ИОСИФ КОПЕЦЬ

ОПИСАНИЕ ПУТЕШЕСТВИЯ ИОСИФА КОПЦЯ

вдоль всей Азии, напролет от Охотского порта по океану, через Курильские острова, до Нижней Камчатки, а оттуда обратно до того же самого порта на собаках и оленях.

DZIENNIK PODRYZY IOZEFA KOPCIA PRZEZ CALA; WZDLUZ AZYA, LOTEM OD PORTU OCHOTSKA OCEANEM PREZZ WYSPY KURIJLSKIE DO NIZSZEJ KAMCZATKI A Z TAMTAD NA POWROT DO TEGOZ PORTU NA PSACH I JELENIACH

IV.

Дальнейший путь в Охотск.

Способ сообщения между Иркутском и Охотском. — В Якутске. — Местный комендант. — Встреча с земляками. — На именинах у коменданта. — Подполковник-волокита. — Управление якутским народом. — Переезд в Охотск. — Трудности пути. — Медведи. — Насекомые. — Остановки. — Спутник — вновь назначенный охотский комендант. — Его бестактность. — Христианское кладбище на пути. — Ночлег в урочище. — Медвежье ухо. — Вид океана. — Охотск. — Отношения коменданта. — Прогулки по морскому берегу. — Встреча с купцом-греком. — Прошение на высочайшее имя и письма к землякам. — Закупка продовольствия.

От Иркутска до реки Лены, несколько десятков миль, меня везли в коляске через дикую орду. Лошадей там уже не было. На Лене я нашел несколько судов, нагруженных товарами иркутских купцов. Купцы сплавляют свои товары и корабельные принадлежности по Лене до Иркутска, а оттуда через леса и горы, на протяжении более трех тысяч верст, перевозят на верховых лошадях в Охотск на корабли. Это обходится им очень дорого, так как много лошадей с грузом погибает от медведей. Ближайший город к Охотску на Лене — Якутск. Я провел в Якутске часть зимы до весны. Нашел коменданта, знакомого полковника Шлевиры. Он довольно прославился грабежами в минском воеводстве. Наделавши в Польше много [580] преступлений, сделался напоследок комендантом в Якутске. У него было много прислуги поляков, и они мне передавали по секрету, что он имеет массу разных награбленных предметов: дарохранительниц, чаш, дискосов и прочей костельной утвари. Иногда комендант приглашал меня к себе на обед. Раз я был приглашен к нему на именины. Здесь я неожиданно встретил несколько человек наших поляков, о которых не знал, что находятся в этом городе. Это были стражник литовский Оскиско (Вероятно, Оскерко. – прим. Г. В.), магнат из Волыни Дубражский (Dubrazki), полковник Городенский и подполковник Зенкович. В этой компании можно было развлекаться в продолжение целого бала, но разговаривать о деле надо было с осторожностью. Там и танцевали, но из наших поляков никто не принимал участия в танцах, кроме Зенковича, который волочился за женою коменданта, шведкой. Потом Зенковича уже не принимали у коменданта. Кроме комендантши, достаточно было женщин, жен должностных лиц, ибо в городе находился низший суд.

Местная администрация состояла из нескольких сот лиц и правила многочисленным и храбрым якутским народом. Последний разделяется между 12-ю князьями, кои имеют по своему происхождению, каждый в своем народе, главенство. Язык их очень богат словами и походит на татарский. Когда они сходятся вместе, без устали говорят о зверях, об охоте и о снах, которые доводится им видеть; также и женщины не более имеют материала для разговоров, как о шаманах (Шаманы — священники, или прорицатели этих народов. – прим. автора.) и о разных видениях.

Комендант по временам приглашает к себе якутских родоначальников, под предлогом ознакомления их с каким-нибудь монаршим указом. Приказывает приготовить им есть в нескольких котлах и угощает их; потчует и водкой, которая там очень дорога. Каждый из якутских старшин привозит ему в подарок несколько десятков самых черных соболей, благодаря чему такой бал всякий раз хорошо вознаграждает коменданта.

Якуты платят подать соболями. В этих местах водятся превосходнейшие соболи, черные лисицы и горностаи. Обыкновенно выбирают из нескольких десятков соболей одного для казны, и при этом-то выборе комендант получает весьма большую для себя прибыль.

Иркутские купцы приезжают по Лен в Якутск с разными предметами и товарами. Часть зимы они употребляют на приготовление к переезду в Охотск. Покупают за бесценок рогатый [581] скот и режут. Мясо коптят, а в мокрые шкуры завертывают свои товары. Нанимают якутов с несколькими тысячами лошадей. На каждую лошадь кладут тяжести — четыре камня с каждой стороны (Камень — польская мера=24 фунтам. – прим. Г.В.), а один помещают по середине, и когда все уже бывает приготовлено, берут продовольствия на три месяца. Якуты тоже берут для себя продовольствие: привязывают к лошадям кожаные мешки с молоком, из которого потом делается масло, имеют с собою копченое мясо, а когда его не хватает, едят и конину. Вместо хлеба употребляют род маленького круглого сыра из коры лиственницы, которая очень походит на наши ели. Ободравши с дерева первую кору, вторую берут для еды, сушат ее и мешают с частью ржаной муки. Последнюю получают по очень дорогой цене от русских купцов, проживающих в Якутске.

Когда с наступлением весны вскрылась Лена, мы начали готовиться в дорогу. Здесь мои товарищи были разделены, и каждый пошел по своему назначению.

Князь Мышинский (Мышецкий? – прим. Г.В.) был назначен на должность коменданта в Охотск. К его конвою присоединился якутский комендант Шлевиры. Сей последний рекомендовал меня князю, что знает меня хорошо, и просил, чтобы тот со своей стороны оказывал мне расположение, прибавив, что я назначен в Охотск, ибо еще не знал о дальнейшем моем назначении. От казны назначено было для меня и под мои вещи до Охотска четыре лошади. Всего же было лошадей до 4,000 на 21 якута. Наш отряд был весь вооружен луками и стрелами. Прошло две недели, пока вся эта ватага могла переправиться через реку.

Двинулся этот караван по обыкновению гуськом. Дороги никакой, только страшные горы и ущелья. Впрочем, в конвое было много якутов, которые знали путь. Выли еще признаки дороги по конским костям: ведь уже столько лет ходили транспорты до Охотска, кони падали на дороге или были съедаемы медведями.

От Якутска до Охотска считают около 3,000 верст. В продолжение целого пути не видно никаких селений, кроме небольшого поселения у перевоза. Реки после самого небольшого дождя внезапно переполняются водою, а потом там, где два или три дня надобно было стоять в ожидании переправы, пока спадет вода, нельзя и ног замочить.

На каждой горе, после того, как мы туда взбирались, якуты устраивали богослужение и, вырвавши у каждого коня волосы, вешали их на деревьях. На самых высоких горах встречались [582] такие узкие проходы, что едва можно пройти пешком, или в одну лошадь, да при этом страшные пропасти с обеих сторон. У нас были случаи гибели нескольких лошадей с людьми.

