгиня много говорила, но ничего достопримечательного не сказала. Я считаю ее ограниченной, но старающейся преуспеть.

Понедельник, 14. – К брату.

Сегодня утром, мой друг, Леруа доставил мне свой труд о доходах Российской Империи, которые достигают 30.470.707 рублей. Я ему теперь поручил изучить расходы и таким образом мы пройдем через все, что хотим знать.

Обедал у Щербатовых и видел их дочь, Спиридову, которая нездорова. Читали разные пьесы. Мать ее ужинала у великого князя и возвратясь говорила, что теперешняя великая княгиня не похожа на прежнюю, да и вообще искренние люди далеко не так ее хвалят.

Вторник, 15. – К брату.

Обедал по-английски, у англиканского священника Таута (Taught), на Галерной (Galernhof). Это оказалось не особенно весело. Визит к Вельдену был более занимателен; Шамбрелина мила попрежнему. До самого маскарада, [128] то есть до семи часов, просидел у Бемеров. На маскараде целых два часа проходил и протанцовал с Юрасовой, которая никак не хотела от меня отвязаться. Она, впрочем, была хорошо одета и казалась очень хорошенькой; все у меня спрашивали, кто это такая. В конце бала встретил Шарлотту и Шамбрелину, с которыми и прохаживался. Это мне помешало поговорить со многими людьми, что было очень досадно. В полночь уехал к Бемерам пить чай, а потом вернулся домой и лег спать.

Среда, 16. – К брату.

Ах, мой друг, любовь, источник наслаждений, является также источником горестей! Во всех возрастах нужно ее оберегаться. Комбс, как ты знаешь, влюбился здесь в дочь актера Дюгэ. Этой двадцати или двадцатидвухлетней девушке он также понравился самым прочным образом, так как она вполне искренна и благоразумна. Началась переписка, все шло как следует, и вдруг одна нескромная подруга открыла тайну любовников отцу. Скандал! Отец рвет и мечет, девица признается, во всем обвиняя Комбса, так как он обещал жениться. Сегодня утром я вел переговоры с Дюгэ, который ничего не хочет слышать, и требует от Комбса, чтобы он или не смел показываться или женился, доказав, что может иметь тысячу экю дохода. Боюсь, как бы не узнали к какой религии принадлежит Комбс, так как молодая девушка вполне разделяет взгляды отца. Как бы то ни было, наш Корнишов очень огорчен этой катастрофой. Не знаю, что будет дальше, как повернется дело.

Видел княжну Трубецкую; разговаривали попрежнему, только я ввернул несколько колкостей, весьма удачных.

Англия прислала, говорят, Императрице просьбу о помощи против Американских колоний, но просьба эта принята неблагосклонно.

Четверг, 17. – К брату.

Утром, в течение получаса, занимался английским языком с Перро, а затем говорил с ним о Небри (Neubry). Он страшно влюблен в эту девицу, что очень жаль, так как она его обманывает и непременно заставит сделать какую-нибудь глупость. Она пользуется плохой репутацией в городе. Будучи учительницей у какого-то русского, она состояла с ним в связи. Домашнев тоже пользовался ее благосклонностью – она ходила к нему на свидания по утрам. А Перро, вот уже год, как в нее влюблен; раз пять он собирался порвать с нею, в виду ее невозможного поведения. Эта Небри очень странная девушка; она обладает живой душою, романической головой, тонким умом и испорченным сердцем. Порочные наклонности и беспорядочное поведение заставляют ее искать себе ширмы, в лице мужа. Она хочет женить на себе Перро, но он старается избежать этой участи, и даже раз, в минуту ревности, сказал ей: «Вы будете днем – м-м Перро, а ночью – м-м Домашнева». Барданович тоже чуть было на ней не женился, но, к счастию, успел отделаться. Я боюсь, что Перро этого не удастся. Говорят, что она решилась отмстить за вышеприведенную фразу, осуществив ее. Перро это знает, убежден, что она его не любит, и все-таки не в состоянии уйти от нее. Каролина приходит от этого в отчаяние, но она не умеет взяться за Перро; попробую помочь ей. Я ему говорил сегодня о дурном поведении Небри, он соглашается, но считает возможным переделать ее. Желание удостовериться в ее проделках побудило его захватить письма, которые Небри запирает в своем столе, но он в них ничего особенного не нашел. Что же это доказывает? Только то, что она очень ловка.

Пятница, 18. – К брату.

