ФИЛИПП ДЕ КОММИН

МЕМУАРЫ

КНИГА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА VII

Король Эдуард отбыл в 1471 году, тогда же, когда герцог Бургундский двинулся на Амьен против короля. И казалось герцогу, что в Англии дела для него не могут обернуться плохо, ибо он имел друзей с обеих сторон. Как только король Эдуард оказался на суше, он двинулся прямо на Лондон, поскольку у него было там более двух тысяч скрытых сторонников, из которых 300 или 400 рыцарей и оруженосцев, и это давало ему немалое преимущество, поскольку он не зависел от могущественных людей. [105]

 Едва до графа Варвика, находившегося на севере с крупными силами, дошли эти новости, он поспешил в Лондон, надеясь войти в него первым. Он думал, что город поддержит его, но случилось обратное — весь город с большой радостью принял короля Эдуарда в Великий четверг ³⁰, и произошло это вопреки мнению большинства людей, считавших его человеком конченым; но если бы перед Эдуардом закрыли ворота, ему ничто бы уже не помогло, ибо граф Варвик был всего в одном дне пути от него.

Как мне говорили, три вещи явились причиной того, что настроение в городе переменилось. Первая — те люди, что были втайне за короля Эдуарда, и его жена-королева, родившая сына; вторая — его крупные долги, так что купцы, которым он был должен, стали за него; а третья — многие благородные женщины и богатые горожанки, с которыми у него раньше были очень близкие и короткие отношения и которые склонили на его сторону своих мужей и родственников.

Он пробыл в городе только два дня и отбыл в предпасхальный вечер со всеми, кого смог набрать, навстречу графу Варвику, которого и встретил на следующее утро, в день Пасхи. Когда они оказались друг против друга, герцог Кларенс, брат короля, перешел к нему с 12 тысячами человек, что напугало графа Варвика. Для короля же, у которого было мало людей, они явились серьезной подмогой.

Вы уже слышали, как сторговались с герцогом Кларенсом; но, несмотря на это, сражение было очень яростным и ожесточенным ³¹. С той и другой стороны все были пешими. Королевский авангард понес большие потери, вступив в схватку с войском графа Варвика. Но тут подошли основные силы, и король лично вступил в бой и сражался наравне с другими, и даже более, чем все остальные.

Граф Варвик не имел привычки спешиваться во время битвы и, бросив своих людей в сражение, обычно садился на коня. Если все шло хорошо, то он вступал в схватку, а если плохо, то он заранее скрывался. На этот раз его брат маркиз де Монтегю, который был очень храбрым рыцарем, заставил его спешиться и отослать лошадей. И так обернулись дела в тот день, что погиб и граф, и его упомянутый брат, маркиз де Монтегю, как и множество других благородных людей. Избиение было великое, поскольку король Эдуард, покидая Фландрию, решил, что не станет больше по обыкновению призывать, чтобы сохраняли жизнь людям из народа и убивали благородных, как он делал раньше, во время прежних сражений, ибо он затаил сильную ненависть против народа Англии за то, что тот проявлял большую любовь к графу Варвику, а также и по другим причинам. Поэтому на сей раз не щадили никого. Со стороны короля Эдуарда погибло 1500 человек; и было это сражение очень тяжелым.

В день битвы герцог Бургундский находился под Амьеном, там он и получил от герцогини, своей жены, письмо, которое ему написал король Эдуард, сообщив об этом событии. Он не знал, следует ли ему радоваться или огорчаться, ибо ему казалось, что король [106] Эдуард был им недоволен: ведь помощь герцог оказал ему не по доброй воле, а скрепя сердце и едва вовсе не отступился от него; по правде говоря, большой дружбы между ними никогда впоследствии не было. Однако герцог извлек из этого свою выгоду и приказал по всюду обнародовать эту новость.

Я забыл рассказать, что случилось с королем Генрихом после этого сражения; ведь король Эдуард застал его в Лондоне. Король Генрих был человеком очень невежественным и почти безумным и если мне не солгали, то сразу после этого сражения герцог Глостер, брат Эдуарда, который впоследствии стал королем Ричардом, убил простодушного короля Генриха своими руками или же приказал убить в своем присутствии в каком-то укромном месте.

Принц Уэльский ³², о котором я говорил, к моменту сражения уже высадился в Англии; к нему присоединились герцоги Экзетерский и Сомерсет и некоторые другие из его рода, как и прежние сторонники. У него было более 40 тысяч человек, как мне передавали те, кто был с ним. И если бы граф Варвик пожелал его дождаться, то, по всей видимости, они остались бы господами и сеньорами. Но страх перед герцогом Сомерсетом, отца и брата которого он умертвил ³³, а также перед королевой Маргаритой, матерью принца, был причиной, вынудившей его сражаться, не дожидаясь их. Посмотрите же, как долго длилась эта старая вражда ³⁴, подобных которой надо опасаться, ибо они приносят великие беды.

Как только король Эдуард выиграл сражение, он двинулся на принца Уэльского; произошла ожесточенная битва, причем у принца было больше людей, чем у короля Эдуарда ³⁵. Однако король одержал победу, принц Уэльский пал в бою, как и многие другие крупные сеньоры и множество людей из народа, а герцог Сомерсет был схвачен и на следующий день обезглавлен.

За 11 дней граф Варвик завоевал все королевство Англии или, по меньшей мере, подчинил его. Король же Эдуард завоевал его за 21 день, но он дал два крупных сражения. Так что убедитесь сами, как стремительно происходят перемены в Англии. Король Эдуард казнил многих людей в разных местах, особенно преследуя тех, кто выступил против него. Из всех народов мира народ Англии наиболее склонен к таким войнам. После этой победы король Эдуард жил в Англии мирно до самой своей смерти, но это стоило ему больших трудов и требовало немалого ума.

ГЛАВА VIII

А теперь я оставлю события в Англии и вернусь к ним, когда это понадобится, в каком-нибудь другом месте. Последнее, что я рассказал о наших делах по ею сторону моря,— это отъезд герцога Бургундского из-под Амьена, а также отъезд короля в Турень, а герцога Гиенского, его брата,— в Гиень; последний, как я уже говорил, [107] продолжал настаивать на браке с дочерью герцога Бургундского.

Герцог Бургундский, как я говорил, всегда делал вид, будто согласен на брак, но никогда не желал его, а лишь обнадеживал всех; к тому же он не забывал, как обошлись с ним, чтобы вынудить заключить этот брак. Граф Сен-Поль, коннетабль Франции, намеревался быть посредником при заключении брачного соглашения, а герцог Бретонский хотел, чтобы это было сделано через него. Король же был весьма озабочен тем, чтобы сорвать его, хотя в этом не было нужды по причинам, о которых я уже говорил в другом месте,— потому что герцог не желал иметь столь могущественного зятя и склонен был этим браком торговать. Таким образом, король старался зря, но откуда ему было знать мысли другого. Неудивительно, что он так боялся этого брака,— ведь если бы брак был заключен, его брат очень бы усилился и вместе с герцогом Бретонским поставил бы под угрозу положение самого короля и его детей. В связи со всеми эти делами от одного к другому направлялись многочисленные послы, как тайные, так и официальные.

