АМБРОДЖО КОНТАРИНИ

ПУТЕШЕСТВИЕ В ПЕРСИЮ

VIAGGIO IN PERSIA

[/Отъезд из Венеции/ 23-го Февраля 1473 года отправился я из Венеции с свитою своею, состоявшею из Преподобнаго Отца Стефана Тесты, находившегося при мне в звании Духовника и Секретаря, из переводчика Димитрия Сетинского и двух служителей: Матвея Бергамского и Венгерского уроженца Иоанна (Zuanne Ungaretto). Все мы пятеро были одеты в длинное платье немецкого покроя, а деньги, взятые [14] нами на дорогу, зашил я из предосторожности в свой камзол и в платье означенного отца Стефана, что было впрочем для обоих нас несколько беспокойно. Сев с четырьмя товарищами моими в лодку, подплыл я сначала к монастырю Св. Михаила Муранского, где, отслушал обедню и приложившись к Животворящему Кресту, отправился с благословеннием настоятеля прямо к Местре. Тут было приготовлено для нас пять лошадей. Мы сели на них и с именем Божиим пустились по дороге к Тревизе, до которой, не смотря на все старания мои, не мог я ни за какие деньги достать проводника.

/Конильяно/ 24-го числа прибыли мы в Конильяно, где я почел за нужное, пред отправлением в дальнейший, опасный путь, исповедаться в грехах своих и приобщиться Св. Таин, что и исполнил весьма усердно.

/Агсбург/ 26-го числа поутру оставили мы Конильяно и, при самом выезде оттуда, встретили Немца, по имени Себастиана, который объявил нам, что едет по одной с нами дороге, знает хорошо меня и цель моего путешествия и охотно бы желал сопутствовать нам до Ниренберга. Приняв его за посланника Божия, мы все шестеро пустились в путь и, нигде не останавливаясь, въехали в [15] Германию, где по дороге встречали множество красивых городов и замков, принадлежащих разным владетелям и Епископам и признающих над собою верховную власть Светлейшего Императора (Serenissimo Imperadore). Из всех этих городов наиболее понравился мне Аугсбург (Auspurch). Миновав Берцемсиурх (Berсemsiurch), укрепленный город, принадлежащий Императору, мы, в пяти милях от оного, расстались с товарищем нашим Себастианом, долженствовавшим свернуть на Франкфурт, и при прощании крепко обняли друг друга.

/Ниренберг/ 10-го Марта 1474 прибыли мы в Ниренберг (Norimbergo), отменно красивый город, с укрепленным замком, посреди коего протекает река, разведывая о проводнике для дальнейшего пути, узнал я случайно от хозяина моего, что в Ниренберге проживают два Посла Короля Польского, с которыми он советывал нам ехать вместе. Это известие так обрадовало меня, что я тот же час отправил отца Стефана объявить означенным послам, кто я таков, и просить о дозволения переговорить с ними. Получив в ответе, что могу посетить их, когда мне заблагорассудится, я немедленно отправился к ним в дом, и по прибытии туда, узнал, что один из сих Послов, принадлежавших [16] к числу знатнейших Сановников Его Величества, был Архиепископ, а другой - Дворянин (Cavaliere), по имени Павел. После первых приветствий объявил я им, что имею доверительные грамоты к их Королю, и они, не смотря на мое одеяние, обошлись со мною весьма почтительно и охотно приняли в свое сообщество. Во ожидании их отъезда пробыл я в Ниренберге до 14 числа.

/Франкфурт/ 14-го Марта отправились мы далее, в сопровождении означенных послов, и еще Посланника Богемского Короля, младшего сына Короля Польского. Составляя вместе отряд из шестидесяти всадников, мы таким образом проехали чрез всю Германию, останавливаясь по временам в прекрасных селениях; большею же частию в городах и замках, которых здесь весьма много и которые заслуживают внимание по красоте и крепости своей. Но так как страна сия известна уже почти каждому из читателей, или по собственным наблюдениям, или по наслышке, то я и не намерен распространяться здесь более о ея городах и замках, а скажу только, что с 14-го по 25-е число ехали мы постоянно чрез владения Маркиза Бранденбургского, Герцога Саксонского, и прибыли наконец в красивый и укрепленный город [17] Франкфурт, принадлежащий также означенному Маркизу, и находящийся на границе Германии и Польши. Тут пробыли мы до 29 числа, во ожидании прибытия вооруженного отряда, отряженного Маркизом для сопровождения Польских Послов до владений их Короля. Отряд этот, как следует, прибыл в отличном порядке.

/Мезериц/ 31-го числа прибыли мы в Мезериц (Messariza), первый город Королевства Польского. Он не велик, но довольно красив и имеет небольшую крепостцу.

/Познань/ 2-го Апреля 1474 достигли мы Познани (Posnam), не встретив на пути своем ничего особенно замечательного. Город сей заслуживает внимание как по красоте улиц и домов своих, так равно и по множеству живущих в нем купцев.

3-го числа пустились мы из Познани далее к тому месту, где надеялись найти Короля, и по дороге не видали никаких особенно замечательных городов или замков. Самые даже здешние постоялые дворы весьма отличны от Германских гостиниц.

/Ленчица/ 9-го числа, в Страстную Субботу, прибыли мы в городе, именуемый Ленчицею (Lancisia), где находился тогда Его Величество Казимир, Король Польский. Он выслал к нам на встречу двух своих дворян и приказал [18] отвести для нас приличную квартиру, которая по тамошнему месту была довольно хороша. Так как следующий день был первым днем Пасхи, то я и не посмел представиться Его Величеству.

11-го числа поутру Король прислал мне черное камковое платье, в котором я должен был явиться ко двору. Надев его, по принятому в той стране обычаю, отправился я, в сопровождении многих значительных особ к Его Величеству и, после обычных приветствий и преклонений, поднес ему грамоту Светлейшей Республики, объяснив притом причину моего посольства. Королю угодно было оставить меня обедать вместе с собою и тут я удостоверился, что Польский стол почти ни в чем не различествует от нашего, изобилуя разными кушаньями, отменно хорошо приготовленными. По окончании обеда, откланявшись Его Величеству, возвратился я в свое жилище.

13-го числа Король вторично прислал за мною и на все то, что я передал ему накануне от имени Светлейшей Республики, отвечал в самых ласковых и благосклонных выражениях. Это удостоверило меня в справедливости общего мнения, что давно уже не было в Польше такого правосудного Государя. За сим приказал он [19] мне дать двух проводников: одного для Польши, а другого для Малороссии, вплоть до самого Kиeвa (Chio) или Маграмана (Magraman), города, лежащего вне владений Его Величества, в России. Отблагодарив надлежащим, образом Короля от имени Светлейшей Республики, я распростился с ним.

14-го числа выехали мы из Ленчицы, в сопровождении помянутых проводников, и продолжали путь свой по стране ровной и местами покрытой лесом. Повсюду находили мы ночлеги, из коих иные были довольно порядочны, а другие не совсем хороши. Вообще Польша показалась мне не слишком богатою землею.

/Люблин/ 19-го числа прибыли мы в город Люблин (Lumberli). Он довольно красив и имеет крепостцу, в которой находились тогда четыре сына Его Величества. Старшему из них казалось не более 15 лет, а остальные были все погодки. Они жили тут под наблюдением весьма почтенного наставника. Узнав, что их Высочествам было угодно (вероятно по приказанию их родителя) видеть меня, я поспешил исполнить их желание, - и один из них приветствовал меня в таких выражениях, которые ясно доказывали уважение, питаемое ими к своему наставнику. [20] Отвечав приличным образом, я откланялся Их высочествам и простился с ними.]

§ 1. Мы выехали из Польши 20 апреля [1474 г.] и вступили в Нижнюю Россию, ¹ также подчиненную польскому королю. Вплоть до 25 апреля мы ехали по огромным лесам, находя пристанище то в каком-нибудь небольшом замке, то в какой-нибудь деревне. В вышеуказанный день мы пришли в город, называемый Луцк, ² обладающий довольно хорошим деревянным замком. Здесь мы оставались до 24 апреля, и не без опасений, благодаря двум свадьбам, потому что почти все были там пьяны, а в таком виде эти люди весьма опасны. У них нет вина, но из меда ³ они приготовляют особый напиток, который опьяняет гораздо сильнее, чем вино.

Оттуда мы уехали 25 апреля и вечером прибыли в городок, называемый Житомир. ⁴ Весь тот день, 29 апреля, ⁵ мы двигались по лесам, причем очень опасным, так как там бродят разные подозрительные люди. Вечером, не найдя убежища, мы расположились на ночлег тут же в лесу, не имея никакой пищи; мне пришлось целую ночь быть настороже.

30 апреля мы приехали в Белгород, ⁶ что значит белый замок, где находилась резиденция его величества короля; здесь мы приютились с большими неудобствами. [211]

§ 2. 1 мая [1474 г.] мы приехали в город, именуемый Киев или Маграман, ⁷ который находится вне Нижней России. ⁸ Этим городом управлял некий пан Мартин, ⁹ поляк-католик. Узнав от королевских проводников о моем приезде, он дал мне весьма жалкое помещение, что, впрочем, соответствовало той стране, и основательно снабдил меня продовольствием.

Город стоит у границ с Татарией; ¹⁰ в нем собирается некоторое количество купцов с пушниной, вывезенной из Верхней России; ¹¹ объединившись в караваны, они идут в Каффу, ¹² однако часто бывают захвачены, как бараны, татарами. Город изобилует хлебом и мясом. Образ жизни у тамошних обитателей таков: с утра и до трех часов они занимаются своими делами, затем отправляются в корчмы и остаются там до ночи; нередко, будучи пьяными, они устраивают там драки.

§ 3. Пан Мартин прислал 2 мая многих из своих дворян сопроводить меня, когда он пожелал, чтобы я явился к нему на обед. После положенных приветствий он преподнес мне много богатых подарков и объявил, что его величество король повелел ему оказывать мне почести и оберегать от всякой опасности; ¹³ он также должен был предоставить мне возможность пройти по степи вплоть до Каффы. Я всячески поблагодарил его милость и просил исполнить все это. Он сказал мне, что ждет посла из Литвы, который должен идти с дарами к татарскому хану. ¹⁴ Поэтому хан высылает навстречу ему двести татар-всадников для сопровождения и безопасности. Так он успокаивал меня, высказывая пожелание, чтобы я дождался упомянутого посла: таким образом у меня будет сопровождающая охрана и безопасное путешествие. Так я и решил поступить. Мы отправились обедать; все было устроено, как полагается, и угощений оказалось изобилие. При этом мне был оказан большой почет. Там присутствовал епископ, брат пана Мартина, и много дворян; были там певцы, которые пели, пока мы обедали. Хозяин очень долго держал меня за столом — к великому моему огорчению, потому что больше всего мне был нужен отдых. По окончании обеда я попрощался с его милостью и пошел в предоставленное мне жилище, которое находилось в городе; ¹⁵ он же остался в замке, где была его резиденция. Замок построен целиком из дерева.

В городе есть река, которую на их языке называют Днепром, а на нашем — Лерессе. ¹⁶ Эта река протекает около города и впадает в Великое море. ¹⁷

§ 4. Мы оставались в этом месте десять дней. Потом прибыл упомянутый посол, и в то утро, когда мы собирались ехать, он пожелал отслушать мессу. Хотя ему и было уже сказано обо мне, тем не менее после мессы и последних объятий пан Мартин велел мне взять того посла за руку и при этом сказал ему: «Этот человек находится под покровительством нашего короля, и потому надо, чтобы ты проводил его в полной неприкосновенности [212] в Каффу». Это были чрезвычайно горячие слова. Посол ответил, что приказание его величества короля для него дороже жизни и все, что будет иметь он, буду иметь и я. После этих слов я простился с его милостью, поблагодарив его, как только мог и умел, — чего он вполне заслужил, — за оказанную мне большую честь. В течение тех дней, что я стоял там, он много раз снабжал меня продовольствием, я же подарил ему немецкую верховую лошадь, одну из тех, с которыми мы выехали из Местре. Нам сказали, чтобы мы оставили там [т.е. в Киеве] других своих лошадей, потому что это были жеребцы, а взяли бы для себя местных лошадей. Проводники его величества хорошо мне послужили, и я отдал им должное.

