9. О росах ¹, отправляющихся с моноксилами ² из Росии ³ в Константинополь

[Да будет известно], что приходящие из внешней Росии ⁴ в Константинополь моноксилы являются ⁵ одни из Немогарда ⁶, в котором сидел ⁷ Сфендослав ⁸, сын Ингора ⁹, архонта Росии ¹⁰, а другие из крепости Милиниски ¹¹, из Телиуцы ¹², Чернигоги ¹³ и из Вусеграда ¹⁴. Итак, все они спускаются рекою Днепр ¹⁵ и сходятся в крепости Киоава ¹⁶, называемой Самватас ¹⁷. Славяне же, их пактиоты ¹⁸, а именно: кривитеины ¹⁹, лендзанины ²⁰ и прочие Славинии ²¹ — рубят в своих горах ²² моноксилы во время зимы и, снарядив их, с наступлением весны, когда растает лед, вводят в находящиеся по соседству водоемы. Так как эти [водоемы] впадают в реку Днепр, то и они из тамошних [мест] входят в эту самую реку и [47] отправляются в Киову. Их вытаскивают для [оснастки] и продают росам, росы же, купив одни эти долбленки и разобрав свои старые моноксилы, переносят с тех на эти весла, уключины и прочее убранство... снаряжают их ²³. И в июне месяце ²⁴, двигаясь по реке Днепр, они спускаются в Витичеву ²⁵, которая является крепостью-пактиотом росов, и, собравшись там в течение двух-трех дней, пока соединятся все моноксилы ²⁶, тогда отправляются в путь и спускаются по названной реке Днепр ²⁷. Прежде всего они приходят к первому порогу ²⁸, нарекаемому Эссупи, что означает по-росски и по-славянски "Не спи" ²⁹. Порог [этот] столь же узок, как пространство циканистирия ³⁰, а посередине его имеются обрывистые высокие скалы, торчащие наподобие островков. Поэтому набегающая и приливающая к ним вода, низвергаясь оттуда вниз, издает громкий страшный гул. Ввиду этого росы не осмеливаются проходить между скалами, но, причалив поблизости и высадив людей на сушу, а прочие вещи оставив в моноксилах, затем нагие, ощупывая своими ногами [дно, волокут их] ³¹, чтобы не натолкнуться на какой-либо камень. Так они делают, одни у носа, другие посередине, а третьи у кормы, толкая ³² [ее] шестами, и с крайней осторожностью они минуют этот первый порог по изгибу у берега реки. Когда они пройдут этот первый порог, то снова, забрав с суши прочих, отплывают и приходят к другому порогу, называемому по-росски Улворси, а по-славянски Островунипрах, что значит "Островок порога" ³³. Он подобен первому, тяжек и трудно проходим. И вновь, высадив людей, они проводят моноксилы, как и прежде. Подобным же образом минуют они и третий порог, называемый Геландри, что по-славянски означает "Шум порога" ³⁴, а затем так же — четвертый порог, огромный, нарекаемый по-росски Аифор, по-славянски же Неасит, так как в камнях порога гнездятся пеликаны ³⁵. Итак, у этого порога все причаливают к земле носами вперед, с ними выходят назначенные для несения стражи мужи и удаляются. Они [49] неусыпно несут стражу из-за пачинакитов ³⁶. А прочие, взяв вещи, которые были у них в моноксилах ³⁷, проводят рабов ³⁸ в цепях по суше на протяжении шести миль ³⁹, пока не минуют порог. Затем также одни волоком, другие на плечах, переправив свои моноксилы по сю сторону порога, столкнув их в реку и внеся груз, входят сами и снова отплывают. Подступив же к пятому порогу, называемому по-росски Варуфорос, а по-славянски Вулнипрах ⁴⁰, ибо он образует большую заводь ⁴¹, и переправив опять по излучинам реки свои моноксилы, как на первом и на втором пороге, они достигают шестого порога, называемого по-росски Леанди, а по-славянски Веручи, что означает "Кипение воды" ⁴², и преодолевают его подобным же образом. От него они отплывают к седьмому порогу, называемому по-росски Струкун, а по-славянски Напрези, что переводится как "Малый порог" ⁴³. Затем достигают так называемой переправы Крария ⁴⁴, через которую переправляются херсониты, [идя] из Росии ⁴⁵, и пачинакиты ⁴⁶ на пути к Херсону ⁴⁷. Эта переправа имеет ширину ипподрома ⁴⁸, а длину, с низа до того [места], где высовываются подводные скалы ⁴⁹, — насколько пролетит стрела пустившего ее отсюда дотуда. Ввиду чего к этому месту спускаются пачинакиты и воюют против росов ⁵⁰. После того как пройдено это место, они достигают острова, называемого Св. Григорий ⁵¹. На этом острове они совершают свои жертвоприношения, так как там стоит громадный дуб: приносят в жертву живых петухов, укрепляют они и стрелы вокруг [дуба], а другие — кусочки хлеба, мясо и что имеет каждый, как велит их обычай. Бросают они и жребий о петухах: или зарезать их, или съесть, или отпустить их живыми ⁵². От этого острова росы не боятся пачинакита ⁵³, пока не окажутся в реке Селина ⁵⁴. Затем, продвигаясь таким образом от [этого острова] до четырех дней, они плывут, пока не достигают залива реки, являющегося устьем, в котором лежит остров Св. Эферий. Когда они достигают этого острова, то дают там себе отдых до двух-трех дней. И снова они переоснащают свои моноксилы всем тем нужным, чего им недостает: парусами, мачтами, кормилами, которые они доставили [с собой]. Так как устье этой реки является, [51] как сказано, заливом и простирается вплоть до моря, а в море лежит остров Св. Эферий, оттуда они отправляются к реке Днестр и, найдя там убежище, вновь там отдыхают ⁵⁵. Когда же наступит благоприятная погода, отчалив, они приходят в реку, называемую Аспрос ⁵⁶, и, подобным же образом отдохнувши и там, снова отправляются в путь и приходят в Селину, в так называемый рукав реки Дунай. Пока они не минуют реку Селина, рядом с ними следуют пачинакиты. И если море, как это часто бывает, выбросит моноксил на сушу, то все [прочие] причаливают, чтобы вместе противостоять пачинакитам. От Селины же они не боятся никого, но, вступив в землю Булгарии, входят в устье Дуная ⁵⁷. От Дуная они прибывают в Конопу ⁵⁸, а от Конопы — в Констанцию ⁵⁹... к реке Варна ⁶⁰; от Варны же приходят к реке Дичина ⁶¹. Все это относится к земле Булгарии ⁶². От Дичины они достигают области Месемврии ⁶³ — тех мест, где завершается их мучительное и страшное, невыносимое и тяжкое плавание. Зимний же и суровый образ жизни тех самых росов таков. Когда наступит ноябрь месяц, тотчас их архонты ⁶⁴ выходят со всеми росами ⁶⁵ из Киава и отправляются в полюдия, что именуется "кружением" ⁶⁶, а именно — в Славинии вервианов ⁶⁷, другувитов ⁶⁸, кривичей ⁶⁹, севернее ⁷⁰ и прочих славян ⁷¹, которые являются пактиотами росов ⁷². Кормясь ⁷³ там в течение всей зимы, они снова, начиная с апреля ⁷⁴, когда растает лед на реке Днепр, возвращаются в Киав. Потом так же, как было рассказано, взяв свои моноксилы, они оснащают [их] и отправляются в Романию ⁷⁵. [Знай], что узы могут воевать с пачинакитами ⁷⁶.

омментарии

Основное содержание главы 9 — описание водного пути из Киева в Константинополь с краткими упоминаниями северной части Днепровского пути (от Новгорода до Киева) и этнополитической ситуации в Древнерусском регионе. Заключительная фраза об узах, фактически открывающая следующую, десятую, главу и перекликающаяся с главами о печенегах (гл. 1-8), по мнению всех исследователей, попала в главу 9 случайно при переписке сочинения из-за неясности или отсутствия деления на главы (DAI. II. Р. 18). Вместе с тем описание Днепровского пути отнюдь не является однородным ни по содержанию, ни по источникам. Наиболее очевидно, что отмечается всеми исследователями (Ibid. Р. 18-20), его деление на два раздела: собственно описание пути (9,3-104) и повествование о "полюдиях", т.е. о формах взимания дани "росами" с подвластных им славянских племен (9, 104-113) — то, что названо у Константина "образом жизни росов". Различное происхождение разделов подтверждается употреблением в них одних и тех же названий в отличных фонетических формах: Киева — to Kioaba(9, 8), ton Kioba(9, 15) в первом разделе и ton Kiabon(9, 106, 111) во втором (отметим при этом, что во втором разделе передача названия в обоих случаях одинакова, тогда как в первом транслитерации различаются и между собой, как если бы автор или переписчик был не совсем уверен в передаче [или звучании] слова) и "кривичи" — Kribhtaihnoi(9, 9-10) и Kribitzwn(9, 108, причем вторая форма значительно правильнее отражает звучание древнерусского слова). Надо добавить и то, что именно во втором разделе, и только в нем, встречаются древнерусский terminus technicus в греческой транслитерации — "полюдье": poludia (9, 107), а также вероятные кальки с древнерусского: pantwn twn RwV(9, 106) — "со всеми росами" (см. коммент. 65 к гл. 9) и diatrejomenoi(9, 110) "кормясь" (см. коммент. 73 к гл. 9). Таким образом, второй раздел главы (9, 104-113) обнаруживает значительно более близкое знакомство с древнерусской политической ситуацией и терминологией, нежели первый, и передает последнюю существенно точнее. Поэтому напрашивается предположение, что данный раздел основан на информации человека, не только знавшего древнерусские реалии, но и владевшего древнерусским языком.

Состав первого раздела (9, 3-104) более сложен. Он в свою очередь распадается на ряд тематических пассажей, возможно различного происхождения.

Первый из них — это описание подготовки однодеревок-моноксил к плаванию в Константинополь (9, 3-24). Именно в связи с этой темой в повествование включены названия шести городов, находящихся на пути "из варяг в греки": от Новгорода до Киева. Д. Оболенский выделяет список городов как отдельную часть (DAI. II. Р. 18), в чем, думается, нет необходимости, так как он не является самостоятельным перечнем, а подчинен задаче рассказать, откуда приходят в Киев моноксилы. Представляется, что выделение именно этих городов (кроме Любеча и Вышгорода, лежащих уже в непосредственной близости от Киева) тесно связано с последующей информацией и информатором раздела, поскольку в приводимой здесь ономастике прослеживаются скандинавизмы. Обращает на себя внимание и то, что перечисленные в северной части пути города (см. коммент. 5 к гл. 9) не только были крупнейшими торговыми и политическими центрами, но и хорошо известны как пункты пребывания великокняжеских, состоящих в значительной степени из скандинавов, дружин (см. коммент. 6, 11, 13 к гл. 9).

Второй пассаж — описание Днепровских порогов (9, 24-79). Подробность и яркость его, указание мелких деталей внешнего вида порогов, характеристика способов преодоления каждого из них свидетельствуют о том, что описание вышло из-под пера очевидца, на собственном опыте познакомившегося с трудностями плавания по этому отрезку Днепровского пути. Включение именно в этот пассаж собственно византийских (точнее константинопольских) реалий: сопоставление ширины первого порога с циканистерием (9, 26; см. коммент. 30 к гл. 9), а переправы Крария с ипподромом (9, 68; см. коммент. 48 к гл. 9) указывают на то, что автором его является житель Константинополя: побывавший в Киеве купец или, как предполагает большинство исследователей (DAI. II. Р. 19), член византийского посольства в Киев, участвовавший в подписании договора 944 г.

К характеристике порогов примыкает и, видимо, принадлежит тому же автору пассаж о жертвоприношениях на о. Св. Григория, который также содержит мелкие детали; их изложение выдает очевидца. Завершается этот пассаж обобщением отношений росов и печенегов, о чем речь шла неоднократно и в главах 1-8, и в главе 9.

Оба пассажа содержат значительное количество топонимов и два личных имени, передача которых обнаруживает разнобой. Так, сохранение носового e, в имени SjendosqlaboVи форм с cв названиях порогов 'Ostrobounipracи Boulnhpracкак будто свидетельствуют о южнославянской передаче названий, как считало большинство исследователей, но может быть объяснено и из древнерусского языка, как это показал А.А. Зализняк (см. коммент. 8, 33, 40 к гл. 9). Остальная ономастика распадается на две языковые группы: древнерусскую (Милиниски, Чернигога, Киоава и др. и "славянские" названия порогов) и древнескандинавскую ("росские" названия порогов). К последней, возможно, принадлежит также сохранение nв имени 'Iggwr(< Ingvarr, Игорь) и -gardaV (<gardr в NemogardaV) вместо регулярного славянского -градъ (см. коммент. 9, 6 к гл. 9). Два языковых пласта ономастики в этих частях, написанных, по всей вероятности, византийцем — в первом случае со слов местного жителя, вносившего скандинавизмы, во втором — по личным наблюдениям — говорят о наличии у автора сведений, почерпнутых на месте. Наиболее вероятным информатором такого рода мог быть представитель великокняжеского окружения, участвовавший либо в торговых сделках с греческими купцами, либо в дипломатических переговорах, сопровождавших заключение договора 944 г. Четкое и правильное в большинстве случаев соотнесение названий порогов с их описанием позволяет, более того, высказать предположение, что этот информатор (или информаторы) сопровождал автора данных пассажей в плавании через Днепровские пороги по меньшей мере до о. Св. Григорий. Учитывая же несколько большую точность передачи "росских", т.е. скандинавских, названий порогов и вероятную "скандинавизацию" имени Игорь и ойконима Немогардас, можно предположить — как это и делает большинство исследователей, — что информатором был один из "росов", член (и, видимо, достаточно высокопоставленный, может быть, один из тех, чья подпись стоит в договоре 944 г.) великокняжеской дружины, скандинав по происхождению, хорошо владевший и древнерусским языком. Не исключено также, что он находился в конвое, сопровождавшем византийское посольство на обратном пути в Константинополь.

Третий тематический пассаж этого раздела (9, 80-104) посвящен описанию пути от о. Св. Эферий до Месемврии. Представляется, что он имеет принципиально отличное от предшествовавших двух пассажей и второго раздела гл. 9 происхождение. По своей структуре и элементам описания: перечисление стоянок, времени пути между ними, условий плавания — он приближается к распространенным еще с античного времени и продолжавшим функционировать и в средневековье периплам. Можно предполагать, что составитель главы 9 включил необходимый для полноты описания раздел соответствующего перипла, возможно, дополнив его сообщением о печенегах, нападающих на потерпевших кораблекрушение мореплавателей вплоть до устья Селины, заимствованным из концовки предшествующего пассажа (9, 78-79).

Следы компилирования нескольких источников и редактирования текстов отмечены в "периплическом" пассаже и во втором разделе главы, где составитель отсылает читателя к предшествующему повествованию — "как было рассказано" (9, 87 и 112) и, начиная второй раздел, перебрасывает мостик к началу главы — "образ жизни этих самых росов..." (9, 104).

Таким образом, по содержанию и источникам глава 9 объединяет два раздела, первый из которых членится на три пассажа: описание сбора моноксил в Киеве и Витичеве; описание Днепровских порогов и пути до о. Св. Эферий, источниками которых являлись наблюдения очевидца и информация двуязычного "роса"; и фрагмент византийского перипла. Второй раздел, основанный на сообщениях русскоязычного информатора, посвящен описанию жизни "росов".

Состав и тематика главы 9 существенно отличают ее от остальных частей сочинения "Об управлении империей". Она включена в первую часть труда Константина, "дидактическую", и совершенно не соответствует ей по своим задачам. Поэтому большинство исследователей полагает, что она должна была находиться во второй части повествования, рассказывающей "о народах" (DAI. II. Р. 18). Но и там аналогий главе 9 нет. Внимание Константина во второй части сосредоточено на политической обстановке в описываемом регионе, на отношениях с империей, христианизации народов. Ничего подобного нет в главе 9, хотя первая половина — середина X в. — время интенсивных экономических, политических, культурных контактов Древнерусского государства с Византией.

1 Термин 'RwVу Константина обозначает народ или его часть; производные 'Rwsia(см. также гл. 2, 6, 37, 42) — принадлежащую росам землю, а rwsisti(буквально "по-росски") — язык, на котором они говорят. В связи с этим в науке с давних пор ведутся споры: 1) о появлении термина 'RwV/'RwV; 2) о его распространении в византийских источниках; 3) о его происхождении и, наконец, 4) о его содержании.

Первые упоминания "росов" в византийских текстах относятся к IX в. Это сообщение о нашествии на малоазийский город Амастриду (по южному берегу Черного моря) "варваров росов — народа, как все знают, дикого и жестокого" (barbarwn twn 'RwV, eqnouV, wV panteV isasin, wmotatou kai aphnouV) (Васильевский В. Г. Труды. Т. III. С 64; Schultze V. Altchristliche Stadte und Landschaften. Gutersloch, 1930. Bd. II/l. S. 212-217) в "Житии Георгия Амастридского" (Beck H.-G. Kirche. S. 512; Sevcenko I. Hagiography of the Iconoclast Period // Iconoclasm. Birmingham, 1977. P. 121 -127). "Росы" упомянуты также в двух проповедях патриарха Фотия, связанных с нашествием росов на Константинополь в 860 г. (Laourdas B.S. Fwtiou 'Omiliai. Thessalonike, 1959, S. 42.8-43.12; Mango C. The Homilies of Photius, Patriarch of Constantinopole. Cambridge (Mass.), 1958. P. 98). Первое актовое упоминание "росов" зафиксировано в известном Окружном послании Фотия "восточным патриархам" 867 г. (Grumel V. Les Regestes des actes du Patriarcat de Constantinople. Р., 1936. Vol. I. Fasc. 2. P. 88-90, N 481): "Народ..., ставший у многих предметом частых толков, превосходящий всех жестокостью и склонностью к убийствам, — так называемый народ рос" (eqnoV... to para polloiV pollakiV oruloumenon, kai eiV wmothta kai miajonian pantaV deuterouV tattomenon, touto dh to kaloumenon 'RwV) (Photii epist. Vol. I. N 2. P. 50. 293-296). Этот народ, по Фотию, — "подданный и дружественный" Византии (uphkooi kai proxenoi — о значении этих терминов см.: Литаврин Г.Г. Болгария и Византия. С. 256-263; Obolensky D. The Principles and Methods of Byzantine Diplomacy // Actes du XIIe CIEB. Belgrad, 1964. Vol. I. P. 56-58). Другие случаи употребления Фотием наименования "рос" в той же форме ('RwV) известны по "Амфилохиям" (PG. Т. CI. Col. 285) и — в качестве антропонима 'RwV — по письму N 103 (Photii epist. Vol. I. N. 103. P. 143. 125, 129).

Исследовательская традиция, идущая от В.Г. Васильевского, позволяет считать "Житие Георгия Амастридского" сочинением Игнатия, написанным до 842 г. и, следовательно, первым упоминанием "росов" в византийских источниках. Из современных ученых этой точки зрения придерживается прежде всего И. Шевченко, основывающийся на стилистической близости "Жития" к другим произведениям Игнатия и на органичности в "Житии" пассажа о "росах", хотя он и выделен композиционно (Sevcenko I. Hagiography... Р. 122, п. 63). Ряд исследователей считает пассаж о "росах" позднейшей интерполяцией, относя его данные к событиям 860 г. или даже 941 г. (последователи А. Грегуара, А. Васильев и др.: Da Costa-Louillet G.Y eut-il des invasions Russes dans l'Empire Byzantin avant 860? // Byzantion. 1941. T. 15. P. 231-248; Idem. Saints de Constantinople aux VIIIе, IXе, Xе siecles // Byzantion. 1954. T. 24. P. 479-492; Vasiliev A. The Russian Attack on Constantinople in 860. Cambridge (Mass.), 1946. P. 70-89). M. Нистазопулу, Э. Арвейлер, А. Маркопулос видят фразеологическое и идейное сходство этого текста с сочинениями Фотия. Невозможность датировать описанное в "Житии" нашествие временем до 842 г. объясняется, по их мнению, дружественным характером русско-византийских отношений около 840 г. (Ahrweiler H. Les relations entre les Byzantins et les Russes au IXе siecle // Bulletin d'information et de coordination. 1971. N 5. P. 55; Marcopouhs A. La vie de Saint Georges d'Amastris et Photius // JOB. 1979. Bd. 28. S. 75-82; ср.: Nystazopoulou M. La Chersonese tourique a l'epoque byzantine. Р., 1960 (These dactylogr.). P. 106, n. 1), засвидетельствованным Бертинскими анналами под 839 г. (Mango G. Eudocia Ingerina, the Normans, and the Macedonian Dynasty // ЗРВИ. 1973. Кн. 14/15. С. 17). Отметим, однако, локальность события, описанного в "Житии", которая не исключает возможности нападения росов на отдаленный от столицы византийский город (Амастриду). Молчание других византийских источников о русско-византийском конфликте до 842 г. также не может служить контраргументом.

Название Rhos Вертинских анналов считается обычно отражением греческой формы термина в латинском памятнике середины IX в. Там сообщается о том, что отправленные из Константинополя ко двору Людовика Благочестивого в Ингельхейм шведы «назвали себя... "Рос"» (se, id est gentem suam, Rhos vocari dicebant. — Annales Bertiniani. A. 839).

Сообщения двух других византийских источников, якобы упоминающих русских, в настоящее время нашли иное, более убедительное объяснение. "Церковная история" Псевдо-Захария (VI в.), видимо, под влиянием эсхатологической легенды о Гоге и Магоге в перечне паралюдей и чудовищных народов называет народ Hros (отождествлявшийся с "русами": Marquart J. Osteuropaische und ostasiatische Streifzuge. S. 355- 357, 383-385; Дьяконов А.П. Известия Псевдо-Захарии о древних славянах // ВДИ. 1939. N 4. С. 83-90; Пигулевская Н.В. Имя "рус" в сирийском источнике VI в. н. э. // Академику Б.Д. Грекову ко дню семидесятилетия: Сб. статей. М., 1952. С. 42-48). Однако, по всей вероятности, сирийский источник "Церковной истории" имеет в виду народ "рос" (*RwV) греческого перевода Книги Иезекииля (Иез. 38, 2-3; 39,1; см.: Dvornik F. The Making. P. 307-309; Thulin A. The Southern Origin of the Name Rus' // Lespays. P. 175-183; Петрухин В. Я. Комментарий // Ловмяньский X. Русь и норманны. С. 283). Второе сообщение — это упоминание rousia celandia, которые по "Хронографии" Феофана 810-814 гг. (Theoph. Chron. 446. 27 sq.), составляли часть флота Константина V в 774 г. (ср.: Летопись византийца Феофана / В пер. В.И. Оболенского и Ф.А. Терновского; С предисл. О.М. Бодянского. М., 1887. С. 327; Мишулин А.В. Древние славяне в отрывках греко-римских и византийских писателей по VII в. н.э. // ВДИ. 1941. N 1 (14). С. 280: здесь к тому же ошибочно указан 765 г.; Vernadsky G. Ancient Russia. L., 1943. 279-280). Толкование "русские корабли" ошибочно, ибо прилагательное rousioVимеет значение "алый", "пурпурный", "багряный" (Sophocles Е. А Greek Lexison. Vol. II. Р. 972; Liddel H.G., Scott R. A Greek-English Lexicon. Vol. II. P. 1575) и обозначает, таким образом, цвет кораблей: "алые хеландии" (см.: Чичуров И. С. Византийские исторические сочинения. С. 143-144. Ср. то же: DAI; а также ниже: коммент. 5 к гл. 51).

Ко времени Константина Багрянородного, таким образом, этникон "рос" стал привычным в византийской традиции и постепенно был "втянут" в греческую парадигматику. Дополнительным подтверждением этого является употребление Константином парадигматически корректного термина 'Rwsia(см. коммент. 3 к гл. 9).

Наряду с термином, имеющим корневую огласовку o, отметим и следы распространения в греческом языке рассматриваемого периода варианта с огласовкой и, на что ретроспективно указывают этниконы 'Rouswnв актах Русского афонского монастыря (Lemerle Р., Dagron С., Circovic S. Actes de Saint-Panteleemon. Р., 1982. N 8, 17, 71-72, 76; 9, 4; 16, 2), в ряде других греческих текстов, а также Rusios в сочинении Лиутпранда (середина X в.) (Liudpr. Antap. V, 15: gens quaedam... quam a qualitate corporis Graeci vocant... Rusios...), как отражение в латинской транслитерации греческого rousioi.