День маскарада, мой друг, и многих происшествий. Обедал я у Нелединской, где назначил свидание Кошелеву. Юрасова сильно покраснела, когда я вошел, потому что перед этим много шутила насчет ее отношений ко мне. За столом мы много смеялись и шутили над Нелединской, по поводу ухаживаний за [129] нею кн. Репнина. Она защищалась, но очень слабо. Репнин, в самом деле, большой поклонник женщин, с которыми обращается по-французски, то есть довольно легко, но к этой легкости он прибавляет еще величавость вельможи. Это придает его ухаживанью скорее оттенок небрежности богатого человека, непривыкшего к отказам, чем оттенок искреннего чувства. А кроме того он еще, говорят, и смеется над Нелединской, повсюду рассказывая, что она лишена здравого смысла. Ко всему этому надо прибавить, что Репнину 42 года, а на вид и всех 50, и что он отчаянный игрок. Рассказывают, что недавно, будучи у кн. Барятинской, за которой тоже ухаживает, он горько жаловался на затруднительное положение. Эти жалобы произвели эффект – княгиня сделалась нежнее, что ободрило ухаживателя и он стал настойчивее. Но в конце концов Барятинской это надоело, что она и не замедлила показать Репнину. Тогда он вскочил и ушел, сказав на прощанье: «Вижу, что надо уходить; ничего не добьешься».

Я рассказал это Нелединской, которая отвечала, что все давно знает. – И это вас не пугает? – спросил я. – Все вы материалисты в любви, – отвечала она, смеясь и показывая мне до самого колена свою хорошенькую ножку, которую горничная обувала в это время. – Согласитесь, однако же, что без некоторой дозы материализма нельзя обойтись, – сказал я, собираясь уходить. Но Нелединская задержала меня, чтобы показать письма гр. Андрея, уличающие его в измене. Оказывается, что они писаны к Матюшкиной. Такое доверие очень мне польстило, мой друг, но я им злоупотреблять не буду и никакой выгоды из него не извлеку.

На бал я приехал в половине девятого и, не намереваясь танцовать, стал прохаживаться по зале. Молоденькая Спиридова, о которой я тебе еще не говорил, просила меня танцовать с ней контрданс; я с полчаса отнекивался, но потом согласился.

Этой молодой особе всего четырнадцать лет, но она сложена как восемнадцатилетняя и притом очень грациозна. Очень похожа на покойную Великую Княгиню, только помолодевшую и с более нежными глазами. С некоторого времени я за ней, в шутку, ухаживаю, что заставляет ее подтягиваться и очень красит. Желание нравиться вообще придает лоск женщинам! Не знаю уж воспоминание ли об одном нашем коротеньком разговоре, в доме ее родителей, или о той встрече, при которой я поцеловал ее руку, придало особое выражение моему взгляду и особый оттенок моим манерам, но только этот взгляд и эти манеры были замечены. И кем же, как ты думаешь? Шарлоттой, которая, в костюме летучей мыши, все время за мной следила! Я наконец узнал ее, хотел догнать, но толпа помешала, а тем временем ко мне пристала Юрасова. Эта сумасбродка все время называла меня душенькой, жизненькой (douchhica, gisninka) и заставила танцовать с нею. Шарлотта все это видела и, при встрече, бросила мне несколько презрительных слов. Отделавшись от Юрасовой, я побежал к Шарлотте. Встретили меня очень сурово и Каролина шепнула мне, что очень сердятся. Тщетно предлагал я свою руку – ее не приняли; захотели тотчас же уехать, чтобы не мешать мне. И ведь действительно уехали! А я остался, досадуя, что огорчил того, кого люблю, но наслаждаясь этим огорчением, как доказательством любви. Вот таким то образом, мой друг, провел я время на балу; вернулся домой в три часа и не мог заснуть до четырех.

Суббота, 19. – К брату.

Вчера на балу, я обещал Спиридовым приехать к ним обедать, что и сделал. Г-жа Спиридова шутила над моей задумчивостью; она полагает, что я влюблен в жену ее брата. От Спиридовых поехал к Нелединской, у которой пробыл с час. Дугни сказала, что мне должно быть очень нравятся маскарады, и что Юрасова чрезвычайно мила. Я отшучивался, так как всегда этим выигрываю и приобретаю друзей, которые мне могут быть очень полезны даже в сердечных делах. [130]

Воскресенье, 20. – К брату.

Гатье, говорят, успел спасти от огня самые ценные вещи, а пожар дома послужил ему, пожалуй, на пользу. Дело в том, что у него много долгов, которые он не может уплатить в срок. Теперь уплата будет отложена, и может быть и Великий Князь что-нибудь для него сделает.

Я справился о несчастном Паскье, который покушался на свою жизнь. Этот мягкий и простодушный человек с некоторого времени впал в меланхолию, причин которой никто не знает. Четыре дня перед попыткой на самоубийство он не хотел ничего есть, хотя его к этому принуждали и советовали пустить себе кровь. В виду того, однакоже, что у него разлилась желчь, доктор прописал ему лекарство. Молодая женщина, живущая у Балле, утром хотела дать ему это лекарство, но Паскье отказывался и наконец выбросил его, и женщина ушла. Через несколько времени, услыхали в комнате больного шум, который приняли за рвоту, но, войдя в эту комнату, увидали Паскье около кровати, плавающим в своей крови. Он два раза черкнул себя бритвой по горлу, причем в первый раз только оцарапался, а во второй нанес себе огромную рану, через которую потерял много крови. Вскоре его перевязали, причем он пришел в себя и очень раскаивался в своем поступке.