§ 5. Вместе с упомянутым послом мы отправились из Киева 11 мая. Я двигался в повозке, в которой совершал путь вплоть до этих мест еще с тех пор, как покинул короля, потому что у меня болела голень и я не мог сидеть на лошади. Проскакав до 13 числа, мы прибыли в деревню, по названию Черкассы, также подчиненную тому королю. Здесь мы оставались до 15 мая, когда посол узнал, что татары пришли к Черкассам. В сопровождении этих татар мы уехали и вступили в пустынную степь. ¹⁸

Затем, 15 числа, мы приблизились к уже упоминавшейся реке, которою нам надо было пересечь. Эта река отделяет Татарию от России, (отсюда идут) в сторону Каффы. Ширина реки более мили; она очень глубока. Татары принялись рубить деревья и связывать их вместе, а сверху клали ветки; поверх всего они положили наши вещи. Затем татары вошли в реку, держась за шею лошадей, а мы привязали их за хвосты веревками, которые были приделаны к этим плотам. Все мы погрузились на них и погнали лошадей по реке, которую с божьей помощью и пересекли невредимыми. Предлагаю будущему читателю представить себе величину опасности; я по крайней мере не знаю, что могло быть страшнее этого!

§ 6. Переправившись на противоположный берег и сойдя на землю, мы привели в порядок свое имущество и на весь тот день остались там вместе с татарами. Некоторые из вожаков усиленно меня разглядывали и толковали между собой. Наконец мы снялись с берега этой реки и пустились в путь по пустынной степи, что повлекло за собой всяческие трудности. Когда мы проходили по лесу, посол через своего переводчика велел сказать мне, что татары решили отвести меня к своему хану; они говорили, что не могут поступить иначе и допустить, чтобы такой, как я, человек (а они это поняли) прошел в Каффу, не будучи представлен их хану. Я почувствовал большое беспокойство, когда услышал такие вещи; я доверительно обратился к переводчику [литовского посла], прося его припомнить то обязательство, которое было дано пану Мартину во исполнение воли польского короля, и пообещал ему саблю. Он проявил желание успокоить меня: вернулся [213] к своему послу, передал ему мои слова, а затем уселся с татарами, начал с ними пить и своими речами уверил их, что я генуэзец; так он уладил дело при помощи 15 дукатов. Однако я, пока не узнал об этом, пережил величайшее волнение.

§ 7. Утром мы поскакали и ехали так до 24 мая с многочисленными трудностями, даже один день и одну ночь были лишены воды. Затем прибыли к такому месту, где упомянутому послу и татарам надлежало повернуть по пути к хану, который находился в замке по названию Керкер. ¹⁹ Посол дал мне одного татарина для сопровождения, который должен был довести меня до Каффы. Я простился с послом, и мы разъехались. И хотя мы остались одни и продолжали пребывать в непрестанной опасности, боясь, как бы те татары не вернулись, все же мне было приятно, что я отделился от тех проклятых псов, настолько воняющих кониной, что было невозможно стоять с ними рядом.

Мы шли дальше с нашим проводником-татарином и к вечеру сделали привал в степи, посреди нескольких татарских телег с их войлочными покрышками. Внезапно вокруг нас оказалось много татар, старавшихся узнать, что мы такие. Когда наш проводник сказал, что я генуэзец, они предложили нам кислого молока.

§ 8. Утром, еще до рассвета, мы двинулись оттуда и к вечеру 26 мая [1474 г.] вступили в город ²⁰ Каффу с пением Те deum, ²¹ вознося благодарение господу богу, который избавил нас от столь великих тревог. Нас потайно отвели в какую-то церковь, и я послал своего переводчика отыскать нашего консула; ²² тот сразу же прислал своего брата, который сказал мне, что надо дождаться позднего времени, чтобы перейти незаметно в один его дом в пределах города. Так мы и поступили. В надлежащий час мы вошли в дом консула, где нас приняли с почестями и где я встретил мессера Поло Оньибен ²³ посланца нашей светлейшей синьории, который выехал [из Венеции] за три месяца до меня.

Я не могу подробно рассказать о состоянии города ²⁴ Каффы, потому что оставался почти непрерывно в стенах дома, чтобы не быть замеченным; скажу лишь о немногом, что удалось увидеть и услышать. Город этот расположен на Великом море и ведет большую торговлю; он плотно населен людьми разных национальностей ²⁵ и, по слухам, весьма богат.

§ 9. Пока я жил в этом городе, имея намерение отправиться в Фассо, ²⁶ я нанял корабль, который находился в Забакском море; ²⁷ патроном ²⁸ его был Антонио ди Вальдата. Я условился, что приеду на лошади, найду этот корабль и пущусь в плавание. Но после того, как я все это устроил, мне был предложен другой проект одним армянином по имени Морак (он был в Риме в качестве посла Узун Хасана) и еще другим старым армянином. Они сказали, что, вместо того чтобы высаживаться в Фассо, мне следовало бы высадиться в другом месте, называющемся Ла Тина; ²⁹ она отстоит почти на сто миль от Трапезунда, [214] принадлежащего теперь туркам. Высадившись там, мы сразу оседлаем лошадей, и через четыре часа — как они обещали — я буду уже в замке некоего Ариаама, подданного Узун Хасана. Они также дали мне понять, что в этой Тине не было других замков, принадлежавших грекам, ³⁰ и потому без сомнения я в полной безопасности достигну упомянутого замка. Мне ни с какой стороны не нравилось это предложение, но меня очень уговаривал и консул, и его брат, поэтому я, хотя и весьма неохотно, согласился.

§ 10. Мы выехали из Каффы 3 июня [1474 г.]; со мной отправился и консул; на следующий день мы прибыли к месту стоянки корабля, который был нанят за 70 дукатов, но из-за изменения направления пришлось платить 100 дукатов. Мне сказали, что в том месте, где я собирался высадиться, нельзя найти лошадей, и потому я погрузил девять коней на этот корабль, имея в виду проводников и также необходимость тащить с собой продовольствие по стране мингрелов и по Грузии. Когда были погружены лошади, мы — это было 15 июня — распустили паруса и вошли в Великое море. Мы плыли в сторону упомянутой Тины, и ветер нам благоприятствовал.

Когда мы находились примерно в 20 милях от берега и еще не могли видеть места своего назначения, ветер неожиданно подул на восток и стал противным нашему ходу в нужную нам сторону. Тут я заметил, что моряки переговариваются между собою, и решил узнать, о чем они говорят. Они сказали, что готовы все сделать по моему желанию, но должны заверить меня, что место, [куда мы идем], крайне опасно. Услышав это и видя по всему, что господь бог не хочет, чтобы я плохо кончил, я решил идти в сторону Вати ^3I и Фассо. И вскоре после такого решения наступила хорошая погода и мы поплыли при попутном ветре. Мы пришли в Вати 29 июня, и так как лошади чувствовали себя плохо, я решил спустить их на землю и отправить [по берегу] в Фассо, до которого, как говорили, оставалось 60 миль.

§ 11. В том месте [Вати] находился некий Бернардин, брат нашего патрона; он пришел на корабль и, услышав, что мы собирались идти в Тину, подтвердил, что если бы мы туда пошли, то все были бы захвачены в рабство; он знал точно, что в том месте находился турецкий субасса ³² с конницей, объезжавший, по своему обыкновению, [вверенную ему] область. Я возблагодарил бога, и мы отплыли оттуда.

Вати — это замок с небольшим борго, ³³ принадлежащий синьору по имени Горбола. Страна эта относится к Мингрелии. Здесь есть и другой город, который называется Кальтикия, ³⁴ лежащий на берегу Великого моря, но незначительный; туда свозят шелк и парусину, а также немного воска; все это невысокого качества, так как народ там бедный.

§ 12. 1 июля [1474 г.] мы подошли к устью Фассо. К кораблю подплыла лодка с мингрелами (у них какие-то странные повадки [215] и привычки). Мы спустились с корабля и в этой лодке вошли в устье реки, где есть остров, о котором рассказывают, что здесь именно правил царь Ээт, ³⁵ отец волшебницы Медеи. ³⁶

Мы провели там ночь, но при таком количестве мошкары, что не могли представить себе возможность разбить там лагерь. Утром, т. е. 2 июля, мы поплыли на той же лодке вверх по реке и дошли до города, именуемого Фассо; он расположен на берегу этой реки среди лесов. Ширина реки равна двум полетам стрел из арбалета. Выйдя на берег, я встретил некоего Николо Капелло из Модона ³⁷ (он был здешним начальником и давно уже принял мусульманство) и донну Марту, черкешенку (она была рабыней одного генуэзца, затем какой-то другой генуэзец женился на ней). Я остановился у этой донны Марты, которая оказала мне хороший прием. Я оставался здесь до 4 июля и затем уехал оттуда.

§ 13. Город Фассо принадлежит мингрелам; их правитель зовется Бендиан; ³⁸ земли у него мало — в ширину приблизительно на три дня пути; но там много лесов и гор. Это дикие люди; они выбривают себе тонзуры наподобие братьев-миноритов. Они выращивают маис, а также немного пшеницы, делают вино, но неважное. Они питаются [маисовой] кашей, которую приготовляют в твердом виде, вроде поленты; это жалкая пища, у женщин она еще хуже. Мингрелам было бы совсем плохо, если бы кое-когда не привозили им вино и соленую рыбу из Трапезунда и соль из Каффы. ³⁹ Они вывозят некоторое количество парусины и воска, но в общем мало. Если бы они были людьми прилежными и трудолюбивыми, то в реке могли бы ловить рыбу, сколько пожелают. Они христиане, но у них много еретических толков; они следуют греческому вероисповеданию.

Мы уехали из Фассо 4 июля; я взял себе проводником упомянутого уже Николо Капелло. На лодке мы пересекли реку Мацо, ⁴⁰ следуя по мингрельским лесам и горам, вечером 5 июля пришли к месту, где находился Бендиан, правитель Мингрелии[ со всем двором своим. Я послал немедленно означенного Николо объявить Его Светлости, что желаю представиться ему и, получив на то позволение отправился в долину, где увидел [33] Бендиана, сидящего под деревом, на ковре, вместе с супругою своею и несколькими детьми. Он посадил меня на землю возле себя и на все приветствия мои, которые я подкрепил приличными дарами, отвечал только: Добро пожаловать. Испросив у него проводника, я откланялся и возвратился к свите своей. Вслед за сим он прислала мне в подарок свиную голову, несколько худо свареной говядины и немного гнилого хлеба. Все это по необходимости должны мы были употребить в пищу и, во ожидании проводника, пробыли тут целый день. Равнина эта усеяна деревьями, в роде бука (но гораздо выше), которые совершенно равны между собою и составляют род аллеи по обеим сторонам дороги. Бендиану не более 50 лет; он довольно видный мужчина, но обращение его и ужимки весьма странны.

7-го числа пустились мы далее и, продолжая путь свой по лесам и горам, прибыли на другой день к реке, составляющей границу между Мингрелиею и Грузиею (Giorgiania). Тут мы остались ночевать на набольшем свежем лужке и принуждены были голодать во всю ночь; ибо не имели при себе почти никакой пищи.