Происхождение названия 'RwVв византийских источниках — спорная проблема. Комментаторы лондонского издания (DAI. II. Р. 20-21) производят греческое 'RwV /'RvVиз славянского "Русь", объясняя замену w/ouфонетической близостью и взаимозаменяемостью w и ouв "северногреческих" диалектах (со ссылкой на: Ekblom R. Rus- et vareg-. S. 8; Hatzidakis G.N. Einleitung in die neugriechische Grammatik. Leipzig, 1892-1893. S. 348 ff.) или возможным тюркским, например хазарским, посредничеством (Томсен В. Начало. С. 88-89; Stender-Petersen A. Varangica. Р. 84). Но и это объяснение остается также пока лишь гипотезой, поскольку чередование w/ou действительно свойственно и греческому языку византийского времени, причем не только его северным диалектам. Следы бытования в византийской среде этникона rouV- с корневым и говорят о возможной связи греческого названия Руси с русским термином. Показательно, что употребление термина с и относится к фактам автономасии (Лиудпранд воспроизводит название народа по наименованию наемного корпуса в Византии; акты Русского монастыря на Афоне могут отражать речь ктиторов — носителей русского языка).

Надо отметить, что и формы с о корневым, впервые засвидетельствованные в житиях первой половины IX в. и в Бертинских анналах, также могут являться прямым отражением слова robs- (если принять скандинавскую этимологию слова "русь" — см. ниже), понимаемого как самоназвание отрядов скандинавов, проникавших в глубь Восточной Европы вплоть до Черного моря. Во всяком случае, указанные три наиболее ранних упоминания появляются в результате непосредственного знакомства с этими отрядами, а выражение Бертинских анналов («назвали себя... "Рос"») подтверждает это предположение.

Другая точка зрения на происхождение названия 'RwV предполагает его чисто книжную основу. Речь идет о применении для обозначения русских библейского термина "рош", известного по Септуагинте в форме RwV [Флоровский А. "Князь Рош" у пророка Иезекииля (гл.38-39): (Из заметок об имени Русь) // Сборник в честь на Васил Н. Златарски. С, 1925. С. 505-520; Сюзюмов М.Я. К вопросу. С. 121-123. Отметим безударный вариант воспроизведения термина в современном издании Септуагинты]. RwVтрижды фигурирует в Книге пророка Иезекииля (Иез., 38, 2, 3; 39, 1) в выражении: epi Gwg kai thn ghn tou Magwg arconta RwV Mosoc kai Qobel. Сближение византийского 'RwVс библейским RwVосновано на понимании последнего как этнонима, обозначающего северных варваров, главой которых был Гог (см.: Wilhelm Gesenius' hebraisches und aramaisches Handworterbuch uber das alte Testament / Bearb. v. F. Buhl. В.; Gottingen; Heidelberg, 1959. S. 738; Вот A. van den. Bibel-Lexikon / Hrsg. v. H. Haag. Leipzig, 1969; Grollenberg L.H. Atlas of the Bible. L., 1956. P. 161).

Однако существует мнение и об употреблении слова RwV(рош) в Септуагинте в его исконном значении древнееврейского *** — "глава", т.е. фраза из Книги Иезекииля понимается как "... архонта-рош Фувала и Мешеха" (Sophocles E.A. Greek Lexicon. Vol. II. Р. 974), что находит соответствие в Вульгате и в некоторых других текстах.

Эсхатологическая легенда о Гоге и Магоге, которые во главе бесчисленных войск сатаны подойдут к "городу возлюбленному" (Отк., 20, 7-8), была широко распространена в Византии (Andersson A.R. Alexander’s Gate, Gogand Magogand thelnclosed Nations. Cambridge (Mass.), 1932; Podskalsky G. Byzantinische Reichseschatologie. Munchen, 1972). В этом смысле показательно восприятие Львом Диаконом (вторая половина X в.) нападения русских на Константинополь в 860 г. как исполнения пророчества Иезекииля (Leon. Diac. Hist. Р. 150. 15-19). Однако упоминания Гога и Магога в связи с нашествием северных "варваров" на Византию могли иметь место и без какой бы то ни было связи с народом (?) "рош" (см., например, о нашествии скифов и гуннов у Андрея Кесарийского: PG. Т. CVI. Col. 416).

Несклоняемость этнонима 'RwV /'RvVвизантийских текстов сама по себе не может свидетельствовать о книжном, библейском происхождении термина (Сюзюмов М.Я. К вопросу. С. 123). Ошибочно также мнение, что несклоняемый термин "рос" в византийской традиции занимает исключительное положение в отличие от других иноязычных этнонимов, подвергшихся морфологической адаптации (Patzinakoi, Tourkoi, Baraggoi, Fraggoiи др.), и это будто бы свидетельствует о невозможности его прямого заимствования. Как раз наоборот: и в ранневизантийской традиции, и у Константина Багрянородного несклоняемые формы этнонимов и других терминов являются следствием прямой транслитерации иноязычных названий народов (Moravcsik Gy. Byzantinoturcica. Bd. II. S.v.: Barshlt, Genac, Zabender, Iabdeirtim, Ipaon, Kaggar, Kaidoum, Karh(V), Kouartzitzour, Kouel, Kourtougermatи т.д. Показательно наличие в византийском словоупотреблении параллельных форм: Matzaroi — Matzarh, Ougwroi — Qugwr, Ouzoi — Quz, Zabeiroi — Zabhrи т.д.).

Третье предположение касается возможной генетической связи греческого 'RwV /'RvVс широко распространенным в топо- и этнонимике среднеазиатского, северокавказского и севернопричерноморского ареала, вероятно, иранским корнем "рос-" (варианты см.: Толстов С.П. Из предыстории. С. 39-59; Vernadsky G. The Origin. Р. 167-179). Однако эта точка зрения слабо обоснована; это относится и к крымскому топонимическому ряду Россофар — Россока — Росса и др. (см.: Талис Д.Л. Топонимы Крыма с корнем "рос-" // АДСВ. 1973. Т. 10. С. 229-234; Он же. Росы в Крыму // СА. 1974. N 3. С. 87-99).

Таким образом, в вопросе о влиянии библейского термина на бытование византийского этнонима 'RwV /'RvVследует различать два аспекта: 1) языковой, генетический (тезис о возникновении этникона как книжного заимствования) и 2) литературно-художественный (проблема контаминации представлений об эсхатологическом нашествии библейских племен с образной характеристикой "варваров"-современников).

Влияние библейской образной системы на непосредственные впечатления византийцев несомненно. Обыгрывание термина-этникона, подобное тому как это имеет место у Льва Диакона (см. выше), — явление, характерное для византийских этнологических построений (см.: Бибиков М.В. Пути имманентного анализа византийских источников по средневековой истории СССР (XII — первой половины XIII в.) // Методика изучения древнейших источников по истории народов СССР. М., 1978. С. 99-100).

Что же касается собственно этимологии и содержания названия, то наиболее распространенная гипотеза — об отражении в византийском 'RvV(с влиянием библейской традиции или без него) названия "русь" — неизбежно влечет за собой вопрос об этимологии и значении восточнославянского "русь". Ответ на этот вопрос в значительной степени определяет и интерпретацию слова 'RvVу Константина (М.Б.).

Крайне затрудняет решение проблемы названия "русь" то обстоятельство, что история этнонима и история этноса, как правило, не расчленены. Частный и, строго говоря, относящийся к области исторической этнонимики вопрос включен как один из центральных в широкую историческую проблематику происхождения Древнерусского государства, а иногда и подменяется ею. До самого последнего времени он решался в зависимости от общих взглядов исследователя на происхождение Древнерусского государства: норманистских (которым почти во всех случаях соответствует скандинавская этимология) или антинорманистских (что нередко и ныне выражается в поисках его южнорусских, прибалтийско-славянских, иранских, кельтских или иных истоков). О современном состоянии изучения русско-скандинавских отношений раннего средневековья см.: Авдусин Д.А. Современный антинорманизм // Вопр. истории. 1988. N 7. С. 25-44; Мельникова Е.А., Петрухин В.Я. Послесловие // Ловмяньский X. Русь и норманны. С. 230-245.

Очевидно, что проблема происхождения названия "русь", каково бы оно ни было, не равнозначна проблеме становления древнерусской государственности как социально-экономического и политического процесса; это отметил еще В.О. Ключевский (Ключевский В.О. Неопубликованные произведения. М., 1963. С. 114; см. также: Попов А.И. Названия. С. 47; Хабургаев Г. А. Этнонимия. С. 216 и след.; Ловмяньский X. Русь и норманны. С. 163-164). Более того, как писал Ф. Энгельс, "названия племен, по-видимому, большей частью скорее возникали случайно, чем выбирались сознательно, с течением времени часто бывало, что племя получало от соседних племен имя, отличное от того, которым оно называло себя само" (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 21. С. 93. См. также: Алексеев В.П., Бромлей Ю.В. К изучению роли переселений народов в формировании новых этнических общностей // СЭ. 1968. N 2. С. 35-45). В истории наименований европейских государств и народов известны случаи как сохранения названия покоренных народов при радикальном изменении этнического состава населения после завоевания (Британия — после завоевания кельтов германцами, Англия — несмотря на покорение англосаксов нормандцами), так и усвоения названия победителей при сохранении устойчивых этнических признаков покоренных народов (Франция — по названию германского племенного союза франков, растворившихся в галло-римской среде, Болгария — по названию славянизировавшихся тюрков-болгар и др.). Поэтому необходимо четко различать вопрос о происхождении слова "русь" (т.е. об истории этнонима), который должен решаться в первую очередь в рамках этимологических, т.е. лингвистических, исследований, и вопрос об эволюции его значения на восточнославянской почве, что требует учета исторических факторов. См. также: Мельникова Е.А., Петрухин В.Я. Эволюция названия "русь" в процессе становления Древнерусского государства (до XI в.) // Вопр. истории (в печати).

Выяснение первого вопроса — этимологии и эволюции значения названия "русь" — осложняется отсутствием письменных источников VIII-X вв. на Руси и крайней скудностью сведений, подчас не поддающихся однозначной интерпретации, в иноязычных памятниках этого времени, в связи с чем все существующие этимологии являются реконструкциями, основанными на более или менее полном привлечении сведений позднейших (вплоть до XII в.) источников, а также — косвенно — материалов археологических исследований. Степень убедительности таких реконструкций различна, наиболее аргументированной — с языковой, археологической и исторической точек зрения — представляется скандинавская.

Скандинавская этимология названия широко принята зарубежными и рядом советских исследователей, в первую очередь лингвистов, а также историков и археологов. Слово "русь" рассматривается обычно как этноним и связывается с древнескандинавским корнем ro?- через финское Ruotsi. Эта теория в любой ее модификации предполагает несколько этапов развития слова: а) формирование древнескандинавского исходного наименования; б) его распространение в финноязычной среде; в) его последующее заимствование восточными славянами.

а) Исходной формой финского Ruotsi считаются производные от др.-герм. глагола с и.-е. основой *erё-: др.-исл. poa, др.-англ. rowan — "грести" и др. Предлагались следующие возможные исходные формы: др.-шв. Rodhsin — название жителей ооласти Рослаген (Roslagen < *Rotslagen, совр. Руден — Roden) на восточном побережье Швеции из др.-герм. *rods (ср.: др.-шв. rodher — "весло, гребля". См.: Kunik А.А. Die Berufung der schwedischen Rodsen durch die Finnen und Slaven. SPb., 1844. Bd. I. S. 67-70, 89-96, 163-167); др.-шв. композиты rodsmaen, rodskarlar, rodsbyggjar, засвидетельствованные в источниках XIII-XIV вв., от др.-шв. roter — "гребля, судоходство, плаванье" (Томсен В. Начало. С. 84-87); те же композиты со значением "жители проливов, шхер", т.е. жители Средней Швеции, от др.-шв. roter — "пролив между островами, неглубокое морское пространство" (Ekblom R. Rus- et vargg-. S. 9-10; ldem. Roslagen-Russland // ZfSP. 1957. Bd. 26. H I. S. 47-58); др.-шв. *roter — "гребное судно", откуда *Rot(r)in > Rotslaghin (Roslagen) по аналогии со skeppslag — "округ, поставлявший в ополчении одно судно", поэтому rotsmaen = skeppslagmaen (Hjarпе E. Koden. Upphovet och namnet, Omraden och jarlen // Namn och Bygd. 1947. B. 35. S. 28-60).

Все отмеченные гипотезы апеллируют к древнешведским формам, прямое обращение к которым, однако, невозможно, поскольку выделение древнешведского, как и других диалектов, произошло лишь в X-XI вв. (Стеблин-Каменский М.И. История скандинавских языков. М.; Л.; 1953. С. 26-27; Haugen E. The Scandinavian Languages. Cambridge (Mass.), 1976. P. 135, 142, 150-157). На более ранее возникновение фин. Ruotsi по историческим причинам указывали В. Томсен и А. Погодин (Погодин А.Л. Вопрос о происхождении имени Руси // Сборник в честь на Васил Н. Златарски. С. 271-273). Подробное фонетическое обоснование заимствования фин. ruotsi в VI-VII вв. дал С. Экбу, который показал, что исходной должна быть архаичная форма *rot(u)R или редуцированная, т.е. более вероятная для того времени *rot(e)R, где конечное -R в силу незавершенности процесса ротацизма могло звучать как [z], а не как [r] (Ekbo S. Om ortnamnet // ANF. 1958. В. 73. Н. 3/4. S. 187-199; Idem. The Etymology of Finnish Ruotsi-Sweden // Les pays. P. 143-145).

Представляется, что поиски конкретной словоформы, исходной для фин. Ruotsi, малоперспективны из-за скудости сохранившегося древнегерманского лексикона и не имеют научной ценности, поскольку существование самого корня и его производных во всех германских языках середины I тысячелетия н.э. несомненно. Любой из композитов с первой основой ro?s- мог закономерно отразиться в западнофинских языках как Ruotsi/Roots.

Комплекс значений др.-герм, *rotru- — "гребля, весло, плаванье на гребных судах" проявляется во всех германских языках. В шведской рунической надписи первой половины XI в. засвидетельствовано значение "поход [на гребных судах]": han. uas. buta. bastr. i ruti (i rodi). hakunar — "Он был лучшим из бондов в походе Хакона" (Nibble, Up. 16). Корень *ro?- был продуктивен и как первая часть композитов (Rotslagen, rotskarl, rotsmadr и др.), в том числе обозначавших участников походов [которые вряд ли для времени до X в. можно отождествлять с ледунгом — королевским морским войском-ополчением, как полагает С. Экбу (Ekbo S. Om ortnamnet. S. 197). Ср. слово vikingr — обозначение и морского грабительского похода, и его участника]. Поэтому можно предположить, что скандинавы, проникавшие еще в довикингскую эпоху на территории финских племен, обозначали себя каким-то словом, производным от rot-, и познакомились финны именно с этим "профессиональным" самоназванием.

б) Контакты скандинавов и населения Финляндии и Юго-Восточной Прибалтики по археологическим данным ощутимы уже с бронзового и раннего железного века и усиливаются в середине I тысячелетия н.э. Судя по погребальным памятникам, скандинавы с середины I тысячелетия проникают в Западную Финляндию (типично вендельские погребения в ладье появляются с конца VI в.; Anderson G. Boatgraves in Finland // Suomen museo. Helsinki, 1963. Vol. 70. P. 5-23; Muller-Wille M. Bestattung im Boot // Offa, 1968/1969. B. 25/26. 1970. S. 150-152) и на Аландские острова, где в конце I тысячелетия формируется метисная фенно-скандинавская культура (Мейнандер К.Ф. Биармы. С. 37), а также на побережье современной Эстонии, где встречены погребальные комплексы второй половины I тысячелетия, близкие скандинавским (Eesti estajalugu. Tallinn, 1982. L. 251-253). Эти контакты создавали почву для заимствования и распространения в финноязычной среде самоназвания военных групп скандинавов в форме фин. Ruotsi / эст. Roots (совр. — Швеция; Ruotsalainen / rootslane — "шведы"; водск. Rotsi, лив. Ruot's — "Швеция").

Косвенным подтверждением изначального значения слова *rot(e)R — участник морских походов является распространение в ту же вендельскую эпоху в среде шведской родоплеменной знати обряда погребения в ладье (Лебедев Г.С. Шведские погребения в ладье VII-XI веков // Ск. Сб. 1974. Вып. XIX. С. 155-186), характеризующего ее новый социальный статус. Эти погребения известны и в зоне скандинавской колонизации в Финляндии, и на Аландских островах; изолированный скандинавский некрополь с кремациями в ладье появляется в IX в. в урочище Плакун под Ладогой (Назаренко В.А. Могильник в урочище Плакун // Средневековая Ладога. Л., 1985. С. 158-159).

В качестве этнонима название получило распространение на севере и северо-востоке Европы в финноязычной среде во всяком случае к середине VIII в. (Falk К.-О. Einige Bemerkungen. S. 147-159). Западнофинские языки устойчиво используют его как этноним для обозначения шведов (Magiste J. Fi. Ruotsi. S. 200-209; Itkonen E. Lappalaisten esihistoriaa valaisevia sanoja. Helsinki, 1946). Но уже в ряде карельских и саамских диалектов этноним обнаруживает неоднозначность и используется для обозначения как шведов, так и собственно русских (ср.: др.-рус. "немцы", обозначавшее этнически различные народы Западной Европы, саам. Tara, Tarra — "Норвегия" и "Русь" и др.), т.е. пришлого, иноэтнического населения, собиравшего дань; функциональное сходство затушевывало для местного населения этнические различия (Попов А. И. Названия. С. 47-50). В языке коми — далее на восток — корень "роч-" (из общеперм. *roc, заимствованного из прибалтийско-финских языков: Лыткин В.И., Гуляев Е.С. Краткий этимологический словарь коми языка. М., 1970. С. 243), а также ненец. "луца" (*luatsa), эвенк. "луча", "нуча" и др. имеют единственное значение "русский", поскольку население этих областей сталкивалось только с русским колонизационным потоком.

Существование слова Ruotsi/Roots во всех западнофинских языках с единым значением свидетельствует или о его исконности (что предполагал Ю. Мягисте: Magisle J. Fi. Ruotsi. S. 200-209), или о заимствовании его в период западнофинской языковой общности (Шаскольский И.П. Вопрос о происхождении имени Русь в современной буржуазной науке // Критика новейшей буржуазной историографии. Л., 1967. С. 153-156), которая относится к VI-VIII вв. н.э. (Хайду П. Уральские языки и народы. М., 1986. С. 80). Предполагаемое (на основании фонетических закономерностей развития германских языков) время заимствования слова rots- в финские языки — VI-VII вв. — соответствует именно периоду западнофинской языковой общности.

Представлению же об исконности слова Ruotsi/Rootsi противоречит узость его семантики (этноним и производные от него хороним и отэтнонимическое прилагательное) и отсутствие производных. Мягисте указал всего три слова сходного звучания и крайне узкого специализированного значения: фин. ruota — "рыбья кость, планка", откуда ruotia, ruotsia — "чистить рыбу от костей"; эст. rood, roots — "твердое, защищающее изнутри более слабые внешние части" (Magiste J. Fi. Ruotsi. S. 209). Однако для двух из них (фин. ruota и эст. rood) предполагается также скандинавское происхождение, а третье (фин. ruotia) является производным от ruota.

Таким образом, середина — начало второй половины I тысячелетия н.э. с точки зрения развития германских и финских языков, а также северогерманско-финских контактов представляется наиболее вероятным временем проникновения в прибалтийско-финские языки слова ro?s- в форме Ruotsi/Rootsi.

в) Третий этап развития слова связан с его проникновением в восточнославянскую среду. Представляется убедительным обоснование перехода зап.-фин. uo/оо > др.-рус. у, так как славянское у в это время было долгим гласным, фонетически ближайшим к приб.-фин. о, тогда как слав. о был кратким, очень открытым типа a~э. Этот переход поддерживается ближайшей аналогией suomi > сумь и общим соответствием др.-рус. у фин. uo/o, обнаруживаемым в финских заимствованиях из древнерусского языка (гумно > kuomina, лужа > luoso и др. (Kalima J. Die slavischen Lehnworter. S. 42).

Возможность перехода фин. ts > др.-рус. с подвергалась сомнению, так как, по мнению некоторых славистов, оно должно было отразиться не как с, а как ц (Черных П.Я. Очерк русской исторической лексикологии. Древнерусский период. М., 1956. С. 100). Однако еще А.А. Шахматов указывал, что др.-рус. ц было мягким звуком, не тождественным фин. ts, поэтому более вероятна передача последнего звуком с (Шахматов А.А. Введение в курс истории русского языка. Пг., 1916. Ч. 1. С. 67; см. также: Vasmer M. Schriften zur slavischen Altertumskunde und Namenkunde. В., 1971. Bd II. S. 801). Г. Шрамм, подробно рассмотревший этимологический аспект проблемы, указал два возможных объяснения перехода ts > c: 1) время образования др.-рус. ц не установлено, и этот переход мог осуществиться до возникновения звука ц в древнерусском языке; 2) если ц уже и существовало, то с могло возникнуть как упрощение консонантной группы -ts- (ср. vepsa > весь) (Schramm G. Die Herkunft. S. 19-20). Итак, переход Ruotsi > "русь" представляется в достаточной степени фонетически обоснованным.

Появление скандинавов среди финских племен Восточной Европы (от Приладожья до Верхнего Поволжья) к концу I тысячелетия н.э. совпало со славянской колонизацией этого региона. Вероятны ранние контакты всех трех этнических компонентов в Ладоге (появление здесь норманнов датируется серединой VIII в.: Рябинин Е.А. Скандинавский производственный комплекс VIII века из Старой Ладоги // Ск. Сб. 1980. Вып. XXV. С. 161 -178; Петренко В.П. Финно-угорские элементы в культуре средневековой Ладоги // Новое в археологии СССР и Финляндии. Л., 1984. С. 83- 90). Показателен смешанный характер расселения скандинавов, финно-угров, балтов и славян, не образующих в Ладоге компактных этнических массивов (Кирпичников А.Н. Раннесредневековая Ладога (итоги археологических исследований) // Средневековая Ладога. Л., 1985. С. 17-19), фенно-славяно-скандинавские контакты отмечены также в Новгороде (после 862 г., если верить летописной датировке), в конце VIII — начале IX в. на мерянском Сарском городище под Ростовом (Леонтьев А.Е. Скандинавские вещи в коллекции Сарского городища // СкСб. 1981. Вып. XXVI. С. 141-149) и, по-видимому, в Ярославском Поволжье (если принимать за свидетельство раннего присутствия там норманнов рунические знаки на монетах тимеревского клада последней трети IX в. (Дубов И. В. Тимеревский комплекс — протогородской центр в зоне славяно-финских контактов // Финно-угры и славяне. Л., 1979. С. 116-118). Причем культура курганов Ярославского Поволжья по некоторым характерным чертам (наличие глиняных амулетов-лап и др.) близка метисной культуре Аландских островов, где эти амулеты датируются более ранним временем (Мейнандер К.Ф. Биармы. С. 37; Ярославское Поволжье в IX-XI вв. М., 1963. С. 86-87); вероятно, таким образом, проникновение в Верхнее Поволжье уже метисного фенно-скандинавского населения, встретившегося с местными поволжско-финскими племенами (меря) и пришлыми славянами.

Тесные фенно-славянские этнокультурные связи засвидетельствованы и значительным числом лексических заимствований в обоих (но более — в финских) языках в эту эпоху. Ю. Миккола датирует древнейшие славяно-финские лексические связи VIII в. (Mikkola J.J. Die alteren Beruhrungen zwischen Ostseefinnisch und Russisch. Helsinki, 1938. S. 9); Я. Калима указывает на VII в. как наиболее раннюю возможность (Kalima J. Die slavischen Lehnworter. S. 149); В. Кипарский также относит их к VII-IX вв. (Кипарский В. О хронологии славяно-финских лексических отношений // Scando-Slavica. 1958. Vol. IV. Р. 127-136).

Именно в этой зоне контактов встречаются хотя и немногочисленные, как показала Е.А. Рыдзевская (Рыдзевская Е.А. К варяжскому вопросу: (Местные названия скандинавского происхождения в связи с вопросом о варягах на Руси) // Изв. АН СССР. Отд-ние обществ, наук. 1934. N 7. С. 485-532; N 8. С. 609-630 — в противоположность мнению Р. Экблума: Ekblom R. Rus- et vareg-; ср. также: Vasmer M. Wikinger-spuren im Ru?land // Sitzungsberichte der Preussischen Akademie der Wissenschaften. Philos.-hist. Kl. 1931. Jg. 1931. H. XXIV. S. 649-674), топонимы — производные от корня "рус-", а также гидроним — Руса (Русса) с производным Порусье, упомянутый в Воскресенской летописи в сказании о Гостомысле, которое Д.С. Лихачев считает "возможно, весьма древним" (ПВЛ. Ч. 2. С. 214).

