АМБРОДЖО КОНТАРИНИ

ПУТЕШЕСТВИЕ В ПЕРСИЮ

VIAGGIO IN PERSIA

Барбаро и Контарини о Москве

О Москве Барбаро пишет в последних параграфах «Путешествия в Тану». Однако этот рассказ не является естественным продолжением сюжета в этом сочинении; он как-то, между прочим, примыкает к предыдущему. Торговые связи Таны простирались преимущественно на восток, на Нижнее Поволжье. Путь туда из Таны лежал через Тамань (у Барбаро — «Tumen»). И вот, рассказывая о Тамани, об Астрахани и Сарае, Барбаро попутно сообщил, что если плыть по Волге вверх по течению, то можно дойти до Москвы и что оттуда, из Москвы, ежегодно спускаются лодки в Астрахань за солью (§ 52). Тут же довольно отрывочно говорится об островах на Волге и о больших лесах на ее берегах, о многочисленных татарских племенах, встречающихся после 15-дневного плавания вверх по реке, и наконец, о возможности достигнуть «пределов России» (le confini de la Rossia). В противоположность предыдущему повествованию, эта часть труда Барбаро отличается разрозненностью и производит впечатление беглых записей за чьим-то устным рассказом или же кратких заметок, извлекаемых из какого-то более полного изложения.

Проследим, как автор рисует Россию и ее особенности. Эти записи неполны и случайны. Страна богата хлебом, мясом, медом; здесь приготовляют напиток, называемый «bossa» (буза), у итальянцев [97] это — «cervosa», и здесь очень много лесов и деревень. На пути в Россию (в Москву с юга) лежат города Рязань и Коломна; оба укреплены, но не камнем, а деревянными тынами, потому что в тех местах мало камня.

Строки, посвященные Москве (§ 55), более последовательны — автор сообщает о некоторых чертах, дающих какое-то представление о главном городе России: он стоит на хорошей реке (fiume nobile), которая пересекает город и имеет несколько мостов; он является резиденцией правителя страны, великого князя ¹ Ивана; кремль (castello) стоит на холме, а вокруг города — леса. Как всегда, Барбаро обращал внимание на торговлю страны. По причине изобилия продовольствия — хлеба и мяса — здесь этим не торгуют на вес, а отпускают товар на глаз (a occhio). Большое изумление иностранцев-южан вызывали морозы русской зимы; в связи с ними сообщается и об удивительном виде зимнего рынка на льду Москвы-реки, где замерзшие мясные туши устанавливались «на ногах» (in piedi), потому что были тверды, как камень или как мрамор (§ 55), и об удобстве зимнего передвижения на санях (sani), в особенности на длинные расстояния, тогда как летом трудно ездить из-за непросыхающей в лесах грязи на дорогах и из-за огромного количества слепней (fangi grandissimi e mossoni assaissimi). Итальянец отмечает, конечно, недостаток привычного для него обилия фруктов и полное отсутствие винограда, но признает большое искусство русских в приготовлении опьяняющего напитка из меда (vini di mele) или не менее оглушающего, «сбивающего с пути» (che stor-nisce) пива из проса (cervosa de raeio, di miglio). По поводу этого автор упомянул о склонности русских к хмельному. Слышал он также, будто бы сам великий князь запретил приготовлять пиво из проса и медовое вино, а также как-либо употреблять хмель (fior de bruscandoli). ² [98]

На этом кончается описание Москвы. Затем следуют отдельные экскурсы: о татарах на Волге, о взятии Казани (в 1487 г.) и о крупной торговле пушниной, привозимой из этого города; о язычестве среди татар; о мордве и обычаях этого племени. Все это при чтении кажется отрывочным, плохо между собой связанным.

Совершенно изолированно от этих, самих по себе разрозненных сюжетов вставлен небольшой рассказ о Новгороде, подчинившемся великому князю московскому. Не совсем понятно здесь указание, что среди новгородцев «было много еретиков» (molti heretici). Слышал ли Барбаро о стригольниках, или ему известна только ересь жидовствующих? После перечисленных отдельных экскурсов следует схематическое описание пути из Москвы на запад через Литву, Польшу и Германию в Италию, причем названо лишь незначительное число городов: Троки, Слоним, Варшава, Познань, Мерзага и Франкфурт.