/Кутаис. Обед у Губернатора/ 9-го числа достигли мы Кутаиси (Cotaсhis), [34] небольшого городка с каменною крепостию, построенною на горе, и в которой находится церковь, повидимому очень древняя. Переправившись по мосту чрез довольно большую реку, остановились мы на лугу, где выстроен дворец Грузинского Царя Баграта (Pancrati), коему принадлежит город Кутаиси и, по приглашению Губернатора, остановились в этом дворце. Тут пробыли мы до 11 числа, тревожимые беспрерывно приходившими к нам Грузинами, которые столь же глупы как и Мингрелы. Быв приглашен Губернатором к обеду, я отправился к нему с некоторыми особами свиты моей. По прибытии в комнату, где находился хозяин с гостями своими, мы уселись на полу возле него и перед нами вместо скатерти разослали кожу, которая так была жирна, что сала, находившегося на ней, было бы достаточно для наполнения целого котла. Против меня положили кусок хлеба, репы, несколько мяса, приготовленного на Грузинский вкус, и другой подобной дряни. Между тем чаша с вином беспрестанно ходила вокруг стола и собеседники наши, без стыда напивавшиеся ею, старались всеми силами напоить также и меня до пьяна. Отказ мой возбудил в них большое негодование, и я с трудом мог уйти от Губернатора, выпросив у него однако [35] пред раставанием нашим проводника до того места, где находился Царь Баграт.

/Скандер. Свидание с Царем Багратом/ 12-го числа выехали мы из Кутаиса и, продолжая путь свой чрез леса и горы, уже поздно вечером остановились, по приглашению проводника, на небольшом лужке возле замка Скандера (Scander), расположенного на горе и служившего тогда местопребыванием Царю Баграту. Проводник наш вызвался известить Государя своего о моем прибытии, обещая возвратиться в скором времени и. привести с собою другого проводника, который бы сопутствовал нам чрез всю Грузию. По отбытии его, мы остались одни среди леса, томимые голодом и жаждой и окруженные всеми ужасами ночного мрака. Рано утром проводник наш возвратился, в сопровождении двух Царских писцов, которые объявили мне, что Царь их отправился в Кутаис, а их прислал для описи всего нашего имущества, дабы чрез то устранить затруднения и препятствия, могущия встретиться нам во время дальнейшего пути чрез его владения. В следствие такого объяснения они потребовали, дабы я непременно показал им все наши пожитки и даже вздумали описывать платье, бывшее на мне, по окончании же описи объявили, что мне одному велено вместе с ними ехать к Государю их, и увидев, [36] что я не охотно повинуюсь этому приказанию, принялись бранить меня. После продолжительных споров дозволено мне было однако взять с собою моего переводчика, и мы оба, сев на лошадей, отправились, совершенно на тощах, вместе с означенными писцами, в Кутаис, где находился тогда Царь Баграт. По прибытии туда, я должен был дожидаться под деревом дальнейших приказаний и таким образом провел всю ночь, не имея для утоления своего голода ничего, кроме небольшого количества присланного мне хлеба и рыбы. Свита же моя осталась под стражею в Скандере и отведена была в селение, где и поместили ее в доме священника. Легко представить себе, в каком мучительном положении находились мы в продолжении всего этого времени. На следующее утро приказано мне было явиться к Царю. Я отправился во дворец и застал его седящим на полу, посреди своих вельмож. Он сделал мне несколько странных вопросов и между прочим спросил: знаешь ли ты, сколько всего Царей на свете. Кажется двенадцать, отвечал я наобум. Точно так! возразил он, - и как я один из числа этих двенадцати Царей, то и не постигаю, как ты мог явиться в мои владения без писем от твоего Государя. Я отвечал ему, что единственною причиною такового [37] упущения есть непредвиденное прибытие мое в Грузию, но что Папа, Государь мой, уважающий его на равне со всеми прочими Владыками, охотно бы прислал к нему грамоту, если б только знал заранее, что мне удастся посетить его владения. Он казалось остался доволен моим ответом и сделал мне потом еще несколько странных вопросов, из коих я заключил, что плут проводник наш уверил его, будто при мне находится много драгоценных вещей. Если-бы эти вещи действительно нашлись у нас, то без сомнения Баграт никогда бы не согласился выпустить меня из своих рук, тем более, что писцы, делавшие опись небольшему моему имуществу, отобрав те предметы, которые им понравились, требовали настоятельно, дабы я подарил оные их Государю. При прощании с Царем, я просил его дать мне проводника, который бы безопасно провел нас чрез его владения, и получил в ответ, что он не только готовь дать нам проводника, но даже, для большей безопасности, велит снабдить меня охранительною грамотою. Откланявшись ему, я отправился обратно к тому дереву, где провел ночь и, после продолжительных споров с Царским писцем, получил наконец обещанного проводника и грамоту. [38]

14-го числа выехалии мы из Кутаиса и прибыли в то селение, где находились мои спутники, которые из рассказов Священника о злобных свойствах Царя Баграта заключили, что я погиб уже безвозвратно. Тем сильнее был восторг их при моем появлении. Они встретили меня как Мессию и сами не понимали, что говорили и делали. Священник также принял участие в общей нашей радости и немедленно накормил меня. Ночь провели мы очень спокойно, а между тем хозяин приготовил нам небольшой запас хлеба н вина на дорогу.

15-го числа, в третьем часу утра, пустились мы далее и, во все время странствования нашего по этой проклятой стране, вынуждены были ехать безпрерывно чрез леса и ужасные горы, останавливаясь для ночлега в ноле, возле какого либо ручейка, и разводя каждый раз огонь но причине сильной ночной стужи.

/Гори/ 17-го числа прибыли мы в Гори (Gorides), город, принадлежащий также Царю Баграту и выстроенный в небольшой равнине, у подошвы горы, над которою возвышается деревянная крепость. Город сей орошается большею рекою и вообще довольно хорош. Немедленно но прибытии нашем послал [39] проводника своего с извещением о моем приезде к Губернатору, который тот же час приказал отвести нам квартиру. Я ожидал от него хорошего приема и потому крайне удивился, получив вскоре после того повеление выдать ему, в следствие письма Царя Баграта, двадцать шесть червонцев, да проводнику нашему шесть. Напрасно доказывал я, что почитаю таковое требование неестественным ибо Государь его весьма ласково обошелся со мною н уже получил от меня в дар 70 червонцев. Все мои доказательства ни к чему не послужили и я должен был отсчитать требуемую сумму. Продержав нас до 19 числа, он наконец позволил нам продолжать путь свой, к крайнему моему удовольствию; ибо я был в конец измучен поступками этих тварей, которые, казалось, никогда не видывали людей. Грузия несколько лучше Мингрелии, но жители ея в нравах, обычаях и вероисповедании нисколько не отличаются от Мингрелов. В бытность нашу в Гори, рассказывали нам о храме, находящемся неподалеку оттуда, на большой горе, окруженной лесом, и в котором, по словам жителей, весьма замечательна древняя чудотворная Инока Богоматери, порученная хранению сорока монахов (caloiri). Я никак не мог решиться заехать [40] туда, ибо горел нетерпением скорее выбраться из этой проклятой страны, где вытерпел столько страха и неприятностей, что для описания оных потребовалось бы много времени, без всякой впрочем пользы для читателей.

20-го числа оставили мы Гори и продолжали путь свой чрез горы и леса, встречая изредка небольшие хижины, в которых запасались жизненными потребностями; ночи же проводили в открытом поле, избирая для ночлегов такия места, где была вода и корм для лошадей. Свежая мурава служила нам ложем, - и таким образом проехали мы чрез всю Мингрелию и Грузию.

/Лорео/ 22-го числа начали мы подыматься на превысокую гору и к вечеру достигли вершины ея, где и остановились для отдыха, хотя и не имели при себе ни капли воды. На другой день рано утром пустились мы далее и, [41] с ехав с горы, очутились во владениях Узун-Гассана, т. е. в Армении, а вечером прибыли в крепость Лори (Loreo), принадлежащую тому же Узун-Гассану и расположенную в небольшой долине, между горою и рекой, замечательной не столько по глубине вод своих, сколько по крутизне и высоте берегов. У самой этой реки выстроена Армянская деревня, в которой мы и расположились для ночлега; крепость же охраняется Турецкою стражею. Здесь решился я пробыть до 25-го числа, как для отдохновения своего, так равно и для отыскания проводника и был принят жителями весьма ласково. Между тем открылось, что Армянин, взятый мною из Кафы и выдававший себя за посла Узун-Гассана, был просто бездельник - коего сетей, по словам находившихся тут Армян, избегли мы одним только чудом. В следствие этого открытия, я отобрал от него лошадь, данную ему мною для дороги и отослал немедленно прочь; в проводники же взял одного Армянского Священника, обязавшегося сопутствовать нам до Тавриза и служившего мне во все продолжение пути с отменным усердием и честностию. 26-го числа все мы пятеро (включая в то число и Священника) выехали из Лори и, перебравшись еще чрез одну гору, прибыли [42] к вечеру в долину, окруженную также горами и посреди коей находится Турецкая деревня, где мы были приняты весьма хорошо и спокойно провели ночь на свежем воздухе.

/Гора Арарат. Хиагри/ 27-го числа, еще до рассвета, пустились мы далее, дабы успеть в потьмах перебраться чрез другую гору и миновать Турецкое селение, у подошвы оной находящееся, и чрез которое было бы весьма опасно проезжать днем. К счастию нам удалось переехать его в такое время, когда никто не мог видеть нас, - и к утру очутились мы уже в прелестной долине, чрез которую продолжали путь свой с большею против прежнего скорости, почти нигде не отдыхая. - Ночь провели мы на чистом воздухе и таким образом, подвигаясь все далее и далее, прибыли 28 числа к Ноевой горе, покрытой в течении всего года снегом, от вершины до самой подошвы. Нам сказывали, что многие пытались достигнуть вершины этой горы, но или совсем погибали, или возвращались с полною уверенностью, что исполнение сего предприятия решительно невозможно. Продолжая таким образом путь свой по означенной долине, на которой кое-где встречаются небольшие холмы, мы 30 числа достигли Хиагри (Chiagri), замка Франкских армян, где нашед довольно хлеба, кур и вина, решились [43] пробыть весь следующий день, дабы несколько отдохнуть от дороги.

Вечером 1-го Августа 1474 года выехали мы из Хиагри), взяв с собою до Тавриза еще другого проводника.

2-го числа прибыли мы в довольно хорошее Армянское селение, выстроенное на скате горы, и где надлежало нам переправиться (в особенного рода лодке, в тех краях употребляемой) чрез ту самую речку, на берегах коей (гораздо впрочем далее на восток) происходило, по рассказам жителей, сражение между Узун-Гассаном и Египетским Султаном Бузехом (Soldano Busech). В то время, как войска Персидския были расположены на одном берегу реки, а Султановы на другом, в рядах сих последних, по недостатку жизненных припасов, распространилась повальная болезнь. Узун-Гассан, пользуясь этим обстоятельством, напал на них, разбил и, взяв в плен Султана Бузеха, повелел отсечь ему голову. На левом берегу этой реки находятся, в близком одно от другого расстоянии, одиннадцать селений Армянских Католиков. Все они признают власть Папы и имеют своего особенного Епископа. Вообще в целой Персии нет страны лучше и плодоноснее этой области. [44]

/Марерики/ 3-го числа достигли мы небольшого городка Марерики (Mаrеrichi), где и решились провести ночь.

4-го числа пустились мы далее, не смотря на солнечный зной, тревоживший нас до такой степени, что даже было невозможно приложить руку к телу. К вящщему же мучению мы не могли нигде найти воды в достаточном количестве.

/Кочевые Туркменцы/ Здесь нужным почитаю об яснить, что по от езде нашем из Лори встречали мы по пути множество кочевых Туркменцев (Тurcоmаni), которые с семействами своими переходят безпрестанно с одного места на другое, избирая для становнищ земли, богатые пажитями и оставаясь на оных до тех только пор, пока все пажити истребятся. Те, которых нам удалось видеть по дороге, - вообще большие воры и разбойники. Они всякий раз ужасно пугали нас и одно только об явление, что я еду к их Государю, избавляло меня, при помощи Божией, от дальнейших неприятностей.

