IV.

Зима 1798 — 1799 г. — Война с Францией. — Суворов вызывается в Петербург. — Великий князь Константин Павлович отправляется в действующую армию. Визит Людовику XVIII в Митаве. — Поступок Винценгероде. — Пребывание в Вене — Толки о Суворове. — Граф Безбородко. — Прибытие в армию. — Бассиньяно и его последствия. Военные действия в Италии. — Швейцарский поход. — Встреча с герцогом Александром Виртембергским. — Винценгероде. — Беседа с Суворовым. — Эстергази в Аугсбурге. — Возвращение в Россию через Прагу. — Чин генерал-майора. — Быстрые повышения и производства. — Приезд в Петербург и представление государю. — Немилость государя к Конногвардейскому полку. — Полк переведен в Царское Село и поручен великому князю Константину Павловичу. — Формирование Уваровым Кавалергардского полка. — Комаровский и Сафонов переводятся в армию. — Аудиенция у наследника. — Хлопоты у Обольянинова. — Назначение комендантом Каменец-Подольской крепости. — Милость наследника. — Отъезд из Петербурга.

Я эту зиму был в большой милости у великого князя Константина Павловича и пользовался совершенною доверенностью его высочества. Всякий день обедал за столом с ним и с великою княгинею. Между тем загоралась опять война у австрийцев с французами, и на сей раз Россия намерена была принять деятельное в оной участие. Император Франц, не находя, видно, между своими полководцами достойного противостоять французским предводителям армии, обратился с просьбою к союзнику своему, императору Павлу 1-му, дать ему в главнокомандующие его армиею, никогда не побежденного фельдмаршала, графа Суворова-Рымникского, жившего тогда под присмотром капитана-исправника в [357] Новгородской своей деревне ¹. Император Павел изъявил свое согласие на просьбу Франца II-го. Послан был курьер за графом Суворовым, и фельдмаршал немедленно приехал в Петербург, где он принят был публикою с восторгом. Во втором свидании император, как уже гроссмейстер, надел на графа Суворова крест великого бальи ордена св. Иоанна Иерусалимского. Фельдмаршал поклонился об руку государю и сказал:

«Спаси, Господи, царя».

Император Павел, подняв его, обнял и отвечал:

«Тебе царей спасать».

Чтобы придать более важности сей кампании и удовлетворить желанию великого князя Константина Павловича, государю угодно было позволить его высочеству находиться волонтером при графе Суворове. Для сопровождения великого князя в пути и для нахождения в армии при его особе, назначен был из лучших генералов Екатеринина века генерал-от-кавалерии граф Дерфельден. Между тем собирались три Российские армии на границе: 1-я под командою генерала-от-инфантерии Нумсена, долженствующая идти в Италию, 2-я — под командою генерала-от-инфантерии Корсакова на Рейн и 3-я под командою генерал-лейтенанта Германа в Голландию. Генерал Нумсен скоро умер, и начальство принял старший по нем генерал-от-инфантерии Розенберг. Граф Суворов, пробыв в Петербурге с неделю, отправился в Вену.

Великий князь Константин Павлович изволил выехать из Петербурга в начале марта 1799 года ². В свите его высочества находились: генерал граф Дерфельден, генерал-майор Сафонов, великого князя адъютанты, полковники: я и Ланг, Измайловского полка поручик Озеров, и адъютанты графа Дерфельдена, кадетского корпуса поручик Перский, двора его высочества доктор Вельцин и лейб-хирург Линдстрем, два пажа: Храповицкий, князь Гагарин и берейтор Штраубе. В карете с великим князем сидели граф Дерфельден, Сафонов и я. Сафонову поручена была экономическая часть, а я занимался всегда письменною. Император Павел оказывал тогда большое покровительство французским принцам. Когда принц Конде был в Петербурге, его величество пожаловал ему дом у Синего моста, бывший графа Чернышева, и на коем написано было: Hotel Conde. Королю [358] Людовику XVIII государь дал убежище в Митаве, где находится дворец бывших герцогов курляндских. Сей дворец назначен был для жительства короля. В проезд через Митаву великий князь послал меня наведаться о здоровье Людовика XVIII и просить позволения его навестить. Король мне сказал, что он будет счастлив увидеть сына своего благодетеля. Его высочество приказал и нам всем идти к королю. Его величество встретил великого князя в первой комнате, в коей в два ряда стояли его gardes du corps. Их оставалось еще несколько человек. Двор короля был тогда довольно многочислен. Людовик XVIII взял великого князя за руку, привел в гостиную, куда и мы вошли, и, показав его высочеству портрет императора Павла, который висел над канапе, сказал:

— Вот мой благодетель.

Потом великий князь представил нас королю. Его величество пригласил его высочество, и со всеми нами, к обыденному своему столу. Нас сидело за столом особ пятьдесят. Первый камер-юнкер короля был герцог Дюрас. Я видел тут много других особ, принадлежащих к знатнейшим французским фамилиям. На самой австрийской границе ожидал уже его высочество, присланный для встречи и для сопровождения великого князя до Вены, от императора Франца II-го, князь Эстергази, сын и наследник того, который был послом при коронации в Франкфурте на Майне. Во время путешествия его высочества через владения императора Римского отдаваемы были великому князю все возможные военный почести. Не доезжая до Вены, на последнюю станцию, выехал на встречу дядя его высочества герцог Фердинанд Виртембергский, бывший тогда военным губернатором венским.