Столь частое хождение посланцев туда и обратно — вещь не слишком надежная, ибо сплошь и рядом они договариваются о дурных делах. Однако послов необходимо и отправлять, и принимать. Те, кто прочтет об этом, могут, пожалуй, спросить, какие же средства я предложил бы для безопасности, и скажут, что предохраниться здесь невозможно. Я понимаю, что найдется достаточно людей, кто лучше меня сумеет высказаться на этот счет, однако посмотрите, что сделал бы я.

Тех, кто пришел от настоящих друзей и не вызывает никаких подозрений, следует, по-моему, радушно принять и позволить им достаточно часто видеться с государем — в зависимости от его личных качеств. Я имею в виду — если он мудр и честен, ибо если он не таков, то чем меньше он является послам, тем лучше. К приему послов пусть он будет хорошо одет и подготовлен к тому, что ему говорить, и прием чтоб был покороче, ибо дружба между государями отнюдь не вечна.

Если тайные или официальные послы приходят от государей, питающих ненависть, какую я все время наблюдал между теми сеньорами, о которых рассказывал выше и которых хорошо знал и часто посещал, то в отношении их никогда нет полной уверенности. По моему мнению, их следует принять с почетом и хорошо с ними обращаться, а именно выслать им людей навстречу, удобно разместить, но приказать надежным и искушенным людям их повсюду сопровождать, якобы ради почета и безопасности, чтобы знать, с кем они общаются, и не допускать, чтобы они получали известия от недоброжелателей, ибо они есть в любом доме. Кроме того, я бы побыстрее их выслушивал и спроваживал обратно, ибо мне кажется, что не к добру держать при себе врагов. Угостить их, повеселить, сделать подарки — чтоб все было по чести. [108]

Еще, я думаю, что если война уже началась, то прерывать какие либо переговоры о мире или отказываться их начинать не следует ибо никогда не знаешь, как обернется дело; напротив, нужно их поддерживать и выслушивать всех посланцев, поступая так, как я сказал выше, и внимательно следить, что за люди будут посещать послов (их ведь будут присылать днем и ночью), но следить как можно более скрытно. И в ответ на одного посланца, которого бы они прислали мне, я отправил бы им двоих, и даже если бы они стали жаловаться и просить, чтобы им их больше не присылали, я бы все равно искал удобный случаи и возможность их отправить. Ибо Вы не сумеете отправить другого столь хорошего и надежного шпиона, который имел бы такую возможность смотреть и слушать. А если Ваших людей двое или трое, то противнику невозможно будет помешать тому или другому из них поговорить с кем-нибудь, тайно или нет: я имею в виду—поговорить, соблюдая приличия, как и подобает послам. Несомненно, что мудрые государи всегда стараются заиметь друга или друзей в стане противника и остерегаются, насколько возможно, как бы люди из их окружения не стали друзьями противника. Правда, в таких делах не все получается так, как хочется.

Могут сказать, что враг от этого возгордится ³⁶. Меня это не трогает. Зато я буду иметь больше сведений о нем. А в конечном счете, кто от этого выиграет, тому и честь. И хотя другие смогут делать то же самое в отношении меня, я тем не менее не переставал бы посылать послов и ради этого поддерживал бы и не прерывал любые переговоры, чтобы всегда иметь предлог для посольств. А затем, ведь всегда одни люди не столь искусны, как другие, и не настолько понятливы, и не имеют такого же опыта в подобных делах, и, наконец, не испытывают такой же потребности в этом; в итоге выигрывают самые мудрые.

Хочу Вам привести красноречивый пример. Когда бы ни велись переговоры между англичанами и французами, благодаря уму и искусности французы всегда брали верх. И англичане говорят, как некогда они мне сказали во время переговоров с ними, что в сражениях с французами они всегда или чаще всего выигрывают, а на всех переговорах проигрывают и несут убытки. И действительно, насколько я знаю, в нашем королевстве есть такие люди, способные вести ответственные переговоры, каких нет ни в одном другом известном мне государстве; и это особенно те, кто воспитан нашим королем: ведь для подобных дел нужны люди услужливые, умеющие все стерпеть, снести любые речи ради достижения цели, и именно таких, как я говорил, он и подбирал себе.

Я немного затянул разговор о послах и о том, что за ними нужен глаз, но сделал это не без причины, ибо видел так много обмана и зла, совершаемых под покровом посольств, что не могу это обойти молчанием.

История с браком герцога Гиенского и дочери герцога Бургундского, [109] о чем я выше говорил, дошла до того, что уже было дано какое-то устное обещание и какое-то письменное. Но то же самое, как я видел, было сделано и в отношении герцога Калабрийского и Лотарингского Никола ³⁷, единственного сына герцога Жана Калабрийского, о котором я ранее говорил, и герцога Савойского Филиберта, ныне покойного ³⁸, и герцога Австрийского Максимилиана, единственного сына императора Фридриха, ныне Римского короля ³⁹. Последний получил письмо, написанное рукой дочери по приказу отца, герцога Бургундского, и бриллиант. Все эти обещания были даны на протяжении менее чем трех лет; и я уверен, что при его жизни ни один брак не был бы заключен, по крайней мере с его согласия. Но герцог Максимилиан, впоследствии Римский король, воспользовался полученным обещанием, и я позднее скажу, каким образом. Я рассказываю все это не для того, чтобы возлагать вину на тех, о ком говорю; я лишь излагаю события, как я их наблюдал. И делаю это в надежде, что не глупцы и простаки будут развлекаться чтением этих воспоминаний, но что государи и придворные станут искать в них добрые уроки.

Во время переговоров об этом браке постоянно обсуждались и новые замыслы против короля. У герцога Бургундского бывали сеньоры д'Юрфе и Понсе де Ривьер и некоторые другие менее значительные лица, которые приезжали от герцога Гиенского; бывал аббат Бегар, впоследствии епископ Сен-Поль-де-Леон, который приезжал от герцога Бретонского, дабы указать герцогу Бургундскому на то, как король обрабатывал людей из окружения герцога Гиенского, чтобы склонить их на свою сторону — одних лаской, других силой. Король уже приказал захватить одно местечко, принадлежавшее монсеньору д'Эстиссаку, служившему герцогу Гиенскому, и предпринял некототорые другие действия. Он схватил кое-кого из слуг его дома, из чего можно было заключить, что он намерен вернуть себе Гиень, как в свое время вернул Нормандию после того, как передал ее ему в удел, о чем Вы уже слышали.