/Тавриз. Бунт Гурлу-Махмета/ Того же числа, около вечерни, прибыли мы в город Тавриз (Таuris), выстроенный на ровном месте и обнесенный довольно плохим земляным валом. Неподалеку от него находятся несколько красных гор, именуемых Таврскими (mоnti du Таuгi). По въезде [45] в городе мы нашли жителей оного в ужасной тревоге, так что с трудом могли добраться до одного Каравансарая (caversera), где и расположились остановиться. Турки, встречавшиеся нам но пути, говорили между собою. Эти собаки приехали посевать расколы в вере Магометовой. Надобно изрубить их в куски. По прибытии в Караван-сарай Хозяин оного, Азам (Azamo) (с первого вида показавшийся мне добрым человеком) отвел для нас две комнаты и не мог довольно надивиться, каким образом мы благополучно достигли его жилища; ибо все улицы были загорожены. На вопрос мой о причине виденного нами смятения объяснил он, что храбрый сын Узун-Гассана, по имени Гурлу-Махмет (Gurlumameth), восстав войною против родителя своего, завладел главным городом Персии Ширасом (Shiras), находившимся в управлении Султана-Хали (Sultan Chali) и мачихи Гурлу-Махмета. Узун-Гассан, проведав о сем, собрал войско и немедленно отправился противу мятежника, а между тем сообщник Гурлу-Махмета, некий горный владелец, по имени Загарли (Zagarli), с трехтысячным ополчением грабил все вокруг Тавриза и намеревался даже учинить нападение на сей город. Тавризский военачальник (Subassi) выступил было против него; но [46] был разбит на голову и с трудом успел спастись в стенах города. На вопрос мой, почему все жители не выйдут на встречу неприятелю, хозяин наш отвечал, что они не принадлежат к числу военных людей, хотя и признают над собою власть Наместника Тавризского. Я хотел было отправиться прямо к этому Наместнику, но никто не согласился проводить меня; до военачальников его также было невозможно добраться, и потому я принужден был во все это время скрываться, но совету моего хозяина, в Каравансарае и лишь изредка выходить для закупки припасов. Иногда я посылал за оными моего переводчика, а иногда некоего Астутина (Astutino), уроженца Павии, которого я привез с собою из Кафы и которому несколько был знаком Персидский язык. Зато всякий раз, когда он появлялся на улице, народ встречал его бранью, угрожая всех нас изрубить в куски. Наконец чрез несколько дней по приезде нашем, прибыл в Тавриз другой сын Узун-Гассана, по имени Мазубей (Mаsubei), с отрядом из 1000 всадников, для управления городом и защищения его от вышепомянутого Загарли. Я немедленно отправился к нему и с большим трудом добился аудиенции. Поднеся ему в дар кусок камлота, я об явил, что еду к его родителю [47] и просил дать нам хороший конвой. Он едва отвечал на все мои приветствия и по-видимому не обратил ни малейшего внимания на нашу просьбу. Откланявшись, я возвратился в свое жилище, а между тем дела час от часу становились неблогоприятнее. Мазубей требовал от жителей денег для набора войска, а народ не хотел удовлетворить этого требования, - и в следствие того повелено было запереть все лавки. Это заставило меня переехать из Каравансарая в один армянский монастырь, где нам отвели немного места для нас и лошадей наших; людям же своим я строжайше запретил появляться на улицах. Легко представить себе, в каком положении находились мы в продолжении всего этого времени. Ежеминутно ожидал я новых, тяжких бедствий; но Господь Бог, сохранивший нас до тех пор от различных опасностей, - и на сей раз был Спасителем нашим.

/Прибытие Хаджи Ласкера/ 5-го Сентября 1474 года, в бытность мою еще в Тавризе, прибыл туда Посланный от Светлейшей республики к Узун-Гассану, Бартоломео Лиомпардо, с которым я встретился в Кафе. С ним вместе приехал его племянник, по имени Бранкалион. Они отправились из Кафы чрез Трапезонт и потому прибыл в Тавриз месяцем позже [48] нас. Я решился послать означенного Августина) с донесениями к Светлейшей Республике о всем, случившемся с нами, и велел ему ехать чрез Алеппо. Он достиг благополучно Венеции, избегнув, с помощию Божиею, всех опасностей, угрожавших ему на пути. В Тавризе пробыли мы до 22 Сентября; но, не смотря на столь долговременное пребывание, я не могу сообщить о нем никаких подробных сведений; ибо во все это время не смел никуда выйти из дома. Скажу только, что он довольно обширен, хотя повидимому не слишком населен и изобилует всякого рода жизненными припасами, которые со всем тем очень дороги. В нем находятся несколько рынков, куда привозят весьма много шелку, отправляемого потом с караванами в Алеппо и где сверх того производить значительный торг Джездскими шелковыми тканями, янтарем и разными другими мелкими товарами. Драгоценных же камней в целом городе вовсе нет. К счастью нашему прибыль в Тавриз один из главнейших Сановников Узун-Гассана, по имени Хаджи Ласкер (Chadi Lascher), на возвратном пути из Египта, куда он ездил Послом от Государя своего для заключения мира с Египетским Султаном, в чем однако не имел желаемого успеха. Лишь только [49] узнал я о его прибытии, то немедленно поспешил явиться к нему, и объяснив, что еду с важными поручениями к его Государю, просил взять меня с собою. Он принял меня весьма ласково и в самых приветливых словах объявил, что охотно возьмет нас в свои спутники и с помощью Божиею благополучно довезет к Узун-Гассану. Этот счастливый случай принял я за явное доказательство особенной милости Господней и от искреннего сердца благодарил Святый Промысл Его, тем более, что в числе рабов Хаджи Ласкера были два Славянские ренегата, которые, тесно сдружившись с моими служителями, обещали дать мне знать, как только Господин их станет собираться в путь, - и сдержали свое слово. Я отблагодарил их подарками, послужившими нам в большую пользу.

/Отъезд из Тавриза. Султания/ 22-го числа, как было выше сказано, выехали мы из Тавриза вместе с Хаджи Ласкером и целым караваном Азамов, которые, держа один путь с нами, из опасения могущих встретиться неприятностей, охотно пристали к нам. Страна, чрез которую надлежало нам проезжать, представляет вид безплодной равнины. Изредка кое-где являются небольшие холмы; деревья же встречаются только в местах прибрежных. [50] В полдень мы останавливались для отдыха в открытом поле; ночь также проводили на степи; а жизненными потребностями запасались от времени до времени в селениях. Продолжая таким образом путь наш прибыли мы 28-го числа в Султанию (Soltania), город, с первого взгляда красивый и снабженный довольно большою деревянной) крепостию, которую я очень был любопытен видеть. В этой крепости находится мечеть, повидимому весьма древняя и особенно замечательная по находящимся в ней трем бронзовым вратам, которые выше ворот церкви Св. Марка в Венеции и украшены на выпуклых местах серебреною насечкою. Врата эти весьма красивы и должны без сомнения стоить очень дорого. Кроме их не нашел я ничего заслуживающая внимания в целом городе, выстроенном в долине и окруженном холмами, не слишком впрочем высокими. Утверждают, будто все зимнее время стужа в нем так нестерпима, что жители должны переселяться на другие места. В Султании есть рынок для жизненных припасов и разных мелочных товаров. Мы пробыли тут до 30 числа и потом пустились далее по степи, усеянной небольшими холмиками, — и на которой должны были проводить ночи в открытому поле. [51]

Султания принадлежит уже к самой Персии, начинающейся от Тавриза.

/Сена/ 4-го Октября 1474 прибыли мы в город, именуемый Сеною (Sena). Он не обнесен стеною, имеет подобно всем прочим городам рынок и расположен в долин, на берегу реки, между деревьями. Тут провели мы довольно безпокойно ночь в Каравансарае.

/Ком/ 5-го числа пустились мы далее, а 6-го на степи обнаружилась у меня лихорадка с такими сильными припадками, что я с трудом мог дотащиться до города Кома (Como), куда мы прибыли 8 числа. Остановившись для отдыха в Каравансарае, почувствовал я, что моя болезнь, усиливаясь все более и более, начинаете совершенно одолевать меня. На следующий же день занемогли и все мои спутники, кроме отца Стефана, который один ходил за нами. Болезнь наша повидимому была довольно серьезна, ибо сопровождалась бредом, заставлявшим нас делать разная дурачества. Хаджи Ласкер прислал осведомиться о нашем положении и извиниться в том, что не может дожидаться нас, ибо должен спешить возвращением к своему Государю. Для успокоения же нашего он обещал оставить одного из своих служителей, уверяя, что мы находимся в такой стране, где никто не решится оскорбить нас. Болезнь [52] моя продержала меня до 23 числа в Ком, который расположен на равнине, довольно красив, хотя и не обширен, и обнесен глиняным валом. Рынок его изобилует всякого рода туземными произведениями и мелкими товарами.

23-го числа пустились мы далее, хотя я, по причине слабости, едва мог держаться на лошади.

/Кашан/ 25-го числа прибыли мы в город Кашан (Cassan), также обнесенный глиняным валом. В нем такой же рынок как и в Коме; но за то самый город гораздо красивее.

/Испагань/ 26-го числа выехали мы из Кашана и прибыли в другой небольшой городок, по имени Нетас (Nethas). Он выстроен на ровном месте и производит более вина, чем все другие города Персии. Тут, по причине слабости моей и возобновившихся припадков лихорадки, решился я пробыть целый день, а 28-го числа сел опять с трудом на лошадь и, продолжая путь свой по степи, прибыль 30 числа в город Испагань (Spaan), где находился тогда Узун-Гассан. Распросив о месте жительства Светлейшего посла Г. Иосафата Барбаро, я в ехал к нему прямо на двор. Встреча наша была самая трогательная; мы долго обнимали друг друга и не могли нарадоваться свиданию нашему. Нуждаясь [53] более всего в успокоении, я вскоре отправился на отдых и уже не прежде как на другой день пристудил к совещанию с Г. Иосафатом Барбаро о том, что мне надлежало предпринять. Между тем Узун-Гассан, известившись о моем прибытии, прислал мне в гостинец разных жизненных припасов.

/Свидание с Узун-Гассаном/ 4-го Ноября 1474 он чрез рабов своих велел позвать к себе меня вместе с Г. Иосафатом Барбаро. Вступив в комнату, где он находился, мы нашли его, окруженного осьмью сановниками, повидимому весьма значительными. Я поклонился ему по обычаю страны и, об яснив от имени Светлейшей Республики цель моего посольства, представить данные мне доверительные грамоты. Выслушав меня, он отвечал кратко и почти извиняясь в том, что обстоятельства привели его в эту страну, и потом приказал мне сесть на ковре возле помянутых сановников. Вслед за сим нам подали множество разных яств, приготовленных по тамошнему обычаю и вообще весьма вкусных. Отведав их, мы простились с Его Высочеством (Sua Signoria) и возвратились в свое жилище.