Я должен теперь обратиться несколько назад. Летом 1798 года, приехал с письмом к великому князю Константину Павловичу от герцогини Кобургской, матери великой княгини Анны Феодоровны, находившийся в службе герцога Кобургского, подполковник барон Винценгероде, который по просьбе его высочества великого князя Константина Павловича был принят в нашу службу майорским чином и назначен адъютантом к великому князю. Когда начались слухи о войне у австрийцев с французами и еще неизвестно было, что Россия будет в оной участвовать, Винценгероде просился служить волонтером в австрийской армии, но император Павел ему отказал, под тем предлогом, что его величеству неугодно, чтобы служащие в его войсках чиновники находились волонтерами в чужих армиях; а как иностранца, вероятно, неугодно было назначить Винценгероде быть при великом князе во время кампании. Он, однако же, упросил наследника написать письмо к герцогу Фердинанду Виртембергскому, что [359] так как Винценгероде начал свою службу в австрийской армии, то чтобы герцог исходатайствовал у императора Франца принять опять его в свою службу, а он, под предлогом фамильных дел, отпросится в отпуск за границу. Когда великий князь Константин Павлович сел в карету Фердинанда, чтобы вместе доехать до Вены, герцог просил позволения у его высочества прочитать письмо наследника, врученное ему великим князем, говоря, что, вероятно, великий князь Александр Павлович не пишет к нему никаких секретов; каково же было удивление обоих, когда они увидели, что Винценгероде все это делал скрытно от великого князя Константина Павловича, у которого он был адъютантом; а, сверх того, наследник просит герцога, чтобы брат его, Константин Павлович, ничего о сем не знал. Сей поступок Винценгероде очень прогневал его высочество, равно и соучастие в нем наследника его огорчило. Я все это слышал от самого великого князя.

Мы приехали прямо в Бург: так называют в Вене императорский дворец. Великий князь переоделся и пошел к императору. Для всей свиты его высочества отведены были во дворце комнаты, назначена прислуга, экипаж и верховые лошади. На другой день великий князь представил всех нас императору. Мы всякий день приглашаемы были к гофмаршальскому столу, а его высочество обедал с императором. Мы вообще мало приглашаемы были венскими вельможами; только один посол наш граф Андр. Кир. Разумовский старался угощать великого князя и всю его свиту. Он давал большие обеды, завтраки и несколько балов в доме своем в Пратере, который тогда еще не был так великолепен, как теперь.

Между тем, лишь только граф Суворов приехал к армии, как начались победы; всякий день бюллетень объявлял о каком нибудь выигранном сражении, так что граф Дерфельден, спустя несколько дней, сказал мне:

— Надобно просить великого князя ехать скорее к армии, а то мы ничего не застанем; я знаю Суворова, теперь уже он не остановится.

В Вене только и разговоров было тогда, что о славном нашем полководце. Когда он выезжал из своей квартиры, весь народ бежал за ним и кричал: виват Суворов! и провожал его до того места, где он останавливался. Выходя из кареты, фельдмаршал обращался к народу и кричал: виват Франц! Сказывали, что один раз он был приглашен в обер-кригс-рат, и просили графа Суворова привезти с собой план кампании. Фельдмаршал приезжает, садится на назначенное ему место. Начались между тем разные суждения; потом граф Тугут, первый того времени министр, обращается к графу Суворову и говорит: [360]

— Вы, господин фельдмаршал, изволили, вероятно, уже сделать и привезти с собой ваш план кампании?

Граф Суворов встает с своего места, вынимает из-под мундира большой лист бумаги, развертывает и кладет на столь; все увидали с удивлением, что это был лист белой бумаги, и потом сказал присутствующим:

— Я других планов кампании никогда не делал, — поклонился всем и уехал.

Наконец, назначен был день нашего отъезда из Вены к армии. За несколько дней пред выездом нашим из Петербурга, великий князь послал меня, по волe императора, спросить у графа Безбородко, кому и когда должно будет делать подарки при венском дворе. Я не могу не отдать и при сем случае полную справедливость необыкновенной памяти, великим познаниям и сведениям графа о всех европейских дворах. Он начал мне рассказывать, как будто читая в книге родословную всех вельмож венских, кто из них чем прославился, кто и в какое время наиболее оказал услуги двору нашему, так что я около часу слушал его с большим любопытством и удовольствием, и познакомил меня почти со всеми вельможами, которых я увижу в Вене. Потом он сел и написал своей рукой список всем, которым должно дать подарки, и каше именно.

— Табакерку с портретом его высочества, осыпанную брильянтами, назначив в какую цену, — сказал он, — должно подарить тому, кто послан будет на встречу великого князя. Вероятно, это будет или князь Эстергази, или князь Лихтенштейн, ибо сие тут две знатнейшие фамилии в Австрии.

Граф, конечно, и о прочих дворах имел такие же сведения. Когда я получил приказание от великого князя делать подарки, его высочество приказал мне показать список, данный мне графом Безбородкою, послу нашему графу Разумовскому. Он, прочитав его, сказал:

— Граф Безбородко совершенный гений; он лучше это знает, никогда не выезжавши из России, нежели я, который слишком 15-ть лет живу здесь.

Князю Эстергази приказано было от императора сопровождать великого князя до главной квартиры фельдмаршала. Его высочеству угодно было возложить на меня вести журнал пребывания его в армии, в котором описаны все баталии, военные движения и действия, при коих великий князь находился. Сей журнал помещен был отрывками в военном журнал, издаваемом свиты его величества капитаном Рахмановым, и у меня оный находится в списке; а потому и упоминать здесь о происшествиях сей достопамятной кампании, которая, впрочем, известна всему ученому свету из сочинений разных классических [361] авторов, я нахожу излишним, а ограничусь только изложением некоторых случаев, не относящихся собственно до военных действий. По приезде в армию, мы нашли фельдмаршала в Вогере; это было поздно вечером. Лишь только он узнал, что великий князь к нему пришел, граф Суворов выскочил из другой комнаты, подошел к его высочеству, поклонился ему об руку и сказал:

— Сын природного нашего государя.