У маркиза был обед, на котором присутствовал принц де-Шимэ ¹²⁷ (Chimay), только вчера прибывший. Не знаю, зачем он приехал, но останется здесь несколько времени и будет жить у маркиза.

Понедельник, 21. – К брату.

Сегодня мы опять обедали в нашем маленьком обществе с принцем Шимэ. Это – высокий, сухой, серьезный человек, похожий на духовную особу. Да он и действительно был духовным и довольно поздно вышел, чтобы поступить на военную службу. Потому-то он, в 40 лет слишком, только в полковничьем чине. Его длинная фигура украшена лентой ордена св. Гумберта, которая дается только принцам крови. Он принадлежит к древней фландрской фамилии Боссю. Об уме его ничего тебе не могу сказать; он очень выбирает выражения и потому кажется претенциозным, а я этого не люблю. Должно быть он получил такую отделку в доме м-м Жоффрен, у которой, как говорят, часто бывал.

Несчастный Паскье умер сегодня в 9 часов. К самоубийству его побудило расстройство дел. Говорят он был банкротом, причем погубил очень многих, вознаградить их ничем не мог, мучения совести довели его до меланхолии, а последняя – до самоубийства.

Вторник, 22. – К брату.

Интрига кн. Репнина с Нелединской наделала шума. Близость между ними установилась и все удивляются выбору молодой женщины. Одни говорят, что ее ослепило высокое положение Репнина, а другие – что она просто хотела отбить его у Барятинской, которая охотно бы сделалась его любовницей. А я думаю, что это иллюзия со стороны Нелединской: необходимость любить, вместе с ухаживанием князя, возбудили в ней некоторую склонность к нему, которая долго не продержится. Я ей это говорил сегодня, пока она делала свой туалет и получил ответ очень дружеский. Приехал я к ней, чтобы возвратить два письма гр. Андрея к Матюшкиной. В этих письмах, с которых я снял копии, выражается самая страстная любовь, что и огорчило Нелединскую до глубины души. Андрей даже не скрывал перед нею своей любви к Матюшкиной, но последняя, должно быть, ему не отвечала, так как решилась отдать его письма Нелединской. Этого я понять не могу. Или гр. Андрей был очень неловок, или он преднамеренно желал огорчить женщину, которая его любила. И в том и в другом случае он заслуживает осуждения. [131]

Опять начали говорить о женитьбе кн. Орлова на Зиновьевой, которая беременна. Так как она родня князю, и сам Синод не может разрешить брака между родственниками, то говорят будто бы князь представит свидетелей, которые под присягой покажут, что Зиновьева не дочь своего отца и своей матери. "Nihil mortalibus arduum est», как справедливо сказал Гораций.

Это внесет некоторые изменения в склонности императрицы.

Ужинал у Головиных, и мы с Нелединской опять разговаривали о том же, о чем и утром. Я ей советовал не очень афишировать свое сближение с Репниным, и она со мной вполне согласилась. Она просит у меня совета по всем своим делам, а между тем это ее видимо огорчает. В половине первого мы вместе вышли от ее родителей, и я, в ее карете, проводил ее домой, причем, поднимаясь на лестницу, сказал: «вы печальны, матушка (matouchka), и я боюсь быть причиной вашей печали» – «А зачем же вы постоянно волнуете и огорчаете меня?» – отвечала она. – «В душе моей идет борьба: мысли путаются, смешиваются, и я никак не могу сказать вам всего, что думаю».

Среда, 23. – К брату.

Пообедав у Спиридовых, я заехал на часок к Нелединской и застал у нее Репнина, а я знаю, что он был и утром. Дела подвигаются быстро; Нелединская точно разочарована, представления друзей на нее не действуют. А друзья ее находят эту интригу смешною, и все вместе восстали против князя, которого в доме никто терпеть не может. Молодой Нелединский, который видел его в Константинополе, говорит, что он высокомерен и нагл. Вообще никто его не любит.