6-го Ноября он опять прислал за нами и повелел показать мне большую часть [54] покоев своего дворца, выстроенного на прекрасном месте, в долине, возле небольшой речки. Один из сих покоев сделан в виде свода, на коем изображено отсечение головы Султану Бузеху, влекомому на веревке Гурлу-Махметом, - строителем этого дворца. За сим, по приказанию Его Высочества, были мы угощаемы разными сластями и потом отпущены в жилище наше. В Испагани пробыли мы с Узун-Гассаном до 25 числа. Город сей довольно красив, выстроен на ровном месте, обилует всякого рода жизненными припасами и, подобно всем прочим городам Персии, обнесен земляным валом. Говорят, что он значительно потерпел во время последней упорной защиты своей. От Тавриза до Испагани считается двадцать четыре дня пути. Все это пространство принадлежит собственно к Персии и представляет вид безплодной равнины, где в некоторых местах встречается соленая вода и где хлеб и плоды, которыми впрочем край этот довольно изобилен, не могут произрастать иначе, как с помощью поливки. Плоды тамошние весьма разнообразны и так вкусны, что мне нигде не случалось видеть подобных. С правой и с левой стороны тянутся горы, которые, говорят, очень плодородны и снабжают почти всю [55] Персию жизненными припасами. Припасы эти вообще весьма дороги. Кварт (quart) вина стоит от 3 до 4-х червонцев на наши деньги; хлеб также в цене; за верблюжью ношу дров платят червонец; мясо дороже чем у нас; семь кур обходятся не менее червонца, и все прочие товары относительно к нашим ценам также не дешевы. Персияне вообще народ вежливый и приветливый и повидимому любят Христиан. Нигде, во все время пути нашего, не встретили мы ни малейшей неприятности или оскорбления. Женщины одеваются довольно прилично и как в одежде, так равно и в верховой езде, искуснее мужчин. Они должны быть хороши собою; ибо мужчины очень красивы и статны. Персияне исповедуют веру Магометанскую.

/Отъезд из Испагани/ 25-го Ноября, как выше было сказано, Узун-Гассан, со всеми своими приближенными и семействами их, выехал из Испагани [56] в Ком, где намеревался провести зиму. Я должен был также следовать за Его Высочеством и мы отправились чрез те самые места, по которым, за несколько времени до того, я ехал один, - останавливаясь для ночлега в открытом поле, под шатрами. На каждом привале учреждались немедленно подвижные базары, ибо для следования за нами отряжены были особенные Депутаты, обязанные иметь при себе хлеб и другого рода жизненные припасы.

/Ком. Свойства и образ жизни Узун-Гассана/ 14-го Декабря 1474 прибыли мы вместе с Его Высочеством в Ком, где мне с большим трудом отыскали маленький домик, и то не тотчас по приезде нашем, так что я нисколько дней обязан быль жить в шатре. Тут пробыли мы при большой стуже до 21 Марта 1475, и в продолжение этого времени, по тамошнему обычаю, неоднократно были приглашаемы к Узун-Гассану. Иногда мы обедали вместе с ним, - и тогда нас впускали в шатер его; иногда же должны были дожидаться у дверей и весьма часто уходили, не перемолвив с ним ни слова. Когда же были, вместе, то они распрашивали нас об отечестве нашем и не редко делал весьма странные вопросы. Впрочем самый вход в шатер Узун-Гассана есть уже место почетное. Ежедневно около него [57] толпятся особы весьма значительные и каждый день обедают тут на голой земле до четырех сот человек и более. Им выносят в медных чашах Сарачинское или другое какое либо пшено, смешанное с небольшим количеством мяса, - и надобно посмотреть, с какою жадностию пожирают они все это. Самому же Государю и тем лицам, которые обедают за одним с ним столом, подают кушанья в большем количестве и весьма хорошо приготовленные. Узун-Гассан ест много, пьет вино безпрерывно и охотник почивать своих собеседников. При нем всегда находится множество плясунов и песенников, которые поют и пляшут по его приказанию. Вообще он кажется нрава веселого, высок ростом, худощав, краснолиц и в чертах своих имеет что-то Татарское. Рука его дрожит, когда он пьет вино. На вид ему должно быть около 70 лет. Он любить шутить, весьма обходителен, хотя ужасен в порывах гнева, и вообще обращение его довольно приятно. Таким образом мы пробыли в Ком, как выше сказано, до 28-го Марта. О переговорах наших с Его Высочеством по предмету моего посольства я почитаю излишним упоминать здесь, тем более, что самые последствия достаточно объясняют оные. [58]

/Порядок шествия Узун - Гассана/ 21-го Марта 1475 выступили мы всею ордою (lordo) из Кома в Тавриз. Каждый из свиты Его Высочества имел при себе все свое семейство и имущество, навьюченное на верблюдах и лошаках, которые вместе составляли огромный обоз. В сутки делали мы от 10 до 12, а иногда и до 20 миль, когда ближе не было хороших пажитей. Впрочем это случалось довольно редко. Шествие Узун-Гассана устрояется обыкновенно в следующем порядке. Накануне прибытия своего на какое либо место он посылает туда разбить свой шатер. В ночь вся орда подымается и направляет путь свой к избранному становищу, назначаемому большею частию в местах, обильных пажитями и водою. Тут остается он до тех пор, пока истребит весь подножный корм и потом отправляется далее. Жены всегда прибывают на привалы ранее мужей, дабы разбить шатры и приготовить все к их приезду. Оне весьма хорошо одеты и превосходно ездят верхом на отличных своих лошадях. Персияне вообще любят пышность и навьючивают верблюдов своих так, что любо смотреть на них. Между ними нет ни одного бедняка, который бы не имел по крайней мер семи верблюдов. От того то издали шествие их имеет видь несметной [59] толпы; но при приближении оного - весь обман исчезает. При въезде Узун-Гассана в Тавриз, свита его состояла по малой мере из 2000 ч. пехоты; конницы же, как заметил Г. Иосафат Барбаро и я, находилось при нем не более 500 человек; ибо остальные шли в разброд, как попало. Шатер Его Высочества необыкновенно великолепен. Спальный покой отделан в виде комнаты и обит красным войлоком, с дверьми, который годились бы для любого порядочного дома. Продолжая путь наш в вышеизъясненном порядке и следуя с своими шатрами за Узун-Гассаном, мы покупали все нужные для нас припасы на базарах, в стань устрояемых и платили за все очень дорого. Не редко он приглашал нас к столу своему с вышеобъясненными церемониями; но всего чаще присылал нам в подарок разные жизненные припасы, что служило явным доказательством особенного его благоволения. Вообще во все время нашего пути не сделано нам было ни малейшего оскорбления, ни от приближенных Его Высочества, ни от других следовавших за ним лиц.

/Прибытие Лудовика, Посла Герцога Бургундского/ 30-го Майя 1475, когда мы находились не более как в 15 милях от Тавриза, прибыл в стан наш Болонский монах, по имени Лудовик. Он имел при себе 6 лошадей и [60] назывался Патриархом Антиохийским и Послом Герцога Бургундского. Немедленно по его преезде Узун-Гассан прислал спросить у нас: знаем ли мы его, - и получил в ответь самые благоприятные об нем отзывы.

/Аудиенция/ 31-го числа поутру Его Высочество пригласил означенного Лудовика к себе, повелев и нам находиться при этой аудиенции. Патриарх сначала поднес ему обычные дары, заключавшиеся в трех кафтанах из золотой парчи, в трех других из алого бархата и еще в трех из фиолетового сукна, и потом, по прибытии нашем в шатер, изложил, согласно повелению Узун-Гассана, цель своего посольства, состоявшую в разных предложениях со стороны Герцога Бургундского, которые объяснять здесь считаю неуместным, - и на которые Его Высочество казалось не обратил особенного внимания. По окончании аудиенции все мы были приглашены к столу, в продолжении коего Узун-Гассань делал Людовику разные вопросы, на которые сей последний отвечал по возможности довольно удовлетворительно. После обеда мы откланялись Его Высочеству и возвратились в шатры свои.

/Тавриз/ 11-го июня 1475 выехали мы в Тавризь, где нам немедленно отвели квартиры, а 8-го, вместе с Патриархом, были вновь призваны [61] до Узун-Гассану. Еще прежде сего, раза че-тыре Его Высочество намекал мне о желании своем, дабы я возвратился в землю франков (Franchia), а Светлейший Иосафат Барбаро остался при нем; но как я всякий раз отклонял это предложение, то и не полагал, чтобы он вздумал опять возобновить его. По прибытии нашем к Узун-Гассану, Его Высочество сначала отнесся к Патриарху. «Возвратись к своему Государю, сказал он ему, и объяви, что я сдержу свое обещание касательно войны с Отоманами, которую теперь же готовь начать;» - потом присовокупил еще нисколько других незначительных слов и, обратившись ко мне, продолжал: «Ты возвратишься также с этим человеком (conquestro Casis) к твоему Государю и объяснишь ему, что я готовь итти войною на Отоманов; пусть он с своей стороны делает то же. Я не мог избрать в Послы никого лучше и достойнее тебя. Ты доезжал до Испагани, возвратился оттуда вместе со мною, видел приготовления наши и потому можешь все передать Государю своему и Государям Христианским.» Слова эти крайне смутили меня, — и я начал было представлять Его Высочеству, что не могу исполнить приказаний его по весьма важным причинам; но он прервал меня, [62] возразив с гневным видом: «Я хочу и повелеваю, дабы ты отправился в путь, и об этом повелении сообщу твоему Государю!» Видя из сих слов твердую решимость Узун-Гассана и приняв во уважение советы Пaтpиарха и Иосафата Барбаро, убеждавших меня повиноваться безпрекословно, я отвечал Его Высочеству, что сколь ни тягостно для меня такое приказание, но я в точности исполню оное, ибо воля его над моею головою, - и повсюду буду превозносить его могущество и милость, побуждая Государей Христианских последовать его примеру. Он повидимому остался доволен моим ответом, и выразив благоволение свое в нескольких ласковых словах (в духе тамошнего языка), повелел отвести нас в другой покой, где нас облачили от имени его, также по принятому в том краю обычаю, в кафтаны, не слишком впрочем дорогие. После сего мы были снова приведены к Его Высочеству и, отблагодарив его приличным образом, возвратились в свои жилища, куда он прислал нам в подарок нисколько денег, разных незначущих безделушек и по лошади для меня и Патриарха. В этот самый день он выехал из Тавриза; а мы остались тут еще до 10-го числа и потом отправились также в стан, находившейся [63] в 25 милях от города, в месте, довольно красивом и обилующим пажитями и водою.

/Отъезд из Тавриза/ 10-го числа, как выше объяснено, отправились мы из Тавриза к тому месту, где находился Узун-Гассан и, разбив по обыкновению шатры наши, пробыли тут до тех пор, пока весь подножный корм был истреблен, а потом, сняв стан свой, отошли еще 15 миль и снова остановились для отдыха. Тут прожили мы до самого нашего отъезда в обратный путь, т. е. до 27 числа, и в продолжении этого времени несколько раз призываемы были к Его Высочеству, (только не для важных дел), а иногда получали от него в подарок разные яства.