Фельдмаршал был одеть в коротком белом кителе; на голове имел род каски, на которой был вензель F II, на шее Мальтийский крест великого бальи, на широкой черной ленте, а глаз завязан черным платком; он не снял, вероятно, каски потому, что она придерживала перевязку. Его высочество обнял фельдмаршала, поцеловал и спросил:

— Что это у вас, граф Александр Васильевич, глаз завязан?

— Ах, ваше высочество, — отвечал фельдмаршал, — вчерашний день проклятые немогузнайки меня опрокинули в ров, и чуть косточек моих всех вдребезги не разбили ³ — Потом, подходя к графу Дерфельдену, сказал: не вижу.

Великий князь ему назвал генерала.

— Старинный приятель и сослуживец, Вильгельм Христофорович! — сказал фельдмаршал, перекрестясь поцеловал крест, который находится в Андреевской звезде; — нам должно, — продолжал он, — его высочество, сына природного нашего государя, и опять поклонился об руку, — беречь более, нежели глаза свои: у нас их два, а великий князь у нас здесь один.

Его высочество подвел ему и всех нас. Граф Суворов между прочим сказал великому князю:

— Ваше высочество, говорят, что будто трудно служить двум государям, а мы служим же трех-ипостасной троице.

На другой день фельдмаршал пришел к великому князю в полном фельдмаршальском австрийском мундире, ибо он принят был сим чином в австрийскую службу, и долго находился в кабинете его высочества. Вышед оттуда, великий князь назвал ему князя Эстергази, который был одет в богатейшем своем венгерской гвардии мундир, которою он тогда командовал. Граф Суворов сказал ему по-немецки:

— Прошу вас донести императору, что я войсками его величества очень доволен; они дерутся почти так же хорошо, как и русские. [362]

Сие последнее, казалось, было не очень приятно слышать надменному князю Эстергази. В тот же самый день великий князь отправился к корпусу российских войск, по совету фельдмаршала, а князь Эстергази — в Вену. После неудачного сражения 1-го мая под Бассиньяно, великий князь послал меня к фельдмаршалу, ибо он требовал, чтобы его высочество сам и войска, бывшие в сражении, пришли в его главную квартиру. Его высочество отговорился тем, что находится при войсках, и с ними прибудет. Граф Суворов призвал меня к себе и сказал мне с грозным видом:

— Я сейчас велю вас и всех ваших товарищей сковать и пошлю к императору Павлу с фельдъегерем; как вы смели допустить великого князя подвергать себя такой опасности? Если бы его высочество, — чего Боже сохрани, — взят был в плен, какой бы стыд был для всей армии, для всей России, какой удар для августейшего его родителя, и какое торжество для республиканцев; тогда принуждены бы мы были заключить самый постыдный мир, словом такой, какой бы предписали нам наши неприятели ⁴.

Во все это время он ходил по комнате, а я молчал. Потом спросил он у меня: как велик конвой из казаков при его высочестве?

Я отвечал: 20 человек при одном обер-офицере. Фельдмаршал, уже несколько успокоясь, продолжал: мало! Тотчас позвал адъютанта и приказал из своего конвоя отрядить сто казаков, при самом исправном штаб-офицере, и внушить им, что они должны быть телохранителями сына их императора. Потом граф Суворов меня отпустил и приказал с сим конвоем отправиться к великому князю. Я передал его высочеству весь разговор фельдмаршала.

— Так он очень сердит? — сказал великий князь и задумался. На другой день войска выступили, и велики князь поехал в главную квартиру. Едва его высочество вошел к графу Суворову, как он встретил его в передней, просил войти в свою комнату, где они заперлись. Беседа продолжалась очень долго, и великий князь вышел из оной очень красен. Фельдмаршал хотел было отдать приказ по армии и отнести всю неудачу сражения 1-го мая к неопытности и лишней запальчивости юности, но тогда бы все узнали, что сие относится до великого князя. Действительно, его высочество весьма погорячился. Когда открыт был неприятель на высотах противолежащего берега под крепостью Валенцою, и когда несколько батальонов наших [363] переправились через реку По на остров, с которого можно было перейти в брод на другой берег, то великий князь сказал генералу Розенбергу:

— Нечего мешкать, ваше превосходительство, прикажите людям идти вперед.

Генерал отвечал его высочеству: мы слишком еще слабы; не дождаться ли нам подкрепления?

Великий князь возразил: я вижу, ваше превосходительство, что вы привыкли служить в Крыму; там было покойнее и неприятеля в глаза не видали ⁵.

Генерал Розенберг, оскорбленный до глубины сердца таким упреком, отвечал: я докажу, что я не трус, — вынул шпагу, закричал солдатам: за мной! и сам пошел первый в брод.

Сия поспешность имела самые дурные последствия ⁶. Генерал Розенберг во всю кампанию служил с отличною храбростью.