Никколо ди Ленна, автор наиболее обстоятельной работы об Иосафате Барбаро, уверен, что Барбаро сам побывал в Москве, Рязани, Коломне, что после 16-летнего пребывания в Тане он вернулся в Италию именно из Москвы. ³ Более того, ди Ленна полагает, что Барбаро принадлежат лучшие в XV в. сообщения — многочисленные, интересные и правдивые — о Московском государстве. ⁴

Но и утверждение, что Барбаро посетил Москву, и высокая оценка его данных о России едва ли могут считаться правильными. Прежде всего, это вытекает из характера изложения: вообще Барбаро пишет сдержанно и серьезно, лишь изредка вставляя в ровно развертываемое изложение подлинно живые описания и диалоги. Здесь же, т. е. на страницах, посвященных России и пути из Москвы в Западную Европу, набросаны отдельные, порой даже не близкие друг другу сообщения, а рассказ о пути и встречающихся городах просто схематичен. Не искупает сухости и отрывочности на этих страницах и запоминающаяся всем картина заледенелых бычьих туш, стоящих на ногах на льду Москвы-реки, потому что, как оказывается, рассказ об этом не так уж нов: к тому времени, когда Барбаро писал свое сочинение, уже было напечатано «Путешествие в Персию» Амброджо Контарини, где изображен именно этот способ продажи мяса на московском рынке. В самом деле, нет ли излишнего сходства между тем, что написал Барбаро, и тем, что — до появления труда Барбаро в печати — опубликовал Контарини? [99]

Однако предварительно следует обратить внимание на одну особенность. На протяжении всего своего труда Барбаро часто употребляет местоимение и глагол в первом лице, — конечно, в тех случаях, когда он сам что-то видел, испытал или проделал. Так, он рассказывает о своих беседах с разными лицами: с Узун Хасаном ⁵ в его шатре; с вернувшимся из Китая татарским послом на площади в Тане; ⁶ со сборщиком податей в караван-сарае в Малатье на пути из Тебриза через малоазийские города. ⁷ В живой манере, от первого лица, передан рассказ о приеме знатного татарина Эдельмуга в доме Барбаро ⁸ или о поисках клада в кургане, производившихся группой молодых венецианских купцов. ⁹ Иногда автор даже подчеркивает, что он сам что-то испытал или проверил; так, о некоторых обычаях на пирах в Грузии он пишет: «secondo ch'io ho experimentato». ¹⁰ Нередко он прямо констатирует, что был сам очевидцем, подкрепляя свое свидетельство словами вроде «io, che 1'ho veduto» ¹¹ или «cosa mirabil da creder, piui mirabil da vedere!». ¹² Таких примеров можно привести очень много. ¹³ В противоположных случаях, когда Барбаро не являлся ни действующим лицом, ни очевидцем, он иногда употребляет глагол «intendere» — слышать, узнавать (частично — понимать), и это указывает на его пассивное восприятие или положение; например, о мордве (Moxii) он только слышал (diro. . . quello, ch'io intendo); ¹⁴ о взятии Каффы в 1475 г. он только узнал от очевидца (secondo come ho inteso da un Antonio da Guasco); ¹⁵ о событиях в Персии после того, как Барбаро уже уехал оттуда, он рассказывал по сведениям, полученным от приехавшего оттуда лица (recitero quello, che io intesi). ¹⁶ Если Барбаро был где-нибудь сам, то он так об этом и пишет: например, он посетил остров, на котором находится город Ормуз, и заявляет: «essendovi io.. .». ¹⁷ Ничего не зная о городах и замках в Польше, Барбаро воздерживается писать о них (per non intender). ¹⁸

В последней части «Путешествия в Тану» ни в рассказе о России, ни в обзоре пути из Москвы в Италию нет фраз с личным местоимением «я» (io) или «мы» (noi, nui), т. е. ни о чем не [100] говорится как о виденном самим путешественником. Совершенно иначе тем же автором описан его путь из Селевкии в Персию к Узун Хасану в 1474г. ¹⁹ Здесь он неизменно ведет речь от самого себя, подробно описывает все странствие, шаг за шагом рисуя продвижение по Малой Азии к востоку; здесь пестрят глаголы в первом лице: «mi inviai», «io ritrovai», «tutti noi vestiti alia lor guisa», «io essendo pur a cavallo» и т. п. Таким же живым и подробным является описание трудного и долгого пути Барбаро из Персии в Венецию. ²⁰