/Отпускная аудиенция/ 26-го числа призваны мы были в последний раз к Его Высочеству и до начатия аудиенции осматривали разные вновь приготовленные по его приказанию шелковые изделия, не слишком впрочем отличные, а также подарки, назначенные для Герцога Бургундского, для нашей Светлейшей Республики и для некоего Марка Россо, посла Великого Князя Московского, Государя Белой России. Подарки эти состояли из Джездских шелковых тканей, двух шпаг и разных других незначущих вещей. После сего нас привели в шатер Его Высочества, где находились также два Турецкие его Посла, из [64] коих один отправлялся к Герцогу Бургундскому, а другой к Великому Князю Московскому. По выслушании обычных наших приветствий, Узунь-Гассан, обратившись к Патpиарху и ко мне, сказал нам: «Поезжайте к Государям вашим и к Государям Христианским и объявите им, что я готов был начать войну противу Отоманов, но услышав об удалении Султана их в Константинополь и о намерении его не выходить оттуда в течении нынешнего года, почел неприличным итти самому противу его войска, и потому послал часть моей рати для усмирения непокорного моего сына, а часть против означенных Отоманов; сам же решился дождаться здесь весны и тогда уже выступить на врага. Расскажите все это Государям вашим и Государям Христианским; ибо послы мои то же подтвердят им.» Слова эти, противоречившие тому, что он прежде обещал нам, крайне смутили меня; но делать было нечего! надлежало повиноваться! За сим он позволил нам удалиться, приказав однако повременить до утра отъездом нашим, дабы в течении ночи, как я узнал после, выслать всю свою пехоту к подошве одной близлежащей горы. На другой день нас пригласили в шатер, поставленный на высоком месте и где мы нашли также одного [65] из Руискасонов (Ruischason), т. е. Посольских приставов. Во время разговора, сей последний, как бы нечаянно обратив глаза на поле, вскричал: вот идет еще многочисленная рать Государева!» а рабы его примолвили: тут только одна часть ея; остальная также не мене этой.» Войска нарочно проходили у самой подошвы горы, дабы легче было видеть их, и Персияне, бывшие с нами, утверждали единогласно, что тут верно было до 10 тысяч человек. Мы не старались оспоривать их, а между тем нисколько не сомневались, что отряд этот был тот самый, который сопровождал Узун-Гассана и что весь этот маневр был произведешь с нам рением обмануть нас. По окончании смотра, нам вручили грамоты и мы возвратились в наши шатры. Из рассказов Светлейшего Г. Иосафата Барбаро и других особ заключил я, что число конницы, при Его Высочестве находившейся, простиралось и до двадцати, а с плохими лошадьми и до двадцати пяти тысяч. Воинских орудий никаких я в стане не заметил, кроме нескольких деревянных щитов, в один Фут длиною, с тонкими железными ножками, которые втыкают в землю; да еще видел я в разные времена до 50 лошадей, покрытых железными полосами (lame), поверх коих разостланы были грубые шелковые [66] ткани. Оружие воинов Узунь-Гассана состоит из лука, меча и маленького шелкового или проволочного щита. Копий они не употребляют. Особы значительные носят довольно порядочные шлемы и панцыри. Лошади их вообще красивы и сносны. - Более мне ничего не остается поведать о сем крае; ибо я уже достаточно описал качество почвы, нравы, обычаи и свойства народа; да к тому же подробнейшим объяснением всего, мною виденного, я могу наскучить читателям моим.

/Отъезд из стана/ 28-го числа все мы собрались в шатер Светлейшего Г. Иосафата Барбаро, которому, равно как и мне, минута разлуки была крайне тягостна. Отобедав на прощаньи вместе, мы крепко обняли друг друга и расстались, заливаясь горькими слезами. Я сел на коня и вместе с Патриархом, с Послами Узун-Гассана и с Марком Россо пустился, при помощи Божией, в обратный путь; но верно [67] выехал не в доброй час, ибо во все время странствия моего подвергался безпрестанным неприятностям и опасностям. Следуя по направлению к Фазису, мы сначала поехали чрез владения Узун-Гассана и вскоре достигли тех 9 Армянских селений), о коих выше было упомянуто. Тут остановились мы в доме Епископа, который принял нас очень хорошо, доставил нам случай отслушать Католическую обедню и продержал у себя трое суток, дабы дать время запастись всем нужным для дороги. Расставшись с ним, мы пустились далее чрез пространную равнину, на которой от времени до времени встречали небольшие горы, - и на-конец в ехали во владения Царя Грузинского.

/Тифлис/ 12-го Июля 1475 прибыли мы в город Тифлис (Tiphis), принадлежащий означенному Царю. Он лежит на небольшем холме и защищен довольно хорошею крепостию, выстроенною на другой горе, - гораздо выше первой. Переправившись чрез реку Тигрис (Tigris), отыскали мы одного Католического Армянина, в доме коего и остановились. Город Тифлис славился прежде своею обширностью; но теперь очень раззорен. Впрочем те части его, которые уцелели от разрушения, довольно населены по своему пространству. [68] В Тифлисе встретили мы много Католиков.

15-го числа пустились мы далее и почти безпрестанно ехали с горы на гору, встречая от времени до времени небольшие селения и замки, выстроенные на возвышенных местах.

/Обед у Царя Баграта/ 18-го числа, неподалеку от границ Мингрелии, в небольшом леску, окруженному холмами, нашли мы Царя Баграта н немедленно отправились к нему. Он пригласил нас к себе обедать и по тамошнему обычаю усадил на полу, вокруг кожи, разостланной в виде скатерти. Нам подали жареного мяса, несколько худо разваренной курицы и другой подобной дряни; за то вина было вдоволь; ибо в Грузии считается оно самым лучшим угощением. После обеда Грузины принялись пить в запуски из больших стаканов, в поллоктя вышиною. Тот, кто более может выпить, пользуется у них большим уважением. Так как сопутствовавшие нам Турки вовсе не употребляли вина, то мы и отговорились их присутствием, дабы не участвовать в попойке, что однако крайне не понравилось нашим хозяевам. - Царю Баграту на вид должно быть около сорока лет. Он высок ростом, смугл и имеет оклад лица Татарский; но со всем тем красивый [69] мужчина. Пробыв у него несколько времени, мы распрощались с ним.

20-го числа утром отправились мы далее и, продолжая путь свой почти безпрерывно по горам, прибыли 22 числа на границу Мингрелии, где встретили Грузинского Капитана, с отрядом пехоты и конницы, присланого по поводу каких то безпорядков, возникших по смерти Бендиана, Государя Мингрелии. Этот Капитан с ужасными угрозами остановил нас; отнял два колчана с стрелами н луками и не иначе согласился отпустить нас, как по уплате за выкуп некоторой суммы денег. Вырвавшись из рук его, мы поскакали во всю прыть и, свернув с большой дороги, въехали в лес, где и провели ночь в ужасном страхе, опасаясь ежеминутно нового нападения.

/Кутаис/ 23-го числа, неподалеку от Кутаиса, были мы опять атакованы несколькими посе-лянами, которые отняли у нас треть лошадей, принадлежавших Послам Узун-Гассана и грозили нам смертию, если мы тронемся с места. После долгих переговоров вынуждены мы были уступить им этих лошадей и заплатить сверх того 20 червонцев на их деньги и несколько луков. Расставшись с ними, мы отправились поспешно в [70] крепость Кутаис, принадлежащую Царю Баграту, куда и прибыли в тот же день.

24-го числа, при переправе чрез одну реку, были мы вновь задержаны и, к крайнему нашему прискорбию, принуждены заплатить по два гросса (grosso) с лошади. Переехав чрез реку вступили мы в пределы Мингрелии. Нужно заметить, что во все продолжение пути проводили мы всякую почти ночь в открытом поле.

/Мареска, сестра Бендиана/ 25-го числа, переправившись на лодках.чрез другую небольшую реку, прибыли мы в селение, принадлежащее сестре Бендиана, по имени Мареска (Maresca). Она приняла нас отменно хорошо, угостила хлебом и вином и отвела для ночлега большой сад (prato serrato).

26-го числа поутру, положили мы между собою сделать ей подарок в двадцать червонцев. Она сначала отказывалась от него, а потом стала делать нам разные притеснения и потребовала по два червонца с лошади. Напрасно отговаривались мы бедностию и разными другими подобными причинами; убеждения наши ни к чему не послужили. Надобно было не только отсчитать ей по два червонца с лошади, но и выдать сверх того подарок, который прежде предлагали. Наконец, после разных прижимок, мы [71] кое как развязались с нею и рады были тому, что она не совсем еще обобрала нас, чего, судя по ея приемам, мы легко ожидать могли.

/Фазис/ 27-го числа все мы, кто в лодках, а кто верхом, отправились из дома Марески, крайне раздосадованные ея поступками, и прибыли в Фазис, где остановились у той же самой Черкешенки Мароы, у которой стояли прежде. Тут, к довершении бедствий наших, узнали мы, что Кафа - цель всех наших желаний - завоевана Турками. Легко представить себе, как сильно огорчило нас это известие. Не зная, что предпринять, мы долго стояли как вкопанные; наконец Лудовик Болонский, Патриарх Антиохийский, объявил, что он решается ехать чрез землю Черкесов и Татарию в Poccию, ибо путь этот ему несколько известен. Он нисколько раз прежде сего проповедывал, что нам отнюдь не должно оставлять друг друга; а когда теперь я ему напомнил о наставлениях. его, то он без стыда отвечал мне: «пора всякому заботиться о собственной голове!»... Этот ответ показался мне крайне бессовестным и жестоким; но не смотря на то, я снова стал умолять его взять нас с собою; однако просьбы мои ни к чему не послужили и он рвшительно объявил, что [72] поедет один с свитою своею и Послом Узун-Гассана. Услышав таковый отзыв, я не стал более настаивать и обратился к Марку Россо, предлагая ему возвратиться как нибудь назад вместе. Он сначала согласился на мою просьбу, и даже мы запечатлели уговор наш поцелуем; но потом, посоветовавшись с послом Узун-Гас-сана, обьявил, что поедет, чрез владения Горгоры, Государя Халцихана и Вати, (Gorgora, Signore di Calcican et delle terre Vati) - городовь, пограничных с Оттоманами и платящих им дань. Не решаясь ехать этим путем, я предпочел остаться в Фазисе и положиться на милосердие Божие.

/Отъезд Людовика и Марка Россо. Болезнь посла/ 6-го Августа 1475 года, Патриарх, со всею свитою своею, отправился в назначенный им путь, заехав прежде извиниться передо мною, а на следующей день и Марк Россо с Послом Узун-Гассана выехал также из Фазиса в Вати, откуда намеревался чрез Шамаху (Samachi) перебраться в Татарию. Таким образом я, со свитою моею, состоявшею всего из 4-хь человек, остался совершенно один, покинутый всеми, без денег, без надежды на спасете, не зная даже, что предпринять в горестном моем положении. Предоставляю читателям моим судить, каковы были мучения наши, тем более, [73] что в самый этот день от тревоги открылась у меня сильнейшая лихорадка. На беду в целом город нельзя было ничего достать, так что я во все время питался одною речною водою, да неболышим количеством лапши, или другой какой либо похлебки. Изредко, да и то с большим трудом, добывали мне цыпленка. Болезнь моя была весьма серьёзна, ибо сопровождалась бредом, заставлявшим меня говорить всякие пустяки. Несколько дней спустя занемогли также и спутники мои, за исключением отца Стефана, который один ходил за всеми нами. Постель моя состояла из довольно плохого тюфяка, коим снабдил меня проживавший в Фазисе Генуэзец, по имени Иоанн де Валькан, и на коем вовсе не было простынь. Люди же мои кое как перебивались бывшими у них одеялами. Я пролежал в этом положении до 10 Сентября и так изнемог от болезни, что спутники мои наверно полагали, что мне должно умереть. Но к счастию хозяйка наша Мароа отыскала у себя ладонку, которую надела мне на шею, и обложив меня травами с деревянным маслом, тем облегчила несколько мои страдания. Впрочем изцеление свое не смею я приписать никому другому, как Всеблагому Творцу, недопустившему меня умереть [74] на чужбине. Да будет в век прославлено Святое имя Его! Оставшись, как выше сказано, одни, мы долго рассуждали между собою о том, что надлежит нам предпринять и наконец положили отправиться назад чрез Шамаху в Татарию. Многие советовали мне пуститься чрез Сирию; но я не послушался их и предпочел дождаться в Фазисе совершенного моего выздоровления.