Герцог Бургундский часто посылал к королю людей по этому поводу, король же отвечал, что это герцог Гиенский, его брат, желает расширить свои границы и плетет интриги, а он сам посягать на удел своего брата не думает.

Посмотрите же, сколь великие трудности и смуты временами возникают в этом королевстве, когда в нем нарушается согласие, и сколь сложно и тяжело покончить с ними, если они начались; ибо едва они начнутся, как уж в них замешано двое или трое принцев либо менее значительных персон, а не успеет это празднество продлиться и два года — как все соседи в гости к нам. И когда такое начинается, то все надеются на скорый конец, однако всегда следует опасаться обратного по причинам, о которых Вы узнаете в ходе этого рассказа.

В то время, о котором я говорю, герцог Гиенский и его люди вместе с людьми герцога Бретонского просили герцога Бургундского, [110] чтобы он ни за что не принимал помощи от англичан, врагов королевства, ибо все, что герцоги делали сами, шло-де на благо и успокоение королевства, и что когда он сделает нужные приготовления, то они окажутся и так достаточно сильными, поскольку у них много сторонников среди капитанов и других людей.

Однажды я присутствовал при том, как сеньор д'Юрфе излагал все это герцогу, прося его поторопиться со сбором армии, и герцог отозвал меня к окну и спросил: «Сеньор д'Юрфе вот убеждает меня собрать армию, самую большую, какую только могу, говоря, что мы совершим великое благо для королевства. А Вы как думаете, если я вступлю на территорию королевства и приведу армию, это будет на благо?». Я, засмеявшись, ответил, что, по-моему, нет. И тогда он мне сказал так: «Благо королевства мне ближе, чем полагает монсеньор д'Юрфе, ибо вместо одного короля я желал бы там видеть шестерых».

В ту пору, о которой мы говорим, король Эдуард Английский, думая, что брак, о котором идет речь, действительно может быть заключен (и он в этом ошибался), старался, как и наш господин, король, заставить герцога Бургундского отказаться от него, имея в виду, что у короля, нашего господина, нет сына ⁴⁰ и что если он умрет, то герцог Гиенский сможет заполучить корону, а тогда Англии будет грозить полное поражение, если учесть, сколько сеньорий соединится тогда под французской короной. Король Эдуард принял это дело удивительно близко к сердцу, как и весь совет Англии, хотя и напрасно; и никаким оправданием герцога Бургундского англичане не хотели верить.

Несмотря на просьбы герцогов Гиенского и Бретонского не призывать никаких иностранцев, герцог Бургундский тем не менее хотел, чтобы король Англии начал как-нибудь войну, а он, герцог, сделал бы вид, что ничего об этом не знает и не имеет к этому никакого отношения. Но англичане ни за что бы этого не сделали. В это время они скорей бы помогли королю, настолько они боялись, как бы Бургундский дом не соединился с французской короной путем этого брака.

Из моего рассказа Вы видите, что все эти сеньоры были в большом затруднении, хотя у них всех было много мудрых людей, которые глядели столь далеко, что и жизни бы не хватило, чтобы увидеть половину того, что они предвидели. И кончилось тем, что все они скончались в трудах и заботах в короткий промежуток времени, один за другим. Каждый из них радовался смерти союзника, как очень желанной вещи, а вскоре и сам отправлялся вслед, оставляя наследникам массу забот; исключение составляет наш король, ныне царствующий ⁴¹, который получил в наследство умиротворенное королевство. Для него отец сделал больше, чем можно пожелать, хотя его самого я только и видел воюющим, кроме краткого периода перед его кончиной.

В то время, о котором я говорю, герцог Гиенский был немного [111] болен, и одни утверждали, что ему угрожает смерть, а другие — что это пустяки. Его люди торопили герцога Бургундского с началом военных действий, ибо время благоприятствовало. Они заявляли, что король уже собрал армию и что его люди уже под Сен-Жан-д'Анжели, или под Сентом, или на подходе к ним. И они добились того, что герцог Бургундский отправился в Аррас и там собрал армию, а оттуда пошел дальше — к Перонну, Руа и Мондидье. Его армия была очень сильной, лучшей, чем когда-либо, ибо у него было 1200 набранных по приказу копий, в которых на каждого кавалериста приходилось по три лучника, и все были хорошо снаряжены и на хороших лошадях, а в каждом отряде было по десять опытных кавалеристов, не считая лейтенанта и знаменосца; прибыли также хорошо снаряженные и получавшие большое жалованье дворяне из его земель, предводительствуемые знатными рыцарями с оруженосцами, а земли его тогда были очень богатыми.

ГЛАВА IX

Когда герцог был готов уже выехать из Арраса, он получил два известия. Первое — что герцог Никола Калабрийский и Лотарингский, наследник Анжуйского дома, сын герцога Жана Калабрийского, едет к нему просить руки его дочери. Герцог его очень хорошо принял и весьма обнадежил.

На следующий день, а это было, как мне кажется, 15 мая 1472 года, пришло письмо от Симоне де Кенже, посла герцога Бургундского при короле, с сообщением о смерти герцога Гиенского и о том, что король уже захватил значительную часть его владений. Очень скоро пришли сообщения об этом и из других мест, и толковали об этой смерти по-разному.

Герцог, крайне огорченный ею, по совету некоторых, написал письма в различные города, выдвинув обвинения против короля, но пользы из этого извлек мало, поскольку нигде не вспыхнуло волнений. Уверен, что, если бы герцог Гиенский не умер, у короля было бы много забот, так как бретонцы были уже готовы к выступлению и имели в королевстве сторонников более, чем когда-либо, но со смертью герцога потеряли их.

Разгневанный, герцог Бургундский двинул свои войска на Нель в Вермандуа, начав грязную, злодейскую войну, какой никогда еще не вел, а именно — все сжигал повсюду, где только проходил. Его авангард осадил Нель, в котором находилось лишь небольшое число вольных лучников. Герцог остановился в трех лье от него. Те, что были в городе, убили герольда, пришедшего передать им требования. Их капитан вышел наружу (безопасность ему была обеспечена), намереваясь сдаться. По этому случаю было установлено перемирие, и защитники города открыто стояли на стене, и в них не стреляли. Капитан не смог договориться и вернулся в город. Жители его убили [112] еще двух человек. Поэтому перемирие было отменено, и от мадам де Нель, находившейся в городе, потребовали, чтобы она вышла со своими домашними слугами и имуществом. Она так и сделала; и сразу же город был взят штурмом и большая часть находившихся внутри перебита. Тех, кого захватили в плен, повесили, кроме некоторых, кого кавалеристы отпустили из жалости; многим отрубили кисти рук.