Двигались мы постоянно от утра до вечера без пищи. Останавливались на ночлег всегда или при реке или пастбище для коней. Остерегались только ночевать вблизи медвежьих берлог. Но у нас и без того каждую ночь погибало от медведей несколько лошадей. Останавливаясь ночевать, мы размещались обозом вокруг огня, который раскладывали, чтобы пугать медведей. Каждый доставал свои запасы, и приготовляли есть. У купцов были свои палатки. Купцы носили на лице, по причине необыкновенного множества комаров и других насекомых, сетки из волоса и полотна. Без таких сеток не было возможности отдыхать, иначе рот наполнился бы насекомыми.

Наиболее мы пробавлялись чаем с ржаными и пшенными сухарями. Был у нас копченый свиной жир и крупа, и мы приготовляли прекраснейший борщ из молодых листьев ревеня, который там в изобилии, но он не круглый, а похож на морковь или пастернак, и не имеет такой крепости, как китайский, его надо употреблять в четыре раза больше.

Итак, каждый день якуты собирали лошадей, снова укладывались, и мы отправлялись дальше. Вещи, которые оставались после коней, съеденных медведями, укладывались на других лошадей. Мне было невыносимо тяжело совершать это путешествие на деревянном седле, пока я не придумал положить под себя набитый мхом мешок.

С нами, как я сказал, ехал и Мышинский, назначенный в Охотск комендантом. Он не имел над нашим караваном никакой власти, но, тем не менее, ее себе присвоил. Не привыкши к такому тяжелому путешествию, а равно и к верховой езде, он приказал сделать для себя носилки: одна лошадь шла спереди, а другая сзади. В местах тесных и узких велел пробивать себе дорогу и проявлял власть над этими людьми, кои к тому не привыкли. За ослушание он некоторых порубил саблей и сделал несчастными. Они побросали все — коней и повозки, и разбежались по лесам и горам. Стояли мы на одном месте три дня и ни одного не видели. Некоторые купцы, знающие якутский язык, влезли на деревья, начали их звать по-ихнему и заклинать богами. Те, наконец, послушались. Комендант попросил у них извинения, и мы двинулись в путь.

При реке Алдане мы встретили прекрасное кладбище, памятники, с разными надписями, христиан, которые умерли в ссылке, или в пути. Еще нашли могилу английского капитана с прекрасным памятником.

Последний ночлег близ порта мы имели у тунгусов, в очень [583] темном еловом лесу. Место это называлось Медвежье ухо. Ночь была самая беспокойная. Якуты разложили кругом огонь. Раздавался беспрестанный крик. Медведей тут было бесчисленное множество, так что, не смотря на все предосторожности, мы лишились нескольких лошадей. Слышен был и шум моря; в этом поселке купцы очень много заработали на тютюне и цветном бисере, за которых они получали соболей, черных лисиц, горностаев и т. д.

Отойдя несколько верст, мы увидели безмерное пространство океана. Вид его в первый раз очень поражает. Идя берегом подле самого моря, мы дошли до Охотска.

Охотск лежит при самом океане, на песке, в клине между морем и большой рекой Охотой, которая во время сильной бури на море переполняется и заливает дома. В городе несколько десятков деревянных домов. Население: факторы иркутских купцов, значительная часть мастеров, разных чиновников и корабельных рабочих; есть также церковь и священник.

Наш спутник, комендант, которого тамошнее население приветствовало со страхом, как Бога (Коменданты там — божки, жизнь всех безапелляционно находится в их руках. – прим. автора.), тотчас вступил в должность.

Утешал я себя, что у него найду человечность и учтивость, которых он мне обещал, но встретил противное.

Меня поместили в доме одного из матросов и из матросов же назначили ко мне сторожа.

Несколько раз комендант звал меня к себе. Туда и обратно меня провожал мой сторож.

Для того чтобы я привык к морскому воздуху, комендант велел часто водить меня гулять к морю. Однажды, сидя на выброшенном дереве и присматриваясь к тысячам животных, я услышал, что кто-то идет по камням ко мне, и увидел довольно пожилого, хорошо одетого, человека. На первых порах мне показалось, что это какое-то существо, вышедшее из моря. Приблизился он ко мне и спросил, из какого я народа происхожу. Ответил, что из несчастного.

— Вероятно, поляк, — сказал он, — я знаю этот народ и его дела. Я же купец, посланный иркутскою конторой для снаряжения кораблей на океан, и возвращаюсь в Россию. Если есть у тебя семья и приятели, пиши через меня, и я ручаюсь, что твои письма дойдут. Я очень рискую, ибо если бы меня подвергли суду за то, что я разговариваю с арестантом, то был бы сам сослан, но я не обращаю на это внимания и хочу помочь несчастному. По возвращении на свою квартиру, найдешь бумагу, перо, [584] чернила и сургуч. Стража уже мною подкуплена и даже матрос, которого ты имеешь при себе.

Еще спросил меня, знаю ли я краковских купцов Ласкевичей, с которыми он, как я узнал, родом грек, вел торговлю на Черном море воском. Ответил, что даже нахожусь в большой дружбе. Снова спросил меня, не значился ли я в списке заговорщиков на жизнь государыни, ибо сюда никаких осужденных еще до сих пор не присылали. Отвечал, что не значился, а стал такою жертвою, может быть, потому, что был ревностнее других. Со своей стороны спросил его, не знает ли он о моем дальнейшем назначении. Ответил, что не знает, так как уже материк кончился; впрочем, есть еще на океане полуостров, который называют Камчаткой, он окружен гаванями и крепостцами; может быть, туда буду отправлен. Быть может, по воле Провидения, когда-нибудь и буду освобожден, хотя тут существует обычай выдавать за мертвых. Научил меня, как поступать в дальнейших обстоятельствах. Подарил мне камень тютюну, который здесь в большой цене, камень сухарей и разных безделушек для тамошних народов. Посоветовал мне, если имею при себе какие либо деньги, приобрести разных вещей, ибо деньги, не имеют там никакого хода.

Поблагодарил я купца за его доброе и чувствительное сердце, написал несколько писем своим знакомым и составил прошение на имя государыни императрицы.

Вот это прошение.

«Всепресветлейшая государыня!

Я заслуживаю твоего сострадания. Происхожу из несчастного народа. Я — поляк, взятый в кровавом бою, покрытый ранами и сосланный в эти дикие и безлюдные страны, где голод, нужда и внутренние печали так меня удручают, что еле-еле не утопят в пропасти бездонной. Живу и питаюсь одной надеждой на сострадание. Воззри лишь оком на эти дикие и мало отличающиеся от зверей народы, и я вернусь к жизни и в сладкой тишине закрою веки. Чем же я, несчастный, виноват, что судьба родила меня поляком, что я от юных лет был отдан в войско своего народа и, служа в течение двадцати лет, научился быть верным родине, от коей получил жизнь, имя, состояние и все, что может иметь счастливый человек, и ужели я так неблагодарен, что по ее призыву не встал бы на ее защиту? Пошел я с народом, пошел дорогою, но в густом тумане, где и самые знающие могут сбиться с пути, и, ища спасения, заливаются горькими слезами. Вот каково мое положение! Вывезенный из отечества и от своих одних, я стал узником ради отчизны, лишился свободы и т. д.»