Таким образом, скандинавская этимология названия "русь", предполагающая следующие ступени: др.-герм. ro?s- (самоназвание приплывавших на земли финнов скандинавов) > зап.-фин. Ruotsi/Roots (имеющее этносоциальное содержание) > др.-рус. русь, на всех этапах фонетически закономерна и поддерживается историческими условиями скандинаво-финно-славянских контактов VI-IX вв.

"Южнорусская", или "среднеднепровская" этимология слова "русь" распространена среди советских и некоторых зарубежных историков и археологов [Тихомиров М.Н. Происхождение. С. 60-80; Рыбаков Б.А. Древние русы. С. 23-104; Мавродин В.В. Происхождение названий "Русь", "русский", "Россия". Л., 1958; Толочко П.П. Древняя Русь. Киев, 1986. С. 31; Vernadsky G. The Origin Р. 167-179, 333-339 (наряду с выделением "второй руси", пришедшей с Рюриком. Ср. гипотезу В.А. Брима о независимом происхождении корней "рос-" и "рус-": Брим В.А. Путь из варяг в греки // Изв. АН СССР. VII сер. Отд-ние обществ, наук. Л., 1931. N 2. С. 201-247); Idem. Ancient Russia. Р. 275-278; Riasanovsky A. A History of Russia. 3rd. ed. Oxford, 1977. P. 27- 30]. Понимаемое как этноним, слово "русь" сопоставляется с рядом топонимов и этнонимов, частью засвидетельствованных начиная с I тысячелетия до н.э. античными и византийскими авторами в Северном Причерноморье, частью сохранившимися в топонимике до настоящего времени в Среднем Поднепровье.

Во-первых, устанавливается соответствие с этно- и топонимической основой, видимо, иранского происхождения (Абаев В. И. Историко-этимологический словарь осетинского языка. Л., 1973. Т. II. С. 435-437) ruxs/roxs — "светлый" (варианты: рокc-, рас-, ракc-, ракш-, рокш-, рош- и префиксированные аорс-, аракc-, арси-), ареал которой в V в. до н.э. — V-VI вв. н.э. охватывал Среднюю Азию, Северный Кавказ и Северное Причерноморье (Толстов С.П. Из предыстории. С. 39-59; Vernadsky G. The Origin. Р. 167-179).

Во-вторых, предполагается тождественность названия "русь" и гидронима Рось (др.-рус. Ръсь; правый приток Днепра) с производными названиями притоков Роська и Россава и топонимами Поросье, г. Родня и др. Этимология гидронима Ръсь считается неясной (Трубачев О.Н. Названия рек правобережной Украины. М., 1968. С. 237, 262). Высказанное В. Курашкевичем мнение о том, что оно родственно слову "русло", основано на приводимых им неточных чтениях (Россь, Росса = Русь, Урсь, без ссылок на источники), а объяснения возможности двоякого развития ъ>о/ъ>у он не дал (Kuraszkiewicz W. Ros // SSS. 1972. Т. IV. Cz. 2. S. 553).

Однако, показав существование продуктивной этно- и топоосновы "рос-" на юге Восточной Европы, сторонники этого направления априорно приняли его идентичность корню "рус-" и благодаря этому заключили, что этноним "русский", название Древнерусского государства "Русь" и пр. имеют южнорусское, может быть, в основе своей иранское, происхождение (Седов В. В. Восточные славяне. С. 111-112). Однако в древнерусских письменных источниках этноним встречается исключительно с корневым -у-. В гидрониме же Ръсь засвидетельствован редуцированный гласный, лишь в XII в. в результате падения "еров" развившийся в сильной позиции в о (ср.: търгъ > торгъ, вълкъ > волкъ и др.). Он восходит к общеслав. ъ < и.-е. и (Филин Ф.П. Образование языка восточных славян. М.; Л., 1962. С. 253- 261; Мейе А. Общеславянский язык. С. 45-46; Mikkola J.J. Urslavische Grammatik. Th. 1. S. 39-41). Звук же у в слове "русь" мог развиться только из и.-е. дифтонгов *o?, *e? или *a? (Мейе А. Общеславянский язык. С. 45-46, где специально оговорено, что у ни в каких случаях не могло возникнуть в русском языке из ъ; Mikkola J.J. Urslavische Grammatik. Th. 1. S. 56). Как показал А.В. Назаренко, объяснение чередования ъ > о/у не только пока отсутствует, но и представляется маловероятным в связи с переходом праслав. с после гласного г в ? (Назаренко А.В. Об имени. С. 46-47; см. также: Schramm G. Die Herkunft. S. 26).

Этимологическая независимость корней "рус-" и "ръс-", а также их довольно строгая пространственная дистрибуция для древнейшего слоя гидронимов (Руса и производные на севере Восточной Европы / Ръсь и производные на юге) свидетельствуют против "среднеднепровской" гипотезы происхождения названия "русь" (Martel A. Un point d’histoire de vocabulaire russe: Rossija, Russkij // Melanges publies en 1'honneur de Paul Boyer. Р., 1925. Р. 270-279; Rospond S. Pochodzenie. S. 35-50; Попов А.И. Названия. С. 53-56).

Не подтверждается эта гипотеза и археологическим материалом. Б.А. Рыбаков на основании данных Псевдо-Захария о "народе рус" полагал, что в Среднем Поднепровье, в том числе и в бассейне р. Рось, в VI-VII вв. развилась особая культура, получившая название "древности русов" (Рыбаков Б.А. Древние русы. С. 23- 104; Он же. Киевская Русь. С. 67-90; см. также: Седов В.В. Анты // Этносоциальная и политическая структура раннефеодальных славянских государств и народностей. М., 1987. С. 16-22). Г.Ф. Корзухина продемонстрировала полиэтничность этой культуры и поставила под сомнение ее связь со славянскими древностями и тем более мифическим народом "рос" Псевдо-Захария (см. выше) (Корзухина Г. Ф. К истории Среднего Поднепровья в середине I тысячелетия н.э. // СА. 1955. Т. 22, С. 61-82; см. также: Третьяков П.Н. У истоков древнерусской народности. Л., 1970. С. 105-110). Во всяком случае, на самой р. Рось собственно славянские памятники вплоть до древнерусской эпохи (XI-XII вв.) не обнаружены (см. каталог: Древнерусские поселения Среднего Поднепровья. Киев, 1984); по р. Рось позднее проходила граница Древнерусского государства с кочевниками.

"Исконно славянская" этимология корня "рус" предлагается С. Роспондом (Роспонд С. Miscellanea onomastica Rossica. III. Несколько замечаний о названии "Русь" // Восточнославянская ономастика. Исследования и материалы. М., 1979. С. 43-47; Rospond S. Pochodzenie. S. 35-50). Он называет, полностью отвлекаясь от гидронима Ръсь, две возможные исходные общеславянские основы: 1) общ.-слав. *rud-/*rus- — *rud-sa < rudъ — "русый" и 2) общ.-слав. *ru-/*ry- — "плыть, течь" (русск. русло, польск. runo, ruszyc). Первоначальным образованием от одной из этих основ Роспонд считает гидроним Рус(с)а (а также название города Старая Русса и местности Порусье), из которого развился этноним "русь". При этом автор ссылается на текст Воскресенской летописи (ПСРЛ. СПб., 1856. Т. VII. С. 262: "...Прозвашася [словене]... Русь рекы ради Руссы, иже впадоша во езеро Илмень" (отметим, что Д.С. Лихачев указывает по меньшей мере три различных объяснения названия "русь", встречающихся в поздних летописных сводах. — ПВЛ. Ч. 2. С. 214, 244). Эта гипотеза требует дополнительных лингвистических обоснований (ср.: Назаренко А. В. Об имени, где указано на вероятное неславянское происхождение слова "русь" в силу фонетической невозможности сохранения исконного славянского s после u; Schramm G. Die Herkunft. S. 44-46), объяснения возможности образования гидронима от указанных основ, взаимоотношения с южнорусским гидронимом Ръсь и хронологии формирования этнонима.

Мнение о "готской" этимологии (Куник А.А. Примечания к кн.: Дорн Б. Каспий, о походах древних русских на Табаристан // Зап. имп. Академии наук, 1875. Т. 26. Кн. 1. С. 54-55, 430-436; Шмурло Е. Восьмой археологический съезд (9-24 января 1890 г. Будилович А.С. К вопросу о происхождении слова "Русь". Доклад на VIII археологическом съезде в Москве 1890 г. // ЖМНП. 1980. N 5. С. 25-29) не получило распространения, хотя временами делаются попытки его возрождения (Soderlind S. Russernas rike. Till fragan om det ostslaviska rikets uppkomst. Stockholm. 1978) с целью обоснования готской теории образования Древнерусского государства. Слово "русь" возводится ее сторонниками к гот. *hro?s — "слава", восстанавливаемому из засвидетельствованных в письменных источниках прилагательного hro?eigs (вин. п. мн. ч.) — "торжествующий, победоносный, славный" и ряда однокоренных слов в других германских языках. Как показал Ф.А. Браун, фонетическое обоснование перехода *hro?s > "русь" затруднительно: если гот. o- могло дать др.-рус. у (ср.: гот. boka > др.-рус. букъ, гот. doms > др.-pyc. дума), то в области консонантизма таких соответствий нет: начальное А+плавный согласный не отпадало в древнерусском языке (ср.: гот. hlaifs > др.-pyc. хлЪбъ); неясно, каким образом готское ? могло перейти в др.-рус. -сь (Браун Ф.А. Разыскания в области гото-славянских отношений // Сб. ОРЯС имп. Академии наук. 1899. Т. 64. N 12. С. 5-7; Он же. Гипотеза профессора Будиловича о готском происхождении названия "Русь" // Зап. Нео-филологич. о-ва при имп. Санкт-Петербургском ун-те. 1892. Вып. II. N 1. С. 45-58).

Маловероятно это заимствование и с исторической точки зрения. Хотя готы прошли по территории Восточной Европы и осели в Северном Причерноморье и Крыму, их влияние прослеживается лишь на юге позднейшего восточнославянского ареала, на севере же и северо-западе Восточной Европы (где представлена топонимика с корнем "рус-") оно отсутствует полностью. Поэтому трудно предположить, что быстро переместившиеся на юг готы (маршрут их миграции, кстати, неясен, но очевидно, что в бассейнах Западной Двины, Верхнего Днепра и в Поильменье они не проходили) оставили за собой название, ставшее обозначением местного населения на огромной, незатронутой ими территории (Тихонова М.А. К вопросу о связях Южной Скандинавии с Восточной Европой в первой половине I тысячелетия н.э. // Studia archaeologica in memoriam Harri Moora. Археологические исследования, посвященные памяти Харри Моора. Tallinn, 1970. С. 202-206). Вместе с тем нельзя не отметить, что этнополитическая история готов в Северном Причерноморье изучена крайне слабо, к чему привлечено внимание в работах: Топоров В. Н. Древние германцы в Причерноморье: результаты и перспективы // Балто-славянские исследования, 1982. М., 1983. С. 227-263; Лебедев Г.С. Русь и чудь, варяги и готы (итоги и перспективы историко-археологического изучения славяно-скандинавских отношений в I тыс. н.э.) // Историко-археологическое изучение Древней Руси. Итоги и основные проблемы. Л., 1988. Вып. 1. С. 79-99.

"Прибалтийско-славянская" этимология, в отличие от "исконно славянской" и "готской", широко привлекавших материалы сравнительного индоевропейского и славянского языкознания и оперировавших источниками аутентичными, опирается в основном на поздние и вторичные источники и исторические заключения общего характера. Наиболее обстоятельно она была изложена С.А. Гедеоновым (Гедеонов С.А. Варяги и Русь. СПб., 1876. Ч. 1-2), а затем кратко повторена А.Г. Кузьминым (Кузьмин А.Г. "Варяги" и "Русь" на Балтийском море // Вопр. истории. 1970. N 10. С. 28- 55) без существенной дополнительной аргументации. Гедеонов отметил существование в западноевропейских источниках (по преимуществу XII-XIII вв.) этнонимов и хоронимов сходного со словом "русь" звучания: Rut(h)eni (Rut(h)enia), Rugi (Rugia), а также название о. Рюген. Основой для выведения слова "русь" из них было нередкое употребление названий Rut(h)enia и Rugia для обозначения Руси, а также славянского населения о. Рюген — ран (последний перечень текстов см.: Трухачев Н.С. Попытка локализации Прибалтийской Руси на основании сообщений современников в западноевропейских и арабских источниках X-XIII вв. // Древнейшие государства на территории СССР, 1980 г. М., 1982. С. 159-175).

Соположение разновременных и разного происхождения хоронимов и этнонимов с общим первым слогом ru- (Rutheni, Rugi, Ruzzi, Russi), несмотря на длительность традиции (предложено еще в 1840-е годы), так и не нашло до сих пор убедительного обоснования хотя бы в отношении его правомерности как такового. Так, этноним и отэтнонимический хороним Rut(h)eni и Rut(h)enia засвидетельствованы в античных источниках с I в. до н.э. как обозначение одного из кельтских племен, населявших Аквитанию. Его использование в источниках XI-XIII вв. свидетельствует отнюдь не о его актуальности в это время, а о характерной для средневековой географии ориентации на античную хорографическую традицию, что вело — и нередко — к отождествлению сходно звучащих наименований современных автору и античных, утративших историческое содержание (ср.: Dacia и Dania, Galatia и Галичская Русь. См. подробнее: Чекин Л.С. Традиционные и новые сведения в западноевропейской географии XII-XIII вв. // Древнейшие государства на территории СССР, 1985 г. М., 1986. С. 157-163). Не предложена сторонниками этой гипотезы и убедительная аргументация возможности чередования руг-/рус- (ср. ниже о гипотезе О. Прицака).

К "прибалтийско-славянскому" направлению примыкает гипотеза Я. Отрембского, который связал название "русь" с гидронимом Русса, который имеет, по его неаргументированному предположению, "балтийско-славянское" происхождение (Otrebski J. Rusь // Lingua poznaniensis. 1960. Т. 8. S. 219-227).

"Кельтская" этимология названия опирается на кельтский субстратный этноним Rut(h)eni (Unbegaun В. О. L’Origine du nom des Ruthenes // Unbegaun B.O. Selected Papers on Russian and Slavonic Philology. Oxford, 1969. P. 128-135; Кузьмин А.Г. Об этнической природе варягов // Вопр. истории. 1974. N 11. С. 54-83). Первая серьезная попытка дать лингвистическое (при опоре на работу: Назаренко А. В. Об имени) и историческое объяснение этой этимологии содержится в статье Прицака (Pritsak О. The Origin of the Name rus/rus' // Turco-Tatar Past. Soviet Present. Studies Presented to Alexandre Bennigsen. Р., 1986. Р. 45-65). Указывая, что формы Ruzzi, Ruzaramarcha появляются в первой половине IX в. в латинских памятниках Каролингской империи (Баварский географ, грамота Людовика Немецкого Нидеральтайхскому монастырю), он полагает, что эти формы возникли из корня *Rut-/*Rut-en в результате второго верхненемецкого передвижения согласных (что было показано А.В. Назаренко) и связывает его с кельтским этнонимом Rut(h)eni, сохранившимся в античных источниках I в. до н.э. В нижненемецких диалектах, где второе передвижение согласных отсутствовало, эта форма была заменена, по мнению Прицака, формой с сибиллянтом s, т.е. Ruzz-/Ruz->Russ-/Rus- [по Назаренко, в.-нем. Ruz(z)-, н.-нем. Ru(s)c-, романск. Rus(s)-]; форма же Rugi возникла на территории рипуарских Франков в результате гуттурализации исходного *Rut- > *Rudi > *Rugi. Историческими носителями этого наименования в середине I тысячелетия н.э. стали, по мнению Прицака, еврейские купцы, называемые у арабского писателя первой половины IX в. Ибн Хордадбеха "ар-разанииа" (BGA. Т. VI. Р. 154. См. о них: Калинина Т.М. Торговые пути. С. 68-82), которые вели трансевропейскую торговлю и, смешавшись с фризскими купцами и скандинавскими викингами, образовали на Волге политическое объединение, позднее славянизировавшееся и развившееся в русское государство (Pritsak О. The Origin of Rus'. Vol. I. Р. 25).

Возведение Прицаком названий Ruzzi и Ruzaramarcha в немецких латиноязычных источниках к кельтскому Rut(h)eni может быть справедливым, но надо подчеркнуть вслед за Назаренко: "Совпадение др.-в.-нем. Ruz(z)- и ср.-в.-нем. R(i)uzen (< *Rut-. — Сост.) с др.-рус. Роусь не означает..., что древневерхненемецкий термин должен был непременно быть заимствован из древнерусского. Не исключено, что оба этникона развились самостоятельно..." (Назаренко А.В. Об имени. С. 56-57). Нет языковых данных и для предположения о заимствовании др.-в.-нем. > др.-рус. Поэтому вероятнее всего, что корни Rut- и "рус-" отношения друг к другу не имеют. Это тем более вероятно, что историческое построение Прицака о торговой компании "русь" не обосновано.

Гипотеза об "индоарийской" этимологии выдвинута О.Н. Трубачевым в результате исследований индоевропейских языков периода, непосредственно последовавшего за распадом индоиранской языковой общности (Трубачев О.Н. Лингвистическая периферия древнейшего славянства. Индоарийцы в Северном Причерноморье // Вопр. языкознания. 1977. N 6. С. 13-29). Трубачев полагает, что слово "русь" — отражение региональной традиции называния Северного Причерноморья "Белой, Светлой стороной". Эта традиция, по мнению автора, еще дославянская и дотюркская, и потому он возводит слово "русь" к местному бессуффиксному варианту др.-инд. ruksa-, допуская в качестве гипотезы специфическую индоарийскую ассимиляцию *russ-. Критику этой гипотезы см.: Schramm G. Die Herkunft. S. 31-33.

Значение названия 'RwV у Константина было обусловлено, с одной стороны, сложившейся в Византии традицией обозначения "северных варваров", совершавших с начала IX в. нападения на византийские города, а затем вступивших в торговые, дипломатические и, возможно, конфессиональные контакты с Константинополем; с другой стороны, той конкретной информацией о политической, этнической, социальной ситуации в Восточной Европе, которую он получил лично. Совмещение этих не полностью идентичных данных (их частичное несовпадение было неизбежно в силу их разновременности, тем более что восточнославянское общество переживало в то время интенсивные процессы государствообразования) обусловило двойственность содержания, вкладываемого Константином в название 'RwV. Впрочем, такая двойственность была заложена уже в исходном — этносоциальном — значении слов Ruotsi и "русь", однако ко времени Константина, насколько можно судить по договорам Руси с греками, она была уже в значительной степени преодолена.

Для Константина народ "росов" тождествен со скандинавами, хотя эксплицитно это не находит выражения. Император последовательно противопоставляет росов славянам (славяне — пактиоты росов, что повторено дважды, росы исключены из перечней славиний; наконец, "росские" названия порогов имеют прозрачную скандинавскую этимологию. Sorlin L. Les temoignages. Р. 178, 180 sq.; Toynbee A. Constantine Porphyrogenitus. P. 348; ср.: Dvornik F. The Making. P. 315 sq.; DAI. II. P. 41), а их язык — славянскому (см. коммент. 27 к гл. 9).

Этническое значение названия 'RwVу Константина, очевидно,опирается на предшествующую византийскую традицию, восходящую к началу IX в. (см. выше) и находит аналогию в употреблении слова "русь" в древнерусских источниках, в первую очередь в Повести временных лет (перечни народов европейской части мира, легенда о призвании варягов). Оно подтверждается также морфологической структурой, что выявляется при сопоставлении с основными типами древнерусских этнонимов и хоронимов.

Собственно славянские этнонимы имели две основные модели: 1) апеллятивная основа + суффикс -ян-/-ан- или -ен (из общ.-слав. *janin, 5enin {так. ХФ}); ср.: словене, северяне, древляне; 2) топографическая или псевдопатронимическая основа + патронимический суффикс -ич- (из общ.-слав. -itjo); ср.: кривичи, радимичи и пр. Обе модели относятся к общеславянскому времени (Rospond S. Struktura pierwotnych etnonimow siowianskich. // RS. 1966.Т. 26. Cz. 1. S. 29-32; Cz. II. Formacje po rozpadzie dialektalnym (IX w. i nn.) // Ibid. 1968. T. 29. Cz. I. S. 18, 24-25), но первая, возможно, является более поздней (Трубачев О.Н. Ранние славянские этнонимы — свидетели миграции славян // Вопр. языкознания. 1974. N 6. С. 59). Первая модель обнаруживает в древнерусском языке несравненно более высокую продуктивность (более 20 наименований в Повести временных лет по сравнению с шестью второго типа), охватывая не только славянские по происхождению и этнической принадлежности этнонимы, но и заимствованные книжные (агаряне, ассиряне, римляне и др.), а также — позднее — названия жителей городов и местностей (смоляне, кияне). В ряде случаев возникают параллельные формы: меря — меряне, амазонки — амазоняне.

Среди этнонимов, обозначающих неславянские народы, выделяются две модели: собирательные наименования на -а: меря, мордва, мурома (Хабургаев Г.А. Этнонимия. С. 167-168), относящиеся к восточнофинским народам; и собирательные женского рода, основанные на фонетической передаче самоназваний с конечным палатальным согласным, отражающим финское конечное -i: кърсь, корсь < финск. *kurh-, лат. kursa, лит. kursas: чудь (< готск. ?iuda?) < саам. норв. cutte, cuedde, саам. шв. cute, cude — "преследователь, враг", саам. кольск. cutte, cut; сумь < финск. Suomi. эст. Soome Maa, лив. Suom; ямь, емь < финск. Hame (название области); весь < финск.*vespi, vepsa; водь < водск. vad'd'a, финск. vaaja ("клин"); лопь < финск. lappi; либь < лат. libis, fibi?tis и др. (см.: Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1973; Vasmer M. Schriften zur slavischen Altertumskunde und Namenkunde. Bd. II. S. 762). Все они относятся к западнофинским и балтским племенам. Этноним "русь" морфологически тождествен этнонимам именно последней группы.

На неславянскую этническую принадлежность первоначальной руси указывает и то, что этническая группа "русь" не включается летописцем ни в один из перечней славянских "племен", расселившихся по Восточно-Европейской равнине (ПВЛ. Ч. 1. С. 11, 13, 15).

Для обозначения государственных образований выявляются три основные модели: 1) употребление соответствующего этнонима для обозначения территории, занимаемой этносом (ср.: "пойти в ляхи"); 2) отэтнонимическое прилагательное + географический термин "земля" (Агарянская земля, Аглянская земля и др.), причем этнонимы могли быть как собственно славянского, так и иноязычного происхождения; 3) заимствованные книжные наименования (Ефиопья, Мисия, Мармария), проникшие с византийской и южнославянской литературой на Русь. В этом контексте очевидно, что названия "Русь" и "Русская земля" образованы в полном соответствии с наиболее продуктивными моделями территориальных наименований, засвидетельствованных древнейшими русскими письменными источниками, развивавшимися в восточнославянской языковой среде. Пути формирования этих названий указывают на то, что в их основе лежит этноним "русь".

Понимая под "росами" скандинавов, Константин вместе с тем отчетливо связывает название с определенной социальной группой, противопоставленной массе славян. Он подчеркивает их правящее положение: славяне являются их пактиотами, "росы" собирают во время полюдья с них дань (см. коммент. 65 к гл. 9), имеют резиденцию в Киеве. Упоминание "всех росов", которые выходят по осени из Киева в полюдье, указывает достаточно ясно на ту социальную группу, которую Константин имеет в виду, — великокняжескую дружину, которая, по сообщениям Повести временных лет, осуществляла полюдье.

Социальное значение названия 'RwVтакже находит поддержку в древнерусских источниках. Слово "русь" рассматривалось как социальный термин, обозначающий привилегированную верхушку общества: славянскую (Юшков СВ. Общественно-политический строй. С. 57-63; Тивериадский Л.С. К вопросу о происхождении Руси в связи с этногенезом славян // Ист. зап. 1942. Т. 13. с. 40-53) или скандинавскую в Восточной Европе (Smal-Stocky R. The Origin of the Word "Rus" // Slavistica. 1949. T. 6. P. 5-18); военное сословие (Акопов Г.Б. Этимология названия "Рус" в свете теории этнической консолидации // Вестн. обществ, наук АН Арм. ССР. 1967. N 6. С. 89-101); княжескую дружину и знать (Падалка Л.В. Происхождение и значение имени "русь" // Тр. 15-го Археологического съезда в Новгороде 1911 г. М., 1914. Т. 1. С. 364); торговую купеческую организацию международного характера (Pritsak О. The Origin of Rus'. Vol. I. Р. 25) или просто купцов скандинавского происхождения (Vitestam G. The People of ar-Rus as Merchants According to Arabic Sources // Kgl. Vitterhets historie och antikvitets Akademien. Filologisk-filosofisk serien. 1975. B. 15. S. 15- 22). Для обоснования этой трактовки привлекались указанные сведения Константина, а также сообщения в восточных источниках о народе "ар-рус".