Вернемся к вопросу об отношении между свидетельствами о России в трудах, с одной стороны, Барбаро, с другой — Контарини. ²¹

Контарини побывал в России на обратном пути из Персии в Италию. Путь его пролегал через Кавказ, от Дербента по Каспийскому морю, от Астрахани вверх по Волге, затем по степям и лесам до Оки. Вместе с русским послом, возвращавшимся домой от Узун Хасана, и вместе со значительной группой татарских и русских купцов Контарини добрался до Москвы к сентябрю 1476г. Первые русские люди, встреченные этими путешественниками, были жители пограничной деревушки где-то близ Оки. Первым русским городом, который увидели путники, была Рязань. Затем они миновали Коломну и 25 сентября вступили в Москву.

Рассказав довольно подробно о падении Каффы, ²² затем о готах, говорящих на немецком языке, и о сложном этническом имени готаланов, ²³ затронув вопрос о торговых путях из Таны через Тамань в Астрахань и Сарай, ²⁴ Барбаро переходит к сообщению о Волге, — здесь появляется название Москва. ²⁵ И здесь же начинается параллелизм с Контарини.

С самого же начала рассказа о России Барбаро употребляет неопределенно-личное предложение: «достигают пределов России». ²⁶ Контарини же пользуется личной формой глагола: «мы вступили в пределы России»; ²⁷ он описывает встречу с крестьянами первой на его пути русской деревни и их скромные приношения ослабевшим от голода и усталости путникам. Далее оба говорят о Рязани и о рязанском князе, который приходится шурином [101] великому князю Ивану. Барбаро: «... здесь находится городок Рязань. Он принадлежит родственнику русского великого князя Ивана». ²⁸ Контарини: «Мы... прибыли в город, называемый Рязань. Он принадлежит князьку, жена которого приходится сестрой великому князю московскому». ²⁹

В одинаковой, точной последовательности (изредка с незначительными перестановками) идут сообщения обоих авторов. Пересмотрев все сходные места в обоих сочинениях, трудно отказаться от мысли, что Барбаро повторил в последней части своего труда большинство сообщений, приводимых в труде Контарини. Создавший свое произведение спустя много лет после возвращения (весной 1479 г.) из второго путешествия, Барбаро несомненно читал записи Контарини, появившиеся в печати в 1487г. ³⁰

Предлагаем таблицу совпадений между текстами «Путешествий» Контарини и Барбаро (в их последней части, относящейся к описанию России и обратного пути из Москвы в Италию). Мы отмечаем только сюжеты сходных мест, не выписывая цитат: сравнение подлинных фраз, слов и выражений можно проделать по приложенным оригинальным итальянским текстам обоих произведений.

[103]

Нам думается, что приведенное сравнение последних частей трудов Контарини и Барбаро наглядно доказало, что налицо крайне близкое сходство между окончаниями обоих сочинений, родившихся в одном и том же городе и почти в одни и те же годы, под пером людей одинаковой — купеческо-дипломатической — профессии. Произведение Контарини появилось в печати раньше, чем произведение Барбаро, и поэтому возникает мысль о заимствовании. Вероятно, так и было; слишком уж систематично развивается сходство, и не только в порядке сообщений, в перечислении названий, в подсчете дней пути, но даже в отражении впечатлений: московский рынок и цены на нем, костры на местах стоянок в дремучих лесах зимой, разложенные предыдущими и раздуваемые последующими путниками, и т. д.