Мне тяжело говорить об этих жестокостях, но я был на месте событий, и о них нужно что-то сказать. Следует заметить, что герцог Бургундский совершил столь жестокий акт в порыве гнева, вызванного серьезными причинами. Он приводил две из них: одна — то, что он, как и другие, считал смерть герцога Гиенского странной ⁴²; вторая—то, что, как Вы понимаете, он был крайне огорчен потерей Амьена и Сен-Кантена, о чем Вы уже слышали.

В то время, когда он собирал армию, о которой я говорил, к нему дважды или трижды приезжали сеньор де Кран и канцлер Франции мессир Пьер д'Ориоль, и еще до его похода и смерти герцога Гиенского они тайно обсуждали условия окончательного мира, относительно которых никак не могли сговориться, поскольку герцог хотел получить обратно два вышеупомянутых города, а король не желал их возвращать. Однако они все же договорились, поскольку короля напугали военные приготовления герцога, а также потому, что каждый надеялся достичь своих целей, о которых Вы услышите.

По условиям этого мира король возвращал герцогу Амьен и Сен-Кантен, о которых шла речь, позволял ему поступить по своему усмотрению с графом Невером и Сен-Полем, коннетаблем Франции, и захватить все их земли, если удастся; герцог подобным же образом оставлял на его усмотрение герцогов Бретонского и Гиенского с их сеньориями, чтобы король с ними делал, что захочет.

Герцог поклялся соблюдать этот мир, и я при сем присутствовал, а за короля поклялись сеньор де Кран и канцлер Франции; на прощание они посоветовали герцогу не распускать армию и даже усилить ее, чтобы король, их господин, был более покладистым и поскорее передал ему во владение два упомянутых города. С собой они взяли Симона де Кенже, дабы он присутствовал при клятве короля и подтвердил все, что сделали его послы. Но дело отсрочилось на несколько дней, и тогда-то случилась вышеупомянутая смерть. В результате король отправил Симона де Кенже обратно с очень сухим напутствием и отказался давать клятву, что было неуважением и насмешкой над герцогом, которого это привело в негодование.

Люди герцога, когда уже шла война, начавшаяся как по этой причине, так и по другим, о которых Вы имеете достаточное представление, отзывались о короле с невероятной непочтительностью, и люди короля тоже не очень скрывали свои чувства к герцогу.

Тем, кто в будущем прочтет это, покажется, пожалуй, что эти два государя были не очень-то верны своему слову или же что я [113] дурно говорю о них. Но ни о том, ни о другом я не хотел бы говорить плохо, тем более что я был привязан к нашему королю, как все знают. И чтобы продолжить то, о чем Вы, монсеньор архиепископ Вьеннский, меня просили, я должен рассказать то, что знаю, какое бы впечатление это ни производило; когда будут вспоминать других государей, их найдут великими и благородными, наш же король был очень мудрым, он расширил свое королевство и умер, примирившись со всеми соперниками.

Посмотрим же, какой из этих двух государей хотел обмануть своего партнера, чтобы если в будущем какому-нибудь юному государю придется заниматься такими же делами, то он, прочитав это, лучше б знал, как поступать, дабы не стать жертвой обмана. Ибо, хотя государи, будучи противниками, отнюдь не всегда одинаково ведут себя в одинаковых ситуациях, быть осведомленным о событиях прошлого тем не менее полезно. Мое мнение по этому поводу, и я думаю, что я прав, таково: каждый из этих государей намеревался обмануть другого и их цели были довольно схожи, как Вы услышите.

У обоих армии были наготове и стояли лагерем. Король взял уже несколько крепостей и, ведя переговоры о мире, оказывал сильное давление на своего брата. К нему уже примкнули сеньоры де Кюртон, Патрик Фолькар и некоторые другие, бежавшие от герцога Гиенского, а армия короля находилась в окрестностях Ла-Рошели, где у него было много сторонников, которые склоняли на его сторону горожан, распространяя слухи о болезни их герцога и обещая им мир с королем. Полагаю, что намерение короля было таково: если бы ему удалось победить или он был бы близок к этому, а также если бы умер его брат, то он не стал бы заключать этого мира, но если бы он встретил сильное сопротивление, он бы его заключил и выполнил все обещания, чтобы обезопасить себя. Он хорошо рассчитал время и проявил удивительное проворство: Вы ведь поняли, что он специально продержал у себя Симона де Кенже в течение восьми дней, а тем временем и случилась эта смерть. Он прекрасно знал, что герцог Бургундский так жаждет возвратить себе эти два города, что не осмелится его раздражать и позволит ему спокойно протянуть с принесением клятвы 15 или 20 дней, как оно и произошло, а тем временем он посмотрит, что будет.

Поскольку мы поговорили о короле и тех средствах, коими он думал обмануть герцога Бургундского, то нужно сказать и о том, что замышлял герцог в отношении короля и что он сделал бы, не случись вышеупомянутая смерть. Симон де Кенже имел от него поручение, данное по просьбе короля, отправиться в Бретань после того, как при нем будет принесена клятва о мире и получена грамота, подтверждающая все, о чем было договорено с послами короля, ознакомить с грамотой герцога Бретонского, а также послов герцога Гиенского, находившихся там, дабы они известили об этом своего господина, бывшего в Бордо; этого хотел король, надеявшийся напугать бретонцев известием о том, что герцог Бургундский, на помощь [114] которого они возлагали наибольшие надежды, заключил мир без них.

Вместе с Симоном де Кенже отправился один герцогский гонец по имени Анри, уроженец Парижа, спутник разумный и сметливый и у него была верительная грамота на имя Симона, написаная рукой герцога. Ему было поручено передать ее Симону только тогда, когда тот уедет от короля и прибудет в Нант к герцогу; там Симон должен будет вручить эту грамоту, уполномочивающую его передать герцогу Бретонскому, что ему не следует сомневаться бояться того, что герцог Бургундский покинул его и герцога Гиенского, и что герцог, наоборот, пожертвует жизнью и имуществе чтобы помочь им, и что мир он заключил лишь для того, чтобы вернуть эти два города, Амьен и Сен-Кантен, которые король отнял у него во время перемирия, нарушив свое же обещание.