Конца не могу припомнить.

Вручив ему письма и прошение, я простился с ним, а он, [585] пробыв недолго, выехал на тех же самых лошадях в Якутск и Иркутск.

Выдали мне арестантское жалованье. Накупил на него разных предметов для своего продовольствия: сухарей, копченого сала, которое там чрезмерно дорого, разных круп и для тамошних жителей тютюну и т. п. Но все это было напрасно, ибо подмокло при крушении корабля.

V.

Морской путь.

Выход в океан. — Гибель двух шлюпок. — Прилив и отлив. — Экипаж корабля. — Трудности морского плавания. — Похороны на корабле. — Штиль. — Приключение с птицей. — Буря. — Кораблекрушение. — Находчивый матрос. — Бегство по воде к берегу. — На берегу. — В курильской деревне. — Снова в путь. — На подводном камне. — Ужасная ночь. — Пожар на корабле. — Опасность миновала.

Тем временем купцы окончили погрузку кораблей. Наступило время выхода в океан. Два корабля, назначенные в Новую Голландию и на остров св. Ильи, выходили наперед, раньше нас. Утро было превосходное. Солнце ярко светило, ветер дул со стороны материка и благоприятствовал выходу из порта.

Когда уже корабль вышел в открытое море и отошел на несколько тысяч шагов от берега, поднялась буря, унесла две шлюпки, сопровождавшие судно, чтобы оно не задело за берег, переворотила их с 30 людьми, из которых несколько погибло на виду многочисленных зрителей, стоявших на берегу. Спаслись только те, которые были унесены под корабль и схватились за канаты. На другой день море выбросило на берег куски утопленников, так как тела их были истерзаны о прибрежные камни. Можно себе представить, что это было за печальное зрелище для меня, который на следующий день должен был пускаться в море!.. Для морских путешественников наиболее страшны два момента: выход из порта и прибытие в порт. Выходящие должны ждать попутного ветра с материка и морского отлива, а прибывающие — прибыли воды и ветра, дующего с моря на землю. Два раза в день море то поднимается на три или пять локтей высоты и покрывает землю, то через два часа отливает. Называется это fluxus и refluxus, т. е. приливом и отливом. Моряки рассказывали, что ни в одном море вода так высоко не поднимается, как в этом именно месте на океане.

Посадив меня на корабль, сдали капитану и секретные обо мне бумаги. [586]

Этот корабль, принадлежавший иркутской купеческой компании, отправлялся на несколько лет на якутские острова для розысков новых племен и добывания мехов. Он имел также приказание зайти в Нижнюю Камчатку. На корабле находилось 80 человек. В числе их были стрелки из купленных невольников и охотники, поступившие по доброй воле. Последние выговорили себе четвертую часть добычи, а в результате поквитались на водке и тютюне.

Мне дали в сторожа матроса. Он был прежде капитаном, но лишился этого звания за потерянную в шведской войне шлюпку.

Кушанье я получал вместе с матросами: порцию рыбы и мяса, и отдавал своему сторожу, так как он всю дорогу мне хорошо служил, и я, можно сказать, обязан ему жизнью; меня же постоянно приглашали к себе купцы.

При выходе нашем из порта, корабль немного задел за камень и едва не перевернулся. А так как паруса были распущены, то на корабле все опрокинулось, водяной вал перелетел через середину и, если бы мы не удержались за канаты, то, вероятно, погибло бы из нас несколько человек. Каждый потерял присутствие духа и не знал, что с ним делается, особливо же те, которые испытывали это в первый раз.

Плыли мы день и ночь, благоприятного ветра не было: насколько уйдем в течение дня и ночи, на столько, смотрим, нас опять назад прибило к порту. В таком положении мы оставались 8 дней, пока порт не исчез у нас из глаз; случись тогда буря, море могло бы выбросить и разбить корабль. Не привыкнув к морскому путешествию, я не мог спать до тех пор, пока мой матрос не сделал мне из веревок плетеной качалки. Она была прибита к стене корабля и постоянно меня укачивала.

Во время плавания умерли у нас почти в один день двое камчадалов. Несколько лет назад они приехали в порт на собаках, а на корабле возвращались на свою родину. Погребены были по морскому обычаю. С нами находился русский священник, рукоположенный в Иркутске. Он возвращался на Камчатку, в Большерецк, где имел отца. Покойники были вынесены на верхнюю палубу. По совершении богослужения, их вложили вместе с камнями в кожаные мешки и по одному спустили в море. День выдался очень ясный, ни малейшего ветра, так что корабль почти стоял на месте. Всматриваясь в море, мы заметили, что морские животные и рыбы не допустили трупов до водной поверхности на несколько локтей — тотчас пожрали.

По причине штиля, мы стояли на месте около трех часов. Фанатики решили хором, что Бог теперь судит мертвых, и поэтому велел морю быть спокойным. Приближался вечер. Матросам и морякам приказано было спешить ужинать. Когда солнце [587] скрылось за тучи, корабль начал пошатываться. Показалось множество морских животных, предвестников бури.

Мы пили чай, когда наступила буря. От удара волн в корабль многие упали, а каждый из пивших чай облился. В это время мы заметили на вершине мачты земную птицу, она, по-видимому, была подхвачена ветром и унесена на корабль. Это обстоятельство встревожило всех, так как думали, что находятся от земли очень далеко. Один из матросов сделал крючок из булавки и на рыбу поймал птицу. А когда нес ее с верхушки, сломал у нее крыло. Испуганная птица страшно кричала. Остальные матросы сейчас же составили из самих себя суд и приговорили матроса, который сломал птице крыло, к нескольким десяткам палок, так как морские боги станут де мстить.

Чем более вечерело, тем больший делался шторм. Раз даже едва не опрокинулся корабль, но мы вовремя убрали паруса. Капитан хотел держаться указаний компаса, но это оказалось невозможным. Волны могли или залить, или перевернуть корабль. Поднялась такая буря, какой никогда еще не видали мои спутники. Море выбрасывало на палубу даже и камни с песком. Весь вечер и ночь до самого утра мы были беспрестанно заливаемы перекатывавшимися через корабль волнами. Люди наверху держались за канаты, иначе были бы смыты водою. Огня нельзя было разложить, а между тем каждый смок, иззяб и обессилел. По соображению капитана, мы должны были сегодня проходить Курильские острова. Чтобы попасть на эти острова, корабли обыкновенно ждут хорошей погоды.

Когда рассвело, мы заметили горы и камни кругом, увидали также прибрежных птиц и пену от волнения моря, которое стало успокаиваться. Тем не менее, огромные волны ударяли о берег. Не знали мы, где находимся. Даже взлезши на мачты и осмотрев местность, никто не мог угадать, в какие мы прибыли края.