Возможность социально-терминологического понимания слова в восточных источниках кроется в том, что арабские путешественники и купцы могли видеть лишь две категории народа "ар-рус": купцов, с которыми они торговали, и дружинников, составлявших военные отряды и направлявшихся на юг и восток, т.е. представителей феодализирующейся верхушки общества. Поэтому присутствие социального оттенка в описании "ар-рус" в восточных источниках закономерно, но оно не затушевывает его этнического содержания. Что же касается этнической принадлежности народа "ар-рус" в восточных источниках, то трудно не согласиться с мнением большинства исследователей, что этим названием первоначально обозначались скандинавы.

Оба указанных значения термина 'RwVу Константина тесно связаны с реконструируемой эволюцией понятия "русь" в процессе образования Древнерусского государства (см. подробнее: Мельникова Е.А., Петрухин В. Я. Эволюция названия "русь"... (в печати). Спорадические набеги скандинавских отрядов еще в довикингскую эпоху сначала на восточнобалтийское побережье, позднее — вверх по рекам Балтийского бассейна, набеги, дополнявшиеся со временем оседанием части скандинавов в таких центрах, как Старая Ладога, "Рюриково" городище и др., создали основу для этноязыковых контактов. Проникновение скандинавов в финские земли в результате походов на судах, участники которых, гребцы и воины, называли себя rots-, обусловило превращение "профессионального" самоназвания в экзоним (иноназвание) в финской среде, позднее развившийся в этноним, и отэтнонимический хороним. В северо-западной области контактов всех трех этнических групп оно проникает в древнерусский язык, как этносоциальный термин с доминирующим этническим значением. Вместе с двигающимися на юг и юго-восток отрядами название ro?s разносится по Восточной Европе и в результате непосредственных контактов фиксируется в византийских источниках IX в. и Бертинских анналах в формах 'RwVи Rhos, сохраняя значение "профессионального" самоназвания.

Во второй половине IX — первой половине X в., когда началось формирование древнерусской народности и происходило становление раннефеодального государства, главной консолидирующей силой становилась великокняжеская дружина. В условиях перерастания племенных союзов в государственное образование наиболее существенной была борьба с племенным сепаратизмом, и именно здесь скандинавы представляли удобную, этнически нейтральную военную силу, которую великие князья могли использовать против родоплеменной знати для объединения разноэтнических территорий под своей властью. Это, видимо, вызвало приток скандинавских воинов в дружины древнерусских князей, так же как и привлечение ("призвание") скандинавских вождей дружин к управлению союзом нескольких разноэтнических племен в Новгороде в середине IX в. (Пашуто В. Т. Русско-скандинавские отношения. С. 51 — 61), а по предположению X. Ловмяньского — и в Киеве (Ловмяньский X. Русь и норманны. С. 135, 270, примеч.). Опора первых древнерусских князей на независимые от славянских племенных интересов отряды скандинавов, составлявших в это время ядро княжеской дружины, создавала предпосылки для перенесения названия отрядов на дружину целиком.

Распространение понятия "русь" на полиэтнические дружины вело к быстрому размыванию первоначально четко выраженной этнической приуроченности названия к скандинавам (ср. о понятии "русь" как обозначении надплеменного политического образования: Рогов А.И., Флоря Б.Н. Формирование самосознания древнерусской народности // Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху раннего средневековья. М., 1982. С. 102-105), что отражено, в частности, в ономастиконе договоров с греками 911 и 944 гг.: в последнем среди имен скандинавского происхождения появляются имена восточнославянские и другие. Об ассимиляции и славянизации скандинавов красноречиво говорят археологические материалы середины — второй половины X в.

К середине X в. по всей территории расселения восточных славян от Киева до Ладоги распространяются дружинные древности, складывается "дружинная культура", впитавшая в себя и сплавлявшая воедино элементы разноэтничного происхождения. Ее носителями являются прежде всего великокняжеские дружины, присутствие которых отмечается по археологическим данным на важнейших водных путях Древнерусского государства: в Верхнем Поднепровье и Поволжье, в Поволховье, а также в Киеве и в Черниговской земле. Включение этих земель в сферу действия великокняжеских дружин знаменует их консолидацию и формирование территории государства, подвластного "великому князю русскому". Отсутствие четкой этнической атрибуции прилагательного "русский" в договорах подчеркивается тем, что имена доверителей, заключающих договор "от рода русского", имеют не только скандинавское, но и славянское, балтское и финское происхождение, т.е. понятия "русь", "русский" не связываются со скандинавами или славянами, а все территории, подчиненные великому князю, называются "Русской землей" ("всякое княжье и все люди Руския земля" — ПВЛ. Ч. 1. С. 35).

Таким образом, в процессе консолидации разноэтнических территорий под эгидой великокняжеской государственной власти возникает расширительное географическое понятие "Русь", "Русская земля", которое нашло отражение у Константина во встречающемся впервые в византийской литературе названии 'RwVia(см. коммент. 3 к гл. 9).

Отождествление названия племенного союза (позднее — народности) с наименованием его правящей верхушки представляет типичное для раннего средневековья явление: приравнивание части и целого как взаимозаменяемых единиц (Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М., 1972. С. 71-75). Наиболее близкую и яркую аналогию представляет отражение взглядов на "народ" в памятниках раннесредневекового героического эпоса, где проводится регулярное (но неосознанное) замещение понятия "народ" (целое) понятием "дружина" (часть), которая в англосаксонском эпосе "Беовульф" постоянно называется "все даны", "народ фризов" и т.д. (Мельникова Е.А. Меч и лира: Англосаксонское общество в истории и эпосе. М., 1987. С. 90), у славянских народов — "все чехи", "весь народ" в "Чешской хронике" Козьмы Пражского (Флоря Б.Н. Формирование этнического самосознания раннефеодальной чешской народности // Развитие этнического самосознания. С. 135- 136).

Весьма близкую аналогию эволюции содержания названия "русь" представляет наименование "болгары", развивавшееся от обозначения тюркских отрядов Аспаруха через политоним, утративший этнический смысл, к этнониму, обозначавшему славянское население, и хороним "Болгария" (см. коммент. 1 к гл. 5).

Таким образом, в употреблении Константином терминов 'RwVи 'RwViaотразились три этапа эволюции названия "русь" на восточнославянской почве. Во-первых, он связывает росов со скандинавами, интегрированными в восточнославянское общество; во-вторых, именует тем же термином полиэтничные великокняжеские дружины; в-третьих, вводя хороним 'RwVia, распространяет название на все территории, подвластные великому князю, сидящему в Киеве. Эти, казалось бы противоречащие друг другу интерпретации объяснимы в условиях относительно быстрой эволюции семантики слова "русь" у восточных славян при интенсивных процессах социальной, культурной и этнической консолидации, когда еще не было забыто древнейшее значение слова, но оно начало функционировать уже и в расширительном, полиэтническом значении, постепенно превращаясь в территориальное название (см. также: Мельникова Е.А., Петрухин В.Я. Эволюция названия "русь"... (в печати). Кроме того, полисемия названия 'RwV у Константина, очевидно, отражает в целом "особенность византийской этнонимии, где этнические термины не являются этниконами в узком и строгом смысле слова, но включают в себя обширную область географо-культурно-бытовых характеристик" (Бибиков М.В. Скандинавский мир в византийской литературе и актах // СкСб. 1986. Вып. XXX. С. 101). (Е.М., В.П.)

2 В узком смысле слова моноксилы (однодеревки) — долбленки, т.е. лодки, выдолбленные из одного бревна (DAI. II. Р. 23-25). Однако, судя по дальнейшему описанию, собственно долбленки использовались, по-видимому, в качестве килевой части более сложных конструкций типа поздней русской набойной ладьи-насада с наставными бортами из планок, пригодной для морских плаваний. Суда с клинкерной обшивкой использовались и викингами. Выделение в Русской Правде четырех типов судов — морских ладей, набойных ладей, стругов и челнов — указывает на разнообразие видов кораблей в зависимости от характера плавания (по морю или рекам) и его целей (торговые, военные) (см.: Воронин Н.Н. Средства и пути сообщения // История культуры Древней Руси. М.; Л. 1948. Т. 1. С. 282-288). С точки зрения конструкции морских судов интересны находки корабельных частей, в том числе уключины из слоев X в. в Ладоге (Петренко В.П. Работы Староладожской экспедиции // Археологические открытия. 1977 г. М., 1978. с. 28; Он же. Раскоп на Варяжской улице: (постройки и планировка) // Средневековая Ладога. Л., 1985. С. 112, 116; ср. летописное известие о взятии Олегом дани с греков "на ключь", уключину — ПВЛ. Ч. 1. С. 24); ладейных заклепок, крепивших доски бортов и сохранявшихся на кострище в курганах X в. (Авдусин Д.А. Скандинавские погребения. С. 80); днища долбленой ладьи, перекрывавшей погребение у Белгорода Киевского (Мезенцева Г.Г., Прилипко Я.П. Новые открытия на раскопках Белгорода Киевского // Археологические открытия, 1976 г. М., 1977. С. 340). Эти находки подтверждают описание сборной конструкции кораблей (см. подробнее: DAI. II. Р. 24-25). Длина крупнейшего скандинавского корабля эпохи викингов из Гокстада (середина IX в.) — 23,3 м с мощным дубовым килем длиной 17 м. Согласно договору о дани, взимаемой Олегом с греков, в ладье помещалось 40 человек (ПВЛ. Ч. 1. С. 24; см. также: Varangian Problems. Copenhagen, 1970. Р. 165-169; Фиркс И.Ф. Суда викингов. Л., 1982). Походы "варваров" на моноксилах против Византии упоминаются в византийских источниках с середины V в. [см. особенно сообщение об осаде Фессалоники славянскими племенами, среди которых упомянуты драгувиты (см. коммент. 68 к гл. 9), между 615 и 620 гг. (Иванова О.В., Литаврин Г.Г. Славяне и Византия. С. 43, 65-66)]. Скилица, рассказывая о нападении русского флота в 1043 г., подчеркивает, что моноксилы как тип кораблей присущи именно росам (Sc. Syn. Р. 430. 45-47).

3 Термин 'RwViaкак обозначение территории восточнославянского государства, соответствующее летописным наименованиям "Русь" и "Русская земля", впервые в византийской литературе встречается в сочинении Константина "О церемониях" (De cerem. Р. 594. 18, 691. 1. См.: DAI. II. Р. 20). Сопоставимыми с названиями "русская земля" и "страна русская" стали в византийских источниках выражения cwra thV 'RwViaV(DAI. 37. 43) и gh 'Rwsikh(Horander W. Theodoros Prodromos. Historische Gedichte. Wien, 1974. N 59. 191). В южнославянских памятниках для обозначения государства он употребляется лишь с 1387 г., в России — со второй половины XV в. (Соловьев А.В. Византийское имя России // ВВ. 1957. Т. XII С. 134-146). Известная форма, употребительная в новое время, — с двумя с ("Россия"), в греческих текстах встречаются в XIV в. (Nicephori Gregorae Byzantinae historiae lubri postremi / Ed. I.Becker. Bonnae, 1855. P. 199, 12, 511. 18), в русских источниках — с XVI в. (см.: Соловьев А.В. Византийское имя России // ВВ. 1957. Т. XII. С. 146).

4 Выражение apo thV exw 'RwViaVдопускает несколько толкований.

1) "Внешняя Росия" — подчиненная росам территория славян со всеми перечисленными ниже городами, "внутренняя" (этого термина у Константина нет — он восстанавливается как оппозиция к "внешней" Росии) — собственно Киев, откуда выходят "все росы" в полюдье. В этом случае к "внешней Росии" придется причислить даже Вышгород — Вусеград (см. коммент. 14 к гл. 9), княжеский "Ольгин град" в середине X в., что маловероятно.

2) "Внешняя" и "внутренняя" Росии — два основных пункта пребывания росов: Немогард — Новгород, где сидел Святослав, и Киев, в котором Константин помещает "всех росов". Тогда все прочие города, перечисленные императором, не включаются ни во "внешнюю", ни во "внутреннюю" Росию (ср.: Насонов А.Н. "Русская земля". С. 31; Mosin V.A. Начало Руси. Норманы в восточной Европе // BS. 1931. Roc. 3. Р. 305), а принадлежат пактиотам росов — славянам (ср. обозначение Витичева как крепости-пактиота росов; см. коммент. 25 к гл. 9). В гл. 37 Росия противопоставлена землям уличей, древлян, лендзян и прочих славян, платящих ей дань. Возможно, Константин, повсюду противопоставляя славян и росов, пытался разделить их и территориально, чему соответствовала и полученная им информация о "всех росах" в Киеве. Из самого трактата очевидно, что росы присутствовали и в Новгороде, и, как следует из данных археологии, в других пунктах, отмеченных Константином (см. коммент. 6, 11, 13, 16 к гл. 9). Росы и княжеская дружина вообще не могли замкнуться в стенах лишь двух подвластных росам крепостей: дружинные погосты в X в. известны по всей Восточной Европе на важнейших речных магистралях Древнерусского государства (Петрухин В.Я., Пушкина Т. А. К предыстории. С. 100-112). Таким образом, и земли между Киевом и Новгородом, и особенно речные пути, по-видимому, не были нейтральной зоной, куда росы наезжали лишь на время полюдья — они были закреплены за киевским князем системой погостов.

3) Гипотетическая "внутренняя" Росия — страна полян (Manojlovic G. Studije. Knj. 187. S. 24) или Русь в узком смысле — Киевская, Черниговская и Переяславская земли (Приселков М.Д. Киевское государство второй половины X в. по византийским источникам // Учен. зап. ЛГУ. Сер. историч. наук. 1941. Вып. 8. С. 233-235; Рыбаков Б.А. Киевская Русь. С. 89). Однако Чернигов назван наряду с Новгородом и Смоленском вне связи с Киевом, равно как Вышгород и Любеч (на территории полян); Переяславль же не назван вообще: города "Русской земли" в узком смысле не выделяются Константином в отдельную группу (ср.: DAI. II. Р. 25). А.Н. Насонов ("Русская земля". С. 31) находит у Константина противопоставление "внешней Росии" с Новгородом собственно Росии, где князем (архонтом — см. коммент. 10 к гл. 9 и коммент. 10 к гл. 8) был Игорь, сидевший в Киеве. Но договор Игоря с греками 944 г. (ПВЛ. Ч. 1. С. 34-39), упоминающий наряду с послами великого князя Игоря, княгини Ольги и других также "сла" Святослава, заключен был от "всех людий Руския земля". Таким образом, киевский великий князь в X в. — не князь Руси в узком смысле, но правитель всей Русской земли, включая Новгород, как, по-видимому, и следует понимать титул "архонт Росии" у Константина. В гл. 37 Константин противопоставляет территорию (хору) Росии землям славян, платящих дань Росии, в которой Насонов видел Русь в узком смысле. Но Константин говорит о южных границах Росии и округах (хорах), с которыми соседят печенеги, поэтому сужение территории Росии до Среднего Поднепровья неправомерно.

4) "Внешняя Росия" — Северная Русь с границей где-то между Новгородом и Смоленском (DAI. II. Р. 26; ср. наименование Смоленской и Новгородской земель Верхней Землей — Ипатьевская летопись, 1148 г.: ПСРЛ. СПб. 1908. Т. 2. Стб. 369). В этом случае перечисленные вслед за Новгородом (относительная самостоятельность которого подчеркнута тем, что называется новгородский князь Святослав) Смоленск, Любеч, Чернигов, Вышгород входят во "внутреннюю Росию". Непосредственная связь Любеча, Чернигова и Вышгорода с Киевом не подлежит сомнению. Смоленское Поднепровье по данным нумизматики (Янин В.Л. Денежно-весовые системы. С. 149- 151) в середине X в. входило в ареал южнорусской денежно-весовой системы, что свидетельствует о включении территории смоленских кривичей в сферу влияния Киева; полюдье с кривичей собирал киевский князь. По Б.А. Рыбакову, маршрут полюдья (по периметру племенных территорий древлян, дреговичей, кривичей и северян) проходил через перечисленные Константином города, поворотным пунктом был Смоленск (Рыбаков Б.А. Киевская Русь. С. 316 и след.). В таком случае вероятно, что "внутренняя Росия" — это территория Руси, освоенная полюдьем киевского князя (ср.: Рыбаков Б.А. Первые века. С. 36-37). Вместе с тем в реконструкции Рыбакова не учтены упомянутые Константином "прочие славяне", с которых собиралось полюдье, и платившие дань Росии уличи и лендзяне, наряду с древлянами не входившие, согласно Константину (см. гл. 37 и коммент. 15), в Росию. Неясным остается и положение Смоленска, который древнерусская традиция относит к Верхней Земле наряду с Новгородом (ПВЛ. Ч. 2. С. 350-351).

Существует также ряд других менее обоснованных гипотез о локализации "Внешней" и "Внутренней" Росий (см.: DAI. II. Р. 26). Среди последних — их отождествление О. Прицаком с "каганатом Руси", состоящим из двух территорий, которыми для середины X в. являлись Днепровский путь — "Внешняя Росия" и Ростовская земля (метрополия) — "Внутренняя Росия". См.: Pritsak О. Where Was Constantine's Inner Rus'? // Harvard Ukranian Studies. 1983. Vol. VII. P. 555-567.

5) Наиболее убедительным представляется предположение А. Поппэ, что деление Руси на "внешнюю" и "внутреннюю" проводилось самими византийцами; таким образом, "внутренняя Росия" — ближайшие к Византии земли в Приднепровье, "внешняя Росия" — отдаленная Новгородская земля (Рооре А. Rhosia // SSS. 1972. Т. 4. Cz. 2. S. 496-497). Ср.: Soloviev A. H exw 'RwVia// Byzantion. 1938. Vol. 13. Р. 2331). Д.Оболенский отмечает, что Новгород лежал на периферии Древней Руси с точки зрения и Константина, и правителей Киева (DAI. II. Р. 26). "Внешняя ар-Русийа" упомянута ал-Идриси, но, как и у Константина, нигде не противопоставлена "внутренней" (Бейлис В.М. Ал-Идриси (XII в.) о восточном Причерноморье и юго-восточной окраине русских земель // Древнейшие государства на территории СССР, 1982 г. М., 1984. С. 209). Впрочем, тот же автор упоминает "внутренних" и "внешних" баеджиртов (Там же. С. 216). Если учесть, что восточные авторы, например ал-Хорезми (Калинина Т.М. Сведения ал-Хорезми о Восточной Европе и Средней Азии // Там же. С. 184, 196), следовали Птолемею в традиции разделения Скифии на внешнюю и внутреннюю, то закономерен вопрос, не повлияла ли эта античная традиция и на сочинение Константина. Существенно, что он упоминает также внутреннюю Персию (гл. 22) и, в соответствии с античной традицией, внешнюю Испанию (гл. 24, она же "Малая"). Ср. также выделение "окольных Славиний" (ai peri Sklabiniai) на Балканах в византийских текстах IX-X вв. (см.: Иванова О.В., Литаврин Г.Г. Славяне и Византия. С. 88). Таким образом, наиболее вероятно, что Константин следовал античному "эгоцентрическому" принципу выделения внутренней и внешней частей описываемого региона (по отношению к описывающему), а не собственно древнерусской традиции (см.: Петрухин В.Я., Шелов-Коведяев Ф.В. К методике исторической географии. "Внешняя Росия" Константина Багрянородного и античная географическая традиция // ВВ. 1988. Т. 50. С. 184-190.

5 Нижеследующий перечень древнерусских городов, поставляющих моноксилы росам, последовательно называет центры, лежащие на Днепровском пути, от самого северного — Новгорода — по мере их приближения к Киеву. Это выделение части Днепровского пути к северу от Киева перекликается с выделением Константином "внешней", т.е. дальней Росии (см. коммент. 4 к гл. 9). Систематичность перечня подтверждает справедливость предлагаемой интерпретации топонимов. Особый интерес представляет синтаксическое выделение Константином первого центра — Новгорода: "одни из Немогарда, ... другие из крепости Милиниски, из Телиуцы..." Именно он (в отличие от Любеча и др.) играл первостепенную роль в функционировании Невско-Днепровского пути и был крупнейшим средоточием ремесла и международной торговли. В скандинавских памятниках и в XII-XIII вв. сохраняется представление о Новгороде как столице Руси. Это сообщение Константина весьма важно как свидетельство сложения на Руси к середине X в. сети поселений, связанных едиными внешнеэкономическими и политическими целями.

6 Общепринята интерпретация топонима NemogardaVкак Новгорода Великого. Исключение составляют мнения В.А. Пархоменко, который считал, что под ним кроется название какого-то другого города, расположенного южнее (Пархоменко В.А. У истоков русской государственности (VIII-XI вв.). Л., 1924. С. 34, примеч. 8), и В. Ляскоронского, полагавшего, что этим топонимом обозначалась новая, вновь отстроенная часть Киева (Ляскоронский В. Киевский Вышгород в удельно-вечевое время // ЖМНП. 1913. N 4. С. 232-235); однако эти мнения представляются неосновательными. Дж. Бьюри предложил широко принятую в настоящее время конъектуру: -b- вместо -m-, т.е. NebogardaV(Burry J. The Treatise. Р. 543. Note 1). Основываясь на этой конъектуре, А.Н. Кирпичников сопоставил основу Nebo- с названием Ладожского озера "Нево" и предположил, что ойконим NemogardaVотносится не к Новгороду, а к "городу на озеро Нево" — Старой Ладоге, которая в середине X в. была крупнейшим торговым и ремесленным центром Северной Руси (Кирпичников А.Н. Ладога и Ладожская земля VIII-XIII вв. // Историко-археологическое изучение Древней Руси. Л., 1988. С. 55). (Е.М., В.П.)

Представляет большой интерес передача второй основы сложного слова через -gard- с -ar-. Можно предполагать, что здесь отразилось фонетическое состояние, предшествующее развитию восточнославянского полногласия; полную аналогию составляет -erв наименованиях древлян — Derblenenoi, Berbianwn(ср.: Дурново Н.Н. Введение. С. 226). В самом деле, примеров с полногласием (oro, ere, olo) в сочинении Константина нет вообще; записям NemogardaV, Derb- противостоят только Bousegrade(Вышгород) и prac("порог"), где -ra- явно отражает южно-, а не восточнославянскую огласовку. Не исключено также влияние древнескандинавского наименования Новгорода Великого — Holmga?r (Мельникова Е.А. Восточноевропейские топонимы. С. 199- 210). Д. Оболенский рассматривает эту возможность как единственную (DAI. II. Р. 26). Из трех однотипных ойконимов только NemogardaVсодержит форму -gardaVв отличие от Bosegradeи NugradaV(см. коммент. 14 к гл. 9 и гл. 35). Если информатором Константина здесь был норманн, то он почти наверняка считал что "росское" и славянское названия Новгорода Великого различаются лишь в первой части (соответственно Holm- и nov-, novo-), а во второй части совпадают. (А.З.) Археологические материалы, одновременные известиям Константина, свидетельствуют о важном политическом и экономическом значении Новгорода (Археологическое изучение Новгорода. М., 1978; Новгородский сборник. 50 лет раскопок Новгорода. М., 1982). Однако находки скандинавских вещей, которые можно было бы связать с пребыванием там дружины "росов", незначительны (см.: Седова М.В. Ювелирные изделия древнего Новгорода. М., 1981. С. 23, 39, 84, 181); их намного больше на Городище под Новгородом, где, по предположению Б.А. Рыбакова, размещались норманны (История СССР с древнейших времен. Т. 1. С. 489). Это предположение, а также вероятность того, что Городище было резиденцией новгородских князей и их дружин уже в IX-X вв., были подтверждены работами Е.Н. Носова (Носов Е.Н. Новгород и Рюриково Городище в IX-XI вв. (К вопросу о происхождении Новгорода) // Труды V Междунар. конгресса славянской археологии. М., 1987. Т. I. Вып. 26. С. 5-14). (К.М., В.П.)

7 Употребление формы имперфекта ekaouzetoот глагола kauezomai, соответствующего др.-рус. "седе" (от "сидеть" в значении "править, занимать престол"), рассматривалось как показатель того, что ко времени написания гл. 9 правление Святослава в Новгороде (см. коммент. 8, 9 к гл. 9) окончилось (после смерти Игоря осенью 944 г.). Д. Оболенский предположил, что составитель этой части гл. 9, писавший в то время, когда Святослав находился в Новгороде, употребил форму наст. вр. kauezetai, замененную впоследствии имперфектом для согласования сообщения с реальной ситуацией (DAI. II. Р. 18, 29). По мнению Оболенского, использование древнерусских терминов (ср. коммент. 66 к гл. 9) в переводе или транслитерации указывает на то, что одним из информаторов мог быть человек, владевший древнерусским языком. Наконец, учитывая неточности в употреблении глагольных форм и содержание всей фразы, вполне вероятно, что она была написана до смерти Игоря и отражала реальную политическую ситуацию на Руси (DAI. II. Р. 18-19).