Еще он должен был передать, что герцог, его господин, как только получит требуемые города, в чем он не сомневается, отправит к королю именитых послов, чтобы умолять его соблаговолить кончить военные действия против обоих герцогов и не настаивать на выполнении клятвы, которую он, герцог Бургундский, дал, и сообщит королю, что он решил ее не выполнять так же, как и в отношении его была не выполнена клятва, данная под Парижем при заключении договора, называемого Конфланским, и клятва, данная в Перонне, которую впоследствии он, король, подтвердил, и что король отлично знает, что захватил эти два города вероломно, во время мира, а поэтому должен примириться с тем, что и у него их отбирают подобным же образом. А что касается графов Невера Сен-Поля, коннетабля Франции, с которыми король позволил поступить по его усмотрению, то герцог заявит королю, что, хотя и ненавидит их, на что есть причины, тем не менее желает забыть, что oни его оскорбили, и не трогать их и будет молить короля поступить точно так же и в отношении двух герцогов, от которых он, герцог Бургундский, отступился, дабы все жили в мире и безопасности, как и обещали в Конфлане, когда собрались все вместе; а буде король не пожелает поступить так, то он заявит ему, что окажет помощь своим союзникам. И в час, когда слова эти будут переданы, его армия будет наготове.

Но случилось иначе. Так человек предполагает, а бог располагает, ибо смерть, все смешавшая и изменившая замыслы, привела к другому исходу, как Вы слышали и еще услышите. Король не вернул этих двух городов и после смерти своего брата по праву наследования заполучил герцогство Гиень.

ГЛАВА Х

Вернемся к войне, о которой я говорил ранее, рассказав, как жестоко обошлись с бедными вольными лучниками, схваченным в городе Нель; оттуда герцог отправился к городу Руа, в котором [115] было 1500 вольных лучников и некоторое число кавалеристов из арьербана. У герцога же Бургундского была самая великолепная армия, какую он когда-либо имел. На следующий день, после того как он подошел к городу, этих вольных лучников охватила тревога. Некоторые спрыгнули со стен и перешли к нему. На второй день лучники сдались, бросив лошадей и снаряжение, и только кавалеристы прихватили с собой по одной кургузой лошади каждый. Герцог оставил людей в городе и приказал затем снести укрепления города Мондидье. Но ввиду того, что народ этого кастелянства встретил его радушно, он велел их затем восстановить и оставил там своих людей.

Уходя оттуда, он принял решение направиться в Нормандию. Но, проходя мимо Бове, атаковал его; монсеньор де Корд шел во главе авангарда. Они с налета взяли предместье, что напротив епископского подворья; захватил его очень алчный бургундец по имени мессир Жак де Монмартен, у которого было 100 копий и 300 лучников герцога, набранных по приказу. Монсеньор де Корд атаковал с другой стороны; но у него были слишком короткие лестницы, и он ничего не смог сделать. Из двух пушек, что он имел, было сделано только два выстрела по воротам, и в них пробили большую дыру; если бы у него были ядра, чтобы продолжить обстрел, он, несомненно, вошел бы в город, но он не готовился к такому делу и поэтому был плохо обеспечен боеприпасами.

В городе вначале были только жители и капитан Луи де Баланьи вместе с небольшим числом людей из арьербана. Этими силами спасти город было нельзя. Но господь не пожелал его гибели и ясно дал это понять. Люди монсеньора де Корда сражались бок о бок в том месте, где была брешь, пробитая в воротах. И потому герцогу Бургундскому передали через нескольких посланцев, чтобы он подъезжал и что он может быть уверенным в том, что город взят. Но пока герцог двигался к городу, кто-то из горожан сообразил принести вязанки хворосту, чтобы, подпалив, бросать его в лицо тем, кто пытался прорваться через ворота. Его столько накидали, что огонь перекинулся на ворота и осаждающим пришлось отступить, чтобы подождать, пока пламя утихнет.

Когда герцог подъехал, то решил, что город будет взят, как только погаснет сильный огонь, охвативший ворота. Если бы герцог расположил часть войск со стороны Парижа, город неизбежно оказался бы в его руках, ибо в него никто не смог бы войти. Но господь пожелал, чтобы он не рискнул это сделать, хотя для страха не было оснований: помехой ему показалась маленькая речка, которая там протекала. А впоследствии, когда в город вступило уже много королевских кавалеристов, он хотел было так поступить, но тем самым поставил бы под угрозу всю свою армию, и его с большим трудом от этого отговорили. Было это 27 июня 1472 года.

Огонь, о котором я говорил, пылал весь день, а к вечеру в город прошло десять копий, набранных по приказу короля, как мне рассказывали, [116] ибо я тогда состоял еще при герцоге Бургундском; они проникли незаметно и быстро разместились по квартирам, не столкнувшись ни с кем перед городом. На рассвете начали подвозить герцогскую артиллерию; вскоре мы увидели, что в город вошло много народу, по меньшей мере около 200 кавалеристов, и если бы они не прошли, то думаю, что город бы сдался. Герцог Бургундский, охваченный гневом, решил взять его приступом; он, несомненно, сжег бы его, если б штурм удался, что было бы великим несчастьем, но, как мне кажется, город был спасен поистине чудом, не иначе.

После того как все эти люди вошли в город, герцогская артиллерия стала беспрерывно обстреливать его на протяжении 15 дней или около того. Укрепления были разбиты настолько, насколько требовалось, чтобы можно было начать штурм. Однако ров был полон воды, и нужно было перекинуть мост с одной стороны от сожженных ворот, с другой стороны от этих ворот можно было подойти к стенам спокойно, хотя там и была одна боевая башня, которую не сумела разрушить артиллерия, поскольку она была очень низкой.

Нападать на такую массу людей — затея очень опасная и безумная, к тому же в городе, как я полагаю, находились коннетабль (или же он был недалеко от города, не знаю точно), маршал Жоакен, маршал Лоеак, монсеньеры де Крюссоль, Гийом де Валле, Мери де Куэ, Салазар и Эствеио де Виньоль, и у них было по меньшей мере 100 копий кавалеристов, набранных по приказу, и множество пехотинцев и дворян, собравшихся под началом этих капитанов.

Однако герцог постановил штурмовать город, хотя в этом его никто не поддержал. Вечером, когда он лег на свою походную кровать одетым или раздевшись не до конца, как он обычно делал, он спросил кое-кого, не отложить ли штурм. Ему ответили, что да, поскольку в городе очень много людей, так что если бы они даже были защищены одним лишь плетнем, то и тогда их было бы достаточно для обороны. Он усмехнулся и сказал: «Завтра вы там никого не найдете».

На рассвете начался яростный и смелый штурм, но защитники были еще смелее. Через мост прошло великое множество людей, и в толпе задавили монсеньора д'Эпири, старого бургундского рыцаря, который был самым знатным из погибших там. С другой стороны некоторые забрались даже на стену, но никто не вернулся назад. Сражались врукопашную, долго, да и весь штурм был долгим. Часть отрядов герцог оставил, чтобы они пошли на приступ после первых, но, видя, что время уходит, он бросил в бой и их. Из города вылазок не было. Горожане ведь могли видеть, как много людей готово отразить их, если они выйдут. Во время этого штурма погибло около 120 человек. Наиболее видным из них был монсеньор д'Эпири. Некоторые полагали, что погибло гораздо больше. Раненых было почти 1000 человек.