Мы страшно боялись попасть на один японский остров, на котором жили народы, называемые мохнатыми, и где уже много погибло кораблей. Капитан, желая узнать глубину, приказал бросить в море лот. Это — мера, из олова, на шнурке, внизу ее прикрепляется воск или сало. Измерявший крикнул, что 80 сажен, а через час, что 40 сажен. Видно было, что вода относит корабль к берегу, чтобы разбить. Капитан велел спустить якоря. Но все это было уже поздно: и с якорями тянуло корабль к берегу, где было только несколько сажен глубины. Потрясенный бурей корабль со всей силой ударился об землю. Вот тут-то можно было наблюдать страшную силу моря! Вал перелетел через корабль. Все канаты и мачты начали лопаться и ломаться. На палубе находилось несколько десятков бочек с водою и с соленой рыбой, привязанных и прибитых большими железными [588] гвоздями. Их сорвало с места и переломало людям ноги. Некоторые стали прыгать с корабля. Хотя берег был еще далеко, но воды не было более, как полтора локтя. Прежде всего, начали бросаться в воду жены матросов с детьми, но, попав под корабль, погибли. Корабль несколько раз то относило, то прибивало к берегу. Воды в корабле было очень много, так как в дне его образовалась весьма значительная пробоина. Мой честный матрос вырвал два гвоздя, коими были прибиты бочки. Гвозди длиною около 3 локтей и похожи на наши кухонные вертела. Дал он мне один из них, а другой взял себе, говоря, что они спасут нам жизнь. Затем схватил меня за плечо и увлек в один очень маленький магазинчик, в котором хранились канаты и смола. Тут он всего меня и себя самого вымазал смолою. Вышли мы из магазинчика, и когда он увидел, что волны бросили корабль близ берега, влез на мачту, которая лежит вдоль, впереди корабля, сел на нее, как на коня, а мне велел за ним подвигаться к концу, советуя не уронить гвоздя. Смола нам очень помогла, без нее на скользкой мачте не было бы возможности удержаться. Потом он соскочил в воду, а за ним и я. Воды было не более полутора локтя, но зато столько же и илу, из которого я не мог вытащить своих ног. Подошел матрос, высвободил меня и проводил на берег.

До зеленой земли оставалось еще более тысячи шагов. Убегая к берегу, мы обессилели и потому должны были остановиться. Оглядываемся и видим, что приближаются новые валы. Они еще раз унесли корабль со своего места и потопили бы нас, но опытный и смелый матрос, воткнувши в землю мой и свой гвозди, велел встать на одно колено и держаться как можно крепче за гвоздь. Когда волна нас закрывала, надобно было задерживать дыхание на несколько минут. Но вот вал перелетел на несколько локтей выше нас, ударился о берег и повернул назад. В этот-то момент я потерял присутствие духа и едва не выронил из рук гвоздя. Мой матрос поздравил меня, что мы избегли величайшей опасности, и сказал, что еще раз вал нас смочит, но не так сильно, и что мы убежим уже на берег. Действительно, снова облило нас водою, но я уже после первого испытания показал себя более смелым.

Измученный, упал я на травяной берег; лежа, нащупал ягоды и для утоления жажды высосал их вместе с травою. Сам себе не верил, что я на суше. Казалось мне, что земля вокруг меня вертится. Отдохнувши несколько, поднял голову и вижу, что море далеко от берега, корабль лежит на песку, люди — одни потонули, другие разыскивают свои вещи, выброшенные морем. Капитан с немногими людьми оставался еще на корабле. Последний был значительно поврежден. [589]

Спасшиеся от кораблекрушения начали собираться на берегу.

Каждый радовался, что избегнул смерти.

Через несколько времени увидели мы в отдалении толпу людей. Снова все встревожились, предполагая, что мы находимся на японском острове, где погибает каждый корабль. Капитан приказал осмотреть все, какое у нас было, оружие и на случай иметь его при себе для защиты. Но когда мы отправили к ним несколько вооруженных людей, то узнали, что это были жители Курильских островов, где разбился наш корабль, и куда русские пристают по временам.

Капитан пошел к ним с 30 вооруженными людьми, взяв и меня с собою. На пути попадались нам узенькие речки или потоки, несущиеся в море; тут нас перевозили на кожаных лодках. Пришедши в селение курильцев, мы нашли жилища из коры. Некоторые из них были обиты оленьими шкурами, расшитыми разными рисунками шерстью зверей. В жилищах мы застали много женщин и детей. Одни из них ели, а другие только еще готовили в больших железных сосудах, которые островитяне достают у русских. Они потчевали нас своим кушаньем: тут было более всего морской зверины, приготовленной в жире морских собак, морских коней и разных лягушек. Не только есть, но и смотреть на это мы не могли, а все же, принимая во внимание их человеколюбие, ели печеные улитки, которые оказались весьма вкусными. Со своей стороны и мы также пригласили островитян на корабль, угостили их европейскими продуктами и дали им подарки, за что они оказали большую помощь в починке корабля.

Когда мы были уже совершенно готовы, — вместе с приливом двинулись дальше, к месту назначения.

Направлялись мы в Нижнюю Камчатку. Утомленные длинным путешествием, работою и приключениями, мы желали как можно скорее увидеть эту землю, но, вспомнив, уже при виде берегов, что доступ к ним далеко не безопасен, снова пришли в отчаяние. В тот же день мы наскочили на камень, по близости которого росла морская капуста с большими и широкими листьями, в несколько сажен длины. Это обстоятельство задержало корабль на несколько минут. К счастью, набежал вал и снял нас с камня.

К вечеру старались с прибылой водою достигнуть Нижней Камчатки. Но противный ветер не дал нам войти в порт; стать же вблизи берега, на якорях, не было никакой возможности. Отошли мы в море и стали ожидать утра. В полночь ветер усилился и потянул корабль вместе с якорями на берег. Шли мы на верную гибель. Ночь была темная, вокруг скалистые берега. Во что бы то ни стало надо было отойти в море, подальше. Мы [590] употребляли последние усилия. Стали доставать якоря, а между тем волны продолжали нести корабль к берегу. Но в это-то время, когда все были заняты работою, сильный ветер попал в кухню, и там запылали канаты и паруса. Не легко было предотвратить две такие опасности! К счастью, нам удалось погасить огонь и уйти в море. Будучи уже теперь в безопасности, бросили якоря и стали ожидать дня.

На утро, с помощью попутного ветра и прилива, мы вошли в порт благополучно, хотя воды было много в корабле: мы не приметили, что на дне образовалась большая пробоина, и воду только задерживала земля, которою обыкновенно засыпают изнутри дно корабля.

VI.

Высадка на берег в Нижней Камчатке.

Представление коменданту. — Моя квартира. — Мой хозяин. — Занятие хозяйством. — Местные естественные богатства. — Прогулка у океана. — Встреча с медведем. — Океан перед бурею. — Камчатка осенью.