В связи с проделанным сопоставлением данных о России в обоих сочинениях — и у Барбаро, и у Контарини — никак нельзя без необходимой оговорки принять вывод автора одной из новых итальянских книг о знакомстве итальянцев со славянским миром. Этот автор, Артуро Кронья, пишет: «У Барбаро имеется один из лучших рассказов (una delle migliori relazioni) о Москве XV в.; его сведения получены непосредственно (notizie dirette) и проникнуты большой правдивостью (improntate a gran verita)». ³¹

Однако едва ли правильно признавать Барбаро автором, склонным просто списывать чужое. Бросается в глаза прежде всего, что он ни словом не обмолвился о том, каким путем он вернулся из Таны в Венецию в достаточно грозном для Восточного Средиземноморья 1452 г. Его рассказ о Тане не имеет финала, тогда как все тяжкие перипетии возвращения на родину в 1478 — 1479 гг. из Тебриза описаны им совершенно точно — ясен и маршрут, представлены и некоторые не лишенные яркости путевые встречи и опасные приключения. По-видимому, почему-то не захотел Барбаро описать свой обратный путь из Таны домой, ни даже упомянуть о нем. ³²

Ко времени, когда Барбаро заканчивал написание своего труда, интерес Венеции к Московской Руси был уже значителен; проехала в Москву Софья Палеолог, а до этого события, вокруг и после него участились взаимные посольства. Восток притягивал внимание не только экзотикой Персии, но и еще не раскрытыми, пока смутными чертами молодого, набирающего силу Русского государства. Быть может, Барбаро нашел нужным включить [104] в свой труд и нечто о «Московии», к тому же прочтя то, что написал о ней Контарини. Общее знание топографии и соотношений стран — недаром Барбаро долго жил в Тане, которую с Москвой как бы соединяли не только крупные реки, но и беспокойно перемещавшиеся массы татар, — позволило ему быстро набросать (не подробный, правда) очерк о Москве и о пути оттуда на Запад. ³³ Не подвела ли его в этом деле хорошая, цепкая память, невольно подсказывавшая — причем излишне точно! — все, что им было недавно прочтено в сочинении Контарини? ³⁴

Из вышесказанного вытекает непреложный тезис: ознакомление историка (особенно историка России) с восприятием Москвы глазами итальянца в конце XV в. должно опираться отнюдь не на сочинение Барбаро, но в первую очередь на сочинение Контарини, — с учетом того весьма немногого, что изредка встречается у Барбаро, когда он чуть-чуть уклоняется от полного совпадения своих записей с записями Контарини.

* * *

Итак, нам представляется убедительным, что в вопросе о России XV в., освещенном и у Барбаро, и у Контарини, главным источником является Контарини. Поэтому рассмотрим подробнее, что записал этот путешественник-дипломат.

Остановленный известием о невозможности двинуться с кавказского побережья в Каффу, только что взятую турками (июнь 1475 г.), Контарини был принужден пуститься длинным кружным путем через Дербент и Астрахань в Москву.

После всех мытарств в весьма длительном путешествии Контарини был охвачен сильнейшим желанием как можно скорее покинуть Москву. Однако он не мог уехать из-за отсутствия у него денег для уплаты долга русским и татарским купцам, предоставившим ему крупную сумму; при помощи этого займа он откупился в Астрахани от местных татарских властей, грозивших схватить его и продать как раба на базаре. Не привели ни к чему обещания Контарини выслать эти деньги в Москву уже по приезде в Венецию. Этому воспротивился Марк, посол Ивана III к Узун Хасану, поручившийся за Контарини перед его кредиторами. [105] Из-за всех этих затруднений Контарини пришлось отправить в Венецию за требуемой суммой своего секретаря, священника Стефана, а самому ждать в Москве его возвращения.

Таким образом и получилось, что Контарини провел в Москве четыре месяца — с 25 сентября 1476 г. по 21 января 1477 г. За это время он, по-видимому, нашел даже друзей. Из русских он поддерживал знакомство с Марком, товарищем по профессии и по перенесенным в долгом странствии бедам, но целый круг знакомых составили многочисленные тогда в Москве иностранцы (преимущественно греки и итальянцы) — строители, ювелиры, литейщики, оружейники, художники. Контарини подружился с мастером Трифоном (славянином или греком?), ювелиром (orefice) великого князя, приехавшим с далматинского побережья из венецианского в XV в. города Каттаро (нын. Котор). Познакомился он и с самим Аристотелем Фьераванти (un maestro Aristotele da Bologna, ingegnero), ³⁵ наиболее ярким по таланту среди работавших в Москве иноземцев, который именно в те годы (1476 — 1479) строил Успенский собор на площади в Кремле. Кроме этих двух выдающихся художников, которых Контарини назвал по именам, в Москве работали, по его словам, и многие другие, особенно греки — из числа появившихся в России в связи с приездом в Москву Софьи Палеолог. С ними всеми у Контарини завязались дружеские отношения (con tutti feci molta amicitia). ³⁶ По-видимому, жизнь Контарини в Москве проходила спокойно и он мог уделить внимание своим записям. Они посвящены двум темам: описанию окружающего и приемам у великого князя.