Ночью из города была сделана вылазка, но людей вышло немного, и они были по большей части на конях, которые спотыкались [117] о палаточные канаты. Они ничего не добились и потеряли двоих или троих дворян, но ранили одного очень знатного человека по имени Жак д'Орсан, герцогского фельдцейхмейстера, который несколько дней спустя умер.

Через семь или восемь дней после этого штурма герцог пожелал расположиться возле ворот, что со стороны Парижа, разбив войско на две части. Его никто не поддержал ввиду того, что в городе оставалось много людей. Это следовало сделать в самом начале, теперь же было не время. Убедившись, что иного выхода нет, он снял осаду и, сохраняя боевой порядок, отошел от города. Он ожидал, что горожане за ним бросятся в погоню и тогда он разгромит их. Однако они не выступили.

Он направился в Нормандию, поскольку обещал герцогу Бретонскому подойти к Руану, где собирался быть и тот; но герцог Бретонский отказался от своего намерения ввиду смерти герцога Гиенского и не тронулся из своей страны.

Герцог Бургундский подошел к городу Э, который был ему сдан, как и Сен-Валери; он велел сжечь все вокруг вплоть до самых ворот Дьеппа. Он взял и сжег Нефшатель, предал огню большую часть области Ко и собственной персоной явился перед воротами Руана. Он то и дело терял своих фуражиров, и его войско испытывало сильный голод. Ему пришлось двинуться обратно, поскольку наступала зима. И как только он повернул назад, люди Короля заняли Э и Сен-Валери, взяв в плен семерых или восьмерых из тех бургундцев, что были оставлены там по договору о сдаче городов.

ГЛАВА XI

Примерно в это время я прибыл на службу к королю (то был 1472 год), который принял к себе большинство советников своего брата герцога Гиенского. Произошло это в Пон-де-Сэ, куда король приехал, чтобы руководить военными действиями против герцога Бретонского.

Там его посетили послы из Бретани, и он отправил в Бретань своих. Среди прочих приезжал Филипп дез Эссар, приближенный герцога Бретонского, и Гийом де Супленвиль, советник монсеньора де Лекена, который бежал в Бретань, когда увидел, что его господин, герцог Гиенский, при смерти. Он выехал из Бордо морем, боясь попасть в руки короля, поэтому и бежал так рано. С собой он захватил исповедника герцога Гиенского и смотрителя кухни, которых обвиняли в смерти герцога Гиенского и которые позднее долгие годы провели в заключении в Бретани.

Эти поездки послов в Бретань и обратно продолжались недолго: король решил установить мир с Бретанью и ублажить сеньора де Лекена, чтобы привлечь его на свою сторону, дабы он ему не мешал, ибо в Бретани он был единственным умным и достойным человеком, [118] под влиянием которого могущественный герцог Бретонский мог оказаться опасным противником, а договорившись с ним, можно было заставить бретонцев жить в мире. К тому же почти всё население этой страны ничего другого в действительности и не желало. Ведь в королевстве всегда служили уважаемые и почтенные бретонцы, и в прошлом они оказали большие услуги ⁴³. Поэтому я считаю, что король поступил мудро, заключив договор; некоторые, правда, его осуждали, но они не были столь прозорливы, как он. Он правильно оценил де Лекена, решив, что ему без всяких опасений можно вручить то, что было вручено; он считал его человеком чести, поскольку во время прошлых усобиц тот никогда не вступал в сговор с англичанами и не соглашался передать им Нормандию; вот почему он получил столько благ — он их заслужил.

Исходя из этих соображений, король велел Супленвилю изложить письменно все, что сеньор де Лекен, его господин, требует для герцога Бретонского и для себя, что тот и сделал, и король на все согласился. Требования были следующие: 80 тысяч франков пенсии для герцога; для его же господина — 6 тысяч франков пенсии, губернаторство в Гиени, два сенешальства — в Ландах и в области Бордо, пост капитана одного из замков в Бордо и капитанские посты в двух замках Байонна, в Даксе и в Сен-Севере, а также 80 тысяч экю наличными, королевский орден и графство Комменж. Все требования были приняты и исполнены, за исключением пенсии герцогу, которую выплачивали лишь в половинном размере и только в течение двух лет. Кроме того, король дал Супленвилю 6 тысяч экю, и как ему, так и его господину он выдал деньги наличными за четыре года. Супленвиль получил также 1200 франков пенсии, пост мэра Байонна, бальи Монтаржи и другие более мелкие должности в Гиени. А Филипп дез Эссар стал смотрителем вод и лесов Франции, бальи Мо и получил 1200 франков пенсии и 4 тысячи экю наличными. С этого момента и до кончины нашего господина, короля, эти должности за ними сохранялись, и поэтому монсеньор де Комменж был ему добрым и преданным слугой.

Умиротворив Бретань, король вскоре направился в Пикардию. Король и герцог Бургундский, как только наступала зима, всегда по обыкновению заключали перемирие на шесть месяцев или на год, а то и более. Поэтому и на сей раз они заключили его, как обычно, и для этого приехал канцлер Бургундии и другие. Им был показан договор об окончательном мире с герцогом Бретонским, по которому этот герцог отрекался от союза с англичанами и герцогом Бургундским; на этом основании король желал, чтобы послы герцога Бургундского не включали его в число своих союзников. Они на это не соглашались, говоря, что это право герцога объявлять себя на определенное время сторонником короля или их сторонником и что в прошлом герцог Бретонский письменно отрекался от них, но тем не менее союза и дружбы не оставлял. Они считали, что герцог Бретонский — государь, который руководствуется чужим умом, а не [120] своим, но который всегда в конце концов понимает, что в его интересах, а что нет ⁴⁴. И было это в 1473 году.

Когда велись эти переговоры, с обеих сторон проявляли недовольство графом Сен-Полем, коннетаблем Франции; король сильно возненавидел его и его близких, а герцог Бургундский ненавидел его еще более, и причин у него на то было больше (я был осведомлен об истинных причинах ненависти и той и другой стороны). Герцог никак не мог забыть, что коннетабль был повинен в захвате Амьена и Сен-Кантена, и считал, что тот спровоцировал и вдохновил войну между ним и королем, поскольку во время перемирий коннетабль произносил самые прекраснодушные речи, а как только начиналась война, он оказывался главным врагом. К тому же тот хотел принудить его выдать свою дочь замуж, как Вы уже знаете. Был и еще один повод для вражды: пока герцог стоял под Амьеном, коннетабль совершил набег на Эно и наряду с прочими геройствами сжег замок Сор, принадлежавший рыцарю по имени мессир Бодуэн де Ланнуа. До этого времени не было принято устраивать пожарище, и герцог стал все жечь в отместку за сожжение замка Сор.