8 Киевский князь Святослав Игоревич. Согласно Ипатьевской летописи, родился в 942 г. (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 36); умер в 972 г. Славянское имя князя является важным свидетельством быстрой — в третьем поколении — ассимиляции скандинавской по происхождению династии русских князей в славянской среде. (Е.М., В.П.) Надо отметить, что славянское *sve- передано Константином как Sfen-, т.е. с носовым согласным (аналогично транслитерируется оно и у Льва Диакона; ср. ниже передачу Константином имени Игорь как 'Iggwr — коммент. 9 к гл. 9, а также lenzaninoi — коммент. 20 к гл. 9). Вопреки распространенному мнению (см. прежде всего: Шахматов А.А. Очерк древнейшего периода. § 193), сочинение Константина не может служить прямым свидетельством того, что к середине X в. носовые гласные в древнерусском языке уже утратили свой носовой характер. Написаниям SfentosolaboV, lenzaninoiи Iggwrздесь противостоят два написания без носовой согласной: Neasht(см. коммент. 35 к гл. 9) и Beroutzh(см. коммент. 42 к гл. 9). Мнение о том, что лишь последние два написания отражают восточнославянское произношение, а первые три по тем или иным причинам следует считать непоказательными (см., в частности: Дурново Н.Н. Введение. С. 225-226), основано на предположении о полном изначальном единстве правосточнославянского языка. Исследование древненовгородского (по материалам берестяных грамот) и древнепсковского диалектов показало, однако, что полного единства здесь в действительности не было. Соответственно, и процесс деназализации носовых гласных в принципе мог происходить в разных восточнославянских говорах отнюдь не одновременно. Сосуществование написаний с nи без nв сочинении Константина говорит скорее в пользу именно такого предположения. (А.З.)

Сведения о том, что Святослав "сидел" в Новгороде, сохранились только у Константина. Это известие — раннее подтверждение традиции сажать на новгородский престол сына великого киевского князя (ср.: Владимир Святославич, Ярослав Мудрый и др.), которое согласуется с фактом относительной самостоятельности Новгорода, — что, возможно, повлияло на выделение "внешней Росии". X. Ловмяньский считал, что о княжении Святослава в Новгороде Константину было известно уже во время заключения договора с Игорем в 944 г. (Ловмяньский X. Русь и норманны. С. 154), поскольку при этом присутствовал посол Святослава. Однако в момент убийства Игоря в 944 г. Святослав, согласно летописи, пребывал в Киеве с Ольгой и кормильцем Асмудом (ПВЛ. Ч. 1. С. 40). Если принять известие Константина о княжении малолетнего Святослава в Новгороде, то можно предположить, что за него правил кормилец Асмуд (как впоследствии в Киеве — Ольга). Упоминание Константином пребывания Святослава на Новгородском столе может тогда служить датирующим признаком — свидетельством составления гл. 9 или во время правления Игоря, т.е. до осени 944 г. (если принять предположение Д. Оболенского о первичности формы настоящего времени kauezetai — DAI. II. Р. 28; см. коммент. 7) или вскоре после 944 г. (если имперфект ekauezetoстоял с самого начала и означал, что Святослав, ранее сидевший в Новгороде, теперь находится в другом месте — в Киеве). (Е.М., В.П.)

9 Киевский князь Игорь, сын Рюрика. Имя — скандинавского происхождения: Игорь < Ingvarr (в раннесредневековой Швеции имя Ингвар было распространено в династии конунгов из рода Инглингов). Иную точку зрения см.: Rospond S. Onomastische slavo-nordica. Kritische Bemerkungen // Sprawozdania Wroclawskiego towarzystwa naukowego, 1965. Wroclaw, 1967. T. 20. Ser. A. S. 54. Характерно, что греческое написание "Iggwr(также у Льва Диакона: "IggoroV — род. п. от 'Iggorили 'IggwrLeon. Diac. Hist. Р. 106.5, 144.6; и Лиудпранда; Inger: Liudpr. Antap. V, 15) сохраняет носовой согласный, выпавший в др.-рус. "Игорь", но сохраненный в повторном заимствовании того же имени "Ингварь". Это написание может свидетельствовать о скандинавском происхождении информатора Константина или рассматриваться как след незавершенной фонетической адаптации имени.

Игорь правил, по сообщению Повести временных лет, с 912 г. (хронология его жизни до вокняжения в Киеве сомнительна. Ср.: ПВЛ. Ч. 2. С. 249-250, 295). Сведения о его гибели во время полюдья летописец помещает под 6453 г. (Там же. Ч. 1. С. 39-40); поскольку Константин говорит о начале полюдья в ноябре, гибель Игоря, видимо, произошла в ноябре 944 г. (Литаврин Г. Г. Древняя Русь, Болгария и Византия в IX-X вв. // IX Международный съезд славистов. История, культура, этнография и фольклор славянских народов. М, 1983. С. 68). Благодаря походам на Константинополь в 941 г., а затем в 944 г. (Игорь дошел только до Дуная), о чем рассказывают как Повесть временных лет, так и византийские источники, Игорь был хорошо известен в Византии, а заключение им договора 944 г. могло привлечь в Киев византийское посольство. По мнению Д. Оболенского, автором раздела гл. 9, посвященного плаванию из Киева в Константинополь, мог быть участник этого посольства (DAI. II. Р. 19).

10 Архонт — здесь обычный титул киевского князя в официальных документах византийской канцелярии (DAI. II. Р. 29). О титуле "архонт" вообще см. коммент. 10 к гл. 8.

11 Общепринята идентификация топонима Miliniskaс названием Смоленска, одного из древнейших русских городов. Форма "Смольньскъ" — производная от "Смольня" (название речки, на которой стоит Смоленск; от "смола"); прочие этимологии (включая скандинавскую) неубедительны. В транслитерации названия у Константина первая йота, очевидно, возникла под влиянием последующих двух йот. Опущение начальной сигмы объясняется двояко. Н.Н. Дурново предполагал, что первоначально слово стояло в род. п.: apo thV SmiliniskaV, где две смежные сигмы слились в одну (Дурново Н. Н. Введение. С. 224, примеч. 4). Р. Якобсон предложил возводить словосочетание apo thn Moliniskanк древнерусскому "и-Смольньска", которое могло быть реинтерпретировано составителем как "из Мольньска", откуда им. п. — Miliniska(DAI. II. Р. 30). (А.З.).

Сообщение Константина о крепости Смоленска породило дискуссию среди археологов о том, какой именно населенный пункт он имеет в виду и что такое Смоленск в середине X в. (Авдусин Д.А. О Гнездове; Алексеев Л.В. Смоленская земля в IX-XIII вв. М., 1980. С. 135 и след.). В современном Смоленске не открыты ни слои, ни укрепления X в., поэтому со времен А.А. Спицына высказывалось предположение, что древний Смоленск располагался на месте Гнездова, на Днепре, в 12 км ниже современного города, где помимо дружинных курганов открыты городище и селище. Однако гипотеза о Гнездове как о древнем Смоленске, центре кривичей, не подтверждается последними исследователями (Авдусин Д.А. О Гнездове; Петрухин В. Я., Пушкина Т.А. К предыстории. С. 100-112). Само выражение "крепость Милиниски" аналогично упоминанию "крепости Киоава, называемой Самватас" (коммент. 17 к гл. 9). Если предположить, что, как и в случае с Киевом — Самватасом, речь идет не о самом городе (коммент. 17 к гл. 9), а о крепости вне его, то вероятно, что "крепостью Смоленска" информатор Константина назвал укрепленное поселение в Гнездове (ср. также соотношение Новгорода и Городища (коммент. 6 к гл. 9)). Это предположение, однако, не может опираться на синтаксис словосочетания kastron+ топоним, так как родительный и именительный падежи топонима неупорядочены: крепость Херсона (гл. 7), но крепость Херсон (гл. 11), крепость Милиниски (род. п.), но большой ряд топонимов в им. п. Kastronу Константина сплошь и рядом означает сам город, а не его акрополь или крепость, защищающую одноименный город (ср. гл. 11: крепость Херсон; гл. 27: крепость Беневент и др.). Смоленск упомянут в русских источниках в числе древнейших русских городов как племенной центр кривичей (ПВЛ. Ч. 1. С. 13), полюдье с которых, по сведениям Константина, собирал киевский князь. По имеющимся ныне данным, центром, из которого осуществлялся сбор полюдья на Смоленщине в X в., был погост в Гнездове, где стояла дружина, оставившая погребальные памятники (большие курганы и камерные гробницы), аналогичные памятникам в дружинных некрополях Киева и Черниговщины (Петрухин В.Я., Пушкина Т.А. К предыстории. С. 107). Самые большие и богатые курганы сохраняют черты скандинавского погребального обряда и некоторые предметы скандинавского инвентаря (Авдусин Д.А. Скандинавские погребения), но норманнский похоронный ритуал в Гнездове трансформирован под влиянием славянского населения. Курган N 13 из раскопок Авдусина, содержащий типично скандинавское трупосожжение в ладье и корчагу с древнейшей русской кириллической надписью (первая четверть X в.), показателен и как памятник вероятного двуязычия "росов" в первой половине X в., и как свидетельство южных связей Гнездова: и сама корчага, и ее вероятное содержимое (горчица) — предметы южного импорта (Херсонес?) (Авдусин Д.А. Гнездовская корчага // Древние славяне и их соседи. М., 1970. С. 110-113; сводку интерпретаций надписи на корчаге см.: Еленский Й. Расшифрована ли Гнездовская надпись // Болгарская русистика. 1975. N 5. С. 24-29). На связи Гнездова с Византией в X в. указывает ряд находок; поливные блюдо и тарелка, шелковые ткани, византийские монеты в курганах и на поселении. (Е.М., В.П.)

12 Наиболее распространена идентификация топонима *Telioutzaс древнерусским "Любеч", хотя с формально-лингвистической точки зрения соответствие *Telioutza-"Любьчь" необъяснимо (остается лишь допустить, что греческая передача этого названия подверглась существенным искажениям; о других предложенных чтениях см.: DAI. II. Р. 30).

Любеч назван в Повести временных лет под 882 г. (ПВЛ. Ч. 1. С. 20) среди городов, взятых Олегом (по мнению Д. С. Лихачева, упоминание здесь Любеча — вставка составителя Повести — ПВЛ. Ч. 2. С. 250-251). Получение Любечем византийской дани по договору 907 г. (Там же. Ч. 1. С. 24), а также встреча возле Любеча войск Ярослава Мудрого и Святополка в 1015 г. подтверждают его важное положение в системе древнерусских городов. Б. А. Рыбаков считает Любеч северными воротами гипотетической "внутренней Руси" (Рыбаков Б.А. Любеч и Витичев). В связи с упоминанием об однодеревках, идущих из Любеча, интересно название урочища Кораблище, расположенного возле любечского городища: Рыбаков связывает этот микротопоним с наличием на урочище корабельных сосен. В городе обнаружены слои и два клада дирхемов X в. (Археология Украинской ССР. Киев, 1986. Т. 3. С. 301). Рыбаков отмечает наличие византийских монет на месте, где могла быть пристань, и дружинных курганов вблизи города (Рыбаков Б.А. Раскопки в Любече в 1957 г. // КСИИМК. 1960. Вып. 79. С. 29).

13 Приведенная Константином форма, по предположению Н.Н. Дурново, отражает древнерусский топоним Чернигов (им. п. *Tzernigwga) в форме род. п. — "из Чернигова" (Дурново Н.Н. Введение. С. 225), где замену -r- на -g- он объясняет графической ассимиляцией с первой гаммой. (А.З.)

Чернигов упомянут в Повести временных лет среди подвластных Олегу городов под 907 г. (А.А. Шахматов считает, что это упоминание заимствовано летописцем из договора 911 г.: Шахматов А.А. Повесть временных лет. Т. I. С. 114). О подчиненности Чернигова Киеву свидетельствуют и археологические данные: возле города располагался дружинный некрополь X в. с большими курганами, близкими гнездовским (Рыбаков Б.А. Древности Чернигова. С. 14-52), а в 16 км к юго-западу от Чернигова — дружинный лагерь у села Шестовица с некрополем, включающим камерные гробницы, аналогичные киевским (Блiфельд Д.I. Давньоруськи пам'ятки Шестовищ. Київ, 1977). Большие черниговские курганы характеризуют древнерусскую дружинную культуру во всем разнообразии ее связей (показательно, что самый знаменитый из них — Черная могила — датируется монетой Константина Багрянородного и его сына Романа: 945-959 гг. — Рыбаков Б.А. Древности Чернигова. С. 28-29). По своему положению (на ответвлении Днепровского пути по Десне) и как центр территории северян Чернигов играл важную роль в экономической и политической жизни Руси, что подтверждается и упоминанием его в договоре 907 г. как города, получающего византийскую дань. (Е.М., В. П.)

14 Топоним BousegradeКонстантина согласуется с названием "Вышгород" (др.-рус. "Вышегородъ" или "Вышьгородъ"), т.е. "Верхний город". Как признается всеми исследователями, огласовка в записи Константина — южнославянская. Конечное -e, скорее всего, отражает локативное окончание -Ъ (Дурново Н.Н. Введение. С. 225). (А.З.)

Вышгород упомянут под 946 г. как "Ольгин град", которому идет треть древлянской дани (две трети идут Киеву. — ПВЛ. Ч. 1. С. 43). Он располагался в 15 км выше Киева на высоком берегу Днепра. По-видимому, использовался киевскими князьями в качестве экстерриториальной резиденции уже с X в. (Тихомиров М.Н. Древнерусские города. С. 294-298; Археология Украинской ССР. Т. 3. С. 303-310). (Е.М., В.П.)

15 Однодеревки проходили значительную часть пути "из варяг в греки" от Новгорода к Днепру, видимо, по описанным в летописи артериям (Волхов — Ильмень — Ловать. — ПВЛ. Ч. 1. С. 11. Ср. коммент. 22 к гл.9). Собственно Днепровский путь, по данным нумизматики, начинает функционировать позже Волжского (Янин В.Л. Денежно-весовые системы. С. 105). Д.А. Авдусин датирует его интенсивное использование X в. (Авдусин Д. А. Гнездово и днепровский путь // Новое в археологии. М., 1974. С. 159-169). Г.С. Лебедев, опираясь на распространение восточного серебра, относит зарождение пути "из варяг в греки" уже к началу IX в., основная же масса византийских монет, по его данным, проникает в Скандинавию именно в X в. (Лебедев Г.С. Эпоха викингов. С. 140, 234). Однако Аскольд и Дир, прошедшие Днепровским путем в 60-е годы IX в., изображаются летописью как первопроходцы, не знающие Киева (ПВЛ. Ч. 1. С. 18-19); Олег, следуя тем же путем в 882 г., сажает своих мужей в Смоленске и Любече, в Киеве же прикидывается купцом, идущим "в греки" (Там же. С. 20) из Новгорода. Первые летописные сообщения о функционировании Днепровского пути как пути торгового как будто говорят против раннего — с первой половины IX в. — сколько-нибудь регулярного функционирования всего пути.

На этом пути расположены все русские города, упомянутые Константином (Чернигов находился на его ответвлении — коммент. 5 к гл. 9). Путь служил в X в. не только главной внутригосударственной магистралью, связующей два основных центра, Новгород и Киев, и все подчиненные Киеву земли (по Днепру возвращаются в Киев дружины росов после полюдья), но через Русь связывал Скандинавию и Прибалтику с Византией. Основные сведения, которыми располагал Константин, касаются южной (ниже Киева) части Днепровского пути (в отличие от Повести временных лет, где наиболее подробно характеризуется его северный участок, особенно на водоразделе Днепра, Западной Двины и Волги). Император чрезвычайно подробно осведомлен о стоянках на этом отрезке пути (Витичев, о. Хортица и др.), о порогах (вплоть до их внешнего вида) и т.п. Детальность описания, подчас доступная только очевидцу, вероятно, указывает на то, что информатор или автор этой части гл. 9 был лично знаком с участком от Киева до Константинополя.

16 Название Kioaba, встречающееся в главе трижды (в формах Kioaba, ton Kiobaи ton Kiabon, уверенно идентифицируется с Киевом, который упомянут в Повести временных лет в числе древнейших русских городов. Конкуренция трех разных огласовок в передаче этого названия никоим образом не ставит под сомнение приведенной идентификации, но служит яркой иллюстрацией того, что записи славянских названий в сочинении Константина носят лишь приблизительный характер. (А.З.)

Столица Древнерусского государства и резиденция великого князя со времени обоснования там Олега (882 г.), согласно Константину, — местопребывание "архонта Росии" и "всех росов", скорее всего, дружины великого князя. В городе изучены культурные напластования X в. и одновременный некрополь, включающий дружинные гробницы (Каргер М.К. Древний Киев. Т. 1). Наиболее характерный тип дружинных погребений X в. — камерные, близкие скандинавским (ср. коммент. 13 к гл. 9), но имеющие местные особенности — срубные конструкции камер (Лебедев Г.С. и др. Археологические памятники Древней Руси IX-XI вв. Л., 1978. С. 12), что свидетельствует о самостоятельном развитии этого типа погребального обряда на Руси. Особое значение киевских камерных гробниц для характеристики древнерусской дружинной культуры заключается в том, что сходные памятники обнаружены не только на соседней Черниговщине, подвластной киевскому князю, но и в других важнейших пунктах Древнерусского государства — в Смоленском Поднепровье (Гнездово), Верхнем Поволжье (Тимерево), Пскове, Ладоге, видимо, на Волыни; очевидно, эти памятники принадлежали "росам" — дружинникам, связанным с Киевом и осуществлявшим постоянный контроль в городах и на погостах, подвластных киевскому князю (Мельникова Е.А., Петрухин В.Я., Пушкина Т.А. Древнерусские влияния в культуре Скандинавии // История СССР. 1984. N 3. С. 58).

Связи киевской дружины с Византией документируются немногочисленными находками монет (Каргер М.К. Древний Киев. Т. 1. С. 210-211), в том числе золотой монетой Константина Багрянородного, найденной в погребальном комплексе с весами и гирьками (Там же. С. 161). (Е.М., В.П.)

17 Название SambataVвстречается только в этом сочинении Константина. Предлагавшиеся скандинавские этимологии названия: из sand-bakki — "песчаная отмель" или sandbakka-ass -"песчаная возвышенность" (Томсен В. Начало С. 64; Pipping H. De skandinaviska Dneprnamm// Studier i nordisk fuologi. 1911. B. V. S. 25-26), из sand-vad "песчаный брод" (Bugge S. Oldsvenske Navne i Rusland // ANF. 1885. B. II. S. 170-171) неудовлетворительны. Также малоубедительны попытки вывести название SambataV из иранского личного имени Смбат со ссылкой на возможные тесные связи Киева с Арменией (Марр Н.Я. Избранные работы. Л., 1936. Т. II. С. 284). Их критику см.: Ильинский Г.А. SambataV. С. 166-177; Лященко А.И. Киев и SambataV. С. 66-72. Там же приведены более 20 других предлагавшихся этимологии.

Распространена, хотя и не достаточно обоснована, славянская этимология названия: из *S?-vodь или *S?-voda (ср. слов. sovoden — " слияние", чешcк. souvoden — "сток двух рек", рус. суводь — "сулой, водоворот"), предложенная Г.А. Ильинским (SambataV, С. 173-176). Он предполагал, что SambataV — обозначение пристани на Днепре около Киева, расположенной у места впадения в Днепр Десны.

Весьма распространенной является тюркско-хазарская этимология названия, рассматривающая его как композит sam- ("высокий, верхний") + bat ("сильный") со значением "верхнее укрепление", "высокая крепость", что соответствует реальному местоположению Киева (этимологию см.: Бруцкус Ю.Д. Письмо хазарского еврея от X века. Берлин, 1924. С. 18-20; Якубинский Л.П. История древнерусского языка. М., 1953. С. 346-347).

Последняя выдвинутая гипотеза, уточняющая предположение Ф. Вестберга (1898 г.), связывает название SambataVс распространенным в раннесредневековой еврейской литературе названием легендарной реки Самбатион (Sambaqion), "Субботней", локализуемой некоторыми источниками в Северном Причерноморье. Это название могло применяться к Днепру и Киеву в среде еврейско-хазарской общины, жившей в Киеве в первой половине X в. (Архипов А.А. Об одном древнем названии Киева // История русского языка в древнейший период. М., 1984. С. 224-240; Он же. SambataV. С. 108-111). В целом же вопрос об этимологии названия остается открытым.

Если не считать "Самватас" иноязычным названием самого Киева, а особой крепостью (к чему склоняются многие исследователи: Ильинский Г.А. SambataV; Лященко А.И. Киев и SambataV; Рыбаков Б.А. Киевская Русь. С. 320; Лебедев Г.С. Эпоха викингов. С. 240-241; О.Н. Трубачев полагает даже, что Киев как "полицентрический тип протогородов" состоял из нескольких первоначальных (отдельных) поселений; каждое из них имело собственное название, которые при слиянии поселений были вытеснены одним, *Kyjevь — Трубачев О.Н. Языкознание и этногенез славян // Вопр. языкознания. 1982. N 5. С. 15), то неясна и ее локализация. Большинство исследователей отождествляет Самватас с детинцем на Старокиевской горе. Г. С. Лебедев считает это отождествление сомнительным (название киевского детинца, по его мнению, должно было попасть и в другие источники) и помещает Самватас на Лысой горе, возле которой, как он полагает, располагался обособленный дружинный некрополь (Лебедев Г. С. Эпоха викингов. С. 240-241). Самватас, по Лебедеву, основан "находником" Олегом, не решившимся закрепиться в самом Киеве, и потерял свое значение во второй половине X в. с упрочением княжеской династии. Сходное предположение высказал ранее Б.А. Рыбаков, считающий Самватас особым урочищем, может быть, на Почайне (Рыбаков Б.А. Киевская Русь. С. 320) и исходящий из тезиса, что норманны не в состоянии были обосноваться в древнерусских городах и закреплялись в лагерях под их стенами - в урочище Угорском под Киевом (где остановился Олег с малолетним Игорем), в Гнездове под Смоленском, на Городище под Новгородом (История СССР с древнейших времен. Т. 1. С. 489).

18 Термин paktiwtai(от греч. pakton, имеющего значение и "договор", и — чаще — "дань" — см. гл. 21, 28, 30 и др.) может означать и данников, и союзников (DAI. II. Р. 33). Отношение славян к росам и их князю Константин характеризует неоднозначно: с одной стороны, для обозначения даннических отношений он употребляет термин UpoforoV(лендзяне) в гл. 37, 43-45; с другой — упоминает Витичев как крепость-пактиот росов (коммент. 25 к гл. 9), что позволяет предполагать более широкое значение термина paktiwthV: союзник, участник похода. Кроме того, сообщение Константина, что славяне спускались с однодеревками по Днепру в Киев весной; одновременно с росами, возвращающимися из полюдья (видимо, из перечисленных выше пунктов; см. коммент. 4 к гл. 9) и продавали здесь однодеревки, свидетельствует и о союзнических, а не только о даннических отношениях. Вероятно, они также вступали в разноплеменные дружины киевского великого князя. В целом ситуация, описываемая Константином в гл. 2 (о печенегах) и 9, соответствует данным Повести временных лет об этнополитической истории в середине X в.: в походе на Византию в 944 г. "Игорь же совокупив вои многи, варяги, Русь, и поляны, словени, и кривичи, и теверьце, и печенеги наа... поиде на Греки въ лодьях и на конихъ" (ПВЛ. Ч. 1. С. 33-34). Показательно, что, по Повести временных лет, херсониты воспринимают войско руси и славян как единое образование с названием "Русь" ("Идуть Русь, и наяли суть к собе печенеги". — Там же. С. 34). Договорные отношения между скандинавами и славянами предполагаются уже начиная с призвания варягов для правления "по ряду" (Пашуто В.Т. Русско-скандинавские отношения; Ловмяньский X. Русь и норманны. С. 132-133, 269). А.П. Новосельцев считает, что древляне-пактиоты убили Игоря именно потому, что он нарушил "договор" и попытался собрать дань дважды (Новосельцев А.П. Арабские источники об общественном строе восточных славян IX — первой половины X в. (полюдье) // Социально-экономическое развитие России. М, 1986. С. 26).