Контарини не обработал свой дневник; он оставил нам не расширенный памятью автора цельный рассказ, родившийся на основе путевых записей, а лишь отдельные заметки и зарисовки, хотя и последовательно расположенные. Они весьма ценны как свидетельство очевидца и как фиксация виденного, едва ли искаженного пристрастностью писавшего, хотя он и был дипломатом. Город в том виде, в котором его наблюдал Контарини, только очерчен: он расположен на холме (кремль) и у его подножия; его разрезает на две части река с мостами; вокруг обширные леса. Как почти всякий венецианец, автор не пропускает явлений торговли: он перечисляет товары на рынке — хлеб, мясо, птица, сено, дрова, ³⁷ — выписывает цены, поражаясь дешевизне съестного; [106] констатирует отсутствие виноградного вина и наличие медового напитка (bevanda del mele). Иностранца-южанина поразили русские морозы, рынок на льду реки, сани и удобство пользования ими на зимних дорогах. ³⁸ Слово «сани» (sani) введено как специальный термин, не имеющий соответствия в итальянском языке. Особо пишет Контарини о торговле пушниной. Он считает Москву центром, куда свозят меха соболей, лисиц, горностаев, белок и иногда рысей из лесов на севере и северо-востоке и где производятся крупные закупки пушнины купцами Германии и Польши. ³⁹ Другим центром подобных закупок Контарини считает Новгород.

Контарини находит русских людей — и мужчин, и женщин — красивыми (sono huomini assai belli et similmente le sue donne); в нескольких словах он пишет и о наружности Ивана III, высокого и стройного красивого человека лет 35. ⁴⁰ Тут же автор кратко отмечает, что у великого князя жива еще мать, есть два брата и сын от первой жены, а от Софьи Палеолог он имеет двух дочерей и ожидает рождения третьего ребенка.

Интересное добавление можно сделать по поводу жизни Контарини в Москве осенью и зимой 1476/77 г. Оказывается, что в Московском своде (под 6985 г.) случайно зафиксированы метеорологические сведения как раз за этот период времени, т. е. через это сообщение нам в точности известна погода, которая была в Москве, когда там жил Контарини. Вот этот любопытный текст летописи: «Сия же осень суха была и студена; река стала ноября 12, а о ведениеве дни дождь был, а оттоля морозов великих несколько, а снегу не бывало. Генваря 9 с четверга на пяток снег пошел да и на заутрее, а не много же; а на пядь не бывало его и во всю зиму сю». ⁴¹

Сразу же по приезде в Москву Контарини был поглощен заботой получить возможность уехать на родину. Поэтому он всячески искал случая встретиться с великим князем и просить у него разрешения на выезд. Отсюда — ряд приемов у Ивана III. Контарини был на приемах у Ивана III четыре раза, причем только первое посещение осложнилось недовольством великого князя (по поводу Ивана Тривизана), в дальнейшем же возобладала атмосфера мира и даже дружелюбия Москвы к Венецианской республике.

Впервые Контарини получил аудиенцию у Ивана III — по ходатайству Марка — в самом начале своего пребывания в Москве. Контарини держал себя, как будто он был венецианским послом [107] к московскому князю (тогда как он был потерпевшим неудачу послом в Персию, к тому же вызвавшим сильное неудовольствие Узун Хасана). После обязательных приветствий (le debite reverenze) венецианец, именно в качестве посла, принес великому князю благодарность за доброжелательство к нему со стороны Марка, русского посла, и при этом перевел свою речь уже в плоскость большой политики, заявив, что помощь посла Ивана III ему, послу Венецианской республики, показала доброе отношение великого князя к правительству Венеции. Этот вывод, проявивший присущее Контарини хитроумие, вызвал резкую реакцию Ивана III. Он прервал речь Контарини, — который сразу же заметил перемену в лице собеседника, настолько, по-видимому, яркую, что отразил это в своем описании: лицо великого князя приняло почти гневное выражение (con volto quasi turbato), ⁴² — и с возмущением начал говорить о Джан Баттисте Тривизане. Он, конечно, имел в виду нашумевшую в Москве в 1472 — 1473 гг. историю с венецианским посланцем (в летописи он называется Иваном Тривизаном), который, находясь в Москве, ⁴³ скрыл от московского правительства свою миссию к злейшему врагу русских, хану Большой Орды Ахмеду. Иван III имел поэтому основания с подозрением относиться ко всякому иностранцу, тем более итальянцу, намерения которого не были до конца ясны; Контарини, неофициально попавшего в Москву, причислить к таковым было вполне возможно.