На берегу я нашел толпу людей, которые сошлись со всей Нижней Камчатки, чтобы видеть прибывших на корабле пассажиров. В толпе находился и местный комендант, но его нельзя было узнать, так как он был в туземной одежде.

Высадили меня с корабля и представили ему. Я сказал ему комплимент, что, находясь в несчастии, надеюсь найти в нем для себя человеколюбие. На это он мне ответил, что он — человек, и что, благодаря своему влиянию, будет стараться усладить мое несчастье.

Отправился я с ним к нему на квартиру. Он напоил меня чаем с оленьим молоком. Было там несколько чиновников. Позднее показалась несчастная его жена, она сошла с ума и с тех пор содержалась взаперти. Это была женщина из Малой России, по происхождению полька.

После получасовой беседы он велел идти за собою, говоря, что покажет мне мое помещение. Показал мне сначала свой дом, — только четыре бревна выходили из земли, — и при этом сказал, чтобы меня не удивляло, что моя квартира в земле, ибо почти все тут так живут.

Затем он привел меня в отведенную для меня квартиру. Здесь я нашел два круглые окна из слюды, каменный столик, лавки по стенам, в середине камин, который служил вместе и печью, так что, бывало, когда натопят дровами — затыкают трубу, и дом нагревается. Было еще одно окно вверху из глыбы[591] льда, она облеплялась снегом с водою и довольно долго сохранялась. Комендант приказал принести от себя обед и ел со мною. Потом простился и ушел, оставив двоих тамошних камчадалов и одного матроса стеречь меня. Я уже был доволен, что наконец-то моя участь решилась, и спал почти все время.

Долго комендант у меня не был.

Сторожа заменял мой хозяин, в доме которого я жил. Нас с ним разделяла только одна стена. Он был сослан за что-то, в наказание, из Иркутска в Нижнюю Камчатку. Здесь женился на камчадалке и присматривал за корабельным имуществом. Я был весьма им доволен, так как он знакомил меня со всем и учил, как жить. Пересмотрев мои вещи, которые были перенесены с корабля, то есть не много сухарей, не много крупы, чай, камень тютюну и разные безделки, купленные в Охотске, он нашел, что я могу тут жить по-барски. Взял он три фунта тютюну, роздал между камчадалами и только вместо одних процентов наносил мне много жизненных припасов и притом самых, что только могло у них быть, лучших: вкуснейших копченых и свежих рыб, разных птиц, ягод и оленьего молока. Стал я бодрее, сознавая, что от нужды и с голоду не умру. Не редко и комендант присылал мне свежей рыбы, оленьего мяса и ржаных сухариков. Последних у меня оставалось уже весьма мало и при том их не возможно было отличить от гнилого дерева, так как от перевозки в течение стольких лет и морского пути они теряют весь вкус. Прискорбнее всего для меня было не видеть своего хозяина по несколько дней. Два камчадала, приставленные ко мне в качестве сторожей, не знали со всем русского языка, и я лишен был возможности обмена мыслей.

Занялся я своим хозяйством. Завел свою собственную медную посуду, небольшую кастрюльку и медный чайник. Вставши утром с постели и помолившись наперед Богу, я начинал заниматься кухней. Первым моим кушаньем был чай с оленьим молоком и немного брошенных в него сухарей. Сахар имел лёдоватый (Особый род сахара и доныне существующий в Польше в продаже, немного прозрачный, кристалловидный. – прим. Г. В.). Клал его в рот по маленькому кусочку и с одним таким кусочком пил по несколько чашек. Здесь многие чиновники и некоторые купцы пьют чай, когда зовут гостей. Сахар берут именно этот — ледоватый, кладут по одному не большому кусочку за десну и выпивают с ним несколько чашек, а после остаток вынимают из рта и прячут на другой раз. Я в ужас пришел от такого обычая и никогда ему не следовал. Вторым кушаньем была у меня свежая рыба. Ее надо[592] было прежде варить и есть холодною; в теплом виде она вызывала тошноту. Много было у меня и ягод. Их я получал в виде процента за несколько фунтов тютюну. Ягоды, по вкусу, походили на нашу бруснику. Из них я делал кислый напиток и употреблял его вместо уксуса к рыбе. Доставал по временам оленье мясо и разных птиц, которых здесь бесчисленное множество.

Местный люд вместо хлеба употребляет копченую рыбу, называемую чевича (czewycza). Она величиною в три раза больше осетра, чешуя, как у карпа, в больших раковинах, мясо красное, переросшее жиром, вкусом своим превосходит все рыбы в Азии и Европе. Голова ее имеет вкус превосходнейших голландских сельдей; ее солят и в таком виде сохраняют. Соль производят из деревьев, выброшенных морем: их жгут, из пепла приготовляют щелок и последним обливают рыбьи головы, предназначенные для соления. Камчадалы и другие местные народы не любят соли, и в пище мало ее употребляют.

Есть тут еще какие-то плоды: их добывают весною из крысьих нор. Из них — одни побольше желудей и вкусом походят на орехи, другие меньше, вкуса картофеля, последние называют сереной (serena). Произрастает очень пахучий полевой чеснок. Встречаются при озерах, на вершинах гор, весьма крупные водянистые орехи. Попадаются и кедровые орехи и множество ягод. В числе последних есть одна превосходнейшая на вкус, — называется морошка. Растет она на болотистых островах, походит на нашу малину, но в три или четыре раза крупнее ее; ее употребляют, как лекарство при горячке и в некоторых других болезнях. Ягоду морошку и головы рыбы чевичи посылают в подарок иркутскому генерал-губернатору.

Грустно я проводил дни. Не было у меня ни книжек, ни бумаги, ни даже чернил. Тут никто, кроме коменданта, не имеет этих предметов. Стал мой хозяин учить меня читать по-русски. Продолжалось это ученье до тех пор, пока я не ослаб зрением от дыма вулканов и морских паров, которые на столько густы, что, кажется, будто их можно осязать рукою.

Впал я в черную ипохондрию и сильно ослаб. Увидя это, комендант позволил мне три раза в неделю прогуливаться по берегу океана. Это принесло мне большое облегчение; а после я получил еще большую свободу ходить. Прохаживаясь у океана, присматривался я к дивным картинам природы. Неотступная стража постоянно меня предостерегала от плещущих волн, которые могут унести в море. Моим развлечением было: собирать разные камешки, янтари и морские раковины. По временам я находил раковины с жемчугами, но очень мелкими и плоскими, их я даже привез с собою на родину.