Это сообщение Константина обусловило интерпретацию названия "русь" как социального термина (см. коммент. 1 к гл. 9; Ловмяньский X. Русь и норманны. С. 202, 287 — там же указана литература). В Повести временных лет сходная характеристика дана уже неславянским племенам начала XII в. на периферии Русского государства — "инии языци, иже дань дають Руси" (см.: Насонов А.Н. Начальные этапы киевского летописания в связи с развитием древнерусского государства // Проблемы источниковедения. М., 1959. Вып. VII. С. 452-454).

19 Кривичи (Krubhtaihnoi, Kribitzwn) — племенное объединение восточных славян, занимавших, согласно Повести временных лет, верховья Днепра, Западной Двины и Волги, с племенными центрами в Полоцке, Смоленске и Изборске. Кривичам приписываются длинные курганы VI-X вв., ареал которых совпадает с летописной территорией племенного союза (Седов В.В. Длинные курганы кривичей. M., 1974; Он же. Восточные славяне. С. 158-166). На Смоленщине в X в. длинные курганы сменяются полусферическими, генетически связанными с древнерусскими курганами XI-XII вв. (Белоцерковская И.В. К вопросу о полусферических курганах с трупосожжениями на территории Смоленской земли // Вестн. МГУ. История. 1975. N 5. С. 53-65). Вероятна связь миграционной волны древнерусского населения с освоением Смоленской земли системой полюдья: не случайно большая часть полусферических курганов концентрируется вокруг дружинных курганов Гнездова к середине X в.

20 Самоназвание упомянутой Константином славянской этнополитической общности (реконструируется как *ledjane), фактически тождественное самоназванию поляков. Этноним является производным от общ.-слав. *led- (ср.: leda — "необработанное поле", откуда, возможно, первоначальное значение термина — жители led-); от того же корня происходит этноним Lendizi (слав. *ledjitji, позднее — ledzici) в тексте "Баварского географа" (IX в.) (Lehr-Splawinski Т. Ledzice — Ledzanie — Lachowie // Opuscula Casimiro Tymieniecki septuagenario dedicata. Poznan, 1959. S. 195-197; ldem. Lachowie // SSS. W-wa. 1967. T. 3. Cz. 1. S. 12). К этому же корню восходит др.-рус. ljadskъj -"польский" и ljach < *ledchъ <  ledch — "поляк" (от др.-рус. lech происходит лит. lenkas) и венг. lengyel — "поляк" (DAI. II, Р. 34-35; Lehr-Splawiriski Т. Ledzice. S. 199, 202, 207).

Все эти выявленные филологами данные и связи никак не позволяют согласиться с точкой зрения Г. А. Хабургаева, возрождающего старое (принятое еще Л. Нидерле) чтение "лучане" — жители г. Лучьска (Луцка) и его округи в бассейне р. Припять, что, по его мнению, соответствует тенденции распространения оттопонимических названий славян (на -jan-) к западу от Днепра (Хабургаев Г.А. Этнонимия. С. 186-187). Так как этноним использовался позднее для обозначения поляков, а в гл. 9 есть данные о географической локализации лендзян (они, как и все "прочие Славинии", располагаются на одном из водоемов, впадающих в Днепр), то Г. А. Ильинский, ссылаясь на летописную легенду о происхождении радимичей и вятичей от "ляхов" (ПВЛ. Ч. 1. С. 14), предложил видеть в них радимичей — племенное объединение восточных славян, живущих на р. Сож — притоке Днепра (Ильинский Г. А. Кто были lenzaninoi.5. 314-319). (Б.Ф.)

Вместе с тем предполагать, что название "лендзанины" замещало именно этноним радимичей среди славян — пактиотов росов (ср. также: Королюк В. Д. Западные славяне и Киевская Русь в X-XI вв. М.,1964. С. 98-99), трудно, так как, во-первых, и в перечне пактиотов у Константина упомянуты "прочие Славинии", а во-вторых, неясно, были ли радимичи под властью Киева в X в.: поход, приведший к покорению радимичей Киевом, состоялся в 984 г., а полюдье, по Б.А. Рыбакову, шло в обход их территории (Рыбаков Б.А. Киевская Русь. С. 321-322). Такой идентификации противоречат и данные о лендзянах в DAI. 37 (см. коммент. 15 к гл. 37). (Е.М., В.П.)

21 Термин ai Sklabhniaiвпервые употреблен в византийских источниках в отношении поселившихся на Балканах славян в VII в. (у Феофилакта Симокатты). Означал как район расселения славянского племени или племенного союза, так и особую догосударственную социально-политическую организацию славян, позволявшую им регулировать внутренние отношения, отстаивать независимость от внешних сил и организовывать военные предприятия. Во главе каждой Славинии стоял вождь ("архонт" или "рикс"), окруженный родоплеменной знатью; в VIII — начале IX в. Славинии на Балканах (в том числе и в окружении владений империи) проявили тенденцию к превращению в государственные образования. Процесс этот привел к возникновению сербских и хорватских княжеств, но был прерван Византией на землях Фракии, Греции и Пелопоннеса (см.: Литаврин Г.Г. Славинии VII-IX вв. С. 193-203; Иванова О.В.. Литаврин Г.Г. Славяне и Византия. С. 84-90). Константин, видимо, понимает термин и как место расселения племени (или союза племен), и как совокупность населения племени, и как особую общественную структуру, которая подчинена внешней силе (росам) и является в целом ее данником (ср.: DAI. 28. 19, 29.68, 30.94). О том, что Славинии на Руси в X в. представляли собой крупные племенные образования (княжения), можно судить по свидетельствам летописи о восстании древлян против Игоря, упоминанию своего княжения "в Деревех" и др. (Г.Л.)

22 Сообщение Константина о "горах", в которых рубят моноксилы, неясно. В северной части Днепровского пути (ср. коммент. 15 к гл. 9), откуда доставляются моноксилы в Киев, т.е. на участке Новгород — Вышгород, есть лишь одна возвышенность — Валдайская на водоразделе Днепра — Западной Двины — Ловати — Волги: "Оковский лес" (см.: Алексеев Л.В. "Оковский лес" Повести временных лет // Культура средневековой Руси. Л., 1974. С. 5-11); не исключено, что именно эту возвышенность имел в виду император, который, не обладая детальной информацией о ней, распространил ее на территорию всех Славиний. Ср. сообщение Пселла о русском походе на Византию 1043 г., готовясь к которому росы "нарубили где-то в глубине своей страны лес" для строительства судов (Михаил Пселл. Хронография. С. 95). Наиболее протяженные речные магистрали, связанные с "Оковским лесом", — Западная Двина и Ловать. С путем по Западной Двине было связано поселение (погост) X в. в Торопце (на р. Торопе), в окрестностях которого известны курганы со скандинавским инвентарем и клад восточного серебра (Корзухина Г.Ф. Новые находки скандинавских вещей близ Торопца // СкСб. 1964. Вып. VIII. С. 297-313). На Ловати под Великими Луками известен поселок X в., обслуживавший торговый путь (Горюнова В.М. Поселок ремесленников на Ловати // Проблемы археологии. Л., 1978. Вып. II, С. 140-148). Очевидна связь этих пунктов с деятельностью дружины "росов". Такова одна возможная интерпретация этого места.

Не менее вероятно остроумное предположение Д. Оболенского (DAI. II. Р. 35-36), что слово orhявляется переводом древнерусского термина "гора", которым обозначались не только возвышенность, холм, но и любое высокое, сухое место. Он отмечает связь понятий "гора" и "лес" в древнерусских представлениях (ср.: поляне живут "на горах в лесех" — ПВЛ. Ч. 1. С. 16; южнослав. гора — "лес". См.: Толстой Н.И. Славянская географическая терминология. М., 1969. С. 22-103) и предполагает, что в рассказе об изготовлении моноксил славяноязычный информатор использовал термин "гора", понимая под ним лесистую местность, тогда как автор воспринял его буквально и перевел соответствующим образом.

23 Константин выделяет три этапа постройки и снаряжения моноксил. Первый, вероятно, состоял в выдалбливании стволов деревьев для будущей лодки, разведении бортов и ряда других операций (Воронин Н.Н. Средства. С. 282; DAI. II. Р. 36). Эта часть работы выполнялась на месте, в Славиниях (сходное описание подготовки флота для похода Руси на Византию в 1043 г. дает Пселл. — См. коммент. 22 к гл. 9). Затем заготовки, по словам императора, сплавлялись по Днепру к Киеву, где их оснащали веслами, уключинами и пр. При этом, как указывает автор, использовалось снаряжение старых, видимо, пришедших в негодность лодок (ср. коммент. 2 к гл. 9). Можно предполагать, что здесь наращивались борта и устанавливались мачты (Воронин Н.Н. Средства. С. 283-284; Рыбаков Б.А. Киевская Русь. С. 319-321; DAI. II. Р. 36-37). Третий этап — переоснащение моноксил — проходил в конце Днепровского пути в устье Днепра. Г.Г. Литаврин предполагает, что флотилия насчитывала от 100 до 200 судов (Литаврин Г.Г. Древняя Русь. С. 65).

24 Наилучшие погодные условия плавания по Черному морю — в июне и июле. Осенью росы должны были покинуть Константинополь, чтобы успеть к ноябрю — времени полюдья — вернуться в Киев (DAI. II. Р. 37). В июне же было совершено первое нападение росов на Константинополь в 860 г. Поэтому можно предполагать, что моноксилы собирались в Киеве в апреле, а май уходил на их снаряжение. По подсчетам Д. Оболенского, на плавание от Витичева до Константинополя на торговых судах (более медленных, чем военные) должно было уходить до 6 недель (DAI. II Р. 37).

25 *Bitetzebhидентифицируется с летописным Витичевым (вар.: Вытечев, Видичев, Вятичев, Видачев и др.). Этимология славянского названия неясна. В связи с анализом рунической надписи из Альстада (Норвегия), которая, возможно, содержит топоним Витичев в форме i uitaholmi < *Vitaholmr, Б. Клейбер высказал предположение, что это название образовано от др.-исл. viti/vete — "сигнальный огонь, костер" (Kleiber В. Alstadstenen i lyset an vye utgravninger ved Kiev //Viking. 1965. B. 29. S. 61-75). Он полагает, что укрепление было основано как сторожевой форпост против степняков скандинавской дружиной Олега в конце IX в. (ср.: Мельникова Е.А. Скандинавские рунические надписи. С. 46-53).С. Роспонд считает возможным связать топоним с корнем viti/viti: др.-рус. вить, польск. witwa — "верба" и т.д. (Роспонд С. Структура и стратиграфия древнерусских топонимов // Восточнославянская ономастика. М., 1972. С. 39-41).

Витичевский холм упомянут в Повести временных лет лишь под 1095 г. в связи с основанием на нем города Святополком Изяславичем. Раскопками Б.А. Рыбакова на холме открыты два городища. На северном, отождествляемом с Витичевым, жизнь прекратилась в XI в., по-видимому, в связи с основанием нового города. На нем обнаружены остатки башни, перекрытые слоями золы и земли, — по реконструкции Рыбакова, башня служила для световой сигнализации: Витичев охранял Днепровский брод, чем, вероятно, объясняется его особая роль среди других сторожевых крепостей, отмеченная Константином. Рыбаков также подчеркивает стратегическую роль Витичева (Рыбаков Б.А. Любеч и Витичев). Идентификация Витичева с Уветичем, упомянутым в летописи под 1100 г. (ПВЛ.Ч. 1. С. 181; ср.: Ч. 2. С. 460), сомнительна и вызвала возражения (Тихомиров М.Н. Древнерусские города. С. 14, 55, 286).

26 Сбор моноксил в Витичеве, а не Киеве Д. Оболенский объясняет тем, что здесь караван поджидал суда, идущие из Переяславля, стоящего на р. Трубеж, которая впадает в Днепр в 50 км ниже Витичева. Переяславль не упомянут Константином, при том что в договорах Руси с греками X в. он назван третьим после Киева и Чернигова центром Русской земли. Представляется убедительным мнение о том, что список городов был вставлен в текст договоров составителем Повести (Lind J.H. The Russo-Byzantine Treaties and the Early Urban Structure of Rus' // The Slavonic and East-European Review. Vol. 62. N 3. 1984. P. 362-370). Археологические данные подтверждают позднюю (933 г.) летописную дату основания Переяславля (Археология Украинской ССР. Т. 3. С. 281-286). Витичев был местом сбора русских войск вплоть до XII в. (Толочко П.П. Киевская земля // Древнерусские княжества X-XIII вв. М., 1975. С. 35-36). На Днепровском пути в середине X в. это была последняя крепость, подчиненная "росам", что и делало ее последним возможным пунктом для сбора моноксил.

27 Император описывает путь вниз по Днепру, указывая: а) днепровские пороги как места, представляющие особые навигационные сложности (это сочинение Константина содержит единственное в раннесредневековой литературе их описание), и б) места стоянок кораблей, направляющихся в Константинополь. Он называет семь днепровских порогов. Их количество у авторов нового времени варьировалось от 9 до 12 в зависимости от того, считались ли некоторые из них одним протяженным порогом с несколькими уступами, или разными порогами (см.: Описание речек сею стороною Днепра, и по той стороне Днепра. 1697 г. ноября в 20 день // Зап. Одесского ОИДР. Одесса, 1853. Т. 3. С. 580, где указано 12 порогов; в описании, составленном Управлением путями сообщений в 1846 г., указано 9: Там же. С. 581-586). Они тянулись на 67,7 км и представляли собой ряд стремнин и уступов, опасность которых отмечали многие путешественники. Подробную характеристику порогов см.: DAI. II. Р. 38-40; см. также: Зуев В. Путешественныя записки от Санкт-Петербурга до Херсона. СПб., 1787. С. 251-260; Stuckenberg J.Ch. Hydrographie des Russischen Reiches. SPb., 1847. Bd. III. S. 252-255; Эварницкий Д. И. Вольности запорожских Козаков. Историко-топо-графический очерк. СПб., 1890. С. 33-41; Timonoff M.V.E. Les Cataractes du Dniepre. SPb., 1894. P. 60-72; Bagrow L. The First Map of the Dnieper Cataracts // Imago mundi. 1953. Vol. X. P. 87-98.

28 Ниже следует описание семи крупнейших днепровских порогов, названия которых Константин приводит в греческой транслитерации и в переводе (или с пояснением значения названия) на греческий язык. В пяти случаях из семи Константин предлагает по два названия каждого из порогов на двух языках, которые он называет "росским" и "славянским".

Выяснение языковой принадлежности "росских" и "славянских" названий является предметом дискуссий. Вторая группа топонимов — несомненно восточнославянская. Гипотеза К.-О. Фалька, основанная на ряде новых чтений названий порогов (см. коммент. 29 и след. к гл. 9) и сопоставлении их передачи с традиционной практикой транслитерации иностранных названий в современной Константину византийской литературе, об отражении в них фонетических инноваций, свидетельствующих о выделении к этому времени украинского языка (Falk К.-О. Dneprforsarnas namn; ldem. Perama tou krariou), вызвала резкую критику со стороны Ё. Сальгрена (Sahlgren J. Valda ortnamnsstudier. S. 77-86) и Г. Шевелева (Shevelov G. On the Slavic Names; см. также: Толкачев А.И. О названии. С. 29-60). Эти и другие лингвисты указывают, что ни свидетельства письменных источников, ни материалы сравнительной восточнославянской фонологии не дают оснований для подобных выводов. В настоящее время общепризнано, что "славянские" названия порогов являются древнерусскими.

Что касается "росских" названий, то все они наиболее удовлетворительно этимологизируются из древнескандинавского (до диалектного распада) или древнешведского (с восточноскандинавскими инновациями) языка. Впервые интерпретация "росских" названий как скандинавских была предложена еще И. Тунманном (Thunmann J. Untersuchungen. S. 386-390).

Попытки вывести "росские" названия из иранских или тюркских языков, предпринимавшиеся в разное время, успеха не имели (ср., например, фантастическую попытку М.Ю. Брайчевского этимологизировать их на основе "скифо-сарматских" языков: Брайчевский М.Ю. "Русские" названия порогов у Константина Багрянородного // Земли Южной Руси в IX-XIV вв.: (История и археология). Киев, 1985. С. 19-30), так же как и предположение об их языковой неоднородности, как "международной номенклатуры", которая включала разноязычные топонимы (Юшков С.В. Общественно-политический строй, с. 51-53; Левченко М.В. Очерки. С. 208-210).

Кроме прозрачной скандинавской этимологии корней названий, в пользу скандинавской принадлежности говорит и их структура, соответствующая основным типам образования микротопонимов, обозначающих в Скандинавских странах островки на реках, мели, пороги и пр. По морфологической структуре "росские" названия порогов разделяются на три группы. 1) Апеллятивы + географический термин fors (от др.-исл. fors, др.-шв. foss — "водопад"). Это названия второго, пятого и, возможно, четвертого порогов, аналогичные Storfors, Degefors, Langfors, Hogfors, Djupfors и другим в Швеции (Sahlgen J. Valda ortnamnsstudier. S. 63), где апеллятивы характеризуют называемый объект (ср. топонимы с терминами holmr — остров", grynna — "подводная мель", har(a) — "каменная мель" и др.: Ратр В. Ortnamnen i Sverige, 2 utl. Lund, 1970. S. 49-50). 2) Причастия настоящего времени от глаголов, характеризующих порог по действию: третий и шестой пороги. Эта форма также широко распространена в микротопонимии Скандинавии: ср. Rjukandi ("дымящийся" — название водопада в Норвегии), Drifandi ("бьющий вверх" — водопад в Исландии), Rennandi ("бегущий" — мифологическая река в "Старшей Эдде"). 3) Именное название порога, характеризующее его, — седьмой и, возможно, четвертый пороги. Грамматическая форма и структура названия первого порога неясны.

Использование Константином слова rwsisti — "по-росски" для обозначения языковой принадлежности названий вызвало противоречивые толкования в рамках "норманнского вопроса". Ряд советских историков, крайних антинорманистов, полагают, что определение "росский" употреблено здесь ошибочно в силу недостаточной осведомленности информатора Константина (Тихомиров М.Н. Происхождение. С. 75-77; Юшков С.В. Общественно-политический строй. С. 51-53).

Не представляется убедительной и крайняя норманистская точка зрения о существовании особого "варяжского" или "скандинаво-русского" языка или наречия (контаминации древнешведского и древнерусского языков), названного у Константина "росским" (Томсен В. Начало. С. 73-74). Следы языковых связей обнаруживаются лишь в лексике — наиболее подвижной части языка. В древнерусском языке, по подсчетам К. Торнквист, к числу бесспорных заимствований можно отнести около 30 слов, исключая ономастику (до нее их насчитывали до 120); из них лишь около 10 попали в древнерусский до XIV в. (Thornqvist С. Studien uber die nordischen Lehnworter im Russischen. Uppsala; Stockholm, 1948). В древнешведском насчитывается 12 слов древнерусского происхождения или тюркских, попавших через древнерусское посредство (Мельникова Е.А. Древнерусские лексические заимствования в шведском языке // Древнейшие государства на территории СССР, 1982 г. М., 1984. С. 62-75). Для сравнения достаточно отметить, что скандинавское завоевание Англии, продолжавшееся с конца IX по 1042 г., оставило следы в лексике (до 10% словарного состава) и морфологии английского языка, что нормандское завоевание Англии привело к созданию романского лексического пласта, к изменениям в фонетической системе языка и некоторым инновациям в морфологии (Bjorkman E. Scandinavian Loan-Words in English // Studien in englische Philologie. 1900. Bd. 7; 1902. Bd. 11; Serjeantson M. A History of Foreign Words in English. L., 1937. P. 64-82; Ильиш Б.А. История английского языка. M., 1968. С. 167-171, 183-192, 208-209). Указанный Томсеном единственный случай контаминации славянского и скандинавского корней в топонимии (град/gardr) как результат смешения языков вызывает большие сомнения, так как топонимы с этим корнем удовлетворительно объясняются как собственно скандинавские (Мельникова Е.А. Восточноевропейские топонимы). Таким образом, каких-либо доказательств существования "варяжского языка" в Восточной Европе, который мог бы быть назван у Константина "росским", нет. В неизбежно двуязычной прослойке (дружинная и торговая среда), несомненно, происходили искажения и контаминации — в основном на лексическом уровне — языковых форм. Однако, насколько можно судить и по данным древнерусского и древнешведского языков, и по сообщению поздней "Саги об Ингваре" об изучении русского языка дружинниками Ингвара во время их пребывания в Новгороде (Yngvars saga vidf?rli. Kobenhavn, 1912. S. 12), проблема языкового общения решалась путем освоения норманнами русского языка (в той или иной степени). Особого же — лексически, морфологически и фонетически оформленного — языка или диалекта в условиях количественно подавляющего славянского населения и быстрой ассимиляции скандинавов создано не было.

Употребление слова "по-росски" по отношению к бесспорно скандинавским наименованиям порогов, очевидно, говорит о том, что Константин на основании полученной информации отождествляет язык росов с древнескандинавским, т.е. с языком части дружинников киевских князей. В то же время сам факт перечисления императором названий на двух языках подтверждает двуязычие этой среды. Однако ни "росские", ни славянские наименования не несут каких-либо следов языковых взаимовлияний: славянизации скандинавских или скандинавизации славянск. топонимов. Возможно, на существование прослойки, говорившей на этих двух языках, указывает сообщение Льва Диакона о посылаемых Иоанном Цимисхием в лагерь Святослава лазутчиках, "владеющих обоими языками" (Лев Диакон. История. 6. 58). Вряд ли под вторым (кроме славянского) языком имеется в виду греческий: его знание было само собой разумеющимся.

Таким образом, языковая принадлежность названий представляется несомненной: "славянских" — древнерусскому, "росских" — древнескандинавскому языкам. Более сложны и спорны три других вопроса, связанные с интерпретацией названий порогов, сформулированные еще в 1955 г. Г. Шевелевым, но до сих пор не получившие разрешения.

Во-первых, неясно соотношение трех элементов: "росского", славянского названий и греческого перевода или пояснения. В разных случаях их соотношение различно: от полного совпадения всех трех элементов (для второго порога) до полного их расхождения (для седьмого порога). Поэтому, по словам Шевелева, "исследователь должен решить, будет ли он подходить к каждому случаю индивидуально, или искать какую-либо общую систему" (Shevelov G. On the Slavic Names. Р. 505). Выявить систему соответствий до сих пор не удалось, и большинство исследователей вынуждено анализировать каждую группу названий изолированно или объяснять все случаи отклонений от избранной системы.

Во-вторых, спорным является вопрос о языке первоначальных названий порогов (древнерусском или древнескандинавском). Если принять (с определенными оговорками и поправками) мнение Константина о соответствии "росских" и славянских названий, как это делает большинство ученых (А. Карлгрен предполагает первоначальное существование двух самостоятельных систем: Karlgren A. Dneprfossernes nordisk-slaviske navne. S. 14-25), то очевидно, что одна из групп названий является переводом другой. Представляется неубедительным предположение К.-О. Фалька, что номенклатура порогов сложилась в IX в. в процессе освоения скандинавами Днепровского пути и была заимствована и переведена славянами (Falk K.-O. Dneprforsarnas namn. S. 39-40). Критику этого взгляда см.: Shevelov G. On the Slavic Names. Особенно Р. 526). Заслуженно более широкое распространение получил взгляд о первоначально славянском происхождении названий порогов, расположенных в зоне, примыкающей к области расселения восточных славян (Миллер В.О. Названия. С.19-31; Ekblom R. Die Namen. S. 151-174; Толкачев А. И. О названии. С. 36). Это предположение, как кажется, подтверждается и тем, что при несовпадении значений "славянских" и "росских" названий перевод соответствует первым, а не вторым (см. коммент. 29, 35, 42, 43 к гл. 9).

Наконец, в-третьих, неоднозначен и ответ на вопрос о языковой принадлежности информатора Константина: был ли он скандинавом или славянином, или две группы названий почерпнуты из разных источников. М.В. Левченко (Очерки. С. 210) предполагает существование двух информаторов: болгарского купца, знакомого с Днепровским путем, и скандинава, служившего в Византии. Некоторые транслитерации славянских названий действительно свидетельствуют о возможном южнославянском посредстве. Однако убедительных доказательств этой гипотезы нет. Фальк указывает, что пропуски некоторых названий ("по-росски" или "по-славянски"), приведение одного названия при сходстве его звучания в обоих языках свидетельствуют скорее об одном информаторе, каковым, по его мнению, должен был быть "двуязычный варяг" (Falk К.-О. Dneprforsarnas namn. S. 231). Дж. Бьюри, однако, отметил, что славянские названия в целом подвергались меньшему искажению, чем "росские", а это может указывать на славянское происхождение информатора (Bury J. The Treatise. Р. 541; см. также: Karlgren A. Dneprfossernes nordisk-slaviske navne. S. 24-25; Миллер В. Названия. С. 30). Д. Оболенский высказывает предположение, что автором 9-й главы мог быть византиец — член посольства в Киев в 944 г., получивший там сведения от какого-либо скандинава, хорошо владевшего древнерусским языком, или славянина, знавшего скандинавский (DAI. II. Р. 19).