Таким образом, первая аудиенция у великого князя не была для венецианца удачной; надо думать, что разговор о дипломатических приемах венецианской синьории и о реакции на них со стороны Москвы был резким, — «с обеих сторон было сказано много слов» (doppo le molte parole, si di sua signoria, come mie), — и конечная, вполне скромная цель Контарини осталась не достигнутой: он не получил ответа от великого князя относительно возможности своего отъезда из Москвы. Иван III уехал объезжать войска на границах, а Контарини остался в Москве. Никаких притеснений он не испытал; однако когда он, недовольный первым, плохим жилищем, попробовал улучшить свой быт и переселиться в хороший дом, в котором жил его соотечественник Аристотель Фьераванти, — а дом этот находился поблизости от великокняжеской резиденции, — ему было приказано от имени великого князя покинуть это здание. Он поселился вне кремля (fuori [108] del castello) в двух комнатушках, в которых и оставался все время вплоть до своего отъезда из Москвы.

После возвращения великого князя к концу декабря 1476 г. Контарини, просивший перед этим влиятельных московских бояр (gentilhuomini) устроить ему аудиенцию у их государя, получил приглашение от великого князя на обед и обещание разрешить ему уехать из Москвы и даже уплатить его долг. Первый обед ознаменовался разными почестями венецианскому послу, а на втором великокняжеский казначей (tesoriere) выдал ему сумму его долга русским и татарским купцам; после обеда сам великий князь пригласил его во дворец и даровал ему соболью шубу и тысячу беличьих шкурок. ⁴⁴ Кроме того, Контарини было предложено посетить супругу Ивана III, Софью Палеолог, которую иностранцы продолжали называть «деспиной» (despoina), следуя правилам византийской придворной титулатуры и в память о титуле ее отца, деспота Фомы Палеолога, брата двух императоров. Не содействовала ли отчасти и византийская деспина решению московских политиков укрепить дипломатические связи Москвы с Венецией? ⁴⁵

Заключительный и наиболее торжественный прощальный обед у великого князя закрепил успех Контарини: ему поручалось заверить венецианское правительство, что великий князь отныне «добрый друг» (buono amico) венецианской синьории, и засвидетельствовать ей его «большое благоволение» (gran benivolehtia). При этих речах у Ивана III было «самое доброжелательное выражение лица», что не преминул отметить наблюдательный автор (con buonissima ciera), ⁴⁶ подобно тому как раньше, описывая беседу во время первой аудиенции, он отметил выражение взволнованности и гнева ⁴⁷ на лице великого князя.

Затем последовала церемония с серебряной чашей, что было «величайшей честью» (grandissimo honore), оказанной послу. Чашу, наполненную медовым вином, требовалось осушить до дна и затем получить ее как почетный дар. Симпатия великого князя к Контарини простерлась до того, что он, видя затруднительное [109] положение своего гостя (человека, вероятно, непьющего или же просто убоявшегося опьяняющей силы русского меда), разрешил ему выпить только часть напитка, а остальное приказал выплеснуть и подать ему пустую чашу. ⁴⁸

Одним словом, на венецианца сыпались милости московского великого князя, и он, только по причине превратностей судьбы оказавшийся в Москве, вдруг выступил как подлинный и полноправный представитель своего отечества, наладивший венецианскую политику с самым значительным в Восточной Европе, но еще недостаточно знакомым западным странам славянским государством.

Эти страницы сочинения Контарини, появившиеся в результате того, что он — случайно заброшенный в Москву — описал, наряду с общим фоном своих впечатлений, приемы у Ивана III, вполне могут служить материалом для истории московской дипломатии.