Раз как-то отошел я берегом от селения с версту и [593] занимался собиранием своих раковин. Вдруг не далеко от меня упал большой камень. Со мною был мой матрос. Стали мы рассуждать, что бы это значило. Я думал, что из облаков. Но мой спутник взглянул на возвышавшийся над нами берег и увидел медведя, который спускал в нас эти камни. Оставили мы это место, и с тех пор я уже избегал отдаляться от селения. Величайшим удовольствием было для меня оставаться на морском берегу перед наступлением бури. Тогда показывались из моря тысячи животных: киты, моржи, или морские львы (Моржей, или морских львов, стараются добыть как можно больше. Они имеют зубы (клыки) длиною около полутора локтя, толщиною с руку, белой кости, которая ничем не разнится от слоновой. Их зубами купцы ведут торговлю и вывозят их в Кяхту. Находят также по берегам ледовитого моря белые кости особенной величины зверя, которого там называют мамонтом; ныне эта порода вымерла или перешла в другую часть света. Кости мамонта идут в продажу в Кяхту, где предпочитаются моржовым, и в Москву. Это, очевидно, был огромный зверь, так, по крайней мере, можно судить по величине его ребер. Последние шириною около четверти локтя, длина же их пропорциональна ширине. – прим. автора).), сивучи, или морские кони, нерпы, или коровы, и тысячи морских собак; раздавался крик бесчисленного множества птиц, особливо гагар, они больше наших гусей, кричат беспрестанно и самым пронзительным голосом, из их кожи делают очень хорошие платья, отличающиеся особенным цветом и красотою, которая никогда не исчезает.

Осенью дни серые, а ночи самые темные. Море бывает наиболее бурливое, слышится беспрерывный плеск волн и страшнейший шум океана. Когда вал разобьется о берег, то потрясается вся Нижняя Камчатка. Коль скоро ударит вал, и море зашумит, тотчас несколько сотен домашних собак, — которые летом кормятся рыбою на морских берегах и остаются там до поздней осени, — завоют, а в некотором отдалении отзовутся медведи. Вулкан же в это время беспрерывно гремит и выбрасывает огонь. Что за ужасная картина! и каково тогда положение человека?!

VII.

Описание вулканов на Камчатке.

Вулкан ночью. — Экспедиции для исследования вулканов. — Землетрясение. — Будущее Камчатки.

У самой Нижней Камчатки, близ реки того же имени, впадающей в море и постоянно переполненной лавою, находится вечно действующий вулкан. Только в темную ночь вулкан дает себя видеть в своем убранстве. Вся его фигура светится, как [594] фонарь, все очертания его ясны, и видно, как он или выбрасывает лаву вверх, или же разливается. Беспрестанный отголосок, как бы глухого звона, поражает слух. Вблизи этого вулкана несколько лет назад были меньшие тоже действующие вулканы, но со временем они потухли. Екатерина II снаряжала сюда несколько экспедиций для исследования, но почти половина людей постоянно возвращалась слепыми от дыма, который ветер надувал им в глаза. На огнедышащей горе до половины ее находятся леса, а выше — одни только камни. Есть и потоки, впадающие в реку Камчатку. В лесах много диких баранов, величиною в три раза больше украинских. Они с длинной шерстью, жирны и весьма вкусны. Камчадалы бьют их из-за мяса и меха, из шкур шьют платья и в них ночуют на голом снегу в величайший мороз.

Во время моего пребывания на Камчатке было тоже землетрясение. Тот, кто не видал этого сам, не может представить, что это был за ужасный момент! Я сам, будучи сброшен с кровати, потерял присутствие духа, но мой сторож-матрос в ту же минуту схватил меня и поставил в дверях. Вулкан гремел необычайно, а вода в Камчатке и даже на океане значительно уменьшилась. Принесло потом массу ржавчины, которая покрыла едва не всю окрестность Камчатки, толщиною в несколько дюймов и оставалась в продолжение нескольких дней.

Можно положительно думать, что все эти острова — Курильские, Якутские, Лисьи, и хребет чукчей между северо-восточной Америкой были прежде одной массой земли, но вследствие подобных колебаний ее разорвались. Народы, обитающие на этих островах, хотя имеют каждый отдельный язык, однако приближаются друг к другу, кроме одних чукчей, у которых язык обильный словами и совершенно отличный. Можно также предполагать, что камни, находящиеся в море, соединяются с другими островами, ибо наиболее замечаются скалистые берега. Много наблюдателей-путешественников решило, что Камчатка со временем провалится, ибо постоянно появляются свежие признаки вулканов, и землетрясения возобновляются беспрерывно.

VIII.

Образ жизни камчадалов.

Камчатка весною. — Занятия камчадалов (выкапывание земляных плодов, ловля рыбы, птиц, сбор ягод). — Медведи-ловеласы.

В последних днях мая показывается из-за высочайших гор солнце, ударяет лучами и почти в один день растопляет снег. Все делается быстро. Реки производят необыкновенный [595]

шум, леторосли пробиваются из земли, от вулканов поднимается густой дым.

В это время камчадалы спускают своих собак, на лето они им не нужны; те бегут на морской берег и все лето до поздней осени кормятся выброшенными рыбами, а на зиму возвращаются к своим хозяевам. Самых рыб собаки не едят, но только рыбьи головы, которые очень жирны и вкусны. Жители уходят с семьями в леса, выкапывают разные корни и Земляной картофель, который запасают для себя на зиму мыши, собирают с деревьев и цветов разные почки и едят их, как лакомство.

Но вот начинает идти из моря в реки рыба в таком изобилии, что небольшими сетками выбрасывают на берег большие груды ее и сушат, как сено, делая запас на зиму для собак. Эта рыба называется хахельча, она очень костлява и походит на наших ершей. За нею идет другая рыба. Величиною она походит несколько на наших линей, красная, с закругленным кверху носом. Ее берут почти руками, выбрасывают на берег, пластают и также сушат на зиму для собак. Воздух в это время бывает самый тяжелый: пока высохнет рыба, поднимается от нее страшный смрад, и разводятся черви. Наконец, двигается самая отличная рыба, о которой уже упоминалось выше. Способ ловли ее следующий. Собирается несколько хозяев, и каждый из них приносит сети, длиною в несколько сажен, плетеные из местной крапивы, ибо конопли там не знают. Связавши несколько таких сетей, делают одну чрезвычайно длинную сеть, так что ей перегораживают половину реки Камчатки. Наверху сети, над водою, привязывают значки из коры. Ежели рыба попадет, вытаскивают сеть с величайшей осторожностью, так как, если бы она забрала из воды воздух, то могла бы перевернуть все лодки. Сеть с рыбой тянут к берегу. Часть людей ждет почти по самую шею в воде. У каждого в руке дубина. Поднимают сеть и как только покажется рыба, ее оглушают, добивают, потом рубят пополам и коптят. Чевичу едят вместо хлеба. Съевши небольшой ее кусок, можно быть сытым.

Кроме рыбной ловли, жители собирают на болотистых островах бесчисленное множество яиц лебедей, гусей разных сортов, уток, куликов, морских чаек и т. д. Яйца они едят беспрестанно, а что еще остается от избытка, кладут в китовый жир и сохраняют почти целый год.