10-го Сентября сели мы на коней; но отъхав около двух миль, принуждены были остановиться; ибо слабость не дозволяла мне продолжать пути. Меня сняли с лошади и, по кратком отдохновении, отвезли опять в Фазис, в дом вышепомянутой Мароы, где я и оставался до 17 числа. Тут, укрепившись нисколько в силах, сели мы снова на коней и с именем Божием пустились в предназначенный путь. В Фазис отыскал я одного Грека, знавшего Мингрельский язык, и взял его в проводники; но он дорогою наделал мне столько неприятностей, что даже больно пересказывать их. [75]

/Кутаис. Тифлис и чума. Отъезд из Тифлиса/ 17-го числа, как выше сказано, сели мы на коней и пустились опять назад по Мингрелии, опасаясь ежеминутно новых нападений, а 21 прибыли в Кутаис, где проводник наш завел со мною такую ссору, что я рад был поскорее отпустить его от себя. Тут пробыли мы до 24 числа, как по причин все еще продолжавшейся слабости моей, так равно и для того, чтобы выждать каких либо путешественников, с которыми бы могли ехать вместе. По трехдневном ожидании, присоединилась к нам небольшая толпа людей, вовсе нам неизвестных и которых мы даже не понимали; но я так был рад их сообществу, что ни мало не медля пустился в путь. Продолжая странствие свое по стране гористой и не совсем безопасной, мы 30 числа прибыли в Тифлис, где я, почти полумертвый, пристал в дом одного Армянского Католического Священника, который [76] принял нас весьма хорошо. У этого Священника был внук, заболевший на нашу беду чумою, сильно свирепствовавшею в этом году в Тифлисе. От него заразился служитель мой Матвей Бергамский, который постоянно ходил за мной и в продолжения двух дней из усердия скрывал болезнь свою; но наконец, обессилив совершенно, принужден быль слечь в постель. Мне, посоветовали выехать немедленно из этого дома и я с трудом отыскал для своего помещения небольшой хлев, в который на ночь ставили коров. Очистив его, как только можно было лучше, меня перенесли туда и положили на сено; ибо я находился в крайнем изнеможении. Между тем Священник никак не хотел держать у себя долее Матвея, и, за неимением другого места, я принужден был перевести его в уголь того хлева, где лежал сам, и поручить попечению отца Стефана. Вскоре Господу Богу угодно было призвать страдальца к себе, а я перебрался на житье в другой такой же хлев, который отыскали мне с большими затруднениями. В зтом горестном положении все решительно отступились от нас, кроме одного старика, знавшего несколько Франкский язык и ни на минуту нас не покидавшего. Легко представить себе, в каком [77] мучительном состоянии находился я во все это время. В Тифлисе прожили мы до 21 Октября и, за день до нашего отъезда, прибыл туда тот самый посол Узун-Гассана, который отправлен был вместе с Лудовиком, Патриархом Антиохийским. Достигнув благополучно Абхазии (Avogasia), они как то натолкнулись на шайку разбойников и были в конец ограблены ими. Виною этого бедствия, по уверению посла, был не кто другой как сам Лудовик, и потому он намеревался, по возвращении в отечество, принести Государю своему сильную жалобу на Патриарха. Я старался утешить его, как умел, и предложил ему хотя некоторое время продолжать вместе путь наш, на что он охотно согласился. Таким образом 21 Октября, как выше сказано, выехали мы из Тифлиса, принадлежащего Грузинскому Царю Баграту и, по двухдневном странствии, вступили во владения Узун-Гассана, чрез которые лежит дорога в Шамаху. На пути встречали мы множество прекрасных мест.

24-го Октября 1475, достигли мы до того пункта, где нам должно было расстаться; ибо я намеревался отправиться чрез владения Сивансы (Sivansa) в город Шамаху, а Посол Узун-Гассана пробирался к своему Государю. Добыв себе чрез его посредство [78] в проводники одного Турка, обещавшего довести нас до самой Шамахи, я распрощался c спутником моим и вступил в землю означенного Сивансы, именуемую Мидиею (Media). Страна эта представляет большею часть вид самой прекрасной и плодоносной равнины и гораздо лучше и благодатнее нежели владения Узун-Гассана. Проводником нашим во все время пути я был отменно доволен.]

§ 14. 1 ноября [1475 г.] мы приехали в Шемаху, город Ширваншаха, ⁴¹ правителя Медии. В этом именно месте выделывают таламанскии шелк ⁴², а также различные изделия из шелка, типа легких тканей, но особенно много атласов. Этот город не так велик, как Тебриз, но, по моему суждению, он гораздо лучше его во всех отношениях. Здесь изобилие продовольствия.

Пока мы жили в этом городе, мы встретили Марко Россо, посла великого князя Московского. Это был тот самый Марк, с которым мы шли вплоть до Фассо и который затем отправился [216] по пути на Горгору ⁴³ и теперь приехал оттуда, претерпев много трудностей. Он любезно пришел повидать меня в караван-сарае, ⁴⁴ где я остановился; я крепко обнял его и в самых добрых и вежливых словах попросил его принять меня в компанию; он на это согласился.

6 ноября мы уехали оттуда вместе с Марком и направились в Дербент, город того же Ширваншаха, на границе с татарскими степями. Мы ехали верхом то по горам, то по равнине и останавливались несколько раз в какой-нибудь турецкой деревне, где нас принимали должным образом. На половине пути нам попался довольно хороший городок, где родится такое количество фруктов, особенно яблок, что просто трудно этому поверить, причем все яблоки превосходные.

Комментарии

1. На территории, которую Контарини определяет как «Нижнюю Россию» (Rossia Bassa), он указывает два населенных пункта — Луцк и Житомир, но в дальнейшем изложении исключает отсюда Киев. «Нижняя Россия» противопоставляется «Верхней России» (Rossia Alta), которая соответствует примерно северо-восточной Руси, Московскому государству. Когда Контарини специально рассказывает о Москве, он не употребляет названия «Rossia Alta», а об Иване III говорит как о великом князе «Великой Белой России», il duca Zuane, signer della gran Rossia Bianca (Соntarini, § 28).

2. Луцк (Lusch) — город (terra); он находился на пути Контарини из Германии через Польшу к Днепру. Этот путь пролегал через Мезеритц — первый польский город, Познань, Ленчицу (на реке Бзуре, левом притоке Вислы), Люблин, Луцк, Житомир, Белгород, Киев.

3. О медовом напитке у русских Контарини и Барбаро пишут в связи с Москвой.

4. Житомир (Aitomir) назван не городом или замком (terra, castello), но городком, поселком (villa).

5. Начиная с 20 апреля 1474 г., когда Контарини покинул пределы собственно Польши и вступил в так называемую «Нижнюю Россию» (входившую в состав владений польского короля), замечается некоторая неясность или даже путаница в числах апреля. Мы предлагаем такое приблизительное исправление: в Луцк Контарини приехал 25 апреля (как он говорит: «в вышеуказанный день») и оставался здесь не до 24 (что нелепо), а до 28 апреля. В издании 1543 г. даты выражены римскими цифрами: предполагаем, что вместо XXIV (24) было написано XXVIII; напечатали знак единицы вместо знака пятерки. Отъезд из Луцка совершился 29, а не 25 апреля, т. е. вместо неверно напечатанного XXV надо читать XXIX. Дальше правильно: весь день 29 апреля ехали по лесам до вечера, когда прибыли в Житомир. На следующий день, 30 апреля, были в Белгороде, а 1 мая приехали в Киев.

6. Белгород (вместо Beligraoch могло быть Beligradoch?). Контарини указывает, что в Белгороде была резиденция (stantia) польского короля, т. е. был дворец или замок, куда он мог наезжать. Контарини употребляет слово «stantia» в значении резиденции несколько ниже, в рассказе о Киеве: после приема у пана Мартина Контарини отправился в отведенное ему жилище «в городе» — (nella terra), а пан Мартин «остался в замке, где была его резиденция» (ove era la sua stantia). Нельзя не вспомнить, что киевские ккязья в XII в. имели княжеский дворец и разные хоромы в Белгороде, но осталось ли от них что-либо к концу XV в.? (Ипат. лет., стб. 658, 6697= 1189 г.).

7. Дважды повторил Контарини оба названия Киева: Chio over Magraman (p. 67 г, 68 г). Первое представляет довольно близкую транскрипцию названия Киев, которое вообще передавалось на разных языках довольно правильно, — ср., например, у Константина Порфирородного в 9-й главе его трактата (Const. Роrрh. De adm. imp.: kiaboV) или у Оттона Фрейзингенского (Chronica, I VII, с. 21: Chyos). Второе следует искать у восточных писателей. Персидский автор Рашид-ад-дин (ум. в 1318 г.) в сочинении «Сборник летописей» (в главе об «Истории царевичей Дешт-и-Кипчака») писал о взятии Киева татарами в 1240 г.: «Царевичи Бату с братьями, Кадан, Бури и Бучек направились походом в страну русских и народа Черных шапок и в 9 дней взяли большой город русских, которому имя Манкеркан» (Тизенгаузен, II, стр. 37; в примеч. 17 сказано, что следует читать «Маякерман»). Позднее, к концу XIV в., когда после сокрушительной победы на Тереке (в 1395 г.) над Тохтамышем Тимур разорял разные области Дешт-и-Кыпчака, он направил свои войска к Днепру (река Узи), чтобы захватить эмиров Тохтамыша, среди которых один, по имени Бек-Ярык, правил областью Манкермен (или Манкерман). Бек-Ярык был побежден, его область была разорена, а сам он бежал на Дон (река Тан). Об этом писали два близких по содержанию своих произведений («Зафар-намэ») персидских автора, воспевших военные подвиги Тимура: Низам-ад-дин Шами и Шереф-ад-дин Иезди (Тизенгаузен, II, стр. 121 и 179). Анализ названия «Манкерман» (он же — -«Маграман») произвел известный филолог-ориенталист, профессор турецко-татарских языков Казанского университета И. Н. Березин (ум. в 1896 г.). В статье «Нашествие Батыя на Россию» (ЖМНП, май 1855 г., стр. 106, примеч. 101) И. Н. Березин в слове «Манкерман» у Ра-шид-ад-дина сразу узнал название «Магроман», записанное у Контарини. Относительно значения имени Манкерман-Магроман Березин пишет: «...последняя его половина есть тюркское... керман (русский «кремль»), крепость; первая же половина может быть произведена от тюркского глагола. мактамак, хвалить. Таким образом, настоящее слово будет. Мак-керман, хвалимый город. Впрочем, название керман может быть приставлено к какому-нибудь собственному имени. ..».

Несомненно, что Контарини на месте слышал, как Киев называли (вероятно, татары) Манкерманом, и занес в свои записки это название, бывшее в известной мере в ходу в то время, когда он проехал через Киев.

8. См. примеч. 1, стр. 235.

9. В мае 1474 г., когда Контарини приехал в Киев, городом управлял «некий пан Мартин» (Panmartin); он сидел в киевском кремле или «замке», его окружали местные бояре или дворяне (gentilhuomini), его брат был епископом. Несомненно, что пан Мартин был одним из киевских воевод, которые с 1471 г. управляли всем киевским воеводством и его центром — Киевом. Сообщение Контарини освещается одним свидетельством Московского свода (стр. 330, 6992 г.), где сказано, что 2 сентября 1483 г. к Киеву подошел крымский хан Менгли Гирей с большим войском «и град Кыев взя и огнем пожегл, а воеводу кыевского, пана Ивашка Хотковича, изымал». Это нападение было произведено «по слову» Ивана III, «за неисправление королевское (польского короля Казимира IV), что приводил царя Ахмата Большия орды со всеми силами на великого князя Ивана Васильевича...». Пан Мартин — поляк-католик, названный у Контарини (Contarini, p.68 г), является историческим лицом. С весны 1471 г. Казимир IV назначил воеводой в Киев (вместо литовских князей Олельковичей) Мартина Гаштольда; этот пан Мартин и встречал Контарини в Киеве в мае 1474 г. (См.: Базилевич, стр.96, со ссылкой: В.Б.Антонович. Монография по истории Западной и Юго-западной России, I. Киев, 1885, стр. 239 — 240).

10. В § 5 «Путешествия в Тану» Барбаро определяет западную границу Татарии Польшей, как северную — Россией. Контарини (Contarini, p. 69 г) называет Днепр западной границей татарских владений (в XV в.): questa fiumara parte la Tartaria dalla Rossia.

11. См. примеч. 1.

12. Это одно из последних свидетельств о продолжавшейся и после взятия Константинополя (1453 г.) турками торговле генуэзской Каффы с севером. О Каффе см. примеч. 21, 110, 116 — 117, 126 — 127 к Барбаро.