Эти описания явно показывают, — нет надобности это подчеркивать, — что Контарини действительно побывал в Москве и был очевидцем всего, о чем рассказал в своем труде.

* * *

Изображение обратного пути Контарини уже было разобрано выше, при сопоставлении его с описанием Барбаро в конце его сочинения. Следует отметить лишь остановку в Троках (12 — 16 февраля 1477г.), ⁴⁹ где Контарини был на приеме у польского короля Казимира IV. Контарини рассказал королю и всем присутствовавшим на обеде о своем путешествии в Персию, ко двору Узун Хасана, о его военном могуществе (possanza) и его стране, а также об образе жизни и военных силах татар. ⁵⁰ Примечательно, что рассказчик — это ясно из его изложения — ни словом не упомянул о своем пребывании в Москве и о приемах у Ивана III. Сделал он это по понятной причине: отношения между Россией и Польшей-Литвой были тогда весьма неприязненными. С другой стороны, существовал союз между Казимиром IV и ханом Большой Орды Ахмедом — врагом Ивана III; отсюда повествование о могуществе татар. Рассказ Контарини вызвал всеобщий интерес и одобрение со стороны польского короля.

Дальнейший путь Контарини после остановки в Троках пролегал через города Слоним, Варшаву, Познань, Мезериц, Франкфурт на Одере, Иену, Нюрнберг, Аугсбург, Тренто. В Венецию Контарини приехал 10 апреля 1477 г.

Комментарии

1. Барбаро пишет «duca» (герцог, князь); его соотечественники употребляют слово «re» (король), но не в официальных документах. Венецианский сенат обращается к Ивану III, называя его «Illustrissimus et potentissimus dominus dux Russie». В книге Дж. Барбьери (Barbieri. Milano e Mosca. p. 82 — 84) приводится письмо миланского герцога Франческо Сфорца (от 12 января 1463г.) Якову, «монетчику золотой и серебряной монеты всего государства светлейшего господина Белого императора». Барбьери (р.24, n.20) сам удивлен подобным титулом; в остальных приводимых им документах Иван III назван «dominus despotus Russie» или «dominus magne Russie».

2. О запрете (или ограничении?) со стороны правительства варить опьяняющий медовый напиток на хмелю пишет Контарини; достоверность его впечатлений подкрепляется тем, что он несомненно мог слышать в Москве и о сатирических произведениях, в шуточной форме предостерегающих от бедствий, связанных с пьянством. Интересна в этом отношении сатира XV в. под названием «Слово о высокоумном хмеле»; сам хмель описывает несчастья, постигающие пьяницу из любых социальных кругов, и при этом называет князя, духовных лиц, купца, слуг княжих, селянина, мастера (см.: В. Н. Перетц. Из старинной сатирической литературы о пьянстве и пьяницах. Сборник статей, посвященных С. Ф. Платонову, СПб., 1911, стр. 433 — 434).

3. N. di Lenna, p. 30 — 31

4. Ibid., стр. 7. — To же мнение продолжают высказывать вплоть до наших дней. См. ниже (стр. 103) о книге Артуро Кронья (1958).

5. Persia, p. 36 v — 38 r.

6. Ibid., p. 47 v — 49 r.

7. Ibid., p. 59 v — r.

8. Tana, § 23.

9. Ibid., § 9 — 11.

10. bid., § 62.

11. Ibid., § 35 (о земледелии у татар).

12. Ibid., § 37 (о переправе татар через реку).

13. Ibid., § 16, 17, 19 etc.; Persia, p.50 v (о вкусе багдадских фруктов).

14. Tana, § 58.

15. Ibid., § 47.

16. Persia, p. 63 r.

17. Ibid., p. 50 r.

18. Tana, § 62.

19. Persia, p. 28 v — 33 v.

20. Ibid., p. 59 r — 60 v

21. Сообщения Контарини о Москве в 1476 — 1477 гг. см. ниже (стр. 225 сл.) (Contarini, p. 97 г — 105 г).