Затем они охотятся на птиц. Это они делают в то время, когда птицы линяют и не могут летать, а живут в траве по берегам рек и потоков, впадающих в море. Зайдя с собаками в реку, камчадалы выгоняют птиц тысячами на берег и [596] забивают метлами. Ловят птиц еще и таким способом. Делают из местной травы сетки, привязывают их к двум большим жердям и ставят во рвах и ущельях гор при озерах. Там обыкновенно слетаются всевозможные птицы, и хотя они питаются водянистыми орехами, но так жирны, что не могут подняться высоко. С наступлением ночи, птицы стягиваются к свежей воде и попадают в распяленные сетки, по меньшей мере, по несколько коп (Копа= 60 штукам.), так что в течение ночи набирают их множество, оглушают метлами и свертывают шею. Потом копают рвы, кладут пахучее дерево, связывают птиц по паре жилами и коптят на жердях. Не будучи в состоянии съесть добычу сразу, раскапывают землю на полтора локтя и прячут ее туда до весны и сохраняют. Птицы эти вкусны, как отборнейшие пулярды.

С наступлением времени сбора ягод, что продолжается довольно долго, камчадалы совершенно бросают свои жилища. Наиболее собирают клюквы и брусники и сберегают в продолжение всей зимы.

Часто случается, что когда они оставляют наполненную ягодами посуду, медведи крадут и съедают все. Бывают случаи, что медведи схватывают женщин и уносят в леса, однако ничего худого им не делают. Рассказывал мне тамошний миссионер (xiadz ewanjelista), заслуживающий доверия, 80-ти-летний старец, что к нему приносили детей крестить, но когда он видел, что это были уроды, похожие на человека и на зверя, приказывал закапывать в землю живыми.

Мужчины тем временем состязаются в езде на оленях, стреляют из луков, сооружают истуканов и приносят жертвы богам.

IX.

Религия и обычаи камчадалов.

Религия. — Добывание огня. — Одежда. — Обувь. — Гостеприимство. — Странный обычай делиться с гостем своей женою. — Браки. — Жизнь зимою. — Юрты. — Их устройство. — Лампы. — Рассказы о виденном. — Охота за соболями. — Продажа добычи. — Приготовление водки. — Подарок моря. — Погребальные обычаи. — Собрания у коменданта. — Два слова о танцах. — Ревность камчадалов. — Ядовитые растения. — Проект бегства. — Рассказы матроса, побывавшего в плену у чукчей. — Оставление проекта.

Камчадалы почитают Бога, но верят более всего в солнце, луну и огонь. Утверждают, что все это — Бог. Поклоняются истуканам, которых помещают при источниках, бьющих из скал ключом, и приносят им жертвы. Для этого кладут огромные [597] груды дерева, зажигают их, скачут через огонь, между тем как шаманки показывают свои фокусы.

За недостатком железа и огнива, камчадалы добывают огонь посредством трения дерева о дерево, для чего имеют при себе серу и особый род высушенной травы, которая горит, как лен. До сих пор многие из них еще употребляют топоры из кремня, кои были в употреблении прежде, когда не знали железа, которое ныне им доставляют русские. Вместо иголок пользуются рыбьей костью, а вместо ниток — оленьими жилами. Жилы сушат, обрабатывают на манер нашей конопли, а потом из них крутят шнурки для шитья платья и сандалий. Из оленьих шкур они выделывают замшу. Очищая эти шкуры от шерсти кремнем, раскрашивают их в разные цвета и шьют из них платья. Шьют еще платья невыразимой красоты, переливающиеся разными цветами, из морских нырков. Ради редкости делают платья и из камня, называемого слюдою. Такое платье и в огне не сгорает. Из оленьих кишков приготовляют рубашки. Вычистив кишки, сшивают их и надевают на себя от дождя. Очень красиво вышивают сандалии или обувь. Зимою носят мех, а на голове колпаки, летом же ходят с открытой головой, носят много плетеных кос, на конце которых привязывают разные раковины и колечки. Украшают узорами лица, лбы и шеи, накалывая их сначала до крови рыбной костью, а затем натирая красками. Узоры эти остаются навсегда. Женщина, которая имеет на себе наиболее таких узоров, по их мнению, величайшая щеголиха и выделяется среди других.

Камчадалы весьма приветливы и гостеприимны. Что только имеют в доме, все предоставляют гостю, жертвуют для него даже одною из своих жен. Делается это самым необыкновенным образом. Лишь только пожалует гость, приводят к нему свою жену. Она держит под мышкой медную посуду, употребляемую обычно ночью. Наполняет ее в присутствии гостя и потчует его содержимым. Гость должен или выпить, или, по меньшей мере, выполоскать себе рот этим лакомством и тогда только приобретает на нее права, равносильные супружеским. За отказ можно поплатиться жизнью, так как туземцы почтут это за чванство. Впрочем, этот обычай, отличавший коряков, где он еще и до сих пор существует, у камчадалов начинает исчезать. Последнее следует приписать посещению Камчатки иноземными кораблями и занятию ее русскими.

Когда мужчина начнет искать для себя жену, посылает к избраннице целого оленя. И если она украсит оленя травами и цветами, значит, согласна отдать свою руку. Затем невеста, в обществе тридцати старых баб, с криком и медвежьим скаканьем, вертится перед женихом. Последний должен пробиться [598] в толпу этих баб и наложить на шею ее ожерелье из черных соболей. Получив в это время от каждой бабы по несколько десятков кулаков, он отбирает невесту и везет в свой дом на пир.

С началом зимы камчадалы переходят из летних своих домов в подземные ямы, называемые юртами. Юрты устраиваются таким образом. Копают в земле длинные коридоры и помещения для жилья, обделывают внутри деревом и собираются в них по 40 или 60 человек, то есть целою семьею. Посредине жилья — камин, в котором постоянно поддерживается огонь. Только одно отверстие в помещении служит и окном и дверью.

В каждой юрте есть лампа, выдолбленная из камня, вместимостью в два гарнца. Она наливается китовым жиром, а вместо светильни кладется высушенный мох. Будучи заправлена таким образом, лампа горит несколько дней. Она освещает и вместе согревает. При ней женщины исполняют все свои работы и шьют, а мужчины приготовляют небольшие ловушки на соболей.

Камчадалы и камчадалки коротают длинные вечера в бесконечных разговорах. Рассказывают друг другу, кто из них что видел и какие имел сны. Они любят рассказывать неправдоподобные вещи, которые им случалось, будто бы, видать во время путешествий, так как они, по большей части, нанимаются купцами на корабли, отправляемые на розыски островов и новых народов. Так, одни видели при Ледовитом море людей, разделенных пополам. Части эти лежали не далеко одна от другой, и когда эти люди хотели идти, части соединялись, и образовывался человек. Называли этих людей камбала, что значит в переводе на польский язык flonderka (Особый род рыбы. – прим. Г. В.). Другие встречали спящих людей с замерзнувшей соплей от носа до самой земли. Они должны спать до весны. А когда солнце согреет их, сопля стекает, человек пробуждается и начинает жить. Их называют сопляками. Третьи находили города, в которых обитают люди, так называемые кровопивцы. Женщины со своей стороны рассказывают друг другу, что одна из них видела животное, похожее на человека, с распущенными волосами, изрыгающее огонь. Рассказы эти слушают с величайшим любопытством и им верят.