После сего несчастного сражения мы были свидетелями только одних побед в прекраснейшей стране всей Европы, а так как военные действия происходили в северной части Италии, то и от жаров мы вовсе не страдали. Во всем мы находили изобилие, великое множество всякого рода фруктов, а, сверх того, за вами следовала повсюду очень изрядная труппа актеров, между которыми были отличные прыгуны; лишь только останавливались в каком нибудь городке, ибо во всяком из них есть театр, мы ходили провести наши вечера в итальянскую оперу. Словом, вся почти эта кампания не что иное была, как самая приятная прогулка, и в самом деле мы приехали в Верону в конце апреля, а 6-го августа была славная баталия при городе Нови, на границе Генуэзской республики. Итак, с небольшим в три месяца, мы прошли и очистили от неприятеля все владения Венецианской республики, всю Ломбардию и весь Пьемонт. В течение сего времени армия возвращалась от Турина назад до Пияченцы, где три дня продолжалась знаменитая баталия, на трех реках: Тидоне, Требии и Нуре, и опять пришли к Турину.

Поход через Альпийские горы не представлял нам [364] никаких выгод, ни такого изобилия в продовольствии, как Италия. Напротив того, в осеннее время, с беспрестанными дождями, а часто и снегом, без бараков, которых не из чего было сделать, армия находилась под открытым небом и питалась одним сыром и картофелем, от чего сделались болезни. Приятно, однако же, было видеть, с каким радушием встречали нас добрые швейцарцы: они выносили на встречу нашим солдатам вино, хлеб, сыр и фрукты. Когда мы перешли через Сент-Готард, великий князь послал меня поздравить фельдмаршала с совершением столь многотрудного и знаменитого похода, и что имя его приобрело тем незабвенную славу в истории. Граф Суворов принял сие поздравление со всеподданническою признательностью, как от сына природного своего государя, — это были его слова. При сем я от себя прибавил ему комплимент, но фельдмаршал мне отвечал:

— А Ганнибал? — он первый то же сделал.

Когда уже окончилась наша Швейцарская экспедиция, и армия следовала на свои кантонир — квартиры в Аугсбурге, великий князь, находясь всегда при ней, в одном небольшом городке, на берегу Рейна, нашел дядю своего герцога Александра Виртембергского, который служил тогда в австрийской армии генералом и командовал отрядом армии эрц-герцога Карла. Герцог был очень рад увидаться с его высочеством; всех нас принял очень ласково и угостил обедом. Во время ретирады австрийской армии герцог должен был защищать один мост; к нему прислан был от корпуса генерала Корсакова генерал-майор Титов с несколькими батальонами в подкрепление; герцог с великою похвалою отзывался о личной генерал-майора Титова храбрости и бывших под его командою войск. Я, почти в это же время, получил письмо от Винценгероде, в котором он с какою-то боязливостью решается о себе мне напомнить, как о бывшем моем сотоварище, и просить меня повергнуть его, как он пишет в своем письме, к стопам великого князя никак не осмеливается. Я, однако же выбрав, удобную минуту, показал оное его высочеству; я приметил, что великий князь переменился в лице и сказал:

— Никогда мне не говорите об нем.

Наконец, главная квартира фельдмаршала, который получил тогда же от императора Павла титул генералиссимуса и князя Италийского, пришла в Аугсбург, а великий князь остановился в небольшом расстоянии, в одном городке. Через несколько дней его высочество послал меня к князю Суворову испросить позволения, пока не решено будет об участи нашей армии, съездить в Кобург, для свидания с родителями его супруги, великой княгини Анны Феодоровны. Едва доложили генералиссимусу, что я [365] прислан от его высочества, он приказал мне войти к себе. Я исполнил данное мне поручение от его высочества. Князь Суворов сказал мне:

— Доложите великому князю, сыну природного моего государя, что я сам в повелениях его высочества, и чтобы изволил делать, что ему угодно.

Между тем, он спросил прежде, вероятно, о моем имени и отчестве, назвав меня оными и показав мне стул, стоящи подле стола, а сам сел на канапе против меня и, облокотись обоими локтями на стол, закрыл глаза и сказал мне:

— Садись, слушай и перескажи его высочеству, что я буду говорить. — Князь начал свой разговор о тогдашней политике всех дворов. Говоря об Англии, он сказал: сия держава старается поддерживать только вражду против Франции всех прочих государств, дабы не дать ей усилиться, ибо одна Франция может соперничествовать с Англиею на морях; политика ея лукава. В доказательство тому князь Суворов привел, что английское министерство, завидуя успехам нашей армии в Италии, домогалось и интриговало, чтобы оная послана была в Швейцарию, где, по малолюдству своему, армия наша могла погибнуть. Сверх того, английский флот, блокировавший Геную, допустил французскому гарнизону, там находящемуся, морем получить и секурс, и продовольствие. — Австрийская политика, — продолжал он, — самая вероломная и управляема врагом своего отечества Тугутом, который вместо того, чтобы действовать на защиту лишенных престола королей, своих союзников, вздумал делать приобретения из завоеванных нами у неприятеля городов и провинций. Гоф-кригс-рат, мой злейший неприятель, предписал мимо меня генералу Меласу на всяком, взятом нами у неприятеля, городе выставлять австрийский императорский герб, но я сему воспротивился. Австрийцы дорого заплатят за их вероломство. Один наш император поступает, как прилично высокому союзнику, безо всяких видов корысти и из единого похвального подвига, чтобы восстановить и храм Божий и престолы царей. Сию монаршую волю мы, кажется, сколько могли, исполнили. Я сделался стар и слаб, — присовокупил он, — и одной прошу милости у всемилостивейшего государя моего, чтобы отпустил меня домой. Мы увидим, что будет с австрийцами, когда бич их Бонапарте возвратится в Европу ⁷.