Поэтому начали договариваться о том, как избавиться от коннетабля. Люди короля обратились по этому поводу к врагам коннетабля, из тех, что служили герцогу Бургундскому. Ведь у короля было не меньше оснований, чем у герцога, с недоверием относиться к коннетаблю, поскольку на него все возлагали вину за войну. И, на его погибель, вышло наружу все, что он говорил и о чем договаривался с той и другой стороной.

Могут спросить: разве не мог король один с ним справиться ? на это отвечу, что нет, поскольку владения коннетабля лежали как раз между королевскими и герцогскими. Он владел Сен-Кантеном в Вермандуа, большим и укрепленным городом; у него были Ам и Боэн и другие очень мощные крепости возле Сен-Кантена, и он мог разместить там людей в любой час и из любой партии, какой ему угодно. От короля он имел 400 хорошо оплачиваемых кавалеристов и сам был контролером и устраивал смотры, а потому располагал крупными суммами, имея на содержании меньше воинов, чем положено. Кроме того, его обычные доходы давали ему 40 или 50 тысяч франков и еще он взимал по одному экю с бочки вина, провозимой через его владения во Фландрию и Эно. У него были обширные собственные сеньории и много сторонников и во французском королевстве, и в землях герцога, где он имел сильные родственные связи.

Перемирие длилось весь этот год, и тем временем была заключена сделка в отношении коннетабля. Люди короля обратились к рыцарю герцога по имени монсеньор де Эмберкур, о котором Вы уже слышали, в другом месте этой книги, ибо он с давних пор ненавидел коннетабля и позднее его ненависть еще более усилилась, так как на одной из ассамблей в Руа, где коннетабль и другие представляли короля, а канцлер Бургундии, сеньор де Эмберкур и прочие [120] — герцога, во время обсуждения общих дел коннетабль дважды очень грубо оскорбил сеньора де Эмберкура. На это тот ответил, что если он и стерпит обиду, то из почтения не к нему, а к королю, которого коннетабль представляет в качестве посла, а также из почтения к своему господину, которого представляет он, и что он ему об этом доложит.

Эта грубая выходка и необдуманное оскорбление стоили впоследствии коннетаблю жизни и имущества, как Вы увидите. Поэтому люди, стоящие у власти, и государи должны всячески остерегаться произносить и наносить подобные оскорбления и думать о том, кому они их наносят. Ведь чем выше они стоят, тем большее огорчение и боль причиняют их оскорбления, ибо оскорбленным кажется, что бесчестье особенно велико, когда оно исходит от важных и могущественных персон, а если это к тому же их господин или сеньор, то оскорбленным кажется, что они больше не могут рассчитывать на почести и награды от него. А люди лучше служат, надеясь на будущие благодеяния, чем в благодарность за прошлые.

Возвращаясь к моему рассказу, добавлю, что люди короля постоянно обращались к сеньору де Эмберкуру и названному канцлеру, поскольку тот разделял оскорбление, нанесенное в Руа, и был большим другом сеньора де Эмберкура. И довели они это дело до того, что в Бувине, близ Намюра, была устроена встреча по этому поводу. От короля там были сеньор де Кюртон, губернатор Лимузена и мэтр Жан Эберж, впоследствии епископ Эвре; а от герцога — канцлер, о котором я говорил, и сеньор де Эмберкур. Произошло это в 1474 году.

Коннетабль был предупрежден о том, что за его спиной совершается сговор, и поспешил послать людей к этим двум государям. Каждому из них он дал понять, что все знает; и он так постарался на сей раз, что заронил в короля подозрение, будто герцог хочет его обмануть и перетянуть коннетабля на свою сторону. Поэтому король немедленно отправил гонца в Бувинь и велел послам не заключать договора против коннетабля, а только продлить в соответствии с инструкцией перемирие на год или на шесть месяцев, точно не знаю.

Когда гонец прибыл туда, соглашение было уже заключено и накануне вечером произошел обмен его текстами, закрепленными печатями; но послы столь хорошо понимали друг друга и были в столь дружеских отношениях, что вернули друг другу эти тексты, в которых говорилось, что коннетабль по указанным причинам является преступником и врагом обоих государей и они клятвенно обещают друг другу, что первый из них, кто его схватит, казнит его в течение восьми дней или же выдаст другому, дабы тот поступил по своему усмотрению; и во всеуслышание должно было быть оглашено, что коннетабль является врагом обеих партий, как и те, кто будет ему служить и окажет поддержку и помощь. Помимо того, король обещал вернуть герцогу Сен-Кантен, о котором уже много говорилось, и отдавал ему все деньги и недвижимое имущество коннетабля, которое [121] могло оказаться в пределах королевства, а также все сеньории, которые тот держал от герцога. И среди прочих он отдавал Ам и Боэн, очень сильные крепости. Король и герцог должны были к определенному дню прислать свои войска к городу Ам и осадить коннетабля. Однако по указанным мною причинам это соглашение было аннулировано и назначены день и место, куда должен был приехать коннетабль, чтобы в полной безопасности переговорить с королем, ибо коннетабль имел основания бояться за себя, зная о соглашении в Бувине.

Это место было в трех лье от Нуайона, на пути в Ла Фер, близ маленькой речки; со стороны коннетабля там был выставлен дозор. На дороге, что там проходила, соорудили мощный барьер. [122] Коннетабль приехал туда первым, и с ним была вся его кавалерия или почти вся, ибо пришло 300 кавалеристов, а под платье, без пояса, он надел кирасу. С королем было 600 кавалеристов, и среди прочих — монсеньор де Данмартен, обергофмейстер Франции, заклятый враг коннетабля.

Король послал меня вперед, чтобы извиниться перед коннетаблем за то, что его заставили долго ждать. Вскоре и он сам подъехал, и они начали разговор, при котором присутствовало пятеро или шестеро человек из свиты короля. Коннетабль извинился за то, что приехал вооруженным, сославшись на то, что опасается графа де Данмартена. Они договорились, что все прошлое будет забыто и о нем никогда больше не будет речи. Коннетабль прошел на сторону короля ⁴⁵, между ним и графом де Данмартеном было достигнуто согласие, и он поехал с королем в Нуайон, а на следующий день вернулся в Сен-Кантен, полагая, что примирился с королем.

Когда король как следует поразмыслил и услышал, как ропщут его люди, он решил, что сделал глупость, отправившись разговаривать со своим слугой и встретив его за закрытым барьером и в сопровождении кавалеристов, которые были его же подданными и им же оплачивались. И если его ненависть была и прежде достаточно велика, то теперь она стала еще сильней; самонадеянность же коннетабля ничуть не уменьшилась.