Сделавши несколько десятков ловушек, мужчины берут собак, запас провизии и на долгое время уходят на охоту. Узнавши, где соболей более всего, камчадалы ставят на деревья ловушки с приманкой из печеной рыбы. Соболь, прыгая с дерева на дерево, попадает в ловушку, кидается к рыбе и остается в ловушке. Оставивши ловушки на несколько недель, охотники подвигаются с собаками дальше между кедрами, выгоняют соболей на деревья и [599] бьют их из луков тупыми стрелами, метя в самую голову, чтобы не испортить шкуры. Потом уже приходят к своим ловушкам, забирают попавших туда соболей и с этой добычей возвращаются домой. Там ожидает их толпа купчиков с водкой, тютюном и разными безделушками. Они почти даром получают превосходнейших соболей. Однако, угостивши дикарей и забравши добычу, купчики должны бежать, так как камчадалы, одурманенные выпивкою, готовы умертвить их.

Водка в Нижней Камчатке приготовляется из особого, произрастающего здесь, растения. Сок его настолько крепок, что если помочить в нем палец, вскочат пузыри и прыщи. Растение это похоже несколько на наш укроп, вышиною 2 локти, а толщиною в большой палец руки. Его срывают и высушивают дома на солнце. Около трех недель мочат в бочках. Затем приносят к коменданту, у которого есть железный котел, нарочно привезенный из Сибири. Опускают в котел. Туда на 2 ведра воды кладут 10 фунтов сухарей. Перегоняют через куб, и начинает идти жидкость, белая, как молоко. Этот перегон повторяют несколько раз, до тех пор пока цвет водки не переменится в зеленый. Напоследок образуется сильнейший спирт, превосходящий наш ром, только вкус имеет положительно травы. Более всех — несколько ведер этой водки — получает комендант. Посылает ее разным племенам и получает за это большую прибыль в виде соболей и разных мехов.

Для камчадалов величайшее несчастье, угрожающее голодом, если бы море не выбросило кита, что, впрочем, случается редко. Киты, приблизившись к берегу, уже не в состоянии воротиться в море, так как всею тяжестью своего тела притягиваются к земле. Поздней осенью, когда бывают величайшие бури, морские волны подхватывают китов вблизи берегов, треплют их и выкидывают на берег, потом снова уносят в море и снова бросают на берег, где они уже и остаются, по успокоении моря. Вот тогда-то ликуют камчадалы. Сходятся со всего селения, раскладывают большой огонь и кидают жребий между собою, кому какая часть усов кита достанется. Китовый ус они употребляют для тетивы луков, на лыжи и на полозья для саней. Случаются при этом ссоры и драки, оканчивающиеся убийством. Потом начинают резать кита, отваливая огромные глыбы жира. Мяса в нем мало. Много пройдет времени, пока они разберут и перевезут кита. Вот он уже начинает вонять. Морские ветры тянут эту вонь на землю. Медведи, почуявши запах, идут стадами. Они не приходят сразу, а сделают несколько десятков шагов и останавливаются. Камчадалы пугают их различными способами. Раскладывают большие огни и кричат, но звери не обращают на это внимания и с каждым разом подходят все ближе и ближе, так что испуганные [600] жители оставляют добычу и уходят в свои жилища. После этого медведи, с помощью тысячи морских чаек, доканчивают кита. По истечении двух дней видны лишь одни кости. Из них берут только позвоночник и отвозят в поселение под фундамент для своих жилищ.

Теперь опишу похороны у камчадалов. Наложат большие груды сушеных кедров, вышиною три или четыре сажени, и кладут на них покойника вместе с любимой его утварью, вооружением и лыжами. Шаманка, или сивилла, с распущенными волосами, в странном убранстве, держа в одной руке ветвь, а в другой огонь, с медвежьим рычанием, устремляется к костру и зажигает его. Страшно смотреть, когда огонь начнет касаться мертвеца, — он корчится и шевелится, а когда сгорит, сивилла развевает пепел, как бы отсылая его к богам. Некоторые племена хоронят умерших в колодах. Для этого рубят толстое круглое дерево с корою. Разрубают его вдоль, пополам. Одну половину его выдалбливают на столько, чтобы в ней мог поместится человек, а другой половиной накрывают. Распирают колодой вершины двух, стоящих в лесу, близко друг к другу, деревьев. Ничем не привязанные колоды стоят там веками.

Местный комендант в некоторые праздники дает балы и, не имея другого общества, приглашает тамошних женщин и мужчин. Миссионер и двое чиновников здесь первые люди. С прибытием их, комендант приглашает шаманов и шаманок показывать фокусы. Гости танцуют, каждый по своему народному обычаю, но наиболее с мычаньем и медвежьими пантомимами. Впрочем, в среде женщин в Нижней Камчатке некоторые начинают танцевать по-европейски, как их научили англичане и испанцы. Такие имеют от англичан и испанцев много перстней и разных подарков. Опасное дело влюбиться в камчадалку, ибо если она заметит малейшую неверность, тотчас из мести отравит травами. В Камчатке среди превосходнейших трав растут вредные и ядовитые растения. По этой причине там не возможно завести никакой породы рогатого скота.

Комендант угощает на этих собраниях чаем, водкой, рыбами и прочими местными продуктами.

Потеряв всякую надежду на освобождение и возвращение на родину, начал я думать о средствах выйти как-нибудь из своего несчастного положения. Хозяин, он же и сторож мой, принял во мне участие. Он тоже был несчастен, бит кнутом и сослан из Иркутска в Нижнюю Камчатку. Здесь он женился на камчадалке и был надзирателем за корабельным имуществом. Спустя продолжительное время, когда он вполне привязался ко мне и во всем вверился, предложил мне проект бегства, обещая еще подговорить к тому же двоих, тоже ссыльных. Мы предполагали [601] взять три упряжки, в каждой по семи собак, самых отличных бегунов, провизию, и уйти замерзшими берегами океана на оконечность Азии, к чукчам, обитающим напротив предполагаемой северо-восточной Америки, куда пробирался через Зунд Кук, но, по причине льдов, принужден был вернуться. Мы имели намерение остаться там несколько времени, пока не придет случайно какой-нибудь корабль. Иногда попадали туда английские и испанские корабли. Поразмыслив над этим довольно, мой хозяин привел ко мне одного матроса, который, будучи схвачен чукчами, несколько лет прожил в их краю. Он, как бы желая утешить меня, описывал мне их образ жизни, игры и разные обряды. Во все время своего пребывания он пас у них оленей. Чтобы веселее ему было, они дали в помощь отвергнутую жену, коих чукчи имеют по несколько. Его рассказы удержали меня от проекта, ведь и я должен был бы подвергнуться такой же самой участи, пока бы дождался случайного корабля. К тому же скоро наступило мое освобождение.