Генералиссимус еще со мной несколько времени говорил, но что я мог теперь припомнить, кажется, было самое интересное из его разговора. Великий князь был очень доволен отданным мною его высочеству отчетом о суждениях князя Суворова.

Австрийский кабинет увидя, но поздно, что князь Суворов, [366] огорченный действиями оного, решительно желает оставить армию, а тем уничтожиться может и коалиция с Россиею, вознамерился прислать князя Эстергази в главную квартиру, в Аугсбург, как особу, которой великий князь оказывал милости. Инструкция князя Эстергази состояла в том, чтобы склонить его высочество быть посредником между двумя императорами; что недоумение происходило от того, что министры во взаимных своих сношениях не всегда соблюдали строго интересы обеих держав. Князь Эстергази привез от императора Франца две ленты военного ордена Марии-Терезии: одну великому князю, а другую князю Суворову; два ордена на шею: князю Багратиону и Милорадовичу, и несколько орденов в петлицу, которые предоставлено было генералиссимусу возложить по его усмотрению на тех, которых он признает более отличившимися при освобождении от неприятеля Италии. Нельзя более было показать уважения к услугам князя Суворова и к нему самому. В то же почти время и король Сардинский прислал генералиссимусу цепь военного ордена Св. Лазаря и Маврикия, несколько орденов на шею и в петлицу; из сих последних и я получил. Даже камердинер князя Суворова, Прошка, получил золотую медаль с изображением короля, для ношения на зеленой ленте на шее. Удостоение сими орденами предоставлено было тоже на произвол князя Суворова, за освобождение Пьемонта от неприятеля, как провинции, принадлежащей королю Сардинскому ⁸. Князь Эстергази открылся первому мне о данном ему поручении касательно великого князя. Я ему сказал, что не могу взять на себя довести сего до сведения его высочества, а чтобы он испросил аудиенцию и сам бы объяснился с великим князем. Для испрошения сей аудиенции князь Эстергази отнесся ко мне официально. Его высочество отвечал ему письменно, что он в армии находится волонтером, что дипломатические отношения между союзными дворами вовсе ему не известны, что он не может войти ни в какое посредничество без высочайшей воли императора, его родителя; и что он, видя в князе Эстергази теперь дипломатическое лицо, должен переменить образ своего с ним обращешя ⁹. Сей отзыв его высочества чрезмерно огорчил князя Эстергази, ибо Тугут уверен был, что посланные ордена великому князю, генералиссимусу и прочим чиновникам российской армии произведут желаемое им действие, и что князь Эстергази несомненно успеет в своей миссии. Сие подтвердилось тем, что князь Эстергази опять обратился ко мне и в отчаянии своем сказал:

— Я нахожусь в таком положении, что мне нельзя почти возвратиться в Вену; министр требовал от меня, чтобы я непременно привез согласие великого князя на сделанное его высочеству предложение.

Я ему советовал стараться испросить свидания с князем Суворовым. Он мне отвечал:

— Как можно говорить с таким человеком, от которого нельзя добиться толку.

— Вы его не знаете, — возразил я, — и если князь вас примет наедине, то вы совсем других будете о нем мыслей.

Долго князь Эстергази не получал удовлетворительного ответа, наконец князь Суворов назначил ему час свидания, и мне случилось с Эстергази встретиться, как он выходил от генералиссимуса. Увидя меня, он сказал:

— C’est vrai, c’est un diable d’homme. Il a autant d’esprit, que de conitaissance, mais je n’ai rien pu obtenir de lui ¹⁰.

И скоро после того князь Эстергази уехал в Вену. Таким образом окончилась и война для России, и дружеские ея отношения к австрийской державе. Начало сего разрыва ознаменовалось тем, что великий князь, на возвратном пути своем в Россию, не поехал уже на Вену, а на Прагу. Я в сем городе получил приказ, отданный при пароле от 4-го ноября в Петербурге, что я, по старшинству, произведен в генерал-майоры, с оставлением при прежней должности; и так я с небольшим в семь лет из сержантов гвардии получил генерал-майорский чин. Это могло случиться только в царствование императора Павла, где беспрестанные были выключки, отставки, а потому и большие производства. Здесь можно привести в пример Аркадия Ивановича Нелидова. При восшествии императора Павла на престол, т.е. 6-го ноября 1796 года, он только что выпущен был из камер-пажей в поручики гвардии; в марте месяце 1797 года он был генерал-майором и генерал-адъютантом, а в день коронации получил аннинскую ленту и тысячу душ. Я забыл выше сказать, что в тот же самый день, все служившие в гатчинских и павловских батальонах штаб- и обер-офицеры получили деревни от 100 и до 250 душ, по чинам, а некоторые, как граф Аракчеев, Кологривов, Донауров, Кушелев и проч. — по 2.000 душ. Я выехал из Италии в аннинском кресте на шее, брильянтами украшенном, с командорским крестом Иоанна Иерусалимского, с пенсионом по 300 рублей в год, из [368] почтовых доходов, и с крестом в петлице ордена св. Лазаря и Маврикия.

Мы приехали в Петербург, 27-го декабря 1799 года. Император Павел принял великого князя с большою радостью; на другой день его высочество представлял нас государю. По тогдашнему обыкновению, должно было стать на колено тому, кто за что нибудь благодарил; а как всякий из нас должен был благодарить или за чин, или за полученные во время кампании знаки отличия, то император, не допуская становиться на колено, всякого из нас обнимал, говоря при том:

— Не вы, а я вас благодарить должен за службу вашу мне и царевичу; — а, ко мне оборотясь, сказал: — ты, сверх того, еще и отличил себя в сражениях, командуя батальоном ¹¹.