22. Tana, § 47 — 50.

23. Ibid., § 51.

24. Ibid., § 52. Ср. коммент. к Барбаро: примеч.132 — 133; к Контарини: примеч. 88.

25. Ibid., § 53.

26. Ibid., § 54: «el se ariva ale confini dela Rossia».

27. Contarini, p. 97 r: «intrammo nel paese della Rossia»; «intrammo in la terra di Moscovia».

28. Tana, § 54.

29. Соntarini, p. 97 r — v.

30. Ср. выше, стр. 83, 89 — 90.

31. Cronia. La conoscenza, p. 115. — В сущности, Кронья повторил мнение Никколо ди Ленна, высказанное им еще в 1914 г. (см. выше, стр. 98).

32. Барбаро также не дает описания своего пути в Тану, но то было в 1436 г., когда венецианские суда еще без особых затруднений проходили через Константинополь и турецкий флот не господствовал в Эгейском море; тогда связи Таны с Венецией еще не утратили экономического значения и циркуляция итальянских торговых кораблей продолжалась в более или менее обычном порядке.

33. Несомненно, что Барбаро — это заметно по изложению — не имел в виду выдавать свое краткое описание Москвы за отчет о своем путешествии туда.

34. Всем известный прием средневековых писателей включать в свои труды отрывки произведений других авторов, не называя их имен, вовсе не относится к данному случаю. Контарини не был для Барбаро «авторитетом» (auctoritas), а списывать полагалось текст именно авторитета. Кроме того, оба путешественника были не только современники, не только сограждане, но и коллеги по службе в своем правительстве, а в отдаленных странах чувствовали себя друзьями: встретившись в Персии, они упали друг другу в объятия и прослезились. При таких обстоятельствах невозможно допустить мысли о списывании, особенно со стороны старика Барбаро. Заимствование же материала — налицо.

35. Аристотель Фьераванти, или Фьораванти (по имени его отца, Fieravante) происходил из семьи архитекторов из города Болоньи. Он родился между 1415 и 1420 гг. и после многочисленных инженерных и строительных работ в различных итальянских городах (в Венеции, Мантуе, Милане, Неаполе и др.) отправился в Россию, приглашенный послом Ивана III Семеном Толбузиным. Посольство и Аристотель прибыли в Москву 26 марта 1475г., в день праздника Пасхи (Моск. свод, стр. 303).

36. Соntarini, р. 98 V — 99 г.

37. Ibid., p. 99 v

38. Ibid., p. 99 v, 102 r.

39. Ibid., p. 100 r.

40. Ibid., p. 100 r — v.

41. Моск. свод, стр. 309. — «Ведениев день» — праздник «введения» девы Марии во храм — отмечался 21 ноября. По народным приметам «на введение» бывала оттепель.

42. Contarini, p. 98 r. — Причастие «turbato» (в первом значении глагола «turbare») следует понять как «взволнованный» или «возмущенный»; Иван III действительно возмущался поведением Тривизана. Однако исходя из словоупотребления самого Контарини (ibid,, p. 82 v) правильнее передать это причастие как «рассерженный», даже «разгневанный» (см. выше, стр. 92).

43. Пребывание Тривизана в Москве длилось от 10 сентября 1471 г. до 19 августа 1474 г.

44. Contarini, p. 101 г.

45. Мы отнюдь не разделяем мнения историков XVIII и XIX вв., склонных приписывать Софье Палеолог чрезмерное влияние на политику Ивана III Софья вовсе не могла быть — по выражению К.В.Базилевича, тоже не согласного с подобным мнением, — «инициатором всех важнейших событий конца XV века» (Базилевич, стр. 85). Но в данном случае, при еще не вполне развившихся связях с Венецией, Софья, менее пяти лет тому назад покинувшая Италию, с удовольствием беседовала с венецианцем Контарини и могла проявить свое одобрение относительно связей с Венецией. Контарини к тому же отметил, что не кто иной, как сам великий князь, нашел нужным предложить ему посетить дёспину (volse etiam visitassi la despina et cosi fed).

46. Сontarini, p. 101 v.

47. Ibid., p. 98 r.

48. Ibid., p. 101 v — 102 r.

49. Ibid., p. 102 v — 104 v. — Теперь Trakai — замок на острове, неподалеку от Вильнюса.

50. Словом «possanza» определялась именно военная мощь, значительность военных сил. См.: ibid., p. 103 v.