ГЛАВА XII

Если внимательно поглядеть, в каком положении находился король, то следует заключить, что он поступил очень умно, ибо, я уверен, в противном случае коннетабля, несмотря на всю неприязнь к нему, принял бы герцог Бургундский, если бы коннетабль передал ему Сен-Кантен.

Но столь мудрый сеньор, каким был коннетабль, действовал опрометчиво, или же господь не дал ему возможность уразуметь, с кем он имеет дело, если он таким образом и в таком виде предстал перед своим королем и повелителем, которому принадлежали все те кавалеристы, что его сопровождали. Даже по лицу короля было видно, как он этим был удивлен и поражен. А когда коннетабль оказался рядом, то их разделял лишь небольшой барьер, и он даже не колебался, перейдя на сторону короля. В тот день ему грозила большая опасность.

Я рассказываю это потому, что коннетабль и некоторые из его близких гордились этим делом и похвалялись, что король их боится, считая его трусливым человеком. Он и в самом деле был таким, но на то были надлежащие причины. Он выпутался из тяжелых войн с сеньорами своего королевства благодаря широким раздачам и еще более широким обещаниям и не хотел ничем рисковать, если можно было найти более удобный выход. Многим казалось, что его вынудили [123] поступить таким образом страх и боязнь, но они ошибались и убедились в том, когда осмелились выступить против него и испытали поражение, как граф д'Арманьяк ⁴⁶ и другие, ибо король хорошо знал, когда следует бояться, а когда нет. Я решаюсь воздать ему хвалу за это (не помню, говорил ли я это уже, а если и говорил, то об этом стоит сказать дважды), поскольку я не знал другого человека, который бы столь мудро себя вел в опасной ситуации.

Продолжая разговор о монсеньоре коннетабле, замечу, что он, пойдя на риск, хотел, чтобы король его боялся, или мне это кажется — я ведь не хотел бы оговаривать коннетабля и веду речь об этом лишь для того, чтобы предупредить тех, кто служит могущественным государям, которые все по-разному представляют себе заботы этого мира; и своему другу, если бы он у меня был, я посоветовал бы приложить все силы к тому, чтобы господин его любил, а не боялся, ибо я никогда не видел, чтобы человека, приобретшего большую власть над своим господином путем его запугивания, не постигла беда, причем по воле его господина. Я знаю достаточно таких случаев в этом королевстве, происшедших в наше. время или немного раньше; в этой стране так было с монсеньером де Ла Тремойлем ⁴⁷ и другими, в Англии — с графом Варвиком и его сторонниками, мог бы я привести примеры из Испании и других мест. Но те, кому придется читать эту главу, знают об этом лучше меня. И очень часто бывает, что подобная дерзость порождена большими заслугами, и тем, кто ее проявляет, кажется, что их заслуги столь велики, что от них могут многое стерпеть и что без них нельзя обойтись. Но государи, напротив, держатся того мнения, что все обязаны им хорошo служить, и благосклонны лишь к тем, кто им вторит, а от тех, кто их бранит, только и желают побыстрей избавиться.

По этому поводу я должен еще сослаться на мнение нашего господина-короля. Однажды он сказал мне, говоря о тех, кто оказывает большие услуги (он сослался на автора, у которого позаимствовал ту мысль), что слишком хорошая служба иногда губит людей и что большие услуги оплачиваются большей неблагодарностью, и случается это как по вине тех, кто эти услуги оказал, ибо они, пользуясь благосклонностью своей судьбы, слишком высокомерны и к государям, и к сотоварищам, так и по забывчивости государей. Еще он мне сказал относительно того, как преуспеть при дворе, что, по его мнению, самая большая удача для человека — это когда государь, которому он служит, оказал ему какую-нибудь большую милость с малыми затратами, поскольку он окажется ему весьма обязан, и что это совсем не то, как если бы он сам оказал государю столь большую услугу, что тот чувствовал бы себя сильно обязанным, ибо государи естественно, больше любят тех, кто у них в долгу, нежели тех, кому они должны. Таким образом, в любом положении жизнь в этом мире сопряжена со многими заботами, и господь оказывает большую милость тем, кому он дает здравый природный рассудок. Встреча короля с монсеньером коннетаблем произошла в 1474 г.

Комментарии

30 11 апреля 1471 г.

31 Сражение при Барнете 14 апреля 1471 г.

32 Эдуард, сын Генриха VI.

33 Варвик не был непосредственно виновен в их гибели.

34 Вражда тянулась с самого начала войны Алой и Белой роз и была одним из ее исходных моментов.

35 Битва при Тьюксбери 4 мая 1471 г.

36 Возгордится от того, что к нему так часто присылают посольства.

37 Представитель Анжуйского дома.

38 Герцог Филиберт Савойский умер в 1482 г.

39 Титул римского короля носили или императоры до их коронации римским папой, или, как в случае Максимилиана, наследники имперского престола, признанные таковыми, при жизни императора, курфюрстами.

40 В действительности у короля уже был сын, будущий король Карл VIII, который родился 30 июня 1470 г.

41 Т. е. Карл VIII, вступивший на престол в 1483 г.

42 Многие подозревали и обвиняли Людовика XI в отравлении брата, но утверждать это со всей определенностью невозможно.

43 В армиях французских королей во время Столетней войны служило много бретонских дворян, которые нередко занимали высокие командные должности. Достаточно вспомнить Бертрана дю Геклена, коннетабля при Карле V, который в 70-е годы XIV в. освободил от англичан почти всю Южную Францию.

44 Перемирие, заключенное в Компьене 3 ноября 1472 г. (Коммин ошибается, называя 1473 г.), распространялось и на герцога Бретонского. т. е. король в этом пункте уступил.

45 Коннетабль прошел к королю через барьер.

46 Граф Жан V д'Арманьяк, активный участник оппозиции, был в феврале 1473 г. блокирован со своим войском в городе Лектуре и капитулировал, подписав соглашение, по которому передавал королю почти все свои владения в обмен на пенсию. Но после отхода королевской армии он захватил город, воззвав о помощи к герцогу Бургундскому и англичанам, после чего Лектур был взят вновь королевскими войсками и подвергнут жестокому разгрому, жертвой которого стал и граф. Это событие 6 марта 1473 г. получило в литературе название «драмы в Лектуре».

47 Жорж де ла Тремойль, один из фаворитов Карла VII, пользовавшийся его безграничным доверием, был арестован и удален от двора в 1433 г.

Текст воспроизведен по изданию: Филипп де Коммин. Мемуары. М. Наука. 1986