Один раз государь спросил у великого князя, покойна ли теперешняя одежда для солдата во время походов. Император знал, что во всю кампанию солдаты штиблет не надевали, а унтер-офицерские галебарды, которые были в 4 аршина, все изрублены были на дрова, когда проходили снежные Альпийские горы.

— Я готов сделать всякую перемену в одеянии, — продолжал государь, — ибо удобность познается опытом.

Тогда его высочество отвечал, что башмаки, штиблеты и особливо унтер-офицерские галебарды вовсе не удобны в походе. На сие император ему сказал:

— Прикажи одеть рядового и унтер-офицера во всей амуниции и вооружении, и представь мне для образца.

Великий князь через несколько дней представил императору образцовых; так как форма немного походила на бывшую при императрице, государь с гневом сказал его высочеству:

— Я вижу, ты хочешь ввести потемкинскую одежду в мою армию; чтобы они шли с глаз моих долой! — и сам вышел из комнаты, где находились образцовые.

Великий князь увидел, но поздно, что государь хотел только выведать его мысли на счет формы, им введенной, а не переменить оную. С тех пор началась холодность к великому князю и ко всем бывшим при нем, а потом гонения на участвовавших в итальянской кампании. Известно, как поступлено было с князем Суворовым, которого император приглашал приехать в Петербург, обещал принять его, как Рим принимал своих триумфаторов; вместо того, лишь только генералиссимус приехал на нашу границу, как ему сделан был выговор, в приказе по армии, за то, что во время кампании он имел при себе против устава дежурного генерала, вместо бригад-майора, и что [369] князь Суворов умер, не видевши императора. Я слышал от наследника, что государю завидно было, что князь Суворов приобрел такую славу, а не он сам; от сего в нем родилась зависть и ненависть ко всем служившим в сей знаменитой кампании. Полк конной гвардии с давнего времени имел несчастие быть под гневом императора. Января 6-го 1800 года, в день Богоявления Господня, был обыкновенный парад для освящения знамен и штандартов; полк сей, в числе прочих войск, бывших в параде, проходил церемониальным маршем мимо государя и так его прогневал, что множество офицеров, в том числе четыре брата Васильчиковых, были посажены под арест и выключены из службы; один Илларион Васильевич остался при дворе камергером, которым он был прежде. С.И. Муханов, командир полка, был выключен из службы и лишен аннинского креста 2-го класса, которого он был кавалер. Отдано было в приказе, чтобы Конногвардейский полк в тот же самый день выступил в Царское Село. Великому князю Константину Павловичу поручено было принять сей полк под свое начальство и стараться истребить из оного дух буйства и бунтовщицкий, которым сей полк заражен. Его высочеству приказано жить в Царском Селе, в своем доме, который был куплен для него императрицею Екатериною у фаворита ея Ланского. Я в тот самый день занемог, и потому не поехал в Царское Село с великим князем. Его высочество нашел дворец свой во всю зиму нетопленным, и от того холод в оном был ужасный; я приехал на третий день и увидел, что все мои товарищи в комнатах сидят в шинелях на меху. Великая княгиня Анна Феодоровна так сильно простудилась в сем доме, что едва не умерла от жестокой горячки ¹². Великий князь взял с собой в Царское Село двух офицеров Измайловского полка: Олсуфьева и Опочинина, которые потом были его адъютантами. Император прикомандировал к его высочеству двух своих генерал-адъютантов: Кожина и князя А.Ф. Щербатова. Бедная конная гвардия должна была всякий день, по колено в снегу, делать ученья, не взирая на жестокость морозов. Говорили, что Г.А. Кожин был прислан с тем, чтобы и о действиях великого князя доносить императору. Великому князю позволено было только по воскресеньям приезжать в Петербург с Сафоновым. [370]

Его высочество наследник, когда я отъезжал в Царское Село, изволил мне сказать:

— Если тебе нужно будет приезжать в Петербург, то отнюдь не прописывайся на заставе своим именем, а чужим, или Ахта, или Линдстрема, а то тебе будет худо.

Первый был камердинер, а другой лейб-хирург при его высочестве. Я во всяком случае находил неоцененным для меня участие, которое его высочество наследник принимал во мне. Однажды великий князь в Зимнем дворце послал меня с поручением к его высочеству Александру Павловичу. По окончании оного, ему угодно было со мной начать какой-то разговор, и мы подошли к окошку. Это было в большом его высочества кабинете, что на углу, против адмиралтейства. Мы не чувствовали, что народ, увидевши наследника, начал собираться толпою. Его высочество взглянул нечаянно в окошко и, приметя сию толпу, сказал мне:

— Прощай, брат, убирайся скорее, а то обоим нам будет беда, — и сам поспешно ушел в другую комнату.

Как видно, была и тогда уже любовь народа к сему милосерднейшему из государей. В марте месяце приехал в Царское Село генерал-адъютант Уваров, с повелением выбрать из полку конной гвардии лучших людей и лошадей для сформирования Кавалергардского полка, которого Уваров назначен был шефом. Великому князю кавалерийская служба начала очень нравиться. Во время итальянской кампании его высочество имел при себе всегда австрийский Лобковица драгунский полк, которым он очень занимался; а, сверх того, и в полку конной гвардии его высочество принимал уже большое участие.