29 Название порога EssouphКонстантин поясняет: «Эссупи, что означает по-росски и по-славянски "Не спи"». Это как будто предполагает одинаковое или по крайней мере сходное звучание скандинавского и славянского названий. Essouph, как принято считать, отражает славянское "не съпи", соответствующее и приводимому Константином значению топонима. Опущение начального ? объяснялось еще А. Бандури (Bandurius A. Imperium orientale sive antiquitates Constantinopolitanae in quatuor partes distributae. Р., 1711. Col. 173) его слиянием с конечным nпредшествующего слова, т.е. восстанавливалась форма Nessoupi.

"Росское", т.е. скандинавское, название порога (см. коммент. 28 к гл. 9), однако, убедительно восстановить не удается. Пытаясь согласовать значения славянского и "росского" названий, Томсен предложил выражение ne sofi — "не спи" от др.-исл. глагола sofa (Томсен В. Начало. С. 54), фонетически близкое славянскому "не съпи". Однако сам Томсен был вынужден отказаться от этой интерпретации, так как, во-первых, отрицательная частица ne обычно не употреблялась вне сложных отрицаний типа hvartki... ne и др.; во-вторых, повелительное наклонение сильных глаголов (к которым принадлежит глагол sofa) не имело окончания -i, типичного лишь для слабых глаголов на -e, и, в-третьих, формы повелительного наклонения не употреблялись в древнескандинавских топонимах. Позднее он предложил читать ves uppi (от глагола vera (архаичн. vesa) uppi — "быть бодрствующим" (Thomsen V. Samlede afhandlinger. Kobenhavn; Kristiania, 1919. В. I. S. 299-300). Однако и эта форма не может полностью объяснить греческую транслитерацию с двумя сигмами и выпадением начального n.

А. Карлгрен предположил, что Essouphпредставляет собой древнешведское причастие наст. вр. supandi от др.-исл. supa "пить, сосать", видоизмененное в "не спи" в результате народной этимологизации в славяноязычной среде, т.е. название этого порога — того же морфологического типа, что и названия Гелаидри и Леанди (Karlgren А. Dneprfossernes nordisk-slaviske navne. S. 103-105). (Е.М., В.П.) Во всяком случае, несомненно, что греческий перевод "не спи" отражает интерпретацию этого названия как "не съпи", хотя сама эта интерпретация могла быть и вторичной (т.е. возникнуть в качестве народной этимологии). (А.З.)

К.-О. Фальк предложил новое чтение: Oustouphкак транскрипцию славянского "уступи" (мн.ч. от "уступъ", которое обозначало также "порог": Срезневский И.И. Материалы. Т. 2. Кол. 1208), созвучного др.-шв. stupi — "водопад" (Falk K.-O. Dneproforsarnas namn. S. 83-90). Древнескандинавская параллель славянскому "уступи" может представлять собой образование с апеллятивом stup, обозначающим отвесную стену уступа и иногда использующимся в образовании названий порогов в Скандинавии. Чтение Фалька было с оговорками принято Г. Шевелевым (Shevelov G. On the Slavic Names. Р. 507-508, 527) и Р. Экблумом (Ekblom R. Die Namen. S. 167-169), но подверглось критике Е. Сальгрена, который предположил, как и в случае с названием Stroukounобразование слабого существительного от др.-шв. глагола supa со значением "сосать, всасывать" (которое, однако, не встречается в шведских топонимах): Sahlgren J. Valda ortnamnsstudier. S. 77-78. Позднее он предложил чтение названия как др.-шв. a-supi — "всегда поглощающий, засасывающий" от др.-шв. наречия a (др.-исл. ?) и др.-исл. sopi — "глоток" (Ibid. S. 74-75).

Таким образом, интерпретации Сальгрена, как и вторая гипотеза Томсена, плохо согласуются с греческой транслитерацией и значением названия, приведенным Константином. Конъектура Фалька, хотя и возможная, не учитывает значение названия, хотя сближает фонетически "росское" и славянское названия. Наиболее распространенным и убедительным остается предположение, что Константин сохранил лишь славянский топоним, "росский" же был утерян при копировании текста (DAI. II. Р. 43).

Первый названный Константином порог традиционно отождествляется со Старо-Кайдацким (Барсов Н.П. Очерки. С. XII), упомянутым впервые в форме Кодак (Кадак) в "Книге Большому Чертежу" (XVII в.). Этот порог — первый из девяти — находился в 18 км вниз от станицы Днепропетровская и состоял из нескольких уступов. (Е.М., В.П.)

30 Императорский манеж для конно-спортивных игр на территории Большого дворца в Константинополе. Точные размеры его неизвестны; предполагается, что его ширина достигала 70 м (DAI. II. Р. 43-44).

31 В рукописи — лакуна. Принимаем конъектуру Ив.Дуйчева — surousin auta. (Г.Л.)

32 Вместо неясного kontobeuomenoiпринимаем конъектуру Меурсия kontoboloumenoi("ударяя, толкая, направляя"). (Г.Л.)

33 Оба названия второго порога и его перевод на греческий язык хорошо согласуются между собой. "Росское" Oulborsiотражает др.-исл. и др.-шв. Holmfors, возможно, в форме дат.п. ед.ч. Holmforsi. Первая основа holm-/(h)ulm- означает "остров" и широко применяется в образовании топонимов как в Скандинавии (Bornholmr), так и вне ее (Holmgardr). Вторая — терминологическая — основа -fors ("водопад") также широко распространена (см. коммент. 28 к гл. 9). Значение "росского" названия — "Островной порог". (Е.М., В. П.)

Славянское название Ostrobounipracсравнительно точно отражает словосочетание "островьныи прагъ"; огласовка ra — явно южнославянская; возможно также, что в слове "островьныи" ь сменился на ъ (отсюда передача его в виде ou) в силу южнославянского смешения ъ и ь (Толкачев А.И. О названии. С. 49-50). Таким образом, это название, скорее всего, дошло до Константина через южнославянское посредство. (Ср. сведения о "горах" — коммент. 22 к гл. 9.)

В конечном cслова prac многие исследователи усматривают отражение фрикативной согласной, выступающей в более позднее время в украинском языке. Чтобы избежать этой трудности, А.М. Селищев (Селищев А.М. [Рец.] Н.Н. Дурново. Очерк истории русского языка. М., 1924 // Изв. ОРЯС АН СССР. 1927. Т. 32. С. 312) возводит pracне к слову "прагъ" ("порог"), а к слову "прахъ" ("водяная пыль", "брызги"), которое этимологически соответствует др.-сканд. fors ("водопад, порог") (хотя и не столь полно, как утверждает Селищев, поскольку исконные ступени огласовки здесь различны). Однако слово "прахъ" применительно к "водяной пыли", "брызгам", "порогу" нигде в славянском мире не засвидетельствовано. Гипотезу Селищева справедливо критикует А. И. Толкачев (О названии. С. 56-57); он же указывает на то, что конечное c(вместо ожидаемого g) может быть объяснено закономерностями адаптации иноязычных названий в греческом языке. Отсутствие гласной после cв prac(равно как после cв Neasht — см. коммент. 35 к гл. 9) не может служить свидетельством того, что в древнерусском языке X в. пали конечные редуцированные: оно может объясняться состоянием фонетической эволюции в южнославянском; возможна также переделка окончания в устах норманна или грека (А.З.)

Таким образом, и "росское", и славянское названия совпадают по значению: "Островной порог". Как отметил еще Томсен (Начало. С. 54-55), в переводе Константина те же элементы названия переставлены местами: "Островок порога", когда следовало бы: o jragmoV tou nhsiou. Ё. Сальгрен объясняет перестановку невнимательностью автора или копииста (Sahlgren J. Wikingerfahrten. S. 317).

Этот порог обычно отождествляется с одним из двух следующих за Кодаком порогов: Лоханским или Сурским, оба они включают ряд мелких островков. Поскольку эти пороги располагались на небольшом расстоянии друг от друга (ок. 500 м), не исключено, что они считались одним протяженным порогом (см.: Томсен В. Начало. С. 55; Falk K.-O. Dneprforsarnas namn. S. 25). (?. ?., ?. ?.)

34 Для третьего порога Константин приводит одно название Gelandri, поясняя, что по-славянски оно означает "шум порога". Приведенное им наименование является не славянским, а "росским", т.е. скандинавским, и соответствует др.-исл. gjallandi, др.-шв. g?llandi, причастию наст. вр. от глагола gjalla/g?lla — "громко звучать", звенеть" (О происхождении rв транслитерации см.: Vasmer M. Zu den Namen. S. 99-100). Таким образом, значение "росского" названия согласуется с указанным Константином и с известным по источникам XIX в. названием четвертого порога Звонец или Звонкий. Славянский топоним в тексте отсутствует; предполагается, что он был образован от корня "звон-". Обычно его отсутствие объясняется случайным пропуском у Константина. А. Карлгрен, однако, полагает, что славянское название не дано Константином из-за его созвучия "росскому" и возводит его к славянским корням gul-, gl-, gal-, gol-, обозначающим различные звукоподражательные сочетания (Karlgren А. Dneprfossernes nordisk-slaviske navne. S. 135-137). Эта точка зрения малоубедительна, поскольку название порога с корнем "звон-" (семантически оправданным в данном случае) сохранилось до XX в. Порог Звонец находился в 5 км от Лоханского.

35 Подробно описывая четвертый порог, Константин указывает два его названия: "росское" Aeijorи славянское Neasht. "Росское" название имеет скандинавское происхождение. Существуют две интерпретации его в зависимости от толкования второй части топонима. Если она понимается как др.-шв. fors, утратившее в греческой транслитерации конечную -V, то перед нами образование, подобное Oulborsi(см. коммент. 33 к гл. 9) и BaroujoroV(см. коммент. 40 к гл. 9), которые сохранили конечное -V. Название Aeijorмогло утратить этот звук в греческой передаче на стыке со словом, начинавшимся с сигмы. На эту возможность указал еще И. Тунманн (Thunmann J. Untersuchungen. S. 388). Ё. Сальгрен, соглашаясь с этим толкованием второй части названия, предположил, что первая — производное от др.-исл. eidr, др.-шв. ?eidr — "волок, перешеек", и весь композит ?i(d)fors имел значение "водопад на волоке", что· согласовывалось бы с условиями преодоления этого порога (Sahlgren J. Valda ortnamnsstudier. S. 70-73, где приведены многочисленные примеры употребления слова eidr в топонимах). Аналогичные названия, Edefors, известны в Хельсингеланде, Медельпаде и других областях Швеции.

По интерпретации В. Томсена (Томсен В. Начало. С. 56-61), это название соответствует др.-шв. aifor(r), где вторая часть композита является прилагательным forr — "стремительный", а первая соответствует др.-шв. ? (др.-исл. e) — "всегда, постоянно". На основании палеографических и семантических соображений К.-О. Фальк отказался от чтения И. Тунманна и Ё. Сальгрена и присоединился к мнению Томсена, указав, что оно поддерживается двумя возможными случаями употребления этого названия в шведских рунических надписях: aifur (Pilgard, Gotland) и ifurs (Fjuckby, Uppland: Мельникова E. А. Скандинавские рунические надписи. N 17 и 87; Krause W. Der Runenstein von Pilgards. Gottingen, 1952), где в первом случае также отсутствует конечное -V(Falk K.-O. Dneprforsarnas namn. S. 148). Однако, как справедливо указал Сальгрен, прилагательные в эпоху викингов не использовались в образовании топонимов (Sahlgren J. Valda ortnamnsstudier. S. 65) и морфологически реконструкция Томсена не имеет аналогий. Р. Экблум (Ekblom R. Die Namen S. 171-173) выражает сомнения в интерпретациях и Томсена, и Сальгрена, полагая, что вопрос об этимологии названия Aeijorостается открытым. (Е.М., В. П.)

Славянское название порога Neashtочевидным образом связано с его позднейшим названием Ненасытен, Ненасытецкий. Пояснение Константина ("так как в камнях порога гнездятся пеликаты") соответствует значению ст.-лав. «нєњасыть" ("пеликан") {ња обозначает комбинацию левой половины «н» с «а». HF}. Вполне вероятно, что такое осмысление вторично, т.е. возникло уже на южнославянской почве (Толкачев А.И. О названии. С. 40-41). Первичное значение славянского nejesytь — "ненасытный". Именно оно и могло лежать в основе первоначального восточнославянского названия порога. Мощь этого порога вполне отвечает такому названию. В пользу такого предположения говорит и его позднейшее название. Конъектура Томсена (Томсен В. Начало. С. 58-59): Nenasht — не представляется необходимой. Замена древнего "нєњасыть" новым "ненасытьнъ, ненасытьць" могла наступить позже, когда слово "нєњасыть" стало утрачивать свою первоначальную морфологическую прозрачность. (А.З.).

Порог отождествляется с известным в XIX в. порогом Ненасытецкий, одним из самых опасных на Днепре, в 6,5 км ниже четвертого порога.

36 О нападениях печенегов см. также ниже в сообщении о переправе через Днепр (см. коммент. 44-46 к гл. 9); опасность этого участка Днепровского пути неоднократно отмечается и в Повести временных лет: именно здесь погиб на пути из Византии Святослав: киевские князья высылают к порогам охрану для сопровождения "гречников" (купцов, торговавших с Византией) и т.д. (ПСРЛ. М., 1908. Т. 2. Стб. 468, 541). В гл. 2 указывается, что торговые отношения "росов" с Византией возможны лишь при условии мира с печенегами.

37 Вещи, находящиеся в моноксилах, упоминаются также при описании первого порога. Вероятно, имеются в виду товары для продажи в Константинополе. Возможно, кроме рабов (см. ниже коммент. 38 к гл. 9), росы везли в Византию икру и дорогую соленую рыбу (семейства осетровых), так как сезонная добыча икры в низовьях Днепра совпадала с временем прохода в Черное море каравана на Константинополь (Литаврин Г.Г. Древняя Русь. С. 73). Подробнее см.: DAI. II. Р. 44-45.

38 Рабы — единственный вид "товара", упомянутый Константином в связи с экспедицией росов в Константинополь. Видимо, рабов держали в цепях во время пеших переходов у порогов, чтобы воспрепятствовать побегу: о прецедентах бегства рабов от росов в Византии свидетельствуют договоры Руси с греками 911 и 944 гг. Рабы находили сбыт на рынках Константинополя, особенно в середине X в.

39 В X в. употреблялись византийская (1574 м 16 см) и римская (1480 м) мили (Schilbach E. Byzantinische Metrologie. Munchen, 1970. S. 32-36). Протяженность Ненасытецкого порога, по описаниям, — около 2,5 км, что в несколько раз меньше указанной Константином длины: 6 византийских миль = 9 км. Поэтому Д. Оболенский предполагает, что росы высаживались на берег значительно выше порога, а спускали моноксилы значительно ниже (DAI. II. Р. 48) (Г.Л.)

40 Для пятого порога Константин приводит "росское" название BaroujoroVи славянское Boulnhprac, однако не объясняет их значения. "Росское" название отражает др.-исл. barufors, композит, имеющий в качестве второй части слово fors в грецизированной форме joroV(ср. коммент. 33 и 35 к гл. 9); первая основа композита — др.-исл. baru — род. п. ед.ч. от bara — "волна" (Томсен В. Начало. С. 61; Sahlgren J. Valda ortnamnsstudier. S.72;Ekblom R. Die Namen. S. 171). K.-O. Фальк полагает, что название можно связать с встречающимся в древнескандинавских топонимах термином vara (род. п. varu) — "остров, скала, выступающая из воды", т.е. в целом значение топонима — "водопад с высокими утесами и островками" (Falk К.-О. Dneprforsarnas namn. S. 163-164). Это чтение признано Сальгреном возможным (Sahlgren J. Valda ortnamnsstudier. S. 72). Критику чтения Фалька см.: Shevelov G. On the Slavic Names. Р. 511-512). (Е.М., В.П.)

Все исследователи, кроме Фалька, связывают славянское название Boulnhpracс древнерусским "вълна" ("волна"). Правда, характер аффиксальной морфемы в Boulnh- не вполне ясен; с разной степенью вероятности здесь можно видеть: "вълньныи" (в этом случае Boulnhможет быть опиской вместо Boulnhnh), “вълньнъ" (Boulnhвместо Boulnhn), “вълнигъ" (или “вълнъгъ"; ср. позднейшее название порога), “вълны" (род. п. ед. ч.; правда, порядок слов в этом случае ненормален для древнерусского и вся конструкция может быть объяснена лишь как калька со скандинавского barufors, возникшая в устах норманна). Фальк (Falk К.-О. Dneprforsarnas namn. S. 166-171) истолковывает Boulnhкак vul'ny из voljьnyjь ("вольный") и видит в этом написании свидетельство того, что в южнорусском говоре X в. уже пали срединные редуцированные и о в новозакрытом слоге перешло в и. Гипотеза Фалька маловероятна, в частности, потому, что связь названия данного порога именно со словом “волна" надежно засвидетельствована позднейшим его украинским названием Волнiг, Волнiг (тогда как название Вiльний носил совсем другой порог — последний по счету) (А.З.)

Порог отождествляется с шестым днепровским порогом, носившим название Волнигский, Волнисский (Барсов Н.П. Очерки. С. XIII, укр. Вовнiг) и лежавшим в 14 км ниже Ненасытецкого. (Е.М., В.П.)

41 Объяснение Константина "ибо он образует большую заводь" не соответствует значению ни "росского", ни славянского топонимов: "Волновой порог". Ал. Лерберг предложил поэтому эмендацию: dinhn — "водоворот" вместо limnhn(Lehrberg А. С. Untersuchungen zur Erlauterung der alteren Geschichte Russlands. SPb., 1816. S. 366-367), которая была принята Томсеном и др. Н.В. Малицкий, однако, счел возможным не исправлять текст, так как limnhnпозволяет интерпретировать "заводь" как "запруда" и указывает, по его мнению, на наличие небольшой гавани внизу порога (Латышев В.В., Малицкий Н.В. Сочинение. С. 56, примеч. 24).

42 Для шестого порога Константин приводит все три компонента: "росское" название Leanti, славянское Beroutzhи перевод — "Кипение воды", однако в существующих интерпретациях они не согласуются между собой. "Росское" название имеет прозрачную этимологию, являясь причастием наст. вр. др.-исл. hl?jandi, др.-шв. le(i)andi от глагола hl?ja/lea — "смеяться" (Томсен В. Начало. С. 61-62; Миллер В.О. Названия. С. 27; Sahlgren J. Valda ortnamnsstudier. S. 64-69). (E.M., В.П.).

Славянское название отражает др.-рус. "вьручии" ("кипящий, пузырящийся"). Греческое eсоответствует здесь звуку ь, ou передает восточнославянское у из *q (ср. выше коммент. 8 к гл. 9). Попытка Б. Клейбера (Kleiber В. Zu den slavischen Namen der Dnjeprschnellen // ZfSP. 1959. Bd. 28. H. 1. S. 90-91) связать это название со словом "ручей" неубедительна. (А.З.)

Локализация порога неопределенна. В. Томсен отождествляет его с Таволжанским, упомянутым в XVI в. и расположенным между Будиновским (Будило, Будильный) и Лишним. Однако Таволжанский не является в полном смысле порогом и даже, как правило, не отмечался на картах. Подробнее см.: DAI, II. Р. 50. (Е.М., В.П.)

43 В той форме, как они даны Константином, три компонента названия этого порога не соответствуют друг другу ни морфологически, ни семантически. "Росское" название рассматривалось В. Томсеном и вслед за ним другими исследователями как дат. п. мн. ч. strokum от др.-исл. strok (n.)/struk(m.) — "течение в проточной воде" (Томсен В. Начало. С. 62-63). Однако использование дательного падежа в названиях речных объектов нетипично для древнескандинавских языков (в противоположность названиям населенных пунктов), на что указал Ё. Сальгрен (Sahlgren J. Valda ortnamnsstudier. S. 73). Пытаясь объяснить окончание -ounв греческой форме, он предположил, что название Stroukounотражает один из типов названий шведских порогов, образованных как слабая отглагольная форма от сильных глаголов: *strukn <— stryka (ср. *Rotn <— ryta, sugn <— suga и др. (Ibid. S. 64). Предложенное Сальгреном название этимологически совпадает с названием озера и острова в Вестеръётланде Straken.

Попытка согласовать "росское" и славянское названия привела К.-О. Фалька к предположению, что Stroukounможет являться формой дат. п. мн. ч. strukum от др.-исл. struk — "узкая часть русла реки, теснина" (Falk K.-O. Dneprforsarnas namn. S. 207-217). Он привел значительное число аналогичных употреблений дательного падежа в шведской топонимии эпохи викингов, ссылаясь на мнение К. Хальда о продуктивности этого типа образования топонимов (Hald K. De danske Stednavne paa -um // Universitets-Jubil?ets danske Samfund. Kobenhavn, 1942. N 333. S. 49). (E.M., В.П.)

На основании палеографических соображений Фальк предложил принятую и здесь конъектуру Nastrezhвместо Naprezh, считая изменение исконного strна prошибкой переписчика (Falk К.-О. Dneprforsarnas namn. S. 217-222). Он рассматривал Nastrezhкак отражение незасвидетельствованного слова *nastrьzьje, производного от strьzь ("узкое место реки с сильным течением, стрежень"). Более убедительной представляется интерпретация Р. Экблума (Ekblom R. Die Namen. S. 151 -154, 156-167, 174) на strьzi (" на стрежне"). Славянское название означает, таким образом, "порог на стрежне", т.е. вполне соответствует по смыслу скандинавскому названию этого же порога. Топонимы с предлогами “на" и “въ" (типа “На броду", “Въ бору") хорошо известны в Древней Руси; так назывались, в частности, многие населенные пункты в древней Новгородской земле. (А.З.)

Идентификация порога затруднительна. Обычно он отождествляется с восьмым или с девятым порогом, называвшимися соответственно Лишний и Вильный (Вольный). Подробнее см.: DAI. II. Р. 52. (Е.М., В.П.)

44 "Переправу Крария" принято отождествлять с засвидетельствованным с конца XVI в. названием брода "Кичкас", расположенного в 15 км ниже порога Вильный, последнего из днепровских порогов. Наиболее убедительное обоснование названия предложил К.-О. Фальк (тюркские и армянские этимологии признаны неубедительными). Указывая на то, что в греческом минускуле переписчики часто путали буквы bи k, Фальк предложил читать Brariouвместо Krariou. В этом случае он считает возможным связать название с выражением др.-шв. Vrar f?ria (от vra в форме род. п. ед. ч. vrar — "угол, поворот") — "переправа у поворота", где vrar было понято как имя собственное и передано Brariou(с греческим окончанием -iou), а f?ria правильно переведено как perama — "переправа" (Falk К.-О. Perama tou Krariou. S. 106-137). Он приводит ряд древнескандинавских и древнеанглийских аналогий употребления этих слов в топонимике и указывает на топографические особенности соответствующего места на Днепре, объясняющие возникновение названия (ниже последнего порога Днепр делает крутой поворот, сужаясь до 183 м). Ср.: Vasmer M. Zu den Namen.S.98-101. Как следует из текста, брод Кичкас был важным пунктом на торговых путях юга Восточной Европы. Здесь пересекались Днепровский путь с путем из Киева в Крым (Херсон; см. коммент. 47 к гл. 9), а также маршруты сезонных миграций печенегов; возможно, здесь же проходила дорога в Хазарию, на Нижнюю Волгу и в Таматарху (Тмутаракань). Последняя связывалась с Киевом также водным путем: через Днепр и Черное море (см. коммент. 12 к гл. 42).

45 Собственно "херсониты из Росии"(apo 'RwsiaV oi Cerswnitai).Обычно считается, что это жители Херсона, возвращающиеся обратно из Руси.

46 Речь идет, следовательно, о печенегах, живших на правобережье Днепра, которые переправлялись на левый берег, чтобы продолжать путь к Херсону. (Г.Л.)

47 О связях Руси с Херсоном в X в., преимущественно торговых, можно судить по глиняной таре — остаткам амфор, производимых в Херсоне и встречающихся на древнерусских поселениях по Днепровскому пути вплоть до Гнездова (Археология Украинской ССР. Т. 3. С. 476, 547). А.Л. Якобсон предполагает, что наиболее интенсивными были связи херсонитов с Приазовской Русью — "росами", обосновавшимися в X в. в Тмутаракани (хазарской Таматархе); по договору с греками 944 г. Русь обязана была защищать Корсунскую землю от черных болгар, обитавших в Приазовье, русский же князь не имел права контроля над городами "Корсунской страны", что может свидетельствовать о непосредственной близости базы русских дружин к Херсону (Якобсон А.Л. Крым. С. 57-61). Впрочем, вопрос о времени появления древнерусского населения в Крыму и в Тмутаракани остается дискуссионным.