Я узнал, мой друг, одну новость, которая очень меня удивила. Говорят, императрица косится на Брюля за его прежнюю близость к Разумовским, которой даже и не было. Они никогда не были друзьями, потому что гр. Андрей завидовал искусству Брюля играть на скрипке и ревновал его к великому князю, a Брюль вообще был недоволен Разумовским. Говорят еще, что Бемеры очень жалеют о гр. Андрее и хорошо относятся к Брюлю именно во имя общей привязанности к изгнаннику. Я не понимаю, кто мог сочинить такую историю! Разумовский даже никогда не бывал у Бемеров, которые знали его только по моим, а может быть еще чьим-нибудь рассказам. А Брюль у Бемеров бывает очень редко. Так что вся эта история неосновательна и невероятна. К несчастию, здесь много сочиняют таких историй. Императрица Екатерина II, подобно покойному королю Людовику XV, очень любить слушать всякие сплетни и анекдоты. Она знает обо всех любовных интригах в городе, для чего, говорят, на почте ей делают выписки из частных писем. В прошлую пятницу, во время спектакля, когда я разговаривал с Трубецкою и Бемерами, я заметил, что императрица пристально на меня смотрит. Шарлотта тоже это заметила.

Не знаю, упоминал ли я тебе об одной истории, которую мне передали несколько дней тому назад, и которая окончилась только вчера. Вот в чем дело:

Великий князь – шеф кирасирского полка, которым командует полковник Паткуль, ливонец, из рода тех Паткулей, о которых говорится в «Истории Карла XII». В числе подчиненных этого жестокого и несправедливого, как говорят, полковника находился майор Готц или Котц (Hotz ou Cotz), швейцарец по происхождению, храбрый молодой человек и хороший офицер. Разными кривыми путями Паткуль ухитрился выжить его из полка, вследствие чего, майор, по праву всякого порядочного человека и по законам чести, решился отмстить за себя. Паткуль был при полку и должен был вернуться вчера; Котц его ждет, а в ожидании весело и с аппетитом обедает, как прилично храброму человеку. Ему доносят о прибытии Паткуля; он летит на квартиру последнего, а там уже ждут его заранее подговоренные офицеры: барон Шинкен, подполковник того же полка, майор Перре, из кадетского корпуса. Вместе с ними [132] входит он к Паткулю и говорит ему: «Я пришел не для того, чтобы поздравить вас с приездом, а для того, чтобы просить удовлетворения за те недостойные порядочного человека средства, при помощи которых вы заставили меня выйти из полка». Прижатый к стене, Паткуль отвечает, что никакого удовлетворения давать не намерен, и рекомендует обратиться к суду. Котц настаивает; Паткуль отказывается. Тогда Котц говорит ему: «Так как вы отказываете мне в удовлетворении, то я заявляю, что вы негодяй, и всякий раз, как вас встречу, буду говорить вам это, и бить вас палкой!..» и проч. и проч. в таком же роде. Паткуль, вместо всякого ответа, делает шаг назад, схватывает пистолет и целится в Котца. Последний, не отступая, вынимает шпагу и бросается на Паткуля. Шинкен и Перре схватывают их, обезоруживают и советуют Котцу уйти. Разъяренный Паткуль приказывает часовым стрелять, но Шинкен запрещает им это и уводит Котца с собою.

Оставшись наедине с Паткулем, Перре советует ему принять вызов Котца; «это порядочный человек, – говорит он, – которому вы не можете отказать в удовлетворении». Паткуль вновь отказывается и требует, чтобы Перре был свидетелем, что Котц приходил его убить. «Нет, этого не было, – отвечает Перре. – Я скажу то, что видел, и повторю те слова, которые слышал». – «Если я не дерусь с майором Котцем, – говорит Паткуль, – так покажу другим, что умею драться». Говорят, что эти слова относятся к Шинкену. Котц вернулся от Паткуля во дворец, а я, выходя оттуда, услышал всю историю от Перро, которому рассказал ее Перре. Кстати, фамилия Шинкен (Schinken) пишется Шанкс (Shanks).

---

Комментарии

116. Судя по описанию – финская рашка (Прим. перев.).

117. Епископа в Шалове на-Марне.

118. Александра Семеновича, который сам про себя говорил, что он: «был только содержанкой. Со мной и обращались как таковою – никому меня не показывали и ни у кого бывать не позволяли; просьбы мои не удовлетворяли, на вопросы мне не отвечали». (Велишский, Autor d'un trone).

119. Фредерикс-Мельхиор, корреспондент и фактотум Императрицы. В этот второй свой приезд в Россию он получил чин статского советника и ленту Св. Владимира.

120. Сына знаменитого государственного человека.

121. Аркадий Иванович.

122. Автор очевидно смешивает обручение с венчанием (Прим. пер.).

123. Он был заменен Шуазелем и послан в Швецию, а впоследствии сделался министром внутренних дел. Три его сына поступили на русскую службу.

124. Французский посланник при Курфюрсте-Палатине.

125. Фридриха V.

126. Граф Эвальд Брандт, друг Струэнзе, деливший с ним фавор королевы.

127. Филипп-Габриэль-Морис-Жозеф д'Эльзас-Эпен-Льетар, принц Шимэ, испанский гранд 1-го класса, зять герцога Фиц-д'Жэмса.