Приезд Уварова великому князю был очень неприятен, тем более, что его высочеству известно было, что Кавалергардский полк формировался по предложению Уварова, который был тогда в большой милости у императора, по связям сего генерала с княгинею Лопухиной. При выборе людей и лошадей Уваров встретить большие затруднения, так что он ездил в Петербург и привез высочайшее повеление допустить Уварова беспрепятственно производить выбор. От сего времени родилась в великом князе непримиримая вражда против Кавалергардского полка и против шефа оного. Всякий день я посылал ездового в Петербург за приказом. 2-го мая получен был приказ, при пароле отданный, в котором сказано: адъютантам его императорского высочества Константина Павловича, генерал-майорам Сафонову и Комаровскому, и полковнику графу Шувалову ¹³ состоять по армии и носить общий армейский мундиръ ¹⁴. Прочтя сей приказ, я тотчас [371] понес оный к великому князю. Его высочество, в первую минуту, не мог ничего сказать и приметно переменился в лице, потом говорит:

— Ну, что же это значит, что вы должны носить только армейский мундир, а все остаетесь при мне.

Я ему возразил: тогда бы сказано было: «с оставлением при прежней должности».

Великий князь встал с своего места и сказал с жаром:

— Кажется, быть не может, чтобы государю угодно было так много меня огорчать!

Потом приказал мне написать к графу Ливену и спросить у него, остаемся ли мы при его высочестве или нет, и в таком случае, что нам делать, а сам написал к наследнику и тотчас велел отправить с письмами ездового в город. Возвратившийся наш посланный привез ответы вовсе неудовлетворительные. Граф Ливен писал, что государь потребовал его к себе в кабинета в 6-ть часов утра, приказал ему сесть и сам продиктовать первый пункт приказа; что ему кажется, что мы уже более не состоим при великом князе, и завтра же при разводе должны представиться государю, и в общих армейских мундирах. Наследниково письмо было почти такого же содержания. Великий князь был тронут сим до слез, благодарил нас за верную к нему службу и прощаясь несколько раз обнимал нас, написал письмо к своему гофмаршалу князю Вяземскому, чтобы, в случае нашего отъезда из Петербурга, снабдил бы нас экипажем и всем нужным для дороги, а, сверх того, приказал производить Сафонову и мне по три тысячи рублей в год пенсиона по смерти. Мы тотчас оба отправились в Петербург. В ночь нам кое-как сделали общие армейские мундиры, и мы в назначенный час приехали к разводу. Нам сказано было, что государю представляются в комнате, что подле фонарика; дежурным генерал-адъютантом был тогда князь П.Г. Гагарин, уже женившийся на княжне Лопухиной. Государь вышел к нам с грозным видом, и когда представили ему Сафонова, он сказал:

— Aussitot pris, aussitot pendu ¹⁵, а мне: и вы, сударь, не заживетесь,

Я подумал, какая разница в приеме несколько месяцев тому назад, как мы возвратились из Италии, и чем мы могли провиниться. Сафонов не знал ни слова по-французски и отвечал одною улыбкою, потом спросил у меня, что государь ему говорил. Я ему перевел слово в слово; он весь побледнел и сказал: [372]

— Ах батюшки, да что я сделал ¹⁶?

Я тотчас его успокоил, сказал ему, что это французская поговорка, которая значить, что он, вероятно, имеет уже место. На другой день Сафонов назначен был шефом С.-Петербургского гренадерского полка, квартировавшего в Риге, на место выключенного из службы князя Бориса Владимировича Голицына. Любопытно знать, за что князь Голицын был так строго наказан. Развод его полка в обыкновенное время шел по одной улице и, поравнявшись с домом, где находилась в родах женщина, барабанщики ударили поход, от чего та женщина, вероятно, испугалась и имела несчастные роды. Донесено было о сем происшествии государю, и шеф полка выключен из службы.

После представления государю я пошел к наследнику. Его высочество принял меня чрезвычайно милостиво и сказал мне:

— Я жалею о брате, что он тебя лишился; я знаю, что он тебя любит.

Вошел во все мои домашние обстоятельства, и когда я ему объяснил, что от меня некоторым образом зависят зять и сестра, племянник и племянница, его высочество, подумавши немного, сказал:

— Так надобно стараться, чтобы ты остался, здесь.

Походя несколько по комнате: не теряя времени, — продолжал он, — поезжай к Обольянинову ¹⁷, скажи ему, что он никогда столько ни меня, ни брата одолжить не будет в состоянии, как теперь, если ты причислен быть можешь к провиантскому департаменту и назначен тем чиновником, который должен послан быть на границу для ведения счетов с австрийским правительством, по случаю продовольствия наших войск во время кампании. Сие тем удобнее, что ты служил в этой кампании и можешь объясняться на французском и немецком языках.

Я тотчас поехал к Обольянинову. Он пользовался тогда большою доверенностью императора, и потому у него все комнаты наполнены были гостями. Лишь только он меня увидел, как сделал несколько шагов мне навстречу. Я сказал ему, что приехал от его императорского высочества наследника; он взял меня за руку и отвел в сторону. Я ему объяснил все, что приказал великий князь Александр Павлович ему сказать, и со своей стороны просил его оказать мне сие благодеяние. Он мне отвечал, что и для меня готов все сделать, а исполнить волю государя наследника и великого князя Константина Павловича есть [373] священная для него обязанность, и что он при первом удобном случае непременно доложит императору.

К несчастью моему построен был тогда в адмиралтействе корабль, названный «Благодатный», он имел 120 пушек и был первый такой величины. Корабельный мастер видно ошибся в конструкции сего корабля, ибо когда надобно было оный спускать на воду, то корабль с места не тронулся. Государь так был этим занят, что почти целые дни проводил в адмиралтействе. Наконец придумали устроить какие-то машины на противолежащем берегу, и помощью канатов насилу его стащили с места. По сей-то причине Обольянинов не нашел случая обо мне доложить, как между тем получено было донесение от подольского военного губернатора графа Гудовича, что Каменец-Подольская крепость остается без коменданта, и меня назначили в сие звание мая 5-го 1800 года.