48 Данные археологии и письменных (косвенных) свидетельств о ширине ипподрома (он располагался близ Большого императорского дворца и использовался для спортивных состязаний и праздничных церемоний) расходятся (около или более 100 м). Ширина же Кичкасской переправы определяется в 150-180 м. Д. Оболенский считает, что эти сведения приблизительно соответствуют действительности (DAI. II. Р. 53). (Г.Л.)

49 Место, трудное для понимания. Принимаем конъектуру Р. Дженкинза (pro kuptousinвместо parakuptousin) и его понимание uyoVне как "высоты", а как "длины" порога. (Г.Л.)

50 Речь идет, видимо, о высоком правом береге Днепра, с которого спускаются печенеги к переправе. (Г.Л.)

51 Остров Св. Григорий — о. Хортица, лежащий в нескольких километрах ниже брода Кичкас. В Воскресенской летописи (под 1223 г.) назван Варяжским островом (ПСРЛ. СПб., 1856. Т. 7. С. 130). В последующее время постоянно использовался как русская база против половцев и монголо-татар (ПВЛ. Ч. 1. С. 183-184 и др.). На острове обнаружены остатки древнерусского поселения, древнейший слой которого датируется X-XI вв. О торговой активности населения могут свидетельствовать обнаруженные здесь арабские монеты (Сокульский А.Л. и др. Раскопки славянского поселения на острове Хортица // Археологические открытия, 1976 г. М., 1977. С. 373-374). Во время строительства Днепрогэса в 1928 г. у Хортицы на дне Днепра были обнаружены четыре меча и один клинок без рукояти. Судя по надписям, клинки — франкского происхождения, по орнаментации рукоятей — смонтированы в Скандинавии во второй половине X — начале XI в.; еще один меч X в. найден в протоке устья Днепра (Кирпичников А. И. Русское оружие. М.; Л., 1966. Вып. 1. С. 29, 48-49, 78). Чрезвычайно интересно наименование острова, данное ему, конечно, христианами, может быть — уже русскими (их было немало даже среди ближайшего окружения Игоря, как об этом позволяет судить договор с греками 944 г.). В таком случае следующее ниже описание языческих обрядов, совершаемых росами в начале их пути к Константинополю, можно расценить как проявление сознательной конфронтации с приверженцами проникавшего на Русь христианства (остров носил имя христианского святого). Ср.: DAI. II. Р. 54-55.

52 Исследование ритуала жертвоприношений на о. Св. Григорий породило полемику об этнической принадлежности отправлявших культ. Делались попытки, опираясь на сравнительный материал, доказать скандинавскую (DAI. II. Р. 55-56) или славянскую (Дуйчев И.С. К вопросу. С. 31-34) их принадлежность. Поиски этнической атрибуции ритуалов представляются, однако, малоперспективными: поклонение дубу (см.: Фрезер Дж. Золотая ветвь. М., 1928. Вып. 1, гл. 19; Иванов Вяч.Вс., Топоров В.Н. Исследования. С. 6-167), принесение в жертву петухов (Фрезер Дж. Золотая ветвь. М., 1928. Вып. 3. С. 165-166) и мелкие приношения еды божествам известны едва ли не всем народам Европы. Аналогии, прежде всего этнографические, могут быть полезны для уяснения семантики ритуалов. Так, в восточнославянских заговорах дуб (береза и т.п.) может выступать как мировое древо, расположенное на острове среди океана (Иванов Вяч.Вс, Топоров В.Н. Исследования. С. 31-32), что напоминает реальную ситуацию на о. Хортица перед выходом в Черное море. Ритуалы, приуроченные к мировому древу, наделялись наибольшей сакральностью: вероятно, стрелы, втыкавшиеся по кругу, ограждали сакральную территорию, на которой совершался ритуал. В славянской традиции, восходящей к индоевропейской, дуб — дерево громовника Перуна, атрибутом и оружием которого считались стрелы (Там же. С. 85-86. Ср. находки стрел на славянском святилище на р. Воргол: Москаленко А.Н. Святилище на р. Воргол // СА. 1966. N 2. С. 203-209). Перуном клялись Олег и его дружина; с благодарностью к высшему существу обращались, по-видимому, и росы, прошедшие пороги — самую опасную часть пути. Показательно, что именно на водных артериях, связанных с активностью росов, обнаружены два языческих памятника, свидетельствующих о культе дуба: первый был обнаружен на дне Десны между Черниговом и Остром — ствол дуба с всаженными в него четырьмя кабаньими клыками (Каргер М. К. Древний Киев. Т. 1. С. 159-160); второй такой же дуб был найден при расчистке русла Днепра ниже устья Десны: в его ствол было вставлено девять кабаньих челюстей. Вероятно, дуб стоял у переправы через Днепр на пересечении пути из Чернигова в Киев и "из варяг в греки" (Ивакин Г.Ю. Священный дуб языческих славян // СЭ. 1979. N 2. С. 106-115). Жертвоприношение петухов связано, по всей вероятности, с гаданием о предстоящем плавании. Приводимые И.С. Дуйчевым параллели — жертвы петухов, которых топили (по сообщению Льва Диакона) воины Святослава в Дунае, а также петуха и курицы, брошенных в погребальную ладью в рассказе Ибн Фадлана, — связаны с погребальным и поминальным культом. Описание Ибн Фадлана не может быть подтверждением того, что "принесение петухов в жертву — исключительно русский обычай" (т.е. славянский: Дуйчев И.С. К вопросу. С. 33), так как оно воспроизводит ритуал типично скандинавского трупосожжения в ладье.

53 Меурсий предлагает опустить здесь отрицание ou("не"), ибо, как следует из дальнейшего, вплоть до р. Селины росы именно боятся печенегов. Поправка устраняет очевидное противоречие в тексте, хотя не снимает полностью сомнений, так как росы боятся печенегов и в районе порогов, а не только начиная от о. Св. Эферий ("от этого острова"). (Г.Л.)

54 Обычно отождествляется с Сулиной, центральным из трех рукавов дельты Дуная (DAI. II. Р. 57).

55 Остров Св. Эферий традиционно отождествлялся с о. Березань напротив дельты Днепра. Другая гипотеза отождествляет о. Св. Эферий с западной часть Кинбурнского полуострова, которая в древности представляла собой остров, омываемый лиманом, морем и рукавом Днепра (Погорелая В. В. Остров св. Эферия // Древнейшие государства на территории СССР, 1984 г. М., 1985. С. 188-198).

Стоянки скандинавов на островах в дельте Днепра подтверждаются находкой на о. Березань фрагмента рунической надписи на камне, имеющем черты сходства с готландскими руническими камнями (Браун Ф.А. Шведская руническая надпись, найденная на о. Березани // Изв. Археологич. комиссии. СПб., 1907. Вып. 23. С. 66-75; Мельникова Е.А. Скандинавские рунические надписи. С. 154- 155). Археологические раскопки указывают на временный, но периодически возобновлявшийся характер заселения о. Березань в X-XI вв., что связано, видимо, с обитанием там моряков и рыболовов (Горбунова К.С. О характере поселения на острове Береэань // Проблемы археологии. Л., 1979. Вып. II. С. 170-174). Там росы переоснащали свои моноксилы для морского путешествия. О важности о. Св. Эферий и для росов, и для византийцев свидетельствует договор 944 г.: русские не имели права зимовать в устье Днепра, на Белобережье и у Св. Елферия (Эферия. О летописных вариантах названия см.: Шахматов А.А. Повесть временных лет. Т. I. С. 57, примеч.). С наступлением осени они должны были отправляться на Русь (ПВЛ. Ч. 1, С. 37), что соответствует сведениям Константина о начале полюдья в ноябре. Вряд ли, однако, запрет росам зимовать на о. Эферия связан с полюдьем или с попытками росов использовать стоянку здесь для каких-либо иных путешествий по морю поздней осенью. Скорее всего, запрет обусловлен опасениями со стороны византийцев конкуренции, которую росы как рыбаки и добытчики соли могли бы составлять херсонитам, если бы стали здесь постоянными поселенцами (см.: Литаврин Г.Г. Древняя Русь. С. 73). Дальнейший путь росов по морю разделен на дневные переходы (ночью плавание прекращалось, ладьи причаливали, и люди сходили на берег). Одним из самых длинных однодневных переходов был, по всей вероятности, первый: от о. Св. Эферий до устья Днестра — около 230 км. Причем здесь, в устье Днестра, росы останавливались на ночь, видимо, не на берегу (из страха перед печенегами), а на островах или отмелях дельты.

56 Река в бассейне Днестра; ее название ('AsproV — "Белая") было, вероятно, связано с наименованием приднестровского города Аспрокастра (рус. Белгород). Во время написания трактата местность у р. Аспрос контролировалась печенегами (с наступлением весны их кочевья передвигались в этот район; ср. гл. 8. См.: DAI. II. Р. 57). (Г.Л.)

57 От Селины (устье Дуная), согласно Константину, начинается "земля Булгарии", где росы не боятся не только печенегов, но и никого, т.е. прежде всего болгар. Г.Г. Литаврин (Древняя Русь. С. 73-74) в связи с этим предполагает, что право русских торговых караванов останавливаться на землях Болгарии было утверждено специальным болгаро-русским договором, заключение которого следует, видимо, относить к началу правления Ольги (945-946 гг.); не исключено, что на этих стоянках росы совершали торговые сделки и с болгарскими купцами (как на пути к Константинополю, так и при возвращении). Археологические находки древнерусских изделий этой эпохи в Болгарии подкрепляют такое предположение (История на България. Т. 2. С. 349-350). (Г.Л.)

58 Конопа идентифицируется в настоящее время с с. Летя в Северной Добрудже (Румыния) (Там же. С. 349, 477). Представляется, что дневной переход от Дуная до Конопы (как и следующий) — самые малые по протяженности (см. также переходы от р. Варны до р. Дичины). Не подтверждает ли это обстоятельство, что остановки росов преследовали не только цели отдыха, но и посещения торговых пунктов на болгарском побережье? (Г.Л.)

59 Совр. Констанца в Румынии. Далее — лакуна в тексте рукописи. Р. Дженкинэ предлагает заполнить ее словами "от Констанции". (Г.Л.)

60 Река Варна — ныне р. Провадия, устье которой находится в районе совр. Варны (античный Одесос). Название реки считается славянским по происхождению (История на България. Т. 2. С. 265). (Г.Л.)

61 Река Дичина — совр. Камчия, ее устье — между Варной и Несебром. Ср.: DAI. II. 58. (Г.Л.)

Характерная деталь: славянский союз племен (или племя) — "северы" имелся и на Балканах; стоянки росов у Констанции, Дичины и Варны находились в районе расселения славянского племенного союза северов, который как особая Славиния пользовался еще во второй половине VIII в. правами автономии в Первом Болгарском царстве и обладал значительной военной силой (Литаврин Г. Г. Формирование и развитие. С. 152-153). (Е.М., В.П.)

62 Замечание "все это относится к земле Булгарии" (второе в небольшом пассаже) позволяет предполагать, что именно р. Дичина (Камчия) служила во время написания труда границей между Болгарией и Византией. Причерноморские города Анхиал (Поморие), Созополь и Месемврия не раз переходили в IX в. из рук в руки. Завоеванные Симеоном, они были возвращены Петром империи по договору 927 г. (DAI. П. Р. 58; ср.: История на България. Т. 2. С. 370; Литаврин Г.Г. Древняя Русь. С. 75, примеч. 22). (Г.Л.)

63 Совр. Несебр. Г.Г. Литаврин полагает, что здесь оставалась вплоть до возвращения большая часть торговых судов и большинство гребцов и воинов, сопровождавших купеческую флотилию росов. В Константинополь отправлялись лишь товары (может быть, на византийских судах) и купцы (как и послы князя и знати росов), которые в соответствии с договорами 911 и 944 гг. имели право до шести месяцев располагаться в пригороде Константинополя "Св. Мамонт" (близ одноименного монастыря на северном берегу Золотого Рога). По приблизительным подсчетам, общая численность росов, прибывавших с одним караваном, составляла не менее тысячи человек, и хотя бы по этой причине (не говоря уже о ясно выраженных в договоре 944 г. соображениях безопасности столицы и ее жителей) в отведенной росам резиденции могла разместиться едва ли десятая часть прибывших (Литаврин Г.Г. Древняя Русь. С. 63-68). (Г.Л.)

64 Исходя из множ. ч. термина "архонт" (см. коммент. 9 к гл. 9), можно предполагать существование нескольких дружин с предводителями-архонтами, собиравшими полюдье, как в случае со Свенельдом и Игорем, взимавшими дань с древлян (ПВЛ. Ч. 1. С. 39-40), или нескольких архонтов в одной дружине. Ср. упоминание "всякого княжья" в договоре Игоря с Византией 944 г. (Там же. С. 35) и "архонтов Росии" в описании Константином Багрянородным приема Ольги (Const. Porph. De cerem. II, 15).

65 Вероятно, выражение "все росы" соответствует словосочетанию "вся русь" в легенде о призвании варягов и в договорах с греками (ПВЛ. Ч. 1. С. 18, 26, 52; DAI. II. Р. 59; ср.: Vernadsky G. Kievan Russia. New Haven, 1928. Р. 137-140). Еще Б.Д. Греков считал, что "вся русь" означает в данном контексте дружину, собирающую полюдье (История СССР. М., 1947. С. 74); ср. замену слов "вся русь" в легенде о призвании варягов (ПВЛ) на выражение "дружина многа" (НПЛ. С. 106). Фиксация подобного выражения может быть отмечена уже в договоре Олега 911 г., заключенном "от всех иже суть под рукою его сущих Руси" (ПВЛ. Ч. 1. С. 26). К.-О. Фальк предположил, что выражения "все росы" у Константина и "вся Русь" в летописи восходят к традиционному обозначению участников похода, в том числе морского (Falk К.-О. Einige Bemerkungen. S. 149-150. Ср. коммент. 1 к гл. 9). Таким образом, до середины X в. сохраняется традиционное социальное значение слова, наряду с этническим.

66 Полюдье означало объезд князем с дружиной подвластных ему территорий с целью сбора дани, а позднее и саму дань. Б.А. Рыбаков воссоздал маршрут полюдья по кольцу рек: последовательность полюдья, возможно, отражена в перечислении Константином славянских племен. Сначала сборщики полюдья отправлялись к ближайшему от Киева племени вервиан-древлян (см. коммент. 67 к гл. 9); сообщению о начале полюдья у древлян соответствуют и сведения летописи о взимании Игорем дани с древлян осенью, когда начиналось полюдье. Затем сборщики дани направлялись через Любеч по Днепру к дреговичам-другувитам (см. коммент. 68 к гл. 9) вплоть до Смоленска в кривичском Верхнем Подиепровье, затем по Десне к северянам-севериям (см. коммент. 70 к гл. 9) и через Чернигов и Вышгород возвращались в Киев. Предполагаемый маршрут включает все пять городов, перечисленных в начале главы. По Рыбакову, росы в ходе полюдья совершали кратковременные остановки в специальных пунктах — становищах, куда свозилась дань (Рыбаков Б.А. Смерды // История СССР. 1979. N 2. С. 39-47; Он же. Киевская Русь. С. 318-329). Однако в Гнездове (оно, а не Смоленск, по-видимому, служило поворотным пунктом "кружения") дружина в X в. стояла постоянно; к постоянным пунктам-погостам можно отнести и Шестовицы, и Седнев на Черниговщине, и другие погосты вне зоны, охваченной регулярным полюдьем на территории "прочих Славиний", чьи племенные названия не упомянуты Константином.

Греческая транскрипция древнерусского слова "полюдье" показательна как свидетельство адаптации росами именно славянского слова (в исландских сагах также употребляется заимствование из древнерусского: polutasvarf. См.: Stender-Petersen А. Varangica. Р. 151-164), хотя типологически сходный институт в самой Скандинавии носил название "вейцла" (Гуревич А. Я. Свободное крестьянство феодальной Норвегии. М., 1967. С. 126-143). Древнейшие известия о ежегодных объездах "царем" славян и о сборе дани одеждами содержатся в сочинении арабского автора X в. Ибн Русте (Новосельцев А. П. Восточные источники. С. 389; Он же. Арабские источники об общественном строе восточных славян IX — первой половины X в. (полюдье) // Социально-экономическое развитие России. М., 1986. С. 22-26). Участвуя в полюдье, росы содействовали оформлению в восточнославянском обществе системы сбора дани. Продукты дани — воск, мед, меха, рабы — реализовывались на внешних рынках, в том числе в Византии (Юшков С.В. Общественно-политический строй. С. 59; Рыбаков Б.А. Киевская Русь. С. 329 и след.). Частично это подтверждается материалами дружинных курганов, расположенных возле погостов и в самом Киеве, которые содержат монеты, остатки тканей и предметы роскоши из Византии и стран Востока. Именно после сбора полюдья, согласно Константину, росы отправляются в Византию; торговые отношения с ней регулировались договорами 911 и 944 гг. По данным археологии, расцвет торговли с Византией начинается именно в X в.; находки византийских монет зафиксированы по всему пути "из варяг в греки" (Даркевич В. П. Международные связи // Древняя Русь. Город, замок, село. М., 1985. С. 394). Такая форма эксплуатации, как сбор дани и ориентация на внешние рынки характерны для раннефеодальных государств. Полюдье сохранялось до XII в. в форме фиксированной денежной повинности: в грамоте Мстислава Владимировича 1130 г. (Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.; Л., 1949. С. 140. N 81) говорится об "осеннем полюдье".

67 По мнению всех исследователей, этноним Berbianoi(B вместо Dпредставляет собой, несомненно, ошибку переписчика) обозначает древлян — восточнославянский союз племен, населявший территорию между Днепром, Горынью и верховьями Южного Буга. Древляне убили князя Игоря, пытавшегося повторно собрать дань, но были покорены его вдовой Ольгой в 945 или 946 г. — события, актуальные в момент составления трактата, который подтверждает подвластность древлян киевскому князю. Археологические памятники древлян X в. изучены слабо: известны общеславянские полусферические курганы с трупосожжением или трупоположением без погребальной ямы (Седов В.В. Восточные славяне. С. 101-106).

68 DrougoubitaiКонстантина отождествляются с дреговичами — восточнославянским племенным союзом, населявшим территорию между Припятью и Западной Двиной. Их археологические памятники X в. исследованы слабо: открыты общеславянские полусферические курганы с трупосожжением и трупоположением (Седов В.В. Восточные славяне. С. 113-119).

69 Ср. коммент. 19 к гл. 9.

70SeberioiКонстантина отождествляются с северянами — восточнославянским племенным союзом, населявшим поречье Десны, Сейма и Сулы. Этническая территория северян совпадает с ареалом роменской культуры VIII-X вв.; к середине X в. лесостепное левобережье Днепра вплоть до устья Сейма, возможно, было подчинено непосредственно Киеву, о чем свидетельствует однородность археологических памятников на правобережье и левобережье, а также дружинный некрополь X в. в Седневе (Зайцев А. К. Черниговская земля // Древнерусские княжества X-XIII вв. М., 1975. С. 63-66) и, возможно, разноплеменной некрополь в Гочеве (Седов В.В. Восточные славяне. С. 139 и след.).

71 Неоднократно отмечалось, что в перечнях славянских племен (двух в гл. 9 и одном в гл. 42) Константин не упоминает полян — восточнославянское племя (или племенной союз) в Среднем Поднепровье с центром в Киеве. В этом молчании императора видели свидетельство отождествления им полян и росов (Пархоменко В.А. У истоков русской государственности (VIII-IX вв). Л., 1924. С. 39-41, 51-53, особенно 54; Тихомиров М.Н. Происхождение названий "Русь". С. 77; Левченко М.В. Очерки. С. 205-208). Эта точка зрения противоречит тексту Константина, где под "росами" понимается великокняжеская дружина на Руси по преимуществу скандинавского происхождения (см. коммент. 1, 28 к гл. 9).

Действительно, поляне ранее других племенных объединений славян утратили свои племенные особенности, включившись в процесс консолидации древнерусской народности: для летописца начала XII в. они "поляне, яже ныне зовомая Русь" (ПВЛ. Ч. 1. С. 21; ср. Ч. 2. С. 240). Последний раз в историческом контексте они упомянуты под 944 г. в войске Игоря (Там же. Ч. 1. С. 33) наряду с варягами, русью, словенами, кривичами и тиверцами, которых болгары именуют уже общим наименованием — "идуть Русь" (Там же. С. 34; ср. коммент. 1 к гл. 9). Вместе с тем, как уже отмечалось в связи с лендзянами (см. коммент. 20 к гл. 9), Константин упоминает наряду с вервианами-древлянами, другувитами, кривитеинами, севериями и "прочих славян, которые являются пактиотами росов" (ср. также гл. 37: "ультины, дервленины, лензанины и прочие славяне"). Это затрудняет попытки уточнения состава славян-пактиотов.

Следует отметить, что перечень восточных славян у Константина в существенной части близок обозначениям Славиний, известных на Балканах: параллели на Балканах имеются для этниконов дреговичей, кривичей, северян. Считается, что эти соответствия отражают процессы расселения славян из прародины на Балканы и по Восточной Европе (см.: Трубачев О.Н. Ранние славянские этнонимы — свидетели миграции славян // Вопр. языкознания. 1974. N 6. С. 48-67; Иванов Вяч.Вс, Топоров В.Н. О древних славянских этнонимах // Славянские древности. Киев, 1980. С. 11-45).

72 О пактиотах см. коммент. 17 к гл. 9.

73 В сходном значении "кормление" упоминается в Повести временных лет (ПВЛ. Ч. 1. С. 97 — 1018 г., С. 116 — 1069 г.), когда дружина разводится по городам "на покорм" (Пашуто В.Т. Черты. С. 52). Ибн Русте сообщает, что "русы питаются лишь тем, что привозят из земли славян"; более подробно сообщение Гардизи: "Всегда 100-200 из них ходят к славянам и насильно берут у них на свое содержание, пока там находятся" (Новосельцев А.П. Восточные источники. С. 397, 400). Таким образом, сбор дани — полюдья сопровождался "кормлением" князя и дружины. Система кормления в измененном виде продолжала существовать вплоть до XVI в.

74 Начало апреля — средняя дата ледохода в Верхнем Поднепровье.

75 Распространенное в византийской литературе (на тех же основаниях, что и термин "ромеи" — см. коммент. 3 к Предисловию) обозначение Византийской империи (ср. гл. 22, 44,46,47, 53).

76 Замечание об узах — явная интерполяция (сделанная, быть может, самим Константином) или грубый дефект композиции гл. 9. От тюрк. Ogiiz> Uz. См.: Marquart J. Ueber den Volksname der Komanen. Leipzig, 1914. S. 24 ff.; Kossanyi B. // Szazadok. 1923-1924. Bd. 57/58. S. 519 ff. В русских летописях соответствует этникону "торки" — "торкы", "торцы". Впервые в Повести временных лет упоминаются под 985 г. В византийских источниках самое раннее употребление термина — у Константина Багрянородного (в рукописном варианте известна несклоняемая форма ouV; см.: Moravcsik Су. Byzantinoturcica. Bd. II. S. ?.). B основном встречается в источниках XI в. Известны и другие византийские наименования узов-торков: огузы (Ogouzioi) и гунны (Ogunoi).

Тюркские кочевые племена узов (огузов) населяли в X в. территории к северо-востоку от Каспийского моря, между Волгой и Аральским морем (Marquart J. Osteuropasche und ostasiatische Streifzuge. S. 337-341; Grousset R, L'Empire des steppes. 1941. P. 240-241; Moravcsik Gy. Byzantinoturcica. Bd. I. S. 90-94). Еще в заволжских степях начался процесс не только вытеснения печенегов, но и слияния шедших с востока огузских (торческих) племен с печенегами, на что обратили внимание уже современники, например Ибн Фадлан (Ковалевский А. П. Книга Ахмеда Ибн-Фадлана). Ученые не склонны выделять самостоятельный торческий период в истории юга нашей страны, так как узы кочевали в донских и приднепровских степях недолго: они прошли по Причерноморью на Балканы, устремившись к византийским пределам (Археология СССР. Степи Евразии. С. 213).

Исследователи отмечали некоторую "нелогичность" упоминания узов и в конце гл. 9, и в гл. 10, хотя внимание к ним в связи с хазарами вполне логично (Bury J.B. The Treatise. Р. 520-521; Manojtevic G. Studije. Knj. 187. S. 43; DAI. II. Р. 18). К. Макартни (The Magyars. Р. 146-147) считал даже, что "узы" в гл. 10 — интерполяция, привнесенная из гл. 37, 5-8, где сказано о союзе узов с хазарами (М.Б.)