13. Здесь указывается, что Киев принадлежал к владениям польского короля; выше было сказано, что Киев не входил в состав «Нижней России».

14. Ханом Золотой, или Большой, Орды в 1474 г., когда Контарини проезжал через татарские земли, был хан Ахмед (1460 — 1481). Первое упоминание о нем в русской летописи относится к лету 1460 г. (Моск. свод, стр. 277; ср. примеч. 119, стр. 179).

15. Для обозначения города вообще и Контарини, и Барбаро употребляли обычное для итальянцев XV в. слово «terra». В городе (terra) различали: его центр (преимущественно административный и военный) — кремль, замок (castello); прилегающую к замку территорию с торгово-ремесленным населением, называвшуюся в русских источниках окольным городом, в итальянских «borgo». Последний окружался наружной городской стеной и был собственно городом, большим или меньшим. Вне стены могли располагаться предместья. Пан Мартин жил в замке; Контарини, по его словам, получил жилище в «terra», точнее же — в «borgo». Ср. примеч. 20.

16. О названии Eresse, Leresse (Днепр) см. примеч. 20 к Барбаро.

17. О названии Великое море (Черное море) см. примеч. 17 к Барбаро.

18. Вступлением в «пустынную степь» (la campagna deserta) был (если путь пролегал через Киев) переход через Днепр. Контарини вместе с литовским послом пересек Днепр около Черкасс. Плано Карпини перешел его по льду (это было в феврале 1246 г.) около Канева (villa .. que Canove appel-latur) (loh. de Piano Carpini, p. 737). Выражение «la campagna deserta» употребляется как установленное определение, почти как термин (еще скифские степи назывались «solitudines»).

19. Chercher (Керкер, Кырк-иер) — название средневекового города-крепости, одного из центров Крыма времени Золотой Орды и затем Крымского ханства. Кырк-иер отождествляется с Чуфут-Кале, расположенным в 7 км от Бахчисарая. Контарини называет Кырк-иер (Chercher) в связи с тем, что туда направлялся его спутник, литовский посол, ехавший к татарскому хану (Contarini, p. 70 г). По этому названию города, где находился хан, следует заключить, что посол ехал к крымскому хану, а именно к Менгли-Гирею (с 1468 до 1475 г., когда турки взяли Каффу). Значит, Контарини, ехавший в Каффу, и посол, ехавший в Кырк-иер, повернули каждый по своему пути в каком-то пункте уже на Крымском полуострове. Ясно, что Контарини направился на восток, а посол — на юг или юго-запад. Ср. примеч. 113 к Барбаро.

20. Каффу Контарини назвал «borgo»; судя по тому, как в Киеве он различал замок (castello) и окружающий этот замок город, следует полагать, что Контарини вошел через ворота в наружной стене Каффы в город (borgo), но не в его центральную часть — цитадель, различаемую до наших дней по расположению сохранившихся стен и башен.

21. «Те deura» — начальные слова латинской молитвы «Те deum laudamus ...» — «тебе бога хвалим.. .», выражающей благодарность. Ср. стр. 225, § 28.

22. Политические и экономические отношения между Генуей — хозяйкой Каффы — и Венецией были в эти годы (когда шла война Венеции с Мухаммедом II, 1463 — 1479гг.) весьма напряженными, хотя в Каффе продолжал находиться венецианский консул. По-видимому, было вовсе нежелательно, чтобы генуэзцы заметили проезд через Каффу венецианского посла в Персию.

23. Поло Оньибен (Polo (Paolo) Ogniben) не был официальным послом Венецианской республики, но чрезвычайным или экстренным посланцем к Узун Хасану, спешно отправленным в Персию в конце ноября — начале декабря 1473 г. Срок этот вполне точен, так как Контарини записал, что Поло Оньибен выехал на три месяца раньше него, а он — Контарини — покинул Венецию 23 февраля 1474 г. В октябре 1473 г. в Венеции было получено потрясшее всех сообщение: Узун Хасан, союзник Венеции в борьбе против турок, потерпел от них серьезнейшее поражение под Эрзинджаном. Битва произошла 10 августа 1473 г. Мухаммед II заставил властителя Персии уйти из Малой Азии. В ставке Узун Хасана во время сражения находился венецианский посол Катарин Дзено, который известил свое правительство о крахе союзника Венеции в письме от 18 августа 1473 г. (см.: Cornet. Le guerre, doc. 84, p. 105 — 106). Сенат решил немедленно направить посла к Узун Хасану, чтобы побудить его к новому походу против общего врага. От этой миссии, едва ли обещавшей успех, отказались намеченные сенатом два лица (одним из них был сам Амброджо Контарини!). Тогда Совет Десяти назначил в эту поездку Поло Оньибена, «купца, осведомленного в делах Персии» (marcadante pratico delle cose de Persia). Доменико Малипьеро, в которого мы читаем об этих событиях (Ма1ipiего, р. 91 — 92), добавляет, что сущность комиссии (la sostanza della so commission), данной Оньибену дожем, состояла в том, чтобы сообщить Узун Хасану о намерении Венеции поддерживать союз (liga) с ним, о ее полном отрицании возможности соглашения с турками и об ее настоятельной просьбе к нему — снова перейти Евфрат и вторгнуться в Малую Азию.

Контарини повстречал Поло Оньибена в Каффе в конце мая 1474 г. на его обратном пути. Оньибен недолго был при дворе Узун Хасана, речи его не достигли цели, как в дальнейшем не произвели должного эффекта и речи обоих опытных дипломатов — Барбаро и Контарини.

24. Здесь Контарини определяет Каффу не по ее частям (замок или цитадель и борго), а как город вообще. Поэтому он употребляет обычное определение города словом «terra».

25. Контарини пишет «habitata di ogni generatione», чтобы подчеркнуть известную черту Каффы — ее необычайно пестрое население (итальянцы, греки, армяне, евреи, татары, черкесы и др.).

26. По объяснению Контарини (Соntarini, p. 70 v), Фассо — город несколько выше устья реки Фассо (Фасис, нынешний Рион).

27. Забакское море — Азовское море. Ср. примеч. 19 к Барбаро.

28. Патроном обычно называли капитана корабля. У венецианцев «капитаном» называли лицо с более ответственной должностью, вплоть до должности командующего военным флотом «Гольфа», т. е. Адриатического моря или всех морей, а именно «генерального капитана моря».

29. Ла Тина, Латина (La Tina) — измененное название античного поселения Athenae, Афины, лежавшего к востоку от Трапезунда, на берегу Черного моря. В перипле этого моря, который дан Прокопием в его «Готской войне», после Трапезунда и Ризея указана «некая деревня по названию Афины (AJinai), но вовсе не потому, что здесь живут выселившиеся сюда афиняне», а потому, что этим местом владела какая-то женщина, по имени Афинея; ее могила существовала еще при Прокопии (Bell. Goth. IV, 2, ed. Наurу, II, p. 492). Современное название этих древних и средневековых «Афин» — Атина (Atina).

30. Ввиду того что Трапезунд и часть прибрежных селений к востоку от него, в том числе и Латина, уже были во власти турок, им принадлежали и бывшие замки греков Трапезундской империи. Контарини, конечно, мог опасаться любых греческих замков, ставших турецкими.

31. Слово «Vati» получилось из античного Bathys limen (BaJuV limnh) — глубокая гавань — и соответствует современному Батуми. Барбаро упоминал о Vathi в Мингрелии (Tana, § 43) и в связи с описанием пути из Закавказья в Черкесию, если не идти через Дербент. Барбаро пишет (Persia, р. 55 v), что между Черным и Каспийским морями по прямой линии — «по воздуху» (come saria per l'аег) — всего 50 миль, но благодаря высоким горам и глубоким долинам путь длинен и тяжел, пролегает по опасным, необитаемым местам Грузии и Мингрелии и подводит к Alvathi, откуда идут через перевал в Черкесию. Ср. примеч. 43.

32. Sobassa (су-баши) — тюркский термин, которым в османской Турции XV в. обозначали либо мелкого феодала, либо администратора своего округа. Су-баши подчинялся бейлербею (иначе — паше), наместнику крупной области (Афанасий Никитин, стр. 303, Комментарий). Когда Контарини приплыл к крепости Вати (Батуми), то один из местных жителей, итальянец Бернардин, сказал ему, что в селении Ла Тина (La Tina), где первоначально был намерен высадиться Контарини, распоряжается местный су-баши, который непременно захватил бы и его, Контарини, и его спутников и продал бы их в рабство. Это сведение о порядках на турецко-кавказской границе интересно сопоставить с рассказом Афанасия Никитина, проехавшего через Трапезунд и октябре 1472 г., т. е. меньше чем за два года до Контарини, бывшего в Вати в июне 1474 г. Афанасий шел из Тебриза, «из орды» Уэун Хасана; Контарини шел в Тебриз, ко двору Узун Хасана. Афанасий в Трапезунде имел неприятности от местных турецких властей — от су-баши и паши: «а в Трепизони же ми шубашь да паша много зла ми учиниша, хлам мой весь к собе взнесли в город на гору, да обыскали все; а обыскивають грамот, что осми пришел из орды Асанбега» (там же, стр. 31). Ср.: Могаvсsik. Byzantinoturcica, II, p. 289 (османск. «su-basi» — капитан).

33. См. примеч. 31, 32 и 43.

34. Название Caltichea трудно отождествить. Это слово напоминает греческую Cythaea, соответствующую названию Cutatisium, Kutathisi, Кутаиси. Однако Контарини пишет, что город Caltichea расположен «а берегу Великого (= Черного) моря, и кроме того он отдельно приводит название Соtachis — Кутаис. В переводе труда Контарини, сделанном Томасом в XVI в., та же транскрипция — Caltichea — и отдельно название Cotachis. Древнейшими городами Мингрелии на побережье и близ него были Пицунда (Pithus), Диоскуриада (Dioscurias — Сухуми), Фассо (Phasis). Где был город Caltichea, неясно.

35. Контарини вспомнил мифический остров Эю (Аеа, Aia), отождествляемый с Колхидой, где правил колхидский царь Ээт (AihthV), отец волшебницы Медеи, которая помогла Ясону и аргонавтам овладеть золотым руном.

36. Эпитет Медеи «venefica» может быть понят как «изготовительница зелий и ядов» или «отравительница», но также и как «колдунья», «волшебница».

37. Модон — венецианская крепость и порт на юго-западной оконечности Пелопоннеса, Морей.

38. Это же имя правителя Мингрелии называет Барбаро (Tana, § 43).

39. То же самое сообщает Барбаро в «Путешествии в Тану» (Tana, § 43).

40. Название Mazo не поддается отождествлению.

41. Samachi, terra del signer Sivansa, signor della Media — Шемаха, центр области Ширвана (la Media), и ее правитель Ширваншах. Как Контарини, так и Барбаро с большим одобрением отзываются и о всей стране, и об ее главном городе, об изделиях из шелка и из хлопка, поставляемых ремесленниками Шемахи, о плодородии окружающих земель. Ср. у Барбаро (Persia, р. 54 v): Ширваншах назван Sirvansa.

42. Таламанский шелк, «la seta Talamano» (sic), назван у Пеголотти «seta Talani». Издатель Пеголотти, Аллан Эванс, приводит (Реgо1оtti, p. 208, 298, 430) по поводу этого наименования вероятную догадку Гейда о том, что «Talani» есть неправильно прочтенное «Talish», а это указывает на горы «Талыш» в Азербайджане на западном берегу Каспийского моря (Неуd, II, р. 672).

43. Здесь Gorgora звучит как географическое название, но выше Контарини писал о «Gorgora, signore di Calcican e delle terre Vati» (Соntarini, p. 86 v); у Барбаро также идет речь об этом мингрельском князе (Giurgura), владельце крепости Вати (Vati), в связи с походом Узун Хасана против грузинского царя Баграта II и его союзника Джургуры (Persia, p. 57 v).

44. Caversera — караван-сарай.