Я чувствовал себя уже нездоровым, a сие назначение и более расстроило еще мое здоровье. Я, собравшись однако же с силами, поехал к наследнику просить его высочество позволить мне несколько дней остаться в Петербурге. Я признаюсь, что я был в таком положении, что мне и выехать было не с чем, ибо несколько денег, который я имел, должно было оставить на прожиток моим домашним. Великий князь Александр Павлович мне сказал:

— Ты знаешь порядок, что тот, кто назначен к какой либо должности, непременно выехать обязан на другой день, хотя полумертвый, но я прикажу тебя прописать завтра на заставе выехавшим, а ты можешь остаться три дня, но с тем, что никому не показывайся, особливо чтобы Пален ¹⁸ не знал, что ты здесь.

Я бросился со слезами благодарить его высочество за такую милость, чувствуя, как много великий князь себя этим подвергал ответственности.

Едва я воротился домой, как наследник с своим камердинером прислал мне тысячу рублей на дорогу. Я не нахожу слов, чтобы изъяснить то, что я испытывал при получении сего благодеяния, на которое никакого не имел права; и, сверх того, оно оказано было в самую крайнюю, можно сказать, минуту. Я сим завещаю моим детям чтить память благословенного, не только как бывшего их императора, но и как высокого, единственного благодетеля отца их. В течение тех трех дней наследник присылал ко мне адъютанта своего, князя Волконского, наведаться о моем здоровье и предложить мне еще пробыть день или два, если бы здоровье мое того требовало; но я хотя [374] и не совсем выздоровел, выехал, однако же, в назначенное время, чтобы не употребить во зло столь для меня драгоценной доверенности его высочества, под именем отставного полковника Муромцева, едущего в деревню на своих лошадях. А так как это было в полночь, то меня пропустили через заставу без всякого затруднения.

Граф Е. Комаровский.

(Продолжение в следующей книжке).

Комментарии

1. Все преступление графа Суворова было, как говорили, в том, что когда Император Павел спросил его мнение насчет введенного его величеством нового одеяния войск, которые имели прежде остриженные волосы в кружок, а по новому положению должны были иметь косы и пукли, то Суворов будто отвечал между прочим: пукли не пушка, а коса не штык.

2. Императрице Марии Феодоровне угодно было поручить мне привезти для ее величества из Италии разных шелков и пармазанского сыру, до которого императрица была охотница. Я обе сии комиссии исполнил в точности.

3. Казаки взяли в реквизицию где-то одну небольшую синего цвета карету. Граф Суворов ее увидел и приказал купить: в этой карете он всегда ездил запряженною парою лошадей, которых брали из ближних деревень, и с кучером из мужиков, а кривой его повар стоял всегда лакеем на запятках.

4. Известно, что, когда граф Суворов, находился с кем либо наедине, то он говорил с большим красноречием и умом.

5. Генерал Розенберг точно несколько лет командовал в Крыму войсками и оттуда назначен был в итальянскую армию.

6. По приезде в Вену, его высочество приказал берейтору своему Штраубе купить для своего седла лошадей, и всякий из нас дал ему такую же комиссию. Хотя Штраубе и накупил всех нужных лошадей для великого князя и для его свиты, но они не могли поспеть к делу 1-го мая. Генерал граф Милорадович, великолепный во всех его деяниях, по прибытии его высочества к корпусу генерала Розенберга, в котором Милорадович служил, подвел к великому князю прекрасную английскую лошадь; Сафонова и меня, как бывших с ним ополчан, ссудил тоже английскими лошадьми; из сих лошадей, в деле при Бассиньяно, одна только лошадь его высочества уцелела, а Сафонова и моя пропали.

7. Бонапарте был тогда в Египте.

8. Цепь носится на шее, и тот, который получает оную, называется le cousin du roi. Князь Суворов поступил при раздаче орденов более пристрастно, нежели справедливо, ибо получили оные или родственники его, бывшие в армии, или находящееся при нем чиновники; из отличившихся же действительно в армии никто почти оных не был удостоен.

9. Я сохранил у себя всю бывшую по сему предмету переписку.

10. Правда; это необыкновенный человек! У него столько же ума, сколько познаний, но я от него ничего не мог добиться.

11. Товарищ мой, его высочества адъютанта, полковник Ланг, тоже командовал батальоном; он умер от раны, полученной при озере Клюнталь.

12. Не задолго пред тем приехал в Петербург Дибич, отец фельдмаршала; он служил адъютантом при Фридрихе Великом. Император принял его в нашу службу подполковником и определил к своей особе. Государь так много желал подражать во всем Фридриху II, что когда он узнал об отчаянной болезни великой княгини, приказал Дибичу, как говорили, сделать церемониал похорон своей невестке такой точно, какой был в употреблении в Пруссии при погребении принцесс.

13. Граф Шувалов находился тогда в Италии за раною.

14. Сафонов и я носили мундир Измайловского полка.

15. Как только пойман, так и повешен.

16. В царствование императора Павла можно было испугаться, ибо на Дону не задолго перед тем и головы рубили и вешали.

17. Обольянинов был тогда генерал-провиантмейстером и генерал-прокурором.

18. Граф Пален был тогда вторым военным петербургским губернатором.